IV. Собственное я и другой

Сопротивление и перенос. Ощущение присутствия. Verwerfung * Verdrangung. Опосредование и откровение. Уклонение речи.

В прошлый раз мы остановились на вопросе, какова природа сопротивления.

Вы уже почувствовали, что наш подход к феномену сопротивления отличается не только сложностью, но и двусмысленностью. Многие формулировки Фрейда вроде бы свидетельствуют о происхождении сопротивления из того, что должно быть обнаружено, из вытесненного, из verdrangt или также unterdruckt.

Первые переводчики слишком нечетко переводили "unterdruckt" французским "etouffe" ("приглушенное"). Тождественны ли verdrangt и unterdruckt? Мы не станем сейчас углубляться в детали, но сделаем это лишь тогда, когда начнем видеть, как устанавливается различие между двумя данными феноменами в опыте.

Сегодня, говоря о "Работах по технике психоанализа", я хотел бы обратиться к одной из первых точек, где выстраивается перспектива рассматриваемой проблемы. То есть, перед тем как начать работать со словарем, стоит попытаться понять, о чем идет речь, и с этой целью занять некоторую позицию, в которой вещи предстают упорядоченными.

В пятницу, на представлении больных я объявил, что мы займемся чтением одного весьма знаменательного текста. Я постараюсь сдержать свое обещание.

В сборнике так называемых работ по технике есть текст под названием "Динамика переноса". Мы не можем сказать, что полностью удовлетворены переводом как данного текста, так и всех остальных работ сборника. В нем много неточностей, иногдадаже вовсе не соответствующих подлиннику. Среди таких неточностей немало удивительных, и все они похожи в том, что стирают рельефность текста. Мне остается лишь посоветовать тем, кто знает немецкий, обратиться к оригиналу. Во французском переводе может, например, обрываться фраза, стоять точка в предпоследней строке, отделяя, таким образом, небольшое предложение, взявшееся как бы непонятно откуда: "Наконец, стоит напомнить, что никто не может быть убит inabsentia или ineffigie". В немецком же тексте читаем: "„поскольку стоит напомнить, что никто не может быть убит inabsentia или ineffigie." To есть данная фраза связана с предыдущим предложением, а будучи отделенной, она становится совершенно непонятной, тогда как фрейдовский текст бессвязностью не грешит.

Сейчас я прочитаю вам упомянутый отрывок. Вы можете найти его на 55 странице французского перевода. Он непосредственно примыкает к тому важному месту "Studien", где речь идет о сопротивлении, возникающем при приближении в радиальном направлении, как говорит Фрейд, дискурса субъекта к глубинному образованию или патогенному ядру, в терминологии Фрейда.

"Давайте исследуем патогенный комплекс, иногда вполне явный, а иногда почти неощутимый.." Я перевел бы скорее: "или в очевидной форме симптома, или недоступный восприятию, незаметный" — поскольку речь идет о способе выражения комплекса, а именно о таком выражении говорят, что оно очевидно или неощутимо. И это вовсе не то же, что сказать, будто таков сам комплекс. Во французском тексте есть определенное смещение, которое может сбить с толку. Итак, я продолжаю: "… как в его проявлениях в сознании, так и в его бессознательных истоках мы вскоре доходим до некоторой области, где сопротивление будет так сильно ощущаться, что печать его будет нести на себе возникающая ассоциация, которая явится компромиссом между требованиями такого сопротивления и требованиями исследовательской работы". В оригинале — не "возникающая ассоциация", a "nachsteEmfaU', "ближайшая ассоциация", но в конечном итоге, смысл тот же. "Опыт, — и вот самое важное, — показывает, что именно здесь возникает перенос. Когда нечто из элементов комплекса (из его содержания)становится способным обратиться на личность врача, то происходит перенос, который доставляет следующую мысль и проявляется в форме сопротивления, например, в прекращении ассоциаций. Подобный опыт учит нас, что идее переноса удается легче, нежели другим возможным ассоциациям проникнуть в сознание, именно потому, что она удовлетворяет сопротивлению" Последнее слово предложения подчеркнуто Фрейдом. "В течение психоанализа подобного рода факт воспроизводится бесчисленное количество раз. Каждый раз при приближении к патогенному комплексу сперва в сознание проникает годная для перенесения часть комплекса и защищается с сильнейшим упорством".

В данном параграфе необходимо выделить следующее. Прежде всего — "мы вскоре доходим до некоторой области, где сопротивление будет сильно ощущаться". Сопротивление проистекает из самого хода дискурса и его приближения, если можно так сказать, к патогенному ядру. Во вторых, "опыт показывает, что именно здесь возникает перенос". В третьих, перенос порождается "именно потому, что он удовлетворяет сопротивлению". В четвертых, "В течение психоанализа подобного рода факт воспроизводится бесчисленное количество раз". Речь идет о весьма ощутимом феномене, возникающем в анализе. И та часть комплекса, которая проявилась в перенесенной форме, "проникает в сознание в этот момент и защищается с сильнейшим упорством".

Тут же добавлено замечание, которое оттеняет данный феномен, не только наблюдаемый в действительности, но порой предстающий в необычайной чистоте. Это замечание совпадает с указанием из другого текста Фрейда: "Когда пациент замолкает, вполне вероятно, что иссякание его речи обязано своим существованием некоторой мысли, относящейся к аналитику".

В применении к технике (что используется довольно часто, но все же мы советуем нашим ученикам умерить использование данного приема) это выражается вопросом типа: "У вас, конечно, есть какая-то мысль относительно меня7". Подобное подбадривание иногда достигает того, что рассуждения пациента оформляются в замечание, касающееся либо манер, либо внешности, либо мебели аналитика, либо особенностей сегодняшнего сеанса и так далее. Данный прием не лишен основания. В такой момент нечто подобного рода может витать в уме пациента, и фокусируя данным образом его ассоциации, можно извлечь из них совершенно различные вещи. Но иногда феномен предстает перед нами в более чистом виде.

В тот момент, когда пациент вроде бы готов сформулировать нечто подлинное, самое животрепещущее, чего он еще никогда не мог добиться раньше, он иногда прерывается, и мы слышим, например, такое высказывание: "Я вдруг ясно осознал факт вашего присутствия".

Подобное не раз случалось в моей собственной практике, да и другие аналитики могут легко привести соответствующие свидетельства. Явление это выступает в совокупности с конкретным проявлением сопротивления, внедряющегося в ткань нашего опыта в связи с переносом. Его выборочный характер объясняется тем, что сам субъект переживает в этот момент как резкий поворот, перелом, заставляющий его перейти от одной стороны дискурса к другой, от одного акцента функции речи к другому.

Я счел нужным сразу же поставить это явление в центр нашего внимания. Оно разъясняет предмет нашего разговора и послужит исходной точкой для постановки проблем.

Прежде чем продолжить работу в данном направлении, я хотел бы на мгновение остановиться на тексте Фрейда и показать вам, насколько все, что я говорю, совпадает с тем, что говорит он. Откажитесь на секунду от увязывания сопротивления с построением, согласно которому бессознательное у данного субъекта, в данный момент, затаено и, как говорится, вытеснено. Что бы мы впоследствии не включали в понятие сопротивления, связывая его с совокупностью защит, — для Фрейда сопротивление является феноменом, локализованном в аналитическом опыте.

Вот почему так важно примечание к прочитанному мной абзацу: тут Фрейд расставляет точки над i.

"Тем не менее, не стоит делать заключение об особенно высокой патогенной значимости — именно об этом и я вам говорю; имеется в виду не созданное нами задним числом представление о том, что мотивировало (в глубинном смысле слова)этапы развития субъекта — об особенно высокой патогенной значимости элемента, выбранного с целью сопротивления переноса. Когда в ходе битвы разгорается отчаянное сражение за обладание какой-нибудь небольшой колокольней или отдельным хутором, мы не делаем отсюда вывод, что эта церковь является национальной святыней или что в доме хранятся сокровища армии. Ценность их может быть лишь тактической и существовать лишь на протяжении единственного боя".

Именно посредством движения пациент признает, что появляется некоторый феномен — сопротивление. Когда это сопротивление становится слишком сильным, возникает перенос.

В тексте не сказано "феномен переноса," — это очевидно. Если бы Фрейд хотел сказать "появляется феномен переноса", он так бы и сказал. И окончание статьи является доказательством того, что данное различие существует. Последняя фраза, начинающаяся со слов: "Признаемся, что нет ничего более сложного в анализе, чем." — во французском переводе "сломить сопротивление", тогда как в оригинале "dieBezwingungderUbertragunsgsphanomene", то есть преодоление феноменов переноса. Я обратился к данному отрывку, чтобы показать вам, что термин Ubertragungsphanomene действительно принадлежит словарю Фрейда. Почему же, тем не менее, его перевели как сопротивление? Это не говорит о высокой культуре переводчика, а тем более — о глубоком понимании оригинала.

Именно это написал Фрейд: тут появляется, строго говоря, не сам по себе феномен переноса, а феномен, состоящий в существенной связи с ним.

Кроме того, на протяжении всей данной статьи речь идет о динамике переноса. Я не рассматриваю всей совокупности вопросов, поставленных в статье, поскольку они затрагивают специфичность переноса в анализе и перенос является здесь не тем же, что везде, но "играет совершенно особую роль". Я советую вам прочитать упомянутую работу. Теперь же я опираюсь на нее лишь в целях изучения сопротивления. Но тем не менее, как вы увидите, это ключевой момент всего, о чем идет речь в динамике переноса.

Что же можем мы здесь узнать о природе сопротивления? Мы можем найти тут ответ на вопрос "Кто говорит" и узнать такимобразом, что значит отвоевать бессознательное, найти его заново.

Мы задавались вопросом, что значит память, воспоминание, техника воспоминания; что значит свободная ассоциация в той мере, как она дает нам доступ к формулированию истории субъекта. Но что же становится с самим субъектом? Остается ли он в ходе этого процесса неизменным?

Но вот перед нами феномен, где мы ощущаем узел этого движения, точку сцепления, изначальное давление или собственно говоря, сопротивление. И в определенный момент этого сопротивления мы наблюдаем возникновение переноса, как назвал его Фрейд, то есть, в данном случае, актуализацию личности аналитика. Опираясь на собственный опыт, я сказал вам, что вся острота и значимость феномена переживается субъектом как внезапное восприятие того, что не так уж легко определить, присутствия.

Ощущение присутствия не является для нас постоянным. Конечно, мы подвергаемся влиянию всякого рода присутствий, а наш мир обладает прочностью, плотностью, ощутимой устойчивостью лишь потому, что мы определенным образом учитываем эти присутствия, но мы их не осознаем как таковые. От подобного рода ощущений, как вы понимаете, мы всегда пытаемся в жизни избавиться. Было бы нелегко существовать, если бы в каждый момент мы ощущали присутствие со всей его таинственностью, Это тайна, которую мы стараемся не замечать и к которой, вообще говоря, привыкли.

Здесь мы сталкиваемся с тем, на чем не умеем долго задерживаться. Мы постараемся найти другой край нити: ведь, как учит нас Фрейд, успешный аналитический метод состоит в обнаружении одних и тех же связей, отношений, одной и той же схемы, равно проявляющейся в пережитом, в поведении и в отношениях внутри анализа.

Таким образом, нам предстоит выстроить перспективу, глубокое и многоплановое восприятие. Вполне возможно, что такие понятия, как "Оно" и "Я", которые мы привыкли использовать довольно непродуманно, на самом деле не являются простой парой противоположностей и предполагают более сложную стереоскопию.

Тем, кто присутствовал (полтора года тому назад) на моем комментарии случая "Человека с волками", я хотел бы напомнить отдельные, наиболее поразительные места данного текста.

Приступая к вопросу комплекса кастрации у своего пациента вопросу, играющему совершенно особую роль в способе структурирования данного субъекта, — Фрейд формулирует следующую проблему. Когда для пациента встает вопрос о страхе кастрации, то появляются симптомы, располагающиеся в анальной, как мы ее называем, плоскости, поскольку речь идет о работе кишечника. Что ж, мы считаем, что все эти симптомы, интерпретируемые нами в регистре анальной концепции сексуальных отношений, свидетельствуют о некотором этапе инфантильной теории сексуальности. По какому праву? Исходя из того факта, что кастрация играет определенную роль, нельзя ли сказать, что субъект поднялся до уровня генитальной структуры? Каково объяснение Фрейда?

Хотя субъект и достиг, говорит Фрейд, первичного инфантильного созревания или предсозревания и вполне сложился, чтобы, по крайней мере, частично осуществить более специфически генитальное структурирование отношения между его родителями, — он отверг гомосексуальную позицию, предназначавшуюся ему в этом отношении, он не осознал эдиповой ситуации, он исключил, отбросил (немецкое verwirff) все, что относилось к плану генитального осуществления. Он вернулся к предыдущему способу оправдания этого аффективного отношения, отступил на позиции анальной теории сексуальности.

Речь тут идет даже не о вытеснении, где какой-либо элемент, реализованный в определенной плоскости, оказывается оттесненным. Вытеснение, говорит Фрейд на странице 111, - это нечто другое: "EineVerdrangungistetwasanderesalseineVerwerfung". Во французском переводе, выполненном авторами, чья близость к Фрейду могла бы и лучше пойти им на пользу (причастности к ореолу выдающейся личности недостаточно, чтобы по праву стать хранителем его реликвий) — дан следующий перевод: "вытеснение — это нечто другое, нежели отбрасывающее и отбирающее суждение". Нельзя ли иначе перевести Verwerfung7 Конечно, это сложно, но французский язык…

Ипполит; — Отбрасывание?

Лакан: — Да, отбрасывание или, может быть, отказ. Но почему вводится вдруг суждение на тот уровень, где нет никаких следов UrteiR Здесь есть Vewerfung. Тремя страницами дальше, в одиннадцатой строке, после описания следствий такой структуры Фрейд заключает: "Кегп Urteuuberseine.." Тут впервые, завершая данный отрывок, он употребляет слово "Urteu", но в вышеупомянутом предложении данного слова нет. О существовании проблемы кастрации не выносилось никаких суждений, — АЬег etwasso, но этого как бы, alsobsienicht, не существует для субъекта вовсе.

Как указывает это важное замечание, изначально для самой возможности вытеснения необходимо, чтобы существовало нечто по ту сторону вытеснения, нечто последнее, первично конституированное, первичное ядро вытесненного, которое не только не дает о себе знать, но, не формулируя себя, пребывает буквально так, как если бы его не существовало вовсе — я лишь повторяю то, что говорит Фрейд. И тем не менее, в определенном смысле, где-то оно есть, поскольку, по словам Фрейда, оно является центром притяжения всего, что позднее вытесняется.

Вот в чем, как я думаю, состоит суть фрейдовского открытия.

В конечном счете, нет необходимости объяснять врожденной предрасположенностью то, как происходит вытеснение по типу истерии или же невроза навязчивости. Фрейд допускает подобную предрасположенность в качестве самой общей основы, но никогда не рассматривает ее в качестве принципа. Чтобы убедиться в этом, почитайте "BemerkungenuberNeurosen", вторую статью 1898 года о неврозах защиты.

Формы, принимаемые вытеснением, притягиваются первичным ядром. Свойства этого ядра Фрейд признает за некоторым опытом, названным им "изначальным опытом травмы". Позже мы вернемся к вопросу травмы и ограничим данное понятие, но сейчас необходимо запомнить следующее: первичное ядро относится к другому уровню, нежели превратности вытеснения. Это ядро служит основой и носителем вытеснения.

В структуре того, что случается с "человеком с волками", Verwer/ung реализации генитального опыта является совершенно особым моментом, выделенным из ряда других самим же Фрейдом. Чтобы справиться с тем, что было исключено из истории субъекта и о чем пациент не мог сказать, как ни странно, потребовалось принуждение со стороны Фрейда. Лишь тогда повторяющийся опыт детского сновидения приобрел собственный смысл и сделал возможным не переживание, а непосредственную реконструкцию истории субъекта.

Оставим на мгновение тему "Человека с валками" и обратимся к другому аспекту проблемы — заглянем в 7-ю главу "Traumdeutung", посвященную деятельности сновидения, "Traumvorgange".

Прежде всего Фрейд вкратце излагает основные выводы книги. Пятая часть главы начинается с великолепной фразы: "Изображать одновременность сталь сложного явления при помощи последовательности, — он еще раз перерабатывает все то, что уже объяснял о сновидении, — и при этом все время казаться бездоказательным слишком тяжело дляменя".

Данная фраза прекрасно указывает на те сложности, что испытываю теперь я, будучи вынужденным без конца возвращаться к проблеме, всегда присутствующей в нашем опыте, и каждый раз в различных формах создавать ее заново, под новым углом зрения. Как указывает Фрейд, всякий раз построение приходится начинать заново, с самого нуля.

В этой главе нам дано ощутить нечто совершенно особое. Фрейд перечисляет все возможные возражения по поводу значимости воспоминания о сновидении. Что такое сон? Насколько точна его реконструкция субъектом? Какова гарантия, что в ней нет примеси позднейшей вербализации? Не является ли весь сон мгновенным процессом, которому речь субъекта приписывает историю? Фрейд не принимает подобные возражения и показывает их необоснованность. Проводя доказательство, он подчеркивает один особый момент: чем меньшей уверенностью сопровождается текст пациента, тем большим он наделен значением. Более того, самое важное Фрейд, слушающий, ждущий и открывающий смысл сказанного, признает именно в моменте сомнения, которым окрашены определенные части сновидения. Поскольку субъект сомневается, можно быть в чем-то уверенным.

Однако в течение изложения такой подход становится еще более утонченным. И в пределе самым значимым будет полностью забытый сон, о котором субъект ничего не может сказать. Приблизительно так Фрейд и пишет: "Часто в психоанализе можно вновь обнаружить все то, что было утрачено забыванием; по меньшей мере в целом ряде случаев какие-то клочки позволяют вновь отыскать не само сновидение, являющееся в данном случае второстепенным, а мысли, лежащие в его основании". "Какие-то клочки' — именно об этом я и говорю вам; от самого сна уже ничего не осталось.

Фрейда интересуют мысли, лежащие в основании сновидения.

Нет ничего более сложного для человека, изучавшего психологию, чем использование термина "мысль", И поскольку мы изучали психологию — как люди, привыкшие думать, мы считаем такими мыслями то, что без конца вертится у нас в голове…

Однако все "Traumdeutung" ясно дает нам понять, что мысли, лежащие в основании имеют мало общего с предметом изучения феноменологии мышления, будь то мышление образное или какое-либо другое. Речь здесь идет не о мыслях в общеупотребительном смысле, а о желании.

Одному Богу известно, что это за желание. В ходе нашего исследования мы заметили, что оно исчезает и появляется, как колечко, бегущее по веревочке от одного игрока к другому. В конечном итоге, мы не всегда знаем, следует ли его относить за счет бессознательного или же сознания. Более того, неизвестно, чье это желание и о какой нехватке идет в нем речь.

Фрейд иллюстрирует смысл своих слов при помощи замечания из "Введения в психоанализ".

Одна больная, чей скептический настрой сочетался с заметной увлеченностью Фрейдом, рассказывает ему довольно долгий сон. Известные лица, сообщает она, рассказывают ей о книге про Witzn очень ее хвалят. Все это вроде бы ничего не значит. Затем следует вопрос другого плана, а от сна остается лишь одно слово — "канал". Быть может, это слово относится к другой книге, где речь идет о канале — пациентка не может сказать ничего определенного.

Итак, есть "канал", непонятно, к чему он имеет отношение, откуда взялся и куда ведет. Что ж, именно это и есть самое интересное, говорит Фрейд, этот мельчайший осколок, вокруг которого полная неясность.

И что из этого вышло? На следующий день — не в тот же самый — больная говорит, что у нее появилась идея, связанная с "каналом". Точнее — одна острота. На переправе из Дувра в Кале беседуют англичанин и француз. В разговоре англичанин цитирует знаменитую фразу: " От великого до смешного один шаг (pas)". А галантный француз отвечает: "Да, Па-де-Кале (Pas-deCalaisy, — что звучит очень любезно для его собеседника. Но Паде-Кале — это канал Ла-Манш. Итак, "канал" обнаружен, но что вместе с ним? Будьте внимательны, поскольку здесь проявляется та же функция, что и при возникновении присутствия в момент сопротивления. Скептически настроенная пациентка до этого долго оспаривала заслуги фрейдовской теории остроумия. После обсуждения, когда она запинается и не знает, что говорить дальше, возникает ровно тот же феномен присутствия — как удачно сказал Маннони, выступив в роли повивальной бабки моей мысли, — "сопротивление появляется на свет переносом вперед".

"От великого до смешного один шаг", — вот точка, в которой сновидение затрагивает слушателя — Фрейда, ибо это сказано для него.

Итак, то немногое, что осталось от сновидения, слово "канал", в результате ассоциации не подлежит уже больше оспариванию.

Я хотел бы привести и другие примеры.

Бог свидетель тому, насколько чутко Фрейд группирует факты, и вовсе не случайно в некоторых главах определенные вещи оказываются рядом. Так, когда сновидение приобретает определенную направленность, в нем оказываются наличными феномены чисто лингвистического порядка. Субъектом в полном сознании была сделана языковая ошибка. Во сне субъект знает, что это была языковая ошибка, поскольку один из персонажей вмешивается, чтобы исправить ее. В критический момент перед нами, следовательно, плохо осуществленная адаптация, функция которой на наших глазах удваивается. Однако оставим пока это в стороне.

Возьмем еще один пример — я несколько случайно выбрал его сегодняшним утром — знаменитый пример, опубликованный Фрейдом в 1898 году в первой главе "Психопатологии обыденной жизни". Говоря о забывании имен, Фрейд приводит случай, когда в беседе со своим попутчиком он с трудом вспоминает имя автора знаменитой фрески собора в Орвьето — обширной композиции, изображающей событие конца света с центральным моментом явления антихриста. Автор этой фрески Signorelli. Фрейду не удается вспомнить его имя. В голову ему приходят другие имена: Botticelli — нет, Boltraffio — тоже нет. Ему не удается припомнить Signorelli.

Он смог восстановить это имя лишь благодаря аналитическому приему. Ведь такой небольшой феномен не мог возникнуть из ничего — он является составной частью текста беседы. В тот момент попутчики покидают Рагузу, попадают во внутренние районы Далматии и находятся уже почти на границе австрийской империи — в Боснии-Герцеговине. Название Bosme дает повод к некоторым историям, и Herzegovine — тоже. Затем следует несколько замечаний о симпатичных чертах пациентовмусульман. Отношение мусульман к врачу осталось в некотором смысле примитивным и свидетельствует об их исключительной корректности. Когда врач сообщает им плохую новость о неизлечимости болезни — собеседник Фрейда, вероятно, практиковал в этой местности, — эти люди могут поддаться на мгновение чувству враждебности в отношении врача, но тут же обращаются к нему со словами: "Негг, вы, конечно же, сделали все возможное". Что ж, перед ними факт, который надо принять. Их умение понимать это обуславливает сдержанность, учтивость, уважение в отношении врача, к которому обращаются по-немецки Негг. Вот на каком фоне протекает беседа, запинающаяся показательным забыванием. Фрейд старается найти разгадку такого запинания.

Он замечает, что с интересом участвовал в разговоре, но в определенный момент внимание его отвлеклось, и в то время как он говорил, мысли его были далеко. Его раздумья были навеяны рассказанной историей.

С одной стороны, ему пришло на ум то значение, которое придавали его пациенты-мусульмане всему связанному с сексуальными функциями. Один пациент, консультировавшийся у него по поводу нарушения потенции, сказал буквально следующее: "Если этого больше не будет, чего стоит тогда жизнь". С другой стороны, он вспомнил, как однажды во время короткого пребывания в одной местности ему стало известно о смерти пациента, долго у него лечившегося. Подобные известия, говорит Фрейд, всегда являются потрясением. Фрейд не захотел излагать свои мысли о значении сексуальности своему собеседнику, не будучи в нем вполне уверенным. Более того, ему не было приятно останавливаться на смерти своего пациента. Однако подобные раздумья отвлекли его внимание от того, что он тогда говорил.

Если вы обратитесь к этой работе в издании "Imago", вы увидите замечательную табличку, сделанную Фрейдом. Он переписывает все слова: Botticelli, Boltraffio, Herzegovine, Signorelli, и под ними — вытесненные мысли: звук Негг и вопрос. А в самом низу то, что осталось, итог. Слово Signor было отозвано обращением Негг вежливых мусульман, Traffic — тем фактом, что он был поражен там известием о своем пациенте. В то время как речь его отыскивала имя автора фрески, он смог обнаружить лишь то, что осталось незадействованным после изъятия некоторых ключевых элементов, отозванных тем, что Фрейд назвал "вытесненным", то есть, в данном случае, мыслями о сексуальности мусульман и темой смерти.

Что все это значит? Речь здесь не идет о вытесненном как таковом, ведь если Фрейд и не говорит определенных вещей своему попутчику, он тут же приводит их в тексте. Однако все происходит так, как если бы эти слова — а мы вправе говорить тут о словах, поскольку упомянутые части слов живут полной жизнью самостоятельных слов — были бы частью той речи, которую Фрейд на самом деле должен был произнести собеседнику. Он не произнес ее, хотя и начал. Именно это интересовало его, именно это он готов был сказать, но поскольку речи такой не состоялось, от нее остались в последующей беседе лишь обрывки, кусочки, остатки.

Разве не дополняет данный феномен, возникающий на уровне реальности, то, что происходит на уровне сновидения? Выступание подлинной речи — вот с чем мы имеем дело.

Одному Богу известно, как долго может эта подлинная речь удержаться. Что, если не абсолютное, не присутствие смерти имеет она в виду? Не зря Фрейд предпочел (и не только из-за своего собеседника) не слишком задерживаться на подобных размышлениях. Кто знает, не переживается ли врачом проблема смерти как проблема границ собственной власти. Врач, в данном случае Фрейд, как и любой другой на его месте, терпит поражение — именно так воспринимаем мы утрату больного, особенно если долго занимались его лечением.

Чем же обезглавлено слово Signorellfi Центральным моментом тут, безусловно, является первая часть слова и ее семантические отголоски. И поскольку речь, вскрывающая самую глубокую тайну существа Фрейда, не произнесена, постольку Фрейду удается задержаться на другом лишь посредством ее остатков. От этой речи остаются лишь обрывки. Вот он — феномен забывания. В данном случае он буквально проявляется в разрушении

Вот к чему были все эти примеры — в той мере как признание бытия не доводится до конца, акцент речи целиком оказывается на той стороне, где она задерживается на другом.

Существу речи вовсе не чуждо задерживаться на другом. Без сомнения, речь является опосредованном — опосредованием между субъектом и другим — и она подразумевает реализацию другого в самом этом опосредовании. Важным элементом реализации другого является то, что речь может нас с ним объединить. Вот что, главным образом, я и внушал вам, ведь именно в этом измерении и происходят наши бесконечные перемещения.

Однако у речи есть и другой лик — откровение.

Откровение, но не выражение — бессознательное невыразимо без искажений, Entstellung, нарушений, преобразований. Этим летом я написал "Функцию и поле речи и языка", намеренно не употребляя там термин "выражение", поскольку все творчество Фрейда разворачивается в направлении откровения, невыражения. Откровение является последней пружиной того, что мы ищем в аналитическом опыте.

Сопротивление возникает в тот момент, когда речь откровения не выговаривается, или — как занятно сформулировал Стреба в конце отвратительной, но столь чистосердечной статьи, где в центр всего аналитического опыта ставится раздвоение эго, а одна его половинка должна помогать нам в борьбе против другой, — в тот момент, когда субъект уже не может найти выхода из положения. Он задерживается на другом, поскольку то, что стремится к речи, так и не получает к ней доступа. Задержка речи в силу того, что нечто делает ее по сути невозможной, — это ключевой момент, где полностью перевешивает первая сторона речи и речь сводится к функции отношения к другому. Если речь функционирует тогда как опосредование, то лишь потому, что она не состоялась в качестве откровения.

На каком же уровне происходит задерживание на другом? Нужно быть достаточно одураченным теоретизированием, догматизированием и подчинением себя дисциплине в аналитической технике, чтобы сказать однажды, что одним из предварительных условий аналитического лечения является… определенная реализация субъектом другого как такового. Что вы говорите! Но речь-то идет о том, чтобы понять, на каком уровне реализуется другой; как, в какой роли, на каком круге субъективности, на каком расстоянии данный другой находится.

В ходе аналитического опыта такое расстояние беспрестанно меняется. И как глупо притязание рассматривать его как некоторую стадию субъекта!

Примерно тем же духом пронизаны речи г-на Пиаже об эгоцентричном мире ребенка. Можно подумать, взрослые в чем-то превзошли здесь детей! Любопытно знать, что же на весах Вечности может служить мерилом наилучшего восприятия другого такое восприятие, как у г-на Пиаже в его года и в его положении наставника, или же такое, каким обладает ребенок. Мы видим, как ребенок изумительно открыт всему, что взрослый сообщает ему о смысле мира. Задавался ли кто-нибудь вопросом, что значит для такого чувства другого чудесная восприимчивость детей ко всему относящемуся к мифу, легенде, волшебной сказке, истории — и та легкость, с которой они отдают себя вовласть рассказа? Неужели это совместимо с той игрой в кубики, при помощи которой г-н Пиаже демонстрирует нам, что ребенок стремится к коперниканскому познанию мира?

Вопрос состоит в том, каким образом в определенный момент это загадочное чувство присутствия фокусируется на другом. Может быть, оно включено в то, о чем Фрейд говорит в "Динамике переноса", — в структурность, предвосхищающую не только любовную жизнь субъекта, но и строение его мира.

Если бы мне нужно было выделить первичное уклонение речи, первый момент огибания всякой реализации истины субъекта, первичный уровень, где проявляется функция перехвата другим, — я выделил бы его в формуле, сообщенной мне одним из тех, кто здесь присутствует и кого я контролирую. Я спросил его: "Как, по вашему, что происходит с вашим субъектом на этой неделе?" Выражение, полученное мной в ответ, в точности совпадает с тем, что я пытался наметить при помощи термина "уклонение": "Он призвал меня в свидетели". В самом деле, это одна из высших, но уже отклонившихся функций речи — призывание в свидетели.

Немного позже она станет соблазнением. Еще позже — попыткой захватить другого в игре, где речь переходит даже — и аналитический опыт хорошо нам это показал — к более символической функции, к инстинктивно более глубокому удовлетворению и в конце концов — к полному расстройству функции речи в феноменах перенесения, где субъекту удается, по словам Фрейда, полностью освободиться и делать ровно все, что ему нравится (здесь не стоит слишком полагаться на последнийтермин).

Что ж, не привело ли нас рассуждение к тем же положениям, из которых я исходил в докладе о функциях речи? Я имею в виду противопоставление речи полной и речи пустой: полной речи поскольку она реализует истину субъекта, и пустой — в отношении hieetnunc пациента и аналитика, где субъект теряется в махинациях системы языка, в лабиринте систем отнесений, сообщаемых ему его большей или меньшей причастностью культурным установлениям. Две эти границы задают целую гамму возможных осуществлений речи.

В этой перспективе мы приходим к следующему — следствия сопротивления, о котором идет речь, проецируются на систему собственного Я, поскольку последняя вообще немыслима без, скажем так, системы другого. Референтом собственного Я является другой. Собственное Я устанавливается в отнесеннрсти к другому. Оно является его коррелятом. Уровень, на котором происходит переживание другого, в точности определяет уровень, на котором, буквально, для субъекта существует собственное Я.

Сопротивление воплощается в системе собственного Я и другого и реализуется внутри этой системы в тот или иной момент анализа. Однако истоки его иные — сопротивление происходит от невозможности субъекта преуспеть в области реализации своей истины. Способ воплощения акта речи в большей или меньшей степени определяется для субъекта фиксациями его характера, его структуры и всегда проецируется на некоторый уровень, некоторый стиль отношения к другому.

Что ж, вы видите всю парадоксальность положения аналитика. Именно в тот момент, когда речь пациента становится наиболее полной, мое вмешательство в качестве аналитика оказывается возможным. Однако то, на что воздействую я — это его дискурс. И чем более сокровенен этот дискурс для субъекта, тем более я на нем сосредотачиваюсь. Однако столь же верно и обратное. Чем более пуста его речь, тем более я принужден (да, меня это касается точно так же) цепляться за другого (т. е. делать то, что делают постоянно в пресловутом анализе сопротивлений) и искать то, что находится по ту сторону его дискурса. Но ведь ничего потустороннего, вдумайтесь хорошенько, здесь и нет: потустороннее субъект должен был реализовать, но не реализовал, и мне остается лишь заполнить ее моими собственными проекциями на тот самый уровень, где субъект в данный момент ее реализует.

В прошлый раз я говорил вам об опасностях интерпретаций или умышленных вменений, подтвердившихся или не подтвердившехся, поддающихся верификации или нет — по правде, они поддаются проверке не более, чем любая система проекций. И именно в этом заключается сложность анализа.

С этой трудностью мы сталкиваемся в интерпретации сопротивлений — как можно действовать на уровне наименьшей насыщенности речи? Как можно действовать в рамках интерпсихологии ego и alterego, из которых сама деградация процесса речи не позволяет нам выйти? Другими словами, каковы возможные отношения между тем вмешательством речи, которым является интерпретация, и уровнем эго, всегда подразумевающим соотнесенность анализируемого и аналитика? Как можем мы использовать речь в аналитическом опыте надлежащим образом, если ее функция столь извращена в направлении другого, что речь уже больше не является даже опосредованном, но лишь имплицитным насилием, сведением другого к корреляту собственного Я субъекта?

Вы видите, насколько зыбкой является поле этой проблемы. В связи с чем возникает следующий вопрос — что означает эта, найденная в другом опора? Почему другой тем меньше является подлинно другим, чем исключительнее становится его функцияопоры?

Выйти из этого порочного круга — вот задача психоанализа. Однако история аналитической техники свидетельствует о том, что в проблеме сопротивления делается все больший упор на собственное Я — не заставляет ли нас это лишь сильнее увязнуть в порочном круге? Ту же проблему можно выразить и в другом виде — почему происходит тем большее отчуждение субъекта, чем сильнее утверждается он в качестве собственного Я?

Тут же возвращаемся мы и к вопросу нашей предыдущей встречи — кто он, тот, кто по ту сторону собственного Я ищет признания?

3 февраля 1954 года.