К 100 милям в неделю

Следующими соревнованиями для меня и для большой новозеландской команды был Мумба — фестиваль в Мельбурне. Вплоть до этого все мои выступления были, по существу, соперничеством с одним спортсменом — либо с Биллом Бейли, либо с Мюрреем Халбергом, с Гарри Филпоттом или с Джерри Хэком. Но в Мумбе я выступал против ряда сильных бегунов, и среди них были Тони Блю, который приумножил свою славу победой над Гербом Эллиотом в спринте на финише, сам Герб Эллиот, который, правда, страдал от гриппа и которого буквально силой заставили выступать в этих соревнованиях, Хэк и подвижный Майк Ервейкер с Южного острова.

Я победил в этих соревнованиях, показав на полмили 1.51,3, что было сравнительно слабым результатом. Однако это выступление доказало, что я могу тактически успешно планировать бег в состязаниях международного класса. Думаю также, что эти соревнования вместе с моим новозеландским рекордом послужили тому, чтобы окончательно включить меня в команду страны для участия в Олимпийских играх.

Тем не менее тогда я не мог не почувствовать, что уровень моей спортивной формы снова понизился. Я прилагал отчаянные усилия, чтобы выиграть, и не думаю, что это удалось бы мне, не пробеги Тони Блю быстрее 880 ярдов в одиночку за два дня до соревнования. Он был тогда в отличной форме, и я уверен, что он мог бы побить меня, если бы эта предшествующая пробежка не ослабила его.

В течение двух с половиной недель после фестиваля на тренировках я развлекался, но не работал. Это был конец весьма долгого сезона соревнований, в котором мне пришлось в довольно сжатые сроки напряженно тренироваться, чтобы попасть в олимпийскую команду, и я чувствовал, что дошел до предела своих возможностей.

Состав команды еще объявлен не был, но я решил действовать так, как будто команду составили и я оказался в ней. Поэтому хотелось как можно быстрее перейти к зимней подготовке с прицелом на Олимпийские игры.

Я получил хороший моральный заряд, посещая демонстрации фильмов, снятых во время Олимпийских игр 1956 года в Мельбурне. Это был период, когда чувствовал я себя не особенно хорошо, но после просмотров ко мне пришла решимость сделать все возможное на Олимпиаде в Риме, если я туда попаду.

Я начал тренировки 2 марта пробежкой от Пьюкекоу до трассы для игры в гольф и обратно — всего в общей сложности 11,5 мили. Это была моя первая пробежка на длинные дистанции после долгого перерыва, и в конце ее я перешел на ходьбу. Я закончил бег с резью в желудке. Все же я был настолько полон энтузиазма, что на следующий день снова пробежал по этой трассе и в течение первой недели покрыл 73,5 мили.

Каждый вечер от понедельника до пятницы я забегал за Артуром, и он выходил на тренировку вместе со мной.

Во вторую неделю я пробежал 63 мили, а в третью покрыл свои первые 100 миль. Я вступил также в клуб бадминтона, чтобы обеспечить себе отдых от напряженного бега и чтобы быстрыми движениями развить в себе реакцию. Я чувствовал в этом необходимость.

Рвение подстегивало мою работу на всем протяжении этих первых трех недель, а затем оно внезапно оставило меня, наподобие того, как прекращается действие алкоголя и наступает похмелье. В третью субботу я пробежал 12 миль утром и 4 мили после обеда в компании товарищей по клубу, затем сел в автобус до Пьюкекоу, и там меня скрючило от сильной боли в желудке.

Мой брат Джек устроил поездку моей семьи в Те Эйвемуту, но я с ними не поехал. Я провел весь день на диване в столовой моей матери, где спал или мучился от сильной боли, точно на смертном одре.

За всю следующую неделю в истощенном состоянии я умудрился наскрести лишь 50 миль, заработанных тяжелым трудом. В конце апреля записал в своем дневнике тренировок обещание «обязательно набегать нужный километраж» в мае.

Я совершенно сознательно не ставил себе на прицел Олимпийские игры, а стремился в своей тренировке лишь к промежуточным целям; этому методу я с тех пор всегда следовал, находя его весьма удобным. В то время моей промежуточной целью было набегать в мае 450 миль, в среднем по 15 миль в день.

1 мая я в первый раз пробежал по трассе Вайатаруа и закончил ее за 2,5 часа, что меня сильно обнадежило. Тем не менее на том этапе тренировки я еще не включился полностью в лидьярдовскую систему совершенствования физической подготовленности. Несмотря на то, что воля у меня была крепка, а сам был бодр, я еще не мог в полной мере следовать этой системе чисто физически.

В первую неделю моего прицельного месяца была преодолена 101 миля, однако затем общий объем бега сократился. Я тренировался с разными людьми — с Барри Мэги, марафонцами Верном Уокером, Реем Пакеттом и редко один.

В это же время я проводил работу в клубе по сбору олимпийского фонда, был связан с делами кроссовой секции и марафонского клуба, но даже в этой достаточно насыщенной спортом атмосфере мне никак не удавалось удержаться на уровне требуемого недельного объема бега. Во вторую неделю мая этот объем сократился до 91 мили, в третью — до 76, в связи с тем, что у меня вдруг разболелась нога. В это время был объявлен состав олимпийской команды. Я ждал, что буду выбран без особых хлопот, однако у меня и в мыслях не было, что попаду в группу «А». Такой выбор мог быть сделан только на основе большого числа еще не исполнившихся обещаний. Тем не менее ко мне снова пришла решимость не сдавать своих позиций.

После объявления состава команды началась обычная критика. Особенно прошлись насчет выбора Барри как марафонца № 1. Его оценили на два места впереди Джеффа Джулиана, показывавшего хорошие результаты.

Так как Мариз Чемберлейн, звезда в беге на четверть мили и на полмили и бывшая обладательница мирового рекорда в беге на 440 ярдов, в команду включена не была, я попал под обстрел со стороны ее тренера Вэла Брэдиса, главным образом потому, что бегал ту же самую дистанцию, что и Чемберлейн. Однако такое сравнение, думаю, вряд ли справедливо. Бег на 800 м в наши дни для мужчин — это скорее спринт, а для женщин — бег на выносливость. «Но, — спрашивал Брэдис, — чьи потенциальные возможности выше?» И он козырял тем, что я попал в команду страны впервые и никогда не выступал в таких состязаниях, в которых участвовала Мариз, дважды выполнявшая олимпийские нормативы.

Я еще находился в таком возрасте, когда люди с обидой воспринимают критику со стороны спортивных обозревателей, однако всякие неприятные замечания, сделанные на мой счет, были уничтожены комментариями Чарли Дженкинса из веллингтонской газеты «Спорт Пост», где он писал, что меня следует ценить еще выше, чем восьмым в команде, и далее делал смелое предсказание: «У него истинная душа спортсмена, и ему предназначено в свое время быть героем сотни блестящих побед». Он сделал далеко идущие выводы из тех результатов, которые я в то время показывал.

Дополнительное ободрение пришло от Мюррея, с которым я в те дни довольно часто бегал по трассе Вайатаруа. Мюррей, главный фаворит в Риме на 5000 и 10 000 м, сказал мне неожиданно, когда мы взобрались на первый из больших холмов, расположенных на дистанции: «Не думай, что я завидую тебе, но ты чертовски хорошо подготовлен». Когда такие слова исходят от Мюррея — это награда. И, поскольку я всегда очень чувствителен к ободрению, я взялся за тренировку с новой энергией.

Включение в состав олимпийской команды было отмечено пивом в праздничной атмосфере в одном из отелей. Это был один из редких случаев, когда я появлялся в баре. Я обнаружил тогда, что не смогу тренироваться, если усвою обычную среди моих товарищей привычку собираться по пятницам ради выпивки.

Теперь, с обновленной решимостью заставлять себя бегать до предела, если это потребуется, я включился в дальнейшую после злосчастной третьей недели тренировку. В конце недели я решил провести две пробежки по трассе Вайатаруа. И был ошеломлен, когда во второй попытке вместе с Реем Пакеттом, который протянул меня всю дорогу, я показал личный рекорд 2:12,45.

23 мая с этой относительно небольшой подготовкой я начал циклическую тренировку. Первой наградой было рекордное время в эстафете, посвященной столетию Саутленда, а затем на следующий день в пробежке по трассе Вайатаруа я сбросил со своего лучшего результата еще пять минут.

Три недели я провел в тренировке по холмам и обнаружил, что результаты этого наконец проявляются. Моя тренировка в то время была нерегулярной, и тем не менее я был в состоянии каждый раз в конце недели показывать хорошее время на трассе Вайатаруа.

Тренировка на дорожке должна была следовать по расписанию с 13 июня, однако за 10 дней до этого мне сделали прививку от оспы и у меня поднялась температура до 38 градусов. Прошло около недели, прежде чем я смог опять начать легкий бег трусцой.

В это время для Артура и его команды возникла проблема — где тренироваться в сырую холодную погоду.

Мы попытались использовать дорожку ипподрома в Авондейле (там имелся навес), но нашли ее поверхность, изрытую копытами, слишком мягкой и неудовлетворительной. Мы протрусили все места до Вестерн-Спрингз и увидели, что слой глины всего в несколько дюймах под гаревым покрытием превратился в совершенную кашу. Джо Мак Мэйнемин, который впоследствии в Риме стал менеджером легкоатлетической команды, предложил короткую гаревую дорожку в Маркет-роуд, но и она оказалась неподходящей. Для выполнения огромного объема повторной работы надо было выходить теперь на шоссе. Тем не менее проблема тренировок в холодные вечера разрешилась сама собой, когда фирма дала мне разрешение на дополнительные полчаса для ленча и я смог бегать с Мюрреем в Домейне в середине дня.

Для спортсмена, проходящего суровую тренировку, представляется почти невозможным встречаться с девушкой. Мне для этого нельзя было использовать даже субботние вечера из-за требований, которые предъявляла воскресная пробежка по трассе Вайатаруа, но тем не менее когда олимпийские приготовления достигли своего максимума, я приложил все силы, чтобы нарушить правило и доказать возможность исключения.

Уже некоторое время мое внимание привлекала симпатичная девушка, которая высаживалась из автобуса на одной остановке со мной, когда я ехал домой с работы. Познакомившись с хозяином молочного бара, где эта девушка работала, я получил кое-какие сведения о ней и решил, что наступило время действовать.

Мой связной из молочного бара дал ей понять, что она вызывает большой интерес у некоего молодого человека, и когда эта мысль проросла как следует, я обратился к ней и пригласил ее погулять. Она заколебалась. Возможно, она совсем не обращала на меня внимания в то время, когда я наблюдал за ней. В конце концов мы перестали пить кофе, и тут обнаружилось, что она хорошо сохранившаяся женщина за тридцать. Пришлось сказать, что мне 26 лет, но и при этом она чувствовала, что слишком стара для меня или я слишком молод для нее. На этом дело и кончилось, если не считать, что, победив в Риме, я послал ей с Капри письмо. С тех пор, когда мы случайно встречались на улице, мы здоровались и этим все и ограничивалось.

Тогда я еще не представлял себе в действительности, что значит для нас обоих эта разница в возрасте, но сейчас часто спрашиваю себя, что она подумала, когда однажды в конце года раскрыла газету и увидела портрет своего «двадцатишестилетнего» друга с надписью над ним: «Юноша в 21 год, ставший олимпийским чемпионом!»

В остальном в моей тренировке все шло нормально. В ней всегда присутствовало волнение предстоящего большого путешествия. Хлопоты со сбором денег, с получением паспортов, с заказом спортивной одежды постоянно напоминали об Играх и постоянно подстегивали в работе.

После первого месяца тренировки на дорожке мои скоростные качества стали проявляться по-настоящему. 25 июля в Домейне я пробежал поздно вечером по шоссе в тапочках с резиновой подошвой три раза по 440 ярдов за 51,0, 51,5 и 51,2. Время засекал Билл Бейли: он нажимал на секундомер на старте, прыгал в свою машину и дожидался меня на финише.

В тренировке бывали, и довольно часто, относительные неудачи, например не удавалась серия по 300 ярдов, где темп бега снижался после каждой второй пробежки. Но по крайней мере каждое второе тренировочное занятие можно было считать удачным.

Одной из таких хорошо проведенных тренировок было занятие на полумилевом отрезке в Пьюкекоу, рядом с домом моей матери, где я провел серию пробежек по 20 по 440 ярдов в среднем за 62 секунды. Время я засекал по секундной стрелке часов, которые во время бега были у меня на запястье. Помню, как после пятой пробежки один садовник, который, очевидно, наблюдал за происходящим из окна, вышел на веранду и стоял там до тех пор, пока я не пробежал все двадцать отрезков. Я не думаю, чтобы он знал, кто я такой или какова моя цель, однако он, казалось, был весьма поражен, наблюдая, какое количество физической работы выставляется напоказ. Его присутствие в качестве беспристрастного зрителя, конечно, помогло мне выполнить программу.