1. Перед походом. Первый этап

Уже с конца октября 1918 года обстановка на Украине сложилась смутная. Произошла немецкая революция, и оккупационная власть сразу сдала: она постепенно рассыпалась, как бочка с лопнувшими обручами.

Порядком в городе не занимался никто, кроме бессильной городской управы, в губернии было беспокойно. Призрак анархии нависал над югом России все больше и больше.

Быстро обнаружилось, что гетманская власть не имеет прочной опоры в народе. Петлюровское движение разливалось все дальше и шире.

Но и в его прочность поверить было трудно, так как за петлюровцами отчетливо маячили красные знамена и советская власть готовила поход на Украину.

В Екатеринославе были расположены части 8-го гетманского корпуса: два пехотных полка, артиллерийский полк, мортирный дивизион (без орудий), конный полк, броневой дивизион и др. мелкие соединения.

Все это, за редким исключением, представляло лишь кадры, так как немецкое командование не разрешало достаточных формирований.

Как только гетманская власть рушилась, корпус во главе со штабом принял добровольческую ориентацию: везде запестрели трехцветные флаги, украинский язык (который и раньше не всегда применялся) как ветром сдуло, офицеры и солдаты надели погоны русской армии, в собрании на почетных местах появились портреты вождей Доброармии.

Тут же произошел и отсев: все «щирые украинцы» покинули корпус. Зато он пополнился людьми русского направления, не желавшими до сих пор служить под гетманскими знаменами. У нас была даже собственная моторизованная пехота – так называемое «прикрытие». Присоединилась к корпусу и добровольческая дружина, сформированная для охраны порядка городской управой и показавшая себя как одна из самых боеспособных частей.

В результате в городе оказалось две организованные и враждебные силы: 8-й корпус и петлюровские войска.

Столкновение было неизбежно, и оно произошло 23 ноября Петлюровцы атаковали нагорную часть города, где были расположены части корпуса. После боя, длившегося почти целый день, с участием артиллерии, они отступили, понеся потери.

Этот бой всколыхнул корпус и сплотил его еще больше вокруг трехцветного знамени. Мы почувствовали свою силу, возможность успешного сопротивления и окончательно ощутили себя частью белой армии.

Так быстро и логически возникла идея похода для соединения с нею, ибо было ясно, что, оставаясь на месте, корпус обрекал себя либо на беспрерывную и бесплодную борьбу с петлюровцами, все больше и шире захватывавшими Украину, либо на бесславное разоружение и распыление.

Когда поход был объявлен, это было встречено с восторгом – наконец-то!

Вышли мы из города около полуночи 27 ноября. Как ни неожиданно это произошло – приказ был дан всего за час до выхода, – окрестные жители об этом узнали, и мы проходили мимо молчаливых человеческих стен, стоящих с двух сторон улицы. Многие нас молча крестили. Что могли они сказать нам, кроме напутственной молитвы, что могли мы пожелать им, тем, кто оставался во власти анархии?

Наутро петлюровцы заняли наши казармы, и первое, что они сделали, – зверски расправились с женами и родственниками, которые, не зная об уходе корпуса, пришли в казармы навестить мужей и близких.

Куда же мы шли? Было три возможных пути: на Донбасс через южную часть Екатеринославской губернии или в Крым на Мелитополь. В этих обоих случаях надо было переправиться через Днепр, что было главным препятствием, у Александровска. Третий вариант был более далекий и сложный – идти в Крым через Перекоп. Его, как увидим дальше, и пришлось выбрать.

Отряд вышел в поход под начальством командира 8-го корпуса генерала Васильченко, при начальнике штаба полковнике (впоследствии генерал-квартирмейстере у генерала Врангеля) Г.И. Коновалове [147] и в составе частей (сохранивших свои корпусные названия): 43-й и 44-й пех. полки; добровольческая дружина; всего пехоты было человек 500. Полк артиллерии – 4 орудия; 7-й конный Новороссийский полк – около 150 сабель, броневой дивизион в составе 5 броневых машин, 4 грузовиков, радиочасть, инженерная часть и лазарет (2-3 врача, 3-4 сестры и санитары). Всего вышло около тысячи человек, в большинстве офицеры.

В первую же ночь пришлось подорвать и оставить в поле все машины, так как они не могли идти по невылазной грязи. Это было катастрофой, так как с помощью броневиков корпус избежал бы многих боев и потерь. Но другого выхода не было. Пулеметы были погружены на подводы, и броневой дивизион превратился в разведывательный отряд, под прежним, однако, названием, которое звучало теперь как ирония.

Тотчас по уходе корпуса петлюровское командование организовало сопротивление, дав приказ небезызвестному атаману Григорьеву его «перенять» и уничтожить.

Первый бой произошел к концу второго дня по выходе с Малашковки (Нейенбург).

Стычка была недолгая, и силами одной передовой части отряд противника, засевший в окопе, был рассеян. Около сотни петлюровцев попали в плен и влились в корпус.

Отсюда корпус двинулся в Хортицу. Была сделана несколькими офицерами, переодетыми в штатское, разведка переправы через Кичкаский мост. Оказалось, что весь район и особенно мост охранялись сильными отрядами противника. Переправа была бы слишком рискованной, так как мост был минирован и в случае его оставления противником он был бы взорван. Так отпали первые два варианта и остался последний: идти вдоль Днепра и, переправившись где-либо ниже, повернуть на Перекоп.

Отсюда мы шли большими переходами, едва задерживаясь на ночлеги в попутных селах и избегая городов и железной дороги.

Была то осенняя распутица и невылазная грязь, то ударяли морозы и дорога превращалась в окаменелые кочки.

Все ехали на подводах, и поэтому отряд растягивался на огромное пространство в длину: сначала шла разведка, потом передовая застава, затем на известном расстоянии главные силы – пехота, артиллерия, штаб, обоз, лазарет – и затем в версте от них арьергард – все это было растянуто на 5-6 верст и создавало внушительное, но странное впечатление: можно было думать о переселении какого-то народа: все были закутаны то в тулупы, то в крестьянские свитки, а то и просто в одеяла. На некоторых подводах были женщины, так как многие женатые офицеры не могли оставить в городе свои семьи и вынуждены были их взять с собой. И только присутствие винтовок и пулеметов, да когда шла артиллерия и конница, создавали впечатление военной силы. Эта растянутость походного движения и две-три сотни подвод создавали благоприятные для нас оценки. На одном из ночлегов был подслушан такой разговор. Сидела на улице группа крестьян. Кто-то спросил:

– А як ты думаешь, Петро, ты же унтер-охвицер и довжон знать – чи много их, цих кадетов?

Спрошенный подумал и ответил:

– Та мабуть тысичь шисть-сим… а може и бильше…

– Бильше, бильше, – загудели голоса, – дивися – скильки пидвод, и опять же и конни и антиллерия – и йдуть, та йдуть без коньца…

Мы сами поддерживали это впечатление и, когда нас опрашивали, говорили, что у нас 3 пехотных полка, конный полк, бригада артиллерии и еще другие части. И это была правда, а то, что в каждой части было по нескольку десятков человек, – другой вопрос.

Пройдя немного дальше, мы с удивлением увидели, как наш отряд стал предметом легенды: в окрестностях говорили, что идет армия в составе нескольких корпусов, всех бьет на пути и ее нельзя удержать. Эти слухи возымели известное действие на дух противника, который сталкивался с нами в последующих боях, в особенности это сказалось в самом уязвимом месте – на переправе, как увидим дальше.

Углубившись от Хортицы в степь, мы все более и более ощущали чувство оторванности от всего привычного. Казалось, что мы окунулись в обстановку средних веков, где нет ни железных дорог, ни газет, ни почты – везде была ровная, однообразная степь да глухие деревни, ведущие почти натуральное хозяйство из-за отсутствия обмена, да непроезжие дороги. Никто не знал, что творилось дальше чем за 20-30 верст. Передавались слухи, которые ходили месяц тому назад по Екатеринославу, и другие – один нелепее другого. Так, встреченная в пути интеллигентного вида дама уверяла, что получено из Москвы радио о том, что Ленин «крестился, раскаялся и созывает Земский собор». Почтенный инженер в Хортице утверждал, что в Киев прибыли французские части и гетман формирует армию для похода на Москву, и т. д. и т. д.

Лишенная всякой духовной пищи, газет, информации, почты и связи, материально деревня жила богато. Правда, не хватало привозных продуктов, но хлеба, сала, птицы, яиц, масла было больше чем вдоволь. Весной собирались сеять лен и ткать полотно.

С местным населением у нас быстро устанавливались добрые отношения. После первых минут, когда обнаруживалось, что мы не грабим, не насильничаем и за все расплачиваемся, языки развязывались и наше короткое пребывание в деревнях проходило в добром согласии с хозяевами. Иногда кто был побогаче даже отказывались брать деньги: вы люди дорожни, а у нас усего хватае.

По совести могу сказать, что я не видел ни одного случая грабежа, или насилия, или крупной ссоры с населением.

В смысле политическом тогдашняя деревня не имела, да и не могла ее иметь, какой-либо определенной идеологии. Все устремления заключались в двух моментах: земля и порядок. «Земля теперь наша и никому ии не отдамо, – говорили крестьяне. – А хто наведе порядок, той буде и править – и бильше нам ничого не треба». Гражданская война рассматривалась как дело городских людей, до которого им, землеробам, не было никакого дела. Тогдашний народ просто не мог, не умел связать свое будущее с теми или другими социальными и политическими лозунгами и предвидеть ту обстановку, в какую он попал через два года, очутившись под властью красной идеологии.

Мы констатировали с удовлетворением еще одно обстоятельство. Несмотря на сепаратистскую пропаганду, крестьяне никак не считали себя врагами единой России, не видели никакой необходимости в отделении Украйны и не возражали против русского языка.

«Мы балакаем на нашей мови, – часто говорили они, – и нихай нам не мишають. Но диты хай вчатся по-русски и хай книжки пишут тоже по-русски – хто куды не пидався – на Москву, або в Сибир, або на Кавказ – так надо, чтоб був обчий язик».

Это не было отрывочными или мимолетными впечатлениями. Эти мысли и настроения мы наблюдали на всем пройденном нами огромном пространстве от Екатеринослава до Крыма. Конечно, среди молодежи и фронтовиков была известная доля настроенных по-иному – симпатизирующая то большевикам, то Петлюре, но это было меньшинство, чаще всего из деклассированного войной элемента, отвыкшего от деревенской обстановки и работы и искавшего иной, легкой и прибыльной жизни. Из таких, а также и из оставшегося не у дел городского населения и формировались петлюровские, махновские и советские войска, где прослойка действительно идеологически настроенных людей была чрезвычайно тонка.

Две недели пути прошли спокойно: нас никто не тревожил.

Наконец подошли к днепровским плавням и втянулись в дефиле – 25-25 верст шириной – между Днепром слева и железной дорогой справа.

Ясно было, что именно здесь нас должен был подстерегать противник и загородить дорогу. События разыгрались, как только мы подошли к большому селу, уже в Херсонской губернии – Ново-Воронцовке. Наступила огненная неделя похода.