Чудесное ощущение

Новозеландская администрация, вероятно сознавая, что Мюррей, Барри и я можем установить новые мировые рекорды, скомбинировала для нас хорошо сбалансированную команду заморских соперников. Сюда входили чемпион Великобритании на три мили Брюс Талло, охотно лидирующий в соревнованиях, три американских полумилевика — Эрни Канлифф, Джим Дюпре и Джон Борк, а также барьерист и десятиборец Дейв Эдстром — для придания дополнительного интереса соревнованиям.

Первая встреча организована была прекрасно. Она охватила всех, начиная с десятилетних малышей и кончая взрослыми. Заявки были столь многочисленны, что в это утро беспрерывной стартовой пальбы было проведено 68 забегов, а в послеполуденной программе на первые 15 минут приходилось восемь финалов.

День был жаркий и неприятно влажный, но присутствие 30 тысяч человек давало юнцам прекрасную возможность показать себя перед лицом большой и восторженной аудитории. Они не упустили этот случай, и соревнования действительно блистали успехами.

Единственное, если не считать избыточную влажность, что не приводило в восторг на этих соревнованиях, была, пожалуй, дорожка; она не содержала полной четверти мили, изобиловала неровностями, а почва под покровом травы была рыхлой.

Мои полмили были назначены на 3 часа, как раз в разгар сырого жаркого дня, однако на старте был забег достаточно впечатляющий, чтобы не считаться с этими неудобствами, — Канлифф, Дюпре, Гордон Мак Кензи, Лэнс Ллойд, Барри Коссар, Гарри Филпотт, Боб Гамильтон и я. Пятеро из нас могли показать 1.50,0 или лучше.

Перед стартом мой лучший результат, показанный в Новой Зеландии, был равен 1.49,0, и я даже не был внесен в список рекордсменов страны. Эти 1.49,0, которые я показал во время предыдущего турне заморских спортсменов, были улучшены дважды — сначала Джорджем Керром (1.48,9), а затем Гарри Филпоттом, когда на чемпионате страны он пробежал 880 ярдов за 1.48,8.

Я думал, что либо Гарри, либо Эрни Канлифф, либо оба вместе возглавят бег, следуя своей обычной манере лидировать, и был весьма удивлен, когда никто из них этого не сделал. Тем не менее охотник все же нашелся. Коссар, бегун из западных областей, с лучшим результатом — 1,56,0, вышел вперед и довольно резво повел бег.

Первые 440 ярдов мы пробежали со сравнительно небольшой скоростью. Пробегая мимо хронометристов, я услышал, как крикнули: «Пятьдесят пять!». Я не чувствовал себя подготовленным пуститься тут же в финишный спринт, и по мере того как слабел темп, сдавал и я, держась вторым за увядающим Коссаром.

В этот момент инициативу перехватил Канлифф и проскочил мимо нас на вираже. Это было как раз то, что могло привести меня в действие. Я удлинил шаг, обошел Коссара и закрыл брешь, возникшую после начального рывка Канлиффа. За 250 ярдов до финиша я увеличил скорость, легко обошел Эрни и, хотя прилагал все усилия, чтобы выложиться, пришел к ленточке относительно свежим. Конечно, эти соревнования были нужны мне, чтобы привести себя в боевое состояние.

Я показал 1.48,2 и выиграл около 15 ярдов. Канлифф был вторым — 1.50,2, а Филпотт третьим — 1.50,5. Таким образом, я снова стал рекордсменом. Теперь — дважды, поскольку промежуточный результат на 800 м — 1.47,7 был также зафиксирован в качестве рекорда. Я снова был способен показать, по крайней мере, отблеск своей формы в европейском турне.

В следующий забег, на 5000 м, жару и влажность дополнила жесткость проходившей борьбы. В этом забеге участвовала плеяда гигантов — Мюррей, Барри, Талло и австралийцы Олби Томас и Дэйв Пауэр. Первые две мили они катились довольно медленно, подстегиваемые главным образом австралийцами, и прошли их за 9.19,0. Потом Барри оживил соревнование: он эффектно пошел вперед, потащив за собой Мюррея. Они образовали огромный разрыв, который пытался покрыть лишь один Талло.

Но сам Барри, чьи планы на финише всегда разбивал Мюррей, даже в тех случаях, когда обстоятельства складывались не в его пользу, был задушен подобным же образом, когда за 250 ярдов до финиша Мюррей развил свой обычный спурт и с честью пришел к победе.

По плану мне снова предстояло бежать полмили в ближайшую среду в Гамильтоне, однако я чувствовал себя достаточно сильным. В понедельник утром полчаса бегал трусцой и под моросящим дождем провел восемь пробежек по 150 ярдов, спринтуя на последних 60 ярдах. В это время я думал не столько о соревнованиях в Гамильтоне, сколько о перспективах выступления на милю в Вангануи, обещавшую быть для новозеландцев первой милей со временем меньше четырех минут. Эти соревнования должны были состояться в субботу вечером.

Полмили в Гамильтоне проводили также вечером, в Седдон-парке, на дорожке, окаймляющей хорошо ухоженное поле для крикета и размеченной до мельчайших деталей. Несмотря на то, что трибуны вмещали только 500 зрителей, посмотреть состязания пришли 6000 человек. Вечер был прохладным и как нельзя более подходящим для хороших результатов.

Я рассчитывал провести бег как можно экономнее, намереваясь всю дистанцию отсиживаться и спринтовать лишь на последних 100 ярдах или около того. Я был уверен, что смогу это сделать, потому что в Окленде начало было вялым. Когда дали старт, я двинулся вперед не спеша.

Внезапно я увидел, что Филпотт понесся вперед как пуля и потянул за собой еще трех бегунов. Я быстро пробудился и начал действовать. Старт был дан на вираже, поэтому прежде, чем попытаться улучшить свою позицию, я подождал, пока мы не выйдем на прямую. Я был удивлен легкостью, с которой мне удалось обойти других бегунов и примоститься в позиции преследования непосредственно за спиной Гарри.

У гонга время было 52 секунды, и темп был совсем не такой легкий, как я ожидал. При входе в предпоследнюю прямую Гарри ускорил бег и теперь шел впереди с разрывом в три ярда. Я решил, что если хочу выиграть, — а я хотел выиграть, — мне следует распрощаться со всякой надеждой на легкий бег. Перед самым входом в поворот я подтянулся вплотную к плечу Гарри и обошел его. Как только я это сделал, Гарри повалился на траву.

В мыслях у меня мгновенно промелькнуло воспоминание о подобном же случае на чемпионате Окленда, и тотчас чувство борьбы оставило меня. Я, должно быть, снизил скорость, потому что, оглянувшись при выходе на финишную прямую, увидел, как Джон Борк быстро приближался ко мне.

Я спешно увеличил шаг — это не был спринт — и сконцентрировал свое внимание на последних 80 ярдах. Мой результат был великолепным –1.47,1 на 880 ярдов и 1.46,3 на 800 м. Последнее время в точности равнялось моему олимпийском рекорду.

Эта разница в 0,8 секунды между двумя дистанциями подчеркивает, насколько сильно я замедлил темп бега на финише. Обычно разница составляет только 0,7 секунды.

Борк, до некоторой степени новичок в беге на полмили, показав 1.48,5, продемонстрировал, что соревнования на 440 ярдов в Окленде были для него полезными, а другой новичок, Джон Дэвис, был третьим с результатом 1.50,7. Репутация Дэвиса в этот период была такова, что в гандикапированной миле в Окленде он получил 30 ярдов форы от таких бегунов, как Ллойд, Мак Кензи и Мак Найт, не выходившими из 4.15,0. Я видел, как он использовал этот гандикап и вышел победителем. Я подумал тогда, как славно он выглядит, но мне и в голову не приходило, что я вижу человека, который в самом ближайшем будущем станет моим главным соперником в беге на милю.

В сумерках происшедшее на предпоследней прямой в Седдон-ларке могло показаться многим зрителям подножкой или каким-нибудь другим трюком, который я проделал с Гарри, чем вызвал его падение. Один из присутствовавших спросил меня позже: «Что ты с ним сделал?» Когда я ответил: «Ничего, я даже не прикоснулся к нему», он сказал недоверчиво: «Ну брось, все выглядело так, как будто ты ему дал подножку».

В возбуждении от победы я о случившемся много не думал, однако падение Гарри выглядело подозрительным, и, вероятно, этим и объясняется тот прохладный прием, который оказала мне в тот вечер публика.

Зато забег на две мили доставил болельщикам настоящее удовольствие. Первая миля была пройдена сравнительно медленно — за 4.20,0, но затем события стали нарастать, и зрители от волнения повскакали с мест. Мюррей оживил состязание, вплотную за ним следовали Томас, Пауэр и Талло.

За круг с четвертью до финиша Пауэр раскрыл карты и двинулся вперед. Мюррей подтянулся к нему, одновременно с гонгом начал финишный спринт и обошел лидера. Талло пристроился к нему не далее чем за ярд, и оба летели к финишу в отчаянной схватке. Мюррей пытался растянуть этот несчастный ярд, а Талло жаждал его сократить. Никто из них не смог изменить положение ни на дюйм, и Мюррей пришел к финишу, показав 8.33,8, всего на ярд и десятую секунды впереди.

После этих соревнований внимание переключилось на Вангануи. В своих ожиданиях я был осторожен. Я знал, что моя форма улучшается и что я, конечно, имею все необходимое, чтобы впервые в жизни пробежать милю меньше чем за четыре минуты. Вопрос состоял в том, насколько меньше.

Я рассудил, что если три четверти мили будут пройдены за три минуты, мне, возможно, удастся пробежать милю за 3.57,0 и тогда улучшить самое быстрое время, показанное новозеландцем. Это время — 3.57,5 — было у Мюррея, он показал его в Дублине в 1958 году.

Но когда я взвесил свои шансы побить мировой рекорд, принадлежащий Гербу Эллиоту, сразу выкинул из головы эту идею. Она казалась смешной.

Я отдавал себе отчет, что в этом соревновании на мои плечи ложится немалая ответственность, поэтому я должен был тщательно застраховаться от медленного бега на первых трех кругах. Все остальное было мне на руку. Эрни Канлифф сообщил мне, что он не прочь предложить нужную скорость, Барри Коссар великодушно согласился приехать из Окленда, чтобы провести нас в быстром темпе первый круг, а Мюррей сказал, что чувствует себя способным пройти три четверти за три минуты ровно.

Наконец, поскольку Олби Томас, человек, который сделал возможным мировой рекорд Герба Эллиота, тоже участвовал в этой миле и был еще в форме, то казалось, что мне нечего беспокоиться за быстрое начало.

На присутствие в забеге малорослого Брюса Талло я не обращал внимания, потому что на этой дистанции он был относительно несовершенным бегуном — его специальностью был бег на две и три мили. Во всяком случае, складывалось впечатление, что из всех бегунов только один я в подходящей форме, чтобы выйти из четырех минут, какой бы высокой ни была скорость на первых трех кругах.

В день соревнований утром я полчаса побегал трусцой в Окленде, затем после полудня сел в самолет, отправляющийся в Вангануи, и когда прилетел на место, постарался держаться от всех подальше. Мои родственники были там, они остановились у друзей. Перед тем как отправиться в свой отель, я выпил с ними чаю. У себя в номере я спустил занавески и растянулся на постели, обдумывая предстоящее соревнование.

Моя озабоченность относительно этой мили еще более возросла, потому что, прибыв в Вангануи, я узнал, что местная газета приписала Артуру заявление, будто бы я покажу 3.55,0. Несмотря на то, что заявление сделал сам Артур, этот аванс публике раздражал меня по той причине, что он, естественно, будет истолкован и как мое собственное намерение.

Разница между мной и Артуром состоит в том, что он со своими знаниями и интуицией склонен оценивать максимальные возможности бегуна при условии, что все ему на руку — дорожка, подготовленность, погода и прочее, Я и сам знал, что могу выбежать из четырех минут, но только на этом мне и хотелось остановиться.

Привычка публично связывать своих воспитанников обещаниями высоких результатов представляется мне характерной, к несчастью, чертой большинства выдающихся тренеров.

В 6 часов я пошел взглянуть на дорожку. О ней шла плохая молва: говорили, что трава вся в проплешинах. Особенно хорошо она не выглядела, однако беговое покрытие ее было совсем не плохим. Внутреннюю дорожку заботливо сберегли от эксплуатации в более ранние часы соревнований, и к моменту старта на милю в 9.30 вечера она выглядела совсем нетронутой.

Вечер был спокойным и тихим, и я начал разминаться за 35 минут до запланированного старта.

На стадионе была давка, здесь собралось более половины населения города. Я держался в одиночестве, лишь изредка обмениваясь короткими фразами с теми из бегунов, которые, надеялся я, помогут мне в осуществлении моей цели.

В 9.15 стало ясно, что соревнования безнадежно отстают от расписания программы, и поэтому мы обратились к главному организатору состязаний за разрешением нарушить порядок следования видов и пропустить нашу милю вовремя. Посовещавшись с судьями, он согласился.

Длина дорожки была меньше 440 ярдов, поэтому мы стартовали с середины предпоследней прямой и должны были пробежать четыре круга после того, как в первый раз пройдем линию финиша.

Стартовый выстрел нарушил напряженную тишину на трибунах, усугубляемую мрачными тучами, нависшими неподвижно над стадионом. Я не бросился вперед со своей обычной решимостью. Как правило, на старте я всегда прилагаю усилия, чтобы ухитриться занять подходящую позицию вблизи лидеров, откуда могу наблюдать развитие событий. На этот раз, учтя, что мне помогают, я решил отсиживаться несколько дальше сзади.

Но все пошло не так, как я ожидал. Вокруг меня возникла суматоха, и, чтобы не бежать по первому повороту слишком далеко от бровки, я был вынужден переместиться в хвост забега. Возможно, суматоху вызвало напряжение, и, наверное, по этой же причине я потерял чувство темпа. Когда мы прошли первую четверть, я услышал, как крикнули: «Шестьдесят одна секунда!». Это было еще вполне в рамках мили меньше чем за четыре минуты, и я особенно не беспокоился. Участники бежали теперь гуськом, а я довольствовался той позицией, которую занимал — 12 ярдов сзади лидера Барри Коссара.

Во время второго круга, почувствовав, как группа растягивается, я пробился в середину, а затем в брешь между Мюрреем и Брюсом. Этот маневр вывел меня на третье место. Здесь Мюррей, моя надежда на третий круг, внезапно отпустил Коссара на два ярда. Я был вынужден покинуть его, вышел вперед и начал тесное преследование Коссара.

Он выполнял колоссальную работу, и полмили мы прошли за две минуты. Я придвинулся к его плечу и оглянулся назад, желая узнать, кто собирается повести третий круг. Все, что я увидел, была огромная брешь.

Нетерпение охватило меня. Я вышел в лидеры сам, решив, что на трехчетвертной отметке покажу три минуты. Дело двигалось не так, как я планировал, но из этого вовсе не следовало, что все безвозвратно потеряно. Я сконцентрировался исключительно на времени и на том, чтобы бежать с максимально возможным расслаблением. Я продвигался вперед еще вполне свежим и, пробегая мимо хронометриста, слышал, как он отсчитывал: «Пятьдесят девять, шестьдесят…».

Теперь меня ждал сюрприз. К моменту, когда мы пробегали под гонгом, Брюс Талло успел подтянуться; гонг отбил начало последнего круга, Талло вышел вперед, спринтуя как ракета и с очевидным намерением вырвать победу. Это был тот самый стимул, в котором я нуждался, и неважно, что его вызвал спортсмен, не принятый мною в расчет.

На повороте, не сражаясь с ним, я увеличил темп ровно настолько, чтобы занять позицию у его плеча. Когда мы широким шагом вылетели на предпоследнюю прямую, откуда оставалось бежать 300 ярдов, я уже знал, что справлюсь с ним. Его присутствие меня не беспокоило. Я соревновался с секундной стрелкой, а не с Талло.

В этой точке я прекратил расслабление и начал финишный спурт. Это — момент, когда вы перестаете контролировать ваши действия сознанием и вкладываете все возможное, чтобы развить наивысшую скорость.

Я обнаружил, что бегу совершенно не напрягаясь. Ничто меня не сдерживало. Вряд ли я когда-нибудь еще испытывал такое чудесное ощущение силы и скорости без напряжения, какое возникло у меня тогда, на этих последних, радостных 300 ярдах. Пробегая последний поворот, я знал, что должен показать время значительно лучше четырех минут. Я вышел на прямую, в первый раз услышал приближающийся шум трибун и продолжал поддерживать высокую скорость. Даже на этой ступени мне не приходилось сознательно подстегивать себя, и я пролетел ленточку в совершенно свободном полете.

Я вбежал прямо в хаос. Этот момент, в сущности, означал конец соревнований, всюду были люди, бесконечный шум и смятение. Кто-то выскочил из толпы и, подбежав ко мне, показал мне секундомер. Стрелка стояла ниже четырех минут, но что именно она показывала, я рассмотреть не удосужился. Диктор выкрикивал, что у него тоже секундомер, но сейчас он может лишь сказать, что время значительно лучше четырех минут.

Казалось, прошла вечность, прежде чем было объявлено официальное время — 3.54,4, и из-за ошибки в программе этот результат посчитали равным мировому рекорду Герберта Элиота. К этому времени мне надоело ждать, и я начал круг почета. Стадион шумел не переставая, и я был в том же смятении чувств, как после финала в Риме.

Теперь Талло, озабоченно переговаривавшийся с хронометристами, узнал, что он тоже впервые в жизни выбежал из четырех минут, и зрители снова зашумели.

Наконец, когда судьи и публика точно установили, что мой результат на десятую лучше мирового рекорда Эллиота, на стадионе началось новое буйство.

Позже я узнал, что Мюррей не смог в этом состязании выполнить свою роль из-за того, что накануне ему сообщили о несчастном случае — его товарищ по клубу в Оуэйрейке, направлявшийся в Вангануи на соревнования, утонул во время купания. Этот факт Мюррей сознательно скрыл от меня, потому что он мог расстроить меня в той же степени, что и его.

Время по четвертям в этой рекордной миле, согласно данным новозеландского статистика Питера Хейденсторма, было: 60,7; 59,9; 59,0 и 54,8 — несколько необычная серия, в которой каждый последующий результат лучше предыдущего. Последние полмили были пройдены за 1.53,8.

Брюс показал 3.59,3, Олби Томас был третьим — 4.03,5, а Мюррей финишировал четвертым.

Сравнение моего графика с графиком дублинской мили Эллиота показывает, что первая четверть бега была мной пройдена на 4,3 секунды медленнее, а за круг до финиша я отставал от него на 0,4 секунды. На отметке 1500 м я показал 3.39,3, что было сравнимо с лучшим временем Мюррея на эту дистанцию, показанным им за границей — 3.38,8.

Когда я узнал, что побил мировой рекорд, мне вспомнился случай, происшедший прошлой зимой в Стокгольме, где Мюррей побил мировой рекорд на три мили. Я стоял на поле, когда Мюррею поднесли букет цветов, и он пробежал мимо меня с блуждающим и сверкающим взглядом. Он даже не замечал меня. Я несколько недоумевал, почему он явно игнорирует мое присутствие, но Артур, стоявший рядом со мной и тоже незамеченный, сказал: «Ничего. То же будет и с тобой через год или раньше».

Я не думаю, что в Вангануи выглядел до такой степени ошеломленным, но тогда мне стало понятно, какие именно чувство испытывал Мюррей в Стокгольме.

Неделю спустя, в Крайстчерче, я сам оказался в точно таком же положении.

Даже на следующий день я не чувствовал последствий этой рекордной мили. Казалось совершенно невероятным, что я смог пробежать так быстро, и эта неспособность поверить в случившееся не покидала меня до тех пор, пока я не вернулся в Окленд и на меня не обрушилась лавина поздравлений, среди которых было и поздравление Герберта Эллиота.

В среду я снова бежал, на этот раз в Инверкаргилле. Теперь я чувствовал себя способным побить мировой рекорд на полмили в Крайстчерче, и, естественно, у меня не было желания перенапрягаться в Инверкаргилле и испортить все ожидания. К этому времени я уже немного пришел в себя.

Казалось, в этом забеге никто не собирался напрягаться. Бег повели Эрни Канлифф и Джим Дюпре, я следовал за ними, и в таком порядке мы протащились первый круг за 58 секунд. Зрители насмешливо кричали: «Ну-ка поддай еще!» и «Покажите, как медленно умеете вы бегать!»— и в том же духе, когда мы медленно тянулись по прямой вдоль трибун.

На последнем круге я спринтовал, прошел его за 53,2 и выиграл бег с результатом 1.52,2.

Эти соревнования показали, что газетчики шумят не только по поводу хороших результатов. В Гамильтоне, где я повторил свой олимпийский рекорд, главный материал для прессы дал забег на две мили. Однако в Инверкаргилле, где я пробежал более чем на пять секунд хуже, газеты уделили мне больше внимания, чем великолепному забегу на две мили, где Брюс Талло показал 8.44,9.

Последующие два дня после соревнований в Инверкаргилле были заполнены лихорадочной деятельностью, что теперь мне представляется не слишком подходящей прелюдией к попытке побить мировой рекорд. Желая увидеть как можно больше живописных мест, которыми славятся наши отдаленные южные области, я присоединился к Рою Уильямсу, Дэйву Норрису и Полю Доллоу. Организаторы турне предложили нам автомобиль, и мы отправились в веселое путешествие по южным озерам. Кроме всего прочего, это был лучший способ избежать рекламы, связанной с моей попыткой побить мировой рекорд на полмили.

Мы выехали из Инверкаргилла рано утром, сделали небольшую остановку в Манапоури и двигались дальше вплоть до Милфорд-Саунд, сделав лишь небольшой перерыв для пятимильного бега трусцой среди привлекательного дикорастущего кустарника в Иглинтон-Вэлли.

В Милфорде мы позавтракали, посмотрели на Митр-Пик, пошатались по туристскому отелю, поглазели на Радужный Водопад, бессмысленно бросили несколько камней в Саунд и затем двинулись назад, в Квинстаун. Мы прибыли туда около полуночи, долго искали дешевый ночлег и наконец устроились в частной гостинице. На следующее утро бегло осмотрели Квинстаун и не спеша направились через Клуту в Данедин, сделав остановку в Роксбурхе, чтобы купить абрикосов. Позднее я вновь открыл для себя Милфорд, но уже в гораздо большем масштабе, когда мы посетили Джоземайт-Вэлли в Америке.

В Данедине мы оставили машину и пошли посмотреть на новую городскую травяную дорожку, пригодную для занятий в любое время года. Легкоатлетическим представителям из Отаго очень хотелось узнать, понравится ли мне эта дорожка до такой степени, чтобы я захотел пробежать по ней милю.

Я узнал в Данедине, что в Новую Зеландию из Сиднея прилетел фотограф и что он настолько жаждет меня увидеть, что нанял самолет, чтобы лететь в Милфорд. Этот фотограф по имени Дэвид Мур был послан американским журналом «Спортс Иллюстрэйтед». Его задачей было сделать фотографии к очерку, который написал обо мне журналист из Крайстчерча Лес Хоббс. Я никогда не встречал мистера Хоббса и не слышал о нем. Я даже не знал, что он новозеландец, до тех пор, пока очерк не появился в печати.

Потом наша четверка вылетела в Крайстчерч. В то время как другие разместились в отеле, я искал относительного уединения в доме своего дяди, с готовностью отдав ему право быть моим неофициальным представителем для связи с публикой и отсеивать телефонные звонки, которые то и дело раздавались в доме.