ЗАМЕСТИТЕЛЬ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ГОСДУМЫ РОССИИ, ЛИДЕР ЛДПР ВЛАДИМИР ЖИРИНОВСКИЙ

— Вы сейчас во мне вызываете противоречивое чувство. С одной стороны, передо мной сидит уставший, бледный, подавленный собеседник, а с другой, я знаю вас другого, телеэкранного. Из телеэкрана идёт постоянный выброс энергии и главное этого так много. Тогда откуда берётся эта психическая энергия?

— Утомляюсь. Всё это тяжело, но приходится выдерживать. Работаем в ненормальных условиях. Постоянно в оппозиции. Естественно это тяжело. Если снижать темпы работы, всё сокращать, значит, снижается и поддержка избирателей, мы же от них зависим. (Тяжело вздохнул.)

— Вы сейчас так тяжело вздохнули. Часто вы так тяжело вздыхаете?

— Часто, да. Потому, что нагрузка большая и связана может быть с какой-то невралгией.

— Я наблюдал за вами перед выступлениями, будучи в Госдуме, в телекомпаниях. Перед выступлением вы всегда безэнергичный, подавленный.

(Я почувствовал, что мой пациент в эти секунды глубоко вдохнул, словно представил, что необходимо скоро выходить. Я почувствовал, только представив себя перед выступлением, мой пациент уже закуражился.)

Но как только вы выходите, то у вас открывается второе дыхание. И думаешь, откуда это у вас взялось. (Перебивает повышая тон.)

— Это Реакция моего духовного такого сознания, что я должен доказать кто меня слышит и видит, свою правоту.

— Я чувствую, что вас не доводит до невроза, когда вы слышите в прогнозах СМИ, что рейтинг ЛДПР падает и падает. Вас это не угнетает?

— Конечно, это неприятно, когда всё время дают плохие прогнозы. Это неприятно, ну что делать. Я знаю, что это ложь, что это не соответствует действительности, но что сделаешь с этим.

— Как у вас сон, нормально спите?

— Сон всегда у меня был плохой и до занятия политикой потому, что тяжёлые условия были. Нищета, переезды. Так, что всё это влияло. Коммунальные квартиры. Это всё от жизни.

(Я почувствовал, что мой пациент на протяжении всего сеанса будет пытаться выражать свои проблемы так, чтобы это способствовало не его душевному облегчению, а вызыванию симпатии у избирателей. И мне постоянно приходилось намекать, что общение идёт со мной, а не с читателем и избирателем.)

— А если всё-таки удаётся заснуть, то сновидения какие-нибудь бывают?

— Редко, бывают. Я сразу же их забываю. И ничего хорошего в сновидениях нет.

— И всё-таки не могли бы вы рассказать какой-нибудь сон с сюжетом с абсурдом?

— Один сон. Я мимо церкви иду, в родном городе Никольский Собор. Я иду у меня маленький мальчик, может быть мне это в десять лет приснилось. Я шёл, ещё меньше ростом я, в какой-то распашонке, в рубашечке. Почему-то мимо церкви, иду один, непонятно мне это было, я не мог это никак осознать.

(Анализ данного сновидения показал, что это сон об ожидании нечто. Но это нечто всегда у моего пациента свершается и он от этого постоянно разочаровывается. В то же время это сон о вечном одиночестве моего пациента и независимости его натуры, в силу хронического недоверия миру и другим, а иногда и себе. И всё таки, в себя мой пациент верит, то есть в свой талант, непредсказуемость, спонтанность, но об этом ниже.)

Другой раз у меня приснился сон, что у меня выпали все зубы. Я как-то испугался, зубы посыпались изо рта, они в руке, смотрю.

(Анализ сновидения с выпадением зубов показал, что это сновидение о загруженности моего пациента излишними заботами. Это сон о хроническом страхе того, что здоровье моего пациента может пострадать от непосильной нагрузки.)

И почему-то, эти два сна мне запомнились на всю жизнь. Я могу очнуться, помню то, что недавно мне снилось, но никогда не было чего-то очень радостного, чаще всего это было что-то неприятное. Неприятное и я рад, что это сон. Ну, и слава Богу, что это не является реальностью.

— А во сне кричите иногда?

— Нет. Так вот живьём я ничего не кричу. Никто мне никогда не говорил и не храплю. Поэтому такого нет ничего. (Агрессивно, громко поперхается)

— Вы как-то заявили, что видели сновидение о том, что стали президентом России?

— Этого не было. Я никогда этого не говорил. Может быть кто-то этого захотел, чтобы я это сказал. Я этого не говорил.

(Защита отрицанием.)

— А вообще другие политики вам во сне снились. Например, Путин вам во сне когда- нибудь снился?

— Не помню. Ну, почти…

— Диалоги какие-нибудь с Путиным во сне?

— Нет… нет… Особенно никто из политиков не происходит, так какие-то отдельные эпизоды.

(Я почувствовал, что мой пациент ощутил некое беспокойство по поводу оценок президента. По-видимому, это не психологическая защита, а политическая корректность, но я попробую быть понастойчивей.)

— А мысленные диалоги с Путиным бывают? Например, вы бы ему сказали так, а он мне так. Ведь вам же не удаётся встречаться с президентом так, как следует…

— Конечно, поэтому и диалога нет. Если бы был бы реальный диалог, поэтому его можно было продолжить во сне, мозг бы мог это как-то восстановить.

(Мой пациент защищается отрицанием и всё-таки я ещё сделаю одну попытку.)

— Ладно, с диалогом с Путиным. И всё-таки часто повторяющийся внутренний монолог с Путиным в чём заключается? Если бы он был рядом, то я ему такой бы монолог произнёс.

— Нет. Такого у меня нет, чтобы я хотел бы, чтобы кто-то был рядом (оживился). Внутренний монолог у меня сам от себя. Я просто размышляю о чём-то. Ну, где-то мне помогает выступать без бумажки. Я никогда не заглядываю никуда, никогда своих речей не пишу не прячу никуда своих речей и внутренний монолог — это лишь мои собственные оценки того, что происходит. Чтобы это было в форме диалога, то этого не было.

— И всё-таки с кем в диалоге вы всю жизнь, с отцом, с матерью, с врагом детства, который что-то сделал с вами.

(Мой пациент поперхнулся, резко кашлянул. Я почувствовал, что это кашель недовольства. Мой пациент, выслушивая меня часто будет резко и агрессивно покашливать, таким образом, уже заранее оценивая то, что я говорю.)

— Нет. Нет, у меня прямого оппонента с которым я был бы в диалоге. Всё что во мне было в детстве это критическое отношение к каким-то явлениям и событиям, но конкретного виновника не оставалось. Я всегда обсуждаю тему и в моём багаже остатки так сказать общие — холодное детство, голодное детство, мало игрушек, не было денег на экскурсию в другой город.

(Мои пациенты часто ограничиваются общими категориями, присущими всем, избегая выражений, касающихся их уникального детства. Эти выражения могут вызвать душевную боль и поэтому мой пациент подсознательно защищается от этого.)

Маму свою обвинять — она не имела денег. Родственников. Ко всем обращался не дали. Коллективный отказ был. С кем может быть диалог.(Я прочувствовал, что мой пациент испытывал чувство обиды на родственников)

— Получается, что ваш главный конфликт детства — это вечный недостаток, вечная скромность и вечная зависть к тем, у кого есть?

— У меня абсолютно никакой зависти не было. Это один из плюсов моих. Я никогда не завидовал и никогда не мстил. Допустим, увидел я, что у кого-то шариковые ручки появились, а у меня перевые. Мне хотелось бы тоже, но нету. Зашёл кому-то домой, то у них горячая вода, у меня в доме нету. Дни рождения справляем у них. Там стол лучше накрыт, чем у меня.

(Мой пациент на протяжении всего сеанса всегда делал психологический перенос на неких, которых называл «они», «у них» и т. п. У кого у них? Всё, на протяжении сеанса было в диалоге с кем-то, но с кем?)

— Получается, что какая-то основа для появления комплекса неполноценности уже была?

-. У одних родители в ЦК КПСС, а я вообще сирота. Я в общежитии, а они в хороших квартирах (Кто они?). Ну, так у всех всегда. Я хуже одет, они лучше одеты. Они едут отдыхать и у них больше условий, а я ищу эти возможности какую-то путёвку по соцстраху и так далее.

— А в классе вы были лидером?

-. Общественную работу всегда вешали на меня. В драмкружке предлагали какие-то главные роли.

— Вам понравились первые переживания, которые вызывала сцена?

— Нет. Я как раз ушёл от главной роли и выбрал роль гостя на свадьбе, чтобы ничего не делать, а роль пьергюнтера взял другой мальчик. Мне не нравилось, что нужно было заучивать чужую роль.

— На мой взгляд, политика это всегда игра и лишь потом власть. И мне кажется, что если бы вы вовремя бы сориентировались в детстве после драмкружка, захватили бы сцену. Начали бы выступать, то интересно, стали бы вы политиком?

— Меня на прямую на сцену никогда не тянуло.

— И всё-таки, если бы эта энергия забрала бы вас тогда?

— Ну, если бы у меня появилась бы тяга к театральному искусству, к кино, то может быть сыграл бы я несколько хороших ролей, даже лучше, чем Смоктуновский, там где-нибудь в каких-то ролях, тот же «Идиот» или «Берегись автомобиля», где машины он воровал. ТО есть, я мог бы сыграть какие-то роли и они бы могли обозначиться и были бы приняты зрителями. (Мой пациент утаил, что снялся в одной комедии, где сыграл главную роль.)

— А из Голливуда вам никогда не звонили?

— Нет. Никто мне никогда не звонил. Были какие-то заграничные актёры, которые приезжали в Россию и их спрашивали, дескать с кем вы хотите увидеться и они называли мою фамилию потому, что из других они никого не знают. Один раз был здесь у меня американский актёр Николс, он даже шляпу подарил. Шляпа его у меня здесь есть. Тот же самый боксёр негр Тайсон.

— И всё-таки, кураж от того, что вы выходите на сцену был?

— Особой радости не испытывал. Поэтому я не пошёл ни в какие там театральные училища и не выбирал специальности, связанные с работой в аудитории.

— Я чувствую противоречие. Вы куражитесь от аудитории.

— Это заблуждение. Все так думают. Я пришёл в политику потому, что меня просили. Я сам не пробивался.

— Хорошо подойдём к этой пробеме с другой стороны. Есть интересное такое интересное явление как телеэфиромания. Если телеведущего отстраняют от эфира, то он начинает страдать от абстинентного синдрома, вызванного нехваткой телеэфира. Возникают депрессии потому, что телеэфир — это наркотик. ( Мой пациент начинает тяжело дышать и затем резко громко и агрессивно меня перебивает.)

— А у меня нет этого. Я бы с удовольствием отдохнул.

— Начинается пустота, тревога без общения с телеаудиторией.

(Мой пациент агрессивно меня перебивает.)

— Не-е-ет. С удовольствием бы отдохнул.

— Вы не подсели на телевизионную иглу, на телеостанкинскую иглу, которая торчит из земли на улице академика Королёва?

— Нет… Если будет перерыв месяц два, то я не буду страдать и с удовольствием отдохну. Я отвлекаюсь только на внешние факторы, внутренне я не ищу, дескать дайте мне эфир, дайте я пойду, дайте я напишу. Я написал несколько книг собственных, когда у меня было желание, а остальное это расшифровывают мои передачи, они расшифровываются все.

(Я почувствовал, что здесь мой пациент лукавит. В действительности, мой пациент организовал гигантскую видеокнигоиндустрию о себе.)

— Вы сейчас с кем говорите со мной или с кем-то другим?

— Отвечаю на ваш вопрос.

— Вы чувствуте, что перед вами сижу именно я. Может быть, всё-таки перед вами сижу не я, а нечто перед которым необходимо отговорить и выразить свою точку зрения. Вы сейчас со мной говорите, а не с народом?

— Естественно, но очень большой разницы у меня, нету. Приходит тридцать человек сюда, я с ним также говорю. Миллионный митинг. Четвёртого ноября я буду говорить. Ну, чем больше людей, тем больше мне приходится тратить эмоций.

(Я почувствовал, что мой пациент не чувствует моего присутствия. Об этом свидетельствовали стеклянные и полуоткрытые глаза моего пациента. Такие глаза мне приходилось видеть у телеведущих, которые страдали телеэфироманией и манией величия. Но при этом, необходимо отметить, что мой пациент, по-видимому, умеет включать эту чувствительность по сценарию, перед телекамерами, при общении с народом, когда это может сыграть на рейтинг, на успех и т. п.)

— Если на вас посмотреть вне интервью. Ваше окружение вас знает… Какой вы вне интервью.

— Тихий. Спокойный. Как говорится ничего особенного нет. Я очень был тихий спокойный до восемьдесят девятого года.

(Мой пациент взял в руки тасфик — мусульманские бусинки для ритуала перебирания и подсчёта бусинок. )

— У вас в руках я вижу тасфик, предмет с которым не расстаются мусульмане. Почему вы его держите.

— Просто так. Когда-то в Турцию поехал. Мне его дали, кто-то купил его на память. Я взял его в руки чисто случайно без всякого умысла, дескать я псих, возьму поперебираю. То есть, нет ключевых моментов, которые бы вы хотели выявить во мне. Нет никакой страсти.

(Защита отрицанием.)

— У меня сложилось впечатление, что вас журналисты ждут, обожают. За что они вас любят?

— За откровенность. Когда они разговаривают со мной, то они сразу видят, что я сразу отвечаю. Я не выдумываю что-то, я не пытаюсь вспомнить как надо сказать. Я не создаю образ. Людям нравится моя естественность. Почему любят детей?

(И действительно, я почувствовал, что мой пациент умеет производить впечатление непосредственного человека. Но та ли эта откровенность? Анализ показал, что умение говорить нужную правду — это особый приём манипуляции моего талантливого пациента.)

— Я почувствовал, что вы являетесь носителем уникального феномена — феномена обаятельной агрессии.

— Потому, что я настроен дружелюбно. Я не был, заряжён идеологией, допустим нацистов, расистов, коммунистов. (Тяжело вздохнул, перехватив дыхание).

— Я почувствовал, что вы — двойственная и противоречивая натура. В этом и есть признак живости вашей души. В один момент вы можете давать одну оценку, через некоторое время противоположную. Я постоянно улавливаю в вас противоречивые суждения. Вы и любите, и одновременно и ненавидите многие объекты мира и это чувствуется всегда.

(Пока я говорил, мой пациент опять начал покашливать недовольством. Я почувствовал, что на протяжении всего сеанса покашливание моего пациента было всегда невербальной формой передачи недовольства моим пациентом.)

— Скорее всего приходится делать акцент на разные нюансы. Поэтому здесь нет двойственной оценки или смены моих взглядов. В разный момент, я даю разные оценки.

— Вы клеймёте и ругаете правительство, а в конце концов всё равно за него. (Я почувствовал, что мой пациент опять закашлил недовольством)

— Вы одновременно и любите и ненавидите и в этом, пожалуй основа вашего политической эстетики и обаяния. Это же прекрасно, это живость феномена Жириновского и не стоит по этому поводу переживать и комплексовать.

— Я и не комплексую.

— Это же ваша живость. Вы их любите и ненавидите одновременно. Необходимо так и сказать.

— Трудно это назвать любовью или ненавистью. Просто подход (пауза). Например, я вижу негативные моменты в каком-то явлении, но я понимаю, что если сейчас поставить других людей, то будет ещё хуже.

— Сущность личности оценивается иногда обществом очень в виде определённой клички. У вас в народе есть своя кличка. Она вбирает в себя и ласковость, и округлённость, и талант, гибкость, зажиточность. Эта кличка адекватна вам. То как вас называет народ — это вообщем-то вас характеризует как ласкового и в то же время скользкое и сложно движущееся явление. Как вы думаете адекватно вас называет народ?

— Вы имеете в виду «Жирик» что ли? Я думаю в основном это молодёжная среда, это молодёжный сленг. Им выгодно коротко.

— Вы переживаете по этому поводу?

— На первом этапе мне это не нравилось. Особенно. Сокращение фамилии. Зюганова называют Зюга, Зюган. Дворовая.

— А не могли бы вы назвать клички других политиков?

— Я не знаю. Никогда не слышал ничего. Знаю, например, у Ходорковского «Ходор». Это сокращение. Я больше предпочитаю, чтобы были аббревиатуры ВВЖ, ВВ. У нас Путин тоже ВВ, а так за глаза там меня шефом зовут. Я не люблю никакие клички. Клички, мне кажется несёт больше обиды, чем какого-то одобрения

— Можно предположить, что вы интересны сами себе потому, что вы непредсказуемы сами для себя. Вы сами для себя не знаете, что сотворите для себя же? Это вас и куражит?

— Это вам кажусь я непредсказуемым. Я всегда знаю ответ на любой вопрос моментально отвечу. Только дайте возможность и я отвечу. Я в себе уверен, спокойно иду и в этом плане я не беспокоюсь.

— А чтобы мог о вас рассказать ваш сын? Если бы я вашего сына спросил бы об этом?

— Наверное, как и любой сын, устаёт от ответственности перед старшими родителями (агрессивно и небрежно покашливает). Когда старшие по возрасту их можно игнорировать. Всё как у обычного взрослого человека, ему тридцать четыре года. Его, конечно это может донимать, что он в чём-то должен мне слушаться. В какой-то степени себя сдерживать поскольку у него есть какие-то родственные отношения или там служебные отношения.

— Ваш сын по сравнению с вами более пассивный.

— Да (резко перебивает)

— Тихий и я бы сказал, что в вас нет комплекса Тараса Бульбы, а есть, по-видимому, антикомплекс Тараса Бульбы. Вы за это переживаете? Вы не думали об этом?

— Он такой, какой он есть и он не может быть другим.

— А вы довольны тем, какой он есть?

— Ну, что делать, я бы был бы более довольным, если бы он был более энергичным, более предприимчивым, более инициативным. Ну, я понимаю, что это такой психотип.

— Та щедрость, которая есть у вас, это сценарная щедрость или вы действительно помогаете?

— У меня есть чистое желание помочь людям. Потому, что мы не можем им помочь через законы. (Агрессивный резкий кашель.) Не можем поменять их начальников, изменить ситуацию в стране. Поэтому когда есть что-то и можем дать, там тысячу, пятьсот рублей, триста рублей, чтобы это было приятно человеку. Или на какую-то жалобу отреагировать и может быть получается положительное решение. Когда я получаю письма с благодарностью, то мне это приятно, что мы что-то сделали.

— Вы соединяете в себе всё и вся, как Иоанн Павел Второй. Вы и актёр, и шоумен, и политик, и кто угодно. Когда я зашёл к вам в ваши апартаменты, то я увидел, что у вас здесь всё работает на избирателя. Даже морозильник для мороженого стоит для детей и учащихся.

— Из-за этого они меня ненавидят. Именно из-за этого постоянно. Я выбиваюсь из их ряда. Из ряда обычного чиновника. Обычного партийного руководителя. Это всех раздражает и Грызлова, и Зюганова, и Немцова, и Явлинского и всех остальных. Один раз Явлинский, когда у него было хорошее настроение, в новогодний вечер в Кремле он обронил фразу, что вы талантливый человек…

— И всё-таки вы излучаете противоречие. Одновременно имеет место теплота и ласковость и при этом слышатся жёсткие заявления, дескать, смотрите, за мной власть и я приду и разберусь. Это опять ваше противоречие, ваша неопределённость и подвешенность. Вы приближаете к себе и одновременно предупреждаете осторожнее приближайтесь.

— То, что вы говорите, это вторичное и связано с тем, что приходится людям обещать, что в случае получения власти, я постараюсь что-то сделать и помочь. И в какой-то степени могут звучать какие-то угрозы, но не потому, что я хочу, (агрессивно кашлянул), кого-то размазать или стереть в порошок.

— А вам не кажется, что благодаря вам СМИ держат свой рейтинг. Появление вас в ведущих каналах, СМИ, оно их поддерживает. Вы им или они вам?

— В определённом смысле есть взаимность. Если они зовут, то я получаю выход на людей. Песни сейчас идут «Две звезды». Я не певец и не исполнитель, но если каждое воскресенье, я буду два-три месяца на телеэкране, в лучшее время с семи вечера, то мне это тоже выгодно, чтобы меня увидели лишний раз мои избиратели, которых не интересует политика.

— Кто вы для себя? Некоторые по профессии одни, а по душе, находятся совершенно в другой профессии. Вы для себя кто внутри?

— Я чувствую себя юристом, в какой-то степени социологом, философом, гуманитарием…

— Шоуменом…

— Никогда у меня этого не было (резко перебивает) ничего, чтобы как-то приближаться к шоумену, я не вырываю микрофон…

— А вам не кажется, что вы порой заваливаете своим талантом любого телеведущего? Вы же умеете сказать нужное в нужной ситуации и в нужное время.

— Это одна из причин из-за которых меня не зовут на какие-то передачи, боятся. Они говорят, что ты ответишь так на вопрос, что разломаешь передачу, поломаешь сценарий. Эта конкуренция всех раздражает, вплоть до кремля, где прямо сказали, что им со мной некомфортно. Там другой стиль. Тихий, спокойный, вот Собянин, допустим, Медведев, Иванов, вот такие им ближе. Я как бы другой психотип, другой темперамент. Сорокина меня просто не любила. Ей хотелось меня позвать, но она всегда нервничала и просила меня меньше выступать, старалась мне меньше дать возможности ответить. Она всегда задумывала какой-то сценарий, а я своими ответами всегда всё ломал. Я замечаю, что Познер, также не любит меня приглашать. Он уже выстроил передачу, а я моментально дал совсем другую оценку, другие ориентируются на мою оценку и у него не получается.

— Мы часто боремся и выражаем агрессию по отношению к другим, а в действительности оказывается, что боролись с собой, с тем, что в себе ненавидим и не принимаем. Когда вы боретесь со своими врагами, то не кажется ли вам, что вы с собой боритесь. В вас есть внутри коммунист, которого вы ненавидите.

— Нет. Такого нет. Я не их ненавижу, как носителей, я их ненавижу за то, что исчез Советский Союз, что они cами его создали и сами ликвидировали.

(Защита отрицанием)

На протяжении всего сеанса я предчувствовал, что мой пациент вот-вот сотворит некий ход конём по моей голове, а потом, погладив по моей шишке, скажет, дескать, извини это по сценарию, это розыгрыш, дескать, так надо, но этого почему-то не происходило. Я почувствовал хроническое душевное одиночество и усталость моего пациента. Кроме того, я почувствовал, что, основная ценность жизни моего пациента, которая заключалась в переживании публичности (телеэфир, кураж от аудитории и др.) на данном этапе уже себя исчерпала, но мой пациент почему-то продолжает крутить педали СМИ, хотя кататься на этом велосипеде как раньше уже не хочется.