Поездка со Спасским

Нет худа без добра! Отчисленный из сборной и не попавший на Олимпиаду, я смог вовремя сдать в печать первый том «Шахматных окончаний» — мою первую серьезную работу в области эндшпиля.

Книга была закончена в самом начале 1955 года, а затем следовало начать готовиться к очередному XX первенству страны: до турнира оставался месяц. И я решил посвятить его отдыху и лыжам, благо в доме отдыха, где пребывал, тренировалась женская команда моего «Зенита». Вместе с лыжницами пробегал в день километров по двадцать. Чувствовал себя — лучше не бывает. Однако, когда сел за доску, выяснилось, что голова совершенно не работает — никаких свежих идей, никаких оригинальных мыслей. Позже, проанализировав случившееся, я понял, что монотонные, повторяющиеся движения при беге на лыжах, да еще с большой физической нагрузкой притупляют работу мозга. После семи туров у меня было 3,5 очка — все встречи завершились вничью. Однако это не были мирные ничьи. Я стремился к победе, но ничего не получалось. Игра не шла. И тут на меня накинулись шахматные обозреватели.

«Семь стартовых ничьих чемпиона СССР Авербаха, — гневно писал П. Романовский, — совсем не вяжутся с теми представлениями, которые создались у миллионов любителей о ведущих шахматистах страны». А что бы он написал, если бы я проиграл все семь партий?

Затем мне удалось победить Котова, но потом пошли поражения от Ботвинника, Спасского и Флора. В итоге разделил 15-16-е места. Это был провал. Ведь я сыграл даже хуже, чем в первый раз, когда был еще мастером, да и непрофессионалом. Добавлю, что за все 15 чемпионатов страны, в которых мне довелось выступить, этот результат был самым плохим.

Что же явилось причиной такой неудачи?

Оценивая итоги чемпионата, Д. Бронштейн писал: «Я, например, убежден, что неузнаваемая игра Ю. Авербаха явилась следствием переутомления от работы над книгой, которая должна скоро выйти в свет, — учебника по концам игры в шахматы. Авербах во время турнира находился в совершенно другом круге идей, он не мог как следует ни готовиться, ни играть».

Частично Бронштейн прав: потратив около полугода на интенсивную работу над книгой, я действительно израсходовал большую часть своей творческой энергии. У меня оставался месяц на ее восстановление. Я полагал, что лыжи плюс свежий январский воздух позволят это сделать, но, видимо, перебрал с физической нагрузкой. Лыжи не только не помогли, но, наоборот, притупили работу мозга.

Однако сейчас, много лет спустя, я понимаю, что была и третья причина — эмоциональная. Когда я был в Аргентине, у меня умер отец, а я узнал об этом только вернувшись в Москву. Да и суровое решение Спорткомитета никак не способствовало творческому настрою. Когда шахматист на подъеме, подобные удары особенно болезненны и долго не забываются…

После чемпионата я понял, что вступил в полосу неудач. Мастер Евгений Загорянский, выходец из княжеского рода Кисиль-Загорянских, по натуре игрок, мастерски игравший не только в шахматы, но и в преферанс, весьма доходчиво объяснил мне, что удачи и неудачи идут волнами. И, когда наступает пора неудач, главное — не дергаться, не суетиться, а терпеливо ждать. Ну что ж, и я стал ждать. Вскоре выяснилось, что мои злоключения не кончились. Нежданно-негаданно я был вызван на трехмесячный военный сбор, поскольку у меня было звание инженер-лейтенанта ВМС. Прошел месяц, в течение которого я стал инженер-старшим лейтенантом, как вдруг пришло предписание срочно отправить меня в распоряжение командования ВМФ в Москву. Я терялся в догадках, но понимал, что произошло что-то чрезвычайное. Из Министерства ВМФ меня отправили в Спорткомитет. Когда я появился в кабинете у Постникова, он мне сообщил следующее: Борис Спасский со своим тренером А. Толушем находился на сборе под Москвой и должен был лететь с ним в Бельгию на первенство мира среди юношей. Однако неожиданно Толуш сломал ногу. В Спорткомитете срочно стали искать ему замену. Никого под рукой не оказалось, и тогда вспомнили обо мне. Выяснилось, что я на военном сборе, и тогда обратились к командованию ВМФ.

— У тебя есть выбор, — закончил Дмитрий Васильевич свое сообщение, — либо возвратиться обратно на сбор, либо лететь в Антверпен. Спасский уже там.

Видит Бог, я недолго колебался с ответом. И вскоре двинулся в путь.

Спасский выехал в Антверпен не один. Его сопровождал молодой человек, прекрасно говорящий по-французски. Хотя он назывался работником Спорткомитета, но на самом деле представлял совсем другую организацию. И это могло сыграть в биографии юного Спасского роковую роль.

В турнире Борис играл отлично. С блеском занял первое место и стал первым советским чемпионом мира среди юношей. Следующего такого успеха нам пришлось ждать долгих 14 лет. О причинах этого я скажу несколько позднее, а сейчас мне придется поведать о проблемах, которые у нас возникли в Антверпене. Были они не шахматного порядка. Отнюдь.

До этого соревнования я со Спасским практически не общался, да и играл только раз. Он оказался на редкость разговорчивым, можно сказать даже болтливым. Мы столовались в семье русских эмигрантов, и за столом Борис частенько пускался в весьма рискованные политические рассуждения. Наш сопровождающий его внимательно слушал и, как говорится, наматывал себе на ус. Мне кажется, что Борис выражал настроения ленинградской студенческой молодежи. Они не знали, что такое сталинские репрессии, и не боялись открыто критиковать многие стороны нашей тогдашней жизни. Когда турнир закончился, на пару дней мы переехали в наше посольство в Брюссель. В подвале посольства был бильярд, и Борис играл со всеми, кто туда заходил. И, не зная того, однажды попал на самого посла.

Здесь необходимо небольшое отступление. Начиная с 1953 года тренером Спасского был Толуш. Своих детей у него не было, и все нереализованные отцовские чувства он отдавал своему подопечному. В шахматах это принесло Борису неоценимую пользу. Однако Толуш обладал острым языком, речь его перемежалась яркими, жаргонными словечками. Высказывания Александра Казимировича становились своего рода фольклором, который, как губка, впитывала ленинградская шахматная молодежь. И в первую очередь, конечно, Спасский. По ходу игры Борис обрушил на посла, человека уже немолодого, целый шквал жаргонных словечек, чем произвел крайне невыгодное впечатление. А нам из Брюсселя нужно было лететь в Швецию, где Спасскому предстояло участвовать в межзональном турнире.

Поговорив с послом, сопровождающий сообщил, что поведение Спасского заставляет его сообщить в Спорткомитет, чтобы Бориса немедленно отозвали в Москву!

— Помилуйте, что вы делаете? — пытался я урезонить сопровождающего. — Вы же ломаете Спасскому карьеру, хотите лишить его возможности стать претендентом на мировое первенство!

— Ничего не могу поделать, — упрямо стоял на своем сопровождающий. — Я обязан сообщать о подобных фактах. Это — моя работа!

К счастью, нашим консулом в Бельгии был очень достойный человек В. Камчатов. Мы познакомились с ним еще в Антверпене, и он произвел на меня самое благоприятное впечатление. Обратившись к нему, я объяснил ситуацию и попросил помочь.

Подумав, он сказал:

— Спорткомитету положено обсудить поведение Спасского. Однако это можно будет сделать и после Швеции. Попробую кое-что предпринять.

И он выполнил свое обещание. Сопровождающий отправился в Москву, а мы со Спасским — в Стокгольм, где я сдал Бориса на руки Толушу.

Межзональный турнир проходил в Гетеборге. Спасский сыграл удачно и вошел в число претендентов на мировое первенство. Когда он вернулся в Москву, в Спорткомитете состоялась «разборка». Однако она не носила уничтожающего характера. Борис повинился, признал, что получил достойный урок, и обещал, что больше такое не повторится.

Инцидент был исчерпан, хотя в КГБ в досье на Спасского вся эта история несомненно осталась зарегистрированной.