Историю Восточных легионов вермахта и в целом сотрудничества представителей восточных народов СССР с национал-социалистами в период Второй мировой войны необходимо начинать собственно не с факта создания этих военных формирований. Началась она намного раньше и восходит, пожалуй, к предвоенному периоду, когда еще только продумывались планы ведения войны с Советским Союзом. Хотя в то время, конечно, ни о каком сотрудничестве с представителями «низшей расы» и речи быть не могло, и «размышлениям» подобного рода предавались не первые лица государства и партии, а лишь отдельные представители научных, военных или дипломатических кругов. При этом немецкая сторона не упускала из виду языковые и этнические особенности различных народов, своеобразие их исторического развития (особую привлекательность имели тогда сюжеты, в которых другие национальности противоставлялись русскому государству и русскому народу). Что касается поволжских татар, то в использовании их в военном столкновении против СССР актуальность для немецкой стороны приобретали два фактора: во-первых, принадлежность татар к тюркскому миру; во-вторых, исповедание ими мусульманской религии.

Планы нацистов относительно будущего восточных народов СССР, в том числе и тюркских, не были тщательно разработаны, в особенности если сравнивать с планами их относительно будущего Украины, Белоруссии или Прибалтики — территорий, которые немцами были оккупированы или которые они надеялись в самое ближайшее время оккупировать. Представления германской верхушки и рядовых обывателей об этих народах в период Второй мировой войны во многом были идентичны. Они основывались порой на примитивных стереотипах и отличались невежеством и непоследовательностью. Реверансы же некоторых вождей рейха, в том числе и самого Гитлера, в сторону тюркских или мусульманских народов могут быть восприняты лишь как «лозунги дня», вызванные к жизни стечением обстоятельств, которые препятствовали претворению в жизнь нацистских планов обустройства Европы и мира в целом. Попытки отдельных дипломатов или ученых строить свою политику с учетом политических или этнических реалий, на основе сравнительно трезвого осмысливания национального состава населения СССР, историко-культурных традиций его народов просто-напросто потонули в неслаженном хоре прочих нацистских лидеров и теоретиков.

В первые годы Второй мировой войны во многих официальных актах Германии, на страницах газет и журналов замелькали такие термины, как Туран, пантуранизм (туранизм), пантюркизм. В Министерстве иностранных дел была заведена особая папка документов под грифом «Пантуранизм», включающая десятки актов, в МИДе был назначен ответственный за эти вопросы дипломат, германское посольство в Турции постоянно докладывало о состоянии и перспективах развития пантуранистского движения в этой стране.

Слово «Туран» — это древний иранский термин, как правило, противоставляемый понятию «Иран» (Иран—Туран). Означал он у персов мир кочевых тюрков, соседствовавших с Ираном с севера. Мир этот представлялся персам традиционно враждебным, темным, диким, варварским. Слово «Туран» носило явственно негативный оттенок: в таком смысле оно, например, встречается в поэме Фирдоуси «Шах-наме». Но, как это нередко бывает в истории, в более позднее время термин был принят и учеными (в XIX в. его пропагандировал знаменитый венгерский тюрколог А. Вамбери), и самими тюрками как обобщающее название для тюркских и угро-финских народов.

Туранизмом (или пантуранизмом) в исследовательской литературе обычно называют движение или идею политического, культурного и этнического единства всех тюркоязычных народов, к которым относят также венгров, эстонцев и финнов. Сразу отметим, что среди угро-финнов туранские идеалы особо широкого распространения не получили: разве что в Венгрии, где существовало и Туранское общество, и с 1913 по 1970 г. издавался журнал «Туран». Туранизм (пантуранизм) в широком смысле — понятие более объемное, чем тюркизм или пантюркизм, объединяющий лишь тюркские народы. Но скажем прямо, что какого-то устоявшегося понимания этих двух терминов нет даже у исследователей, специально занимавшихся этими вопросами. Так, если Чарлз Хостлер понимает под понятием «пантюркизм» движение тюркоязычных народов, то турецкая исследовательница Зехра Ондер, цитируя Хостлера, произвольно заменяет «пантюркизм» «пантуранизмом».[11] Именно так, по-разному, понимались эти термины на протяжении десятилетий и учеными, и политиками. При этом и сами сторонники тюркского единства часто употребляли эти понятия как синонимы. Следуя такой традиции, и мы будем употреблять эти термины в качестве синонимов. К этому вынуждает нас и цитирование многочисленных источников и литературы.

События Первой мировой войны вдохнули жизнь в надежды туранистов на создание Туранского государства. Они надеялись, что пантуранистские планы Турции будут поддержаны центральными европейскими державами. Одной из наиболее ярких фигур туранистского движения в это время являлся турецкий военный министр Энвер-паша, мечтавший о лаврах Тамерлана и вознамерившийся в реальной жизни осуществить свои мечты.[12] В феврале 1918 г. он возглавил поход на Баку, завершившийся взятием города. Идеи Энвера-паши, однако, не находили понимания и поддержки у нового лидера Турции — Мустафы Кемаля Ататюрка, которому идеи туранизма вообще были чужды. Энвер-паша эмигрировал в Среднюю Азию, где трагически закончил свою жизнь в 1922 г. Мустафа Кемаль — основатель Турецкой республики — в своей внешней политике был, безусловно, прагматиком. Он рассчитывал на мирные отношения со своим северным соседом — Советским Союзом, а потому очень прохладно относился к идеям тюркского единства, сразу заявив, что «туранизм — это вредная концепция».[13] Как замечает Лотар Крекер, его (Ататюрка) национализм «заканчивался на границах Турции».[14] При Ататюрке в Турции даже начались гонения против известных туранистов и их печатных изданий. По мнению авторитетного знатока истории Турции Готтхарда Йешке, самым последним выражением туранизма во времена Мустафы Кемаля стал «Тюркский ежегодник», изданный Юсуфом Акчурой в 1928 г.[15]

Турецкая и общетюркская проблематика в принципе всегда привлекала немецких исследователей, даже в период Первой мировой войны и после ее трагического для Германии окончания. Работы аналитического характера, оценивающие потенциал общетюркского национального движения, появлялись часто. Тон их был разным. Известный ориенталист Карл Броккельман, например, отзывался о шансах пантуранизма среди российских тюрков очень пессимистически, так как, по его мнению, среди них широко распространились идеи русской революции.[16] Несколько иначе мыслил другой исследователь — Карл Випперт.[17] Он ясно понимал, что в Европе совсем мало знают о тюркских народах, и когда говорят о европейцах, то, как правило, имеют в виду народы славянского, германского или романского происхождения. Другие же при этом остаются в стороне. Между тем в недалеком будущем они, вероятно, будут играть серьезную роль в судьбах Европы; среди таких народов Випперт на первое место ставит тюрков. Он отмечает их тесную связь с финнами, венграми и эстонцами. По мнению ученого, в настоящее время (т.е. в 1922 г.) туранская идея еще не созрела окончательно и не овладела массами, и вполне возможно в недалеком будущем «извержение народного вулкана» с целью создания великого Туранского государства от Константинополя до Волги и до гор Алтая. Финские народы при этом должны как родственники тюрков оказаться в сфере их влияния. В 20-е гг. XX в., как считал Випперт, представители этой радикальной идеи были немногочисленны, а спектр мнений среди туранистов — еще слишком широк: одни из них уповали на слабость Советского государства и на советско-английские противоречия, другие надеялись расширить самостоятельность возникших советских тюркских республик. Завершая свою статью, Карл Випперт говорил о том, что туранизм как движение, как идея находится в детском возрасте, и вполне возможно, вскоре он станет «значительным фактором в борьбе политических сил в Европе». Правда, автор тут же делает оговорку, ибо события могут пойти и по иному сценарию, но менее вероятному: туранизм останется ограниченным в узком круге сторонников, не развиваясь в политическом отношении и бесславно «утонет в теневом царстве мертвых понятий».

Интерес к пантуранизму в Германии заметно возрос в период подготовки и после нападения на Советский Союз, так как, во-первых, стало возможным привлечь многочисленные тюркские народы СССР к «борьбе против большевизма»; во-вторых, разыграв тюркскую карту, можно было оказывать давление и на Турцию. Наиболее активной инстанцией при этом становилось Министерство иностранных дел Германии.

Уже в апреле—мае 1941 г. МИД рассматривал вопросы о будущих кандидатурах, ответственных за работу с различными народами СССР, намечались персоналии для работы с кавказскими, среднеазиатскими народами, крымскими и поволжскими татарами, калмыками. Предусматривалось создание при МИДе так называемого «Комитета по России». 28 апреля, например, согласие на работу в Комитете дали известные специалисты профессор Герхард фон Менде и Оскар фон Нидермайер[18] (правда, с началом войны они будут заметнее в других инстанциях: фон Менде начнет работать в Министерстве по делам оккупированных восточных территорий — Восточном министерстве, а фон Нидермайер позднее будет командовать 162-й тюркской дивизией).

Надо отметить, что достаточно авторитетные дипломаты еще тогда скептически отзывались о перспективах пантуранизма: уже упоминавшийся граф Фридрих Вернер фон Шуленбург, который до 22 июня 1941 г. был послом в Москве, и советник посольства Густав Хильгер предупреждали: «Вызывает сомнение, что в СССР под влиянием немецких военных успехов „автоматически“ возникнет пантуранистское движение, так как здесь отсутствуют предпосылки для этого. В широких массах мусульманского населения в СССР пантуранистская идея не имеет притягательной силы».[19] Кстати говоря, тот же Хильгер 25 июля 1941 г. выскажется еще более определенно: среди тюркских народов Советского Союза пантуранизм как идея, по его мнению, никакой перспективы не имел. «Разве что азербайджанцев может привлечь пантуранистская агитация, а казанские и крымские татары, хотя и являются мусульманами, из этой агитации выпадают, потому что соответствующие идеи им чужды».[20]

Но идея была подана, она казалась очень привлекательной и перспективной, потому и началась ее эксплуатация. Очень вероятно, что масла в огонь подливали и весьма субъективные, во многом неточные справки некоторых сотрудников МИДа. Пример тому — материал «Тюрко-татары в России», написанный по поручению Министерства Алимджаном Идриси 25 июня 1941 г. (!) и выдержанный в строго пантюркистском духе.[21] Вот как автор представлял будущее: тюркский народ, насчитывающий в СССР 27–30 миллионов человек, получит наконец возможность создать свое единое государство. В СССР же этот народ был искусственно разделен на отдельные республики — Узбекистан, Казахстан, Киргизия, Татарстан, Башкирия и др. (в список вошел и Таджикистан, видимо, с учетом большого количества узбеков, проживающих в этой республике).

27 июня 1941 г. другой крупный чиновник германского МИДа — Вернер Отто фон Хентиг — сообщал, что в первые дни после начала войны против Советского Союза он имел встречи с представителями многих тюркских народов — татар, башкир, узбеков, казахов. Он отметил, что тюркские народы до сих пор сохранили свою организацию и имеют надежных людей в России и Турции. Однако в сообщении еще нет речи о сотрудничестве и необходимости поддержки национального движения тюрков. Фон Хентиг, как опытный дипломат, весьма осторожен в выводах.[22]

25 июля 1941 г. германский посол в Турции Франц фон Папен обращал внимание МИД, что с немецкими военными успехами в войне против СССР автоматически возрастает и пантуранистское движение (вспомним приведенные выше слова Шуленбурга и Хильгера!). Каждый тюрок, по мнению посла, имеет ясное племенное и расовое самосознание, и все его пожелания в этих сферах связаны не с Англией, а с Германией. Фон Папен предложил по возможности расширить пропагандистскую кампанию среди тюркского населения СССР, подчеркивая при этом единство их национальных целей, а также срочно начать работу по отделению всех военнопленных тюркского происхождения для возможного их будущего участия в военных действиях.[23]

Итак, с началом войны возник определенный интерес со стороны Германии к туранистскому движению. Создается впечатление, что руководство во всяком случае германского МИДа считало туранистов влиятельной и авторитетной силой в Турции, чтобы оно смогло оказывать давление на официальную Анкару в деле военной поддержки Германии под видом заботы о судьбе своих тюркских собратьев в СССР. При этом видно, однако, и то, что турецкое правительство проявляло большую осторожность, открыто дистанцируясь от туранистских лидеров. Да, руководство германской дипломатии все-таки явно заблуждалось в оценке потенциала пантуранистского движения в Турции, которое скорее сводилось к деятельности пусть авторитетных, но все же отдельных политиков. Одним из таких политиков являлся Нури Киллигиль, или, как его чаще называют, Нури-паша, брат Энвера-паши.

Его личность, можно сказать, заинтриговала германский МИД уже в первые дни войны с СССР, ибо последний практически сразу же заявил о своей озабоченности судьбами тюркских народов. Он выразил желание отправиться в Берлин, чтобы консультировать германское правительство по тюркскому вопросу. Кстати говоря, такое же желание высказал и Ахмед-Заки Валиди, подавший в июле 1941 г. заявление о выдаче ему германской визы, но ему было в том отказано.[24] Но Нури-паша с подобным заявлением имел успех и в сентябре месяце прибыл в Берлин. Тогда брату Энвера-паши было за 50 лет, он считался в Турции преуспевающим фабрикантом. 11, 19 и 25 сентября он провел обстоятельные переговоры с государственным секретарем МИД Эрнстом Верманном, после которых Верманн составил очень подробный отчет об их ходе и содержании. Этот отчет в полной мере отражает мнения, которые господствовали в Германии по отношению к пантуранизму, поэтому взглянем на него повнимательнее.[25]

Пантуранистское движение имело целью создание самостоятельных государственных образований тюркских народов. Несмотря на то что оно предполагало известное изменение ныне существующих границ, Турция не будет аннексировать их территорию, а окажет лишь политическую поддержку. Речь при этом в первую очередь шла об Азербайджане и Северном Кавказе, затем о Крыме и Поволжье—Приуралье, и лишь затем о Туркестане (Средней Азии). Причем Нури-паша заверял германский МИД, что официальное турецкое правительство придерживается концепции Ататюрка о чисто национальном государстве лишь из практических соображений, что это лишь политика целесообразности, в основе которой лежит страх перед Советским Союзом. Теперь же, когда Германия успешно ведет войну с Советским Союзом, этот страх более не имеет оснований. Но Нури-паша сразу же хотел успокоить германское руководство: турецкие амбиции, по его мнению, никакого территориального характера не носили.

Во время переговоров Нури-паша обратился к Германии с рядом конкретных предложений:

1. Необходимо отделить всех тюркских и мусульманских военнопленных из числа всех советских военнопленных и создать для них особый лагерь, подобно тому, который существовал в годы Первой мировой войны в Вюнсдорфе неподалеку от Берлина (о лагере см. ниже).[26] Затем предлагалось проверить, насколько возможно использование этих военнопленных в качестве боевых отрядов пантуранистского движения.

2. Управление тюркскими и мусульманскими народами на занятых Германией территориях должно быть сосредоточено в руках самих тюрок — это было, пожалуй, пожелание на перспективу.

3. Нури-паша сам хотел играть заметную роль в туранистском движении, он был готов переехать в Германию, чтобы заняться организацией работы с тюркскими военнопленными. В дальнейшем он полагал возможным создание в Берлине Туранского пропагандистского центра со своим участием.

В конце своего отчета Верманн подчеркнул, что Нури-паша уезжает из Берлина несколько разочарованным, ибо здесь его встречали не с распростертыми объятиями. Сам же дипломат выразил весьма осторожный оптимизм в этом вопросе.

И все же игра началась. В начале октября при поддержке немецкого посла фон Папена была организована поездка двух турецких генералов на советско-германский фронт, а именно на Крымский полуостров.[27] Их сопровождал в поездке бывший еще в то время представителем МИДа при командовании 11-й армии Вернер Отто фон Хентиг. Али Фуад Эрден, начальник Академии Генерального штаба Турции, и Хюсню Эмир Эркилет, уже находившийся на пенсии, по воспоминаниям фон Хентига, меньше интересовались «нашими военными успехами, чем нашими политическими намерениями, прежде всего относительно тюркских народов России». Оба генерала высказали серьезное беспокойство за судьбу тюркских военнопленных. Эрден, как официальное лицо, при этом еще должен был как-то сдерживать свои эмоции и следить за высказываниями, но Эркилет, фактически частное лицо, представляя интересы тюрко-татарской эмиграции в Турции, высказывался совершенно определенно и ясно.[28] Их визит, по мнению Герхарда фон Менде, стал последним толчком к созданию так называемых Восточных легионов.[29]

10 октября 1941 г. ответственным специально за пантуранистское движение в МИДе был назначен крупный дипломат, знаток арабского и мусульманского мира в целом Вернер Отто фон Хентиг. При этом предполагалось, что он создаст в МИДе отдельный комитет по пантуранистскому вопросу.[30] Еще до своего назначения, 4 октября, он составил первую справку о туранизме, совершенно четко пояснив, как Германия может использовать враждебные русским пантуранистские силы: через радиопропаганду, листовки, издание журнала для мусульманских военнопленных латинскими буквами на «диалекте Гаспринского», засылка шпионов в области, заселенные тюрками, активная работа с тюркскими военнопленными: отделение их от остальных, большая для них свобода, лучшее обеспечение, применение их вначале на сельскохозяйственных работах, работу с военнопленными постоянно использовать и в пропагандистских целях. Главной целью следовало считать, по Хентигу, военную переподготовку, создание школ для офицеров в особых лагерях и присоединение тюркских военных формирований к немецкой армии. Фон Хентиг отмечал особые заслуги в этой области Алимджана Идриси, с помощью которого он намеревался установить хорошие контакты с лидерами тюркской эмиграции[31].

14 октября фон Хентига посетил предприниматель из Турции Ахмед Вали Менгер, имеющий татарское происхождение, вместе с А. Идриси. По словам германского дипломата, Менгер принадлежал к пантуранистскому движению и работал вместе с Нури-пашой и генералом Эркилетом. На этот раз он выразил желание помочь Германии в работе с тюркскими военнопленными: при их регистрации, установлении личности. Менгер также предложил поставлять для военнопленных через турецкое Общество Красного Полумесяца пищу и одежду.[32]

Между тем в преддверии весенне-летнего наступления германской армии 1942 г. возрос общий интерес к пантуранизму в Германии. Обсуждение вопросов выносилось уже на страницы печати, причем не только специализированных «теоретических» журналов, но и газет. Так, здесь мы можем упомянуть и чисто информативный материал «Туранский идеал» за подписью В.ф.Д. в газете «Frankfurter Zeitung» от 17 января 1942 г. и довольно объективную в высказываниях статью «Туран» (без упоминания имени автора) в газете «National Zeitung» (Эссен) от 4 февраля того же года. В последней, например, отмечается, что туранская идея является большей частью фантазией, а современная Турция — это довольно реалистическая власть, чтобы поддаваться этим фантазиям.

В январе 1942 г. министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп проинструктировал своих подчиненных о необходимости в дальнейшем активно поддерживать пантуранистское движение.[33] Но в то время уже явно наметилась тенденция к тому, что вопросы эти все заметнее переходили в ведение главного соперника МИДа — Восточного министерства. В этом ведомстве народами Кавказа, Поволжья, Средней Азии занимался основной эксперт, профессор Г. фон Менде. Соперничество двух ведомств нарастало. По мнению Иоханнеса Глазнека, главным предметом спора между МИД и Восточным министерством в первой половине 1942 г. стал вопрос об их компетенциях, о разумных пределах поддержки пантуранизма с тем, чтобы это не помешало собственно военным, экспансионистским целям.[34] Из сферы чисто дипломатической, в которой большое место занимали сбор информации, различного рода справки о возможности дальнейшего использования пантуранистского движения в интересах Германии, тесные контакты с заинтересованными лицами (так, в январе 1942 г. в Берлине побывали два видных представителя крымско-татарского национального движения — Эдиге Мустафа Кирималь и Мустежиб Улкюсаль — и выразили пожелание создать в Крыму национальное самоуправление крымских татар, но понимания в Берлине не нашли и уехали безусловно разочарованными,[35] пантуранистский вопрос переходил в сферу военно-политическую (хотя, конечно, разница между войной и дипломатией тогда и была безусловно символической). Желательного, но остававшегося чисто теоретическим, объединения тюркских народов, тем более под эгидой «дружественной» Турции, явно не получалось. Поэтому Восточное министерство и Высшее командование вермахта перехватили инициативу и начали в первой половине 1942 г. конкретную работу по созданию военных формирований отдельных тюркских народов, так называемых Восточных легионов, история которых уже представляет отдельную проблему.

Но МИД, можно сказать, некоторое время еще сопротивлялся. В июне 1942 г. в Берлине вновь побывал Нури-паша и имел беседы во внешнеполитическом ведомстве. Правда, тон его уже значительно изменился: Турция, по его мнению, была заинтересована лишь в культурном влиянии на мусульманские области СССР и лишь в «независимости» Крыма и Кавказа. Примерно в таком же духе высказывался и генерал Эркилет 24 июля 1942 г. при встрече с послом фон Папеном.[36]

Однако все уже было предопределено — пантуранистское движение, так ничего и не показав, становилось для Германии неактуальным. 12 сентября 1942 г. Гитлер предписал, чтобы фон Папен полностью прекратил все контакты с турецкой стороной по поводу будущего Закавказья и Закаспия. Это, пожалуй, можно считать и окончанием попыток использования пантуранистов Германией в своих военно-политических интересах. По крайней мере, толстая папка документов в архиве МИД под грифом «Пантуранизм» завершается бумагами за август 1942 г. В то же время было бы неправильно утверждать, что интерес к тюркскому фактору с августа—сентября 1942 г. в Германии пропал абсолютно, ибо вплоть до 1944 г. тот же посол Ф. фон Папен в своих донесениях из Анкары непременно упоминал активных пантуранистов и давал отдельные оценки движению в целом. Кроме того, тюркский фактор учитывался и при создании уже упоминавшихся Восточных легионов, и так называемых национальных представительств-комитетов в 1943–1944 гг.

Любопытно, что идея тюркского единства вновь всплыла и обсуждалась в самом конце войны — осенью 1944 г. Некоторые представители Главного управления СС пытались было ее возродить. Особенно активно обдумывал проблему пантуранизма руководитель Отдела Туран-Кавказ доктор Райнер Ольша, который в СС считался крупным специалистом по истории и экономике Средней Азии. Вначале он обратился за советом и помощью к некоторым ученым с просьбой оценить историческую перспективу. Ответы для него были неутешительными: 12 октября 1944 г. два видных тюрколога — Готтхард Йешке и Бертольд Шпулер — представили Ольше свои мнения. Иешке отметил, что «вопрос этот в настоящее время полностью утратил свое значение, впрочем, и в прошлом он играл чисто теоретическую роль: лишь дважды он был достоин упоминания — в 1918 г., когда турецкие войска вступили на Кавказ, и в 1942 г., когда германские войска овладели Ростовом и продвигались на юг». Почти то же самое высказал в своей справке и Б. Шпулер: «Пожалуй, только у азербайджанцев этот вопрос играл определенную роль, в остальном он никакого почти значения не имеет».[37] И все же Райнер Ольша осторожного энтузиазма в развитии указанной идеи не утратил. К концу октября 1944 г. он подготовил для руководства СС объемную справку о пантуранизме. В ней он дал подробную историю этого вопроса, отметив, что «сейчас такого активного туранистского движения, как в годы Первой мировой войны, нет, но есть тюркские народы и есть тюркский фактор, и это надо обязательно учитывать». Ольша ясно выразил давние чаяния германского руководства: «Хорошо бы создать враждебный русским тюркский блок на южной границе, который стал бы постоянным союзником Германии, чтобы держать славянство в клещах».[38]

В подготовительном материале к указанному документу (датирован он 17 октября 1944 г.) Ольша сравнивает два таких понятия, как «тюркизм» и «туранизм», и приходит к выводам, и некоторые из них следует упомянуть. Райнер Ольша видит разницу между этими понятиями, вполне справедливо отмечая, что туранизм — явление более широкого плана, чем тюркизм. Он считал, что лишь некоторые представители тюркской идеи мечтают о создании «великого тюркского государства», которое, по его мнению, вообще было бы нежизнеспособно из геополитических соображений. Основная же часть тюрков желает лишь «более тесного культурного объединения самостоятельных тюркских государств». Идеи тюркизма, по мнению эсэсовского эксперта, могли быть использованы и поддержаны в интересах Германии как противовес русскому влиянию, а вот туранизм — это концепция антиевропейская, правда, не являющаяся реально опасной.[39]

Как видим, представления о тюркском (туранском) факторе в Германии к концу войны получили определенное развитие, и мы можем говорить даже о новом подходе к этому вопросу. Однако справка Ольши, как и все предыдущие попытки использования идеи тюркского единства, каких-либо заметных политических последствий не имела, если не учитывать чисто военного мероприятия — создания в самом конце войны Восточнотюркского боевого соединения СС (существует и альтернативный перевод названия — Восточнотюркское войсковое соединение СС. — Примеч. ред.), о котором речь еще пойдет ниже. Возрождение пантуранистского мифа в недрах СС можно оценивать, с одной стороны, как попытку показать СС как потенциального спасителя нации и судьбы войны в противоборстве с другими инстанциями рейха, с другой — как вообще одну из попыток нацистов найти средство для осуществления перелома в войне.

Фактор исламский[40]

В отличие от фактора тюркского, так сказать, этнического, исламский фактор, как конфессиональный, был предвоенной Германии более знаком. И все же, вероятно, и здесь следует упомянуть некоторые факты из далекой и близкой истории и привести примеры из истории проникновения мусульманства в Германию, о контактах немцев с мусульманским миром и о метаморфозах подобных контактов, особенно в период национал-социалистической тирании.

В ходе Первой мировой войны в германском плену оказались многие солдаты российской армии, а также выходцы из африканских и азиатских колоний Англии и Франции, воевавшие на стороне Антанты. Зимой 1914/1915 г. по указанию императора Вильгельма II неподалеку от Берлина, всего в 20 км южнее, между небольшими городками Цоссен и Вюнсдорф, были созданы два специальных лагеря для военнопленных мусульман — «Лагерь на виноградной горе» (Weinberglager) и «Лагерь полумесяца» (Halbmondlager).[41] В первом лагере были сосредоточены представители мусульман России, кроме того, грузины и армяне. Во втором — военнопленные из французских и британских колоний (Западной и Северной Африки, Индии), арабских стран. Два лагеря находились в тесном контакте, и в последующем было принято именовать оба лагеря одним обобщающим названием — Вюнсдорфский лагерь для военнопленных мусульман. Основания для создания таких специфических лагерей были понятными. Немецкий мусульманин Альберт-Халид Зайлер-Хан считал, что император Вильгельм II с симпатией относился к мусульманам, несмотря на то, что они с оружием в руках сражались против Германии. Именно такая причина создания лагерей и была объявлена и пропагандировалась официально. При этом уточнялось, что Германия желает убедить всех мусульман, которые еще сражаются на стороне Антанты, в своих бескорыстных дружеских чувствах к исламу. Очевидно, однако, что объяснение этих «дружеских чувств» было весьма прозаичным: на религиозной основе расколоть вражеский лагерь, привлечь мусульманские державы на свою сторону. Основной упор в этой политике делался на Турцию, которая в ноябре 1914 г. объявила священную войну — «джихад» — Великобритании, России и Франции и которая должна была объединить в этой борьбе всех союзных Германии мусульман и даже «революционизировать» мусульманские народы (этот термин позднее, в годы Второй мировой войны, будет вновь употребляться, и именно в этом же контексте, теоретиками из Главного управления СС!).

В 1918 г. Первая мировая война закончилась. Но лагерь в Вюнсдорфе еще некоторое время существовал, пока шел процесс репатриации бывших военнопленных. История существования этого лагеря очень любопытна. В годы Второй мировой войны она будет упоминаться германскими инстанциями не раз в качестве примера отношения Германии к исламу, поэтому проследим, насколько возможно, за его судьбой.

После войны лагерь продолжал оставаться центром притяжения прежде всего для поволжских татар, волей судьбы оказавшихся в Германии. Финансовое положение бывших военнопленных, проживавших в лагере, было непростым и, очевидно, становилось все напряженнее, о чем, например, красноречиво свидетельствует следующий документ. 1 августа 1921 г. лагерный мулла Камалетдин Бадри (в немецкой документации — Кемаледдин Бедри) направил письмо в МВД Германии с просьбой оказать проживающим в лагере татарам финансовую поддержку в проведении 17 августа Курбан-байрама. Как оказалось, с 1915 г. проведение всех религиозных празднеств в лагере финансировалось Военным министерством, затем помощь оказывал специально созданный благотворительный комитет, но к 1921 г. эти источники иссякли. Мусульмане обратились поэтому в МИД, но здесь их ждало разочарование: уже 4 августа МВД прислал отказ в просьбе.[42] Пришлось им, видимо, что-то придумывать самим.

1 мая 1922 г. Вюнсдорфский лагерь был расформирован и закрыт. На его месте осталась, однако, небольшая татарская колония, объединенная вокруг мечети. Как писал все тот же Зайлер-Хан, «на некоторое время лагерь стал прибежищем для русских эмигрантов, в подавляющем большинстве татар». Проживало здесь, по его мнению, около 200 татарских семей, овладевших в достаточной степени немецким языком.[43] Часть из этих эмигрантов работала на близлежащих промышленных предприятиях, некоторые обучались в Берлинском университете. Алимджан Идриси, остававшийся имамом мечети, создал в 1922 г. одно из первых официально зарегистрированных объединений мусульман в Германии — «Общество поддержки российско-мусульманских студентов», имевшее, очевидно, благотворительный характер, подобно многочисленным русским эмигрантским организациям в этой стране.[44] До 1924 г. финансовое положение колонии было, по-видимому, терпимым, но 11 ноября 1924 г. А. Идриси от имени общества обратился в Министерство внутренних дел, сообщая, что в начале года почти все члены общества остались без работы, у них не осталось средств для уплаты членских взносов и аренды бараков в Вюнсдорфе. Идриси просил определенных финансовых послаблений и льгот, в чем нашел поддержку у представителя МВД Кюнцера. Последний переправил указанную бумагу в Министерство финансов, сопроводив ее собственной просьбой «поддержать дружественное Германии объединение»[45]. Но Министерство финансов, скорее всего, имело свои соображения. Во всяком случае, Общество поддержки российско-мусульманских студентов в архивных материалах больше не упоминается.

Однако А. Идриси на этом не успокоился. К концу того же 1924 г. он заручился поддержкой турецкого, афганского, персидского и египетского посольств и 27 декабря создал под своим председательством еще одно общество — Мусульманское объединение почтения к Аллаху (немецкое название — «Verein fur islamische Gottesverehrung»; арабское — «Хайат Ша'аир Исламия»). В руководство данного общества вошли следующие лица: А. Идриси, Зеки Кирам, Осман Токумбет, М. Хасан, Хашем, Й. Баракат (о происхождении и деятельности некоторых из них данных пока не обнаружено).

С 1922 г. в Берлине под руководством профессора Абдул-Джаббара Хайри из Стамбула было создано Исламское объединение Берлина («Islamische Gemeinde zu Berlin»; «Эль-Джама'ат-уль Исламие фи Берлин», ИОБ). Торжественно объявлено было об этом и в вюнсдорфской мечети. Очень скоро в объединении наметились противоречия, прежде всего по вопросу о строительстве новой мечети в Берлине и о контроле над ее деятельностью. Представители секты «Ахмадия Анджуман Исха'ат-и Ислами» выступили в данном случае инициаторами конфликта. Стали распускаться слухи, что профессор Хайри в 1918 г. побывал в России, где его тепло принимал Ленин. Затем он будто бы с крупной суммой денег вернулся в Германию.[46] В то время представители мусульманской общины Германии активно обсуждали возможности строительства мечети в Берлине. Имелось два проекта ее возведения: один предполагал район вокзала Витцлебен, другой — площади Фербеллинер-платц. По первому проекту, который защищался представителями секты Ахмадия, строительство даже было начато в 1923 г., но затем приостановлено и вообще свернуто вследствие финансовых трудностей. Второй же проект оказался более удачным: 9 октября 1924 г. в берлинском районе Вильмерсдорф на улице Бриннерштрассе был торжественно заложен первый камень новой мечети, сооружавшейся по проекту архитектора Херрманна. Строительство это продолжалось довольно быстро, и здание, напоминавшее по архитектуре знаменитый Тадж-Махал, уже было освящено 26 апреля 1925 г., хотя регулярное богослужение началось только год-два спустя.

Тогда же окончательно решилась и судьба все еще существовавшей вюнсдорфской мечети. Свою роль в распространении и развитии ислама в Германии она, безусловно, сыграла. Как писал упоминавшийся выше Халид-Альберт Зайлер-Хан: «Можно сказать, что тогда почти все мусульмане Берлина и многочисленные мусульманские гости из других частей Германии тянулись в Вюнсдорф, чтобы исполнить свои религиозные потребности и обязанности».[47] Уже после возведения новой берлинской мечети, 2 июля 1925 г., в честь праздника Курбан-байрам одновременно два мусульманских общества — Мусульманское объединение почтения к Аллаху Алимджана Идриси и Исламское объединение Берлина Абдул-Джаббара Хайри — обратились в Министерство иностранных дел с просьбой о передаче именно в их ведение вюнсдорфской мечети, что, на мой взгляд, является наглядным примером отсутствия взаимопонимания в мусульманских кругах Германии того времени.[48] МИД даже оказалось в затруднении: кого поддержать, и обратилось к мусульманским посольствам с соответствующим запросом. Вероятно, авторитет А. Идриси в дипломатических кругах был достаточно высок, и они высказались именно за него. После этого МВД официально просил местные власти Вюнсдорфа передать ключи мечети, а значит, полный контроль над нею, обществу, возглавляемому А. Идриси.

Следует подчеркнуть, что Министерство иностранных дел в это время практически в любом вопросе выражало полное понимание и поддержку Алимджану Идриси. Однако в финансовом отношении дела мечети и татарской колонии шли все труднее: 17 июля 1925 г. А. Идриси жаловался опять же в МИД на засилье немецких чиновников, которые не дают им нормально существовать. И снова внешнеполитическое ведомство встало на его защиту, письменно поддержав его.

После определенного успеха в борьбе за вюнсдорфскую мечеть А. Идриси включился в борьбу за влияние в новой берлинской мечети: он начал «выбивать» недостающие для ее окончательного строительства деньги. Трижды в 1927 г. — в июле, августе и декабре — он обращался к испытанному им неоднократно ведомству, Министерству иностранных дел, с такой просьбой. Правда, вначале, 25 июля, он получил довольно скользкий ответ в форме ни «да», ни «нет» от представителя Восточного отдела министерства фон Рихтхофена, но в конце концов, а именно 23 декабря, недостающие для строительства 6000 марок были выделены. Это наверняка повысило его авторитет в мусульманских кругах.

Воодушевленный Идриси после этого вновь вернулся к вопросу о вюнсдорфской мечети: он очень хотел ее сохранения. 10 апреля 1928 г. он написал обстоятельную справку-просьбу в Министерство финансов, где описал настоящее ее состояние. По его словам, построенное в 1915 г. здание стало слишком ветхим и нуждается в серьезной и основательной реконструкции. Он предлагал три варианта решения этого вопроса: 1. Разобрать мечеть, увезти ее компоненты и построить в обновленном виде в другом месте, если уж ее существование невозможно в Вюнсдорфе; 2. Разломать здание и продать все материалы; 3. Переделать здание для других целей, но оставить его тем не менее в руках возглавляемого им общества. Министерство финансов и на этот раз отнеслось весьма прохладно к идеям Идриси и уже 3 мая отправило ему отказ в финансировании любого из предлагаемых им проектов. Даже вмешательство МИДа, в который уже раз вставшего на его защиту, не смогло ничего изменить. 21 августа 1928 г. было официально объявлено, что мечеть в Вюнсдорфе из-за финансовых соображений разбирается, а материал ее продается. На этом и закончилась история первой мечети Германии.[49]

Важными факторами исламской жизни в Германии являлись некоторые журналы, а также публикации религиозной литературы. Мусульманские организации проводили действительно активную работу по пропаганде ислама в этой стране. Среди периодических изданий важнейшее место занимал журнал «Moslemische Revue» (издавался в Берлине с апреля 1924 г. по 1940 г.). Его главным редактором и издателем был имам берлинской мечети, генеральный секретарь Немецко-мусульманского общества профессор С. Абдулла. Журнал этот был очень насыщенным по содержанию, в нем публиковались материалы самого различного характера: о сущности ислама, комментарии к сурам Корана, статьи по вопросам мусульманской культуры, истории, литературы. Среди авторов журнала были крупные мусульманские теологи из восточных стран, а также многие немецкие мусульмане. В декабре 1939 г. исполняющий обязанности руководителя НМО и журнала «Мусульманское ревю» Бруно Хиллер объявил читателям, что профессор С. Абдулла уезжает с семьей в Индию, просил читателей сохранять верность журналу и обществу, выразив надежду, что все будет идти, как и прежде. Но именно с отъездом главного редактора «Мусульманское ревю» прекратило свое существование: вероятно, сыграли свою роль и отсутствие настоящего лидера, и финансовые затруднения, и изменения в политической обстановке в связи с началом мировой войны.

Кроме названного журнала в Германии издавалась и другая мусульманская периодика, журналы «Islamische Gegenwart», «Der Islamische Student», «Islam-Echo». Берлинская мечеть в своем издательстве опубликовала на немецком языке в 1938 г. первое немецко-арабское издание Корана в переводе Маулана Садр-уд-Дина. Увидели здесь свет и другие самые различные издания.

С приходом к власти нацистов в Германии положение мусульман, общий характер мусульманской жизни не могли не претерпеть изменений. При тоталитарном режиме заметнее и строже стал контроль над деятельностью всех организаций, они фактически заново должны были зарегистрировать свое существование, свои программные документы. Мусульманские организации находились под непосредственным контролем Внешнеполитического отдела нацистской партии (НСДАП). Так, в 1936 г. была проверена деятельность Исламского общества Берлина, и 6 марта общество получило «добро» на дальнейшее существование. В 1937–1939 гт. неоднократно проверялись документы Берлинского отделения Всемирного исламского конгресса, один из запросов полицай-президента Берлина мы уже коротко упоминали выше. В 8 августа 1939 г. долгожданное «никаких запретов от НСДАП нет» получил и Исламский институт. А вот по поводу Немецко-мусульманского общества партия выразила «беспокойство», и вот по какому поводу: «Слишком разношерстная компания подобралась в Обществе. Здесь допускаются негативные высказывания о национал-социализме и фюрере. При этом к Обществу принадлежат многие евреи, а в 1933–1934 годах Общество было как бы местом приюта для евреев с Курфюрстендамм (большая улица в центре Берлина. — И. Г.)».[50]

В то же время каких-либо серьезных гонений против мусульман и их организаций в Германии периода нацизма не было. Связано это, вероятнее всего, с тем, что нацисты, не имея каких-то притязаний и претензий к мусульманскому миру в целом (по крайней мере в ближайшем будущем) рассчитывали на его поддержку в борьбе против Англии, давнишнего противника арабско-мусульманского Востока (хотя недоверие к «семитским арабам» всегда сквозило в их политике).

Примечания:

1

Более того, один из современных белорусских историков, который занимался проблемами белорусского коллаборационизма, утверждает, что «в соответствии с международным правом допускается работа в оккупационных органах и структурах, если она не направлена против своего народа» (Литвин A. M. Проблема коллаборационизма и политические репрессии в Белоруссии 40–50-х годов // Политический сыск в России: история и современность. — СПб., 1997. — С. 267). К сожалению, это утверждение не подтверждается сносками. Устные консультации, полученные мной у специалистов по международному праву в Казанском государственном университете, позволяют утверждать, что A. M. Литвин в данном случае несколько преувеличивает.

2

Institut fur Zeitgeschichte (IfZ) — Munchen, Zs 407/I — Heygendorff, Bl. 20.

3

Institut fur Zeitgeschichte (IfZ) — Munchen, Zs 407/I — Heygendorff, Bl. 21.

4

Neulen, H.W. An deutscher Seite, S. 39–49.

5

Neulen, Н.W. An deutscher Seite, S. 42.

11

Hostler, Charles Warren. Turken und Sowjets. Die historische Lage und die politische Bedeutung der Turken und der Turkvolker in der heutigen Welt. Frankfurt/ Main; Berlin, 1960. S. 143; Onder, Zehra. Die turkische Au?enpolitik im Zweiten Weltkrieg. Munchen, 1977. S. 142.

12

Наиболее подробную биографию Энвера-паши см.: Aydemir, Sevket Sureyya. Makedonya'dan Ortaasya'ya Enver-Pasa. Cilt 1: 1860–1908. Istanbul, 1971; Cilt 2: 1908–1914. Istanbul, 1971; Cilt 3: 1914–1922. Istanbul, 1972.

13

Krecker, Lothar. Deutschland und die Turkei im Zweiten Weltkrieg. Frankfurt/ Main, 1964. S. 208.

14

Krecker, Lothar. Deutschland und die Turkei im Zweiten Weltkrieg. Frankfurt/ Main, 1964. S. 208.

15

Jaschke, Gotthard. Der Turanismus und die kemalistische Turkei, in: Schaeder, H.H. (Hrsg.) Der Orient in deutscher Forschung. Leipzig, 1944. S. 251.

16

Brockelmann, Carl Das Nationalgefuhl der Turken im Licht der Geschichte. Halle/S. 1918. S. 22.

17

Wippert, Karl. Der Turanismus, in: Der Neue Orient (Berlin), 6(4) 1922. S. 202–210.

18

PA AA, Pol.XIII, R 105196.

19

BA-Potsdam, Auswartiges Amt, Nr. 61174, Bl. 27.

20

PA AA, Ut. St. S. Panturan, R 29900, Bl. 311698.

21

BA-Potsdam, Auswartiges Amt, Nr. 61174, Bl. 42–44. Об Алимджане Идриси более подробно см.: Гилязов И. А. Судьба Алимджана Идриси // Гасырлар авазы — Эхо веков. — 1999. — № 3/4. — С. 158–172. Здесь отмечу только то, что в официальных немецких документах он называется Алимджан Идрис. Я же, следуя традиции, буду именовать его, как принято в татарской периодике, — Алимджан Идриси.

22

BA-Potsdam, Auswartiges Amt, Nr. 61174, Bl. 48.

23

Krecker, S. 210.

24

Henderson, Alexander. The Panturanian-Myth in Turkey Today, in: Asiatic Review 41(1945), p. 88.

25

Akten zur deutschen auswartigen Politik (ADAP). 1918–1945. Serie D: 1937–1941. Band XIII, 2: Die Kriegsjahre. Gottingen, 1970, Nr. 361. S. 467–470. О переговорах Нури-паши в Берлине см. также: Корхмазян P. C. Указ. соч. — С. 95–96, 112. Запись беседы Верманна с Нури-пашой от 25 сентября 1941 г. опубликована на немецком языке: Садыкова Б. История Туркестанского легиона в документах. Алматы, 2002. С. 135–139.

26

Здесь следует отметить, что уже 24 сентября 1941 г. глава Восточного министерства А. Розенберг обратился к высшему командованию вермахта с аналогичной просьбой. Трудно судить, насколько эта просьба была связана с предложениями Нури-паши (ADАР 1918–1945, S.469). Тем более, как мы уже видели выше, посол Ф. фон Папен то же самое предлагал еще в конце июля. Хотя З. Ондер утверждает, что тюрко-мусульманские легионы и были созданы именно по инициативе Нури-паши (Onder, Z. Panturanismus… S. 99).

27

von zur Muhlen, P. S. 84.

28

von Hentig, Werner Otto. Mein Leben eine Dienstreise. Gottingen; Zurich, 1962. S. 351. Правда, Эрден недвусмысленно заявил о своей позиции еще раньше. 18 июля 1941 г. в беседе с фон Папеном он заявил: «Турция была бы удовлетворена, если бы на Кавказе была установлена федерация местных народов, в большей или меньшей степени зависимая от турок, в то время как образование к востоку от Каспийского моря независимого туранского государства рассматривалось бы как наилучшее решение» (Цит. по кн.: Корхмазян P. C. Указ. соч. С. 95).

29

von Mende, Gerhard. Erfahrungen mit Freiwilligen in der deutschen Wehrmacht wahrend des Zweiten Weltkrieges, in: Vielvolkerheere und Koalitionskriege. Darmstadt, 1952. S. 25.

30

ADAP. 1918–1945, Nr. 431. S. 578.

31

BA-Potsdam, Auswartiges Amt, Nr. 61174. Bl. 154–157.

32

BA-Potsdam, Auswartiges Amt, Nr. 61174. Bl. 195.

33

ADAP. 1918–1945. Serie E: 1941–1945. Bd.l: 12.12.1941–28.2.1942. Gottingen, 1969, Nr. 189. S. 348.

34

Glasneck, Johannes; Kircheisen, Inge. Turkei und Afghanistan — Brennpunkte der Orientpolitik im Zweiten Weltkrieg. Berlin (Ost) 1968, S. 105.

35

Ulkusal, Mustecib. Ikinci dunya savasinda 1941–1942 Berlin hatiralari. Istanbul, 1976.

36

Glasneck. S. 109.

37

BA-Potsdam, NS 31/29, Bl. 31–32.

38

Ibid., Bl. 36.

39

BA-Potsdam, Film 2419, А 2696325–2696326.

40

Этот сюжет рассмотрен в работе: Гилязов И. А. Национал-социалисты и ислам в Германии // Мир ислама. — 1999. — № 1/2. — С. 87–108.

41

Сюжет об истории Вюнсдорфского лагеря мусульманских военнопленных подробно рассмотрен в исследовании: Kahleyss, Margot. Muslime in Brandendurg — Kriegsgefangene im 1 .Weltkrieg. Ansichten und Absichten (=Veroffentlichungen des Museum fur Volkerkunde. Neue Folge 66). Berlin, 1998. Здесь же приведены многочисленные фотографии, всесторонне иллюстрирующие жизнь этого лагеря.

42

РА АА, R 83817. Листы в данном деле, как и в некоторых других делах из этого архива, не пронумерованы, поэтому приводятся лишь их сигнатуры.

43

Seiler-Chan, A.-Ch. S. 113.

44

См. об этом обществе: Гилязов И. А. Общество поддержки российско-мусульманских студентов в Берлине. 1918–1925. // Гасырлар авазы — Эхо веков. — 1996. — № 3/4 — С. 193–199. Здесь же опубликован Устав общества.

45

РА АА, Islam; R 78240.

46

РА АА, Islam; R 104801.

47

Seiler-Chan, A.-Ch. S. 114.

48

PA AA, Islam, R 78240.

49

РА АА, Islam, R 78241.

50

РА АА, Islam, VR 3906 (Nr. 513); VR 8769 (Nr. 1350), Bl. 12; VR 12354 (Nr. 2314), Bl. 18.