Глава 18

ЙОГА И ХРИСТИАНСКИЙ МИСТИЦИЗМ

Друг другом питаются рыбы, нас время прозрачное ест,
Но вместо верёвки и дыбы воздвигнут сияющий крест,
И временный смерти проситель себя у пространства крадёт,
Увидев, как снова Спаситель по Мёртвому морю идёт.

(Светлана Кекова)

При работе над данной главой автор воспользовался самым, пожалуй, информативным и обобщающим на сегодня отечественным трудом по православной аскетике «К феноменологии аскезы», создатель которого С. Хоружий проработал, по-видимому, все основные святоотеческие источники. С целью удобства цитаты, приведённые в данной главе, выделены курсивом, в скобках даётся их авторство либо страница «Феноменологии...».

Будучи вполне светским исследователем, Хоружий в самом начале своей работы высказывает такую мысль: «Исихастская аскеза в цельности её пути — динамичное явление с сильнейше выраженной технологией» (с.11).

Поскольку термин «технология» стопроцентно приложим и к йоге, представляется необходимым, не претендуя на завершённость выводов, провести хотя бы беглое сравнение двух мистических школ — древнеиндийской йогической традиции и учения исихазма, возникновение которого датируется примерно четвёртым веком нашей эры. Такое сопоставление представляет ценность тем, что при этом не могут не проявиться определённые сходства и различия, в общем и целом проясняющие характер и направленность практических сторон как йоги, так и христианских подвижников.

Коротко определим для начала понятие веры. Всегда существует вера не во что-нибудь, но лишь в то, чего не может быть без веры. Чистая вера есть вера, не имеющая предмета, который можно было бы наблюдать иным путём, нежели она сама, это однажды возникшее самоподдерживающее состояние. Если я, например, говорю «книга», то помимо названия её можно наблюдать иными средствами и ощутить с помощью органов чувств. С философской точки зрения такие чистые явления как вера или воля есть формы избавления человека от рутинного груза бытия, что даёт возможность духовного роста. «Бог есть то, что непрерывно воссоздаётся нами. Точнее, теми из нас, кто к этому готов» (Налимов В.В., «Разбрасываю мысли», с.75).

Грамотную практику классической Раджа-йоги Патанджали можно рассматривать в ключе, аналогичном вере, только здесь мы находимся в области чистой воли, и если такое суммарное состояние будет по времени достаточно длительным, то естественный ход событий неминуемо выводит нас на какие-то линии законов, на реальную коммуникацию с собственным бессознательным и проистекающими из этого следствиями, многие из которых подробно рассмотрены в предыдущих главах.

Сразу следует обратить внимание на существенную разницу между пребыванием в чистой вере, как это имело место у Отцов церкви, и в чистой воле при следовании методу йоги.

Для начала отметим, что воля к действиям, основанным на чистой вере, которая побуждала Отцов к их «умному деланию», полностью отлична от веры в результат своей работы на базе личной воли, являющейся краеугольным камнем йогической деятельности. Двадцать восемь ступенек Святой Лестницы, по которым сегодня может подняться к распятию одной из римских церквей любой верующий христианин, подлинным йогом каждый день проходится заново (в переносном, конечно, смысле) — это его путь к самому себе.

Собственно, всё, что мы делаем в реальной жизни, до какой-то степени построено на вере, но она особого сорта, не «чистая», это скорее прагматическая вера. Я могу верить лишь в то, что делаю лично. Всё, что я делаю, основано на вере в достижимость результата данной деятельности, иначе я за это бы просто не взялся. В каждого человека «встроена» определённая «доза» практической веры, постоянно подтверждаемой в эксперименте, в противном случае она была бы лишней в экономике человеческого сознания и эффективное действие — невозможным. Именно такая вера сопутствует практике йоги.

В христианском мистицизме мы имеем возможность своеобразного духовного роста, но в уже известном и даже заранее предписанном направлении, это технология закрытого результата, что я попытаюсь показать ниже. В случае Иисусовой молитвы вера есть одновременно творение того, во что ты веришь, иными словами, то, во что ты веришь, не случилось бы, если бы ты не верил. Снисхождение благодати — это совершенно фантастический ход событий, когда вера в заранее известной форме подтверждает факт своего собственного наличия.

Духовное развитие в классической йоге не ограничено предварительно заданной на основе догмата веры моделью высшего, конкретным образом Бога и его проявлений, потому её психотехника является технологией саморегулировки с открытым, вероятностным результатом.

По определению первоисточника («Сутры») цель Раджа-йоги — достижение состояния самадхи, которое трактуется как слияние индивидуальной души с Абсолютом, или достижение недвойственности, причём форма и атрибутика Абсолюта никак не определены.

Со стороны же Христианства: «...Встреча с Богом, Богообщение именно и есть сфера мистико-аскетического опыта» (с.15). Или: «Молитва Иисусова в существе своём... есть непосредственное, ближайшее и живое соединение нашей духовной природы, или внутреннего человека, с Господом Иисусом Христом... а через него — Богом Отцом и Святым Духом» (схимонах Илларион). Как можно видеть, свои цели обе традиции декларируют практически одинаково, но это лишь на первый взгляд. Существенная разница обнаруживается тут же: «Чтобы... начался восходящий процесс спонтанного выстраивания... структур сознания и психосоматики... необходим глобальный выход из равновесия, исходное потрясение, отбрасывание всех привычных стереотипов... Это покаяние с его напряжённостью и экзальтацией, устрашающими образами, резкими эмоциями...» (с.21), так считает мистическое христианство.

Первые ступени классической йоги — «яма» и «нияма» — напротив, нацелены на то, чтобы обеспечить адепту йоги начальное успокоение ума и души, привести их в устойчивую гармонию с внешними условиями и внутренними побуждениями. «Йога сутры» и тексты комментаторов утверждают, что человек, обуреваемый тяжёлыми страстями и множеством желаний, хотя бы даже и духовной направленности, не соответствует методу йоги, или наоборот.

В то же время исихазм трактует организацию начальных условий для процесса духовного восхождения как предельную разбалансировку, называемую покаянием. Что это такое? С одной стороны — полное отвержение рутинного существования (своего и окружающих людей) из-за его якобы неистинности, лживости и порочности, а затем — отказ от мира и самого себя, посвящение своей жизни и всех её действий процессу осуществления контакта с конкретным Божеством, при неодолимой к этому тяге. Ясно, что подобный поворот своей судьбы, осуществлённый резко, не может не повлечь за собой сильнейших нервно-психических перегрузок, в том числе — эмоциональных, выводящих личность на грань потери психической устойчивости.

Если первые ступени традиционной йоги настаивают на предварительной гармонизации личности с собой и социумом, при наличии веры в Брахмана — не конкретного, не имеющего формы, понимаемого как безличный Абсолют или Универсум, то в исихазме всё обстоит с точностью до наоборот: и Бог известен досконально, и устремление к нему таково, что приходящие в подвижничество ради этого жертвуют всем, прежде всего — равновесием.

Мы наблюдаем полное различие уже в исходных установках «умного делания» и йоги, равно как и в конечных целях. С одной стороны, всё описывается в терминах и признаках определённого состояния, с другой — в исихазме — как процесс общения с заранее известной реальностью, хотя и Божественной.

Стремление к безличному Единому, которое само выбирает формы проявления, — это одно, к известному и уникально существующему — другое (вспомним, что представления Я-сознания почти всегда ограничены и ошибочны — В.Б.). Следовательно, в технологи мистического христианства сектор возможностей проявления запредельного заведомо сужается, более того — оказывается запрограммированным. Там не стремятся к не познанному, но к заранее определённому христианской догмой. Самадхи — только состояние, принципиально неописуемое, аскетическая Благодать — общение с Господом Иисусом Христом в его явленном подвижнику, знакомом до мельчайшей детали облике.

Разница в исходных целях и установках не исключает поразительного сходства обеих технологий в части прямого воздействия на сознание.

«Способ... соединять Иисусову молитву с дыханием... несомненно несёт влияние Ислама» (Иоанн Мейендорф). Странно, что наш современник, авторитетный исследователь исихазма не в курсе того обстоятельства, что йога гораздо древнее ислама и христианства вместе взятых, и третья её ступень — пранаяма — с незапамятных времён связывала дыхание с произнесением определённых слов или слогов, называемых мантрами. В этом моменте мы наблюдаем идентичность технологии даже трёх, а не двух традиций.

Суть христианской догмы в том, что мир творит Бог Отец, и творит его Сыном и в Духе. Облик этого Бога доподлинно известен по его изображениям, житие — по священным текстам, как и то, к чему он призывает своих последователей.

Благая весть Христианства — это весть о преодолимости смерти, Ветхий завет заявляет прямо: «Бог смерти не создал». Здешнее бытие коротко и конечно, Божественное — напротив. Падение человека заключается в его разобщённости с Богом, поэтому целью каждого верующего должно быть стремление соединиться с Ним. Это обеспечивается посредством систематического приобщения масс к церковным обрядам либо с помощью личных усилий через технологию «умного делания».

Поскольку же трансформация обычной природы человека в бессмертную невозможна личной волей, то в действительном таком процессе, как утверждает исихазм, не может не принимать самое деятельное участие природа Божественная.

В йоге вся деятельность по осуществлению технологии Пути осуществляется самим человеком, но с учётом того, что, начиная с какого-то этапа, процесс трансформации должен стать спонтанным, самодвижущимся. Если в исихазме источником Благодати в конечном счёте всегда является только Бог, то в йоге к самадхи — а следовательно, и к самореализации — приводит естественный природный процесс, который начинает разворачиваться сам по себе, когда необходимые для этого условия собраны человеком в «фокус». Личные действия при этом играют роль управляемого волей «переключателя», после чего внутренние события начинают разворачиваться в определённом «регистре». Психосоматика переходит в режим саморегулировки, который в обычной жизни практически никогда не возникает (см. главу «Смысл йоги сегодня»). В йоге источник этих процессов не приписывается какой-либо внешней причине, как это имеет место в христианстве, но от этого они не становятся менее эффективными, скорее наоборот. В исихазме всё зависит только от Бога и Его милости, в йоге — от самого человека, его характера, способностей и знания технологии, а также от компетентного учителя. Собственно, и в йоге, и в христианской мистике смысл роли наставника заключён в двух его качествах: наличии живого опыта и верной ориентировке ученика в тех моментах развития, которые характерны тотальной потерей равновесия в точках резкого изменения качества психосоматики.

«Однако воспринять благодать, дать ей действовать в себе человек может лишь посредством собственного усилия, особой духовной работы» (с.38).

Следовательно, в исихазме, как и в йоге, признаётся абсолютная необходимость личной начальной активности. Но что подразумевается под работой духовной? Очевидно, прежде всего — особая ориентация сознания и его представлений, осуществляемая на основе веры. В практике йоги человек опирается — до какой-то степени — на себя и свои действия, веря в то, что дальнейшая спонтанная трансформация обязательно будет иметь место (поскольку так всегда было и есть в опыте), как и её совершенно необходимый для данной личности конкретный результат, изначально неведомый практикующему в силу узости и омрачённости повседневного сознания.

Опыт, получаемый в процессе психосоматической саморегулировки, несомненно сопровождается духовным ростом, поскольку выводит человека за его собственные пределы к новому пониманию всего сущего. Следовательно, такой рост порождается вначале направленным личным усилием (поскольку оно включает в себя труд познания, понимания, оценки, выбора, организации своих специальных действий и т.д.), а затем естественными преобразованиями, которые продолжают тенденции духовного развития, уже заложенные в человеке, — они не возникают из пустоты. Если определённых моральных качеств не было, то самотрансформация не даёт того, что мы понимаем под духовностью, в этом случае она ведёт только к приобретению силы.

В исихазме благодать и всякое духовное развитие даётся только от Бога и принципиально не может иметь какой-либо иной природы. В то же время многие и восточные, и западные исследователи отмечали, что, хотя в философской части доктрины йоги также присутствует Бог, он не состоит в какой-либо логической связи с практикой и не участвует в процессе изменений, что указывает на искусственное, более позднее привнесение Бога в систему Патанджали. Идея Бога в системе йоги отсутствовала изначально — это отмечал ещё такой известный философ как С. Радхакришнан.

Мы видим, следовательно, что духовное развитие в йоге и христианской аскетике базируется на противоположных основаниях. Одно дело, когда древнейшая традиция показывает, что следует делать для обеспечения процесса духовного роста (если к этому есть тенденции), другое — когда достаточно молодая (по сравнению с первой) доктрина диктует, что именно должно быть результатом такого процесса, который только тогда и будет духовным, а всё прочее — от лукавого. Не правда ли, есть небольшая разница в смысле фраз «делай, как я» и «делай, как я говорю»?

Считается, что движущая сила духовного процесса в «умном делании» (так сами подвижники называли постоянную практику Иисусовой молитвы) — соединённая энергия Бога и человека, но кроме того должно быть ещё и желание к Богоугодным действиям, вполне определённая тяга к ним, не переходящая страсть.

«Страсть — обычная, здешне-направленная к чему-то (на что-то) конкретному энергия (очевидно подразумевается энергия действия). Страсть всегда создаёт защитные механизмы, содействующие воспроизведению, поддержанию страстного состояния, блокирующего его изменения. Человек застывает в нём; допустив в себе развитие страсти, он затем оказывается её пленником, рабом» (с.44).

Интересно, что заменив в приведённой выше цитате слово «страсть», под которым подразумеваются человеческие земные устремления, словами «страсть христианской веры», мы получим тот же смысл. Механизм действия упомянутого процесса и его результат амбивалентны для любых человеческих устремлений, будь они земными либо «высшими». Неясно, почему «глаза души», остановленные на небесном, — это хорошо, а на земном — грех и препятствие.

Известно, что йога «Бхагавадгиты» трактуется в философском аспекте как ведущая к спасению («мокша»), но в текущей повседневности — как искусство равновесия в действиях жизни, то есть это поведение, лишённое религиозного надрыва. Христианский же аскет в панике бежит от мира, спасаясь от его вопиющей мерзости, погрязших в грехе и зле собратьев. Подвижничество изначально основано на предельной разбалансировке, потере приспособленности личности к социуму или сознательном отказе от него, под который подводится доктринальная база. Догмат христианской веры даёт установку, провоцирующую возникновение психологического «замыкания», доминанты, сильнейшей тяги к «спасению» в определённом ключе той самой всепоглощающей страсти, которая, по словам Хоружего, вызывает застывание в ней. А такие эмоции принадлежат как раз к разряду тяжёлых, от которых йога призывает избавляться ещё до начала практики.

Следовательно, в аскетической технологии мы сталкиваемся с жёстким программированием мировоззрения подвижника и его действий, равно как и их эмоциональной окраски. Известно, что эмоции — крайне «заразные» состояния, как нельзя более отклоняющиеся от равновесия, тем более — когда они имеют ярко выраженный религиозный характер.

Практика аскетического подвижничества нацелена на получение Благодати Божьей, и бытие аскета целиком посвящается Иисусовой молитве — за исключением тех действий, без которых нельзя обойтись. Отцы церкви постоянно подчёркивали, что при таком образе жизни и молитвы в миру пребывать невозможно. Идеалом аскета было достижение обожения и передача своего опыта ученикам с тем, чтобы последние могли воспроизвести достижение учителя. Главная цель технологии исихазма как раз и состоит в отборе людей, которые передавали бы учение дальше, без утраты его первозданной «чистоты», веря в то, что «среди ветхих костей тает сердце, подобное воску, от небесных властей получившее небо в полоску».

Тур Хейердал однажды спросил на острове Пасхи у представителя местной знати, каков смысл текста, переписанного уже в нашем веке на бумагу со знаменитых дощечек «кохау ронго-ронго»? Ответ был таким: «Когда сотрётся спереди и сотрётся сзади — сделай новую». Это старая, как мир, идея сохранения через воспроизведение.

Хоружий вынужден отметить, что аскетический образ жизни — удел только избранных, каковыми и были Отцы Христианской церкви, а для основной массы её служителей (не говоря уже об обычных людях) ни в прошлом, ни сегодня подобная активность устремления к Богу не подразумевает изменения бытийного статуса. Иными словами, абсолютно подавляющее большинство сегодняшних служителей Церкви принадлежат к «не до конца спасшимся», которые входят в структуру церковного организма, который из них и состоит. Это люди, которые служат Богу в доступной для себя форме, без особой надежды на прижизненное получение Божьей благодати, и эта форма есть исключительно обрядовое приобщение к Церкви сонма заблудших, число которых во все века преобладает.

Поскольку посредничество между Богом и людьми — работа обычно хлебная, то в массе своей служители православной русской Церкви никогда особо не приветствовали популяризацию пути индивидуального спасения, да и аскеты по ряду исторических причин зачастую были вынуждены держать своё учение в тайне. С другой стороны, меньше всего можно упрекнуть в корыстолюбии самих подвижников, которые всегда отдавали всю свою жизнь делу веры без остатка, пребывая на её «переднем крае». И тем не менее традиция «умной молитвы» необычайно жёстка, что мы обсудим ниже.

Йога никогда не претендовала на роль «универсального спасателя», хотя её технологией на протяжении многих веков пользовалось множество религиозно-философских школ, сект и систем спасения, она всегда оставалась безличным, неориентированным инструментом (Если резцом скульптора или кистью художника движет вдохновение, основанное на личных способностях и спонтанности, то получаются шедевры. Если ими же управляют жёсткие религиозные представления, подвергнувшиеся подвижнической «возгонке», в итоге всегда будет получаться одно и то же «изображение», повторенное бесчисленное количество раз, это дурная бесконечность, ибо не имеет значения, какое количество копий произведено, в этом процессе нет ни познания как такового, ни развития, ни какого-либо смысла. Просто кто-то когда-то объявил Богообщение высшим состоянием — и замыкание религиозного образа мышления на необходимость достижения святости состоялось).

Потенциальный контакт с Абсолютом посредством йоги всегда возможен, но никогда не гарантирован. Она не стала придатком, подтверждающим истинность какой-то одной религии, как это произошло по сути дела в исихазме. «Умное делание» могло, пожалуй, остаться в веках психотехническим казусом, если бы даже христианство не удержалось на поверхности цивилизации, канув в небытие. Церковь же как институт вряд ли могла бы просуществовать без аскетизма, чудесно подтверждающего осязаемое наличие в мире Бога живого в трёх его ипостасях.

«Молитвенное обращение к Богу — первичная реакция верующего, который видит свою бытийную ситуацию как обращение Бога к своему сознанию. Оно творится осознающим, толкующим собственную ситуацию».

За многие века христианство поднаторело в схоластике. Чтобы Бог обратился к верующему сознанию необходимо, чтобы это самое сознание было, мягко говоря, весьма хорошо осведомлённым о существовании Бога и прониклось безусловной верой в него. Только после этого, и то с большим трудом, можно вообразить, что любая проблема человека — не что иное, как обращение лично к нему Господа нашего Иисуса Христа, а не следствие, скажем, собственной беспросветной глупости.

«Когда молишься, не придавай Божеству какого-либо облика, но не вещественно приступи к невещественному» (Авва Евагрий).

Из слов святителя следует, что подвижник по своей воле способен придавать облик являющему себя Богу либо не делать этого — поразительное утверждение! Следовательно, от подвижника определённым образом зависит то, в каком облике будет явлена благодать. Тогда единственный вывод, который из этого следует, заключается в том, что в аскетике мы встречаем типичный религиозно-психосоматический феномен. Суть его в том, что жёсткая установка сознания при длительном сохранении и специфическом «подогреве» (ежедневно творимая «умная молитва») развертывается в фантомную, галлюцинаторную последовательность переживаемых событий, сопровождающихся ярко выраженными сопутствующими проявлениями со стороны тела.

Следующий аспект «умного делания» — покаяние. По-гречески это звучит как «метанойя», что переводится словом «умоперемена», изменение направленности ума, поворот образа его мышления — как говорит Хоружий — от противоестественного страстного состояния к бесстрастию. По сути дела это замещение чётких и обыденных земных желаний полной устремлённостью к запредельному, следовательно — неминуемый конфликт с самим собою, с инерцией обыденного существования. Действительно, должно совершиться что-то из ряда вон выходящее, чтобы человек стал аскетом. Но это всегда будет не просто обыватель, но человек яро верующий, изучивший Священное писание и догмат веры «от и до». Ясно, что после того, как адаптация к созерцательной жизни случится, рано или поздно к подвижнику придёт безразличие к бытию мирскому.

«Пребывать в мире с Богом нельзя без непрерывного покаяния» (Феофан Затворник).

Это очень интересный момент. Во первых, непреходящее чувство вины до определённой степени «демонтирует» самоуверенность личности, «калибр» её притязаний, во-вторых, это есть призыв о помощи, страстное ожидание чуда, которое также работает на активизацию непрерывно «вбиваемой» в бессознательное программы. Следствием покаяния бывает всемерное усиление ревностности в практике Иисусовой молитвы, устремление к Богу всеми силами души. Кроме того, поддерживается должный «градус накала» в отвращении к несовершенствам, которые тянутся за подвижником из прошлой мирской жизни. Интересно, что именно эту страсть, сильнейшее переживание покаяния в отличие от эмоций повседневности в подвиге именуют бесстрастием.

«Христианская аскеза (русский синоним — подвиг) есть образ действий и жизни, специально и строго направляемый к достижению христианского совершенства: упорные и упорядоченные усилия, как внешние, так и внутренние, предполагающие воздержание, самоотречение, борьбу, отказ от страстей. Подвижничество — монашество внутреннее» (с.73).

Отметим сразу, что в йоге не допускается подобная неистовая борьба с самим собой, она считается крайне неграмотным поведением, реализующимся в режиме энергетического расхода, перегрева психосоматики.

«Бесстрастие, — пишет Хоружий, — глубинный слой покаяния, приходящий в результате преодоления естества». Как ни удивительно, такая же позиция обнаруживается в пресловутом «методе» Бутейко, который призывает больных бороться с естественным режимом легочной вентиляции, являющимся якобы неправильным и преодолевать его с помощью волевой ликвидации глубокого дыхания — ВЛГД. Что больным иногда и удаётся сделать, но с жуткими последствиями для вегетативной системы и здоровья в целом. «Метод» Бутейко ничего не лечит, на самом деле замордованный непомерным дыхательным насилием организм просто «перестаёт замечать» некоторые, не столь убийственные для своего текущего состояния расстройства, мобилизуя все наличные ресурсы на борьбу с последствиями применения «метода», что и принимается за выздоровление. Если возможно вынудить к подобным «чудесам» тело, то психика обладает неизмеримо большей пластичностью.

«Подвиг как процесс, как Умное делание нельзя предполагать всеобщим. Всякий, реально проходящий путь Подвига есть по определению подвижник — и это, разумеется, далеко не всеобщая, не общечеловеческая участь» (с.76).

Может быть, потому и вынуждены аскеты столь яростно отвергать обыденную жизнь и судьбу, чтобы тоску по ним и горечь утраты преобразовать в стремление к Богу? «А может грязь и низость — только мука по где-то там сияющей красе...» (Иннокентий Анненский).

Понятно, что подвиг — удел мизерного количества людей, даже среди глубоко верующих. В то же время для обычного человека, практикующего йогу, пребывание в самой сердцевине повседневности есть непременное условие всеобъемлющего прогресса, когда оба режима деятельности дополняют друг друга, но не являются взаимоисключающими (см. главу «Смысл йоги сегодня»). Практика йоги и её результаты поддерживают личность в обычной жизни, являясь мощнейшим «усилителем» её качества и одновременно — работой духовного роста.

Благодать же — сколько бы она не снисходила — никак не отражается на социуме и развитии самого подвижника, поскольку и Умное делание, и его результаты никак не пересекаются с повседневностью. С точки зрения здравого смысла единственное, что доказывают аскеты, это способность выживания в не человеческих, абсолютно искусственных условиях. Линия подвижничества есть по сути своей магический ритуал, единственная земная цель которого — самосохранение и бесконечное воспроизведение самого себя. Что же касается непременного отношения к аскетической работе и её результатам, непонятным обычному человеку, как к высшей духовной деятельности, здесь чётко работает аналогия: чем в меньшем количестве что-либо представлено в мире — например золото, алмазы или солисты балета, тем более редким и значимым это является. Чем же ещё может успокоить душу человек, вычёркивая себя из мира себе подобных, как не осознанием уникальности и высоты своей миссии? Подвижничество есть как бы закрытый и запредельный «сектор» православия, который всё же дал бесценные материалы для сравнительного анализа технологий изменения сознания, оценки их направленности и возможностей использования.

Тем не менее сами они говорят об этом так: «Добываемый в Подвиге опыт себя есть опыт открытия своей общечеловечности, общности со всеми живущими. Монах тот, кто, от всех отдаляясь, со всеми состоит в единении» (сс.80-81). Правда, упомянутые «все» о таком единении не имеют никакого понятия, но, чтобы тут же прояснить ситуацию, поясняется: «Выражение этого единения, конечно, молитва».

Максим Исповедник утверждает: «Созерцание без делания... ничем не отличается от воображения, от эфемерной фантазии... также и делание, если оно не одушевлено созерцанием, бесплодно и неподвижно, как истукан».

Иными словами, попытки созерцания без соответствующего состояния, которое достигается посредством непрерывной молитвы — бесплодны. Но и Умная молитва без созерцания вызванных ею образов (хотя во многих текстах утверждается строгая необходимость молиться без образов — но что же тогда созерцается?) — бессмысленна.

«Ока своего умного не сводите с сердца, и всё, исходящее оттуда, тотчас схватывайте и разбирайте... учитесь узнавать себя» (Феофан Затворник). Что же должно исходить из сердца при умном делании? Как и когда этому распознаванию учиться? Поскольку и состояние покаяния, и невидимая брань суть аффекты, несовместимые с текущим анализом (поскольку последний по определению беспристрастен), то в исихазме эта проблема снимается, передаваясь наставнику.

В йоге необходимые понимание и контроль даёт раздельное попеременное пребывание в двух различных модусах бытия, которое обеспечивает перекрёстное просматривание тенденций и последовательный их анализ.

В мистическом христианстве, как и в классической йоге, большое значение имеет проблема молчания или прекращение генерирования сигнала со стороны воспринимающего. Главная цель обеих традиций — осуществление коммуникации с тем, что находится за пределами понимания и восприятия. Чтобы услышать, как ко мне обращается некто, я должен замолчать, находится ли при этом собеседник снаружи либо внутри меня — не имеет значения. Для того чтобы воспринимать я должен безмолвствовать и желательно не двигаться, поскольку всё это отвлекает внимание. Само слово «исихия» переводится как «молчание», следовательно, это условие было настолько важным, что дало название всей традиции.

Не следует, однако, путать молчание уст с безмолвием ума, которое только и есть исихия. Понимать безмолвие ума можно только одним способом — это прекращение активности сознания, торможение её вплоть до полной остановки, конечно, временной. Об этом же самом говорит знаменитое определение: йога есть удержание материи мысли от движения. Кроме того, в йогических психотехниках средневековья существует так называемая «Антара моуна», что переводится дословно как «внутреннее безмолвие», это не просто совпадение с исихией, но совпадение абсолютное. Другое дело, что в йоге подобное состояние вызывают обездвиживанием и глубокой релаксацией — последняя в Иисусовой молитве принципиально не обнаруживается. Сознание подвижника заполнено целиком лишь одной непрекращающейся операцией — обращением к Богу, что, по Георгию Флоровскому, есть «нерасхищаемая мысль». И здесь непонятно, что же я могу услышать, если всё время говорю сам, даже и неважно что? Сознание уже загружено одним действием, одним процессом, захватившим его полностью, как в этом случае может восприниматься нечто действительное изнутри? Это один из парадоксов «умного делания», разрешающийся удовлетворительно лишь через многие годы практики.

К чему приводило то обстоятельство, что исихазм не умел либо отказывался активно работать с образами?

Первое: если человек обращался в подвижничество в зрелом возрасте, он неминуемо обладал каким-то количеством вытесненной в бессознательное информации травматического характера, которая неминуемо должна была проявиться в процессе «молитвы Иисусовой» на каком-то её этапе и вследствие глубоко отрицательного своего значения, безусловно, принималась если не за прелесть, то просто за дьявольское наваждение.

Второе: не понимая как обходиться с возникающими призраками (речь здесь идёт о той части аскетов, для которой зрительный канал восприятия являлся ведущей репрезентативной системой), Отцы вообще отказывались иметь с ними дело, что приводило к массе недоразумений, так как весьма трудно было доказать выраженному эйдетику почему то, что он видит так доподлинно и ярко, для другого не может иметь никакого позитивного смысла?

Третье: отказываясь от образов, Отцы предпочитали иметь дело со светом, поскольку он проще квалифицировался, не имея содержания, которое может быть истолковано, но свет возникал зачастую гораздо позже, чем образы, потому правильное понимание и оценка происходящего могли сильно затягиваться.

Четвёртое: при отказе от созерцания образов подвижники суживали возможную «область» проявлений благодати до голого эмоционально-телесного переживания, подтверждающего свою окончательную истинность, потому что сиддхи, сопутствующие пребыванию человека в благодатном состоянии, проявлялись, вероятно, далеко не всегда с такой мощностью, как это было у святого Серафима Саровского (см. «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу»).

Пятое: «перегретое» неистовством эмоционального ожидания благодати сознание во многих случаях могло просто галлюцинировать, причём спутанность и бредовый характер видений вкупе с их содержанием не могли чётко указать человеку именно его проблемы и способствовать коррекции практики.

Можно было бы продолжить перечень потерь и проблем, порождённых в аскетике неумением обеспечить безопасные условия образного созерцания, но факт остаётся фактом: «Ум, обращаясь к Богу, после того, как пресечёт в себе все образные представления, зрит Его безвидно» (Св. Феолипт Филадельфийский).

«Идея «короткой молитовки» подобна идее мантры на Востоке» (с.112).

Главный вопрос, актуальный и для Мантра-йоги, и для Иисусовой молитвы таков: влияет ли смысл произносимого на сущность и направленность перестройки психики? Скорее всего — нет. Мантра есть не что иное, как монотонно действующий раздражитель на фоне доминирующей мотивации и уже произошедшего акта программирования. Повторение мантры приводит субъекта в такое состояние сознания, в котором ему «открывается» теоретически описанная реальность, в существовании которой он, безусловно, уверен. Мантраяна вызывает такой тип трансформации сознания, когда мы имеем дело с переживанием ожидаемой реальности, что совпадает с «умным деланием» в христианской аскетике. Если человек не знает, чего он хочет, можно повторять мантру сколько угодно долго, ничего не получая, потому что сознание всё равно занято привычной, пусть даже сильно изменённой деятельностью. Если мантры смысловые включают полное понимание произносимого, пусть притуплённое из-за бесконечного повторения, то бессмысленные (так называемые биджа-мантры — слоги-зерна) — всё равно как-то держат привычный тонус сознания, создавая отсутствие молчания ума. Может случиться и так, что повторение одного и того же происходит вообще при выключенном сознании, отчего никак не может последовать что-либо положительное. В специальной литературе мне встретилось описание эпизода с моряком, который на рубеже сороковых-пятидесятых годов был смыт в океан с одного из Курильских островов гигантской волной цунами. Спустя сутки его совершенно случайно выловили в открытом океане спасатели, но до самой своей смерти он много лет не спал и беспрестанно, с интервалом в несколько секунд, повторял одно только слово — «волна» — понятно, что эта «мантра» ничего позитивного не давала бедняге.

Безусловно, существует вибрационное, механическое, частотное воздействие мантр, которое способно вызывать резонансный эффект в объёме мозгового вещества, но вопрос этот на сегодняшний день абсолютно не изучен.

Как в Иисусовой молитве — согласно Отцам церкви — может не быть позитивным образ Бога, точно так же нельзя приписать однозначно положительное влияние произнесению Его имени.

Знание и текст непрерывной молитвы существовали в Палестине и, быть может, в Египте с четвёртого века (архимандрит Василий), но: «...Исихастская молитва была в XIII-XIV веках разработана на Афоне великими подвижниками, среди которых известны Никифор Уединённик, Григорий Синаит, Григорий Палама, святые Отцы Каллист и Игнатий». Эта датировка примерно совпадает со временем независимого становления йоги Тантры в тибетском буддизме.

Если в святоотеческих текстах, с одной стороны, настаивается на совершенно определённой технологии возможного получения благодати, то одновременно с этим сплошь и рядом встречаются утверждения о том, что: «Никакая техника, никакой искусственный приём не имеет ни малейшего значения в деле соединения души с Богом живым...». (с.122). Понятно, что эти слова подчёркивают полную необеспеченность получения благодати самими действиями подвижника. К этому важнейшему вопросу мы вернёмся немного позже.

Григорий Палама: «В напряжённой молитве тело также легчает и разогревается... от упорного моления Богу в теле возникает ощутимый жар» (с.123).

Поскольку ни в каких святоотеческих писаниях нет упоминаний о расслабленном образе молитвы, это лишний раз говорит о том, что процессы, разворачивающиеся в теле и психике подвижника, имеют чёткую симпатическую окраску, они не являются уравновешивающими, спонтанными, но непрерывно инициируются и поддерживаются личными усилиями субъекта. При подобном варианте событий не имеет даже смысла говорить о какой-либо природной спонтанности внутрипсихических процессов, поскольку психику здесь силой вынуждают подтвердить умозрительные представления сознания.

«Есть между телесными деланиями и такие, которые как бы срастаются с умною молитвою и никогда от неё не отходят, однако остаются сугубо подсобными. Немыслимо утверждать, что за их счёт, путём простого им следования, можно существенно приблизиться к соединению с Богом. Их даже нельзя считать обязательными» (Феофан Затворник: «Умное делание», с.131).

Мы видим резкое отличие описываемой данным пассажем технологии исихазма от того, что имеет место в классической йоге. Возможность целенаправленной работы с телом для очищающего воздействия на сознание не была понята и разработана Отцами церкви, поэтому, возможно, они и не смогли придти к необходимому для истинного познания успокоению, «заклинившись» на частном случае представления Единого. Православные аскеты вынуждены были силой воли «вбивать» себя в «изменёнку», при которой срабатывали защитные механизмы психики, в конце концов когда-нибудь разворачивающие ожидаемое переживание. Чтобы спровоцировать возникновение подобного режима, использовались такие экстремальные способы как покаяние, а затем — невидимая брань, которая являлась бессознательным сопротивлением резкой ломке стереотипов. Поскольку психосоматика оказывалась целенаправленно изнасилованной, благодать, которая всё же снисходила на некоторых подвижников, была особого свойства, о чём говорится так: «Установка... исихазма — трезвение, зоркая собранность сознания; и духовные процессы, выстраиваемые сознанием трезвенным и опьяненным (здесь скрытая полемика с технологией суфизма), разумеется, нельзя относить к одному и тому же типу» (с.125).

Итак, чётко заявлено, что в Умном делании аскет лично руководит процессом, и при этом сознание его «зорко собрано». Излишне говорить, что это кардинально противоречит происходящему в йоге. Тогда вопрос: откуда и каким образом возможно возникновение некой спонтанности, которая, по утверждению святых Отцов, и обеспечивает снисхождение благодати? Конечно, у них ответ был простым и однозначным: подобная спонтанность (самодвижность) может быть дана только милостью Божией! Это значит — не следует искать объяснений, что для тех, кто не ограничен рамками религиозной веры, попросту неприемлемо. Попытаемся всё же обсудить этот вопрос, отталкиваясь от сути йогической технологии.

Итак, и сознание, и бессознательная части психики подвижника в результате долгой и напряжённой практики Иисусовой молитвы в какой-то момент времени оказываются «перегретыми» сверх всякой меры. Причины тому следующие:

— доскональное знание вероучения, то есть информация о природе и характере ожидаемых сверхъестественных явлений — программирование;

— непрестанное представление и ожидание трансформаций собственной природы — активизирование программы, происходящее в сознании, и, соответственно, в бессознательном;

— наличие сопротивления бессознательного требуемым изменениям, поскольку подвижник желает осуществления благодати не во сне, а наяву, всегда существует непреодолимое препятствие к этому отсутствие у бессознательного достаточной энергии для «пробоя» сознания или изменения его бодрствующей структуры.

Обе основные части психики имеют чётко ограниченные области функционирования, которые практически никогда одновременно не пресекаются в сознании, — в противном случае человек был лишён и необходимой его ясности и способности к действию. Проще говоря, хотя бессознательные процессы и могут быть как-то представлены в бодрствующем сознании, но для этого энергетические характеристики последнего должны быть изменены кардинальным образом. Естественный процесс обратного информационного обмена между скрытой частью психики и Я-сознанием, в отличие от привычного прямого, осуществим только при полной деактивации бодрствующего сознания, превращении его в инертный воспринимающий экран, который лишён собственной активности и только потому может стать «пустым» и однородным.

Опьянено ли сознание суфийским восторгом любви и поклонения Божеству, либо оно выстраивает духовный процесс в трезвенном состоянии — без разницы, оно остаётся напряжённым и возмущённым, а это значит, что всё, предъявленное в этих условиях бессознательным, может быть дано только в экстремальных режимах! Необходимый «разогрев» бессознательного, в который годами «вбивается» одна и та же модель нестерпимо ожидаемого, рано или поздно неуправляемо, а значит, спонтанно (только спонтанность эта патологическая по своей природе — многомерная направленная галлюцинация) «выстрелит» ожидаемым в сознание, сминая его бодрствующую структуру.

Это видения, истинные галлюцинации, запрограммированные сознанием и ожидаемые им, являются в виде мощных психосоматических разрядов. Сознание, пребывающее в режиме привычной динамики, не может иметь «прозрачности», необходимой для контакта, а последний не может называться спонтанным именно по причине того, что в Умном делании сознанием затребована к предъявлению конкретная модель виртуальной реальности. И когда-то она приходит — в оглушающем оформлении психосоматических феноменов, в виде громадного облегчения — наконец, вот оно! — и ощущение наконец-то постигнутой окончательной истины овладевает подвижником.

Хоружий не без оснований считает, что создание условий для снисхождения благодати в том виде, как она представляется подвижникам, может быть обеспечено только способом Умного делания. Хотя особой разницы с тем, что происходит в суфизме, когда исламский мистик попадает в «долину небытия», и христианской благодатью на самом деле обнаружить нельзя, учитывая экстатический характер обеих.

Итак, систематическая долговременная перегрузка психики аскета (называемая «умным деланием»), после определённого накопления воздействия которой бессознательная её часть, доведённая «до ручки», выдаёт сознанию долгожданный запрограммированный мираж, есть не спонтанное событие (под спонтанностью мы подразумеваем процессы, вызванные самой структурой, ей необходимые, но не срабатывание бессознательного в насильственном режиме защиты от нестерпимости «приставаний» сознания), но патологическое «замыкание» психосоматики, подобное машине времени из «Понедельника...» Стругацких, которая отправляла человека не в реальное будущее, а в описанное, уже представленное заранее.

Когда подвижники годами исступленно предавались непрерывной молитве, рано или поздно — это зависело от индивидуальных данных — наступало нервно-психическое истощение, уровень энергии сознания падал ниже какой-то критической отметки. И тогда бессознательное «выстреливало» спонтанным разрядом давно ожидаемого содержания в сознание аскета, уравновешивая таким образом искусственно созданный дисбаланс.

«О внимании можно говорить либо как о свежей идиосинкратической (непосредственной) реакции индивидуума на уникальные свойства объекта, либо как о попытке индивидуума подчинить внешнюю реальность некой предустановленной в сознании индивидуума классификации. Во втором случае мы имеем дело не с познанием мира, а с распознаванием в нём тех чёрт, которыми мы сами же и наделили его. Такого рода «познание» слепо к динамике, к флуктуациям и новизне, это скорее рационализация прошлого (предварительного) опыта, попытка сохранить статус кво» (А. Маслоу, «Мотивация и личность», с.287).

Возможно, что, однажды случившись в сознании подвижника, подобный «пробой» возникал в дальнейшем уже без таких затрат времени и труда. В йоге также отмечается, что поддержание мастерства самадхи во много раз проще, нежели его наработка.

Когда обратная коммуникация происходила в чисто перегрузочном варианте и материал сознания смешивался с бессознательным, могло возникнуть душевное либо нервное расстройство. Если аскет хорошо видел образы, то возникало множество вариантов переживания так называемой «прелести».

Теперь мы подошли к важнейшему различию обратной коммуникации в йоге и раннем христианстве.

Если непрерывная молитва христианских аскетов приводила к подтверждению того, во что уже верило сознание (приведу для сравнения буддийский пассаж: «...Точно зная, что есть благо, он (монах) очищает ум от сомнений» — «Дигха-никая», III, 49), то в йоге бессознательное доводило до сведения личности реальное положение вещей, которое по каким-то причинам было от сознания скрыто, в том числе из-за его ограниченности.

В то время как йогическая интроспекция обеспечивает жизненно необходимое приращение знания, благодать в христианском мистицизме является информационно нулевым состоянием, бесконечным воспроизведением одного и того же переживания, которое, фактически не меняясь, претендует на звание абсолютной и окончательной истины.

Состояние самадхи, или самореализация также вызывает сходное ощущение пребывания в смысловой завершённости, но она, по крайней мере, относится к аспекту объективного, не виртуального бытия. Смысл переживания — ощущение неразрывного и непрерывного единства с миром природы, частью которой ты являешься — пока жив. Но и затем, после распада тленной оболочки, вещества, из которых она состоит, войдут в вечный круговорот энергетических превращений, где не исключена возможность сборки какой-то части материи, из которой ты состоял, в комбинацию новой структуры: «И пылинка живою частицей была, чёрным локоном, длинной ресницей была, пыль с лица вытирай осторожно и нежно: пыль, возможно, Зухрой яснолицей была» (Хайям).

Кроме того, известны различные стадии или степени самадхи, кроме чисто «переживательных» состояний, подобных исихастской благодати (и характерных, например, также для Бхакти-йоги), описываются и такие его формы, когда йог достигает нового видения мира — индийских мудрецов и философов интересовало расширяющееся познание, а не полная его стагнация (застой, от латинского «стоячая вода»), зацикливание на единственной модели представлений.

В Умной молитве бесконечное подтверждение каждым аскетом возможности идентичных переживаний отнюдь не является познавательным процессом. Кстати, сознание человека, будучи даже в типовом повседневном состоянии, походит на прожектор (сравнение принадлежит М.К. Мамардашвили), высвечивающий вещи и события окружающего мира, но луч этого прожектора зачастую обладает очень странным свойством: он не всегда и не полностью освещает то, что есть на самом деле, а как бы проецирует на существующую объективную картину реальности свой собственный «рисунок» ситуации, «накладывает» на реальность своё представление о ней (застилающее действительное положение вещей подобно пелене тумана), которое и видит.

Метафорически можно сказать, что в психотехнике исихазма бессознательное превращается в зеркальный слой, который возвращает сознанию оттиск его собственных ожиданий, иногда в воспалённом, бредовом виде, это зависит от того в каком состоянии само зеркало. Прелесть может производиться чрезмерными эмоциями, наличием которых сознание искажает самое себя даже в обычной жизни, что тогда уже говорить об «умном делании»!?

«Синергия, соработничество Божественной и человеческой энергий — ключевой момент всей икономии Богообщения» (с.127). «И Бог и человек встречаются в сфере личности» (с.128), это несомненно для всех реальных психотехник, когда кто-то или что-то встречается с личностью, представленной в данном сознании, поскольку в любой коммуникации всегда есть две стороны, если сознание отсутствует — кто переживёт благодать, к кому она будет обращена? И если сознание есть место встречи, которое изменить нельзя, то каким оно должно при этом быть? Ясно, что когда человек находится в обычном модусе повседневности, бессознательное не в состоянии выходить на контакт, для этого просто нет «места» и способности к текущему раздвоению сознания, если оно не обладает уникальными особенностями, предрасположением к такому контакту, пример тому — великие мистики Востока и Запада.

Когда сознание стандартно взаимодействует со внешним миром, на это направлена вся его мощность. Если же оно воспринимает само себя, то ему необходимо разделиться, по крайней мере, на две части — воспринимающую и воспринимаемую. Если восприятие извне остановлено и сознание «вычищено» от внешних впечатлений и внутреннего «мусора», всплывающего из личностного слоя, а обыденный «тонус», стандартный уровень активности до определённой степени понижен — образуется своеобразная разреженность его «плотности», тогда информационные массивы бессознательного получают возможность диффундировать в сознание сквозь анамнестический барьер, это и есть то, что называется обратной коммуникацией.

Итак, для возникновения контакта Я-сознание должно подвергнуться предварительной трансформации, которая и составляет часть работы, производимой личностью, с предварительным программированием либо без него. И только от этого зависит «конечный продукт» — хочу ли я получить заранее известное, оживший образ веры, либо условия, которые позволят истине возникнуть по её собственному усмотрению такой, какая она есть и может быть на сегодняшний день мною воспринята.

Как утверждает Гита, одним из главных условий для спонтанного контакта природного начала с человеческим является покой и неподвижность тела и ума. Только «прозрачному», отстоявшемуся от мути желаний либо веры сознанию может быть сказано среди молчания нечто сокровенное, как у Мейстера Экхарта: «Когда все силы отрешены от своих дел и образов, изрекается то Слово...» И тем не менее величайший из великих мистиков не имея, видимо, склонности к визуализации, всё-таки говорит о безусловном программировании мистического переживания: «Дай нам Бог так томиться по Господу, чтобы это заставило его Самого родиться в нас!»

Опять же при реализации спасения в буддизме «Во всех своих проявлениях — походке, телесной позе, дыхании и т.д. — аскет должен обнаружить «истины», провозглашённые Учителем; иначе говоря, он превращает все свои движения и поступки в предлог (материал) для медитации» (Элиаде, «Йога...», с.224). Подобная технология гораздо круче требований Умного делания к своим послушникам, это уже тотальное программирование, когда буддийский монах всегда, везде, во всём и непрерывно воспринимает мир и действует в нём с привязкой к четырём «благородным истинам».

Религия есть универсальный психологический «костыль», который поддерживает верующего человека в бурях социума. Когда вода слишком ощутимо «жмёт» рыбу, значит, с последней не всё благополучно — вера снимает избыточное давление, если личность не в состоянии сделать это с помощью собственных ресурсов.

Если же возвратиться к весьма спорному вопросу о значимости благодати в социальном измерении — то уместно и здесь привести Мейстера Экхарта: «Если в какой-нибудь душе есть Божья благодать, то как ясна эта душа, как подобна Богу, как сродни Ему! И всё же она никак не действует... Благодать не действует... Благодать не совершает никакого дела, она слишком благородна для этого: действие так же далеко от неё, как небо от земли» (В.В. Налимов, «Реальность нереального», с.154).

Дело в том, что Экхарт не мог не отметить статичного характера благодати, которая является только «голым» переживанием и ничем больше! И единственный вид активности, который затем становится присущим аскету ещё более, нежели до получения благодати, это действия, направленные на то, чтобы переживать это снова и снова. Это как «сесть на иглу», только очень сложным способом.

Хотя сам викарий Тюрингии и магистр Парижского университета был чрезвычайно активен в миру, понимание того, что самое священное переживание не способно ни на йоту изменить наличное состояние окружающего, было очевидным ему в полной мере. Именно поэтому благодать немецкого мистика вынужденно брезглива по отношению к действиям в миру — для удовлетворительного объяснения её безынициативности при сохранении Божественного характера просто нет другого варианта.

«...Устремление к благодати... должно сохраняться, подтверждаться, самовоспроизводиться всегда» (с.129).

«У человека два крыла, чтобы воспарять к Богу — свобода и благодать» (Максим Исповедник).

Неясно, о какой свободе здесь идёт речь? Быть может, о том, что подвижнику необходимо иметь хоть какое-нибудь личное время, не занятое Умным деланием, чересчур большой объём которого может просто убить? Похоже, тут имеется в виду понятие меры подвижничества, труда и отдыха в Иисусовой молитве, что возвращает нас к проблеме двухрежимного бытия (см. «Смысл йоги сегодня»), организация которого позволяет человеку совершенствоваться через практику йоги, оставаясь в то же время активным компонентом сети глобальных взаимодействий социума.

Свобода оставлять какие-то силы для выполнения абсолютно необходимых дел и восстановления потенциала перед новым погружением в Умное делание либо молитва до упаду — невелик выбор.

Отцы церкви отмечают, что самой природой благодати исключается возможность форсированного овладения ею, даже если усилия, употреблённые на это, будут поистине гигантскими. «Когда человек, измаявшись, бросает свою самодеятельность и, имея ум свой нагим от раздумий и помышлений, весь повергается перед Богом (Григорий Синаит), то вот таким он оказывается прозрачен для благодати». Иными словами, остаётся только машинальное действие молитвы, без эмоциональных накруток, только в отсутствии которых напряжённость сознания и, следовательно, его сопротивление контакту падает до минимума.

Итак, в аскетизме утверждается, что при великом перевороте — снисхождении благодати — личные усилия подвижника должны иметь место, но в то же время они ничего не значат, и сохранение снизошедшего также не осуществимо волей человеческой — как понимать это?

Подобная проблема отчасти актуальна и для йоги, поэтому требует разъяснения. Ход рассуждений Отцов церкви примерно такой: вот лично ты, следуя уже имеющемуся опыту непрерывной молитвы, что-то делаешь. Если именно это будет воспроизводиться достаточно долгое время, то с тобой само по себе произойдёт нечто, полностью отвечающее твоим интересам и намерениям. Самое интересное заключается в том, что к этому «нечто» никогда не придти впрямую собственной волей и действиями, оно может быть лишь косвенным результатом, но абсолютно определённой деятельности.

Это обстоятельство является абсолютно справедливым для любой психотехники, если она истинна, конечно, не с точки зрения веры, но исключительно технологии. Есть нюанс: когда необходимые действия совершаются в слишком большом объёме и с предварительным программированием — бессознательное рано или поздно «отзеркалит» содержание вопроса, как ответ, если без программирования — ничего не произойдёт, режим спонтанности не включится.

Что происходит в йоге, если есть понимание того, что делаешь? Каждый день, выполняя асаны в определённом ключе, я «отпускаю» психосоматику посредством глубокой релаксации к состоянию «нулевой» ментальной активности. Затем, применяя технику медитации в зависимости от склада восприятия и ведущего типа репрезентативной системы, я просто остаюсь в ожидании того, что может произойти, это на начальном этапе, когда текущая задача — достижение уравновешения, целостности. Если бессознательное выходит на контакт, то процесс этот возникает независимо от моих ожиданий и разворачивается самопроизвольно. Хотя грамотной постановкой намерения — что является как бы мягчайшим вариантом жёсткого исихастского программирования на основе веры — можно изменить направленность развёртывания упомянутого процесса, если он, процесс, с этим согласится (это имеет место лишь в том случае, когда мои соображения отвечают интересам целого, а не одной только сознательной части личности).

Если вдуматься — поразительная вещь: я делаю нечто только лишь с целью получения необходимого промежуточного другого, результат моих действий не есть необходимое мне конкретное событие, но создание условий, когда может сама по себе возникнуть и развиться последовательность событий, к этому конкретному непосредственно ведущая. Как не вспомнить знаменитую сказку про Иванушку-дурачка, который шёл туда, не знаю куда, искал то, не знаю что, но почему-то всегда находил как раз то, что нужно.

Итак, речь идёт о косвенной направленности усилия, которое может привести к срабатыванию бессознательного в одном из направлений: либо в замкнутом режиме зеркальности и бесконечного повторения, либо — открытого начала, когда разворачивающиеся далее спонтанные процессы могут протекать в разных направлениях — в зависимости от намерения, но что бы при этом не происходило, они будут ориентированы на благо всей психики в целом, решая её стратегические задачи. Очевидно, такая работа и есть то, что называют духовным ростом — определённые систематические усилия, лично мои, в результате которых и после их прекращения оставленная мною в покое моя душа начнёт сама себя очищать и восстанавливать. Это также происходит согласно моему собственному желанию, я хочу, чтобы именно так случилось, и надеюсь на это, но всё это — до того момента, когда мои полномочия исчерпаны. Дальше я забываю обо всём этом, становясь бесстрастным наблюдателем, свидетелем и пассивным участником разворачивающегося процесса, если он «включится». «Так должен человек освободиться от внешних чувств, обратиться внутрь и погрузиться в забвение всех вещей и самого себя...» (Мейстер Экхарт). И такой процесс регенерации психосоматики есть не что иное, как новое рождение, или рождение нового человека.

Но, повторяю, всё это может иметь место только в том случае, когда я имею намерение в результате собственной работы не получить нечто конкретное, известное заранее, а создаю открытый карт-бланш для того, что может во мне самом произойти во имя моего же развития, понимания, безошибочности. Когда понимание обретёт новое качество, а поступки станут фундаментально верными, целостными, они непременно будут духовными, поскольку структура, продуцирующая мою же деятельность, есть теперь продукт духовного роста, глубинного созревания.

Но как же быть с духовностью подвижнической, что она тогда такое? В христианстве духовность предписана, она сформулирована в Библии в виде заповедей, которым надо следовать. Учёные подсчитали, что за последние две тысячи лет на Земле произошло двадцать сотен больших и малых войн, а сколько за это же время случилось грабежей, разбоев, краж — не поддаётся представлению. Значит, стремление человеческое к духовности остаётся на уровне благих пожеланий — почему? Очевидно, выучить заповеди ещё не значит стать духовным, нужна работа в духе. Аскеты понимают такую работу особым образом, и Умное делание, безусловно, ведёт их к христианскому духовному результату, но он ограничен и, кроме того, обычные люди не могут двигаться таким путём. Работа же в йоге вполне доступна среднему человеку и ведёт к духовному общечеловеческому результату, при котором развитие личности в каком-то своём «объёме» совпадает с христианским, но оказывается шире его, поскольку не стиснуто рамками догмы. И потом, где, собственно, святые Отцы могут проявлять свою духовность, если они не обитают в миру, а в лучшем случае ограничиваются общением с ничтожными фрагментами обычного бытия?

Конечно, эти рассуждения могут быть спорными, скорее это канва для собственных раздумий читательской аудитории. И на йогическом пути достаточно тупиков и ловушек, о чём сказано в главе «Смысл йоги сегодня», но, по крайней мере, каждый, кто сумеет воспользоваться этим древнейшим методом саморазвития, получает шанс ни от кого не зависящего духовного роста. Не пользуясь суррогатами, которые подсовывают обывателю продажные политические деятели (ещё Бисмарк говорил, не стесняясь, что «народ — сырьё для политика»), заумные философы, эмиссары антикультуры, проповедники, гуру, «святые», «просветлённые», маньяки и мошенники всех цветов и оттенков, не надрывая душу внезапным и дешёвым обращением в христианскую веру (будучи выросшими в полном безверии), вы имеете возможность опереться на собственную природу и пойти в безошибочный, естественный и спонтанный духовный рост.

Во многих мировых религиозных системах технология их «мистической части» использует единые принципы функционирования тандема сознание-бессознательное для подтверждения всеобщности и универсальности именно своей доктрины. А поскольку в соответствующих условиях бессознательное «отзеркалит» что угодно, мы сегодня имеем дело с огромным количеством «единственно истинных» религий, сект и учений, как говорится — выбирай на любой вкус.

С йогой произошло наоборот: умерла в веках, сохранив сегодня чисто исторический интерес, её теоретическая доктрина, зато осталась великолепная универсальная технология, которая покоряет мир в бескровной битве.

На каком же основании возникает процесс спонтанного уравновешения в йоге после того, как я минимизировал сознание, предварительно полностью расслабив тело? Когда влияние привычных сил извне, постоянно навязывающих психике режим непрерывного реагирования прекращено, сознание приходит в состояние нулевой активности, что ему абсолютно несвойственно. И тогда через какое-то время (быть может, опомнившись от «удивления») приходят в движение силы другого ранга, возникшие как результат внутренних «перекосов» в самой психосоматике, возникает саморегулировка, регенерация структуры, уменьшение её внутреннего дисбаланса. Выражается это в коммуникационном процессе обмена энергией, в виде потока информации, который, по сравнению с обычной последовательностью, осуществляется в обратном порядке: не от органов внешнего восприятия — через сознание — в бессознательное (с фиксацией части информации в терминалах разных видов памяти), а из бессознательного — через механизмы перекодирования в форму, используемую ведущей репрезентативной системой (мыслеобразы, ощущения, и т.д.), — в сознание. В этом случае решающее значение имеет тот факт, что информационная перекомпоновка совершается спонтанно и при наличии осознанности, тогда как в обычных условиях это неосуществимо. При бодрствовании сознание втянуто либо в процесс отражения действительности, либо в «свою игру» мыслеобразов, в любом случае привычный тонус напряжения не даёт бессознательному «достучаться», да у него и нет на это энергии. Ночью же сознание выключено, не с кем «говорить» впрямую, материал снов слишком символичен для понимания припоминаемого, кроме того существует анамнестический барьер, блокирующий память на сны. И только наличие бодрствующего сознания при максимальной его «обесточенности» и статичности позволяет возникнуть и разворачиваться спонтанно процессу информационной перекомпоновки между двумя частями психики, одна из которых — сознание — передала максимум энергии другой.

В Умном делании сознание подвижника практически всегда содержится в перенапряжённом состоянии (за исключением тех, на кого благодать уже в конце концов снизошла), поэтому бессознательное способно выходить на контакт со «своей» личностью только в виде «пробоя», который для психики в целом может оказаться необратимой катастрофой.

Потребность в регенерации психосоматики вызвана тем, что человек в течение многих лет, начиная с молодости, недостаточно восстанавливался, безобразно относясь к своему телу и его состоянию. Кроме того, в силу внешних причин отрезанные друг от друга части психики взаимно «перекашиваются», сознание сваливает «мусор» нестерпимых впечатлений и не до конца решённых проблем в бессознательное, которое в свою очередь «отвечает» повышением напряжённости сознания. Подобный порочный круг приводит к тому, что наступает разлад психосоматики, выраженный больше в теле либо в психике — обычно человек начинает ощущать это после тридцати пяти лет, задумываясь о своём состоянии и смысле жизни.

Итак, спонтанность психосоматического «пробоя», вызванная сильнейшей целенаправленной перегрузкой бессознательного, которая долгое время осуществляется сознанием подвижника в непрерывной молитве, и спонтанность, возникшая в результате предоставления структуре психики уникальной возможности самой произвести в себе профилактически необходимые изменения, — это совершенно разные вещи.

С. Хоружий, видимо, не улавливает эту разницу, говоря: «Нельзя достижение спонтанности выставить прямой целью действий» (с.132). Но именно так поступают подвижники, когда непрерывно дергают бессознательное, домогаясь благодати: «Достигая соединения с благодатью лишь своим усилием, своими энергиями, подвижник должен непрестанно «возогревать» — поддерживать, воспроизводить это усилие».

С другой стороны, процесс, обеспечивающий появление истинной спонтанности и в психике, и в теле, достаточно капризен и тонок, об этом необходимо помнить занимающимся йогой, они должны хорошо понимать то, что делают! Иначе работа может идти на холостом ходу, пробуксовывать, несмотря ни на какое усердие, а то и вести к дополнительному перенапряжению. Если вы, допустим, решили завести у себя редкие цветы, которые в нашем климате — экзотика, они могут не вырасти лишь потому, что упущено какое-то одно необходимое действие, что-то не выполнено по незнанию, и это незнание не компенсировать никаким усердием и количеством проделанной работы.

Та же самая чувствительность к строгому соблюдению исполнительской матрицы характерна для психотехник с открытым результатом начального этапа, где задача субъекта состоит в создании нулевого энергетического баланса и посредством этого информационной перекомпоновки обеих частей психики, их «встречи» в пустом пространстве сознания, когда они начинают «узнавать» друг друга, приступая к совместному решению своих внутренних, а затем и общих проблем.

Быть может, ещё одна «ошибка» подвижников заключалась в том, что они посвящали Умному деланию слишком много времени. Молитва становилась непрерывной, прекращаясь только на время сна. Подобная ситуация сравнима, например, с положением прыгуна в длину либо высоту, который столько сил и души вкладывает в разбег, что теряет способность оттолкнуться. Но, с другой стороны, у подвижников и не было иного выбора. Чтобы получить такой ответ, нужно так спрашивать.

Когда процесс, ведущий к возникновению нулевого состояния сознания в йоге, освоен и воспроизводится без участия тела, то работа в асанах как бы становится излишней, но только на первый взгляд. Дело в том, что если мы начинаем ставить перед психикой кроме уравновешения ещё и специальные задачи (например перепросмотр — работу с памятью вплоть до ассимиляции сознанием всей, сколько-нибудь значимой информации, воспринятой человеком на протяжении сознательной жизни), это явится отклонением от равновесного состояния, от достигнутой цельности психики. Это будет уже дальнейшим её преобразованием на базе целостности, без которой к подобной работе не подступиться. И работа эта необыкновенно сложна и тяжела, она требует большого расхода времени и энергии, использования всех наличных ресурсов по предельному варианту, в то же время осуществляясь в телесной неподвижности. Отсюда тело — первое, что должно содержаться в надлежащем порядке.

«И нельзя никаким конкретным действием обеспечить расположение всего существа к принятию благодати. Этому расположению присущ особый, сверхъестественный тип энергийного образа, который отличается глобальным единством всего множества энергий» (с.132).

«Как в страстном состоянии человек всецело предан и подчинён страсти, так в благодатном расположении он, по слову святителя Феофана, исполнен самопреданием Господу, но, в отличие от страсти, это расположение хотя и доминантно, однако же не имеет никакой здешней доминанты... Поэтому оно таинственно: любая деятельность, любая конкретная энергия, даже и направляющаяся к Богу, может на деле оказаться лишь отвлекающим «шумом», препятствием и заслоном для благодати».

Невольно вспоминаются слова, сказанные Набоковым, правда, в адрес Достоевского: «...Услышав вопль его ночной, подумал Бог: ужель возможно, чтоб всё, придуманное Мной так страшно было бы и сложно?!»

Мистическая технология христианского подвижничества на самом деле является слишком узким сектором приложения человеческих интересов, который потому и присвоил себе статус «высшего», чтобы ореол святости мог хотя бы до какой-то степени компенсировать утрату жизни реальной в обмен на иллюзорное бытие в Боге.

С йогой дело обстоит проще и одновременно утончённее, слишком большое богатство выбора способна она предоставить. Здесь и внутреннее равновесие, и укрепление здоровья, и терапия, и возможность расширения объёма сознания, и достижение контакта с Единым, и возможность погружения в виртуальные миры, и многое другое — в зависимости от того, как мы сориентируем направленность протекания спонтанных процессов. Но всё это — ювелирная работа, которая требует знаний, опыта, способностей и соответствующего склада личности. У каждого есть свой «потолок» в йоге, как и в любом деле.

Индийская цивилизация создала, сохранила и передала технологию йоги мировой культуре, а уже разобраться и использовать её — наша задача, посильный вклад в решение которой пытается сделать и автор данной работы.

Теперь возможно сформулировать промежуточный вывод по технологии христианского мистицизма (который равно касается множества других религий и систем): при соответствующем подходе и в определённых условиях бессознательная часть психики человека, активизированная верой, способна «смонтировать» и предъявить сознанию любую, затребованную им, реальность, которая переживается в соответствии с особенностями устройства психосоматики и которой сопутствует ощущение окончательности постигнутой истины.

Поскольку подвижник и до снисхождения благодати верит в существование Бога, то после подтверждения вера его становится абсолютной, а произошедшее толкуется, как чудо, совершённое Высшей силой.

Особенность переживания общности с Богом в мистике христианства состоит в уверенности аскета, что Бог везде и сущее есть Он — это и порождает ощущение единства со всем миром. Не единства с миром, как таковым, поскольку ты и так уже с очевидностью находишься в нём, являясь его частью, а только на том основании, что мир — это Бог, в состав устройства которого включён и аскет, вот такое сложное дополнительное подтверждение ситуации и без того предельно прозрачной.

Являясь существом прежде всего социальным, человек обладает — теоретически — неисчерпаемым набором средств и возможностей коммуникации. Некоторые из них являются систематическими и безусловными — например через тело субъекта проходят потоки вещества, перерабатывая которое оно сохраняет и продлевает жизнь, обеспечивая себя необходимой энергией. Чтобы эти потоки не иссякали, личность осуществляет другие виды необходимой коммуникации, а также избыточные действия, и такая избыточность является неотъемлемым свойством человеческой натуры — если всё более или менее в порядке.

Между субъектом и миром происходит обмен энергией и информацией, то есть он включён в глобальную систему контактов с природой и людьми, которую можно назвать сетью сильных взаимодействий. Поскольку коммуникация разворачивается по своим собственным, неизвестным человеку законам, то он, не получая от неё необходимого либо ожидаемого эффекта и кроме того обладая собственными погрешностями в этом процессе, зачастую ощущает себя одиноким. Сознание человека, его личность является той частью психики, которая целиком отвечает за все внешние виды деятельности, включая информационную. Внешний мир представлен в сознании посредством опыта. Но поскольку сознание отражает поток текущих ситуаций в непрерывной динамике, его ёмкость ограничена, оно должно быть мобильным. Поэтому сознание обладает дежурной ёмкостью оперативной памяти, где содержатся массивы постоянно используемой информации. Чем реже какие-то сведения бывают в употреблении, тем в более труднодоступные слои памяти они опускаются и затем уходят в область подпороговой активности, когда по желанию этого уже не вспомнить.

Весь информационный поток, как известно, воспринимается мозгом, происходит двоякая его фиксация: то, что осознавалось при восприятии, так или иначе остаётся в сознании и его памяти. Но большая часть этого потока, воспринятого, зафиксированного без участия сознания и ушедшего в подпороговую область, не может быть произвольно востребована, находясь в области личного бессознательного, не имеющей контакта с сознанием. Проще говоря, всё, что влияло на органы восприятия в пределах их действия, вся история существования данной личности, от момента рождения до чтения этих строк, зафиксирована в нейронных терминалах, причём организована эта информация совершенно по иным принципам, нежели в памяти человеческой. В этой области находится память не-Я, и она граничит со структурами, в которых зафиксирована история развития самой материи мозга, являющаяся всеобщей для всего человеческого рода, и не только для него.

Всё это составляет единый структурированный объём, где всё связано со всем. Лишь в мизерной части управляемая волей (в пределах памяти) информационная диффузия между этими условными «слоями» обеспечивает безотказную работу суперсистемы под названием мозг человека.

Из сказанного следует, что есть и другая сеть взаимодействий, внутреннего происхождения, о существовании которой догадываются немногие. Их условно можно назвать слабыми взаимодействиями, поскольку они имеют совершенно иную, нежели сеть внешняя, природу и абсолютно другие проявления.

Они показывают себя в феноменах, относящихся к телепатии, ясновидению, синхронистичности, йогических сиддхах и множестве других феноменов, которые не могут быть объяснены и считаются чудесами. Материальный их субстрат пока не нащупан, а проверка различных гипотез — дело науки.

Для нашей темы это не суть важно, просто явление существует, оно наблюдаемо бесчисленное количество раз и должно найти своё место в концептуальной картине мироздания.

Итак, сознание есть некая небольшая область психики, содержащая Я, область пограничная между внешней и внутренней реальностью, в каждой из которых запечатлена их история развития. Внутренняя реальность отчасти продуцируется индивидуальным мозгом, который в то же время является органом восприятия и отражения реальности внешней, с нею взаимодействуя. Личная история сознания каждого человека рождается в непрерывном контакте с макромиром, но в то же время его поведение в нём детерминировано неосознаваемой работой мозга. Через сознание внешняя сеть взаимодействий связана со внутренней, и обе они — есть одно целое. Специальными условиями, создаваемыми в йоге, Я-сознание может расширить свои границы в «глубину» психики путём обратной коммуникации.

Чтобы обрести целостность личность должна обладать развитой способностью не только к прямой, но и к обратной коммуникации — двойному адекватному отражению — тогда её действия будут совершенными, полностью естественными, и в то же время безошибочными.

Когда посредством систематического применения методов йоги информационная ёмкость сознания многократно возрастает, граница осознанности сдвигается далеко вглубь и сознание получает возможность контактировать непосредственно со структурами, продуцирующими слабые взаимодействия. Соприкосновение с ними приводит к возникновению сверхнормальных способностей личности. Целенаправленно взаимодействуя через своё, качественно перестроенное сознание с глубинными структурами психики, человек получает реакцию во внешнем мире, что говорит об их неразрывной связи и единстве.

«Сшивая» расколотую психику современного человека в одно целое посредством ювелирной работы в Раджа-йоге, человек связывает воедино прошлое (представленное сетью слабых взаимодействий), настоящее — поле сильных взаимодействий и будущее, которое наступит не в виде апокалиптического итога поступков, искажённых неведением сознаний-одиночек, но как результат согласованной стратегии их целостной психики, её совершенной двойной коммуникации и потому — безусловно духовной «окраски» всех поступков в этом мире.

Бессознательное всегда пыталось наладить контакт с сознанием, и, как правило, не было правильно понятым. Сны, галлюцинации, интуиция, опережающее восприятие (перцептуальная защита), внутренний голос и другие феномены — всё это было и есть, но сознание современного человека в условиях сегодняшнего информационного давления полностью втянуто в сильные наружные взаимодействия, внутреннему же не обучено, поэтому сумма ошибок поведения рода «хомо сапиенс» на земле непрерывно растёт, как и величина их издержек.

Итак, через сеть слабых взаимодействий спонтанно реализуются неведомые человеку виды коммуникации. А между тем они древнее и, следовательно, эффективнее аналогичных средств, созданных человеком, и один только момент осложняет дело — это вопрос доступности к этим средствам, который может быть решён, пожалуй, только через психотехнологию двадцать первого века, которую предоставляет нам йога.

По сути дела мистические техники всех времён и народов есть не что иное, как неумелая игра с бессознательным средствами обратной связи, а мистические прорывы в суть вещей — уникальные позитивные флуктуации (отклонения от средних значений нормы), негативные же представлены контингентом психоневрологических клиник.

Технология Иисусовой молитвы замыкает канал обратной коммуникации сам на себя, накладывая такие ограничения на процесс, в результате которых возникает стационарное зеркальное отражение образа веры. Нечто подобное автору довелось наблюдать во время службы в армии, при работе на сложных системах двусторонней буквопечатающей радиосвязи. При неясных причинах, принимая на свои приёмники сигнал с передатчика корреспондента и отправляя ему встречную информацию, мы вдруг получали на свою аппаратуру вместо его собственной работы обрывки нашей же, нацеленной на него, причём в отчасти искажённом виде. Это явление носило почему-то название «шлейф» и в перекрёстном радиообмене являлось загадкой.

Кое-где Хоружий высказывает мысли типа «...Нетварная божественная энергия — не более чем энергия бессознательного» (с.132), но дальнейших выводов не следует.

Когда сознание качественно интегрировано в психику, бессознательная её часть тем либо иным способом «перебрасывает» ему — при необходимости — ту информацию, которая важна для него, но поступила по другой «епархии». Сознание же в свою очередь воспринимает сведения из внутреннего источника без сопротивления и искажений, таким образом становясь корреспондентом сети, гораздо более насущной, чем Интернет.

Замыкание сознания на внутренний мир тела и самого себя, полная его оторванность от внешнего мира — это болезнь, называемая аутизмом. Но почему тогда считается нормой полное аналогичное отключение от внутреннего космоса, являющегося основой личности? Сны, редкие моменты интуитивного понимания, непонятные, но удивительные события — всё это спонтанные прорывы громадного внутреннего мира в сознание, за этим не просматривается сколько-нибудь осознанного человеческого поведения с его логикой и систематичностью подхода. Юнг одним из первых отметил, что полная утрата сознанием осмысленной коммуникации с бессознательным — основная проблема нашего времени, порождающая цепную реакцию негативных следствий, о масштабах которой мы даже не подозреваем.

Любая разновидность религиозного мистицизма с его «духовными прозрениями» есть не что иное, как контакт сознания подвижника со своими собственными мифическими представлениями о Едином, желанием проявления которого в виде Божественной благодати сознание настолько перегружает психику в процессе «умного делания», что последняя возвращает аскету его же собственные представления о Божественном по полной программе ожиданий.

«Слишком часто, говоря о «норме», мы имеем в виду следование традициям и конвенциональное (договорное; например, все знают, что подразумевается под ложкой, но дикарь либо инопланетянин не знает этого, потому понятие «ложка» будет для него лишено общепризнанного смысла, о котором люди договорились — В.Б.) поведение. Мы знаем, что религия испокон века признавала некоторые традиции священными, наполняла их высшим, божественным смыслом. Это не что иное, как одна из разновидностей... подмены понятия нормы. Многие люди склонны видеть в священных писаниях указание на предписанное поведение, этакий свод этических норм» (А. Маслоу, «Мотивация и личность», с.349).

В то время как личность технологически обусловленного склада сознания вообще отрезана, как правило, от внутреннего пространства собственной психики, каждая Церковь предлагает способы коллективного общения с Высшим — под своим руководством — с её религиозной версией Единого, которую как раз и подтверждает деятельность мистиков, «возогревающих» в себе виртуальный образ именно этого догмата веры.

Если психика личности сбалансирована, то внутренняя реальность (сеть слабых взаимодействий) через неискаженное омрачённостью функционирование человека во внешнем мире упорядочивает и сеть его внешних взаимодействий. Таким образом часть «интересов» психической структуры субъекта, учитывающая факт его единства со всей живой материей, приводит к неосознанной перестройке внешних его поступков в русло экологичности, налагает на них ограничения. Если подобная трансформация охватит большую часть человечества, то поведение цивилизации перестанет быть самоубийственным.

Возвращаясь к технологии Умного делания, затронем теперь её аспект, именуемый борьбой со страстями. В противоположность аскетике йога уклоняется от всякой борьбы, являющейся фактором сохранения типовой напряжённости сознания или даже её увеличения. Глубокая релаксация в асанах и медитативных практиках постепенно создаёт такое положение вещей, когда в получаемом состоянии сознания эмоции тормозятся и не возникают, для них исчезает ресурс. Простое внимание безэмоционально, в противном случае адепт йоги никогда не сумеет вывести в сознание и дезинтегрировать «горячий» материал вытесненного слоя психики, не говоря уже о дальнейшем развитии.

Подобное состояние эмоциональной нейтральности было известно и Отцам церкви, но достигалось лишь в форме истощения, как результат изнурительной внутренней схватки требований догмата с естественными желаниями и наклонностями, то есть крайне неэкономичным способом. Отцы характеризовали это состояние как память о страстях, которые уже «не включаются», и назвали его «животворящей мёртвостью».

Что касается представлений современного христианства об угодном Богу поведении верующих, то борьба с низменными страстями приветствуется по-прежнему. М.К. Мамардашвили заметил по этому поводу, что вопреки распространённым представлениям нет никакой борьбы в человеке между «высшим» и «низшим», поскольку он в своих проявлениях целостен. Есть борьба со своими представлениями о низшем и высшем, к которой приводит слепое следование предписанной морали, и борьба эта бессмысленна, потому что бороться на самом деле надо с незнанием и собственной глупостью.

Исаак Сирин описывает три степени ведения (познания) в Умном делании. Низшая: «Познание противно вере» (совпадает по смыслу с высказыванием дона Хуана Матуса: «Учение вначале всегда оказывается не тем, что от него ожидаешь»).

Средняя: «В бесстрастии вера поглощает ведение, и рождает оное снова» — сравним с описанием в буддизме Дзэн: «Когда я не знал Дзэн, горы были горами, реки были реками; когда я начал узнавать — горы перестали быть горами, а реки — реками; когда я узнал Дзэн — всё стало как прежде, но другим стал я».

Высшая: «Ведение сопрягается с верою, делается с ней одно, возгорается духом...» Такое ведение «Может воспарять в область бесплотных, касаться глубин неосязаемого моря, представляя в уме Божественные действия в естествах существ...» (с.128).

Итак, святитель выразился исчерпывающе: вера поглощает прежнее знание и рождает новое, сознание получает от Бога (на самом деле — от собственного бессознательного) удовлетворительный ответ, подтверждение ожидаемого — всеобъемлющее переживание благодати. И усомниться в истинности этого переживания нельзя, поскольку это есть доподлинное психосоматическое событие, притом из ряда вон выходящее, с необычайными сопутствующими эффектами.

«С приближением к пределу духовного пути мы входим в область, где все мистические традиции как будто сходятся. Современные авторы постоянно подчёркивают близость, доходящую до буквальных совпадений между описаниями мистиков самых различных эпох и религий. Но, различаясь в своей мифологии и догматике традиции разнятся, как правило, и в представлении о том инобытии, куда часто ведёт и вводит духовное восхождение» (с.143).

С последним утверждением вполне можно согласиться за исключением слов «как будто», поскольку состояние сознания для любого заранее запрограммированного по содержанию контакта с бессознательным, основанного на вере, является инвариантным, а содержание феномена (точнее — артефакта) благодати, как бы она не называлась в мистицизме любой конфессии, целиком определено культурой и её мифологическими представлениями.

«Тот, кто не видел Бога, не может и говорить о нём» (Авва Евагрий). Если подобная точка зрения святых Отцов будет сегодня принята за основу, то официальная церковь просто прекратит своё существование, ибо подлинным богословием являются не бесконечные нудные проповеди и церковные богослужения, но только «поведание о том бытии, в которое действием Святого Духа человек был введён» (с.148). В православии «Бог познаётся только через общение в бытии, то есть только Духом Святым. Путь отвлеченных созерцаний отвергается» (там же), то есть речь идёт о селекции психосоматических проявлений, и отборе тех, которые подтверждают догму.

В технологии обожения (получения человеком благодати, которая преобразует его существо на некоторое время в совершенное, боговидное — В.Б.) традиция исихазма устами Отцов утверждает следующее:

— при общении с Богом сохраняется личность — «Пётр остаётся Петром, Павел — Павлом»;

— в духовном восхождении участвует и материя — «Тело обожается вместе с душой» (Григорий Палама);

— весь путь Подвига творится свободным человеком и Божьей благодатью.

Первые два пункта возражений не вызывают, последний подвергся косвенному разбору выше.

«От века святые... видят не начертание, или вид, или отпечаток, но безвидный (в данном случае скорее всего — безобразный, не имеющий формы) свет. Он может созерцаться облаком, шаром и т.д. Этому свету соответствуют и эмоции — наслаждение, изумление, радость» (с.167).

«Каким-то сверхприродным манием он (подвижник — В.Б.) точно знает, что видит свет, который выше света, но чем он видит, он точно не знает, и дознаться до природы своего видения не может» (с.169).

Судя по распространённости упоминания световых феноменов в мировом мистическом опыте, их появление есть типичный признак спонтанного контакта, соприкосновения обеих частей психики в пространстве сознания независимо от того, как именно соприкосновение возникло и в каком режиме осуществляется. Этим проявлениям сопутствуют также интенсивные эмоциональные переживания.

«Ум останавливается, став превыше мышления самим фактом вхождения в новую форму жизни» (архимандрит Софроний).

Если бы только не самодовлеющее значение, которое Отцы предавали временному торможению сознания в «умном делании»! Это просто нулевое состояние, в котором с помощью намерения можно «переводить стрелки» развития внутрипсихических событий на многие линии развития, суть которых надо чётко представлять.

Симеон Новый Богослов: «Когда же приходим мы в отрешённую добродетель, тогда не приходит уже Он безобразным и безвидным... Но приходит в некоем образе, впрочем в образе Бога, ибо Бог не является в каком-либо начертании или отпечатке, появляется как простой, образуемый светом, безобразным, непостижимым и неизреченным... Являет он себя ясно, узнается достаточно хорошо, видится чисто невидимый...»

Из этого туманного отрывка нельзя уяснить что-либо определённое кроме бессвязных усилии автора по передаче смысла, которые вряд ли увенчались успехом. Впрочем, отметим маленькую деталь: Бог, явленный подвижнику, узнаётся достаточно хорошо! А узнать можно только то, что уже известно, здесь с предельной наглядностью выступает запрограммированный, «заказной» характер благодати. Путаница же в описаниях обусловлена наличием у людей разных ведущих систем представления воспринятой информации, что не было известно подвижникам.

Интересно, кстати, что в исихазме наибольшая ценность придаётся свидетельству тех аскетов, которые «на самом деле» видят Бога.

Хоружий подводит не слишком обнадёживающий итог: «Действительно ли в мистическом опыте достигается и осуществляется актуальный онтологический выход — и в каком смысле, и к какому инобытию, — это суть глубокие и тонкие вопросы, до сих пор не нашедшие не только бесспорного ответа, но и общей корректной постановки» (с.198). С таким заключением трудно не согласиться, поскольку трактовка вопроса остаётся неизменной с пятого — восьмого веков нашей эры, когда непрерывная молитва стала стержнем афонского исихазма.

Итак, перечислим основные этапы Умного делания. После обращения человека к Богу, когда уходящим в подвиг сознательно отбрасывается предыдущий образ жизни, начинается покаяние.

Вслед за тем либо параллельно — борьба со страстями. Потом: внутреннее молчание ума (собственно исихия); сведение ума в сердце; непрестанная молитва; бесстрастие; чистая молитва; обожение.

Таким образом, в технологии «умной молитвы» мы видим примерно такое же количество этапов, что и в Раджа-йоге Патанджали. Существуют различные варианты такого стечения обстоятельств, когда человек непроизвольно приходит в изменённые состояния сознания, при которых бессознательное само выходит на связь либо проявляет свою ведущую роль. Это, например, тяжёлые травмы, массивная, но медленная кровопотеря с последующей клинической смертью и успешной реанимацией, различные варианты комы, тяжёлые отравления, стрессы и т.д., — то есть любые случаи, когда сознание по каким-то причинам частично сохранено.

«Меньшая роль познания и рассудочного мышления, более низкая оценка их религиозной значимости в числе главных отличий христианского вида религиозности» (с.211).

«Знание надмевает» (Григорий Палама).

«Знание должно сочетаться с любовью к Богу, а верней — оно должно возродиться через любовь и идущую за ней благодать, и тогда станет совершенно иным, новым и боговидным» (Григорий Палама, «Триады», 1995, с.17).

Тот факт, что познание Бога в приведённых высказываниях ставится выше научного, вызван скорее всего тем, что подавляющая часть святоотеческих текстов была создана до девятнадцатого века, когда человечество ещё не было почти целиком обязано науке как уровнем развития, так и сегодняшним кризисом цивилизации. С другой стороны, всегда имел место своео6ррзный религиозный снобизм, испытываемый подвижниками, — может быть, даже против своей воли — к мирянам, которые, как бы высоконравственны они не были, отстояли неизмеримо дальше любого аскета по отношению к промыслу Божьему.

«Если такое аналитически-рассудочное мышление делает своим предметом духовный процесс, совершаемый в этом же сознании, — течение процесса разрушается» (с.213).

«В состоянии самого видения не улавливается какой бы то ни было процесс мышления, то есть появления в уме понятий и образов. И однако, по окончании сего состояния и ум и сердце ощущают себя исполненными нового познания» (архимандрит Софроний).

«Претерпение незнания» или непознающее состояние — это терпеливое воздержание от работы ума, превращение ума в открытую готовность встретить Бога... Через согласие на непознающее состояние происходит сообразование сознания с установкой сверхрационального общения, перевод его в открытую готовность встретить Бога...» (Григорий Палама).

Эти два текстовых отрывка полностью подтверждают выполненные ранее умозаключения. Ощущать в себе новое познание и располагать им на самом деле — принципиально разные состояния. Подвижники, как и все верующие люди, попадали в плен представления, согласно которому акт познания тождественен переживанию благодати. На самом деле «этого не может быть, потому что не может быть никогда».

Любое знание есть информация, которую надо усвоить. Такое усвоение прежде всего есть труд, работа ума, его напряжение, расходование на этот процесс нервной энергии и ресурсов организма. Великий физиолог Павлов был глубоко верующим христианином, однако же не с помощью веры или мистических озарений делал он свои открытия, как, впрочем, и люди науки во все времена. Снисхождение благодати акт не познавательный, а узнавательный, когда сквозь белый шум анамнестического барьера начинают в том или ином виде проглядывать узнаваемые контуры. Когда они полностью проявятся — в образе, звуке, ощущении — неизъяснимое блаженство и восторг свершения охватывают подвижника: вот оно, истинно Божественное, явленное и совпавшее с так давно ожидаемым!

В интеллектуальном познавательном акте собранная информация перерабатывается, и при этом в сознании складываются очертания неведомой ранее целостной картины понимания либо её смыслового фрагмента.

В первом случае энергия израсходована на воспроизведение, во втором — на произведение. По определению культура и есть не что иное, как воспроизведение и сохранение, но будем объективны: без достижений науки произведения культуры не сохраняемы. Без наличия шедевров культуры науке нечего будет сохранять. Но в конце концов почему кто-то, как правило, вера, постоянно норовит объявить себя главной!? Не есть ли это некое болезненное проявление, напоминающее комплекс неполноценности?

Миллионы людей в мире умирают ежегодно не от недостатка веры — от недостатка еды, и никакая вера не помогает им выжить. Только производство необходимого количества энергии — в том числе в виде пищи — и её достойное распределение может помочь тем, кого не спасут никакие молитвы никаким богам. Трём миллиардам хронически недоедающих не поместиться сегодня на Афоне, чтобы, став подвижниками, получить помощь от Бога, потому что, мы это уже знаем, благодать не действует!

Она слишком чиста и самодостаточна, чтобы иметь дело с умирающими голодной смертью. Кстати, сказанное относится, с моей точки зрения, не только к христианскому мистицизму, но и к аналогичным его разновидностям в любых конфессиях (включая индийскую йогу), представители которых тратят жизнь только на созерцание, присваивая созданные кем-то блага и считая себя при этом солью земли. А решать проблему энергетического обеспечения предоставляют недостойному миру и грубой науке, духовное превосходство над которой «ощущают» в себе по сей день.

Кстати, во все времена, даже в наш кровавый век, лучшие представители верующей части человечества не занимались исключительно вызыванием духов (то есть Божьей благодати), а ещё и активно действовали в этом мире. Тот же Вивекананда, будучи глубоко религиозным человеком, когда-то заявил: «Пока в моей стране хоть одна собака будет умирать с голоду, спасти её — вся моя религия».

Поэтому, видимо, целесообразным будет остановиться на такой точке зрения, что мировосприятие и духовно-религиозные претензии последователей православной аскетики, как и всех прочих «духовных делателей», включая и индийскую йогу, должны кануть в историю, сохранив своё уникальное место в общечеловеческом культурном наследии. Технология же мистицизма любой разновидности представляет безусловный интерес для изучения.

Так же, как в поздних тантрических текстах нельзя обнаружить исчерпывающее, систематическое и непротиворечивое изложение системы чакр, так в святоотеческих описаниях не вырисовывается единая технология Умного делания. «Полной системы связей между всеми понятиями установить невозможно, она нигде не представлена исчерпывающе, и в разных местах может описываться по-разному. В качестве главного, стержневого во всём комплексе свойств называют иногда внимание...» (с.218).

Вспомним, что по определению медитация в йоге есть простое внимание. Что же касается текстовой разноголосицы аскетических произведений то она, безусловно, порождена индивидуальными различиями авторов по восприятию, и усугубляла её разница в культурном развитии подвижников, что сказывалось на языке описания. Индийские риши уже в глубокой древности поняли, что описание переживаемых состояний — бесконечно, в то время как их воспроизведение подчиняется вполне определённым законам. Поэтому с незапамятных времён считалось, что состояние самадхи принципиально неописуемо, сиддхам уделялись только краткие характеристики, обычно же — простое перечисление. В христианских же текстах всё это живописуется гораздо более экзальтированно и подробно, что говорит, с одной стороны, об их относительной исторической молодости — по сравнению с традицией йоги, с другой — о том, что эмоциональное состояние Отцов церкви на пути к благодати и после её получения было далеко не оптимальным.

«Внешнее не должно оставлять, оно — опора внутреннего, и то, и другое должно идти совместно. Очевидно только, что преимущество за первым, ибо служить Господу должно духом» (Феофан Затворник).

Это высказывание, очевидно, следует понимать так, что преимущество за внутренним, поскольку «Царствие Божие внутри вас есть», и Богу служат помыслами, а потом уже и делом. Неясно, что имел в виду святитель, говоря о том, что нельзя оставлять внешнее, поскольку аскетизм изначально подразумевал уход из социума. Может быть речь идёт о том, что ежедневное количество времени, посвящаемое Иисусовой молитве имеет предел? И, будучи превышенным, тормозит развитие процесса? По крайней мере, в йоге нет никаких чётких предписаний по поводу времени пребывания в медитации. Процесс исчерпывается на сегодня сам по себе, и тебя из него «выталкивает». Пребывание в постоянном режиме пониженного «тонуса» сознания при работе с телом в йоге (равно как и в непрерывном эйфорическом торможении, имеющем место в непрерывной молитве — В.Б.) для интеллекта гибельно, если за этим не стоит целенаправленная дальнейшая деятельность в состоянии интроспекции, последовательность которой нам предлагает древнеиндийская технология.

«Для собранности ума, необходимой для молитвы, могут быть подходящи некоторые внешние условия обитания, и даже положения тела. Но было бы заблуждением думать, что от внешних условий и приёмов может зависеть подвиг возрастания в духовной молитве» (Феофан Затворник).

Здесь мы снова видим коренное отличие метода христианских подвижников от древнеиндийской традиции. Только работа с телом, предлагаемая традиционной йогой, способна создать необходимое и оптимальное для последующего духовного развития состояние сознания, обеспечив при этом сопутствующее состояние телесной оболочки. Тело является объектом воздействия личной воли, состояние же сознания, которое при этом возникает, пригодно для дальнейших преобразований во множестве разных аспектов, одним из которых является замкнуто-отражательная традиция исихазма.

Пребывание в благодати не может быть длительным, потому что такой режим работы является для психики экстремальным состоянием. Привычная структура восприятия норовит как можно скорее восстановить себя, поскольку эволюционно человек выжил в этом мире только благодаря действиям в бодрствующем состоянии сознания. Познавать и понимать нечто можно и в других состояниях, но действовать и получать реальные, необходимые для выживания результаты — только в основном.

Состояние погружения в йоге может быть гораздо более длительным — в зависимости от характера работы, развёртывание которой вы обеспечиваете намерением — но и оно имеет индивидуальные пределы.

Говоря о нехристианских способах духовного развития, С. Хоружий отмечает: «Здесь пролегает важная разделительная черта. Как известно, медитация, сосредоточенная на внутреннем (или внешнем, что не имеет значения) созерцании определённых образов, есть ключевой элемент в подавляющем большинстве мистических традиций и школ. За этим стоит естественная наклонность сознания, в деятельности которого зрительная модальность является преобладающей. Ключевой момент оказывается в необходимости строгого различения между:

— зрительной парадигмой как таковой;

— внутренней образностью, которая может возникать и использоваться очень различно» (с.232).

И далее: «В действии Молитвы Иисусовой не должно быть никакого образа, посредствующего между умом и Господом... Сознание ока Божия, смотрящего внутрь вас, тоже не должно иметь образа, а всё должно состоять в одном простом убеждении или чувстве» (св. Феофан).

Аскетизм своеобразно «упростил» процесс общения с Богом, исключив из него аспект личной работы подлинного понимания происходящего. Поверь, переживи и почувствуй, это всё, больше ничего не нужно.

Если обычная наркомания заключается в эйфорическом переживании психосоматического хаоса, то «духовная» — догматического однообразия, противоположности смыкаются в своей бессмысленности, развитие исключено.

Итак, снисхождение благодати в практике христианского мистицизма есть спонтанный процесс импульсного «короткого замыкания» в психике подвижника, когда бессознательное «выдаёт» его сознанию сформированную верой и ожиданием «картину», соответствующую содержанию догмы в общем и индивидуальному её представлению у данного аскета в частности. Переживание это наступает и разворачивается в зависимости от психофизических особенностей личности, её возраста и опыта. Являясь для подвижника неоспоримым чудом, такой духовный опыт ставится превыше какой-либо критики или сомнения, создавая у групп людей, объединённых данным типом деятельности, ощущение исключительности, это даёт им уверенность в претензиях на завершённое понимание, которая на самом деле аннулирует познавательные тенденции подвижнических сообществ, делая их островками неизменного религиозного фанатизма. Технология исихазма представляет ограниченный интерес, являясь частным случаем (или, вернее, тупиковым путём развития) универсальной психотехнологии, разработанной йогами-мыслителями Древней Индии.

Как культурное явление аскетическая традиция несомненно должна изучаться и быть сохраняемой, что и происходит сегодня усилиями исчезающе малой горстки истинно верующих: «Будем плакать и жить, как мы жили и плакали прежде, будет солнце светить нам — молчавшим и нам — говорившим, мы пространство и время оставим любви и надежде, ибо вера одна может бывшее сделать не бывшим».

Мнимое же превосходство христианской духовности, — «...Христианский путь направляется не к Пустоте, а к Исполнению. За различиями в методике практик стоит противоположность двух глобальных... стратегий», — которое декларирует Хоружий, говоря о сегодняшнем времени, выглядит просто смешно. Возможно, автор и разобрался со внутренней структурой данной традиции, но для продуктивного сравнения необходимо проанализировать их как минимум совместно, обладая к тому же личным психотехническим опытом.

Что до оценки глобальной стратегии исихазма, то вспоминаются классические опыты, когда крысы до изнеможения нажимали на рычаг, раздражая посредством обратной связи центры удовольствия в своём мозгу. В мистических психотехниках предопределённого результата мы видим по сути аналогичную деятельность, только способы «нажимания на рычаг» у людей придуманы не в пример более сложные. Сегодняшняя наркомания сильно упрощает процесс, но цена за скорость и эффективность воздействия соответствующая.

«Традиция требует различать опыт истинный и опыт ложный. При этом под истинностью понимается действительное совпадение опыта с тем, чем он намечался и должен быть» (с.238).

Как говорится, умри, Пушкин, — лучше не скажешь! Но, чтобы исключить всякие сомнения в самооценке подвижниками, а равно и всей христианской Церковью своего положения и места в современном мире, Хоружий добавляет: «Традиция выступает как замкнутый и полный мир, который не находит нужным соотносить себя с чем бы то ни было за её пределами» (с.240). Отчасти подобный подход к реальности характерен при некоторых формах психических расстройств, например — при шизофрении.

Действительно, — признаёт Хоружий, — «исихазм методичен в своём безумии» (перефразированный Шекспир), «ибо только безумие, в его типичнейших формах, создаёт изолированный мир и отказывается (оказывается неспособным) соотносить его с миром объемлющим и всеобщим; но при этом оно часто организует его с поразительной последовательностью и строгой согласованностью деталей» (с.240).

Да, к сожалению, традиция мистического христианства герметична, говорит автор «Феноменологии аскезы», но ведь на «входе» и на «выходе» она всё же как-то сопрягается с внешним миром и опытом, имеет с ним связь. А если так, то на основании этой связи можно сказать, что она интегрируется со внешним миром в некое единство расширенной реальности.

Пожалуй, это «слишком сложно, чтобы быть истинным», догматическая жёсткость технологии мистического христианства неизбежно попадает в ловушку теоремы Геделя.

Если идеализм Бхагавадгиты направлен на тотальное освобождение души от оков материи, то опыт исихазма навсегда заклинен на христианской догме.

«Вещь, предзаданная в пассивном созерцании, затем появляется в созерцании едином» (с.289). При этом, несмотря на то, что в образе благодати появляется именно заданное, Умное делание, по Хоружему: «....есть раздвигание границ сознания, их преодоление — во встрече с другим сознанием» (с.303).

Хотя автор имел в виду под «другим» сознание Божественное, но по сути формулировка правильная, действительно, человеческое бессознательное — это другое сознание, которое имеет иную структуру и действует по иным законам.

На самом деле методом непрерывной молитвы достигается не расширение сознания, а спорадическое его срабатывание в одном и том же направлении. Аскетика потому избегала работы с образами, что её ограниченная технология, не обеспеченная устранением эмоций с помощью тела, не позволяла «увернуться» от взаимодействия с эмоционально заряженными массивами информации личного бессознательного. Умная молитва есть жёсткая настройка личности на заранее определённый по результату, закрытый (герметичный), повторяющийся без каких-либо изменений процесс, который лишь подгоняется под индивидуальные возможности подвижника.

Технология йоги — жёсткая матрица, направленная на создание условий для возникновения открытого, не детерминированного Я-сознанием процесса, который развивается спонтанно, учитывая интересы всей психики, а не какой-то одной её части.

Тем не менее идея «нищеты духовной» может, как метафора, использоваться и сегодня, но в другом контексте. Подлинный духовный рост, какими бы методами он не осуществлялся, по моим наблюдениям, приводит помимо общечеловеческого развития к уменьшению количества излишних желаний, ложных стремлений и потребностей, на которые самым губительным образом ориентирована сегодня западная цивилизация.

Тот, кто достиг целостности, а значит, и понимания своего единства со всем сущим, видит прежде всего хрупкость жизни, самого этого мира и беспочвенность излишних притязаний.

В своих размышлениях я меньше всего намеревался подвергать целенаправленной критике современный церковный организм православия и его деятельность в лице такой её разновидности как подвижничество. И потому повторю в завершение своей работы, если в чём-то я не прав, удивительные слова Мейстера Экхарта:

«Я исправляю всё это, и отказываюсь от всего этого, и буду исправлять, и буду отказываться в общем и в частности всегда, когда это понадобилось бы, от всего, в чём было бы признано отсутствие здравого смысла».