Культура делает нас похожими друг на друга. Благодаря культуре устанавливается связь времен, поколений и пространств. По своей культурно-родовой сущности я равен современнику в любой части света (связь пространств) и человеку из прошлого и будущего (связь времен и пространств). Живя в культуре, мы живем в одних измерениях.

Но культура делает нас и разными. Она рвет пространство и время. Мое Я ни на кого и ни на что не похоже. Бытие человека — всегда проживание в культуре; оно осуществляется каждый раз в конкретной, актуальной, социальной, исторической ситуации, которая, с одной стороны, есть дискретный, отдельный отрезок бытия, с другой стороны, она невычленяема в моей культурной непрерывности и неизбывности.

В этом отношении ситуация (и культура) всегда проблематична, "в ней есть всегда как бы пустые, незаполненные места (Leerstellungen), через которые "проглядывает" нечто выходящее за ее пределы и связывающее ее со всем существующим" [49, с.362]. Выход за пределы конкретной ситуации есть выход за пределы самого себя. Позволим продолжить Рубинштейна: "Я непрерывно взрываю, изменяю ситуацию, в которой я нахожусь, а вместе с тем непрерывно выхожу за пределы самого себя. Этот выход за пределы самого себя не есть отрицание моей сущности… это ее становление и вместе с тем реализация моей сущности; не отрицание самого себя и становление, но становление и реализация. Отрицается только мое наличное бытие, моя завершенность, конечность" |49, с.3441. Макс Шелер считает, что приход в этот мир чснжека предполагает реализацию его как некоего за- mi.iiи, именно поэтому человек есть "существо, превос- мшишгг гимо себя и мир" [64, с.60]. В этом смысле бытие и и ни к,1 мемфншчно, именно отсюда способность челом. Iа к ф. шепендированию, к когнитивным и эмоци- oii.in.hi.imныходям iaпределы наличия бытия, "по ту сторону добра и зла" (Ф.Ницше). Когда "придется лететь", "естественного закона" и "человеческой совести" будет недостаточно (Льюис К.С. — Цит. по: 53, с. 105).

Но в любой миг бытия, в любой ситуации есть возможность для трансцендирования, есть возможность восстановить связь времен и пространств. Логика жизни "требует от мимолетного человека, чтобы он жил так, как если бы его поступки предназначались для бесконечного исторического ряда. Она (логика жизни. — Э.К.) настаивает на неотменяемых связях общего бытия, любви и творчества, жалости и вины" [17, с. 154].

О том же говорит М.М.Бахтин: "Есть простое правило, по которому проверяется истинность жизни — спроси себя, сможет ли сохранить свою силу то, что ты чувствуешь и думаешь сейчас, если вдруг узнаешь, что вот-вот должна прийти смерть? Станешь ли ты продолжать то, чем занимаешься в этот момент? Всегда спрашивай себя об этом.

Я назову это измерением мерою смерти" [11, с. 129]. Но, это, так сказать, полеты философского сознания. Психологам при всей необходимости философских взлетов приходится работать в других измерениях. Они к проблеме конечности — трансцендентности ситуации жизни сделают уточнение: особую значимость для снятия культурной "конечности", укорененности личности в ситуации представляют собой не все ситуации, а только те, где заострено некое противоречие, и это противоречие представлено личности как соответствующее, отнюдь не легкое переживание.

Может возникнуть вопрос: причем тут ситуация? Речь в книге идет о психологической защите, неких психологических механизмах регуляции. И вот сразу же мы представляем тезис, который мы будем разворачивать и доказывать на протяжении всей книги и который может послужить нам предварительным, очень приблизительным определением психологической защиты: психологическая защита — не нормальный, а особый, необычный способ разрешения ситуации и психологической регуляции поведения в ситуациях затруднения, в ситуациях некой невозможности. Психологическая защита инициируется такими исключительными, эксквизитными ситуациями. Одно из значений английского слова exquisite— "острый, сильный, исключительный".

Прежде чем говорить об эксквизитных ситуациях, хотелось бы понять, что такое собственно ситуация.

Но нам вслед за Б.Ф.Ломовым приходится сетовать на то, что "психология пока еще не располагает достаточно строгими способами и средствами описания ситуации (экспериментальной и жизненной) как системы" [33, с. 120]. Написано это почти десять лет назад, но, к сожалению, сохраняет свою силу и до сих пор. Сам Ломов пытается определить ситуацию не как отдельное событие, а как систему событий, которая является причиной того или иного поведенческого акта, благодаря которому собственно ситуация и меняется, а уже измененная система событий, ситуация приобретает возможность последующего воздействия на поведение человека, и так без конца. В этом круговороте причина и следствие постоянно меняются местами. Здесь есть возможность определить ситуацию как констелляцию субъективных и объективных факторов, как сочетание внешних и личностных факторов.

Нас интересуют те ситуации, которые исключительны, эксквизитны, где противоречие предельно заострено и личностно переживается. По сути мы определили чрезвычайно схематично, очень приблизительно родовое понятие эксквизитных ситуаций. Все ситуации по параметру эксквизитности можно представить себе как некий ряд, континуум с двумя полюсами.

Один полюс представляют проблемные ситуации, для решения которых априорно не заданы способы поведения и мышления и где решение проблемы состоит в создании Ноиыч способов поведения и (или) в конструировании пиний психической реальности.

Друюп пои юс представлен так называемыми "пограничными (и|у. шмнми" (К.Ясперс), где от личности тре- fiyeiiHcnoioOiiocii. н гернимость к экзистенциальным перс айн, шиши, когда псе существо человека захвачено вопрошанием о смысле бытия, отмеченного знаком своей конечности (хайдеггеровское "бытие-к-смерти"). Любое экзистенциальное переживание — это всегда и психическое переживание, которое как правило эмоционально негативно окрашено, которое воспринимается как психологический дискомфорт (в лучшем случае) или как сильное угнетенное, депрессивное состояние, как состояние отчаяния (в худшем случае). В последнем случае человек не может реализовать, точнее, считает, что не может реализовать центральные установки, осуществить смысл своей жизни ни самым оснащенным предметно- практическим действием [76], ни самым изощренным философским вопрошанием.

Между этими двумя полюсами континуума эксквизитности располагаются ситуации стресса, фрустрации, конфликта.

Психологический механизм возникновения экскви- зитной ситуации обусловлен финальной направленностью любого психического акта. Филогенетической предпосылкой "финального поведения" является рефлекс цели, впервые описанный И.П.Павловым еще в 1916 году. Согласно И.П.Павлову, рефлекс цели задает направленность любого живого организма, обладающего психикой, любой жизни на развитие, на будущее: "Вся жизнь есть осуществление одной цели, а именно, сохранение самой жизни, неустанная работа того, что называется общим инстинктом жизни" [42, с. 142]. По сути об этом же гораздо раньше писал Артур Шопенгауэр: "Воля к жизни — сокровеннейшая сущность человека" [65, с.85]. Один из ведущих представителей так называемой динамической теории психологии личности, западногерманский психолог Ганс Томэ утверждает, что человек есть целеустремленное целое, нечто заданное на будущее. Без финальной направленности психического акта трудно представить себе его интеграцию, целостность, гешталь- тность [98, с. 16].

Проявление рефлекса цели предполагает известное напряжение, определенную энергетическую направленность, некий модус активности, который находит свое выражение в моментальной интеграции определенной части или же всех функций живой системы. Но чтобы возникло известное напряжение, психический акт должен быть блокирован препятствием внешнего или внутреннего плана. И тогда начинает действовать закон "психической запруды", который еще на рубеже веков сформулировал немецкий философ и психолог Теодор Липпс: "Если прерывается или тормозится естественный ход психического события, или в него в какой-то момент вступает чуждый элемент, то там, где происходит задержка, нарушение, наступает затопление" (Stauung) [86, с. 108]. Под "затоплением" понимается резкое повышение психической напряженности.

Каждый психологический акт обладает определенным энергетическим потенциалом, он энергетически обеспечен. И это энергетическое обеспечение акта возрастает, если возникает затруднение при его разворачивании, протекании. Происходит то, что в общем контексте исследований стресса Ганс Селье называл "неспецифической мобилизацией организма" [51], или стягивание, "затопление" и моментальная интеграция всех сил к месту задержки, к месту прерыва акта.

Блокировка психического акта может вызываться самыми разными факторами. Это может быть и борьба двух равноценных мотивов, двух равных по силе желаний (страшно хочу съесть кусочек торта и так же сильно хочу сохранить фигуру), и несоответствие желаний и возможностей (хочу, но не могу, не хватает предметно-практической оснащенности), и противоречие между желанием и запретом (хочу, но нельзя этого делать, не положено), и диссонанс двух знаний (одни говорят, что я хороший, другие — что я плохой, или: мать говорит, что это можно, а отец говорит, что нельзя) и т. д. и т. п.

Уровень "затопления" и качество интеграции психической энергии зависит от того, какое онтологическое поле личности блокировано, "какая жизненная необходимость оказывается парализованной в результате неспособности имеющихся у субъектов типов активности справиться с наличными внешними и внутренними условиями жизнедеятельности" [16, с.32]. Специфика онтологического поля и определяет, в каком виде эксквизитной ситуации мы будем находиться.

Попробуем описать разные виды эксквизитов, имея общей целью выяснить некие инварианты протекания психического акта и поведения человека в этих ситуациях.

Начнем с проблемных ситуаций. Сама проблемная ситуация определяется как комплекс условий, который собственно и вызывает процесс мышления. Но именно в этом комплексе должен быть некий прерыв, некая несогласованность, некая преграда, которая собственно как раз и инициирует процесс мышления. А.М.Матюшкин [37] как раз и рассматривал проблемную ситуацию как рассогласование между целью, способом и условиями действий. Если неизвестна цель, то перед нами пример теоретической проблемной ситуации, если не ясен способ достижения цели, то это пример практической проблемной ситуации, а неструктурированность условий характеризует учебную проблемную ситуацию.

Согласно немецкому исследователю Д.Дёрнеру, основная масса ежедневных проблемных ситуаций представляет собой проблемы с неясными целевыми критериями или критериями, которые взаимоисключают друг друга и которые очень часто чрезвычайно трудно согласовать (пример: согласование целей повышения К МД шектро- станции с экологическими целями). Этот психолог называет проблемной такую ситуацию, "для ришчши которой априорно нет никаких заданных способов поведения (например, приобретенных предыдущим обучением)" [74, с. 11]. Решение проблемы состоит в "новом программировании" психических процессов и новых способов поведения. Существенным моментом процесса решения проблемы является наличие незамкнутых, открытых структур и схем памяти, которые способны переструктурироваться и/или вобрать в себя новую информацию. Само чувство дисгармонии, дискомфорт в восприятии неготовой, незавершенной вещи побуждает к мышлению и удерживает на определенном уровне активации (там же, с. 15). И опять мы имеем дело с тягой к завершению гештальта. Чувство возможности завершения геш- тальта движет человеком и заставляет его закончить ситуацию, решить ее. Мало того, предвкушение гештальта делает эту работу волнующей, эмоционально положительно окрашенной, несмотря на предельные затраты. Мало того, даже сильные негативные эмоции в проблемной ситуации могут приводить к предельной активации всех схем поведения и мышления. Понятно, что есть некие индивидуальные пределы в активизации решений. На ка- ком-то уровне активизации может появиться "уклоняющееся мышление" (фантазии, капсулирование, уход в незначимую детализацию и т. д.), даже просто отказ от решения проблемы. Чрезмерная эмоциональность, как положительно, так и отрицательно окрашенная, снижает качество исполнения. Например, негативное проявление положительных эмоций может сказаться в том, что, по мере приближения к цели, сильные положительные переживания приводят к ослаблению внимания и поверхностному мышлению. Л.И.Божович, Л.С.Славина и Т.В.Ендовицкая [13] показали, что при альтернативном поведении интеллектуальная работа, взвешивание "за" и "против" либо полностью может блокироваться сильным мотивом, либо процессы рассуждения будут непосредственно направлены на поддержку более сильного мотива.

Практика и теория социально-психологических исследований оперирует не проблемной ситуацией, а конфликтом.

В рамках теории ролей [81] источниками конфликтов рассматриваются: 1) несовместимость полученной инструкции о совершении определенного действия с уверенностью человека в том, что реально выполняемое действие противоречит инструкции; 2) противоречие и несогласованность информации, получаемой от разных членов организации; 3) несовместимость ролей, исполняемых на работе и в частной жизни; 4) реальная угроза моральным ценностям и невозможность удовлетворения основных потребностей человека в результате выполнения определенной работы.

Н.В.Гришина [68] определяет конфликты в производственной сфере, во-первых, как реакции на препятствие к достижению целей совместной деятельности, на поведение участников взаимодействия, если оно не соответствует ожиданиям, и, во-вторых, как реакции, возникающие вследствие несовместимости индивидуальных особенностей (характера, культурных и духовных ценностей, установок и т. д.). Конфликтные ситуации сопровождаются сильными эмоциональными переживаниями, ухудшением отношений с окружающими. Но Н.В.Гришина одновременно указывает и на положительные функции конфликта, в частности они "помогают решать многие наболевшие вопросы производства и даже способствуют оздоровлению общей атмосферы в коллективе".

На позитивные функции конфликта обращают внимание также Ф.М.Бородкин и Н.М.Коряк [14] в своих исследованиях феноменов в социальных организациях. Несмотря на то, что конфликт — крайнее, радикальное, хирургическое средство, он, все же, во-первых, помогает диагностировать узкие места в организации и личности, во-вторых, он вызывает острую перестройку структуры взаимодействия между различными звеньями организации и элементами жизненного опыта личности. Однако при определенной степени выраженности конфликта наблюдается и отрицательная его роль в организациях: усиливается враждебность человека к своему окружению, ухудшается самочувствие, настроение. Прок-кание конфликта связано с большими моральными и психологическими издержками.

Г.-Д.Шмидт [92] исследовал так называемые позиционные конфликты, которые вызываются динамикой развития и общим объемом позиционных нагрузок личности. Для каждого человека существует определенный оптимум в количестве выполняемых им социальных ролей. Выше данного оптимума личность начинает испытывать ролевую перегрузку и неэффективно исполняет свои роли. Ролевая перегрузка приводит личность к необходимости иерархизации выполняемых ролей, а часто даже к отказу от некоторых. Психологическая перегрузка может возникнуть и в результате несовместимости некоторых ролей и позиций (несовместимы, например, позиция начальника и позиция любовника по отношению к своей подчиненной). Может статься, что ролевые требования гораздо шире "зоны актуального развития" личности. Личность не справляется с ролевыми предписаниями, но ей чрезвычайно нравятся преимущества от статуса данной роли. Позиционные нагрузки возникают также при смене позиций, например, при переходе от одной должности к другой, при этом горизонтальное передвижение более повышает вероятность переживания неадекватных эмоциональных состояний, нежели передвижение вверх по служебной лестнице, при смене профессиональной деятельности, месте проживания, при изменении социометрического статуса в группе, при переходе от детства к взрослости и т. д.

М.М.Ященко [66, 67], исследуя конфликтные ситуации в процессе обучения и воспитания, к факторам, определяющим уровень напряжения в конфликтной ситуации, относит природу конфликта, его содержание, силу потребности личности и уровень препятствия, сознание ближайших и отдаленных, неизбежных и вероятных последствий, альтернативность и многоплановость выбора решения, круг лиц, участвующих в конфликте, мнение референтных лиц, степень неожиданности конфликта для его участников, длительность протекания конфликта. Этот исследователь считает, что любая сложная ситуация содержит в себе предпосылки для формирования как положительных, так и отрицательных нравственных качеств и свойств. Дело не в самой трудности и не в самой сложности ситуации, а в направленности ее преодоления личностью. Отметим, что М.М.Ященко — один из немногих исследователей в психолого-педагогической литературе, которые убеждают нас, что сложная конфликтная ситуация — педагогически целесообразное и закономерное следствие и даже необходимый этап воспитательного процесса. Она может и должна выступать как активное средство выявления зрелости личности школьника, в частности, его нравственной направленности, в формировании его личностных свойств. Проведенное одним из авторов данной книги исследование конфликтных ситуаций между учителем и учеником показало, что в педагогической деятельности конфликтные ситуации представляют собой психологическую репрезентацию как общих противоречий в развитии педагогических систем, так и противоречий во взаимодействии между конкретным педагогом и его воспитанником. Функциональное значение конфликтных ситуаций состоит в выявлении "узких мест" в структуре педагогического взаимодействия, в личности педагога и личности воспитанника, в представлении возможности кардинального изменения ранее сложившихся, но актуально уже демонстрирующих свою несостоятельность структур профессиональной деятельности педагога, педагогического общения, системы воспитательных воздействий, а также в открытии возможности выхода на более совершенное качество саморегуляции и управления процессом формирования личности воспитанника. Эмоциональная включенность в конфликт способствует более адекватному его разрешению, но это происходит в том случае, когда переживаемые негативные эмоции не переносятся, не отреагирую! ся на партнере в конфликте, даже если этот партнер объективно был "стимулятором" конфликта. В этом случае эмоциональные компоненты выполняют активи шрующую и мобилизующую роль. Разрешимый конфлим позволяет выйти его участникам на новый, более продуктивный уровень взаимодействия [27].

Объектом частого внимания медико-психологических исследований являются кризисные ситуации. Согласно Д.Проделю [89], "психологический кризис представляет собой конфронтацию с условиями, которые предъявляют человеку чрезмерные требования". Райтер и Штоц- кая, подчеркивая психо-социальный характер кризисов, относят к ним "преимущественно экстремальные события и (или) переживания, которые наступают для человека неожиданно и которые, как правило, несут с собой потери, означают угрозу, поскольку под вопрос ставятся основные жизненные цели и ценности. Эти состояния сопровождаются тревогой, чувством неполноценности, несостоятельности и беспомощности, требуют от человека принятия решений при дефиците времени, требуют предельного выражения возможностей решения; при всей неопределенности результата они дают возможность новой ориентации в жизни" [96]. Для Ф.Е.Васи- люка онтологическим полем кризиса является вся жизнь [16]. Мы бы определили кризисную ситуацию как ситуацию противоречия между неизбывной волей к жизни как совершеннейшей сущности человека — и ненахождением или утратой смысла жизни. Воля к жизни заставляет меня жить, даже если я не вижу в этом смысла. Но иногда тотальная опустошенность и невозможность вопрошания о смысле пересиливают волю к жизни, и тогда наступает страшное для существования конкретной личности паллиативное решение кризиса: суицид. По большому счету, питательной средой для разворачивания жизненного кризиса является постоянно воспроизводимое в практике жизни противоречие между конечной формой существования личности (на этой земле, в данной культуре, в данном социуме, группе, в данную эпоху) и бесконечным процессом трансцендирования, т. е. выходом за пределы любой конечной формы существования. Этот конфликт перманентен и актуализируется сомнениями в возможности удовлетворения потребности в смысле жизни. Но, с другой стороны, "если индивид не формируется как личшк м>, но противоречие не возникает" [55].

Итак, ситуация как система детерминирует поведение человека, но, с другой стороны, в эту же ситуацию вовлечен человек, активный, постоянно трансценди- рующий субъект со своими потребностями, интересами, целями. В каждом конкретном случае объективно, извне, с позиций стороннего наблюдателя почти невозможно провести границу между обычной и эксквизит- ной ситуацией. Находясь в ситуации (и даже вне ситуации, осмысляя ее), я ее отражаю, переживаю. Качество индивидуальной регуляции поведения в ситуации прямо не зависит от объективной структуры ситуации, за качество переживания ситуации как проблемы или не проблемы, за качество поведения отвечает субъективная представленность ситуации в личности [94], внутренняя картина ситуации. В медико-психологической литературе принято даже говорить о внутренней картине болезни.

Д.Дсрнер [74 | показал, что эмоциональное переживание проблемно-конфликтных ситуаций, которое в конечном счете определяет адекватность отражения и разрешения проблемы, зависит от Я-концепции, в частности от концепции собственной актуальной компетентности.

Последняя представляет собой довольно сложное образование. Его составляющими являются, во-первых, так называемая эвристическая компетентность — чаще всего неосознаваемая уверенность в своих способностях решить проблему, несмотря на то, что до этого у индивида не было опыта разрешения подобных ситуаций и, во-вторых, так называемая эпистемическая вера в разрешение актуальной ситуации ранее апробированными способами. Резкое понижение актуальной компетентности вызывается, с одной стороны, тем, что ранее приобретенный опыт "сейчас и здесь" не пригоден, не достаточен, а с другой стороны — и это главный фактор — эвристическая компетентность низка. Это приводит к переживанию сильных негативных эмоций, в частности тревоги, и соответственно сказывается на вероятности неадекватного" уклоняющегося" поведения. Другой случай, другое сочетание элементов актуальной компетентности — пониженная эпистемическая компетентность при относительно высокой эвристической компетентности — не столь резко сказывается на продуктивности разрешения ситуации.

Эта небольшая "пробежка" по литературе позволяет нам выделить во всем многообразии эксквизитных ситуаций, несмотря на все различия исследовательских парадигм, две главные инвариантные характеристики:

А. Человек, находясь в эксквизитной ситуации, переживает эмоционально-психическое напряжение, качество и интенсивность которого зависит, во-первых, от выраженности и субъективной пере- живаемости потребности в разрешении проблемы; во-вторых, от объективных параметров ситуации (неструктурированность условий, средств, целей); в-третьих, от представленности структуры ситуации в сознании личности; от отражения собственных возможностей (от опыта разрешения аналогичных ситуаций, от уверенности в способности решить любую проблему).

Б. Эксквизитные ситуации являются тем "прерывом постепенности" в жизни личности, которые представляют собой возможности перестройки ранее сложившихся структур деятельности, общения и структуры личностных свойств (системы отношений, установок, ценностных ориентаций) и выход на иное, более совершенное качество саморегуляции и взаимодействия с миром. В разрешении ситуации актуализируются возможности личности как субъекта своей жизни. Но это в том случае, если ситуация действительно творчески разрешается, стойко переживается (если ее невозможно разрешить).

В другом случае, патологическом, эксквизитные ситуации загоняют человека в болезнь. Второй, патологический, способ проживания эксквизита — это либо возврат к животному существованию, к обескультурива- нию, к потере человеческой сущности, либо выпад против своей культурной сущности через самоубийство, либо выход в собственные миры, иные реальности, ничего общего с этим миром, этим бытием, с этой культурой не имеющие. Правда, в последнем случае может происходить стыковка с творчеством: очень часто невроз и психоз изоморфны творчеству. Видимо, континуум переживаний эксквизитных ситуаций не линеен (творчество — патология), а представляет собой некий замкнутый круг, где границы между творческим и патологическим переживанием мира размыты.

Каждый человек, каждая культура нарабатывает свои уровни терпимости к эксквизитным ситуациям, ту степень овладения свободой, которая переносима культурой и индивидуальным сознанием. Чем нетолерантнее культура и личность к эксквизитам, тем больше вероятность наработки и использования третьего, психозащитного, способа проживания ситуации. В данном случае проблема, конфликт, стресс, кризис воспринимается в первую очередь как угроза личному благополучию, своему лицу, своей ранее сложившейся целостности; в этом случае весь мой психологический аппарат пытается защититься, отгородиться от таких ситуаций, а если я нахожусь уже в этой ситуации, то скорее, скорее снять психический дискомфорт, напряжение — этот атрибут переживания эксквизита. И вот тут определяющим моментом в активности является психологическая защита.

Тут мы предлагаем обратиться к становлению категориального аппарата психологической защиты, рассмотреть ее как предмет научных исследований.

История становления проблематики защитных механизмов психики в психологии противоречива и даже драматична. Анализ литературы по данному вопросу позволяет выделить несколько причин, по которым столь противоречиво определялся статус психологической защиты как предмета научных исследований и практики.

Во-первых, как научный факт явление психологической защиты впервые было зафиксировано в парадигме психоаналитической концепции. А отношение к ней в академической психологии, в том числе и в нашей отечественной, неоднозначно.

Был период (примерно первая треть XX века), когда у нас переводили, печатали работы З.Фрейда и других адептов глубинной психологии. Существовали даже попытки соединить психоанализ и марксизм, попытки, которые показали свою несостоятельность как у нас, так и за рубежом. Существовали у нас (за рубежом они плодотворно продолжаются) попытки приложения постулатов психоанализа даже в педагогике. Примечательно, что в "Очерке психологии", написанном С.В.Кравковым для педагогов, первейшая задача педагогов виделась автором в способствовании сублимации "ущемленных" аффектов в "наши культурно-ценные активности" [29]. Н.К.Крупская, которую трудно обвинить в симпатиях к психоанализу, однажды выступала в прениях по докладу Залкинда, прочитанному в обществе педагогов-марксистов в 1932 году. Среди всего прочего она заявила: "Но у Фрейда есть ведь некоторые вещи. Может быть, я недостаточно знаю, но по-моему, очень большое значение имеет выяснение его отношения между подсознательными импульсами и сознательными. Эта сторона очень интересна у Фрейда. Если мы у идеалиста Гегеля берем очень много, то, может быть, и у чуждого материализму Фрейда все же отдельные интересные мысли надо взять и переработать их с нашей материалистической точки зрения. Вопрос о переводе подсознательных импульсов поведения человека в сознательные очень важен с педагогической точки зрения" [36]. Увы, уже тогда это выступление в оправдание Фрейда было редким исключением. Затем наступило примерно тридцатилетнее молчание относительно психоанализа. И лишь только в конце 60-х годов в советской и зарубежной марксистской психологии за психоанализом стали признавать способность ставить и решать крупные психологические проблемы, которые ускользали от внимания других психологических школ и направлений [5, 22]. Б.ФЛомов снисходительно указывал на то, что в метафорических психоаналитических описаниях закономерностей функционирования психического, которые подменяют научно строгие формулировки, содержатся "зерна объективной истины" [33].

Подлинный прорыв в переоценке психоанализа совершил Тбилисский международный симпозиум (1978) по проблемам неосознаваемой психической деятельности, результаты которого опубликованы в четырех солидных томах.

На этом симпозиуме Г. T. Ильин попытался привести сводку причин неприятия психоанализа психологической общественностью (и не только в нашей стране). Неприятие это вызвано "социальным пессимизмом Фрейда, его неверием в управляемое общество, в возможность формирования поведения людей, перевоспитания человека в соответствующих социальных условиях. Эта позиция шла вразрез с потребностями современного мира, когда решение задачи управления обществом и людьми является не только желательным, но и жизненно необходимым. Неизменность бессознательных влечений на протяжении всей человеческой истории, их постоянное и непримиримое противодействие социальному давлению, — эти положения психоанализа значительно ограничивали его распространение как в США, где обещание Уотсона сформировать человека с западными свойствами обеспечивало ему бурный и продолжительный успех, так и в СССР, где создание нового общества предполагало формирование нового человека, с новой психологией, лишенной пережитков прошлого" [24].Неприятие психоанализа вызывалось и его определенной, как казалось, методологической ущербностью: сведением всего богатства душевной и социальной жизни человека к биологическим основам; переносом закономерностей, полученных при исследовании клинических, психопатологических фактов, на объяснение поведения здорового человека; постоянным подчеркиванием примата бессознательного в душевной жизни человека; выстраиванием аналогий между онтогенезом (историей индивида) и антропогенезом (историей человеческого общества); утверждением постоянного хронического конфликта между сознанием и бессознательным; принципиальной невозможностью экспериментальной проверки результатов, полученных при анализе отдельных случаев; обращением к переживаниям пациента (а не к реальным событиям его жизни) как к фактам эксплорации [24].

Понятно, что резко отрицательная оценка психоанализа в советской психологии часто приводила к вытеснению из сферы научного сознания тех реальных психических явлений, заслуга в открытии и исследовании которых приписывалась психоанализу. Такая же судьба ожидала психологическую защиту.

У тех исследователей, которые все же так или иначе затрагивали проблему защитных механизмов психики и тем самым признавали за ними статус предмета научного исследования, нет единства мнений о научном, строгом определении этого феномена. Забывались достаточно простые методологические истины. Например, объективно расхождение в определении научного понятия вызвано тем, что валидность (предметная соотнесенность) понятия предполагает способность его операционализации, характер которой определяется той научной парадигмой, в которой работает исследователь. Кроме того, любой объект психологического исследования представляет собой многокачественное, многомерное явление, и каким бы обстоятельным ни был исследовательский проект, все равно он не может предусмотреть изучение объекта в абсолютно всех его проявлениях и связях, здесь приходится руководствоваться принципом редукции [95].

Сразу же заметим, что защитные механизмы психики были объектом исследования в самых различных областях психологического знания и в разных парадигмах научного объяснения. В определенной степени этот факт затрудняет выявление инвариантных характеристик психологической защиты и ее роли в разрешении эксквизитных ситуаций и развитии личности.

То, что приоритет открытия в описании психологической защиты принадлежит Зигмунду Фрейду, признают все исследователи, которые по совершенно разным поводам и соображениям соприкасались с проблемами защитных механизмов психики.

К тому же, понятие психологической защиты — один из самых старых конструктов в психоаналитической теории и практике. Впервые оно появляется в небольшой штудии З.Фрейда 1894 года "Защитные нейропсихозы" и обозначает техники борьбы личности с неприятными и невыносимыми для сознания представлениями. Их задача и состоит в минимизации и даже полном вытеснении неприятных аффектов и непереносимых для сознания мыслей и представлений. Уже в ранних работах Фрейд указывал на то, что прототипом психологической защиты является механизм вытеснения, конечной целью которого является избегание неудовольствия, всех негативных аффектов, которые сопровождают внутренние психические конфликты между влечениями бессознательного и теми структурами, которые отвечают за регуляцию поведения личности. Наряду с редукцией отрицательных аффектов происходит вытеснение содержания этих аффектов, тех реальных сцен, мыслей, представлений, фантазий, которые предшествовали появлению аффектов. Подробнее механизмы психологической защиты рассмотрены ниже.

Представительница второго эшелона психоаналитиков Анна Фрейд уже достаточно однозначно обозначила тот аффект, который включает работы защитных механизмов, — это страх, тревога. Она указала на три источника тревоги. Во-первых, это — тревога, страх перед разрушительными и безоговорочными притязаниями инстинктов бессознательного, которые руководствуются только принципом удовольствия (страх перед Оно). Во-вторых, это — тревожные и невыносимые состояния, вызванные чувством вины и стыда, разъедающими угрызениями совести (страх Я перед Сверх-Я). И наконец, это — страх перед требованиями реальности (страх Я перед реальностью) [76].

Судьба страхов Я трояка. Что это значит? Возьмем сначала страх Я перед Оно. В одном случае минимизация страха происходит через интеграцию, через принятие аффекта, через его переработку и включение в эмоциональную сферу личности, что возможно при сильном Я. В другом случае конфликт между сферой бессознательных притязаний и Я не разрешается, он усугубляется, страх увеличивается, и следствием этого увеличения страха являются истерические неврозы и (или) невроз навязчивых состояний. Третий путь редукции страха Я перед Оно психозащитный: страх вытесняется, загоняется внутрь, но сила аффекта продолжает действовать в сфере бессознательного, оказывая свое влияние на всю психику и даже физиологию человека. В конечном счете это опять же может привести к болезни.

Возьмем другой конфликт: между Я и Сверх-Я. При нормальном, здоровом разрешении конфликта обе инстанции, Я и Сверх-Я, договариваются, приходят к соглашению, какие влечения Оно следует принять, удовлетворить и не мучиться муками совести и вины, а каким нельзя потакать и их следует сублимировать в другие сферы жизнедеятельности. При психозащитном снижении страхов мне приходится либо полностью вытеснить вину, либо полностью вытеснить влечения. Не разрешенное противоречие междуЯ и Сверх-Я ведет или к усилению чувства вины, и, в конечном счете, к меланхолическому симптомокомплексу, или к полному игнорированию цензуры моральной инстанции Сверх-Я, потаканию инстинктам и, в конечном счете, к девиантному поведению.

Наконец, третий страх, страх Я перед реальностью. Нормальная здоровая переработка страхов в первом случае означает переоценку восприятия реальности (она не такая уж страшная и не несет угрозы для меня). В патологическом случае страх не минимизируется, а наоборот, увеличивается, принимает глобальные размеры, охватывая всю личность, возникают так называемые инфантильные фобии. При психозащитном купировании страхов аффект сохраняется, но только загоняется вглубь. При схожих условиях он вновь разворачивается и может даже увеличиваться. В этом случае мир воспринимается постоянно несущим некую угрозу, подвохи.

Анализ работ своего отца, а также собственный психоаналитический опыт привели Анну Фрейд к выводу, что использование защиты конфликт не снимает, страхи сохраняются и, в конечном счете, велика вероятность появления болезни. А.Фрейд показала, что определенные наборы психозащитных техник ведут к соответствующей, совершенно определенной симптоматике. Это доказывается и тем, что при определенных психологических патологиях используются соответствующие защитные техники. Так, при истерии характерно частое обращение к вытеснению, а при неврозе навязчивых состояний происходит массированное использование изоляций и подавления [78].

Исследования, проведенные сотрудниками Психоневрологического института им. В.М.Бехтерева в Санкт- Петербурге, подтверждают гипотезу А.Фрейд о связи синдрома с использованием определенных защитных техник. Так, В.А.Ташлыков [52] обнаружил, что у больных истерией в 62 % случаев было выявлено вытеснение из сферы сознания неприемлемого мотива. В 82 % случаев у больных неврозом навязчивых состояний ведущим механизмом психологической защиты была интеллектуализация, или изоляция аффективных состояний.

А.Фрейд говорит об особом отношении к вытеснению, которое объясняется тем, что оно "количественно совершает гораздо большую работу, чем другие техники. Кроме того, оно используется против таких сильных влечений бессознательного, которые не поддаются переработке другими техниками" [78]. В частности, эта исследовательница выдвигает предположение, что функция вытеснения в первую очередь состоит в борьбе с сексуальными влечениями, тогда как другие техники защиты направлены в основном на переработку агрессивных импульсов [78].

Мелани Кляйн еще в 1919 году на заседании Будапештского психологического общества показала, что вытеснение как защитный механизм снижает качество исследовательской деятельности ребенка, не освобождая энергетического потенциала для сублимации, т. е. перевода энергии на социально одобряемую деятельность, в том числе и интеллектуальную.

Противоречиво отношение к такой технике психической регуляции как сублимация, в задачу которой входит переработка неудовлетворяемых влечений эроса или деструктивных тенденций в социально полезную активность. Чаще всего сублимация противопоставляется защитным техникам; использование сублимации считается одним из свидетельств сильной творческой личности. Хотя некоторые исследователи, в частности, американский психоаналитик О.Феничел [77], понимали под сублимацией целый спектр защитных техник, способствующих эффективной, здоровой, бесконфликтной социализации личности. В психоаналитической литературе стало привычкой анализировать биографии великих деятелей культуры или литературных героев как примеры сублимации [76; 91]. Сам Фрейд своими этюдами о Леонардо да Винчи и Моисее создал прецеденты для подобной практики.

Отметим, что в отличие от того же Феничела, использование сублимации, по З.Фрейду, отнюдь не означало бесконфликтной интеграции в социум. Одним из критериев психологического благополучия он считал отсутствие психической симптоматики, но отнюдь не свободу от конфликтов.

Альфред Адлер одним из первых порвал с психоанализом, создав так называемую "индивидуальную психологию", одну из ветвей глубинной психологии. Адлер выносит истоки психологического конфликта за рамки субъекта. Он связывает понижение шансов благоприятного развития и возрастания риска формирования неврастенического характера с конкретным социальным окружением [69]. Для объяснения источников и движущих сил развития личности кроме Павла ему уже требовался и Петр. Для Адлера внутрипсихический конфликт есть только следствие неверного отношения к ребенку со стороны ближайшего окружения в первые годы жизни. В совместной жизнедеятельности ребенок еще до осознания своего Я усваивает набросок своей будущей жизни, жизненный план, жизненный стиль, который формируется в тот период, когда ребенок еще не обладает ни достаточно развитым языком, ни достаточно развитой системой понятий |70, с.24–25]. Однако одновременно воспроизводится также чувство своей зависимости, беспомощности и неполноценности. Удивителен тот факт, что все современные транзакционисты, работающие над практикой анализов скриптов, жизненных сценариев, никогда не ссылаясь наАдлера, воспроизводят идею жизненного сценария почти дословно из Адлера.

Адлер связывает возможность развития личности с наличием чувства неполноценности: "Быть человеком означает обладать чувством неполноценности, которое постоянно стремится к своему преодолению" [70, с.55]. Западногерманский исследователь индивидуальной психологии Г.Крипс выделяет в семантическом поле "чувство неполноценности" шесть значений: 1) конкретно переживаемое чувство, эмоция; 2) негативная самооценка (что первичнее, чувство неполноценности или пониженная самооценка, Адлер затрудняется сказать); 3) недостаток веры в собственные силы и способности; 4) характерологическая диспозиция; 5) теоретический конструкт, объясняющий стремление индивида "быть наверху", путь к совершенству; 6) всеобщий принцип любой жизни и, в частности, человеческой эволюции [82]. Последние два значения понятия "чувство неполноценности" предполагают, что оно является изначальной "психической праформой" развития человека.

Снятие чувства неполноценности происходит через различные механизмы компенсации: через так называемые "локальные" компенсации нарушенной функции путем ее разработки и упражнения ("сверхкомпенсация") и через "центральные" компенсации, т. е. через образование замещающих функций более высокого порядка или перестройку центрального аппарата. За счет компенсации дифференцируется и обогащается весь психический аппарат. В конечном счете показателем творческой компенсации является полноценное развитие индивида, социально адаптивный процесс становления характера ("характерологизации"), что отнюдь не означает отсутствия конфликтов в процессе формирования личности. Хотим заметить, что все основы дефектологии, создаваемые Л.С.Выготским, строятся на адлеровской концепции. Выготский высоко оценивал работы Адлера. Смеем сказать, что вообще без работ Адлера по компенсации не были бы написаны основные работы Выготского по дефектологии.

Анализ основных работ Адлера по развитию личности показывает, что он не заимствовал понятие о психологической защите из психоанализа. Если он и пишет о конкретных техниках защиты, то, как правило, приводит их в кавычках, как бы дистанцируясь от этого психоаналитически ориентированного концепта. Взамен ему он предлагает конструкт "вредоносная компенсация" [70, с.45 и далее]. Вредоносная компенсация имеет место в становлении невротического характера, при котором реально переживаемое чувство неполноценности превращается в аккумулированный "комплекс неполноценности" как уже устойчивая характерологическая диспозиция. Этот комплекс возникает у ребенка при постоянном переживании неудач в решении актуальных ситуаций и при отсутствии поддержки со стороны взрослого окружения (семьи, школы и т. д.). В результате подавляется чувство принадлежности к общности, к человечеству. Происходит поляризация, разрыв между "наброском", "планом", "стилем" жизни и чувством неполноценности. Этот разрыв достигает той силы психологического конфликта, когда реальных возможностей плодотворного разрешения конфликта у ребенка уже или еще не хватает, а помощи со стороны социального окружения нет, тем самым повышается вероятность использования неплодотворного приема снятия комплекса неполноценности через вредоносную компенсацию, через девиантное поведение, уход и образование невротической симптоматики. Размеры и направленность прсломо компенсации определяются ближайшим социальным о» |»\ +пшем: отношением матери к ребенку, отношением к нему других братьев и сестер, характером тлимо н и. тип иучебном хронотопе и т. д.

Данные экспериментальных исследований, проведенных уже в 70-е годы [97], свидетельствую! о том, что трудность компенсации в развитии детей с социальным риском развития в таких сферах, как мышление и социальное поведение, выше, чем у детей с биологическим риском развития, т. е. социальные дефекты развития компенсировать труднее, чем биологические изъяны.

Адлер, акцентируя социальную обусловленность психологического конфликта, проецировал его фатальную роль на всю последующую судьбу человека. Выходило, что человек остается объектом неразрешенных в первые годы жизни противоречий и усвоенного "наброска жизни" и не может стать субъектом своего жизненного пути. Ошсгмм, что социальная среда понималась почти буквально, она редуцировалась до первой микросреды ребенка, до семьи. Структура микросреды и следующие отсюда отношения к ребенку определяют структуру переживаемых им конфликтов и характер компенсации в дальнейшем. Согласно Адлеру, ребенок, став взрослым, воспроизводит ту же структуру взаимоотношений, какую он имел, будучи ребенком.

Все представители глубинной психологии считают, что организм реагирует на нарушение как целостная система. Так, Вильгельм Райх, психоаналитик, который в свое время был исключен из Международного психоаналитического объединения, психотерапевт, на чьих идеях сейчас выстраиваются самые различные телесные психотерапии, этот практик и теоретик психотерапии считал, что вся структура характера человека является единым защитным механизмом. В этой единой защитной системе путем "поглощения" бессознательной энергии либидо и тревоги происходит уклонение от естественных притязаний сексуальной энергии и уход от реальных страхов. При этом процесс образования характерологического панциря идет бок о бок с мышечными напряжениями и даже судорогами.

Райх считал, что психотерапевтическая работа как раз и должна состоять в разрушении этой мощной двойной защиты, разрушении характерологического и мышечного панциря [90].

Многие исследователи считают, что использование защитных механизмов приводит к невротической адаптации — довольно субтильному аппарату приспособления к негативным стимулам. Шаткость подобного приспособления обусловлена ригидностью — основной характеристикой защитных техник. Невротическая адаптация в конечном счете формирует структуру невротического характера человека [80].

В работах по стрессу психологическая защита сопоставляется с так называемыми механизмами совладания. Механизмы совладания считаются или родовым понятием по отношению к виду "психологическая защита", или эти два типа переработки стрессовых ситуаций дифференцируются как отдельные равноценные таксоны.

Под механизмами совладания понимаются "как поведенческие усилия, так и внутрипсихические усилия по разрешению внешних и внутренних требований, а также возникающих между ними конфликтов (т. е. попытки их разрешения, редукции или усиления по созданию терпимого отношения к этим конфликтам), которые требуют напряжения сил или даже превышают эти силы" [70, с.244]. Другие авторы подчеркивают, что "не все, что в самом широком смысле служит решению проблемы или адаптации, можно назвать совладанием; о нем можно говорить только тогда, когда, во-первых, умения и навыки, включая таковые и по ориентации, подвергаются серьезному испытанию, во-вторых, когда нет готовых решений или их невозможно использовать, в-третьих, когда ситуации или проблемы однозначно не заструкту- рированы и (или) трудно определить уместность принимаемых решений, и, наконец, когда невозможно предсказать последствия действий" [100, с.24]. Х.Шредер считает, что в общем континууме психической регуляции защитные реакции занимают последний уровень совладания с эксквизитными ситуациями, уровень, который уже имеет характер прогрессирующей декомпенсации. Защитный вариант регуляции поведения направлен на маскировку актуальной социальной недееспособности (в том числе маскировку перед самим собой), на купирование тревоги, на вытеснение информации, которая противоречит Я-концепции [93].

Нам представляется плодотворной попытка исследовательской группы Р.Лазаруса дифференцировать механизмы совладания и защиты. Были выделены следующие параметры дифференциации.

Временная направленность. Защита, как правило, пытается разрешить ситуацию "сейчас", не связывая эту актуальную ситуацию с будущими ситуациями. В этом смысле психологическая защита обслуживает актуальный психологический комфорт.

Инструментальная направленность. Защита "думает" только о себе, если она и учитывает интересы окружения, то только для того, чтобы они в свою очередь обслуживали мои интересы.

Функционально-целевая значимость. Имеют ли механизмы регуляции функцию восстановления нарушенных отношений между окружением и личностью (механизмы совладания) или скорее функцию только регуляции эмоциональных состояний (защитные механизмы).

Модальность регуляции. Имеют ли место поиск информации, непосредственные действия, рефлексия (характерно скорее для совладания), или подавление, уход и т. д.

Р.Лазарус даже создал классификацию психозащитных техник, выделив в одну группу симптоматические техники (употребление алкоголя, транквилизаторов, седативных препаратов и т. д.) и в другую группу так называемые внутрипсихические техники когнитивной защиты (идентификация, перемещение, подавление, отрицание, реактивное образование, проекция, интеллектуализация) [84].

В отечественной психологии явление психологической защиты рассматривается как с общепсихологических позиций, так и в прикладном значении.

Некоторые исследователи отмечают, что концепция защитных механизмов, разрабатываемая в психоанализе, привлекает тем, "что в нее хорошо вписываются житейские факты" [28, с.87]. Другие считают, что явление защитных механизмов может и должно быть предметом действительно научного исследования [5; 9; 50]. Третьи даже сетуют на то, что использование психологической защиты в конфликтных, травмирующих ситуациях здоровыми людьми редко становится объектом изучения в научной психологии [23]. Наконец, четвертые начинают вводить категориальный аппарат психологической защиты в исследования и практику психотерапии и психокоррекции [16; 20; 40; 45 и др.].

Приоритет в постановке проблемы психозащиты в отечественной литературе принадлежит Ф.В.Бассину. Заслуга этого ученого в том, что он отнесся к явлению защиты не как к научному артефакту психоанализа, а как к реально существующему психическому феномену, имеющему право и операциональные возможности научного исследования [4; 5; 6]. Примечательны его слова, подчеркивающие выдающийся статус психологической защиты как объекта исследования: "В условиях нашего, уже близящегося к завершению, неимоверно обогатившего нас знаниями XX века, вряд ли можно сколько- нибудь серьезно думать… что теория активности человека, его взаимоотношений с окружающим его миром, с социальными коллективами, в которые он включен, не требует обращения к идеям типа "психологическая защита"" [7, с.432].

Сам Ф.В.Бассин не ограничивает значение психозащиты только специфическими эксквизитными ситуациями, как это, например, делают такие исследователи как Ю.С.Савенко и Ф.Е.Василюк, которые считают, что защитные механизмы возникают в процессе самоактуализации в ситуациях, осложняющих этот процесс [50], или в так называемых "ситуациях невозможности" [16]. Для Бассина и ряда других психологов и медиков психологическая защита представляет собой нормальный, широко обнаруживаемый механизм, направленный на предотвращение расстройств поведения и физиологических процессов не только при конфликтах сознания и бессознательного, но и при столкновении вполне осознаваемых, но аффективно насыщенных установок [5; 6; 8; 9; 45]. Бассин причисляет к психозащитным механизмам создание более широкой в смысловом отношении установки, которая направлена на нейтрализацию нереализуемой по каким-либо причинам аффективно насыщенной установки.

В поле действия новой установки снимается противоречие между первоначальными стремлениями и препятст- iiitiM, при ном первоначальное стремление как мотив пршОрщуек'М и обстреливается |5 |. При таком опреде- ihими iniiMHtoiической шщиты снимаются отрицательные моменты в психозащитной регуляции поведения, игнорируется тот важный для оценки личности факт, что психозащита есть свидетельство слабого Я, что она, хотя определенным образом и мобилизует поведение, но, подчиняясь инфантильной установке, "пытается бороться против сложности не преодолением и разрешением, а иллюзорным упрощением и устранением", в определенной степени нечувствительна к целостной психологической ситуации [16].

Как нам кажется, создание "более широкой в смысловом отношении" установки означает не что иное как переход на более высокий, уже творческий уровень психической регуляции. А это противоречит самой семантике слова "защита". В понимании защиты Бассиным уже присутствует момент развития, момент плодотворной экспансии, момент расширения мотивационной структуры личности, расширения взаимодействия, а значит расширения и дифференциации индивидуальных процессов отражения и регуляции. Здесь мы солидаризируемся с мнением Б.Д.Карвасарского, который считает, что повседневными, нормальными являются психологические адаптивные реакции, но не реакции психологической защиты [26].

В парадигме медико-психологических исследований использование психозащитных техник рассматривается в определенной мере как патологическая, неплодотворная форма разрешения противоречий.

В.К.Мягер предлагает делать различие между патологической защитой (или неадекватными формами адаптации) и нормальной защитой, профилактической, постоянно присутствующей в нашей повседневной жизни [39]. Очень часто, когда медики и психотерапевты говорят о психологической защите у больных неврозами, то понимают под защитой процесс адаптации, который направлен на снижение эмоциональной напряженности (тревоги) в условиях противоречивых отношений и позиций личности; защита ослабляет в сознании больного остроту выраженности чувства несостоятельности, унижения, страха, утрат и т. д. [9; 22;47; 52]. В профессиональной среде психологов и психотерапевтов это часто приводит к недоразумениям. Когда психолог-консультант говорит о том, что и как он делает для того, чтобы снять психологическую защиту и начать настоящую работу по преодолению проблемы, медик-психотерапевт его не понимает, он как раз пытается сохранить защиту у больного неврозом для того, чтобы купировать остроту болезненных переживаний. И лишь при длительном неврозе допускается появление так называемых вторичных защитных механизмов, которые закрепляют невротическое поведение; например, возникает рационализация с целью оправдания болезнью своей несостоятельности, уход в болезнь, освобождающий от ответственности за решение проблемы [52].

Неоднозначное отношение к психологической защите не только у медиков, но и у психологов.

Р.М.Грановская и И.Я.Березная отмечают, что психологическая защита тормозит полет творческой фантазии, работу интуиции, она выступает в качестве барьера, который сужает, заслоняет и (или) искажает полноценное восприятие и переживание мира. Эти исследовательницы описывают защиту как организацию ловушек и преобразователей опасной и тревожной для личности информации. Наиболее опасная информация не воспринимается уже на уровне восприятия, менее опасная воспринимается, но затем искажается, трансформируется в удобоваримую для личности. Одновременно авторы отмечают и другую, положительную роль защиты. Защита ограждает сознание от информации, которая может разрушить целенаправленное мышление, мышление, которое настроено на решение проблемы в соответствии с отображаемой картиной ситуации. В этом смысле защитные техники рассматриваются как система стабилизации личности, которая направлена на устранение или минимизацию отрицательных эмоций, тревоги, которая возникает при рассогласовании имеющейся картины мира и ситуации с новой и неожиданной информацией [20].

Еще раньше Р.М.Грановская указывала на то, что с помощью психологической защиты регулируется поведение "в ситуациях, когда интенсивность потребности нарастает, а условия ее удовлетворения отсутствуют" [19, с.271]. По сути речь идет о ситуациях, которые стали, благодаря своему прототипу "Лиса и виноград" (или "Кислый виноград"), хрестоматийными. В данном случае утверждается, что защитные механизмы есть "способы организации частичного временного душевного равновесия с тем, чтобы собрать силы для реального преодоления возникших трудностей" [19, с.273]. Отметим, что этот резон — наиболее частый в оправдании использования защиты. Та же Грановская оправдывает применение защитных механизмов психики личностями с жесткой и косной системой принципов поведения; у этих лиц защитные механизмы якобы оберегают психику. Однако автор исключает из сферы своего рассмотрения то, что, во-первых, защитные механизмы еще сильнее закрепляют ригидные способы поведения, и, во-вторых, эта ригидная система принципов поведения как раз и может быть обусловлена использованием психологической защиты в эксквизитных ситуациях. Впрочем, Р.М.Грановская непоследовательна и противоречива в своем определении функционального назначения защиты, когда тут же пишет: "Действие механизмов психологической защиты направлено на сохранение внутреннего равновесия путем вытеснения из сознания всего того, что серьезно угрожает системе ценностей человека и вместе с тем его внутреннему миру. В то же время не упустим из виду, что исключение из сознания подобной информации мешает самоусовершенствованию человека. В данном контексте важно сконцентрировать внимание на том, что защитные механизмы поддерживают внутренний мир человека в некоторой гармонии с внешним миром не за счет активного изменения и преобразования недостатков окружающего мира или собственного характера, а за счет внутренних перестроек, приводящих к устранению из восприятия и памяти конфликтной и травмирующей информации" [19].

Нам наиболее близка оценка защитных механизмов, которую дал в своей знаменитой монографии Ф.Е.Васи- люк. Он разводит цели защитных механизмов, которые направлены на стремление избавить человека от рассогласованности и амбивалентности чувств, на предохранение его от осознания нежелательных содержаний и на устранение негативных психических состояний тревоги, страха, стыда и т. д., и ту дорогую цену, которую платит человек за использование защитных механизмов, которые представляют собой ригидные, автоматические, вынужденные непроизвольные и неосознаваемые процессы отражения и регуляции. Конечный результат их использования выражается в объективной дезинтеграции поведения, самообмане, мнимом, паллиативном разрешении конфликта или даже неврозе [16].

Заканчивая экскурс в литературу по психологической защите, мы можем подвести некоторые предварительные итоги в понимании психологической защиты.

Во-первых, психологическая защита — это реальное психическое явление, открытое и описанное впервые в парадигме психоанализа. Но в развитии этого научного конструкта заинтересованы не только представители глубинной психологии и психотерапии. Идея психологической защиты относится к числу тех эвристических представлений, отказ от которых лишь только обеднит психологическую теорию и практику.

Во-вторых, содержательные и оценочные характеристики механизмов психологической защиты, причины ее порождения и функционально-целевые особенности определены неоднозначно и неоднородно в зависимости от тех парадигм областей научного знания, в которых работают те или иные исследователи. Анализ литературы показал, что возникновение механизмов психологической защиты способствует ситуации, которая представляет собой серьезное испытание для человека, которая в некоторой степени превышает его внутренние ресурсы, выходит за рамки его актуального развития. Эксквизит- ная ситуация как ситуация невозможности представляет собой констелляцию объективных и субъективных (личностных) факторов. Психологическая защита определяется при этом не объективным событием как таковым, а субъективной значимостью этого события для человека. Как здесь не вспомнить С.Л.Рубинштейна: "Внешние причины действуют через внутренние условия… Внешнее воздействие дает тот или иной психический эффект, лишь преломляясь через психическое состояние субъекта, через сложившийся у него строй мыслей и чувств" [48].

Главная задача психологической защиты — это устранение психологического дискомфорта, а не реальное решение эксквизитной ситуации. В этом смысле защита действует только в рамках актуальной ситуации, можно сказать, что она идет на поводу этой актуальной ситуации.

О свойствах защиты мы расскажем после того, как рассмотрим подробно каждый ее механизм.