Крест

Прот. А. Мень проделал огромную работу, сгладив противоречия в евангелиях и связно выстроив по евангельским текстам весь жизненный путь Иисуса Христа. Структура текстов при этом принята Менем без возражений и сомнений в их исторической достоверности, с христианской прямолинейностью. Авторитет Нового завета соблюден до буквы. Как и у Мережковского, но проще, доступнее. Стиль повествования мягко-нравоучительный, собственно и цель книги — разъяснить достаточно грамотному современнику, решившему обратиться к Христу, пример его жизни, суть его учения и жизненного подвига. Цель достигнута безусловно. Мень нанес, наверное, последний удар по атеистической эквилибристике в историографии Христа по поводу подлинности его существования (увы, не угодил Мень православным иерархам своими прогрессивными взглядами на общую картину мироздания). Дополнительно представлен высокопрофессиональный критический обзор претензий к текстам евангелий нехристианских исследователей для более подготовленных читателей. Здесь, конечно, возможны инакомнения, разноубежденность.

Парадоксальна тысячелетняя символика христианской церкви. Мень пишет о кресте: «Отныне это орудие казни станет символом Искупления, символом жертвенной любви Бога к падшему человечеству». Чего это оно, человечество, падшее, собственно? Человек прогрессировал тысячелетия и прогрессирует. Мы обоснованно называем нравы и народы времен Христа жестокими, Иисус же считал свое время благонравным, но жестокосердным более древний народ иудейский [Мф, 5: 31–32; 19: 3–8]. Уже здесь очевидна поступь прогресса человека, снижение жестокости и возрастание милосердия. Нет смысла перечислять пути и достижения прогресса, и не будем бряцать диалектическими терминами. Даже лик церкви спрогрессировал, изменился в последнее столетие. Так что все христианские объяснения этого символа являют хорошую мину при плохой игре. Что ей ни пой, дыба — она и в Иудее дыба, и в России — страшный символ бесчеловечности, даже нечеловечности, уродливое достижение душегубов-садистов всех времен и народов. Хорош символ любви, даже сочетать эти слова страшно, морозит душу. И действительно, особенно во времена крестовых походов, этот символ сеял и наводил панику и ужас и на своих, и на чужих. Косидовский упоминает, что даже крестное знамение не сразу прижилось, с отвращением люди осеняли себя крестом, да оно и понятно: человеку тех времен поклоняться страшному орудию смерти было все равно, что человеку современному поклоняться гильотине или электрическому стулу (на миг представим эти предметы на куполах церквей).. Кстати, Писание никак не регламентирует эту культовую жестикуляцию. И даже напротив, христиане этим жестом как бы имитируют сораспятие, подобясь Христу, в то время как апостол Петр, именно во избежание кощунства подобия, повелел своим казнителям распять его вниз головой. Веками позже очень символичным стал крест на спине осужденного инквизицией. Несменная нашивка в виде холщевого шафранного цвета креста на верхнюю одежду провинившегося, но уцелевшего еретика (в таковые легко попадали и невинные люди) являлась его пожизненной укоризной. Носитель этого символа был вынужден смиренно терпеть постоянные издевки обывателей, наказание было достаточно изощренным.

Можно печально подытожить, что церковь на все сто процентов оправдала свой дикий символ в столетия крестовых походов и разгула инквизиции. Никакая другая религия так не отличилась. Сравнимо разве что с политическими режимами, которые и поныне запрещают в своих владениях мировую литературу, достижения мировой культуры. Объяснения неудачного символа представляют собой, как и вся догматика, набор высоких слов при полном несоответствии их с объектом. Показательный пример тысячелетней бессмыслицы («честный крест», «животворящий крест», «царей держава» и т. п.). Крест как символ, по материалам многочисленных исследований, отмечается в исторической религиозной практике многих живых и исчезнувших этносов, но вне связи с насилием. Похоже, привлекала лаконичность формы. В христианском же применении мы видим совсем противоположное — крест нелепо усложняется. Особенно в православии (православной ставрографией поименовано 36 форм креста). Каждому концу креста измышлено некое теологическое значение. Присвоен глубоко научный религиозный смысл каждой дополнительной перекладине его, излучине, а их бытует более трех десятков. Можно измыслить еще целую систему размеров, пропорций и символического их значения. Человек устремленный горазд. За всеми этими «архитектурными излишествами» уже и трудно уловить суть конструкции. Но на каждое мудрствование достаточно простоты: суть невзрачна и пугающе откровенна — дыба. Уж не лучше ли вернуться к изначальной древнейшей сути креста? Уловил же человек первозданный (даже язычником его не назовешь) его лаконическую красоту. Конечно, это было одним из озарений Homo sapiens — момент положения одной линии поперек другой. Проблеск мысли. Несколько в иной задумчивости чертил линии на земле Иисус при суде прелюбодеицы. Много позже Ильф и Петров под этот мыслительный графический процесс приспособили Паниковского. Прямо эстафета. Однако всерьез очевиден воплощенный в этом символе некий момент истины, идеал. В этом идеале можно увидеть и гениальную мысль, и простоту совершенства, и созидательное человеческое начало.

Наверное, можно было подыскать иной символ к этическим нормам христианства тому же современнику Меню или хотя бы наполнить его иным, более подходящим смыслом: пытался же Иисус подправить тысячелетние нормы Моисеева Закона! К тому же объединение церквей не за горами: каких-нибудь два-три века (для религии — пустяк) — и понадобится символ объединенной веры. Иудаизм и христианство уже двинулись друг к другу. Сейчас только кликни — великие дизайнеры предложат многие и многие варианты символа. А то и вообще пора учинить символ силы и возвышенности Человеческого Духа, как предел устремлений человека, веры в себя. Раз уж надо именно веровать. Вера в себя — наилучшая из религий, подтверждают продвинутые люди. И здесь мы не отрываемся от Писания: именно веру в себя настойчиво внушал Иисус своим ученикам-апостолам (выше об этом говорилось). А распятие пусть останется знаком древнего мракобесия официальной Иудеи, хоть и составившим счастье новой веры.

Пост-таки скриптум: велики, однако, опасения, что мы навеки останемся при этом красном словце.