Не спорь с начальством

В январе 1954 года я отправился в Киев на очередное XXI первенство СССР. Специально я к нему не готовился, но оказался в хорошей форме: сыграла свою роль основательная теоретическая подготовка, которой я занимался перед турниром претендентов, а также наигранность на нем.

Став чемпионом страны, я опередил ближайших конкурентов Корчного и Тайманова на полтора очка, не проиграл ни одной партии, выиграл целых десять. За всю историю чемпионатов Советского Союза, кроме Ботвинника в 1944 и 1945 году никто не показывал более высоких результатов. Причиной этого была ожесточенная борьба за лидерство между Корчным и мной, происходившая во второй половине соревнования.

Золотая медаль, которую я получил, оказалась уникальной: на ней выгравировано «Министерство здравохранения»! Объясняется это тем, что после смерти Сталина Спорткомитет некоторое время находился в подчинении этого министерства, а председатель Спорткомитета был в чине замминистра здравоохранения.

Вскоре после окончания чемпионата сборная команда СССР, правда без Ботвинника и Смыслова, игравших матч на первенство мира, отправилась в Аргентину, чтобы сразиться с местными шахматистами. Мы одержали убедительную победу. Как оправдывалась одна из аргентинских газет, «у нас один Найдорф, у Советов — все восемь!»

На обратном пути мы неделю провели в Париже, сыграли со сборной Франции, которую возглавляли выходцы из России, ветераны О. Бернштейн и С. Тартаковер. И тоже победили с внушительным перевесом. Помню любопытную деталь: один из французских шахматистов Р. Белькади играл под двумя флагами — Франции и Туниса.

Однако вернемся в Аргентину. Вместе с командой туда отправились два посторонних лица. Один, журналист из «Правды», говоривший по-испански, исполнял обязанности переводчика, другой считался заместителем руководителя делегации и в основном выполнял роль надзирателя.

Когда матч закончился, пригласившая нас Шахматная федерация Аргентины организовала выступления советских гроссмейстеров с платными сеансами одновременной игры на различных предприятиях Буэнос-Айреса. Одновременно наше посольство с помощью института Аргентина — СССР решило устроить вечер встречи нашей команды с трудящимися города.

Не знаю, по какой причине, оба мероприятия оказались несогласованными. Большая часть гроссмейстеров, в том числе руководитель делегации В. Рагозин, прибыли на этот вечер со значительным опозданием. Работники посольства, готовившие встречу, были недовольны: важнейшее, по их мнению, политическое мероприятие оказалось на грани срыва. А наши два сопровождающих подлили масла в огонь, доложив, что это произошло потому, что гроссмейстеры хотели заработать. И наш посол в Аргентине, которого к тому же я имел неосторожность обыграть во время сеанса в посольстве, пожаловался в Москву.

«Разборка» проходила на заседании коллегии Спорткомитета. Как рассказывал Рагозин, вопрос о платных сеансах дошел до Хрущева, и тот спросил: «А почему мы не должны брать деньги с капиталистов?» И вопрос потерял свою остроту. Но два сопровождающих донесли также о поведении одного из запасных, Толуша. Несдержанный и резкий, он иногда ворчал на официантов в ресторане, где мы питались, и заслужил у них кличку «плохой».

Председатель Спорткомитета с пафосом осуждал Толуша, а я, слушая его в пол-уха и думая о чем-то своем, имел неосторожность улыбнуться.

— А ты чего лыбишься? — вдруг рявкнул Романов, подойдя ко мне. — Думаешь, за тобой грехов нет?

Я опешил и, не чувствуя за собой никакой вины, попробовал защищаться:

— В чем вы меня можете обвинить, Николай Николаевич? Где у вас факты?

— Факты! — продолжал неулыбчивый Романов. — Зайди к Постникову, он тебе все карманы завалит фактами!

Я сидел как оплеванный. Когда «разборка» закончилась и все стали расходиться, тогдашний председатель федерации (в то время она еще называлась шахсекцией) В. Виноградов сказал, обращаясь к кому-то:

— Да. Дыма без огня не бывает. Видимо, и к Авербаху есть претензии.

На следующее утро я появился в кабинете у Постникова.

— Ты зачем пришел? — спросил он.

— За фактами!

— За фактами? — повторил Постников. — Где твои ученики?

Вопрос меня просто огорошил. Что говорить, учеников у меня действительно не было. А у кого из ведущих шахматистов страны они были?

Не прошло и четырех лет, как я стал профессионалом. Много времени у меня уходило на занятия шахматами, на подготовку к соревнованиям, на игру в турнирах. Особенно усиленно я занимался эндшпилем, опубликовал ряд статей, готовил к печати первый том «Шахматных окончаний». Выступал с лекциями и сеансами одновременной игры. В общем, времени не терял. А Постников продолжал:

— Какую общественную работу ты ведешь?

И в этом он был прав. В тот момент никаких общественных обязанностей у меня не было. Однако и стипендию мне платили не за общественную работу.

А все дело было в том, что взаимоотношения Спорткомитета и ведущих спортсменов-стипендиатов не были регламентированы никакими юридическими нормами. По идее спортсмен должен был регулярно тренироваться и показывать высокие результаты. Если результаты ухудшались, его просто снимали со стипендии и передавали ее тем, кто его опережал. Казалось бы, все? Нет, как видите, далеко не все. В любой момент, как в моем случае, к нему могли придраться и предъявить претензии, что он выполняет не все обязанности.

Неудивительно, что некоторые шахматисты, да и спортсмены тоже, заводили себе покровителей из высших эшелонов власти, что спасало их от придирок руководства Спорткомитета. Так в 50-е годы был известен теннисист, учивший играть в теннис Булганина и Фурцеву. Ему удавалось, кстати, решать и вопросы, связанные с развитием тенниса, что вызывало крайнее недовольство в Спорткомитете.

…Прошло немногим больше месяца, и мы снова отправились за океан, чтобы сыграть матч с командой США. Это соревнование должно было состояться еще в 1953 году. Ему предавалось очень большое, прямо скажем, политическое значение. Нас, например, принял тогда министр иностранных дел СССР А. Я. Вышинский. Сначала он проинструктировал членов команды о том, как следует вести себя в США.

— Учтите, — сказал министр, — в Америке очень назойливые журналисты. Если они будут вам докучать, отвечайте — по comment (никаких комментариев).

Когда беседа подходила к концу, Вышинский как бы между прочим посетовал:

— К сожалению, возникли некоторые трудности. Госдепартамент требует, чтобы наши шахматисты дали отпечатки пальцев, как это полагается по законам США. Однако мы считаем, что для советских людей это унизительно, и будем протестовать!

Стало ясно, что наша поездка в США под вопросом.

Увы, так и оказалось. Мы добрались только до Парижа и, с неделю погуляв по Елисейским полям, возвратились домой.

На этот раз вопрос был урегулирован заранее. Отпечатков пальцев у нас не взяли, но ограничили пребывание команды Нью-Йорком и маленьким городком Гленковым, где на даче представительства СССР в ООН проводили уик-энд его работники.

По сравнению с аргентинским составом у нас произошли небольшие изменения — теперь команду возглавил Смыслов, только что сыгравший вничью матч на первенство мира с Ботвинником. Сам чемпион мира играть не захотел, сославшись на усталость после матча. Вместо проштрафившегося Рагозина возглавил делегацию Постников.

Наша команда выглядела явно сильнее: все ее члены были претендентами на мировое первенство. Однако двое из нас выступили неудачно — Тайманов и я. На третьей доске я встретился с Д. Бирном и играл нервно. Первую партию проиграл, вторую выиграл. А в третьей произошел неприятный инцидент. В цейтноте я сделал последний, контрольный ход и перевел часы. Хотя флажок у меня висел, но на часах было отчетливо видно, что оставалась по меньшей мере еще одна минута. Американец, игравший белыми, задумался над своим 41-м ходом. Вдруг он посмотрел на часы и позвал судью. Оказалось, что флажок на моих часах упал.

Что же произошло? Видимо, одновременно шли и часы противника, и мои. Это значит — либо часы были с дефектом, либо я недостаточно сильно нажал на кнопку, и мои часы не остановились.

Так или иначе, факт просрочки времени был налицо, и мне зачли поражение.

Это обидное происшествие выбило меня из колеи. Ночью я никак не мог заснуть, все переживал свою неудачу. А утром собрался погулять, благо предстоял день доигрывания, а у меня отложенных партий не было. Вдруг раздался телефонный звонок:

— Поедешь в наше представительство в ООН, — объявил мне Постников, — нужно помочь анализировать отложенную партию Котову.

Здесь необходимо объяснение. В представительство нужно было ехать потому, что в гостинице начальство боялось подслушивающих устройств.

— Дмитрий Васильевич! — взмолился я. — У меня была бессонная ночь, чувствую себя неважно. Дайте отдохнуть, придти в себя.

Добавлю, что у нас были запасные участники. Был и тренер.

— Ничего, ничего. Поедешь, по-анализируешь, а потом отдохнешь, — последовал ответ. Тут я завелся.

— Никуда я не поеду! — И, повесив трубку, отправился в город.

Между тем Котову в анализе помогли два наши запасных участника, и при доигрывании ему удалось спасти трудную позицию. В тот день Постников как будто меня не замечал. Однако на следующий день, когда до начала игры оставался всего час, вызвал к себе в номер и устроил форменный разнос.

— Как ты посмел ослушаться моего приказа? — кричал он.

Я пытался оправдываться, повторял, что ему следовало бы понять мое состояние. Да и сейчас, перед началом игры, совсем не время устраивать скандал. Однако он продолжал бушевать:

— Мне наплевать на твою партию! Ты обязан подчиняться руководителю!

Когда я сел за доску, у меня дрожали руки. Быстро получив подавляющую позицию, я никак не мог сосредоточиться, попал в цейтнот. Сначала упустил выигрыш, потом и ничью.

Для конечного результата команды моя неудача никакого значения не имела: мы победили с большим перевесом. Однако для меня, вкупе с неподчинением начальству, имела далеко идущие последствия.

Будь опытнее в делах житейских, еще в Москве, после стычки с Романовым я бы сообразил, что надо мной сгущаются тучи, и стоит только оступиться, это моментально будет использовано. А теперь, когда я так подставился, остальное было делом «бюрократической техники». При подведении у Романова итогов матча Постников подчеркнул мой неудачный результат и особенно мое «неспортивное» поведение. Немедленно последовали «оргвыводы». Меня вывели из сборной, на год сделали «невыездным». Хотя я был чемпионом страны, не взяли в олимпийскую команду даже запасным. Так я оказался единственным чемпионом страны, ни разу не сыгравшим на Олимпиаде.

В то время у нас было слишком много сильных шахматистов. И если кто-нибудь выбывал из основного состава команды, на его место всегда хватало вполне достойных претендентов. Так в тот раз меня заменил Котов. Когда в своем спортивном обществе «Зенит» я рассказал о постигших меня неприятностях, один из его руководителей весьма доходчиво объяснил:

— Сам виноват! Пререкаться с начальством — все равно, что писать против ветра!