Гопи Кришна КУНДАЛИНИ эволюц...

Вся жизнь есть йога

Гопи Кришна

КУНДАЛИНИ

эволюционная энергия в человеке

С психологическими комментариями Джеймса Хиллмана

Киев Ника-Центр

Москва

Старклайт

2004

Перевод с английского Александра Ригина

Гопи Кришна

Г66 Кундалини: Эволюционная энергия в человеке. — К,: Ни Центр, 2004. — 216 с, — (Серия «Вся жизнь есть йога»).

Книга Гопи Кришны (1903 — 1984) — автора многих трудов, посвященных Кундалини и йоге, — это классический рассказ «очевидца» который после многих лет медитации во время утренней практики ожидание пережил пробуждение Кундалини — духовной силы, которая спит у каждого человека, свернутая у основания позвоночника. Рассказ об опыте трансформации и об искренней попытке Гопи Кришны привести в равновесие многообразные психологические и психологические побочные эффекты составляет ядро этой книги. Подробные описания драматических внутренних переживаний и симптомов, таких как неожиданные перемены настроения, расстройство пищеварения, агонизирующее чувство жара, а также рассказ о том, как автору нал удалось стабилизировать свое сознание на высшем уровне, — всё это делает данную книгу бесценным классическим трудом о духовном пробуждении.

Рассчитана на всех, кто увлекается Востоком, восточной философией и йогой.

Предисловие

Даже тень мысли

О Победе не должна прийти тебе на ум,

Когда благодаря происшедшим внутренним переменам

Свернутая в спираль сила начнет раскручиваться.

Гопи Кришна. Путь к самопознанию

Когда в 1970 г. эта книга впервые увидела свет, читатели были удивлены тем, как автор описал свой опыт. Ничего мало-мальски похожего нельзя было найти ни в лите­ратуре, ни в древних йогических трактатах, ни в относительно не­давних сообщениях святых и мистиков Запада. Все это настолько расходилось с устоявшимися воззрениями того времени, что выда­ющийся историк мировых религий, заслуженный профессор срав­нительной религии и индологии Стэнфордского университета Фре­дерик Спигелберг в своем предисловии к первому изданию этой книги написал следующее: «Мы видим классический образец неин­теллектуального, простого и совершенно не образованного в Йоге человека, который благодаря упорному труду и удивительному эн­тузиазму, опираясь на внутреннее чувство, а вовсе не на идеи и традиции, сумел достичь если не Самадхи, то весьма высоких сту­пеней совершенства в Йоге. Гопи Кришна — исключительно чест­ный, отличающийся крайней скромностью рассказчик». Профессор Фредерик Спигелберг тогда и не мог предположить, что через ка­ких-нибудь пятнадцать лет Пандит Гопи Кришна станет автором более десятка книг, большого числа статей, нескольких тысяч стра­ниц неопубликованных работ (как стихотворных, так и прозаиче­ских), написанных преимущественно на английском языке.

Он готов был приступить к работе над новой книгой, но не су­мел осуществить свои планы из-за серьезной болезни легких. Он уже начал оправляться от предыдущей болезни, вызванной пере­утомлением и жарким климатом Нью-Дели, где он в то время пре­бывал. Когда температура поднялась до 115 градусов по Фаренгей­ту, он принял решение переехать в Сринагар, штат Кашмир. Там состояние его здоровья стало быстро улучшаться, но стремительно развившееся заболевание легких унесло его из этого мира почти за неделю. Он испустил последний вздох 31 июля 1984 г. в возрасте во­сьмидесяти одного года, находясь в полном сознании, на руках своей жены.

Возможно, у читателя этой книги создастся представление о Гопи Кришне как о человеке слабого здоровья, но это неверно. Соб­ственно говоря, он отличался прекрасным здоровьем, но часто гово­рил, что благодаря описанным здесь переживаниям его психическое и физическое состояние было таким, что он должен был соблюдать строгую диету, чтобы не подорвать свои умственные силы. Он не раз повторял, что его жизнь висит на волоске и что он ходит по лез­вию бритвы.

Всего за десять дней до смерти он писал в письме, что чувству­ет, что кризис миновал, что его силы быстро восстанавливаются. «Вскоре, — говорил он, — я приступлю к работе над новой книгой». Многие друзья советовали ему рассказать как можно больше о сво­их внутренних переживаниях. И эта книга обещала удовлетворить их любопытство. Письмо было исполнено бодрости и оптимизма — письмо человека, которому не терпелось приступить к работе после изнурительной болезни.

Некоторые его друзья удивлялись тому, что Гопи Кришна не изобрел ничего нового — например, способности излечивать рак — и не продемонстрировал чуда, могущего поразить воображение пуб­лики, чтобы заручиться поддержкой в своих исследованиях. Он же на это отвечал, что ни в Упанишадах (первоисточнике метафизиче­ской и духовной мысли Индии), ни в беседах Будды не было и наме­ка на чудеса. Собственно, ни в диалогах Будды, ни в «Бхагавадгите», ни в высказываниях Рамакришны или Раманы Махарши не бы­ло сказано ничего поощряющего демонстрацию чудес.

В одной из частных бесед Гопи Кришна как-то сказал, что его видения были более реальными и более материальными», чем журнальный столик, стоящий перед ним (и для большей убедитель­ности постучал по нему рукой). Он также сказал, что экстатический транс может быть двух видов: с видениями и без них. Обычно он ни­чего не говорил о своих видениях (за исключением тех описаний, которые вы найдете на этих страницах и в его книге «Загадка со­знания») потому, что они «слишком фантастичны, чтобы в них мог­ли поверить». Так что есть основания полагать, что книга, которую он собирался написать, могла бы стать сенсацией.

Возможно, он чувствовал, что пришло время для такой книги. Он всегда считал, что его миссия — убедить ученых заняться ис­следованием Кундалини. Поэтому описание видений могло лишь по­дорвать доверие к нему, и серьезные эмпирические исследования обещают принести множество фантастических открытий в сфере ума, сознания, а также психологии.

Одним из ученых, проявивших горячий интерес к исследовани­ям Гопи Кришны, был Карл Фридрих фон Вайцзеккер, писатель и астрофизик, директор института «Наука о Жизни» им. Макса План­ка, находящегося в Старнберге, Германия. Профессор Вайцзеккер приезжал три раза в Кашмир, чтобы повидаться с Гопи Кришной, и подготовил предисловие к небольшой книге «Биологическая основа религии и гениальности» (1972 г.), написанной Пандитом в 1970 г. В этом предисловии профессор Вайцзеккер привел доказательство того, что взгляды Гопи Кришны на физиологическую природу Кун­далини созвучны с современными идеями квантовой физики.

Очевидно, каждый, кто знаком с концепцией Кундалини, согла­сится с Пандитом, что Кундалини раньше или позже станет объек­том интенсивных научных исследований. Он ждал этого с таким не­терпением, которое может сравниться лишь с тем, что нам известно о ветхозаветных пророках. Результатом этого ожидания и стала его книга стихов «Очертания грядущих событий», увидевшая свет в 1967 г., на страницах которой отразилось напряжение «холодной войны». С тех пор его ничто не заботило так, как стремительный рост ядерных арсеналов.

Будучи не только просветленным провидцем, но и прагматиком, Гопи Кришна еще в 1970 г. считал, что серьезные исследования Кундалини не начнутся раньше 1990 г. В отличие от большинства его писателей-современников, беспрерывно рекламирующих свои книги по радио и на телевидении, Гопи Кришна вел тихую семей­ную жизнь в Сринагаре со своей женой Бхаби. Зимой вместе с се­мьей своего старшего сына Джагдиша они переезжали в Нью-Дели, в Кашмире, где большинство домов не имело центрального отопле­ния, становилось слишком холодно для жизни.

Гопи Кришна всегда радовался любому гостю и обсуждал свои идеи с большим удовольствием — ведь это давало ему возможность не только передать свои знания, но и узнать из первых уст, что тво­рится в мире. Он ежедневно читал газеты и страстно желал обзаве­стись телексом, чтобы иметь возможность мгновенно обмениваться сообщениями с друзьями из Европы и Америки. Но высокие цены на подобные аппараты так и не позволили ему осуществить эту мечту. Если бы он жил сейчас, у него наверняка был бы свой почто­вый ящик и собственная веб-страница в Интернете.

Согласно Гопи Кришне, следующий эволюционный шаг челове­чество должно сделать скоро, и это не является чем-то невообрази­мым. В частных беседах он любил проводить сравнение между моз­гом разумного животного, такого как собака, и мозгом человека, что­бы продемонстрировать разницу между обычным сознанием и сверхсознанием. «Попытайтесь представить себе как ваша собака, — говорил Гопи Кришна, — просыпается с человеческим мозгом вместо того, с каким она родилась. Ее тут же захлестнут новые эмо­ции, мысли и информация. Внезапное пробуждение Кундалини порождает такое же замешательство, разве что перемена не столь драматична».

Обычно по утрам Гопи Кришна несколько часов посвящал писа­нию и разбору корреспонденции, затем принимал посетителей и за­нимался домашним хозяйством. Писал он почти всегда по-англий­ски, чему научился еще в первых классах школы.

Пандит всегда ездил на автобусах и такси — у него не было собственной машины. Кроме телефона, зачастую не работающего в Кашмире, его быт был лишен тех современных удобств, которые мы считаем обязательными условиями жизни. В его сринагарском доме, перешедшем к нему от отца, вода и электричество появились лишь в 1972 г. Он согласился на это, поддавшись настояниям друзей, по­сле своего второго посещения Европы. Но он продолжал готовить еду на примусе или в печи, встроенной в стену кухни.

Гопи Кришна трижды посещал Соединенные Штаты Америки и дважды — Канаду. Первый визит состоялся в 1978 г., когда его при­гласили выступить на нью-йоркской конференции по исследованию сознания. Через год он вновь прибыл в Соединенные Штаты для участия в филадельфийской конференции, после чего остановился иа несколько недель в Коннектикуте. Прежде чем возвратиться до­мой, он нанес визит своим друзьям из Торонто, проявлявшим живой интерес к теме его исследований.

Их интерес к исследованиям Гопи Кришны был столь велик, что они отправились чартерным рейсом в Индию на «Боинге-747» и провели несколько недель в институте, расположенном в Нишате на берегу озера Дал неподалеку от Сринагара. Многие участники кон­ференции продолжают распространять идеи Гопи Кришны. Имуще­ство же института пропало через несколько лет, когда конфликт между Пакистаном и Индией из-за Кашмира привел к нарушению стабильности в этом регионе.

Последнее посещение Гопи Кришной Северной Америки состо­ялось в октябре 1987 г., когда его пригласили в Нью-Йорк выступать на конференции ООН, посвященной вопросу коренных американ­цев. На обратном пути он остановился на несколько месяцев б Цю­рихе, где приступил в написанию книги «Путь к самопознанию». Он говорил, что это было ответом на многочисленные просьбы написать именно такую книгу.

В своем предисловии к этой книге профессор Спигелберг писал: «В свете обстоятельных свидетельств [Гопи Кришны] становится ясно, что сферу всех переживаний, связанных с Кундалини, невоз­можно отнести ни к чисто биологической, ни к чисто психологиче­ской концепции... Весь словарь Кундалини-Йоги не имеет отноше­ния ни к тем фактам, которые на Западе считаются психологиче­скими феноменами, ни к чему-либо из сферы внутренних ощуще­ний тела, столь детально описанных в йогических текстах...».

И все же, несмотря на, казалось бы, непреодолимые препятст­вия, Гопи Кришне удалось изменить представления многих людей о Йоге и просветлении. Идея о том, что просветление имеет под собой биологическую основу, получает все большее признание по мере то­го, как ученые открывают новые возможности мозга и сознания.

Пусть кажется невероятным, но это факт,

Что Прана и чистое сознание реагируют

Друг с другом, чтобы создать миф

Об этом немыслимом мире, с которым мы сражаемся.

Сознание имеет столь удивительный,

Столь возвышенный аспект, что все наши страхи

И сомнения относительно себя тут же исчезают,

Как будто они озарены тысячью солнц

Знания, подкрепленного Виденьем,

Что Это и есть то, что будет и было всегда:

Вечный Источник всего сущего.

Мир, посредством которого это все нам демонстрируется, Ум и процесс, посредством которого это создается: Вся схема и творение Едины.

В этом удивительном лучистом Присутствии

Все зыбкие миры, которые нас страшат и порабощают,

Становятся призрачными тенями, видными в ночи;

Далекой тучей, тающей в солнечных лучах,

Тогда как ум вместе со сжимающимся «эго»

С немым изумлением видит себя тонущими

Во всеобъемлющей возвышенной Жизни,

Лишь чистое сознание, не ведающее ни времени,

Ни пространства — единый, всеохватывающий мир любви

И радости, которых не найти ни на земле, ни в небесах.

Гопи Кришна. Загадка Сознания

ГИН КЬЕФФЕР

 10 июля 1996 г.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

 Однажды в рождественское утро 1937 г. я сидел, скрестив ноги, в маленькой комнате крохотного до­мика, расположенного на окраине города Джамму, зимней столицы штата северной Индии Джамму и Кашмир. Я медитировал, обратив лицо к окну, смотрящему на восток, через которое первые серые полосы раннего рассвета начали проникать в комнату. За время долгой практики я научился часами неподвижно сидеть в одной по­зе, не испытывая ни малейшего дискомфорта. И я сидел, ритмично дыша, направляя внимание на макушку своей головы, где находил­ся воображаемый расцветший лотос, лучащийся ослепительным светом.

Я сидел неподвижно с прямой спиной, мои мысли были направ­лены на созерцание лотоса, я следил, чтобы мое внимание не отвле­калось, и возвращал его назад к сияющему лотосу каждый раз, ког­да оно принимало иное направление. Интенсивность концентрации мешала дыханию, которое стало настолько замедленным, что порой казалось неощутимым. Все мое существо было столь поглощено со­зерцанием лотоса, что на какое-то время я утратил связь с собст­венным телом и окружающим миром. В такие минуты мне казалось, что я вишу в воздухе, не ощущая тела. Единственное, что я тогда осознавал — это присутствие лотоса, излучающего яркий свет. Это переживание известно многим людям, регулярно практикующим медитацию достаточно долгое время. Но то, что случилось впослед­ствии в это утро, изменившее всю мою дальнейшую жизнь и миро­воззрение, происходило лишь с немногими.

В один из моментов интенсивной концентрации у основания мо­его позвоночного столба, в месте, где мое тело соприкасалось с по­лом, появилось странное ощущение. Оно было необычным, но насто­лько приятным, что все мое внимание обратилось к нему. Но как то­лько внимание сместило свой фокус, ощущение почти исчезло. Решив, что воображение затеяло со мной игру, чтобы ослабить напря­женность концентрации, я выбросил это из головы и вновь сфокуси­ровал внимание на прежнем объекте. Я сконцентрировался на лото­се на макушке головы и, как только видение стало отчетливым, странное ощущение возобновилось. На этот раз я попытался в тече­ние нескольких секунд не смещать фокус внимания. Но ощущение, распространившись кверху, становилось настолько интенсивным и настолько необычным (по сравнению с тем, что я когда-либо испы­тывал), что, несмотря на все усилия, мой ум вновь обратился к не­му, и в то же мгновение ощущение исчезло. Я решил, что со мной произошло что-то из ряда вон выходящее и что причина этого кры­лась в ежедневной практике концентрации.

Некогда я читал волнующие трактаты ученых мужей о той по­льзе, которую может принести практика концентрации и о чудес­ных способностях, которые йогины развивают в себе благодаря по­добным упражнениям. Сердце у меня в груди забилось, и я почувст­вовал, что мне трудно продолжать поддерживать нужную степень неподвижности внимания. И все же со временем мне удалось успо­коиться, и я вновь погрузился в медитацию. Ощущение опять воз­никло, когда я полностью ушел в медитацию, но на этот раз я не по­зволил ему отвлечь внимание от первоначального объекта. Ощуще­ние снова стало распространяться кверху, его интенсивность воз­росла, и я почувствовал, что начинаю отвлекаться. Но огромным усилием воли я продолжал удерживать фокус внимания на лотосе. Внезапно я услышал звук, подобный гулу водопада, и ощутил, как жидкий свет через позвоночный канал хлынул в мой мозг.

Совершенно неподготовленный к подобному явлению, я оказал­ся застигнутым врасплох, но, тут же восстановив самоконтроль, продолжал сидеть все в той же позе, фиксируя ум на все том же объекте концентрации. Свет становился более ярким, гул — более громким, и, ощутив покачивание, я осознал, что выскальзываю из собственного тела, окруженный ореолом света. Невозможно дать точное описание этого переживания. Я ощутил, что точка сознания, которая была моим «я», расширяется, окруженная волнами света. Она расширялась все больше и больше, в то время как тело — обычный объект ее восприятия — удалялось все дальше, пока я не перестал его осознавать. Я превратился в сплошное сознание, ли­шенное каких-либо очертаний, лишенное какого-либо представления о довеске, называемом телом, лишенное каких-либо ощущений, исходящих из органов чувств, — сознание, погруженное в море све­та. При этом я одновременно осознавал каждую точку вокруг, рас­ширяясь во всех направлениях, не зная границ и барьеров. Я боль­ше не был собой или, выражаясь более точно, тем «собой», каким знал себя прежде, — крошечной точкой осознания, заключенной в теле. Сейчас же я стал широким кругом сознания, купающимся в море света, в состоянии восторга и блаженства, не поддающемся никакому описанию, где мое тело было не более чем точкой.

Через какой-то период времени (о продолжительности которого я не могу судить) круг начал сужаться. Появилось ощущение суже­ния — я становился все меньше и меньше, пока не стал ощущать границы собственного тела, вначале смутно, затем все более ясно. Возвращаясь к предыдущему состоянию, я внезапно начал слышать шум улицы, почувствовал свои конечности, голову и вновь стал тем маленьким, пребывающим в постоянном контакте с собственным те­лом и окружающим миром «собой». Открыв глаза и оглянувшись во­круг, я ощутил головокружение и дезориентацию, словно вернулся из чужих, совершенно незнакомых мне земель. Солнце взошло и освещало мое лицо теплым, успокаивающим светом. Я попытался поднять руки, обычно покоившиеся на коленях во время медитаций, — они были вялыми и безжизненными. Для того чтобы их оторвать от коленей и вытянуть вперед, дав возможность восстановиться то­ку крови, потребовалось немалое усилие. Затем я попытался выта­щить из-под себя ноги и придать им более удобное положение, но не сумел. Они оказались тяжелыми и негнущимися. Лишь с помощью рук мне кое-как удалось извлечь их из-под себя, и затем, откинув­шись к стене, я принял более удобное положение.

Что же со мной произошло? Стал ли я жертвой галлюцинации? Или по капризу судьбы мне удалось пережить Трансценденталь­ное? Действительно ли мне удалось то, в чем миллионы других по­терпели фиаско? Была ли, в конце концов, какая-то доля истины в утверждении, повторяемом на протяжении тысячелетий индийски­ми мудрецами и аскетами, что, если следовать определенным пра­вилам поведения и практиковать медитацию особым образом, мож­но познать Реальность и в этой жизни? Мои мысли путались. Я поч­ти не мог поверить, что только что увидел божественное. Объясне­ние той трансформации, которая произошла со мной после того, как поток жизненной энергии, поднявшись от основания позвоночника и пройдя через спинномозговой канал, хлынул в мой мозг, следовало искать в себе, в своем собственном сознании. Я припомнил, что ког­да-то читал в книгах по Йоге о том, что существует механизм жиз­ненной энергии, называемый Кундалини, располагающийся у осно­вания позвоночника и способный активизироваться благодаря опре­деленным упражнениям. Поднимаясь по позвоночнику, эта энергия возносит ограниченное человеческое сознание к трансценденталь­ным высотам, наделяя при этом человека необычайными психиче­скими и умственными способностями. Посчастливилось ли мне об­наружить этот невероятный механизм, окутанный туманными ле­гендами веков, о котором рассказывали (нередко шепотом) некото­рые люди, познав его действие на себе или увидев, как он проявля­ется у их знакомых? Я попытался еще раз повторить упражнение, но был столь усталым и вялым, что не нашел в себе сил для концен­трации. Мой ум был возбужден. Я посмотрел на солнце. Могло ли случиться, что в момент наивысшей концентрации я перепутал его свет с тем сияющим ореолом, который окутал меня, когда я нахо­дился в состоянии сверхсознания? Я вновь закрыл глаза, чтобы ощутить игру солнечных лучей на своем лице. Но нет, свет, который доходил до меня сквозь закрытые веки, был совершенно иной при­роды. Он был наружным и лишенным великолепия. Тот же свет ис­ходил изнутри и казался неотрывной частью расширенного созна­ния, частью меня самого.

Я поднялся, чувствуя слабость в дрожащих ногах. Казалось, вся моя жизненная сила куда-то испарилась. Руки слушались меня лучше. Я помассировал бедра и икры и лишь после этого спустился вниз. Ничего не говоря жене, я молча позавтракал и отправился на работу. У меня почти не было аппетита, во рту пересохло, и я никак не мог сосредоточиться во время работы. Я был обессилен, апатичен и не склонен вести какие-либо разговоры. Через какое-то время, по­чувствовав, что задыхаюсь в помещении, и решив попытаться со­браться с мыслями, я вышел прогуляться на улицу. Вновь и вновь мой ум возвращался к прекрасному утреннему переживанию, и я пытался воскресить его в памяти — но тщетно. Я чувствовал сла­бость во всем теле, особенно в ногах. Прохожие не возбуждали во мне никакого интереса, и я продолжал идти по улице, безучастный ко всему происходящему, что было не свойственно мне в обычные дни. Возвратившись к своему столу раньше, чем собирался, и не в силах сосредоточиться на работе, я провел остаток дня, бесцельно провозившись с бумагами.

По возвращении домой я не почувствовал себя ни на йоту луч­ше. Я не мог заставить себя спокойно усесться и открыть книгу, как я это обычно делаю по вечерам. Я поужинал без всякого удовольст­вия в полном безмолвии и лег в постель. Обычно я засыпаю почти мгновенно, как только моя голова касается подушки, но эта ночь бы­ла беспокойной и тревожной. Я никак не мог увязать экзальтацию, пережитую сегодня утром, с последовавшей за ней депрессией и постоянно ворочался в кровати с боку на бок. Необъяснимое чувство страха и неуверенности овладело мной. Охваченный дурными пред­чувствиями, я наконец заснул. Мой сон был исполнен странных ви­дений и то и дело прерывался. Приблизительно в три часа ночи я окончательно проснулся. Некоторое время я неподвижно сидел на кровати. Сон не придал мне бодрости. Я все еще чувствовал себя утомленным, и моим мыслям недоставало ясности. Приближалось обычное время моих медитаций. Я решил приступить к медитации немного раньше, чтобы солнце больше не потревожило меня. Тихо, чтобы не разбудить жену, я поднялся с кровати и отправился в свой кабинет. Как обычно, я расстелил на полу одеяло и, сев на него со скрещенными ногами, начал медитировать.

Как я ни старался, мне не удалось достичь обычной концентра­ции. Мои мысли принимали то одно, то другое направление, и вмес­то того, чтобы добиться состояния счастливого ожидания, я ощущал нервозность и беспокойство. Наконец после многочисленных усилий мне удалось какое-то время удержать внимание на обычном объек­те. Но ничего не произошло, и я начал сомневаться в подлинности моего предыдущего опыта. Я предпринял еще одну попытку, на этот раз с большим успехом. Собравшись, я успокоил свои блуждающие мысли и, сосредоточив внимание на макушке головы, попытался визуализировать цветущий лотос. Как только я достиг обычного уров­ня устойчивости ума, ощущение движущегося вверх потока вновь возникло во мне. Я не позволил своему вниманию отвлечься и вновь услышал ревущий звук в тот миг, когда поток ослепительного света ворвался в мой мозг, наполняя меня жизненной силой. Я ощутил, как расширяюсь во всех направлениях за пределы плоти, полно­стью захваченный созерцанием блистающего света, становясь с ним одним целым, но все же до конца не сливаясь с ним. Состояние дли­лось меньше времени, чем вчера, а чувство экзальтации было не та­ким сильным. Вернувшись в нормальное состояние, я услышал, как дико бьется мое сердце, и ощутил горечь во рту. У меня возникло чувство, словно поток раскаленного воздуха пошел через все мое тело. Чувство усталости и упадка сил было более сильным, чем вче­ра.

Чтобы восстановить силы и спокойствие, я некоторое время от­дыхал. Еще не рассвело, и я убедился в том, что переживание было подлинным, солнце не имело ни какого отношения к увиденному мной внутреннему свету. Но откуда взялись депрессия и беспокой­ство? Почему отчаяние овладело мной, когда я должен был благо­словлять свою счастливую звезду и радоваться удаче? Я почувство­вал нависающую угрозу со стороны чего-то превосходящего мое по­нимание — опасность, исходящую от чего-то неощутимого и таинст­венного, чего я не мог ни постичь, ни проанализировать. Тяжелая туча депрессии и тоски, не имеющая никакого отношения к внеш­ним обстоятельствам, поднявшись из глубин моего существа, навис­ла надо мной. Я чувствовал себя совсем не тем человеком, каким был всего несколько дней назад. Во мне поселился страх перед этой неизъяснимой переменой, страх, от которого я не мог избавиться, несмотря на все усилия воли. Тогда я еще почти не осознавал, что с этого дня больше никогда не стану прежним и что, совершив необ­ратимый шаг без достаточной подготовки и необходимых знаний, я активизировал одну из самых грозных и чудесных сил в человеке; не осознавал, что, не ведая того, повернул ключ в двери, ведущей к самой сокровенной тайне древних и отныне долгое время обречен жить на гране между жизнью и смертью, между разумом и безуми­ем, между светом и тьмой, между небесами и землей.

Я начал практиковать медитацию с семнадцати лет. Провал на выпускных экзаменах в колледже, из-за которого я не смог посту­пить в университет в том году, произвел переворот в моем юном уме. Я был не столько расстроен провалом и потерей целого года, сколько мыслью о том, какую боль я причиню этим своей матери, которую столь горячо любил. Дни и ночи я терзал свой ум, пытаясь найти правдоподобное объяснение своего провала — объяснение, способное хоть отчасти смягчить горесть известия. Она была так уверена в моем успехе, что мне не хватало смелости одним махом лишить ее иллюзий. Я был примерным учеником колледжа, зани­мавшим в нем почетное место, но вместо того, чтобы посвятить сво­бодное время подготовке к экзаменам, я читал книгу за книгой из школьной библиотеки. Слишком поздно я понял, что некоторые предметы не знаю вообще, и у меня нет никаких шансов сдать экза­мены. Прежде я никогда не испытывал позора провала. Учителя всегда высоко отзывались о моих способностях, и сейчас я чувство­вал крайнюю подавленность при мысли о матери, привыкшей гор­диться моими успехами и уверенной в блестящем будущем своего сына.

Ей, родившейся в деревне в семье богобоязненных кресть­ян-тружеников, было предназначено судьбой стать подругой чело­века значительно старше ее, родившегося в Амритсаре, располо­женном в шести днях езды на поезде (тех времен) от ее родных мест. Беззаконье, царившее тогда в стране, заставило одного из мо­их предков сказать «прощай» своим родным краям с прохладным климатом и отправиться на поиски пристанища на безводные за­сушливые территории далекого Пенджаба. Здесь, сменив одежду и язык, мои прадед и дед жили в добре и мире, как и другие, подоб­ные им, беженцы, изменившие все привычки и уклад жизни, но не религиозные обряды и легко узнаваемые лица кашмирских брами­нов. Мой отец, с его глубокой склонностью к мистике, будучи уже немолодым человеком, решил возвратиться на землю предков, что­бы жениться и обосноваться там. Даже в период своей наиболее ак­тивной мирской жизни он проявлял неизменный интерес к йогам и аскетам, славившимся своими оккультными способностями и, не зная устали, прислуживал им, чтобы узнать секрет их чудесного дара.

Он свято верил в традиционную школу религиозной дисципли­ны и в Йогу, сохранившуюся в Индии с глубокой древности, — Йогу, которая (наряду со многими факторами, помогающими доби­ться успеха) оставляет почетное место для добровольного отказа от мирских богатств и устремлений, отказа, необходимого, чтобы по­мочь уму, сбросившему цепи, удерживающие его на земле, нырнуть в собственные неизмеримые глубины, не потревоженные желанием и страстью. Подобное поведение прославлялось еще в Ведах. Его примером служили сами вдохновенные авторы ведических гимнов и

прославленные провидцы Упанишад, продолжившие традицию древнего индоарийского общества оставлять суетную жизнь в зре­лом возрасте пятидесяти лет и старше и отправляться в леса (ино­гда в сопровождении супруги), чтобы жить в затворничестве, посвя­тив остаток жизни беспрерывной медитации и молитве — прелю­дии великого и мирного исхода.

Подобные примеры всегда вызывали в Индии глубокое восхи­щение бесчисленных мистически настроенных последователей и по­следовательниц, и даже сейчас сотни отцов семейств (весьма благо­получных и преуспевающих с мирской точки зрения), достигнув преклонного возраста и простившись со своими уютными домами и почтительными потомками, отправляются в отдаленные места от­шельничества, чтобы провести остаток дней в умиротворенном ду­ховном поиске вдалеке от суетного и беспокойного мира. Мой отец, горячий поклонник этого идеала древности, после двенадцати лет семейной жизни принял решение провести остаток жизни в отше­льничестве. Это решение было отчасти вызвано трагической смер­тью его первенца в пятилетнем возрасте. Добровольно оставив пра­вительственный пост, приносивший немалый доход, он удалился от мира, чтобы уединиться с книгами, когда ему еще не было пятиде­сяти лет, и вся ответственность за дом и семью легла на плечи его молодой малоопытной жены.

Она ужасно страдала — отец удалился от мира, когда ей еще не было двадцати восьми лет и на руках у нее оставалось трое малень­ких детей — две дочери и сын. То, как она вырастила нас, с какой преданностью и самозабвением она ухаживала за отцом (не об­молвившимся с тех пор ни единым словом ни с кем из нас), умуд­рившись сохранить при этом доброе имя семьи, можно воспеть как образец беспримерного героизма, неуклонной преданности долгу и кристальной чистоты полного самоотречения.

Я чувствовал себя убитым. Как смогу я взглянуть ей в глаза, признаться в своей слабости? Сознавая, что из-за отсутствия само­контроля, я не оправдал возлагаемых на меня надежд, я решил оправдать себя в материнских глазах иным способом. Но, чтобы ис­коренить в себе пагубные наклонности и научиться контролировать поведение, мне необходимо было научиться подчинять собственный ум,

Приняв это решение, я стал искать способы его реализации.

Чтобы добиться успеха, необходимо было, по крайней мере, обла­дать хоть какими-то знаниями о способах подчинить свою бунтар­скую натуру. И я прочел несколько книг по развитию личности и контролю ума. Из всей массы сведений, собранных в этих трудах, я обратил внимание лишь на две вещи: концентрацию ума и воспита­ние воли. Я начал практиковать и то, и другое с юношеским энтузи­азмом, отдавая этому все свои силы и подчиняя все желания, чтобы достичь цели в кратчайшие сроки. Зная, что неспособность к само­ограничению привела меня к тому, что я, пассивно поддавшись же­ланию, стал читать художественную литературу вместо сухих и сложных школьных учебников, я решил закалить свою волю, начав с малого, а затем ставя перед собой все более крупные задачи. Я ло­мал себя, выполняя неприятные и тяжелые задания, против кото­рых восставала моя свободолюбивая натура, пока не начал ощу­щать себя ее полным хозяином, неспособным вновь пасть легкой жертвой соблазнов.

От контроля ума до Йоги и оккультизма — один шаг. Переход от чтения книг, посвященных первому предмету, до изучения ду­ховной литературы (включая беглое ознакомление с некоторыми оригинальными текстами), произошел почти незаметно. Страдая от своей первой жизненной неудачи, мучаясь угрызениями совести, я чувствовал все возрастающее отвращение к миру с его запутанны­ми отношениями, приведшими к этому унижению. Постепенно же­лание отказа от мира стало разрастаться во мне, и я стал искать путь с честью уйти от неурядиц жизни, найдя уголок для тихого и замкнутого существования. Во время этого острого внутреннего кон­фликта тихое послание «Вхагавадгиты» оказало на меня глубокое и благотворное воздействие, умерив жар воспаленного ума картиной вечной и мирной жизни в гармонии с Бесконечной Реальностью, стоящей за миром явлений, где перемешались радость и боль. Та­ким образом, желая достичь успеха в мирской жизни, исключив возможность провала из-за недостаточной решимости, я совершен­но неожиданно ударился в другую крайность: очень скоро я стал упражнять свою волю и практиковать медитацию не для достиже­ния сиюминутных целей, а для продвижения в Йоге, даже если это потребует принесения в жертву всех моих мирских планов.

Мои мирские амбиции угасли. В этом юном возрасте, когда че­ловек склонен попадать под влияние грез и идеалов, а не руководствоваться практическими рассуждениями; когда он смотрит на мир сквозь розовые очки, боль и несчастье, встречающиеся на каждом шагу, подчеркивая контраст между тем, как все есть на самом деле, и тем, как должно быть в идеале, способны изменить направление мысли самых чувствительных натур. Все это оказало на меня двоя­кое воздействие: сделало меня большим реалистом, грубо стряхнув с меня розовый оптимизм, основанный на мечте о безболезненном, легком существовании, и в то же время сделало несгибаемым мое намерение во что бы то ни стало отыскать подлинное, а не приобре­тенное за счет других счастье. Часто, уединившись в тихом месте на лоне природы или в своей комнате, я вел сам с собой беседы о преимуществах и недостатках открывшихся передо мной перспек­тив. Всего несколько месяцев назад в мои честолюбивые планы вхо­дила подготовка к карьере, позволяющей жить безбедно, наслажда­ясь удобствами, открытыми представителям высших классов. Сей­час же я решил вести умиротворенную жизнь, не знающую мир­ской суеты и беспрерывной борьбы. «Зачем, — говорил я себе,— привязываться к вещам, которые все равно должен буду оставить, возможно, с большой неохотой и болью, когда смерть вонзит в меня свой меч? Почему бы не жить, довольствуясь немногим, посвятив время и сбереженные силы обретению нетленных ценностей, кото­рые останутся со мной навсегда?».

Чем больше я думал над этой перспективой, тем больше притя­гивала меня простая незаметная жизнь, не знающая жажды славы и мирского величия, которое я не раз рисовал в своем воображении. Единственная трудность в осуществлении этих планов заключалась в необходимости получить согласие моей матери. Ее надежды не­когда были разбиты затворничеством отца, и сейчас все ее помыслы были сосредоточены на мне. Она мечтала видеть меня процветаю­щим, твердо стоящим на ногах человеком, способным вытащить се­мью из нищеты, в которую она впала, после того как отец отказался от своей должности и стал раздавать направо и налево деньги, не­когда выкроенные моей бережливой матерью из семейного бюджета и отложенные на черный день. Я знал, что известие о моих планах причинит ей боль, и хотел уберечь ее от этого любой ценой. С дру­гой стороны, я не мог подавить в себе желание отправиться на по­иск реальности — оно было слишком сильно. Меня разрывали два чувства: сыновний долг и естественное желание восстановить благосостояние семьи — с одной стороны, и отвращение к миру — с другой.

Но мысль оставить дом и семью на произвол судьбы никогда не приходила мне в голову. Я мог отказаться от всего, даже от избран­ного мной пути, но ни за что не согласился бы на разлуку с родите­лями и на отказ от выполнения своих обязательств. Кроме того, все мое существо восставало против идеи стать бездомным аскетом, чье существование полностью зависело бы от труда других. «Если Бог являет собой воплощение благородства, добра и чистоты, — говорил я себе, — как может Он допустить, чтобы те, кто питает к Нему са­мую горячую любовь, подчинив себя Его воле, оставляли своих род­ных и близких (обязательства перед которыми Он сам вложил в их сердца) и пускались бродить по миру, возлагая надежду лишь на тех, кто чтит семейные связи?». Сама мысль о подобной жизни вы­зывала во мне дрожь. Я никогда не смирился бы с жизнью, которая прямо или косвенно бросала бы тень на мое человеческое достоин­ство или мешала бы мне, используя свои таланты и силу рук, про­кормить тех, кого я должен содержать, — с жизнью, которая стави­ла бы меня на одну доску с калеками и паралитиками, причиняю­щими близким лишь неудобства.

Я решил избрать для себя семейную жизнь, простую и чистую, избавленную от соперничества, позволяющую мне выполнять свои обязательства перед родными и близкими и рассчитывать на плоды своих трудов. Укротив свои желания и умерив потребности, я буду иметь в своем распоряжении свободное время и спокойный ум — все, что необходимо для продвижения по избранному пути. В том юном возрасте меня вел не интеллект, но какое-то другое, куда бо­лее глубокое чувство, проявившееся благодаря душевному конф­ликту и определившее весь мой дальнейший жизненный путь. Тог­да я еще и не подозревал, что по невероятному стечению обстоя­тельств через много лет меня затянет страшный водоворот сверхъ­естественных сил и там, на невероятной глубине, я найду ответ на вопрос, не дававший покоя человечеству на протяжении тысячеле­тий. Я не вижу никакого иного объяснения этому кажущемуся ана­хронизму: ведь не был же я в незрелом возрасте столь проницате­льным человеком, чтобы предвидеть все последствия этого шага, и не мог я предполагать, что смогу наиболее полно реализоваться, ве­дя спокойную семейную жизнь, а не разрывая узы любви, как это делали, заручившись одобрением своих духовных и мирских на­ставников, многие отчаявшиеся юные мои соотечественники.

Наша семья тогда жила в Лахоре. Мы занимали часть послед­него этажа небольшого трехэтажного дома, расположенного в узком переулке на окраине города. Квартал наш был густонаселенным, но, к счастью, окружающие дома были ниже нашего и не мешали сол­нечным лучам и свежему воздуху проникать в окна, откуда откры­вался прекрасный вид на поля. Я облюбовал уголок в одной из двух маленьких комнат и каждый день с первым проблеском рассвета отправлялся туда медитировать. Начав с непродолжительных ме­дитаций, я постепенно увеличивал их длительность, пока не нау­чился просиживать часами, не меняя позы, с прямой спиной перед объектом наблюдения без малейших признаков усталости и беспо­койства. Я пытался неуклонно следовать всем наставлениям, кото­рые дают тем, кто обучается Йоге. Это была нелегкая задача для человека моего возраста — без наставника соблюдать все правила самоограничения и добродетельного поведения, необходимые для достижения успехов в Йоге, когда вокруг открывались многочис­ленные соблазны современного города. Но ничто не могло повлиять на принятое мной решение, и в ответ на каждую неудачу я прила­гал еще более яростные усилия, чтобы усмирить непокорный ум и не позволять ему управлять мной. Насколько я преуспел в этом, учитывая мои природные склонности и сложившиеся обстоятельст­ва, мне трудно судить, но, если бы не длительная практика само­контроля и многолетняя привычка сдерживать железной рукой мя­тежные порывы юности, думаю, мне ни за чтобы не удалось бы выйти победителем в суровом испытании, выпавшем на мою долю в тридцатипятилетнем возрасте.

Заметив необычную для меня покорность, мать поняла, что во мне произошли серьезные перемены. Я никогда не чувствовал по­требности объяснить ей свою точку зрения, чтобы подготовить ее к принятому мной решению. Не желая причинять матери ни малей­шей боли, я держал свои планы при себе, не выдавая их даже наме­ком, когда мы обсуждали с ней мою будущую жизнь и карьеру. Но обстоятельства сложились таким образом, что мне все же пришлось поделиться своим решением с матерью. Я был вторым кандидатом на весьма выгодную должность в правительстве, но меня отвергли из-за изменений процедуры приема. Неодобрительное отношение мужа моей сестры не позволило мне сделать своей профессией ме­дицину.

Тем временем внезапное ухудшение моего здоровья, вызванное жарой, вселило в сердце моей матери такое беспокойство, что она немедленно решила отправить меня в Кашмир — когда речь шла о моем здоровье, мои успехи в учебе отходили на второй план. В этот критический период поступившее предложение занять низкоопла­чиваемую должность в Департаменте общественных работ этого штата было охотно мною принято. Мать дала свое согласие. Без вся­кого сожаления я покинул прекрасную долину, чтобы окунуться с головой в новую для меня работу клерка. Через год семья переехала жить ко мне в Сринагар, и вскоре мать активно занялась поиском невесты для меня. Следующим летом в возрасте двадцати трех лет я вступил в традиционный брак с женщиной, семью годами младше меня, дочерью Пандита из Барамуллы.

Я немало удивил ее в первую брачную ночь, когда покинул ком­нату в три часа утра, чтобы совершить омовение в ближайшем при­брежном храме, и, возвратившись через час, сел в позу для медита­ции и не проронил ни слова, пока не пришло время отправляться на работу. Но она с готовностью приняла то, что ее простому уму пред­ставлялось эксцентричной чертой характера мужа, и когда я воз­вращался из храма холодными зимними утрами, меня неизменно ждал теплый кангри ( Маленькая глиняная чаша, оплетенная лозой, в которую кладут горя­чие угли для обогрева тела. Обычно, кашмирцы носят кангри у голого тела под длинной одеждой).

 Примерно через год меня перевели на служ­бу в Джамму. Жена последовала за мной вместе с родителями — она относилась к ним с преданностью и окружила их неослабеваю­щим вниманием. Время текло, в жизни моей происходили переме­ны, и ситуация подчас выходила из-под моего контроля, но я никог­да не забывал о цели, которую некогда поставил перед собой, и не отклонялся от избранного пути, не подозревая о том кризисе и ве­ликом испытании, которые ждали меня впереди.

В 1937 г., когда произошел этот экстраординарный случай, я ра­ботал клерком в офисе директора образования нашего штата. Прежде я занимал такую же должность в офисе главного инженера, откуда был переведен на новое место из-за того, что осмелился усо­мниться в справедливости директивы министра, получавшего извращенное удовольствие, издеваясь над подчиненными. Работа в но­вом офисе не доставляла мне никакого удовольствия, хотя, с точки зрения коллег, я занимал завидную должность. В мои обязанности входило ведение послужных списков и досье на сослуживцев вы­сшего ранга, необходимых при принятии решений об их продвиже­нии по службе или переводе на другое место работы. Таким обра­зом, мне приходилось общаться со многими коллегами из обоих де­партаментов. Некоторые из них частенько захаживали в офис, же­лая добиться расположения начальства легким путем за счет своих ничего не подозревающих коллег, подавая пример другим посту­пать так же, чтобы не остаться в накладе.

Сам род моих обязанностей, тем или иным образом влиявший на карьеру и жизнь других, не позволял мне избежать критики со стороны сослуживцев. Но их действия зачастую производили в моей душе обратный эффект, и нередко решение принималось в по­льзу бедного, не имеющего поддержки, но достойного кандидата. Из-за моей неизменной приверженности справедливости я нередко натыкался на подводные рифы тайных симпатий и интриг, хорошо спрятанные под безукоризненным фасадом правительственных уч­реждений. Из-за своих добрых чувств к обиженным я часто дейст­вовал в ущерб собственным интересам и не раз отказывался от вне­очередного повышения по службе в пользу старших товарищей.

Эта профессия была не для меня, но не имея ни образования, необходимого для того, чтобы сменять ее на что-то лучшее, ни же­лания его получить, я продолжал плыть по течению. И хотя я отда­вал работе много сил и старался выполнять ее добросовестно, изу­чение и практика Йоги интересовали меня куда больше, чем офици­альная карьера. Работа лишь давала мне возможность прожить, удовлетворяя самые скромные потребности. Иного значения она для меня не имела. Мне были неприятны постоянные попытки вражду­ющих сторон втянуть меня в свои склоки, из-за чего на обычно без­мятежной глади моего ума, оберегаемой для занятий Йогой, порой возникали волны.

Через несколько лет после начала моей работы в Департаменте общественных работ начали сгущаться тучи вокруг главного инже­нера, чье желание призвать к порядку коррумпированных сотруд­ников вызвало большое недовольство. Подчиненные, недовольные его политикой, объединившись с чиновниками министерства, сплели искусную сеть интриг, что привело к его вынужденной отставке. После его ухода я оказался один на один с могущественными и мстительными врагами, сумевшими настроить против меня минист­ра. Моя критика в адрес вновь назначенного главного инженера бы­ла той последней каплей, которая и привела к моему переводу — к моему большому удовольствию, так как атмосфера в Департаменте с каждым днем становилась все более напряженной.

Условия работы в Директорате образования показались мне бо­лее приемлемыми. Здесь не было такой крупномасштабной корруп­ции, что процветала в Департаменте общественных работ. Как след­ствие этого, интриги и заговоры не возникали. Здесь до 1947 г. жизнь моя текла относительно плавно я размеренно. Думаю, что приятная атмосфера и спокойствие новой работы позволили мне оставаться на ней во время долгого испытания, выпавшего на мою долю.

ГЛАВА ВТОРАЯ

 Я, родился в 1903 г. в маленькой деревушке Гаиру, расположенной в двадцати километрах от столицы Кашмира Сринагара. Это был дом родителей моей матери — она от­правилась туда, перед тем как родить меня, так как знала, что бу­дет окружена заботой старшей сестры и братьев в критический пе­риод. Мой отец построил для себя маленький двухэтажный дом в большом поместье моего деда. Это было скромное строение, сложен­ное из необожженных кирпичей и покрытое соломенной крышей. Оно служило нам домом долгое время — в нем прошло мое детство, да и позже мы приезжали туда, когда уставали от городской суеты и скучали по свежему деревенскому воздуху.

Мои первые детские воспоминания связаны с небольшим до­мом, расположенным в тихом квартале Сринагара. Я до сих пор по­мню, как стою заплаканный в объятиях утешающего меня дяди (со стороны матери) после того, как получил от нее взбучку за то, что замешкался на дворе, играя с детьми. Меня, единственного сына, желая уберечь от дурного глаза, мать никогда не одевала в дорогие одежды. Не позволяла она мне также подолгу играть вдалеке от нее. Другое неизгладимое воспоминание детства оставила лунная ночь, проведенная в компании матери и одного из ее братьев в крытом сверху, но открытом со всех четырех сторон строении, которое каш­мирские крестьяне используют как зернохранилище. Весь день мы протряслись верхом на лошади, направляясь к отдаленной обители знаменитого отшельника, но, не успев добраться туда до захода солнца, попросили приюта у какого-то крестьянина, который нас и устроил таким образом. Я не могу припомнить внешность отшель­ника: запомнились только спадающие на плечи длинные тусклые волосы и то, что он сидел, скрестив ноги, у стены в маленькой ком­нате, обратив лицо к двери. Помню, как он посадил меня к себе на колени и стал поглаживать мои волосы, которые были тогда достаточно длинные, так как мать поклялась не прикасаться к ним ни ножницами, ни бритвой до исполнения священной церемонии обре­зания пряди.

Несколько лет спустя, когда я был уже вполне смышленым, чтобы понять ее рассказ, мать открыла мне цель посещения отше­льника. Она рассказала, что за несколько лет до того, в очень тре­вожное для нее время, он явился ей во сне. Весь день она провела в крайне беспокойном состоянии, что было вызвано тем, что из-за си­льного воспаления горла я не мог глотать пищу. Во сне же святой человек, о чьих чудотворных деяниях она слышала восторженные рассказы многочисленных очевидцев, открыл мой рот и нежно кос­нулся пальцем воспаленной слизистой оболочки горла. Затем, пока­зав знаком, чтобы она накормила меня, растаял в воздухе. Внезапно проснувшись, мать тут же прижала меня лицом к своей груди и к невероятному облегчению почувствовала, как я стал сосать и сво­бодно глотать молоко. Обрадованная этим внезапным исцелением, которое она приписывала чудотворной силе святого, мать поклялась совершить паломничество к его обители и лично поблагодарить его за эту милость. Но домашние заботы и неурядицы долгое время не давали ей возможности отправиться в поход, и ей удалось испол­нить данную себе клятву, когда я стал уже достаточно взрослым, чтобы сохранить хотя бы смутные воспоминания об этом визите. Са­мым удивительным в этой истории было то, что отшельник, лишь завидев нас в дверях комнаты, спросил у матери, смог ли я сосать ее грудь и глотать молоко после того, как он явился ей во сне. Моя мать, пораженная этими словами как громом, тут же упала к его но­гам и попросила святого даровать мне благословение.

Я не могу поручиться за достоверность этой «чудесной» части эпизода, но могу сказать, что моя мать была правдивой и критиче­ски настроенной женщиной. Я привел здесь этот эпизод лишь как пример воспоминаний детства. Позже я слышал множество расска­зов о подобных и даже более чудесных и невероятных вещах — это были рассказы надежных и умных очевидцев. Но при более тщате­льном рассмотрении все эти сведения оказались слишком слабо обоснованными, чтобы выдержать беспристрастное научное иссле­дование. Долгое время я не придавал подобным историям никакого значения. Но и сегодня я готов заявить, что истинный йог, находя­щийся в контакте с иным миром и способный по собственной воле вызвать подобный физический феномен, — одно из редчайших су­ществ на земле.

 Еще один замечательный случай, запомнившийся мне, произо­шел со мной в возрасте восьми лет, когда я ранней весной шел по дороге Сринагара, возвращаясь домой от своего духовного настав­ника. Небо было затянуто тучами, а дорога размокла от дождей, что замедляло мое передвижение. И вдруг мой мозг, словно молния, пронзил неожиданный вопрос, никогда прежде не приходивший на ум: «Кто я?". И тут же возник другой вопрос, исходящий от каждой вещи из окружающего мира: «Что все это значит?». Я застыл посре­ди дороги, как громом пораженный. Все мое существо, равно как и окружающий мир обратились в один нескончаемый вопрос, в нераз­решимую загадку, перед которой я стоял, немой и беспомощный. Я напрягал свой ум, тщетно пытаясь найти ответ, пока весь мир не начал кружиться и плясать вокруг меня. Мне стало не по себе, голо­ва пошла кругом, и я с трудом удержался на ногах, чтобы не упасть в грязь. Собравшись с силами, я продолжил свой путь, не сознавая тогда еще всего значения случившегося со мной. Через несколько дней мне приснился чудесный сон, в котором мне на минуту откры­лась иная действительность. В этом сне я не был ни ребенком, ни взрослым, а был каким-то совершенно иным, не похожим на себя персонажем. Я увидел небесную страну, где жили богоподобные су­щества и себя — бесплотным, словно растворенным, эфирным чу­жаком, принадлежащим к иному порядку бытия и все же во многом похожим на меня и очень близким. Этот я находился в сияющем, великолепном окружении, совершенно не похожем на то убогое и шумное место, где я тогда жил. Сновидение было настолько ярким и необычным, что могу вспомнить его в деталях даже сейчас. Воспо­минания этой сцены неизменно сопровождались глубоким удивле­нием и страстным стремлением к нездешнему, а также короткой вспышкой необъяснимой радости. Этот сон, очевидно, заключал в себе ответ на вопрос, который всплыл на поверхность из глубин мо­его сознания несколькими днями ранее. Это был ответ на зов, исхо­дящий из незримого мира, который (как стало мне известно позже) находится совсем близко и лишь ждет, когда мы обратим на него внимание. Тем же, кто отвернулся от него, даже самая далекая звезда вселенной покажется ближе, чем этот мир.

В 1914 г. мы отправились в Лахор, где отец должен был выхло­потать пенсию, лично явившись в Казначейство. С этого дня и до получения мной первой должности в 1923 г., мы жили там и зимой, и летом. Там я окончил среднюю школу и проучился два года в кол­ледже, именно там на мою долю выпали первые жизненные испы­тания. Мы жили в бедности, и я не мог рассчитывать на уроки с ча­стными репетиторами — матери удавалось с трудом наскрести де­нег лишь на школьные учебники и одежду. Не имея возможности покупать другие книги, в двенадцатилетнем возрасте я все же ухитрился прочесть сокращенный вариант «Тысячи и одной ночи» на урду, случайно наткнувшись на эту книгу в доме моей тети. Кни­га пробудила во мне жгучий интерес к волшебным сказкам, при­ключенческой и романтической литературе. В четырнадцать лет я стал читать книги на английском языке, начав с коротких расска­зов, и вскоре стал с жадностью проглатывать все повести и романы, попадавшие мне в руки. От романов я перешел к чтению научно-по­пулярной литературы и книг по философии, которые брал в нашей маленькой библиотеке. Я читал запоем, мой развивающийся ум жадно отыскивал ответы на вопросы, которые порождали во мне наблюдения за тем небольшим мирком, в котором я тогда жил, и от­звуки того большого мира, о существовании которого я знал из книг по географии.

Я воспитывался в религиозной атмосфере, которую поддержи­вала в нашем доме мать, свято верящая в существование каждого из богов своего многочисленного пантеона, Она вставала еще до рас­света, чтобы отправиться в храм и успеть возвратиться домой с первыми лучами солнца и управиться с домашними делами — в том числе, вовремя приготовить мой скромный завтрак. В раннем детст­ве я разделял ее бесхитростную веру — нередко даже жертвовал утренним сном, чтобы сопровождать ее в храм. Затаив дыхание, слушал я рассказы о сверхчеловеческих подвигах Кришны, когда дядя со стороны матери читал нам вслух свой любимый перевод «Бхагавадгиты», знаменитой книги индийской мифологии, где опи­сывалась история о воплощениях бога Вишну в человеческом обли­ке. Согласно распространенному верованию, Кришна поведал высо­кое учение «Бхагавадгиты» на поле битвы воину Арджуне перед началом эпической войны Махабхараты. Поражаясь невероятным, сверхчеловеческим подвигам, описанным с удивительными подроб­ностями, и дав волю детскому воображению, я уносился в фанта­стические миры, ни на минуту не сомневаясь в правдивости расска­за, мечтая развить в себе такие же сверхчеловеческие способности.

 Информация, полученная мной из школьных учебников, а глав­ное, при чтении иной литературы, сыграла роль фильтра, очистив­шего мой мозг от всех этих фантастических представлений, заме­нив их более реалистичной картиной мира. Порой совпадение моей смутной догадки, которую я, как ни пытался, никак не мог выра­зить, с четко сформулированной мыслью автора книги приводило меня в столь сильное возбуждение, что я вскакивал с места и, от­бросив книгу, мерил шагами комнату, чтобы успокоиться и продол­жить чтение. Мой ум формировался в здоровой атмосфере прочи­танной литературы. Развивались мои врожденные представления о природе вещей под влиянием великих мыслителей, чьи идеи я впи­тывал в себя как губка. Прежде чем я окончил первый курс коллед­жа, чтение книг (особенно работ по астрономии и естественным нау­кам) наряду с моими собственными развившимися идеями привело к тому, что я стал на путь, в корне отличный от того, которому сле­довал в детстве, — я стал настоящим агностиком, полным сомнений и скепсиса по поводу экстравагантных и иррациональных представ­лений религии моих предков.

Покинув уютную гавань простой религии, привитой мне мате­рью, мой ум никак не мог найти пристанища, бросаясь от одной идеи к другой и отвергая их все одну за другой. Бессистемные заня­тия сделали мой ум беспокойным и дерзким. Не читая ни религиоз­ной, ни духовной литературы, способной уравновесить влияние ма­териалистических взглядов, проповедуемых учеными, я безогово­рочно принял их точку зрения и овладел их аргументацией столь искусно, что в колледже мало кто из сторонников противоположных воззрений мог вступить в спор со мной. И хотя я в то время не изу­чал никакой религии, не практиковал ни одного из методов по обре­тению непосредственного духовного опыта, не посвящал себя систе­матическому изучению ни науки, ни философии (не считая чтения тех разрозненных научно-популярных книг, которые так будора­жили мой юный ум), я ни в одной философской, научной или рели­гиозной книге не мог найти удовлетворительных ответов на не даю­щие мне покоя вопросы и проблемы. Более увлеченный разрушени­ем, чем созиданием, в конце второго года обучения в колледже я чи­тал без устали, отдавая предпочтение библиотеке перед классной комнатой. Провал на экзаменах в конце 1920 г. привел меня в чувст­во. Шок провала уничтожил одним ударом «неприступную» крепость интеллектуального скептицизма, которую я воздвиг вокруг себя на основе незрелых суждений.

Но я не смирился и не впал в уныние, а решительно свернул на путь, наиболее соответствующий моей природе. В то время я и представить не мог, что ждет меня впереди, как не может ни один, даже самый умный человек предположить, что ожидает его на сверхсознательном плане. Утратив иллюзии, я обратился к Йоге, но не как к средству исправить последствия своей нерадивости, а как к практике, открывающей жаждущему уму возможность проверить недоказуемые истины, проповедуемые религией. Однако в течение семнадцатилетней практики (с семнадцати до тридцати четырех лет) ничего ощутимого не произошло, и в мою душу стали закрады­ваться сомнения в ценности избранного мной метода.

Даже после того, как духовный настрой ума пришел на смену хаотическим воззрениям, критическая черта, присущая моему ха­рактеру, не исчезла полностью. Я был не из тех, кого могут удовлет­ворить туманные видения, таинственные символы и мистические знаки. Вспышки света перед глазами, следующие за темнотой, шум в ушах, вызванный давлением на барабанные перепонки, странные ощущения в теле, связанные с нервным истощением, полугипнотиче-ское состояние, в которое я впадал после длительной концентрации, странные видения и фантомы, являющиеся в момент напряженного ожидания, и подобные явления — все это не производило на меня никакого впечатления. Благодаря длительной практике я, безуслов­но, в совершенстве научился подолгу удерживать ум в неподвижном состоянии и поддерживать состояние поглощенности, долгое время не испытывая при этом дискомфорта. Но это само по себе не могло служить доказательством развития сверхъестественных способно­стей или успехом на пути к достижению избранной цели.

Изучение древних текстов и литературы, посвященной другим религиям, не могло унять беспокойства моего характера и насытить жажду духа к критическому исследованию. Случайные отрывки из учений пророков и изречения мудрецов, находя отклик в моей ду­ше, ни в чем не убеждали мой бескомпромиссный интеллект. Сам факт существования различных мировых религий (дошедших до нас от мудрецов или вдохновенных пророков, которые утверждали, что получили знание от Творца) — факт существования религий, столь разительно отличающихся друг от друга своими взглядами, обрядами, ритуалами, космогонией и даже основными тенденциями, казался мне достаточным основанием для серьезных сомнений в том, что откровения исходили от Бога, а не были плодом ума выда­ющихся людей своего времени, случайно соприкоснувшихся с вы­сшим, но все же не абсолютным планом сознания. Полное уничто­жение наукой (даже на заре ее существования) цитаделей устарев­ших религий, особенно их космологического аспекта, с моей точки зрения, делало беззащитными перед нападками окрепших уже кри­тиков и другие стороны этих религий. Но и сама наука, принесшая столь большую пользу человечеству и являющаяся прекрасным орудием на поле битвы с религиозными догмами, не в состоянии управлять там, где главную роль все же играет вера. Столкнувшись с загадкой бытия, которая становилась все неразрешимее, наука по мере своего развития никак не может дать ответы на вопросы, ле­жащие вне сферы ее применения.

Я страстно стремился найти, рационализм в религии, чтобы по­клоняться истине, какой бы она ни была и где бы ни находилась. Для меня не существовало более жалкого зрелища, чем сознатель­ный, умный человек, отстаивающий абсурдные взгляды, несостоя­тельность которых видна даже ребенку, лишь потому, что они явля­ются составляющей частью его религии, которая требует от него принести в жертву здравый смысл и истину. С другой стороны, ир­рационализм тех, кто пытался втиснуть вселенную в узкие рамки рассудка, представлялся мне не менее прискорбным. Подобные лю­ди ничего не знают о природе собственного сознания. Неведомая сущность, обитающая в человеческом теле, все еще окутана тайной, и способность к рациональному мышлению, одно из ее обязатель­ных свойств, является не меньшей загадкой, чем сама эта сущность. Таким образом, стремление дать объяснение космосу в рамках че­ловеческого опыта столь же иррационально, как и попытка рас­крыть тайны вселенной, судя о ней по отражению в зеркале, кото­рое, как нам известно, может искажать вид объекта.

Конфликты и противоречия, существующие между различны­ми религиями или религией и философией, заставили меня усомни­ться в возможности появления религии, которая подходила бы в равной мере крестьянину и философу, рационалисту и священнику. Но может ли быть дан иной ответ на этот вопрос, кроме как отрица­тельный, если истины такой религии не могут быть эмпирически доказаны, в отличие от общепризнанных законов и явлений приро­ды? Безусловно, нет. Чтобы убедить здравый смысл возвыситься над собой, необходимо сделать это, не покушаясь на его ревностно оберегаемые принципы. Но поскольку ни одна из существующих религий не готова к подобному подходу, компромисс между верой и рационализмом представляется маловероятным и, следовательно, трудно ожидать появления универсальной религии.

Несмотря на феноменальный рост человеческого знания за по­следние два столетия во всех областях жизни, факты, лежащие в основе религий, все еще остаются предметом противоречий и спо­ров. Но можно ли ожидать чего-то иного, учитывая, что дух позна­ния, как правило, жестоко преследовался в прошлом. В контексте строгих законов, управляющих (как это доказала наука) вселенной, чудеса и сверхъестественные феномены, ассоциируемые с рели­гией, представляются мне изолированными и неверно истолкован­ными проявлениями космического закона, все еще скрытыми за за­весой тайны, которые предстоит понять, прежде чем давать объяс­нение кажущимся противоречиям и аномалиям, присутствующим в религиях и религиозном опыте.

Даже, казалось бы, достоверные сообщения о сверхъестествен­ных явлениях, демонстрируемых медиумами Европы, кажутся мне неубедительными, так как упорядоченной гармонии природы чужды те странные проявления, которые подчас обнаруживаются на их се­ансах. Я никак не могу заставить себя поверить, что законопослуш­ная природа, проявившаяся во всей своей славе и величии в челове­ческом организме, может вести себя столь непоследовательно: со­здать нескольких настолько отличных от других мужчин и женщин, чтобы, проявившись в них, совершать резкие скачки от совершенно­го порядка материальной вселенной до нелепицы в духовном мире.

То, что некоторые из этих проявлений были подлинными, со­мневаться не приходиться. Но какое объяснение можно им дать? Лишь многие годы спустя я обнаружил источник этих поразитель­ных явлений и связал его со сверхразумной силой в человеке, силой озаряющей и таинственной. Эта сила озаряет гениев и порождает маскарад духов и бесов, являющихся к медиумам и одержимым; в силе этой заключено и блаженство, и проклятие — блаженство эк­статических видений и проклятие жутких теней безумия.

Мой интерес к изучению и практике Йоги не был порожден же­ланием обладать особыми психическими способностями. Трюки и фокусы, практикуемые людьми определенного сорта, а также призывы священных текстов избегать демонстрации сверхъестествен­ных способностей казались мне достаточной причиной для того, чтобы не поддаваться соблазну управлять законами природы, не об­ладая при этом достаточной силой воли, необходимой для подчине­ния закону духа. Я не уставал удивляться непоследовательности человеческой природы, когда встречал в книгах по Йоге (издавае­мых как на Западе, так и на Востоке) обещания развить способности практикующего таким образом, что ему будет легко добиться успе­хов в мирской жизни. А ведь речь шла о системе, специально со­зданной для совершенствования незримых, тонких свойств челове­ческого духа!

Задача, которую я перед собой поставил, была куда выше и благороднее всего того, на что я мог рассчитывать, развив в себе сверхъестественные способности. Я мечтал достигнуть такого состо­яния сознания (считающегося конечной целью Йоги), в котором во­площенный дух возносится в сферы невыразимой славы и блажен­ства, покидая пределы мира противоположностей, освобождаясь от желания жизни и страха умереть. Это особое состояние сознания, осознающего свою трансцендентальную природу, являлось той вы­сшей наградой, к которой должен стремиться истинный йог. Обла­дание же сверхъестественными способностями иного рода (как те­лесными, так и умственными), оставляющими человека беспомощно барахтаться в бурном море бытия, не продвигая его ни на шаг к ре­шению великой тайны, казалось мне столь же бессмысленным, как и владение земными ценностями, исчезающими в момент смерти.

Достижения науки вооружили человека новыми чудесными возможностями, которые могут сравниться даже с самыми выдаю­щимися проявлениями сверхъестественного характера, за исключе­нием одного «но» — именно чудо трансцендентального опыта и от­кровения (необходимого для эволюции этики и существования мир­ного и продуктивного социального порядка) не только внесло свою лепту в вознесение человечества на пьедестал современного мате­риального благополучия, но и сделало возможными сами чудеса на­уки. Всем сердцем я желал достичь того трансцендентального со­стояния чистого познания, не знающего границ пространства и вре­мени, которому мудрецы Древней Индии посвящали вдохновенные гимны, считая его высшей целью человеческой жизни.

Комментарии к первой и второй главам

Помню, как в жаркий день начала лета 1952 г. я со своей же­ной и двумя друзьями, Джеральдом Хэнли и Ф. Дж. Хоупмэном, приложившими много усилий для того, чтобы эта книга увидела свет, посетили Гопи Кришну в его доме в Сринагаре. Мы все тогда жили в Кашмире и натолкнулись на труды Гопи Кришны на местной ярмарке, где один из его последователей распространял книжечку стихов, сопровождавшихся кратким описанием опыта автора. Я отправился на эту встречу из любопытства и был на­строен весьма скептически, предполагая встретиться с шарла­таном, поспорить с ним, разоблачить, а позже, возможно, и по­смеяться над ним.

Помню жару, мух и свою пропотевшую рубаху, приклеивающуюся к спинке кожаного кресла. Гопи Кришна сидел на узкой кровати, спокойный, полный, облаченный во что-то белое, и улыбался. Его кожа, казалось, отличалась от кожи других людей, которых я встречал в Кашмире за последний год. Тогда я подумал, что она выглядит здоровой. Сейчас бы я сказал, что она свети­лась. Помню ту простоту, с которой мы вели беседу. Но больше всего запомнились глаза этого человека — дружественные, светя­щиеся, огромные, мягко сфокусированные. Они всецело поглотили мое внимание и каким-то образом убедили меня в том, что все, что происходило в этой комнате с этим человеком, — подлинно. Я посещал его еще несколько раз, чтобы поговорить с ним, прежде чем отправился назад в Шишнаг, а затем возвратился в Европу. Поскольку после встреч с Гопи Кришной в горах со мной произош­ло несколько необычных событий, я склонен считать его инициа­тором и знамением в моей жизни. Наши встречи оказали на меня более глубокое воздействие, чем мне казалось вначале. Его глаза на­учили меня доверять своему видению, своим убеждениям — тому, что находится за пределами моего воспитанного в скептицизме западного ума. Это было посвящение в психологию, которой я стал заниматься позже.

Поэтому краткие комментарии, которыми я решил снаб­дить данную книгу — не что иное, как проявление благодарности, уважения к нему лично и к культуре, в которой он воспитывался.

Я не намерен ни объяснять, ни отстаивать то, что написано Го-пи Кришной, — я лишь стремлюсь соотнести его опыт с глубин­ной психологией Запада и, в частности, с процессом индивидуали­зации, как он описан в «Аналитической психологии» Карла Юнга.

Наш текст начинается классическим примером медитативной техники. Как в восточной, так и в западной психологии обязатель­ным условием любого достижения человека является внимание. Способность концентрировать сознание — признак силы «эго», как это называется в западной психологии. Нарушения внимания могут быть определены при ассоциативном тесте, предложенном Юнгом, чтобы продемонстрировать способность «эго» фокусироваться на от­носительно простом задании (словесных ассоциациях). Эта способ­ность может ослабевать из-за подсознательных комплексов. Длите­льная, упорная концентрация внимания на одном объекте (напри­мер, на цветущем, излучающем свет лотосе) столь же трудна, как и продолжительная концентрация при выполнении любого задания экстравертного характера. Идет ли речь об экстравертном или интровертном, восточном или западном, — в любом случае мы с самого начала должны отметить значение «эго» — фокусирующегося, кон­центрирующегося, проявляющего внимание.

Многолепестковый лотос на макушке головы — традиционный символ Кундалини-Йоги. С точки зрения аналитической психоло­гии, это означает фиксацию «эго» на образе себя в форме мандалы. Этот образ был избран «эго» в соответствии с духовной дисципли­ной — в христианской медитации это может Священное Сердце, Крест, образы Христа, Марии, Святых и т.д. Вместо того чтобы об­суждать объекты концентрации (чем занимается сравнительный символизм), лучше кратко поговорить о различиях техники актив­ного воображения, с одной стороны, и дисциплины Йоги, с другой. В духовных дисциплинах внимание, как правило, фокусируется на заданных или известных образах (в дзен-буддизме может не быть образов, но вместо них используется коан, задание или вещь). В лю­бом случае задается фокус внимания, и человек знает, когда он от­влекается или «отключается». При активном воображении, которое описал Карл Юнг, внимание уделяется любому образу, эмоции, час­ти тела или чему-либо еще, что «приходит на ум». Таким образом, отвлекающие факторы не подавляются — им уделяют внимание.

Этот метод стоит посредине между свободными ассоциациями Фрейда, когда человек свободно переходит от одного образа (слова, мысли) к другому, не имея представления о цели, и традиционной духовной дисциплиной с ее жесткой фиксацией на определенном предмете. Активное воображение дает волю более личным психоло­гическим фантазиям. (Хотя лотос — не личный образ. На нем может фокусироваться любой адепт, независимо от своей психической структуры. Это не «его» лотос, а «тот» лотос.) Активное воображе­ние имеет дело с отношением «эго» к ментальным образам и личны­ми реакциями на эти образы. Эмоциональная вовлеченность и спон­танная реакция на эти образы не менее важны, чем характер самих образов. Если о качестве свободных ассоциаций можно судить по отсутствию их подавления (или, по крайней мере, минимальному подавлению), а о качестве дисциплинированной медитации — по не­нарушимой фиксации и отсутствию отвлечения, то качество актив­ного воображения может быть оценено по эмоциональной напря­женности. Напряженность же определяется противостоянием «эго» и сознания в различных фигурах, образах и намерениях бессозна­тельной психики. Этот метод называется активным воображением, поскольку здесь «эго» не только подавляет все то, что «не имеет от­ношения» (как при духовных упражнениях), но и является актив­ным участником драмы или диалога, где задаются вопросы, прояв­ляются эмоции, происходит поиск решений.

Более того, цель активного воображения часто бывает экстравертной. Этим я хочу сказать, что при такой медитации человек ищет совета у внутренних образов для решения практических лич­ных проблем, тогда как духовные дисциплины направлены на то, чтобы преодолеть (макушка головы) тот мир, в котором возникают эти личные проблемы и в котором их окончательное решение невоз­можно. При активном воображении ответ не может сводиться к «дол­жен ли я сделать то или это?»; скорее нужно думать о том, какое от­ношение является правильным, на какой комплекс следует обра­тить внимание. Духовная же дисциплина направлена на выходящее за рамки отношений и комплексов достижение божественного.

Автор стремится «достичь трансцендентального состояния чис­того познания», и путь к этому — медитация. Эта цель являет собой разительный контраст с задачей психоанализа. Поскольку цели разнятся, методы достижения этих целей также выполняют различные задачи. Таким образом, метод свободных ассоциаций и ме­тод активного воображения не могут быть средством достижения освобождения или обретения просветления в традиционном смысле. Иногда в глубинной психологии об этих различиях забывают, пола­гая, что от метода можно ожидать большего, чем то, что является его непосредственной целью. Кроме того, метод свободных ассоциа­ций также направлен на исцеляющее раскрытие причины травмы — на «чистое познание», способное избавить пациента от невроза. Но методы психологии не ведут к достижению тех целей, которые ставит Йога. Кроме того, активное воображение — это не метод «чистого познания». Попытка заглянуть, подобно пророку, преодо­левающему пространство и время, в завтрашний день — не более чем ошибка. Ценность и подлинность активного воображения не определяется ни синхронностью событий, ни сверхъестественными прорывами. Поэтому активное воображение — техника саморегуля­ции и циркуляции. Ее цель — установление психологического кон­такта с доминирующими архетипами.

Традиционная цель мудрецов стоит в отдалении от патопсихо-логических и парапсихологических феноменов. Наш автор говорит об этом прямо. Фантомы, странные вспышки и звуки не способны отвлечь его от главной цели. Ни содержание непостижимых виде­ний, ни телепатические инсайты, ни «удивительные свойства тела и ума» не могут удовлетворить его. Он устремлен к истоку как естест­венных, так и сверхъестественных явлений, чтобы познавать по­средством знания, которое знает его (чистое познание), а не стано­виться медиумом этого знания, обладающим оккультным даром и случайным доступом к знанию. Чтобы служить этому знанию, он должен познать его, а не стать его жертвой. Вот почему в этой книге автор останавливается на теоретической структуре своего опыта. Знание происходящего не менее важно, чем сами происходящие со­бытия. С этой точки зрения источник явлений нельзя определить лишь как «бессознательное», поскольку мы не сознаем их истинное происхождение. Психологические определения ничего для него не определяют — ведь слово «бессознательное» признает несостояте­льность когнитивного влечения. Автор не намерен останавливаться на вторичных явлениях духа (оккультных способностях, особых ощущениях, спорадических озарениях и т.п.), тем более не намерен он принимать вторичные определения за первопричину. С его точки зрения несостоятельность наших западных объяснений (в свете пато- и парапсихологии) идет рука об руку с низшим видом опыта. В свете такого опыта и объяснений Кундалини будет казаться потре­воженной, но застрявшей на месте; начавшей поднятие, но не за­вершившей его. С его, традиционной, точки зрения, из чистого по­знания и завершенного поднятия Кундалини проистекают как адек­ватный опыт, так и адекватное объяснение.

Все сказанное выше должно напомнить нам об огромном значе­нии концепций и теории о движении психологического сознания. Психика нуждается в психологии — это дает ей пространство для движения. Тщательное, но интуитивное обдумывание необходимо для поддержки и подходящего обрамления ее приключений. Психи­ка и психология слишком точно отражают друг друга, чтобы ради­кальное развитие одной не сопровождалось соответствующим столь же радикальным теоретическим обоснованием другой. Если же вто­рая не успевает за первой, мы называем психические события «чуждыми» и отводим им место в пато- или парапсихологии. Более того, радикальные теории (подобные Кундалини-Йоге), мы называ­ем «мистическими спекуляциями» лишь потому, что наша скудная психическая жизнь была не в состоянии обеспечить существующие психологические теории необходимыми эмпирическими данными.

Снова и снова мы будем встречать отрывки в тексте, где дела­ется ударение на огромной физической цене, заплаченной за этот опыт. Мы должны быть признательны автору за то, что он не утаил этот факт — трансформация личности требует огромных затрат сил. Сознание поглощает сотни калорий в день, и интенсивные за­нятия интровертной дисциплиной требуют не меньших энергетиче­ских затрат, чем напряженная экстравертная умственная деятель­ность. Успехи в работе зависят от тела. Невзирая на семнадцати­летнюю практику, автор страдал дезориентацией сознания, и мы не можем свести это к неврастении или невротической ипохондрии. Таким образом, степень физической цены, подлинности органиче­ских событий оказывается неожиданной. Автор поступил как совре­менный человек, воссоединив дух с телом, не отождествляя дух с душой или умом в ущерб телу. Внимание, в дальнейшем уделяемое телу, — не что иное, как современный пример воплощения духа.

С аналитической точки зрения определенное любопытство вы­зывает констелляция семьи автора, имеющая отношение к архетипическому прорыву. Прежде всего, изначально наблюдались духов­ные амбиции. Его отец проложил путь в этом направлении, и жела­ние нашего автора доказать матери, на что он способен, становится доминирующей темой. Он — единственный сын — преемник психо­логической ноши обоих родителей.

Его воспоминания детства выносят на поверхность два факта, относящихся к его собственному «персональному мифу». Первый — это угроза смерти и чудесное спасение. Мотив ребенка-которому- угрожает-опасность — часть мифологемы героя-спасителя. Это — признак избранности: герой в детстве встречается с силами тьмы и находит избавление благодаря сверхъестественному вмешатель­ству. Боги отмечают еще в детстве тех, кому предназначено нести огонь сознания дальше. Чудо сознания вначале непрочно и легко может быть потушено. Моисей, Христос, Дионис, Геракл — все это примеры ребенка- которому-угрожает-опасность.

Еще в детстве он, как и Будда (только в гораздо более зрелом возрасте), задавал себе глобальные вопросы. Описание детства Юн­га в его автобиографической книге «Воспоминания, сновидения, раз­мышления» повторяет тот же мотив внезапного осознания. Этот же вопрос, лежащий в основе любой философии, и произвел некогда такое потрясающее воздействие на Декарта — хотя опять-таки в более зрелом возрасте.

Детский сон Гопи Кришны может быть сведен, грубо говоря, к «исполнению желаний». В этом сне перед ним открывается мир, «совершенно не похожий на то убогое и шумное место, где я тогда жил». И все же, как мало говорит нам подобная интерпретация! Бе­зусловно, это — компенсаторное исполнение желаний, но здесь он выходит за рамки личного. Это архетипическая компенсация — до­вершение картины земной действительности столь же мощной кар­тиной неземной действительности. Да, это — исполнение желаний, но не на мирском языке, а на языке «weltanschauung». Это то же, что и у Юнга: «Посмотри! Ты не то, чем себя считаешь. Ты не то, чем сделала тебя окружающая среда. Действительность — гораздо больше, чем-то, что определяется социальными условиями и чем-то, что мы видим снаружи. У тебя есть и другая личность, отличная от той, которую ты считаешь «собой». (Я вновь отсылаю читателя к «личности номер один и личности номер два» из автобиографиче­ской книги Юнга «Воспоминания, сновидения, размышления».)

Не может не вызвать удивления тот факт, что с таким архети-пическим фоном (констелляция отец/мать, спасение от смерти в юном возрасте, детское осознание собственного «я», сновидение} Го­пи Кришна не имел доступа к достаточному количеству символиче­ского, мистического материала. В сказках «Тысячи и одной ночи» происходит соединение личности номер один и личности номер два. Волшебные сказки содержат в себе универсальную истину. Они яв­ляются архетипическими историями того, как личность встречается и преодолевает опасности. Их язык символов обращен непосредст­венно к душе. Волшебная сказка — не подмена действительности. Она питает собой мир психической реальности.

И наконец, то, что касается личной психологии автора, — здесь мы сталкиваемся с двумя типичными фактами. Провал на эк­заменах закрывает перед Гопи Кришной путь к карьере-замените­лю, где духовные цели могли быть замещены академическими или интеллектуальными амбициями. Неудачи подобного рода часто встречаются в биографиях неординарных людей. Это сигнал, меша­ющий личности следовать общепризнанным путем. После провала на экзамене он мог избрать лишь один путь — свой собственный. Сам по себе провал не может быть логической причиной принятия подобного решения. Скорее провал символизирует собой разделение пути, возвещение, из чего становится ясно, что это был действите­льно зов. И наконец, зов прозвучал на тридцать пятом году жизни Гопи Кришны, в середине жизни, после того, как он освободился от своих внешних, экстравертных обязанностей (образование, работа, родители, брак, дети, общество) и интровертных обязательств перед своим «эго» (установление живого контакта с собственным бессозна­тельным, формирование субъективной точки зрения, weltanschauung). Здесь, на Западе, мы часто не можем осознать, что даже в вос­точных практиках духовная жизнь вовсе не обязательно означает уход от мирской жизни. Карма должна быть исполнена на земле, согласно дхарме необходимости. Да и развитие осознания требует прочной опоры в реальности: воплощенная личность в обыденном мире и «эго», которое должно подчинить собственное бессознатель­ное. Можно лишь благодарить автора за то, что он столь детально описал как внешнюю канву, так и внутреннюю атмосферу, в кото­рой происходили эти экстраординарные события.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 Внезапное пробуждение Кундалини в человеке, чья нервная система достигла зрелой стадии развития в результате благоприятной наследственности, правильного образа жизни и соответственного применения умственных сил, способно привести его ум в сильное замешательство. Причина этого, несмот­ря на всю простоту, может показаться нелегкой для восприятия со­временным интеллектом, рассматривающим человеческий ум, как некий конечный продукт, зависящий (согласно мнению одних) иск­лючительно от деятельности клеток мозга и процессов, начинаю­щихся и оканчивающихся в организме. Согласно мнению других, за­щищенное костным футляром, белое и серое вещество мозга реаги­рует на неуловимый, пронизывающий все космический ум или Все­ленский дух. Третьи считают, что ум зависит от существования бес­смертной души, заключенной в теле. Не вступая в дискуссию отно­сительно верности каждой из этих гипотез, хочу сказать, что для наших целей достаточно рассмотреть точку зрения авторитетов Йоги. Деятельность мозга и нервной системы (независимо от того, проистекает ли она от вечного самосущего духовного источника или от воплощенной души), зависит от существования в теле тонкого жизненного элемента, названного праной, пропитывающего каждую клетку, каждую ткань и среду организма, подобно тому, как элект­ричество пропитывает каждый атом батарейки.

У этого жизненного элемента имеется биологический двойник. Принято считать, что он находится в мозгу, в виде тонкой и по­движной биохимической субстанции, экстрагируемой нервами из окружающей органической массы. Эта субстанция хранится в мозгу и нервной системе и способна генерировать особое, не поддающееся лабораторному анализу излучение. Она циркулирует в организме в виде моторных импульсов и чувств, управляя всеми органическими функциями в теле. Ее пропитывает, постоянно воздействуя на него (подобно тому, как свет воздействует на чувствительный слой фото­графической пленки), сверхразумная космическая жизненная энер­гия, или прана. Слово прана, употребляемое авторитетами Йоги, означает как космическую жизненную энергию, так и ее тонкий биологический проводник в теле — оба эти понятия неразделимы. Как только тело умирает, тонкая биологическая субстанция тут же претерпевает химические изменения и перестает служить провод­ником праны. Обычно экстрагирование праны, необходимое для пи­тания мозга, осуществляется небольшой группой нервов, располага­ющихся в строго определенной области организма, благодаря чему природа сознания индивида не претерпевает изменений на протя­жении жизни, тогда как с его телом происходят постоянные переме­ны. С пробуждением Кундалини вся организация нервной системы радикально перестраивается, в результате чего активизируются и другие группы нервов. Это приводит к тому, что праническое излу­чение в гораздо более концентрированной форме попадает в мозг из обширных областей организма. Вследствие резко возросшего прито­ка новой формы жизненной энергии в полость черепа через спинно­мозговой канал (прежде чем система успела к этому привыкнуть), объем мозгового кровотока может значительно возрасти и повлечь за собой такие симптомы, как головокружение, обморок, полная по­теря чувствительности, возбуждение, раздражительность и даже в крайних случаях делирий, паралич и смерть.

Пробуждение может быть как постепенным, так и внезапным в зависимости от развития, конституции и темперамента различных индивидов, но в большинстве случаев оно ведет к нестабильности эмоциональной сферы и неустойчивости ментальных процессов, что в значительной мере зависит от отягощенной наследственности, не­правильного поведения и телесных изъянов. Не считая крайних случаев, таких как безумие, следующее обобщение подходит для всех категорий людей, у которых Кундалини активна от рождения: мистики, медиумы, гении, а также люди с исключительно развиты­ми интеллектуальными и артистическими способностями. В тех же случаях, когда пробуждение происходит внезапно, в результате практики Йоги или иной духовной дисциплины, воздействие мощ­ных потоков жизненной энергии на мозг и другие важные органы зачастую сопровождается необычным психическим состоянием, при котором в одном человеке могут проявляться черты медиума, гения и безумца.

 Я не имел ни малейшего представления ни о технической сто­роне науки о прете, ни о способе управления этой огромной энер­гией, ни о формах ее деятельности, столь же обширных и разнооб­разных, как и само человечество. При этом я не подозревал, что до­копался до корней своего существа и что вся моя жизнь теперь по­ставлена на карту. Как и большинство интересующихся Йогой лю­дей, я и подумать не мог, что система, предназначенная для разви­тия скрытых способностей и благородных качеств человека, может таить в себе такую угрозу психическому здоровью, да и самой жиз­ни.

 На третий день после пробуждения я почувствовал, что не в си­лах заняться медитацией и остался лежать в постели, стараясь не думать о своем необычном душевном и физическом состоянии. Ког­да на следующее утро после бессонной ночи я все же приступил к медитации, то к ужасу обнаружил, что потерял способность даже к самой кратковременной концентрации и что поток лучистой суб­станции, оказавший первые два раза столь живительное и возвы­шающее воздействие на мой мозг, сейчас автоматически вливается в него, излучая зловещий свет. Все последующие дни показались мне нескончаемым кошмаром. У меня было впечатление, что я бро­сился вниз головой с прочной скалы нормального состояния в беше­ный водоворот безумного существования. Мое обычно естественное желание сесть в необходимую позу и приступить к медитации сей­час полностью исчезло и сменилось чувством страха перед сверхъ­естественным. Я пытался избегать даже мысли об этом. Но в то же время я стал испытывать внезапное отвращение к работе и обыч­ным разговорам. В результате я, будучи не в силах найти хоть ка­кое-то занятие, слонялся без дела, от чего мое состояние все ухуд­шалось. Ночью было еще тяжелее — я не мог выносить света в ком­нате после того, как ложился в постель. Как только моя голова каса­лась подушки, огромный язык пламени поднимался по позвоночни­ку и врывался в мой череп. Казалось, что огненный поток, постоян­но проходящий по спинному мозгу в голову, набирал особую ско­рость и силу в ночные часы. Как только я закрывал глаза, передо мной возникал странный круг света, в котором вились и клубились быстрые сияющие потоки. Видение было захватывающим, но жут­ким, исполненным сверхъестественного страха, пронизывающего порой до мозга костей.

Еще совсем недавно каждый раз перед тем, как заснуть, я про­пускал в своем уме вереницу приятных мыслей, обычно плавно и незаметно уводящую меня в царство фантастических снов. Сейчас же все изменилось. Я часами беспокойно ворочался с боку на бок и не мог усыпить свой возбужденный мозг. Как только свет гас, я не окунался во тьму и не начинал дремать, готовясь погрузиться в сон, — перед моим внутренним взором возникал широкий светящийся круг, наполненный быстро движущимися светоносными частицами, похожими на озаренные солнечными лучами тучи брызг, которые поднимаются над водопадом, когда кипящие струи разбиваются о поверхность воды.

Иногда казалось, что струя расплавленной меди, поднимаясь по позвоночнику, с силой ударяла мне в темя и, разбившись на множе­ство искр, проливалась ливнем вокруг меня. Зрелище было захва­тывающим и пугающим. Оно напоминало фейерверк, невиданный по масштабам. Все, что я мог охватить своим внутренним взором, — это сияющий ливень и озеро света. В сравнении с окружающим ме­ня гигантским ореолом, растекающимся во всех направлениях вол­нами расплавленной меди, ореолом, физически ощутимым во тьме, я казался себе совсем маленьким. Было такое чувство, словно зри­тельный центр мозга находится в прямом контакте с очень тонкой, лучащейся и беспрерывно движущейся субстанцией и он нуждает­ся в посредничестве сетчатки и зрительных нервов.

 Казалось, я случайно прикоснулся к какому-то рычагу неизвестного механизма, спрятанного в чрезвычайно сложной и плохо изу­ченной нервной системе организма, и дал выход потоку, который, воздействуя на зрительные и слуховые центры, стал причиной того, что я начал слышать ревущий звук, видеть мелькающие огни, а все мои мысли и действия приобрели какой-то нереальный аномальный характер. В течение нескольких дней я думал, что страдаю галлю­цинациями и надеялся, что в скором времени мое состояние придет в норму. Но дни шли, а симптомы не только не исчезали, а наоборот, нарастали, приняв характер одержимости, — светящиеся картины становились все более фантастичными, а звуки — все более громки­ми и странными. В мой ум закралась страшная мысль: мне казалось, что я неотвратимо мчусь на встречу катастрофе и бессилен что-либо предпринять, чтобы спасти себя.

Для меня, человека, совершенно не знакомого с эзотерической наукой о Кундалини, все последующие события казались столь ано­мальными и неестественными, что я почти потерял надежду на бла­гоприятный исход. Каждую минуту я находился в состоянии край­него беспокойства и напряжения, теряясь в догадках о том, что со мной произошло и почему моя нервная система больше не способна нормально функционировать. Я чувствовал себя истощенным и обессиленным. У меня отсутствовал аппетит, пища на вкус напоми­нала золу, язык покрылся белым налетом, а глаза покраснели. Мое лицо приобрело тревожное выражение и казалось истощенным. В пищеварительных и экскреторных органах появились острые, не­приятные ощущения. Обычный порядок был утрачен, и я чувство­вал, что отдан на милость какой-то неведомой силе, вызвавшей у меня в мозгу такое же волнение, какое вызывает буря, внезапно промчавшаяся по безмятежной глади озера.

Поток, поднимающийся с того места, где покоилась Кундалини, был беспрерывным. Я чувствовал, как он переплескивается через нервы спины и даже проносится по передней брюшной стенке — от паха вверх. Но самым тревожным было то, как вел себя мой ум по­сле того, что произошло. Я чувствовал себя так, словно стал смот­реть на мир с более высокой точки, чем прежде. Трудно охаракте­ризовать состояние моего ума. Могу только сказать, что моя позна­вательная способность трансформировалась и мой ум как бы рас­ширился. Но более пугало меня то, что точка сознания не остава­лась устойчивой и неизменной, как прежде. Она то расширялась, то сжималась в зависимости от интенсивности потока света, исходя­щего из самого нижнего нервного сплетения моего тела. Эти расши­рения и сжатия неизменно сопровождались приступами ужаса. Иногда я чувствовал странный подъем, забывая о своем аномальном состоянии и гордясь тем, что мне удалось достичь, но вскоре, крити­чески оценив ситуацию, вновь начинал испытывать мучительный страх. Несколько таких коротких вспышек радости сопровождались столь сильными приступами ужаса, что мне приходилось напрягать все силы, чтобы не поддаться слепой панике. Иногда л затыкал себе рот рукой, чтобы не закричать, и выскакивал из комнаты на людную улицу, чтобы не совершить какого-либо отчаянного и непопра­вимого поступка.

 Это продолжалось без перерыва в течение нескольких недель. Каждое утро возвещало новую волну страха, свежие раны и без то­го измученной нервной системы, приступ еще более глубокой ме­ланхолии или ухудшение психического состояния. Со всем этим я должен был бороться после бессонной ночи, собрав остаток сил, что­бы ужас не поглотил меня целиком. Стойко выдержав дневные му­чения, я готовил себя к еще более тяжелой ночной пытке. Человек радостно преодолевает невообразимые трудности и храбро вступает в неравную борьбу, если находится в нормальном психическом и физическом состоянии. Я же полностью потерял уверенность в своем рассудке и жил в собственном теле, словно чужак, запуган­ный и загнанный бесконечным преследованием. Мое сознание было В до того неустойчивым, что я не представлял, как буду вести себя в следующую минуту. Оно вздымалось и опускалось, словно волна, то поднося меня на гребне над страхом, то низвергая в пучину еще бо­льшего отчаяния. Казалось, что поток жизненной энергии, подняв­шись вдоль позвоночника и соединив каким-то загадочным образом мой мозг с местом у основания позвоночного столба, затеял стран­ную игру с моим воображением. Но я не мог ни остановить этот по­ток, ни противиться его воздействию на мои мысли. Были ли это первые симптомы психического расстройства? Терял ли я рассу­док? Эта мысль неизменно повергала меня в отчаяние. Причиной моего подавленного настроения были не столько неописуемая странность состояния, сколько опасения за сохранность рассудка.

 У меня пропали все чувства к жене и детям. Моя любовь к ним шла из самой глубины души. Но источник ее как будто иссяк. Каза­лось, что иссушающий вихрь пронесся по каждой поре моего тела, стирая любовь к ним без следа. Я смотрел на своих детей, пытаясь каким-то образом воскресить былую любовь, но тщетно! Похоже, мое чувство угасло безвозвратно. Они казались мне чужаками. Пы­таясь воскресить любовь, я то и дело ласкал их, говорил им нежные слова, но мне никак не удавалось делать это с подлинной теплотой, присущей истинной привязанности. Я знал, что они — моя плоть и кровь, и осознавал свой отцовский долг. Мои суждения были столь же критичны, как и прежде, но любовь умерла. Воспоминания о по­койной матери, которую я искренне любил, уже не несли за собой волны сильных эмоций. С отчаянием я взирал на гибель этих глубо­ких чувств, осознавая, что стал совершенно другим человеком, ли­шенным всего, что придает жизни настоящее очарование.

Со страхом в сердце я изучал свое психическое состояние. Сравнивая свою новую личность с тем, каким я был прежде, я не мог не заметить разницы. Мое сознание расширилось. Жизненная энергия, питающая огонь моего существа, сейчас вливалась прямо в мозг — прежде этого не было. Однако свет был нечистым и измен­чивым; огонь не был устойчивым и сияющим, как при нормальном состоянии сознания. Он становился то ярче, то тусклее. Несомненно, круг его света стал шире, чем прежде, но этот свет не был таким прозрачным. Было такое чувство, словно я смотрю на мир сквозь дымку. Поднимая глаза к небу, я не видел той прекрасной лазури, что раньше. Я всегда отличался хорошим зрением, и сейчас с моими глазами проблем не было — я мог читать текст, напечатанный мел­ким шрифтом, без напряжения и прекрасно различал мелкие дета­ли вдали. Безусловно, со зрением все было в порядке, но что-то про­изошло с моей познавательной способностью. Записывающее устройство работало отлично — проблема заключалась в наблюда­теле.

 Сознание обычного человека регулируется столь четко, что он может не замечать в нем перемен с детских лет до старости. Он зна­ет себя, как сознательную сущность, с точкой осознания, размеща­ющейся преимущественно в голове и распространяющейся на туло­вище и конечности. Закрыв глаза, чтобы внимательно изучить ее, такой человек замечает сознательное присутствие (самого себя), ло­кализованное в области головы. Мне удалось определить (несмотря на свое психическое состояние), что область сознания во мне значи­тельно расширилась. Она была такой же, как и тогда, в видении, но сейчас не было и намека на счастье. Напротив, настроение было мрачным, подавленным и сопровождалось чувством страха. Каза­лось, что длительная концентрация открыла в моем мозгу еще не полностью развившийся центр, питающийся потоком энергии, не­прерывно льющейся из области репродуктивных органов. Расши­рившееся поле сознания было порождением этого закрытого преж­де центра, и центр этот плохо функционировал. На то было две при­чины: во-первых, его преждевременное, форсированное раскрытие; во-вторых, мое полное незнание, как приспособиться к новым усло­виям.

 В течение нескольких недель я боролся с депрессией, вызван­ной все ухудшающимся состоянием. Мое лицо стало бледным, я ис­худал и потерял много сил. Пища вызывала во мне отвращение, и страх сжимал мое сердце каждый раз, когда мне приходилось про­глатывать кусок. Часто я вставал от стола, даже не прикоснувшись к еде. Вскоре мой дневной рацион был сведен к одной или двум чашкам молока и нескольким апельсинам, Я знал, что не смогу дол­го протянуть на такой скудной диете, но ничего не мог с собой поде­лать. Я сгорал изнутри, но не представлял, как умерить пламя. Я сократил прием пищи, но при этом расход энергии значительно воз­рос. Я находился в состоянии постоянного беспокойства и не мог просидеть на одном месте более получаса. Когда я все же заставлял себя сидеть, не двигаясь, внимание тут же направлялось к странно­му поведению моего ума. Чувство страха, ни на миг не покидавшее меня, сразу же усиливалось, и сердце начинало бешено колотиться в груди. Мне нужно было чем-то отвлечь внимание, чтобы не ду­мать об ужасе своего положения.

Чтобы не давать уму обращаться к самому себе, я стал много гулять. Искупавшись утром, я тут же отправлялся на прогулку, чтобы развеяться после бессонной ночи, когда я вынужден был не­подвижно лежать в кровати наедине с жуткими видениями, разво­рачивающимися перед моим внутренним взором. По дороге я встре­чал немало своих знакомых, тоже совершающих прогулку, но при этом весело беседуя и смеясь. Будучи не в состоянии разделить их веселье, я безмолвно проходил мимо, ограничиваясь лишь кивком в Знак приветствия. Я не испытывал интереса ни к кому. Ненормаль­ность собственного положения всецело занимала мой ум. Дням я иногда заходил в свою комнату или выходил в сад, разглядывая различные предметы, но не мог сосредоточиться хотя бы непродол­жительное время ни на одном. Я считал шаги, глядя то на пол, то на стены, то на потолок, и, напрягая всю оставшуюся силу воли, пы­тался не дать своему уму оставаться неподвижным, Я отчаянно бо­ялся собственного вышедшего из-под контроля ума.

Но сколько еще могла продолжаться эта борьба? Как долго мог я сопротивляться безумию, поглощающему меня? Мое изможденное тело с каждым днем становилось все слабее — ноги дрожали и подгибались во время ходьбы, и все же я заставлял себя ходить, спаса­ясь от ужаса, готового сжать мое сердце, как только мой ум пытал­ся осознать свое состояние. Моя память ослабела, и я мог запнуться во время разговора, с трудом подыскивая нужные слова. В самые тяжелые минуты я хмурил лоб и сдвигал брови, а в глазах появлял­ся дикий блеск, от этого лицо приобретало маниакальное выраже­ние. По несколько раз в день я изучал свое лицо в зеркале, щупал пульс и с ужасом замечал, что состояние неизменно ухудшается. Не представляю, что поддерживало мою волю, если даже во время острейших приступов страха я ухитрялся контролировать свои по­ступки и жесты. Ни один человек не догадывался, что происходит в моей душе. Я знал о том, что один лишь шаг отделяет меня от на­стоящего безумия, но все же скрывал от всех свое состояние. Я без­молвно сносил невыносимую муку, проливал незримые слезы, обви­няя себя снова и снова в том, что сделал шаг в неведомое, не позабо­тившись предварительно узнать об опасностях, ожидающих челове­ка на этом пути.

Но даже в минуты наибольшего упадка сил, даже когда мое со­стояние достигло критической точки, какая-то неведомая внутрен­няя сила не позволила мне обратиться за советом к врачу. В те дни в Джамму не было психиатра, но если бы и был, я все равно не по­шел бы к нему на прием. И хорошо, что не пошел. Даже моих скром­ных познаний в медицине было достаточно, чтобы понять, что бо­лезнь эта не могла быть отнесена ни к чисто физической, ни к чисто психической сфере. Причина ее крылась в измененной нервной дея­тельности моего организма, и от этого ни один врач не мог предпи­сать лекарств. С другой стороны, малейшая ошибка в лечении этого необычайно опасного состояния, когда весь организм был разлажен и не поддавался контролю, могла бы привести к роковым последст­виям. И учитывая совершенно неизвестную медицине и недиагно­стируемую причину болезни, ошибка была бы неизбежной.

Опытный врач исходя из симптомов болезни строит свое лече­ние на стереотипном поведении организма пациента. Физиологиче­ские процессы протекают в определенном ритме, который в норма­льных условиях поддерживает организм. В моем же случае постра­дал основной механизм, ответственный за ритмы и стереотипное поведение организма, в результате чего анархия, воцарившаяся во всех отделах организма, не поддавалась никакому описанию. Тогда я еще не знал этого и лишь позже понял, что практика медитации привела в действие механизм, который автоматически начал транс­формировать мой ум, готовя его к расширению сознания. Это был столь же естественный биологический процесс, как и неизменный закон эволюционного развития видов или рост ребенка. К несча­стью, тогда я об этом еще не догадывался. Да и сейчас эти секреты мало кому известны, хотя, судя по всему, адепты древности пре­красно знали, как поступать в случаях, когда в результате занятий Йогой у людей возникали подобные состояния.

Я каждый день тщательно оценивал свое состояние, убеждаясь в том, что все это действительно произошло, а не разыгралось в мо­ем воображении. Подобно тому, как человек, попав в невероятную ситуацию, щипает себя, чтобы убедиться, что это ему не снится, я оценивал свои физические симптомы, чтобы найти подтверждение своему психическому состоянию. Глупо было предположить, что я стал жертвой галлюцинации. Последующие события, как и мое ны­нешнее состояние, полностью исключали эту возможность. Нет, этот кризис не мог быть плодом моего воображения. Он имел физио­логическую основу и захватывал всю органическую структуру мое­го тела. Были задействованы все части моего организма — от мозга до самых незначительных органов. От штормов, вызванных высво­божденными мной силами, штормов, проносившихся по всем систе­мам, не было спасения ни днем, ни ночью.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В наше время вряд ли найдешь пример, когда после пробуждения Кундалини беспрерывно горящий в человеке змеиный огонь производил бы в нем ту трансформацию, на которую намекали в своих рассказах мудрецы Древней Индии. Но, несомненно, бывали случаи спорадической активизации Шакти. Мистики и святые разных стран, с детства впадавшие в экста­тические трансы и переживавшие трансцендентальные видения, относятся к данной категории. Медиумы, обладающие даром ясно­видения, чтения мыслей и иными сверхъестественными способно­стями, обязаны всем этим пробужденной Кундалини, действующей в ограниченных рамках, без открытия высшего центра, затмеваю­щего собой все сознание. То же относится и к гениям, определенные зоны мозга которых питаются этой энергией, что стимулирует их к интеллектуальной или артистической деятельности.

Во всех перечисленных выше случаях поток этой мощной жиз­ненной энергии ограничивается или регулируется таким образом, что в деятельности системы не возникает никаких нарушений. Мис­тикам же, чей мозг иногда подвергается воздействию очень сильно­го потока, подобные состояния известны с рождения, и их нервная система приспосабливается к этому еще в детстве, когда человек не осознает перемен в своей психике и теле, а следовательно, и не страшится их. Но и последние нередко испытывают кризис и вы­нуждены пройти сквозь муки, прежде чем обретают устойчивую ясность ума и способность понятно выразить свои переживания, выделившие их среди прочих смертных. Все остальные, принадле­жащие к этой категории, не переживают озарений и не осознают движения потоков. Исключение составляют лишь эксперименталь­ные случаи, но там поток жизненной энергии слишком ограничен, чтобы произвести эти странные эффекты.

 Популярные книги по Йоге, прочитанные мной несколько лет назад, не содержали в себе и намека на подобное развитие событий. Их авторы ограничили себя описанием различных поз и методов, заимствованных из древних источников. Иные утверждали, что имеют опыт практики, и уверенно обучали других тому, чего толком не знали сами. В некоторых из таких книг содержались краткие ссылки на Кундалини-Йогу. Обычно авторы посвящали одной из на­именее известных и наиболее трудных форм Йоги всего несколько страниц или короткую главу, где говорилось, что Кундалини пред­ставляет собой жизненную космическую энергию, покоящуюся в человеческом теле у основания позвоночника, ниже половых орга­нов в форме свернувшейся змеи. Она спит, закрывая ртом отвер­стие Сушумны, нитевидного протока, проходящего через центр спинного мозга к центру сознания на макушке головы. Пробудив­шись, Кундалини, подобно молнии, поднимается вдоль Сушумны, унося с собой всю жизненную энергию тела (которое в это время становится холодным и безжизненным, утратив частично или пол­ностью свои жизненные функции), чтобы соединиться со своим бо­жественным супругом Шивой, обитающим в последнем, или седь­мом, центре — в мозгу. Во время этого процесса воплощенное «я», освободившись из плена плоти, приходит в состояние экстаза, или Самадхи, осознавая свое бессмертие и единство с вездесущим вы­сшим сознанием. Лишь в одной или двух книгах говорилось об опас­ностях, подстерегающих человека на этом пути. Но ни характер этой опасности, ни способы ее преодоления авторы не описали.

 Туманных идей, почерпнутых мною из этих книг, было доста­точно, чтобы прийти к заключению, что мое нынешнее состояние является прямым следствием медитации. Мой опыт в точности сов­падал с описаниями экстатических состояний тех, кто пережил их, так что у меня не было ни малейших оснований сомневаться в под­линности этого видения. Не могло быть и ошибки ни относительно звука, ни относительно сияния. Тем более не могло быть ошибки от­носительно трансформации сознания — самой значительной части меня, — воспоминания о которой были столь сильны, что от них не­возможно было ни избавиться, ни спутать с чем-то иным. Это никак не могло быть игрой воображения, так как во время того пережива­ния я сохранил способность сравнивать расширенное сознание с обычным и, когда видение стало блекнуть, мог ощутить сужение, возвращающегося в норму сознания. Безусловно, это был подлинный опыт, с такой убедительностью описываемый святыми и мисти­ками всего мира. Но в моем случае было одно несомненное отличие от обычного типа видений: неописуемое чувство, возникшее у осно­вания позвоночника, вслед за которым поток лучистой энергии, поднявшись по позвоночному столбу, устремился в голову. Эта часть переживания соответствовала феномену, ассоциируемому с пробуждением Кундалини. Следовательно, я не мог ошибиться, по­лагая, что, сам того не ведая, разбудил свернутую спиралью змею, и что мое нынешнее состояние было каким-то образом с этим связано.

Я не рассказал о своем состоянии никому, кроме шурина, при­ехавшего в то время по делам в Джамму. Он был намного старше меня и любил меня как сына. Зная о его чувствах ко мне, я был с ним до конца откровенным. Он и сам в течение многих лет практи­ковал медитацию под руководством учителя, который утверждал, что обладает знаниями 8 области Кундалини-Йоги. Искренний и благородный от природы, он не раз делился со мной своими пере­живаниями, ища моего совета и поддержки, описывая их, как ребе­нок, — просто и бесхитростно. Без всякой претензии на познания в этом вопросе он поделился со мной всей информацией, которой рас­полагал, и это сыграло немаловажную роль в спасении моей жизни. Моя жена, не имевшая ни малейшего представления о той борьбе, которую я вел на грани между жизнью и смертью, была не на шут­ку напугана моим изможденным видом, отсутствием аппетита и, главное, беспокойным и безрадостным выражением, не сходившим с моего лица. Она постоянно советовала мне обратиться к врачу.

 Мой шурин не мог должным образом оценить значимости того, что я ему сообщил, но вспомнил, что его гуру когда-то сказал, что если по ошибке Кундалини поднимется не по Сушумпе, а по ка­кой-то другой Нади (энергетическому каналу), то существует риск серьезных ослож­нений в психической и физической сферах вплоть до полной потери дееспособности, безумия и смерти. Учитель также говорил, что осо­бую опасность представляет подъем Кундалини по Пингале, распо­лагающейся справа от позвоночника. Тогда несчастный человек мо­жет буквально сгореть из-за неконтролируемой выработки интен­сивного внутреннего жара. Рассказ шурина привел меня в ужас, и я отправился за советом к одному ученому аскету из Кашмира, при­ехавшему на зиму в Джамму. Терпеливо выслушав меня, аскет зая­вил, что мое состояние не может быть вызвано пробуждением змеиной силы, так как оно всегда несет с собой блаженство и никогда не причиняет вреда. Он высказал другое печальное предположение: мое состояние, должно быть, связано с действием яда. выделяемого зловредными духами, то и дело пересекающими путь йогина, и предписал мне особую микстуру, которую я так никогда и не при­нял.

 Воспользовавшись чьим-то советом, я просмотрел несколько древних санскритских текстов по Кунддлики-Йоге, переведенных на английский язык. Но, утратив способность управлять вниманием, я не смог прочесть сосредоточенно ни одной страницы. Малейшее усилие тут же приводило к ухудшению моего состояние, так как при этом поток вновь порождаемой энергии с особой силой устрем­лялся к моему мозгу. Я просто перелистывал книги, прочитывая то параграф на одной странице, то пару строк на другой. Описание симптомов, развивающихся при пробуждении Кундалини, подтвер­ждало мою уверенность в том, что я разбудил эту дремавшую во мне силу. Но была ли эта агония результатом самого пробуждения, или причина заключалась в том, что энергия стала подниматься не по тому нерву, оставалось мне непонятным. Однако среди всей этой массы информации мой воспаленный мозг выбрал одно предписание — не знаю, как это назвать, случайностью или божьим промыслом. Этот короткий совет, пришедший в самую критическую минуту моей жизни, запечатлелся в мозгу в одно мгновение. А заключался он в следующем: практикующий ученик не может оставаться дли­тельное время с пустым желудком, а должен каждые три часа при­нимать легкую пищу. Думаю, что своей жизнью и здравым рассуд­ком я обязан именно этому свету.

В то время я не придал должного значения прочитанным сло­вам, в которых заключался опыт многих и многих людей, пытав­шихся пробудить змеиную силу. Думаю, что не один из них при этом лишился жизни. Но и прислушавшись к этим словам, я вряд ли смог бы в то время следовать им, так как пища казалась мне столь отвратительной, что сама мысль о ней вызывала спазмы в же­лудке. Каждая часть моего тела была словно охвачена огнем, ум же, словно воздушный шарик, который порывы ветра болтают в разные стороны, не мог оставаться неподвижным ни минуты.

 Каждый раз, когда мой ум обращался к себе, меня неизменно поглощало зрелище неземного сияния, вращающегося, подобно водовороту, в моей голове. И зрелище это вызывало у меня панику. Нередко оно принимало устрашающиеся формы и позы — словно скалящиеся сатанинские лица глядели на меня из тьмы. Это проис­ходило каждую ночь на протяжении нескольких месяцев. Моя воля слабела, и сил для сопротивления становилось все меньше. В самые тяжелые минуты я чувствовал, что готов поддаться все нарастаю­щему ужасу и вырваться из дома, как буйный сумасшедший. И все же я не сдавался, напрягая до последнего предела остатки душев­ных сил.

 Днем я не мог дождаться наступления ночи, а ночью с еще бо­льшим нетерпением ждал прихода дня. Все проблески надежды по­степенно начинали угасать, и меня охватило отчаянье. Я не мог ни на минуту ни расслабиться, ни забыться — огненный поток беспре­рывно струился по нервам и врывался в мой агонизирующий мозг. В результате длительного поста мои жизненные силы пришли в пол­ный упадок, сопротивляемость снизилась, я был так плох, что я каждую минуту ждал конца.

В таком состоянии духа я встретил священный праздник Шиваратри, или ночи Шивы, который приходится на конец февраля. Как Обычно, жена приготовила разнообразные изысканные блюда и ста­ла настаивать, чтобы я отведал их. Не желая расстраивать ее своим отказом, я согласился и заставил себя проглотить несколько кусков пищи. Тут же у меня под ложечкой появилось сосущее чувство, по­ток огненной энергии ударил в голову, и к своему неописуемому ужасу я ощутил, что вздымаюсь все выше и выше. Перед глазами все пошло кругом, руки и ноги стали как лед — казалось, все тепло покинуло их, чтобы поддержать жар в голове, который вздымался к ней по спинному мозгу красноватым потоком. Я почувствовал голо­вокружение и непреодолимую слабость.

 С трудом встав на ноги, я медленно пошел в спальню. Сорвав дрожащими руками покрывало, я забрался в постель, пытаясь за­нять удобное положение. Но состояние мое было отчаянным — я весь дрожал, от макушки до ног. Тело мое было холодным как лед, но при этом меня знобило как в лихорадке. Я нащупал свой пульс — он был невероятно частым, а сердце билось под ребрами с такой си­лой, что я мог слышать его удары. Но больше всего меня испугала интенсивность огненных потоков, проносившихся по моему телу, проникающих в каждый орган. Ум работал отчаянно, но был не в состоянии привести в порядок мои дикие мысли. Пригласить врача, чтобы тот попытался поставить диагноз, было бы пустой тратой времени и сил. Услышав о симптомах, он, конечно же, первым де­лом подумает о приюте для душевнобольных. Ждать помощи отку­да-либо еще было бессмысленно. Что мне оставалось делать, чтобы спасти себя от этой пытки? Возможно, когда я вел полуголодное су­ществование, съедая лишь пару апельсин и выпивая немного моло­ка, я не давал возможности огненным потокам разыграться с той силой, которую они обрели после того, как я принял более плотную пищу? Возможно ли спасение? Куда мне идти, чтобы избавиться от этого огня, полыхающего внутри?

 Жар увеличивался с каждой секундой, вызывая непереноси­мую боль, и мне приходилось беспрерывно извиваться и перевора­чиваться с боку на бок, в то время как с лица и конечностей стекал потоками холодный пот. Жар становился все сильнее — казалось, бесчисленные раскаленные докрасна иглы, впившись в мое тело и разлетаясь внутри, словно искры, сжигали мою плоть и органы. Страдая от этой адской пытки, я заламывал руки и закусывал губы, чтобы не закричать. Удары сердца становились все более жуткими, обретая такую невероятную мощь, что мне казалось, будто оно вот-вот либо разорвется, либо остановится. Плоть и кровь не могли долго выносить такого напряжения. Организм мужественно боролся с распространяющимся по нервам и вливающимся в мозг ядом. Но силы были неравными, и буря, разыгравшаяся в моем теле, набрала такого размаха, что в исходе не оставалось никаких сомнений. Фун­кции всех органов были нарушены, и ощущения были столь болез­ненными, что я только удивлялся своей способности сохранять са­моконтроль при подобных обстоятельствах. Все мое тело сгорало, высыхало в шквале огненных потоков, проносившихся внутри.

 Я знал, что умираю, и что мое сердце не в состоянии долго вы­держать это невероятное напряжение. Мое горло было обожжено, и каждая часть тела пылала огнем, но я ничего не мог сделать, чтобы хоть как-нибудь облегчить страдания. Если бы рядом был колодец или река, я бы, не задумываясь, бросился в холодную пучину, пред­почтя смерть этой пытке. Но колодца нигде не было, а река была в полумиле отсюда. С огромным трудом я поднялся на ноги, собираясь облить себя водой из ведра, чтобы хоть как-нибудь умерить страда­ния. Но тут мой взгляд упал на мою младшую дочь Регину, которая лежала на соседней кровати с широко открытыми глазами и напря­женно наблюдала за моими лихорадочными движениями. Остатки здравого смысла подсказали мне, что если я сделаю еще одно дикое движение или начну обливаться из ведра в столь неподходящее время, она начнет кричать и ее мать, которая тут же вбежит в ком­нату на крики ребенка, перепугается насмерть. Эта мысль остано­вила меня, и я решил терпеть агонию до конца, который, как я по­лагал, был уже близок.

Что же произошло со мной? Что за дьявольская сила преиспод­ней вцепилась в меня мертвой хваткой? Суждено ли мне умереть столь страшной смертью, чтобы мой труп с почерневшими конечно­стями и лицом заставлял людей гадать, какой немыслимый ужас я испытал в свои последние минуты, за какие грехи, совершенные в прошлых жизнях, понес я кару? Как я ни напрягал свой разгоря­ченный ум, ища спасения, я ничего не мог придумать. Меня охвати­ло отчаянье. Я обессилел от напряжения и ощутил, что утопаю в море боли. В ужасе я пытался очнуться и вырваться оттуда, но вновь погружался в пучину страданий, бессильный что-либо сде­лать. Вдруг я почувствовал подъем сил и возвратился к жизни с от­куда-то взявшимся (лишь Всевышнему ведомо, откуда) проблеском мысли, который и удержал меня от безумных действий и возмож­ной попытки самоубийства.

Укрывшись с головой покрывалом, я вытянулся на кровати, ис­хлестанный огненным дождем, ощущая жжение в каждой клетке тела. Тут же меня пронзила страшная мысль: возможно, пробуж­денная Кундалини стала подниматься через Пингалу — солнечный нерв, расположенный справа от Сушумны и регулирующий темпе­ратуру тела. Если это действительно так — я обречен. Отчаянная мысль озарила мой мозг: что если попытаться пробудить Иду, лун­ный нерв, расположенный справа, и таким образом нейтрализовать огонь, испепеляющий меня изнутри? Чувства мои омертвели от из­нуряющей боли, но, собрав остаток сил, я все же попытался сосре­доточить все свое внимание на области, расположенной левее места нахождения Кундалини, и направить воображаемый холодный по­ток вверх, через центр спинного мозга. Мое истощенное, агонизиру­ющее, но расширившееся сознание позволило мне отчетливо ощу­тить этот нерв, и, напрягая всю силу ума, я попытался направить его поток в центральный канал. И тут произошло чудо.

 Раздался звук, словно лопнул пучок нервных волокон, и сереб­ристый поток в зигзагообразном движении устремился вверх по спинному мозгу — в точности, как извивающаяся белая змея, стре­мительно убегающая прочь. Ливень лучистой живительной энергии хлынул в мой мозг, наполняя голову благословенным сиянием, при­шедшим на смену пламени, сжигавшему меня в течение последних трех часов. Изумляясь этой необычайной трансформации огненного потока, терзавшего всю мою нервную систему лишь несколько мгновений назад, я какое-то время оставался лежать неподвижно. Наслаждаясь прекращением мук, я никак не мог поверить в то, что окончательно освободился от страха. Измученный и обессиленный агонией, доведшей меня почти до обморочного состояния, я тут же забылся сном. Это был первый спокойный и мирный сон после дол­гих недель беспрерывной пытки.

Приблизительно через час я внезапно проснулся, словно меня кто-то бесцеремонно растолкал. Светоносный поток все еще вливал­ся в мою голову, но ум был ясным, сердце перестало дико биться, пульс был ритмичным, чувство жжения и страха практически пол­ностью исчезло, но горло было все еще сухим, слизистая оболочка рта казалась обожженной, и я чувствовал упадок сил, словно вся жизненная энергия покинула меня. В то же мгновение меня осенила другая мысль — словно под внушением незримого разума, я понял, что должен немедленно поесть. Я сделал знак жене, которая лежа­ла рядом в своей кровати, неотрывно и напряженно наблюдая за каждым моим движением, и попросил ее принести мне хлеб и моло­ко. Изумившись этой необычной и несвоевременной просьбе, она тут же, не говоря ни слова, исполнила ее. Я с трудом глотал кусочки хлеба, запивая их молоком, и по завершении, трапезы тут же за­снул.

Приблизительно через два часа я вновь проснулся, чувствуя себя значительно бодрее. Моя голова все еще была наполнена сия­нием, и в этом состоянии ясного и возвышенного сознания я отчет­ливо ощутил, как язык золотистого пламени лижет мой желудок и нервные сплетения этой области в поисках пищи. Я проглотил еще несколько кусочков хлеба, выпил еще одну чашку молока и вскоре почувствовал, как сияние в моей голове уменьшилось, а язык пла­мени, лижущий желудок, увеличился, словно часть вливавшегося в мой мозг, потока энергии направилась в область желудка, чтобы облегчить процесс пищеварения. Я лежал в постели, изумленно на­блюдая, как живое сияние передвигалось по всему желудочно-ки­шечному тракту, согревая печень и кишечник, тогда как другой по­ток вливался в почки и сердце. Я ущипнул себя, чтобы проверить, не во сне ли все это со мной происходит, изумляясь тому, что ощу­щал в своем теле, совершенно неспособный управлять этими пото­ками. Но в отличие от того, что было в прошлом, я не испытывал ни страха, ни дискомфорта. Я чувствовал лишь нежное, успокоитель­ное тепло, вместе с потоком энергии разливающееся по моему телу. Я молча наблюдал за этой изумительной игрой — все мое существо переполнилось безмерной благодарностью Незримому, спасшему меня от жестокой смерти. И уверенность в том, что змеиный огонь заработал в моем истерзанном и агонизирующем теле, спасая его от гибели, стала крепнуть во мне.

Комментарии к третьей и четвертой главам

 Здесь мы впервые встречаем ключевой термин тех теорий, бо­лее подробное описание которых Гопи Кришна приводит в последу­ющих главах. Термин этот — «прана». Он описывает ее как тонкий элемент жизни и сравнивает не с электричеством, а с жидкостью. Он дает ее материалистическое описание: «...В виде тонкой и по­движной биохимической субстанции, экстрагируемой нервами из окружающей органической массы. Эта субстанция хранится в мозгу и нервной системе... Она циркулирует в организме в виде моторных импульсов и чувств...».

Мы слишком отклонимся от темы, если решим серьезно обсуж­дать соответствующие идеи западной психологии. Я уже уделил определенное внимание идее психической энергии, циркулирующей в виде потока в организме, в шестой главе своей книги «Эмоция».

 Прана — одновременно и сверхразумная космическая жизнен­ная энергия, и особый проводник в теле; она является как универса­льной жизненной силой, так и физиологическим фактором. Она од­новременно и нематериальна, и материальна; будучи независимой от «здесь и сейчас», она неразрывно переплетена с жизнью и орга­низмом. Как энергия, наделенная разумом, прана сравнима с духом.

Вплоть до конца XVIII в. западная психология, заимствуя идеи у древних греков, использовала подобную концептуальную модель. Но сейчас при описании психической энергии мы отказались от этой модели. С точки зрения западной мысли, энергия является ли­бо материальной, и тогда нервную энергию можно измерить и свес­ти к описанию электрических и химических процессов, либо не под­дающимся описанию, нематериальным принципом, называемым ду­шой, разумом, либидо или, elan vital. Фрейд на заре своей профес­сиональной деятельности предпринял попытку объединить оба эти представления, связывая либидо с половыми жидкостями. Райх пы­тался привязать психическую энергию как к сексуальной психоло­гии, так и к космической энергии органа. Однако мы здесь, на Запа­де, страдая картезианским разделением опыта на материальный и ментальный, не в состоянии постичь единый энергетический прин­цип.

 Ценность описания праны Гопи Кришной состоит не столько в традиционном ее изображении (которое можно найти как в индий­ской философии, так и в текстах по Йоге), сколько в личном опыте. Его собственный опыт просветления первого дня (описанный в са­мом начале книги) заключался в приливе к голове потока живого жидкого света. Иными словами, то, что греческая, арабская и сред­невековая мысль называла «дыханием», «животными духами» или «духами души», и то, что соответствует описанию праны и «цирку­лирующего света» в китайской алхимии (см. работу Вильгельма и Юнга «Секрет золотого цветка»), было пережито автором как «жи­вой жидкий свет». Важно отметить, что он сам был изумлен случив­шимся и пытался фиксировать на этом свое внимание, словно чело-зек, тщательно наблюдающий за тем, что происходит в ходе обыч­ного лабораторного эксперимента. Он не заставил это произойти и не мог сделать так, чтобы это произошло по его воле. Отождествле­ние своего сознания (наблюдающего, внимательного эго) со светом сделало этот опыт сверхличным (вне тела и над телом), что созвуч­но с теорией праны как универсальной, не ограниченной телом энергии,

 Мы имеем возможность получить определенное представление о том, как просветление может быть определено с точки зрения психологии. Я не хочу сказать «объяснено» — лишь «определено». Безусловно, существует архетипический опыт циркуляции или по­тока света, сформулированный в различное время различными ку­льтурами и получивший разнообразные названия. Сейчас мы назы­ваем его «психической энергией». Поток психической энергии во всей полноте является полным психологическим «я», или «Я». Когда частичная система «эго» освобождается, отождествляется или по­глощается «Я», происходит переживание просветления. Именно это описывает Гопи Кришна. Погружение «эго» в поток света — общая тема как религиозного мистицизма, так и психических расстройств.

 Перед нашим автором немедленно возникла эта проблема, и бо­льшая часть книги посвящена не самим переживаниям, а их интег­рации. Дорога к переживанию просветления стала намного короче с появлением современных галлюциногенных препаратов и практики их использования. Настоящая проблема ныне заключается в том, каким образом интегрировать эти переживания, как жить с ними, как добиться того, чтобы тело и окружающая действительность не были захлестнуты ими, как привести их к осознанию и поставить на службу человечеству, как закрепить их в мире — иными словами, «возвратить», как возвратить их к человеческому состоянию.

Первым признаком разлада в потоке света был эффект «водо­ворота зловещего света», «частиц эфирного светящегося вещества», «ливня» и «брызг водопада». Гопи Кришна интуитивно догадывался, что с ним происходит что-то не то. Подобные эффекты отмечаются в состоянии психологической диссоциации, когда кажется, что со­знание разлетается на множество «я», расщепляется на искры, час­тицы, фрагменты или тучи насекомых. С точки зрения индийцев, все это может быть отнесено к состоянию ума, называемому «вртптпа» («вращательное движение»), что и есть «Я», или свет perse, что является не болезнью, а тем состоянием, при котором ум, не-отстраненно наблюдая «эго», все еще страдает от гиперактивности. Автор признается в том, что он ищет, расспрашивает, узнает, чита­ет, пишет письма, беспокоится и т.п. Это интроспективное беспо­койство мы можем толковать как вртта, расщепляющее пережи­вание на частицы.

 К страху перед безумием и расстройством рассудка добавляют­ся еще и другие события, которые на языке психопатологии назы­ваются деперсонализацией, дезориентацией и отчуждением. Пер­выми исчезли чувства принадлежности к собственному телу, к «здесь и сейчас» и привязанности к собственной семье. Эти вторич­ные симптомы наряду с ревущими звуками и визуальными рас­стройствами относятся к симптоматологии разнообразных психиче­ских состояний, которые называются параноидными, шизофрениче­скими и эпилептоидными. Читатель может догадаться, что, обра­тись автор с подобными симптомами в обычную западную клинику, ему бы поставили диагноз, которого он интуитивно боялся. Но был ли этот опыт не психотическим эпизодом с точки зрения психиат­рии?

Этот вопрос приводит нас к самой сердцевине западного подхо­да. Мы не располагаем иными диагностическими категориями для оценки подобных состояний. Чуждые и измененные состояния — область специалиста. К счастью, Гопи Кришна был вооружен иной системой концепций (Кундалини-Йогой), позволившей ему тракто­вать происходящее вне патологического контекста. Идея о возмож­ности пробуждение Кундалини не ограничена Индийским субконти­нентом. Вполне возможно, что определенные переживания, описанные в западных психиатрических протоколах, можно трактовать как начало просветления, а не безумия. (В частности, я думаю, это касается эпилепсии и Достоевского.) И вновь здесь пробным камнем может служить то, как человек справляется с переживанием, как он интегрирует его.

К своей чести, наш автор избегал психиатров и врачей, даже когда испытывал муки ада, сгорая изнутри. Но, опять-таки с точки зрения современной психиатрии, такое поведение типично для че­ловека, находящегося в параноидном состоянии. Как узка граница! Как много зависит от самого человека, переживающего подобное со­стояние, от его способности интегрировать свой опыт! Иногда тера­певтическая психология отводит главную роль терапевтическим за­дачам, в ущерб психологическим. В таких случаях диагноз стано­вится важнее самой личности. Психология должна рассматривать в первую очередь саму личность, ее психику, душу со всеми качест­вами и добродетелями, ее моральные аспекты, каким бы ни был диагноз. Наш автор не желает, чтобы его лечили, так как «исцели­ться» от того, что с ним произошло, означало бы лишиться и того, кем он был, и того, зачем он был. Как пишет А.Бхарати в «Тантри-ческой традиции» (1965 г.): «Если адепт «ведет себя как безумный» в глазах людей, это происходит потому, что последние, лишенные его системы отсчета, не понимают, о чем идет речь». Учителя тантры отрицают возможность сумасшествия на пути к Самадхи и пре­дупреждают адепта: «Не думай, что ум болен — это может быть Самадхи». Вот почему Гопи Кришна, избегая консультации врачей, оставался верен традиции, и это было залогом его психического здо­ровья. Профессиональная консультация, как медицинская, так и ду­ховная (гуру, учителя), предполагает навязывание чужого (более компетентного) мнения и собственную временную беспомощность. В момент обращения за помощью симметрия отношений нарушается: один — профессионал, в более выгодном положении; другой — па­циент, в проигрыше. Здоровье — на одной стороне, болезнь — на другой. В таком состоянии человек слышит в себе коллективный голос, но, не веря ему, отдает себя в самоубийственном порыве в ру­ки профессионалов. Гопи Кришна не стал разбивать единый архе­тип раненного и исцеленного. Он оставался со своей двойственно­стью, веря и сомневаясь, чувствуя в то же время, что обрел и поте­рял себя. Эта двойственность и была гарантией его равновесия. Был бы он более уверен в себе — и он дольше бы находился в плену гал­люцинаций, был бы он менее уверен в себе — и он бы согласился на курс лечения и его сомнения были бы подтверждены диагнозом.

 Затем следует отрывок, который может показаться слишком банальным, чтобы уделять ему внимание. Но я считаю, что он за­служивает комментария. Я имею в виду информацию о том перио­де, когда автор стал прогуливаться. Я знаю из собственной практи­ки, что прогулки — именно тот вид деятельности, к которому обыч­но обращаются люди, находящиеся под сильным психологическим давлением. Это вовсе не обязательно прогулки в идиллических мес­тах — в лесах, в горах, по берегу моря. Это просто прогулки по го­роду ранним утром или поздним вечером. Заключенные прогулива­ются по тюремному двору, животные ходят по клетке, обеспокоен­ные люди меряют шагами пол комнаты. Человек прогуливается. Че­ловек — homo erectus; занимая вертикальное положение, он нахо­дится в своей стихии. Более того, возбуждение ума (его вращатель­ное движение) укладывается в органический ритм ходьбы и этот ритм приобретает символическое значение, когда человек ставит одну ногу впереди другой, левую/правую, левую/правую, в сбалан­сированной гармонии. Таким образом, отчаянное духовное приклю­чение, происходящее внутри, приобретает вид паломничества, пусть и совершаемого в ограниченном пространстве. Вот почему не столько езда (даже верховая езда или езда на велосипеде), сколько ходьба в сновидении считается символом «выздоровления». Непо­средственный контакт человека с землей проявляется в его свободе расхаживать по ней и в постоянном чередовании опоры (левая/пра­вая, левая/правая).

 Не вижу причины, по которой мы не могли бы принять точки зрения автора на эпизод жара. Может ли наша психология дать лучшее объяснение? Это можно сравнить с некоторыми ошибками в алхимии, когда добавлено слишком много серы и материал сгорает, или когда само пламя (внутренний жар или тапас) горит слишком ярко, или, на языке христианского мистицизма, возгорается Адский огонь. В психологической практике подобные эпизоды иногда отно­сят к необъяснимым психоматическим лихорадкам.

Смещение от правосторонней Пингалы к левосторонней Иде Иожно толковать следующим образом: привычное сознание пытает­ся таким способом интегрировать новый опыт. Несмотря на то что старые сосуды разбиты (разум, ориентация, физическая сила, чув­ственные контакты, образ тела), мужская основа сознания сохрани­лась. Привычный канал этих энергий можно назвать Линголой. Просматривается параллель с алхимией, в которой принцип муж­ской воли (сера), должен быть соединен с бессознательным (ртутью) и со своей противоположностью — женским началом (солью). Сам канал воли, контроля, амбиций и структуры энергии должен быть изменен. Новое вино должно быть налито в новую бутылку. Смеще­ние справа налево означает отказ от прежней личности и от всего того, с чем автор отождествлял себя все тридцать пять лет своей жизни. Не удивительно, что все это свалило его с ног, — ведь это было переживание смерти! Здесь левая сторона (Ида), как и в за­падном символизме, является женской. Это сторона сердца, мягко­сти, ее символ — луна. Спасительную, охлаждающую милость Иды мы называем первым упоминанием в этом тексте архетипического эффекта Анимы.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Сейчас я хочу попросить извинения у читателя за отклонение от главной линии своего повествования.

 Я ни в коем случае не желаю испытывать его долготерпение, пере­гружал историю моей жизни излишними подробностями. Но я вы­нужден сделать это, так как в противном случае необычайные пере­мены, происшедшие со мной в сорок шесть лет, не смогут предстать в истинном свете и утратят то огромное научное значение, которое, как я считаю, они имеют. И это я собираюсь доказать с помощью данной работы. Желая сделать возможным проведение научного ис­следования в столь спорной сфере сверхъестественных явлений, я позволил себе включить описания подобных событий моей жизни в эту предварительную работу.

Около двадцати лет я не решался сделать свой опыт предметом всеобщего обозрения, так как, во-первых, я хотел быть абсолютно уверенным в собственном состоянии, а во-вторых, мне претила мысль о том, что на меня обрушится критика друзей и насмешки противников, История, которую я хочу вам рассказать, была столь необычной и изобиловала таким множеством странных эпизодов, что я до сих пор сомневаюсь, сможет ли читатель поверить в ее правдивость, ведь подобное происходит исключительно редко и с незапамятных времен окутано покровами тайны. Думаю, найдется немного людей, готовых безоговорочно поверить в это странное яв­ление, но желание обнародовать давно скрываемую тайну заставля­ет меня писать эти строки. Знаю, что этим я открываю себя для критики со всех сторон, в том числе, с той стороны, которая должна была бы проявить особый интерес к данному предмету. Ученые, с одной стороны, и религиозные деятели, с другой, вместо того чтобы воспользоваться предоставленной им возможностью прийти к еди­ной точке зрения, склонны рассматривать это как посягательство на свои возведенные в абсолют взгляды и принципы, забывая о том, что при столкновении мнений истина становится лишь крепче и до­роже.

 Прекрасно понимая все это, но, следуя настоятельному требова­нию своего ума, я желаю привлечь внимание широкой общественно­сти к проведению организованных исследований всех проявлений сверхсознания. Я решил собрать все происшествия моей жизни, имеющие отношение к данной теме, хорошо знакомой людям, наде­ленным от рождения способностями определенного типа, однако до сих пор не поддававшейся любым попыткам провести исследования. В то же время я пытался привлечь внимание к психическим и фи­зиологическим состояниям, предшествующим проявлению этих не­обычайных способностей, — состояний, разнящихся в деталях, но неизменно сходных по существу. Однако тот факт, что подобные проявления связаны с пробуждением Кундалини, все еще остается для мира книгой за семью печатями. Не считал нескольких деталей, в моем опыте не было ничего необычного. И в будущем это найдет подтверждение в подобных случаях, для которых данная работа должна создать необходимые предпосылки.

 За исключением аномальной физиологической реакции и нео­бычного поведения потоков светоносной энергии в теле, способных повергнуть в неописуемый ужас таких непосвященных и неподго­товленных индивидов, как я, в моих переживаниях не было ничего такого, что могло бы сравниться со странными и совершенно анома­льными явлениями, наблюдаемыми профессиональными медиума­ми. Однако меня заставил сомневаться, прежде чем придать огласке случившееся, уникальный характер явления — ничего подобного не встречалось ни в рассказах медиумов, ни в описаниях переживаний мистиков и святых как Востока, так и Запада. Это явление пред­ставляет собой попытку сформировать особый психофизиологиче­ский механизм при освобождении в человеческом организме неиз­вестной прежде жизненной силы. Благодаря этому человек сможет входить в ранее неведомые ему психические состояния. Именно этот аспект неординарного опыта требует особого внимания со сто­роны людей, интересующихся сверхнормальным и пытающихся найти физиологическую основу сверхорганических и психических явлений.

Не приходится сомневаться, что поиск неведомого был неотъ­емлемой чертой древних цивилизаций. Интерес к духовному миру и сверхъестественным явлениям всегда был силен у людей, желаю­щих развить в себе сверхнормальные способности и заглянуть за покров, скрывающий тайну. Из-за того ли, что время для раскры­тия тайны еще не пришло, из-за того ли, что человеческий ум скло­нен скрывать все то, что имеет прямое отношение к его собственной природе, за пеленой страха, неопределенности и суеверий, откры­тия, сделанные в этой области, оставались секретами, в которые были посвящены лишь немногие. Не вызывает сомнения тот факт, что древним адептам Индии, Китая, Египта культ Кундалини был известен лучше, чем самым выдающимся мыслителям современно­сти. Опираясь на собственный опыт, могу заявить, что феномен све­тящегося, циркулирующего по нервам потока, методы пробуждения силы, особый режим и правила предосторожности, изложенные в древних текстах или вытекающие из церемоний и обрядов, которые проходили посвященные, роль репродуктивных органов — все это известно лишь немногим. Их и не может быть много, учитывая рис­кованный характер эксперимента, роль наследственных факторов и требования к психическим и физическим свойствам.

 Чтобы избежать недоразумений, следует сразу же оговорить, что культ Кундалини был отнюдь не единственным путем, которым древние следовали в мир сверхъестественного. Параллельно суще­ствовали иные системы, верования и школы, имеющие отношение к миру духа. Как это случается и в наши дни, последователи разных сект и течений пытались унизить друг друга, критикуя методы сво­их противников и превознося собственные. Состояние непрерывной войны не могло не сказаться губительно на системе, относящейся к Кундалини. Впоследствии она была оттеснена на задворки, чему не приходится особенно удивляться, учитывая суровый физический ре-Жим, предписываемый ею, риск, которому подвергались ее последо­ватели, а главное, редкость ее успешного завершения. Необходимо также отметить, что расцвет великих мировых религий, уходящих корнями в землю, подготовленную и удобренную доисторическими культами, сыграл немалую роль в том, что столь высокочтимая сис­тема психической и физической дисциплины постижения трансцен­дентального, как Кундалини, была почти полностью забыта. Однако она продолжает существовать в Индии. Даже лишенная своей пер­воначальной значимости и былого влияния, система Кундалини продолжает возбуждать интерес среди искателей Незримого.

Бесспорно, все религии, верования и секты (включал кровавые культы дикарей и обряды самоистязания, встречающиеся и в наши дни) обязаны своим существованием единому побуждению, глубоко коренящемуся в самой природе человека, ищущему разнообразных (как здоровых, так и нездоровых) путей самопроявления и непре­рывно сопровождающему человека от его первобытного состояния до настоящего времени. Желание разгадать тайну бытия, стремле­ние к сверхчувственным переживаниям и установлению контакта с потаенными силами, выражающееся в умах многих людей как не­укротимая сила, являются не чем иным, как проявлением не поня­того до конца мощного импульса, который, поднимаясь из глубин нашего существа, становится иногда различимым в самом юном воз­расте.

 Все религиозные обряды и церемонии, все методы духовного развития и эзотерические системы, нацеленные на создание канала общения со сверхчувственным, божественным и оккультным, или на прокладывание пути к тайне бытия, есть не что иное, как средст­ва удовлетворения этого универсального побуждения. Они могут принять форму отвратительного кровавого жертвоприношения, зияющей раны, нанесенной себе самоистязателем, добровольной слепоты солнцепоклонника, постоянной муки на ложе, утыканном гвоздями, молений, благоговейного поклонения или практики Йоги и других духовных дисциплин, неизменная цель которых — постиже­ние оккультного, таинственного или сверхъестественного в божест­венной, демонической, духовной или иной форме.

С самого начала это побуждение выражалось в бесконечном разнообразии религиозных верований и воззрений, предрассудков и табу. Типичное для первобытного ума стремление наделить силы природы разумом, а духи мертвых бессмертным существованием, как и попытка цивилизованного человека верить в Создателя и по­клоняться Ему, имеют одну природу и обязаны своим существова­нием присутствию в человеческом организме исключительно слож­ного и трудного для обнаружения механизма, который саванты Древней Индии называли Кундалини.

Является ли целью человека религиозный опыт, общение с бес­плотными духами, предвидение реальности, освобождение души, дар ясновидения или предсказания, способность влиять на людей или стремление достичь успеха в мирских начинаниях с помощью сверхъестественных средств, его желание всегда проистекает из одного психосоматического источника. Кундалини — столь же есте­ственное и эффективное средство для достижения высших состоя­ний сознания и трансцендентального опыта, как репродуктивная система — для продолжения рода. Их близость не случайна, так же как и эволюционная тенденция высших организмов совершенство­ваться, продолжая свой род посредством семени.

Люди никогда не могли постичь той кажущейся легкости, с ко­торой гений создает свои произведения, тем более они не способны понять психическое состояние человека, находящегося в экстазе. Если первый полностью погружается в проблему, которую должен решить или в свою работу, то последний забывается, созерцая кра­соту внутренних видений или предмета поклонения. Он являет со­бой загадку, для решения которой необходимо тщательно изучить конституцию человека, чтобы обнаружить скрытый источник, из которого мозг получает питание, находясь в состоянии крайней по­глощенности. Изолированная природа человеческого сознания, обу­словленная сегрегирующим воздействием «эго», сделала невозмож­ным для любого человека заглянуть в закрытое отделение чужого мозга, даже мозга самых родных и близких людей. Эта неспособ­ность понять, что творится в чужом мозгу, и стала причиной неко­торых общепринятых заблуждений, для устранения которых по­требуется немало времени.

 Обычный человек, изучая гения, мистика или медиума, будучи неспособным читать в умах других, склонен полагать, что они — со­знательные сущности, подобные ему самому, отличающиеся лишь большим умом или способностью владеть кистью или резцом и со­средоточивать внимание на интересующем объекте. Такой человек считает, что гений обладает большей любовью к божеству, более строгим контролем над собственными страстями и способностью к самопожертвованию; либо верит, что незримая связь с умами дру­гих или скрытая игра сил природы создали условия для гениально­го мозга, позволяющего бесплотному разуму иногда проявлять себя Через него. Не вдаваясь в детали различных гипотез, хочу сказать, что какое бы объяснение не давалось, оно неизменно основано на предположении, что природа сознания индивидов, обладающих эк­страординарными талантами, несмотря на огромную разницу в ин­теллекте или в иных редких способностях по сравнению с обычным умом, ничем не отличается от таковой среднего человека. Это — основная ошибка, которая всегда мешала верному пониманию и полноценному исследованию данного феномена.

 С другой стороны, человек, одаренный от рождения, не может заглянуть в умы других людей и, пребывая в неведенье относитель­но природы собственной неординарности, склонен разделять мнение других и приписывать проявление своих талантов тем же причи­нам, которые видят в этом остальные, отказываясь замечать тот факт, что существует коренная разница в природе самого сознания и в природе той субстанции, которая отвечает за жизнедеятель­ность его организма и организма обычных людей. В наше время бы­тует распространенное заблуждение, согласно которому эволюци­онное развитие физической конституции человека, сопровождаясь усовершенствованием мозга и нервной системы, должно вести к развитию личности, наделенной чертами, присущими гению и про­рицателю; подобно тому, как лампа с усовершенствованной нитью накала излучает более яркий свет, чем простая.

Я решил лишь слегка затронуть здесь эту тему, чтобы облег­чить понимание того, о чем пойдет речь в следующих главах. Я со­бираюсь обсудить этот предмет более детально в другой своей рабо­те. Стремление познать непознанное, обрести сверхчувственные знания и религиозный опыт, кроющееся в глубине человеческого разума, — это попытка воплощенного человеческого сознания проя­виться во всем своем изначальном великолепии, освобожденном от ограничений плоти. Эволюция человека в первую очередь предпо­лагает эволюцию его сознания, того обитающего в его теле жизнен­ного начала, благодаря которому воплощенное я способно познать свое истинное бессмертие. Это означает не одностороннее развитие рассудка и интеллекта — инструментов воплощенного духа, — а развитие самой личности как сознательной, так и бессознательной ее части, что влечет за собой перестройку всего органического ме­ханизма, его приспособление к служению высшему разуму, в корне отличающемуся от того, который обитает в теле обычного современ­ного человека. Вот почему поведение и интеллектуальная деятель­ность пророка кажется непостижимой для обычного человека, чей ум, находясь в плену страстей и привязанностей, не в состоянии придерживаться норм высокой морали пророка.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Если бы даже самый правдивый человек в мире опи­сал подобный эпизод и я бы прочел о нем до того рокового декабрьского утра, когда мне удалось впервые заглянуть в сверхсознание и увидеть легендарную Кундалини в действии, я бы тут же отнес его к разряду тех умных, но доверчивых людей, кото­рые, будучи щепетильными во всех остальных вопросах, сохранили детскую наивность в отношении сверхъестественного. Как вы вско­ре сами убедитесь, я долгое время пребывал в недоумении относи­тельно своего состояния и был не способен осмыслить все, что со мной произошло. Лишь по прошествии нескольких лет, происшест­вие вырисовалось во всех деталях, многие из которых я не замечал раньше, и потому я решился изложить все на бумаге. Решение это в дальнейшем было подкреплено тем соображением, что Кундалини активна (правда, в меньшей степени) у миллионов разумных людей всех цивилизованных наций, при этом ее активность зачастую при­водит к физическим и психическим расстройствам, не поддающим­ся современным средствам терапии, поскольку последняя не имеет ни малейшего представления о природе этих расстройств.

Учитывая всю значимость природы физических и психических метаморфоз, необходимых для духовного раскрытия, я нисколько не удивляюсь тому, что пришлось мне испытать. Ведь мистическое состояние представляет собой последний и самый отважный шаг в том путешествии, которое начал человек, поднявшись с четверенек на ноги. Оно завершится после испытаний и страданий, после пере­живания блаженства развоплощенного бытия; оно завершится, но не со смертью, а с окончанием срока, отпущенного всему человече­ству. Путь, лежащий перед ним, столь труден и запутан, что потре­буется вся его сила воли, все его интеллектуальные способности, чтобы пройти по нему шаг за шагом, пока впереди не обозначится цель.

Когда я проснулся на следующее утро, оказалось, что я слиш­ком слаб и не могу сразу же подняться с кровати. Потому я оставал­ся лежать, прокручивая в уме страшные события ночи, и слезы благодарности катились по моим щекам, когда я думал о божествен­ном вмешательстве, спасшем меня в самый критический момент моей жизни. Чем больше я думал об этом, тем больше склонялся к мысли, что сверхчеловеческая сила, действующая через мой мозг, дала мне знать, как следует действовать, чтобы спастись в той от­чаянной ситуации, когда я не мог рассчитывать на помощь со сторо­ны. Никакая сила на земле не могла бы спасти меня от смерти или безумия, никакое лекарство не могло бы облегчить моих страданий. Казалось, что это знание было изначально вложено в мой мозг, что­бы спасти мое тело от экспериментов целителей, ровным счетом ни­чего не знающих о причине моей болезни, и избавить мою нервную систему, находящуюся в столь плачевном состоянии, от разрушите­льного действия лекарств, которые могли сыграть роль ядов. Неда­ром с первых же дней своей болезни я не желал обращаться к ме­дикам. И дело не в том, что я не испытываю уважения к людям этой профессии, а в том внутреннем знании, что причина моей болезни лежит вне компетенции современной медицины.

С чувством облегчения я, наконец поднялся с постели, как чело­век, которого долгие часы сжигал жестокий внутренний огонь, и вдруг каким-то чудесным образом, не только огонь оказался зага­шен, но и боль от ожогов полностью прошла. Я стал изучать свое от­ражение в зеркале — лицо было все еще бледным и истощенным, но безумное выражение практически исчезло, и глаза утратили маниа­кальный блеск. На меня смотрело лицо ослабевшего после продол­жительных страданий, но совершенно нормального человека. Язык все еще сохранял следы белого налета, пульс был слабым и неров­ным, но все остальные симптомы, свидетельствующие о состоянии моих органов, пришли в норму, и мое сердце от радости подскочило в груди. Живое излучение, исходящее из места расположения Кундалини, распространяющееся по всем нервам и наполняющее мои уши странными звуками, а мозг огнями, не уменьшилось, однако сейчас поток казался теплым и приятным — он чудесным образом успокаивал и исцелял измученные ткани и клетки.

В последующие дни я уделял режиму питания самое присталь­ное внимание — съедал несколько ломтиков хлеба или немного вареного риса с молоком каждые три часа. Количество пищи, прини­маемой в один прием, было очень невелико — несколько маленьких кусочков или глотков. Когда после последнего приема пищи я лег в постель, то к огромному облегчению почувствовал легкую сонли­вость и, несмотря на то что мою голову окружал светящийся ореол, тут же забылся сном, окутанный умиротворяющим лучистым по­кровом ночи. На следующее утро я проснулся с отдохнувшим умом, но все еще ослабленным телом. У меня не было сил ходить, и когда я поднялся на ноги, все перед глазами пошло кругом. Но голова бы­ла ясная, и преследовавший меня страх почти полностью исчез. Впервые после многих недель непрекращающихся страданий я об­рел способность ясно мыслить. Чтобы набраться сил свободно хо­дить по дому и стоять на одном месте достаточно долго, мне понадо­билась неделя. Не представляю, какой потаенный резерв энергии в моем организме поддерживал мое существование до последнего времени, ведь я более двух месяцев не принимал почти никакой пи­щи. Тогда я не испытывал такой слабости, как сейчас — очевидно, отравленные нервы не могли правильно оценить состояние моего организма.

Время шло, и во мне крепла уверенность в том, что непосредст­венная угроза моему здоровью миновала. Но мое состояние было со­вершенно необычным, и чем больше я думал об этом, тем больше сомневался в исходе. Это было очень странное состояние: прозрачная среда, невероятно живая и остро чувствующая, светилась и днем, и ночью, пропитывая все мое существо, протекала через каж­дую часть организма, прекрасно ориентируясь в нем и зная все пу­ти. Я часто с неописуемым удивлением наблюдал за замечательной игрой этой лучистой силы. Я не сомневался, что Кундалини была полностью разбужена во мне, но при этом не было заметно чудес­ных проявлений каких-либо физических и психических способно­стей, которые древние связывали с ее пробуждением. Напротив, мое физическое состояние оставляло желать лучшего, а сознание было еще неустойчивым. Я не мог сосредоточиться на чтении или безраздельно уделить внимание какому-нибудь иному заданию. Любая продолжительная попытка сконцентрироваться неизменно приводила к нарастанию симптомов. После фиксации внимания на любом предмете свечение в моей голове увеличивалось до невероятных размеров, что приводило к возвышению сознания и влекло за собой испуг, правда, уже в значительно более мягкой форме.

Не замечая никаких признаков духовного озарения, озабочен­ный странным поведением своего измененного ума, я через несколь­ко недель наблюдений уже с трудом справлялся с мрачными пред­чувствиями. Неужели это все, чего может достичь человек после пробуждения змеиного огня? Вновь и вновь задавал я себе этот во­прос. Неужели лишь ради этого бесчисленное множество людей ри­сковали жизнью, бросали свои дома и семьи, преодолевали страх перед незримыми силами, сносили голод и лишения и годами проси­живали у ног учителей? Неужели йоги, святые и мистики входили в экстатические трансы лишь для того, чтобы испытать это расшире­ние сознания, сопровождаемое неземным свечением и звуками, спо­собное мгновенно перенести человека в необычное психическое со­стояние, чтобы вновь швырнуть на землю, не награждая его ника­ким особым талантом или достоинством, способным выделить из ря­дов прочих смертных? Были ли наблюдаемые мной день и ночь по­токи лучистой субстанции, от чего мое сознание то расширялось, то сужалось, той целью, на которую указывали все тайные доктрины мира? Если этим исчерпывались возможные достижения, мне луч­ше было не углубляться в мир сверхъестественного, а удовлетвори­ться преследованием мирских целей и наслаждаться простым чело­веческим существованием, не знающим страха и неопределенности, ставших моими постоянными спутниками.

Я продолжал уделять большое внимание режиму питания, так как опыт показал, что мой рассудок и сама жизнь зависят от нее. Я ел ровно столько, сколько считал необходимым, не соблазняясь ни­какими деликатесами, если считал, что это может нарушить мой рацион. У меня было достаточно причин соблюдать столь строгую диету, так как любое отклонение от нее (как в количестве и качест­ве пищи, так и в несоблюдении времени ее приема) вызывало столь острую реакцию, что мне приходилось сурово бранить себя за ха­латность. Такое случалось со мной время от времени, словно мысль о том, что отныне мне предстоит есть не ради удовольствия и не ра­ди утоления голода, а для того, чтобы избавить свою перевозбуж­денную и сверхчувствительную нервную систему от лишнего на­пряжения, желала навечно запечатлеться в моем мозгу. Не было никакого спасения от этого вынужденного режима, и в течение первых недель даже малейшая ошибка влекла за собой наказание в ви­де приступов страха и сбоев работы сердца и пищеварительной сис­темы. Обычно в таких случаях мой ум терял гибкость и меня одоле­вала тоска, от которой никак не мог избавиться. Я всеми силами пы­тался избегать ошибок, но при всем моем старании полностью от них застраховаться было невозможно.

Чтобы читатель лучше представлял себе мое новое состояние, необходимо сказать несколько слов о моем психическом статусе, равно как и о потоке лучистой энергии, постоянно перемещающем­ся вдоль позвоночника, который стал частью моего существования. Ум мой функционировал не так, как прежде. С ним произошли яв­ные перемены. Прежде умозрительные образы возникали на ней­тральном фоне и состояли из комбинации света, тени и цвета, при­сущих тем оригинальным объектам, которые они отображали; сей­час же образы стали рельефными и яркими, словно были вырезаны из живого пламени, и возникали они на фоке свечения, будто сам мыслительный процесс состоял из другого светящегося материала, способного не только сиять, но и осознавать свой блеск. Если же я обращал свой мысленный взор вовнутрь, то неизменно видел вибри­рующее свечение как внутри, так и снаружи своей головы — каза­лось, что струя сверкающего вещества, взметнувшись вверх по по­звоночнику, вливалась в мой череп, наполняя все вокруг неописуе­мым светом. Размеры и интенсивность свечения этого лучистого ореола беспрерывно изменялись. Оно то увеличивалось, то умень­шалось, становясь то ярче, то тусклее. Иногда оно меняло цвет — серебряный на золотой, и наоборот. Когда свечение увеличивалось в размерах и интенсивности, странный звук, который я теперь слы­шал постоянно, тоже возрастал, словно желая привлечь мое внима­ние к чему-то, чего я не мог понять. Ореол пребывал в постоянном движении — плясал и подскакивал, клубился и вращался. Каза­лось, он состоит из бесчисленных мельчайших светящихся частиц какой-то нематериальной субстанции, образующих в своем беспре­рывном танце мерцающее озеро света.

Постоянное присутствие прозрачного свечения в моей голове и его тесная связь с мыслительным процессом смущало меня в мень­шей степени, чем его влияние на работу жизненно важных органов. Я мог отчетливо ощущать, как, проходя вдоль позвоночника и по основным нервам, это свечение вливалось в сердце, печень, желудок и другие органы, чью деятельность оно каким-то загадочным образом регулировало. Когда оно проникало в сердце, пульс стано­вился более сильным и наполненным, безошибочно указывая, что какая-то порция тонизирующего излучения влилась в соответству­ющие нервы. Из этого я заключил, что его проникновение в другие органы оказывает столь же живительный эффект и что его целью является, пробившись сквозь нервы, влить в ткани и клетки свою стимулирующую эссенцию, корректируя тем самым их функцию. Такое проникновение иногда сопровождалось болью, ощущаемой либо в самом органе, либо в месте вхождения нерва, либо в месте ответвления последнего от спинного мозга, а иногда и в том, и в дру­гом месте. Часто это сопровождалось чувством страха. В таких слу­чаях казалось, что поднимающиеся к мозгу потоки лучистой энер­гии посылали свои ответвления к другим жизненно важным орга­нам, чтобы регулировать и улучшать их функцию, приводя ее в гармонию с новым состоянием. Я пытался найти в своем мозгу объ­яснение этим необыкновенным переменам, этому движению разум­ного излучения, за которым я внимательно следил. Иногда меня приводила в изумление та удивительная осведомленность, с кото­рой эта энергия ориентировалась в хитросплетениях моей нервной системы, и мастерство, с которым она находила пути в моем теле. Очевидно, именно за безраздельное владычество над всем жизнен­ным механизмом древние авторы называли Кундалини «царицей» нервной системы, контролирующей тысячи нади, или нервов, чело­веческого организма. По той же причине они назвали ее «Адхар Шакти» (основная Шакти}, от которой зависит само существование тела и вселенной — микрокосма и макрокосма.

Я не мог обнаружить никаких перемен со стороны своих умст­венных возможностей: у меня были те же мысли, что и прежде, и как снаружи, так и внутри я оставался все таким же обыкновенным человеком, как миллионы других, рождающихся и умирающих каждый год, неспособных произвести ни малейшее завихрение в по­токе, который называется «человечество». Но странные изменения в моей нервной системе, безусловно, произошли. Сила нового типа, пронизывающая весь организм, установила связь с моим половым аппаратом, который приобрел новые, прежде не известные мне функции. Нервные сплетения этой области пребывали в постоянном возбуждении, заставляя какой-то невидимый механизм продуцировать семя в чрезмерном количестве. Это семя в дальнейшем всасы­валось нервными сплетениями основания позвоночника и переправ­лялось в головной мозг через спинной мозг, Сублимированное семя становилось интегральной частью той лучистой энергии, которая вызывала замешательство в моем уме и о которой я до сих пор не мог судить хоть с какой-либо долей уверенности. Я отчетливо ощу­щал преобразование семени а излучение и необычную деятельность репродуктивных органов, снабжающих сырым материалом таинст­венную лабораторию самого нижнего нервного сплетения, или муладхара чакры, как называют его йоги. В результате возникала исключительно тонкая и обычно неощутимая материя, которую мы называем нервной энергией и от которой зависит деятельность все­го механизма нашего тела. Разница заключалась лишь в том, что эта вновь выработанная энергия обладала свечением, и я мог ощу­щать ее стремительное прохождение через нервы и ткани не только благодаря ее лучистости, но и из-за ощущений, которые вызывало ее движение.

Долгое время я не мог понять, какой скрытой цели служил это непрерывный поток вновь рожденного нервного излучения и какие изменения происходили в органах, нервах и самой структуре мозга в результате нескончаемого ливня могучей жизненной эссенции, из­влеченной из самого ценного и самого сильного продукта секреции организма. Сразу же после кризиса я обнаружил изменения пище­варительной и выделительной функций, изменения столь значите­льные, что я не мог приписать их случайности или каким-то иным факторам, за исключением змеиного огня. Казалось, что во мне на­чался процесс очищения — внутренней очистки органов и нервов, и что мой пищеварительный аппарат настроился на более высокую ступень деятельности, обеспечивая тем самым большую степень очистки нервов и тканей. Я не страдал ни от запоров, ни от поносов, продолжая придерживаться вынужденной диеты и избегая пере­едания. Отныне моей главной обязанностью стало обеспечивать свя­щенный огонь здоровой пищей, принимаемой с определенным ин­тервалом. При этом я не забывал, чтобы в мой рацион входили пи­тательные вещества, витамины и прочие ингредиенты, необходи­мые для поддержания телесных сил и здоровья.

Я оказался зрителем странного спектакля, разыгрывающегося в моем собственном теле, где невероятно активная и мощная жизненная сила, внезапно освобожденная благодаря медитации, пребывала в постоянном движении и, захватив контроль над всеми органами и мозгом, перековывала их по определенному образцу. Мне остава­лось лишь наблюдать за этим представлением: молниеносные дви­жения светящейся разумной силы, царящей в моем организме и знающей о нем все. Тогда я еще не имел понятия, что стал свидете­лем деятельности в моем теле невероятно активизированной энер­гии, доселе не известной науке, — той эволюционной силы, которая отвечает за беспрерывную трансформацию и ведет все человечест­во к высотам сверхсознания. Тогда я еще не догадывался, что чис­тый жертвенный огонь, с такой почтительностью описанный в древ­неиндийских текстах, огонь, который поддерживали с помощью очищенного масла, отборных сушеных фруктов, злаков и сластей, символизировал Кундалини, требующую от человека после своего пробуждения легкоусвояемого и калорийного питания, чистоты по­мыслов и поступков.

Через несколько дней я обнаружил, что светящийся поток дей­ствовал с полным осознанием своей задачи в полной гармонии со всеми органами, зная их сильные и слабые стороны, подчиняясь лишь собственным законам и непостижимому мне высшему разуму. Невидимый никому живой огонь проносился то там, то здесь, словно им управлял высший разум, знающий расположение каждой арте­рии и вены, каждого нервного волокна, разум, принимающий мгно­венные решения при возникновении самых первых признаков нару­шения функции того или иного органа. С невообразимой ловкостью, перебираясь из одного места в другое, живой огонь стимулировал одни органы и тормозил другие, управлял секрецией, активизиро­вал работу сердца и печени, чем вызывал разнообразные органиче­ские и функциональные изменения в бесчисленных клетках, тка­нях, кровеносных сосудах, нервных волокнах и тканях. С изумлени­ем наблюдал я за этим явлением. С помощью светящейся материи, заполнившей мои нервы, я мог направлять внимание внутрь тела и различать очертания внутренних органов и нервных сплетений, раскинувших сеть волокон по всему телу. Казалось, что центр со­знания, расположенный в мозгу, отныне был озарен светом и обрел способность проникать мысленным взором вовнутрь, где смутно различал внутренности, как глаза различают очертания предметов, озаренных тусклым, неверным светом. Иногда я отчетливо воспринимал свое тело (от макушки до пальцев ног), как столб живого ог­ня, в котором вращались и клубились бесчисленные потоки, обра­зуя в определенных местах водовороты и воронки; и все это вместе было частью огромного живого вечно движущегося моря света. Это не было галлюцинацией, так как переживание неоднократно повто­рялось. Единственным объяснением всему этому могло служить то, что мое ныне расширившееся сознание пребывало в постоянном контакте с миром праны, или космической жизненной энергии, обычно недоступной для восприятия человека, но являющейся пер­вой нематериальной субстанцией, попадающей в поле зрения сверхсознания.

Подобно человеку, которого внезапно перенесли на далекую планету, где он приходит в полное замешательство при столкнове­нии с совершенно фантастическим окружением, которое он даже вообразить не мог, живя на Земле, я был ошеломлен при неожидан­ном погружении в скрытый мир. С первого же дня я почувствовал, что территория, на которую я ступил не просто совершенно незна­комая, но и настолько странно устроенная, что мне потребовался весь самоконтроль и сила воли, чтобы осторожно продвигаться по ней, следя за каждым своим шагом. В отчаянье я оглядывался по сторонам, но везде встречал лишь недоумение.

Не упоминая о своем состоянии, я говорил с несколькими уче­ными и садху, осведомленными в законах тантры, пытаясь почерп­нуть из их рассказов полезные сведения, но не считая нескольких заученных фраз, они не могли дать мне никакой информации, осно­ванной на собственном опыте. Многие откровенно признавались, что испытывали трудности, разбирая тексты по Кундалини-Йоге, и не смогли уловить их смысл. Мне ничего не оставалось делать, как, оставив на время сомнения, заняться поиском объяснений своего необычного состояния.

Я перебрал в голове все известные мне источники в Индии, ре­шая, к кому обратиться. Среди них были главы орденов, насчитыва­ющие сотни преданных последователей; княжеские диваны, члена­ми которых были титулованные вельможи, раджи и магнаты; мол­чаливые аскеты, уединившиеся в отдаленных уголках, чья слава привлекала к ним многочисленные толпы паломников. Были также и обычные садху, живущие колониями или поодиночке, кочующие с места на место, всегда небрежно одетые или почти голые, таскающие за собой какой-то странный багаж, принадлежащие к различ­ным сектам, но неизменно приносящие с собой атмосферу тайны и загадочности, где бы они не появлялись. Я с детства общался со многими из них, как с самыми продвинутыми, так и с самыми про­стыми, и впечатление, которое складывалось после этого общения, не оставляло места для надежды, что они хоть в чем-то смогут мне помочь. Не на ком было остановить выбор, и единственное, что мне оставалось, — это провести самостоятельный широкомасштабный поиск. Но у меня не было ни средств, ни физической возможности путешествовать, разыскивая йогов по всему Индийскому субконти­ненту с его огромным количеством монастырских орденов, духов­ных культов, нищенствующих монахов и святых, надеясь, что кто-то сможет дать верную оценку моему состоянию и исцелить ме­ня с помощью своих духовных сил.

Наконец я, набравшись храбрости, написал письмо одному из самых известных святых Индии, автору многочисленных популяр­ных книг по Йоге и, детально описав свое состояние, попросил его совета. С большим нетерпением и волнением я ждал ответа и, не до­ждавшись, послал ему телеграмму. Я пребывал в постоянном на­пряжении, пока не пришел ответ. В письме говорилось, что я, без сомнения, пробудил Кундалини тантрическим способом и что един­ственный путь получить помощь, — это найти йогина, который сам успешно провел Шакти к Седьмому Центру. Я был благодарен за это письмо, подтвердившее мою точку зрения, поддержавшее меня в моих надеждах и укрепившее уверенность в себе. Было ясно, что описанные мной симптомы были восприняты как характерные при­знаки пробуждения, что придавало моему странному опыту черты нормы. Если я и переживал аномальное состояние, это не был еди­ничный случай или нечто, известное мне одному, а являлось необ­ходимым условием пробуждения Кундалини. С определенными ого­ворками это состояние должно быть известно каждому, кто пере­жил подобное пробуждение. Но где мне было искать йогина, подняв­шего Шакти к Седьмому Центру?

Через некоторое время я повстречал в Джамму садху, урож­денного бенгальца, и описал ему свое состояние. Изучив мои симп­томы, он дал мне адрес Ашрама в Восточной Бенгалии, глава кото­рого был известен как выдающийся йогин, практикующий Кундали-ни-Йогу. Я послал письмо по этому адресу и вскоре получил ответ, который гласил, что я, безусловно, пробудил Шакти, но что человек, могущий помочь мне, отправился в паломничество. Я обращался за консультацией к прочим святым людям и искал совета везде, где возможно, но ни разу мне не встретился человек, знающий из соб­ственного опыта, что это за состояние. Люди, держащиеся с боль­шим достоинством и выглядящие очень мудрыми и всезнающими, как и те более простые натуры, признающиеся в своем невежестве при первой же встрече, на поверку оказывались всего лишь искате­лями точной информации о таинственной силе, пробудившейся во мне. Итак, в этой великой стране, породившей науку о Кундалини много столетий назад, чья земля наполнена ее ароматом, чьи рели­гиозные доктрины полны ссылок на нее, я не нашел ни одного чело­века, способного помочь мне. Единственное, в чем я был твердо убежден, так это то, что в моей нервной системе развился новый тип деятельности, но я не мог определить, какие именно нервы или нервные сплетения были задействованы. Однако я отчетливо чувст­вовал место расположения Кундалини: возле окончания спинного мозга и вокруг анального отверстия. Безусловно, согласно описани­ям йогинов, это была ее обитель, — место, где она спит в обычном человеке, свернутая в три с половиной оборота вокруг треугольного основания позвоночника и пробуждающаяся благодаря определен­ным упражнениям, в которых основным условием является концен­трация.

Если бы я практиковал под руководством учителя, мои сомне­ния были бы рассеяны в первый же день или, по крайней мере, на следующий же день после того, как кризис миновал. Но не имея ни практических знаний, ни учителя, способного снабдить меня необ­ходимыми для формирования собственного мнения теоретическими сведениями, я вынужден был теряться в догадках. Это неопреде­ленное состояние усугублялось неустойчивым состоянием сознания, которое то расширялось, то сужалось. Но, очевидно, так было пре­допределено судьбой, что мои страдания, причиненные многолет­ним невежеством, должны были облегчить путь всем тем, в ком бу­дет пробуждено священное пламя.

Комментарии к пятой и шестой главам

В пятой главе мы встречаемся с идеаторным контекстом пе­реживаний автора. Трудно переоценить роль этого отрывка. Автор совершенно прав — ведь это рамки, благодаря которым пережива­ния воспринимаются верно. В первой половине жизни он создал для себя субъективный якорь. Он практиковал Йогу, но одной лишь практики было недостаточно. Для западного человека даже большей практики Йоги было бы не достаточно. Йога основана на системе философских идей, на weltanschauung, способе видения себя и ми­ра, и она должна сыграть роль того контекста значений, к которому прибегает человек в критический период жизни. Этот контекст зна­чений помог Гопи Кришне осознать и таким образом полнее интег­рировать все то, что с ним произошло. Мы же на Западе, лишенные адекватного контекста, разрываемся на части при прорыве бессоз­нательного, подтверждая тем самым справедливость точки зрения психиатров. К счастью, аналитическая психология Юнга, приняв во внимание процесс индивидуации, предоставляет нам контекст, в ко­тором данные события могут быть осознаны. К тому же Юнг как психолог изучал это ответвление Йоги. Он называл Кундалини при­мером инстинкта индивидуации. Поэтому сравнение ее проявлений с другими примерами процесса индивидуации (с алхимией) дает нам психологически объективное знание, без которого мы не могли бы понять (begreifen), что в действительности происходит. Вот поче­му в период критического психологического давления, когда подсоз­нание бурлит, важно обеспечить пациента соответствующим психо­логическим знанием. Его переживания должны быть подтверждены объективным материалом, который может дать Йога, благодаря ему он увидит, что все это — органическая часть процесса. Задача ана­литического психолога — подтвердить чужие переживания как сво­им собственным опытом, так и тем, который он приобрел, работая с другими людьми. К тому же он располагает знанием процесса, ото­браженного в мистицизме, ритуалах примитивных народов, мифо­логии, духовных дисциплинах и трудах Гопи Кришны.

Наш автор подчеркивает эволюционную значимость событий, назвав свою книгу «Эволюционной энергией в человеке». Я ни в ко­ем случае не хочу оспаривать эту точку зрения. Ее разделяют многие, а том числе Тейар де Шарден. Однако здесь есть о чем погово­рить: очевидно, существует архетипическая связь между глубоки­ми мистическими переживаниями подобного рода, при которых со­знание одного человека претерпело эволюцию и его личность разви­лась, и идеей, согласно которой подобные переживания доступны каждому и потому предназначены для всех людей.

Религиозный опыт подобного рода несет в себе дар или пред­назначение пророка и миссионера. Ощущение того, что все им пере­житое имеет не только личное, но и универсальное значение, имело большую психологическую ценность для нашего автора. Пережива­ние «Я» — универсально. Мы часто говорим об инфляции, когда «эго» не интегрирует космическую идею, а абсолютизирует ее. Воз­можно, она и должна быть абсолютизирована. Откуда нам знать? Нам достаточно увидеть трансцендентальную целесообразность разворачивающихся событий, а также то, что эта трансценденталь­ная целесообразность была традиционно истолкована автором как зов.

В тексте много упоминаний о диете. Безусловно, можно ска­зать, что они символизируют навязчивый интерес высокоинтуитив­ного человека к чувственным деталям жизни — особенно к жизни телесной. Я помню одного страдающего паранойей человека (я об­щался с ним в больнице), разговоры с которым сводились, с одной стороны, к обсуждению абстрактных математических теорий и фантастической поэзии, а с другой — к вопросу о том, сколько лом­тиков хлеба он должен съедать во время обеда и выяснению пита­тельной ценности помидоров. Но культ диеты нельзя свести лишь к компенсации. В популярной прессе встречаются подробные описания того, что ест тот или иной великий человек. Великие часто про­являют повышенный интерес к диете. Пища, в конце концов, символизирует мир, и гастрономические привычки человека характери­зуют его мировосприятие. Гопи Кришна вынужден перестать пита­ться, как прежде. Этот сдвиг в отношении к пище отражает его сдвиг «жизни-в-мире» с наружного аспекта к внутреннему. В инду­изме это называется сдвиг от стхула (плотного) аспекта к сукшма (тонкому) аспекту.

Вот как он это описывает: «Такое случалось со мной время от времени, словно мысль о том, что отныне мне предстоит есть не ра­ди удовольствия и не ради утоления голода, а для того, чтобы изба вить свою перевозбужденную и сверхчувствительную нервную сис­тему от лишнего напряжения, желала навечно запечатлеться в мо­ем мозгу». Иными словами, самый основной, генетически заложен­ный инстинкт начального уровня психологической жизни (оральная стадия) также включился в развивающийся процесс.

Он относится к своей диете с большой «строгостью». Я считаю, что упоминание в данном контексте этого слова указывает на раз­ницу между «правильной» и «неправильной» навязчивостью. Стро­гое отношение к деталям психической жизни (проявляется ли оно в диете и физических упражнениях или в сновидениях и фантазиях и в их выражении художественными средствами) указывает на спо­соб преодоления навязчивого влечения — изнутри, с помощью соб­ственного же принципа. Подобное лечит подобное. Психике родст­венна строгая точность — вспомните о деталях детских рассказов, примитивных ритуалов и примитивных языков и ту детальность, с которой мы выражаем все, что считаем важным. Строгая точность не есть прерогатива естественных наук и не метод, отождествляе­мый лишь с измерениями. Наш автор понимает, что, меняя свой жизненный стиль, он должен относиться со строгостью ко всем де­талям. И он начинает подходить к своей диете с той строгостью, с которой скрипач относится к упражнениям для разработки паль­цев, а боксер, желающий увеличить скорость контрудара, — к тре­нировкам. Он демонстрирует нам иной способ преодолеть навязчи­вость — не отмахиваясь от нее, но посредством тех достоинств, ко­торыми обладает сама навязчивость. Навязчивость можно рассмат­ривать как извращенную точность, принявшее неверное направле­ние ритуалистическое поведение, которое требует поправки.

Изменения, происходящие в начале выздоровления, в первую очередь относятся к телу. Анализируя это состояние, мы обнару­жим разнообразные симптомы, иногда очень специфичные, синхро­нные с динамическими изменениями аналитического процесса. Из­менения в сознании не обходят стороной и тело. Насколько было бы полезнее для нас понимать эти изменения в теле так, как их пони­мал Гопи Кришна, видя в них подготовку к расширению сознания. Если тело является носителем сознания, в нем также должны прои­зойти перемены. Хотя Гопи Кришна понимал это, всякая перемена, которую он ощущал, вызывала в нем страх. Казалось, это говорит глубокий животный страх, своего рода биологическая реакция на перемены, словно тело не желает сойти с проложенного предками пути. Животное, живущее в нас, боится и паникует.

Возможно, это может рассказать нам кое-что о симптомах, свя­занных со страхом перемен и символизирующих собой конфликт вхождения нового человека в старую телесную оболочку. Этим я не хочу сказать, что с «возрождением» все симптомы исчезнут. Я имею в виду, что симптомы, развивающиеся параллельно с психическими изменениями, как и боль, являются защитной реакцией. Они сдер­живают нас сообразно с нашими медленными эволюционными пат­тернами тела. Без этих симптомов и страха мы бы могли легко по­кинуть тело в какой-то глупой самоубийственной попытке найти освобождение.

Большие перемены в теле касаются и сексуальности. Реорга­низация сексуальных импульсов требуется при каждом переходе с одного плана сознания на другой. Обряды посвящения юношей, сва­дебные обряды, равно как и клятва безбрачия тех, кто вступает в монашеский орден, — все это указывает на значимость сексуаль­ных перемен при изменении состояния существования. Считается, что змеиная сила Кундалини дремлет, свернувшись у основания по­звоночника — в области копчика, анального отверстия и предстате­льной железы; относительно ее точного местоположения существу­ют различные мнения. Она непосредственно связана с сексуально­стью, так что трансформация сексуальности посредством интернализации становится обязательным условием дисциплины. Транс­формация сексуальности через ритуализацию — идея, которую можно найти в гностической, алхимической, шаманской практиках и в Йоге. Она также является фундаментальной в даосских теориях сексуальности, (см. Гулик ван Р. Сексуальная жизнь Древнего Ки­тая; Элиаде М. Йога — безнравственность и свобода; Элиаде М. Ша­манизм; а также мою статью в: .J. Analit. Psychol 1966 г.; во всех работах есть библиография). Психоанализ Фрейда также можно рассматривать как ритуализацию сексуальной жизни ради ее трансформации. Принципиальная идея проста: семя — наиболее за­ряженная праной жидкость в человеческом организме. Оккультная анатомия усматривает тесную связь между гениталиями и нервной системой, осуществляемую либо через мозг и позвоночник, либо че­рез кровь. Потеря семени означает потерю жизненной субстанции, являющейся основой живого жидкого света. Поэтому семя должно течь вверх, а не наружу, поддерживая тем самым внутреннюю цир­куляцию праны. Бхарати говорит о различиях между буддизмом и индуизмом в этом вопросе. Последователь первой, как и даос, удер­живает семя; последователь же второй извергает семя (левый путь в тантризме), принося его в жертву. Во всех этих традициях доми­нирует одна идея: трансформация сознания требует трансформа­ции сексуальности, что происходит ритуальным путем.

В тексте встречается упоминание о необычном возбуждении в области половых органов и о продуцировании большого количества семени. Это противоречит привычным представлениям о том, что Йога — дисциплина аскетическая, приводящая к снижению сексуа­льных импульсов. Ничего подобного! Можно понять, почему цело­мудрие и половое воздержание, как и другие сексуальные таинства (включал оргии и черную мессу), являются архетипической принад­лежностью дисциплины «святого». Он должен быть не менее, а бо­лее сексуальным, чем остальные. (Например, среди американских индейцев Мохаве частая мастурбация у ребенка считается ранним признаком призвания к шаманизму.) «Святой», как и «великий че­ловек», должен обладать большой сексуальностью. И потому ее трансформация вызывает ряд проблем, решение которых было най­дено многочисленными эзотерическими практиками и дисциплина­ми как Запада, так и Востока, где целомудрие и ритуал совокупле­ния (тантрическая майтхуна) являются двумя противоположны­ми полюсами одной архетипической формулы.

В практике аналитика нередки случаи, когда фазы сексуальной одержимости (сексуальные сновидения, фиксация на половых орга­нах, садомазохизм, мастурбации, ночные поллюции) определенное время занимают центральное место у пациента. Свести эти события к эдипову комплексу было бы недостаточно. Если процесс транс­формации действительно происходит, он должен оказать влияние на сексуальную жизнь человека, привлекая его внимание к собст­венной сексуальности и к сексуальности, как таковой (наделенной мистической властью Бога и давно сформулированной в других ку­льтурах — например, в культе Лингама или культе Приапа). Осно­вание для трансформации сексуальности — признание ее как вне-личностной силы. Майпгхуиа в тантрической Йоге не оставляет а этом сомнений. Это не мой секс и не мое удовольствие, и не мой ор­газм. Это — сила, проходящая через меня, сила игры, радости, созидания. Отделяя от нее личное, человек может прислушиваться к ней, подчиняться ей или отвергать ее, отмечать ее флуктуации и намерения — все это означает объективное к ней отношение. Если этот шаг сделан, трансформация, на которую намекает наш автор (включая задержку семени, контроль эякуляции и другие практики, описанные Гуликом и Масперо), перестает быть темой личного по­давления, подростковой битвой между добром и злом, а становится отстраненной игрой, исполненной как религиозной жертвенности, так и эротического воспитания.

В тексте встречается несколько упоминаний о трудностях с чтением, Гопи Кришна не только не мог найти нужного материала, он также был не в состоянии сконцентрироваться. Способность к ин­теллектуальной концентрации оставляет человека одной из первых. В аналитической работе мы называем это «sacrificium intellectus». Это относится к тому состоянию, когда человек вынужден отказать­ся от себя ради развивающегося процесса, подобного реке. Он не знает, куда его несет, не имеет карты, ничего не знает о будущем. Интеллект легко может возобладать над переживаниями, лишив их жизни. Вот почему во фрейдистском анализе предполагается, что пациент не должен читать психологической литературы. В анализе Юнга нет правила, когда и что читать, — это целиком зависит от ситуации. Способность читать вернулась к Гопи Кришне лишь спус­тя долгое время, указывая насколько крепкой может быть хватка, интеллекта и какую опасность она в себе несла в этом случае. Не забывайте, что изначально Гопи Кришна готовил себя к интеллектуальной жизни, от чего его спас провал на экзамене. Это указывает на психологическую истину: наибольшую опасность нашему истин­ному призванию, каким бы оно ни было, несет в себе то, что стоит (ближе всего к нему, то, что является его тенью. Человек вряд ли «Примет зеленый или белый цвет за красный — ему гораздо легче. Спутать с ним розовый, алый или бордовый. Каждый контакт с ин­теллектуальным текстом уводил его от цели, угрожая процессу переживаний в теле. Тело было его настоящим учителем. Его тело, подобно немому ослу святого Франциска или ослу Христа, в чьем стойле Он родился и на котором он ездил до последних дней перед распятием тела, было его постоянным спутником. Не в этом ли причина его одержимости телом? Не говорит ли оно: «Мы — животные, зубами, шерстью и внутренностями животного»? И это животное есть бог, как об этом говорят образы многих религий мира. Живот­ные принадлежат к божествам, явившимся к нам в виде животных, являющихся животными и говорящими, что животное, живущее в нас, — свято. Даже Кундалини — это змея. Священное животное — это мудрость природы или мудрость тела, обладающего с доистори­ческих времен тем знанием, которое мы не в силах превзойти, что бы мы ни читали. Ной спас то, что было свято: жизнь, животных; а священная книга Тора появилась позже. Животное, живущее в нас, не может читать. Сама змеиная сила требует от него послушания, не позволяя ему искать другого учителя — того, кто обладает зна­нием иного рода.

У Гопи Кришны не было учителя, и он был психологически не способен читать. И поэтому трудно переоценить значение письма, пришедшего от мастера, в котором подтверждалась подлинность его опыта. Задача западного аналитика сводится к тому же: подтвер­дить подлинность переживаний другого человека, отнестись к этому серьезно, поверить в его внутренний мир и сказать об этом. Он не должен пугаться его или называть его болезнью. Знаменитый мас­тер сказал, что Гопи Кришне может помочь лишь тот, кто сам пере­жил подобное («сам успешно провел Шакти к Седьмому Центру»). Мы, последователи юнгианского анализа, часто говорим: «Ты мо­жешь воспринимать другого лишь настолько, насколько далеко за­шел сам». Это ограничивающее утверждение, и если его принять близко к сердцу, оно может показаться обескураживающим и для ученика, и для самого аналитика. Оно также демонстрирует, что мы можем опереться лишь на немногих подлинных мастеров, ушедших далеко на своем пути. Это еще раз подчеркивает то, сколь большую работу Гопи Кришна проделал самостоятельно и какую ценность представляют его труды.

В конце шестой главы наш автор вскользь затрагивает вопрос о собственном страдании. Когда читаешь описания деяний святых и труды мистиков, в них всегда находишь описания блаженства. Именно отсутствие блаженства и красоты заставило Гопи Кришну усомниться в ценности собственных переживаний. И вновь мы не можем не выразить ему свою благодарности за правдивое описание горечи, которую он испытал и не восхищаться тем, что он не испы­тывал раскаяния. Страдания неизбежны. Видения, являющиеся в пустынях христианским святым, «черная ночь души» Хуана де ла Круса, жуткие страдания ветхозаветных пророков — все это свиде­тельства неизбежности страданий. С точки зрения психоаналитиче­ской практики, верить в иное — проявление рудиментарного дет­ского идеализма. Для понимания неизбежности страданий при лич­ной трансформации западный мистицизм, отобразивший в себе об­разы Христа и святых, мог бы помочь нашему автору больше, чем его собственная традиция. В этом отношении его работа является мостом к западному опыту, в котором расширенное или интенсифи­цированное сознание не расцветает, подобно лотосу над гладью озе­ра, а страдает от невроза, пока не забрезжит рассвет. Страдание со­провождает рождение: ребенок рождается в муках.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

 Прежде чем продолжить рассказ о происходивших со мной событиях, необходимо сказать несколько слов о давно известном, хотя и редко находимом хранилище жиз­ненной энергии в человеке, называемом Кундалини. Многие после­дователи Йоги читали или слышали о Кундалини, однако объясне­ния, которые даются а современных книгах, являются недостаточ­ными и смутными, и поэтому они не могут служить действительно полезным источником достоверных сведений. Что же касается древних трактатов, то они рассматривают исключительно вопросы Кундалини-Йоги, изобилуют трудными для понимания местами и изобилуют подробностями, посвященными фантастическим, иногда даже непристойным ритуалам, связанным с бесчисленными божест­вами. Кроме того, они описывают чрезвычайно трудные и довольно опасные умственные и физические упражнения, предлагают испо­льзовать заклинания, называемые мантрами, и специальные позы тела (асаны). В этих трактатах содержатся также подробные инст­рукции о том, как контролировать и регулировать дыхание. Однако все это излагается чрезвычайно сложным языком, насыщенным ми­фологическим красноречием, которое вместо того, чтобы привле­кать, скорее вызовет неприязнь у современного последователя Йоги. Поэтому можно утверждать, что ни в современных, ни в древ­них книгах нельзя найти ясного объяснения того, что же в действи­тельности представляют собой методы, о которых мы говорим, так же как и тех психических и физических изменений, которых можно в конечном счете ожидать.

В результате это в высшей мере практическое учение, вместо того чтобы принести пользу и дать ответы на непонятные вопросы, подвергается нападкам и приобретает плохую репутацию. При этом некоторые из практик, составляющие части единого целого и слу­жащие средством для достижения конкретного результата (например, асаны и дыхательные упражнения), часто рассматриваются как самоценные, при этом не учитывается цель, для достижения ко­торой эти практики изначально предназначались. Действительной же целью этой системы Йоги является раскрытие такого типа со­знания, которое выходит за пределы ограничений обусловленного чувствами ума, давал возможность воплощенному сознанию до­стичь сверхчувственных областей. Однако, сбитые с толку властны­ми требованиями современной цивилизации и обескураженные рас­пространенным недоверчивым отношением к самой возможности развития человека, сегодняшние последователи Йоги часто доволь­ствуются всего лишь несколькими позами и дыхательными упраж­нениями, безосновательно полагая, что они действительно практи­куют Йогу для своего духовного возвышения.

Описания чакр и лотосов, сверхъестественных знаков и пред­знаменований, сопровождающих успешную практику, либо расска­зы о достижении сверхъестественных сил — все это приводит к то­му, что и возникновение данной системы в целом, и происхождение различных ее методов оказывается сильно искаженным. Вследствие этого для непосвященного смысл учения, описанного в древних трактатах, кажется нелепым и не заслуживающим доверия. Оче­видно, что на основании такой информации современному искателю трудно получить четкое и ясное представление о Кундалини, отбро­сив при этом все сверхъестественные и мифологические наслоения и найдя для себя прояснение собственных сомнений и трудностей. Таким образом, для современного образованного человека, стремя­щегося получать знание, основанное на фактах, Кундалини (если исходить из фантастических описаний, содержащихся не только в древних трактатах, но и в некоторых современных книгах) оказыва­ется не более чем мифом и фантазией, порожденными естествен­ным желанием людей найти легкий путь избежать ограничений, на­лагаемых на нас конечным миром причин и следствий. В этом отно­шении Кундалини напоминает миф о философском камне, возник­ший вследствие стремления найти короткий путь к обретению бо­гатства, необходимого для освобождение от тех же ограничений.

В Индии, пожалуй, нет другой темы, породившей такое количе­ство литературы, как Йога и сверхъестественное, однако в этих книгах не найти объяснения, что такое Кундалини, так же как вряд ли удастся найти человека, который мог бы рассказать нечто боль шее, чем написано в древних трактатах. В результате (за исключе­нием нескольких адептов, совершенно недоступных для всех оста­льных и столь же немногочисленных, как алхимики в давние време­на), во всей Индии, этой обители мудрости, вряд ли можно найти человека, способного авторитетно объяснить, что такое Кундалини.

Система сложных умственных и физических упражнений, свя­занных с Кундалини (обычно называемая Хатха-Йогой, чтобы отли­чить ее от других форм Йоги), существует в Индии с очень древних времен. Санскритское слово «хатха» состоит из двух частей — «ха», и «тха», означающих «Солнце» и «Луна», и вследствие этого само название «Хатха-Йога» обозначает форму Йоги, результат которой связан со слиянием Солнца и Луны. Образы Солнца и Луны были использованы для обозначения двух нервных потоков, идущих справа и слева от позвоночника по двум нади, или нервам, называе­мым «ида» и «пингала». Ида холодная и подобна лунному свету, а Пингала горячая и подобна свету Солнца. Все системы Йоги основа­ны на предположении, что тела живых существ являются живыми благодаря пране — чрезвычайно тонкой, нематериальной субстан­ции, пронизывающей всю Вселенную. Она является причиной про­явлений органической жизни, управляя организмом с помощью мозга и нервной системы. При этом прана проявляет себя как некая «жизненная энергия». Прана обладает различными аспектами и благодаря этому выполняет различные функции в теле, циркули­руя в нем в виде двух отдельных потоков, один из которых согрева­ет, а другой охлаждает. Эти потоки, безусловно, ощущают йоги, на­ходящиеся в пробужденном состоянии. Исходя из своего собствен­ного опыта я могу с уверенностью утверждать, что существуют два типа потоков жизненной силы в теле, которые действительно обла­дают согревающим и охлаждающим действием. Прана и апана со­существуют в организме в каждой ткани и клетке как два различ­ных течения, идущие через высшие нервы и их тонкие разветвле­ния. Эти потоки в нормальном состоянии сознания не ощущаются, так как нервная система и наше восприятие привыкли к этому по­току, текущему постоянно с самого начала жизни.

Жизненная сила по причине своей чрезвычайно тонкой приро­ды сравнивалась авторами древних трактатов по Йоге с дыханием. Они утверждали, что вдыхаемый воздух содержит в себе и прану и апану, и что поток жизненной силы течет поочередно то через правую, то через левую ноздрю вместе с воздухом во время вдоха и вы­доха.

Как известно, вдыхаемый нами воздух состоит главным обра­зом из двух газов, кислорода и азота. Кислород выполняет главную роль в процессе сгорания, сжигая все нечистое, что есть в теле, и действуя через легкие, в то время как азот ограничивает и сдержи­вает это горение. Если учесть, что авторы древних тестов, посвя­щенных Кундалини-Йоге, иногда использовали для обозначения и праны и апаны одно и то же понятие — вайю (вдыхаемый воздух), это создает повод для ошибочного отождествления праны и возду­ха, хотя на самом деле это совершенно неверно. Жизнь на Земле не­возможна без кислорода, и необходимо помнить, что этот химиче­ский элемент входит в состав не только воздуха, но и воды — двух основных условий для существования жизни. Это явственно указы­вает на то, что жизненная космическая энергия, или прана-Шакти, использует на Земле кислород как основное средство, через которое проявляется ее действие. Возможно, биохимия по мере дальнейших исследований когда-нибудь в будущем сможет принять идею связи между важной ролью кислорода во всех органических процессах и присутствием в них разумной жизненной силы, называемой праной.

Земля имеет собственные запасы праны, пронизывающей каж­дый атом и каждую молекулу всех ее элементов и компонентов, из которых состоит ее раскаленное ядро, скрытое под земной корой — твердым поверхностным слоем, на котором находятся горы и моря, а также атмосфера, простирающаяся до самых дальних ее преде­лов. Солнце, содержа в себе огромный запас жизненной энергии, по­стоянно излучает большое количество праны, являющейся частью его света. Возможно, поэтому суеверия, связанные с солнечными за­тмениями, имеют под собой долю истины, поскольку при этом пранические эманации, исходящие от Солнца или Луны, на время пол-I ностью или частично прекращаются. Изменения в погоде, а также колебания содержания испарений и пыли в атмосфере, оказываю­щие воздействие на некоторые чувствительные натуры, в действи­тельности может становиться причиной изменений в праническом потоке.

Луна является еще одним большим источником праны для Зем­ли. Планеты и звезды, близкие и далекие, также являются неисчер­паемыми источниками праны и наполняют Землю потоками своей

энергии, передаваемой вместе с их лучами. Пранические эманации от Солнца и Луны, от планет и далеких звезд не похожи друг на друга, и каждая из них имеет свои особенности. Подобным образом отличается свет различных небесных тел. Если после того, как он преодолел невообразимое расстояние, исследовать его на Земле, то окажется, что у света каждой звезды или планеты свой особый спектр.

Человеческому воображению даже трудно представить взаимо­действия бесчисленных потоков света от миллиардов звезд, пересе­кающихся в столь же бесчисленных точках и наполняющих собой бесконечное пространство. Так же трудно представить себе огром­ный мир праны, этой жизненной энергии, как описывают его проро­ки, — представить его ничем не ограниченную протяженность, за­полненную излучаемыми бесчисленными звездами и планетами, пе­ресекающимися потоками праны с их бурлящими вихрями и водо­воротами. Эти потоки пульсируют повсюду, среди бесконечного ко­личества оживших миров, всплывающих из этого удивительного, разумного и тонкого океана жизненной силы подобно тому, как пена всплывает на поверхности непрерывно текущих океанских потоков.

Для объяснения феномена земной жизни нет иного способа, кроме как признать существование такой разумной жизненной си­лы, как прана, которая становится создателем всех органических структур жизни, используя для этого различные элементы и части материального мира. Все указывает на наличие такой разумной си­лы, создавшей с поразительным умением бесчисленное множество форм и уже самим этим фактом отвергающей идею о спонтанном возникновении жизни по воле случая. Однако существование такой силы не может быть доказано эмпирическим путем — человеческая изобретательность и умение оказываются бессильными при попыт­ках обнаружить с помощью экспериментов эту тонкую энергию.

Праническому излучению, достигающему Земли, приписыва­лось большое значение, и поэтому некоторые древние мудрецы счи­тали, что происхождение человеческого ума связано с Луной. Вся структура Йоги основана на идее праны как сущности, которая мо­жет быть познана сверхфизическим путем в непосредственном опыте. На протяжении тысячелетий поколения йогинов, достигших успеха, подтверждали предположение своих предшественников. Поэтому реальность праны как главного средства, ведущего к состоянию сверхсознания, называемому Самадхи, никогда не подвер­галась сомнению ни одной школой Йоги, и те, кто верит в Йогу, дол­жны прежде всего верить в прану. Необходимо учесть и тот факт, что для достижения успеха в Йоге человек должен обладать не то­лько необычайными умственными и физическими дарованиями, но также иметь все атрибуты святости, соответствующие черты ха­рактера, честность, воздержание и высокие нравственные качества, чтобы не дискредитировать Йогу — этот дар, доставшийся ему в наследство от древних пророков. В этом случае он, следуя учению своих предшественников, за определенное время сам сможет убеди­ться в реальности состояния сверхсознания, являющегося резуль­татом систематических упражнений с праной.

Согласно религиозным верованиям Индии, восходящим к доис­торическим временам, существование праны как посредника мыш­ления и передачи ощущений в живых организмах, а также как не воспринимаемой органами чувств космической субстанции, присут­ствующей во всех видах материи (согласно космологии индуизма — в земле, воде, воздухе, огне и эфире), является признанным фак­том, подтверждаемым практикой Йоги в том случае, если ее совер­шает человек с соответствующими чертами характера, следующий по верному пути. В соответствии с этими верованиями прана не яв­ляется ни материей, ни умом, ни сознанием, будучи неотделимой частью универсальной космической энергии — Шакти, которая присутствует во всем и является движущей силой, скрытой за все­ми космическими явлениями, так же как и жизненной силой в орга­низмах живых существ.

Прана является тем посредником, с помощью которого косми­ческий разум действует в этом огромном мире, создавая, поддержи­вая и разрушая гигантские шаровидные звездные скопления, мер­цающие в космическом пространстве, а также самых микроскопиче­ских микробов, как полезных, так и вредных, присутствующих по­всюду на Земле. Иными словами, Шакти проявляется в неорганиче­ской материи как сила, а в органической — как жизнь. Это два раз­личных аспекта единой жизненной, творческой энергии действуют и на органическом, и на неорганическом уровнях. Для удобства, а также чтобы избежать путаницы, понятие прана, или прана-Шакти обычно применяется к тем аспектам космической энергии, кото­рые действуют в органической сфере, будучи жизненной силой и нервными импульсами, в то время как более общее понятие Шакти применяется ко всем видам энергии, живым и неживым— к твор­ческим и активным аспектам самой реальности.

Говоря о Кундалини, мы имеем в виду прану, или прану-Шак-ти, иногда употребляя для краткости общий термин «шакти», хотя, если быть точным, он относится к той космической энергии, которая создала всю Вселенную. Современная наука убедительно доказала, что энергия является основной сущностью в физическом мире.

Однако сомнения в существовании бессмертной жизненной си­лы, независимой от тела и его органов, оказываются столь же ста­рыми, как и сама человеческая цивилизация. Причиной этих сомне­ний является природа физических законов, управляющих телом, неизбежность болезней и смерти, а также неуловимость жизненной силы, невозможность ее восприятия вне органических форм; неиз­бежность смерти для всех живых организмов и, наконец, отсутствие неопровержимых доказательств жизни после физической смерти.

Однако, согласно йогинам, существование жизненной энергии как бессмертной сущности становится субъективно совершенно очевидным в сверхсознательном состоянии Самадхи, а течение этой жизненной энергии через нервные каналы может ощущаться даже до того, как будет достигнут успех в медитации. Когда это происхо­дит, возникает потребность в особой концентрации ума, и в ответ на это жизненная энергия, или прана, пребывающая в других частях тела, устремляется вверх, в голову. Иногда это происходит с такой силой, что другие органы (сердце, легкие и пищеварительная систе­ма) почти полностью прекращают свое функционирование, пульс и дыхание становятся незаметным, а тело кажется холодным и без­жизненным.

Благодаря потоку жизненной силы, устремившейся в мозг, со­знание становится более пробужденным, возвышается над телесны­ми ощущениями, а его способность восприятия сверхфизического существования значительно возрастает. В таком состоянии основ­ным объектом восприятия становится прана, воспринимаемая как светящаяся нематериальная субстанция, вибрирующая и в теле, и за его пределами, неограниченно распространяясь при этом во все стороны.

На образном языке Йоги прана — это жизнь, а жизнь — это прана. Однако жизнь и жизненная сила (в том смысле, который мы сейчас вкладываем в эти слова) не являются душой или искрой божественного в человеке. Прана — это просто жизненная энергия, с помощью которой божественное дает существование органической жизни, подобно тому, как оно творит и действует во Вселенной с помощью физической энергии. Прана не является реальностью, так же как солнечный свет не является самим солнцем, однако она оказывается неотъемлемой частью реальности, воплощаясь в бесчис­ленных формах, от простейших до самых сложных органических структур, подобно тому, как физическая энергия начинает проявля­ется с электронов, протонов и атомов, постепенно создавая огромную Вселенную, в которой все ее проявления управляются вечными ; законами, такими же незыблемыми и универсальными, как и законы физического мира. После создания атомов физическая энергия трансформируется в бесчисленные разновидности молекул, в результате чего возникает бесконечное множество форм, сочетание которых создает поразительно разнообразные проявления материального мира.

Так прана, начиная с протоплазмы и одноклеточных организмов, дает существование огромному количеству живых организмов, различающихся по форме и цвету. Так возникают классы, роды и виды живых существ, при создании которых используются компо­ненты физического мира. При этом прана действует разумно, целе­направленно, с полным знанием законов и свойств материального мира, и так возникают многочисленные живые существа. Оставаясь, в сущности, неизменной и постоянной, прана вступает в бесчислен­ные сочетания, выступая одновременно и в качестве творца, и в качестве создаваемого объекта. Таким образом, она существует в виде целой Вселенной, более обширной и прекрасной, чем космос, вос­принимаемый нашими органами чувств. В этой Вселенной есть свои сферы и уровни, связанные со звездами и их планетами, их средой и веществами, движением и инерцией, светом и тенью, законами и свойствами. Эта Вселенная праны существует параллельно с тем миром, который мы воспринимаем физическими чувствами, переплетаясь с нашими мыслями и действиями. Она присутствует в ато­мах и молекулах материи, излучаясь вместе со светом, присутствуя в движении ветров и прибоя. Удивительно тонкая и подвижная, пронизывающая наше воображение и сны, она — жизненный прин­цип творения, вплетенный в саму ткань нашего бытия.

Мы не осознаем, какая таинственная сила оживляет клетки и органы тела, становясь для владельца этого тела причиной физиче­ских и химических реакций. Даже наиболее разумные из людей не знают ничего о том, что происходит внутри них самих, и не подо­зревают о той разумной силе, которая регулирует механизмы тела, создавая его в материнской утробе, предохраняя от болезней и опасностей, исцеляя тело при повреждениях, заботясь о нем в то время, когда оно спит или находится в бессознательном состоянии, а также создает в теле стремления, приводящие его в движение, по­добно тому, как ветер колеблет тростник.

При этом наиболее поразительным является то что, несмотря на участие праны во всем вышеперечисленном, присутствия в каж­дом дыхании и каждой мысли, из-за ее совершенно непостижимой для человеческого ума природы она всегда остается за пределами восприятия, за пределами поверхностного уровня сознания, подобно тому, как пламя в светильнике на самом деле порождается маслом. Так она, прана-Шакти, живое проявление космической энергии, полностью невидимая и неосознаваемая, оказывается подлинной хозяйкой организма всех живых существ.

Создатели Кундалини-Йоги (признавая существование праны, как конкретной реальной сущности, проявляющейся и в индивидуа­льном, и в космическом аспекте) на основании экспериментов, про­водившихся многими поколениями мудрецов, сделали открытие, что существует возможность произвольно контролировать нервную систему и направлять поток праны в мозг, в результате чего суще­ственно возрастает его активность. Поэтому они использовали все известные им методы контроля тела и умственной дисциплины для достижения этой конечной цели. Всего этого они добивались с помо­щью концентрации — краеугольного камня любой системы Йоги, приспосабливая ее к методам, предписанным природой для ускоре­ния человеческой эволюции. Так они обнаружили, что благодаря до­стижению определенного уровня совершенства в контролировании ума и концентрации они способны в некоторых благоприятных слу­чаях поднимать через канал в позвоночном столбе яркую, сверкаю­щую и быстро движущуюся энергию в мозг. Вначале это удается сделать только на краткое время, однако по мере практики длите­льность этих периодов возрастает, что дает уму возможность устремляться в сферы высочайшего великолепия, пребывающие за пределами всего, что может переживаться в грубом материальном мире.

Древние мудрецы называли этот канал Сушумной и считали, что когда отчетливо ощущается, как поток сияющей энергии начи­нает подниматься от основания Сушумны вверх, пробуждается бо­гиня Кундалини, обитель которой находится у основания позвоноч­ника, где она обычно спит, подобно свернувшейся змее, закрывая своим ртом вход в канал Сушумны. Два нерва, расположенных справа и слева от Сушумны и называющихся Ида и Пингала, также принимают участие в движении пылающего жара, так как по ним течет часть жизненной энергии.

Вследствие недостаточного количества информации об этом, доступной современной науке, она долгое время не признавала су­ществование этих каналов, так же как и высших состояний созна­ния, подтверждающих наличие тонких уровней бытия, пронизыва­ющих материальный космос и существующих в нем. А древние трактаты, посвященные Хатха-Йоге, содержат упоминания о пра­на-Шакти — жизненной энергии, и системе проводящих ее кана­лов в зашифрованной форме, что не так уже редко становилось ис­точником замешательства для начинающих.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Я прекрасно понимаю, что невозможно точно передать или сделать понятным для обычного читателя то особое психическое состояние, которое я описываю как «расши­рение и сужение сознания». Однако только этими словами мне уда­ется, хотя бы приблизительно, передать это чисто субъективное пе­реживание, которое нечасто выпадает на долю обычного человека. Насколько мне известно, странные явления, возникающие вследст­вие пробуждения Кундалини, никогда еще не были предметом ана­литического изучения. Предмет этот оставался окутанным покрова­ми тайны не только в силу его исключительной редкости и порази­тельных проявлений, но и в силу того, что его основные черты непо­средственно связаны с интимной жизнью и определенными частями тела индивида, испытывающего данные переживания. Признания, сделанные в этой работе, могут показаться ошеломляющими, даже невероятными, так как эта тема впервые за многие века обсуждает­ся открыто.

Нам удается более-менее адекватно воспринимать значение слов (сколь трудными они бы ни были), описывающих известные всем нам психические состояния, интеллектуальные проблемы и аб­страктные идеи, основанные на общем опыте и знании. Но явление, которое я пытаюсь разъяснить на этих страницах, настолько нео­бычное, редкое и так далеко отстоит от обыденных дел, что, думаю, лишь немногим читателям моего труда доводилось хотя бы слышать о чем-то подобном. Мастера Кундалини-Йоги, столь редкие в древ­ности, в наши дни практически не встречаются, а. случаи спонтан­ного пробуждения Кундалини чаще всего заканчиваются психиче­скими расстройствами, делающими невозможным вразумительное описание этого переживания. Учитывая данные обстоятельства, не­возможность найти детальное изложение этого опыта не кажется чем-то удивительным.

 Однако, несмотря на вышеизложенное, мой опыт не является чем-то уникальным и исключительным. Существует достаточно сведений, позволяющих предположить, что с незапамятных времен, возможно, с зарождения цивилизации, если не раньше, отмечались редкие случаи пробуждения Кундалини — иногда спонтанные, ино­гда — как результат специальных упражнений. Если пробуждение имело благополучный исход (как, например, у прирожденных мис­тиков), то симптомы были мягкими и развивались постепенно. Но в большинстве случаев, похожих на мой, когда пробуждение сопро­вождалось болезненными симптомами, попытку передать эти пере­живания люди воспринимали как бред. Если же пробуждение про­исходило в результате волевых усилий за стенами монастырей, в уединенных местах или центрах Йоги, необычайные проявления, сопровождающие его, не выносились на критическое обозрение, а если и выносились, то рассматривались либо как неизбежный про­тивоестественный побочный продукт практики, либо как священное переживание, не подлежащее огласке.

Несмотря на трудности описания этого странного явления, я на­мерен сделать все от меня зависящее, чтобы передать свой опыт тем, кто сумеет зажечь в себе змеиный огонь без предварительной подготовки. Следуя этому плану, я ограничусь тем, что скажу, что, несмотря на неизменность психического состояния, в последующие дни мое физическое самочувствие значительно улучшилось.

Государственные служащие обычно в мае переезжали из Джамму в летнюю столицу штата, Сринагар. Но я, чувствуя, что не в силах перенести изнуряющую жару, переехал еще в апреле. Пе­ремена места пошла мне на пользу. Цветущая долина и прохладный весенний воздух оказали на мой организм живительный эффект. Движение лучистой энергии в моей голове не прекращалось и носи­ло все тот же характер, что и прежде. Казалось, оно даже активи­зировалось. Но мой окрепший организм сейчас легче переносил его, и я вновь обрел способность участвовать в оживленных беседах с людьми. Что особенно важно, глубокое чувство любви к семье, кото­рое казалось давно угасшим, вновь ожило в моем сердце. Через не­сколько недель после переезда, я оказался в состоянии совершать продолжительные прогулки и заниматься обычными делами, не требующими особого напряжения сил. Но все же я не мог читать книги с достаточным вниманием и испытывал страх перед сверхъестественным. Поэтому я старался избегать мыслей к разговоров на эту тему.

Мой аппетит восстановился, и я мог есть, не опасаясь, что не­сколько лишних кусков или глотков вызовут бурю в моем организ­ме. Мне даже удалось увеличить (хотя и ненамного) интервалы между принятием пищи, не испытывая при этом никакого диском­форта. Ко времени переезда нашего офиса в Сринагар, мои силы восстановились настолько, что я был готов исполнять свои обязан­ности без риска ухудшения состояния здоровья и не боялся показа­ться смешным, делая элементарные ошибки в работе или допуская странности в поведении. Пересматривая бумаги на столе, я обнару­жил, что память моя не ослабела, а страшные переживания послед­них месяцев не нанесли вред моим способностям.

И все же я легко уставал и становился беспокойным, поработав несколько часов подряд. После относительно продолжительной ум­ственной работы я замечал, что стоило мне закрыть глаза и круг света, неизменно предстающий перед моим внутренним взором, расширялся, а шум в ушах усиливался. Это служило предупрежде­нием о том, что я все еще не могу поддерживать свое внимание на нужном уровне достаточно долгое время и что мне следует с осто­рожностью выбирать нагрузку, дабы избежать возобновления бо­лезненных симптомов. Я решил, что будет разумно делать переры­вы в работе — иногда беседовать с коллегами, а иногда прогулива­ться по улице, где всегда можно встретить множество вещей, обыч­но отвлекающих внимание.

Я до сих пор не понимаю, как в период измененного состояния сознания, при столкновении с трудными задачами и неожиданными ситуациями, я находил правильные решения. Пророни я тогда хоть слово окружающим относительно моего состояния, которое теперь стало для меня совершенно обычным, меня тут же окрестили бы су­масшедшим и сделали соответствующие выводы. Вряд ли я мог бы рассчитывать на сострадание — скорее на насмешки. Если бы я по­пытался извлечь из этого выгоду и заявил бы о своих оккультных знаниях (которыми в действительности не обладал), меня бы, воз­можно, объявили святым и стали осаждать толпы ищущих чуда, желающих уйти от повседневных трудностей жизни людей. Если не считать отдельных фраз, сказанных одним из моих родственников, и консультаций со знатоками Йоги, я хранил полное молчание относительно своего измененного состояния даже в общении с самыми близкими друзьями, хотя страх перед безумием никогда не остав­лял меня окончательно.

Представление о риске, которому подвергается человек, у кото­рого произошло внезапное пробуждение Кундалини, можно соста­вить по тому факту, что одновременно с высвобождением новой энергии происходят значительные изменения в структуре нервной системы. Они развиваются с такой скоростью и безудержностью, что могут привести к повреждению рассудка, если организм не об­ладает достаточной силой и энергией, чтобы приспособиться к но­вым нагрузкам. Собственно говоря, в большинстве случаев дело этим и заканчивается. Поэтому среди пациентов психиатрических клиник встречаются и те, чье состояние связано с преждевременной активизацией Кундалини.

После того как моя работоспособность восстановилась и разум обрел прежнюю ясность, я начал размышлять о сдоем состоянии. Я читал все, что мог найти о Кундалини и Йоге, но нигде не обнару­жил описания подобного феномена. Проходящие сквозь тела потоки тепла и холода, странные звуки, сияние, появляющееся перед внут­ренним взором, приступы ужаса — асе это упоминалось в литера­туре, но при этом я не замечал за собой ни малейших способностей к ясновиденью или общению с развоплощенными духами, ни каких либо иных оккультных способностей, которые с давнейших времен считались неотъемлемым признаком пробужденной Кундалини.

Нередко во тьме и безмолвии ночи, лежа на кровати в своей комнате, я со страхом вглядывался в жутко искаженные лица и обезображенные, искривленные фигуры, то появляющиеся рядом со мной, то исчезающие в причудливом неземном свечении. Все это за­ставляло меня дрожать от страха и мучиться от невозможности найти объяснение. По временам (хотя подобное происходило редко) сквозь светящийся туман я начинал различать сияющую сферу и в ней едва заметные лицо и фигуру. Это видение наполняло мою душу радостью и божественным покоем, разливающимися по всем фибрам моего существа. Как ни странно, воспоминание о моем пер­вом видении, вызванном внезапным пробуждением Кундалини, с особой яркостью приходило ко мне в такие моменты, словно судьба стремилась открыть мне то особое состояние, к которому она меня неутолимо влекла.

 Тогда я не знал, открывалось ли в такие минуты передо мной новое пространство или это были фантастические картины, порож­денные болезненным воображением. Я не знал, почему я ощущал и осознавал свечение, словно моя собственная психика подверглась метаморфозе и превратилась в лучезарную субстанцию, преобра­жающую все окружающее по своему подобию.

 Я продолжал ходить на службу и заниматься домашними дела­ми, с каждым днем набираясь сил. Прошло еще несколько недель, и я вновь обрел способность сосредоточенно работать на протяжении нескольких часов, не чувствуя тревожных симптомов. Но никаких значительных перемен не произошло ни с моими способностями, ни в моем внешнем виде — в целом, я был все тем же человеком, что и прежде. По мере того как моя выносливость возрастала, а приступы страха становились все более редкими, я начал смиряться со своим не вполне нормальным состоянием. Сейчас я, как никогда, четко ощущал потоки жизненной энергии в области позвоночника и спин­ного мозга.

 Со временем прохождение энергии через сеть нервных волокон стало менее ощутимым, и часто я вообще не замечал его. Я мог по­грузиться с головой в работу на несколько часов. Сравнивая свое нынешнее состояние с тем, что я пережил на первых этапах после пробуждения Кундалини, я пришел к выводу, что чудом избежал безумия и обязан этим исходом отнюдь не себе, а доброй воле самой пробудившейся энергии. Первоначально, в предкризисный период, по определенным причинам поток жизненной энергии вел себя не­предсказуемо и хаотично, словно бурная, вышедшая из берегов ре­ка, сносящая на своем пути все преграды, прокладывала себе новое русло. Лишь много лет спустя я стал догадываться, что происходило тогда со мной на самом деле. Я осознал, какая чудесная сила, скры­тая в человеческом теле, ждет подходящего момента для пробужде­ния, чтобы при благоприятных обстоятельствах начать проклады­вать свой путь через его плоть, нервную систему и мозг, наделяя счастливца невероятными психическими и духовными возможно­стями.

 Шесть летних месяцев, которые я провел в Кашмире, прошли без каких-либо примечательных событий или заметных перемен в моем состоянии. Казалось, моего болезненного состояния никто не заметил. Однако скоро по городу прошел слух, что моя болезнь была вызвана занятиями Йогой и непосредственно связана с Кундали­ни. Любопытствующие заглядывали ко мне под тем или иным пред­логом, пытаясь выудить побольше информации и втайне надеясь, что я стану демонстрировать чудеса как доказательство того, что рубеж, отделяющий обычного человека от богоподобного существа, мной преодолен. Для большинства из них сам факт пробуждения змеиной силы означал неизбежное погружение в мир сверхъестест­венного. Я не осуждал их. Большинство людей считают, что от об­щечеловеческого до космического сознания всего один шаг и шаг этот можно сделать сразу же, заручившись поддержкой опытного наставника или проделав ряд упражнений — словно переступаешь через порог, отделяющий маленькую комнату от большой.

 Эту ложную идею всячески подогревают в умах доверчивых людей недобросовестные «наставники» и «учителя» Йоги, претенду­ющие на глубокие познания в этом предмете и обещающие своим ученикам быстрые успехи. Похоже, они сами не сознают того, что Йога как прогрессивная наука перестала существовать уже неско­лько столетий назад и, кроме нескольких бессмысленно заученных цитат из трудов мастеров древности, они знают о ней ровным сче­том столько же, сколько и те, кого они собираются обучать. В древ­ности адепты трезво оценивали всю серьезность и трудность задачи и делали все необходимое, чтобы подготовить себя к любым невзго­дам, ожидающим их на пути.

 Чувствуя, что это праздные вопросы, я пропускал их мимо ушей. Не сумев удовлетворить своего любопытства и не заметив ка­ких-либо существенных перемен во мне, посетители утратили инте­рес к истории о моем духовном приключении и стали расценивать ее как миф. Некоторые даже начали потешаться надо мной, заяв­ляя, что я спутал психическое расстройство с божественным откро­вением.

К концу лета я почти полностью восстановил силы. Если не счи­тать движения светящихся потоков и сияния в моей голове, я чув­ствовал себя практически так же, как и до этих знаменательных со­бытий. Однако к вечеру движение потоков становилось более ощу­тимым и появлялось неприятное чувство в голове. В такие часы я испытывал определенные затруднения при попытке сосредоточить­ся на любой работе и отдавал предпочтение прогулкам на открытом воздухе. Иногда в подобных случаях я ощущал давление в области сердца и особенно печени — словно усиленный поток лучистой энергии направлялся к этим органам, повышая их активность. Боль­ше никаких намеков на необычайные перемены в своем организме я не замечал. Я хорошо ел, отлично спал и, чтобы избавиться от по­следствий вынужденного бездействия, длившегося несколько меся­цев, начал регулярно делать упражнения, знакомые мне еще с дет­ства. После многих часов, проведенных в офисе, я не чувствовал ни­какого желания почитать книгу, как это было прежде. Восприняв это как команду не нагружать свой мозг, я сразу же по возвраще­нии со службы уединялся в своей комнате и предавался отдыху.

 В конце октября 1939 г. я сделал все необходимые приготовле­ния для переезда в Джамму вместе с офисом. Я чувствовал такую уверенность в собственных силах, что оставил в Кашмире свою же­ну — единственного неизменного товарища и спутника во всех жиз­ненных невзгодах. И все же это был большой риск — в то время я не осознавал, что безудержная сила, высвободившаяся в моем теле, не потеряла активности, и хотя я не понимал этого, напряжение, в котором находились мои жизненно важные органы, было таким же значительным, как и прежде. Я никогда не забывал о том, что мое состояние продолжало оставаться измененным — свечение в голове постоянно напоминало об этом. Но поскольку в течение длительного времени драматических перемен не происходило, я стал привыкать к этому состоянию, воспринимая его как нечто совершенно обычное.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

 Учитывая то огромное значение процесса регенера­ции и трансформации, который происходил в моем организме, особенно во время сна, и привел к развитию особых пси­хических способностей, проявившихся в возрасте сорока шести лет, — способностей, которыми я никогда прежде не обладал, — необхо­димо более детально рассмотреть самую важную фазу моего нео­бычного опыта. Не только в древних трактатах по Йоге, но и в дру­гих индийских духовных текстах часто упоминается о чудодейст­венной силе Шакти, или женской космической энергии, способной трансформировать ее адепта. Знаменитая Мантра Гайатри, которую обязательно должен произносить каждый брамин после утреннего омовения, является не чем иным, как обращением к Кундалини с просьбой даровать выход за пределы обыденного. Священный шнур индусов, состоящая из трех или шести отдельных нитей, связанных узлом, является символом трех известных энергий — Иды, Пингалы и Сушумны, проходящих через центр и по обеим сторонам спин­ного мозга. Прядь волос, украшающая темя многих мужчин, указы­вает местонахождение бездействующего центра сознания, раскры­вающегося, подобно цветущему лотосу, когда его орошает поток ам­брозии, поднимающийся по Сушумне и становящийся центром сверхчувственного восприятия, шестым чувством или третьим гла­зом счастливца, одаренного милостью Кундалини.

 Недвусмысленные упоминания о творческом и трансформиру­ющем потенциале богини, звучащие в многочисленных гимнах, со­чиненных знаменитыми мудрецами и великими духовными учите­лями в ее честь, нельзя приписывать одной лишь поэтической фан­тазии, лишенной всякого обоснования. Принимая также во внима­ние тот факт, что результаты, достигнутые мастерами, становились предметом экспериментирования их учеников, проверяющих таким образом их достоверность, эти заявления нельзя расценивать ни как пустые метафоры, ни как откровенное преувеличение зауряд­ных достижений. В любом случае именно благодаря приятию этой универсальной истины, содержащейся в представлениях древних индийцев о мире и лежащей в основе систем Йоги и ведической ре­лигии, она стала неотделимой частью любого религиозного акта и обряда в индуизме. Таким образом, обычный поклонник Кали, Дурги, Шивы или Вишну, простираясь перед изображениями своего бо­жества, с полными слез глазами и дрожащими от переполняющих душу эмоций губами, просит не только о мирских радостях, но и о способности постигать то, что лежит за иллюзорными оболочками материального мира,

 В исторических хрониках более чем трехтысячелетней давно­сти, вошедших в Веды и другие духовные тексты, есть свидетельст­ва, что древнее индоарийское общество знало немало случаев пре­ображения с помощью духовной и йогической практики, проявляю­щееся в том, что обычные люди становились провидцами, наделен­ными невероятными способностями в результате контакта с незри­мой силой, которой они поклонялись и посвящали разнообразные обряды и церемонии. Одна из основных доктрин индуизма и Йоги учит, что при направленном усилии человек способен завершить эволюционный цикл земного существования за одну жизнь и стать преображенным адептом, находящимся на одной волне с бесконеч­ной Реальностью, простирающейся за пределами мира явлений, и навсегда избавиться от цепи смертей и перерождений.

Кроме случаев спонтанного преображения (как внезапного, так и постепенного) мистиков и святых Востока и Запада, подтвержден­ных многочисленными свидетельствами, однако противоречащих современным научным представлениям, существуют также бес­спорные примеры того, как в результате сознательно направленных усилий у людей развивались сверхъестественные психические спо­собности.

Какая тайна кроется за этим феноменом? Какая сила (духов­ная, физическая или психическая), приведенная в движение авто­матически или благодаря волевому усилию, производит некое таин­ственное действие и приводит к вполне определенной трансформа­ции, отличающей мистиков и провидцев разных эпох и страны?

 Не только в Индии, но и почти во всех странах мира верили в молитву, обряды и иные религиозные практики как в средство индицирования особых психических состояний, необходимых для вос­приятия божественной милости. Однако не следует забывать, что привычка объяснять любые редкие, не доступные интеллектуаль­ному анализу явления вмешательством сверхъестественных сил была всегда свойственна человеческому мышлению и что сейчас (особенно в низших слоях общества) она наблюдается отнюдь не ре­же, чем в глубокой древности. Она жива в наши дни, хотя научные объяснения большинства некогда непонятных естественных явле­ний несколько ограничили ее размах.

 Однако для зрелого интеллекта использовать представление о божественном промысле, чья безграничная власть над вселенной безоговорочно признается, при истолковании отдельных явлений — непростительная слабость. Если смотреть на мир с этой точки зре­ния, без божественного соизволения не может упасть с дерева ни один лист, не может пролиться на землю ни одна капля дождя или сдвинуться с места хоть один атом. Противоречие здесь заключено в самой попытке найти рациональное объяснение некоторых проб­лем и обратиться к сверхъестественным силам при решении раз­личных вопросов.

К сожалению, человечество всегда грешило этим как в вопросах мирских, так и в делах духовных. Следует понимать, что материя и дух — совершенно различные, если не противоположные понятия; соответственно, что является истиной для одного, не будет таковой для другого. Все это может служить основанием лишь для того, что­бы искать различные подходы к решению этих вопросов, но не для того, чтобы отрицать что-то одно, соглашаясь с чем-то другим, тогда как оба принципа берут начало в вечности. Вряд ли стоит объяснять божественным вмешательством силу интеллектуальных талантов одних людей, так же как и более скромное проявление этих талан­тов у других. То же относится и к наличию особых психических способностей у отдельных индивидов и полное их отсутствие у бо­льшинства. Что же касается материальных феноменов, то наблюда­емое здесь разнообразие должно служить стимулом для интеллек­туального анализа как выдающихся достижений гениальных лично­стей, так и поразительных способностей провидцев.

 Исходя из этих принципов, исследователь должен определить степень взаимозависимости ума и тела — насколько состояние пер­вого определяет деятельность последнего, и наоборот. Даже мимолетной мысли неразвитого интеллекта достаточно, чтобы осознать, что тело и ум изначально связаны между собой и оказывают друг на друга прямое воздействие от рождения до смерти. Эти связи на­столько тесны, что исследователи разделились на два противопо­ложных лагеря, пытаясь решить вопрос, является ли сознание про­дуктом биохимических реакций, протекающих в организме, или же последние порождены процессом идеации в уме. Никакие блистате­льные и изощренные доказательства, предъявляемые каждой из сторон, не в состоянии убедить другую в своей правоте. Нам же до­статочно сознавать, что тело и ум взаимосвязаны до такой степени, что ни моргание глаза, ни сокращение мышцы, ни пульсирование артерии не может происходить без участия мозга. С другой сторо­ны, ни воспоминание, ни мысль не могут возникнуть в мозгу без со­ответствующей реакции организма. Стоит ли еще раз говорить о том, какое воздействие на мозг оказывают различные медицинские препараты, яды и наркотики и, с другой стороны, как влияют на ор­ганизм страхи, страсти и прочие чувства и эмоции? Эту тесную связь можно сравнить с зеркалом и отражающимся в нем объектом. Малейшая перемена, происходящая с объектом, тут же отражается в зеркале, а перемена в отражении указывает на то, что с объектом что-то произошло.

 В повседневных делах взаимосвязь между физическим телом и умом признается всеми, не вызывая вопросов, но, как ни странно, когда речь заходит о вопросах духовности, это, казалось бы, неиз­менное правило почему-то теряет свою силу. Даже наиболее выда­ющиеся ученые при обсуждении самых невероятных психических феноменов расходятся во мнениях относительно того, почему физи­ческое тело, следуя этому закону, во время совместного путешест­вия на психический план никак себя на нем не проявляет. Биогра­фии знаменитых святых, мистиков и пророков, упоминая обо всех сотворенных ими чудесах и не поддавая их никакому сомнению, все же свидетельствуют, что сами они становились жертвами старче­ской немощи и болезней столь же легко, как и обычные люди того времени. Ни один из них не прожил на земле намного дольше, чем средний человек, чтобы продемонстрировать торжество духа над плотью. Безусловно, большинство из них проявляли редкую силу духа, стойкость, героизм и приверженность к истине, но история знает немало других примеров удивительного упорства, преданности и доблести, который демонстрировали обычные люди на поли­тическом поприще, в бою, в науке и даже в преступной деятельно­сти, а также в других сферах человеческой жизни.

 В истории любой нации найдется немало примеров того, как си­льный дух доминирует над хрупкой плотью. Однако было бы за­блуждением считать, что духовность в обычном значении этого сло­ва одна способна изменить биологические законы, регулирующие взаимосвязь между телом и умом. Если даже мимолетная мысль или эмоция оказывает на организм весьма ощутимое действие, мо­гут ли аномальные или особые состояния сознания, ассоциируемые с духовными явлениями (такими как ощущение постороннего при­сутствия, слышание голосов, созерцание видений), не вызывать со­ответствующих реакций в теле?

 Было замечено, что психические проявления или физические явления, происходящие с мистиками и медиумами, нередко сопро­вождались потерей сознания, конвульсивными движениями и поте­рей восприятия окружающего мира. Уже сам этот факт является достаточным доказательством неправоты как тех, кто считает по­добные проявления чистым плодом умственной деятельности, не влияющим на физическую сферу, так и тех, кто отрицает само их существование. Однако отчетливо наблюдается тенденция остав­лять тело без внимания при исследовании психических проявлений и относиться к ним как к аномальным явлениям, не следующим ни­каким биологическим законам.

 По всей вероятности, существует принципиальное заблужде­ние, возникшее из-за неверного толкования религиозной доктрины, наделяющее познавательную способность человека автономным статусом, когда речь заходит о сверхчувственной деятельности. Эти заблуждения оказывают сильное влияние даже на очень эрудиро­ванных людей, заставляя их наделять человеческий ум неограни­ченными возможностями и способностями к постижению бесконеч­ной действительности, находящейся вне границ видимой вселенной. Однако, если учесть размеры вселенной, то сама идея Создателя становится столь грандиозной, что постичь ее умом просто невоз­можно. Даже развитое сознание человека, переживающего экстаз и являющее собой неразрушимую субстанцию, вознесшуюся над ин­теллектом, не в состоянии постичь истинную природу собственных истоков.

 Поэтому из описаний состояний, которые переживали самые выдающиеся мистики во времена их наивысших взлетов, трудно за­ключить, постигали ли они подлинную действительность или просто до них доходило более интенсивное, чем обычно, излучение Солнца сознания, находящегося все так же на огромном удалении от них, так как приближение к нему грозит мгновенно уничтожить такой хрупкий инструмент, как человеческий организм.

 Выражаясь яснее, трансцендентальное состояние, вероятно, яв­ляется не чем иным, как возможностью мельком увидеть фрагмент мира сверхсознания, озаренного лучами невообразимого солнца, по­добно тому, как своим физическим зрением мы воспринимаем лишь малую часть безграничной вселенной, окружающей нас. Поскольку тело является лишь инструментом, а ум — продуктом излучения, профильтрованного сквозь него и оживляющего бесчисленные клет­ки, подобно живому электрическому току, весь этот аппарат может обладать лишь ограниченной степенью сознания, зависящей от воз­можностей мозга и эффективности различных органов и составляю­щих частей.

 Из-за крайней ограниченности своей психической сферы обыч­ный человек, никогда не входивший в соприкосновение с сознанием, стоящим на гораздо более высокой ступени, чем его собственное, со­вершенно не способен представить себе бессмертную невоплощен­ную сознательную Энергию, обладающую бесконечной мощью, про­никающей способностью и подвижностью, приводящей в действие миллиарды живых существ в зримой вселенной, которой он всецело обязан самим своим существованием. Основным камнем преткнове­ния здесь является косность и неподвижность человеческой психи­ки, не дающая возможности каждому индивиду подняться на более высокую ступень сознания.

 Нам предстоит дать ответ на вопрос; может ли осуществиться переход из одной сферы сознания в другую и наблюдался ли этот переход в последнее время? Ответом на первую часть вопроса мо­жет быть однозначное «да". Любая ветвь каждой из систем Йоги, любая оккультная вера и доктрина эзотерической религии являют собой этот путь. Однако для научного ума кажется абсурдной сама мысль о том, что человеческий ум может получить доступ к сверх­чувственным сферам без соответствующих изменений во всем орга­низме. Почти все методы, использовавшиеся с этой целью с незапамятных времен (такие как концентрация, дыхательные упражне­ния, позы, молитва, пост, аскетизм и т.п.), оказывали воздействие как на органическую структуру, так и на ум. Поэтому вполне резон­но предположить, что любая перемена в умственной сфере, вызван­ная с их помощью, будет сопровождаться изменениями и биохими­ческих процессов в организме.

 Древние последователи Йоги, зная о той важной роли, которую играло физическое тело в развитии сверхчувственных каналов вос­приятия, и в совершенстве владея методами управления его энер­гией, куда больше интересовались духовной, а не физической сто­роной науки. Поглощенные теми изменениями, которые наблюдают­ся в психической сфере, они уделяли мало внимания тому, что про­исходит с плотью. Общее состояние науки тех дней и тенденции времени также препятствовали проведению каких-либо исследова­ний в этом направлении. Даже приверженцы Кундалини-Йоги, практикующие дисциплину и очищение внутренних органов, не смогли придать физическому телу статус единственного канала, ве­дущего к трансцендентальному знанию.

 Сама природа упражнений наглядно демонстрирует то, что фо­кусом всей системы являлся живой организм, который следовало привести в соответствующее состояние. Ученики отдавали многие годы своей жизни овладению разнообразными сложными позами, очищению дыхательных путей и желудочно-кишечного тракта, практике дыхания и другим трудным и даже опасным упражнени­ям. В свете изложенного нетрудно понять, что все это предназнача­лось не только для того, чтобы научиться регулировать систему и очистить ее, но и для того, чтобы подготовить тело к ожидаемому шоку перегрузки, когда через него начинают протекать бурные по­токи высвободившейся энергии, производя в нем драматические из­менения. Безусловно, все эти упражнения были направлены на то, чтобы научиться управлять системой органического контроля над телом посредством неких таинственных приемов, непонятных в на­ши дни в еще большей мере, чем в древности.

Комментарии к седьмой, восьмой и девятой главам

В седьмой главе речь вновь заходит о пране, но на этот раз но­сит более метафизический характер. В восьмой главе мы сталкива­емся с другой традиционной проблемой, связанной с мистическими переживаниями и вопросом о тайности. Автор принял решение никому не говорить о своем опыте, включая жену. Как известно, по­добная скрытность характерна для людей, страдающих паранойей. Открыть секрет в какой-то мере означает пройти «испытание дей­ствительностью». Если над нами начнут смеяться, оспаривать под­линность переживаний, ставить диагноз психического расстройства, весь мир рухнет.

 Однако в самой природе мистических переживаний заключено нечто, требующее тайности, — как будто некий архетип, стоящий за этими событиями, требует для своего исполнения определенного напряжения. Алхимики усматривали тайну в образе своего закры­того сосуда. Во многих волшебных сказках герою или героине дает­ся приказ хранить тайну, пока задача не будет выполнена. В рели­гиозных мистериях Древней Греции участникам грозила смерть в случае, если они проговорятся о том, что с ними происходило. Обря­ды посвящения также были окутаны покровом тайны.

 Тайность усиливает то «нечто», которое должно созреть в пол­ном безмолвии, чтобы затем явить себя миру в нужный момент. Тайность — основа всех откровений, именно благодаря ей открове­ние возможно. То, что происходит за кулисами, создает драму, ког­да занавес поднимается и сцена озаряется светом. Поэтому свидете­лю необычайного стремление сохранить тайну просто необходимо. Что скрыть, что и когда рассказать — все эти вопросы находятся на грани, проходящей между параноидной изолированностью и личной силой, между личным эзотеризмом и обычным молчаливым одино­чеством. Поэтому именно соблюдение тайны обеспечивает индиви­дуальность — то, что знает каждый, больше не является индивиду­альным. Без своих личных секретов мы всего лишь статистические цифры.

 В восьмой главе автор пишет о том, как во тьме и безмолвии но­чи, лежа на кровати в своей комнате, он со страхом вглядывался в жутко искаженные лики и обезображенные, искривленные фигуры, то появляющиеся рядом с ним, то исчезающие... Все это заставляло его дрожать от страха и мучиться от невозможности найти объясне­ние. Встреча с обезображенными человеческими лицами и фигура­ми в ночном мире является обязательной. Очевидно, Гомер, Верги­лий и Данте не случайно описывали подобные явления, когда их ге­рои опускались в Царство Теней. Это — часть их путешествия. Па­раллели мы находим и в психоанализе. После того как произошла определенная интеграция, иногда во сне приходят видения больнич­ной палаты с больными и изувеченными пациентами; а иногда — большой фотографии, на которой запечатлены члены семьи или школьные соученики. Эти тени также ожидают трансформации; это части того, от чего не произошло избавления, несмотря на интегра­цию сознательной личности и «эго». В Царстве Теней особым мукам подвергаются непогребенные мертвые — не отпущенные, но подав­ленные и вытесненные из сферы осознания формы, замешкавшиеся на пороге. Появление этих «жутких фигур» напоминает сознанию героя, что, несмотря на то что он увидел свет, в пещере есть еще те­ни. Психика расщепляется — даже если «я» ушло, какая-то часть «меня» еще осталась мучиться в аду. Древнегреческая мысль рас­сматривала души в Царстве Теней как влагу — элемент, порожда­ющий жизнь. Автор описывает вращение и кружение фигур — так говорят о движении воды. Очевидно, эти части не прошли еще сквозь приготовление, не испарились, а потому могут возвещать но­вое нисхождение к адским осушающим огням.

 На этот раз автор отмечает, что «поток» устремился к печени. Печень всегда являлась важным символом в оккультной филосо­фии. Как самый крупный орган, содержащий в себе наибольший объем крови, печень всегда считалась наиболее темным предметом человеческого организма. Считалось, что она содержит в себе сек­рет судьбы, поэтому ее и использовали при прорицании. Платон и более поздние философы связывали с печенью самые темные и кро­вавые страсти — ярость, ревность, алчность, — побуждающие че­ловека к действию. Печень символизировала импульсивную привя­занность к жизни. Если смотреть с этой точки зрения, фиксация ав­тора на печени могла означать начало возобновления общей актив­ности.

 Но если поток, направляющийся к печени (а также к сердцу), указывал на эмоциональную активность, что же тогда означало притяжение к аду? Две эти тенденции (вниз — к искаженному ноч­ному миру и наружу — к деятельности) на самом деле не столь про­тиворечивы, как это может показаться на первый взгляд. В неопла­тонизме влага душ — именно то начало, которое определяет рожде­ние, жизненный цикл. Души в Царстве Теней жаждут крови и едят красную пищу — они испытывают голод, который может утолить лишь жизнь. Таким образом, активизацию печени можно рассмат­ривать как стремление накормить изуродованные фрагменты не­живой жизни, стремящейся жить. В свете индийских духовных практик это должно быть связано с единственной целью — чистым познанием.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В Джамму я возвратился в радостном расположении духа, с почти полностью восстановившимся психи­ческим и физическим здоровьем. Страх перед сверхъестественным и враждебное отношение к религии, проснувшиеся во мне в первые месяцы, отчасти исчезли. Я не мог найти объяснение своего отвра­щения к глубоко коренящемуся в моем сердце чувству и даже в худшие свои дни удивлялся этой перемене. Это нельзя было объяс­нить лишь тем, что из-за желания обрести религиозный опыт я ока­зался в столь тяжелом положении. Нет, в глубине моего существа произошла необъяснимая перемена.

Будучи прежде религиозным и богобоязненным человеком, я вдруг потерял всякую любовь и почтение к божественному и свято­му, утратил интерес к священному и сокровенному. Всякая мысль о сверхъестественном вызывала во мне отвращение, и я не позволял себе задумываться об этом ни на секунду. Из набожного человека я превратился в богоборца и испытывал откровенную враждебность ко всем тем, кто шел поклоняться Богу. Во мне произошла разите­льная перемена — я превратился в воинствующего атеиста, ярост­ного еретика, врага всего, что связано с религией и духовностью.

 На ранних стадиях, когда за мной по пятам гнались смерть, с одной стороны, и безумие, с другой, у меня не было времени и сил задуматься об этом внезапном исчезновении мощного импульса, до­минирующего над моими мыслями с ранней юности. По мере того как мой ум прояснялся, я все больше и больше дивился этой неожи­данной перемене. Когда мое здоровье стало приходить в норму и любовь к родным и близким вновь проснулась в моей душе, я стал испытывать дискомфорт из-за отсутствия даже намека на религи­озное чувство и особенно от мысли, что это совпало с пробуждением Кундалини, почитавшейся как неиссякаемый источник божествен ной любви и духовности. Возможно, какая-то иная, темная сила овладела мной?

 В такие минуты я вспоминал слова брамина-садху, с которым советовался зимой. Он сказал тогда, медленно и отчетливо произно­ся каждое слово, чтобы оно оставило глубокий след в моем возбуж­денном сознании, что симптомы, о которых я говорил, не могут быть отнесены к пробуждению Кундалини, которая являет собой океан блаженства и потому ни в коем случае не может быть связана с бо­лью и страданием. Поэтому я скорее всего одержим каким-то злым элементарным духом. Эти слова, сказанные человеку, отчаянно бо­рющемуся с безумием, привели меня в ужас и часто приходили мне на ум впоследствии, когда я терял веру в свои силы. Даже когда мое психическое состояние восстановилось, но перемены, произошед­шие со мной, были явно заметны, эта мысль продолжала преследо­вать меня.

 Вскоре после возвращения в Джамму я ощутил слабые призна­ки жизни со стороны, казалось бы, угасшего импульса. Обычно это отмечалось в ранние утренние часы, сразу же после пробуждения, словно восстановившаяся ясность ума открывала возможность на какое-то время проявиться почти забытому чувству. В такие мо­менты мне на ум приходили истории из жизней некоторых мисти­ков, чьи вдохновенные песни находили живой отклик в моей душе. Я почти полностью забыл их из-за событий последних месяцев, а когда случайно вспоминал, воспоминания эти не вызывали во мне никаких теплых чувств. Обычно я пытался не думать о них. Но сей­час воспоминания обрели прежнюю силу и ясность. Однако сладость этих минут была приправлена горечью, так как они и словом не об­молвились о тех страшных испытаниях, сквозь которые также дол­жны были пройти, ничего не упомянули о камнях и ямах, встречаю­щихся на пути любого, кто направляется к этой открытой для всех цели. Но если они действительно пережили все то или хотя бы долю того, что пережил я, и при этом сохранили силы писать вдохновен­ные гимны, посвященные своему опыту, они заслуживают величай­шего уважения.

 Через несколько недель после возвращения в Джамму я стал замечать, что мои религиозные идеи и чувства возрождаются, а воспоминания возвращаются. Я вновь почувствовал тягу к обрете­нию религиозного опыта и всепоглощающий интерес ко всему сверхъестественному и мистическому. Я вновь мог подолгу сидеть в одиночестве, раздумывая над неразрешимой загадкой бытия и своей собственной жизни или слушать религиозные песнопения и жадно внимать строкам мистической поэзии, не проявляя при этом ни малейших признаков усталости и не ощущая предвестников приступов страха. Когда это происходило, я чувствовал, как тяже­лая туча отчаяния, столь долго висевшая надо мной и отравлявшая мое существование, тает, и испытывал горячую благодарность той таинственной силе, которая совершала работу во мне. Лишь сейчас я вновь стал узнавать в себе того человека, который некогда сидел, скрестив ноги на полу, пытающегося постичь сверхчувственное, не подозревая даже, что тело обычного современного человека наско­лько ослаблено издержками цивилизации и не может выдержать величие и мощь видений, прежде открывавшихся тем, кто годами готовил себя к этому.

 До моего сознания начало медленно доходить, что муки, кото­рые я претерпел сначала, были следствием того, что высвобожден­ная энергия стала проходить не по тому каналу и устремилась вме­сто Сушумны в Пингалу. Обжигающий вихрь, пронесшийся сквозь клетки и нервы моего организма, неминуемо повлек бы за собой смерть, если бы не чудесное вмешательство, спасшее меня в по­следнюю минуту. Последующими своими страданиями я был обя­зан: во-первых, удару, нанесенному моей нервной системе; во-вто­рых, тому, что совершенно не был посвящен в тайну и, в-третьих, тому, что, хотя мышечной силой я и превосходил среднего человека, мое тело не было достаточно подготовлено для того, чтобы безболез­ненно выдержать прохождение через него огромного потока жиз­ненной энергии. Я многое пережил, чтобы осознать, что эта энергия, высвободившись, уже ничем не может быть остановлена, вознося сознание человека, являющегося всего лишь ее инструментом, на высший уровень. Мне казалось, что пробуждение Кундалини по­рождает в человеческом организме исключительно большую нер­вную силу благодаря тому, что постоянно сублимирует его семя.

 Так я размышлял тогда, хотя не был уверен в верности своих предположений. Такие переживания редко выпадают на долю чело­века, но как мог я знать, что не стал жертвой какого-то патологиче­ского состояния? Как мог я знать, что не страдал продолжительны­ми галлюцинациями, вызванными моими мистическими поисками?

Если бы в то время я мог бы где-нибудь найти рассказ о пережива­нии, хотя бы отдаленно напоминавшем мое собственное, или рядом со мной оказался бы учитель, способный помочь мне, моя жизнь могла бы пойти иным путем и я был бы избавлен от нового периода агонии, подобного тому, через который только что прошел.

Поскольку во мне не проявился никакой новый талант или не­обычайная способность, я продолжал сомневаться в истинной при­роде того аномального состояния, жертвой которого я стал. Потоки лучистой энергии, постоянно циркулировавшие в моем теле, имели мало общего с видениями, которые описывали йоги и мистики. Кро­ме венца света, постоянно ощущаемого над головой, и расширенно­сти сознания, я не чувствовал и не видел ничего необычного и во всех практических аспектах жизни оставался прежним человеком. Единственное отличие состояло в том, что сейчас я видел мир, отра­женный в большем ментальном зеркале. Мне очень трудно объяс­нить, какие изменения произошли в моем познавательном аппарате. Единственное, что я могу сказать, так это то, что сейчас в моем моз­гу формировалась большая, чем прежде, картина мира, но не уве­личенная, словно под микроскопом, а воспринимаемая расширенной поверхностью сознания. Иными словами, степень осознания собст­венного «я» стала значительно большей.

Эту перемену я заметил еще на ранних этапах моего аномаль­ного состояния. В то время я не смог серьезно задуматься над ней и решил, что она вызвана светящимся туманом, вливающимся в мой мозг. Как я уже говорил, светящийся туман постоянно менялся в размерах, вызывая то расширение, то сужение сознания. Эти стре­мительные перемены, происходящие с зеркалом моего восприятия, неизменно сопровождались приступами ужаса и были доминирую­щей чертой этого странного переживания. Со временем расширение сознания становилось все более заметным, а сужение происходило все реже, так что даже в моменты самого суженного восприятия мое сознание оставалось более широким, чем раньше. Эти перемены бы­ли столь внезапными, что их невозможно было не заметить. Если бы переход от одного состояния сознания к другому совершался посте­пенно, не сопровождаясь прохождением потоков энергии вдоль по­звоночника и другими необычными ощущениями, делающими это явление столь особенным и странным, я, возможно, его даже не за­метил бы, как один человек не замечает происходящих день за днем перемен в облике другого, перемен, которые явственно броса­ются в глаза после продолжительной разлуки.

Изменения в состоянии сознания являются главной чертой, на которую я хочу обратить внимание читателя, так как они имели очень важные отдаленные последствия, однако необходимо расска­зать и еще об одной перемене, которую я долгое время считал всего лишь обманом чувств. Экзальтированное состояние расширившего­ся сознания, сопровождающееся ощущением счастья, которое я ис­пытал при пробуждении змеиного огня, носило чисто субъективный характер и не поддавалось ни исследованию, ни точному описанию. Единица сознания, в которой доминировало «эго» и к которой я при­вык с детства, внезапно расширилась до сияющего круга сознания, который все рос и рос, пока не достиг своего максимального разме­ра, где мое прежнее «я», утратив границы, оказалось в центре сия­ющей сферы сознания огромных размеров. Иными словами, из кро­шечного свечения мое осознание разрослось в лучистое озеро света, в котором тонуло мое «я», полностью постигая при этом блаженную мощь сознания — близкого и, в то же время, далекого. Точнее, на­ряду с расширенным полем осознания существовало и сознание «эго» — отдельно друг от друга, и в то же время составляя одно це­лое.

Это замечательное явление, оставившее неизгладимый след в моей памяти, не повторялось долгое время. То, что мне пришлось испытать на протяжении последующих недель и месяцев ни в ма­лейшей степени не походило на первоначальное переживание, за исключением того, что я продолжал осознавать, что в зоне моего со­знания произошло расширение, чередующееся с временными суже­ниями.

 Ко времени возвращения в Джамму я восстановил душевное равновесие и стал тем же человеком, каким был всегда, со всеми особенностями своего характера. Однако перемены в моих когни­тивных способностях остались не менее заметными, чем прежде, и напоминали о себе каждый раз, когда я рассматривал внешний объ­ект или созерцал внутренний ментальный образ. С течением време­ни светящийся ореол в моей голове расширялся все больше и боль­ше в соответствии с изменениями в сознании. Я знал, что сейчас воспринимаю вселенную посредством гораздо большей ментальной поверхности, чем когда-либо прежде. Зона моего периферического сознания, несомненно, увеличилась — я не мог ошибаться в том, что постоянно видел перед собой в течение всего периода бодрствова­ния.

Явление было столь странным и неординарным, что я счел бес­полезным искать описание чего-либо подобного, даже если эта нео­бычная трансформация произошла благодаря активизации Кундалини, а не была вызвана уникальной болезнью, поразившей только меня. Осознавая, насколько бесполезно открывать правду о то, что со мной произошло, другим, я хранил тайну даже от самых близких людей. Поскольку мое физическое и психическое состояние не до­ставляло мне никаких беспокойств, со временем я перестал трево­житься по этому поводу.

 Как я уже упоминал в первых главах, на начальных этапах это­го переживания я воспринимал мир своим умственным взором, словно сквозь туман, или, точнее, мне казалось, что все предметы отделены от меня пеленой мелкой пыли. Это не был оптический де­фект (мое зрение было таким же острым, как и прежде), и туман, казалось, окутывал не орган чувствования, а орган постижения. Слой пыли лежал на самом зеркале сознания, отражающем мир. Казалось, объекты воспринимались через слой беловатой пыли, словно были присыпаны мелким меловым порошком, не изменяв­шим ни их контуры, ни присущий им цвет. Пелена висела между мной и небом, листвой деревьев, зеленой травой, мостовой, лицами людей, придавая всей картине какой-то белесый, меловый оттенок. Казалось, центр сознания, интерпретирующий чувственные впечат­ления, находился в белой среде и требовал чистки и настройки, что­бы восстановить полную прозрачность.

 Как и в случае с увеличением визуального восприятия, я не мог найти удовлетворительного объяснения этой белесоватости воспри­нимаемых мной объектов. Ни время суток, ни перемены погоды или места не оказывали никакого воздействия на эту особенность вос­приятия. Она была очевидной и при свете солнца, и при свете лам­пы; как в сумерках, так и при ясном свете утра. Безусловно, эта пе­ремена была внутренней и потому не была подвержена влиянию внешних факторов.

 Недоумевая по поводу происходящего со мной и по-прежнему храня молчание, я продолжал исполнять свои обязанности в Джамму, как и остальные мои коллеги. Единственное правдоподобное объяснение изменению моих когнитивных способностей состояло в том, что жизненный принцип моего организма сейчас действовал через измененную среду. Все это привело к перемене характера нервных импульсов, регулирующих функцию органов, а также по­влияло на восприятие и интерпретацию образов. Все, что произош­ло и продолжало происходить, было столь беспрецедентным и неве­роятным, что я предпочитал думать о нем как об аномалии, а не как о естественном развитии, управляемом законами природы.

 Дни, полные внутреннего дискомфорта и сомнений, продолжали течь, пока в один прекрасный день по дороге на службу я не взгля­нул на фасад Дворца Раджгарх, в котором располагалось местное правительство. Вначале я просто бросил взгляд на верхние этажи и крышу дворца, но тут же застыл на месте, не в силах оторвать глаз от удивительного зрелища. Передо мной открылась неземная кар­тина — ничем не примечательный фасад старинного здания, так хо­рошо известный мне, и купол неба над ним сейчас были озарены се­ребристым светом. Игра светотени была столь замечательной, что у меня нет слов, чтобы хоть отдаленно передать ее прелесть. Оше­ломленный, я огляделся вокруг и был очарован серебристым сияни­ем, преображающим все вокруг. Безусловно, это была новая фаза моей трансформации: сияние, озарившее все вокруг, было проек­цией моего внутреннего свечения.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Поглощенный этим волшебным зрелищем, я совершенно забыл о том, что стою, как статуя, посреди улицы и вокруг меня снуют торопящиеся по делам люди. Собрав­шись с мыслями, я все же отвел глаза от очаровавшей меня карти­ны и огляделся. Со всех сторон на меня были направлены взгляды людей, явно удивленных моей внезапной и ничем не объяснимой не­подвижностью. Взяв себя в руки, я неторопливо направился к офи­су, продолжая смотреть на здание и на небо над ним. Застигнутый врасплох, я никак не мог поверить в то, что зрелище, открывшееся моему взору, было реальностью, а не галлюцинацией, возникшей в результате активизации ореола, постоянно ощущаемого мной во­круг головы. Я посмотрел вперед, а затем вновь огляделся, потер глаза руками, чтобы удостовериться, что все это был не сон. Нет, я определенно находился в центре сквера Секретариата, окруженный толпой людей, движущихся во всех направлениях. Я был таким же, как и они во всех отношениях, если не считать того, что видел мир иначе.

 Возвратившись в свою комнату, я вместо того, чтобы сесть за стол, как это делал обычно, вышел на веранду, чтобы подышать свежим воздухом и полюбоваться открывающимся оттуда видом. Передо мной стоял ряд домов, упирающийся в крутой, поросший лесом склон, который вел к берегу реки Тави, чьи воды в обрамле­нии валунов сверкали под солнцем. С другой стороны реки виднелся холм со средневековой крепостью на вершине. Я смотрел на этот пейзаж чуть ли не каждый день на протяжении нескольких лет, и вид из окна отпечатался в моей памяти. В последние месяцы я, гля­дя на нее, отмечал что, как и все прочие объекты, картина обрела иные пропорции и тот же белесоватый меловый оттенок. 8 этот па­мятный день, пытаясь охватить взглядом всю панораму и сравнить ее с тем, что видел обычно, я изумился неожиданной метаморфозе.

 Увеличенные размеры и слегка белесоватый оттенок все еще при­сутствовали в картине, но дымка полностью исчезла и перед моим взором предстала невероятно яркая и богатая комбинация цвета и светотени, а серебристое свечение придавало пейзажу неописуемую прелесть.

 От волнения у меня перехватило дыхание и, переводя взгляд с объекта на объект, я пытался понять, произошла ли эта метаморфо­за со всем миром или то была иллюзия, вызванная ярким солнеч­ным светом. Я с восхищением разглядывал все вокруг, позволяя взгляду задержаться то тут, то там, асе больше убеждаясь в том, что не стал жертвой какого-то оптического обмана, а действительно видел перед собой прекрасный пейзаж, пронизанный молочно-бе­лым, неведомым мне прежде светом. Глубокие чувства переполнили мою грудь, и слезы сами собой полились из глаз, когда я осознал происшедшую со мной метаморфозу. Но и сейчас, когда мой взор застилали слезы, я мог различать игру серебристых лучей перед глазами, делающих картину такой прекрасной. Мне было нетрудно понять, что в познавательном центре моего мозга произошла пере­мена, не зависящая от моей воли, и чарующий свет, окружающий ныне каждый объект, не был ни плодом моей фантазии, ни свойст­вом объекта, а являлся проекцией моего собственного внутреннего света.

 Дни и недели проходили, не принося заметных перемен. Яркий серебристый ореол, окружающий каждый объект, уже восприни­мался мной как нечто само собой разумеющееся. Лазурный небес­ный склон, когда бы я на него ни смотрел, излучал неописуемо пре­красный чистый свет. Обладай я подобной способностью к восприя­тию с детства, мне бы казалось, что так должен видеть мир любой человек, но трансформация, происшедшая со мной, была настолько внезапной и очевидной, что я не переставал ей удивляться. Изучая себя более пристально в поисках новых перемен, я обнаружил, что метаморфоза произошла и с моим слухом — звуки воспринимались более отчетливо, что придавало музыкальным мелодиям особую прелесть, а шум казался более неприятным, чем прежде. Однако эта перемена до последних лет ни в чем не была столь заметной, как в сфере зрительного восприятия. Что же касается обоняния, вкуса и осязания, можно сказать, что эти чувства также обостри­лись, но эти перемены не могли сравниться с тем, что произошло со зрением. Я мог наблюдать этот феномен и в темное время суток. Но­чью лампы светились с особой яркостью, а освещаемые объекты озарялись особым светом, а не просто отражали лучи ламп.

Через насколько недель эти перемены перестали вызывать у меня удивление и я стал принимать их как должное. Куда бы я ни шел и что бы ни делал, я постоянно осознавал свечение в себе и си­яние снаружи. Старое «я» уступало место новой личности — я из­менялся. Мое восприятие стало более тонким и художественным — в моем организме происходил какой-то странный процесс транс­формации на клеточном уровне.

В середине апреля этого года, прежде чем переехать в Срина­гар, я, взяв прах своей матери, которую потерял за год до того па­мятного переживания, отправился Хардвар. Я уже как-то посещал Хардвар с аналогичной миссией после смерти отца. Во время же­лезнодорожного переезда и пребывания в Хардваре я ни на минуту не мог забыть о происшедших во мне чудесных переменах. Я ехал тем же путем, останавливался на тех же станциях, ходил по тем же улочкам и видел те же здания, все тот же Ганг нес передо мной свои воды, и в них совершали омовения все те же паломники. Все было таким же, как и в тот раз, но воспринимал я эти картины со­вершенно иначе: теперь каждый объект являл собой часть неверо­ятно расширившегося поля зрения и вся воспринимаемая мной кар­тина была озарена ярким светом, словно свежевыпавший снег под лучами солнца. Совершив священные обряды, я возвратился в Джамму, убежденный в том, что со мной произошла метаморфоза. Вскоре я, как обычно, переехал в Сринагар вместе с офисом.

Шли годы. Мое здоровье и жизненные силы полностью восста­новились. Я мог непрерывно читать на протяжении продолжитель­ного времени и подолгу предаваться своему любимому занятию — игре в шахматы. Для этого требовалось часами напрягать внимание. Прием пищи почти ничем не отличался от обычного и единственное, что напоминало мне о пережитом, — это чашка молока по утрам и еще одна с ломтиком хлеба на полдник. Однако я не мог выдержи­вать длительного поста, и если пытался сделать это, тут же следо­вала расплата. Несмотря на все это, я уже не был тем человеком, что прежде. Свечение внутри меня и вокруг становилось все более ощутимым. Внутренним взором я мог отчетливо различать прохож­дение светящихся потоков по нервам моего тела. Живое серебристое пламя с золотистым оттенком я отчетливо различал в области лобных долей мозга. Мои умозрительные образы отличались необы­чайной яркостью, и каждый всплывающий в памяти объект был та­ким же сверкающим, как и при его непосредственном восприятии.

Моя реакция на инфекции и болезни была не совсем обычной. Даже если симптомы заболевания проявлялись, то в гораздо более мягкой форме, а температура, как правило, не повышалась. Пульс учащался, но такое случалось редко, и это учащение не сопровож­далось жаром. Эту особенность я наблюдаю за собой и сейчас. Един­ственное объяснение, которое я мог найти, состояло в том, что орга­низм, нервы которого находятся в возбужденном состоянии, чтобы уберечь от вредного влияния высокочувствительный механизм моз­га, не допускает прилива горячей крови к мозгу и освобождается от инфекции другими способами. Я не мог ни принимать лекарства во время болезни, ни соблюдать пост. Единственное, что мне оставалось, — это соблюдать диету.

 Я уже немало рассказал о работе моего мыслительного аппара­та во время бодрствования, но ничего не сказал о его поведении в часы сна. В первый раз я узнал о тех переменах, которые произош­ли с моим сознанием во время сна в период кризиса в феврале 1938 г., когда я впервые заснул после многодневной бессонницы. Тогда я погрузился в сон, окутанный светящейся мантией, присут­ствие которой ощущал и во сне. С этого дня меня стали посещать необыкновенно яркие сновидения. Сияющее свечение в голове, не­изменно сопровождавшее меня во время бодрствования, присутст­вовало и во сне; более того, в ночные часы оно казалось более ин­тенсивным, чем днем. В ту секунду, когда я клал голову на подушку и закрывал глаза в ожидании сна, я тут же начинал видеть это яр­кое свечение, исходящее из моей головы, пребывающее в постоян­ном движении, расширяющееся кверху и сужающееся книзу, по­добно водовороту играющему под лучами солнца. Вначале мне каза­лось, что у основания моего позвоночника работает какой-то по­ршень, выбрасывающий вверх струи светящейся жидкости. Неощу­тимый, но отчетливо видимый, он работал с такой силой, что я чув­ствовал, как в ответ на очередной выброс сотрясалось все мое тело, а кровать то и дело поскрипывала.

 Сновидения были чудесными, и картины всегда разворачива­лись на сияющем фоне, что придавало образам фосфоресцирующий оттенок. Каждую ночь во сне я переносился в волшебную страну и там, окутанный сиянием, легкий как перышко, перелетал с место на место. Перед моим взором разворачивались фантастические сцены. Как обычно это бывает во сне, они были бессвязными и прерыви­стыми, но всегда прекрасными и величественными. Во сне я всегда чувствовал себя защищенным и счастливым и никогда не упускал возможности окунуться на десять часов в этот мир, чтобы отдох­нуть от сомнений и тревог дня. Прежде мне никогда не снились столь яркие сны. Они естественным образом повторяли рисунок моей новой личности и были сотканы из того же светоносного мате­риала, что и мои дневные мысли и фантазии. Я отчетливо осозна­вал, что свет не только пропитал мое поверхностное сознание, но и глубоко проник в самые потаенные уголки подсознания.

 Со временем в моем сознании начала укрепляться мысль, что поток лучистой энергии во время сна каким-то необъяснимым обра­зом укреплял мой дремлющий мозг, нервные структуры, готовя их к воздействию недавно высвобожденной могучей жизненной силы. Но долгие годы я никак не мог осознать, что происходило внутри меня. В каком-то древнем трактате по Кундалини-Йоге я наткнулся на туманную фразу, намекающую на преображающую способность божественной энергии. Намеки эти были такими расплывчатыми и недетализированными, что я никак не мог понять, как человеческий организм, появившийся на свет в результате миллионнолетней эво­люции, со всей совокупностью генетических факторов, определяю­щих его развитие, может быть перестроен изнутри так, что его мозг начнет функционировать на совершенно новом уровне. Учитывая органические перемены, влияющие как на состояние тканей тела, так и на исключительно деликатные структуры мозга, задача по трансформации приобретает столь невероятные масштабы, что ка­жется почти невозможной.

Что-то совершенно необъяснимое происходило в теле, особенно во время сна, когда моя дремлющая воля была не в состоянии вме­шаться в измененные анаболические и катаболические процессы организма. То, что весь мой организм функционирует иначе, чем ра­ньше, что процесс обмена веществ перешел на новый уровень под влиянием светоносной жизненной энергии, протекающей по моим нервам, я понял сразу же после кризиса. Я не мог ошибиться в том, что частота пульса и сила сердечных сокращений увеличивалась в первую половину ночи, как и в том, что пищеварительная и выде­лительная функции также претерпели изменения. Я не мог не дове­рять собственным ощущениям и свидетельствам тех, кто знал меня на протяжении многих лет. К тому же я не считаю, что обязан соби­рать все свидетельства в пользу своих заявлений. Это сделало бы данный труд слишком громоздким и специализированным. Любой человек, обладающий хотя бы начальными познаниями в физиоло­гии, может наблюдать в себе те же перемены, после того как в нем возгорится змеиный огонь.

 Мой план не позволяет детально остановиться на всех физиоло­гических реакциях и изменениях, наблюдаемых мною изо дня день, убедительно демонстрирующих, что мой организм проходит сквозь мощный процесс очищения и омоложения. Иначе, чем еще можно объяснить ту бурную, подчас лихорадочную деятельность, беспре­рывно происходящую в моих внутренних органах днем и ночью, как не тем, что сам организм как единое целое реагировал на новую си­туацию, приспосабливая себя к изменениям во внутренней среде? Безусловно, все это было связано с прохождением светоносной жиз­ненной энергии по клеткам тела.

Любой искусственный механизм (пусть даже в сотни раз менее чувствительный, чем организм человека) тут же сгорает под воз­действием тока большей силы, чем та, на которую он рассчитан. Од­нако благодаря определенным защитным механизмам, выработан­ным у человека в ходе эволюционного развития, внезапное высво­бождение змеиной силы при благоприятных обстоятельствах и от­личном здоровье не приводит его к гибели. Но и в таких случаях че­ловеку следует соблюдать крайнюю осторожность, чтобы сохранить физические силы и психическое равновесие на протяжении всего последующего сурового испытания.

 Мне трудно судить, в какой мере моя конституция подходила для этого, но будучи полным невеждой в данной науке, я многие го­ды провел в замешательстве относительно всего происходящего — отчасти из-за отсутствия необходимых знаний, отчасти из-за стре­мительности трансформации.

В первый и самый тяжелый период испытаний я видел во сне лучшее средство исцеления от физических и психических страда­ний. С момента засыпания до пробуждения, я отмечал признаки ано­мальной деятельности в области обычного местонахождения Кундалини и мне было ясно, что благодаря какому-то таинственному про­цессу секрет моих половых желез, просачиваясь по тончайшим ка­налам, попадал в специальные нервы, где преобразовывался в тон­кую субстанцию, которая затем проникала в мозг и жизненно важ­ные органы. Отсос секрета происходил с такой силой, что иногда вызывал боль в соответствующих органах. В такие минуты броже­ние, происходящее в моем организме, напоминало лихорадочную деятельность человека, пытающегося спасти свою жизнь любой це­ной, и я наблюдал за всем этим, словно свидетель, бессильный чем-либо помочь. Было нетрудно понять, что цель этой новой и не­ожиданной деятельности — направить сублимированное семя к го­лове и другим жизненно важным органам, если происходило нару­шение их деятельности или развивался процесс, препятствующий трансформации.

 Даже на первых стадиях процесса, когда мое психическое со­стояние оставляло желать лучшего, я не мог не заметить эту удиви­тельную трансформацию в области половых органов, которые прежде функционировали самым обычным образом. Эта область ныне находилась в беспрерывном возбуждении, в изобилии проду­цируя живительную жидкость, необходимую для удовлетворения возросших требований долей мозга и нервной системы. После не­скольких дней наблюдения мне в голову пришла мысль, что благо­даря продолжительной практике концентрации в моем мозгу от­крылся какой-то недостаточно развитый центр и что игра потоков жизненной энергии, которая явственно ощущалась, представляла собой не что иное, как попытку организма контролировать возник­шую ситуацию. Мне также было понятно, что в данном случае орга­низм использует самый мощный источник жизненной энергии — той субстанции, которая всегда находится в области, управляемой Кундалини.

 Нет сомнения в том, что долгие годы, пока бурный поток нес ме­ня, моя жизнь висела на волоске. И лишь благодаря тому, что всеми моими движениями управляла чья-то незримая рука, я не разбился об острые камни, лежавшие на пути этого потока. Часто в ожидании сна я чувствовал, как поток мощной жизненной энергии проносится через живот и грудь, врывается с оглушительным шумом в мозг, где проливается сверкающим дождем, вызывая при этом ощущение лихорадочного движения в области половых органов и основания позвоночника.

В подобные минуты я инстинктивно чувствовал, что во мне про­исходит борьба между жизнью и смертью, в которой сам хозяин те­ла остается лишь безучастным свидетелем, бессильным что-либо предпринять. Ничто лучше не передает моего состояния, чем карти­на, написанная древним художником, на которой изображены Шива и Шакти. Шива лежит неподвижно на спине, а Шакти беспощадно топчет его безжизненное тело в своем танце. Так и я, сознательный свидетель и владелец собственной плоти, был отодвинут на задний план и отдан на милость ужасающей великой силе, которая делала с моим телом все, что хотела, не считая нужным хоть каким-то об­разом уведомить меня о своих действиях. Поэтому у меня были все основания полагать, что ситуация, которую отразил автор этой сим­волической картины, сходна с моей.

Полная беспомощность адепта при пробуждении Кундалини и его зависимость от милости Шакти — космической жизненной энергии, была постоянной темой гимнов выдающихся йогинов древ­ности. Только Шакти как высшая властительница тела способна одарить своих достойных поклонников (тех, кто поклоняется ей с подлинной преданностью, посвящая ей все помыслы и действия) трансцендентальным знанием и необычайными силами. Все эти тек­сты отводят Кундалини место царицы и зодчего живого организма, обладающего властью лепить его, преображать и даже разрушить по своей воле. Но каким образом это осуществляется в соответствии с биологическими законами, управляющими человеческим телом, никто даже и не пытался объяснить. Безусловно, это не может про­изойти мгновенно, словно по мановению волшебной палочки, нару­шая причинно-следственную зависимость. Я считаю, что даже в тех случаях, когда наблюдается, казалось бы, внезапная духовная трансформация, в тканях и клетках организма достаточно долгий период времени происходят постепенные изменения.

Комментарии к десятой и одиннадцатой главам

После того как переживания стали менее острыми и его жизнь возвратилась в привычную колею, наш автор отмечает две основ­ные проблемы: он не может сосредоточенно читать и «продолжает испытывать страх перед сверхъестественным». В десятой главе он затрагивает религиозные вопросы.

 С чисто психодинамической точки зрения, этот страх перед сверхъестественным — результат подавления. Беспокойство явля­ется проявленным в сознании страха перед возвращением подав­ленного (в нашем случае) самого бессознательного. Кроме того, мы можем сказать, что страх есть естественная реакция на травму — ребенок, обжегшись, боится огня. То, что этот страх фокусируется именно на сверхъестественном, свидетельствует о новом осознании бессознательного, о новом отношении к нему, об изменившейся ори­ентации сознания по отношению ко всему, что находится за преде­лами его кругозора. Как современные читатели мы отождествляем себя с автором. До этого переживания автор, обладая религиозным настроем, не боялся богов или мира иного. Он стремился к нему всей душой и делал все, чтобы достичь его. Отношение Гопи Кришны к религии созвучно с коллективной верой западного человека, застав­ляющей его ходить в церковь. Но сейчас, почувствовав вкус иного мира, он дрожит от страха при мысли о нем. Более того, его раздра­жают всякие проявления религиозности (люди, возвращающиеся с мест поклонения, обычная религиозная литература и т.д.). Он чувст­вует, что «лишен всякого религиозного чувства» и не может понять причины этих перемен, происшедших в «самих глубинах личности». Он переживает слова «Бог умер».

 Для того, кто имеет опыт работы с людьми Запада, вовлеченны­ми в практику обрядов государственной религии, подобный оборот кажется вполне обычным. Встреча с непостижимым опрокидывает все старые представления. Удивительно, что иногда психоанализ открывает, как подлинно религиозное переживание у священника может скорее разрушить всю его прежнюю систему религиозных взглядов, чем укрепить ее. Ортодоксальная церковь, давно распо­знав это явление, догматично протестует против индивидуального религиозного опыта посредством видений и снов. Мистик — непрошеный гость в церкви, и первый акт Христа (изгнание менял из храма) был совершен в ярости. Моисей, придя в негодование, раз-, бил скрижали, а пророки (с коллективной точки зрения) могли счи­таться людьми, «лишенными религиозного чувства», «отъявленны­ми атеистами», «неистовыми еретиками». Вновь мы сталкиваемся с психологическим парадоксом: главную опасность составляет не противоречие истине, а ее подобие. Слащавая религиозная сентиментальность угрожает настоящей вере гораздо больше, чем любое; ее прямое отрицание.

 Измененное отношение к религии и страх перед сверхъестест­венным заключают в себе для автора два урока. Во-первых, это пе­ресмотр ценностей этого мира (семья, чувства, связи, работа и кол­леги, здоровье и другие простые вещи); во-вторых, то, что страх пе­ред Богом — начало мудрости. Иными словами, страх перед сверхъестественным указал ему на его собственные природные ограничения. Иной мир оказался в угрожающей, пугающей близо­сти, стал экспериментально реален; он узнал его силу — не из книг, а на собственном опыте. Так через этот страх, являющийся первич­ным религиозным чувством благоговейного ужаса, он стал «homo religiosus».

 Сейчас он может с полным правом говорить, что переход к миру иному не совершить одним скачком — это не переход из меньшей комнаты в большую. В этом состоит древний спор духовных дисцип­лин. Как достичь просветления — шаг за шагом, как паломник, взбирающийся на гору, или же одним прыжком, через озарение? Согласно сторонникам последнего взгляда, вечное не достигается посредством процесса, растянувшегося во времени. Однако Гопи Кришна склоняется к первой точке зрения, утверждая, что про­светление носит характер процесса.

 Затем автор переходит к описанию своей первой величайшей трансформации: расширению сознания. Первое время это воспри­нималось как нимб или светящаяся сфера вокруг головы, вначале как бы запыленная, а затем проясняющаяся. Интересно, что Онианс в своем труде «Происхождение европейской мысли» говорит, как вначале присутствие «гения» (или «даймона») воспринималось как сияние вокруг головы, и провидцы различали это в другом человеке. Святого обычно изображали с нимбом вокруг головы, это подразу­мевало, что святость связана с озарением и измененным сознанием.

 Автор дает ясное описание этой перемены — его «я» и сознание больше не отождествляются друг с другом. Единица сознания, в ко­торой доминировало его «эго», «внезапно расширилась в сияющий круг сознания, который все рос и рос, пока не достиг своего макси­мального размера». Он испытывает затруднения, подыскивая фор­мулировки, сравнения или метафоры — общие трудности в описа­нии феномена, где формулирующее «эго» не в состоянии охватить событие целиком, «...наряду с расширенным полем осознания, суще­ствовало и сознание «эго» — отдельно друг от друга, и в то же вре­мя составляя одно целое».

Эта формулировка представляет большую ценность для совре­менной глубинной психологии. В своей терапевтической работе мы нацелены на «эго»-развитие, предполагая, что развитие «эго» и раз­витие сознание — одно и то же. Юнг продемонстрировал, что окон­чательное развитие «эго» является его подчинением или даже по­гружением в поле сознания большего масштаба, в котором есть мно­го своих архетипических полюсов, подобно тому, как Гопи Кришна описывает погружение своего «я» в озеро света.

 Проблема современной глубинной философии состоит в следу­ющем: как можно сочетать идею расширения и развития «эго» с идеей расширения и развития сознания? Иными словами, если «эго» и сознание не есть одно и то же, могут ли они развиваться не­зависимо друг от друга?

 Думаю, что здесь мы подходим к вопросу о главном различии между юнгианским анализом и всеми остальными формами психо­терапии, а также о главном сходстве между юнгианским анализом и восточными учениями. Цель такого анализа, ориентированного на то, что Юнг называл индивидуацией, — развитие сознания. В этом процессе «эго» отведена всего лишь одна из ролей, а осознание иных архетипических компонентов (анимы, тени, образа отца и матери, «самости») также является целью работы. В отличие от других сис­тем психотерапии, юнгианский анализ может привести к расшире­нию сознания без обычных видимых признаков «эго»-развития.

 Баланс здесь очень тонок: с одной стороны, слишком малое «эго» в котором нет наблюдателя, нет центра; а с другой — слишком малое поле сознания вне «эго» и поле наблюдения вне субъективно­сти, в котором мало внеличностной чувствительности и сострада­ния. Для западного аналитика провести разделение между эго и сознанием означает пересмотреть современные цели психологии, осо­бенно те, которые имеют отношение к «эго»-психологии».

 Алхимия предоставляет нам материал для понимания природы белизны. «Серебристое свечение», «белесоватая среда», «молоч­но-белое сияние», «свежевыпавший снег» — все эти термины можно легко найти в алхимических текстах, описывающих чудесное «яв­ление белой фазы». В алхимии все это происходит в сосуде, и язык описания — химический. Алхимики описывают, как субстанция, с которой долго работали, начинает белеть. (Первое проявление белой фазы, или фазы анимы, произошло, как мы помним, во время лихо­радки, описанной в четвертой главе. Тогда он ловит на себе взгляд своей маленькой дочери, Рагины, лежащей в своей кровати, и видит себя ее глазами. И он решает не применять наружного средства — поливать себя водой из ведра, — а перенести «внутреннюю аго­нию», что приводит к активизации канала Иды и последующему «охлаждению» изнутри. Вместо огня «серебристый поток в зигзаго­образном движении устремился вверх по спинному мозгу — в точ­ности, как извивающаяся белая змея, стремительно убегающая прочь». Затем он съедает ломтик хлеба, запивая его молоком.)

 Эта фаза уже подготовлена психологически перемещением от Пингалы к Иде, от мужского канала к женскому, а также активиза­цией бессознательного женского аспекта личности или архетипа анимы. Гопи Кришна признает в Кундалини женское начало, испо­льзуя изображение Шакти, пляшущей на лежащем Шиве (который на многих картинах представлен пассивным, если не считать его от­крытых глаз и эрекции пениса). Смещение от Пингалы к Иде, кото­рое наш автор воспринимает лишь как физиологический феномен, в психологическом плане означает, что женская энергия Шакти не может быть подчинена мужскому началу. Богиня не может быть ак­тивизирована, чтобы служить мужчине, но женская сила, или анима, должна обладать собственным каналом активности, а мужчина — лишь инструмент, посредством которого сила проявляет себя.

 Именно поэтому художники и писатели отдают себя во власть женщине-музе, «белой богине», которая, будучи расположенной к автору, демонстрирует себя во всей своей красоте. Когда мужчина влюбляется в Богиню, поддавшись ее чарам (наиболее часто встре­чающийся опыт, относящийся к архетипу анимы), вещи предстают перед ним «в новом свете», «чувства обостряются» и толчки энергии в Пингале кажутся неуместными.

 Кундалини как женская сила в данном случае требует для себя женского канала (даже когда ее предполагаемый подъем осуществ­ляется через Сушумну). В тантрической традиции этот женский канал для женской силы имеет широкий спектр значений, подобно тому, который имеет в нашем понимании архетип анимы. Бхарати в «Тантрической традиции» описал разнообразные значения левой артерии, или канала Иды. Любопытно, что одним из значений явля­ется «сила пищеварения». Возможно, своим религиозным отноше­нием к приему пищи Гопи Кришна выражал почтение аниме. Это согласуется с нашими представлениями о том, что анима тесно свя­зана с нейровегетативной системой. Согласно Бхарати, женское на­чало может включать в себя и «разврат», и «природу», и «интуитив­ную мудрость», и даже «небытие». Эти аспекты женственности пер­сонифицированы в греческих богинях, где небытие Персефоны яв­ляется составляющей частью образа ее матери Деметры, богини природы. Там же находят свое место и развратное непостоянство Афродиты, и интуитивная мудрость Афины. К сожалению, такая дифференциация женского начала отсутствует в иудейско-христи-анской традиции, дающей лишь мелкие и второстепенные примеры анимы как души.

В психологической практике белая фаза соответствует периоду доминирования в сознании женского принципа. Сновидения стано­вятся более яркими, возникает больше фантазий, целенаправлен­ная деятельность снижается, появляется холодная отстраненность. Длительный период страданий, депрессии и печали уплывает ку­да-то в мир лунного света, где все искуплено и достаточно иметь лишь спокойную и мудрую улыбку на лице. В жизнь входит новая форма любви, вначале романтичная и заключающая в себе лишь саму себя. Но главное, происходящее в белой фазе, — узнавание регрессивных девственных аспектов — обещает принести плодо­творные семена.

 В алхимии также можно найти параллели улучшению состоя­ния здоровья. Белая фаза является одним из прообразов окончате­льного Камня и, следовательно, прообразом эликсира здоровья. Хо­тя наш автор и не полностью защищен от болезней, однако он пишет, что «...симптомы заболевания проявлялись... в гораздо более мягкой форме, а температура, как правило, не повышалась».

 Идея о том, что Богиня в той или иной форме насылает и заби­рает назад болезни, широко распространена в Индии. На Западе многие отправляются к гробнице девы Марии, чтобы исцелиться. Здесь срабатывает идея о том, что развитые отношения с анимой являются основным условием здоровья. Сам женский аспект счита­ется основным принципом жизни и природы, с которым нам не уда­стся установить адекватные отношения, пока мы не интегрируем женскую часть в себе. Гопи Кришна делает на этом акцент, с самого начала признавая, что Кундалини — это Богиня.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Наблюдая каждый день за своим организмом, я имел все основания полагать, что с ним происходил про­цесс трансформации. Но цель этой трансформации оставалась для меня неясной. Единственное, что я мог предположить, это то, что мой мозг и нервная система постепенно переходят в состояние, ко­торое дает возможность достичь расширения сознания, свойствен­ного йогам и мистикам, находящимся в трансе. Мое сознание и без того претерпело расширение с момента пробуждения Кундалини (о чем я ни на минуту не забывал и что явилось причиной моих неве­роятных мучений). Однако нынешний процесс расширения ума воз­вещал собой переход на новую ступень, где узы, связывающие тело и дух, полностью исчезают, предоставляя последнему возможность свободного полета в пространствах нефизического мира, чтобы по­том вернуться к обычному состоянию обновленным и окрепшим.

Таково было мое представление о сверхчувственном опыте, по­черпнутое из книг, рассказывающих о духовных людях и описыва­ющих экстатические переживания. Но если не считать того блажен­ного видения собственной измененной личности, которое явилось мне дважды в самом начале, между мной (привязанным к земле и зависящим от всевозможных страстей, желаний, физических по­требностей, голода, холода и болезней) и теми исполненными сча­стья, не знающими страха, защищенными от боли счастливцами, пребывающими в экстазе, не было ничего общего. В умственном и моральном отношении я был все тем же существом, что и раньше, — обычным человеком, неспособным сравниться с теми гигантами духа, о которых я читал.

 Я никогда не упускал возможности детально изучить свои сим­птомы. Никаких иных перемен в себе, кроме изменчивых нервных потоков и сияния, которое я ощущал как внутри, так и снаружи, мне заметить не удалось. Свечение, воспринимаемое мной в последнее время везде, где бы я ни находился, оказало на меня ободряю­щее воздействие. Это придавало моему странному опыту оттенок возвышенности. Со мной, безусловно, происходила некая трансфор­мация, это свойство каким-то образом приближало меня к избран­ным, хотя во всех остальных отношениях я ничем не отличался от обычного человека. И все же я не мог закрыть глаза на то, что стра­дания, выпавшие на мою долю, намного превосходят по масштабам достигнутые результаты. Этому не было никакого разумного объяс­нения, кроме того, что в силу каких-то физических или психиче­ских недостатков процесс очищения, через который я проходил, ^Внезапно оборвался, что сделало меня кандидатом в «Йоги Брихста» человека, попытавшегося достичь высших ступеней в Йоге, но ^казавшегося к этому неспособным.

 Годы шли, я не замечал в себе никаких новых признаков духов­ного раскрытия или морального и интеллектуального роста, что должно быть характерно для тех, в ком Кундалини зажигает свя­щенный огонь. Поэтому я все больше склонялся к той неутешитель­ной мысли, что мне недостает необходимых умственных и физиче­ских данных. Но поскольку активность светящейся силы не ослабе­вала, во мне все же теплилась надежда, что в один прекрасный день я буду одарен если не высшей, то хотя бы какой-нибудь заметной благодатью.

Физически я стал почти таким же, как прежде, — крепким и выносливым, способным стойко переносить голод, жару, холод, из­нуряющую умственную и физическую работу, а также беспокойст­во и дискомфорт. Единственное, что я плохо переносил, — это недо­сыпание. Недостаток сна всегда приводил к подавленному настрое­нию, и это состояние могло продолжаться несколько дней, пока мне не удавалось отоспаться. В такие дни я чувствовал, что мой мозг не­дополучает энергии, необходимой для поддержания расширившего­ся пространства сознания.

Снижения активности лучистых потоков жизненной энергии во время сна не наблюдалось. Сновидения были настолько живыми и яркими, что во сне я жил в сияющем мире, где каждый предмет ослепительно сверкал на невероятно прекрасном фоне, и мне каза­лось, что я витаю в небесах, населенных небожителями. Последнее, что я обычно видел перед пробуждением, был неземной пейзаж или фигура, окутанная ослепительным светом. Видения были столь яркими, что окружающий мир, в котором я оказывался после пробуж­дения, казался мне кромешной тьмой. Картины этих прекрасных сновидений хорошо запоминались и стояли перед моим внутренним взором весь день, наполняя душу теплым чувством. Каждая следу­ющая ночь несла с собой продолжение этих снов.

Эффект сияния, столь выраженный во сне, присутствовал и в бодрствующем состоянии, однако в менее выраженной форме, в то время как чувство экзальтации полностью отсутствовало. Я отчет­ливо ощущал, как опускаюсь с высшего плана на низший и отмечал сужение окружающего пространства, словно попадал с необъятных просторов в маленькую комнату.

Совершенно очевидно, что трансформация личности, происхо­дящая во сне, осуществлялась благодаря определенному физиоло­гическому процессу, воздействующему на каждую часть организма. Во время сна частота пульса у меня была значительно выше, чем днем. Я проверял это, прижимая пальцы к пульсирующей артерии каждый раз, когда пробуждался ночью. Иногда пульс был настолько частым, что я начинал беспокоиться. Наполненные и частые удары, бесспорно, указывали на активизацию метаболизма и процессов, происходящих в кровяном русле и клетках организма, — все это было следствием воздействия потоков жизненной энергии, струя­щихся по всему телу.

Отсутствие познаний в физиологии не давало возможности адептам древности связать психологические и физиологические ре­акции, вызванные активизацией Кундалини. Я также испытывал нехватку знаний, но благодаря тому, что поверхностные сведения в любой области науки в наши дни раздобыть нетрудно, а кроме того, наблюдая за своим состоянием день за днем в течение многих лет, я сумел сделать определенные выводы и критически оценить послед­ствия неожиданной трансформации своего организма.

Я пришел к выводу, что необычная активность нервной систе­мы и мозга характерна для всех случаев сверхъестественного ду­ховного и психического развития. Она проявляется в несколько ме­ньшей мере у гениев и еще менее выражена у людей, одаренных выдающимися интеллектуальными способностями. Внезапная же активизация не того нерва может окончиться помешательством, не­врозом или иным трудно диагностируемым и трудно излечимым психическим расстройством. Кундалини, как это явствует из описаний древних авторов, зна­менует собой развитие (иногда спонтанное, а еще реже — возника­ющее в результате специальных психофизиологических упражне­ний) необычайных духовных и психических сил, ассоциируемых с религией и сверхъестественным. У меня не было ни малейшего со­мнения в том, что постоянно ощущаемое быстрое движение у осно­вания позвоночника, оказывающее влияние на нервные сплетения всей этой области, указывало на то, что там начал функциониро­вать скрытый орган. Контролируемый невидимым механизмом, он перерабатывал семя в жидкость, наделенную особой силой, которая, проходя по нервам, поступала в спинной и головной мозг. Долгое время я находился во власти представления, что свечение в моей голове, как и мощные потоки нервной энергии, проходящие через все тело, были порождены сублимированным семенем. Но со време­нем я изменил свое мнение. Активизация в области репродуктив­ных органов была не единственной трансформацией, через которую я проходил. В мозгу и других нервных центрах происходили соот­ветствующие изменения. После кризиса движение светоносных по­токов перестало носить хаотический характер, в нем стала заметна определенная цель, это свидетельствовало о том, что весь организм претерпел радикальную перестройку и его низшие части тоже включились в процесс.

 На основании этих фактов я постепенно пришел к выводу, что в человеческом организме происходит эволюционный процесс, выра­жающийся в развитии мощного высокочувствительного центра со­знания в теменной области мозга. Расположение этого центра по­зволяет ему управлять всеми частями мозга и нервной системы, осуществляя прямую связь с репродуктивными органами через спинномозговой канал. В организме обычного человека этот зарож­дающийся центр употребляет для своего питания семя в таком ни­чтожном количестве, что не оказывает никакого влияния на функ­цию репродуктивных органов. Сформировавшийся центр индиви­дов, стоящих на высокой ступени эволюционного развития, исполь­зует для своей жизнедеятельности это топливо в значительно боль­шем объеме, экстрагируя его через нервные волокна из тканей ор­ганизма. Если же этот центр начинает действовать слишком рано, когда сеть нервных волокон еще не достигла нужного развития, а нежные клетки мозга не приспособились к новым условиям, результаты могут оказаться катастрофическими. Тонкие ткани организма могут быть повреждены, что проявляется в необъяснимых болез­нях, безумии и смерти. Единственный способ в таких случаях избе­жать катастрофы — использовать нектар, содержащийся в семени, для питания мозга и основных жизненных органов. Благодаря этому поврежденные и умирающие клетки восстанавливаются.

 При этом весь организм функционирует удивительным обра­зом, что не может не вселить страх даже в самое отважное сердце. Оказавшись между старым и новым (еще не полностью развившим­ся) центром сознания, субъект, неподготовленный к этому, теряет контроль над своими мыслями и действиями. Оказавшись лицом к лицу с собственным взбунтовавшимся умом, неуправляемыми чув­ствами и нарушенной работой органов, он чувствует, что весь мир перевернулся с ног на голову, а само его существование может сравниться разве что с самым фантастическим сном. Именно поэто­му древние мастера Кундалини-Йоги настаивали, чтобы ученики обладали исключительно крепким телосложением, умели контроли­ровать чувства и желания, могли управлять работой внутренних органов, а главное, отличались исключительной целеустремленно­стью и волей, необходимыми для пробуждения Шакти. В современ­ном мире достичь безукоризненного состояния ума и тела очень сложно, но и абсолютно необходимо для того, чтобы защитить мозг от непомерной нагрузки. Неудивительно, что в древности каждого, кто брался за опасное задание преждевременного пробуждения Кундалини, называли «Вира», что означает «герой», а сама практи­ка носила имя «Вира Садхана», или «героическая задача», вызывав­шая почтение даже у аскетов, безразличных к физическим мучени­ям и смерти.

Ни в коем случае не следует думать, что изменение психиче­ских процессов и состояния нервной системы, вызвав ошеломитель­ный эффект и потрясение всего организма, продлится лишь корот­кое время с тем, чтобы человек, овладев открывшимися в нем спо­собностями, вновь вернулся к обычной жизни. После пробуждения Кундалини адепт оказывается в полном ее подчинении и переносит­ся в новый мир, который так же далек от этого, как сон — от реаль­ности. Сверхчувствительное состояние нервной системы и мозга, вызванное деятельностью силы, готовящей их к состоянию высшего восприятия, а также постоянными процессами исцеления поврежденных невероятной нагрузкой тканей, может длиться, не ослабе­вая, долгие годы. Однако со временем человек все больше привыка­ет к происходящим в его организме процессам и учится приспосаб­ливать свои привычки к требованиям этой новой силы.

 Сон, когда ум отдыхает, а тело бездействует, является лучшим временем для целительных и восстановительных процессов, требу­ющих дополнительной энергии, рассеивающейся в период активной деятельности. Это проявляется в приливе к мозгу большего объема лучистой жизненной энергии и сказывается на содержании снови­дений. Все вещество мозга получает энергию, питаясь тонкой суб­станцией, производимой репродуктивными органами, что дает возможность тканям поддерживать необходимую для работы вновь от­крывшегося центра высшего сознания степень активности. Саморе­гулирующийся механизм, отчаянно пытаясь приспособиться к нео­жиданной метаморфозе, пользуется любой возможностью, чтобы внести в организм необходимые изменения, несмотря на сопротив­ление со стороны «эго»-сознания, которое чередующиеся сон и бод­рствование бросают то вверх, то вниз, словно волны бушующего мо­ря.

 Вот почему я придаю своим сновидениям особое значение и считаю, что с момента пробуждения Кундалини до сегодняшнего дня они были самой замечательной чертой моего существования.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Если не считать необычайности, а возможно, даже анормальности психических появлений, пробужде­ние Кундалини — совершенно естественное, хотя и редкое биологи­ческое явление, демонстрирующее способность здорового человече­ского организма достичь новой ступени эволюционного совершенст­вования. Единственное, что придает данному феномену странный, даже невероятный характер — это биологический процесс, кото­рый, начавшись в организме, приводит к появлению неординарных, чуть ли не сверхъестественных свойств. Людям, обладающим об­ширными знаниями о царстве животных, должны быть известны случаи странного поведения многих животных, необъяснимого с точки зрения известных биологических законов. Однако те, кто при­нимают как должное подобные проявления среди низших форм жизни, относятся с большой подозрительностью к аналогичным фактам, когда речь заходит о гораздо более сложно устроенном че­ловеческом мозге.

 Отрицать способность человеческого организма претерпевать органические процессы, ведущие к развитию сверхчувственного ти­па сознания, значит, автоматически отрицать некоторые фундамен­тальные концепции религии, вдохновенную деятельность пророков и всевозможные духовные явления. Если человеческий организм не способен к развитию мозга и нервной деятельности, соответствую­щей высшим формам сознания, то он в такой же мере не способен и к проявлению необычайных умственных способностей и духовных качеств по той простой причине, что все существующие на земле формы жизни неизменно демонстрируют прямую зависимость меж­ду своим органическим устройством и уровнем сознании. Так что было бы ненаучно предположить, что человек являет собой единст­венное исключение и что невероятное развитие его психических возможностей не сопровождается обязательным развитием соответ­ствующего биологического аппарата.

 Первый, совершенно законно возникающий вопрос: каким обра­зом могут происходить развитие и трансформация человеческого мозга в свете того, что за последние тысячелетия человеческий ске­лет и, в частности, череп как вместилище мозга не претерпел ника­ких заметных изменений? На это можно ответить, что в данном слу­чае, развитие не коснулось объема и формы мозга, но затронуло лишь качество и организацию отдельных его частей и связей, а так­же очень тонких элементов, присутствующих в каждой клетке ор­ганизма. Нежелание многих умных (в других отношениях) людей признать реальность психических явлений и ценность духовного опыта кроется в неспособности эмпирической науки постичь или проанализировать истинную природу жизненного принципа клеток организма — основной единицы всех живых структур. На нынеш­нем этапе знаний пробуждение Кундалини открывает единственно возможный путь к изучению тонкого биохимического вещества, благодаря которому организм определенных людей способен рабо­тать гораздо эффективнее при тех же размерах головы и мозга, что и у остальных.

 Ошибочно считать человека конечным и завершенным продук­том эволюции, неспособным выйти за пределы, определяемые его конституцией. Между современным человеком и человекообразной обезьяной, от которой, как утверждают ученые, он практически не отличался еще несколько сотен тысячелетий назад, лежит про­пасть. И все же, переступив через границы умственного развития, непреодолимые для других членов этого семейства, он достиг нового этапа развития. Причина этого перехода должна быть внутренней, так как никакие внешние обстоятельства не могут произвести ради­кальных изменений его умственных способностей.

 Согласно распространенным индийским представлениям, Кун­далини обладает чудесными атрибутами. Она — Парашакти, вы­сшая энергия, которая в качестве иллюзорной силы Майи завлекает воплощенную душу (Дживу) в сеть преходящих проявлений, тем самым привязывая ее к вечно вращающемуся колесу жизни и смер­ти. Поэтому она, Шакти, оказывается соблазнительницей, заманив­шей Дживу на ложе наслаждений, что неминуемо влечет за собой размножение и боль. В то же время она и сострадательная мать, вызывающая жажду знаний и тягу к сверхчувственному опыту. И в конце концов, именно она наделяет человека духовным прозрением, ведущим к осознанию собственной небесной природы.

Известны удивительные истории о том, как некоторые выдаю­щиеся люди Индии, чьи имена на устах у каждого, благодаря ее ми­лости чуть ли не мгновенно превратились в гениев. Они стали вели­кими поэтами, писателями, драматургами или философами, не об­ращаясь к помощи учителей, часто не имея даже начального обра­зования. Существует также немало рассказов о том, какими чудес­ными дарами она осыпала своих прежде никому неизвестных, но преданных поклонников, по ее милости развивших такие способно­сти, что они смогли бросить вызов, казалось бы, нерушимым зако­нам природы.

Однако я, как ни старался, не смог заметить в себе и намека на подобную трансформацию и по прошествии года, не принесшего с собой видимых перемен, пришел к выводу, что пережитое мной — это и есть все то сверхъестественное, что суждено мне было уви­деть в жизни. Ужасное испытание и неослабевающий ни на минуту страх, преследовавший меня долгое время, несколько умерили мою страсть к экспериментам со сверхъестественным. Грань, отделяю­щая обыденный мир от сверхъестественного, так хорошо защищена, что даже самый умный человек не застрахован от постоянных паде­ний в многочисленные ямы, лежащие на его пути, если каждый его шаг не направляет высший разум. Существование этого сверхра­зумного наблюдателя признавалось многими выдающимися людьми как древности, так и наших дней, и этот наблюдатель есть не что иное, как мистическая личность, развившаяся в них благодаря ак­тивизации Кундалини.

 После происшествий, описанных в предыдущих главах, я жил почти обычной жизнью — во всех отношениях ничем не отличаю­щейся от жизни прочих людей, если не считать часов сна. Выра­женная активизация метаболических процессов в ночные часы, проявляющаяся усилением сердечной деятельности и сопровожда­ющаяся чувством усталости по утрам, а также динамизм сновиде­ний безошибочно указывали на то, что мой организм претерпевает метаморфозу. Мне самому казалось, что я напоминал ребенка, со­вершенно не сознающего великих перемен, происходящих в его ма­леньком теле, направленных на то, чтобы он как можно скорее стал взрослым мужчиной. Это сходство усиливалось еще и моим спосо­бом питания, ускоренными обменными процессами, более продол­жительным сном, учащенным пульсом и смягчением, если не отсут­ствием, симптомов болезней. Мой организм функционировал совер­шенно не так, как прежде, в виду определенных причин, в то время скрытых от меня.

 Мое тело стало мишенью для каких-то незримых, но сверхра­зумных жизненных сил, которые, пользуясь дополнительной энер­гией, образующейся в результате большего потребления и лучшего усвоения пищи, умеренности и длительных периодов полного поло­вого воздержания, перековывали и перестраивали изнутри мой ор­ганизм, готовя его к возможности функционировать на ином энерге­тическом уровне. Постоянство симптомов и сам механизм функцио­нирования организма под влиянием потоков новой жизненной энер­гии свидетельствовали о том, что даже в этом измененном состоя­нии жизнедеятельность всех моих органов подчинялась определен­ному отчетливому ритму — неизменному атрибуту жизни в любой ее форме. Для человека в моей ситуации, подвергавшегося каждую ночь приступам необъяснимой деятельности внутри своего тела, было большим утешением осознавать, что организм отвечает на это упорядоченным, систематическим образом. Этого бы не происходи­ло, если бы верх одержали хаотические силы.

В самом начале я ошибочно счел нормальное действие жизнен­ной силы расстройством нервной системы, сопровождающимся не­предсказуемым поведением энергетических потоков. В древних эзо­терических трактатах Кундалини описывалась в образе богини, в образе струящейся лучистой энергии, подобной нектару амброзии. Будучи пробужденной силой концентрации и пранаямы, она может постепенно подняться до высшей точки, расположенной в области темени, благодаря чему бог Шива, обитающий в сознании йога, вку­сит истинное блаженство. Как утверждали тексты, в процессе вос­хождения от своей обители у основания позвоночника до темени она орошает нектаром шесть лотосов, соответствующих наиболее важ­ным центрам нервной системы, пока не достигнет тысячелепесткового лотоса, расположенного в теменной области и не сольется в эк­стазе со своим небесным супругом. Тогда воплощенное сознание, освобожденное от оков, удерживающих его в земном мире, воспаряет к невероятным высотам самоосознания, где ему открывается ис­тина относительно собственного бессмертия.

 Спускаясь обратно, Кундалини вновь проходит через лотосы, опускающих свои лепестки после ее ухода. И наконец, она возвра­щается к своему изначальному состоянию у основания позвоночни­ка, увлекая за собой временно освобожденное сознание. Йог, узрев­ший неописуемую красоту, вновь пробуждается в обыденном мире, унося с собой краткое, но потрясающее воспоминание о полете в Бесконечность. В текстах по Хатха-Йоге содержатся описания этих лотосов, где указано месторасположение каждого, число лепестков, имя покровительствующего божества и буквы санскритского алфа­вита, ассоциируемые с ними. Ученики медитируют на них, начиная с самого нижнего, муладхары чакры, расположенного рядом с оби­телью Кундалини.

 Центры, в которых расположены лотосы, называются чакрами. Пять из них принято считать центрами жизненной энергии, связан­ными с мощными нервными сплетениями, располагающимися на разных уровнях в области спинного мозга. Шестой расположен в мозгу, в точке, соответствующей соединению проекций бровей и основания носа. Седьмая же расположена в теменной области мозга.

 С точки зрения биологической эволюции, тело и мозг современ­ного здорового человека должны служить обителью для более высо­кой формы сознания. Его мозг, нервная система и основные жизнен­ные органы должны были бы соответствовать более высокому эво­люционному стандарту, давая возможность развиться более богатой личности, но подчинение диктату цивилизации привело к замедле­нию развития этого сложнейшего в мире механизма. В этом и за­ключается основная причина, почему человеческий организм вмес­то того, чтобы содействовать процессу, активно сопротивляется пе­реходу на иной энергетический уровень, что является необходимым условием развития более высокой личности. Науке не известны ка­кие-либо способы очищения и перестройки организма, чтобы сде­лать его способным проводить через себя эту силу. Все же все сис­темы Йоги, несмотря на различие в подходах, направлены именно на это. Кундалини представляет собой тот механизм, благодаря ко­торому биологическая перестройка и настройка осуществляются наиболее эффективным путем.

 Пробуждение Кундалини — редкое, но естественное биологическое явление. Что же касается о реальности лотосов, на которых древние авторы акцентировали внимание, я считаю, что обсуждать это — пустое занятие. Лично я не обнаружил никакого признака их присутствия ни в одной их частей центральной нервной системы. На современном уровне развития физиологии говорить о них всерьез — значит, наносить оскорбление разуму. - Скорее всего, их изобра­жение служило для учеников указанием, где следует концентриро­вать внимание и где располагаются наиболее чувствительные цент­ры мозга и нервной системы. Кроме того, лотос, растущий в про­зрачной воде, всегда считался символом невинности и чистоты. От­рицая существование лотосов и всего, что с ними ассоциируется, я ни в коем случае не хочу принизить значение огромной работы, проделанной древними авторами. Их достижения в этой опасной и трудной сфере можно без преувеличения назвать чудесными.

 Идея лотосов, или чакр, была навеяна древним учителям тем сходством, которое приобретают нервные сплетения в пробужден­ном состоянии с вращающимися дисками, усеянными огнями или с полностью распустившимся цветком лотоса, сверкающим под луча­ми солнца. Сияющий круг над головой, окрашивающийся всеми цве­тами радуги и опирающийся на лучи света, проходящие вверх че­рез спинномозговой канал, несомненно напоминает лотос, получаю­щий питание из воды через тонкий длинный стебель. При отсутст­вии адекватной информации по физиологии древние авторы не на­шли ничего лучшего, чем изобразить ярко озаренные лотосы в мес­тах нервных сплетений, чтобы подготовить непосвященного ученика к тому, что его ждет.

Я остановился на этом вопросе лишь для того, чтобы читатель, знакомый с текстами, описывающими Кундалини, не удивлялся то­му, что я ничего не упоминаю о чакрах и лотосах, которым посвя­щена огромное количество литературы. Я никогда не практиковал тантрическую Йогу, главными чертами которой являются праная-ма, медитация на нервных центрах и особые позы. Если бы я стал делать это с твердой верой в существование чакр, то, весьма веро­ятно, принял бы сияющие формации и светящиеся диски, возника­ющие у различных нервных сплетений, располагающихся вдоль по­звоночника, за лотосы, и мое возбужденное воображение вполне могло начать рисовать на них буквы и божеств. Однако по воле про­видения я был удостоен видеть уникальное явление, встречавшееся, безусловно, в прошлом, но не изученное в деталях и никогда не описанное просто и понятно, без туманных слов и метафор. Каким бы поразительным это ни казалось, но я убежден, что именно испы­танные мной страдания позволили мне проследить за биологически­ми процессами, стоящими за этим явлением.

 Мне было суждено наблюдать за собственной трансформацией, которая, хотя и не может сравниться с великими метаморфозами, случавшимися с древними мистиками, или достижениями великих гениев, все же являлась подлинной трансформацией, сопряженной с огромными страданиями. Но то, что я наблюдал в себе и до сих пор наблюдаю, настолько противоречит общепринятым научным пред­ставлениям, что, если оно будет подтверждено эмпирически, прои­зойдет революционный переворот во всех сферах человеческой жизни и деятельности.

 Я осознал факт (подтвержденный провидцами многих стран, в основном Индии, и не вызывающий у меня ни малейших сомнений), что в человеческом организме, в области половых органов, распола­гается очень тонкий и сложный механизм, который, будучи актив­ным у обычных людей, ведет к развитию более высокой личности от поколения к поколению. Внезапное пробуждение этого механизма вызывает бурную трансформацию нервной системы и мозга, что ве­дет к развитию сознания высшего типа. Этот механизм называется «Кундалини» и является истинной причиной духовных феноменов, биологической основой эволюции и развития личности, а также тай­ным истоком всех эзотерических и оккультных доктрин.

Комментарии к двенадцатой и тринадцатой главам

 К сожалению, мы не знаем содержания сновидений автора. Нам рассказывают лишь об их возвышенной красоте, яркости, напря­женности и сопутствующем повышении физиологической активно­сти, особенно половой. Как уже говорилось, оживленность вообра­жения характерна для белой фазы, для активизации анимы. Любо­пытно наблюдать, насколько процесс у автора отличается от того, что происходит при психоанализе с людьми на Западе. Для нас не­достаточно иметь прекрасные сновидения — они должны быть за­писаны, проанализированы, интегрированы. А Гопи Кришне хвата­ет того, что он их видит, чувствует, переживает. Тут мы приходим к одному из путей, на котором «эго» и сознание могут быть разделе­ны. Поскольку в ходе анализа сновидение прорабатывается, чтобы быть интегрированным, мы расширяем «эго» и отождествляем его расширение с расширением сознания. Наш автор пошел иным пу­тем: он позволил своему «эго» ускользнуть в мир сновидений и на­блюдал за тем, что происходит, доверясь (как это обычно происхо­дит в белой положительной фазе анимы) процессу трансформации. Вместо того чтобы позволить своему «эго» интегрировать иной сия­ющий мир, он позволил иному миру интегрировать его. Его подход к великому осознанию — полная противоположность западному под­ходу. Мы работаем с ним очень активно, а Гопи Кришна спал, но в нужное время и нужным образом. Сравните его сон со сном св. Бер-нара, «живым и бдительным сном, проясняющим внутренние чувст­ва».

 Очевидно, существует гораздо более глубокая взаимная связь между сновидениями и сексуальным возбуждением, чем мы при­выкли считать. Фрейд первый увидел связь между миром снов и сексуальностью. Свое прозрение он заключил в тесные рамки меха­нистической системы, чем почти полностью уничтожил его цен­ность. Но, дав ему, возможность расправить крылья, мы можем рас­суждать о наблюдениях нашего автора.

Принимая вместе с Юнгом и Гопи Кришной то, что Кундалини есть инстинкт индивидуации, следует полагать, что этот инстинкт обладает сильным сексуальным компонентом, если не эротической основой. Также принимая вместе с Юнгом и Гопи Кришной то, чтосны играют в этом процессе основную роль (предваряя уровень осознания), можно предположить, что все, что происходит во сне, будет подвержено влиянию сексуальности, а также отражаться на ней. Фрейд, конечно, об этом говорил, но не увидел здесь целена­правленного процесса индивидуации. Но что еще хуже, он свел сно­видение до рамок сексуальности, тогда как Гопи Кришна считает, что сексуальность служит сновидению. Последние исследовании в области сна обнаружили синхронность эрекций и сновидений. Обычно в период сна со сновидениями происходит эрекция, а в пе­риод сна без сновидений она спадает. Экспериментаторы делают вывод, что за оба вида деятельности отвечает один и тот же биоло­гический механизм. Мы бы назвали этот механизм «психоидным уровнем», Гопи Кришна называет его «Кундалини». Фантазии и сексуальное возбуждение могут быть двумя сторонами одного и то­го же процесса. Фрейдистский психоанализ сводит фантазию к ее сексуальным корням, так что сексуальность может служить лишь своей окончательной экстравертной биологической цели. В Кунда­лини-Йоге сексуальность преобразуется, чтобы служить своим инт-ровертным биологическим целям. Юнгианский психоанализ, можно сказать, занимает промежуточное положение: с одной стороны сек­суальность проявляется главным образом в действии, с другой же — преимущественно в образах. Но во всех случаях сексуальная на­полненность подсознания безоговорочно признается.

 Прямая связь между яичками и мозгом, осуществляемая через позвоночник, — аксиома индийской, китайской, арабской и древне­греческой медицины. Мы не располагаем никакими научными дан­ными, подтверждающими эту связь. Но вместо того, чтобы отмести данную идею как суеверие, мы можем истолковать ее как психоло­гическую истину: между двумя продуктивными органами мужчины существует явная взаимосвязь, а позвоночный столб, поддержива­ющий его в вертикальном положении, символизирует собой связь между двумя противоположными полюсами его силы.

 Сексуальное единство между головой и гениталиями, психоло­гически выраженное нашим автором, в алхимии рассматривается как соединение противоположных начал — мужского и женского (Король и Королева, Солнце и Луна, красное и белое и т.д.). Нередко употребляется метафора о кровосмесительной связи брата и сест­ры. В психологическом аспекте это единение означает союз с самим собой — самооплодотворение, самосотворение. Интенсивная про­лонгированная интроверсия либидо, самоотверженная любовь, кото­рой человек щедро одаривает собственную психическую жизнь, ра­достное признание всех биологических желаний и сексуального воз­буждения, как естественного психического процесса, представление о том, что твои гениталии освящены Богом, — все это подразумева­ет единство темени и семени. Момент внутреннего соединения, судя по всему, можно сравнить с оргазмом (см. четырнадцатую главу). Из этого появляется божественное дитя — второе рождение нового че­ловека.

 Поэтому нет ничего удивительного в том, что наш автор воспри­нимал себя как «растущего ребенка». И эти переживания мы опять-таки находим не в сновидениях о рождении и младенчестве (как это часто бывает при анализе), а во внутренних органических ощущениях. Он наивно (в лучшем смысле этого слова) проходит че­рез архетипические переживания — просто и естественно.

 Как упоминает автор, в трактатах по Кундалини-Йоге, Хатха-Йоге, а также китайской Йоге описываются чакры — центры, распложенные в теле, каждый из которых имеет свой цвет, номер, имя соответствующего божества, органа и системы, а также множе­ство иных сложных характеристик. Гопи Кришна не ощутил в себе присутствия этих центров и потому объясняет, как человек, может принять светящиеся круги за чакры, или лотосы, реальность кото­рых он не признает. Он вновь вспоминает о страдании, однако орга­нические ощущения, переживаемые им, соответствуют психологи­ческой реальности этих систем Йоги и изменениям, происходящим в центрах при пробуждении Кундалини.

 Встает вопрос: действительно ли все это происходило в его те­ле, клетках, органах? Или все это происходило в йогическом теле? Бхарати пишет: «Физическое и йогическое тело относятся к двум разным логическим уровням». Система чакр не имеет никакого от­ношения к физическому пространству. И все же психика настаива­ет на этом языке тела и этих телесных переживаниях, так что логи­чески невозможное становится не только возможным психологиче­ски, но и является психологической истиной. Но для Гопи Кришны этот вопрос не встает. Он переживает все это физически — его тело объято пламенем, его органы страдают, его привычки питания изменяются. Прана объединяет два этих уровня, которые являются единым целым, но разделены нашей психикой на два логических мира. Физиологи могут исследовать изменения в физическом теле во время Самадхи и прослеживать изменения, происходящие в нем в результате изменений в йогическом теле. Но психологов больше интересуют данные, содержащиеся в описаниях своего состояния Гопи Кришной: его физическое тело являлось материальным субст­ратом для проекций нематериальных событий, которые здесь, в те­ле, воспринимались чувствами как «реальность».

 Безусловно, должно быть какое-то материальное место для психических изменений: произведение искусства, алхимические материалы, физическое тело. В западной традиции мы далеко про­двинулись в изучении физического тела, но пребываем в сравните­льном неведении относительно тела воображения. Мы не знаем, ка­кое влияние оказывает тело воображения на нашу физиологию, не только на психосоматические симптомы, но и на все болезни и их лечение. Рассказ нашего автора наглядно демонстрирует, как тесно связаны между собой оба этих «логических уровня».

 Его книга не повторяет традиционных трактатов о прохожде­нии через чакры, и это делает ее особенно ценной. Алхимики тоже жаловались на то, что книги слишком туманны и бесполезны: все равно никто не знает, как сделать философский камень, и каждый должен работать самостоятельно. Так же и в психоанализе — не су­ществует двух идентичных процессов. Они продуцируют различные паттерны, символы, мотивы и эмоциональные переживания, и поэ­тому каждый случай уникален. И отношения, складывающиеся между аналитиком и субъектом анализа, тоже имеют неповтори­мый характер — это всегда творческий процесс. Каждый должен идти собственным путем, поскольку архетип индивидуации всегда один, но его проявления разнообразны.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

 Мне повезло с моими друзьями и близкими, благодаря любви и. преданности которых мне все же удалось пройти этот нелегкий путь- Обе мои сестры, их мужья, отец и братья моей жены, а также мои, хотя немногочисленные, но иск­ренние друзья, окружили меня любовью и заботой. Моя мать умер­ла за полтора года до происшествия, но все же та любовь, с которой она воспитывала меня в детстве, равно как и беспримерная предан­ность моей жены, помогли мне выжить. Для меня они были двумя ангелами-хранителями, перед которыми я на всю жизнь останусь в долгу. Мне посчастливилось иметь мать, чья сердечная доброта, благородство характера, чувство долга и нравственная чистота за­служивают лишь высшей похвалы и чья любовь отразилась на всей моей жизни.

Оглядываясь назад, я могу с твердостью заявить, что если бы не крепкая конституция, унаследованная от родителей, и опреде­ленные черты характера, воспитанные ими, мне бы ни за что не удалось пройти через это суровое испытание. И хотя на протяже­нии многих лет моей изменившейся жизни я не мог свободно вздох­нуть, как подобает уверенному в себе человеку, я сумел приспосо­биться к новым условиям отчасти благодаря тому, что в результате воспитания, полученного в детстве, я умел сохранить спокойствие и не испытывал страха перед смертью в самых серьезных ситуациях. Они часто возникали из-за пренебрежения к правилам поведения, которые мне следовало неукоснительно соблюдать, поскольку каж­дая ошибка сопровождалась мучительными ощущениями в теле.

Будучи самым обыкновенным человеком, занимающим весьма скромное общественное положение, я никогда не мнил себя кем-то иным и сейчас, когда со мной произошла эта метаморфоза, продол­жаю считать себя все тем же человеком, С другой стороны, моя пол­ная беззащитность перед силой, проявившейся во мне, уничтожила даже те ничтожные остатки гордости, которыми я когда-то обладал. Я продолжал заниматься всеми делами точно так же, как и прежде. Единственное, что напоминало мне о пережитом, это необходимость соблюдать строгую диету и придерживаться особого режима с це­лью уменьшить сопротивление работе мощной энергии, проснув­шейся во мне.

Внешне моя жизнь протекала совершенно обыкновенно, и я не позволял никому, кроме жены, даже мельком заглянуть в мою тай­ну. Каждый год я переезжал со своим офисом в Джамму зимой и в Кашмир летом, чтобы избежать лютого холода и изнуряющей жа­ры, способных оказать разрушительное воздействие на сверхчувст­вительные ткани моего перестраивающегося организма. Постепенно мое тело достаточно окрепло, чтобы легко переносить трудности пу­ти, продолжительные посты, невзгоды и перенапряжение.

Я стал почти тем же человеком, которым был прежде, но более смиренным в результате пережитого, с менее выраженным «эго» и с гораздо большей верой в Незримого Судию над человеческими су­дьбами. Единственное, в чем я был уверен, так это в неизменно рас­ширяющемся поле сознания и увеличении яркости восприятия объ­ектов как наружных, так и внутренних. Все это укрепляло меня в мысли о том, что, несмотря на внешнее сходство со всеми остальны­ми, внутри я отличался от них, живя в особом сияющем мире.

 Упоминая малейшие детали, я руководствуюсь тем, что не дол­жен упустить ни одного факта. Трансформация личности чревата риском и требует очень внимательного отношения к каждой из фаз. Хотя все то, о чем я говорю, было известно еще несколько столетий назад, эти знания нуждаются в систематизации, чтобы помочь вра­чам вырвать многих людей из когтей безумия.

 По прошествии приблизительно трех лет после пережитого эпизода я почувствовал потребность в более обстоятельной и пита­тельной диете, чем та, к которой я приучил себя со времени про­буждения Кундалини. Желание было более сильным зимой, когда я находился в Джамму, чем летом, которое я проводил в Кашмире. Накануне Второй мировой войны цены на продукты возросли непо­мерно. Не понимая причин возникновения этой потребности, я ре­шил удерживать свои аппетиты в рамках, так как считал недопус­тимыми дополнительные траты в столь тяжелое для всех время. Несмотря на скромные ресурсы, наша диета была достаточно питательной и сбалансированной. Она включала в себя и животную пи­щу, против которой кашмирские брамины не имели никаких возра­жений. Но возникшая потребность имела под собой веские причины, и мне пришлось жестоко расплатиться за свое решение подавлять желания.

Вскоре после нашего обычного переезда в Джамму в ноябре 1943 г. я получил приглашение от своих родственников из Мултана погостить у них несколько дней. Я хотел повидаться с кузенами, ко­торых я давно не видел, и принял решение отправиться туда на Рождество. В этом году, чувствуя себя как никогда здоровым и крепким, я решил оставить жену в Сринагаре и одному отправиться в Джамму, где меня ждал ее брат, муниципальный инженер. Он снимал дом в пригороде Джамму, в мое распоряжение предоставля­лась комната, где я чувствовал себя как дома. Я был рад этой пере­мене обстановки и никоим образом не предполагал, что мое пре­красное настроение вскоре поглотит новое страшное испытание.

 Я радовался восстановившемуся здоровью, а избыточная энер­гия требовала выхода. С начала ноября я начал каждое утро выпол­нять легкие физические упражнения, после чего принимал холод­ную ванну и удалялся в свою комнату отдохнуть перед началом ра­бочего дня. Не знаю, как это произошло, но через несколько недель желание делать упражнения исчезло, и я ощутил сильную потреб­ность возобновить медитации. Я был готов поддаться импульсу и вновь испытать судьбу, чувствуя уверенность, что при нынешнем физическом состоянии и отличном самочувствии мне, возможно, удастся достигнуть прекрасных результатов без плачевных послед­ствий, как это было в прошлый раз. Каким же я был глупцом, что не послушался голоса разума и вновь открылся для страшных ударов, раны от которых я до сих пор ношу в своем сердце.

Несмотря все разумные доводы, которые я сам себе приводил, несмотря на свежие воспоминания о страданиях, которые мне при­шлось перенести, несмотря ни на что, я восстановил медитации. Я начинал рано утром, на заре и просиживал, забыв обо всем, охва­ченный видением внутреннего света, пока солнце не поднималось высоко в небе, указывая на то, что пришло время отправляться на службу. Я стал практиковать медитацию в начале декабря и в до­полнение к расширению личности и восхитительного внутреннего света, увиденного мной в первый день пробуждения, ко мне пришло ощущение такой внутренней силы, для описания которого мне не хватает слов. Оно длилось весь день и присутствовало в сновидени­ях, а утром я вновь восполнял его во время медитации.

 Пораженный результатами, я приступал к медитации как мож­но раньше, чтобы подольше побыть в этом невероятно прекрасном мире, в отрыве от тяжелой и горькой действительности, окружаю­щей меня. Это было поистине чудесное переживание, и я чувство­вал, как волосы на голове буквально поднимались дыбом, когда пе­редо мной открывался новый, особенно прекрасный аспект экстати­ческого видения. В такие минуты мне казалось, что незримый по­знающий элемент моего «я», оставляя спокойную гавань плоти, от­давался на волю могучих волн сияющего сознания, влекущих его навстречу столь невероятному в своем великолепии миру, что ничто на земле не могло с ним сравниться. В этом мире не существовало никаких ограничений, и я терялся в удивительном нематериальном пространстве, столь возвышенном и непостижимом в своем вели­чии, что человеческое начало, остающееся во мне при любом взлете, трепетало в благоговейном ужасе от представшего перед моим внутренним взором видения. Меня переполняла радость от осозна­ния своего достижения. Не было никаких сомнений в том, что я стал счастливым обладателем пробужденной Кундалини. Лишь теперь я смог постичь причину того, почему в древности успех в этом начи­нании считался высочайшим достижением, ради которого можно было идти на любые жертвы, высшей наградой, обретаемой в конце пути. Вот почему йоги, достигшие высот в практике, всегда пользо­вались таким уважением в Индии, и адепты, умершие давным-дав­но, по сей день почитаются превыше великих правителей. Мне по­истине достался великий дар судьбы.

Но, увы, мое счастье было таким недолгим! Через пару недель я стал замечать, что возбуждение, вызванное в мозгу этим невероят­ным переживанием, было столь сильным, что я почти потерял сон и поднимался с постели задолго до часа, отведенного для медитации, чтобы вновь как можно скорее испытать это блаженство. Впечатле­ния последних трех дней, завершающих период моих посещений иного мира, закрытого для обычного человека, навсегда отпечата­лись в моей памяти. Прежде чем полностью потеряться в созерца­нии безграничной сияющей пустоты сознания, я испытывал блаженное ощущение, разливающееся по всем нервам, начиная от кончиков пальцев и других частей туловища и заканчивая позвоноч­ным столбом, где оно, сконцентрировавшись и усилившись, направ­лялось к мозгу и вливалось в него экстатическим потоком. Не в со­стоянии придумать ничего лучшего, я называю это «нектаром», так же как его называли и древние мудрецы. Все авторитетные источ­ники по Кундалини-Йоге сходятся в том, что поток нектара, ороша­ющий расположенный в мозгу Седьмой Центр, в момент слияния Шакти и Шивы (сверхсознательного принципа воплощенного «я»), попадая в этот Центр или в один из низших центров позвоночного столба, вызывает ни с чем не сравнимое чувство блаженства, много­кратно превышающее по своей интенсивности все известные телес­ные ощущения, в том числе и оргазм.

Последнюю ночь этого уникального переживания я провел без сна. Мой мозг был взбудоражен, и я испытывал радость и подъем, будучи не в состоянии поверить выпавшей на мою долю удаче. Я поднялся с постели в обычное время и, порадовав свой внутренний взор картинами невероятной красоты и величия (которые уже ста­ли моей реальностью), поспешил на базар, чтобы сделать кое-какие покупки. Я возвратился домой в час пополудни в непривычном для меня состоянии, чувствуя упадок сил. Это удивило меня, но я при­писал свое чувство слабости тому, что отправился в город, не позав­тракав. На следующий день, двадцать пятого декабря, я должен был сесть на поезд, направляющийся в Мултан, чтобы посетить сво­их родственников. До самого вечера я провозился, готовясь к путе­шествию, а затем лег, как обычно, рано в постель. Только сейчас, лежа в постели, я осознал, что допустил роковую ошибку. Моя голо­ва кружилась, в ушах стоял неприятный шум, а на месте обычного прекрасного свечения, заполнявшего мой внутренний взор, подни­мался столб красного пламени, выбрасывающий во все стороны длинные, раздвоенные языки. Трясясь от ужаса, я наблюдал это жуткое зрелище. Слишком поздно я понял, что произошло. Я черес­чур много практиковал медитацию и подвел свою и без того напря­женную нервную систему к опасной черте.

Думаю, не стоит перечислять все детали страданий, которым я подвергался на протяжении трех месяцев. Достаточно сказать, что утром, после бессонной ночи я почувствовал, что не способен пред­принять путешествие в Мултан. Отказавшись от медитаций, я вновь стал уделять пристальное внимание своей диете. Через несколько дней я ощутил незначительное облегчение, но бессонница не отступала, и я слабел с каждым днем.

Обеспокоенный моим состоянием шурин решил написать пись­мо моей жене и пригласить ее в Джамму. Это происходило в середи­не января, и извилистые горные дороги, ведущие из Сринагара в Джамму, были покрыты снегом, что делало путешествие крайне сложным и даже опасным. Учитывая все эти обстоятельства, а так­же надеясь, что тревожные симптомы скоро пройдут, я отсоветовал ему писать моей жене.

Однако однажды утром, не найдя в себе сил подняться с посте­ли, я внял увещеваниям шурина и согласился отправить телеграм­му жене. Она тут же приехала, невероятно встревоженная, в сопро­вождении своего отца и нашего младшего сына. Дни и ночи напро­лет она просиживала у изголовья моей кровати, пытаясь изо всех сил хоть как-то облегчить мою агонию, глубину которой она не мог­ла постичь, но признаки которой ясно читались на моем лице. Мой тесть, чья родительская любовь ко мне заставила его совершить столь трудное в его возрасте путешествие из Сринагара в Джамму, был вне себя от горя, видя мое плачевное состояние, но, удерживае­мый мистическим ужасом, который чувствовали все окружающие, не решался высказывать какие-либо предположения или давать со­веты.

Не на шутку встревоженные, они в тайне от меня решили обра­титься за советом к опытным садху и факирам. Но все они, пытаясь помочь мне, лишь могли расписаться в собственном бессилии. Один из них, прославленный святой, убеленный сединами старец, к кото­рому при вести о его прибытии в Джамму стекались многотысячные толпы людей, выслушав мой рассказ, лишь покачал головой и зая­вил, что в жизни не слышал ничего подобного. В конце своего визи­та он посоветовал мне обратиться за помощью к учителю, пореко­мендовавшему мне эту практику.

 Отчаявшись чем-либо помочь мне, мои близкие решили отпра­виться к кашмирскому садху, который остановился в те дни в Лахо­ре, и упросить его приехать ко мне в Джамму. Он провел в нашем доме несколько дней, внимательно изучая мое состояние. Я очень отощал и обессилел. Ноги и руки высохли, как палки, ребра торчали из под кожи, а глаза горели так, что моя жена вздрагивала каждый раз, когда ее взгляд падал на мое лицо. Я голодал на протяжении месяца, с трудом заставляя себя съедать немного варёного риса и выпивать по чашке молока два или три раза в день. Мои истерзан­ные нервы не могли регулировать работу кишечника, и я чувство­вал ужас при самой мысли о еде, зная, что любой прием пищи мо­жет повлечь за собой крайне неприятные последствия. Однако, со­знавая, что полный отказ от еды означает неминуемую смерть, я заставлял себя съедать хоть немного пищи, несмотря на спазмы в желудке и позывы к рвоте.

 Будучи не в состоянии определить причину моей болезни, уче­ный садху, отнеся мое отвращение к еде к капризу, попросил меня поесть в его присутствии и распорядился, чтобы мне дали полную порцию — столько же пищи, сколько я съедал прежде. По его на­стоянию я через силу съел несколько больше, чем обычно, запив все водой. Как только я покончил с трапезой, невыносимая боль, прон­зив живот и область крестцового сплетения, заставила меня упасть навзничь. Все мое тело извивалось от адских мук, а в моем взгляде садху мог явственно прочесть упрек за свой неуместный совет. Кра­ски его лица сменила мертвенная бледность, и он поспешно покинул комнату. Ночью его поразила странная болезнь, которая не давала ему ни на минуту закрыть глаза, и рано утром он оставил наш дом, решив, что причина его недомогания крылась в силе, овладевшей мной.

Вскоре острый приступ миновал без заметных последствий, од­нако он явственно дал понять мне и моей жене, что ни один человек не в силах помочь мне. Через несколько дней после этого эпизода ко мне в комнату вошел мой маленький сын, держа в своих ручонках тарелку с едой. Был полдень, и я к тому времени уже съел свою обычную порцию — несколько чайных ложек отварного риса. Ма­лыш уселся перед моей кроватью и принялся за еду, с удовольстви­ем облизывая губы после каждой ложки, как это всегда делают де­ти, если им нравится пища. Я наблюдал за ним и впервые за долгое время не почувствовал отвращения при виде пищи. Более того, во мне зашевелилось нечто напоминающее чувство голода. Вместо обычной горечи во рту я ощутил вкус пищи. Мне показалось, что я смог бы слегка перекусить, но опасаясь последствий нарушения ди­еты, я не стал попросить жену принести мне дополнительную по­рцию. Через несколько минут это чувство исчезло, и я вновь воз­вратился в прежнее болезненное состояние.

 Изумленный случившимся, я стал напряженно думать над при­чиной этой, казалось бы, пустяковой (но впоследствии оказавшейся очень важной) перемены в моем состоянии. Могло ли такое быть, спрашивал я себя, что интервалы между приемом пищи были слишком длинными с учетом моего нынешнего состояния? На сле­дующий день я стал уделять еде самое пристальное внимание — съедал несколько ложечек риса и запивал его небольшим количест­вом молока каждые три часа. Делал я это против своего желания, и каждый раз мое сердце сжимал страх. Но л упорствовал в соблюде­нии этого режима, несмотря на отсутствие заметных результатов. Прошло несколько дней, и мое психическое состояние явно ухудши­лось — конечности совершали неуправляемые конвульсивные дви­жения, что сопровождалось жгучей болью, распространяющейся вдоль нервных путей. Мне казалось, что я иду ко дну, а воля к жиз­ни почти полностью исчезла. Мое тело словно плыло по течению, го­товое безропотно принять то, что уготовано ему судьбой.

 Через несколько дней я к своему ужасу обнаружил, что время от времени начинаю бредить. У меня хватило здравого смысла по­нять: если мое состояние будет продолжать ухудшаться, я обречен. Я напрягал все свои мыслительные способности, надеясь найти ре­шение, но задача казалась невыполнимой. Наконец, отчаявшись найти выход, я приготовился принять смерть, прежде чем безумие полностью охватит меня. Парализованный ужасом, я почти утратил способность рационально мыслить, так же как и волю сопротивля­ться этому ужасному импульсу. Тем вечером, прежде чем отправи­ться в постель, я обессиленными руками обнял свою жену, долго глядел на ее изможденное лицо и со слезами на глазах попрощался с ней, думая о неминуемой и уже близящейся разлуке. Подозвав к себе обоих сыновей, я также прижал их к груди и мысленно перепо­ручил заботу о них Богу. С болью в сердце я подумал о том, что так и не смогу бросить последний взгляд на любимую дочь, оставшуюся в Сринагаре. Мысленно также препоручив ее Богу и, увидев ее сво­им внутреннем взором, упал на кровать, не в силах сдерживать ры­даний, теснившихся в моей груди.

 Мне потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя после того, как я (мне тогда так казалось) сказал последнее «прощай» своей жене и детям и приготовиться к встрече с неизбежным. Затем я серьезно задумался о своей болезни. Было наивностью думать, что болезнь, принявшая такое течение, может благополучно пройти. Смерти, безусловно, будет предшествовать период буйного помеша­тельства, которого я хотел любой ценой избежать. Думая об этом, я перебирал в уме всевозможные способы покончить счеты с жизнью и никак не мог остановиться на самом простом и безболезненном. Я взвешивал все возможности, время от времени начиная бредить и беспрестанно переворачиваясь с боку на бок, не в состоянии выбра­ться из объятий бессонницы. Прошло несколько часов, а мой истер­занный мозг так и не смог принять окончательного решения. Не знаю, как это случилось, но к рассвету впервые за долгое время я забылся сном и увидел себя сидящим за столом напротив тарелки с отварным рисом и мясом — типичным кашмирским блюдом, кото­рое всегда так нравилось мне.

 Я тут же проснулся. Свечение, присутствовавшее в сновидении, некоторое время стояло перед моим взором и наяву. Неожиданная мысль пронзила мой почти помрачившийся ум. Я подозвал жену и попросил ее приносить мне пищу каждые два часа, добавляя к обычному рациону несколько унций хорошо проваренного мяса. Следуя моим инструкциям, жена тут же приступила к приготовле­нию пищи и приносила мне ее в указанное время с точностью до минуты. Я ел механически, мои руки дрожали, поднося еду ко рту, — явное свидетельство того, что я все еще пребывал в бреду. В этот день мне было особенно трудно разжевывать и проглатывать еду, но все же я умудрялся это делать, запивая твердую пищу больши­ми глотками молока. Покончив с последней порцией в девять часов вечера, я почувствовал некоторое облегчение. Напряжение спало, и я продолжал ощущать лишь крайнюю усталость, сменившуюся глу­бокой сонливостью. С радостным чувством, от которого слезы на­вернулись на глаза, я вдруг ощутил, что на меня накатила волна благословенного сна. Я крепко проспал до утра, как обычно, окутан­ный покровом света.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

 Так неожиданно под влиянием сияющего потока мои пищеварительные способности значительно возрос­ли, причем без всяких нежелательных последствий. Начался оче­редной период нового опыта, к которому подтолкнуло необычное функционирование моего организма. Трудно было поверить, что пи­щеварительные органы могут настолько активизировать свою дея­тельность, превратив меня из человека, всегда питавшегося очень умеренно, в настоящего обжору. Мой желудок, стимулируемый дея­тельностью внутреннего огня, начал поглощать огромное количество пищи, которая как будто сгорала, не вызывая при этом у меня ни­какого отвращения. Я читал и слышал о йогах, которые настолько научились контролировать работу органов пищеварения, что могли поглощать пищу в невероятных объемах в целях ее преобразования в светоносную энергию, однако я не испытывал особого доверия к этим историям. Но сейчас то, во что я никогда не верил, я мог на­блюдать в самом себе, еще раз поражаясь силам и возможностям, скрытым в нашем теле.

 Я был не столько встревожен силой своего аппетита, сколько поражен способностями моего желудка. По самым скромным под­счетам я поглощал пищи примерно в четыре раза больше, чем до начала всех этих событий, а на протяжении первой недели это ко­личество в шесть раз превышало нормальное. Пища исчезала в же­лудке, как будто испарялась — без сомнения, ее с жадностью выса­сывали голодные клетки моего тела. Независимо от времени суток, у меня могло возникать внезапное желание есть, при этом я не чув­ствовал вкус пищи. Это желание временами переходило в чувство тошноты и отвращения к любой еде. Мой опыт научил меня, что та­кие симптомы являются признаком отравленных нервов и нежела­тельным последствием, возникающим в первое время после про­буждения Кундалини. Я не знаю против этого иного противоядия, кроме правильного питания, несмотря на отвращение, — состав пищи определяется привычками и состоянием организма.Единственное, о чем следует позаботиться: пища должна легко переваривать­ся, быть полностью натуральной и принимать ее надо в приемлемом количестве, с регулярными интервалами между едой, как правило, не более трех часов. Доступность питательной для желудка диеты принципиально важна, поскольку таким образом дает возможность нервной системе избавиться от нечистот.

 В настоящее время мы ничего не знаем о природе той тонкой органической субстанции в теле, которая служить питанием для пе­ревозбужденных нервов и постоянно поддерживает течение нер­вной и мыслительной энергии. На первых стадиях пробуждения Кундалини, пока вся система тела не приспособится к течению по­тока этой энергии, единственным способом сохранить свою жизнь и душевное здоровье является диета, правильная по количеству пи­щи, сочетанию продуктов и соблюдению интервалов между едой. Все учение о Кундалини основано прежде всего на предположении, что человек способен пробудить спящую в теле силу с целью полу­чить свободу от власти чувств над воплощенным духом, дать ему возможность сбросить оковы и достичь небесного состояния. Идея о возможности пробуждения такой силы, если взглянуть на нее с точ­ки зрения современного знания, может означать возникновение и развитие нового типа витальности, новой жизненной энергии, кото­рая позволяет совершить такое преобразование нервной системы, которое невозможно без длительной биологической эволюции.

 И на начальной стадии, и позднее обильное питание (в соответ­ствии с аппетитом и конституцией тела) воспринимается как жерт­воприношение внутренней силе, при этом отвращение к пище явля­ется обычным признаком внезапного пробуждения Кундалини. Спонтанное высвобождение этой силы и ее стремительное движе­ние через нервную систему приводит к острым расстройствам в си­стеме питания и выделения. Именно поэтому в такой критический момент столь важно присутствие учителя, поскольку ученика ино­гда необходимо кормить принудительно, чтобы сохранить ему жизнь.Полностью обессиленный непонятными внутренними собы­тиями, он часто утрачивает контроль над собой и не обладает доста­точной силой воли для того, чтобы заставить себя есть, несмотря на тошноту и внутренний хаос. Чтобы предотвратить в таких условиях непредсказуемое поведение органов питания и выделения, последо­ватель Хатха-Йоги посвящает много лет приобретению способности опустошать желудок и прямую кишку по своему желанию, чтобы подготовиться к тем опасностям, которые раньше или позже воз­никнут. Кроме этого, не существует иного смысла (разве что деше­вая демонстрация гимнастических способностей) в этой тщательно разработанной и чрезвычайно трудной системе физического конт­роля над телом, которую все представители этой формы Йоги счи­тают важным условием посвящения в финальную эзотерическую практику. Поэтому тот, кто хочет стать последователем этого на­правления Йоги, должен достичь совершенства во всех предварите­льных упражнениях и методах контроля над телом, прежде чем начнется высший, но в то же время и опасный процесс пробужде­ния змеи.

 В начале апреля 1944 г. мы отправились в Сринагар. Благодаря усилиям моей жены и ее отца мы запаслись всем необходимым для двухдневного путешествия в горах, и я смог добраться до Сринагара без происшествий, несмотря на свое ослабленное состояние. Там, окруженный родственниками и друзьями, а также заботой жены и дочери, я быстро поправился и через несколько месяцев уже мог вернуться к выполнению своих обязанностей на работе. На протя­жении года я полностью восстановил силы и мог переносить напря­жение и утомительную деятельность, но так и не смог преодолеть склонность моего организма к расстройствам пищеварения, возни­кающим из-за нерегулярности питания или необычного его состава. Я вернулся к своей прежней привычке есть два раза в день, выпи­вая чашку молока с кусочком хлеба утром и вечером. К концу года мой аппетит пришел в норму, количество еды также стало умерен­ным, и она обязательно включала небольшой кусочек мяса.

Яркость восприятия внешних объектов, которые казались свер­кающими (так же, как и внутренних образов и сновидений), за время наиболее тяжелого периода моего последнего расстройства настолько усилилась, что каждый раз, когда я смотрел на прекрас­ный солнечный пейзаж, мне казалось, что небесный рай опустился на землю, озаренный танцующими бликами света, похожими на капли расплавленного серебра. Эта удивительная субъективная способность моего сознания, позволяющая воспринимать весь мир прозрачным, сверкающим и пронизанным силой, не изменялась не покидала меня, благодаря чему мне и сегодня все вещи кажутся Пронизанными невыразимым сиянием.

 В последующие годы я не замечал в себе никаких внешних из­менений. Все происходившее было где-то внутри, за пределами мо­его знания и восприятия. Поскольку я не мог отметить в себе ника­ких других изменений, кроме того безбрежного моря сияния, в кото­ром жил, я решил отказаться от попыток снова вызывать сверхъес­тественную силу, сурово предупрежденный последним пугающим эпизодом, и полностью погрузился в повседневные дела и заботы, пытаясь вести нормальную жизнь.

 В 1946 г. вместе с несколькими друзьями и коллегами я начал активно участвовать в движении за экономические реформы, за­трагивающие все основные социальные функции нашего общества. Я остро осознавал то бремя нищеты и отсутствия гражданских прав, которое каждая малообеспеченная семья была вынуждена не­сти всю жизнь, до самого погребального костра, — и все это ради преходящего удовольствия превзойти своих соседей в пышной по­казухе; в том, кто богаче накроет стол или даст большее приданое невесте, и во всех остальных подобных социальных ритуалах. Поэ­тому мне хотелось попытаться создать условия, которые позволили бы человеку с небольшими доходами избежать презрительного к се­бе отношения. Мы пытаемся что-то изменить, наживая больше вра­гов, чем друзей, получая больше порицания, чем похвалы, и встре­чая больше сопротивления, чем поддержки, — а потом жизнь за­канчивается...

 Летом 1947 г. моя дочь вышла замуж. Свадьба была скромной, в соответствии с идеей наших реформ, доверием к которой проникся ее будущий муж, молодой энергичный юрист. В раннем детстве он остался без родителей и средств к существованию, поэтому отка­зался от соблазна искать богатую невесту и женился на дочери не­богатого человека без приданого. Предложение было сделано в то время, когда я был в штате Джамму, и все, что от меня требовалось, — дать свое разрешение. С учетом моих личных особенностей и склонности к скромной жизни для меня было важен поступок моего будущего зятя, так как он пренебрег устоявшимся обычаем женить­ся на невесте с приданым и согласился на материальную неопреде­ленность в будущей семейной жизни.

Осенью того же года мирная долина Кашмира подверглась на падению воинственных племен, которых направляли хорошо подго­товленные и обученные лидеры. Они напали на мирных кашмирцев, грабя, насилуя и убивая без разбора, захватив почти всю северную часть долины. После нескольких стычек с индийскими войсками на­падавшие обратились в бегство, а наша небольшая группа энтузи­астов была готова направить всю свою энергию на благородное дело помощи жертвам нападения.

 Той зимой из-за плохой погоды многие официальные учрежде­ния не переехали в Джамму из пограничных районов штата, под­вергшихся массовой резне. Я также продолжал выполнять свои служебные обязанности в Сринагаре, полностью посвятив себя делу помощи пострадавшим. Поглощенный этим занятием, я не мог поки­нуть Кашмир зимой 1948 г., в то время как наша собственная судьба висела на волоске. Тогда же произошли резкие изменения и в поли­тике руководства штата. Наследственные правители отреклись от престола, освободив место для народного правительства, и этот пе­реворот в верхах повлек за собой множество других перемен, вследствие чего появились новые ценности вместо старых, а также новый образ мышления и действия. Старый порядок разрушился, ничего не изменив к лучшему (как обычно и бывает) в природе лю­дей, которые, быстро позабыв уроки революции, действовали так же, как и раньше, что сделало неизбежным новый переворот.

 В ноябре 1949 г. я снова поехал в Джамму вместе со своим офи­сом, а моя жена решила остаться в Сринагаре, чтобы присматри­вать за домом и детьми. Она уже не так сильно беспокоилась о моем здоровье и стала больше доверять моей способности позаботиться о себе, учитывая ту выносливость, которую я проявил во время собы­тий последних двух лет. Моя пищеварительная система функцио­нировала вполне регулярно, не давая ни малейшего повода для бес­покойства. С другой стороны, я стал получать удовольствие от того, что помогал подняться на ноги сотням пострадавших семей, особен­но людям без средств к существованию и без влияния в обществе. Я жил в Джамму вместе со своим старым другом, который был насто­лько любезен, что предоставил мне комнату. Это предложение, сде­ланное с искренней любовью и заботой, я принял с радостью, преж­де всего потому, что это давало мне возможность бывать одному, поглощенному созерцанием сияния внутри меня, которое начало усиливаться, напоминая мне видения в первые дни после пробуж­дения Кундалини.

 Обеспокоенный страшным опытом, через который я прошел, я полностью отказался от попыток продолжать медитацию. Сейчас я делал совершенно иное — без всяких усилий, иногда даже не осоз­навая этого, я все глубже и глубже уходил в себя, поглощаясь све­тящимися волнами сознания, которые становились все больше и бо­льше по мере такого, как я позволял себе без сопротивления погру­жаться в этот океан, в котором растворялось мое «я».

 После примерно двенадцати лет любопытные изменения прои­зошли и в светящемся круге осознавания вокруг моей головы — то­го осознавания, которое позволяло мне постоянно воспринимать тонкий мир вездесущей жизни, присутствующий повсюду. В нем я дышал, ходил и действовал, никак не затрагивая его однородную субстанцию, которая в то же время не влияла на мои повседневные взаимоотношения с миром. Иными словами, это выглядело так, как будто я дышал, двигался и действовал, окруженный чрезвычайно тонкой, невидимой и сознательной пустотой, подобно тому, как мы окружены радиоволнами, но с тем отличием, что я не воспринимал и не чувствовал существование этих волн и вынужден был при­знать их существование на основании логики определенных фактов. Я осознавал, как мое собственное ограниченное сознание превзошло свое ограничение и находилось теперь в прямом контакте со своей сущностью и первоистоком, подобно тому, как осознающая капля росы плавала в океане чистого бытия, не исчезая и не растворяясь в массе окружающей ее воды.

 На протяжении последнего месяца было несколько случаев, когда я отмечал тенденцию моего сознания обращаться вовнутрь, не встречая при этом никаких преград, подобно тому, как капля масла расплывается на поверхности воды. Так могло продолжаться до тех пор, пока я не предпринимал усилия, чтобы вернуться в нормальное состояние, казавшееся теперь тоже более расширенным, чем обыч­ное поле сознания, которое было у меня до пробуждения. Однако я не придавал особого значения этой стадии, считая все это попытка­ми ума погрузиться в мечты, которые по причине своей светоносности создавали видимость дальнейшего внутреннего расширения, не требуя никакого дополнительного изменения в моем уже и без того необычном состоянии сознания.

 Примерно через месяц после моего прибытия в Джамму я отме­тил, что эта склонность к погружению в себя стала проявляться ча­ще и более явно, а также что это каждодневное погружение в свето­носные глубины моего собственного бытия стали для меня источни­ком силы и чувства счастья. Однако события развивались настолько постепенно, а изменения были настолько непредсказуемыми, что это привело меня к убеждению, что все происходившее было след­ствием общего улучшения моего здоровья из-за более благоприят­ного климата, чем каких-то внутренних факторов, действующих во мне.

Ближе к третьей неделе декабря я отметил, что после возвра­щения из этого длительного погружения в себя, которое теперь ста­ло ежедневным в те часы, когда я мог оставаться наедине, мой ум обычно задерживается на строках любимых поэтов-мистиков. Не переоценивая свои поэтические способности, которых у меня совер­шенно не было в обычном, не самоуглубленном состоянии, я решил попробовать написать что-то свое, взяв за образец строки этих поэ­тов. Если не считать того, что я хранил в памяти несколько дюжин санскритских стихов из древних трактатов и высказываний различ­ных мистиков, я не знал о поэзии ничего. После нескольких дней любительских попыток я вдруг почувствовал волнение и готовность первый раз в жизни написать стихи. Не придавая особого значения тому, что, как я считал, было лишь преходящим порывом, я написал несколько строк, и в дальнейшем я каждый день посвящал этому занятию несколько часов.

 Я писал на кашмирском языке, но через две недели ежеднев­ных трудов понял, что не могу достичь того, чего мне хотелось. Од­нако бесплодность моих попыток написать стихи вместо того, чтобы ослабить мой дух, подтолкнула меня к еще более настойчивым по­пыткам, и я посвящал все больше и больше времени тому, что скоро стало для меня регулярным и очаровывающим увлечением. Высо­кий уровень требований, которые я предъявлял к своему творчест­во, приводил к тому, что я мог несколько часов пытаться написать одну строку, а потом еще столько же подбирать к ней вторую. Я ни­когда не пытался увязать эту новую склонность с действием таин­ственной силы моего тела. Однако на самом деле все эти неудачные попытки написать стихи были лишь прелюдией к событиям, кото­рые произошли позже. Так, благодаря своим внутренним упражнениям я открыл в себе новый талант, о существовании которого ра­ньше даже не подозревал, а мои грубые и неумелые попытки были первым признаком ученичества.

 В эти дни одна из наиболее активных участниц нашей неболь­шой группы энтузиастов в Кашмире приехала в Джамму. Она дово­льно часто заходила ко мне, обычно для того, чтобы узнать новости о нашей работе в Сринагаре, которые я регулярно получал от сек­ретаря или казначея. Однажды, когда она собиралась уходить, я предложил проводить ее домой, надеясь, что такая длительная про­гулка развеет легкую депрессию, которую я в то время испытывал.

Мы шли не торопясь, обсуждая нашу работу, и внезапно, про­ходя по мосту через реку Тави, я почувствовал настолько глубокое погружение в себя, что почти утратил связь с окружающим. Я перестал слышать голос моей спутницы — казалось, она находится на большом расстоянии от меня, хотя в действительности она шла ря­дом. Я внезапно ощутил, подобно вспышке ослепительного света, присутствие какой-то сознательной силы, возникшей из ниоткуда и заполнившей меня, заслонив все окружающее. А потом я увидел две строки прекрасных стихов на кашмирском языке, которые в ви­де светящейся надписи появились в воздухе, а затем исчезли так же внезапно, как возникли.

Когда я пришел в себя, то понял, что девушка в изумлении смотрит на меня, озадаченная тем, что я вдруг замолчал с выражением полной отрешенности у меня на лице. Не рассказывая ей всего, что со мной произошло, я лишь прочел ей стихи, сказав, что они как озарение возникли у меня в уме помимо моей воли и что именно поэтому я замолчал. Она слушала стихи, пораженная их красотой, оценивая каждое слово, и потом сказала, что ее больше всего удив­ляет, как я, будучи человеком, никогда раньше не писавший стихов, смог с первой попытки создать такие прекрасные сроки. Я молча слушал ее, думая о глубине переживания, которое я испытал. До этого мгновения весь мой опыт, связанный со сверхсознанием, был чисто то субъективным. Однако сейчас я в первый раз имел вещественное доказательство того изменения, которое произошло во мне неосознанно и независимо от моего обычного повседневного сознания.

Комментарии к четырнадцатой и пятнадцатой главам

 В своем описании экстатического переживания Самадхи автор отмечает, что он «жил в сверкающем мире ярких красок». Необыч­ный визуальный опыт восприятия цвета и фактуры предметов, о котором пишут и Хаксли во «Вратах восприятия» (говоря о тех, кто переживал видения под действием ЛСД), и Зенер в книге «Мисти­цизм — сакральный и профанный», и Саммерс в «Физических фе­номенах мистицизма», подтверждает, что описанные здесь пережи­вания носят такой же характер. Однако есть существенное отличие между «сакральным» мистицизмом Гопи Кришны и «профанным», под которым вслед за Зенером я понимаю химические средства по­лучения необычного опыта.

 Возможно, современная жажда визуального опыта (осмотр до­стопримечательностей, телевидение, подводные съемки, фотогра­фия, интерес к обнаженному телу, воздействие на сознание с помо­щью ЛСД и мескалина) является отражением потребности души в истинном восприятии. Об этом стремлении к истинному видению и готовности платить за него говорят и цены на произведения искус­ства. Сегодня наш жадный взор желает прекрасных видений — мы хотим увидеть лик Бога, пусть даже с помощью химического экста­за.

Сакральный мистицизм признает возможность трансформации восприятия. Это касается не только отдельно взятого визуального восприятия, связанного с удовольствием или возбуждением, а и (как результат) — всего состояния бытия. В алхимии это состояние сравнивается с образом павлиньего хвоста, перья которого украше­ны многочисленными «глазами», окрашенными в самые яркие цвета из тех, что встречаются в природе. Алхимический камень называют также эликсиром, который окрашивает все, с чем соприкасается. Возвращение ярких красок наступает за белой стадией, и психоло­гически это означает возвращение здоровья и жизненной силы, ра­дости жизни, любви к самому процессу существования, освобожде­ние чувств и их выход за пределы того, что нас окружает в каждое мгновение. Так духовный мир выходит из своего погруженного в тень бытия, где он был всего лишь феноменом ума, и обретает яр­кие краски живой реальности.

 Но даже в алхимии за этой стадией следует стадия умерщвле­ния и дезинтеграции. Трудно сказать, почему это должно происхо­дить в алхимии; однако здесь нам дается некий инсайт. Гопи Криш­на, честно рассказывая о своем опыте, пишет: «Меня переполняла радость от осознания своего достижения. Не было никаких сомне­ний в том, что я стал счастливым обладателем пробужденной Кундалини. Лишь теперь я смог постичь причину того, почему в древ­ности успех в этом начинании считался высочайшим достижени­ем, высшей наградой, обретаемой в конце пути». Он ставит достиг­шего цели йога «превыше великих правителей», говоря о «великом даре судьбы», который достался ему.

 Следующий абзац начинается словами: «Но, увы, мое счастье было таким недолгим!». Если обратить внимание на выделенные слова, становится ясно, почему так произошло. После первой вспышки ему показалось, что он стал обладателем пламени. Поэто­му неизбежным стал процесс еще более сурового очищения, про­цесс умирания для всего. (Приходится еще раз отметить, насколько неизбежным является страдание!)

 Недаром в алхимии павлин — символ гордости и тщеславия; оказывается, алхимический эликсир может окрашивать собой и «эго», отравляя его заразой вновь ожившего субъективизма и верой в то, что воспринимаемый мир якобы является моим, дарованным мне в награду.

 Особое состояние, которое можно назвать переживанием смер­ти, сопровождаемое приступами неконтролируемых судорожных телодвижений, описывается в некоторых средневековых трактатах, в которых эти движения приписываются одержимости дьяволом. Это переживание является разновидностью расчленения, дезинтег­рации, рассматриваемой шаманами как архетипическое событие в их процессе индивидуации (см. книгу Мирче Элиаде «Шаманизм — архаические техники экстаза»).

 Психологически основной механизм воли, в центре которого на­ходится «эго», распадается на отдельные комплексы. Так человек перестает контролировать себя, и нервная система начинает функ­ционировать автономно, преобладая над совокупностью привычек, обычно идентифицируемых с сознательной волей. Индивид стано­вится жертвой бессознательных энергетических центров, а их дьявольские комплексы, выпущенные на свободу, подталкивают его каждый в свою сторону.

Сильное впечатление производит физическая реальность опыта смерти, пережитого Гопи Кришной. Он подтверждает то, о чем я уже пытался писать в книге «Самоубийство и душа», — только в том случае, если опыт смерти является убедительным, полностью «реальным», за ним может последовать действительно реальное возрождение. События должны быть на самом деле угрожающими, иначе опыт смерти и возрождения не будет подлинным.

На меня произвело сильное впечатление то, что автора спас сон, причем настолько простой — он увидел тарелку с мясом. Когда Гопи Кришну впервые посетило желание есть мясо, он нарушил за­коны своих бессознательных установок, заключавшихся в том, что единственно верной является его весьма умеренная диета и что его аппетит — признак жадности (хотя его действительная «жадность» имела духовную природу, как показывают выделенные нами выше словами).

 Нечто подобное довольно часто происходит и в ходе психоана­лиза: бессознательное стремится совершить некий шаг, направлен­ный на улучшение здоровья, который сознательная личность (испо­льзующая свою ограниченность для поддержания невроза) не спо­собна предпринять. Однако реальный шаг вперед не будет сделан, пока не пришло для него время.

 Что означает в данном случае мясная пища? Не является ли она символом возвращения к человеческой природе в ее животной реальности, к зову крови, к инстинктам охоты, борьбы, убийства? Мясо — это еда охотника, воина, вождя. В алхимии оно принадле­жит к символам красного короля, олицетворяющего мужскую эмо­циональную силу. Оно также является финальной интеграцией ма­теринского комплекса.

 Начав принимать мясную пищу, Гопи Кришна вернулся к миру действия, в качестве «вождя» он организовал группу, занимающую­ся социальной работой. Он был глубоко вовлечен в эту работу — не только с помощью чернил и бумаги, как во время работы в правите­льственном учреждении. Теперь он принимал в этом участие на уровне повседневного страдания — война, вдовы, беженцы... Время возвращения в мир людей традиционно является наиболее критиче­ским. Как вернуться к повседневной жизни после пережитого «великого освобождения»? Как после обретения такого глубокого опыта перенести чувство любви, красоты и значимости мира в повседнев­ную жизнь? И можно ли вообще как-то заполнить эту пропасть между различными уровнями бытия? Если труден переход в иной, освобождающий мир, то насколько труднее является возвращение в этот привычный, хорошо известный мир со всеми его мелочами и банальными страданиями. Создается впечатление, что для Гопи Кришны это возвращение осуществляется совершенно естественно (хотя этому способствовало то, что он, так сказать, одной ногой уве­ренно стоял в этом мире, — работа, семья, питание). «Как мне вер­нуться обратно в общество, в мир моих собратьев, чтобы принести им тот дар, который я обрел?» — вот в чем вопрос. Завершение его кризиса символизирует пища. Когда он начал есть, к нему «вернул­ся» аппетит и вместе с этим он сам вернулся в мир.

 Естественное возвращение в мир, в социальную реальность, ис­пользования своих сил для того, чтобы устанавливать социальные связи и смягчать боль других — все это тоже напоминает последние стадии алхимии, в частности, получение «масла». Интересно, что Гопи Кришна описывает этап возращения к повседневной жизни, сравнивая свое сознание, расширяющееся и распространяющееся в мир, с каплей масла, расплывающейся на поверхности воды.

 В алхимии принято считать, что алхимический камень имеет масляную природу. Он легко растворяется, но его нельзя потом вы­парить и он окрашивает (как настойка) все, с чем соприкасается. Го­пи Кришна пишет, что развитие событий было постепенным, а из­менения почти незаметны, связывая это с общим улучшением здо­ровья, а не с каким-то новым принципом функционирования орга­низма. Это медленное, прочти незаметное течение, более мягкое, чем вода, и выражается с помощью символа «масло», символа изо­билия, радости и сострадания, свойственных полноте бытия.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Проводив мою спутницу, я вернулся домой к обеду. Весь обратный путь в эту вечернюю пору я нахо­дился в приятном покое, чему способствовали одиночество и дорога, по которой мне редко приходилось ходить. Я находился под глубо­ким впечатлением от загадочного видения и того внезапного скачка, который мой ум совершил в новом направлении. Чем настойчивее я анализировал происшедшее, тем больше поражался глубокому зна­чению, совершенству формы и притягательности языка в увиден­ных мной строках. Несомненно, эти слова не могли быть порождени­ем моего ума.

 Я пришел домой и сел обедать, полностью уйдя в свои мысли. Сначала я ел чисто механически, забыв обо всем, что меня окружа­ло, и о еде передо мной, не способный выйти из глубокого погруже­ния в то, что со мной произошло. Оставалась лишь небольшая связь с окружающим миром — как у сомнамбулы, инстинктивно уклоня­ющейся от столкновения с объектами, однако не осознающей, что при этом происходит. Примерно в середине обеда, все так же оста­ваясь наполовину погруженным в транс, я вдруг отметил удивите­льное явление, происходившее внутри меня и заставившее оцепе­неть от изумления и страха.

Сидя на удобном стуле и без всяких усилий с моей стороны, я постепенно стал погружаться в состояние возбуждения и расшире­ния границ себя, подобное тому, которое я испытал в самом начале, в декабре 1937 г. Но сейчас вместо ревущего звука я слышал нечто подобное мелодичному, очаровывающему жужжанию роя пчел, а вместо ощущения, что меня окружает пламя, мне казалось, что все вокруг пронизывает серебристый свет.

 Но наиболее поразительное в этом переживании было внезап­ное осознание, что, хотя я вас так же связан с телом и окружающей меня средой, мое «я» вдруг расширилось до гигантских размеров и

оказалось в прямом контакте со всей сознательной вселенной, кото­рая невыразимым образом присутствовала повсюду. Мое тело, стул, на котором я сидел, стол, комната с ее четырьмя стенами, все, что находилось за этими стенами, земля и небеса — все это было лишь призрачным миражом на фоне этого всепроницающего океана чис­того бытия. Если попытаться описать его наиболее существенный аспект, то этот океан казался одновременно безграничным и про­стирающимся во всех направлениях и в то же время был не более, чем бесконечно малая точка. Из этой точки излучалось все сущест­вующее, в том числе и я, и мое тело.

Казалось, все это было отражением, таким же огромным, как весь космос, но создавалось исходящим из точки светом. Весь огромный мир зависел от лучей, исходивших из этой точки. Так безбрежный океан сознания, в котором я сейчас растворялся, ока­зался одновременно и бесконечно большим, и бесконечно малым. Большим потому, что на его волнах плавала все мироздание, а ма­лым потому, что он был тем «ничто», которое вмещает в себя все.

Это было поразительное переживание, которое я не могу ни с чем сравнить, — оно находилось за пределами всего, что принадле­жит к этому миру, воспринимается чувствами и осознается умом. Я ощущал присутствие внутри себя мощного и сконцентрированного сознания — этого исполненного величия образа космоса, который предстал передо мной не только во всем своем великолепии и огромности, но и во всей своей сущности и реальности.

 Мир материальных явлений, находящийся в непрерывном дви­жении, непрерывном изменении и растворении, стал казаться мне фоном, чрезвычайно тонким и быстро тающим слоем пены на по­верхности катящего свои волны океана жизни; тонкой и призрачной завесой тумана, скрывающей бесконечно огромное солнце сознания, представляющего собой обратную сторону взаимоотношений между миром и ограниченным человеческим сознанием.

 Так космос, который еще недавно был вездесущим, оказался лишь призрачными преходящими формами, а точка сознания, рань­ше заключавшаяся в теле, выросла до размера огромной вселенной, став вызывающим трепет величественным всеприсутствием, на фо­не которого материальный мир был лишь мимолетным, иллюзор­ным видением.

Примерно через полчаса я вышел из этого наполовину трансового состояния, по интенсивности переживания сравнимого с целой прожитой жизнью, полностью забыв о течении времени и поражен­ный до самой глубины моего существа величием и великолепием этого видения. В этот период, вероятно, вследствие изменений со­стояния моего тела и ума, вызванных внешними и внутренними раздражителями, были моменты более и менее глубокого проникно­вения, различающиеся не по времени их возникновения, а по состо­янию погруженности. В мгновения наиболее глубокого проникнове­ния всемогущее, всезнающее, исполненное блаженства и в то же время абсолютно неподвижное и неосязаемое сознание было насто­лько бесформенным, что та внутренняя линия, которая отделяла материальный мир от безграничной, все осознающей Реальности, перестала существовать и эти две сферы слились воедино — вели­кий океан поглотился в капле, огромная вселенная уместилась в песчинке, а все творение, познающий и познаваемое, зрящий и зри­мое превратились в не имеющую размера пустоту, которую невоз­можно ни представить с помощью ума, ни описать словами.

Перед тем как полностью выйти из этого состояния и прежде чем слава, в которой я купался, полностью угасла, я увидел про­плывающие у меня в уме светящиеся строки тех же стихов, кото­рые уже видел сегодня, когда мы переходили через мост Тави. Строки следовали одна за другой, как будто попадали в мое созна­ние из некого иного источника знания внутри меня. Они начинались из ярко светящейся глубины моего существа, возникая внезапно как законченные строфы, подобные падающим снежинкам, которые из крошечных точек становились отчетливо видимыми, имеющими правильную форму кристаллами, проплывающими у меня перед глазами и исчезающими так быстро, что они не успевали даже оста­вить след в памяти. Стихи возникали передо мной в законченном виде, написанные по всем правилам языка и рифмы, как будто их порождал окружающий меня вселенский разум для того, чтобы они предстали перед моим внутренним взором.

 Когда я встал со стула и пошел к себе в комнату, я все еще оставался в приподнятом настроении. Прежде всего, я решил запи­сать стихи, по крайней мере то, что я помнил. Однако это было не таким простым делом, потому что я вдруг понял, что за короткое время забыл не только порядок строк, но и сами слова. Поэтому мне пришлось потратить более двух часов, чтобы их вспомнить.

В этот день я лег спать в восторженном и радостном настрое­нии. После долгих лет страданий я наконец узрел проблеск чего-то высшего и божественная благодать коснулась меня, поразительным образом подтверждая учение о Кундалини. Я не мог поверить в свою удачу — все это было настолько поразительным... Однако, ког­да я заглянул внутрь себя, чтобы понять, что именно я совершил, чтобы заслужить это, я почувствовал глубокое смирение. Я не мог поверить в то, что эта честь была дарована мне за какие-то мои вы­дающиеся достижения, поскольку вел жизнь обычного человека и не сделал ничего особенного, достойного награды; не достиг я и пол­ного подчинения своих желаний. Вспомнив все заслуживающие внимания события последних двенадцати лет и рассмотрев их с точки зрения последних событий, я отметил, что все, казавшееся раньше непонятным, вдруг приобрело для меня новое значение. Пе­реполненный бесконечной радостью, которая охватила меня в мо­мент откровения, я совершенно забыл о тех ужасных мучениях, че­рез которые прошел, а также об изнурительной тревоге и беспокой­стве, сопровождавших меня в то время. Я испил в полной мере ча­шу страданий, чтобы теперь оказаться перед сияющим, никогда не заканчивающимся источником радости и покоя, находящимся внут­ри меня и ожидавшим благоприятной возможности, чтобы проявить себя и подарить мне в одно мгновение более глубокое откровение о природе вещей, чем это могла сделать вся жизнь в ученичестве.

 Думая обо всем этом, я наконец уснул, вновь погрузившись в ту заполненную светом сферу сновидений, в которой путешествовал каждую ночь. Когда я утром проснулся, то первое, что вспомнил, — это трансцендентное переживание, случившееся прошлым вечером. Даже мимолетное воспоминание о прикосновении сверхсознания снова перенесло меня в ту бесконечность, которая превосходила все, с чем мы встречаемся в физическом мире. Учитывая огром­ность видения, нет ничего удивительного, что древние индийские пророки настойчиво повторяли, будто материальный мир — всего лишь тень и непостоянное, иллюзорное явление на фоне вечного трансцендентного солнца.

 На протяжении двух следующих недель я каждый день писал несколько стихотворений на кашмирском языке, которые раскрыва­ли разные грани пережитого мной, некоторые из них имели апока­липтический характер. Стихи возникали сами, в любое время дня или ночи; обычно этому предшествовала остановка привычного по­тока мыслей. Это прекращение умственной активности довольно быстро сменялось состоянием глубокой поглощенности, как будто я погружался в глубины себя, чтобы уловить там вибрации некого по­слания, облеченного в поэтическую форму. Сначала стихи возника­ли передо мной в тонкой форме, подобно невидимому семени, а по­том проходили у меня перед мысленным взором как полностью сформировавшиеся строки, быстро сменяющие друг друга, пока все стихотворение не оказывалось завершенным, после чего у меня воз­никало желание выйти из погруженности в транс и вернуться к нормальному состоянию.

В течение этих двух недель у меня еще раз было такое же трансцендентное переживание, почти во всем подобное первому. Я сидел на стуле, перечитывая фрагмент, написанный мной накануне, когда, повинуясь неведомому порыву, я откинулся на спинку стула и закрыл глаза, расслабившись и ожидая результатов. В это мгно­вение я почувствовал, что расширяюсь во всех направлениях, забыв об окружающем и погрузившись в безбрежное море яркого сияния, заполненное приятными мелодичными звуками, не похожими ни на одну симфонию, которую можно услышать на земле. Увлекаемый этим звуком, я вскоре почувствовал, что больше не связан ни с чем в материальном мире и оказался в невыразимой пустоте — удиви­тельном состоянии, полностью лишенном пространственных или временных свойств. Полчаса спустя я вернулся в нормальное состо­яние и через несколько мгновений увидел перед собой прекрасное стихотворение, порожденное тем необычайным переживанием, че­рез которое я только что прошел.

Прошло две недели, и неожиданно изменился язык стихов, они стали возникать передо мной уже не на кашмирском языке, а на ан­глийском. Мои весьма слабые познания в английской поэзии ограни­чивались несколькими поэмами, которые я читал во время обучения в школе и колледже. Не являясь любителем поэзии, я никогда не читал ее, и не зная ничего о рифме и размерности, свойственным английской поэзии, я не мог ничего сказать о степени совершенства своих стихов.

Через несколько дней мне явились стихи уже не на английском, а на урду. Поскольку в силу своей работы я знал этот язык, для ме­ня не составляло труда записать стихи, хотя в них все же оставались пробелы, которые я смог заполнить лишь спустя несколько ме­сяцев. Через несколько дней после стихов на урду у меня в уме воз­никли стихи на пенджаби. Хоть я и не читал ни одной книги на пен-джаби, однако знал этот язык благодаря общению с друзьями, кото­рых приобрел, когда несколько лет жил в Лахоре, обучаясь в школе и колледже. Однако моему удивлению не было границ, когда через несколько дней я увидел стихи на персидском языке, которого со­вершенно не знал. Затаив дыхание, я ждал, и вот наконец перед мо­им внутренним взором появилось целое стихотворение на персид­ском языке. Поскольку в кашмирском языке довольно много пер­сидских слов, мне было нетрудно понять отдельные слова, которые употреблялись в моем родном языке. После немалых усилий я нако­нец смог записать все строки, однако в них было много ошибок и пропусков, которые я не смог заполнить даже спустя длительное время.

 Попытка записать несколько коротких поэм на персидском языке потребовала от меня таких усилий, что через несколько дней я решил отказаться от этой непосильной задачи. От всего этого я чувствовал себя полностью выдохшимся и отметил нездоровое воз­действие, казалось бы, продолжительных занятий, обычно предше­ствовавших сну. Поэтому я решил дать себе возможность неделю полностью отдохнуть.

После этого недолгого отдыха, почувствовав, что мое здоровье улучшилось, я не считал необходимым сопротивляться желанию записывать стихи и поддавался вдохновению каждый раз, когда оно приходило. Однажды, когда подчинившись своему стремлению рас­слабиться и подготовиться к восприятию стихов, я погрузился в се­бя достаточно глубоко, чтобы ощутить тонкую эманацию, исходя­щую из внутреннего источника сознания, я почувствовал волнение и страх, которые пронизали каждую мою клетку, когда передо мной предстали строки на немецком языке, чего я уж и вовсе не ожидал. Придя в себя после погружения, я испытал сильное сомнение в том, что мне удастся справиться с этой задачей, — я никогда не изучал немецкого, не видел ни одной книги на этом языке и в моем присут­ствии никто не говорил на нем. И, тем не менее, я решил попытаться записать небольшую поэму, просто опровергнув истину, веками ка­завшуюся незыблемой, согласно которой, для того чтобы писать на каком-то языке, необходимо его знать.

После стихов на немецком последовали строки на французском, итальянском, санскрите, арабском. Единственное, что мне остава­лось предположить, — это то, что по воле случая я вошел в контакт с источником всеобщего знания и поэтому смог писать стихи на бо­льшинстве из распространенных на земле языков. Я чувствовал, как через меня проходят волны сознательной энергии, подобные электрическому току, несущие то знание, к которому я никогда не мог иметь доступа по причине ограниченных возможностей моего мозга.

Мне не хватало слов, когда я пытался описать переживания, которые были наиболее возвышенной и вдохновляющей частью мо­его бытия. Во всех этих случаях я начинал ощущать в себе присут­ствие некоего наблюдателя, или, если выразиться точнее, — моей собственной светоносной сущности, которая (отвергая все представ­ления о границах тела) свободно плыла по волнам яркого моря со­знания, каждая их которых вмещала в себя безграничную вселен­ную значений и смыслов, включающую и все настоящее, и все про­шлое, и все будущее, порождающую все науки, философии и искус­ства, бывшие когда-либо на земле, так же как и те, которым еще предстоит появиться в будущем. Все это было сконцентрировано в точке, существующей одновременно здесь и везде, сейчас и всегда, — бесформенном, неизмеримом океане мудрости, из которого зна­ние капля за каплей попадает в человеческий мозг.

 Каждый раз, когда я попадал в эту сверхчувственную реаль­ность, меня настолько переполняло чувство таинственности и изум­ления, что все остальное в этом мире, все события человеческой ис­тории, все мечты и желания, все события моей жизни и даже сам факт моего существования, жизни и смерти казались тривиальным перед неописуемым великолепием, непостижимой таинственностью и величием океана жизни, в котором мне иногда удавалось достичь берега.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

 Ежедневное погружение в океан сознания, к которо­му я неожиданно получил доступ, возбуждающе по­действовало на мой ум. Я был изумлен богатством открывшегося во мне мира. Беспокойство и сомнения, вызванные моим состоянием, исчезли без следа, уступая место чувству невыразимой благодарно­сти божественной силе, которая, невзирая на мое невежество и по­стоянное сопротивление, на мои ошибки и промахи, все же создала во мне новый канал восприятия, благодаря которому потрясающая реальность открылась для моего внутреннего взора.

 Несмотря на все мои усилия, известия об этих странных психи­ческих проявлениях просочились наружу. Мое странное поведение и состояние глубокой поглощенности не остались незамеченными хозяином дома, друзьями и сотрудниками. Даже если бы я пытался, мне не удалось бы овделаться от этого состояния, так как я нахо­дился под глубоким впечатлением событий, превосходящих всякое воображение. Я никак не мог скрыть от своих знакомых происшед­шую со мной метаморфозу, поколебавшую мое душевное равнове­сие. Хозяин дома, и без того обеспокоенный моими прогулками в со­стоянии глубокой задумчивости, которой не удавалось скрыть от постороннего взгляда, совсем разволновался, обнаружив, что по но­чам в моей комнате горит свет, а я что-то увлеченно пишу. Зная о моей склонности к мистицизму, он осторожно высказал опасение, что моя постоянная поглощенность и ночное творчество могут ока­заться прелюдией к отказу от мира и началу монашеской жизни.

На протяжении нескольких недель я был не в состоянии сопро­тивляться очарованию этого нового переживания и не мог выйти из состояния созерцательности. Я непрерывно находился в его власти, не считая нескольких часов неглубокого ночного сна, что не давало мне возможности сосредоточиться на чем-либо ином. Я, словно ре­бенок во сне, механически принимал пищу, а когда ко мне обращались с вопросами и мне приходилось отвечать, я делал это, как че­ловек, полностью поглощенный спектаклем, разыгрывающимся пе­ред его взором, и ограничивался лаконичными фразами, тут же за­бывая их. Я продолжал посещать офис лишь в силу привычки, не испытывая никакого желания делать это. Все мое существо восста­вало, когда я был вынужден спускаться с трансцендентальных вы­сот сознания к папкам, пылящимся на моем столе. Через несколько дней бесцельного просиживания в душной атмосфере рабочего ка­бинета, я принял решение взять отпуск на длительный срок, а за­тем и уволиться с работы. Осознавая, что потеря работы значитель­но снизит мой доход, я все же не мог противиться столь долго по­давляемому желанию бросить унылую службу.

 Тем временем по городу поползли слухи, и к моему дому стали стекаться толпы людей, прослышавших о происшедшей со мной ме­таморфозе. Большинство приходили лишь для того, чтобы удовлет­ворить любопытство, увидеть собственными глазами то, о чем слы­шали, подобно тому, как приходят посмотреть на урода в кунстка­мере или увидеть представление фокусника. Мало кто обнаруживал хоть малейший интерес к природе этих неожиданных проявлений. Приток людей увеличивался изо дня на день, и вскоре у меня не оставалось ни минуты свободного времени. Понимая, что отказаться от разговоров будет невежливо и может быть превратно истолкова­но, как проявление гордыни, я решил проявить терпение и уделял внимание каждому собеседнику, правда ценой внутреннего покоя, столь важного для меня в первые дни метаморфозы. Обычно мой ум пребывал в экзальтированном состоянии, и мне приходилось обща­ться с людьми, не выходя из этого состояния, или погружаться в бо­лее глубокую задумчивость под любопытными взглядами присутст­вующих с тем, чтобы вновь очнуться при прибытии новой группы посетителей. Я механически приветствовал вновь прибывших, часто не сознавая, что говорю, и не замечая их ухода.

 Вскоре напряжение стало невыносимым и начало явно сказыва­ться на моем здоровье. Первым симптомом стало беспокойство по ночам, что вскоре вылилось в частичную бессонницу. Но сейчас она не вызвала во мне тревоги — вместо того, чтобы испугаться прибли­жения врага, причинившего мне столько неприятностей в прошлом, я расценил это состояние как признак освобождения духа, его неза­висимости от диктата плоти. Отсутствие жены, которая с неизменным женским инстинктом следила за моей диетой, позволило мне проявлять полное безразличие к приему пищи, это открыло мне глаза на то, что я освободился от рабской привязанности к регуляр­ному питанию. Постепенно мной стало овладевать чувство отрешен­ности от мирских забот, сопровождающееся желанием порвать це­пи, связывающие меня с семьей и вести жизнь саньясина.

Поскольку я прошел через невероятное переживание, привед­шее к совершенно неожиданной метаморфозе, я должен был поде­литься с другими. Поэтому я убеждал самого себя, что обязан вести жизнь, свободную от мирских оков, всецело посвятив себя служе­нию человечеству, чтобы открыть миру великую истину, найденную мной. Единственным препятствием на пути к исполнению этого ре­шения была моя любовь к родным и друзьям, которую, судя по опы­ту, будет непросто забыть. Но, вникнув более глубоко в этот вопрос, я с удивлением обнаружил, что переживание, через которое я про­шел, полностью очистило мою душу от мирской любви и что я могу со спокойным сердцем навсегда расстаться со своей семьей и друзь­ями, даже не бросив на них прощальный взгляд, чтобы посвятить себя священной миссии, которую я возложил на себя.

 Однако, хотя мне посчастливилось познать то состояние ума, которое заставляло совершать беспримерные подвиги самоотрече­ния и аскетизма древних пророков и провидцев, я не нашел в себе достаточно сил последовать их примеру из-за стресса, которому подвергся мой организм, пребывая длительное время в неблагопри­ятных условиях. В моем организме был какой-то скрытый недоста­ток, проявлявшийся при нарушениях дневного распорядка и диеты. Думаю, что именно из-за этой слабости мне удалось проследить за­висимость между телом и умом даже при трансцендентальном со­стоянии ума.

Более месяца я прожил в не поддающемся описанию состоянии триумфа и духовной экзальтации. В течение этого периода все мое существо было пронизано ощущением, что, где бы я ни находился и что бы ни делал, меня неизменно окружало безмолвное присутствие истока моего личного существования. Часто я переживал состояния более глубокой поглощенности, когда, потеряв дар речи, утопал в неописуемом. К концу этого периода из-за постоянного недосыпа­ния и нарушения диеты экзальтация и ощущение счастья значите­льно уменьшились, и я вновь стал испытывать симптомы истощения и беспокойства. Однажды утром, поднявшись с постели в состо­янии глубокой депрессии, я понял, что переживаемый мной корот­кий период райского счастья подошел к концу. Это отрезвило меня, как холодный душ. Осудив себя за необоснованный оптимизм, я вновь решил следить за собой и соблюдать диету. И уже через не­сколько дней я почувствовал улучшение.

Непростительное потворство своему блаженству, невероятное перенапряжение умственных сил и пренебрежение естественными потребностями организма в значительной мере подорвали мои жиз­ненные силы и привели нервную систему в столь плачевное состоя­ние, что я не смог вовремя заметить нависшую надо мной угрозу и принять необходимые меры защиты. Я слышал рассказы о людях, которые, исполнившись счастья после того, как им открылся мир сверхчувственных переживаний, поняли, что не могут больше нахо­диться на обычном уровне сознания и полностью отказались при­слушиваться к потребностям организма. Это приводило к тому, что дух покидал истощенное тело и, больше не возвращаясь на землю, так и оставался пребывать в мире неземного блаженства.

Поняв это, я первым делом отказался выставлять себя на обо­зрение перед бесчисленными толпами, проходящими передо мной подобно нескончаемому потоку. Я стал сознательно избегать инт­роспекции и глубокой погруженности во внутренний мир, стараясь почаще сосредоточиваться на различных пустяках и давать отдох­нуть своему возбужденному уму. Была середина марта — начало кашмирской весны, и я чувствовал, что не должен откладывать воз­ращение домой, где смогу рассчитывать на опеку жены, к которой всегда прибегал в периоды болезни. Не теряя ни единого дня, я вы­летел в Сринагар, оставив мысль странствовать по земле, как велит традиция, в попытках возродить человечество. Я понял, что подоб­ные мысли приходили ко мне из-за стремления к власти, которое часто проявляется при активизации интеллектуального центра про­бужденной Кундалини. При этом возникает легкая интоксикация мозга, которую не способен заметить ни сам субъект, ни окружаю­щие его люди, если они не осведомлены о причине.

Вернувшись домой, я полностью препоручил себя заботам же­ны, которая по выражению моего лица тут же поняла, что я нахо­жусь в состоянии крайнего истощения и нуждаюсь в экстренных мерах по восстановлению сил. Слухи о том, что произошло со мной долетели до Сринагара прежде, чем я там оказался, и удерживать толпы людей, осаждавшие двери нашего дома, чтобы увидеть меня, было действительно трудной задачей. Через несколько дней я на­столько окреп, что смог посвятить пару часов приему посетителей, не ощущая особой усталости. Я старался большую часть времени чем-то заниматься, чтобы не впадать в состояние глубокой задум­чивости, склонность к которому у меня не исчезла. Через несколько недель толпы любопытствующих начали редеть, и вскоре их поток вовсе иссяк, что дало мне возможность сделать передышку и опра­виться. Но для того, чтобы полностью восстановить свои силы и вновь приступить к выполнению своих обязанностей, не впадая в экстатическое состояние, мне потребовалось более шести месяцев.

 К концу отпуска я принял окончательное решение больше не выходить на службу. Путь к бегству из жалкого материального ми­ра в безбрежный и спокойный внутренний мир был слишком узок и ненадежен, чтобы я мог позволить себе идти по нему, взвалив на свои плечи груз мирских проблем. Чтобы испробовать плод духов­ного освобождения, мне было необходимо освободиться от цепей, удерживающих меня в материальном мире. Уголок в шумном слу­жебном кабинете, отведенный мне для работы, был, конечно же, не тем местом, где человек, поглощенный незримым, может проводить несколько часов в день, не подвергаясь риску серьезного психического расстройства. Были и другие причины, по которым я должен был разорвать все связи с работой. Перемены в правительстве со­здали ряд сложных проблем, требующих принятия неотложных решений. При этом решения требовалось принимать с крайней осто­рожностью, так как вся страна пребывала в состоянии брожения, вызванного дикой борьбой за власть. Наш офис не избежал всеобщей участи, и атмосфера в нем накалилась настолько, что для человека в моем состоянии пребывание в ней становилось невозможным. Итак, я подал в отставку, и моя просьба по завершении необходимых формальностей была удовлетворена.

 Отныне я мог полностью распоряжаться своим временем, не за­думываясь над тем, как решить ту или иную проблему, возникаю­щую на службе, или найти компромисс между совестью и желания­ми начальства. После многомесячного отсутствия, во время которого во мне произошел ряд невероятных перемен, я вновь присоединил­ся к группе друзей, не дававших нашему общему делу умереть. Так я снова стал принимать активное участие в их деятельности, на­правленной на поддержку вдов, оказавшихся в отчаянном положе­нии в нашем обществе, где из-за кастовых и религиозных предрас­судков повторный брак был невозможен.

 Несмотря на искреннее желание каждого члена нашей малень­кой группы ограничиться выполнением лишь строго определенной миссии, их все дальше уносило бурное течение политической борь­бы. Через несколько лет им стало тяжело заниматься гуманитарной помощью, которой они решили себя посвятить, но все же они не от­ступили от своей цели, приняв решение оградить себя от политиче­ских сил, ищущих их симпатий.

 В критический период, наступивший после моего первого пере­живания незримого, работа в нашей группе была мне нужна по двум причинам: во-первых, я мог заниматься делом, не испытывая ограничений в свободе, во-вторых, у меня появилось полезное хоб­би, которому я посвящал свободное время. Впервые я испытал ра­дость нового образа жизни, и теперь мне трудно было поверить, что еще недавно я испытывал острое чувство отчужденности от всего мирского, страдая, словно узник, все мысли которого направлены на то, чтобы вырваться из тюрьмы, но он не в силах осуществить побег. Я мог бы стать затворником, в душе которого вечно пылало бы пла­мя отказа от мира, обреченным вести однообразное существование. Но мое увлечение благотворительностью позволило мне преодолеть эти болезненные тенденции, не теряя связи с миром. Все остальное было сделано моей женой, от чьей преданной заботы и неустанной опеки я стал полностью зависеть, что и заставило меня отказаться от мысли вести затворнический образ жизни.

 В самом начале происходящих со мной метаморфоз многие лю­ди приходили ко мне, преследуя некие тайные цели. Они могли про­ждать несколько часов подряд, чтобы улучить возможность погово­рить со мной с глазу на глаз. Вначале, когда посетители шли ко мне непрерывным потоком, эти люди могли приходить по несколько раз в день, пока не появлялась минута, которую я мог посвятить част­ной беседе. Большинство из них приписывали мне способность управлять тонкими силами природы, изменять обстоятельства по своему желанию, влиять на судьбу и оказывать воздействие на последствия поступков тех или иных людей. Они отвели мне роль че­ловека, находящегося на короткой ноге со Всемогущим, способного влиять на ход событий простым усилием воли. Я терпеливо выслу­шивал их истории, тронутый картиной человеческого горя. Некото­рые находились в отчаянном материальном положении, иные были лишены потомства, другие были вовлечены в нескончаемый судеб­ный процесс — всего не перечесть. И все они хотели, чтобы я помог им в их беде, против которой они были бессильны. Они походили на _к. утопающего, хватающегося за соломинку.

 Человеческая вера в прорицателей и медиумов, коренящаяся в глубокой древности, наделяет их сверхчеловеческими способностями. Считается, что они имеют тайную связь или осуществляют кон­троль над тонкими разумными силами природы, царством духов и стихийных сил. Последствия этих концепций не могли не коснуться меня, и как бы я не пытался доказать противоположное, мне никак не удавалось убедить в этом людей, впитавших с молоком матери подобные представления. Многие из них, выслушав мои уверения в неспособности помочь им, воспринимали отказ, как нежелание вме­шиваться и продолжали умолять меня, воздевая вверх руки и пла­ча, как дети. Тронутый видом их слез и чувствами, звучащими в их голосах, я переживал чужое горе, как свое собственное.

Эти несчастные, являвшиеся ко мне в надежде на чудесное избавление от своих недугов, чаще всего были жертвами социальной несправедливости, и мое сердце исполнялось сострадания при их I виде. Возможно, на их месте я вел бы себя так же. Чувствуя собственное бессилие хоть чем-то облегчить их страдания, я искал утешения и сил в своем глубинном «я». Я консультировал их, стараясь войти в их положение, и часто они уходили от меня хоть отчасти успокоенные. Я же сопереживал их горе и страдания, подобно тому, как каждая клетка многоклеточного организма отзывается на боль любой другой клетки, но отказываясь признать это из-за того, что наше «эго» изолирует каждую клетку от других, мы гордимся поло­жением, занимаемым в обществе, ошибочно приписывая его лишь собственным заслугам.

 Поскольку представления о том, что провидцы обладают транс­цендентальными силами, имеет под собой веские основания, на про­тяжении многих веков в народе жила вера, что обладающий подобными силами, может изменять ход событий, действуя вопреки зако­нам природы. Подобная идея существует благодаря неверной оцен­ке положения дел и нездоровому отношению к проблемам жизни.

 Развитие сверхчувственного канала познания для восприятия тон­ких реальностей вовсе не предполагает изживания рационального мышления, а скорее направлено на его совершенствование. Психи­ческие и даже физические способности пророков и мудрецов явля­ют собой проявления, которыми наградила их природа, чтобы озна­меновать их могущество. Употреблять этот исключительно редкий дар для решения проблем обыденной жизни все равно, что исполь­зовать золото для отливки инструментов для дробления камней. Способности к исцелению, которые иногда демонстрировали святые и мистики, ограничивались сферой индивидуального применения, тогда как решение проблем массовых заболеваний, таких как чер­ная оспа, было уделом гениев, использовавших свой интеллект для изобретения лекарств. Подобные задачи пророки и мудрецы никог­да не ставили перед собой.

 Поскольку я твердо отказался употреблять ниспосланный мне небом дар для публичного показа, со временем поток людей, устре­мившихся ко мне в поисках чуда, значительно поредел, а затем и полностью иссяк. Я вел совершенно обычный образ жизни, добросо­вестно исполняя обязанности, лежащие на мне как на главе семей­ства, и ни одеждой, ни манерой поведения не выделялся среди окружающих. Это заставило многих людей, поначалу проявлявших живой интерес ко мне, изменить свое мнение и относиться ко всему происшедшему со мной либо как к странной истории, либо как к не­понятной аномалии, внезапно проявившейся, а затем исчезнувшей столь же таинственным образом. Через несколько лет этот инци­дент, вызвавший девятидневный всплеск внимания к моей персоне, был полностью забыт и вспоминался разве что недоброжелателями как свидетельство моей эксцентричности.

В свете этого опыта меня удивляет неспособность большинства людей хоть на дюйм выйти за привычные рамки мышления. Не счи­тая нескольких человек, тысячи других, приходивших поглазеть на меня, не выражали ни малейшего интереса ни к самой метаморфо­зе, происшедшей со мной, ни к тайне, лежащей за этим необычным проявлением. Если бы в самом начале я стал бы бормотать нераз­борчивые слова и записывать их, чтобы читатель пытался найти в них некий скрытый смысл, я бы ни только продлил бы век собствен­ной популярности, но и смог бы заработать на этом деньги. Однако я не стал этого делать из любви к истине.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

 С течением времени я возвращался к норме — неизменно пребывая в состоянии повышенного созна­ния, я выходил из состояния умственного опьянения и переходил в состояние трезвости. Я стал более отчетливо сознавать, что, несмот­ря на то, что мой психофизиологический аппарат обрел возмож­ность переступать за пределы, ограничивающие умственную деяте­льность обыкновенного человека, во всех остальных проявлениях я ни чем не превосходил окружающих.

 Физически я был столь же подвержен болезням, подвластен процессу старения и уязвим для несчастных случаев, как и любой другой человек. Единственное различие заключалось в том, что из­менения в моей ментальной сфере, приблизившие меня к понима­нию высоких метафизических материй, столь же отличных от обы­денных концепций, как свет от тьмы, оказали сдерживающее воз­действие на неустойчивость моего ума. Я ни в коей мере не преодо­лел биологические ограничения своего организма, никак не повысил его выносливость и физические возможности и не обрел чудесных способностей, дающих мне право бросить вызов законам природы. С другой стороны, мой организм стал более чувствительным.

 Я был все тем же человеком (только несколько старше), кото­рый в один памятный день сел на пол, чтобы медитировать, и затем пережил встречу со сверхъестественным. Разница заключалась лишь в том, что с тех пор мой мозг настроился на восприятие более тонких вибраций, исходящих из невообразимой сознательной все­ленной, окружающей нас, в результате чего у меня развилось более глубокое внутреннее виденье. Не считая перемен в течении жизнен­ной энергии и определенных биологических изменений, я не обла­дал никакими отличительными чертами. Состояния глубокой погру­женности в себя, время от времени приводившие меня к необычным переживаниям, стали постоянной чертой моего существования. Однако я терял связь с ними во время болезни, а также в последую­щий период восстановления сил.

 Трансцендентальные переживания повторялись достаточно ча­сто, и места для сомнений в их подлинности не оставалось. К тому же они совпадали с описанием состояний, переживаемых мистика­ми и йогами. Нет сомнения в том, что эти переживания были под­линными, разница заключалась лишь в их понимании. Я восприни­мал эти проявления не как знак божественного расположения, да­рованного мне за особые заслуги и благочестие, а как возможность (которой обладает каждое человеческое существо), перестроив мозг и нервную систему, выйти за существующие пределы ума и до­стичь нового состояния сознания. Иными словами, я считаю, что это переживание не означает субъективного постижения высшей дей­ствительности, а знаменует собой переход на более высокую сту­пень эволюционной лестницы.

Думаю, что нет оснований приписывать этот феномен непосред­ственному вмешательству божественной воли, не учитывая физиче­ские и духовные законы космоса. Прогресс, достигнутый человеком на протяжении многовекового эволюционного цикла, не может быть случайным, поэтому и возникает мысль, что изменения в человеке невозможны без участия Бога на каждом этапе эволюции. Однако было бы странным предполагать, что сейчас Бог возлюбил человека больше, чем миллион лет назад. И если мы полностью не устраним возможность божественного участия из всей схемы органической эволюции, нам не останется ничего иного, как согласиться с тем, что божественная воля, управляя посредством незримых рычагов зако­нами природы, оказывала воздействие на каждый этап нашего раз­вития. Прыжок, сделанный человеком от примитивного существа, находящегося во власти инстинктов, до мыслящего интеллектуала, был столь же велик, как и переход от состояния обычного смертного до богоподобной сущности. Думаю, что первый обязан вмешательст­ву божественной воли в той же степени, что и последний, и на са­мом деле эти изменения зависят от еще не изученных космических законов.

 Эти законы действуют и в случае внезапных проявлений, воз­никающих вследствие упорной духовной практики или случающих­ся спонтанно, а потому воспринимаемых как знак особой божест­венной милости. Не знаю, благодаря ли природе самих проявлений или тому факту, что я, ведя обычную жизнь главы семьи, не будучи посвященным ни в какие религиозные доктрины, удостоился этой привилегии, но пережив трансцендентальные состояния, я стал приходить к убеждению, что это и есть следующая, высшая фаза сознания, к которой неизбежно придет человечество в своем разви­тии.

Наученный горьким опытом еще в Джамму, к чему приводит чрезмерное погружение в сверхсознание, я следил за тем, чтобы сдерживать свой ум от активной сверхчувственной деятельности и отвлекать его решением насущных задач. Истощающие ум усилия, необходимые для восприятия сочинений на неизвестном мне языке, являлись непомерно высокой ценой за это чудо. Со временем я об­наружил, что даже поверхностного знания языка достаточно для того, чтобы воспринять отрывки стихотворений, не напрягая память и не утомляя ум. Вскоре фаза восприятия отрывков на неизвестном языке завершилась сама собой очевидно, утомленный мозг пы­тался оградить себя от возможной опасности. Отрывки же на изве­стных мне языках продолжали поступать, особенно активно в зим­ние месяцы. Очевидно, мой организм легче переносил напряжение в холодную пору года, чем летом. Однако, независимо от поры года, физическое состояние организма имело решающее значение для сверхчувственной игры моего ума.

 Я продолжал видеть свет перед своим внутренним взором и слышать внутреннюю мелодию. При тех или иных разладах физи­ческой и психической сфер происходило изменение характера как свечения, так и звука, указывая на то, что в настоящее время меж­ду расширившимся сознанием и организмом установилась связь, не менее тесная, чем та, которая существовала до пробуждения Кундалини. Реакция моего организма на болезни и инфекции также из­менилась: во-первых, температура повышалась очень незначитель­но, если повышалась вообще, но пульс заметно частил, во-вторых, я не мог поститься, не опасаясь осложнений. Создавалось впечатле­ние, что запасы горючего, требующегося для того, чтобы долгое вре­мя питать вечное пламя, полыхающее в моей голове, были недоста­точными и требовали постоянного пополнения. Эта недостаточность либо возникла в результате неправильного поведения в изменив­шихся условиях, что привело к повреждению нервной системы, либо была вызвана врожденным дефектом какого-то жизненно важно

го органа, а возможно, объяснялась обеими причинами. Именно поэ­тому при малейшем расстройстве здоровья я обязан был с особой осторожностью соблюдать режим и диету.

 Кроме кризиса, переживаемого в духовной сфере, судьба угото­вила мне не менее суровое испытание в делах мирских — моя от­ставка привела к сокращению доходов примерно вполовину. Я не мог позволить себе искать другие источники дохода, так как мое здоровье было все еще слишком хрупким, и для того, чтобы избе­жать психического расстройства, я нуждался в свободе и отдыхе. Как раз в это время цены на все товары взлетели, и скромный бюд­жет нашей семьи не давал возможности свести концы с концами. Я не позволял известиям о нашем плачевном материальном положе­нии просочиться наружу и не стал протягивать руку за помощью. У меня не было ни брата, ни дяди, у которых я мог бы искать поддер­жки. Моего бедного тестя, всегда относившегося ко мне с большим участием, в 1947 г. застрелили налетчики, а его старший сын попал в плен, и ему пришлось многого натерпеться, прежде чем выйти на свободу. Его младшим братьям хватало своих хлопот по восстанов­лению разрушенного и разграбленного дома. Обе мои сестры также переживали период экономических трудностей.

 Ледяная волна бедности окатила всех, с кем мы состояли в тес­ной родственной связи, так что на поддержку со стороны нечего бы­ло рассчитывать. Но даже если бы все обстояло иначе, я не стал бы просить помощи. Несмотря на все страдания, мы ни словом, ни жес­том не намекнули на это посторонним. В результате жестокой инф­ляции цены на продукты питания возросли многократно в сравне­нии с довоенными годами. Даже если бы зарплата, которую я преж­де получал на службе, была бы удвоена, ее бы не хватило, чтобы сейчас обеспечить нашу небольшую семью всем необходимым. Но мои доходы упали в два раза, а цены выросли в четыре, и я, не имея возможности нормально питаться, находился в крайне нестабиль­ном психическом состоянии.

 Эта борьба продолжалась около семи лет. Лишь героизм жены спас мою жизнь. Она продавала свои украшения и, ограничивая се­бя во всем, покупала продукты, необходимые для поддержания мо­его здоровья. Я не мог воспрепятствовать этому и оставался лишь безучастным свидетелем ее самопожертвования. Она была единст­венной, кто знал все о моем состоянии и, не осознавая до конца всей важности происшедшей со мной метаморфозы, шла на любые жерт­вы, лишь бы избавить меня от физических мучений, вызываемых нарушением режима питания. Не менее чем три раза за этот период я чудом вырвался из когтей смерти, но не из-за капризов могучей энергии, господствующей в моем теле и не из-за сознательной не­брежности с моей стороны, а из-за отчаянной бедности и недостатка пищи, который я испытывал, несмотря на все героические усилия жены обеспечить меня продуктами и готовность моих сыновей поделиться со мной своей долей. В такие дни, прикованный к постели недугом, я думал о превратностях судьбы, позволившей мне откинуть покров с величайшей тайны бытия и в то же время заставив­шей меня страдать из-за отсутствия нескольких лишних монет. Но и в самые мрачные времена во мне, словно одинокая звезда в ноч­ном небе, не угасала вера в то, что я смогу пережить этот кризис и вручить человечеству открытую мной великую тайну, от которой может зависеть его будущее. Именно эта внутренняя сила помогла мне сопротивляться в самой отчаянной ситуации, когда нечего было рассчитывать на помощь со стороны.

Последствия лишений ощущались обычно на протяжении не­скольких месяцев, а один раз — почти двух лет. В эти периоды, когда организм лишался запасов жизненной энергии, я терял способ­ность к возвышенным состояниям, а иногда даже страдал от тревожных психических симптомов. Но и во время наибольшего упадка сил светящийся ореол вокруг моей головы не исчезал. Острая реакция моего организма на любой мой промах и особенно на нарушение режима питания была вполне объяснимой. Для того чтобы любая трансформирующая тенденция была эффективна, биологическое функционирование должно быть полноценным, для этого главным и обязательным условием является адекватное питание. Если спортсмен, чтобы добиться хороших результатов, нуждается в регулярном и сбалансированном питании, что говорить о человеке, организм ко­торого полностью охвачен лихорадочной деятельностью? Безуслов­но, он должен соблюдать строгий режим, чтобы не причинить себе непоправимый вред. К тому же процессы, происходящие в его орга­низме, направлены не на развитие мышц, а на перестройку гораздо более тонкой нервной системы и мозга — происходит постоянная трансформация всех жизненных органов, о механизме которой пока ничего не известно. Человек, с которым все это происходит, пребывает в неведении относительно того, как ему следует себя вести, чтобы не причинить себе вреда, куда более серьезного, чем тот, ко­торый грозит атлету при тех же нарушениях режима.

Если бы не забота, которой окружила меня моя мать в детстве и юности, когда вся наша семья испытывала отчаянную нужду, а за­тем ежедневная, ежеминутная самоотверженная опека жены, со­провождавшая меня на каждом этапе трансформации, мне ни за что бы не удалось пережить эти испытания и я вряд ли смог бы писать сейчас эти строки. Представляя себе, как стал бы действовать я, ес­ли бы мы с женой поменялись ролями, я прихожу к выводу, что не смог бы соперничать с ней в выполнении этой тяжкой и продолжи­тельной миссии.

 Остается лишь удивляться невероятной изобретательности природы, умудрившейся поселить в слабую и привязанную к земле человеческую плоть могучий дух, способный воспарить к небесным вратам и постучать в них. Подобно маленькому ребенку, впервые покинувшему пределы родного дома и оказавшемуся на берегу оке­ана с катящимися волнами, поочередно бросающему взгляд то на знакомое жилище, то на открывающуюся впереди грандиозную па­нораму, я ощущал себя потерянным между двух миров — непости­жимой и бесконечно прекрасной вселенной внутри меня и огром­ным, знакомым миром снаружи. Заглядывая вовнутрь, я переживаю полет над пространством и временем в гармонии с сознательным бытием, смеющимся над страхом и смертью, бытием, в сравнении с которым моря и горы, солнце и планеты кажутся всего лишь мелки­ми осколками, проплывающими на фоне сверкающих небес; тем бы­тием, которое присутствуя во всем, существует абсолютно отдельно от всего, вызывая изумление и восторг у каждого, кто смог к нему прикоснуться. Но переводя взгляд на внешний мир, я вновь ощу­щаю себя обыкновенным смертным, ничем не отличающимся от миллионов других людей, населяющих землю — всего лишь обыч­ным человеком, подчиняющимся обстоятельствам.

Единственная значительная перемена, которую я смог обнару­жить в себе, — это вновь открывшийся канал сверхчувственного восприятия. И эта перемена произошла не благодаря моим собст­венным усилиям — я могу назвать ее лишь милостью, дарованной мне в результате постоянного наблюдения за лучистой энергией, обычно дремлющей в каждом человеческом существе. Этот канал высшего восприятия, благодаря которому я могу хоть на миг загля­нуть в великолепный, неописуемый мир, к которому действительно принадлежу, — как луч света, проникший в темную комнату и осветивший ее, принадлежит не этой комнате, а пылающему солн­цу, находящемуся на расстоянии миллионов миль от нее. Я столь же уверен в реальности этого сверхчувства, как и в реальности извест­ных всем пяти чувств. Собственно, каждый раз, когда я пользуюсь этим сверхчувством, передо мной открывается реальность, гораздо более существенная, чем мир, доступный нашим обычным чувст­вам, реальность, в сравнении с которой последний кажется не более чем игрой теней. Но не считая этой способности, я такой же чело­век, как и все, — столь же подвержен болезням, подвластен процес­су старения и уязвим для несчастных случаев, как и любой другой.

 Думаю, что правдивый, неприкрашенный рассказ о своей жиз­ни, предшествующей неожиданному развитию необыкновенных психических состояний, является достаточно красноречивым свиде­тельством того, что изначально я был таким же, как все, не лучше и не хуже, не проявляя каких-то особых качеств, обычно приписыва­емых провидцам. Более того, состояние сознания, которым я обла­даю сейчас, не проявилось сразу, а было следствием завершения определенной фазы процесса биологической перестройки, продол­жавшейся не менее пятнадцати лет. Этот процесс продолжает раз­виваться во мне и по сей день, но и по прошествии более чем два­дцати пяти лет я не перестаю удивляться волшебству этой таинст­венной энергии, открывшей мне чудеса бытия. Я наблюдаю эти про­явления с тем же чувством восхищения и благоговейного ужаса, что и в первый раз.

Несмотря на существующие представления о том, что духов­ный рост определяется лишь психическими факторами — отказом от соблазнов, уходом от всего мирского, религиозным рвением, — я пришел к выводу, что человек может перейти на высший уровень сознания благодаря непрерывному биологическому процессу, подоб­ному любой иной жизнедеятельности организма, и ни на одной из стадий этого процесса человеку не следует отказываться от чувств, живущих в его сердце, или пренебрегать потребностями тела. Вы­сшее состояние сознания способно самостоятельно освободиться от рабства чувств, сосуществование с которыми кажется невозможным, если не учитывать всех биологических факторов. Я же могу с уверенностью сказать, что разумный контроль над потребностями вместе с пониманием этого механизма обеспечивает более безопас­ный и надежный путь духовного развития, чем любое религиозное рвение.

У меня есть все основания полагать, что мистический опыт и трансцендентальное знание может прийти к человеку столь же ес­тественно, как и гениальное озарение, и для этого ему вовсе не обя­зательно налагать на себя какие-либо ограничения, несвойственные обычному поведению. Если же трансформирующий процесс начал­ся, в результате ли сознательного усилия или самопроизвольно, чистота помыслов и дисциплинированное поведение способны уме­ньшить сопротивление, которое оказывает организм могучей энер­гии, преобразующей его. Человек, подвергающийся трансформации, должен выдержать это великое испытание, сохранив ясность ума и все богатство эмоций, чтобы суметь оценить разницу между хруп­ким человеческим началом и бессмертным духом. Лишь так может быть осознано ни с чем не сравнимое блаженство освобождения, ибо абсолютное существование не знает ни радости, ни страданий.

Комментарии к шестнадцатой, семнадцатой и восемнадцатой главам

 Когда Гопи Кришна описывает, как легко и естественно возни­кали внутри него стихи, это напоминает «божественное безумие», которое Платон называл «мания». Шекспир прославлял «влюблен­ных, безумцев и поэтов». Влюбленные пишут стихи; мистики и про­роки, такие как Вильям Блейк или Сан Хуан де ла Крус, тоже излагали свой опыт в форме стихов; мастера Дзен создавали трехсти­шья — хокку, и даже некоторые алхимики описывали свои экспе­рименты в поэтической форме.

Те, кто подвергаются психоанализу, часто отмечают, что иногда только стихи могут передать внутренний опыт, хотя такая форма самовыражения может не иметь никакого отношения к искусству. Характерной особенностью стихов является ритм, а также исполь­зование звучания слов и тех чувств, которые они вызывают благодаря символическому единству значимости, краткости и интенсив­ности. Кроме того, в стихах есть ритуальный аспект — это язык,⁵ ставший откровением, чистым символом. То же отражается и в пер­вобытном ритме танца, ритуальных песнопениях и бессмысленном лепете маленького ребенка. Таков подлинный язык духа.

То, что стихи спонтанно возникали в сознании у Гопи Кришны, не есть чем-то необычным, это явление уже давно известно в па­рапсихологии. Медиумы в трансе нередко начинают говорить и да­же поддерживать беседу на языках, которые они никогда не только не изучали, но и не слышали. По мнению Яна Стивенсона (автора новаторских исследований в этой области), подобные случаи так называемой глоссолалии являются еще одним доказательством пере­воплощений. Гопи Кришна не отрицает такой возможности, хотя ему ближе другое объяснение и он считает эту способность следствием не опыта прошлых жизней, а своего контакта со сверхчувственным миром, являющимися источником всякого возможного знания.

Для «высших», мистических переживаний характерна парадок­сальность такого опыта. «Ничто, в котором есть все», «неизмеримо огромное», которое в то же время содержится в бесконечно малой

точке, — это Атман, огромный, как весь мир, и в то же время ма­лый, как точка.

С точки зрения топологического подхода к природе психики, ее фокус, «эго», можно отождествлять с первоосновой психического опыта, уходящей в объективный мир. Это та «всеобщность», кото­рая является внепространственной и вневременной, она бесконечно простирается и вечно присутствует. Когда человек освобождается от границ своей личности, его сознание становится частью этой все­общности — энергии, создавшей всю вселенную.

 То, что для описания этой всеобщности используются про­странственные понятия, связанные с размером («бесконечно боль­шое, в то же время бесконечно малое»), а не понятия, связанные с движением, временем, любовью или чем-то иным, отражает затруд­нения, которые «эго» испытывает в описании подобных пережива­ний. Причина этого заключается в том, что «эго» привязано к телу, которое имеет определенные пространственные ограничения. И хо­тя мы иногда мним себя чем-то чрезвычайно значительным, в дей­ствительности мы — лишь маленькие фигурки на большом китай­ском пейзаже, расположенные где-то в его углу. Поэтому «эго» вос­принимает выход за пределы ограничений тела прежде всего как выход за его пространственные ограничения, проявляющиеся в раз­мерах и объеме тела (искаженную форму этого можно наблюдать при психических расстройствах и нарушения восприятия границ тела, когда индивид ощущает себя чрезвычайно малым или, наобо­рот, очень большим). Кроме того, можно предположить, что катего­рия пространства соотносится с интуицией, и поэтому метафору расширения восприятия, яркого света, заливающего все окружаю­щее, обычно предпочитают использовать интуитивные личности, к которым можно отнести и Гопи Кришну исходя из его озабоченно­сти (во всяком случае временами) питанием, телом и здоровьем, так же как и трудностями во всем, что касается порядка событий и фактов.

Описывая свой опыт, он говорит о звуке, подобном жужжанию пчелиного роя. Образ пчел, жужжащих от радости, часто употреб­ляется в поэзии и восходит к античной мифологии и ветхозаветным библейским символам. (Необходимо помнить, что в данном случае мы имеем дело не с образами в процессе индивидуации, при кото­ром они отражаются преимущественно в сновидениях, а с живым опытом. Мясная пища, масло, маленький ребенок — все это вещи, актуальные для автора, по этой причине его опыт может стать и для нас источником некого инсайта.) Пчелы являются широко рас­пространенным символом естественной природной мудрости. В до­полнение к их природной разумности и социальной организации, часто используемой как метафора общества, следует сказать о их способности преобразовывать природные продукты в продукты ку­льтуры (мед и воск с их символическим значением), о их ритуалах танцев, питания, строительства, взаимопомощи, а также о способ­ность к ориентации и даже о смертоносном жале... Поэтому звук жужжащей пчелы (подобно архетипическому символу львиного ры­чания, крика гусей, реву быка) является существенным моментом в символизме процесса освобождения. Это звук инстинктивного слоя земной мудрости (даже более глубокой, чем голос нашей крови) проявляющейся в спонтанном полете (безумном, но в то же время целенаправленном) коллективного духа, стремящегося за пределы индивидуальности.

Это об этих глубинах говорила древняя пророчица Пифия, вхо­дя в то состояние, которое Платон называл «манией». Тогда ее слова принадлежали не ей самой, а богу Аполлону. Поскольку Пифия го­ворила стихами, то существует мнение, что и сам гекзаметр возник в Дельфах (Доббс Э.Р. Греки и иррациональное. — Гл.З: Благослове­ние безумия). Имя Пифия было связано с Пифоном — змеем, оби­тавшем раньше в этом месте, которого потом убил Аполлон. Пифия была духом этого змея, или, иными словами, — змеиной силой, при­нявшей форму женщины и так выражающей свою мудрость. Поэто­му ее оракулы использовали змеиные кости и зубы. Кроме того, в гомеровском гимне Гермесу она названа «дельфийской пчелой». Вполне возможно, что звук, напоминающий жужжание пчел в опы­те Гопи Кришны (тоже связанном с открытием в нем пророческих способностей, выражавшихся в форме стихов), можно сравнить с пророчеством Пифии и таким образом хотя бы отчасти пролить свет на древнюю загадку.

 После этого последнего, высшего переживания Гопи Кришны его возвращение в мир людей становится проблематичным. Он на время оставил работу, отождествившись с образом святого, полно­стью отрешившегося от всего мирского и готового последовать тра­диционному пути странствующего пророка-мистика, посвятившего себя только духу. Гопи Кришна рассматривает свою привязанность к миру как слабость, но, как мы увидим дальше, потом ему удалось найти примирение с этой «слабостью» и в конечном счете реализо­вать ее положительную ценность.

Периодические колебания состояния сознания, утрата «небес­ной радости», а затем обретение ее — все это также описывалось алхимиками. Они говорили о том, что философский камень должен снова и снова добываться путем сгущения, а потом опять растворя­ться. Чем больше раз это происходит, тем большую ценность он приобретает. Однако эту мысль легко понять, но трудно принять, и поэтому после каждого яркого пикового переживания человек, есте­ственно, стремится «удержать» его, и когда он неизбежно возвра­щается в обычное состояние, то испытывает чувство утраты и опус­тошенности.

Мы еще раз убеждаемся, что развитие «эго» не тождественно развитию сознания. Внешние обстоятельства для «эго» Гопи Криш­ны ухудшились настолько, что он лишился работы и оказался на содержании жены, не зная, сможет ли он применить свои силы хотя бы для помощи тем, кто мог прийти к нему с подобной проблемой. По сути, здесь речь идет об ограниченных возможностях просвет­ленного — действительно, он может учить или помогать тем, кто идет по такому же пути, но он не является тем, кто может творить чудеса. Принять такую роль означало бы неправильно использовать свои достижения.

В конце восемнадцатой главы есть место, которое мы можем на­звать символом веры Гопи Кришны, замечательным по свой кратко­сти. Он пишет, что человек способен подняться от нормального уровня сознания к высшему с помощью некого биологического про­цесса, столь же естественного, как и любые другие процессы в теле. Поэтому не нужно пренебрегать телом или не допускать в сердце человеческие чувства.

Это же кредо можно применить и к аналитической психологии, за тем исключением, что здесь мы имеем дело не столько с биологи­ческим, сколько с психологическим процессом. Можно интерпрети­ровать понятия «тело» и «чувства» как проявление большего приня­тия по отношению к теневым аспектам своего бытия. Кроме того, можно ставить вопрос о протекании и длительности этого процесса, хотя, с другой стороны, его можно рассматривать и как прерывистый, происходящий с помощью скачков. Этот процесс может ино­гда прекращаться, и тогда все достижения оказываются полностью перечеркнутыми.

 Очевидно, что происходящие в нас психологические процессы нельзя однозначно назвать всегда прогрессивными и ведущими вверх, хотя мы действительно имеем склонность идеализировать их. Юнг предложил нам модель завершения развития сознания, однако эту модель можно найти в его книгах, а не в его учениках. Впрочем, Гопи Кришна также указывает путь своим собственным примером и в своих книгах, а не через обучение учеников. С точки зрения пси­хологии, первостепенное значение имеет то, что Гопи Кришна под­черкивает значение инстинкта индивидуации (который, как я уже говорил, Юнг считал аналогом пробуждения Кундалини) и процес­суальный характер сознания. Это подразумевает наличие какой-то закономерности в психической, душевной жизни, а также того, что эта закономерность связана с определенной функцией нашей телес­ной природы. Обретение данной закономерности доступно для каж­дого из нас, и для этого не обязательно отказываться от мира и от жизни.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

 Для человека моего склада никакие необычные про­явления в форме видений и экстатических пережи­ваний или в форме внезапно пробужденных парапсихических спо­собностей, не могли представляться абсолютно убедительными и не требующими никаких научных доказательств существования мира духа и возможности достижения человеком высшего состояния со­знания. Подобные доказательства должны казаться достаточно убе­дительными антропологу и священнику, психологу и студенту исто­рического факультета. Ответ, который я нашел после того, как на­блюдал и ждал около полувека и страдал почти четверть века, раз­решает одно за другим все сомнения и предлагает практическое ре­шение одной из величайших проблем, с которыми когда-либо стал­кивалось человечество за всю историю своего существования. По­требуется самоотверженный труд не одного поколения, прежде чем это станет достоянием науки и будет признано той целью, которую человечество должно достичь на своем пути.

 Без тени гордости на основании полученных мной знаний я смиренно признаю, что религия в гораздо большей степени, чем это предполагалось, является выражением эволюционного импульса, проистекающего из органического центра в человеческом теле. Само счастье и процветание человечества зависят от того, насколько точ­но оно будет следовать законам эволюционного механизма, извест­ного в Индии под названием «Кундалини» — механизма, ведущего человека к сияющим высотам сознания.

Из своего личного двадцатипятилетнего опыта я заключаю, что человеческий организм развивается в направлении, указанном мис­тиками, пророками и гениями благодаря работе удивительного ме­ханизма, расположенного у основания позвоночника, жизнедеяте­льность которого поддерживается энергией, получаемой преимуще­ственно от репродуктивных органов. Этот механизм был известен с

древних времен, но не как орган, отвечающий за эволюцию, а как способ развития духовности и сверхъестественных способностей, физических и психических, в индивидуальной сфере. Его пробуж­дение, особенно в человеке, уже вышедшем на путь развития, а также при наличии благоприятных факторов (хорошей наследст­венности, соответствующей конституции, правильном поведении и соблюдении диеты), может привести к замечательным результатам — переходу организма от его исходного состояния к зениту косми­ческого сознания и гениальности.

 Цивилизация и досуг, избавленные от своих теневых сторон, появившихся из-за невежества и ложного понимания цели челове­ческой жизни, являются средством для решения этой важной зада­чи. Неверно понимаемым и используемым в настоящее время, им обязательно предстоит пройти через очистительный процесс, когда цель будет ясно обозначена. Все великие святые и провидцы про­шлого сознательно или бессознательно делали упор именно на этих чертах характера и на таком поведении как на необходимых усло­виях прогресса. Наивысший продукт цивилизации — пророки, мис­тики, гении ясно обозначили направление и цели эволюции. Все они обладали общей характерной особенностью. Мотив и движущая си­ла, стоящие за всеми ними без исключения, — Кундалини.

 Изучая религиозную литературу Индии, эзотерические док­трины Китая, священные верования других стран и народов, доис­торические памятники с этой точки зрения, мы убедимся, что все это указывает в данном направлении. Методы активизации этого механизма с целью достичь сверхъестественных способностей были известны еще задолго до христианской эры в первую очередь в Ин­дии, затем в Китае и в определенной степени на Среднем Востоке, равно как и в Греции и Египте. В Индии они применялись с практи­ческой целью для развития гениальности. В священных текстах моей страны содержится достаточно материала, чтобы доказать это. Доктрина Йоги — одно из высших достижений человечества — воз­никла благодаря способности человеческого организма изменять се­бя с помощью сознания, приближаясь к первозданной субстанции, отвечающей за его существование. Эта способность не может быть случайностью, обладание которой принадлежит лишь немногим. Она также не может быть искусственным продуктом человеческих усилий, совершенно оторванным от природы. Она должна присутствовать в человеческом организме как потенциал, чья реализация зависит от еще не изученных и не до конца понятых законов и фак­торов.

 Пробуждение Кундалини — величайшее достижение человека. Не существует иного способа для интеллекта, пребывающего в не­прерывном поиске, перешагнуть через границы физической вселен­ной. Лишь это даст ученым возможность эмпирически доказать, что жизнь — это бессмертная, сверхразумная сила, стоящая за всеми органическими явлениями на земле и предвещающая развитие ге­ниальных способностей в людях, не наделенных ими от рождения. Но за выполнение этой задачи может браться лишь человек, обла­дающий умом, высокими идеалами и благородными помыслами, по­скольку этот эксперимент проводится на себе и с риском для жизни.

Если этот эксперимент проводит человек, ведущий надлежа­щий образ жизни и соблюдающий все правила и условия, часть ко­торых изложена на страницах этой книги, а часть будет изложена в других работах, то он должен увенчаться успехом, что продемонст­рирует существование механизма, пробуждение которого может привести к разнообразным результатам. Реакция организма может постепенно убывать и затухать, подобно зажженной спичке, не про­изведя никаких заметных изменений в субъекте после нескольких месяцев ярких проявлений, которые можно наблюдать, фиксиро­вать и анализировать; однако может привести и к серьезным осложнениям, как психическим, так и физическим, и даже к смерти. Но в случае успеха преображающий процесс может завершиться достижением возвышенного состояния сознания, приблизив смерт­ного к вечной, всеведущей сознательной реальности, более чудес­ной, чем любое чудо, и более священной, чем любая святость, кото­рая, воплощаясь в жизни, проявляет себя в бесчисленных формах — в безобразии и красоте, в добре и зле, в мудрости и глупости, в наслаждении и страдании.

 Подобные эксперименты, предоставляя неоспоримые доказате­льства присутствия высшего замысла в мироздании, также откроют путь к сублимации человеческой энергии и полноценному использо­ванию человеческого потенциала. Знание самых безопасных спосо­бов пробуждения Кундалини и их применение на себе благородней­шими людьми, одаренными всеми необходимыми физическими и психическими способностями, породит поколение выдающихся гениев, способных возглавить институты верховной власти (как мир­ской, так и духовной) и обеспечить безопасность человечества в атомный и последующие века.

Нетрудно заметить, что ныне над человечеством нависла неви­данная прежде опасность. Угрожая стереть с лица земли все следы цивилизации, она достаточно велика, чтобы произвести повсемест­ный хаос, унести миллионы жизней и обречь человечество на лише­ния и несчастья. Для меня всегда оставалось загадкой, почему в эпоху демократического правления, беспрецедентного процветания и невероятного развития всех отраслей науки и образования мир оказался перед лицом столь грозной опасности. Почему в этом пре­восходно отлаженном механизме отсутствует один маленький вин­тик, что способно привести к его поломке? И когда ответ пришел, я тут же увидел свет там, где прежде все было покрыто мраком, и в этом свете предо мной развернулся свиток, на котором было запи­сано прошлое и будущее человечества. Я понял, почему все усилия человека скопить имущество ведут к его потере, почему попытки создать империи ведут к вторжениям, почему стремление к власти неизбежно приводит к падению. Все это указывает на маленький винтик в человеческом организме, который, оставаясь до сих пор незамеченным, приводил людей и целые нации к взлетам и падени­ям.

Встает целый ряд важных вопросов, когда будет доказано, что в человеке существует механизм, ответственный за достижение вы­сших состояний сознания. Несложно прийти к мысли о том, что все эти важнейшие проблемы (а именно: направленность эволюционно­го импульса, биологические факторы, отвечающие за манеру пове­дения), нуждаются в немедленном разъяснении, чтобы человечест­во, пребывающее в неведенье относительно своего истинного пред­назначения, не устремилось в обратном направлении, чем то, кото­рое предназначено ему природой. Подобный конфликт приведет к беспорядкам, в которых пострадавшей стороной будет, конечно же, человек.

Нетрудно заметить, что с деликатной тканью человеческого мозга происходят перемены, которые мы объясняем новыми време­нами, прогрессом, образованием и целым рядом иных существенных и несущественных факторов. При более серьезном изучении стано­вится понятно, что истинная причина данной перемены (несомненно, зависящей в определенной мере от вышеперечисленных факто­ров) кроется в глубинах человеческой природы, в истоках самой жизни. Эта метаморфоза, какой бы незначительной она ни была, не могла произойти внезапно, а является кумулятивным эффектом многовековых и почти незаметных изменений в психофизиологиче­ской сфере человека. Для правильного развития человека (от чего зависит счастье и безопасность как каждого индивида, так и всего человечества) важно, чтобы его психическая сфера являлась гармо­ничной смесью эмоций, воли и мысли при соответствующем разви­тии морали и интеллекта. Если же этого не произойдет, диспропор­циональное развитие определенных качеств укажет на то, что про­цесс принял уродливую форму и не может привести к счастью и прогрессу человечества.

 Нынешняя тревожная ситуация в мире является прямым след­ствием негармоничного внутреннего роста человека. Ни развитие интеллекта, ни искусственные средства не смогут спасти человече­ство от наказания за пренебрежение законами эволюции. Все еще непознанный мощный механизм, которым является Кундалини, во многом определяет судьбу человечества и отвечает за духовное и психическое развитие человека. Близок час, когда этот механизм даст о себе знать благодаря необъяснимым ни с какой иной точки зрения проявлениям. Лишь расширение сферы знаний заполнит этот пробел, существующий на нынешней стадии интеллектуально­го развития человека.

 В нынешнюю эпоху беспрецедентного технического развития изобретены взрывные устройства, способные за секунду разрушить большой город, а непредсказуемость поведения людей, наделенных большой властью, таит в себе опасность для всей человеческой ра­сы. Единственный необдуманный поступок в цепи непредвиденных обстоятельств — и сад, созданный человечеством, может быть пре­вращен в дымящиеся руины. И пока все факторы, определяющие поведение человека и отвечающие за врожденные склонности, оста­ются неизвестными науке, люди, наделенные властью, могут вы­звать катастрофу глобальных масштабов, и человечество будет продолжать существовать у кратера непогасшего вулкана, готового извергнуться в любую минуту.

 Единственное надежное средство против этой вечной угрозы — детальное знание о Кундалини. Я чувствую, как незримая рука провидения направляет меня к тому, чтобы продемонстрировать вы­сшие религиозные истины, способные спасти человечество в крити­ческую минуту.

 Единственный источник силы, которым я обладаю, — это пол­ная убежденность в правильности моих откровений относительно Кундалини. Я твердо верю, что основные характерные черты ее пробуждения, описанные в этой работе, результаты и окончатель­ные последствия, предсказанные мной, найдут подтверждение уже в этом столетии, но главным образом — в отдаленном будущем. Я также уверен, что раскрытие этого могучего закона природы, оку­танного покровами тайны в течение многих веков, сродни божест­венному откровению. Я приближался к истине шаг за шагом, ведо­мый сверхфизической энергией, работавшей в моем организме, пе­рестраивающем его на новый лад, словно мне судьбой предназнача­лось привнести древнее знание в наш век, где оно может быть вос­принято в соответствующей современным тенденциям форме.

 Меня могут спросить: каким образом мои слова способны ока­зать такое воздействие на мир и способствовать созданию психиче­ского климата, способного устранить угрозу войны, приблизить рождение универсальной религии, стереть расовое неравенство, уч­редить мировое правительство и принести счастье всему человече­ству? Ответ прост — столь прост, что трудно поверить в эту просто­ту в свете тех грандиозных перемен, которые он сулит всему миру. Все это окажется возможным благодаря трансформации человече­ского организма в результате пробуждения Кундалини. При каж­дом удачном эксперименте результаты будут столь очевидными, что не оставят ни малейшего места сомнениям и потребуют немед­ленного пересмотра многих научных концепций и теорий, кажу­щихся несомненными сейчас. И это приведет к переключению вни­мания человечества с материальной сферы на духовную.

 Человек, в котором божественная энергия правильно распреде­лена от рождения, чья конституция способствует благоприятному исходу, сможет продемонстрировать замечательную метаморфозу (проявляющуюся как внутренне, так и внешне), которая сможет по­разить своей неожиданностью не только самого субъекта метамор­фозы, но и опытных исследователей, наблюдающих за процессом. Внутренне человек преобразится в провидца, станет выразителем высшего сознания, обретет шестое чувство. Внешне он станет религиозным гением, пророком или интеллектуальным гением, обладаю­щим даром прозрения. В любом случае он будет разительно отлича­ться от того человека, каким был до эксперимента. В исключитель­ных случаях (это будет происходить в будущем, когда способ дейст­вия данной могучей энергии будет лучше изучен) счастливый смер­тный может превратиться в сверхчеловека, способного творить чу­деса и стать проводником для тех, кто вышел на этот путь, но еще не достиг таких высот. Большинство преуспевающих иерархий ра­ньше или позже найдут доступ к этому внутреннему хранилищу безграничной мудрости.

Всего лишь несколько успешных экспериментов смогут убедить мир в ценности этого явления. Полученные результаты помогут об­наружить природу религиозного импульса человека и раскрыть та­инственный источник силы, из которого черпали вдохновение про­роки и мыслители. Сходство симптомов и упорядоченность биологи­ческих процессов, наблюдаемых на протяжении многих лет, ясно укажет на возможность полной трансформации личности и разви­тие высших психических способностей. Из всего этого обязательно последует вывод о том, что благодаря действию некоего биологиче­ского закона, все еще неизвестного науке, человеческий организм всего за несколько лет сможет завершить необходимый для перехо­да на новую ступень эволюционный цикл. При иных обстоятельст­вах этот процесс может занять очень долгий период времени.

 Необычайное значение последствий этого психофизиологиче­ского феномена невозможно переоценить. Рождение сознания трансцендентального типа — неизбежный результат пробуждения Кундалини — является неоспоримым доказательством того, что ре­генерирующая сила, действующая в организме, изначально осозна­ет окончательный паттерн перестройки.

 Существование эмпирически доказанной силы, не только осоз­нающей все хитросплетения систем организма и сложности психо­физиологического взаимодействия, но и способной перестроить их для более эффективной деятельности, необходимой для поддержа­ния сознания на более высоком уровне, означает лишь то, что эво­люционная сила в человеке ведет его к уже известному и предопре­деленному высокому состоянию, о котором он не имеет ни малейше­го представления, если не считать концепций пророков и провидцев.

Однако данное исследование не должно принять форму соперничества, цель которого — одержать победу над силами природы (что свойственно человеку, когда он решает проблемы материально­го мира), здесь необходимо проявить смирение, подчиниться Боже­ственной Воле, словно при приближении к пылающему солнцу. Нет иного пути, способного открыть человечеству тайну творения; нет иного пути, по которому оно сможет шагать в ногу с природой; нет иного пути, способного спасти человечество от катастрофы. Это единственный способ перебросить мост через пропасть, разделяю­щую науку и религию. Это — неугасающий свет, зажженный самой природой, чтобы осветить эволюционный путь человечества, свет, исходящий от пророков и мудрецов древности, свет, озаряющий мир современных гениев и провидцев, свет, который будет гореть всегда, разливаясь над вселенной со всеми её чудесами и несконча­емой игрой царицы творения— жизни.

Комментарии: завершение

 «Все боги внутри нас» — так написал Генрих Циммер в статье «О значении индийской тантрической йоги». «Внутри» — означает в душе, в теле, в коллективном бессознательном. Гопи Кришна в своей книге показал, что происходившее с ним не было действием Бога, которое можно сравнить с взаимодействием двух личностей (а именно так скорее всего воспринял бы все это средневековый хрис­тианин). Источник происходившего с Гопи Кришной был не вне его — он был внутри. Дать возможность проявиться богам, обитающим внутри нас, — нелегкая, а подчас и мучительная задача, и это хоро­шо показал автор. «Кто оказался возле меня, тот окажется возле источника огня» — эти слова приписываются Иисусу Христу в од­ном из апокрифических тестов. Как понять сущность этого проявле­ния? Что эти боги и богини хотят от нас? Возникают не только эти, но и многие другие вопросы (метафизические, исторические, рели­гиозные), на которых у психолога нет ответа. Поэтому остается об­ратиться к описанию истории Гопи Кришны. Несомненно, он знает, чего хочет от него Богиня, и публикация этой книги является ча­стью замысла той силы, которую он разбудил в себе и дал возмож­ность воплотиться.

 Инстинкт индивидуации вместе с присущей ему эволюционной энергией есть у каждого человека. То, что пережил Гопи Кришна, также (как он утверждает) доступно каждому, хотя, вполне вероят­но, и в других формах. И если наша задача — дать возможность во­плотиться богам, находящимся внутри, то автор предлагает нам прекрасное видение не только того, как все это может быть, но и как оно должно быть, — считая это, впрочем, результатом десятилет­ней борьбы и с самим собой, и с этими богами.

 Поэтому не стоит обвинять его за многословные спекулятивные рассуждения — в любом случае его заслуга в том, что он поделился с нами своим пророческим, визионерским опытом, и трудно остава­ться глухим к этому. Отношение человека, познавшего природу ве­щей, к другим людям, еще не постигшим этого и остающимся во тьме, — проблема давняя, и даже архетипическая. Гопи Кришна понял эту дилемму и не считает, что задачей мистика является то­лько борьба за собственное спасение. Поэтому он стремится поделиться своим опытом с другими людьми. В этом отношении его не сле­дует считать ни просто мистиком, ни человеком, получившим опыт «необычных состояний сознания», которых сегодня можно довольно легко достичь с помощью наркотиков. Гопи Кришна предстает пе­ред нами скорее как современный учитель, а также исследователь пространств, скрытых под общим названием «мистический опыт». К тому же он не пытается преподнести нам свои переживания ни как новое религиозное откровение, ни как ответ на вопрос о смысле че­ловеческой жизни.

 Его опыт — это всего лишь звучащий пустой сосуд, через кото­рый дует ветер всей человеческой истории, призывая других. Именно это имел в виду Фредерик Спигельберг, когда говорил, что Гопи Кришна никогда не считал свой опыт принадлежащим исклю­чительно ему. С самого начала он был лишь инструментом некой си­лы, а в конце стал голосом этой силы.

 Конечную форму подобных таких, связанных с коллективным бессознательным, определяет то, в какой степени в них участвует «эго». На Западе мистик или художник, с которым происходит нечто подобное, обычно пытается вложить бесформенное и безличное в какие-то личные формы, придавая своим видениям облик тех или иных архетипических паттернов. Для Востока свойственно отсутст­вие стремления придать такому опыту личную форму. Однако исто­рия Гопи Кришны является личной, и это как раз то, что делает его опыт доступным для современного человека. И эта книга, написан­ная человеком иной культуры, оказывается понятной читателю, ставя перед ним извечный вопрос о сущности нашей природы. А это действительно фундаментальный вопрос — ведь что может быть важнее попытки понять природу человека, его психики, духа, тела, а также и цели, для которой существует его сознание.

Примечание

В дополнение к источникам, упоминавшимся в этих коммента­риях, я хотел бы порекомендовать читателю обратиться к Собранию сочинений Карла-Густава Юнга (т. И, 12, 14 и особенно 16). Кроме того, необходимо упомянуть о весьма интересном сборнике (где, между прочим, и опубликована статья Циммера о тантрической Йоге) «Духовные практики» (1960 г.). Для психологического анализа материала книги Гопи Кришны были использованы материалы Юнга «Семинар по Кундалини-йоге» и его «Лекции о процессе индивидуации». Эти материалы не были опубликованы, однако они доступ­ны в кругах последователей Юнга.

ДЖЕЙМС ХИЛЛМАН

Botop, Hemso

Лето 1965 г. (исправлено в 1969 г.)