Тяжелый танк, шатаясь, едет

По черепам чужих бойцов.

Не видят ничего на свете

Глаза, заткнутые свинцом.

Но он идет к тоннелям пушек,

Но он на ощупь танком рушит,

В кулак зажатой цифрой тонн —

Скелет железный сквозь бетон…

М. Кульчицкий, 1939 год

Трагедия, пережитая Красной Армией летом 1941 года, давно и многократно отражена в романах, мемуарах и сухих исторических трудах. Но до конца ее можно понять, лишь осознав, насколько руководство Советского Союза и Красной Армии верило в мощь своих танковых войск.

Советская Россия стала шестой страной мира, организовавшей производство танков собственной конструкции. Однако массовый выпуск гусеничных бронированных машин в СССР начался только в 1931–1932 годах, когда тяжелая промышленность страны достигла уровня, позволяющего обеспечить бесперебойное поточное производство сложной боевой техники. Жестокое волшебство индустриализации породило еще одно чудо. В течение буквально трех-четырех лет Советский Союз стал обладателем самых мощных в мире танковых сил. На Киевских маневрах 1935 года боевые качества этих войск были показаны ошарашенным иностранным представителям во всей красе. Танки прыгали через рвы, сбрасывались на парашютах с транспортных самолетов, сходу переправлялись через реки – словом, демонстрировали множество способов быстрого проникновения вглубь вражеской обороны.

Однако иметь танки – это еще полдела. Главное – знать, как их применять. Пока в других странах велись споры, должны ли танки поддерживать пехоту или действовать отдельно от нее, советская военная мысль еще с конца 20-х годов создавала теорию глубокой операции. Правда, вопреки распространенному мнению, танки в систему глубокой операции попали далеко не сразу.

Еще в Полевом уставе 1929 года (ПУ-29) предполагалось создание групп танков дальнего действия (ДД) для действия без поддержки пехотой непосредственно в глубине вражеских позиций. А уже в 1930 году видный теоретик танковых войск К. Б. Калиновский в статье «Проблемы маневренной войны с точки зрения механизации и моторизации», опубликованной в газете «Красная Звезда», писал:

«Стадия развертывания оперативного маневра рисуется в следующем виде. Механизированные соединения, стратегическая конница (1-й эшелон оперативного маневра), устремляющиеся в прорыв вместе с мощной штурмовой и бомбардировочной авиацией, встречными столкновениями ликвидируют подходящие пешком, на автомобилях оперативные резервы противника.

Дезорганизация тыла противника – узлов управления, снабжающих баз… производится рейдирующими механизированными соединениями и стратегической конницей, сопровождаемыми десантами с воздуха.

Одновременно войсковые соединения (второго эшелона оперативного маневра) развертывают маневр на автомобилях (автомобильный маневр), поданных из состава авторезерва главного командования…». [154]

В том же году в составе РККА появилась первая опытная механизированная бригада, вскоре получившая имя Калиновского (после трагической гибели Константина Брониславовича в 1931 году). Уже в 1932 году формируются два первых механизированных корпуса – 11-й и 45-й (соответственно, из 11-й стрелковой дивизии Ленинградского военного округа и 45-й стрелковой дивизии Киевского военного округа). Каждый корпус состоял из двух бригад трехбатальонного состава.

В том же году появился первый «Боевой устав механизированных и моторизованных войск». В нем уже учитывалась возможность применения самостоятельных механизированных соединений в глубине обороны противника в оперативном взаимодействии с высшими общевойсковыми соединениями (армия и фронт). Однако основную роль танки должны были играть именно при подавлении и преодолении обороны противника на всю его тактическую глубину. Но в проекте временного наставления мотомеханизированных войск РККА (1932 год) речь уже шла о действиях механизированного соединения в оперативном тылу и на коммуникациях противника, а также о рейдовых операциях. Здесь же указывалось на нецелесообразность использования механизированных соединений для непосредственного прорыва подготовленной обороны противника – на это отводились танки непосредственной поддержки пехоты (НПП). Допускалось, что механизированный корпус может выполнять и операции оборонительного характера, однако в данном случае внимание акцентировалось на подвижной активной обороне. Военная теория того времени отрицала возможность и необходимость использовать танки в обороне – в том же 1932 году военный теоретик С. Н. Аммосов писал, что «механизированные части не способны к долгому удержанию местности, использование их для этой задачи является нецелесообразным и не отвечающим их основному свойству – способности наносить сильные глубокие удары».

В 1934 году нарком обороны утвердил «Временную инструкцию по глубокому бою» – теория глубокой операции наконец-то получила свое практическое оформление. «Глубокий бой» подразумевал одновременное массированное воздействие на всю глубину вражеской обороны с помощью танков, авиации и артиллерии, путем чего достигалось окружение и уничтожение главных сил противника. Все танки делились на действующие непосредственно с пехотой (НПП), взаимодействующие с ней в тактической глубине вражеской обороны (дальней поддержки пехоты – ДПП) и танки дальнего действия (ДД), оперирующие против оперативных резервов противника на глубину 18–20 километров. Более глубокие операции против вражеского тыла должны были проводиться армейскими средствами – механизированными соединениями и стратегической конницей.

К началу 1934 года в РККА имелось около 7800 танков – больше, чем у любой другой страны. В этом году были сформированы еще два механизированных корпуса – 7-й в Ленинградском и 5-й в Московском военных округах. Помимо того, к 1936 году Красная Армия насчитывала 6 отдельных механизированных бригад и 15 полков в составе кавалерийских дивизий. До конца 1937 года в Советском Союзе было выпущено около 19,5 тысяч танков, из которых примерно 500 продано за рубеж. С учетом неизбежного списания части машин численность танкового парка Красной Армии к 1938 году можно оценить примерно в 17 тысяч единиц – больше, чем на этот момент было танков во всем остальном мире.

Брошенный Т-34 на улице Львова

Однако к концу 30-х годов стало очевидно, что в очень скором времени значительная часть советской танковой армады потеряет боеспособность из-за физического или морального устаревания. Да и противотанковая оборона за прошедшие годы не стояла на месте. Появившиеся еще во время Первой мировой войны, а теперь получившие распространение во всех армиях мира легкие и маневренные противотанковые пушки калибром 35–47 мм на дистанции прямой наводки могли успешно бороться с машинами, защищенными противопульной (15–20 мм) броней. Дешевизна легких орудий ПТО даже по сравнению с полевой артиллерией позволила широко насытить ими войска – теперь для борьбы с танками не требовалось привлекать дивизионные и корпусные орудия. В результате легкие танки в открытом бою оказались практически беззащитными.

Опыт Испанской войны, в которой с обеих сторон массово применялись как танки, так и противотанковая артиллерия, оказался очень противоречивым. С одной стороны, под сосредоточенным огнем противотанковых орудий танки массово выходили из строя (не всегда, однако, безвозвратно), с другой – хорошо организованная танковая атака очень часто достигала успеха, если было налажено необходимое взаимодействие с пехотой. Высокая скорость танка, считавшаяся лучшей защитой от противотанкового огня, не всегда могла проявить себя.

В итоге был сделан вывод о необходимости реформирования танковых войск и нового подхода к характеристикам перспективных танков. Сразу же по возвращению из Испании назначенный начальником Главного Автобронетанкового управления Д. Г. Павлов сформулировал свои требования к новым танкам так:

– Для легких машин – защита от огня крупнокалиберных пулеметов, противотанковых ружей и 37-мм пушек на расстоянии 600 метров и более, то есть толщиной 20–25 мм;

– Для средних танков – защита от огня 37-мм пушек на всех дистанциях, от огня 47-мм пушек – на дистанциях 800 метров и более, то есть толщиной 40–42 мм;

– Для тяжелых танков – защита от огня 47-мм противотанковых пушек на всех дистанциях, то есть толщиной не менее 60 мм. При этом особо оговаривалась возможность дальнейшей модернизации с усилением бронирования на одну ступень.

Впрочем, судя по документам, скорость танков все еще волновала военных гораздо больше, чем их броневая защита: вплоть до конца 1938 года военные и производственники вели дискуссию, каким должен быть крейсерский танк, колесным или гусеничным. Хотя танк противоснарядного бронирования в СССР уже проектировался – им стал оснащенный 45-мм броней Т-46-5 (он же Т-111), в инициативном порядке разработанный на Кировском заводе (№ 185) в Ленинграде на основе нового экспериментального танка Т-46. Новая машина заинтересовала нового начальника ГАБТУ, но в серию не пошла по причине сложности и нетехнологичности конструкции. Зато на основе опыта ее испытаний в 1939 году было принято официальное решено приступить к разработке танков противоснарядного бронирования.

В итоге все существовавшие тенденции сошлись летом 1939 года, когда гусеничный А-32 с 30-мм броней и 76-мм пушкой показал практически одинаковые ходовые характеристики в сравнении со своим «родным братом» – колесно-гусеничным А-20 с 25-мм броней и 45-мм пушкой. После увеличения брони до 45 мм появился танк А-34, «авансом» принятый на вооружение в декабре 1939 года, в мае следующего года началось его серийное производство под индексом Т-34.

Почти одновременно – к осени 1939 года – были закончены разработкой и выведены на испытания тяжелые танки новых конструкций – Т-100, СМК и КВ. Первые два имели по две башни с 76-мм и 45-мм пушками и броню 60 мм, на последнем обе пушки были установлены в одной башне, за счет чего появилась возможность увеличить броню до 75 мм.

Одновременно произошли серьезные изменения и в структуре танковых войск. В 1938 году, в преддверии перехода на новые образцы производство танков было снижено на 25–30 %, в августе того же года механизированные корпуса были переименованы в танковые. По итогам «Освободительного похода» в Польшу было принято решение расформировать существующие танковые корпуса как громоздкие и трудно управляемые, а вместо них перейти на бригадную систему. В дальнейшем предполагалось начать формирование танковых дивизий штатной численностью 275 танков и 49 бронеавтомобилей. Впрочем, до начала Финской войны эта реорганизация так и не была закончена.

Итоги Финской войны вновь оказались неоднозначными. С одной стороны, первое боевое испытание экспериментальных еще тяжелых танков Т-100, СМК и КВ было признано весьма успешным – новые машины оказались способны без какого-либо ущерба выдерживать десятки попаданий 37-мм противотанковых снарядов и свободно маневрировать на поле боя, по несколько раз пересекая линию вражеских окопов. С другой стороны выяснилось, что в качестве «лидеров» армад легких танков тяжелые машины использоваться не могут, а для самостоятельного прорыва их оказалось слишком мало. Легкие же танки массово расстреливались хорошо замаскированной противотанковой артиллерией финнов, вдобавок взаимодействие с пехотой было налажено крайне плохо – солдаты залегали под пулеметным огнем и за танками не шли.

Напрашивался вывод – настоящий танк должен иметь противоснарядное бронирование и самостоятельно вести в бой пехоту.

Тут подоспела весна 1940 года и молниеносная кампания вермахта во Франции, в ходе которой ударные танковые клинья продемонстрировали свою огромную мощь. Еще до окончания французской кампании, в самом начале июня 1940 года Народный комиссариат обороны отдал распоряжение вновь приступить к созданию механизированных корпусов. Теперь в состав каждого корпуса должно было входить две танковых и одна моторизованная дивизия – 36 080 человек, 1031 танк, 268 бронемашин и 358 орудий и минометов.

До конца 1940 года было создано девять мехкорпусов. В июне 1941 года РККА насчитывала уже 20 механизированных корпусов, на вооружении которых состояло 10 394 танка – в том числе 1325 машин типа КВ и Т-34. Всего к этому моменту было произведено около 2050 средних и тяжелых танков новых марок – КВ и Т-34, [155] из которых 1475 машин находилось в пяти западных приграничных округах.

Механизированные корпуса должны были являться орудием самостоятельной операции. Предполагалось, что они могут сами прорывать оборону противника, бороться с его артиллерией, громить ближние тылы и выходить на оперативный простор. Однако основным способом использования бронетанковых соединений считался ввод в уже готовый прорыв для дальнейшего развития операции. Как говорил на совещании высшего руководящего состава РККА в конце декабря 1940 года бывший начальник АБТУ (ставший к тому времени командующим войсками Западного особого военного округа) Д. Г. Павлов:

«Танковый корпус, разрушая все на своем пути, поведет за собой мотопехоту и конницу, а за ними пойдут обычные стрелковые части с полным напряжением для того, чтобы ускорить быстроту движения, скорее выйти на оперативный простор, захватить и прочно удержать за собой территорию». [156]

Вот как это представлялось на практике:

«Тяжелые танки бьют полевую и противотанковую артиллерию, средние танки добивают противотанковые орудия и пулеметы. Все это делается попутно. Все части устремляются в промежуточный район сбора, обычно назначаемый после преодоления тактической глубины на 20–25 км. Здесь быстро принимается боевой порядок, получаются данные от разведки всех видов и дается короткий приказ в соответствии с данными обстановки. Если станет известно, что подошедшие резервы противника заняли тыловую оборонительную полосу, то танковый корпус обрушивается на нее с флангов и тыла всей массой танков, артиллерии, своей мотопехоты. Против этого противника бросается основная масса авиации. Во всяком случае сопротивление должно быть сломлено, потому что дальнейший ход событий, дальнейший разворот действий против подходящих резервов целиком зависит от быстроты взлома второй оборонительной полосы. А эту быстроту всегда можно создать только путем массового и быстрого действий танков. После прорыва второй оборонительной полосы начинается третий этап, который характерен тем, что требует самых решительных и быстрых действий по разгрому подходящих резервов и по уничтожению основной группировки противника, на пути отхода которого прочно встанет мехкорпус и совместно с частями, действующими с фронта, уничтожит противника. Основной враг мехкорпуса – мото-и танковые части противника, которые и должны уничтожаться в первую очередь».

Нетрудно заметить, что танки в этом представлении являют собой универсальное боевое средство – именно они уничтожают вражескую пехоту и артиллерию, а также танковые и моторизованные части противника. «Танк – та же артиллерия, только более меткая, защищенная от огня и стреляющая прямой наводкой». О том, что танки сами по себе являются подвижной артиллерией, Павлов говорил и раньше – на совещании при ЦК ВКП(б) по обобщению опыта Финской кампании в апреле 1940 года. Он считал, что как минимум часть функций артиллерийской поддержки могут взять на себя тяжелые танки. И Сталин тогда поддержал его, заявив, что «танки – есть движущаяся артиллерия».

Характерно, что в своем докладе Павлов совершенно не учитывает противодействия противника и не упоминает о возможности его контратак – даже когда речь заходит о задаче мехкорпуса «стать на путях отхода и совместно с войсками, действующими с фронта, окружить и уничтожить [противника]». Более того, действиям своих моторизованных частей (которых в мехкорпусе была ровно половина – четыре мотострелковых и один мотоциклетный полк на пять танковых полков) в докладе тоже уделено минимум внимания. Мотопехота лишь упоминается здесь как нечто, идущее в непосредственной близости за танками и иногда сопровождающее их в атаке, но не имеющее самостоятельного значения. Даже о действиях моторизованной дивизии корпуса говорится, что она «с успехом может быть выброшена вперед или на фланг для сковывания вдвое превосходящего противника для того, чтобы в дальнейшем дать возможность танковым дивизиям нанести окончательный удар для полного разгрома противника». Мотоциклетный полк корпуса должен «перехватить пути отхода противника, подорвать мосты, захватить дефиле и действовать по сковыванию противника до тех пор, пока будет подготовлен основной удар корпуса» – то есть вести разведку и маневренные действия по обеспечению главного удара.

Таким образом, в своих взглядах на использование механизированных корпусов образца 1940 года советское командование считало их главной ударной силой танки, а моторизованную пехоту рассматривало как нечто вспомогательное, не способное к самостоятельным действиям без танковой поддержки. Сами же танки наделялись чертами сверхоружия, способного решить сразу все задачи по разгрому противника. Сам Д. Г. Павлов в своем докладе говорил о необходимости брать с собой в наступательную операцию лишь минимально необходимое количество транспорта с горючим, боеприпасами, продовольствием, оговариваясь, что «весь остальной транспорт должен быть сведен и оставлен в исходном районе. Он должен быть нагружен горючим и огнеприпасами и при первой возможности готов тронуться для присоединения к мехкорпусу». Другие теоретики шли еще дальше. Так, И. Сухов в 1940 году писал:

«Технические средства, даже артиллерия, для того, чтобы не лишить войска, вводимые в прорыв, их основного свойства – подвижности, назначаются в меру крайней необходимости. Артиллерийское обеспечение заменяется обеспечением авиационным. С той же целью не следует загромождать подвижные войска тылом. Если имеется возможность, надо широко использовать местные ресурсы (кроме боеприпасов), а в некоторых случаях организовать, хотя бы частично, снабжение подвижных войск при помощи авиации». [157]

Напротив, германское командование имело совершенно иной взгляд на боевое применение подвижных механизированных соединений и объединений. Еще в 1937 году в книге «Внимание, танки!» Г. Гудериан говорил: «Взаимодействие с другими родами войск совершенно необходимо бронесилам, так как они, подобно всем остальным войскам, не в силах самостоятельно решать все без исключения возлагаемые на них задачи. Требования взаимодействия налагают на броневые части известные обязательства, так же, как и на прочие роды войск, особенно если они предназначены для постоянного взаимодействия».

Позднее, в работе «Танки – вперед», обобщающей опыт немецких бронетанковых войск во Второй мировой войне, Гудериан писал о взаимодействии родов войск в танковом соединении так: «Это взаимодействие можно сравнить с оркестром, в котором различные инструменты могут исполнить концерт во всей полноте его звучания только под общим руководством дирижера. В зависимости от характера произведения в нем выступают на передний план то одни, то другие инструменты… На открытой местности, особенно в пустыне, танки не только задают тон, но и выступают с важной сольной партией. На пересеченной местности с различными препятствиями они отходят на задний план или вообще временно не играют никакой роли. В этих условиях на первый план выдвигается мотопехота и саперы. Только бас артиллерии раздается повсюду, иногда достигая крещендо». [158]

Однако еще в 1937 году он охарактеризовал значение мотопехоты в бронетанковых частях следующей афористичной фразой:

«Задача пехоты или, еще лучше, моторизованных стрелков – незамедлительно использовать влияние танковой атаки для быстрейшего движения вперед и своими собственными действиями завершить овладение участком, захваченным танками, и очистить его от противника [выделено нами – В. Г. ].»

Отсюда хорошо видно, что немецкие бронетанковые войска изначально, еще в процессе своего строительства создавались как тонко сбалансированный инструмент, имеющий своей главной задачей ту же, что и пехота: занятие территории, точнее – ключевых объектов на ней, контроль за которыми ставит противника в невыгодное положение и ведет к его разгрому. Все остальные задачи танков были подчинены достижению этой цели.

В то же время советские военачальники, завороженные танковой мощью, рассматривали механизированные войска как средство прямого разгрома противника, уничтожения его живой силы и техники. Моторизованная пехота и даже приданная мехкорпусу артиллерия играла в этом представлении подчиненную роль, главным средством достижения успеха виделись исключительно танки.

А ведь на необходимость особой проработки тактики мотопехоты обращал внимание еще К. Б Калиновский. В 1931 году, незадолго до своей гибели, он отмечал:

«Вообще получается, как это ни странно, что моторизованное соединение… оснащенное соответствующими средствами разведки, обладает самостоятельностью большей, чем подобного рода механизированное соединение… [Но] с точки зрения наступательных возможностей наступательная способность механизированного соединения выше, чем моторизованного… Способность удерживать местность у моторизованного соединения полная, а у механизированного соединения эта способность будет равна почти нулю, сила механизированного соединения – в движении и в огне».

И далее:

«Таким образом, это [механизированное]соединение будет отличаться большой подвижностью до поля боя, ограниченной проходимостью, достаточной способностью удерживать местность». [159]

Увы, десять лет спустя эти слова были забыты. Советское военное руководство рассматривало механизированные корпуса исключительно как орудие наступления – забыв, что для достижения успеха мало захватить позицию, надо еще ее удержать. Это видно уже из простого сравнения штатов советских и немецких бронетанковых соединений. Немецкие танковые дивизии 1941 года имели большое количество моторизованной пехоты – около 7000 человек в пяти батальонах из общей численности дивизии в 13 700 человек. Характерно, что до Польской кампании 1939 года танков в дивизии было больше (около 300 против 150–200), зато мотопехоты насчитывалось всего 2850 человек. Опыт двух маневренных кампаний принес вермахту немалый опыт, а вот у РККА такого опыта не было. Поэтому советская танковая дивизия по штату 1940 года имела 10 940 человек, но на 375 танков в восьми танковых батальонах [160] приходилось всего три батальона мотопехоты общей численностью около 3000 человек, а также лишь 2000 единиц ручного стрелкового оружия. Против 2100 автомобилей и 1300 мотоциклов (половина из них с колясками) в немецкой танковой дивизии у нас имелось лишь по 1360 машин в танковой и 1540 – в моторизованной дивизии. [161] При этом к штатной укомплектованности приближались лишь дивизии в механизированных корпусах формирования, а большинство из них не имело и указанного числа машин. Противотанковой артиллерией мехкорпуса тоже не оснащались, лишь 14 мая 1941 года руководство АБТУ РККА приняло решение оснастить некомплектные танковые полки механизированных корпусов позднего формирования 45-мм и 76-мм орудиями на мехтяге для использования их в качестве противотанковых.

Общее количество танков, имевшихся в Красной Армии к 22 июня 1941 года, до сих пор служит поводом для многочисленных спекуляций. Особенно это касается сравнения числа советских танков с числом немецких. Однако дело обстояло не так просто, как кажется на первый взгляд.

Известно, что с 1928 года по 21 июня 1941 года советской промышленностью было выпущено около 30 тысяч танков, танкеток и машин на их базе, из которых примерно 500 машин было поставлено за рубеж (Испании, Китаю и Турции). Чуть меньше тысячи машин было безвозвратно потеряно в ходе различных боевых действий (в том числе около 600 – во время Финской войны). Небольшое количество танков и танкеток было захвачено во время Польского похода, а также при присоединении к СССР прибалтийских республик, часть из этих танков впоследствии была зачислена на вооружение РККА.

По данным, опубликованным историками Н. Золотовым и И. Исаевым в 1993 году, [162] на июнь 1941 года в составе Красной Армии числилось 23 106 танков. То есть из всех выпущенных за 12 лет танков (в числе которых были 959 МС-1, 1627 двухбашенных Т-26 и 7330 танкеток Т-27, Т-37А и Т-38) списано за износом оказалось лишь около пяти тысяч.

Есть и другие цифры. Так, известный справочник «Гриф секретности снят» говорит о 22,6 тысячах танков РККА в июне 1941 года. Напротив, М. Мельтюхов в книге «Упущенный шанс Сталина» приводит составленную по данным РГАСПИ таблицу численности танков по военным округам, [163] из которой следует, что на 1 июня 1941 года в РККА имелось аж 25 479 танков, из которых на складах и рембазах находился 881 танк.

Во втором томе фундаментального исследования «Отечественные бронированные машины. ХХ век» помещен более развернутый и отличающийся рядом цифр вариант приведенной Мельтюховым таблицы [164] – из него следует, что с учетом складов, рембаз и всех прочих мест хранения на 1 июня 1941 года в РККА числилось 25 850 танков, из которых 42 находилось на складах, а 629 вообще непонятно где (графа «обезличенные»). Однако из этой же таблицы видно, что учитывались не только боевые машины, а вся техника, изготовленная на танковой базе – в том числе тягачи, БРЭМ, саперные танки, транспортеры, телетанки и различные экспериментальные машины. Кроме того, в общую цифру вошли 1132 танка Т-38, 2318 – Т-37 и 2493 танкеток Т-27 – аналога французского «Рено» UE. При сравнении танкового парка СССР с танковым парком Германии эти машины, естественно, учитываться не должны – у немцев таких просто не имелось, а боевая ценность их была весьма невелика. Более того, согласно приказу НКО СССР № 0349 от 10 декабря 1940 года все танки Т-27 изымались из стрелковых соединений и передавались батальонам средних и тяжелых танков для проведения тактических учений (с целью сохранения матчасти новых машин) – то есть более не использовались как боевые машины. Таким образом, можно считать, что расхождение в цифрах вызвано в основном неправильнымучетом танкеток Т-27 в качестве боевых машин – тогда как к лету 1941 года они являлись всего лишь учебным оборудованием.

Видимо, наиболее достоверным и окончательным источником информации по численности советских танков следует считать документ, приведенный в приложениях к настоящему изданию – доклад начальника Главного автобронетанкового управления Главному военному совету РККА о состоянии обеспечения автобронетанковой и транспортной техникой Красной Армии на 1 июня 1941 года. Согласно ему, всего на вооружении РККА к указанному моменту состояло 23268 танков и танкеток, из них 4721 вооруженных только пулеметами винтовочного калибра машин Т-37, Т-38 и двухбашенных Т-26. [165]

Количество боеспособных танков в Красной Армии на июнь 1941 года тоже остается предметом ожесточенных дискуссий. В РККА танки по своему состоянию делились на четыре категории. Согласно данным, впервые опубликованным еще в 1961 году, из числа машин старых марок боеспособными (1-я и 2-я категории) было только 27 %, еще 44 % танков требовали среднего ремонта в окружных мастерских (3-я категория), а 29 % – капитального ремонта на заводах танковой промышленности (4-я категория). Однако в уже упомянутой работе Н. Золотова и И. Исаева приводятся совершенно другие цифры – 80,9 % исправных танков всех марок и 19,1 % машин, требующих среднего и капитального ремонта (включая находящиеся на складах и рембазах НКО). В приграничных округах количество неисправных машин составляло 17,5 % от общего числа танков, а во внутренних округах – 21,8 %.

Не исключено, что со временем эти цифры тоже будут кем-нибудь опровергнуты, причем на основании столь же строгих архивных источников. Заметим, что даже в авиации (где самолеты устаревают и списываются куда чаще) процент полностью исправных машин всегда был намного ниже, нежели 80,9 % от штатной численности. Одно из возможных объяснений столь разительному несоответствию между документами и реальной действительностью – традиционная для нашего Отечества любовь к дутой отчетности. К примеру, донесения из войск в июне 1941 года свидетельствуют о том, что многие танки, прошедшие по сводкам средний и даже капитальный ремонт, на деле все равно оказывались небоеспособны. Другой пример: согласно докладу командира 8-го механизированного корпуса генерал-лейтенанта Д. Рябышева из 932 [166] танков корпуса 197 машинам требовался заводской (то есть капитальный) ремонт – а это уже 21,1 % от штатного состава корпуса. Наконец, мы уже убедились, что в приведенных Золотовым и Исаевым данных не учтена часть имевшихся в округах машин; не исключено, что они изначально проходили по 5-й категории – как металлолом…

Следует учесть, что для признания машины «требующей ремонта» (то есть принадлежащей к 3-й или 4-й категориям), согласно приказу НКО № 0283 от 24 октября 1940 года необходимо было решение специальной технической комиссии, акт которой утверждался командиром части. Комиссия же эта действовала не постоянно, и что-то вообще могло оказаться вне ее внимания.

Так или иначе, но к июня 1941 года в пяти западных военных округах числилось 12 780 танков и танкеток, из которых исправны были не более 10,5 тысяч. Среди них было 469 танков КВ и 850 Т-34, 51 пятибашенный Т-35 и 424 трехбашенных Т-28. [167] С 31 мая по 21 июня заводами было отгружено и отправлено в войска еще 41 КВ и 238 Т-34, однако сколько из них добралось до границы – мы не знаем.

Сколько же танков было на этот момент у противника? Всего до июня 1941 года в Германии было произведено около 7500 танков. Кроме того, значительное количество бронетехники было захвачено во Франции в 1940 году. Точное число трофеев неизвестно, поскольку централизованного их учета не было.

Сколько всего танков находилось в составе вермахта к июню 1941 года – тоже не совсем понятно. Мюллер-Гиллебрант называет цифру в 5640 танков, М. Мельтюхов (со ссылкой на работу Ф. Хана) – 6292 танков. Таким образом, процент списанных и утраченных танков в вермахте оказался почти таким же, как и в РККА – 16 против 14. А ведь советские танки массово производились с 1930 года, тогда как немецкие – с 1936-го, то есть в большинстве своем были значительно новее…

Немного проще обстоит дело с танками, сосредоточенными против Советского Союза. Классический труд Б. Мюллер-Гиллебранда «Сухопутная армия Германии. 1933–1945» утверждает, что на советской границе находилось 17 танковых дивизий, в которых насчитывалось примерно 3330 танков, а в дивизионах штурмовых орудий – еще около 250 машин. Кроме того, около 350 танков имелось в двух танковых дивизиях резерва ОКХ (2-й и 5-й), выделенных для Восточного фронта.

С тех пор цифра 3580 + 350 многократно повторялась на страницах разнообразных исследований, стремящихся подчеркнуть многократное превосходство советских танковых войск над немецкими. Для полноты картины некоторые «исследователи» сравнивали (и продолжают сравнивать) ее не с числом советских танков на западной границе, а с общим количеством танков в СССР – 23–25 тысячами машин.

Однако второй том труда Мюллер-Гиллебранта, откуда взяты приведенные выше данные, впервые был опубликован во Франкфурте-на-Майне в далеком 1956 году. А с тех пор появилось много новых исследований, серьезно корректирующих приведенные выше цифры. [168]

Так, например, выяснилось, что Мюллер-Гиллебрант куда-то потерял 160 танков 35(t) из 6-й танковой дивизии 4-й танковой группы Гепнера – у него эти машины в вермахте числятся, но на Восточном фронте вообще не значатся.

Кроме того, в составе немецких войск в Северной Финляндии находились два глухо упомянутых Мюллер-Гиллебрантом танковых батальона – 40-й и 211-й, последний был укомплектован трофейными французскими танками R-39 и H-39, в качестве командирских машин в них использовались французские же «Сомуа» S-35. Всего в этих батальонах насчитывалось порядка 120 танков. Кроме того, для Восточного фронта было выделено три батальона огнеметных танков – 100-й, 101-й и 102-й, всего в них имелось 173 танка, причем последний батальон состоял из тяжелых французских машин B-1bis (24 огнеметных и 6 обычных линейных) – так что, вопреки распространенному мнению, тяжелые танки у немцев на Восточном фронте имелись. У Мюллер-Гиллебранта огнеметные танки тоже упоминаются, но в графе их численности на Восточном фронте стоит скромный вопросительный знак…

Мюллер-Гиллебранд называет и число танков в 17 немецких танковых дивизиях на Восточном фронте (без двух дивизий РГК) – 3266 машин. Но это неправда – здесь учтены только машины танковых полков, без «пионерных» батальонов, [169] в которых танки тоже имелись. Всего в 17 дивизиях имелось 3470 машин, если же прибавить сюда пять упомянутых выше отдельных танковых батальонов мы получим уже 3763 танка.

Еще одним видом бронетанковой техники вермахта являлись штурмовые и самоходные орудия. Штурмовые орудия в вермахте сводились в отдельные дивизионы и батареи, а иногда придавались элитным моторизованным соединениям. Всего к 1 июня 1941 года на Востоке было 357 StuG.III в тринадцати дивизионах (184-м, 185-м, 190-м, 191-м, 192-м,197-м, 203-м, 201 – м, 21 0-м, 226-м, 243-м, 244-м и 245-м) и пяти отдельных батареях, а также в трех батареях штурмовых орудий моторизованных дивизий СС «Рейх» и «Мертвая Голова», лейбштандарта (мотобригады) СС «Адольф Гитлер», мотополка «Великая Германия» и 900-й моторизованной учебной бригады. Как мы видим, указанное число в полтора раза больше, чем следует из Мюллер-Гилебранта.

Что же до самоходных орудий, то они были представлены тяжелым 150-мм пехотным орудием на шасси танка Pz.I и 47-мм противотанковой САУ Panzer-jager.I на том же лафете. К началу войны на Востоке таких имелось 36 первых машин (в шести танковых дивизиях) и 175 «Панцерягеров» пяти противотанковых дивизионах РГК (521-м, 529-м, 616-м, 643-м и 670-м) и двух ротах – в 900-й учебной бригаде и в лейб-штандарте.

Из трофейных машин, помимо 102-го батальона огнеметных танков и 211-го танкового батальона в Финляндии, известно о присутствии на Востоке трех противотанковых дивизионов (559-й, 561-й и 611-й), укомплектованных 47-мм орудиями, смонтированными на базе трофейных французских машин. Всего в них насчитывалось 91 машина [170] – то есть всего 302 САУ трех типов вместо указанных Мюллер-Гиллебрантом «около 250». Что характерно, при этом количество противотанковых дивизионов с «панцерягерами» он указывает верно – восемь. Сюда же можно добавить 15 танков «Сомуа» S-35, находившихся в составе десантных бригад бронепоездов №№ 26–31.

Кроме того, очень мало известно о 37-мм противотанковых САУ, переоборудованных из трофейных французских тягачей-танкеток «Рено» UE (аналог нашей Т-27). В декабре 1940 года было принято решение о переоборудовании 700 таких САУ (из 1200 имевшихся в вермахте), они должны были поступать в противотанковые подразделения пехотных дивизий. Встречаются фотографии этих машин на территории Советского Союза, относящиеся к лету 1941 года – однако более никаких подробностей нет.

Таким образом, в сумме мы имеем достоверную информацию о 4436 танках и САУ, имевшихся в германской армии вторжения. С учетом двух танковых дивизий РГК мы получаем около 4800 танков.

К этому числу стоит добавить танки союзников Германии. Наиболее серьезные танковые войска имелись у Румынии. 1-й танковый полк, находившийся в составе 1-й танковой дивизии, имел на вооружении 126 чешских LT-35 (они же немецкие 35(t), в румынской армии обозначавшиеся как R-2). 2-й танковый полк, действовавший в составе 3-го армейского корпуса 4-й румынской армии, насчитывал 76 французских R-35 – частью купленных, частью доставшихся от поляков в 1939 году. Кроме того, от тех же поляков румынам досталось несколько десятков танкеток TKS. В четырех кавалерийских бригадах имелось 35 чешских легких пулеметных танков R-1 (закупленные у чехов AH-IVR), а в прочих подразделениях (большей частью учебных) – 76 «Рено» FT, в том числе 48 пушечных и 28 пулеметных.

С конца 1930-х годов в Бухаресте по французской лицензии выпускались танкетки «Рено» UE (румынское название «Малакса»), часть таких машин румынам передали немцы после капитуляции Франции. Всего на июнь 1941 года их насчитывалось около 180, все они использовались в качестве тягачей для 37-мм противотанковых пушек. Итого у Румынии имелось порядка 500 единиц бронетехники, из которых 237 танков и до 200 танкеток использовались на фронте.

Финляндия к началу новой войны с СССР имела около 140 танков и танкеток, из которых в войсках (танковый батальон 1-й егерской бригады полковника Лагуса) находилось 118 машин – 2 средних, 74 легких и 42 пулеметных танкетки.

Венгрия, 26 июня объявив войну Советскому Союзу, выставила на фронт ограниченные силы – так называемый «Подвижный корпус», в составе которого имелось 60 легких танков «Толди» и 95 танкеток 37М – итальянские CV 3/35. Небольшую моторизованную группу («группа Пифлусека») направила сюда и Словакия – в конце июня в ней насчитывалось 62 легких танка (45 LT-35, 10 LT-38, 7 LT-40). Можно еще вспомнить Италию, которая послала на Восточный фронт один танковый батальон на легких машинах L6 – 61 штука.

Итого все союзники Германии выставили против СССР около 500 танков и свыше 300 танкеток. В сумме же войска «Оси», сосредоточенные против Советского Союза, к концу июня 1941 года имели порядка 5,5 тысяч танков. Таким образом, «многократное» превосходство советских танковых армад на деле превращается всего лишь в двухкратное!

Чтобы понять, что это значило на практике, необходимо сравнить и другие цифры – общую численность противоборствующих группировок, количество артиллерии, самолетов, автомобильного и гужевого транспорта.

В принципе, большая часть этих данных не является секретом. Дабы не углубляться в долгое сравнение цифр и источников, приведем данные из официальной публикации: [171]

Примечания:

* В том числе в составе финских, румынских и венгерских войск – 900 тыс. человек, 5200 орудий и минометов, 260 танков, 980 боевых самолетов, 15 боевых кораблей основных классов.

** В том числе 12 135 50-мм минометов, 5975 зенитных пушек.

*** Из них 469 танков KB и 832 Т-34.

Приведенные цифры требуют некоторых комментариев. В уже упоминавшемся выше труде Б. Мюллер-Гиллебранта «Сухопутная армия Германии» численность германских войск, выделенных для Восточной кампании, оценивается в 3 300 000 человек (из общей численности вооруженных сил в 7 234 000 человек). 4-й том официального немецкого издания «Третий Рейх во Второй мировой войне» уточняет: кроме сухопутных сил, были выделены 650 000 человек от ВВС и 100 000 от ВМФ – следовательно, всего немецкая армия выставила 4 050 000 человек. Почему-то здесь не учитываются войска СС (по Мюллер-Гиллебранту они насчитывали 150 000 человек), большая часть которых находилась на Восточном фронте.

Румыния, вступившая в войну одновременно с Германией, выставила около 360 000 человек, Финляндия – 340 000, Венгрия и Словакия – по 45 тысяч человек. В сумме получается около 800 тысяч. Финская авиация имела 307 боевых самолетов, практически все они были брошены против СССР У Румынии насчитывалось 620 боевых самолетов, из них на фронт было направлено около 300. Венгрия имела 363 боевых самолета, из которых в первые две недели войны в боевых действиях приняло участие 145 машин. ВВС Словакии насчитывали 120 самолетов, из которых на фронт было направлено около 50. Как мы видим, официальный справочник российского Министерства обороны заметно (на 10 %) завысил численность войск противника – но примерно на столько же занизил количество имеющихся у него танков.

Однако многие современные историки не согласны с приведенной численностью советских войск. М. Мельтюхов, опираясь на данные статистического справочника «Боевой и численный состав Вооруженных сил СССР в годы Великой Отечественной войны», утверждает, что «группировка советских войск на западных границах» была гораздо больше – она составляла 3289 тысяч человек. [172]

В данном случае мы имеем место с прямым подлогом. Выделенная курсивом фраза подразумевает, что учитываются войска, стоящие на границе и принявшие участие в Приграничном сражении. Между тем М. Мельтюхов включает в свои подсчеты не только 153 608 человек в войсках НКВД и 215 878 – в составе ВМФ, но и 201 619 человек, 1763 танка и 2746 орудий и минометов в тех соединениях, что к началу войны перебрасывались на Запад из центральных и восточных округов. Более того, здесь же автор «Упущенного шанса Сталина» волевым усилием сократил немецкую группировку на 488 тысяч человек и 359 танков, которые были выделены для кампании, но не шли в первом эшелоне, находясь в оперативном резерве или в составе РГК. В итоге получаются удивительные цифры: воюющая Германия, заранее готовя нападение, задействовала в нем 49 % своих вооруженных сил, в то время как СССР успел подтянуть к границе 57 % своих вооруженных сил – на конец июля вместе с флотом и войсками НКВД насчитывавших 5 774 211 человек.

Причина такой аберрации проста – приграничные округа (Ленинградский, Прибалтийский, Западный, Киевский и Одесский) простирались далеко вглубь страны, и далеко не все войска в них относились к боевым. Здесь располагались тыловые и транспортные структуры, склады и административные учреждения, учебные и запасные подразделения – словом, все, что в Третьем рейхе проходило по ведомству Армии резерва, «Организации Тодта», внутренних структур сухопутных войск, ВМС и ВВС, и на первом этапе «Барбароссы» никоим образом не задействовалось. [173] Аналогом войск НКВД в Германии была фельджандармерия и подразделения службы безопасности (СД) – но они, как и пограничные войска, в составе «армии вторжения», естественно, отражены не были. Немецкие соединения РГК, даже числившиеся во втором эшелоне, находились в составе ударных группировок и вслед за ними выдвигались на территорию Советского Союза в полной готовности к бою – в то время как перебрасываемые на Запад из внутренних округов части РККА находились еще далеко от границы и даже в сложившейся крайне тяжелой ситуации основная их масса смогла вступить в бой лишь к середине июля – когда Пограничное сражение давно закончилось.

Застрявшие в болоте и брошенные БТ-7. Юго-Западный фронт, июнь 1941 года

Еще более интересная картина выявляется, если мы пытаемся выяснить степень мобильности противостоящих армий – то есть уровень их оснащения транспортными средствами. В этом отношении Мюллер-Гиллеб-рант очень скуп – он лишь вскользь упоминает, что в армии на Востоке имелось около полумиллиона автомобилей. Численность автотранспорта в РККА на 22 июня 1941 года известна хорошо – 272 600 автомобилей и мотоциклов всех типов (см. Приложение к настоящему сборнику). [174] Исходя из распределения войск по округам, вряд ли на Западе их находилось больше половины.

В целом можно констатировать, что в ходе Пограничного сражения, развернувшегося в первые две недели войны и во многом определившего дальнейший ход боевых действий, соотношение сил было следующим. Красная Армия в два раза превосходила противника по танкам – но как минимум в полтора, а то и в два раза уступала ему по численности живой силы. Численность артиллерии сторон была примерно равной, но следует учесть больший уровень моторизации немецкой артиллерии. [175]

Проведем мысленный эксперимент: сократим противостоящие армии до двух пропорционально оснащенных отрядов. При примерно равном количестве артиллерии (8-10 орудий разных калибров) советский отряд численностью в 500 человек будет иметь два танка и один автомобиль, да еще и окажется разбросан на большой территории. Немецкий отряд, уже сосредоточенный для атаки, будет иметь 800 человек, всего один танк, но зато три-четыре автомобиля. Понятно, что исход столкновения будет решен отнюдь не танком, даже если это окажется могучий КВ…

Однако характеристики танков тоже важны, поэтому попытаемся разобраться и в них. Опять же часто приходится слышать, что против советских Т-34 и КВ немцы не могли выставить ничего, а их Pz.III и Pz.VI по боевым качествам можно сравнить разве что с Т-26 и БТ.

Увы, это далеко не так. Танк Т-26 происходил от британской машины «Виккерс-шеститонный», появившейся в 1926 году. Он был принят на вооружение РККА в 1931 году, в 1933 году получил башню с 45-мм пушкой обр. 1932/34 года (20-К), ведшей свое происхождение от противотанковой пушки 19-К. Эта же пушка, в свою очередь, происходила от немецкой 37-мм противотанковой пушки фирмы «Рейнметалл» – так что советские и немецкие танковые и противотанковые пушки калибра 37 и 45 мм можно считать «двоюродными сестрами»; они имели схожий вес, скорострельность и бронепробиваемость, отличаясь только более высоким фугасным действием 45-мм снаряда.

Этой же 45-мм пушкой вооружались танки БТ-5 и БТ-7, основанные на конструкциях американского инженера Кристи. Оба танка имели 15-мм броню, лишь на БТ-7 ее лобовая часть была увеличена до 20 мм. Однако если «пехотный» Т-26 с его 90-сильным двигателем развивал скорость 35 км/ч по шоссе и 15 км/ч по проселку и имел дальность хода 170 км, то колесно-гусеничный БТ был крейсерской машиной – с двигателем от 365 до 450 л.с. он даже на гусеницах легко мог давать по шоссе 50 км/ч, а по проселку – до 35 км/ч. Увы, на испытаниях 1940 года немецкий Pz.III, обладая формально более слабым двигателем (320 л. с.), обогнал и Т-34, и БТ-7. Стоит упомянуть, что в приказе НКО СССР от 11 декабря 1938 года о боевой и политической подготовке войск на 1939 год рекомендовалось довести среднюю маршевую скорость движения батальонов БТ до 20 км/ч, а остальных машин (то есть Т-26 и Т-28) – до 14 км/ч.

В сентябре 1939 года, во время «Освободительного похода» в Восточную Польшу советским войскам, кроме прочих трофеев, досталось два немецких танка – «двойка» и «тройка». При обстреле Pz.III из советской 45-мм танковой пушки выяснилось, что даже с дистанции в 400 метров и под углом 30° к нормали 32-мм лобовую броню немецкого танка пробивает лишь 40 % бронебойных снарядов, а при большей дистанции или более остром угле попадания они отскакивают либо уходят в рикошет. Специалисты НИИБТ полигона пришли к выводу, что «немецкая цементованная броня толщиной 32 мм равнопрочна 42–44 мм гомогенной броне типа ИЗ». [176]

Таким образом, 45-мм пушки советских танков могли быть опасны лишь для 15-мм брони немецких Pz.I и Pz.II. Даже «чешский» 38 (t), начиная с модификации E уже имел 50-мм лобовую броню, поэтому был неуязвим для «сорокапяток» на дистанциях от полукилометра и более. Зато броня Т-26 и БТ пробивалась всеми немецкими пушками, начиная с 20-мм автомата KwK 30, бронебойный снаряд которого с расстояния в 300 метров «брал» 25 мм. Поэтому для машин БТ главной защитой оставалась скорость и маневренность, а для Т-26 защиты не было вообще – к 1941 году эти машины безнадежно устарели. Спасти их могло лишь экранирование, увеличивавшее вес до 13 тонн и окончательно «съедавшее» и без того не блестящие ходовые характеристики.

Более того, даже новейший Т-34 не мог чувствовать себя надежно защищенным. Подкалиберный снаряд новой немецкой 50-мм противотанковой пушки Pak 38 (в танковом варианте – KwK 38) на расстоянии 500 метров прошивал 78 миллиметров гомогенной брони, обычный бронебойный снаряд – до 50–60 мм. Правда, таких пушек у противника полка было не очень много – по шесть в каждой пехотной дивизии [177] и по 9 – в танковой дивизии. [178] Однако к концу июня немцы успели перевооружить этими пушками большую часть своих Pz.III. По крайней мере, порядка половины подбитых в бою КВ приходится именно на долю 50-мм пушек. [179] А кроме них, имелись еще 105-мм пушки (не путать с гаубицами этого же калибра), и наконец, знаменитые 88-мм зенитки. Последние состояли на вооружении исключительно «Люфтваффе» и придавались полевым войскам лишь в оперативное подчинение. Как ни странно, в плане противотанковой борьбы эта прихоть Геринга оказалась исключительно полезной – «флаки» не распылялись по подразделениям, а подчинялись дивизионному начальству и в любой момент могли быть выброшены на танкоопасное направление. Не стоит забывать, что вся описанная выше артиллерия у немцев была моторизована и поэтому отличалась высокой мобильностью – чем не могла похвастаться артиллерия советская.

Подытожим сказанное. Немецкие танковые дивизии 1941 года являлись отлаженным инструментом маневренной войны, способным захватить территорию и удерживать ее до подхода моторизованных, а затем и пехотных подразделений. При этом немецкие танковые соединения были способны эффективно бороться с большинством советских танков, используя как танковое, так и противотанковое вооружение. В принципе столкновений с боевыми машинами противника немецкие танкисты стремились избегать: вплоть до 1943 года противотанковая оборона в вермахте возлагалась на пехотные части и истребительно-противотанковые дивизионы. Однако это было вызвано не осознанием немцами уязвимости своих бронированных машин, как принято считать, а всего лишь стремлением более эффективно использовать танки для свойственных им задач в другом месте.

Напротив, советские танковые дивизии могли наносить мощные удары – но даже в случае успешного наступления не имели возможности установить контроль над захваченной территорией и организовать надежную оборону на занятых рубежах без поддержки стрелковых соединений. Танковые дивизии, оснащенные старой бронетехникой (а таких все еще было большинство), были не в состоянии бороться с немецкими машинами Pz.III, Pz.IV и StuG.III, которые составляли около половины бронетехники противника. В то же время даже новейшие советские «тридцатьчетверки» оставались достаточно уязвимыми для немецкой танковой и противотанковой артиллерии. Единственной машиной, качественно превосходящей все немецкие аналоги, оставался КВ. Увы, это была в чистом виде машина прорыва, а не маневренной войны; по технике своего применения КВ слабо вписывался в существовавшую к 1941 году концепцию действий механизированных частей РККА.

Таким образом, затратив огромные силы и средства на создание танковых армад, советское руководство получило громоздкие несбалансированные соединения, мало пригодные к выполнению реальных боевых задач. Современные историки сплошь и рядом повторяют ошибку руководителей Красной Армии конца 1930-х годов – забывая, что царицей полей все-таки является пехота, и никто другой. При наличии соответствующих средств пехота может более или менее успешно бороться с танками – а вот танки совсем не предназначены для уничтожения пехоты! Танками можно и должно совершить успешный маневр и дезорганизовать оборону противника, но задача по уничтожению разгромленного врага все равно ляжет на стрелковые части.

А для подготовки стрелковых частей Красной Армии, придания им должной мобильности ни времени, ни средств уже не хватило. Их и не могло хватить – все-таки Советский Союз позже начал мобилизацию, а в промышленном плане значительно уступал Германии. Но даже в вермахте число подвижных соединений определялось не желанием АБТУ и НКО, а наличием нужного количества автотранспорта. Забыв теоретические разработки конца 20-х годов и не имея должного практического опыта, руководство РККА погналось за химерой и потратило силы не слишком-то могучей советской промышленности на постройку огромного количества танков, игнорировав прочие боевые транспортные средства. Когда же танковый парк 30-х годов устарел, все началось по-новому…

И уж совсем плохо обстояло дело со средствами связи и управления подвижными соединениями и с обученным командным составом для них.