Введение

Летом 1960 года я, в ту пору студент факультета антропологии при Калифорнийском университете в Лос-Анжелесе, предпринял несколько поездок на Юго-запад с целью сбора информации о лекарственных растениях используемых местными индейцами. К одной из этих поездок относится начало описываемых здесь событий.

Я ожидал автобуса на станции в приграничном городишке Грейхаунд, болтая с приятелем, который сопровождал меня в качестве гида и помощника. Вдруг он наклонился ко мне и прошептал, что вон тот старый седой индеец, который сидит у окна, здорово разбирается в растениях, а в пейоте особенно. Я попросил нас познакомить.

Приятель окликнул старика, потом подошел к нему и пожал руку. Поговорив с минуту, он жестом подозвал меня и исчез, оставив меня одного со стариком, даже не представив нас. Старик остался невозмутимым. Я представился; он сказал, что зовут его Хуан и что он к моим услугам. По-испански это было сказано с отменной учтивостью. Мы обменялись по моей инициативе рукопожатием и оба замолчали. Это молчание, однако, нельзя было назвать натянутым, оно было спокойным и естественным с обеих сторон.

Хотя морщины, покрывавшие его смуглое лицо и шею, свидетельствовали о почтенном возрасте, меня поразило его тело — поджарое и мускулистое. Я сообщил ему, что собираю сведения о лекарственных растениях. По совести, я почти ничего не знал о пейоте, однако получилось так, будто я дал понять, что в пейоте я просто дока и что ему вообще стоит сойтись со мной поближе.

Пока я нес эту ахинею, он медленно кивнул и взглянул на меня, не говоря ни слова. Я невольно отвел глаза, и сцена закончилась гробовым молчанием. Наконец, после, показавшейся очень долгой, паузы, дон Хуан поднялся и выглянул в окно. Подошел его автобус. Он попрощался и уехал.

Я был раздражен своей дурацкой болтовней под его необычным взглядом, который, казалось, читал меня насквозь.

Вернувшийся приятель, услышав о моей неудачной попытке выведать что-нибудь у дона Хуана, постарался меня утешить, — старик, мол, вообще неразговорчив и замкнут. Однако тягостное впечатление от этой первой встречи было не так-то легко рассеять.

Я приложил усилия, чтобы разузнать, где живет дон Хуан, и после несколько раз приезжал к нему в гости. При каждой встрече я пытался перевести разговор на тему пейота, но безуспешно. Мы, тем не менее, стали хорошими друзьями, и со временем мои научные изыскания были позабыты или, во всяком случае, приобрели совершенно новое направление, о котором я вначале не мог и подозревать.

Приятель, который нас познакомил, после разъяснил, что дон Хуан не был уроженцем Аризоны, где мы встретились: он родился в мексиканском штате Сонора, в племени индейцев яки.

Поначалу дон Хуан был для меня попросту занятным стариком, который очень хорошо говорит по-испански и превосходно разбирается в пейоте. Однако, люди, знающие его, утверждали, что он владеет «секретным знанием», что он «брухо» — целитель, знахарь, колдун, маг.

Прошел целый год, прежде чем он стал мне доверять. В один прекрасный день он сообщил, что обладает особыми знаниями, которые передал ему «бенефактор»[1], — так он называл своего учителя. Теперь дон Хуан, в свою очередь, избрал меня своим учеником и предупредил, что мне предстоит сделать очень серьезный выбор, так как обучение будет долгим и трудным.

Рассказывая о своем учителе, дон Хуан часто употреблял слово «диаблеро». Этим словом, которым, кстати, пользуются только индейцы Соноры, называют оборотня, который занимается черной магией и способен превращаться в животных — птицу, собаку, койота или любое другое существо.

Как-то раз, во время очередной поездки в Сонору, со мной произошло любопытное приключение, иллюстрирующее отношение индейцев к «диаблеро». Я вел машину ночью, в компании двух друзей-индейцев. Вдруг дорогу перебежало животное, похожее на собаку. Один из моих попутчиков предположил, что это громадный койот. Я притормозил и свернул к обочине, чтобы получше рассмотреть животное. Еще несколько секунд оно стояло в лучах фар, а затем скрылось в кустарнике. Это был без сомнения койот, только вдвое больше обычного. Под конец возбужденной перепалки мои друзья сошлись на том, что животное было, во всяком случае, очень необычное, а один из них высказал предположение, что это был диаблеро. Я решил воспользоваться этим случаем и расспросить местных индейцев об их поверьях, о существовании диаблеро. Я рассказывал эту историю многим, выспрашивая, что они об этом думают. Привожу три разговора, которые иллюстрируют их мнение на этот счет.

— Как ты думаешь, Чой, это был койот? — спросил я выслушавшего историю молодого индейца.

— Кто его знает. Да нет, собака, конечно. Койот поменьше.

— А может, это был диаблеро?

— Ну, вот еще. Такого не бывает.

— А почему ты так считаешь, Чой?

— Люди воображают всякое. Бьюсь об заклад, поймай ты это животное — и оказалась бы простая собака. Были у меня как-то дела в другом городе, встал я до рассвета, лошадь оседлал. Выезжаю — вижу, на дороге черная тень, точно большая зверюга. Лошадь встала на дыбы, выбросила меня из седла, да и сам я порядком струхнул. А оказалось — это женщина, тоже в город направилась.

— Ты хочешь сказать, Чой, что не веришь в существование диаблеро?

— Диаблеро? А что это такое? Скажи-ка мне, что такое диаблеро!

— Да не знаю, Чой. Мануэль, который с нами тогда ехал, сказал, что это мог быть диаблеро, а не койот. Может, ты мне скажешь, что такое диаблеро?

— Ну, говорят, что диаблеро — это брухо, который во что захочет, в то и превратится. Так ведь каждый знает, что это враки. Старики здесь напичканы историями про диаблеро. Но от нас, от молодых, ты этих глупостей не услышишь.

— Что это было за животное, как ты думаешь, донья Лус? — спросил я женщину средних лет.

— Точно все знает один Господь, но я так думаю, что это был не койот. Есть вещи, которые выглядят как койоты, а на самом деле вовсе не койоты. Скажи, бежал он просто или что-нибудь ел?

— По большей части стоял на месте, но в тот момент, когда я его увидел, мне показалось, что он что-то ест.

— А ты уверен, что он ничего не нес в зубах?

— Трудно сказать. А что, тут есть какая-то разница?

— Да, разница есть. Если он что-то нес в зубах, то это был не койот.

— Тогда что же?

— Мужчина или женщина.

— А как они у вас называются, донья Лус?

Она не ответила. Я выспрашивал и так и сяк, но безуспешно. Наконец она сказала: «Не знаю». Я спросил, не их ли называют диаблеро. Да, ответила она, есть и такое название.

— А ты сама не знаешь какого-нибудь диаблеро?

— Знала я одну женщину. Ее убили. Я тогда была еще ребенком. Женщина, говорили, превращалась в суку, и как-то ночью забежала в дом белого, хотела стащить сыр. Белый ее застрелил из ружья, и как раз тогда, когда сука сдохла в доме белого, женщина умерла у себя в хижине. Собрались ее родственники, пришли к белому и потребовали выкуп. За ее убийство белый выложил много денег.

— Как же они могли требовать выкуп, если белый убил всего лишь собаку?

— А они сказали, что белый знал, что это не собака, ведь с ним были еще люди, и все они видели, как собака встала на задние лапы и, совсем как человек, потянулась к сыру, который лежал на подносе, а поднос был подвешен к кровле. Они тогда ждали вора, потому что сыр того белого каждую ночь исчезал. Так что белый убил вора, зная, что это не собака.

— А теперь есть диаблеро, донья Лус?

— Такие вещи под большим секретом. Говорят, что их уже нет, но я сомневаюсь, потому что кто-то из семьи диаблеро должен получить его знание. У них свои законы, и один из них в том и состоит, что диаблеро должен кому-то из своего рода передать свои тайны.

— Как ты думаешь, Хенаро, что это было за животное? — задал я вопрос древнему старику.

— Собака с какого-нибудь местного ранчо, что же еще?

— А мог это быть диаблеро?

— Диаблеро? Ты ненормальный. Они не существуют.

— Ты хочешь сказать, что теперь не существуют или вообще не существуют?

— Когда-то существовали, это да. Это всем известно. Кто ж этого не знает. Но люди их очень боялись и всех поубивали.

— Кто же их убил, Хенаро?

— Да все племя. Последний диаблеро, которого я знал, был С—. Он своим колдовством извел десятки, если не сотни людей. Терпение наше кончилось, как-то ночью мы собрались все вместе и взяли его врасплох, да и сожгли живьем.

— А давно это было?

— Году в сорок втором.

— Ты что, сам это видел?

— Да нет, но люди до сих пор об этом говорят. Говорят, от него даже золы не осталось, а ведь дрова для костра были сырые. Все, что осталось под конец, так это большая лужа жира.

Хотя дон Хуан сказал, что его учитель был диаблеро, он никогда не говорил, где получил от него знания и никогда не упоминал его имени. О своей личной жизни дон Хуан рассказывал очень мало. Он сказал лишь, что родился на Юго-западе в 1891-м, почти всю жизнь прожил в Мексике; в 1900-м его семью вместе с тысячами других индейцев Соноры мексиканские власти выселили в Центральную Мексику; в общей сложности в Центральной и Южной Мексике он прожил до 1940-го. Таким образом, поскольку он много путешествовал, его знания, возможно, сложились в результате многих влияний. И хотя сам он считал себя индейцем Соноры, я сомневаюсь, укладываются ли его познания в круг традиционных представлений сонорских индейцев. Впрочем, здесь я не собираюсь заниматься определением истоков его культуры.

Мое ученичество у дона Хуана началось в июне 1961-го. До этих пор, как бы ни проходили наши встречи, я неизменно воспринимал их с позиции наблюдателя-антрополога. Во время этих первых бесед я втайне делал заметки, чтобы потом с их помощью восстановить по памяти весь разговор. Но когда началось обучение, этот метод оказался малопродуктивным, поскольку разговор всякий раз касался слишком многих различных тем. Со временем, после упорных протестов, дон Хуан все же разрешил мне вести записи в открытую. Я хотел вообще все, что можно, фотографировать и записывать на диктофон, но тут уж пришлось отступиться.

Вначале ученичество проходило в Аризоне, а потом, когда дон Хуан перебрался в Мексику, у него в Соноре. Распорядок встреч установился сам собой — я попросту приезжал на несколько дней при каждом удобном случае. Летом 1961, 1962, 1963 и 1964 гг. мои посещения были особенно частыми и продолжительными. Теперь, оглядываясь назад, я полагаю, что этот метод ученичества препятствовал успеху моих занятий, потому что замедлял приход полной вовлеченности, необходимой мне для того, чтобы стать магом. С другой стороны, я думаю, в этом было и определенное преимущество, поскольку я оставался несколько отстраненным, а это, в свою очередь, благоприятствовало критичности оценки, что было бы невозможно в случае непрерывности моей практики. В сентябре 1965 г. я намерено отказался от дальнейшего обучения.

Через несколько месяцев после моего ухода, мне первый раз пришло на ум систематизировать мои полевые заметки. Так как собранный мной материал был довольно обширным, и включал много разнообразной информации, то я начал с попытки выработать классификационную систему. Я разделил материал на области родственных концепций и процедур и расположил эти области по иерархии субъективной значимости, то есть с точки зрения их воздействия лично на меня. Таким образом, я пришел к следующей классификации: использование галлюциногенных растений; используемые в магии рецепты и процедуры; приобретение «предметов силы» и обращение с ними; использование лекарственных растений; песни и легенды (фольклор).

Размышляя над тем феноменом, который я пережил, я понял, что моя попытка классификации привела не более чем к описи категорий. Таким образом, любая попытка усовершенствовать мою схему привела бы только к более сложной описи. Это было не тем, чего я хотел. На протяжении нескольких месяцев после моего отхода от ученичества мне нужно было понять, через что я прошел; а прошел я через обучения связной системе верований с помощью практических и экспериментальных методов. С самого первого занятия (сессии), в котором я принял участие, для меня было очевидным, что учение дона Хуана обладает внутренней связностью. С того момента, когда он действительно решил передать свое знание мне, он давал мне свои объяснения, следуя упорядоченным этапам. Раскрытие этого порядка и его понимание стало для меня самой сложной задачей.

Моя неспособность достичь понимания, казалось, была причиной того, что через четыре года обучения я все еще оставался начинающим. Мне было ясно, что знание дона Хуана и метод его передачи были те же, что у его «бенефактора», поэтому и трудности в моем понимании учения были, по всей вероятности, те же, с которыми в свое время столкнулся дон Хуан. Он сам отметил однажды наше сходство в качестве начинающих и несколько раз проронил, что тоже был не в состоянии понять своего учителя. Поэтому я пришел к выводу, что для любого начинающего, будь он индеец или кто угодно, магическое знание представляется непостижимым благодаря необычайному характеру испытываемых явлений. Лично для меня, как для человека западной культуры, они были столь ошеломляющими, что истолковать их в привычных терминах повседневной жизни было заведомо невозможно, и это означало, что обреченной будет также любая попытка их классификации.

Так для меня стало очевидным, что знание дона Хуана имеет смысл рассматривать лишь с его собственной точки зрения; лишь в этом случае оно будет достоверным и убедительным. Тем не менее, в попытках согласовать свои собственные взгляды со взглядами дона Хуана, я осознал, что всегда, пытаясь объяснить мне свои взгляды, он пользовался концепциями, которые были для него «разумными». Поскольку эти концепции были чужды мне, то мои попытки понять его знание, таким образом, каким понимал его он, ставили меня в другое несостоятельное положение. Таким образом, моей первой задачей было определить его порядок концептуализации (понимания, построения концепций) Работая в этом направлении, я заметил, что сам дон Хуан особую роль отводил использованию галлюциногенных растений. Именно это я положил в основание собственной схемы категорий.

Дон Хуан использовал три вида галлюциногенных растений, каждый в отдельности и в зависимости от обстоятельств: пейот (lophophora willamsii), дурман (datura inoxia, или d. meteloides) и гриб (по всей вероятности, psilocybe mexicana). Галлюциногенные свойства этих растений были известны индейцам задолго до появления европейцев. У индейцев они находят, сообразно свойствам, различное применение: их используют при лечении, при колдовстве, для достижения экстатических состоянии или, скажем, просто ради удовольствия. В контексте же учения дона Хуана употребление дурмана и гриба связывается с приобретением силы, силы, которую он называл союзником. Употребление пейота он связывал с приобретением мудрости или знания правильного способа жизни.

Для дона Хуана ценность растений определялась их способностью вызывать стадии необычного восприятия. С их помощью он вводил меня в переживание последовательности этих стадий с целью раскрытия его знания и его утверждения. Я называл их «состояниями необычной реальности», т. е. такой реальности, которая отличается от повседневной. Их различие определяется смыслом, присущим этим состояниям, которые в контексте учения дона Хуана расцениваются как реальные, хотя их реальность отличается от обычной.

Дон Хуан считал, что переживание необычной реальности — единственный способ практического обучения и приобретения силы. Он передал мне впечатление, что другие части его обучения тоже имели отношение к накоплению силы. Эта точка зрения проходила сквозь отношение дон Хуана ко всему, что не было непосредственно связано с состояниями необычной реальности. Во всех моих заметках разбросаны мои ссылки на его отношение к этому. К примеру, как-то он заметил, что некоторые предметы несут в себе определенное количество силы. Сам он не испытывал к предметам силы особого почтения, но сказал, что к их помощи нередко прибегают более слабые брухо. Я то и дело выспрашивал его об этих предметах, но его они, казалось, совершенно не интересуют. Однако, однажды, он неохотно согласился поговорить о них.

— Существуют определенные предметы, которые наделены силой, — сказал он. — Таких предметов, которыми с помощью дружественных духов пользуются маги, множество. Эти предметы — орудия, не просто орудия, а орудия смерти. И все же это только орудия. Они не имеют силы учить. Собственно говоря, они относятся к разряду предметов войны и предназначены для сражения. Они сделаны для убийства, для метания.

— Что это за предметы, дон Хуан?

— Это не предметы в обычном смысле слова, скорее разновидности силы.

— А как заполучить эти разновидности силы?

— Это зависит от того, какого рода предмет тебе нужен.

— А какие имеются?

— Я уже сказал — множество. Предметом силы может быть что угодно.

— Ну, а какие в таком случае обладают наибольшей силой?

— Сила предмета зависит от его хозяина, от того, кто он на самом деле такой. Предмет силы, которым пользуется слабый брухо, — почти шутка; и наоборот, орудия сильного брухо получают от него свою силу.

— Ну хорошо, а какие предметы силы самые обычные? Какие обычно предпочитают брухо?

— Тут не может быть «предпочтения». Все это предметы силы, все одинаковы.

— А у тебя самого есть какие-нибудь, дон Хуан?

Он не ответил, только взглянул на меня и рассмеялся. Потом надолго замолчал, и я подумал, что мои вопросы, должно быть, его раздражают.

— Для этих разновидностей силы существуют ограничения, — вновь заговорил он. — Но я уверен, что это для тебя непостижимо. Требуется почти вся жизнь на то, чтобы понять — союзник, сам по себе, может раскрыть все секреты этих меньших сил, делая их, пожалуй, несерьезными. Одно время, когда я был очень молод, у меня были подобные орудия.

— Что же они из себя представляли?

— «Маис-пинто», кристаллы и перья.

— Что такое «маис-пинто», дон Хуан?

— Маленькое зернышко кукурузы с красной прожилкой посредине.

— Всего лишь одно зерно?

— Нет, у брухо их сорок восемь.

— Что делают эти зерна?

— Каждое может убить человека, если проникнет внутрь его тела.

— Как зерно проникает в тело человека?

— Это предмет силы и его сила состоит, помимо прочего, в проникновении в человеческое тело.

— Что оно делает, когда проникает в тело?

— Зерно погружается в тело, а потом оседает в груди или в кишках. Человек заболевает и, если только брухо, который взялся его лечить, не окажется сильней через три месяца с момента проникновения зерна в его тела он умрет.

— А можно его как-нибудь вылечить?

— Единственный способ — высосать зерно, но редкий брухо на это отважится. Брухо может успешно высосать зерно, но если у него не хватит силы его оттолкнуть, оно войдет внутрь ему и убьет его самого.

— Но каким вообще образом зерно умудряется проникнуть в тело?

— Чтобы объяснить это, я должен рассказать тебе о кукурузном колдовстве, которое одно из самых сильных, какие мне известны. Его делают при помощи двух зерен. Сначала зерно прячут в свежем бутоне желтого цветка, затем, чтобы оно вошло в контакт с жертвой, нужно посадить цветок где-нибудь, где тот обычно бывает, — скажем, на тропинке, где он ходит каждый день. Как только жертва наступит на зерно или как-нибудь его коснется — колдовство совершилось. Зерно погружается в тело.

— А что происходит с этим зерном после того, как человек дотронулся до него?

— Вся его сила уходит в человека, и зерно свободно. Теперь это всего лишь зерно. Оно может оставаться там же, где произошло колдовство, или попасть куда угодно, — это уже не имеет значения. Лучше замести его под кусты, где его склюет какая-нибудь птица.

— А может птица склевать зерно прежде, чем его коснется человек?

— Таких глупых птиц нет, уверяю тебя. Птицы держатся от него подальше.

Затем дон Хуан описал довольно сложную процедуру, посредством которой обретаются такие зерна силы.

— Запомни одно: «маис-пинто» — это всего лишь орудие, это не «союзник», — сказал он. — Уясни себе эту разницу — и у тебя не будет проблем. Но если ты будешь рассматривать эти инструменты как нечто исключительное — ты будешь дураком.

— Являются ли предметы силы такими же могущественными, как союзник?

Он презрительно засмеялся, прежде чем ответить. Казалось ему сложно сохранять терпение со мной.

— «Маис-пинто», кристаллы, перья — все это игрушки по сравнению с «союзником», — сказал он. — Они нужны лишь тогда, когда у человека нет «союзника». Искать их — пустая трата времени, для тебя особенно. Что для тебя действительно необходимо — это постараться заполучить «союзника». И вот когда это тебе удастся, тогда ты поймешь то, что я говорю сейчас. Предметы силы — это детские забавы.

— Пойми меня правильно, дон Хуан, — запротестовал я. — Конечно, я хочу иметь «союзника», но мне хотелось бы вообще знать побольше. Ты ведь сам говорил, что знание — это сила.

— Нет, — отрезал он. — Сила зависит от вида знания, которым ты владеешь. Какой смысл знать то, что бесполезно?

В системе представлений дона Хуана процесс приобретения «союзника» означал исключительно использование состояний необычной реальности, которые он во мне вызывал с помощью галлюциногенных растений. Он считал, что, фокусируя внимание на этих состояниях и пренебрегая прочими аспектами знания, которое я от него получал, я приду к связному взгляду на тот феномен, который переживал.

В связи с этим я разделил эту книгу на две части. В первой представлена выборка из моих полевых заметок, имеющих отношение к состояниям необычной реальности, через которые я прошел за свое ученичество. Поскольку я расположил мои заметки в непрерывности рассказа, они не всегда следуют хронологической последовательности. Я никогда не записывал описания состояний необычной реальности ранее, чем через несколько дней после самого опыта, ожидая до тех пор, пока я оказывался в состоянии отнестись к ним спокойно и объективно. Однако мои диалоги с доном Хуаном я записывал тогда, когда они происходили, то есть сразу после каждого состояния необычной реальности, поэтому подчас они опережают полное описание самого опыта.

Мои полевые записи представляют субъективную версию того, что я воспринимал непосредственно во время опыта. Эта версия воспроизводится здесь в точном соответствии с моим изложением испытанного дону Хуану, который требовал исчерпывающего и точного воспроизведения каждой детали и подробнейшего пересказа каждого опыта.

Во время записи испытанного, пытаясь полностью воссоздать обстановку каждого состояния необычной реальности, я добавлял различные несущественные детали. Мне хотелось описать эмоциональное воздействие пережитого мной настолько полно, настолько это возможно. Мои полевые заметки так же раскрывают содержание системы верований дона Хуана. Я сжал многие страницы наших с ним вопросов и ответов в целях избежания повторений. Но в связи с тем, что мне так же хотелось точно отразить общее настроение наших диалогов, я удалил только то, что никак не способствовало моему пониманию его пути знания. Информация от дона Хуана о его пути знания всегда была спорадической, и подчас малейшее его замечание вызывало целую лавину расспросов, которые длились часами. С другой стороны, было множество случаев, когда он сам разъяснял свое знание.

Во второй части книги мною представлен структурный анализ, выведенный исключительно из информации, изложенной в первой части. Своим анализом я пытался подтвердить следующие утверждения:

1. Дон Хуан представил свое учение как систему логического мышления.

2. Эта система имеет смысл, только если изучается в свете ее собственных структурных единиц.

3. Эта система была разработана для того, чтобы вести ученика к уровню концептуализации (понимания) порядка пережитого им феномена.

Примечания:

1

Благодетель (англ.)