1 ЯЗЫК И ФОРМИРОВАНИЕ СОЗНАНИЯ

Переход от животного существования к общественной истории человека затрагивает очень существенную тему. Если поведение животного отличается тем, что животное всегда непосредственно руководствуется биологическими мотивами и не выходит за пределы непосредственно отражения тех впечатлений, которые оно получает от действительности, то психологические процессы человека характеризуются совершенно иными свойствами.

С переходом к общественной истории, к употреблению орудий и к общественным формам труда у человека возникают принципиально новые формы

	отношения к действительности, и непосредственное поведение, руководствовавшееся биологическими мотивами, заменяется сложным, опосредованным поведением, которое уже оказывается отделенным от непосредственного достижения цели и приобретает более сложный характер.
	При приготовлении и употреблении орудий операция изготовления их отрывается от непосредственной деятельности, изготов-

ление орудий становится самостоятельным действием, которое в себе самом не содержит биологического мотива, но получает свой смысл только из того, что это орудие в дальнейшем будет использовано для достижения какой-либо конечной цели. При разделении функций в первобытном обществе, в процессе общественного труда это отделение деятельности от непосредственного биологического мотива становится еще более резко выраженным.

Если женщина хранит огонь, а мужчина идет на охоту, если одна группа охотников отгоняет дичь для того, чтобы другая группа охотников могла поймать дичь, то в обоих случаях – действие женщины, хранящей огонь, и действие охотника, отгоняющего дичь, приобретают свой смысл только для того действия, которое совершается другими членами группы; охотником – добытчиком дичи, в первом случае, и охотником, который подстерегает дичь, во втором случае.

Общественная организация приводит к тому, что действие начинается одним человеком, а кончается другим человеком, и это разделение сложной психологической деятельности между двумя группами людей ведет к тому, что из биологической деятельности выделяются отдельные составные части, которые приобретают свой собственный смысл и которые становятся самостоятельными действиями. Действие поддержания огня, действие отгона дичи приобретает свой смысл только в общественном завершении труда другим человеком, и социально возникающий смысл этих действий становится важнейшим условием для формирования человеческого сознания.

Поведение человека в первобытном обществе становится осознанным поведением.

Возникает сложная иерархически построенная структура деятельности, которой никогда не было у животных и которая является специфической особенностью психологической деятельности человека. Все это заставляет думать, что сложная сознательная деятельность является продуктом общественного развития и что психология является не только биологической, но и общественной наукой, наукой об общественном происхождении сознания. Все сказанное представляет, однако, лишь половину дела. Давайте остановимся на второй половине, о которой еще не было речи.

Энгельс в своей знаменитой работе «О происхождении семьи, частной собственности и государства» с полным основанием сказал, что труд и членораздельная речь сделали человека человеком. В основе человеческой психологической деятельности лежит с одной стороны, общественный труд, с другой стороны, язык, который служит средством общения людей друг с другом и важнейшим орудием формирования человеческого сознания.

Прежде всего, необходимо дать характеристику языка человека и показать, чем он отличается от любых форм общения животных, от так называемого «языка» животных.

Есть ли язык у животных? Обращаются ли животные с помощью языка или, если этого нет, чем характеризуются формы общения животных в отличие от форм общения человека, применяющего для этой цели язык?

Известно, что многие животные живут стаями и что в стае отдельные особи общаются друг с другом. Вот стая журавлей расположилась на привале; внезапно вожак замечает какую-то опасность, он испускает крик, трубит, вся стая снимается и улетает. Казалось бы, в стае журавлей есть общение с помощью языка, и звук, испускаемый журавлем-вожаком при опасности, есть знак, с помощью которого вожак подает сигнал всей стае. Или обезьяны, которые также живут стаями; одна старая обезьяна замечает опасность, она испускает крик и моментально вся стая обезьян исчезает. Казалось бы, что обезьяны, которые, как известно из наблюдений, располагают, по крайней мере, 30 – 40 различными звуками, общаются между собой с помощью этих звуков.

Третий пример, и, пожалуй, самый интересный. За последнее десятилетие было установлено, что в коллективах есть взаимная сигнализация одной пчелы другой пчеле. Ряд исследователей наблюдали такое явление, которое они пытались описать как «язык пчел».

Пчела улетает за взятком. Она находит мед на цветках, расположенных в одном направлении, скажем, на северо-запад от улья, на определенном расстоянии от улья 1,5 – 2 или 3 – 4 км. Ученые наблюдали интересный факт: если на данном участке, где есть цветы, побывала одна пчела из этого улья, то через некоторое время сюда прилетают сразу 30 – 50 – 100 пчел. Каким образом эти пчелы узнают, что есть медоносные цветы именно в данном направлении и именно на таком расстоянии? Когда стали наблюдать подробнее, оказалась удивительная вещь: пчела возвращающаяся со взяткой меда, проделывает какие-то движения, носящие разный характер, которые были названы «танцем пчел»: иногда пчела кружится, иногда она проделывает колеблющиеся маятникообразные движения. После этих движений она улетает, и другие пчелы летят в определенном направлении на определенное расстояние.

Казалось бы, пчела, принесшая взяток, передает другим пчелам очень сложную сигнализацию, сигнализацию направления, сигнализацию расстояния, а, иногда, и сигнализацию качества цветка, дающего большой взяток или маленький взяток.

Все это дало основания говорить, что и у пчел есть общение с помощью какого-то языка, только это не язык звуков, а язык танца. Значит, все вместе взятое, дает, как будто бы повод говорить о том, что у совершенно разных животных есть язык, с помощью которого одно животное передает свой опыт другому, и что этот язык в каком-то отношении сходен с языком человека.

Однако ближайшее рассмотрение показало, что это утверждение не имеет больших оснований и что, если животные и обладают сигналами, которыми они передают что-то другим животным, то эти сигналы коренным образом отличаются от человеческого языка.

В чем заключается это различие? Оно заключается в том, что этот «язык» животных лишен своего основного качества, которым характеризуется язык человека. Язык человека всегда состоит из слов, которые имеют обозначающую функцию, иначе говоря, которые обозначают тот или другой предмет, то или иное действие, качество или отношение. Слово «окно» обозначает окно, слово «идти» обозначает определенное действие, слово «желтое» обозначает соответствующее качество, слово «вместе» – известное отношение. Нет слов в человеческом языке, кроме восклицания «ага» и «ах», которые бы имели то или иное, известное в широком смысле, предметное значение.

Эта функция, которую немцы называют функцией представления, функцией обозначения предметов, отсутствует у животных.

Во всех этих примерах так называемого «языка», которые были приведены, звуковые или жестовые реакции играют совсем другую роль, чем язык человека, и построены совершенно иначе.

Звук, который испускает журавль при тревоге, не обозначает вещей или предметов, а обозначает состояние, аффективное состояние. Журавль испытывает тревогу, эта тревога выражается в звуке, звук этот заражает остальную стаю, которая следует примеру встревоженного вожака.

Старая обезьяна-вожак стаи, которая чувствует опасность, испускает соответствующий звук. Звуки у обезьяны, совершено разные, всегда выражают разные состояния и никогда не отражают предмета. Они выражают, например, состояние удовлетворения, тревоги, есть звуки выражения голода, успокоения. Но все эти звуки обезьян выражают только эмоциональное состояние, и все попытки научить обезьян какому-нибудь звуку, обозначающему предметы, потерпели полный крах: эти звуки продолжали выражать известное аффективное состояние и никогда не обозначали никакого предмета.

Совершенно то же самое можно сказать и о жестах обезьян. Психологами были сделаны попытки обучить обезьян, если не звуку, то графической речи, заставить обезьян обозначить каким-то знаком ящик, в котором много пищи, и другим знаком ящик, в котором нет пищи, – ни к каким результатам эти попытки не привели; все то, что можно было наблюдать в «рисунках» обезьян, не выражало нечего, кроме аффективных состояний: обезьяны могли сделать очень много пятен на бумаге, но эти пятна абсолютно ничего, кроме общего состояния возбуждения состояния, не обозначали.

Поэтому можно было с полным основанием прийти к выводу, что так называемый «язык» обезьян не является языком, что это лишь выражение состояния, а не обозначение предметов в условных сигналах.

Значительно сложнее обстоит дело с так называемым «языком» пчел, но и здесь нет никаких оснований для того, чтобы подходить к «языку» пчел с другими мерками, чем к языку упомянутых ранее других животных. Все дело в том, что пчела возвращающаяся со взяткой, действительно производит танец и действительно увлекает за собой других пчел, но этот танец есть лишь выражением состояния насекомого, которое тем и отличается от звуков обезьяны или криков журавля, что несет в себе известные остатки, следы от воздействий того угла падения лучей солнца, которое освещает путь пчелы, той длительности пути, который преодолела пчела, того возбуждения, которое вызвано богатой взяткой.

Как развился такой сложной формы танец пчел, сказать трудно, так же трудно, как и сказать о том, как развились сложные формы инстинкта. Но и «язык пчелы, носящий более сложный характер, чем звуки обезьян или крики журавля, по сути дела, являются только повторением того пути, который пчела проделала в соотношении с углом падения солнечных лучей.

Объективно это и создает известные знаки для того, чтобы остальные пчелы повторяли этот путь. Но непосредственно это не имеет никакого другого строения, чем то строение, которое имела деятельность пчелы, и нельзя рассматривать танец пчел как обозначение предметов, сигнализацию действия, расстояния или как известную, кодированную в известном коде информацию.

Все это заставляет нас считать, что если животные и общаются друг с другом, то это общение происходит не с помощью системы языка, а с помощью выражения аффективных состояний, которыми одна особь вовлекает в действие другую особь, заражая эту особь известным состоянием аффекта.

От аффективной выразительности, которой ограничивается общение животных, резко отличается язык человека. Язык человека отличается от языка животных тем, что человеческий язык есть всегда система знаков, имеющих функцию обозначения, замещение предметов, выделение существенных признаков, которые этот язык обозначает.

Таким образом, если «язык» животных есть выражение эмоционального состояния, то язык человека есть обозначение известных предметов или признаков. Это имеет важнейшее значение, с помощью обозначения предметов или признаков человек приобретает вторую сигнальную систему, он начинает располагать и не только системой наглядных сигналов, но и второй системой сигналов, которая представлена в языке, которая обозначает предметы, действия, признаки, с помощью которой происходит общение людей друг с другом. Наличие языка или второй сигнальной системы имеет такое решающее значение для формирования сознания, что необходимо остановиться на них особо.

Давайте остановимся на генезисе языка человека, на его структуре и на его функции.

Как произошел язык, каково его строение и какую роль язык играет в формировании психологических процессов, в переводе их на новый, сознательный уровень?

Теорий происхождения языка было много. Но еще не так давно вопрос о том, откуда развился язык, считался относящим к мировым загадкам, собственно, не получившим никакого разумного ответа.

С самого начала многие ученые считали, что язык – это специфический дар, который проявляет божественное воздействие на человека. Еще 150 лет назад многие очень крупные ученые, которые хорошо описывали строение языка, вставали в тупик перед вопросом об его происхождении и не находили никакого другого ответа, кроме признания его божественного, то есть необъяснимой природы.

Другие ученые показали корни происхождения языка в каких-то инстинктах животных, в частности в инстинкте подражания. Эта теория происхождения языка получила название ономатопоэтической или звукоподражательной теории: разве в слове «гром» не слышаться раскаты? «Гроза» – разве в обрывистой мелодике этого слова не видится гроза? Таким образом, многие исследователи пытались вывести язык из подражания звукам природы.

Оставалось, однако, неясным: во-первых, можно ли вывести все слова языка из такого подражания, и, во-вторых, что особенно важно, каковы были, собственно, мотивы, которые заставили первобытного человека в звуках подражать явлениям природы, достаточны ли эти мотивы для происхождения сложнейших и важнейших по своей функции системы языка.

Нет необходимости приводить многие теории происхождения языка, а остановимся только на одной, которая наиболее вероятна. Эта теория, которая в прошлом веке была сформулирована одним из исследователей – Нуаре, а затем была подтверждена целым рядом других наблюдений, может быть обозначена как трудовая теория происхождения языка.

Эта теория заключается в следующем.

В процессе общественного труда, как указывал Энгельс, у людей возникла объективная потребность что-то сказать друг другу. Это было необходимое явление; когда над одним объектом трудятся несколько человек, например, ствол поваленного дерева тащит группа людей, то возникает объективная необходимость не просто сопровождать это какими-то возгласами или криками, выражающими эмоциональное состояние, а обозначить предмет действия или само действие известным знаком.

Это обозначение может иметь характер жеста или звука, но в обоих случаях оно обязательно должно иметь предметное значение, оно должно обозначать нечто вроде следующего: тащи дерево, клади, оставь, осторожно. Эти жесты или возгласы, по всем данным, родившимся в совместном труде групп людей, были вначале очень диффузны, они объединяли жест и действие, жест и звук, они не имели никакого значения вне действия, вне труда и не возникали вне труда. Но когда они возникли в основе действия, то понять их можно было только в контексте действия. Все это обозначалось каким-то кратким звуком, а особая отрасль языковедения – палеонтология речи, то есть древнейшая история речи, прослеживает такие сложные возгласы, а значение этих возгласов, которое приобретало, именно, из трудового контекста. Сначала эти «слова» появлялись только в процессе труда, затем они стали появляться при отсутствии предметов, вне процессов труда, и тогда они стали вызывать не переживания, которые появляются во время труда, а образ того предмета, с которым труд был связан. Для дальнейшего формирования языка послужила вот эта элементарная диффузная речь, в которой были элементы действия, жеста, тона и звука, различных для разных предметов. Сначала они были вплетены в действие, и, как можно, догадываться, человек прибегал к ним в процессе этого действия. Лишь постепенно слово, возникшее в процессе труда, состоявшее из жестов и звуков, начало отделяться от непосредственной деятельности, потеряло непосредственную связь с ним и начинало приобретать известную самостоятельность, сохраняя вместе с тем то значение, которое оно первоначально получило в процессе трудовых действий.

Так постепенно началась развиваться система обозначений, составляющая лексический код языка. И эти слова, возникшие в трудовом действии, отделившиеся от него и превратившиеся в систему сигналов, которая обозначает вещи даже при отсутствии этих вещей.

Так, по всей вероятности, возник язык, который создал новую, идеальную деятельность, то есть ту систему кодов, которая позволяла обозначать вещи, хранить общественный опыт и служить мощным фактом формирования сознания человека.

Вот этот то язык подлежит специальному изучению. Мы остановимся на его структуре и дальше на его функции.

Мы имеем все основания констатировать, что язык – это система кодов, с помощью которой происходит общение людей друг с другом. Иначе говоря, можно утверждать, что общение людей есть общение, опосредствованное языком, в то время, как общение животных есть непосредственное общение, основанное на вовлечении воспринимающих в определенное переживание, не опирающееся ни на какой опосредующий код.

Рассмотрим, из чего состоит код языка, делающий общение опосредствованным.

Легко видеть, что развитый язык состоит из слов, предложений или фраз и целых логических конструкций. Значит, нам надо разобрать вот эти элементы кода, с помощью которых происходит общение. Займемся вначале анализом того, что представляет собой слово, предложение или фраза и, наконец, – логическая схема, которыми располагает язык, и который позволяет человеку передавать свой опыт другому человеку.

Основой языка является слово, обозначающее отдельные предметы и действия. Какова психологическая структура слова, которое коренным образом отличается от выразительного жеста или звука животных? Слово имеет две основные функции, которые всегда надо иметь ввиду, когда говоришь о языке. Первая из них – это функция замещения предметов или функция представления, то есть функция, замещающая предмет знаком, ставящимся вместо предмета, иначе ее называют функцией предметной отнесенности. Каждое слово обозначает всегда известный предмет, действие или качество: стол, часы, лампа, бежать, спать, желтый, вкусный.

То, что слово обозначает известный предмет и замещает его, самоочевидно, то физиологическое значение этого представления или заменяющей функции слова можно показать и в специальных опытах. В советской физиологии один из учеников И.П. Павлова – Иванов-Смоленский провел целый ряд опытов, которые были посвящены доказательству этого, впрочем, самоочевидного, положения. Опыт заключался в следующем.

У ребенка выработался условный рефлекс на звонок. Каждый раз, как раздавался звонок, ребенок должен был нажимать на резиновую грушу и получал подкрепление. Когда такая реакция на реальный звонок была выработана, оказывалось, что если сказать ребенку слово «звонок», то он так же непроизвольно нажимал грушу, протягивал руку за конфетой, как это он делал при непосредственно звучащим звонке. То же самое получалось, когда ему показывали вместо звонка карточку, на которой было написано «звонок». И в этом случае слово «звонок» действовало так же, как действовал сам предмет.

Этот факт был изучен очень подробно: он показывает, что слово, заменяющее вещь, практически действует так же, как действует вещь.

Вторая группа таких же опытов была проведена другим учеником Павлова – профессором Долиным. Опыт заключается в следующем. Измерялась светочувствительность глаз, а, как мы увидим в будущем, эта чувствительность глаза к свету меняется в зависимости от предыдущего света, который был брошен в глаз. Если в глаз бросается резкий свет, то чувствительность его падает, глаз делается не таким чувствительным, каким был раньше.

Оказывается, если вместо бросаемого в глаз света давать человеку слово «свет» или «пламя», у него, таким образом, снижается чувствительность глаза, как она снижалась бы при непосредственном появлении света.

Можно привести еще один опыт, который показывает замещающую функцию слова лучше, еще более разительный пример.

Один из физиологов, Маркася, долгое время изучавший условия свертываемости крови, проделал очень интересный опыт.

Он показал, что при уколе пальца свертываемость крови меняется, но оказалось, что достаточно после этого просто сказать человеку «укол», как свертываемость крови также меняется, как и при непосредственном уколе.

Все эти факты показывают, что слово не только может замещать предмет, но и что слово может иметь такое же физиологическое действие, как и непосредственный предмет.

Наличие этой первой, заменяющей функции слова или обозначающей функции слова, имеет огромнейшее, решающее значение для развития психологических процессов.

Если слово обозначает предмет, то мы можем иметь дело с предметом в его отсутствии.

Представим себе, что мы находимся в комнате. Конечно, в комнате нет слона, но если произнести его - «слон»; вы представите этого слона, вы вызовите у себя представление об этом слоне, и, если вас спросят, как выглядит слон, вы сможете это рассказать гораздо отчетливее, чем без названного слова, хотя этого объекта и нет на месте.

Слово, обозначающее предмет, как бы удваивает мир рядом с миром, непосредственно, чувственно воспринимаемых предметов, оно ставит представление о предметах, образы предметов, которые слово может вызвать искусственно даже тогда, когда этих предметов здесь нет. Следовательно, наличие обозначающей функции слова дает возможность вызывать образ данного предмета при его отсутствии. Это огромное преимущество, которое мы увидим ниже, имеет решающее значение в организации нашего восприятия, внимания и памяти человека от восприятия, внимания и памяти животных.

Есть, однако, вторая, еще более существенная функция слова, на которой остановимся специально. Слово не только обозначает вещь, замещает ее, – слово перерабатывает опыт, оно позволяет человеку совершать с воспринимаемым образом сложную работу. Слово является орудием, позволяющим анализировать и синтезировать те впечатления, которые человек получает из внешнего мира. Слово есть мощное орудие не только памяти, но и мощное орудие отвлечения и обобщения. Слово, тем самым, есть средство для абстракции и средство обобщения. Отвлечение и, вместе с тем, обобщение сигналов, доходящих до человека, есть основное свойство второй сигнальной системы или системы слов языка. Это играет особенно важную роль для всего материала, с которым мы дальше будем иметь дело.

Слово, прежде всего, не только замещает вещи, но и выделяет из вещей соответствующий важный признак. Представьте, что имеется некий предмет, который назван «стол». Слово «стол» имеет в качестве корня СТЛ – стлать, постилать, постель, настил. Этим самым слово анализирует эту вещь. Оно выделяет из него признак, существенный для стола: настил, доска, на которую можно постлать что-то.

Незаметно для нас слово анализирует воспринимаемую вещь. Если мы говорим «часы», то это слово не обозначает вещь, но оно выделяет в этой вещи существенные свойства: явно, что это прибор, чтобы показывать час, время. Если мы сказали «очки», то слово будет не только обозначать предмет «очки», но оно выделяет какой-то важный признак этого предмета при отнесении к слову «очки», «глаза», то есть показывает, что этот предмет имеет какое-то отношение к глазам.

Еще более ясно это можно видеть в таких относительно новых словах, в которых их непосредственное значение, их анализирующая функция видна особенно отчетливо.

Вы сами знаете, что такое самовар. Но есть слово «самовар», которое не просто относится к предмету, но оно анализирует предмет. Это предмет, который сам «варит». Значит, это слово за нас производит тот анализ предмета, который вы не сразу воспроизводите, оно передает общественный опыт предмета.

Слова «пароход», «паровоз», «самолет» – это такие относительно новые составные слова, которые не только обозначают вещь, но и анализируют ее. Все эти слова на нас производят анализ предмета. Они отвлекают или абстрагируют известные признаки предмета.

Все это имеет решающее, важное значение. Оно заключается в том, что с помощью слова человек получает автоматически действующие средства анализа воспринимаемых им вещей. Слово не только обозначает вещь, но выделяет из вещи существенные признаки. В одних словах эта анализирующая или абстрагирующая функция видна простым глазом (самовар, пароход, телефон, телевизор). В других случаях она скрыта, и нужно произвести специальный анализ, чтобы увидеть ее. Например, слово «сутки» обозначало раньше стык бревен в углу избы, затем стык дня и ночи и уже затем единицу времени, составленную из дня и ночи.

Слово «корова» имеет латинское происхождение: «рог» – значит – рогатая.

Каждое слово по своему происхождению оказывается аппаратом, выделяющим те или иные признаки предмета, позволяющие анализировать предмет.

Но слово не только обозначает предмет, выделяя в нем соответствующие важные признаки, свойства. Слово развитого языка позволяет произвести такую абстрагирующую работу, которую без слов выполнить очень трудно. Целый класс слов – прилагательных (черно – белый, желто – зеленый, кисло – сладкий) – все эти слова выделяют признаки вещей, которые входят в эти вещи, но не существуют самостоятельно.

Ведь нет вообще сладости или горечи, желтого или красного, твердого или мягкого – они всегда существуют в предмете, и выделить их из предметов иногда трудно. Но слово, обозначающее данное качество (желтый или зеленый, острый или тупой, мягкий или твердый), выделяет этот признак, абстрагирует его. Если сказать «желтая кофточка», то обращается внимание не на мягкость кофточки, не на материал, из которого она сделана, а только на ее цвет.

Прилагательные, являющиеся исторически гораздо более сложными и более сложно появившимися образованиями, абстрагируют, вычленяют качество; глагол, который тоже является относительно более поздним образованием, абстрагирует из вещи качества действия. Ведь нет отдельно существующего действия – бежит, лежит, спит, – всегда кто-то лежит, бежит или спит; есть собака, которая бежит, ребенок, который спит, человек, который идет. Глаголы «идет», «бежит», «спит» абстрагируют это свойство, выделяют его.

Значит, всякое слово выделяет из вещи определенный признак и этим служит огромной важности вспомогательным средством. Слово производит за нас определенную работу, автоматически выделяя те или иные признаки.

Но слово имеет и другую сторону – оно не только отвлекает, но и обобщает, не только выделяет признаки, но и относит предметы к определенной группе. Слово квалифицирует за собой предмет, производит работу по их синтезу и классификации. Говоря слово «стол», выделяют только признак – настил, постилать, но словом «стол» всегда обозначают любой стол, с тремя или четырьмя ножками, стол круглый или квадратный. За словом «стол» всегда кроется обобщенное представление. Слово «часы» не только выделяет существенный признак – час, время, но обозначает одинаково и карманные, и башенные, и ручные, – лишь бы они имели определенный признак, лишь бы они показывали время.

Значит, каждое слово – и это решающее важное положение, не только замещать вещь, но и обобщать вещь. В.И. Ленин говорил, что каждое слово всегда обобщает. Это видно даже из того, что слов гораздо меньше, чем вещей: вещей многие миллионы, а слов только тысячи, и по необходимости каждое слово обобщает вещь, обозначает целую группу, целый класс вещей. Без функции обобщения всякое использование слов для общения людей друг с другом было бы невозможным.

Следовательно, язык как вторая сигнальная система, кроме функции замещения предметов, обладает еще и функцией анализа и синтеза, отвлечения и обобщения. Этим самым слово является автоматическим орудием осознания предметов и мышления.

Для того чтобы показать, насколько велика та работа, которую за нас делает слово, вами воспринимаемое, обратимся только к одному, но очень выразительному примеру.

Назовем слово «чернильница». И перед вами сразу возникает представление о баночке, которая стоит на столе и в которой хранятся чернила. Можно ли сказать, что слово «чернильница» только замещает эту вещь и вызывает представление об этой вещи? Нет, так сказать нельзя. Это слово делает гораздо более сложную работу, чем просто обозначение вещи.

Разберем, какую работу производит это слово.

При произнесении корня этого слова «черни», выделяются свойства предмета, которое можно обозначить как краску, цвет: оно вводит эту вещь в контекст: белый, зеленый, черный, то есть возбуждает целую систему представлений о различных красках, различных цветах. Этим корнем слово «чернильница» относится к тем предметам, которые имеют отношение к краскам. Следующая часть слова – суффикс «ил» вводит данное слово в другой контекст: чернило, белило, шило, мотовило. Суффикс «ил» обозначает орудие, то, чем делают: шилом шьют, чернилами пишут, белилами белят – это суффикс орудийности.

Что означает следующий суффикс «ниц»? Он имеется в таких словах как чернильница, сахарница, пепельница и обозначает вместилище. Значит, этот суффикс показывает, что эта вещь имеет отношение к вместилищу. Мы не будем разбирать окончание «а», это относится не только к лексике, но и к синтаксису. Следовательно, слово «чернильница», такое простое с первого взгляда, не только вызывает представление или образ соответствующего предмета, но анализирует этот предмет, относит его к определенной категории, указывает на связь этого предмета с другими. Оно анализирует предмет и показывает, что мы имеем дело с предметом, хранящим краску, для чего-то употребляемую, и что это есть вместилище для данной краски. Произнесение слова «чернильница» заставляет вас, не осознавая того, провести огромную аналитическую работу. Вам был передан общечеловеческий опыт с чернильницей, который заставил вас автоматически проанализировать этот предмет.

Можно ли после этого сомневаться в том, что это слово является средством для анализа предметов, для того, чтобы проникнуть в глубь предмета, за впечатлениями о предмете, проникнуть в существенные свойства этого предмета?

Таким образом, в языке создается ряд кодов, в которые включены отдельные предметы. Эти коды позволяют не только воспринимать впечатления от предметов, вызывать образ и хранить этот образ, но являются готовыми средствами, позволяющими усвоить сложный общечеловеческий опыт, связанный с данными предметами, проанализировать предмет, проникнуть в его сущность. Следовательно, слово, которое отвлекает и обобщает, является средством, способом формирования сознания, знание о внешнем мире и передаче общечеловеческого опыта.

Второй единицей языка, стоящей рядом со словом, является фраза или предложение: дом горит, собака лает, ребенок плачет. Здесь мы имеем дело не с отдельными словами, а с группой слов, с соединениями слов, или, как часто говорят лингвисты, с синтагмами. Некоторые ученые даже думают, что синтагма, а не слово является основной единицей языка, что язык появляется не тогда, когда появляется слово, а когда появляется синтагма, то есть связь слов. В этом отношении они, конечно, правы.

Праязык, примитивный язык располагает определенными членораздельными, диффузными словами, но эти диффузные слова вплетаются в действие, сопровождаются действиями и жестами. Таким образом, даже в примитивном праязыке по существу является не слово, а слово, связанное с действием, с жестом. Если каким-то звуком обозначается дерево и «тащи дерево», и «поддержи дерево», и «подожди работать с деревом», то в зависимости от того, в каком контексте оно говорится и в каком отношении оно связано с действием. В примитивном языке имеются тоже синтагмы, но это не связь слов друг с другом, а связь слов с действием, включение слова в известное действие, жест, интонацию.

Но вот постепенно, с развитием языка происходит процесс, в котором слово отрывается от действия, становится самостоятельным, и тогда-то выступают не только отдельные слова, но и связи слов, группы слов, которые способны не только передать и проанализировать предметы, но и передавать целое событие.

Синтагма, фраза или предложение (дом горит, собака лает, мальчик плачет) не только обозначают вещи, но передает готовое событие. Такая синтагма, которая способна передать событие, является важнейшим средством в кодах языка.

Можно различать два основных типа синтагмы или предложения. В лингвистике (и это очень важно в психологии) можно отличать два вида предложений: коммутацию событий и коммутацию отношений. Коммутация событий – это основная и более простая функция фразы, коммутация отношений – это ее более сложная функция. Примером коммутации события может служить такая фраза: дом горит, дерево упало, мальчик плачет. Всегда предложение имеет обозначение субъекта и предиката, подлежащего или сказуемого. Соединение подлежащего и сказуемого достаточно для того, чтобы передать любое событие.

Более сложная форма коммутации события может быть обозначена формулой: субъект – предикат – объект (например, мальчик ест булку, собака укусила ребенка, огонь сжег дом). Здесь обозначен предмет, действие и тот предмет, на который направлено действие, это уже расширенная коммутация, более точно определяющая события. Таким образом, с помощью фразы можно закодировать не только предмет, но и любое событие.

Характерное для коммутации событие заключается в том, что событие, которое обозначается фразой, можно изобразить рисунком. Мы можем нарисовать мальчика, который бьет собаку, горящий дом и так далее. Но кроме коммутации события есть важнейшая форма синтагм, которая является специфической для языка и которую никак, кроме как в языке, не передашь, которую картиной нельзя изобразить, – это коммутация отношения.

Представьте себе, что вам сообщают: «Сократ – человек, фокстерьер – собака, соловей – птица». Здесь передается не событие, а здесь с помощью средств языка передается совершенно другое – отношение вида к виду: Сократ это есть человек, фокстерьер это есть собака, соловей есть птица.

Если символически коммутацию события можно изобразить схемой, то и коммутацию отношений можно представить схемой: (Сократ относится к классу людей). Изобразить наглядно коммутацию событий можно, а коммутацию отношения нельзя. В языке есть сложные средства для того, чтобы передать не только события, но и отношения. Примером могут служить средства передачи отношений, рода, вида и так далее – и это только немного из важных примеров передачи коммутации отношений. Можно привести массу других примеров коммутации отношений, многие из этих отношений трудно выразить рисунком, но их можно обозначить в фразе или в системе логических знаков.

Следовательно, второй единицей языка, наряду со словом, является фраза или соотнесение слов. Этот комплект слов или синтагма является средством передачи не только отдельных предметов или образов, но и средство передавать более сложные процессы, события или отношения. Обладая средством передачи отношений, язык располагает мощным орудием для развития мышления, то есть для развития анализа связи вещей друг с другом. Таких способов, как обозначение с помощью условного знака события или обозначение с помощью условного знака отношения, у животного, конечно, нет. Это чисто человеческая схема средств. Именно, эти средства – обозначение предмета, анализ предмета, обозначение событий, обозначение отношений – являются тем кодом средств, с помощью которых формируется сознание. Именно в виду этого мы можем сказать, что язык является орудием, формирующим сознание.

Все это показывает, какую огромную роль язык играет в формировании психологических процессов человека.