Я — шахматный профессионал

Вообще-то я не собирался становиться шахматистом-профессионалом. Ни тогда, когда выиграл первенство страны среди мальчиков до 16 лет, ни тогда, когда, пройдя сито отборочных соревнований, попал в финал чемпионата Москвы среди взрослых, ни тогда, когда завоевал звание мастера. Окончив среднюю школу, я поступил в МВТУ имени Баумана, получил специальность инженера-механика и начал работать в качестве младшего научного сотрудника в «ящике». Однако чем выше я поднимался по ступеням шахматной квалификации, тем все труднее и труднее становилось сочетать сначала учебу, а затем работу с регулярным участием в соревнованиях. Им, как правило, я отдавал свой оплачиваемый отпуск, но, кроме этого, иногда брал отпуск без сохранения содержания.

Став мастером, я регулярно подтверждал это звание: выиграл первенство Прибалтики, разделил первое-второе места в мастерском турнире памяти Рюмина, победил в полуфинале чемпионата страны 1947 года и вышел в финал, где, правда, сыграл средне. К подобным турнирам высокого класса, какими были тогда первенства СССР, надо тщательно готовиться, а у меня на это времени катастрофически не хватало.

К тому же у меня была интересная работа, я поступил в заочную аспирантуру, успешно сдал кандидатский минимум, начал работать над диссертацией. Короче говоря, оказался на распутье.

Становилось все более очевидным, что попытка сидеть на двух стульях ни к чему хорошему не ведет. Нужно было делать выбор.

Да и освобождаться от работы для участия в соревнованиях становилось все труднее и труднее. Не говоря уже о том, что первая же зарубежная поездка вызвала новые проблемы. Ведь я работал в «ящике». В шахматном отделе Спорткомитета меня считали молодым, перспективным шахматистом. Я был чемпионом Москвы, участником чемпионата страны. И, видимо, не случайно, в конце 1949 года мне предложили перейти на стипендию и бросить работу.

Об этом как-то я рассказал моему руководителю «в ящике» профессору Константину Константиновичу Ушакову. Выслушав меня, он неожиданно предложил: «Если хотите, могу отпустить вас года на два. Попробуйте добиться крупных успехов. Если не получится, возьму вас снова на работу».

Такой поворот определил мою дальнейшую судьбу. Хотя жена и родители были против моего перехода в шахматные профессионалы, я все-таки решил рискнуть, хотя, как выяснилось позже, сильно потерял в заработке.

План действий был предельно ясен — за отпущенные годы стать гроссмейстером. В то время это звание можно было получить, либо выиграв первенство страны, либо став претендентом на мировое первенство. Что и говорить, задача неимоверной трудности. И все же я решил рискнуть.

Как раз в то время гроссмейстер Андрэ Лилиенталь пригласил меня помочь ему готовиться к турниру претендентов и быть его секундантом на турнире. Он должен был состояться в Будапеште летом 1950 года. Приглашение отвечало моим планам начать серьезно работать над шахматами, а заодно и познакомиться с обстановкой подобных соревнований.

На том турнире я впервые воочию увидел, как в шахматы вторгается политика.

В 1948 году конгресс ФИДЕ постановил, что число участников турнира претендентов составит 14 человек. Однако М. Эйве и Р. Файн отказались от игры, сославшись на занятость, а Госдепартамент США не выдал С. Решевскому выездную визу в коммунистическую Венгрию. Таким образом, число участников стало нечетным, и были все основания полагать, что первый кандидат на участие югослав П. Трифунович станет двенадцатым. Однако незадолго до этого сильно обострились отношения между СССР и Югославией. Броз Тито перестал подчиняться диктату Сталина, и в наших газетах было опубликовано пространное заявление Коминформа с резкими выпадами в адрес югославских руководителей.

Казалось бы, какое отношение все это имеет к турниру претендентов? Выяснилось, что имеет…

Дело было в том, что спорт (а вместе с ним и шахматы) курировал Отдел пропаганды и агитации ЦК партии, особенно чуткий к тому, куда и откуда дуют политические ветры. Все спортивные контакты с югославами были немедленно прерваны. А тут, видите ли, югославский шахматист собирается играть в турнире против советских гроссмейстеров!

Этого наши «пропагандисты и агитаторы» никак не могли допустить и придумали, как говорил незабвенный Остап Бендер, «потерю качества при выигрыше темпа»: пожертвовали имевшим право на участие в турнире и готовившимся к борьбе И. Бондаревским. Официально было объявлено, что он внезапно заболел, и соревнование началось при десяти участниках. Однако, решив несколько загладить свою вину перед Бондаревским, двумя неделями позже Спорткомитет все же отправил его в Будапешт, но уже в качестве зрителя.

Когда Игорь Захарович появился в турнирном зале, то один из участников соревнования, Мигель Найдорф, подошел к нему, ткнул его слегка рукой в бок и удивленно произнес:

— Сообщили, что ты серьезно болен, а я вижу, что ты здоров как бык!

Бондаревский лишь криво улыбнулся.

Мой первый опыт секундантства оказался не слишком удачным. Как правило, дебют Лилиенталь разыгрывал неплохо, но напряженной пятичасовой борьбы не выдерживал и допускал серьезные ошибки. Я как мог старался его поддержать, но игра у него явно не шла. Отложенных партий у Лилиенталя было мало, и я мог похвалиться лишь одним успешным анализом. Партия моего подопечного с С. Флором была прервана в безнадежном положении для Лилиенталя. Я показал Андрэ, как построить ничейную крепость, но эту идею можно было осуществить только в том случае, если она была Флору неизвестна. Тот оказался не в курсе дела. Партия была спасена.

Перейдя в профессионалы, я начал выступать в соревнованиях, не беспокоясь о том, отпустят меня с работы или не отпустят. Второй раз стал чемпионом Москвы, опередив Петросяна, Лилиенталя и Симагина, победил в полуфинале очередного, XVIII первенства СССР, опередив Корчного. Однако в самом чемпионате на финише меня постигла неудача. Слишком напряженно, слишком усердно играл я в первой половине турнира и в конце выдохся, набрал в последних четырех партиях всего пол-очка. В итоге оказался на 13-м месте. Этот результат почти точно соответствовал моему первому выступлению в первенстве страны, но с одной существенной разницей — теперь-то я был профессионалом!

Пришлось серьезно задуматься над тем, как физически и психологически готовиться к соревнованиям, чтобы держаться на должном уровне до конца. Однако цель, которую я себе поставил — стать гроссмейстером, была по-прежнему далека.

В марте 1951 года начался матч на первенство мира Ботвинник — Бронштейн. Руководителем пресс-центра матча назначили Бондаревского, меня — его заместителем. Выяснилось, что подобные обязанности тоже вменяются стипендиатам.

На этом матче началась моя журналистская биография. Как-то в пресс-центр зашел незнакомый мне человек и предложил написать обзор первой половины соревнования. Я выполнил заказ и, лишь отдавая материал, спросил:

— А как называется ваша газета?

— «Совхозная правда».

Хотя у нас была куча всяких «правд», газеты с подобным названием мне видеть не приходилось. Через несколько дней в газетном киоске на Арбатской площади я поинтересовался, бывает ли у них «Совхозная правда». Услышав этот вопрос, киоскер даже высунулся из будки и оглядел меня с нескрываемым любопытством. Видимо, я был первым, спросившим эту газету.

— Бывает, — ответил он, — но редко. — И через паузу добавил: — Идет в основном на оклейку стен!

Если я не ошибаюсь, матч Ботвинник — Бронштейн был первым соревнованием на первенство мира, который транслировался по телевидению. Пару раз и мне пришлось выступить на Шаболовке с демонстрацией партий матча. Скажем прямо, что технику того времени иначе, как допотопной, назвать нельзя: картонная доска была утыкана гвоздиками, на которые навешивались картонные фигуры. Гвоздики плохо держались в картоне, часто вылетали. И рук не хватало, чтобы удерживать падающие фигуры на нужных полях. Можно себе представить, как на это реагировали зрители, сидевшие у экранов телевизоров.