Е. Яконовский[110]

КАРГАЛЛА[111]

В конце августа горел форштадт Оренбурга. Было сухо, и сильный ветер гнал из степи туркестанский песок. Дым заволакивал город. Не помню, как мы узнали, что солдаты гарнизона отказались идти тушить пожар, помогать казацкой «гидре».

В форштадте жило много наших товарищей из местных, и мы, всей первой ротой, пошли тушить пожар. Заправив белые брюки в сапоги, вооружившись чем попало: лопатами, кирками, просто цигелями от кроватей. Форштадта не спасли, конечно. Он сгорел дотла. Это было первое наше выступление, пока еще мирное, но в нем первый раз коллективно выразился тот дух, с которым несколько месяцев спустя цвет русской молодежи взялся за винтовку.

Вернувшись с каникул, мы нашли много нового. Официально мы не были даже кадетами, а какими?то гимназистами Военного ведомства — даже не «военными гимназистами», как при Александре II, а просто «подведомственными». Роты назывались «возрастами», строевые занятия были отменены, и даже в столовую мы ходили «поклассно». Форму пока не трогали, должно быть из экономии, но уже говорилось о снятии погон, кокард и прочих воинских отличий. Вместо Педагогического комитета был образован Педагогический совет, в который вошли выбранные «делегаты» трех старших классов. Воспитатели назывались классными наставниками, и их по возможности заменили штатскими. Мое первое отделение пятого класса подполковника Г. К. Чердилели [112] попало нашему историку, прекрасному педагогу и твердому патриоту, Григорию Семеновичу Хрусталеву. Конечно, вначале мы в какой?то мере распустились. Но длилось это недолго: до Корниловского выступления, в конце августа. Тогда мы сами, кадеты пятого и шестого классов, обратились к седьмому с просьбой заменить привычный для нас авторитет, вдруг исчезнувший, оставив за собой пустое место.

На далекой от центров Туркестанской границе всероссийские события отражались с опозданием. Корнилов со своими сподвижниками был уже в Быховской тюрьме, когда, в свою очередь, заволновался Оренбург.

Так как мы не были больше кадетами и не производили строевые занятия, наши берданки хранились под замками где?то в подвалах корпуса. Не помню, как это началось и какова была непосредственная причина нашего кадетского «бунта против правительства», как писали потом эсеровские газеты, но всей ротой мы носились по подвалам и чердакам корпуса в поисках берданок, а бывшие воспитатели и «классные наставники» попрятались, как и распущенная солдатня, наводнившая корпусные службы после революции. Мы носились по лестницам и коридорам за нашим фельдфебелем Юзбашевым, ставшим с этого дня нашим молчаливо и единогласно признанным начальником.

Берданок мы не нашли, но против корпуса неуклюже выстроился пехотный батальон. «Сознательные товарищи», которых — вот уже полгода — нужно было упрашивать каждый раз, чтобы вывести на занятия, по–видимому, с охотой пошли разоружать «буржуазную гидру». Офицеры стояли у них на ротах и взводах. Из окон третьего этажа мы им кричали: «Офицера, что же вы не приказываете вашей сволочи стрелять?» Кажется, только тогда вмешалось наше бывшее начальство. Солдат в корпус все?таки не пустили, и берданки выносились на улицу корпусной прислугой. По–видимому, она и предупредила местный Совет. С этого дня мы самовольно начали строиться ротным строем по ранжиру и превратили уроки гимнастики в строевые занятия.

Странная была жизнь в Оренбургском Неплюевском корпусе после Корниловского выступления. Вставали в семь вместо шести под какой?то колокольчик, заменивший барабан и горниста. Утренних занятий не было, как не было и определенной формы: можно было надеть гимнастерку или бушлат, сидеть на уроках в мундире, оставаться в освещенных классах после 9 часов вечера. В городе нас часто задевали, по вечерам вокруг корпуса бродили банды хулиганов, в надежде встретить и избить запоздавшего из отпуска кадета. В театре «интеллигентная молодежь» встречала нас ироническими возгласами и взглядами. Приходилось иногда пускать в ход кулаки. В сентябре на Урале, совсем недалеко от 2–го корпуса, после футбольного матча, в котором одна из лучших в то время кадетских команд — команда 2–го Оренбургского корпуса — жестоко «наложила» местным гимназистам, раздосадованное хулиганье бросилось на не очень многочисленных присутствовавших на матче кадет. Избивали, срывали погоны, кое–кого бросили даже в Урал. Вмешаться и помочь было некому. Досталось и нескольким присутствовавшим неплюевцам. Мы ответили чисткой «Собачьего сада», как назывался небольшой парк рядом с корпусом, полный вечерами оренбургским хулиганьем, влюбленными парочками и пьяными солдатами. Здесь?то и организовывались нападения на отдельных кадет.

Вооруженная цигелями от кроватей, первая рота спустилась бегом по парадной лестнице так быстро и внезапно, что бедный дежурный «надзиратель» (в этот день дежурил наш симпатичный француз Гра) не успел раскрыть рта. Только минут через десять полковники Рацул и Азарьев [113] появились в освещенной парадной двери. Бедные старые русские офицеры были совершенно растерянны. Не звать же им было распушенную революционную милицию. К счастью, их даже не пришлось «уговаривать». Чистка произошла молниеносно. Хулиганы и их подруги в панике бросались к заборам, влезали на деревья, бросались на землю, пользуясь кромешной темнотой. Но многим все же досталось. Кое–кого удалось даже выпороть толстыми железными прутьями. Инцидент остался без последствий, — во всяком случае, во внутренней корпусной жизни. Директор корпуса генерал–майор Пузанов прекратил начатое было расследование, а со стороны жалоб тоже не было.

Октябрьские события дошли до Оренбурга с опозданием и в неправильном освещении. По оренбургским эсеровским газетам выходило, что петербургское восстание большевиков только неприятный и неожиданный инцидент и что скоро, на днях, может быть завтра, войска революционной демократии войдут в столицу со своим Главнокомандующим во главе. Как ни не любили в военной среде Керенского, все же ему искренне желали успеха в этом предприятии.

Все это кончилось очень скоро и очень плохо. Оренбург всколыхнул слух о больших потерях (их, конечно, преувеличивали) Оренбургской сотни под Пулковом и о неудаче похода генерала Краснова. Оренбургский атаман — молодой и энергичный полковник Дутов [114] — немедленно разоружил и распустил по домам солдат запасных полков и взял на себя полноту власти от имени Оренбургского казачьего войска. Местные большевики временно затихли. К несчастью, прибывающие с фронта Великой войны были почти также разложены, как и пехота. Очень скоро выяснилось, что в случае военных действий рассчитывать на казаков не приходится. А тем временем белый Оренбург все теснее и теснее зажимался между красной Самарой и красным же Ташкентом. Хотя до декабря месяца никаких боевых действий не происходило и поезда на Ташкент свободно проходили через город, было ясно, что так продолжаться долго не может. Красные заставы занимали станцию за станцией без всякого сопротивления — уже совсем близко подходили к Оренбургу. В это время к нам в корпус попала небольшая группа кадет 2–го корпуса. [115] Они рассказывали нам, как чернь срывала с кадет погоны в дни юнкерского восстания и бросала кадет в воду. Прорывались к нам так же небольшими группами ярославцы, аракчеевцы [116] и симбирцы. Их корпуса были также разгромлены и разогнаны новой властью. Их искали по вагонам, выбрасывали на полном ходу с поездных площадок.

Каждый день приносил что?то новое, всегда плохое. 17 декабря поезда стали. Со стороны Самары и Бузулука на Оренбург наступал красногвардейский отряд инженера Кобозева, поддержанный матросами. Одновременно ташкентские большевики подошли к Илецкой Защите. Город был взят между двух огней. В распоряжении полковника Дутова было несколько слабых добровольческих отрядов эсеровского толка и отдельных казачьих сотен, тоже из добровольцев, довольно низкой боеспособности. Все же первое наступление Кобозева было отбито благодаря посылке на фронт пехотного и казачьего училищ.

Утром 17 декабря наш вице–фельдфебель Юзбашев построил первую роту, полковник Рацул поздоровался, молча прошел по фронту и вышел из ротного помещения. Старик благословил своих кадет.

От корпуса до казачьего училища довольно далеко. Шли гимнастическим шагом, и бедный четвертый взвод еле поспевал. Оружия с нами не было никакого, но в пустынном, омертвевшем городе мы не встретили ни друзей, ни врагов.

Помню, как восторженно встретили нас юнкера. Только что одна сотня ушла под Бузулук, а оставшиеся сбились с ног от патрулей и караулов. С этого дня Неплюевская рота взяла на себя все внутренние караулы училища, превращенного Дутовым в арсенал. Подходило Рождество. Об отпуске и доме, о веселых рождественских базарах и балах нечего было и думать, хотя под самый сочельник красные отошли на Бузулук и даже открылось железнодорожное сообщение. Мы вернулись в корпус. Разъехались только уральцы: прямо степью на Илек и дальше по своим станицам. Ушли в отпуск местные оренбуржцы. В первой роте оставалось больше 30 человек. Зато казачье училище отблагодарило нас за неделю патрулей и караулов, вооружив нас трехлинейными винтовками. Их торжественно водрузили на их законное место под ключ, и седьмой класс спешно начал учить бывших «гимназистов» ружейным приемам.

Корпусной праздник Оренбургского Неплюевского корпуса празднуется второго января. Дата не очень удобная в нормальное время, так как даже в далеком Оренбурге больше половины кадет обыкновенно разъезжалось. На этот раз волей–неволей мы были гораздо многочисленнее.

Как всегда, бал происходил в спальне первой роты, и, совсем как раньше, играло два оркестра: наш кадетский и знаменитый на всю Россию симфонический оркестр Оренбургского казачьего войска. Приглашены были старшие классы Оренбургского института, юнкера обоих училищ и много офицеров. Классы были превращены в традиционные китайские, персидские и т. п. комнаты–гостиные. Был крюшон, пирожные, бутерброды. Последний бал в истории старого и славного корпуса, девяностый выпуск которого должен был состояться через несколько месяцев. Сейчас все это кажется невероятным. В осажденном городе люди, которым новая власть обещает только смерть и исчезновение, танцуют под звуки «Дунайских волн» и «Березки». Красивые, с голубыми лампасами казачьи формы, черные мундиры кадет и белые пелеринки институток… Как будто бы в Петербурге не бросали кадет в воду и товарищ Кобозев [117] не готовился в своем Бузулуке к новому нападению на казачью контрреволюцию.

На следующее же утро, 3 января, красные повели новое наступление на Оренбург.

Стояла суровая уральская зима. Снежная и морозная. Каждый день новая станция падала в руки красных, теснивших слабые добровольческие отряды. Все яснее становилось, что в своей массе казачество защищаться не желает и не будет.

Вот уже меньше ста верст осталось Кобозеву до Оренбурга. Слава Богу, глубокий снег мешает ему продвигаться скорее. Война ведется по железнодорожной линии, и обе стороны подвозят свою пехоту в эшелонах, прямо в стрелковую цепь. 7 января, конечно, никто из отпуска не вернулся. Уроки не начинались, и мы продолжали спать в классах. Кадеты нервничали. Однажды днем, внизу, в вестибюле, шум и громкие голоса. Неизвестный военный без погон, хорошо одетый, с худым и красивым лицом, что?то с жаром говорит. Спускаемся почти всей ротой. Мало ли что бывает. «Кадеты, я левый эсер, но я порвал с этой с…. Чего вы ждете? Кобозев будет завтра в городе, и его матросня вас всех перережет, как цыплят. Идите в мой отряд». Левый эсер волнуется, убегает. Он, конечно, начал с психологической ошибки — с «левого эсера», но положение таково, что кадеты готовы идти за кем угодно, лишь бы не дать себя «зарезать, как цыплят». Полковник Рацул вмешивается. Вежливо выпроваживает гостя, но на следующее утро целая группа наших кадет исчезает. Пошли, значит, «в левые эсеры».

Раздаются голоса: нужно выступать всей ротой.. но куда и с кем… Волнение достигает высшей точки, когда 12–го утром мы узнали, что вчера, под станицей Сырт, наша группа понесла первые потери. Кто?то убит, есть раненые. Помню, что я очень волновался за моего брата Андрея, ушедшего на фронт. С другой стороны, станица Сырт — меньше чем в 50 верстах от Оренбурга.

Вечером нам привозят раненого. Это Миша Пискунов — шестого класса. Убит семиклассник Михаил Кулагин. Убит в цепи, пулей в грудь. Наш фельдшер омывает его в мертвецкой, рядом с часовней. Тело оттаивает, делается снова гибким. Из рваной раны в груди выходит кровавая пена. «Пробито легкое, — говорит фельдшер, — ну и замерз потом в снегу». Но все равно, «рана смертельная», утешает он кадет. Бедный Миша Кулагин. Тонкий и нежный, как девочка. Шестнадцать лет.

Хоронили его 14–го, на Военном кладбище, с исключительной торжественностью. Нужно пройти через весь город и почти целиком главную улицу. Первая рота со своими новенькими трехлинейками. На взводах кадеты, т. к. из воспитателей в строю один полковник Рацуль. Директор и остальные только присутствуют. Медленная процессия огибает генерал–губернаторский дворец, выходит на Николаевскую улицу. Оркестр играет «Не бил барабан…». Марша Шопена разучить не успели. В этот день весь город на улицах. Люди стоят шпалерами. Молчат. Слава Богу, нет хоть враждебных выкриков. То ли боятся винтовок, то ли просто стыдно еще. Ведь гражданская война только начинается здесь, на далекой туркестанской границе. На кладбище речи. Какой?то штатский в пенсне говорит, что Миша Кулагин погиб за Родину и (он поколебался).. и за… революцию. Мы молчали только потому, что были в строю. Три залпа. Первые три залпа Неплюевской кадетской роты, которая родилась здесь, сейчас, у свежей могилы Михаила Кулагина. Усталые и озябшие, но все же равняясь и печатая шаг, возвращаемся в корпус. Сегодня белые отряды отошли к станции Каргалла, что только в двадцати пяти верстах от города. На юго–востоке красные в Илецкой Защите.

Пятнадцатого утром, вся рота собирается в одном из классов. Пришел сын нашего историка, прапорщик Хрусталев. Он прошлогоднего 89–го выпуска и недавно окончил Павловское училище. Восемнадцать лет. «Ребята, если мы не поможем, завтра большевики будут в Оренбурге. На фронте двести человек. Вас просит командир Добровольческого батальона, через меня. Я и Миллер — командуем ротами. (Миллер того же 89–го выпуска, но он еще не офицер, так как он Николаевского училища, а не Павловского, где курс длиннее. Эти два училища наши традиционные, в особенности Николаевское, в сотню которого шло много наших кадет. Он тут же, в кавалерийской шинели и алой бескозырке).

«Не ставьте «Отца» в неудобное положение. Не уходите целой ротой и строем, — продолжает Хрусталев. — нужно быть самое позднее через два часа в казармах запасного полка, около вокзала».

Менее чем через час мы были все в сборе. Мне пришлось воевать с Юзбашевым — мне не было пятнадцати лет. Но ведь я был в первой роте, на самом законном основании, в ней четвертый взвод — такой же строевой, как и первый. Нас спешно одели. Ватные куртки, штаны, бараньи полушубки, валенки, папахи. До вокзала шли в кадетских фуражках. Первый раз запели ротой уже дошедшую до Оренбурга песню:

Смело мы в бой пойдем За Русь Святую.

Был солнечный, морозный день пятнадцатого января восемнадцатого года, один из последних дней белого Оренбурга. Об этом мы даже не думали. Не могло же быть, чтобы мы, с нашими старшими друзьями юнкерами, не отбросили банды Кобозева обратно к Самаре. А там Корнилов и Алексеев двинутся с Дона и разгонят большевиков.

До Каргаллы ехали час в отопленных и хорошо оборудованных теплушках.

Вот она, Каргалла, маленькая станция в Оренбургской степи. Здесь когда?то бродили шайки Пугачева и проходили на рысях гусары Михельсона. Кругом белая бесконечная степь. Далеко, в стороне большевиков, вправо от одноколейной железнодорожной линии — дымки большой деревни. Это Поповка, и в ней — большевики. Дымок на линии — их эшелон, а может быть, бронированная площадка, такая же как и наша, что стоит на путях. На станции сотня казачьих юнкеров и роты две эсеровских добровольцев.

Эсеровские добровольцы (они ходят без погон и называют себя отрядами Учредительного собрания) величают друг друга «товарищами». Пытаются так называть и нас. Дело чуть не доходит до драки, а связиста из штабного вагона выкидывают из купе. Даже не мы, а дежурный офицер, бывший кадет 2–го корпуса. Их офицеры, они в погонах, приходят с извинениями. Слово «товарищ» у них было будто бы в обращении всегда и употребляют они его не в политическом, а в «обиходном» смысле.

Славно поели жирного солдатского кулеша, и, как настоящим солдатам, нам выдали по полстакана водки. Вечером в двух вагонах кадетскую роту передвинули к железнодорожной будке, в двух верстах от станции.

Сменяем в заставе офицерскую роту. Застава в полуверсте от будки, в снеговых окопах, по обеим сторонам железнодорожного полотна. Там на всю ночь остается одно отделение. Спим в большой землянке, — рабочих казармах, на нарах. Печь больше дымит, чем греет. На дворе градусов двадцать мороза. Каково, должно быть, нашим в заставе. Овощные консервы. Промерзший хлеб. Под утро Хрусталев сменяет в заставе Миллера с его отделением. Приходят замерзшие, но бодрые. У большевиков все тихо, только где?то очень далеко слышны паровозные гудки. Должно быть, в самом Сырте — верст 10 или 12 впереди. В Поповке, что почти на фланге заставы, только лают собаки. С этой стороны позицию защищает глубокий снег.

Утро шестнадцатого января. День обещает быть таким же солнечным и морозным, как и вчера. Грели чай на плохо горящей печке. Слава Богу, оттаял хлеб. Первое отделение третьего взвода готовится идти в заставу, в подкрепление. На Оренбургском фронте воюют только днем.

Было часов девять утра, когда со стороны заставы послышалась частая ружейная стрельба и почти сразу разорвался первый снаряд. Вошел в дело приданный нам пулемет.

— Ведите всю вашу роту, прапорщик, — распорядился капитан — начальник участка. — Вы — на Каргаллу, бегом с донесением, — повернулся он ко мне.

Трудно бежать в тяжелых валенках по шпалам. Станционные здания, с дымками паровозов на путях, никак не хотят приближаться. А сзади — бой разгорается, и мне видно с полотна, как ложатся, совсем близко от нашей будки, снаряды.

Из Поповки показалась стрелковая цепь. Черные муравьи на белом фоне. Отсюда, за две версты, кажется, что они не двигаются. Их цель, по–видимому, обойти нашу позицию справа. С Каргаллы их цепь, конечно, видят, и вот красивым барашком рвется первая шрапнель нашей бронированной площадки. От меня, с высокой насыпи полотна, все видно, как на ладони. Сзади, где железнодорожный, прямой как стрела путь исчезает в белой дали — тоже дымки и темнеет большевистский бронепоезд.

На станции добровольческие роты уже грузятся и юнкера седлают коней. Они постараются обойти красных на нашем левом фланге, но — снег их остановит…

Паровоз, прицепленный сзади, толкает пять теплушек с добровольцами. Я примостился на подножке паровоза. Холодно, светло, весело и жутко. Там, в стороне Сырта, перестрелка принимает характер настоящего огневого боя. Пули уже посвистывают около будки, у которой разгружаются добровольцы. Одна из их рот разворачивается пол–оборотом направо против цепи, вышедшей из Поповки, и медленно начинает продвижение, утопая в глубоком снегу.

Наших нет никого. Даже дневального около наших вещевых мешков. Дневальный (это мой одноклассник Доможиров) сбежал «на фронт». «Фронт» был в полуверсте, и идти «на фронт» можно было только по полотну железной дороги.

— Идите осторожно, — напутствовал меня начальник участка, — ниже полотна, если сможете.

Но ниже полотна лежал глубокий снег с подмерзшей корочкой, дающей ему обманчиво солидный вид. Два–три раза я провалился по пояс и в конце концов взобрался на насыпь. Я как?то не сразу сообразил, что то, что свистит и мяукает в воздухе или со стеклянным звоном бьет по рельсам, — это и есть пули, которые убивают людей. Но, поняв это, я до первой крови не мог вообразить, что они могут убить или ранить. Потом я много слышал и пуль, и снарядов и знал, что значит их жужжанье и мяуканье, и относился к ним как относятся все: боялся и старался, по мере возможности, не показывать, что я боюсь. Удавалось это, конечно, «по–разному», но в это утро, шестнадцатого января восемнадцатого года, я спокойно шел по железнодорожному полотну Самаро–Ташкентской железной дороги, под жестоким ружейным и пулеметным обстрелом.

Вот, наконец, вправо от полотна, перпендикулярно к нему вырытый в снегу окоп. Красно–черные фуражки — Неплюевская рота. Солнце заливает окоп, повернутый на юго–восток своим профилем. Над ними свистят те же пули, которые свистели только что на насыпи. Кадеты сидят, покуривая выданную вчера махорку. Винтовки прислонены к брустверу. В амбразуре — пулемет. Мы не стреляем. Впереди, шагах в восьмистах перед нами, лежит «их» цепь. Все в черном, должно быть, матросы. Это мне рассказывают, т. к. цепи почти не видно: она зарылась в снег. Когда матросы поднимаются и пытаются сделать перебежку, Хрусталев поднимает роту и делает два–три залпа. Говорят, что успех потрясающий, и цепь зарывается снова. Конечно, сильно помогает пулемет. Все же они продвинулись шагов на пятьсот, но, как объясняет Хрусталев, нужно было их подпустить поближе, для большей меткости огня.

Справа, у Поповки, большевистская цепь отходит, а добровольцы приближаются к деревне.

Красный бронепоезд пытается нащупать нас из своей пушки. Но им так же нас не видно, как и мы не видим их цепи. Только головы, когда стреляем залпами. Уже за полдень. Едим мерзлый хлеб и вкусные мясные консервы под свист пуль и иногда близкие разрывы снарядов.

Вот по насыпи прошла наша броневая площадка, привлекая на себя огонь красной артиллерии. Целая очередь падает совсем близко от окопа, засыпая нас снегом. К счастью, снаряды «глохнут» в снегу и не дают осколков.

Бой оживляется. Все чаще и чаще поднимает Хрусталев свою роту к брустверу. За красной цепью, вне достижимости ружейного огня, останавливается эшелон. Виден как на ладони паровоз и красные вагоны, из которых высыпаются люди и двигаются густыми цепями на поддержку матросов.

Матросы снова поднялись и идут перебежками. Между залпами «Беглый огонь!» — командует прапорщик Хрусталев. «Миллер ранен!» — кричат с правого фланга. Наш тонный юнкер идет вдоль окопа, побледневший и со стиснутыми зубами, поддерживая левой рукой правую, которую заливает кровь. Кровь на снегу окопа и на бруствере. Вот она, первая кровь. Для Неплюевского корпуса, увы, она не первая.

Почти сразу после ранения Миллера убит пулей в лоб один из офицеров–пулеметчиков.

«Рота… пли. Рота… пли», — командует Хрусталев. «Веселей, ребята, веселей». Он боится, что этот первый в кадетском окопе убитый плохо подействует на его молодых солдат.

«Рота… пли. Беглый огонь». Матросы не просто останавливаются, а убегают. «Рота… пли». Винтовки накаляются. «Ур–р-ра… Рота… пли».

Пули продолжают петь над окопами, но уже не в таком количестве и не такие меткие.

Вот капитан, начальник боевого участка, спокойный, молодой еще офицер. «Славно, однокашники, славно. Я сам воронежец. Приятно за своих». Оказывается, мы только что отбили сильную атаку. Снег нам, конечно, помог, но и без снега мы ее отбили бы, только несколько лишних раз скомандовал бы прапорщик Хрусталев: «Рота… пли», да сильнее бы кричали «Ура!».

Еще несколько раз пытаются подниматься красные цепи, но — почти немедленно — зарываются в снег.

Короткий зимний день на склоне. Синие тени ложатся в окоп, и холод начинает пронизывать до костей. С той стороны красные начинают грузиться в эшелоны. «Едут спать в Сырт», — шутят знатоки «железнодорожной» войны. Мы тоже скоро на Каргаллу.

Нас оттягивают к будке еще засветло. Редкие уже пули свистят над полотном. Идем гуськом, поддерживая дистанцию шагов в пятнадцать. Это, пожалуй, самый жуткий момент за сегодняшний день. Ранен в мякоть ноги Доможиров. Упал на шпалы и пытается подняться. Его ведут под руки два кадета. Ранен в щеку Мишка Дубровский. И он, и Доможиров моего первого отделения пятого класса. На этом кончаются наши потери. В строевой роте Неплюевского корпуса за день три легко раненных. Это свои. Убит прапорщик–пулеметчик. Все атаки отбиты, и, судя по поведению красных цепей, потери с той стороны несоизмеримо больше.

У железнодорожной будки нас ждет для смены офицерская рота. Сейчас она пошлет заставу в наш славный снеговой окоп, заваленный пустыми гильзами и политый кровью.

Снова теплушки и Каргалла. Только теперь, вечером, чувствуется, насколько мы устали. Что?то наспех едим и ложимся вповалку вокруг пылающей печки. Свирепый ночной мороз проникает в теплушку. Тепло только у печки. Не помогают ни полушубки, ни валенки. Ночью наши вагоны катают по путям. Все время гремят буфера, и толчки мешают спать. Просыпаемся утром в Оренбурге. В чем дело? На отдых. После одного дня. Не может быть. Должно быть, генерал Пузанов настоял на нашем возвращении в корпус.

Строимся, чтобы идти в казармы запасного полка. Третьего дня мы выглядели очень красочно в новеньких желтых полушубках. Плохо отделанная кожа не выдержала снега и жара раскаленной печки. Полушубки покоробились и почернели. Лица усталые от двух полубессонных ночей и двух дней на жестоком морозе.

Снова запели: «…Смело мы в бой пойдем…» Только в казармах, когда мы пили чай из жестяных солдатских кружек, обжигая с непривычки пальцы и губы, Хрусталев сообщил нам ошеломляющую новость: атаман Дутов решил оставить город. Большевики уже, должно быть, в Каргалле, которые белые оставили еще ночью, по приказе из Оренбурга. Со стороны Туркестана — красные у ворот города. Сил нет. Всего, считая офицеров, юнкеров, эсеровских добровольцев и нас, кадет, у Дутова — не более полуторы тысячи человек. Это на два фронта и для поддерживания порядка в глухо волнующемся городе. Атаман уходит с казачьими отрядами и юнкерами на северо–восток, к Верхне–Уральску, чтобы оттуда организовать новую борьбу. Добровольческие отряды уходят в Уральскую область, где власть еще в руках атамана.

Сегодня вечером город будет оставлен, и завтра большевики в него войдут.

«Кто куда, ребята». Сам Хрусталев и раненый Миллер идут в Уральскую область. Часть оренбуржцев решает идти с атаманом, местные остаются в городе. Человек сорок иногородних идут с Хрусталевым и Миллером, в том числе брат и я.

Я пошел в корпус взять кое?что из вещей, — не доходя встретил полковника Азарьева. Старый полковник спешил в казарму, задыхаясь от астмы. Не дал мне стать во фронт. Я знал, что ему нужно. «Убитых нет, господин полковник. Только три раненых». — «Кто? Тяжело?» Я успокоил старика, и он так же быстро продолжал свой путь к Казармам. Корпус пустой и осиротелый. Не видно даже младших кадет. Их, наверное, не выпускают из рот. Мы уйдем, а завтра придут большевики, и некуда спрятать полтораста мальчиков, что остались в стенах корпуса. Может быть, поэтому наши ротные командиры только молча нас благословили. Завтра они снимут погоны, которые мы не сняли, и будут унижаться перед людьми Кобозева, чтобы спасти этих полутораста детей. Ведь не вести же их к Уральску, по голой степи и двадцатиградусному оренбургскому морозу. Остается распустить старших и взять на себя ответственность за караулы в училище, за Сырт, за торжественные похороны Кулагина и за вчерашний бой.

В первой роте ни души. Даже Пискунов уехал куда?то на извозчике из лазарета. В последний раз вижу свой класс. В парте еще остатки позавчерашней булки, на стене снова повешены найденные на чердаке портреты Императорской Фамилии.

Мрачный дядька второй роты, которого все с незапамятных времен зовут Паном, брюзжит под нос. Он очень стар и не совсем понимает, что происходит. «Что это за манера в классах спать? Никогда этого не было. Давно уже уроки начаться должны. Ведь вот уже семнадцатое января. Дисциплины нет. Да, что с вами говорить. Вы — первая рота, скоро в офицеры, нас, стариков, не слушаете». У него рукав в золотых шевронах, на носу трясутся очки. «Прощай, Пан». В пятнадцать лет не верится, что я больше никогда не увижу Оренбурга и не войду в свое отделение. Все кажется мне очень простым и разрешимым. Через две недели Корнилов их прогонит и нам пришлют телеграммы на дом. А сейчас нужно спешить к Корнилову, пока не поздно.

Из Уральска в Саратов. Там нет моста, и поезд грузится на «ферри–бот». Это страшно интересно, совсем как в Японскую войну, когда не существовало Кругобайкальской дороги. Из Саратова в Балашев, оттуда в Лиски. Здесь начинает щемить сердце — от Лисок уже одинаково близко и к дому, и к Корнилову.

Ну, увидим, что делать в Лисках.

Прощай, Пан, до свидания первое отделение пятого класса. Жаль, что нет никого из воспитателей, чтобы рассказать про Каргаллу.

Снова казарма запасного полка, Хрусталев и знакомые, ставшие родными за долгие годы лица.

Деятельно готовимся к выступлению. Опять новые полушубки. Учат накручивать солдатские портянки. Трудно и занятно. Взять с собой валенки и рукавицы — идем ночными переходами. Не отставать — в степи много волков. Волки страшнее большевиков. Должно быть, из?за нянюшкиных рассказов. А большевиков мы видели вчера. Черные прыгающие фигурки на белом снеге. «Рота… пли» — и фигурки падают на снег. Смешно и не страшно. А волки едят коз и маленьких детей, а когда их много, нападают даже на взрослых, таких, как мы. Так написано в «Детях капитана Гранта» и в «Сибирочке» Чарской. Можно не успеть вложить новую обойму в «каргаллинскую» трехлинейку. Ведь на морозе пальцы плохо повинуются, а волки не ждут.

Вечером семнадцатого января восемнадцатого года остатки первой роты Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса оставили город с юнкерами и добровольцами. Всего около трехсот человек. До первой станции около двадцати верст, пешком. Оренбург замер. Фонари еще освещают странно пустые улицы с закрытыми наглухо ставнями домов. Хрустит мерзлый снег под солдатскими сапогами и глухо стучат подметки по деревянному Сакмарскому мосту. Маленькая колонна поворачивает влево, вдоль Урала, по старой Пугачевской дороге. Впереди двести пятьдесят верст голой Яицкой степи, годы жужжащих пуль и рвущихся снарядов.

«Не отставай, ребята, — озабоченно говорит вице–фельдфебель Юзбашев. Он беспокоится за маленьких — Сзади обоз — отстанешь — влезай на сани. Винтовок не бросать», — кончает он строго.

Последние домики Оренбурга остались сзади.

Спереди в лицо била степная российская пурга.

Е. Яконовский

ПУГАЧЕВСКИЕ ДОРОГИ[118]

Итак, первая попытка сопротивления белого Оренбурга кончилась оставлением города после боя у Каргаллы, 16 января восемнадцатого года. Атаман Дутов уходил с Казачьим училищем и несколькими сотнями верных казаков в сторону Верхнеуральска, к северо–востоку от Оренбурга. Добровольцы шли в противоположную сторону, к юго–западу, к уральским казакам, в надежде поднять их против ленинской власти или поддержать их, если бы они поднялись сами. Отряд этот состоял из остатков офицерских рот, Отряда защиты Учредительного собрания, Оренбургского пехотного училища и полуроты неплюевцев с прапорщиком Хрусталевым и раненным под Каргаллой юнкером Миллером во главе. Всего человек до пятисот. Поздним вечером 17 января отряд перешел Сакмарский мост и углубился в мутную от пурги степь.

Первый переход был очень тяжелый. Роты шли пешком, по глубокому снегу. Кругом завывала пурга, смерчами крутя снежные иглы. Мороз был градусов на двадцать пять. Спасали папахи и полушубки, в которые нас одели перед Каргаллой в казармах запасного полка. Отстающих подбирал санный обоз. Отстать означало верную смерть. Не говоря о пурге и морозе, кругом бродили волчьи стаи, и время от времени обозники постреливали в мутную темноту. Зато в такую ночь ни о каком преследовании не могло быть и речи. Двигались медленно, почти ощупью, всю бесконечную январскую ночь. Утром большая, еще оренбургская станица. У нас, кадет, денег нет, конечно, никаких: ни царских, ни «керенок», ни новых, выпущенных Дутовым за время блокады, — «оренбургских». Вот она, встреча с реальной жизнью… Не дымится на длинных столах чай в белых кружках и не лежит рядом с кружкой пол французской булки. В «той» жизни все это стояло и дымилось в ожидании команды «сесть»… В этой же, «настоящей», нужно было заказать и заплатить. В избы принимают в этих суровых краях, в тепле не отказывают ни собаке, ни даже киргизу. Для уральца и, может быть, в чуть меньшей степени, соседа его оренбуржца киргиз — хуже собаки. К нам относятся с недружелюбным подозрением. Если бы еще с нами был атаман… А то одни «иногородние». Еще, чего доброго, большевики идут следом. Теперь нам понятно, почему пал Оренбург и почему у Дутова, кроме юнкеров и сотни–другой «Стариков», не нашлось защитников.

К счастью, Хрусталев уже знает жизнь «настоящую». Недаром он уже пять месяцев — прапорщик, а перед тем был юнкером. Он долго торгуется с казаками за наш чай и завтрак. Бегает по избам — мы расположились человек по восьми — десяти, и довольно разбросанно, — устанавливает связь; долго здесь не останемся из?за близости Оренбурга. Завтрак зато на славу. Спим на сене, часа три. Когда выходим после полудня, сдова начинается метель. На этот раз начальство не решается рисковать: до ближайшей, уже уральской станицы около тридцати верст, что в метель, грозящую перейти в настоящую пургу, — за вихрями снега не видно первых рядов взвода, — представляет по крайней мере пятнадцать часов утомительного марша — значит, придем в станицу глухой ночью. Колонну поворачивают через полчаса обратно. Слава Богу! Пожалуй, на этрт раз, даже при наличии нашего патронного обоза, мы не всех досчитались бы на следующее утро.

В своем начале гражданская война еще сохраняет кое–какой комфорт. Мы все тепло и однообразно одеты в полушубки, ватные штаны и валенки. На голове папаха с наушниками, на руках пехотные суконные рукавицы с одним пальцем. В теплушках под Каргаллой жарко топились печи, и даже снежные окопы, в которых мы провели день 16 января, кто?то нам заранее приготовил. Так и теперь. Хотя маловероятно, что бузулукские красногвардейцы и матросы бросятся за нами вдогонку в такую метель, все же штаб решает выступать. Для всего отряда нанимаются сани–розвальни. Не прошло и двух часов, как выступаем снова, утопая в сене. Удобно, но зато скоро делается холодно, несмотря на валенки и рукавицы. В одних санях со мной молодой кавалерийский поручик из офицерского отряда и один из нашедших у нас временный приют, кадет 2–го кадетского корпуса Лихошерстов — сутуловатый, большерукий и большеногий, как породистый щенок. Попал он в мое отделение «классного надзирателя» Григория Семеновича Хрусталева, нашего «историка» и отца нашего восемнадцатилетнего командира. Мы очень с ним подружились еще в Оренбурге и стараемся быть везде вместе. Вот и едем в одних и тех же розвальнях, хотя он первого, а я третьего взвода. Он все время шушукается с кавалерийским поручиком, и я чувствую себя обиженным. Наконец он спрашивает поручика, кивая головой в мою сторону, — а ему можно сказать? Поручик мерит меня критическим взглядом, который, как мне кажется, говорит — куда ему? это еще ребенок, — но все же снисходительно произносит:

— Ну что же, говорите.

— Мы собираемся спасать Государя, — шепотом объясняет мне мой столичный приятель. От ошеломившей новости захватывает дух. — Да, да! Из Уральска мы едем в Сибирь, организуем там отряд и освободим Государя и всю Семью. Только сейчас молчи! А ну, перекрестись, что никому не скажешь!

Я снимаю папаху и рукавицу и крещусь на тридцатиградусном морозе, под завывание уральской пурги.

Потом мечтаю, как все это произойдет. Подробности уж слишком сложны. Сначала я пытаюсь их себе представить, но уж очень все это трудно, и я от них отмахиваюсь. Начинаю с момента, когда я, именно я и совершенно один, останусь с Ним с глазу на глаз и скажу по–французски, чтобы никто нас не слышал: «Sire, nous sorames venus pour vous liberer!»

Государь улыбнется своими серыми глазами (это только для того, чтобы улыбкой не выдать нашего диалога) и скажет: «Как хорошо вы говорите по–французски, молодой человек. Вы, наверное, паж?» — «Нет, ваше величество. Я всего лишь кадет пятого класса Оренбургского Неплюевского корпуса, но мое отделение в первой роте». Тогда Государь пожалует Неплюевскому корпусу свое шефство, и мы будем носить накладной вензель. Меня же он возведет в графское достоинство. А потом я буду запросто приглашаться в Царскую Семью, подружусь с Наследником, который только на один год меня моложе, и стану когда?то, очень и очень не скоро, первым лицом в царствование Императора Алексея Второго.

Под эти мечты и под завывание метели я засыпаю. В полной темноте въезжаем в первую уральскую станицу. Название ее мне знакомо по «Истории Пугачевского бунта». Отсюда вышел Пугачев для нападения на Белозерную, которая в «Капитанской дочке» называется «Белогорской», и здесь, совсем недалеко, погиб отряд генерала фон Карра. Может быть, в какой?нибудь из этих изб пьянствовал со своим каторжным штабом безграмотный хорунжий Войска Донского, потрясший трон Екатерины?

— Не курите в избе, — предостерегает Хрусталев. — Уральцы в большинстве староверы. Нас они называют «единоверцами». Единоверцев принимают в «чистую» избу, куда не вхожи татары, киргизы и вообще мусульмане. Но все же для единоверцев существует особая посуда, которой никогда не пользуются наши суровые хозяева.

На мою беду, я брюнет, что вызывает подозрительность старика казака, нашего хозяина.

— Ты не киргиз?

— Нет.

— Не татарин?

— Нет.

— Покажи крест!

О ужас!.. Я все последнее время носил золотой крестильный крест. Совсем недавно он поломался, и я оставил его в парте среди своих вещей. Ведь через две недели нас вызовут обратно телеграммами, так как Корнилов их разгонит. Объясняю, путаясь, историю моего креста.

— А ну, прочти «Отче Наш»!

Читаю, сбиваясь от волнения, и от волнения же начинаю креститься, но старик резко меня останавливает:

— Ты перед образами, по–никониански, не осеняй себя в моем доме…

Зато он убеждается, что я не татарин и не киргиз, и в оправдание своей подозрительности говорит, что «и в Уральшком войшку есть черномазые вроде тебя». Так они, дескать, привыкли и не обижаются, когда их экзаменуют в казачьих избах по Закону Божьему. Мои спутники смеются — вот черти! Сказали бы просто все, что я православный.

За столом старик расспрашивает про падение Оренбурга. В станицу возвращаются фронтовики. Они без погон и, по–видимому, ссорятся со стариками. А вообще — даже у стариков в голове сумбур. Ленинскую марксистскую революцию понимают как сведение счетов крестьян с помещиками, в которые им, казакам, вмешиваться никак не следует. По–видимому, в этом отношении симпатии нашего хозяина на стороне революции. Также доволен он и концом войны и демобилизацией. Зато без Царя жить никак нельзя, и здесь он ругает большевиков, как ругает и молодых казаков, снявших погоны.

Спим в теплой хате, на застеленном чистыми простынями сене и выступаем рано поутру, чтобы засветло достичь Илек. До сих пор мы двигались почти параллельно железнодорожной линии Оренбург — Самара, до которой не больше 20 — 25 верст. Не будь снега и двухдневной метели, красные попытались бы перерезать нам путь. Но на всякий случай командование отряда торопится. От Илека до линии уже верст 55, и опасность нападения со стороны железной дороги в это время года совершенно исключена. Поэтому стоим в Илеке несколько дней. В маленьком городке, затерянном в Уральской степи, на полдороге между Оренбургом и Уральском, — но таком похожем на каждый русский заштатный город, на Корочу или Обоянь, на Умань или Ахтырку, с единственной гостиницей–трактиром, в котором играют «на пиво» в бильярд и можно вкусно пообедать и даже выпить, люди тоже сняли погоны. Впечатление такое, как будто бы Уральское войско старается сохранить нейтралитет в гражданской войне, и появление нашего отряда в его пределах никак не радует местные власти. Все же отряду отвели приличное помещение, казарму, служившую раньше для казачьих сборов, и мы несем собственные караулы. В трактире встречаю моего одноклассника Забродина. Он в бушлате, без погон и похож, из?за красного воротника на однобортном мундире, на гоголевского городничего.

— Ты что снял погоны, Мишка?

— Атаман приказал. — Мишка, видимо, не хочет входить в подробности и деловито целится кием в шар

На нас, собственно, погон тоже нет. Их не носят ни на полушубке, ни на ватной стеганой куртке, которые мы не снимаем. Но Мишка Забродин — в бушлате, и погоны ему полагаются.

— Нет… Ты не врешь, Мишка? — уж очень обидно за его вид консисторского чиновника.

— Я же вам говорю, что по всему войску приказ — снять погоны, — сердится Забродин. Ему, видимо, стыдно за свое войско.

И действительно, все жители Илека без погон и, что еще хуже, без кокард на фуражках с малиновым околышем.

— Чаво нам с Машквой шориться из?за погон? А так мы шами шобой живем.

Наши воинственные настроения определенно не нравятся, так как рискуют втянуть «войшко» в «шору» с «Машквой». И действительно, дней через десять приходит распоряжение из Уральска о разоружении и расформировании нашего отряда. Морально к этому мы уже подготовлены. Все надежды переносятся с близкого Уральска на дальний Ростов, на Корнилова. Поэтому спокойно сдаем оружие в атаманское правление. Лихорадочно изучаем географическую карту. До Уральска все та же пугачевская степь, и единственный способ передвижения — сани. Дальше — железная дорога на Саратов. Поезда ходят, но на станции Урбах — «граница». Там дальше «Машква» со своими красногвардейцами и, наверное, обыски в поездах. У Ртищева линия, выходит на магистраль Пенза — Балашов — Лиски и идет дальше на Харьков. Это «моя» линия, по которой я езжу шесть раз в год. Стоит в Лисках сесть в ростовский поезд, и вот уже Ростов и Корнилов. По карте кажется очень просто. Пока же Хрусталев воюет за «суточные».

Гражданская война только в своем начале, и многое еще и у нас, и, наверное, у большевиков делается по старинке. Вот и дают нам, кадетам, «суточные», как нижним чинам, хотя сани до Уральска стоят одинаково дорого для всех. В атаманском правлении ничего не хотят знать. И так уже «войшко» берет на себя расходы по «демобилизации» неказачьей части. Выручает наше командование, которому удается уговорить местный банк разменять наши «оренбургские» кредитки. Так что на «сани» нашлось.

Выехали морозным солнечным утром, разбившись на группы по пять–шесть человек.

До Уральска три дня езды. Те же казачьи избы, те же суровые и молчаливые старики, колеблющиеся между казачьим нейтралитетом и желанием навести порядок. Встречаются верховые фронтовики. Все они без погон. В избах они спорят:

— Ленин войну кончил. Чего мы против него пойдем? Это офицеры за войну.

Старики за офицеров. Во всяком случае, за своих, казачьих. Фронтовики стоят на своем:

— Вот оренбуржцы пошли за офицерами, и большевики теперь в Оренбурге, а атаман по степи шатается.

Это камень в наш огород. Вот он, Уральск. Я представлял его почему?то совсем другим. Может быть, из?за его старинного названия: Яицкий городок. Мне казалось, что он должен был быть обнесен частоколом, весь в узеньких улицах, с бревенчатыми домами. Это обыкновенный провинциальный русский город, с широкими улицами, хорошими каменными домами на главной улице, с электрическими фонарями, казенными зданиями николаевского стиля.

О нашем прибытии уже знают. На постоялом дворе, куда одни за другими приходят наши сани, уже несколько хорошо одетых дам.

— Мне одного, пожалуйста… Хрусталев обращается ко мне:

— Вот, иди ты.

Почему я первый? Должно быть, потому, что самый молодой? Ужасно обидно, но делать нечего, да и дама такая милая и чуть не плачет. Так, почти сразу после нашего приезда в Уральск, я попадаю в семью войскового старшины Уральского войска Фокина. Его младший сын — кадет Вольского корпуса. Это уже совсем хорошо, тем более что Николай Фокин даже моего возраста. Об этих суровых «волжанах» у нас в корпусах ходят самые невероятные легенды. Еще совсем недавно у них пороли по субботам (кажется, до 1907 года, т. е. до полного уничтожения телесных наказаний в российской армии). Но в других корпусах говорят, что их пороли до самой революции, что, конечно, сплошной вздор. Но вот на станции Пенза, перед приходом балашовского поезда с вагоном вольцев, запирался буфет. Это мы, неплюевцы, знаем, так как наш поезд со стороны Самары приходил на полчаса раньше. Впрочем, возможно, что буфет закрывался по какой?нибудь другой причине, но все мы с чуть преступным восхищением связывали закрытие буфета с отчаянной и лихой репутацией вольцев.

У войскового старшины тепло, уютно, хотя немного тесно. Старший сын, подъесаул, ходит дома в кителе при погонах, но выходит в шинели без погон. Атаманский приказ о снятии погон, к несчастью, не выдумка илецкога начальства.

Подъесаул, чуть–чуть снобирующий петербургским выговором, он из «Гвардейской школы», [119] жалуется на казаков, по его словам, совершенно разложенных большевистской пропагандой немедленного мира. Погоны они поснимали еще на фронте и во многих полках заставили их снять и своих офицеров.

— Атаман просто узаконил фактически создавшее положение… а вот ему носить можно, — подъесаул кивает головой в сторону брата, — так как Вольск не на казачьей земле, ну а не казачьи погоны дело не наше, а «машковское», — передразнивает он уральский выговор.

Младший Фокин очень завидует эпопее неплюевцев.

— Нас просто распустили на Рождество, как всегда, — разочарованно объясняет он наличие полного кадетского гардероба.

Кстати, он мне очень пригодился, и в первый же мой уральский вечер мы на катке, и я в желтых Вольских погонах, хотя на моей фуражке синий оренбургский кант. Даже вместо дырявых валенок на мне снова кадетские козловые сапожки. Только, к несчастью, на моей паре нет привинченных металлических пластинок для коньков.

А так хочется побегать на «Нурмисе» по гладким ледяным дорожкам под вальс «На сопках Манчжурии», который играет казачий оркестр, как играл он еще в прошлом году и пятьдесят лет назад и как никогда больше играть не будет. Но нам не дано еще этого знать. Только музыканты уже без погон.

— Хочешь покататься? — запыхавшийся, разрумянившийся Колька Фокин тянет меня в раздевалку, и меняемся сапогами.

Боже, как хорошо! Вот теперь играют «Дунайские волны». Нужно показать уральцам, как у нас бегают в Оренбурге Жду начала новой музыкальной фразы и в такт, медленно, на одном коньке выезжаю на дорожку. Руки за спину. Не сбиваясь с ритма оркестра, все быстрее и быстрее. Маленький кадет Неплюевского корпуса в последний раз в жизни катается на русском катке. Пощипывает щеки мороз, поет в ушах знакомый вальс, шипят, заливая мягким зеленоватым светом блестящий лед, керосино–калильные фонари.

Колька Фокин достает даже водку, и мы важно пьем ее в перерыве за буфетом.

Идут, одни за другими, мои уральские дни. Большинство наших осталось вместе. Живут в казачьих казармах, на казачьем пайке. Что же дальше делать? К Корнилову. Но на станции Урбах красногвардейские заставы. Говорят, что ловят оренбургских «белогвардейцев». Едва ли сможем проехать полной группой с Хрусталевым и Миллером. Кто?то должен начать.

— Поезжай ты первый, ты самый маленький

Обижаюсь ужасно — при чем тут возраст? Первым поедет самый смелый. Хрусталев вмешивается. Первым поедет тот, кого мы выберем, и из Саратова, пошлет телеграмму.

О Корнилове слухи самые разнообразные. Говорят, что он идет на Лиски. Как бы не опоздать?

Иногда очень хочется домой. Стараюсь отгонять эту сладкую мысль, позорную для ветерана Каргалльского боя.

Идем как?то с Фокиным в местный военный госпиталь, где лежит его двоюродный брат, уральский хорунжий. Одеты оба в Вольскую форму. Я в шинели с желтыми погонами и в оренбургской фуражке; он в бекеше, на которую надел погоны Вольского корпуса, и в своей фураже с желтым кантом. Проходим мрачными больничными коридорами, по которым гуляют шумными тенями худые люди в синих халатах.

— Товарищи… Снимай погоны… — Перед нами больной, по виду солдат. На чахоточном лице туго натянулась желтая кожа. Лихорадочные глаза.

— Снимай погоны… Такой закон вышел… Теперь, товарищи, свобода. — Чахоточный солдат старается быть вежливым. — Теперь все равны, товарищи.

Проходим мимо, стараясь не обращать внимания, и он долго, взволнованным голосом, кричит нам вслед:

— Снимай погоны, теперь такой закон…

Позже были годы суровой солдатской жизни, лицом к лицу со смертью, были ужасы эвакуации, радость побед и горечь отступлений, но ничто и никто не оставил такого следа в душе маленького русского кадета, как этот чахоточный солдат в Уральском военном госпитале. Солдат и последний зимний каток. В первый раз я почувствовал и осознал в этот момент, что произошло что?то непоправимое, что порвалась какая?то внутренняя нить, связывавшая судьбы моего народа, что через две недели меня не вызовут в корпус…

— Закон такой вышел. — И чахоточный солдат, имя которому легион, не хочет больше, чтобы я носил синие погоны с желтым кантом и с буквами «О. Н.».

— Едем к Корнилову! — решают окончательно в казачьей казарме.

— Сидеть здесь нечего. Чего доброго, большевики без боя будут в Уральске.

Из нашей роты осталось человек тридцать, так как оренбуржцы или вернулись домой из Илека, или будут выжидать в Уральске возможности вернуться. В казачьей казарме «иногородние». Пассажиры кадетского вагона «Оренбург — Тула». Острим по поводу изменения маршрута и медленности путешествия.

— Кто разведчиком?

Выбирают меня. Самого «маленького»… Хотя Хрусталев пытается подсластить — я и умный, и расторопный, и хладнокровный, и ловкий, и даже будущий фельдфебель девяносто второго выпуска.

Несколько дней проходит в лихорадочных приготовлениях. Одевают меня в узкую, на меня, гимназическую шинель и еле держащуюся на голове фуражку. Ужасно неприятно чувствовать себя «шпаком». Достают даже гимназический билет. Но… будущий фельдфебель девяносто второго выпуска, когда неделю спустя его поймают без билета в поезде, около Лисок… не будет даже знать своей новой фамилии. Но это потом. А теперь меня приглашают завтракать к местному купцу-раскольнику, который должен финансировать мое путешествие к Корнилову.

В богатом купеческом доме страшная смесь Замоскворечья и «Столицы и Усадьбы». Завтракаем в обшитой дубом столовой стиля нормандского «рюстик», целый угол которого занят иконами в роскошных ризах. Разговор как?то не клеится, да, кажется, хозяйские дочки вообще не имеют права говорить за столом, хотя они гимназистки старших классов. Получаю двадцать пять рублей. Целый капитал для кадета пятого класса, но, как я очень скоро убежусь, сумма явно недостаточная для моего предприятия. Гордо обещаю выслать телеграфом при первой возможности, недели через две, самое большее — три.

Солнечным морозным утром, на извозчичьих санках, меня везут на вокзал.

— Так не забудь: телеграмму из Саратова и, если можно, из Лисок.

Уславливаемся об условных выражениях. Прощай, Уральск, маленький русский город, наивные жители которого думают ценою снятия погон сохранить право играть на бильярде. Прощай навсегда, Оренбург, и трехэтажное светлое здание корпуса перед генерал–губернаторским садом, на сером высоком заборе которого рекламируется огромными буквами жигулевское пиво. Прощай, зимний каток, и прощай, старая Россия, которой не хочет чахоточный солдат и которую три долгих года будет защищать маленький кадетик.

К Корнилову я не попал. Телеграммы не выслал — в Саратове требовали на почте какой?то «мандат» (еще незнакомое тогда слово). Около Лисок какой?то военного вида тип с револьвером придрался ко мне из?за билета (его у меня не было), и я не знал своей «шпацкой» фамилии. Спасли меня неполные пятнадцать лет и деревенские бабы, наполнявшие вагон.

— Оставь мальчонка, — кричали они, — и так от вас жизни нет.

Через неделю, голодный, оборванный, в рваных промоченных валенках, я позвонил под вечер в парадную дверь нашего белгородского дома. Новая горничная, меня не знавшая (да кто мог узнать меня в этом худом и грязном оборванце?), торопливо закрыла дверь

Помню, что начал бросать камни в наглухо закрытые ставни, до которых не мог достать. Из?за ставень струился спокойный домашний свет. Там, в столовой, наверное, пили чай. Хотелось света, мамы, горячего чая.

И суровый каргаллинский солдат, неудачливый соратник Корнилова, зарылся на груди отчима, который с браунингом в руке осторожно открыл дверь. И только выдержка старого офицера остановила его палец на курке револьвера, когда вдруг серая бесформенная тень бросилась из темноты на его грудь.

И. Акулинин[120]

ОРЕНБУРГСКОЕ КАЗАЧЬЕ ВОЙСКО В БОРЬБЕ С БОЛЬШЕВИКАМИ[121]

Борьба Оренбургского казачьего войска с большевиками началась немедленно по захвате ими власти в Петрограде, Москве и других городах России, в первых числах ноября 1917 года.

Оренбургское войско, признав в свое время Всероссийское Временное правительство, советскую власть отвергло.

Получив известие о разгоне Временного правительства и захвате власти народными комиссарами, войсковой атаман А. И. Дутов издал по войску следующий приказ (№ 816, 26 октября 1917 года):

«В Петрограде выступили большевики и пытаются захватить власть; таковые же выступления имеют место и в других городах, войсковое Правительство считает такой захват власти большевиками преступным и совершенно недопустимым. В тесном братском союзе с правительствами других казачьих войск, Оренбургское войсковое Правительство окажет полную поддержку коалиционному Временному правительству.

В силу прекращения сообщения и связи с Центральной Государственной Властью и принимая во внимание чрезвычайные обстоятельства, войсковое Правительство, ради блага Родины и поддержания порядка, временно, впредь до восстановления власти Временного правительства и телеграфной связи, с 20 часов 26–го сего октября, приняло власть в Войске».

Этим приказом было положено начало борьбе Оренбургского войска с большевиками, и этот приказ явился руководящим во всех дальнейших действиях войскового правительства.

Ввиду того что большинство городского населения города Оренбурга составляли не казаки, а территория Оренбургского войска окружена крестьянским населением Оренбургской губернии и Тургайской области, а также поселениями башкир и киргизов — решено было для активной борьбы с большевиками образовать в Оренбурге особый орган, а именно — Комитет Спасения Родины и Революции из представителей казачества, городского и земского самоуправлений, разных местных организаций и политических партий — от кадет до меньшевиков и правых социалистов–революционеров включительно.

Во главе Комитета был поставлен полковник Дутов, в ведение которого были переданы все воинские части, находящиеся в Оренбурге.

Таким образом, вокруг Комитета и войскового правительства объединились не только казаки, но и все местные патриоты. И атаман Дутов возглавил собою все антибольшевистское движение в Оренбургском крае.

В целях сосредоточения военной власти в одних руках и урегулирования всех военно–административно–хозяйственных вопросов, полковник Дутов учредил Оренбургский военный округ, вступив в должность командующего войсками округа.

Началась подготовка к вооруженной борьбе. Все полки Оренбургского войска в это время находились на фронте. На территории войска стояло лишь три запасных казачьих полка: 1–й запасный полк в городе Оренбурге, 2–й — в городе Верхнеуральске и 3–й в — городе Троицке. В них обучались молодые казаки. Но единственно надежную строевую часть, на которую было можно вполне положиться, составляло Оренбургское казачье военное училище.

Гарнизон Оренбурга состоял главным образом из запасных пехотных частей, которые настолько уже были распропагандированы, что рассчитывать на них в предстоящей борьбе с большевиками ни в коем случае не приходилось. Наоборот, их присутствие в городе представляло явную опасность. Солдаты, утратившие всякое понятие о долге и дисциплине, совместно с хулиганами из окраинных слободок устраивали погромы и занимались грабежом мирного населения, наводя повсюду панику. Так был разгромлен и сожжен военный склад с громадными запасами казенного вина.

Борьба с большевизмом в Оренбурге началась как раз с разоружения пехотного гарнизона, что было выполнено, по приказанию атамана Дутова, сотнями 1–го запасного казачьего полка. После разоружения солдаты из всех пехотных частей были распушены по домам.

Затем были арестованы и посажены в тюрьму главари местных большевиков: Цвилинг, Коростелев и др., однако им вскоре удалось бежать.

Атаман Дутов приступил к формированию добровольческих отрядов из офицеров и учащейся молодежи: гимназистов, реалистов и семинаристов, которые шли в эти отряды очень охотно. Из Москвы, с сестрой милосердия М. А. Нестерович, прибыла в распоряжение атамана Дутова партия переодетых офицеров в 120 человек.

В станицах — главным образом, ближайших к Оренбургу — началось формирование дружин из стариков, малолеток и неспособных (в мирное время в неспособные, или категорные, зачислялись казаки, которые не отбывали действительной службы в полках в силу физических недостатков; все они были обложены денежным налогом. — И. А.).

Призыв войскового правительства о формировании станичных дружин встретил неодинаковое отношение.

В одних станицах наблюдался большой подъем и дружины собирались быстро; в других — царило равнодушие и дружины формировались вяло; третьи — прежде чем приступить к формированию, посылали делегатов в Оренбург и в соседние станицы для выяснения обстановки, некоторые станицы если прямо и не отказывались от формирования, то ровно ничего не делали в этом направлении и выжидали событий.

Большое значение имела личность станичного атамана: где атаман был энергичный и с порывом, там дело шло хорошо, где атаман медлил и действовал нерешительно, там ничего не выходило.

В одних станицах формировались конные дружины, в других пешие; в некоторых и те и другие.

Большинство дружин на фронт не выступало и никакого участия в боевых действиях с большевиками не принимало; часть дружин так и не закончила своего формирования: сегодня собирались, завтра расходились.

Большое смущение в умы казаков вносили слухи об успехах большевиков по всей России. Проезжавшие через станицы и поселки солдаты–дезертиры и специально посланные агитаторы распускали про большевиков всякие небылицы: рисовали советскую власть как власть народную, ставшую на защиту всех угнетенных говорили, что казаки, как часть трудового народа, не только не должны бороться с большевиками, но всячески помогать им освободить народ от эксплуатации помещиков и буржуев, которые «пьют народную кровь»; казакам внушалась мысль, что большевики борются не с казаками, а с начальством, которое продалось буржуазии и защищает ее интересы казачьими головами.

Помещиков и крупного торгово–промышленного класса в среде оренбургского казачества не было, поэтому агитаторы старались восстановить казаков главным образом против офицеров — и вообще против начальства, — используя в этих видах разные промахи и недочеты из прошлой жизней.

Разобраться в умело веденной пропаганде, отличить правду от лжи простому казаку было очень трудно. Многое из того, что ему говорилось, он принимал за чистую монету и многому склонен был поверить, тем более людей, которые бы разоблачали большевистскую ложь и разъясняли казакам всю нелепость советской системы, в то время в станицах не было! Казаки были предоставлены самим себе. Станичная полуинтеллигенция, в лице фельдшеров, писарей, учителей, кооператоров, сбитая с толку Февральской революцией, быстро начала усваивать большевистскую психологию и со своей стороны повела демагогическую пропаганду, особенно против офицеров, к которым питала неприязнь за прежние унижения.

Станичное и поселковое духовенство, за небольшим исключением, держалось в стороне и никакого участия в общественной жизни станиц не принимало, ограничиваясь исполнением «духовных треб».

По мере хода событий внутри России и под влиянием агитации часть казаков в станицах начала постепенно переходить на «советскую платформу»: одни искренно заблуждаясь, другие в надежде получить выгоду.

Однако подавляющее большинство населения станиц и поселков к пропаганде большевизма относилось отрицательно, хотя бы в силу своего природного консерватизма. Но ясного, отчетливого представления о большевизме и его разрушительных началах у казаков не было.

При формировании станичных дружин казакам пришлось столкнуться с недостатком оружия. Это обстоятельство их сильно беспокоило. Винтовок казенного образца в станицах не было. Вооружались дружины чем попало, старыми берданками, охотничьими ружьями, шашками, самодельными пиками, топорами, ломами, нагайками и просто палками.

Из станиц все время посылались в Оренбург и в окружные города депутации за получением оружия, но в большинстве случаев он должны были возвращаться с пустыми руками.

У войскового правительства для всех оружия не хватало. Винтовками, отобранными у солдат запасных пехотных полков, в первую очередь вооружались офицерские и добровольческие отряды, формировавшиеся в самом Оренбурге.

Встретились затруднения с обмундированием и продовольствием. Добровольцев надо было одевать и кормить.

Комитет Спасения Родины и Революции обратился за помощью к городу. Купечество и зажиточные горожане на призыв Комитета отозвались довольно слабо и особенной щедрости не проявили. Но благодаря настояниям атамана Дутова и энергии отдельных лиц некоторые средства удалось собрать — на первое время вполне достаточные.

Надо заметить, что местное, неказачье население, особенно мещанство и мелкий торговый люд, ясного представления о происходящих србытиях не имели и к борьбе казаков с большевиками относились совершенно равнодушно, полагая, что это дело их не касается.

К сожалению, такая психология преобладала в среде так называемых буржуазных классов, которые считали, что драться с большевиками должны военные — офицеры, солдаты, казаки, но не гражданские лица.

Городская интеллигенция — в лице чиновников, учителей, отставных офицеров — прихода большевиков боялась, но никаких мер в целях организации и самообороны не предпринимала.

Рабочие Оренбурга (главным образом железнодорожных мастерских Ташкентской железной дороги), независимо от того, были ли они меньшевиками или большевиками, социалистами–революционерами или беспартийными, — все они были настроены революционно–бунтарски. Комитета Спасения Родины и Революции не признавали (хотя в его составе были и их представители), казаков и офицеров ненавидели, а атамана Дутова называли контрреволюционером. Все их симпатии были на стороне большевиков, и каждый рабочий с нетерпением ждал вступления в город большевистских отрядов. Наиболее горячие головы из рабочих кругов и городских подонков организовали в разных частях города боевые ячейки с целью произвести восстание.

Вот в общих чертах какова была обстановка, в которой войсковому правительству Оренбургского казачьего войска приходилось начинать вооруженную борьбу с большевиками.

* * *

В конце ноября во всех городах Поволжья, Урала и Сибири власти Временного правительства уже не существовало; она перешла — почти без всякого сопротивления — в руки большевиков, всюду образовались Советы.

Пришел черед и Оренбургскому войску. В декабре месяце отряды большевиков стали подходить к границам войска и проникать на войсковую территорию с разных сторон: на севере — со стороны Екатеринбурга, Уфы и Омска, на юге — со стороны Самары и Ташкента. Сначала красные отряды двигались по железным дорогам, а затем по грунтовым путям, сперва захватывали города, а потом распространялись по станицам.

Прежде всего в руки большевиков попал Челябинск — важнейший железнодорожный узел, а за ним торговый город Троицк — после чего 3–й и 4–й округа очутились в сфере влияния советской власти.

Оренбург был осажден большевистскими отрядами с двух сторон: со стороны Самары и со стороны Актюбинска. Наибольшей активностью отличалась Самарская группа, благодаря наличию в ней отряда матросов.

В половине декабря был созван войсковой Круг, на который съехались в полном составе депутаты от станиц и строевых частей. Круг приветствовали представители города и делегации от всех партий. Атаман Дутов, открывая заседание Круга, произнес горячую речь, в которой призывал депутатов стать на защиту матери России и родного войска. Председателем Круга был избран М. А. Арзамасцев — по профессии медицинский фельдшер, по убеждениям — антибольшевик. С первых же заседаний Круг поделился на две неравные части: большую — стариков и меньшую — фронтовиков.

Депутаты с фронта, распропагандированные на большевистский лад, сразу заняли по отношению к атаману Дутову враждебную позицию. Среди них повели агитацию приехавшие на Круг в качестве депутатов бывший член 1–й Государственной думы Т. И. Седельников, подъесаул Каширин (Иван), фельдшер Шеметов и урядник Федеринов. К ним примкнул один из членов войскового правительства — М. Копытин, только что вернувшийся из поездки на Дон.

В своих выступлениях перед Кругом лидеры фронтовиков старались доказать, что большевики ведут борьбу не с казаками, а с атаманом Дутовым и офицерством, которые стремятся к контрреволюции. Поэтому стоит только убрать атамана Дутова, как борьба сама собою прекратится и с большевиками можно будет сговориться на приемлемых для обеих сторон началах.

Но депутаты–старики из станиц на такую удочку не поддались. Они прекрасно понимали, что большевики повели борьбу с казачеством, которое всегда защищало русскую государственность и теперь вновь стояло поперек дороги.

Войсковой Круг подавляющим большинством голосов постановил: советской власти не признавать; борьбу с большевиками продолжать до полной над ними победы.

Полковник Дутов был переизбран войсковым атаманом и войсковое правительство было сконструировано в следующем составе: председатель правительства — войсковой атаман полковник А. И. Дутов. Заместитель председателя — помощник войскового атамана Генерального штаба полковник И. Г. Акулинин (только что прибывший из Петрограда и избранный депутатом Круга). Заведующий военным отделом — начальник штаба войска полковник В. Н. Полковников. Члены правительства: войсковой старшина В. Г. Рудаков (окончивший Интендантскую академию и занимавший должность дивизионного интенданта); войсковой старшина Г. Ф. Шангин (работавший в кооперации); чиновник горного ведомства А. С. Выдрин; землемер Г. Г. Богданов (мусульманин, представитель казаков мусульмайского вероисповедания); войсковой старшина Н. С. Анисимов; войсковой секретарь — военный чиновник А. Е. Иванов.

Ввиду происходивших вокруг Оренбурга боев и рабочих волнений в самом городе, заседания Круга протекали в чрезвычайно нервной обстановке и порою принимали весьма бурный характер, особенно когда в прения пыталась вмешаться публика, среди которой нередко сидели большевистские агитаторы из казаков. Тем не менее Круг работал в течение целого месяца и за это время успел рассмотреть все важнейшие вопросы войсковой жизни.

Однако, разъезжаясь перед праздниками Рождества Христова по домам, войсковой Круг никакой реальной силы для борьбы с большевиками в распоряжение атамана Дутова не дал, да и не мог дать. Он выделил лишь из своего состава, в помощь войсковому правительству, Малый Круг (в числе 9 членов), который вскоре из?за событий на фронте самоупразднился.

Силы, которые атаман Дутов мог противопоставить большевистскому натиску, были незначительны и состояли из небольших офицерских, юнкерских и добровольческих отрядов, а также нескольких станичных дружин.

Как раз в это время в войско стали прибывать, с Австро–Венгерского и Кавказского фронтов, строевые части — полки и батареи, но рассчитывать на их помощь оказалось совершенно невозможно: они и слышать не хотели о вооруженной борьбе с большевиками.

У казаков–фронтовиков, утомленных войною — а частью настроенных большевистски, была одна мысль, одно стремление — поскорее попасть в родные станицы. Распропагандированные на фронте, они не отдавали себе ясного отчета в происходящих событиях, не понимали сути большевизма со всеми его пагубными последствиями как для России, так и для казачества. Среди них появились уже настоящие большевики, которые вели разлагающую пропаганду, сначала в полках, а потом и в станицах.

Большинство казачьих эшелонов прибыло в войско без оружия: большевики их разоружали в пути — в Москве, Киеве, Харькове, Самаре, Ташкенте и других крупных центрах, где имелись в наличии большие гарнизоны. (15–й Оренбургский казачий полк, бывший на Юго–западном фронте, чтобы не отдавать большевикам оружия, прибыл в войско с одной из войсковых батарей походным порядком, пройдя через всю Южную и Юго–Восточную Россию. — И. А.) К чести казаков надо сказать: выдачи офицеров нигде не было, несмотря на энергичные требования и угрозы большевистских комиссаров, почти в каждом городе, через которые проходили казачьи эшелоны.

Таким образом, в начале борьбы Оренбургского войска с советской властью строевые части в защите войска никакого участия не принимали. Наоборот, многие казаки — фронтовики и даже некоторая часть, правда незначительная, офицеров, как например, братья Каширины, — старались помогать большевикам. Эти отщепенцы вскоре открыто перешли на сторону Советов и образовали так называемое «трудовое казачество».

Вся тяжесть борьбы в начальный период легла на офицерские и добровольческие отряды; станичные дружины оказались мало боеспособными и при первом случае расходились по домам.

В силу таких неблагоприятных обстоятельств натиск большевиков сдержать не удалось, и 31 января 1918 года Оренбург был сдан.

* * *

Атаман Дутов с войсковым правительством и группой офицеров переехал в глубь территории войска — во 2–й округ — и обосновался в городе Верхнеуральске, удаленном от железных дорог и больших центров. Часть офицеров, добровольцев и юнкеров, во главе с начальником Оренбургского казачьего военного училища Генерального штаба генерал–майором Слесаревым, [122] ушла походным порядком по левому (киргизскому [123]) берегу реки Урала к уральским казакам, которые в это время не выступали против большевиков. Многие офицеры — в одиночку и небольшими партиями — укрылись по станицам, хуторам и киргизским аулам.

В начале февраля войсковое правительство созвало в Верхнеуральске чрезвычайный войсковой Круг, на котором были представлены главным образом 2–й, 3–й и 4–й округа. Большинство депутатов 1–го округа на заседания Круга прибыть не могли: к этому времени все станицы в районе Оренбурга и Орска были заняты большевиками. На вопрос войскового правительства, что делать дальше, — войсковой Круг вновь подтвердил свое декабрьское решение: продолжать борьбу с большевиками во чтобы то ни стало. Но опять?таки никаких действительных средств на ведение борьбы войсковое правительство от Круга не получило. Были приняты строгие резолюции, выпущены воззвания с призывом к населению — вооружаться против большевиков и объединяться вокруг войскового правительства.

С переездом в Верхнеуральск войсковое правительство не имело в своем распоряжении никаких денежных средств — ни для своего существования, ни на ведение борьбы с большевиками. Необходимо было изыскать средства. Первый взнос в пустую войсковую казну был сделан Самарским лесничеством в размере 30 тысяч рублей. Попытка атамана Дутова побудить местных купцов прийти на помощь войсковому правительству успеха не имела: верхнеуральские купцы, как и оренбургские, крепко держались за свои кошельки, совершенно не отдавая себе отчета в том, что с приходом большевиков они потеряют все.

Чувствовался недостаток в денежных знаках, особенно в мелких купюрах. Население прятало деньги по кубышкам и не выпускало их из рук. В местном казначействе, после потери связи с центрами, не хватало денежных знаков даже для очередных расплат по ассигновкам казенных и общественных учреждений.

Атаман Дутов приказал сделать выемку из уездного казначейства некоторого количества «Займа Свободы», билеты которого имели право хождения с кредитными билетами — царскими и «керенками».

В местном отделении Сибирского банка хранилось небольшое количество золота (что?то около полпуда) в слитках, принадлежащее местным золотопромышленникам. На случай перехода города в руки большевиков золото было передано в распоряжение войскового правительства, о чем был составлен особый акт. (Никакой практической выгоды из этого золота войсковое правительство не извлекло. Впоследствии весь «золотой запас» был сдан в Омск, Омскому правительству. С владельцами золота был произведен расчет по курсу дня. — И. А.)

В целях изыскания средств для пополнения войсковой кассы Круг вынес ряд постановлений. Так было постановлено, чтобы все золото, добываемое золотопромышленниками на казачьей территории, сдавалось по особой расценке (для данного момента по 33 рубля за золотник), войсковому правительству; точно также все доходы, получавшиеся от ископаемых — каменного угля, железной руды и пр., — должны были поступать на пополнение войсковой казны. (На территории Оренбургского войска находится знаменитая Магнитная гора с неисчерпаемыми залежами лучшей в мире железной руды; ряд золотоносных площадей и каменноугольные копи. — И. А.)

Круг рекомендовал войсковому правительству обратить внимание на обложение торгово–промышленных предприятий, заводов, паровых мельниц, а также усилить вырубку и продажу леса из войсковых боров. Затем войсковому правительству поручалось выработать и провести в жизнь заем в 10 миллионов рублей под именем «Защиты войска». Для немедленных сборов денежных средств, необходимых на организацию самозащиты войска, решено было образовать Фонд Спасения Войска путем добровольных пожертвований.

Депутаты Круга обязались всеми силами способствовать притоку денежных средств в распоряжение войскового правительства. Почти все из намеченных войсковым Кругом мероприятий — ввиду наступивших событий — остались на бумаге.

Во время февральской сессии Круга войсковой атаман А. И. Дутов неоднократно просил освободить его от всех возложенных на него обязанностей, но войсковой Круг настоял, чтобы он оставался во главе войска и продолжал дело борьбы с большевиками. Просьба членов войскового правительства об отставке также не была уважена.

Ввиду неприбытия в Верхнеуральск войскового старшины Анисимова, в состав войскового правительства было избрано два новых члена из представителей Круга: хорунжий А. С. Пономарев (по специальности) агроном и преподаватель городского училища И. С. Белобородов (окончивший учительский институт).

Из других мероприятий войскового Круга следует отметить постановление о формировании полков для защиты войсковой территории, причем полки должны были формироваться и действовать на основах воинской — а не революционной — дисциплины. Никаких митингов и собраний с вынесением всякого рода резолюций не допускалось. Сотенные, полковые и прочие комитеты в войсковых частях запрещались.

Во время пребывания войскового правительства в Верхнеуральске большевики созвали в Оренбурге казачий съезд из казаков 1–го округа.

Съезд, на котором верховодили депутаты Круга: Седельников, Федоринов и бывший член войскового правительства Копытин, — вынес постановление о признании советской власти.

В Челябинске также был созван Съезд рабочих, крестьянских и казачьих депутатов, который обратился к казакам с призывом прислать делегатов от станиц.

После захвата большевиками города Троицка окружное правление 3–го округа, во главе с окружным атаманом войсковым старшиной Половниковым, было арестовано и посажено в тюрьму. Впоследствии весь состав окружного правления был расстрелян.

Казаки 3–го округа созвали окружной съезд в станице Кособродской. На этом съезде депутат Свешников (молодой студент, исключенный из Оренбургского военного училища за революционные выступления в первые дни революции) ратовал за соглашение с большевиками.

Окружной атаман 2–го округа — молодой хорунжий Захаров и все окружное правление дружно поддерживали войсковое правительство, но почти никакой власти и никакого влияния за пределами города Верхнеуральска окружное правление не имело. Даже Верхнеуральская станица, расположенная за городской чертой, находилась всецело под влиянием братьев Кашириных, которые с помощью солдат–дезертиров и большевизанствующих мещан образовали Совет рабочих, крестьянских и казачьих депутатов, который с прибытием в Верхнеуральск войскового правительства прекратил свое существование.

Городская управа к приезду атамана Дутова и к созыву в городе Верхнеуральске войскового Круга отнеслась весьма сдержанно. Гласные городской думы боялись навлечь на себя гнев большевиков.

Оценивая общее положение в Оренбургском войске к марту месяцу 1918 года можно сказать, что войсковое правительство в это время, в сущности, было предоставлено самому себе.

Население, за исключением 5 — 6 верных и стойких станиц, как, например, Карагайской, Петропавловской, Краснинской, Кассельской, Остроленской, никакого участия в борьбе с большевиками не принимало: одни станицы, боясь большевистских расправ, держали «нейтралитет», другие явно сочувствовали приходу большевиков, а третьи даже помогали им, как, например, станица Арсинская и отчасти Верхнеуральская. (Братья Каширины — казаки станицы Верхнеуральской оказывали свое влияние на ее жителей. — И. А.)

Никакой вооруженной силы в распоряжении войскового правительства не было, кроме небольшой личной охраны атамана Дутова и офицерской сотни, собранной на случай самообороны, если бы в городе вспыхнуло восстание. К счастью, из?под Троицка прибыл в Верхнеуральск партизанский отряд войскового старшины Мамаева, [124] который дал толчок к дальнейшим формированиям. Вскоре образовалось еще три небольших отряда: подъесаулов — Бородина, [125] Михайлова [126] и Енборисова. [127]

В конце концов, атаману Дутову с большим трудом удалось собрать около 300 бойцов. К этому ядру время от времени присоединялись станичные дружины, увеличивавшие силы войскового правительства до 1500 — 3000 человек.

Необходимо отметить, что в числе партизан было много офицеров–не казаков — преимущественно уроженцев Оренбургской губернии; партизанский отряд подъесаула Енборисова состоял исключительно из рядовых казаков; в других отрядах преобладал офицерский состав, но были также юнкера, кадеты, казаки и просто добровольцы.

С этими силами войсковое правительство держалось на территории 2–го округа до весны. За это время большевистским отрядам, пытавшимся уничтожить «гнездо контрреволюции», было нанесено несколько чувствительных ударов.

Само собой разумеется, что главная тяжесть во всех боях лежала на партизанах. Наскоро собранные и почти безоружные станичные дружины, рассыпавшись лавами, служили больше для декорации и лишь во время преследования противника пускали в ход шашки и нагайки.

Во всех боевых стычках с большевиками главною целью партизан и станичников было стремление побольше достать оружия и патронов (база на противника). Вначале не только дружины, но и партизанские отряды вооружены были слабо: винтовок и шашек на всех не хватало. После нескольких удачных боев (особенно под станицей Кассельской) партизаны раздобыли достаточное количество винтовок и пулеметов, которыми большевики были снабжены в изобилии. Артиллерии в этот период борьбы у казаков совсем не было.

Для ликвидации «дутовщины» большевистские верхи вынуждены были стянуть несколько отрядов. Из них наибольшей организованностью и активностью отличались два отряда: один — изменника Оренбургского войска подъесаула Николая Каширина, [128] а другой — талантливого авантюриста «полковника» Блюхера. (Кто такой был Блюхер — в то время в точности никто не знал. Оренбургские казаки, перешедшие в ряды большевистских отрядов, считали его полковником. Среди жителей города Оренбурга откуда?то пошла молва, что Блюхер офицер австрийского или германского Генерального штаба — потомок знаменитого Прусского фельдмаршала Блюхера. — И. А.)

В первых числах марта к городу Верхнеуральску стали приближаться две большевистские группы: одна — со стороны Троицка, а другая из Башкирии.

Чтобы не быть зажатыми в клещи, атаман Дутов во главе партизан и станичных дружин бросился против Троицкой группы и после нескольких стычек у станицы Сухтелинской обратил ее в паническое бегство.

Но в это время в Верхнеуральске местные большевики, воспользовавшись уходом партизан из города, произвели восстание, поддержанное солдатами–дезертирами из окрестных хуторов и рабочими двух ближайших заводов — Белорецкого и Тирлянского. В распоряжении войскового правительства не было ни одной воинской части, кроме нескольких десятков офицеров и казаков, державших караулы. Правда, в Верхнеуральской станице имелась наготове вооруженная дружина, но она осталась пассивной; часть казаков–фронтовиков, руководимых подъесаулом Кашириным, примкнула к восставшим. (Накануне восстания в станичном правлении Верхнеуральской станицы был убит казаком–провокатором комендант города поручик Гончаренко. — И. А.)

После небольшой уличной перестрелки Верхнеуральск был оставлен в руках большевиков. Войсковое правительство переехало в станицу Краснинскую, в 20 верстах к северо–востоку от Верхнеуральска, а окружное правление 2–го округа а станицу Кассельскую. (Член войскового правительства И. С. Белобородов, не успевший вовремя выехать, был схвачен большевиками и посажен в тюрьму, а затем через несколько дней расстрелян. — И. А.)

Атаман дважды делал попытку вернуть Верхнеуральск, но безуспешно. Засевшие в нем большевики успели получить значительные подкрепления и все атаки казаков были отбиты.

Через несколько дней Верхнеуральская группа большевиков, в свою очередь, попыталась овладеть станицей Кассельской, с тем чтобы отрезать атаману Дутову путь отступления на юг. Но после горячего боя, продолжавшегося целый день, вынуждена была, под дружным натиском партизан и станичников, отступить в беспорядке, обратно в Верхнеуральск, побросав по дороге пулеметы винтовки и разное имущество.

Как раз в это же время другая большевистская банда, блуждавшая в районе станиц Магнитной и Наваринской, была разгромлена казаками соседних поселков, сформировавших по собственному почину свои отряды.

Здесь уместно отметить следующее явление, наблюдавшееся во всех округах Оренбургского войска.

Очень часто большие и богатые станицы если и не держали открыто сторону большевиков, то всеми способами уклонялись от борьбы с ними, и наоборот — небольшие и бедные станицы проявляли к большевикам крайнюю ненависть и при первой возможности готовы были драться с ними.

Несмотря на ряд частичных успехов, общее положение войскового правительства ухудшалось с каждым днем. Силы большевиков возрастали, а силы партизан и станичных дружин таяли; ощущался постоянный недостаток в боевых припасах, добывать которые приходилось с бою, что влекло за собою лишние кровопролития. Не хватало также перевязочных средств и медикаментов для раненых и больных, число которых с каждым днем увеличивалось. (Для ознакомления с обстановкой в других округах были командированы тайным образом, под видом простых казаков, два члена войскового правительства: господин Богданов в пределы 1–го округа — к Оренбургу и войсковой старшина Рудаков в район 3–го округа — к Троицку. — И. А.)

К началу апреля войсковое правительство с партизанами было окружено в станице Краснинской большевистскими отрядами со всех сторон. Атаман Дутов собрал совещание из членов войскового правительства и старших начальников, на котором было принято решение пробиваться на юг; а в дальнейшем, если бы не удалось удержаться на войсковой земле, уйти в киргизские степи, где и отсиживаться до того момента, когда явится возможность вернуться обратно в войско для новой борьбы.

Был намечен приблизительный маршрут движения — через станицы, лежавшие по левой стороне Урала, — и день выступления — 4 апреля. Но тронуться с места и выйти из района станиц, все время поддерживавших войсковое правительство, не так?то было легко. В станицах, которые принимали непосредственное участие во всех последних боях, — прекрасно понимали, что с уходом войскового правительства весь гнев большевиков обрушится прежде всего на них.

При уходе из этих станиц войсковому атаману и его ближайшим помощникам приходилось выступать на станичных сборах с объяснениями о причинах передвижения в другие места.

Старики умоляли атамана не покидать их «на съедение большевикам», женщины и дети поднимали плач — атаман Дутов, который хорошо умел говорить с казаками, старался разъяснить станичникам, что его уход с партизанами в другие места вызывается боевой обстановкой и предпринимается с целью продолжения дальнейшей борьбы с большевиками там, где это обещает наибольший успех.

Тяжелее всего было покинуть станицу Краснинскую, которая в силу обстановки довольно долго служила атаману Дутову «ставкой».

Для поддержания духа и успокоения стариков в некоторых станицах войсковое правительство вынуждено было оставлять немного винтовок и патронов.

При таких условиях сохранить скрытность передвижений партизанских отрядов было чрезвычайно трудно. Большевики зорко следили за каждым их шагом, чтобы в удобный момент ударить по ним.

Местность, по которой приходилось двигаться, была холмистая, большею частью открытая, лишь изредка попадались небольшие перелески. Движение задерживалось весенней распутицей, хотя конница, имея пулеметы на легких тарантасах, шла сравнительно легко и маневрировала совершенно свободно. Но колесная колонна войскового правительства с разными учреждениями, транспортом раненых и обозом беженцев передвигалась довольно медленно, особенно на участках, покрытых еще снегом или залитых водой. (К войсковому правительству присоединилось и окружное правление 2–го округа. — И. А.) Происходили частые задержки на переправах через разлившиеся речки и набухшие овраги, тем более что переходы совершались большей частью ночью.

Атаман Дутов выступил из станицы Краснинской 4 апреля утром. Благодаря удачно выбранному направлению, ночным маршам, хорошо организованной разведке и вовремя пущенным «ложным слухам» ему удалось пройти несколько станиц и поселков (станицы — Кассельскую, Остроленскую, Требиатскую, Наваринскую и поселки — Кацбахский, Измаильский и Кульмский. — И. А.), искусно обходя большевистские «заставы», в том числе и отряд подъесаула Каширина, поджидавшего «своего атамана» на переправе через реку Гумбейку (приток Урала) у станицы Черниговской, в то время когда вся колонна войскового правительства форсировала эту реку в ночь, с 5–го на 6 апреля у станицы Наваринской.

В поселке Бриенском атаман Дутов решил остановиться на дневку, чтобы дать людям и лошадям небольшой отдых, хотя обстановка требовала безостановочного движения.

И действительно, на следующей день, на рассвете — это было 10 апреля, — перед поселком появился Николай Каширин, с отрядом из трех родов оружия, а другой большевистский отряд спешно двигался от станицы Кваркенской на перерез пути отступления атаману Дутову.

В происшедшей оплошности повинен был отчасти «полевой штаб» атамана Дутова, ограничившийся выставлением на ночь одной заставы, которая «проспала» появление большевиков. Тревога была поднята часовым на церковной колокольне. (Начальником полевого штаба атамана Дутова был Генерального штаба полковник Н. Я. Поляков (не казак), занимавший во время Великой войны должность начальника штаба Оренбургской казачьей дивизии. — И. А.)

Среди жителей и беженцев началась паника. Чтобы дать возможность вывезти обозы с ранеными и беженцами в более или менее безопасное место, пришлось принять бой в чрезвычайно невыгодных условиях.

Учитывая критическое положение застигнутой врасплох колонны войскового правительства и свое численное превосходство, большевики с места повели энергичное наступление: пехота с фронта, конница в обхват флангов, при этом отдельные конные группы из казаков–изменников проявили большую дерзость, все время стараясь ударить в тыл партизанам.

Но партизанские отряды, объединенные под командой полковника Акулинина, так ощетинились, что сразу же осадили большевистский натиск и не дозволили им развить наступление — ни на фронте, ни на флангах.

Занимая один рубеж за другим, полковник Акулинин задержал большевиков на целый день, чем дал возможность атаману Дутову к вечеру 10 апреля собрать в поселке Елизаветинском (в двух переходах от поселка Бриенского) все обозы и транспорты.

Поселок Елизаветинский был последним этапом на войсковой территории, дальше начиналась Тургайская область.

В ночь на 11 апреля атаман Дутов с отрядами выступил из поселка Елизаветинского к Адамовской волости и, миновав ряд переселенческих хуторов, население которых сочувствовало большевикам, углубился в пределы киргизской степи. (Крестьянские хутора Тургайской области возникли вдоль восточной и южной границ Оренбургского войска на киргизских землях. Незадолго перед Великой войной сюда были переселены крестьяне из внутренних губерний Европейской России по плану Главного переселенческого управления. — И. А.)

Дальнейшее движение происходило исключительно днем, от одного киргизского аула к другому. Общее направление было взято на город Тургай.

Большевики прекратили преследование партизан на грани Оренбургского войска и Тургайской области.

При движении по степи казаки ни в чем не терпели недостатка — ни в пище, ни в фураже, ни в крове.

Отношение киргизов к казакам было вполне доброжелательное, если только они заранее узнавали, что идут не «большевики», а «меньшевики». (Западная часть Тургайского уезда, где проходил атаман Дутов, заселена наиболее культурными киргизскими племенами — аргынами, которые были настроены антибольшевистски. Враждебные им кипчаки, кочующие в восточной части Тургайской области, наоборот держали сторону большевиков. — И. А.) После октябрьского переворота в представлении киргизов вся Россия разделилась на два лагеря: большевиков (красных) и меньшевиков (белых).

В конце апреля атаман Дутов вступил в степной городок Тургай, где неожиданно для казаков оказались казенные склады с продовольствием и артиллерийскими припасами, оставшимися здесь после ухода карательного отряда генерала Лаврентьева, усмирявшего в 1916 году взбунтовавшихся киргизов. (Как известно, киргизский бунт возник (не без немецкой агитации) на почве призыва киргизов в армию для тыловых работ во время мировой войны. Бунтовали главным образом кипчаки, из аргын к ним примкнуло только два племени. Для усмирения бунтовщиков был послан в Киргизский и Тургайский уезды карательный отряд из трех родов войска под командой генерала Лаврентьева, который быстро навел порядок в степи. — И. А.)

За время месячной стоянки в Тургае люди отдохнули, конский состав пополнился киргизскими «аргамаками», материальная часть — седла, тарантасы, оружие — подновлена. Были произведены и организационные изменения.

Все партизанские отряды соединены в один — под командой войскового старшины Мамаева, который теперь имел в своем распоряжении конную сотню, пулеметную команду и пешую сотню, передвигавшуюся на тарантасах (по 4 стрелка на тарантасе, не считая кучера).

Все боеспособные беженцы были зачислены в пешую или конную сотни, остальных, в виде нестроевой команды, оставили при обозе. С местными властями — русскими и киргизскими — у войскового правительства установились самые хорошие отношения

Советы еще не успели укорениться в степи. Старейшины окрестных племен относились к атаману Дутову с большим уважением и всегда были рады видеть его у себя в аулах в качестве почетного гостя

В Тургае атаман Дутов простоял до конца мая, внимательно следя за всем, что происходило в войске.

* * *

В то время когда атаман Дутов вел борьбу с большевиками в пределах 2–го округа, офицеры, укрывшиеся по станицам и хуторам в районе Оренбурга, подняли восстание в верхних станицах (станицы, лежащие по реке Уралу и реке Сакмаре выше Оренбурга — И. А.) 1–го округа и под командой войскового старшины Лукина организовали поход на Оренбург.

Вначале дела у восставших шли хорошо. Комиссары из станиц были изгнаны, Советы уничтожены. 4 апреля, после жаркого боя, был взят Оренбург, но плохо организованные и слабо вооруженные станичные дружины не могли удержать город в своих руках и отступили.

Энтузиазм среди казаков сразу пал, сменившись всеобщей растерянностью. Дружины поспешно разошлись по домам, несмотря на попытки офицеров удержать их и привести в порядок.

Начался развал станиц: по требованию советских комиссаров большая часть оружия была у казаков отобрана, многие офицеры и казаки — участники похода — выданы и расстреляны. В числе первых жертв погиб войсковой старшина Лукин, схваченный большевиками в поселке Нежинском.

Таким печальным финалом завершился первый период борьбы Оренбургского войска с советской властью.

* * *

Главнейшими причинами, повлекшими за собой поражение казаков, приходится считать следующее факты:

1) Непонимание казаками–стариками надвигавшейся на них в лице большевизма опасности; их неумение сорганизоваться и объединиться вокруг войскового правительства, слабая поддержка ими офицеров и партизанских отрядов, подавляющее большинство стариков было настроено антибольшевистски.

2) Отказ казаков–фронтовиков драться с большевиками по возвращении в войско, причем многие из них оправдывались тем, что свой долг они исполнили в войне с внешним врагом, а войсковую территорию должны были, по их мнению, защищать старики неспособные и все те, кто «сидел дома».

3) Сочувствие большевизму со стороны некоторой части фронтового и станичного казачества, особенно казачьей полуинтеллигенции.

4) Боязнь большинства станиц открыто вступить с большевиками в единоборство ввиду их массового превосходства и успехов по всей России, отсюда желание «нейтралистами», делегациями, контрибуциями и разными другими хитрыми махинациями, с одной стороны, отделаться от борьбы в рядах войскового правительства, а с другой — откупиться от большевиков и тем «спасти свои животишки».

5) Неприязнь между стариками и фронтовиками, возникшая после возвращения последних с фронта домой на почве расхождения во взглядах на большевизм и революцию.

6) Недоверие и даже враждебное отношение со стороны некоторой части фронтового казачества вообще к «начальству», что встречало резкое осуждение среди стариков.

7) Отчужденность, а в некоторых станицах и открытая вражда между зажиточными и бедными казаками, возникшая под влиянием агитации со времени провозглашения лозунга «организовать трудовое казачество».

8) Растерянность начальства на местах, которое ничего не предпринимало для борьбы с большевиками без указаний свыше. К организации станичных дружин было преступлено лишь после получения приказа войскового правительства, а партизанские отряды формировались в порядке частной инициативы активной частью офицерства. Особенно поразительную бездеятельность проявили окружные правления во главе с окружными атаманами, среди которых не оказалось ни одного деятельного человека.

9) Неподготовленность всего войскового аппарата к новым формам борьбы, когда наравне с чисто военными мерами, требовалось применение революционных методов, как то: распространение среди населения воззваний, листовок, издание газет, посылка агитаторов и проведение террора в отношении главарей большевистского движения. (В Оренбурге вожаки местных большевиков за призыв к восстанию были арестованы в самом начале движения, но их, вместо того чтобы немедленно предать военно–полевому суду, посадили в гражданскую тюрьму, откуда они благополучно бежали, не без содействия тюремной стражи. — И. А.) Вместо этого — и в тылу и на фронте — все делалось по старому шаблону: писались приказы, рассылались циркуляры, составлялись журнальные постановления, которые в большинстве случаев в жизнь не претворялись и оставались мертвой буквой.

10) Обременение войскового правительства, по настоянию войскового Круга, разного рода хозяйственными, домашними, делами, когда, по обстановке, требовалось все внимание сосредоточить на фронте.

11) Слабая поддержка антибольшевистской борьбы интеллигенцией и особенно торгово–промышленным классом, которые рассчитывали «выехать на казачьих спинах», ничем не жертвуя: ни жизнью, ни деньгами, ни имуществом.

12) Недоверие и скрытая вражда к атаману Дутову, как «контрреволюционеру», со стороны некоторых социалистических кругов, вносивших разложение в общий фронт борьбы.

13) Поддержка большевиков рабочими в городах и крестьянами в деревнях, соседних с Оренбургским войском губерний и областей.

14) И наконец, большое значение имела большевистская пропаганда, которая вносила разложение в казачью среду и привлекала на сторону Советов тех из казаков, кто хотел использовать большевизм в своих интересах или искренно поверил в правоту коммунистических лозунгов.

В заключение необходимо принять во внимание географическое положение Оренбургского войска. Оно лежит между Европейской Россией, с одной стороны, Сибирью и Туркестаном — с другой, и прорезано двумя железнодорожными магистралями: на севере (у Челябинска) Великим Сибирским путем, а на юге (у Оренбурга) Ташкентской железной дорогой.

До революции земля Оренбургского казачьего войска входила в состав Оренбургской губернии и занимала ее южную, юго–восточную и отчасти северо–восточную части, простираясь от границ Уральского войска (у Илецкого городка) до границ Сибирского войска (у Звериноголовской станицы). На юге и юго–востоке войско примыкало к киргизской степи Тургайской области.

Установление прочной связи «революционного пролетариата» Петрограда и Москвы с рабочими центрами Сибири (Омск, Иркутск, Владивосток) и Туркестана (Ташкент) представляло для советских верхов задачу первостепенной важности. Без этого они не могли рассчитывать на взаимную поддержку и на быстрое распространение своей власти на восточной и юго–восточной части России.

Кроме того, большевики тянулись в Сибирь за хлебом и жирами, которые там имелись в изобилии, а в Европейской России в них ощущался недостаток, особенно в столицах. В Туркестане большевикам нужен был хлопок для фабрик и заводов.

Эти обстоятельства поясняют, почему большевики, оставив в покое — до поры до времени — Уральских и Сибирских казаков, территории которых лежали в стороне, сразу навалились на Оренбургское войско, преграждавшее им пути в Сибирь и Туркестан.

Немалую роль здесь сыграла и личность атамана Дутова, которого большевики не могли оставить вне поля зрения и должны были постараться как можно скорее ликвидировать.

Заняв Оренбург и утвердившись на территории Оренбургского войска, большевики сразу показали себя казакам.

Всюду — в городах и станицах — начались кровавые расправы, грабежи и разбой. Несколько станиц было сожжено дотла; миллионы пудов хлеба вывезены или уничтожены; тысячи голов лошадей и скота угнаны или зарезаны на местах; масса имущества разграблена. Все станицы и поселки, независимо от того, принимали участие в борьбе против большевиков или оставались нейтральными, заплатили денежные контрибуции и затем были обложены громадными налогами. Большевики всех казаков без разбора совершенно искренно считали врагами советской власти и потому ни с кем не церемонились. Много офицеров, чиновников, казаков и даже казачек было расстреляно; еще больше посажено в тюрьму. Особенно свирепствовали большевики в самом городе Оренбурге.

Такие мероприятия со стороны большевиков быстро отрезвили не только казаков–стариков, но и казаков–фронтовиков и заставили их взяться за оружие.

Первыми восстали линейные станицы, расположенные по реке Илеку. Сигнал к восстанию подала станица Изобильная. Сюда в 20–х числах февраля прибыла из Оренбурга партия матросов в 20 человек для взыскания налогов. Матросы вели себя крайне вызывающе. Казаки возмутились и перебили всю банду. Тела убитых были спущены под лед в реку Илек.

Весть о происшедшем быстро разнеслась по окрестным станицам.

Казаки прекрасно понимали, что после расправы с матросами на них посыплются жестокие кары.

В станице Буранной был созван станичный сбор, на котором было решено на всякий случай приготовиться и мобилизоваться. В ожидании событий наскоро собранные станичные отряды стянулись в район станиц Изобильной и Буранной. Общим начальником был избран есаул Сукин, которого заменил подъесаул Донецков.

В середине марта для наказания жителей станицы Изобильной, за расправу со «сборщиками налогов», из Оренбурга по железной дороге двинулся отряд из трех родов оружия, силою в 800 человек. Во главе отряда шел губернский комиссар Цвилинг.

Большевики настолько были уверены в беззащитности и покорности казаков, что от Илецкой Зашиты двигались походным порядком без всяких мер охранения.

Казаки зорко следили за передвижениями красного врага; и когда большевистская колонна стала приближаться к станице Изобильной, казачий отряд устроил засаду, укрывшись за церковной оградой и домами, окружавшими площадь.

Лишь только большевики втянулись в станицу, как казаки со всех сторон ударили на них. Через полчаса красного отряда не существовало: он был уничтожен начисто.

Трофеями казаков были: 4 пушки, 12 пулеметов, 700 винтовок, патроны и снаряды.

После «изобильненского дела» настроение среди казаков сразу поднялось. К линейным станицам стали присоединяться постепенно низовые станицы, расположенные по обеим сторонам реки Урала ниже города Оренбурга. В деле организации станиц и формирования станичных и партизанских отрядов главную роль играли офицеры.

Особенно большую деятельность в этот период борьбы проявили: войсковые старшины — Шмотин, Красноярцев, Корноухов; подъесаулы — Богданов, Нестеренко; сотники — Слотов, Тимашев, Мелярин, капитан Булгаков (не казак) и многие другие офицеры, укрывавшиеся от большевиков в своих станицах и поселках.

По мере формирования отрядов в их состав прибывали новые партии офицеров из Уральска, где они отсиживались после занятия Оренбурга большевиками.

Партизанские и станичные отряды стали производить усиленные налеты на Ташкентскую железную дорогу, связывавшую Оренбург с Самарой и Туркестаном. Партизаны разрушали путь, взрывали мосты, останавливали поезда, вылавливали комиссаров и большевистских агентов. Особенно частым нападениям подвергались участки, ближайшие к Оренбургу: между станицами Ново–Сергиевской и Платовской и в районе Илецкой Защиты.

Штаб повстанческих отрядов обосновался сначала на правом берегу реки Урала — в станице Нижне–Озерной, а затем перебрался на левую сторону — в станицу Кардаиловскую. Здесь для руководства борьбой был созван съезд делегатов от восставших станиц, который избрал командующим всеми отрядами войскового старшину Красноярцева. [129]

Съезду Объединенных станиц пришлось решить ряд вопросов по части снабжения отрядов продовольствием и оружием и по установлению связи между станицами, а также с соседями уральцами.

Пока большевики уральцев не трогали, те ничем себя не проявляли, но как только красные отряды появились на Уральской земле — взялись за оружие. Первыми вступили в единоборство с большевиками илецкие казаки, ближайшие соседи оренбуржцев. Во главе их встал доблестный полковник К. И. Загребин, с которыми вошли в сношения оренбургские станицы, расположенные по реке Илеку. Штаб полковника Загребина находился в городе Илеке Уральской области.

Отсюда уральцы, совместно с оренбуржцами стали производить налеты на Ташкентскую железную дорогу в районе станции Ново-Сергиевской. Весной 1918 года все Уральское войско — от Илецкого городка до Гурьева — представляло собой сплошной военный стан.

В станицу Кардаиловскую, на Съезд Объединенных станиц, прибыли представители шести илецких станиц и два делегата войскового съезда из города Уральска, чтобы установить единый фронт в борьбе с общим врагом.

Уральцы оказали помощь оренбуржцам снарядами и живой силой: две сотни илецких казаков действовали совместно с оренбуржцами в районе станицы Ново–Сергиевской, а две сотни были направлены к Илецкой Защите и к Оренбургу.

Как раз в это время на Самаро–Златоустовской и Сибирской железных дорогах началось Чехословацкое движение: чехословаки, с помощью русских добровольческих отрядов, разогнали большевистские банды и захватили Сызрань, Самару, Уфу, Челябинск, Омск, Иркутск и другие города Поволжья и Сибири. Центром противобольшевистского движения сделалась Самара, где обосновалось Главное командование чехословацких войск и образовался Комитет членов Учредительного собрания.

Съезд Объединенных станиц немедленно вошел в сношения с чехословацким командованием и Комитетом. В Самару был командирован войсковой старшина Н. С. Анисимов. Кроме того, в Самаре укрывались от большевиков окружной атаман 1?го округа Каргин, войсковой старшина Тушканов и еще несколько офицеров оренбуржцев.

Образовалась целая Оренбургская миссия которой удалось получить от чехословаков от Комитета членов Учредительного собрания и от частных организаций немного оружия патронов и денег. Все это в спешном порядке было отправлено под Оренбург.

К атаману Дутову в Тургай Съезд Объединенных станиц отправил делегацию в составе члена войскового правительства Г. Г. Богданова и подъесаула Пивоварова, с подробным донесением о положении дел под Оренбургом и с просьбой как можно скорее вернуться в войско, что бы взять все руководство военными действиями и все дело борьбы с большевиками в свои руки.

Одновременно с депутатами от Съезда Объединенных станиц прибыли в Тургаи, это было в конце мая, два казака–партизана из Челябинска с извещением о выступлении чехословаков и восстании оренбургских казаков в станицах 3–го округя, а также о ликвидации советской власти в Сибири.

В мае месяце почти весь 1–й округ был охвачен восстанием и казачьи отряды начали окружать Оренбург со всех сторон. (Долго не присоединялась к восставшим станицам станица Краснохолмская, против которой в конце концов были приняты крутые меры в виде посылки карательного отряда — И. А.) Только благодаря наличию у большевиков броневых поездов оставалась незанятой узкая полоса Ташкентской железной дороги в сторону Туркестана.

В середине мая большевики попробовали оттеснить казачьи отряды, окружавшие Оренбург. Для выполнения этого плана из Оренбурга был выслан конный отряд, который, пользуясь ночной темнотой, врасплох захватил станицу Павловскую. Немедленно со стороны казаков был брошен отряд есаула Асламова, [130] казака Забайкальского казачьего войска который принудил большевиков вернуться в Оренбург образовавшийся было прорыв был заполнен казачьими частями. Уходя в Оренбург, большевики сожгли станицу Павловскую.

Положение большевиков в Оренбурге с каждым днем ухудшалось. Особенно остро стоял продовольственный вопрос — были введены карточки.

Во второй половине июня месяца оренбургские большевики, погрузив на поезда награбленное имущество и все вооружение, двинулись по Ташкентской железной дороге на юг, в сторону Актюбинска.

Многочисленные железнодорожные составы двигались под прикрытием бронепоездов и технических отрядов для исправления пути. Боевыми операциями в районе Илецкой Защиты со стороны казаков руководил генерал майор Карликов [131] прибывший из Уральска.

Казаки не имея в достаточном количестве оружия, с самодельным пиками а иногда и просто с одними нагайками неоднократно ходили в атаки против уходящих поездов, взрывали железнодорожные пути и мосты устраивали крушения, производили налеты на станции. Но все?таки часть большевистских поездов благодаря броневикам, пулеметам и пушкам, а также хорошему техническому персоналу и особенно помощи поданной туркестанскими большевиками, проскочили в Актюбинск, часть же была захвачена казаками.

Отряд Николая Каширина, еще до полного обложения Оренбурга, ушел на север в пределы Башкирии, где к нему потом присоединились большевистские части, вытесненные из Верхнеуральского района. Двигаясь Уральскими горами Каширин проник сначала в Уфимскую, затем в Пермскую губернии, откуда ему удалось благополучно перебраться за Каму.

* * *

Атаман Дутов с войсковым правительством и партизанским отрядом прибыл из Тургая на территорию войска во второй половине июня. По пути следования он взял город Иргиз, где обосновались было кизгизские большевики и разоружил большевистский гарнизон на станции Челкар Ташкентской железной дороги (город Иpгиз и станция Челкар — в киргизской степи — И. А.)

Затем двгаясь степью через форт «Карабутак», благополучно миновал Орск и Актюбинск, в которых стояли красногвардейские части.

В пределы войска атаман Дутов вошел через станицу Ильинскую, где совершена была переправа на правый, казачий берег Урала.

В это время на станцию Кувандык Орской железной дороги отстоявшую от станицы Ильинской в одном переходе, прибыл из под Оренбурга большевистский отряд с бронепоездом. На Кувяндыкских высотах, под личным руководством атамана Дутова произошел встречный бой, в котором обе стороны понесли тяжелые потери. У казаков выбыло из строя убитыми и ранеными несколько десятков лучших партизан. Но большевики были рассеяны, и путь на Оренбург, вдоль Орской железной дороги, расчищен.

Обеспечив таким образом дальнейшее продвижение, атаман Дутов двинулся к Оренбург, подымая по пути следования те из станиц, которые еще не примкнули к восставшим, например станицы Никольскую, Верхнеозерную, Гирьяльскую и др. Во всех станицах и поселках атамана Дутова встречали с хлебом–солью, служили благодарственные молебны. Особенно трогательной была встреча в станице Красногорской, население которой вышло с крестным ходом.

Силы войскового правительства увеличивались, с каждым переходом во всех попутных станицах формировались конные сотни, присоединявшиеся к партизанскому отряду.

Оренбург был очищен от большевиков отрядами войскового старшины Красноярцева и войскового старшины Корноухова, вступившими в город с двух сторон.

7 июля состоялся торжественный въезд в Оренбург атамана Дутова с войсковым правительством.

Все население Оренбурга встретило казаков с энтузиазмом, как избавителей от большевистского ига.

Для встречи войскового атамана отряды, принимавшие участие во взятии Оренбурга, были построены в конном строю. Начальники отрядов, во главе с окружным атаманом 1–го округа Каргиным, выехали вперед с рапортом и докладами о взятии города.

На войсковой, Форштадтской площади перед «войсковой избой» архиепископом Оренбургским Мефодием было совершено торжественное молебствие в сослужении всего городского духовенства.

После богослужения состоялся прием депутаций и смотр войскам, закончившийся общим парадом.

Атамана Дутова приветствовали: Съезд Объединенных станиц в полном составе своих депутатов, городское самоуправление во главе с городским головою, все местные организации и представители Комитета членов Учредительного собрания, приехавшие из Самары.

С момента прибытия в Оренбург войскового правительства все дело борьбы с большевиками и все управление войском вновь было им взято в свои руки.

В северной части Оренбургского войска восстание казаков началось одновременно с Чехословацким движением. Раньше всего был освобожден от большевиков Челябинск, потом Троицк и лишь спустя некоторое время — Верхнеуральск.

3–й и 4–й округа были очищены от большевиков довольно быстро. Большевистские комиссары частью были уничтожены, частью спаслись со своими отрядами в Уральские горы и в киргизские степи. (В распоряжении автора не было данных, касающихся восстания станиц и первоначальной борьбы с большевиками в районах городов Троицка и Челябинска. — И. А.)

Наиболее упорное сопротивление большевиками было оказано в пределах 2–го округа, откуда их пришлось выбивать с большими усилиями. Особенно серьезные бои разыгрались под Верхнеуральском. Здесь верховодил подъесаул Каширин 2–й (Иван), [132] перешедший на сторону большевиков одновременно со своим старшим братом Кашириным 1–м (Николаем). По приказу красного «главкома», т. е. Каширина Ивана, в Верхнеуральске и ближайших к нему станицах было расстреляно много офицеров и видных жителей города, а также казаков, занимавших общественные должности. В их числе погибли: бывший городской голова Полосин, доблестный войсковой старшина П. Ф. Воротовов, протоиерей Громогласов и др.

Для освобождения от большевиков Верхнеуральска казаки двинулись со стороны Миасса и Троицка.

В станице Кундравинской, 2–го округа, образовалась Военная комиссия, во главе с бывшим членом Государственной думы П. Ф. Вопиловым, [133] которая обратилась к казакам с призывом — выступить против большевиков. На призыв комиссии казаки ближайших станиц и поселков отозвались довольно дружно. Затруднения встретились с вооружением: почти все оружие в станицах было отобрано большевистскими карательными отрядами, однако некоторое количество винтовок было спрятано в земле и в разных укромных местах. Представителям Военной комиссии удалось получить несколько партий винтовок разных систем и патронов от чехословаков.

Не хватало командного состава; многие офицеры, скрываясь от преследований большевиков, должны были покинуть под чужими именами не только свои станицы, но и пределы войска. Несмотря на недостаток оружия и офицеров, Военная комиссия сформировала два конных полка, силою до 1500 бойцов каждый, по преимуществу из казаков–партизан.

Действия Кундравинской группы начались в сторону Верхнеуральска, куда полки двинулись двумя колоннами: 1–й полк шел вдоль Миасского тракта, а 2–й по Уфимскому тракту.

Первые боевые столкновения с красными отрядами произошли в районе Уиской станицы, которая несколько раз переходила из рук в руки. Понеся большие потери в людях и в материальной части, красные отошли к поселку Ахуновскому. Здесь действовал 1–й полк.

В то же время 2–й полк разбил большевистский отряд у села Учалы, захватив пленных и оружие.

Сильно потрепанные красные отряды поспешно отошли к Верхнеуральску и при отступлении сожгли поселок Кидышевский. Обе казачьи колонны соединились в станице Карагайской. Сюда к ним на помощь прибыл 3–й полк, сформированный из казаков Уйской станицы. Все три полка перешли в станицу Урлядинскую, в 21 версте от Верхнеуральска, и отсюда повели наступление на Верхнеуральск, — с фронта и в обход, чтобы отрезать путь отступления красным на Белорецкий завод — в Уральские горы.

Со стороны Троицка к Верхнеуральску подошла еще одна колонна казаков (у автора не было сведений относительно места формирования и численности колонны, двигавшейся к Верхнеуральску по Троицкому тракту. — И. А.) и отряд Анненкова. [134]

«Атаман» Анненков, боевой офицер Сибирского казачьего войска, сформировал на свой страх и риск партизанский отряд из сибирских и оренбургских казаков.

Своими решительными действиями и крутыми расправами с большевистскими главарями «атаман» Анненков производил большое впечатление на казаков, особенно на молодежь. В его отряд стекались добровольцы из всех станиц — сибирских и оренбургских.

На подступах к Верхнеуральску и в самом городе произошли горячие схватки. Красные не выдержали и в беспорядке отступили в горы по направлению к Белорецкому заводу, оставив в руках казаков пленных и богатую добычу.

Получив подкрепление из горнозаводского района, Иван Каширин перешел в контрнаступление и выбил казаков из Верхнеуральска. Однако казаки быстро оправились, казачьи лавы снова ворвались в город и погнали отряды Каширина за реку Урал.

С остатками своих отрядов Иван Каширин, двигаясь горами, через заводы Белорецкий, Узянский и Кагинский, ушел в глубь Башкирии, где соединился с отрядом своего брата Николая Каширина, отступавшего от Оренбурга.

Казаки неотступно преследовали большевистские отряды до пределов Уфимской и Пермской губерний.

Вместе с Чехословацким движением поднялись и сибирские казаки — восточные соседи оренбуржцев. Омск и Челябинск сделались опорными пунктами, откуда противобольшевистское движение стало распространяться по всей Западной Сибири и по Уралу.

Отряды оренбургских казаков, выдвинувшиеся со стороны Челябинска, участвовали, вместе с чехословаками и Сибирскими войсками, во взятии Екатеринбурга, где за несколько дней до прихода белых войск было совершено, по приказу из Москвы, зверское убийство Государя и всей Царской Семьи.

К августу месяцу территория Оренбургского войска была очищена от большевиков. В их руках оставался только город Орск, в котором красные держались до октября благодаря поддержке, получаемой ими из Туркестана.

* * *

Успехи оренбургских казаков в этот период борьбы объясняются резким переломом, который произошел в настроении казачьей массы, воочию убедившейся, что казачеству с большевизмом не по пути.

Неумелая и жестокая политика большевиков, их ничем не прикрытая ненависть к казакам, надругательства над казачьими святынями и, особенно, кровавые расправы, реквизиции, контрибуции и разбои в станицах, — все это открыло глаза казакам на сущность советской власти и заставило их взяться за оружие.

Выступление чехословаков и вовремя оказанная поддержка со стороны уральцев и сибирских войск имели большое моральное значение. Оренбургские казаки увидели, что в борьбе с большевиками они не одиноки. Это сразу подняло их дух и окрылило надеждами на окончательную победу.

Н. Дорошин[135]

УРАЛЬСКОЕ КАЗАЧЬЕ ВОЙСКО[136]

Отречение Государя и переход власти к Временному правительству прошли в Уральске без всяких потрясений. Еще до революции, во время войны, Уральский наказный атаман генерал Хабалов [137] был отозван в Петербург и назначен командующим Петербургским военным округом. Нового наказного атамана не прислали, и временно должность войскового атамана исполнял уральский казак генерал В. П. Мартынов. [138]

После Февральской революции Уральское казачье войско стало управляться войсковым съездом и избранным им войсковым правительством. Генерал В. П. Мартынов вскоре по возрасту вышел в отставку, а вместо него выбрали уральского казака генерала А. К. Еремина. Спустя две недели после выборов генерал Еремин скоропостижно скончался. После него войскового атамана не выбирали, а управлялись войсковым правительством. В остальном все у казаков оставалось по–старому: все власти остались на своих местах, и жизнь текла спокойно, по–прежнему. Война продолжалась, готовились и посылались пополнения на фронт. Никаких происшествий, насилий ни в Уральске, ни в станицах не было. Только с течением времени перемены в стране стали чувствоваться и в войске, и то только в городе Уральске, где было много иногороднего населения, которое стремилось включиться во всероссийское разрушение основ прошлого. Пока это было местной проблемой, казаки с ней справлялись без особых затруднений. В этом сказалась вековая самобытность казачьего уклада жизни, совершенно отличного от жизни крестьян в соседних губерниях и вообще в России.

Между тем на германском фронте весна и лето проходили в митингах, боевой деятельности почти не было, кроме неудачных попыток Керенского двинуть армию в наступление. На фронт подвозили орудия, снаряды, снаряжение как своего производства, так и от союзников, но воевать было некому. Во всех частях вводились солдатские комитеты, офицеры замещались выборными командирами, в большинстве рядовыми солдатами–активистами. Участились случаи отказа частей выполнять распоряжения командования. Братание с немцами, дезертирство солдат с фронта домой — «делить землю!» — безудержно прогрессировали. Казачьи части являлись островами в этом бушующем море разложения фронтовых частей и часто посылались высшим командованием для наведения порядка в отдельных пехотных полках и дивизиях. Во всех уральских казачьих полках все офицеры остались на местах, комитеты занимались хозяйственно–бытовой деятельностью, дисциплина сохранилась, какая была и раньше.

Осенью дезертирство солдат с фронта, поощряемое большевистскими лозунгами о прекращении войны, разделе помещичьей и государственной земли между крестьянами и т. п., — с каждым месяцем усиливалось и к началу зимы приняло стихийные размеры, фронт фактически рухнул, так как с фронта начали уходить даже целые части, сохранившиеся неразложенными.

Большевикам сразу же после захвата власти 25 октября (ст. ст.) удалось организовать на больших станциях вооруженные отряды, которые отбирали винтовки, патроны и другое оружие у дезертиров, а также разоружали проезжающие отдельные части и команды, сохранившие при себе оружие. Так было и с нашими казачьими полками, возвращавшимися с разных мест фронта через бушующую страну домой, на Урал. Происходили стычки и форменные сражения, где полкам приходилось с боем захватывать паровозы и очищать станции от большевиков, чтобы провести эшелоны и двигаться дальше домой с оружием. Но не всем полкам это удавалось. Такой большой заградительный пункт, как Саратов, некоторым нашим полкам удалось миновать; они выгрузились из вагонов за десятки верст от него и походным порядком обошли город с севера, перешли Волгу по льду и на левом берегу, в Покровске, снова погрузились в вагоны железной дороги, чтобы добраться до Уральска. Некоторые отряды доезжали железной дорогой до Царицына или Астрахани и оттуда отправлялись степью, походным порядком, в пределы войска. К небольшому отряду генерала Толстова [139] в Астрахани присоединилась батарея оренбургских казаков с орудиями, которая шла походным порядком с генералом Толстовым до пределов войска. В Чижинской станице оренбуржцы оставили свои пушки и верхами возвратились к себе в Оренбург. Когда началась гражданская война, уральцы привезли эти орудия к себе в Уральск на вооружение своей армии. Пришли в полном составе и с оружием 1–й, 3–й, 4–й, 5–й, 8–й и 9–й полки, а остальные полки, гвардейская сотня и батареи пришли разоруженными. Кроме того, прибывали отдельными небольшими группами офицеры и казаки, оказавшиеся по каким?либо причинам разлученными со своими частями и отставшие. Тянулось это «возвращение» с фронта домой ноябрь, декабрь 1917 года и начало января 1918 года.

В Уральске, где проживала основная масса иногородних, уже вскоре после Февральской революции организовался краевой Совет рабочих и солдатских депутатов, который проводил все время в городе митинги, но пытаться захватить власть в городе остерегался, так как в распоряжении войскового правительства находился 10–й запасный казачий полк, представлявший внушительную вооруженную силу для поддержания порядка в городе. В конце осени, после октябрьского переворота, большевики из краевого Совета открыто устраивали митинги и расклеивали по городу прокламации с призывом установить советскую власть. В городе становилось беспокойно. Войсковой съезд держался выжидательной политики по отношению к иногородним во время возвращения казаков с фронта.

В начале ноября (ст. ст.) казачьими офицерами была организована из юнкеров и реалистов, казаков старших классов Уральского реального училища, Белая гвардия, которая стала патрулировать на улицах города по ночам и в одну из ночей, в конце ноября, напала на большевистскую военную команду Совета, обезоружила ее и арестовала многих членов Совета. Но оставшийся «подпольный» Совет рабочих и солдатских депутатов, воспользовавшись «нейтральным» настроением многих казаков–фронтовиков, утомленных войной и стремившихся уехать из города по своим станицам, и тем, что запасный полк стал разъезжаться с фронтовиками по домам, — возобновил свою деятельность. Опять стало в городе беспокойно, опять появились на стенах прокламации. Вооруженные патрули Белой гвардии продолжали обходить улицы города по ночам, следя за порядком, отбирая оружие у отдельных лиц, главным образом у иногородних. Бывали по ночам стычки со стрельбой и жертвами с обеих сторон, но порядок поддерживался. В это время, на Рождество, по распоряжению войскового правительства, ночью были выпущены на винокуренном заводе спирт и водка из цистерн в подвалы и на землю, в канаву. Население «учуяло» запах спирта. Сбегались с ведрами и разной посудой и черпали из канав и подвалов спирт. Не обошлось без опившихся насмерть, но беспорядков не допустили. Также и пиво, находившееся на складах пивного завода в бочках, было роздано населению в принесенную посуду бесплатно, под наблюдением Белой гвардии. Несмотря на принятые меры, в городе чувствовалось двоевластие. В начале января был созван войсковой съезд — 66 депутатов от станиц. Было избрано новое войсковое правительство: председатель Г. М. Фомичев, [140] агроном, товарищ председателя Ф. Л. Еремин, врач, член Государственной думы, и генерал В. И. Акутин. [141] Стало очевидным, что казачье население не сочувствовало большевистской пропаганде и не разделяло их идей. Казакам чужой земли было не нужно — была своя в их распоряжении. Казаки занимались земледелием, скотоводством и рыболовством, за счет чего и жили. Классовой розни у казаков не было — все были равны по правам. Были среди казаков, конечно, бедные и богатые, но большинство жило зажиточно.

Сочувствующие большевикам были, но единицы, никакого значения они среди казаков не имели и примыкали к иногородним. После разъезда казаков–фронтовиков домой, по станицам, большевики, судя по листовкам, явно готовились после нового года к выступлению в городе. Население города Уральска состояло на две трети из иногородних (не казаков). Из них состоял весь рабочий класс города, занятый на разных предприятиях. Было несколько паровых мельниц и просорушек, лакричный завод, большой убойно–холодильный комбинат, несколько кожевенных и шубных заводов по переработке кож забитого на бойне скота, пимокатный завод, мыловаренный, клеевой и несколько других, в том числе механический завод по обслуживанию ремонтом всех машин указанных предприятий. Затем большое железнодорожное депо конечной станции Уральск Рязано–Уральской железной дороги и ее мастерские. Вся торговля производилась иногородними. Служилая интеллигенция в учебных заведениях и в администрации, кроме казачьих управлений, состояла из иногородних. Весь обслуживающий персонал во всех заведениях, учреждениях, в торговле и у частных лиц состоял из иногородних.

Рабочая масса и часть интеллигенции и обслуживающего персонала в основном являлись сторонниками большевизма. У войскового правительства к этому времени (конец января 1918 года) не оказалось организованной военной силы: казаки–фронтовики разъехались по своим станицам, в том числе и запасный 10–й полк, городские жители–казаки были заняты своими хозяйственными делами.

В начале февраля генерал М. Ф. Мартынов, [142] с одобрения войскового съезда, организовал офицерский отряд и в одну из ночей начала февраля арестовал почти всех активных членов большевистского подполья и посадил их в городскую тюрьму. После этого в Уральске стало спокойно. Но вскоре из Саратова от тамошнего комиссара Антонова стали поступать требования войсковому правительству — освободить арестованных членов большевистского совета и признать советскую власть. Войсковое правительство вело с Саратовом переговоры, затягивая их для выигрыша времени, и не освобождало арестованных. Одновременно войсковое правительство мобилизовало молодых казаков призыва 1918 — 1919 годов и сформировало из них 3 учебных конных полка. Офицерского состава с опытом войны было достаточно.

В начале марта из Оренбурга советский комиссар Цвиллинг прислал телеграмму войсковому правительству с ультиматумом — принять советскую власть! Войсковое правительство ответило отказом.

Утром в субботу 10 марта 1918 года старого стиля в станицу Илек пришел неожиданно отряд красной гвардии из Оренбурга, около 800 человек пехоты, полсотни конницы при трех пулеметах и с запасом оружия для возможных добровольцев. Отряд расположился в городке и выставил патрули по окраинам. После полудня комиссар отряда приказал собрать станичный сход, который и собрался на станичной площади. Комиссар, окруженный вооруженными красногвардейцами, предъявил свои требования казакам:

1. Принять советскую власть.

2. Сдать все оружие.

3. Заплатить контрибуцию 3 миллиона рублей.

Казаки заявили, что у них есть своя власть — войсковой съезд, — к нему и надо обращаться. Если съезд примет советскую власть, то и мы примем. Оружия у казаков нет: все сдали при демобилизации. Платить контрибуцию они не будут. Так сход ничем и не кончился, несмотря на всяческие угрозы комиссара. Тогда комиссар распустил сход.

В ночь на воскресенье казаки тайно собрались и выбрали Комитет обороны, который пригласил проживавшего в Илеке после демобилизации полковника Балалаева [143] руководить восстанием. В воскресенье, 11 марта, утром, были посланы гонцы в соседние станицы с просьбой о помощи: требовалось обложить Илек со стороны Урала и по набату в станице его атаковать. Кроме того, Комитет обороны вынес постановление: предъявить комиссару ультиматум — покинуть станицу к 12 часам дня во вторник, 13 марта. Ультиматум был вручен комиссару утром, в понедельник, 12 марта, но комиссар ответа не дал. Как после выяснилось, он ожидал подкреплений.

В эти дни красные произвели несколько арестов среди казаков за нежелание платить контрибуцию. Потом они арестовали нескольких офицеров и держали их под охраной в своем штабе, занимавшем здание клуба. Начались обыски, поиски оружия у казаков, реквизировали коней, седла, шашки. Был застрелен сотник Юткин за попытку побега от арестовавшего его конвоя.

Комитет обороны при участии полковника Балалаева выработал план действий. Утром 13 марта казаки Студеновской и других станиц обложили Илек со стороны Урала. В полдень в Илеке раздался набат, и казаки по льду повели атаку на Илек, главным образом на Челышевскую мельницу, где была сосредоточена главная часть пехоты красных. В городе все посты красных были сняты илецкими казаками, а клуб — штаб отряда — был взят приступом. Казаки ворвались в помещение клуба, перебили всю охрану, освободили арестованных. Среди убитых был и красный комиссар Чукан. Пехота красных, выбитая студеновскими казаками из Челышевской мельницы, отступала по улицам Илека к своему штабу в клубе, не зная, что клуб уже занят казаками. Гонимые наступавшими студеновцами, красные искали укрытия в казачьих дворах, но там их встречали с шашками, вилами и топорами. К 6 часам вечера все было кончено, ускакать удалось только нескольким конным — по дороге в Оренбург. После боя было выловлено несколько беглецов, прятавшихся по дворам, — эти только и были пленные. Послан был гонец на перекладных в Уральск с донесением о случившемся. По получении сообщения казаки Уральской станицы отслужили молебен у старого собора и принесли присягу на верность войску.

Войсковой съезд отправил гонцов во все станицы с извещением о событиях в Илеке. Из станиц получались постановления о верности войску. Выяснился недостаток в войске оружия и боеприпасов. Войсковая оружейная мастерская начала отливать бронзовые пули и заряжать стреляные патроны охотничьим порохом. Командирован был артиллерист, офицер Н. А. Дорошин, с командой казаков и верблюжьим обозом на санях в поселок Чижинский за пушками, оставленными Оренбургской батареей. По последнему снегу на санях были доставлены в Уральск 4 полевых орудия с зарядными ящиками и небольшим количеством к ним снарядов.

В конце марта илецкие казаки и казаки из соседних станиц под командой полковника Балалаева атаковали ближнюю к Илеку железнодорожную станцию Новосергиевку на линии Самара — Оренбург — Ташкент, находившуюся за пределами земель войска. Они заняли эту станцию после боя с красным отрядом. Там был захвачен районный склад оружия и боеприпасов красных.

1 апреля 1918 года вновь созванный войсковой съезд объявил всеобщую мобилизацию казаков до 55 лет, старшие приглашались как добровольцы. Каждая станица должна была сформировать дружину под командой офицера. В каждой станице, хуторе, форпосте были организованы комитеты обороны, на обязанности которых лежало все снабжение сформированных дружин, организация транспорта, охрана и первая оборона селения.

Ввиду невозможности держать военные части по всей границе войска, были сформированы ударные группы–кулаки из дружин на направлениях: Уральск — Саратов, Уральск — Бузулук, Илек — Новосергиевка, Сламихинская — Александров Гай, Гурьев — Богатинские нефтяные промыслы.

Вначале дружины оставались дома и выступали на свой фронт по тревоге. Сторожевую службу несли 3 учебных конных полка. В марте восстали против большевиков оренбургские казаки и соединились с отрядом полковника Балалаева. Войсковой съезд послал туда в начале апреля генерала Л. В. Загребина [144] (илецкого казака) для командования двумя объединенными силами в этом районе. Он освободил общими силами уральских и оренбургских казаков город Оренбург (около 100 верст от Новосергиевки) от красных.

В это время казаки совместными силами двинулись по железной дороге на Самару. Самару в это время заняли чехословаки, которые наступали по железной дороге на восток. В городе Бузулуке красные были зажаты с запада чехами, а с востока казаками и были разбиты. Чехами был также занят Иващенковский военный завод в 40 верстах на юг от Самары. В Самаре возник Комитет Учредительного собрания и организовывалась добровольческая народная армия.

Уральцы не замедлили войти в сношения с чехословаками и Комитетом Учредительного собрания, так как нужно было сговориться о совместных действиях и добиться получения оружия и боеприпасов, попавших в Самаре, Казани и других городах в руки чехословаков и Комитета.

Чехословацкие и русские добровольческие отряды Комитета действовали на Волге под Казанью, Симбирском и Сызранью. Оренбуржцы наступали вдоль Ташкентской железной дороги на Туркестан и совместно с башкирскими частями помогали чехам и добровольцам теснить красных за Волгу и Каму. Уральцы образовали самостоятельный фронт в сторону Саратова.

10 апреля 1918 года красные со стороны Саратова перешли «грань» (границу войска) и повели наступление по линии железной дороги на Уральск. Навстречу им были брошены учебные полки, объявлена тревога для дружин. Красные были разбиты и отогнаны за «грань», но дальше казаки не пошли. Показали: не троньте нас, и мы вас не тронем. Такое заблуждение было у казаков в начале гражданской войны. После неудачной атаки красных на Уральск со стороны Саратова в апреле крупных операций до середины июня не было. Местами красные заходили за «грань» к казакам небольшими силами — их прогоняли или уничтожали. В казачьих частях, вследствие подвижности конницы, применялась тактика окружения и внезапных нападений, обычно на заре. При небольших потерях захватывались у красных вооружение и боеприпасы, в которых казаки нуждались. В конце мая был командирован генерал М. Ф. Мартынов с отрядом казаков и большим обозом на Иващенковские заводы, около Самары, чтобы привезти оружие и патроны для казачьей армии.

* * *

В середине июня 1918 года красные опять перешли «грань» со стороны Саратова и наступали крупными силами вдоль железной дороги на Уральск с броневиками и бронированным поездом. Несмотря на сопротивление, оказываемое казаками, красные продвигались вперед, подавляя численностью и огневой мощью бронепоезда и броневиков, и, заняв станции Шипово, Зеленую и Переметную, подошли к хутору Халилову в 12 верстах от Уральска.

Красные продвигались тремя последовательными густыми пехотными цепями с большим количеством пулеметов, двигаясь по обе стороны железной дороги, загибаясь на флангах назад для охраны тыла и сопровождающих поездов, перевозивших пехоту. За пехотными цепями двигались красные автомобили–броневики, а бронированный поезд сзади поддерживал атакующие цепи красных артиллерийским огнем. Все эти дни шли ожесточенные огневые бои, но казаки вынуждены были отступать, так как атака казаков была невозможна вследствие ровной местности и подавляющего огня красных. Стояли очень жаркие дни, и старики–казаки развозили в бочках воду по казачьим цепям.

Положение столицы войска Уральска становилось критическим. Тогда старики из Уральской и Круглоозерновской станиц в возрасте от 60 до 70 лет собрались в числе нескольких сот человек, взяли себе командиром отставного полковника Н. В. Мизинова, [145] такого же старика, и образовали резервный полк! Твердо решили защищать Уральск, хотя «вооружение» полка состояло в основном из шашек времен турецкой войны, пик и вил! Полк стоял в конном строю в ближайшем тылу, ожидая своего часа!

Наконец спешенному 1–му учебному полку удалось прорваться через цепи в тыл правого фланга красных и вызвать замешательство в цепях красных. Заметив это, первым бросился в конную атаку полк стариков, а за ним и другие полки и дружины. Старики первыми доскакали до красных цепей левого фланга, несмотря на большой урон от огня, и смяли первую цепь! А там подоспели и молодые казаки, и цепи красных были смяты и уничтожены. Даже старики, возившие воду в бочках по фронту, распрягли своих коней и без седел помчались тоже в атаку, хотя оружия у них не было. Такой был порыв!

Видя уничтожение своей пехоты, броневики, отстреливаясь, стали отходить к поезду под защиту его пушек. Этот бой получил название «Атака стариков». Много их погибло, в том числе и их командир, полковник Мизинов, был смертельно ранен и умер от ран.

Как раз в это время возвращался генерал М. Ф. Мартынов из рейда на Иващенковские заводы около Самары со своим отрядом и обозом в 220 подвод, нагруженных оружием и патронами. Он оставил обоз под охраной станичной дружины, а сам со своим отрядом обошел красных с севера в их тыл и начал разрушать полотно железной дороги, грозя отрезать красных. Тогда красные починили поврежденное полотно железной дороги, погрузились в поезда и отошли за «грань», куда казаки за ними не последовали.

Примечания:

1

Константин Иосифович де Гайлеш (р. 1899), был в описываемое время юнкером 2–й Петергофской школы прапорщиков. Умер в 1982 г во Франции.

11

Полковник Освальд Германович фон Прюссинг был в описываемое время начальником Школы прапорщиков Северного фронта. Некоторое время жил в эмиграции в Германии, дальнейшая его судьба неизвестна.

12

Впервые опубликовано — Военная Быль. № 20. Сентябрь 1956.

13

Имеются в виду события 3 — 4 июля 1917 г., когда большевиками были инициированы вооруженные антиправительственные демонстрации с требованием передачи власти Советам. Следствием их стала отставка 7 июля главы Временного правительства князя Г. Е. Львова и назначение на пост министра–председателя А. Ф. Керенского. Основные главари большевиков вынуждены были некоторое время скрываться.

14

Полковников Георгий Петрович, р. 23 февраля 1883 г. Из казаков ст. Кривянской Области Войска Донского. Окончил Сибирский кадетский корпус (1902), Михайловское артиллерийское училище (1904), академию Генштаба. Генштаба полковник, командующий войсками Петроградского военного округа. Повешен большевиками в марте 1918 г. в Задонской степи на зимовнике Безуглова.

110

Яконовский Евгений Михайлович, р. в 1903 г. Кадет 5–го класса Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса. В январе 1918 г. участник обороны Оренбурга. Во ВСЮР и Русской Армии в Одесском кадетском корпусе. Участник похода из Одессы и боя под Канделем, затем в Русской Армии — юнкер 4–й артиллерийской бригады и л.?гв. Гренадерского полка. В эмиграции в Югославии. Окончил Крымский кадетский корпус (1921), университет, затем во Франции служил во французской армии, до 1956 г. сотрудник журнала «Военная Быль». Умер 15 мая 1974 г. в Монтобане (Франция).

111

Впервые опубликовано: Военная Быль № 2 — 3 Июнь — август 1952.

112

Чердилели Григорий Константинович, р. в 1870 г. Полковник Апшеронского пехотного полка, воспитатель Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса. Во ВСЮР и Русской Армии в Крымском кадетском корпусе до эвакуации Крыма. Эвакуирован на корабле «Константин». В эмиграции в Югославии. 1 сентября 1920 г. — 1 июля 1929 г. воспитатель Крымского кадетского корпуса. Умер до 1936 г.

113

Полковник Азарьев, командир роты Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса, был в белых войсках Восточного фронта в 1919 — 1920 гг. и. д. директора того же корпуса. В январе 1920 г. остался в Иркутске.

114

Дутов Александр Ильич, р. 5 августа 1879 г. в Казанлинске. Из дворян Оренбургского казачьего войска, сын генерал–майора. Окончил Оренбургский Неплюевский кадетский корпус (1896), Николаевское кавалерийское училище (1898), академию Генштаба (1908). Полковник, войсковой атаман Оренбургского казачьего войска (с 5 октября 1917 г.). С 6 декабря 1917 г. командующий войсками Оренбургского военного округа, с августа 1918 г. генерал–майор, с 14 октября 1918 г. генерал–лейтенант с 17 октября командующий Юго–Западной армией (с 28 декабря 1918 Оренбургская отдельная армия). С 23 мая 1919 г. до 16 октября 1919 г. генерал–инспектор кавалерии, с 2 июня 1919 г. походный атаман всех казачьих войск, 21 сентября — 16 октября 1919 г. командующий Оренбургской армией Восточного фронта, затем начальник гражданского управления Семиреченского края. В марте 1920 г. отступил в Китай. Смертельно ранен 25 января 1921 г. в Суйдине при попытке похищения.

115

Имеется в виду 2–й кадетский корпус в Петрограде.

116

Кадеты Нижегородского графа Аракчеева кадетского корпуса.

117

П. А. Кобозев (1878 — 1941) был в то время чрезвычайным комиссаром ВЦИК и СНК по Средней Азии и Западной Сибири.

118

Впервые опубликовано Военная Быль. № 12 — 13 Январь — апрель 1955

119

Так в обиходе называлось среди офицеров Николаевское кавалерийское училище, бывшая Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.

120

Акулинии Иван Григорьевич, р. 12 января 1880 г. Из казаков ст. Урлядинской Оренбургского казачьего войска. Окончил Оренбургское военное училище (1902), академию Генштаба (1913). Полковник Главного управления Генерального штаба, с 1917 г. помощник войскового атамана Оренбургского казачьего войска. В белых войсках Восточного фронта, с декабря 1917 г. зам. председателя войскового правительства, с июня 1918 г. командующий войсками Оренбургского военного округа и с 19 октября 1918 г. главный начальник того же округа, 7 марта — 24 мая 1919 г. командир 2–го Оренбургского казачьего корпуса Оренбургской армии, с 1919 г. начальник штаба походного атамана Оренбургского казачьего войска, с 17 июля до 11 ноября 1919 г. командир 1–го Оренбургского казачьего корпуса в Уральской обл., затем через Кавказ и Крым прибыл на Юг России, в июне 1920 г. в отделе генерал–квартирмейстера штаба Главнокомандующего Русской Армией до эвакуации Крыма. Генерал–майор (с 1 октября 1918; произведен войсковым кругом Оренбургского казачьего войска). Эвакуирован на корабле «Сцегед». В эмиграции в Югославии, затем во Франции. Умер 26 ноября 1944 г. в Париже.

121

Впервые опубликовано: Акулинин И. Г. Оренбургское Казачье Войско в борьбе с большевиками. Шанхай, 1937.

122

Слесарев Константин Максимович, р. в 1870 г. Из казаков Терского казачьего войска. В службе с 1889 г., офицером с 1892 г. Генштаба генерал–майор, начальник Оренбургского военного училища. В марте 1918 г. увел училище в Уральск. В белых войсках Восточного фронта на той же должности. Взят в плен в марте 1920 г., служил в Красной армии начальником военной школы. Расстрелян в марте 1921 г. по обвинению в связи с сибирскими повстанцами.

123

Киргизами до 1920–х гг. именовались казахи.

124

Войсковой старшина Оренбургского казачьего войска Мамаев, командовавший в феврале 1918 г. 1–м партизанским отрядом в Верхнеуральске, к июлю 1919 г. был произведен в генерал–майоры. Командир 3–й Оренбургской казачьей бригады, затем начальник Оренбургской казачьей дивизии на Уфимском направлении. Участник Сибирского Ледяного похода. Покончил самоубийством в ноябре 1919 г.

125

Бородин Василий Аристархович. Подъесаул Оренбургского казачьего войска. В белых войсках Восточного фронта; в начале 1918 г. командир 3–го отряда Оренбургского казачьего войска в Верхнеуральске, в марте 1918 г командир партизанского отряда, с 1919 г. командир 2–го Оренбургского казачьего полка; в Дальневосточной армии командир Отдельного Оренбургского казачьего полка, с мая 1921 г. командир Отдельной Оренбургской казачьей бригады, с сентября 1921 г. командир Сводно–казачьего корпуса, весной 1922 г. командир 1–го казачьего корпуса, с августа 1922 г. командир Сибирской группы. Генерал–майор. В эмиграции в Китае. Умер до 1952 г.

126

Михайлов Константин Николаевич, р. 22 февраля 1896 г. Из казаков ст. Новоорской Оренбургского казачьего войска, сын есаула. Окончил Оренбургский Неплюевский кадетский корпус, Оренбургское военное училище (1915). Сотник 16–го Оренбургского казачьего полка. В белых войсках Восточного фронта; 27 декабря 1917 г. — 3 января 1918 г. командир Чернореченской пешей дружины под Оренбургом. В начале 1918 г. командир 2–го отряда Оренбургского казачьего войска, в марте 1918 г. командир партизанского отряда, 12 июня 1918 г. привез из Самары транспорт оружия и затем служил в 1–м Татищевском полку Оренбургского казачьего войска, 4 — 25 августа 1918 г. в 4–м Нижнеозерном полку, затем командир 5–й сотни 2–го Оренбургского казачьего полка.

127

Енборисов Гавриил Васильевич. Из казаков пос. Арсинского, ст. Верхнеуральской Оренбургского казачьего войска. Подъесаул Оренбургского казачьего войска. В белых войсках Восточного фронта, с января 1918 г председатель военной комиссии войска, товарищ председателя войскового круга, в начале 1918 г командир 4–го отряда Оренбургского казачьего войска в Верхнеуральске. Участник похода в Тургайские степи. С лета 1918 начальник Военного контроля, комендант штаба обороны и начальник отдела Государственной охраны 2–го округа. Войсковой старшина. Летом 1919 г. поступил рядовым в добровольческую Дружину Святого Креста в Омске, но вскоре назначен начальником агитационно–вербовочного отдела в Семипалатинске 19 октября 1919 г. сформировал добровольческий отряд Дружины Святого Креста в Семипалатинске, с которым совершил Сибирский Ледяной поход. С 22 марта 1920 г. дежурный генерал 3–го стрелкового корпуса и одновременно командир Добровольческого Егерского отряда своего имени, с 21 апреля помощник начальника личной охраны атамана Г. М. Семенова. Полковник (1919). В эмиграции с лета 1920 г. в Харбине. Умер 14 февраля 1946 г. в Харбине.

128

Н. Д. Каширин (р. 1888), впоследствии командарм 2–го ранга, был расстрелян 14 июня 1938 г. в Москве.

129

Войсковой старшина Оренбургского казачьего войска Красноярцев, весной 1918 г. командовавший силами восставших казаков, в июне 1918 г. освободил Оренбург; до ноября 1919 г. он был начальником отряда в Южной армии Восточного фронта, затем воевал в Уральской отдельной армии.

130

Асламов Ксенофонт Михайлович. Есаул Забайкальского казачьего войска. В белых войсках Восточного фронта; в мае 1918 г. командир отряда в боях за Оренбург. В 1919 г. полковник, начальник штаба Забайкальского казачьего войска, затем генерал–майор.

131

Карликов Вячеслав Александрович, р. в 1871 г. В службе с 1889 г, офицером с 1891 г. Окончил в 1898 г. академию Генштаба Генерал–майор, командир Ларго–Кагульского пехотного полка. В белых войсках Восточного фронта; с 21 декабря 1917 г. начальник штаба Оренбургского военного округа, в июне 1918 г. руководитель боевых действий в районе Илецкой Защиты, с 13 июня 1918 командующий Ташкентским фронтом Оренбургского казачьего войска, ноябрь — декабрь 1919 г. в канцелярии военного министерства. Генерал–лейтенант. Взят в плен. Служил в Красной армии. Умер после 1923 г.

132

И. Д. Каширин (р. 1890) впоследствии работал в органах ВЧК — ОГПУ и был расстрелян в 1937 г.

133

П. Ф. Вопилов с начала 1919 г. был членом правительства Оренбургского казачьего войска. Взят в плен под Красноярском в январе 1920 г.

134

Анненков Борис Владимирович, р. в 1890 г. Из дворян Новгородской губ. Окончил Одесский кадетский корпус (1906), Александровское военное училище (1908). Есаул 1–го Сибирского казачьего полка, начальник партизанского отряда Сибирской казачьей дивизии. В белых войсках Восточного фронта; с конца 1917 г. действовал в районе Омска со своим партизанским отрядом. С 28 июля 1918 г. войсковой старшина, с середины 1919 г. на Семиреченском фронте, командующий Отдельной Семиреченской армией. Генерал–майор. В эмиграции с весны 1920 г в Китае. В 1925 г. выдан большевикам. Расстрелян 24 августа 1927 г. в Семипалатинске.

135

Н. А. Дорошин — офицер артиллерии. В белых войсках Восточного фронта — в Уральской отдельной армии; в апреле 1918 г. он доставил пушки в г. Илек из пос. Чижинского. В эмиграции. Умер после 1982 г.

136

Впервые опубликовано: Голос Зарубежья. № 25 — 26. Август — сентябрь 1982.

137

Имеется в виду генерал–лейтенант Сергей Семенович Хабалов, р. в 1858 г. В службе с 1875 г., офицером с 1878 г. В эмиграции. Умер в 1924 г.

138

Мартынов Василий Патрикеевич, р. 20 августа 1863 г. Окончил 2–ю Санкт–Петербургскую военную гимназию (1880), Павловское военное училище (1882). Офицер л.?гв. Уральской сотни. Генерал–майор. С 1917 г. по 26 декабря (8 января) 1918 г. войсковой атаман и командующий войсками Уральской области. В 1919 г. — заместитель войскового атамана по гражданской части, управляющий канцелярией войскового атамана. Взят в плен. Расстрелян в декабре 1919 г. (или феврале 1920 г.) в Прорве.

139

Толстов Владимир Сергеевич, р. 7 июля 1884 г. Из дворян, сын генерала, казак ст. Гурьевской Уральского казачьего войска. Окончил Николаевское кавалерийское училище (1905). Полковник, командир 6–го Уральского казачьего полка. В белых войсках Восточного фронта; 23 марта 1919 г. избран войсковым атаманом Уральского казачьего войска с неограниченной властью в соответствии с приговорами станиц и остатков строевых частей армии. Генерал–майор. 21 апреля 1919 г. — январь 1920 г. командующий Уральской отдельной армией. 20 декабря 1919 г. сложил с себя обязанности войскового атамана и передал власть «Комитету Спасения Войска», оставаясь командующим Уральской отдельной армией. 5 апреля 1920 г. ушел из форта Александровского с отрядом офицеров и казаков из 214 человек (пересекли границу Ирана 4 июня 163 человека). К 16 мая 1921 г. в лагере в Басре (Месопотамия). С 1921 г. член Русского Совета генерала Врангеля, с августа 1922 г. председатель правления казачьих войск и помощник правителя по казачьим войскам. Генерал–лейтенант. В эмиграции в Австралии. Умер в 1956 г. в Сиднее.

140

Фомичев Гурьян Макарович. Из казаков ст. Илецкой Уральского казачьего войска. Агроном. С 1917 г. председатель правительства Уральского казачьего войска. Взят в плен и расстрелян весной 1920 г. в Уральске.

141

Акутин Владимир Иванович, р. 13 июня 1861 г. Из казаков ст. Уральской Уральского казачьего войска. Окончил Оренбургскую военную прогимназию, Оренбургское казачье юнкерское училище (1880). Генерал–майор, начальник Уральской льготной дивизии и гарнизона крепости Бобруйск. 29 декабря 1917 г. вернулся в Уральск с бригадой своей дивизии. В белых войсках Восточного фронта; член правительства Уральского казачьего войска, с начала июня 1918 г. до 9 ноября 1918 г. командующий Уральским военным округом с правами командующего отдельной армией (сентябрь — ноябрь 1918 г. командующий Уральской отдельной армией). Смещен решением войскового съезда в октябре 1918 г. После оставления Уральска перебрался в Калмыково. Выставлял свою кандидатуру на выборах войскового атамана. Затем без должности. С 14 июня 1919 г. командир 2–го Илецкого казачьего корпуса Уральской отдельной армии, с августа 1919 г. начальник частей у Гурьева. Взят в плен 27 декабря 1919 г. в Кызыл–Куге со штабом Илецкого корпуса. Расстрелян в 1920 г. в Москве.

142

Мартынов Матвей Филаретович, р. 16 мая 1881 г. на х. Мартынова ст. Каменской Уральского казачьего войска. Окончил Уральское войсковое реальное училище (1901), Московское пехотное юнкерское училище (1904). Полковник, командир 3–го Уральского казачьего полка. Участник похода генерала Крымова на Петроград. В начале 1918 г. сформировал из состава полка добровольческую Уральскую сотню и направился с ней на помощь астраханским казакам. 19 февраля 1918 г. до начала июня 1918 г. командующий войсками Уральской области и Уральскою казачьего войска (избран войсковым съездом), 13 июня 1918 г. направлен с особым отрядом в Самару для установления контакта с чехословаками и Комучем, с июля 1918 г. генерал–майор. С 25 июля 1918 г. командующий Шиповским фронтом армии. Тяжело ранен в августе 1918 г. С конца сентября 1918 г. командующий северным Соболевским фронтом, 9 — 27 ноября 1918 г. временно командующий Уральской армией. Генерал–лейтенант. Ранен 18 ноября у форпоста Красный. С конца ноября 1918 г. командир 2–го Уральского корпуса, в январе 1919 г. начальник обороны Уральска. Тяжело ранен. Умер от ран 31 марта 1919 г. в Гурьеве.

143

Полковник Уральского казачьего войска Балалаев, руководитель восстания в Илеке 13 марта 1918 г, затем был командиром Илецкого корпуса Уральской армии, весной 1919–го — командующим Илецким фронтом. Генерал–майор. Убит в 1919 г.

144

Генерал–майор Л. В. Загребин был убит в 1919 г.

145

Мизинов Николай Викторович, р. в 1862 г. В службе с 1882 г., офицером с 1885 г., в отставке с 1917 г.