1.1 ДВА ЭДЕЙТИЧЕСКИХ ПОДХОДА К СХОДСТВАМ И РАЗЛИЧИЯМ ЯЗЫКОВ. МОНОЛИНГВИЗМ И ПОЛИЛИНГВИЗМ

Донаучные обобщения, производимые «наивными» пользователями языка, влияют в определенной мере и на становление в дальнейшем собственно научных лингвистических концепций. Как пишет А.Ф. Лосев, «необходимо некоторое знание, предшествующее всякой теории и науке». Сходная мысль высказывается и А.А. Потебней: «всякая наука коренится в наблюдениях и мыслях, свойственных обыденной жизни» [86, с. 40]. Б. Кроче подчеркивает двойственность теоретической деятельности, наличие в ней интуитивной (эстетической) и логической ступени. Для Э. Гуссерля жизненный мир (Lebenswelt) и жизнь в нем (Weltleben) также исторически предшествуют любой теории. В таком феноменологическом, прототеоретическом, эйдетическом знании уже содержатся зародыши будущих научных концепций и коллизий.

Эйдетическое знание существует не только на заре цивилизаций, например, в древних мифах (Миф – это эйдос, данный как интеллигенция), эйдетическое осознание действительности характерно для любого индивида и любого совокупного индивида в любой момент развития. Разумеется, эйдетический момент присутствует и в эволюции лингвистических взглядов, ведь каждый лингвист одновременно является и пользователем языка. Этот ‘парадокс границы’ (границы между субъектом и объектом познания в гуманитарной сфере) вряд ли преодолим, да и вряд ли имеет смысл ставить вопрос о его преодолении. Правильнее, вероятно, стремиться к осознанию исходной эйдетической точки в континууме знаний, при этом элементы как ‘наивных’, так и ‘научных’ взглядов смогут получить более справедливую оценку. Практическое языкознание, возникающее раньше теоретического, несет в себе зачатки будущих теорий в виде подходов и методов.

Польский исследователь истории языкознания Адам Хайнц противопоставляет «материальное теоретическому». В дальнейшем, по его мнению, эта антиномия сменяется другой: «подробное, детальное универсальному».

Многие исследователи указывают на то, что первоначальный, эйдетический взгляд воспринимает язык, как целое. Более того, как отмечает Кассирер, неразрывное единство представляет собой и окружающий человека язык, и мифическая картина мира, и весь мир как сплав слова и вещи. Первое разделение языка – на язык земной и язык божественный [22, с. 305], на одном из которых говорят о явлениях, а на другом говорят о сущностях, – Ю.С. Степанов называет одной из философских констант, присущих всем исследовательским (а может быть и эйдетическим) парадигмам во все времена [102, с. 7-8]. В измененной форме эта же идея прослеживается и в противопоставлении общего, универсального, божественного, с одной стороны, и конкретноязыкового, с другой. Христианский Бог создает человека ‘по образу и подобию своему’, наделяя его речью, единым для всего человечества (до строительства Вавилонской башни) языком [Бытие 11:9]. Идея божественной универсальности языка, отождествление высшей духовной субстанции со словом наблюдаются в древнеегипетской, древнегреческой, древнеиндийской и других мифологиях [45, с. 9-10, 87-89, 117-118; 79, с. 65-66].

Естественный путь ауторефлексии наивного пользователя начинается с его микромира, его собственного индивидуального и этнического языка, т.е. с монолингвистической точки, с монолингвистического взгляда. Попробуем грубо сформулировать этот взгляд: тот язык, которым я владею, является единственным (единственно правильным) способом выражения, любые отклонения мне либо неизвестны, либо неправильны.

Весьма характерный пример для относительно изолированного от внешнего мира Египта. Слова «говорить» и «вещать» применимы были только к египтянам, остальные же ‘горностранцы’ не говорили, а ‘лопотали’, ‘бормотали’. Это, по мнению древних египтян, зависело от ‘неправильного’ положения языка во рту [45, с. 8]. Это не единственный пример, ср. рус. «немцы», т.е. ‘немые, не говорящие, не понимающие’ в народной этимологии, финно-угорское чухч, чукча ‘глухарь’, т.е. ‘не понимающий, не слышащий данного языка’ (откуда: чухари и т.п.). Подлинная этимология этнонимов в данном случае не столь важна.

Лингвистический опыт индивида ограничен в большинстве случаев двумя-тремя этническими языками, не безграничны и возможности лингвиста-исследователя. Как и многие особенности донаучных воззрений на язык, так и некоторые ‘заблуждения’ или ‘недостаточность’ теорий объясняются в той или иной мере монолингвистическим подходом. Нельзя не признать и положительной стороны монолингвистического взгляда в смысле положительного консерватизма, направленного на сохранение нормы, этнолингвистического пространства. Однако монолингвистический взгляд недостаточен без своей противоположности, полилингвистического взгляда, с которым он находится в отношении дополнительности, как и сами языки – отдельные картины мира. Как писал А.А. Потебня, «мысль о сравнении всех языков есть для языкознания такое же великое открытие, как идея человечества – для истории. И то и другое основано на несомненной... истине, что начала, развиваемые жизнью отдельных языков и народов, различны и незаменимы одно другим, но указывают на другие и требуют со стороны их дополнения... если бы языки были повторением одного и того же в другой форме, сравнение их не имело бы смысла» [86, с. 40].

Оба подхода, монолингвизм и полилингвизм, имеют место как в ‘бытовой лингвистике’, т.е. в личном опыте ‘наивного пользователя’ языка, так и в истории развития ‘официальной’ научно-лингвистической мысли.