Глава 6. Возвращение

Волот возвращался в Новгород, покрыв голову славой, и слава эта летела впереди него рядом с конями гонцов, ползла с обозом, вывозившим из Пскова раненых, неслась по деревням уверенной молвой. Ничто не делает князей столь любимыми народом, как отвага и победы на поле брани. Тальгерт нарочно удержал его в Пскове до второго штурма - знал, как важен для ополчения их союз и как победоносная вылазка отразится на дальнейших судьбах обоих князей. Если участие в бою самого Тальгерта не вызвало ни удивления, ни сомнений, то пятнадцатилетний Волот во главе дружины в самом центре схватки навсегда запомнится и псковичам, и новгородцам.

Услышав о нападении Литвы на Киев, псковский князь, похоже, только обрадовался: он ревновал эту войну к Волоту, к Новгороду, к его основным силам. Он хотел единоличной победы, он хотел отбить ландмаршала от Пскова теми силами, коими располагал, и не видел в помощи основных новгородских полков ни доблести, ни смысла. И все же уговорил Волота на вылазку из крепости силами двух дружин - Волот был благодарен ему за это.

А между тем на взрыв льда перед вражеской конницей Псков израсходовал львиную долю запасов пороха, хотя ученые мужи Пскова - выходцы из Новгородского университета - ломали головы несколько ночей, как малым его количеством добиться такого исхода. И ведь добились! Волот не верил в задумку Тальгерта, считал ее чересчур смелой и не хотел на нее полагаться, но все вышло даже лучше, чем надеялся псковский князь.

Тальгерт нравился Волоту все больше и больше. Волот не всегда понимал, что движет литовцем, почему он поступает так, а не иначе, и это настораживало, но иногда юный князь допускал мысль о том, что Тальгерт всего лишь благороден и искренен, и никакого второго дна у его слов и поступков нет.

Князь первым заговорил с Волотом о единовластии - осторожно, прощупывая почву под ногами, мало-помалу разворачивая собственные суждения на этот счет. Он рассказывал о великих самодержцах Европы, о том, насколько единая власть сильней всех этих шатающихся сборищ, будь то новгородский Совет господ, или псковский Совет на сенях, или Рада панов в Литве. Тальгерт называл их продажными, считал, что боярство не знает других интересов, кроме своих собственных, а вече называл безмозглой толпой.

Волот, когда-то воспылавший желанием единовластия и отказавшийся от него по зрелом - с его точки зрения - размышлении, снова начал всерьез задумываться о самодержавии. Воинские победы окрыляли его, вселяли уверенность в себе, пьянили - в Новгород он возвращался, считая себя избранником богов, всесильным и имеющим право на безраздельное владычество.

Он ехал в сопровождении десятка дружинников, не желая отрывать силы у осажденных, и остановился на ночлег в ямской избе в тридцати верстах от Порхова. Волот ночевал там не в первый раз и любил это местечко - просторный теремок на берегу Шелони, уютный и светлый, построенный на середине пути между Псковом и Новгородом для ночлега именитых путников.

День прибывал стремительно, вечера казались удивительно долгими, и в небе уже чувствовалось приближение весны, как всегда после Велесова дня, - месяц сечень перевалил за середину. Волот не любил это время, когда обманчивое ощущение Весны уже пришло, солнце набрало силу, но Зима все еще держит землю в крепком кулаке и будет держать долго, пока месяц березозол не вступит в свои права.

Унылый и долгий закат освещал теплую горницу печальным светом - тоска по лету в конце зимы всегда мучила его сильней обычного. На этот же раз к ней примешалось какое-то другое, непонятное и неизведанное чувство: Волот неожиданно ощутил безвыходность - войны со всех сторон и своего княжения… Нет, ему случалось и до этого сомневаться, не верить в собственные силы, бояться… На этот же раз страха он не испытывал: странная тяжесть осела в груди, тяжесть и немедленное желание от нее избавиться. Ему хотелось бежать прочь, бежать к закатному солнцу, со всех ног, словно там, за горизонтом, его кто-то ждал и мог от этой тяжести избавить. Волот никогда не боялся закрытых помещений, напротив, любил запирать двери и сидеть спиной к стене, а тут вдруг ему показалось, что чистые дубовые стены давят на него своей тяжестью; одно то, что он не может вытянуть руки, чтоб не коснуться низкого потолка, привело его в бешенство - неожиданное и не очень ему свойственное, особенно по пустякам.

Безвыходность - это слово показалось ему очень точным… И чем ниже опускалось солнце, тем сильней он хотел вырваться на волю, словно был чижом, запертым в клетку. Ему пришло в голову разбить стекла, чтобы впустить в горницу немного сырого зимнего - весеннего? - ветра, но он удержался.

Дядька принес ему ужин, когда солнце опустилось за лес, но его последние лучи еще проглядывали сквозь плотный строй деревьев - красное зарево растекалось на западе, и Волот посчитал это недобрым знамением.

- Ветрено завтра будет, - сказал дядька, - вон какой закат!

- Что ты в этом понимаешь? - вспылил Волот. - Ты что, волхв? Что ты вечно берешься судить о том, что тебя не касается?

Дядька не обиделся, лишь пожал плечами:

- Как же не касается? Еще как касается. Кто от саней отказался и верхом поехал? А я не мальчик уже, мне весь день в седле не так легко, как некоторым… Да еще если и ветер поднимется.

- Не твое дело, как я поехал! - Волот разозлился еще сильней, едва не затопал ногами, искренне считая, что дядька нарочно старается его уязвить. - Не хочешь ехать верхом - бери сани, никто тебе не мешает! Я тебя не просил ехать верхом, и со мной ехать я тебя тоже не просил!

- Да ладно, - примирительно ответил дядька. - Кто б тебя кормил в дороге, кто б одевал?

- А не надо меня кормить! Я не дитя, сам есть могу. Мне няньки без надобности!

- Так уж и без надобности? - усмехнулся дядька.

- Перестань! Немедленно замолчи! - Волот топнул ногой. - Ты нарочно, нарочно, вы все нарочно!

У него внутри кипела необъяснимая, непонятная злость, он словно смотрел на себя со стороны и не понимал, что с ним происходит. Желание выбить стекло стало непереносимым… Ему не хватало воздуха! Ветра, весеннего ветра!

- Да ты не заболел ли, княжич? - озабоченно спросил дядька.

- Нет! Отстань от меня! Уйди прочь, немедленно, слышишь, убирайся прочь и забирай свой ужин с собой!

- Знаешь что? Пойдем-ка погуляем, а? Вечер тихий, а тут духота. Лошадок посмотрим в конюшне, хорошие лошадки, быстроногие.

Духота. Вот оно что! Может, Волот угорел? А может, это из-за заколоченных и забитых паклей окон?

- Я и без тебя могу погулять, - огрызнулся он и велел принести сапоги.

К ночи от его тоски не осталось и следа, он заснул легко, без обычных для него долгих размышлений перед сном. Он не вспомнил ни о литовцах, угрожавших Киеву, ни об османском султане, заключившем с ними союз, хотя терзался этим с тех пор, как получил известие о войне на юго-западе.

Ивор завяз под Казанью, слал вести о победах, но война все не кончалась, словно победы эти ничего не значили. Волот иногда сомневался, а правду ли ему пишет пожизненный тысяцкий. Или, говоря о своих победах, он умалчивает о поражениях? Впрочем, меньше всего Волот хотел возвращения Ивора в Новгород. Война под Казанью отнимала у Руси непозволительно много сил - кроме восьмитысячного новгородского войска с полуторатысячной боярской конницей, не менее пятнадцати тысяч воинов дали Ростов, Суздаль, Ярославль и Кострома, а Нижний Новгород, которому Казань угрожала всерьез, бросил на войну все свои силы - оттуда против татар вышли все, от мала до велика. Тридцатитысячное войско, присоединившись к псковичам и новгородскому ополчению в Пскове, могло бы отбить ландмаршала одним-двумя сражениями… А потом встать на защиту Ладоги и Копорья.

Новгород вышел встречать своего князя к Городищу - с восторгом и обожанием. Новгородцы не ошиблись, доверяя ему княжение, они убедились в том, что он достоин отца на деле, и Волот жадно пил их радость, их любовь и восхищение. Никому не приходило в голову восхищаться посадником, или Советом господ, или боярской думой - народ хотел единовластия, народ бы принял князя своим самодержавным правителем! В ту минуту Волот не думал о том, что слава его побед мимолетна, настолько же мимолетна, насколько незначимы эти маленькие победы для большой войны.

На этот раз он долго не мог заснуть: хотел вспомнить, что заставило его отказаться от желания добиваться единовластия, но так и не смог. Сердце сладко замирало в груди: любовь новгородцев тронула его, он едва не разрыдался от переполнявших его чувств, когда подъехал к Городищу. И теперь, вспоминая их лица, чувствовал ответную любовь. И Тальгерт смеет называть вече безмозглой толпой? Может быть, простые новгородцы не столь умны и хитры, как «большие» люди, зато они искренни и не скрывают своих истинных намерений. И только они умеют любить…

Когда он добьется безраздельной власти, он станет защищать «малых» людей, они никогда не пожалеют о том, что поставили его княжить! Никогда!

А наутро к нему явился Чернота Свиблов - новый новгородский посадник… Волот успел отрешиться от неприятных мыслей о нем, больше думая о войне и самодержавии, и его приход стал ушатом ледяной воды, вылитой на хмельную голову.

Князь принял его со всей положенной церемонией, в зале для пиров, посадив на противоположный конец длинного стола, сразу желая показать, что намерен отмежеваться от боярина и не вступать с ним в откровенные разговоры. И Свиблов понял князя правильно, выбрав для разговора соответствующие направление и тон.

- Ну-ну, Волот Борисович… - усмехнулся боярин, усаживаясь на богатый стул с высокой спинкой. - Ничего, послезавтра мы встретимся на княжьем суде, там тебе брезговать мной будет не так сподручно.

- Отчего ты решил, что я тобой брезгую? - удивленно поднял брови Волот.

- Для дядьки своего побереги остроумие, - фыркнул Свиблов, - я не Смеян Тушич, о чем и пришел тебе сообщить.

Волот едва сдержался, чтоб не прыснуть в кулак.

- О том, что ты не Смеян Тушич, я догадался давно. Сообщать мне об этом не нужно. Что ты хочешь?

- Напрасно ты так начинаешь нашу дружбу, князь. Твой отец не тебя, а Новгород поставил во главе Руси, а ты забываешь об этом. А настроения в Новгороде переменчивы. Сегодня - ты князь, а завтра, глядишь, князь Тальгерт, или князь Московский, или Киевский. И, между прочим, призвать к нам князя Московского было бы ой как выгодно, что для Новгорода, что для Руси.

- Да ты мне никак угрожаешь? - усмехнулся Волот. - Ты никогда не убедишь в этом вече! Новгородцы любят меня!

- Они сегодня любят тебя, пока свежа память о двух вылазках на псковской земле. Жалких вылазках, князь! Потому что весной падет Киев, и ты ничего с этим не сделаешь! Дело не в том, какого размера войско ты туда пошлешь, - Киев сам откроет ворота Литовскому князю. Тебе, по сути, надо взять его заново, а не удержать. А для этого надо быть Олегом Вещим, а не сопливым мальчишкой, - боярин поморщился.

- Если ты считаешь, что мы не удержим Киева, это еще не значит, что мы его не удержим!

- И не только Киев, - Свиблов пропустил мимо ушей его слова, - но и Ладогу. Едва с Нево-озера сойдет лед, по ней с кораблей ударят шведы, а Ливонский орден в тот же день осадит Копорье. И если твой тысяцкий за это время возьмет Казань, что представляется мне очень сомнительным, это не даст Руси ровным счетом ничего! Выход к Балтике стоит дороже десятка казанских ханств. Твои жалкие победы всего лишь поддерживают веру новгородцев в то, что ты когда-нибудь станешь таким, как Борис, но до того времени Русь успеют разорвать на куски.

- Ты полагаешь, московский князь что-нибудь изменит?

- Во-первых, я подожду, пока это случится. А во-вторых, московский князь на княжении в Новгороде объединит две силы, прекратит вечное противостояние между Новгородом и Москвой.

- Я не понимаю тебя. Не для того ли бояре соглашались с моим княжением, чтобы править Новгородом безраздельно, пока я мал? Что будет с твоим Советом господ, если на моем месте окажется честолюбивый и опытный московит?

- Ну, это не твоя забота, князь! - рассмеялся боярин.

- Я тебе скажу, для чего тебе это нужно! - разозлился вдруг Волот. - Ты боишься, что я и вправду когда-нибудь стану таким, как Борис! Разве нет? И хочешь убрать меня, пока еще не поздно!

- Ты слишком много думаешь о себе, Волот Борисович, - улыбнулся Свиблов, - слава не пошла тебе на пользу, а ты никак не можешь уразуметь, что слава эта будет помогать тебе несколько дней, она не продержится и месяца! К лету ты потеряешь все пограничные земли, кроме Казани, разумеется!

- Я не понимаю, к чему ты клонишь, Чернота Буйсилыч, - Волот сузил глаза. - Тебе не все ли равно, что будет с пограничными землями?

- Совершенно все равно! - рассмеялся Свиблов. - Но тебе - нет. Я пришел к тебе с миром, а ты встретил меня, как врага.

- Ты что-то хочешь мне предложить?

- Хочу. Я хочу предложить тебе жить в мире с Советом господ и прислушиваться к решениям думы. Пока ты слишком мал, чтобы думать обо всей Руси, предоставь это Новгороду. И не забывай, что князь - судья и воевода, а не правитель Новгорода.

- Это, конечно, интересное предложение, - сквозь зубы ответил Волот, - «позволь нам набивать мошну за счет новгородской казны, позволь грабить «малых», позволь ни медяка не жертвовать на войну, и мы не дадим тебе пропасть»? Так?

- Я бы на твоем месте придержал при себе свою прямоту, князь. У бояр не может не быть корысти в государственных делах, но твое обвинение в казнокрадстве голословно, а потому подсудно. Власти хотят все, и великие, и малые, не вижу в этом ничего предосудительного. Каждый защищает собственные интересы, и это тоже согласуется с человеческой природой.

- Не вижу в этом проявления человеческой природы. Для человека естественно думать о роде и о своей земле, а не о своей корысти.

- Оставь, князь, умствования для бесед с доктором Велезаром, а призывы к самопожертвованию для речей на вечевой площади. Ты не в том положении, чтоб оберегать новгородскую казну. Если ты хочешь сохранить власть, тебе придется ею делиться. Борис вывернул новгородские законы наизнанку, но сами законы при этом не изменились. И пока ты не справляешься с тем, что тебе доверили новгородцы: ни судья, ни воевода из тебя не получился, так что не замахивайся на большее, если не в состоянии разобраться с малым.

- Я понял тебя, Чернота Буйсилыч, - презрительно усмехнулся Волот. - Может быть, Совет господ знает, как не отдать Киева, удержать от отделения Москву, не подставить под удар Копорье и Ладогу?

- За весь Совет господ я говорить не стану, но выход есть всегда. Искать его надо в союзах. И союзы эти не всегда выгодны и зачастую унизительны. Твой отец умел находить сторонников, а не побеждать противников, поэтому и летал так высоко. Ты же пока не имеешь ни одного сторонника, зато противников нажил больше, чем надо. Подумай над моими словами, князь. Я не жду от тебя никакого ответа, я всего лишь хочу немного охладить твой пыл, - Свиблов поднялся.

Волот кивнул, катая желваки по скулам, - он был рад, что новый посадник наконец уходит. Но тот обернулся, подойдя к двери, и добавил:

- Псков рано или поздно падет, осада измотает его весной, когда начнется распутица, когда закончится хлеб, а нового никто в его земле не посеет. И Новгороду будет не до помощи соседям - война стоит денег. И деньги эти лежат не в новгородской казне, а в боярских сундуках.

Волот пропустил мимо ушей разговор с Вернигорой, посчитал его незначимым по сравнению и с угрозами Свиблова, и с положением на войне. Вернигора толковал о каком-то Иессее и об одноруком кудеснике, который может его найти и победить, - все это казалось князю сказками. Теперь-то что говорить о тайных соглядатаях, когда они добились своего? Теперь все решает сила и воинское искусство, а не происки лазутчиков, даже если все они соберутся вокруг княжьего терема. И в который раз подумал, что Вернигора смотрит на мир со своего места главного дознавателя и не различает большого и малого.

- Да пойми же, князь! - стонал Вернигора, держась за голову. - Пойми, война эта так просто не закончится! Эти люди - не литовцы и не немцы! На Русь нацелена сила куда более могучая, чем сила оружия! Они не вражеские лазутчики! Они ведут нас куда-то, и пока мы не поняли - куда, мы не можем ничего с этим сделать!

- Я в этом не уверен, - твердо ответил Волот. - Какая еще сила может нам угрожать? Вся история войн - история чьих-то интересов и чьей-то корысти! Какая еще корысть может быть у наших врагов, кроме нашей земли?

- Наши умы, князь, - вдруг сказал Вернигора и поднял глаза. - С самого начала нас морочат, и мы делаем то, чего никогда бы не сделали, будучи в здравом уме. Разве не было гадание в Городище не только мороком, но и ошибкой? Разве в здравом уме ты бы согласился проводить его принародно, раз уж знал, что оно закончится резней и войной с Казанью? Разве в здравом уме было вече, когда отправило ополчение защищать Москву, зная, что с запада Новгороду грозит Ливонский орден?

- Но ополчение теперь защищает Киев! Не было никакой разницы, пойдет оно воевать на север или на юг наших границ! - выкрикнул Волот.

- Разница была. Киев столетие стоял под Великим князем Литовским. Защищать его сейчас - все равно что защищать плененного волка, почуявшего приближение стаи. Киевляне не видят разницы между Новгородской властью и властью Литвы. И ты хочешь его удержать? Ты хочешь, чтоб киевляне встали на стены и оборонялись от тех, кого еще тридцать лет назад считали своими соотечественниками, с кем переплелись их родственные узы? А половина киевлян - еще и единоверцы своих «врагов»!

- Ты сильно преувеличиваешь. В Киеве есть силы, желающие вернуть владычество Литовского князя, но это горстка бояр, не имеющая большинства в думе! Киевские князья отдают предпочтение Новгороду, потому что при литовцах не имели столь сильной власти. Литва же приравнивает их высокую кровь к грязной крови своей шляхты!

- Тем, кто отдал своих дочерей замуж за литовских хлебопашцев, нет дела до высокой крови киевских князей - теперь им предстоит стрелять в собственных внуков, - проворчал Вернигора. - И не об этом я веду речь. Война, как ты верно заметил, уже началась. Теперь надо думать о том, чем она закончится. Если мы и дальше будем принимать решения под действием мороков, что витают над Новгородом, мы рискуем потерять все.

- Я не понимаю, чего ты хочешь от меня? - фыркнул Волот. - Я что, мешаю тебе искать этого Иессея или однорукого кудесника?

- Однорукого кудесника уже нашли, - возможно, скоро он появится в Новгороде. А возможно, и нет.

- Я бы на твоем месте подумал, как мы послезавтра будем вести суд вместе со Свибловым, - проворчал Волот.

- А что об этом думать? Я провел вместе с ним уже три заседания, и ничего… Но пока мы разбирали не те дела, которые бы вызвали у нас разногласия. Свиблов - не дурак, он отдает себе отчет: княжий суд - это не суд новгородских докладчиков.

- Он угрожает мне… - Волот потупился.

- Чем? - вскинулся Вернигора.

- Говорит, что посадит на мое место московского князя. И говорит, что бояре не дадут денег на войну.

- Ну, московского князя он на твое место не посадит… - хмыкнул главный дознаватель. - Но силу он сейчас имеет немалую, что и говорить. Вече сейчас совсем не то, что было до войны: все, кто мог противостоять боярской верхушке, ушли воевать. Я бы на твоем месте приблизил молодого Воецкого-Караваева - у него в Совете господ есть сторонники, и сам он, благодаря своей матушке, кое в чем разбирается не хуже своего отца.

- Все равно переговоры от имени Новгорода ведет Свиблов! Он отозвал всех послов, которых посылал в Европу Смеян Тушич!

- Это по вопросам торговли. А ты - воевода Новгорода, имеешь право вести переговоры от своего имени по делам войны. Поручи Воецкому-Караваеву дела посольств, вот увидишь, Свиблов ничего не сможет с этим сделать. А если и попробует…

- Я не боюсь Свиблова, - презрительно оборвал его Волот, - я ищу способ противостоять ему так, чтобы это не повредило Новгороду и Руси!

- Вот и прекрасно, - усмехнулся Вернигора. - Бери в помощники Воецкого-Караваева! А что до Иессея… Я просто поставил тебя в известность. Я не прошу тебя мне помогать, это мое дело, и я с ним справлюсь.

Нечто странное мелькнуло в глазах главного дознавателя, и Волоту показалось, будто тот чего-то не договаривает, что-то очень важное, касающееся Волота напрямую, угрожающее ему… Потому что это нечто слишком сильно напоминало жалость. И мысли о смерти, преследовавшие князя по дороге на Псков, вспыхнули в голове с новой силой, и вспомнился переродившийся Белояр на вечевой площади…

В Пскове, в самой гуще боя, такие мысли Волота не посещали. Наоборот, упоение схваткой толкало его к смерти, не вызывая ни малейшего страха: умереть на поле брани - великое счастье для любого мужчины, это князь испытал на себе. Когда ты охвачен священным пламенем, когда ничего в мире не существует, кроме тебя и твоих врагов, когда грудь переполняет упоение, когда время летит стремительной ласточкой от рассвета к закату - кто в такие минуты боится смерти?

И совсем другое - ждать ее в своей постели… Если каждый шорох кажется недобрым предзнаменованием и переродившиеся призраки, уже не желающие тебе добра, толпятся над твоим изголовьем, и нашептывают темные пророчества, и зовут, зовут за собой…

К ужину в Городище приехал доктор Велезар, и Волот не ожидал от себя столь бурной радости: как он, оказывается, соскучился! Как ему все это время не хватало доброго друга, внимательного слушателя и советчика! Казалось, и за всю ночь он не успеет рассказать доктору все, что с ним произошло за этот месяц! И о том, как к нему перед наступлением на Изборск явился громовержец, и как он дрался с немцами перед стенами Пскова, и как говорил со Свибловым нынешним утром, и как Вернигора рассказывал ему про какого-то Иессея и смотрел при этом так, словно Волот - несчастная жертва, заслуживающая снисхождения и жалости.

Доктор обладал удивительным свойством упорядочивать мысли Волота, расставлять их по своим местам, нисколько при этом не навязывая собственных. Конечно, главным стал разговор об угрозах бояр. Доктор согласился со Свибловым в одном - надо искать сторонников, и не только военные союзы, а в первую очередь тех, кто поможет противостоять Свиблову в Совете господ. О молодом Воецком-Караваеве доктор отзывался хорошо, и Волот решил на следующее же утро послать за ним нарочного.

О явлении громовержца Велезар расспрашивал с интересом, глаза его горели: сам он никогда не чувствовал присутствия богов, и ему было непонятно, что человек ощущает, если с ним говорят боги. Незаметно разговор перешел на мучивший Волота вопрос о единовластии: он ни с кем не мог обсуждать своих взглядов; например, для Вернигоры это прозвучало бы святотатством - он чтил законы Новгорода, как волхвы на капищах чтят изваяния богов.

- Знаешь, мне кажется, для каждого народа вопрос о единовластии следует рассматривать особо, - сказал доктор. - Например, для древних Афин самодержавие так же невозможно, как народовластие для крымского ханства.

- А почему?

- А разве ты не видишь разницы между древними Афинами и Крымом? - улыбнулся Велезар.

- Конечно, вижу! Я никак не могу правильно выразить то, что я чувствую.

- Я думаю, дело не только в образованности и в вероисповедании этих народов, хотя уровень знаний, которым наделен dеmos

- А почему ты говоришь, что эта субстанция изливается из них? Может быть, напротив, они накапливают ее в себе?

- Потому что субстанция эта имеет свойство, по моему разумению, накапливаться вовне их, а не внутри. Если бы она накапливалась внутри, она бы разорвала их, как горящий порох разрывает хлипкий деревянный бочонок, в котором хранится. И чем больше такой субстанции накапливается вовне, тем сильней притязания dеmos на управление миром. Потому что она не только источается отдельными людьми, но и впитывается окружающими. Впрочем, каждый человек имеет свойство рождать в себе эту субстанцию, в той или иной степени.

- То есть пока эта субстанция существует, единовластие невозможно? - Волот обиженно поднял брови: он вообще-то единовластие представлял себе по-другому. Он думал о подавлении бояр для блага народа, а не наоборот.

- Я этого не говорил. И пример тому - вся Европа. Да и среди татар не так уж мало людей, источающих эту субстанцию. Другое дело, что в Европе ее значительно меньше, чем у нас. Правители там давно научились подавлять и направлять эту субстанцию в нужное им русло, далекое от управления обществом. Я не стану говорить о том, хорошо это или плохо.

- И как они это делают?

- Их вера, мой друг, - самый совершенный инструмент управления народами, который только могло выдумать человечество. Народ их жрецы называют паствой, сиречь «стадо», и, наверное, это очень точно определяет положение dеmos в европейских государствах.

- Но почему же люди мирятся с положением стада? - спросил Волот и вспомнил, что именно этим словом Тальгерт иногда называл вече.

- Они не только мирятся, они рады этому положению, мой друг! Именно поэтому я и называю их веру совершенным инструментом, но не берусь судить о нравственности такого положения. Простой человек, осознавая себя неотъемлемой частицей стада, освобожден от ответственности перед их богом за то, что происходит вне его самого: за это ответственность несут пастухи. Стадо идет туда, куда его ведут. Человек испрашивает жреца о том, как ему жить и что ему делать, по самым ничтожным вопросам, и если живет так, как предписано жрецом, после смерти его ожидает вознаграждение.

- Но предки? Разве им не придется отвечать перед предками за свои поступки? Ведь предкам нет дела до каких-то там всезнающих жрецов?

- В том-то и дело, что предки не спросят их об этом, их бог не желает знать кровного родства и всячески противится объединению людей, которое мы привыкли называть родом. Их бог не знает разницы и между народами, считая их в одинаковой степени своими рабами.

- Рабами? - переспросил Волот. - И это вот проповедуют их жрецы в Новгороде?

- Да, именно это.

- По-моему, все это чудовищно… Какое-то надругательство над людьми, тебе так не кажется?

- Их вера распространялась первоначально между рабами Рима, и тех не ужасало положение божьего раба.

- Но ведь сейчас в Европе нет рабства! И потом, европейская знать тоже исповедует христианство! Как же они мирятся с этим?

- Они рождаются с этим, - пожал плечами доктор. - И потом, для знати уготовано другое место, нежели для толпы. Они согласны, ублажая толпу, называться божьими рабами, отлично осознавая, что жрецы - то есть пастухи - находятся и в их власти тоже. Все это сложно и запутанно, мне бы не хотелось сейчас вдаваться во все тонкости их веры, мы ведь говорим о тебе, а не о Европе. Могу сказать только, что римские императоры недаром отдали предпочтение этому богу: короли служат ему, а он служит королям. И, знаешь, их бог гораздо могущественней Перуна…

- Никого нет могущественней Перуна! - вспыхнул Волот.

- Ну, ну… - доктор снова улыбнулся, - ты же князь. Ты должен смотреть на мир трезво и не питать напрасных надежд там, где им не место, и не строить замков на песке, а тем более - не полагаться на песчаные замки, когда тебе нужны настоящие крепости. Я рад, мой друг, что твой взгляд на мир не столь безнравственен, как, например, у Черноты Свиблова, но некоторая восторженность твоей натуры рано или поздно войдет в противоречие с интересами государства… Впрочем, это свойство молодости.

- По-твоему, «трезво смотреть на мир» - это поклоняться чужим богам? - Волот откинул голову и сузил глаза.

- Ни в коем случае! - воскликнул Велезар. - Ни в коем случае! Признавать силу врагов вовсе не означает поклоняться ей или стоять на ее стороне! Давай не будем больше говорить о чужих богах. Расскажи мне, что еще с тобой было в Пскове - я думаю, тебе есть чем похвастаться!

- Знаешь, мне Вернигора все время твердит о лазутчиках на нашей земле и в Новгороде… И он как раз считает, что они служат христианскому богу.

- Если это о тех людях, что наводили морок во время гадания на Городище, тех, что обладают силой волхвов, но не ведают при этом чести и совести, то должен тебя разочаровать: христианский бог запрещает своей пастве всякое обладание подобного рода силой. Это довольно строгий запрет: людей, осмеливающихся всего лишь прикасаться к таким силам, в Европе сжигают на кострах.

- Пастве - согласен, но пастухам? - парировал Волот.

- Если ты спросишь наших волхвов, что они думают о служителях христианского бога, проповедующих в Новгороде, ты услышишь, что его жрецы пусты и не имеют ни капли волховской силы! Так что, боюсь, Вернигора ошибается.

- И между тем, он обнаружил в Новгороде того, кого Перун назвал избранным из избранных! - заметил Волот и тут же подумал, что это вовсе не доказывает причастности этих людей к христианскому богу.

- Обнаружил? Ты хочешь сказать, он его поймал?

- Нет, он только узнал его имя. Его зовут Иессей! Вернигора говорит, что это он убил Белояра и Смеяна Тушича! И он навел морок на гадателей в Городище!

- Я думаю, Вернигора в чем-то прав, но это вовсе не значит, что тот, кого Перун назвал избранным из избранных, служит христианскому богу. И потом, тебе не кажется, что все это звучит как-то… несерьезно? Возможно, я смотрю на мир несколько приземленно… Знаешь, мои больные частенько обвиняют в своих болезнях злые силы: мороки, наведенную порчу, дурной глаз соседей. И требуют лечения волховской силой, которой, как ты знаешь, у меня нет. Но на поверку выясняется, что их болезни лечатся самими обычными средствами, безо всякого волхования и волшбы. Я допускаю мысль, что Вернигора ищет мороки там, где их нет. Я бы еще поверил в существование врагов, наделенных волховской силой, но поверить в то, что существуют избранные из избранных… Не сомневаюсь, Перун это рассказал Младу, когда тот поднимался наверх по просьбе Вернигоры, а?

- Точно! - удивился Волот. - Как ты догадался?

- Это было нетрудно, друг мой, - снисходительно усмехнулся доктор. - Разве в окружении Вернигоры так много людей, которые говорят с Перуном о жизни в Новгороде?

- Ну да, конечно, - смутился князь.

- Так вот, я уже говорил тебе о шаманах и о Младе в том числе: это люди, наделенные богатым воображением, они сами не всегда знают, где заканчиваются видения, данные богами, и начинается их собственный вымысел. И недаром результаты волхования не примет во внимание ни один суд. Их хорошо использовать как подспорье, как подсказки, но опираться на них как на неоспоримые истины по меньшей мере несерьезно! Это ли не знать главному дознавателю? Откуда он узнал имя этого избранного из избранных?

- Ему написал Млад, из Пскова… - растерянно ответил Волот.

- Вот именно, - укоризненно покачал головой Велезар. - Я не обвиняю Млада во лжи, это честнейший человек! Но нет ничего удивительного в том, что его воображение, однажды натолкнувшись на избранного из избранных, теперь находит подтверждения его существованию. И не в реальности, а за ее пределами.

- Но он написал еще и об одноруком кудеснике, который может сравниться силой с этим Иессеем! Так вот, Вернигора этого кудесника нашел!

- Да? - на секунду замолчал доктор. - И где?

- На Белоозере!

- Удивительно… А впрочем, ничего удивительного, - лицо его разгладилось. - Я не утверждал, что всякое видение шамана - это его воображение. Я говорил, что не всякое его видение - истина!

Они рассмеялись вместе: Волоту опять не удалось сбить доктора с мысли и доказать свою правоту!

Они еще немного поговорили о загадочном Иессее, снова вернулись к Перуну, а потом Волот неожиданно вспомнил о том, как едва не угорел в теремке по дороге из Пскова. Доктор очень обеспокоился этим, долго расспрашивал Волота о том, что он чувствовал, и князь подумал, что доктор опасается яда, но напрямую об этом не говорит: не хочет пугать.