Иисус — контра Иуды

Оба с темным прошлым, в отличие от апостолов-рыбаков, сборщика пошлин и других простолюдинов-учеников, членов общины. Петр, правда, был замешан в движении зелотов, по некоторым данным. Специальность Иуды в евангелиях не проясняется, помимо пожалованной Иисусом, — казначей. В графе «происхождение» — Искариот, Иудея; национальность — иудей, и, по евангелиям, больше ничего. По апокрифам же прошлое Иуды не менее фантастичное, чем у Иисуса. Иисус, естественно, видел (а может, и знал), с кем имеет дело, но взял его в ученики; каким образом, к сожалению, установить невозможно. Ясно лишь, что он не галилеянин и в Галилее в период набора учеников не обитал. Не исключено, что Иуда в начале галилейского периода был призван Иисусом, как старый знакомый по буйной иерусалимской молодости, с обещаниями хорошей жизни, хороших заработков, хорошего положения в общине. Предположить можно и обратное: либо оказавшийся на мели, либо не у дел, Иуда, бог весть чем промышлявший, вероятно прослышав об успехах своего давнего приятеля Иисуса, покинул родную Иудею и, явившись в Галилею ко Христу, запросил участия, помощи. Может быть, подвернулся он Иисусу в одно из праздничных посещений Иерусалима. Иисус, конечно, принял его в общину на равных правах с остальными и с чуть большими полномочиями казначея (может, роковыми). Иуда, безусловно, обещал беззаветную службу, но обещания такого типа людей клятвенны и пусты, Иисус это знал. Взаимоотношения их должны были быть, естественно, сложными. Это была «темная лошадка» в коллективе. Хорошо обозначил это обстоятельство Муретов в своем очерке «Иуда предатель». Иуда — чужак, да еще и пригретый Иисусом на хорошей должности, снискал лишь официально-настороженное обращение — Искариот, в отличие от тезки, апостола Иуды Иаковлева, прозванного Леввеем, в переводе — приятный человек. Если еще присовокупить традиционную неприязнь иудеев к галилеянам и наоборот, то напряженность, наверное, постоянно нарастала. Можно приплюсовать и естественную подозрительность к нему как к казначею со стороны бесхитростных простолюдинов-учеников. Интуитивно понятно, что Иуду спасало лишь то, что он был иерусалимским ставленником Иисуса, в ином случае его, наверное, вытеснили бы из бригады.

Вполне вероятно, что со временем возникло подспудное противостояние Иуды и с Христом. Может, это была давняя зависть, может, Иуда считал себя умнее, может, было просто недовольство и неудовлетворенное желание играть более значимую роль при Христе. Греческий писатель Никос Казандзакис, в числе многих, в своем романе «Последнее искушение» приписывает Иуде принадлежность к зелотам — непримиримым борцам за независимость Израиля. По его версии, на этой почве между ним и Иисусом-миротворцем возник антагонизм, приведший к предательству. Айзек Азимов допускает прочтение полного имени Иуды не Искариот, а Сикариот (кинжальщик, — было такое движение в Иудее) и также предполагает его агрессивный патриотизм и претензии к Иисусу. Можно повторить здесь и соображения Муретова о крайней религиозности Иуды, разочарованиях в связи с застопорившимся приходом Царства Божия, обещанного Христом, и прочую высокопарность, которая мало вяжется с простой хитростью и незлым коварством Иуды-вора. Не надо ломать голову, наверняка практичный прохиндей Иуда за три года прикопил хорошую сумму привычным мелким воровством из казны. Привлекал, притягивал его ящик для пожертвований и в целом: Муретов анализирует, что Иуда тяготел к «золотому кумиру». Куда делся после всех катастрофических событий «денежный ящик для подаяний», «ковчежец», никто не знает, и нет предположений. А наиболее естественное развитие событий следующее. Иуда, прикопив деньги, ощутил также, что и ковчежец за страстную неделю заметно потяжелел, пополнился (неутомимые дилетанты даже уже и подсчитали — 200 динариев было в ящике). И соблазнился Иуда, и замыслил просто разделаться и с Иисусом, и с общиной одним махом, путем предательства, а ящик умыкнуть. Что может быть проще? Чуть ли не «конгениально». Похоже, что этот план зрел у него давно, по мере усиления разочарований в Христе и по мере угасания надежд на перспективы, «пакибытие» общины. Возможно, вор, измученный постоянным ношением беспризорного ящика с деньгами, наконец не выдержал. Была у него также возможность за время пасхальной недели наладить связи со старыми знакомыми, иерусалимскими уголовниками. Иисус, во власти собственного решения схватиться с синедрионом, снисходительно смотрел на его поползновения: «Что делаешь, делай скорее» [Ин, 13: 27], что в переводе означает: суетись, презренный; каким я тебя знал в молодости, увы, таким ты и остался, прохиндей бестолковый. Синедрион, конечно, навел справки об иерусалимском прошлом Иисуса: синедрионисты в разговоре с Пилатом называют Христа обманщиком [Мф, 27: 63]. Короче, во взаимодействиях персоналий очевидна не тайно-служебная политическая подоплека по детективу Еськова, а древняя как мир уголовщина, стяжательство и коварство, которые проглядываются четче и вероятнее. Иуда к тому же смекнул, что дело уже пахнет кровью и пора спасаться, раствориться в родной иерусалимской стихии. Зная, что синедрион поощрял осведомителей-доносчиков, Иуда просто сбежать с деньгами опасался, не так он был глуп или силен духом. Тут и возник план сдачи Иисуса со товарищи в обеспечение лояльности синедриону, и восфигурировали тридцать сребреников, которые Иуде были не нужны. А убили его свои. Отобрав ящик, привязали к дереву и выпустили кишки, веревки были приняты очевидцами за петлю. Здесь уже можно интерполировать поведение двух-трех членов старой шайки иерусалимских обманщиков-шарлатанов или ошалевших от денег земляков, радостно встретивших Иуду с деревянным ящиком. Йо-хо-хо и бутылка рому на сундук мертвеца! Красивый жест возврата, метания тридцати сребреников синедриону, раскаяние Иуды за невинную кровь придумали евангелисты (не все), синедрион им эту сцену доверительно не сообщал. Скорее всего, бросает эти сребреники он из Ветхого завета: «И они отвесят в уплату Мне тридцать серебренников. И сказал Мне Господь: брось их в церковное хранилище, — высокая цена в какую они оценили Меня! И взял Я тридцать серебренников и бросил их в дом Господень для горшечника» [Зах,11: 12–13].

Кстати, смертей Иуды обрисовано достаточное количество. Версии самые разные. Например, св. Ефрем Сирин пишет: «…и он пошел и повесился на веревке. А что „расселось чрево его“ (Деян. 1, 18), то это указывает на того, кто поддерживал Иуду, когда он надевал веревку. И как разорвалась веревка, так и он упал и переломился пополам. Иные говорят, что Иуда закрыл двери дома и запер их изнутри, и пока он подвергался гниению, и чрево его расселось, никто не мог открыть двери дома, чтобы видеть находящееся внутри». Здесь наша версия находит отклик — предполагаются лица или лицо, споспешествующие повешению, могло оно споспешествовать и рассечению чрева; предполагается также некий дом, жилище Иудино в Иерусалиме, обнаруживающее иерусалимское происхождение Иуды или иерусалимский след. Однако из стихов 1: 16–19 Деяний все же четче явствует, что Иуда денег в храм не кидал под ноги синедрионистам, а добавил, наверное, из ковчежца и купил на них землю и на этой земле «низринулся», может, даже и случайно, а «…когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его». Есть также историческая версия, что Иуда помер от болезни, схожей с брюшной водянкой. Папий со слов древнейшего христианского предания отмечает, что чрево Иуды страшно раздобрело, раздулось, предатель не мог пройти там, где проезжал воз. В таком разе он мог и упасть, и лопнуть. Ну и по-евангельски Иуда просто пошел и удавился.

Крепко работала фантазия человеческая над Иудиными мотивами. Лучшие умы в полете ума же, естественно, создали из мухи слона, нашли параллели и прототипов и на земле, и на небе, переворошили всю историю доступную и воображаемую, перебрали причины великие и низкие, нашли эпитеты мыслимые и немыслимые. Таким «стихосложением» можно сопроводить двухтысячелетний научный и беллетристический промысел, богословское и атеистическое противостояние по данному вопросу.

Немало реалистичных исследователей все-таки приписывают преступление Иуды его алчности. А наиболее высоко оценил предательство Иуды Нильс Рунеберг: «Аскет ради вящей славы Божией оскверняет и умерщвляет плоть; Иуда сделал то же со своим духом. Он отрекся от чести, от добра, от покоя, от царства небесного, как другие, менее героические, отрекаются от наслаждения[2]. С потрясающей ясностью он заранее продумал свои грехи. …Иуда же избрал грехи, не просветленные ни единой добродетелью: злоупотребление доверием и донос. В его поступках было грандиозное смирение, он считал себя недостойным быть добрым». Слышал бы все это смиренный вор Иуда, для дела «заложивший» Иисуса!

Неисчислимы примеры нелепых, вымученных умозаключений по поводу величия двух простых рабов (оговорим талантливость и одаренность Иисуса), влипших в историю. Избранников Его Величества Случая (не забудем про стохастический напор). Еще пример высокого полета человеческой мысли: Эрфьорд в третьем приложении к «Христианской догматике» говорит, что мучения Бога на кресте не прекратились, ибо происшедшее однажды во времени непрестанно повторяется в вечности. Иуда и ныне продолжает получать сребреники; продолжает целовать Иисуса Христа; продолжает бросать сребреники в храме; продолжает завязывать веревочную петлю на залитом кровью поле.

Добавим из учения каинистов: «Иуда предал Его на смерть для освобождения и очищения Его Божественного Духа, а через Него и всех крупиц этого Духа, разрозненных в материи и жаждущих возвращения к своему Божественному Первоисточнику». Чем не книжники евангельские?

Иисус — контра Иуды, заголовок этого раздела. Напишем иначе: Иуда — контра Христа. Обозначим тем самым силовое противостояние иудаизма против христианства, Иуды против Христа. «Все еще жив для Иудейства и разумен нелепый вопрос: „Кто кого предал, Иуда — Христа или Христос — Иуду?“» — сказал Мережковский. Оба знаковых представителя двух мировых религий были банально сведены убогой и насущной жизнью, но противопоставлены как антиподы. Возымела место некая сиюминутная победа иудаизма, успех Иуды. Но Иисус восстал — христианство возродилось. На долю Иуды выпал позор. Вся евангелистика и последовавшая затем многовековая человеческая комедия представляются каким-то фантастическим театром — христианство на марше. Но главные герои, человеки, погибли, один во имя старого, другой во имя нового, в одно время и в одном месте. Проглядывается, озаряется иногда дикий ернический смысл, усмешка случая, как некоего верховного кукловода, сведшего эту пару, чтобы здесь и сейчас провести наконец четкую границу между старым и новым. Красоте, значению и простоте соединения этой пары можно противопоставить разве что эффект теоретического объединения физиками-атомщиками сильного и слабого ядерных взаимодействий.

Обратим-таки внимание на еще одно, третье по нашему счету (несть им числа), фундаментальное догматическое противоречие. От Луки: «Вошел же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати. И он пошел и говорил с первосвященниками и начальниками, как Его предать им» (22:3–4). Заметим, Иуда, чтобы предать, направлен Сатаной; церковь на этом настаивает. От Иоанна: «Пилат говорит Ему: …я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя. Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше» (19:10–11). Пилату, чтобы казнить, указано свыше; церковь это не отрицает — не имеет права. И что же? Предательством, Сатаною поставлены, и казнью закреплены самые, что ни на есть начала христианские. А поскольку предательство — дело рук Сатаны, то и христианство (о, Иисусе!) — сатанинское дело; много позади и всё еще, очень похоже, впереди. Такова закономерная, неумолимая логика. Однако решить эту невязку (мы догадываемся) нет ничего проще: Иуда направлен Богом через Сатану. Но тогда, выходит, Иуда не причем и его надо реабилитировать. Но оставим, здравомыслие — дело богопротивное.

В напряженном противостоянии держит Иисуса и Иуду Казандзакис по ходу своего романа. Но в последних главах Казандзакис как-то смешал непримиримую борьбу за свободу народа Израиля с борьбой за правила поклонения Богу Израиля же на фоне раздумий о смысле жизни там же, в Израиле. Не грех было бы вспомнить и боль Христову по поводу плачевного положения нищих евреев, и даже в каком-то смысле его ратования за их лучшую долю. Прикинем сюда же, что философия борьбы и бессмертия, а также смысла жизни у разных этносов, естественно, различна. Наверное, эти вопросы евреи и, допустим, эскимосы или самураи ставят и решают по-разному. Греку, похоже, сложнее разобраться в их существе для евреев, чем этническому еврею на своей земле (хотя мы и допустили греческую кровь в жилы Иисуса). В общем, у Казандзакиса вышла страстная мешанина, правда, виртуальная. Иуда под конец чуть не зарезал Христа.

Мень считает, что личность Христа неисчерпаема. Скорее неисчерпаема фантазия человека — задай лишь тему, задень лишь воображение. Измышления на скудных текстах евангелий, обрисовавших исторический случай, рабочий момент истории, достигли феноменального, фантастического уровня и продолжаются. Прослеживается принцип инициирования и развития информационного взрыва. Инициатор, детонатор по-армейски, все же должен был иметь и имел достаточную критическую массу, иначе взрыва не получилось бы.

Подытоживая, для размышления предлагаем фрагмент из нашумевшего апокрифического Евангелия Иуды. Евангелие признано подлинным коптским текстом и недавно расшифровано в Швейцарии. По утверждениям ряда исследователей, в нем содержатся сведения о сговоре Иисуса и Иуды, о велении Иисуса предать его для благой цели Искупления (предположение, кстати, не новое). Приведем проблемный фрагмент полностью, в двух переводах: «Истинно Я говорю тебе, Иуда, что возносящие жертву Сакла, [своему (?)] богу […] что […] всякие злые дела. Ты же превзойдешь их всех, ибо человека, который носит Меня в себе, ты принесешь в жертву» (перевод с коптского Д. Алексеева) и «Иисус сказал: Истинно говорю [тебе], это крещение [56] […] имя мое [пропущено примерно девять строк] мне. Истинно говорю тебе, Иуда, приносящие жертву Сакласу […] Бог [пропущены три строки] все, что есть зло. Но ты превзойдешь их всех. Ибо в жертву принесешь человека, в которого я облачен» (перев. с англ. В. Бойко). Очевидно, что в приведенном стихе Иисус не наставляет или уговаривает Иуду, а предсказывает его поведение, как предсказал он отречение Петра и поведение остальных учеников. Кроме того, Иисус слово «жертва» никогда не произносил в свой адрес. О жертве не было и намека в скоротечной ситуации казни. Это слово появилось по ходу развития культа, сотворения догматического его наполнения. Как раз Иреней, епископ Лионский, упомянувший Евангелие Иуды в 180 году, и трудился над догматикой в числе многих. Более прозрачен другой фрагмент Евангелия Иуды: «Роптали же их первосвященники, что Он (Иисус. — В. Е.) вошел в комнату Своей молитвы. Были же некие их книжников, наблюдавшие, чтобы схватить Его на молитве, ведь они боялись народа, ибо Он был для них всех как пророк. И они встретили Иуду, они сказали ему: Что делаешь здесь ты?! Ты ученик Иисуса! Он же ответил согласно их желанию (курсив мой. — В. Е.). И Иуда взял деньги, он предал им Его» (перев. Д. Алексеева). Здесь почти очевидно, что Иуде был учинен допрос, и с пристрастием, после чего напуганный Иуда «сдал» Христа. Но все это нюансы перевода, провоцирующие толкования. Ясно одно, что и слово «жертва», и слово «предательство» выглядят в евангелии уже закрепившимися, почти жаргонными и ставят Евангелие Иуды в один ряд с другими, в разряде древнего евангелического жанра.

И теперь более внимательно. Участь Иисуса была решена синедрионом (точнее, Ананом): брать! Далее: судить и уничтожить. Не поленимся повторить одно из евангельских свидетельств: «Если оставим Его так, то все уверуют в Него, — и придут Римляне, и овладеют и местом нашим и народом; Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» [Ин, 11: 48, 50]. Синедрион — мощная властная структура, контролирующая всё и вся в Иудее, и расправа была лишь делом времени. Антипа был в курсе, помощь римлян была беспроблемной. Машина тронулась с места. И здесь ясно, что Иуда был использован между прочим, как мелкое и необязательное «техническое звено». По данным тех же евангелий операция пошла успешно. Практически, Иуда, с его пресловутым поцелуем, в общей суматохе захвата был лишним и, конечно, выглядел нелепо, но старался. Иисус к схватке с синедрионом был готов (неизбежной ко всему) и не скрывался за спинами. А Иуда, надумай он отказаться от наводки, тоже не ушел бы от синедриона, он это знал. Мораль, присущая нам, в те кровавые времена, как мы уже упоминали, была далеко на заднем плане и Иуду не отягощала. Возможно, он осознавал свою ничтожную роль в развитии событий. В порядке самооправдания, если бы оно и пришло ему в голову. Из сказанного выше вытекает, что все многотрудные мудрствования по поводу «вины» и «предательства» Иуды мудрствованиями и являются, далеко оторвавшись от реальности. Жертвуя краткостью, упомянем еще один источник. Так называемую «славянскую версию» Иудейской войны Иосифа Флавия. По первым исследованиям было высказано предположение, что славянский перевод сделан с утраченного арамейского оригинала. Однако позднее это предположение было обоснованно опровергнуто (собственно, — оформлена очевидность, напр. Н. А. Мещерский). Здесь приведем интересный фрагмент, где славянский редактор по своему усмотрению полностью заменил предательство Иуды предательством Понтия Пилата: «Испытав Его и поняв, что [Он] делал добро, а не зло, и не был ни мятежником, ни желателем царской власти, Пилат отпустил Его. Ибо [Он и] жену его умирающую исцелил. И [Он] пошел на обычные места, и делал обычные дела. И еще больше людей собралось вокруг Него, и славился своими свершениями больше всех. Завистью уязвились от Него законники. И дали тридцать талантов Пилату, чтобы убил Его. И тот взял и дал им волю самим свое желание исполнить. И с того времени искали, как Его убить. И, как сказано прежде, дали Пилату тридцать талантов, чтобы выдал им Иисуса. Они же распяли Его вопреки отеческому закону и весьма глумились над Ним». Вину Пилата редактор заретушировал (мотив, идущий от Ин, 11: 48). Не смотря на явную нереальность передачи событий, появились сентенции, базирующиеся на этом эпизоде «славянской версии» (напр. Кирилл Коликов: «Кто убил Христа?»).

Примечания:

2

Насмешливый Борелиус вопрошает в этом месте: «Почему он не отрекся от отречения? Почему не отрекся от отречения отречения?»