Бытует представление, согласно которому психоанализ – это прежде всего учение о бессознательном, а Фрейд – ученый и врач, впервые открывший сферу бессознательного и тем самым совершивший коперниковский переворот в науке и медицине. Подобное представление, находящее свое отражение прежде всего в обыденном сознании, является широко распространенным, но весьма далеким от истинного положения вещей.

То, что учение Фрейда о бессознательном – важная, составная часть психоанализа, бесспорно. Но психоанализ не сводится только и исключительно к этому учению. То, что Фрейд придавал особое значение изучению бессознательных процессов, протекающих в глубинах человеческой психики, – тоже не менее бесспорно. Но он не является первооткрывателем сферы бессознательного, как это подчас полагают неискушенные в истории психоанализа исследователи или правоверные психоаналитики, пытающиеся отстоять приоритет Фрейда в этой области.

В ряде работ, посвященных раскрытию идей и концепций психоанализа и опубликованных как в нашей стране, так и за рубежом, убедительно показано, что пальма первенства в постановке проблемы бессознательного принадлежит отнюдь не Фрейду. Имеются исследования, авторы которых специально рассматривали историю обращения ученых к проблематике бессознательного, освещая ее на психологическом, философском и естественнонаучном материале.

В самом деле, история обращения мыслителей прошлого к проблематике бессознательного уходит своими корнями в далекую древность. Так, для некоторых древнеиндийских ученых было характерным признание существования «неразумной души», «неразумной жизни», протекающей таким образом, что человеку становились неподвластны его собственные чувства. В Бхагавадгите, или Гите, возникшей в период первого тысячелетия до новой эры, содержалось понятие о трояком разделении разума: разум знающий, неправильно познающий (страстный) и окутанный мраком (темный). Там же имелось представление о «каме» как страсти, вожделении, основном начале человеческой души, неразумном по своей внутренней природе. В ведийской литературе Упанишад говорилось о «пране» – жизненной энергии, которая являлась изначально бессознательной. Буддийское учение также исходило из признания наличия несознательной жизни. Йога допускала, что кроме сознающего разума имеется бессознательная, но «психически активная» область. В древнегреческих учениях содержались идеи, связанные с проблемой неудержимых, выходящих из-под контроля индивида влечений и неосознанного знания человека. Платон, например, говорил о «диком, звероподобном начале», способном увести человека куда угодно.

Начиная с древних времен и вплоть до возникновения психоанализа проблематика бессознательного так или иначе затрагивалась в работах многих мыслителей и ученых. Достаточно сказать, что идеи о бессознательном содержались, например, в трудах таких философов, как Лейбниц, Кант, Гегель, Шопенгауэр, Ницше и многих других. С некоторыми трудами названных выше философов Фрейд был знаком и вполне мог почерпнуть из этих источников определенные представления о бессознательном, например, из работ Липпса, о чем уже говорилось.

При рассмотрении предшествующего материала обращалось внимание на то обстоятельство, что в «Толковании сновидений» Фрейд несколько раз ссылался на Шопенгауэра. В одном месте этой работы он подчеркнул, что при осмыслении природы сновидений ряд авторов придерживались воззрений немецкого философа. При этом, воспроизводя некоторые идеи Шопенгауэра, Фрейд писал о том, что раздражения организма извне, из симпатической нервной системы, оказывают днем бессознательное влияние на наше душевное состояние.

Трудно со всей определенностью сказать, отложились ли в памяти Фрейда другие высказывания Шопенгауэра, имеющие непосредственное отношение к проблеме бессознательного. Например, такое высказывание, содержавшееся в главном труде немецкого философа «Мир как воля и представление» (1819), согласно которому бессознательность – это естественное состояние вещей и, следовательно, она является той основой, из которой, в отдельных родах существ, как высший цвет ее, вырастает сознание. Но можно с полным на то основанием утверждать, что помимо работ Липпса, Фрейд был знаком с литературой, в той или иной степени содержавшей идеи о бессознательном.

Во второй половине XIX века идеи о бессознательной человеческой деятельности, что называется, носились в воздухе. Как показал английский исследователь Л. Уайт, в период с 1872-го по 1880 год на английском, французском и немецком языках вышли в свет по меньшей мере шесть научных изданий, в названии которых стоял термин «бессознательное». Впрочем и до 1872 года были работы, в названии которых фигурировал данный термин. Типичным примером являлся объемистый труд немецкого философа Эдуарда фон Гартмана «Философия бессознательного» (1869), где подчеркивалось, что горе тому человеку, который, преувеличивая цену сознательно-разумного и желая исключительно поддержать его значение, насильственно подавляет бессознательное.

Посвященный проблематике бессознательного труд Гартмана существенно отличался от работ других мыслителей, в которых хотя и содержались идеи о бессознательном, тем не менее они не получали развернутого обоснования. Немецкий философ не только обстоятельно обсудил проблематику бессознательного, признал за бессознательным несомненную ценность для понимания человеческих деяний, но и попытался рассмотреть те плюсы и минусы, которые оно включает в себя.

Выдвинув аргументы в пользу признания бессознательного, Гартман отметил следующие плюсы, которые, по его мнению, определяют ценность бессознательного.

Во-первых, бессознательное формирует организм и поддерживает его жизнь.

Во-вторых, в качестве инстинкта бессознательное служит цели самосохранения человеческого существа как такового.

В-третьих, благодаря сексуальному влечению и материнской любви бессознательное не только сохраняет, поддерживает человеческую природу, но и облагораживает ее в процессе истории развития человеческого рода.

В-четвертых, в качестве некоего предчувствия бессознательное руководит человеком, особенно в тех случаях, когда его сознание оказывается не в состоянии дать какой-либо полезный совет.

В-пятых, будучи неотъемлемым элементом любого вдохновения, оно способствует осуществлению процесса познания и благоприятствует тому откровению, к которому порой приходят люди.

В-шестых, бессознательное является стимулом для художественного творчества и доставляет человеку удовольствие при созерцании прекрасного.

Наряду с несомненными плюсами, Гартман обратил внимание и на те очевидные минусы, которые, на его взгляд, свойственны бессознательному. Прежде всего, руководствуясь бессознательным, человек бродит всегда в потемках, не ведая, куда оно его заведет. Кроме того, находясь под воздействием бессознательного, человек почти всегда зависит от случая, поскольку заранее не знает о том, придет ли к нему вдохновение или нет. Фактически нет каких-либо надежных критериев для выявления вдохновения, так как только по результатам человеческой деятельности можно судить об их подлинной ценности.

К этому следует добавить, что в отличие от сознания бессознательное представляется чем-то неизвестным, туманным, чуждым. Сознание является верным слугой, в то время как бессознательное включает в себя нечто страшное, демоническое. Сознательной работой можно гордиться, бессознательная же деятельность может восприниматься в качестве некоего божественного дара. Бессознательное всегда как бы предуготовлено, в то время как сознание можно изменять в зависимости от приобретенных знаний и социальных условий жизни. Бессознательная деятельность приводит к неподдающимся совершенству готовым результатам, над результатами же сознательной деятельности можно продолжать работать, улучшать их, совершенствоваться в своих навыках и умениях. И наконец, бессознательная деятельность человека всецело зависит от его аффектов, страстей и интересов, в то время как сознательная деятельность осуществляется на основе его воли и разума и, следовательно, эта деятельность может быть ориентирована в нужном для него направлении.

Фрейд читал данный труд Гартмана. В «Толковании сновидений» он не только ссылался на его «Философию бессознательного», но и приводил выдержку из этой работы. Правда, речь шла о переносе в состояние сна элементов бодрствования, а также о том, что примиряющие человека с жизнью научный интерес и эстетическое наслаждение вроде бы, согласно Гартману, не переносятся в сновидение. Тем не менее вряд ли Фрейд не обратил внимания на размышления немецкого философа о бессознательном, включая его позитивные и негативные характеристики.

Как бы там ни было, но остается реальным фактом, что задолго до Фрейда проблематика бессознательного попадала в поле зрения различных мыслителей. Другое дело, что, в отличие от философии второй половины XIX столетия, в науке и медицине превалировали представления о человеке как сознательном существе. В лучшем случае высказывались соображения о бессознательных физиологических реакциях. Однако психология восприятия человека в основном была ориентирована на рассмотрение его в качестве разумного, рационального, сознательного существа.

Подавляющее большинство психологов того периода считали, что психика и сознание – это одно и то же. Представление о тождестве сознания и психики уходило своими корнями вглубь истории, когда отличительной от животного характеристикой человеческого существа считалось именно сознание. В своем глубинном осмыслении представление о тождестве сознания и психики получило отражение в известном изречении французского философа XVII века Рене Декарта: «Мыслю, следовательно, существую». Правда, в своем трактате «Страсти души» он писал о борьбе между низшей, «чувствующей» и высшей, «разумной» частями души. Однако, считая, что части души практически не отличаются друг от друга («чувствующая» часть души является одновременно «разумной», а бессознательные движения относятся лишь к телу), Декарт тем самым как бы исключил сферу бессознательного из человеческой психики.

Заинтересовавшись бессознательными действиями людей, которые Фрейд наблюдал во время экспериментов с гипнозом, и восприняв некоторые идеи о бессознательном, содержавшиеся в философских работах, он прежде всего поставил под вопрос широко распространенное в науке представление о тождестве сознания и психики. Дело в том, что если психическое целиком и полностью соотносилось с сознательным, то в таком случае возникали практически неразрешимые трудности, связанные с так называемым психофизическим параллелизмом. Душа и тело выступали как несводимые друг к другу сферы человека, в каждой из которых действовали свои закономерности и как бы параллельно друг другу протекали свои обособленные процессы. Бессознательные движения и реакции относились к телесной организации человека, сознательные процессы мышления – к человеческой душе.

Фрейд выступил против подобных представлений, согласно которым психика человека характеризуется исключительно такими процессами, которые по определению являются сознательными. Он настаивал, что более целесообразным было бы признание наличия в психике человека процессов, являющихся не только сознательными. Деление психики на сознательное и бессознательное и стало основной предпосылкой психоанализа. При этом Фрейд полагал, что рассмотрение психики человека под углом зрения наличия в ней бессознательных и сознательных процессов, во-первых, способствует разрешению трудностей психофизического параллелизма и, во-вторых, дает возможность лучше исследовать и понять те патологические процессы, которые возникают подчас в душевной жизни. Апеллируя к подобным доводам, он выдвинул важное теоретическое положение о том, что сознательное не является сущностью психического.

Выступая против картезианского понимания человеческой психики, Фрейд подчеркивал, что у данных сознания имеются различного рода пробелы, не позволяющие компетентно судить о процессах, которые происходят в глубинах психики. И у здоровых людей, и у больных часто наблюдаются такие психические акты, объяснение которых требует допущения существования психических процессов, не вписывающихся в поле зрения сознания. Поэтому Фрейд считал, что имеет смысл допустить наличие бессознательного и с позиций науки работать с ним, чтобы тем самым восполнить пробелы, неизбежно существующие при отождествлении психического с сознательным. Ведь подобное отождествление является, по существу, условным, недоказанным и представляется не более правомерным, чем гипотеза о бессознательном. Между тем жизненный опыт, да и здравый смысл указывают на то, что отождествление психики с сознанием оказывается совершенно нецелесообразным. Более разумно исходить из допущения бессознательного как некой реальности, с которой необходимо считаться, коль скоро речь идет о понимании природы человеческой психики.

В своем обосновании целесообразности признания бессознательного Фрейд полемизировал с теми теоретиками, которые отвергали данное понятие, полагая, что достаточно говорить о различных степенях сознания. Действительно, в философии и психологии конца XIX века нередко отстаивалось убеждение, что сознание может характеризоваться определенными оттенками интенсивности и яркости. В результате чего наряду с отчетливо осознаваемыми процессами можно наблюдать состояния и процессы, недостаточно ясные, малозаметные, не бросающиеся в глаза, но тем не менее наличествующие в самом сознании. Те, кто придерживался такой точки зрения, полагали, что нет никакой необходимости вводить понятие бессознательного, так как вполне можно обойтись представлениями о слабо сознаваемых процессах и не совсем ясных состояниях.

Фрейд не разделял подобную точку зрения. Более того, он считал ее неприемлемой. Правда, он готов был признать, что отстаиваемые таким образом теоретические положения могут быть в какой-то степени содержательными. Однако, по его убеждению, эти положения являются практически непригодными, поскольку приравнивание малозаметных, незаметных и не вполне ясных процессов к сознательным, но недостаточно осознаваемым не устраняет трудностей, связанных с разрывами сознания. Целесообразнее, стало быть, не ограничиваться упованием на сознание и иметь в виду, что оно не покрывает собой далеко всю психику.

Тем самым Фрейд не только пересмотрел ранее существовавшее привычное представление о тождестве сознания и психики, но и, по сути дела, отказался от него в пользу признания в психике человека бессознательных процессов. Более того, он не просто обратил внимание на необходимость учета бессознательного как такового, а выдвинул гипотезу о правомерности рассмотрения того, что он назвал бессознательным психическим. В этом состояло одно из достоинств психоаналитического понимания бессознательного.

Нельзя сказать, что именно Фрейд ввел понятие бессознательного психического. До него Гартман провел различия между физически, гносеологически, метафизически и психически бессознательным. Однако если немецкий философ ограничился подобным разделением, высказав весьма невнятные соображения о психически бессознательном и сконцентрировав свои усилия на осмыслении гносеологических и метафизических его аспектов, то основатель психоанализа поставил бессознательное психическое в центр своих раздумий и исследований.

Для Фрейда бессознательное психическое выступало в качестве приемлемой гипотезы, благодаря которой открывалась перспектива изучения психической жизни человека во всей ее полноте, противоречивости и драматичности. Во всяком случае, он исходил из того, что рассмотрение психики человека исключительно через призму сознания ведет к искажению действительного положения вещей, поскольку в реальной жизни люди довольно часто не ведают, что творят, не осознают глубинных конфликтов, не понимают подлинных причин своего поведения.

Идеи о бессознательном психическом были выдвинуты Фрейдом в первой его фундаментальной работе «Толкование сновидений». Именно в ней он подчеркнул, что внимательное наблюдение над душевной жизнью невротиков и анализ сновидений дают неопровержимые доказательства наличия таких психических процессов, которые совершаются без участия сознания. Собственно говоря, признание реальности существования бессознательных психических процессов – это та сфера мыслительной деятельности, где, по выражению Фрейда, «врач и философ вступают в сотрудничество». Оно же обусловлено тем, что оба признают бессознательные психические процессы как вполне целесообразные и законные.

Говоря о сотрудничестве между врачом и философом в деле признания бессознательных психических процессов, Фрейд имеет в виду прежде всего сходные представления о бессознательном, имевшие место у него и у Липпса. Речь идет об отказе от чрезмерной оценки сознания, что является необходимой предпосылкой для правильного, с его точки зрения, понимания психического как такового. Липпс считал, что бессознательное должно лечь в основу рассмотрения психической жизни. Фрейд полагал, что бессознательное включает в себя всю полноту ценности психического действия. Отсюда берет начало его идея о психическом бессознательном.

Таким образом, открытие Фрейдом бессознательного психического было обусловлено по меньшей мере тремя факторами:

¦ наблюдениями над невротиками;

¦ анализом сновидений;

¦ соответствующими идеями Липпса о бессознательном.

Надо сказать, что бессознательное психическое не являлось для Фрейда чем-то абстрактным, демоническим, совершенно бессодержательным и неуловимым, что может выступать в лучшем случае в качестве отвлеченного понятия, используемого при описании некоторых психических понятий. Подобно некоторым философам, апеллировавшим к данному понятию, он готов был признать за бессознательным эвристическую значимость. То есть он рассматривал его в качестве теоретической конструкции, необходимой для лучшего понимания и объяснения человеческой психики. Однако, в отличие от тех, кто усматривал в бессознательном лишь теоретическую конструкцию, способствующую установлению логических связей между сознательными процессами и глубинными структурами психики, Фрейд рассматривал бессознательное как нечто реально психическое, характеризующееся своими особенностями и имеющее вполне конкретные содержательные импликации. Исходя из этого в рамках психоанализа предпринималась попытка осмысления бессознательного посредством выявления его содержательных характеристик и раскрытия специфики протекания бессознательных процессов.

Выявление и описание бессознательных процессов составляло важную часть исследовательской и терапевтической деятельности Фрейда. Однако он этим не ограничился и подверг бессознательное аналитическому расчленению. Раскрытие механизмов функционирования бессознательных процессов, выявление конкретных форм проявления бессознательного психического в жизнедеятельности человека, поиск в самом бессознательном различных его составляющих – все это представляло значительный интерес для Фрейда. Причем он не просто интересовался описанием и раскрытием бессознательного как чего-то отрицательного, находящегося вне сознания, а стремился выявить именно позитивную составляющую бессознательного психического. Он обращал внимание на те свойства бессознательного, которые свидетельствовали о самобытности и специфичности данной сферы человеческой психики, качественно и содержательно отличающейся от сознания.

Обращаясь к исследованию бессознательного психического, Фрейд исходил из того, что любое проявление бессознательного представляет собой ценный акт человеческой психики. То есть такой акт, который наделен определенным смыслом. Под смыслом имелось в виду не расхожее представление о чем-то таком, что требовало абстрактных размышлений о жизни, судьбе или смерти. Под смыслом понималось вполне конкретное намерение, тенденция и определенное место среди других психических явлений. Одна из важных задач психоанализа как раз и состояла в том, чтобы выявить смысл бессознательных процессов, раскрыть их значение и смысловые связи в содержательном, позитивном плане. Представляется, вопреки различным оценкам бессознательного в психоанализе как чего-то отрицательного, негативного (психика минус сознание), более корректно и правильно говорить о психоаналитическом понятии бессознательного как позитивного концепта.

Исследование бессознательного осуществлялось Фрейдом не изолированно, не само по себе, а в контексте его соотношения с сознанием. Это был привычный путь, по которому шли те ученые, которые признавали существование бессознательного. Однако перед Фрейдом возникли вопросы, требующие ответа в свете осмысления бессознательного психического.

Для Фрейда быть сознательным – значит иметь непосредственное и надежное восприятие. Но что можно сказать о восприятии в сфере бессознательного? И здесь основатель психоанализа сравнил восприятие сознания бессознательных процессов с восприятием органами чувств внешнего мира. Причем он исходил из тех уточнений, которые в свое время были внесены немецким философом Кантом в понимание данной проблемы. Кант подчеркивал субъективную условность человеческого восприятия, нетождественность восприятия с неподдающимся познанию воспринимаемым. Фрейд же стал акцентировать внимание на неправомерности отождествления восприятия сознания с бессознательными психическими процессами, являвшимися объектом этого сознания.

Дальнейшее развитие кантовских идей выливается у Фрейда в утверждение, что бессознательное психическое следует признать как нечто реально существующее, но восприятие которого сознанием требует особых усилий, технических процедур, определенных навыков, связанных с умением истолковывать воспринимаемые явления. Это означает, что психоанализ, по сути дела, имеет дело с таким бессознательным в психике человека, которое рассматривается в качестве специфической реальности независимо от того, является эта реальность действительной или воображаемой.

Подвергнув сомнению теорию совращения, Фрейд пришел к выводу, что в области неврозов определяющим моментом служит не реальность как таковая, воспринимаемая в качестве какого-то свершившегося факта, а психическая реальность, которая может граничить с вымыслом, воображением, но тем не менее является весьма действенной в жизни человека. Психическая реальность по большей части не является прерогативой сознания. В ней властвует бессознательное психическое, далеко не всегда попадающее в поле сознания, однако оказывающее существенное воздействие на поведение человека. Это бессознательное психическое по своей природе не пассивно и не инертно. Напротив, оно весьма действенно, активно и способно вызвать к жизни такие внутренние процессы и силы, которые могут вылиться в созидательную деятельность или оказаться разрушительными как для самого человека, так и для окружающих его людей.

К мысли о действенности бессознательного Фрейд пришел еще до того, как были сформулированы основные идеи психоанализа. Проводимые французским врачом И. Бернгеймом эксперименты заставили его задуматься над тем, что активным и действенным может быть даже то, что не является сознательным. Так, Бернгейм вводил человека в гипнотическое состояние и внушал ему, что по прошествии времени тот обязательно должен совершить то действие, о котором ему говорится. После выхода из гипнотического состояния человек ничего не помнил о том, что ему внушалось, но в определенное время совершал соответствующее действие. При этом он совершенно не понимал, почему и зачем делает что-то. Стоило только его спросить, почему он, например, раскрывает зонтик, как тут же человек находил различного рода объяснения, хотя они никак не соотносились с реальностью и не оправдывали его действие.

Из подобного эксперимента следовало, что многое у человека оставалось в бессознательном. Он не помнил того, что экспериментатор внушал ему. Не помнил ни самого гипнотического состояния, ни воздействия на него со стороны экспериментатора, ни содержания внушенного ему действия. В сознании человека всплывало только представление о конкретном действии, которое он и совершал, не имея ни малейшего понятия о причинах, заставивших его это сделать. Стало быть, у него наличествовала идея действия, которая, будучи бессознательной, являлась все же активной и готовой к реализации. Бессознательное психическое оказывалось наделенным деятельным началом.

Если, согласно Фрейду, собственно деятельным является бессознательное психическое, то как тогда следует относиться к традиционным представлениям о сознании как специфическом признаке человеческого существа? И каковы в таком случае отношения между сознанием и бессознательным? Фрейд не мог обойти молчанием эти вопросы и по-своему попытался ответить на них.

Изречения

З. Фрейд: «Вопрос о том, тождественно ли психическое сознательному, или же оно гораздо шире, может показаться пустой игрой слов, но смею вас заверить, что признание существования бессознательных психических процессов ведет к совершенно новой ориентации в мире и науке».

З. Фрейд: «Психоанализ не может считать сознательное сущностью психического, но должен рассматривать сознание как качество психического, которое может присоединяться или не присоединяться к другим его качествам».

З. Фрейд: «Деление психики на сознательное и бессознательное является основной предпосылкой психоанализа, и только оно дает возможность понять и приобщить к науке часто наблюдающиеся и очень важные патологические процессы в душевной жизни».

З. Фрейд: «Наше бессознательное не совсем то же, что бессознательное философов, а кроме того, большинство философов знать ничего не хотят о „бессознательном психическом“».

З. Фрейд: «Бессознательное – это большой круг, включающий в себя меньший сознательного; все сознательное имеет предварительную бессознательную стадию, между тем как бессознательное может остаться на этой стадии и все же претендовать на полную ценность психического действия».

Прежде всего основатель психоанализа исходил из того, что всякий душевный процесс существует сначала в бессознательном и только затем может оказаться в сфере сознания. Причем переход в сознание – это отнюдь не обязательный процесс, поскольку, с точки зрения Фрейда, далеко не все психические акты непременно становятся сознательными. Некоторые, а быть может, и многие из них так и остаются в бессознательном, не находят возможных путей доступа к сознанию.

Прибегая к образному мышлению, Фрейд сравнивал сферу бессознательного с большой передней, в которой находятся все душевные движения, а сознание – с примыкающей к ней узкой комнатой, салоном. На пороге между передней и салоном стоит на посту страж, который не только пристально разглядывает каждое душевное движение, но и решает вопрос о том, пропускать его из одной комнаты в другую или нет. Если какое-либо душевное движение допускается стражем в салон, то это еще не означает, что оно тем самым становится непременно сознательным. Оно превращается в сознательное только тогда, когда привлекает к себе внимание сознания, находящегося в конце салона. Поэтому, если передняя комната – это обитель бессознательного, то салон, по сути дела, вместилище того, что можно было бы назвать предсознательным. И только за ним расположена келья собственно сознательного, где, находясь на задворках салона, сознание выступает в роли наблюдателя. Таково одно из пространственных, или, как Фрейд называл, топических, представлений о бессознательном и сознательном в психоанализе.

Деление психики на сознательное и бессознательное не являлось собственной заслугой Фрейда. Описание соотношений между сознанием и бессознательным тоже не было чем-то необычным, по крайней мере выходящим за рамки представлений тех, включая Липпса, кто считал, что психическое может существовать в виде бессознательного. Однако, по сравнению с предшественниками, уделявшими внимание бессознательному как таковому, Фрейд особо подчеркнул активность и действенность бессознательного. Это привело к далеко идущим последствиям, когда бессознательные процессы стали рассматриваться не столько в статике, сколько в динамике. Психоанализ как раз и нацелен на раскрытие динамики развертывания бессознательных процессов в психике человека.

Но это еще не все. Отличие психоаналитического понимания бессознательного от тех трактовок его, содержавшихся в предшествующей философии и психологии, состояло в том, что Фрейд не ограничился рассмотрением соотношений между сознанием и бессознательным, а обратился к анализу бессознательного психического для выявления его возможных составляющих. При этом он открыл то новое, что не являлось объектом изучения в предшествующей психологии. Оно состояло в том, что бессознательное стало рассматриваться с точки зрения наличия в нем не сводящихся друг к другу составных частей, а главное – под углом зрения функционирования различных систем, в своей совокупности составляющих бессознательное психическое. Как писал Фрейд в «Толковании сновидений», бессознательное обнаруживается в качестве функции двух раздельных систем.

В понимании Фрейда, бессознательное характеризуется некой двойственностью, выявляемой не столько при описании бессознательных процессов как таковых, сколько при раскрытии динамики их функционирования в человеческой психике. Если в предшествующей психологии даже не ставился вопрос о двоякого рода бессознательном, то для основателя психоанализа признание наличия двух систем в бессознательном стало отправной точкой его дальнейшей исследовательской и терапевтической деятельности.

Отличие психоаналитического понимания бессознательного от предшествующих его трактовок, включая соответствующие представления Липпса, заключалось в том, что в самом бессознательном были выявлены как бы два потока мыслей, два вида бессознательных процессов. Осмысление клинического материала, анализ сновидений и переосмысление содержащихся в философских и психологических трудах представлений о бессознательном привели Фрейда к необходимости проведения различий между предсознательным и бессознательным. Но он не ограничился только этим и попытался более обстоятельно разобраться в природе выделенных им видов бессознательного. Ориентация на углубленное исследование способствовала появлению и развитию новых идей, которые стали составной частью психоанализа.

В ходе раскрытия динамики психических процессов, не являющихся сознательными, обнаружилось то, что Фрейд назвал скрытым, латентным бессознательным. Это бессознательное обладало характерными признаками, свидетельствующими о его специфике. Основным признаком данного вида бессознательного было то, что представление, будучи сознательным в какой-то момент, переставало быть таковым в следующее мгновение, но могло вновь стать сознательным при наличии определенных условий, способствующих переходу бессознательного в сознание.

Кроме того, динамика развертывания психических процессов, оказалось, позволяла говорить о наличии в психике человека какой-то противодействующей силы, препятствующей проникновению бессознательных представлений в сознание. Состояние, в котором данные представления находились до их осознания, Фрейд назвал вытеснением, а силу, способствующую вытеснению этих представлений, – сопротивлением. Осмысление того и другого привело его к выводу, что устранение сопротивления, в принципе, возможно, но оно осуществимо лишь на основе специальных процедур, с помощью которых соответствующие бессознательные представления могут быть доведены до сознания человека.

Все это способствовало тому, что в понимании Фрейда бессознательное предстало в качестве двух самостоятельных и не сводящихся друг к другу психических процессов. Первый вид скрытого, латентного бессознательного – это то, что Фрейд назвал предсознателъным, второй – вытесненным бессознательным. Понятийная тонкость заключалась в том, что и то и другое являлось бессознательным. Но в случае использования понятия «предсознательное» речь шла об описательном значении бессознательного психического, в то время как «вытесненное бессознательное» подразумевало динамический аспект психики. В конечном счете традиционное для психологии деление на сознание и бессознательное дополнилось психоаналитическим пониманием бессознательного психического, при котором фигурировали не два, а три термина: «сознательное», «предсознательное» и «бессознательное».

Топическое, то есть пространственное, представление психики человека через призму сознательного предсознательного и бессознательного способствовало лучшему пониманию динамики развития психических процессов. Однако в терминологическом отношении не все было так просто и ясно, как того хотелось Фрейду. И действительно, в описательном смысле существовали как бы два вида бессознательного – предсознательное и вытесненное бессознательное. С точки же зрения динамики развертывания психических процессов – только один вид бессознательного, а именно вытесненное бессознательное.

Введенная Фрейдом двойственность бессознательного создает подчас путаницу и неопределенность при раскрытии специфики психоаналитического понимания природы бессознательных процессов. Такая путаница и неопределенность имеют место не только в дилетантском восприятии психоанализа, но и в психоаналитической литературе, где далеко не всегда уточняется смысл понятия «бессознательное», используемого различными авторами. Сам Фрейд проводил различие между бессознательным и предсознательным, между вытесненными и латентными бессознательными представлениями.

Трудности понятийного порядка при рассмотрении бессознательного давали знать о себе еще при жизни Фрейда. Он сам говорил о том, что в одних случаях можно было пренебречь различием между предсознательным и бессознательным, в то время как в других случаях такое различие представлялось важным и необходимым. Более того, испытывая потребность в прояснении понятий, он стремился также показать различия между бессознательным вообще как описательным понятием и вытесненным бессознательным, относящимся к динамике психических процессов. Казалось бы, Фрейду удалось внести ясность в различие понятий, использованных им при рассмотрении бессознательного психического. Тем не менее некая двойственность и неоднозначность сохранялись, и требовались определенные усилия для того, чтобы избежать возможной путаницы. И если в теории психоанализа все же можно было разобраться в понятийных тонкостях, связанных с употреблением терминов «предсознательное», «вытесненное» и «бессознательное», то в его практике действительно возникали такие трудности, которые не только не поддавались разрешению, но и не осознавались самими психоаналитиками.

Изречения

З. Фрейд: «Мы привыкли думать, что всякая скрытая мысль такова вследствие своей слабости и что она становится сознательной, как только приобретает силу. Но мы теперь убедились, что существуют скрытые мысли, которые не проникают в сознание, как бы сильны они ни были. Поэтому мы предлагаем скрытые мысли первой группы называть предсознателъными, тогда как выражение бессознательные (в узком смысле) сохранить для второй группы, которую мы наблюдаем при неврозах. Выражение бессознательное, которое мы до сих пор употребляли только в описательном смысле, получает теперь более широкое значение. Оно обозначает не только скрытые мысли вообще, но преимущественно носящие определенный динамический характер, а именно те, которые держатся вдали от сознания, несмотря на их интенсивность и активность».

З. Фрейд: «Мы видим, однако, что есть два вида бессознательного: латентное, но способное стать сознательным, и вытесненное, которое само по себе и без дальнейшего не может стать сознательным».

З. Фрейд: «Латентное бессознательное, являющееся таковым только в описательном, но не в динамическом смысле, называется нами предсознательным; термин „бессознательное“ мы применяем только к вытесненному динамическому бессознательному».

З. Фрейд: «"Бессознательное" – чисто описательный, в некоторых отношениях неопределенный, так сказать, статичный термин; „вытесненное“ – динамическое слово, которое принимает в расчет игру психических сил…»

Классический психоанализ Фрейда основывался главным образом на раскрытии характеристик и природы одного вида бессознательного, а именно вытесненного бессознательного. Собственно говоря, практика психоанализа ориентирована на выявление сопротивления пациента и того вытесненного бессознательного, которое являлось результатом вытеснения из его сознания и памяти бессознательных влечений и желаний. Между тем в теории, в психоаналитическом учении «вытесненное» являлось только частью бессознательного психического и полностью не покрывало его.

Противоречия между теорией и практикой психоанализа вызывают у современных психоаналитиков постоянные дискуссии и споры. Они ведутся по самым различным вопросам – о толковании сновидений, роли сексуальности и эдипова комплекса в образовании неврозов, соотношении между языком психоаналитической теории и практическим использованием аналитического метода и так далее. Но в поле сознания психоаналитиков крайне редко оказываются терминологические нюансы, связанные с психоаналитическим понятием бессознательного. С той двусмысленностью его использования, которая, помимо всего прочего, отражается в расхождениях между теорией и практикой психоанализа.

Сам Фрейд осознавал всю двусмысленность, возникающую в процессе глубинного рассмотрения бессознательного с точки зрения выявления его функциональных особенностей протекания в различных психических системах – будь то система предсознательного или вытесненного бессознательного. Более того, он полагал, что некая двусмысленность возникает даже при рассмотрении сознания и бессознательного, так как в конечном счете различия между ними – это вопрос восприятия, на который необходимо ответить утвердительно или отрицательно. Не случайно Фрейд подчеркивал, что при употреблении терминов «сознательный» и «бессознательный» трудно, практически невозможно избежать имеющей место двусмысленности.

Осознавая это положение, Фрейд, как исследователь, стремящийся к выявлению истины и предотвращению возможных недоразумений, все-таки попытался устранить двусмысленность, связанную с неоднозначным использованием термина «бессознательное». С этой целью он предложил использовать буквенное обозначение для описания различных психических систем, процессов или состояний. Так, система сознания сокращенно обозначалась им как Bw (Bewusst), система предсознательного – как Vbw (Vorbewusst), система бессознательного – как Ubw (Unbewusst). Co строчной буквы соответственно вводились такие обозначения, как bw– сознательное, vbw– предсознательное и ubw– бессознательное, под которым понималось главным образом вытесненное, динамически понятое бессознательное.

Буквенное обозначение различных систем и процессов в какой-то степени способствовало устранению недопонимания, которое возникало при использовании соответствующих терминов. Однако в процессе дальнейшей исследовательской и терапевтической деятельности выяснилось, что ранее осуществленное Фрейдом различие между предсознательным и вытесненным бессознательным оказалось теоретически недостаточным и практически неудовлетворительным. Поэтому топическое и динамическое понимание человеческой психики было дополнено структурным ее осмыслением. Это имело место в работе «Я и Оно» (1923), где Фрейд рассмотрел структуру психики через призму соотношений между Оно (бессознательное), Я (сознание) и Сверх-Я (родительский авторитет, идеал, совесть).

Тем не менее новый взгляд на соотношения между сознательными и бессознательными процессами не только не устранил двусмысленность в трактовке бессознательного, но еще в большей степени осложнил понимание бессознательного психического как такового. Собственно говоря, работа «Я и Оно» была направлена на устранение тех упрощений в осмыслении взаимосвязей между сознанием и бессознательным, которые стали очевидными по мере того, как происходило развитие теории и практики психоанализа. Однако углубление в дебри бессознательного со всей очевидностью продемонстрировало тривиальную истину, отраженную в обыденном изречении: «Чем дальше в лес, тем больше дров».

Казалось бы, психоаналитическая структурная теория должна была снять те двусмысленности в понимании бессознательного, которые возникли при топическом и динамическом рассмотрении бессознательных процессов. Ведь благодаря этой теории бессознательное исследовалось не только изнутри, из глубин бессознательной психики, где бессознательные процессы соотносились с силами Оно или всем низменным, животным, что содержится в человеческой природе. Оно изучалось и со стороны Сверх-Я, которое олицетворяет собой нормы, предписания и требования, предъявляемые к человеку по мере приобщения его к культуре. Однако в результате структурного среза исследования человеческой психики психоаналитическое понимание бессознательного не только не утратило своей двойственности, но, напротив, стало многосмысленным.

Последнее обстоятельство связано с признанием Фрейдом того, что в самом Я имеется нечто бессознательное, которое существует наряду с другими видами бессознательных процессов. Это бессознательное проявляется подобно вытесненному, и для его осознания также требуется особая работа. Здесь-то как раз и возникает одно из затруднений, когда внутриличностные конфликты сводятся к столкновению между сознанием и бессознательным. При этом акцент делается на вытесненном бессознательном, но не учитывается, что невроз может быть обусловлен внутренними сшибками в самом Я, часть которого тоже бессознательна.

Речь идет о внесении Фрейдом изменения в предшествующее понимание внутри-личностных конфликтов. Вначале проводилось различие между сознанием и бессознательным. Описательный подход к человеческой психике предполагал именно такое разделение ее. Затем, при раскрытии динамики психических процессов, были выделены сознание, предсознательное и вытесненное бессознательное. Наконец, структурный подход к человеческой психике внес существенное дополнение в ее понимание, когда в самом Я обнаружилось бессознательное, не совпадающее с вытесненным бессознательным. Фрейд назвал его «третьим» бессознательным, которое в структурной модели обозначалось термином «Сверх-Я».

Признание Фрейдом «третьего» бессознательного позволило по-иному, чем раньше, исследовать сложные взаимодействия между сознательными и бессознательными процессами, протекающими в глубинах человеческой психики. Оно способствовало лучшему пониманию природы внутриличностных конфликтов и причин возникновения неврозов. Вместе с тем выделение «третьего» бессознательного усугубило общее понимание бессознательного психического, которое стало не просто двусмысленным, а действительно многозначным. Фрейд это понимал. Не случайно, говоря о введении «третьего» бессознательного, он писал о той многозначности понятия бессознательного, которую приходится признать в психоанализе.

Коль скоро понятие бессознательного оказалось многозначным, то, быть может, стоило бы от него отказаться? И тогда следовало бы согласиться с теми психологами и философами, которые считали, что исследователи вообще не имеют право говорить о бессознательном, поскольку оно является неопределенным? Однако, принимая во внимание многосмысленность данного понятия, Фрейд тем не менее не только не отказался от бессознательного психического как такового, но, напротив, настаивал на необходимости его тщательного и всестороннего изучения. Более того, он предупреждал против того, чтобы на этом основании не возникало пренебрежительного отношения ни к самому понятию бессознательного, ни к психоаналитической идее действенности бессознательного психического.

Таким образом, при рассмотрении и оценке психоаналитического учения Фрейда о бессознательном психическом необходимо учитывать те тонкости, которые касаются фрейдовского различения тех или иных видов бессознательного. Не проводя разграничений между психоаналитическим пониманием предсознательного, вытесненного и «третьего» бессознательного, легко впасть в упрощенные обобщения о характере взаимоотношений между сознанием и бессознательным.

Принято, например, считать, что Фрейд абсолютизировал антагонистический характер отношений между сознанием и бессознательным. И это отчасти действительно так, если иметь в виду взаимосвязи между вытесненным бессознательным и сознанием. Но взаимоотношения между предсознательным и сознанием не являлись у Фрейда антагонистическими. Он не проводил резкой границы между ними ни при топическом рассмотрении человеческой психики, ни при структурно-функциональном анализе ее.

Другое дело, что примат бессознательного над сознанием в генетическом срезе (сознание – продукт более высокой организации психики) Фрейд распространил и на функциональные отношения между ними. Если принять во внимание его тезис о том, что значительная часть Я не менее бессознательна, чем нечто, находящееся по ту сторону сознания, то становится понятным соразмерность того и другого с точки зрения классического психоанализа. Во всяком случае для понимания этой соразмерности в психоанализе использовался образ, который не оставлял никаких сомнений на этот счет. Психика человека сравнивалась с айсбергом, одна треть которого (сознание) находится над водой, а две трети (бессознательное) скрыто под водой.

Обращаясь к рассмотрению бессознательного психического, Фрейд стремился понять механизм перехода психических актов из сферы бессознательного в систему сознания. Это имело непосредственное отношение как к теории, так и к практике психоанализа. В исследовательском плане необходимо было уяснить, как и каким образом возможно осознание бессознательного. В клиническом отношении важно было разработать технические средства, способствующие обретению пациентами знаний о своих бессознательных влечениях и желаниях с целью дальнейшего освобождения их от симптомов психического заболевания. И в том и в другом случае возникали некоторые затруднения, требующие своего прояснения.

Изречения

З. Фрейд: «Даже часть Я (один Бог ведает, насколько важная часть) может быть бессознательной, и без всякого сомнения и является таковой. И это бессознательное в Я не есть латентное в смысле предсознательного, иначе его нельзя было бы сделать активным без осознания, и само осознание не представляло бы столько трудностей. Когда мы, таким образом, стоим перед необходимостью признания третьего, не вытесненного, то нам приходится признать, что свойство бессознательности теряет для нас свое значение. Оно становится многозначным качеством, не позволяющим широких и непререкаемых выводов, для которых нам хотелось бы его использовать».

З. Фрейд: «Различие сознательного и бессознательного является, в конце концов, вопросом восприятия, на который можно ответить „да“ или „нет“».

З. Фрейд: «В конце концов, свойство бессознательности или сознательности является единственным лучом света во тьме глубинной психологии».

Фрейд утверждал, что, подобно физическому, психическое не должно быть в действительности именно таким, как оно нам представляется. Одно дело реальность, а другое – представление о ней. Одно дело восприятие психической реальности сознанием, и другое – бессознательные психические процессы, являющиеся объектом сознания. Поэтому перед психоаналитиком встает непростой вопрос: как возможно познание бессознательного психического, если, по существу, оно столь же неизвестно человеку, как и реальность внешнего мира?

Фрейд отдавал себе отчет в том, что раскрытие содержания бессознательного является трудной задачей. Однако он полагал, что, как и в случае познания материальной реальности, при осмыслении психической реальности необходимо вносить коррективы к внешнему восприятию ее. Еще Кант говорил о том, что восприятие не тождественно воспринимаемому, и на основании этого он проводил различие между вещью «в себе» и «для себя». Фрейд не стремился постигнуть суть подобных тонкостей. Но полагал, что коррективы к внутреннему восприятию – дело посильное и, в принципе, возможное, поскольку, как он полагал, понимание внутреннего объекта в какой-то степени является даже более легким, чем познание внешнего объекта.

Конечно, можно не соглашаться с некоторыми утверждениями Фрейда, тем более что, как показывает реальная практика, познание внутреннего мира человека оказывается делом более трудным, чем познание окружающей его материальной действительности. Не случайно в XX веке благодаря научно-техническим знаниям удалось найти ключ к открытию многих тайн окружающего мира, что нельзя сказать о постижении тайников человеческой души. Однако столь оптимистический настрой Фрейда по отношению к возможностям познания бессознательного психического объяснялся тем, что психоаналитические представления о вытесненном бессознательном включали в себя вполне определенную, хотя, быть может, на первый взгляд странную установку. Опираясь на нее, в психике человека могут протекать такие процессы, которые, в сущности, ему известны, хотя вроде бы он ничего не знает о них.

Те, кто отрицал бессознательное, нередко ставили вполне резонные вопросы. Как можно говорить о чем-то, чего мы не осознаем? Как можно вообще судить о бессознательном, если оно не является предметом сознания? Насколько в принципе возможно познание того, что находится за пределами сознания? Эти вопросы требовали ответа, и над их решением безрезультатно ломали голову многие мыслители. Трудности, связанные с самим подходом к решению данных вопросов, порождали такое умонастроение, согласно которому разумный выход из положения состоял в отказе от признания бессознательного как такового.

Фрейда не устраивала подобная ситуация. Признав за бессознательным психическим статус реальности, он не мог обойти стороной все эти вопросы, которые так или иначе сводились к рассмотрению того, как и каким образом можно познать то, что ускользает из сознания человека. И он начал осмысление вопроса о познании бессознательного с элементарных вещей, с общих рассуждений о знании как таковом.

Подобно своим предшественникам, Фрейд утверждал, что все человеческое знание так или иначе связано с сознанием. Собственно говоря, знание всегда выступает в качестве сознания. В свою очередь, это означает, что бессознательное может быть познано не иначе как посредством становления его сознательным. Но традиционная психология сознания или игнорировала бессознательное, или в лучшем случае допускала его в качестве чего-то такого демонического, что подлежало скорее осуждению, нежели познанию. В отличие от психологии сознания психоанализ не только апеллирует к бессознательному психическому, но и стремится сделать его объектом познания.

Перед Фрейдом, для которого бессознательное психическое стало важным объектом познания, с неизбежностью встал вопрос: каким образом возможно превращение бессознательного в сознательное, если оно само по себе не является сознанием, и что значит сделать нечто сознательным? Можно допустить, что протекающие в глубинах человеческой психики бессознательные процессы сами по себе доходят до поверхности сознания или, наоборот, сознание каким-то неуловимым образом прорывается к ним. Но такое допущение не способствует ответу на поставленный вопрос, так как обе возможности не отражают реального положения вещей. Ведь до сознания могут дойти только предсознательные процессы, да и то человеку необходимо приложить немалые усилия к тому, чтобы это произошло. Вытесненному бессознательному дорога к сознанию закрыта. Сознание тоже не может овладеть вытесненным бессознательным, поскольку оно не знает того, что, зачем и куда вытеснено. Получается вроде бы тупик.

Чтобы выйти из тупика, Фрейд попытался найти какую-то иную возможность перевода внутренних процессов в сферу, где открывался простор для их осознания. Такая возможность представилась ему в связи с найденным решением, аналогичным тому, о котором в свое время говорил еще Гегель. Немецкий философ высказал как-то остроумную мысль, согласно которой ответы на вопросы, остающиеся без ответа, заключаются в том, что должны быть иначе поставлены сами вопросы. Не ссылаясь на Гегеля, Фрейд именно так и поступил. Он переформулировал вопрос, каким образом что-либо становится сознательным. Более целесообразным для него становится постановка вопроса, каким образом что-либо может стать предсознательным.

Фрейд соотносил предсознательное со словесным выражением бессознательных представлений. Поэтому ответ на переформулированный вопрос не вызывал каких-либо затруднений. Он звучал таким образом, в соответствии с которым нечто становится предсознательным посредством соединения с соответствующими словесными представлениями. Теперь необходимо было ответить только на вопрос, как вытесненное может стать предсознательным. Но здесь на передний план выдвигалась непосредственная аналитическая работа, с помощью которой создавались необходимые условия для возникновения опосредующих звеньев, способствующих переходу от вытесненного бессознательного к предсознательному.

В целом, Фрейд попытался по-своему ответить на каверзный вопрос о возможностях осознания бессознательного. Для него сознательные, пред сознательные и бессознательные представления не являлись «записями» одного и того же содержания в различных психических системах. Первые включали в себя предметные представления, оформленные соответствующим словесным образом. Вторые – возможность вступления в связь предметных представлений со словесными. Третьи – материал, остающийся неизвестным, то есть непознанным, и состоящий из одних предметных представлений. Исходя из этого процесс познания бессознательного в психоанализе переносится из сферы сознания в область предсознательного.

Фактически речь идет о переводе вытесненного бессознательного не в сознание, а в предсознательное. Осуществление этого перевода происходит при помощи специально разработанных психоаналитических приемов, когда сознание человека как бы остается на своем месте, бессознательное не поднимается непосредственно на ступень сознательного, а наиболее активной становится система предсознательного, в рамках которой появляется реальная возможность превращения вытесненного бессознательного в предсознательное.

Таким образом, в классическом психоанализе Фрейда познание бессознательного соотносится с возможностями встречи предметных представлений с языковыми конструкциями, выраженными в словесной форме. Отсюда то важное значение в теории и практике психоанализа, которое придается роли языка и лингвистических построений в раскрытии содержательных характеристик бессознательного. В процессе психоаналитического сеанса происходит диалог между аналитиком и пациентом, где языковые обороты и речевые конструкции служат основанием для проникновения в глубины бессознательного.

Однако здесь возникают специфические трудности, обусловленные тем, что бессознательное имеет не только иную, инаковую, отличную от сознания логику, но и свой собственный язык. Бессознательное вещает на языке, который непонятен для непосвященных. Без знания этого «иностранного» языка бессознательного не приходится рассчитывать на познание бессознательного психического. Особенно ярко специфический язык бессознательного проявляется в сновидениях человека, где различные образы и сюжеты пронизаны символикой. Этот символический язык бессознательного требует своей расшифровки, что является не столь простой задачей, реализация которой предполагает знакомство человека с древней культурой, где язык символов был важной составной частью жизни людей.

Осознавая трудности с познанием бессознательного, Фрейд уделял значительное внимание как раскрытию символического языка бессознательного, так и осмыслению возможностей перевода вытесненного бессознательного в сферу пред сознательного. Он предложил такое специфическое толкование природы словесных представлений, благодаря которому им допускалась логическая возможность осознания бессознательного через предсознательные опосредствующие звенья.

Основатель психоанализа выдвинул постулат о словесных представлениях как неких следах воспоминаний. В его понимании, любое слово является в конечном счете не чем иным, как остатком воспоминания ранее услышанного слова. В соответствии с этим классический психоанализ основывался на признании наличия в человеке такого знания, которое в общем-то у него есть, но о котором самому ему ничего не известно. Обладая определенным знанием, индивид тем не менее не осознает его до тех пор, пока не будет восстановлена цепь воспоминаний о реальных событиях и переживаниях прошлого, некогда случившихся в жизни отдельного человека или в истории развития человеческого рода.

С точки зрения Фрейда, сознательным может стать лишь то, что некогда уже было сознательно воспринято. Очевидно, что при таком понимании познание бессознательного становится, по сути дела, припоминанием, восстановлением в памяти человека ранее существовавшего знания. Процесс познания бессознательного оказывается своего рода воскрешением знания-воспоминания, отрывочные составляющие которого находятся в предсознательном. Однако глубинное содержание этого вытеснено в силу нежелания или неумения человека распознать за символическим языком бессознательного его стремления и желания, которые нередко ассоциируются с какими-то скрытыми демоническими силами, чуждыми индивиду как социальному и культурно-нравственному существу.

В своих размышлениях о необходимости восстановления в памяти человека предшествующих воспоминаний Фрейд приближается к воспроизведению платоновской концепции об «анамнесисе». И это действительно так, поскольку в трактовке этого вопроса наблюдаются поразительные сходства между психоаналитическими гипотезами Фрейда и философскими идеями Платона.

Как известно, древнегреческий мыслитель считал, что в душе человека заложено смутное знание, которое нужно только припомнить, сделав его объектом сознания. На этом строилась его концепция познания человеком окружающего мира. Для Платона познавать что-либо прежде всего означало припоминать, восстанавливать принадлежащее человеку знание. Аналогичных взглядов придерживался и Фрейд, полагавший, что познание возможно благодаря следам воспоминаний. Платон исходил из того, что у человека, который не знает чего-либо, имеется верное мнение относительно того, чего он не знает. Фрейд почти дословно воспроизводил ту же самую мысль. Во всяком случае, он подчеркивал, что хотя человек далеко не всегда знает о явлениях, содержащихся в глубинах его психики, тем не менее они, в сущности, ему известны.

Концепция познания Платона основывалась на припоминании знания, существовавшего в виде априорно заданных идей. В классическом психоанализе Фрейда познание бессознательного соотносилось с филогенетическим наследием человечества, с филогенетически унаследованными схемами, под влиянием которых жизненные явления выстраивались в определенный порядок. Как в том, так и в другом случае речь шла о весьма сходных, если не сказать больше, однотипных позициях. Другое дело, что эти позиции не были идентичны друг другу. Между ними существовали и некоторые различия. Так, Платон исходил из предпосылки существования объективной мировой души, вещный мир которой отражен в человеческой душе в идеальных образах. Фрейд же сделал акцент на предметных представлениях, выраженных на символическом языке бессознательного, за которым скрывались филогенетические структурные образования, возникшие в процессе эволюционного развития человеческого рода.

Топическое, динамическое и структурное рассмотрение бессознательного психического привело, с одной стороны, к углубленному пониманию взаимоотношений между сознанием и бессознательным, а с другой – к многозначности используемого в психоанализе термина «бессознательное». Размышления Фрейда о возможности познания бессознательного отчасти прояснили вопрос о том, как в принципе осуществляется переход от вытесненного бессознательного через пред-сознательное в сферу сознания, и в то же время внесли свою лепту в многозначность толкования бессознательного психического. И это именно так, поскольку само бессознательное стало соотноситься не только с онтогенезом (развитием человека), но и с филогенезом (развитием человеческого рода). Такое понимание бессознательного нашло свое отражение в работе Фрейда «Тотем и табу» (1913), где были показаны сходства между психологией первобытного человека, подверженного стадным инстинктам, и психологией невротика, находящегося во власти собственных влечений и желаний.

Следует обратить внимание и на то, что многозначность понятия «бессознательное» в психоанализе вызвала определенные трудности, связанные с конечными результатами познания бессознательного психического. Речь идет не столько о переводе бессознательного в сознание, сколько о пределах психоанализа в выявлении существа бессознательности как таковой. Ведь в результате исследовательская и терапевтическая деятельность Фрейда была нацелена на раскрытие исходных составляющих бессознательного, а именно тех глубинных влечений, невозможность реализации и удовлетворения которых приводила, как правило, к возникновению неврозов.

Изречения

З. Фрейд: «Сознательным может стать только то, что когда-то уже было сознательным восприятием и что, помимо чувств изнутри, хочет стать сознательным; оно должно сделать попытку превратиться во внешние восприятия. Это делается возможным при помощи следов воспоминаний».

З. Фрейд: «На вопрос – как что-то вытесненное сделать (пред) сознательным – следует ответить следующим образом: нужно такие предсознательные средние звенья восстановить аналитической работой».

З. Фрейд: «Психоаналитик стремится к тому, чтобы привести вытесненный из сознания материал в сознание».

Раскрытие бессознательных влечений человека составляло одну из основных задач теории и практики психоанализа. Если практика психоанализа была ориентирована на осознание человеком своих бессознательных влечений, то теория психоанализа демонстрировала возможности обнаружения этих влечений и пути их осознания. Собственно говоря, на этом и прекращалась исследовательская деятельность Фрейда, так как в теоретическом плане возможности психоанализа оказывались исчерпанными.

Единственное, на что еще может претендовать психоанализ, так это, пожалуй, на осмысление того, насколько правомерно вообще говорить о бессознательных влечениях. В самом деле, заслуга Фрейда состояла в выделении и исследовании бессознательного психического. Анализ этого бессознательного с неизбежностью привел к выявлению наиболее значимых для развития и жизнедеятельности человека бессознательных влечений. Первоначально (до 1915 года) Фрейд полагал, что таковыми являются сексуальные влечения (либидозные) и влечения Я (влечения к самосохранению). Затем, изучая нарциссизм, он увидел, что сексуальные влечения могут быть обращены не только на внешний объект, но и на собственное Я. Сексуальная энергия (либидо) способна направляться не только вовне, но и внутрь. Исходя из этого, Фрейд ввел понятия объектного и нарциссического либидо. Ранее выдвинутые им сексуальные влечения стали рассматриваться им как объектное либидо, а влечения к самосохранению – как Я-либидо, или любовь к самому себе. И наконец, в 20-е годы (работа «По ту сторону принципа удовольствия») Фрейд соотнес сексуальные влечения с влечением к жизни, а влечения Я – с влечением к смерти. Тем самым он сформулировал и выдвинул концепцию, согласно которой у человека проявляются два главных влечения – влечение к жизни (Эрос) и влечение к смерти (Танатос).

В общем можно сказать, что влечение – это бессознательное стремление человека к удовлетворению своих потребностей. Фрейд, впервые использовавший это понятие в работе «Три очерка по теории сексуальности» (1905), проводил различие между инстинктом (Instinkt) и влечением (Trieb). Под инстинктом он понимал биологически наследуемое животное поведение, под влечением – психическое представительство соматического источника раздражения.

Уделяя особое внимание половому влечению, Фрейд выделил сексуальный объект, то есть лицо, на которое направлено это влечение, и сексуальную цель, то есть действие, на совершение которого влечение толкает. Психоаналитическое понимание объекта, цели и источника влечения он дополнил соответствующими представлениями о силе влечения. Для количественной характеристики сексуального влечения Фрейд использовал понятие «либидо» – как некую силу или энергию, измеряющую сексуальное возбуждение. Либидо направляет сексуальную деятельность человека и позволяет описывать в экономических терминах протекающие в психике человека процессы, в том числе связанные с невротическими заболеваниями.

В работе «Влечения и их судьбы» (1915) Фрейд углубил свои представления о влечениях. Он подчеркнул, что цель влечения – достижение удовлетворения, а ее объект – тот, посредством которого влечение может достичь своей цели. Согласно его взглядам, влечение подвергается влиянию трех полярностей: биологической полярности, включающей в себя активное и пассивное отношение к миру; реальной – подразумевающей деление на субъект и объект, Я и внешний мир; экономической – основанной на полярности наслаждения (удовольствия) и неудовольствия.

Что касается судьбы влечений, то, по его мнению, существует несколько возможных путей их развития. Влечение может обратиться в свою противоположность (превращение любви в ненависть и наоборот). Оно может обратиться на саму личность, когда направленность на объект сменяется установкой человека на самого себя. Влечение может оказаться заторможенным, то есть готовым отступиться от объекта и цели. И наконец, влечение способно к сублимации, то есть к модификации цели и смене объекта, при которой учитывается социальная оценка.

В лекциях по введению в психоанализ, написанных в 1933 году, Фрейд обобщил свои взгляды на жизнь влечений. В свете этих обобщений психоаналитическое понимание влечений приобрело следующий вид:

¦ влечение отличается от раздражения, оно происходит от источника раздражения внутри тела и действует как постоянная сила;

¦ изучая влечение как процесс, в нем нужно различать источник, объект и цель, где источник влечения – состояние возбуждения в теле, а цель – устранение этого возбуждения;

¦ влечение становится психически действенным на пути от источника к цели;

¦ психически действенное влечение обладает определенным количеством энергии (либидо);

¦ на пути влечения к цели и к объекту допускается замена последних на другие цели и объекты, в том числе на социально приемлемые (сублимация);

¦ можно различать влечения, задержанные на пути к цели и задерживающиеся на пути к удовлетворению;

¦ существует различие между влечениями, служащими сексуальной функции, и влечениями к самосохранению (голод и жажда), причем первые характеризуются пластичностью, замещаемостью и отстраненностью, в то время как вторые – непреклонны и безотлагательны.

В садизме и мазохизме наблюдается слияние двух видов влечений. Садизм – влечение, направленное вовне, к внешнему разрушению. Мазохизм, если отвлечься от эротического компонента, – влечение к саморазрушению. Последнее (влечение к саморазрушению) можно считать выражением влечения к смерти, которое приводит живое к неорганическому состоянию.

Выдвинутая Фрейдом теория влечений вызвала неоднозначную реакцию со стороны психологов, философов, врачей, а также психоаналитиков. Многие из них подвергли критике метапсихологические (основанные на общей теории человеческой психики) представления о влечениях человека. Сам же Фрейд неоднократно подчеркивал, что влечения составляют такую область исследования, в которой трудно ориентироваться и нелегко достичь ясного понимания. Так, первоначально понятие «влечение» было введено им для различения душевного и телесного. Однако впоследствии ему пришлось говорить о том, что влечения управляют не только психической, но и вегетативной жизнью. В конечном счете Фрейд признавал, что влечение является довольно темным, но в психологии незаменимым понятием, что влечения и их превращения – это конечный пункт, доступный психоаналитическому познанию.

Среди психологов, философов и физиологов второй половины XIX столетия велись дискуссии о том, существуют ли бессознательные представления, умозаключения, влечения, действия. Одни из них считали, что можно говорить лишь о бессознательных представлениях, но нет необходимости вводить понятие «бессознательные умозаключения». Другие признавали правомерность того и другого. Третьи, напротив, вообще отрицали существование каких-либо форм бессознательного.

Подобно некоторым исследователям, Фрейд также поднимал вопрос о том, существуют ли бессознательные чувства, ощущения, влечения. Казалось бы, с учетом того, что в психоанализе бессознательное психическое рассматривалось в качестве важной и необходимой гипотезы, подобная постановка вопроса выглядела более чем странной. Ведь исходные теоретические постулаты и конечные результаты исследовательской и терапевтической работы Фрейда совпадали в одном – в признании бессознательных влечений как главных детерминантов человеческой деятельности. И тем не менее он ставил перед собой вопрос: насколько правомерно говорить о бессознательных влечениях? Причем как это, может быть, ни парадоксально на первый взгляд, ответ Фрейда на данный вопрос являлся совершенно неожиданным. Как бы там ни было, но он подчеркивал, что бессознательных аффектов не бывает и по отношению к влечениям вряд ли можно говорить о каком-либо противостоянии сознательного и бессознательного.

Почему же Фрейд пришел к подобному заключению? Как это все соотнести с признанием им бессознательного психического? Какую роль в его взглядах на влечения человека сыграли его размышления о пределах психоанализа в познании бессознательного? И наконец, почему он поставил под сомнение вопрос о существовании бессознательных влечений, который, казалось бы, перечеркивал его учение о бессознательном?

В действительности Фрейд не думал отрекаться от своего психоаналитического учения о бессознательном психическом. Напротив, все его исследовательские и терапевтические усилия были сконцентрированы на выявлении бессознательного и возможностях перевода его в сознание. Однако рассмотрение бессознательного психического в познавательном плане заставило Фрейда не только признать ограниченность психоанализа в познании бессознательного, но и обратиться к уточнению того смысла, который обычно вкладывается в понятие «бессознательное влечение».

Специфика обсуждаемых Фрейдом вопросов состояла в том, что, по его глубокому убеждению, исследователь может иметь дело не столько с самими влечениями человека, сколько с определенными представлениями о них. Соответственно этому пониманию, все рассуждения о влечениях с точки зрения их сознательности и бессознательности являются не более чем условными. По этому поводу основатель психоанализа замечал, что использование им понятия «бессознательное влечение» – своего рода «безобидная небрежность выражения».

Таким образом, хотя Фрейд постоянно апеллировал к понятию «бессознательное влечение», речь шла, по сути дела, о бессознательном представлении. Двусмысленность подобного рода весьма характерна для классического психоанализа. И не случайно учение Фрейда о бессознательном психическом и основных влечениях человека встретило такие разночтения со стороны его последователей, не говоря уже о критически настроенных противниках. Это привело к возникновению разнонаправленных тенденций в рамках психоаналитического движения.

«Безобидная небрежность выражения», о которой говорил Фрейд, в действительности оказалась не такой уж безобидной. Она имела далеко идущие последствия. И дело не только в том, что многозначимость понятия «бессознательное» и двусмысленность в трактовке влечений человека нередко сказывались на интерпретации психоанализа как такового. Более существенно, что за всеми неясностями и недомолвками, которые касались понятийного аппарата психоанализа, скрывалась эвристическая и содержательная ограниченность, затрудняющая в конечном счете познание и понимание бессознательного. Другое дело, что это была действительно необычайно трудная область исследования и практического использования знаний в клинической практике, делавшая честь любому ученому и аналитику, если он хотя бы в какой-то степени продвинулся в направлении изучения бессознательного психического. Фрейд не составлял исключения. Напротив, он являлся одним из тех, кто не только поставил принципиальные вопросы относительно природы и возможности познания бессознательного, но и наметил определенные пути, следование которым позволило и ему самому, и другим психоаналитикам внести посильный вклад в дело изучения бессознательного.

Изречения

З. Фрейд: «Влечения и их преобразования – это то низшее, что в состоянии познать психоанализ. Далее он уступает место биологическому исследованию».

З. Фрейд: «Я и в самом деле думаю, что противоположность сознательного и бессознательного не находит применения по отношению к влечению. Влечение никогда не может быть объектом сознания, им может быть только представление, отражающее в сознании это влечение. Но и в бессознательном влечение может быть отражено не иначе как при помощи представления».

З. Фрейд: «И если мы все-таки говорим о бессознательном влечении, или о вытесненном влечении, то это только безобидная небрежность выражения. Под этим мы можем понимать только такое влечение, которое отражено в психике бессознательным представлением, и ничего другого под этим не подразумевается».

При осмыслении проблемы бессознательного психического Фрейд выдвинул несколько идей, оказавшихся важными для теории и практики психоанализа. Помимо сделанных им различий между сознательным, пред сознательным и вытесненным бессознательным, а также признанием «третьего» невытесненного бессознательного (Сверх-Я), он рассмотрел свойства и качества бессознательных процессов. Прежде всего Фрейд подчеркнул, что наряду с первичным характером бессознательных процессов они являются динамически активными и подвижными. Вытесненные в бессознательное желания и влечения человека не утрачивают своей действенности, не становятся пассивными, не пребывают в покое. Напротив, находясь в глубинах человеческой психики, они накапливают свою силу и готовы в любой подходящий момент вырваться на свободу. В результате человеку подчас не остается ничего другого, как спасаться бегством в болезнь. В психике человека содержатся, используя выражение Фрейда, всегда активные, бессмертные желания нашей бессознательной сферы. Они напоминают мифических титанов, на которых с незапамятных времен зиждутся тяжелые горные массивы, нагроможденные когда-то богами и потрясаемые до сих пор движениями их мускулов.

В теории психоанализа признание за бессознательными процессами их активного характера означало нацеленность на исследование динамики их перехода из одной системы в другую. В практике психоанализа это предполагало рассмотрение причин возникновения неврозов с точки зрения до поры до времени дремлющего в глубинах психики вытесненного бессознательного. Активизация же последнего с неизбежностью приводит к образованию разнообразных симптомов, свидетельствующих о психическом заболевании.

Кроме того, Фрейд считал, что в отличие от сознания бессознательное характеризуется отсутствием каких-либо противоречий. Логика сознания такова, что она не терпит противоречий. Если они обнаруживаются в мыслях или действиях человека, то в лучшем случае это может расцениваться как недоразумение, а в худшем – как болезнь. Логика бессознательного отличается таким инакомыслием, при котором противоречивость протекания бессознательных процессов не является отклонением от некой нормы. Противоречия существуют лишь в сознании и для сознания. Для бессознательного нет противоречий.

Любой фиксируемый сознанием абсурд не является таковым для бессознательного. Напротив, он не менее значим по смыслу для бессознательного, чем какое-либо логически стройное и непротиворечивое построение для сознания. С точки зрения теории психоанализа, за противоречивостью и абсурдностью бессознательного стоит скрытый, потаенный смысл, выявление которого весьма актуально для исследовательской работы. В клиническом плане нелогичные с позиций сознания мышление и поведение пациента воспринимаются аналитиком в качестве важного эмпирического материала, свидетельствующего об активизации бессознательных процессов, нуждающихся в раскрытии их истоков и конкретного содержания. Цель – выявление их подлинного смысла и доведение до сознания всего того, что кажется на первый взгляд абсурдным и противоречивым.

Не менее существенно и то, что при раскрытии специфики бессознательного психического Фрейд пересмотрел привычные представления о времени. В его понимании время как таковое имеет значимость только для сознания. В бессознательном отсутствует чувство времени. Само бессознательное оказывается как бы вне времени. Так, в сновидении или при невротическом состоянии прошлое и настоящее не обязательно должны следовать друг за другом в той хронологической последовательности, в которой происходили реальные или воображаемые события. В бессознательном прошлое и настоящее, как, впрочем, и будущее, могут смещаться в любую сторону, опережая или подменяя друг друга.

Для Фрейда вневременность – одна из наиболее характерных особенностей бессознательного. Он даже полагал, что психоаналитическое представление о вневременности бессознательного может вести к пересмотру идей немецкого философа Канта об априорных, то есть существующих независимо от человеческого опыта и предшествующих ему формах пространства и времени. Важно иметь в виду то, что рассмотрение бессознательного через призму его безвременности вело к признанию специфических различий между сознательными и бессознательными процессами. Как полагал Фрейд, в отличие от сознательных бессознательные процессы не распределены во временной последовательности, не меняются с течением времени и вообще не имеют никакого отношения к времени.

Представления Фрейда о времени имели прямое отношение как к теории, так и к практике психоанализа. В теории понятие времени использовалось им для характеристики различных психических процессов. В клинической практике – для установления периодичности психоаналитических сеансов и продолжительности лечения.

Помимо признания за бессознательным безвременности, Фрейд полагал, что существует интервал между возникновением болезни в настоящем и ее глубинными истоками, уходящими корнями в прошлое. Причины же невротических заболеваний следует искать в том периоде времени, когда возникли наиболее сильные детские переживания, вызванные различного рода реальными событиями или фантазиями.

Проблема времени имеет важное значение и для практики психоанализа. Она включает в себя три аспекта: точное время прихода пациента к аналитику, частоту и длительность психоаналитического сеанса, продолжительность лечения больного. Фрейд считал, что, несмотря на безвременность бессознательного или, скорее, именно благодаря этому, соблюдение определенных условий относительно времени существенно для всех трех аспектов.

Назначение точного часа визита к психоаналитику имеет принципиальное значение. Пациент отвечает за отведенное ему время, даже если он не использует его. Отвечает за него тем, что, в принципе, обязан оплачивать назначенное ему, но не использованное время, как это подчас случается, когда пациент начинает прибегать к различного рода ухищрениям, чтобы пропустить очередной сеанс. Стремление пациента перенести очередной сеанс психоаналитического лечения на другое время, опоздания или забывание времени визита к аналитику – это чаще всего уловки больных, пытающихся замедлить процесс раскрытия тайн их жизни или сохранить свою болезнь с целью получения определенной выгоды от нее.

Длительность психоаналитического сеанса обычно ограничивается одним академическим часом, составляющим 45–50 минут, а их частота зависит от состояния больного. Фрейд утверждал, что психоаналитические сеансы должны проводиться ежедневно, за исключением выходных и праздничных дней, а при легких случаях или продолжительном, хорошо налаженном лечении – три раза в неделю. Пропуски сеансов, перерыв в лечении затрудняют психоаналитическую работу и не способствуют лечению больного.

Длительность же лечения психоаналитическими методами всегда продолжительна по времени – от полугодия до нескольких лет. Можно понять пациентов, желающих за два-три сеанса освободиться от невротического расстройства. Можно понять и тех, кто рассматривает длительное психоаналитическое лечение как способ «вымогательства» денег у больных. Однако, как подчеркивал Фрейд, желательному сокращению психоаналитического лечения мешает безвременность бессознательных процессов и медленное осуществление душевных изменений. Ограничение во времени не приносит пользы ни врачу, ни пациенту.

Наконец, наряду с размышлениями о безвременности бессознательных процессов, Фрейд внимательно рассмотрел отношения между физической и психической реальностью для выявления специфических характеристик бессознательного. Он начал с того, что переосмыслил ранее выдвинутую им теорию совращения, в соответствии с которой причиной возникновения неврозов служили реальные травматические события детства, связанные с посягательствами взрослых, чаще всего родителей или ближайших родственников, на детей. В результате на передний план выдвинулось понимание психической реальности как важной составляющей человеческой жизни. В психоанализе именно психическая реальность стала важной и неотъемлемой частью исследовательской и терапевтической деятельности. Фактически при психоаналитическом «препарировании» бессознательного в нем стирались какие-либо границы между вымыслом и действительностью, фантазией и реальностью.

Это вовсе не означало, что подобных границ вообще не существует или их нельзя в принципе провести. Дело вовсе не в этом, а в том, что для бессознательного внутренняя реальность имеет не меньшее значение, чем внешний мир. Скорее напротив, чаще всего именно психическая реальность становится для человека более значимой, чем его внешнее окружение. Особенно большое значение эта реальность имеет при возникновении неврозов. Во всяком случае, акцентируя внимание на бессознательном психическом, Фрейд доказал, что для невроза психическая реальность значит больше материальной.

Для основателя психоанализа психическая реальность была той сферой, в которой происходят наиболее существенные и значимые для жизнедеятельности человека процессы и изменения, оказывающие воздействие на его мышление и поведение. С его точки зрения, бессознательное психическое – это тот объект исследования, который позволяет лучше понять как специфику протекания тех или иных процессов в психике человека, так и причины невротических заболеваний. Так, бегство в болезнь – это уход человека от окружающей его действительности в мир фантазий. В своих фантазиях невротик имеет дело не с материальной реальностью, а вымышленной; тем не менее она оказывается реально значимой для него. В мире неврозов решающей является именно психическая реальность.

В психоанализе значительное внимание уделяется рассмотрению роли психической реальности в жизни человека. Отсюда особый интерес к фантазиям и сновидениям, дающим возможность заглянуть в глубины психики человека, выявить его бессознательные желания и влечения. Психоаналитик не придает принципиального значения тому, связаны переживания человека с имевшими некогда место действительными событиями или они соотносятся с сюжетами, нашедшими свое отражение в фантазиях, сновидениях, грезах, иллюзиях. Для понимания разыгрывающихся в душе человека внутрипсихических конфликтов важно выявить те элементы психической реальности, которые стали причиной возникновения этих конфликтов. Для успешного лечения нервных заболеваний необходимо довести до сознания пациента значение бессознательных процессов и сил, составляющих содержание психической реальности и играющих определенную роль в жизни человека.

Все это принималось во внимание Фрейдом при рассмотрении бессознательного психического. Все это учитывалось им при выявлении специфических характеристик бессознательного как такового.

Для того чтобы в более наглядной форме представить взгляды Фрейда на психоаналитическое понимание бессознательного, имеет смысл зафиксировать выдвинутые им наиболее важные теоретические положения. Эти положения сводятся к следующему:

¦ отождествление психики с сознанием нецелесообразно, ибо нарушает психическую непрерывность и ввергает в неразрешимые трудности психофизического параллелизма;

¦ допущение бессознательного психического необходимо потому, что у данных сознания имеется немало пробелов, объяснение которых невозможно без признания психических процессов, отличных от сознательных;

¦ бессознательное – закономерная и неизбежная фаза процессов, которые лежат в основе психической деятельности человека;

¦ ядро бессознательного составляют унаследованные психические образования;

¦ каждый психический акт начинается как бессознательный, он может таким и остаться или, развиваясь дальше, проникнуть в сознание в зависимости от того, наталкивается ли он на сопротивление или нет;

¦ бессознательное – особая психическая система со своим собственным способом выражения и свойственными ей механизмами функционирования;

¦ бессознательные процессы не тождественны сознательным, они пользуются определенной свободой, которой лишены последние;

¦ законы бессознательной психической деятельности во многих отношениях отличаются от законов, которым подчинена деятельность сознания;

¦ не следует отождествлять восприятие сознания с бессознательным психическим процессом, являющимся объектом этого сознания;

¦ ценность бессознательного как показателя особой психической системы больше, чем его значение как качественной категории;

¦ бессознательное познается только как сознательное после его превращения или перевода в форму, доступную сознанию, поскольку, будучи не сущностью, а качеством психического, сознание остается единственным источником, освещающим глубины человеческой психики;

¦ некоторые из бессознательных состояний отличаются от сознательных только отсутствием сознательности;

¦ противоположность сознательного и бессознательного не распространяется на влечение, так как объектом сознания может быть не влечение, а только представление, отражающее в сознании это влечение;

¦ особенные свойства бессознательного:

– первичный процесс;

– активность;

– отсутствие противоречий;

– протекание вне времени;

– замена внешней, физической реальности внутренней, психической реальностью.

Очевидно, что сформулированные Фрейдом теоретические положения о бессознательном могут по-разному восприниматься теми, кто и сегодня пытается понять смысл, значение и роль бессознательных процессов в жизни человека. Одни из этих положений могут быть восприняты в качестве отправных, исходных, способствующих выявлению и пониманию бессознательной деятельности людей. Другие – вызовут, возможно, возражение и даже протест со стороны тех, кому претит установка на признание бессознательного в качестве основополагающего начала, предопределяющего мышление и поведение индивида. Третьи – разочаруют специалистов в области человековедения своей тривиальностью. Четвертые – покажутся слишком заумными, философски окрашенными и не имеющими отношения к терапевтической деятельности.

Однако, как бы это ни воспринималось современниками, снисходительно относящимися к классическому психоанализу, вряд ли стоит сбрасывать со счетов то обстоятельство, что именно Фрейд предпринял серьезную попытку обстоятельного рассмотрения характерных особенностей и существа бессознательного, а также возможностей и путей его познания.

Изречения

З. Фрейд: «Бессознательное казалось нам вначале только загадочной особенностью определенного психического процесса; теперь оно значит для нас больше, оно служит указанием на то, что этот процесс входит в сущность известной психической категории, которая известна нам по другим важным характерным чертам, и что оно принадлежит к системе психической деятельности, заслуживающей нашего полного внимания».

З. Фрейд: «Душевная жизнь истерических больных полна действующими, но бессознательными идеями; от них происходят все симптомы. Это – действительно характерная черта истерического мышления – над ним властвуют бессознательные представления».

З. Фрейд: «Сокращение аналитического лечения остается совершенно справедливым желанием, исполнения которого мы добиваемся различными путями. К сожалению, этому мешает очень важный момент – медлительность, с которой совершаются глубокие душевные изменения, в конечном счете, пожалуй, безвременность наших бессознательных процессов». Л. Шерток, «Бессознательное – это не царство слепых сил, а определенная структура, основу которой составляют несколько основных влечений. После этого фрейдовского открытия бессознательное перестало быть темным колодцем, из глубин которого мы можем время от времени извлекать что-нибудь интересное. Оно стало объектом, доступным научному познанию».

Фрейд не был человеком, слепо уповавшим на свои собственные идеи о бессознательном психическом и не испытывавшим никаких сомнений относительно возможностей познания бессознательного. Напротив, выдвинув свои представления о бессознательном психическом, он постоянно вносил коррективы в свое понимание динамики бессознательных процессов и высказывал подчас такие соображения, согласно которым психоанализ далеко не всегда вел к теоретически бесспорным доказательствам и практически действенным результатам.

Так, стремясь к выявлению и раскрытию смысла бессознательных влечений и желаний человека, Фрейд считал, что изучение сновидений является наиболее плодотворным и перспективным подходом к пониманию природы, содержания и механизмов функционирования бессознательного. Работа «Толкование сновидений» была посвящена именно этой задаче – исследованию бессознательного посредством интерпретации различных сновидений. Для Фрейда сновидения выступали в качестве «царской дороги» к познанию бессознательного. Однако это не мешало ему быть критичным по отношению к пределам психоаналитического познания бессознательного. Не случайно в конце работы «Толкование сновидений» он заметил, что бессознательное раскрывается данными сновидения не в полной мере, как это хотелось бы аналитику.

Уже обращалось внимание на то обстоятельство, что познание бессознательного завершалось у Фрейда, по сути дела, выявлением бессознательных влечений. Тем самым он признавал тот предел, за который психоаналитик не может идти дальше, желая осмыслить бессознательные проявления человека. Но не означает ли это, что фактически Фрейд признал невозможность средствами психоанализа раскрыть природу бессознательного психического?

Как это, может быть, ни странно на первый взгляд, но основатель психоанализа нередко приходил именно к такому выводу. В самом деле, во многих своих работах он выступал против абстрактных трактовок бессознательного и упрекал своих предшественников, особенно философов, в том, что они не смогли дать объяснение подлинной природы бессознательной деятельности человека. В то же время, осуществляя свою исследовательскую работу по осмыслению бессознательного психического, он также оказался в довольно странном положении, когда пришлось говорить о пределах психоаналитического познания бессознательного. Во всяком случае, Фрейд был вынужден констатировать, что, подобно философу, рассматривавшему бессознательное как некую небылицу, аналитик, признающий душевную жизнь человека скорее бессознательной, нежели сознательной, в результате также не может сказать, что такое бессознательное.

Такое положение было характерно не только для теории, но и для практики классического психоанализа. В самом деле, в процессе практической деятельности Фрейда познание бессознательного с целью устранения неведения больного относительно своих душевных процессов как одной из причин возникновения невроза не вело к автоматическому избавлению от невротического расстройства. Исходная установка, согласно которой знание смысла симптома вело к освобождению от него, оказалась проблематичной при ее практической реализации. Эта установка служила необходимой ориентацией в раскрытии смысла бессознательной деятельности пациента, для того чтобы за символическим языком бессознательного выявить его скрытые тенденции и сделать их объектом сознания. Но в теоретическом отношении познание бессознательного доходило до фиксации бессознательных влечений сексуального характера и на этом останавливалось. В практике же психоанализа оказалось, что раскрытие смысла отдельных проявлений бессознательных актов больного далеко не всегда непосредственно освобождало его от невроза.

Впоследствии Фрейд пересмотрел возможности, пути и средства, способные привести к освобождению от болезненных симптомов. К этому вопросу я еще вернусь, когда объектом рассмотрения станет психоаналитическая концепция неврозов и психоаналитическая терапия в целом. Пока же подчеркну, что у самого Фрейда многие случаи психоаналитического лечения оказались незавершенными.

Впрочем, в отличие от некоторых современных психоаналитиков, рассматривающих психоанализ в качестве панацеи от всех психических заболеваний, Фрейд не считал психоаналитическое лечение всесильным, пригодным на все случаи жизни. Напротив, как и при познании бессознательного, он видел определенные ограничения психоанализа как медицинского средства лечения больных. Не случайно Фрейд подчеркивал, что ценность психоанализа следует рассматривать не столько с точки зрения его эффективности в медицинской практике, сколько в плане понимания его значимости как концептуального средства исследования бессознательного психического. Он замечал, что, если бы психоанализ был таким же безуспешным во всех других формах нервных и психических заболеваний, как в области бредовых идей, он все равно остался бы полностью оправданным как незаменимое средство научного исследования.

В конечном счете как в исследовательской, так и в терапевтической деятельности Фрейда расшифровка следов бессознательного и выявление смысла бессознательных процессов не решали окончательно вопроса о глубине познания и осознания бессознательного психического. Ведь интерпретация проявлений бессознательного, находящих свое отражение в речи человека, его сновидениях или симптомах болезни, может допускать вариативные, то есть разнообразные, часто не совпадающие друг с другом толкования бессознательного.

С одной стороны, индивидуально-личностная речь общающегося с аналитиком человека нередко оказывается приукрашенной, скрывающей и маскирующей истинное положение вещей. Пациент далеко не всегда бывает искренним и правдивым. Он хочет казаться в глазах аналитика лучше, чем есть на самом деле. Нередко он не только сознательно обманывает аналитика, но и бессознательно обманывается на свой собственный счет. Причем неискренность пациента облекается как в формы, которые психоаналитик, будучи профессионалом, может легко распознать, так и в одеяния, далеко не всегда узнаваемые и способствующие разоблачению сознательного или бессознательного обманщика. Здесь не только возникают трудности профессионального характера, но и открывается простор для превратного толкования бессознательного, особенно в том случае, когда аналитик уповает на свою непогрешимость.

С другой стороны, понимание языкового материала, речевого потока зависит от субъективного восприятия аналитика, придерживающегося той или иной идейной ориентации. Одно дело – строго придерживаться правил и установок классического психоанализа со всеми вытекающими отсюда последствиями. Другое – следовать иным психоаналитическим теориям, отвергающим представления Фрейда о сексуальном характере эдипова комплекса, бессознательном влечении к смерти, присущем человеку разрушительном, деструктивном инстинкте. Не случайно психоаналитики, придерживающиеся различных взглядов на исходные положения о бессознательных влечениях, по-разному воспринимают и «историческую истину», скрывающуюся за речью пациентов, их сновидениями или симптомами заболеваний. Так, например, при анализе сновидений возможны различные варианты их толкований, поскольку пациенты нередко приспосабливают содержание своих сновидений к теориям лечащих их врачей. Психоаналитики же часто усматривают в сновидениях своих пациентов именно то, что им непременно хочется видеть, чтобы тем самым привести в соответствие теорию и практику. Кроме того, толкование сновидений не исключает возможности, что психоаналитик может пройти мимо чего-то существенного, недооценить какой-либо образ, сюжет, элемент или по-иному взглянуть на все сновидение в целом. Стало быть, расшифровка следов бессознательного и выявление смысловых связей допускают пристрастное отношение, которое проявляется в процессе психоаналитического познания бессознательного.

Необходимо иметь в виду и другое. Утверждая, что психоанализ может рассматриваться в качестве незаменимого средства научного исследования, Фрейд в то же время делал основной акцент не столько на объяснении, сколько на описании и толковании бессознательного психического. Правда, в своих работах он подчас не проводил различий между объяснением и толкованием. Однако вполне очевидно, что это не одно и то же. Кроме того, Фрейд рассматривал психоанализ как естественную науку, из чего следует, что за описанием и толкованием бессознательных процессов должно было бы следовать их объяснение. Однако его первый фундаментальный труд назывался «Толкованием сновидений», а не объяснением их.

В свое время немецкий философ Дильтей попытался выявить различия между «объяснительной» и «описательной» психологией. Он утверждал, что объяснять можно только явления природы, в то время как душевная жизнь человека постигается внутренним восприятием и, следовательно, ее понимание достигается путем описания соответствующих представлений, мотивов поведения, воспоминаний и фантазий индивида. Фрейд не собирался отождествлять психоанализ с описательной психологией. Напротив, в некоторых работах он даже стремился подчеркнуть отличие психоаналитического учения о бессознательном от подобного рода психологии. Он полагал, что после признания различий между сознательным, предсознательным и вытесненным бессознательным психоанализ отделился от описательной психологии.

Казалось бы, подобное видение Фрейдом психоанализа сближает его с объяснительной психологией. Однако в действительности психоанализ не стал объяснительной научной дисциплиной. Несмотря на попытки Фрейда не только описать, но и по возможности объяснить психические процессы и, таким образом, раскрыть природу бессознательного психического, ему не удалось сделать объяснение основным принципом психоанализа. Не случайно в своих работах он чаще говорит об описании и толковании, нежели об объяснении психических процессов.

Рассматривая психоанализ как науку, многие его представители стараются доказать научный характер психоаналитических построений. При этом они прибегают к таким аргументам, согласно которым психоанализ органически вписывается в остов научных дисциплин, имеющих дело с объяснением тех или иных явлений, процессов и сил, содержащихся и действующих в психике человека. Разумеется, существуют и противоположные точки зрения, в соответствии с которыми психоанализ не является объясняющей наукой, а представляет собой в лучшем случае инструментальное средство для описания и интерпретации бессознательного психического.

При всем стремлении рассматривать психоанализ как научную дисциплину, дающую научное объяснение бессознательному, Фрейд был вынужден признать ограниченность психоаналитического подхода в познании бессознательного именно в плане его объяснительных функций. Так, в одной из своих работ он недвусмысленно сказал, что психоаналитическому исследованию недоступно объяснение бессознательного психического.

Все это вовсе не означает, что психоанализ бесперспективен при изучении бессознательных процессов или осуществлении терапии неврозов. Не означает это и того, что исследовательская и терапевтическая деятельность Фрейда оказалась бесполезной для раскрытия бессознательного психического и устранения невротических симптомов. Его собственные признания в ограниченности психоанализа, неспособного выйти за рамки выявления бессознательных влечений человека и стать всесильным средством излечения буквально всех психических заболеваний, свидетельствовали скорее о честности ученого и скромности врача, нежели о никчемности и бесперспективности психоаналитического подхода к изучению человека.

Некоторые психологи, философы и врачи считали, как, впрочем, считают и до сих пор, что в принципе невозможно познать нечто, не являющееся предметом сознания и, следовательно, не может быть и речи ни о каком бессознательном. Фрейд же не только выступил против подобной точки зрения, но и всей своей исследовательской и терапевтической деятельностью продемонстрировал возможности выявления бессознательных процессов. Если те, кто все-таки признавал бессознательное, допускали лишь абстрактные, отвлеченные размышления о бессознательных процессах, то, в отличие от них, основоположник психоанализа на конкретном, эмпирическом материале показал, как и каким образом можно выявлять бессознательное, фиксировать его и работать с ним.

Фрейд признавал, что психоанализ не всесилен ни в своих исследовательских, ни в своих терапевтических функциях. Он соглашался с тем, что, подобно философам, психоаналитик не может ответить на вопрос, что есть бессознательное. Но он исходил из того, что психоанализ может помочь в изучении бессознательного психического и использовать полученные таким путем знания в терапевтических целях. Причем там и тогда, где и когда другие методы исследования и терапии оказываются в силу присущих им ограничений недейственными и неэффективными в выявлении бессознательных желаний и влечений человека. В этом отношении примечательным является высказывание Фрейда в работе «Сопротивление психоанализу» (1925), согласно которому аналитик может указать конкретные области человеческой деятельности, где проявляется бессознательное.

Одна из величайших заслуг Фрейда как раз и состояла в том, что он продемонстрировал возможность изучения бессознательного на конкретном материале. Он обратился к исследованию той конкретики, которая не попадала, как правило, в поле зрения психологов, философов и врачей, интересующихся закономерностями мышления и поведения человека. Его исследовательский и терапевтический интерес привлекли «мелочи жизни», остающиеся по ту сторону сознания и не представляющие какой-либо значимости для людей, привыкших соотносить свою собственную жизнь и жизнь других с эпохальными событиями, грандиозными свершениями, крупномасштабными задачами.

Психология сознания воспаряла к вершинам духовного мира личности. Психология бессознательного предполагала обращение к низменным страстям человека. Первая ориентировалась на раскрытие сознательно-разумной деятельности индивида. Вторая посягала на выявление бессознательных процессов, сил, желаний и влечений, накапливающихся и содержащихся в преисподней человеческой души. Традиционная психология занималась изучением закономерностей внутреннего мира человека, способствующих развертыванию его жизненных сил. Психоанализ замахнулся на раскрытие его «закономерзостей», приносящих человеку боль, страдания, муки и доводящих его до такого состояния, когда ему приходилось спасаться бегством в болезнь.

Для Фрейда именно «мелочи жизни» стали первостепенным объектом пристального внимания и осмысления. Для него именно закономерности внутреннего мира человека оказались важными и существенными для понимания существа и механизмов работы бессознательного. Поэтому исследовательская и терапевтическая деятельность Фрейда была направлена в первую очередь на такие области проявления бессознательного, которые по большей части оставались в тени, не признавались в качестве заслуживающих внимания объектов изучения. Такими областями проявления бессознательного стали для Фрейда ошибочные действия, сновидения и невротические симптомы. Их исследование положило начало конкретному изучению бессознательного и становлению психоанализа как самостоятельной отрасли знания и терапевтического лечения психических заболеваний.

Вполне очевидно, что для лучшего понимания весомости вклада Фрейда в психоаналитическое понимание человека необходимо вслед за ним обратиться к «мелочам жизни», к тем сферам проявления бессознательного, которые вызвали повышенный интерес у основателя психоанализа. Таким образом, объектом последующего рассмотрения станут ошибочные действия человека, его сновидения и невротические симптомы.

Изречения

3. Фрейд: «Бессознательное – это истинно реальное психическое, столь же неизвестное нам в своей внутренней сущности, как реальность внешнего мира, и раскрываемое данными сновидения в столь же незначительной степени, как внешний мир показаниями наших органов чувств».

3. Фрейд: «Задача дать объяснения, стоящая перед психоанализом вообще, узко ограничена. Объяснить нужно бросающиеся в глаза симптомы, вскрывая их происхождение; психических механизмов и влечений, к которым приходишь таким путем, объяснять не приходится; их можно только описать».

3. Фрейд: «Аналитик тоже не может сказать, что такое бессознательное, но он может указать на область тех проявлений, наблюдение которых заставило его предположить существование бессознательного».

1. Является ли Фрейд первооткрывателем сферы бессознательного?

2. Как и каким образом Фрейд пришел к идее бессознательного психического?

3. Что такое предсознательное и вытесненное бессознательное?

4. Как возможно познание бессознательного?

5. Что имел в виду Фрейд, говоря о бессознательных влечениях?

6. Каково психоаналитическое понимание влечений человека?

7. В чем состоит специфика бессознательных процессов?

8. Может ли психоаналитик ответить на вопрос, что такое бессознательное?

9. Каковы трудности и ограничения, лежащие на пути осознания бессознательного?

10. В каких областях человеческой деятельности психоаналитик может фиксировать реальное проявление бессознательных процессов?

1. Бассин Ф. Б. Проблема бессознательного (о неосознаваемых формах высшей нервной деятельности). – М., 1968.

2. Бессознательное: природа, функции, методы исследования / Под ред. А. С. Прангишвили, А. Е. Шерозия, Ф. Б. Бассина. – Тбилиси, 1978. Т. 1.

3. Кнапп Г. Понятие бессознательного и его значение у Фрейда // Энциклопедия глубинной психологии. Т. 1: Зигмунд Фрейд. Жизнь, работа, наследие. – М., 1998.

4. Ранк О., Закс Г. Бессознательное и формы его проявления // Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль. – М., 1994.

5. Фрейд 3. Некоторые замечания относительно понятия бессознательного в психоанализе // Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль. – М., 1994.

6. Фрейд 3. Сопротивление против психоанализа // Психоаналитические этюды. – Минск, 1997.

7. Фрейд 3. Я и Оно // Либидо. – М., 1996.

8. Элленберг Г. Ф. Открытие бессознательного: история и эволюция динамической психиатрии / Общ. ред. предисл. В. Зеленского. – СПб., 2001. Часть 1.

9. Элленберг Г. Ф. Открытие бессознательного: история и эволюция динамической психиатрии / Общ. ред. и предисл. В. Зеленского. – СПб., 2004. Т. 2.

«Толкование сновидений» (1900) – первая фундаментальная работа Фрейда, в которой содержались важные психоаналитические идеи, получившие в дальнейшем свое развитие. «Психопатология обыденной жизни» (1901) – вторая из его наиболее крупных работ. В ней Фрейд обстоятельно рассмотрел те «мелочи жизни», те «отбросы мира явлений», которые чаще всего отвергались исследователями как недостойные внимания. Казалось бы, если следовать хронологическому порядку, то прежде всего надо начать с разбора взглядов Фрейда на сновидения, а затем перейти к анализу ошибочных действий.

Однако в том, что последовательность раскрытия психоаналитических идей выстраивается в ряд «ошибочные действия – сновидения – невротические симптомы», есть своя логика, которая представляется оправданной и соответствующей исследовательскому духу Фрейда. Эта логика незамысловата, поскольку она следует принципу восхождения от простого к сложному в процессе изучения. Собственно говоря, данной логики придерживался и сам Фрейд. Не случайно в своих лекциях по введению в психоанализ он именно так и выстраивал изложение материала – от ошибочных действий через сновидения к общей теории неврозов.

Кроме того, логика перехода от рассмотрения ошибочных действий к раскрытию представлений Фрейда о сновидениях и их толковании хронологически совпадает с его публикациями. Дело в том, что до выхода в свет «Толкования сновидений» в 1898 году он опубликовал небольшую статью «О психическом механизме забывчивости», содержание которой стало исходным пунктом его дальнейших рассуждений об ошибочных действиях, нашедших отражение в работе «Психопатология обыденной жизни». Стало быть, рассмотрение вначале ошибочных действий, а затем сновидений является оправданным и в хронологическом отношении.

В статье «О психическом механизме забывчивости» содержались фактически некоторые результаты самоанализа Фрейда. На примере, взятом из его собственной жизни, он подверг психологическому анализу, в общем-то, довольно распространенное в жизни человека явление – забывание какого-то имени и неверное припоминание его. Осуществление подобного анализа привело Фрейда к двум следствиям. Во-первых, он пришел к выводу, что не являющаяся серьезным расстройством одной из психических функций способность забывания собственных имен и их неверного припоминания допускает такое объяснение, которое выходит за пределы привычных представлений, связанных с тривиальными ссылками на невнимательность, рассеянность или усталость человека. Во-вторых, подобного рода «мелочи жизни» представляются важными и значительными с точки зрения понимания механизмов работы бессознательного. Следовательно, они могут стать объектом психоаналитического исследования, способствующего раскрытию специфических характеристик и особенностей бессознательного психического. Отсюда – интерес Фрейда к психоаналитическому осмыслению ошибочных действий, результаты которого нашли свое отражение в работе «Психопатология обыденной жизни».

Первое обращение Фрейда к серьезному, глубинному, выходящему за рамки поверхностных объяснений анализу ошибочных действий было непосредственно связано с его самоанализом. Однажды он никак не мог вспомнить имя художника, автора известных фресок, расписанных в соборе небольшого итальянского города Орвието. Он знал имя этого художника, пытался его вспомнить, но вместо Синьорелли ему упорно приходили на ум два других имени – Боттичелли и Больтраффио. Несмотря на все его старания отбросить оба имени как неверные и вспомнить настоящее имя художника, Фрейду никак не удавалось извлечь из своей памяти то, что, казалось бы, должно было всплыть само собой. И только после того, как ему назвали настоящее имя художника, он с некоторой досадой на самого себя, но без каких-либо сомнений признал, что речь идет о Синьорелли.

Для другого человека забывание имени художника и неверное его припоминание, скорее всего, обернулось бы в худшем случае легкой досадой, незначительным переживанием по поводу своей плохой памяти, а в лучшем – признанием недоразумения, на которое не стоит обращать внимание вообще. Но Фрейд, имевший опыт эпизодического и систематического самоанализа, отнесся к подобному инциденту со всей серьезностью, усмотрев за неприятным для него забыванием имени художника нечто такое, что заставило его задуматься над теми бессознательными процессами, которые совершались в глубинах его психики.

В своих воспоминаниях Фрейд говорил о том, что с детства обладал феноменальной памятью и мог с легкостью сдавать экзамены по тем учебным дисциплинам, которые не вызывали у него особого интереса. Его знакомство с такими учебными дисциплинами ограничивалось беглым прочтением соответствующих учебников перед экзаменами, что оказывалось для него вполне достаточным, поскольку он был в состоянии воспроизводить перед экзаменаторами целые куски и даже отдельные страницы из прочитанного накануне. Лишь впоследствии, когда речь заходила об истоках возникновения психоанализа, он мог изредка ссылаться на случаи возможной криптомнезии, так как из-за обилия прочитанной в различные годы жизни литературы не мог вспомнить, что являлось его собственными оригинальными идеями, а что было почерпнуто из философских, естественнонаучных и художественных книг.

Надо полагать, что именно сочетание феноменальной памяти с имевшими место в его жизни случаями забывчивости заставило Фрейда обратить особое внимание на его собственные ошибочные действия. И действительно, посвятив свою исследовательскую и терапевтическую деятельность служению истине, он вряд ли мог обойти стороной те незначительные, но вместе с тем удивительные для него провалы памяти, которые требовали объяснения – как с точки зрения самоанализа, так и в плане психоаналитического понимания бессознательного психического. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, начав со случая собственного забывания имени итальянского художника, он перешел к психоаналитическому объяснению различного рода промахов в своей жизни и ошибочных действий, совершаемых другими людьми.

Не исключено, что само по себе забывание имени художника могло не вызвать у Фрейда повышенного интереса к провалам памяти. Разумеется, обнаружение у самого себя подобного рода промахов дело неприятное, тем более когда полагаешься на свою феноменальную память. Но в случае с Фрейдом значительную роль сыграло то обстоятельство, что он не просто забыл имя художника. Обратившись к своей памяти, он неожиданно обнаружил тщетность своих попыток, так как ему в голову приходили другие, замещающие имена, а не подлинное имя, которое он, в принципе, знал, но никак не мог вспомнить. Примечательно, что, пытаясь вспомнить имя художника, Фрейд воскресил в памяти, причем необычайно ярко, сами фрески и портрет художника, которые находились в помещении, где Фрейд побывал. Подобное не вписывалось в привычные объяснительные конструкции, апеллирующие к рассеянности, усталости, отсутствию сосредоточенности. Напротив, Фрейд прилагал все усилия к тому, чтобы вспомнить имя художника, но его феноменальная память выбрасывала на поверхность сознания совсем другие имена. Вот это как раз и требовало психологического анализа, выходящего за пределы любых физиологических объяснений.

В процессе собственного анализа забывания имени художника и неверного его припоминания Фрейд восстановил в своей памяти события, темы разговора и сюжеты, предшествовавшие данному казусу. Он находился в компании немецкого юриста, с которым познакомился во время летнего отдыха и провел день в Боснии и Герцеговине. Во время ни к чему не обязывающего разговора с ним зашла речь о путешествиях по Италии и Фрейд спросил своего попутчика о том, не был ли он в Орвието и не видел ли знаменитые фрески художника… Фрейд хотел назвать имя этого художника, но не смог вспомнить его.

Почему он не помнил это имя? Почему вместо Синьорелли в голове всплывали имена Боттичелли и Больтраффио?

Фрейд восстановил в памяти тему, предшествовавшую разговору о путешествиях по Италии. Перед этим он беседовал со своим попутчиком о нравах и обычаях турок, живущих в Боснии и Герцеговине. Фрейд хотел рассказать о том, что боснийские турки высоко ценят сексуальное наслаждение, и если в случае заболевания оказываются несостоятельными в этом, то впадают в отчаяние, а жизнь теряет для них всякую ценность, несмотря на их привычное равнодушие к смерти. Но, не желая касаться в разговоре с незнакомым человеком щекотливой темы о сексуальности и смерти, он воздержался от подобного рассказа. Одновременно Фрейд отклонил свое внимание от мыслей, которые могли возникнуть у него в связи с этой темой: несколькими неделями раньше, во время пребывания в Трафуа, он узнал о том, что один из его пациентов, страдавший неизлечимой половой болезнью, покончил жизнь самоубийством.

Восстановление в памяти всего того, что предшествовало забыванию имени художника, позволило Фрейду прийти к заключению, что это забывание не было случайностью. Имелись вполне определенные мотивы, побудившие его воздержаться от рассказа о нравах боснийских турок и исключить из сознания мысли, связанные с ассоциациями о полученном им известии в Трафуа. Фрейд хотел забыть о прискорбном случае и вытеснить из сознания полученное им известие о самоубийстве пациента. Однако вместо забывания одного он забыл совершенно другое – имя художника. Нежелание вспомнить одно обернулось неспособностью вспомнить другое.

Схема анализа ошибочного действия, предложенная Фрейдом в статье 1898 года и воспроизведенная им в работе 1901 года «Психопатология обыденной жизни»

Пришедшие на память Фрейду замещающие имена Боттичелли и Больтраффио оказались своего рода компромиссом между тем, что он хотел вспомнить, и тем, что забыл. Попытка вытеснения из сознания темы, связанной с сексуальностью и смертью, оказалась таковой, что дала о себе знать в разложении имени Синьорелли на две составные части: включении последней из них (елли) в имя Боттичелли, утратой первой (синьор) и замещением ее путем смещения названий «Герцеговина» и «Босния» элементом «Гер», входящим в ответ «Господин (Herr), о чем тут говорить», и словами пациента «Господин, вы должны знать, что если лишиться этого, то жизнь теряет всякую цену», а также ассоциацией «Трафуа», в результате чего вместо подлинного имени художника в голове Фрейда возникли имена Боттичелли и Больтраффио.

Подвергнув анализу собственный случай забывания имени художника, Фрейд предположил, что нет основания делать принципиальное различие между случаями забывания, связанными с ошибочным воспроизведением имени, и простым забыванием, которое не сопровождается замещенным именем.

Изречения

З Фрейд: «Субъекту, силящемуся вспомнить ускользнувшее из его памяти имя, приходят в голову иные имена, имена-заместители, и если эти имена и опознаются сразу же как неверные, то они все же упорно возвращаются вновь с величайшей навязчивостью».

З Фрейд: «Объяснить исчезновение из моей памяти имени мне удалось лишь после того, как я восстановил тему, непосредственно предшествующую данному разговору. И тогда весь феномен предстал передо мной как процесс вторжения этой предшествовавшей темы в тему дальнейшего разговора и нарушения этой последней».

З Фрейд: «Я подверг на примере, взятом из моей собственной жизни, психологическому анализу чрезвычайно распространенное явление забывания собственных имен и пришел к выводу, что этот весьма обыкновенный и практически не особенно важный вид расстройства одной из психических функций – способности припоминания – допускает объяснение, выходящее далеко за пределы обычных взглядов».

Осуществленный Фрейдом психологический анализ забывания и неверного припоминания имени художника позволил ему прийти к таким выводам, которые легли в основу психоаналитического исследования разнообразных ошибочных действий, являющихся наглядным примером проявления вытесненного бессознательного в жизни человека. Один из этих выводов имел непосредственное отношение к его самоанализу. Так, по поводу собственных случаев забывания и ошибочного воспроизведения имен Фрейд писал, что почти каждый раз, когда ему случалось наблюдать это явление на самом себе, он имел возможность объяснить его именно указанным образом, то есть как акт, мотивированный вытеснением. Другой вывод касался общего положения, связанного с забыванием имен. Фрейд сформулировал его в достаточно осторожной форме, говоря о том, что наряду с обыкновенным забыванием собственных имен встречаются и случаи забывания, которые мотивируются вытеснением. И наконец, им был сделан еще один, пожалуй, наиболее важный для психоанализа вывод, согласно которому исчезновение из памяти одного имени и замена его другим или другими не может восприниматься в качестве простой случайности. В обобщенной форме этот вывод сводился к одному из основополагающих психоаналитических утверждений Фрейда, а именно – в психике нет ничего случайного.

В «Психопатологии обыденной жизни» Фрейд подробно рассмотрел те ошибочные действия, которые могут проявляться и наблюдаться у каждого человека. Он выделил три группы подобных действий. Первую группу ошибочных действий оставляют оговорки, обмолвки, описки, очитки, ослышки. Вторую – недлительное, временное забывание имен, иностранных слов, словосочетаний, впечатлений и выполнения намерений. Третью – запрятывание предметов, затеривание вещей, совершение определенных ошибок-заблуждений, когда на какое-то время веришь чему-то, хотя знаешь наверняка, что это не соответствует действительности. К этой же группе можно отнести целый ряд других явлений, включая симптоматические и на первый взгляд случайные действия.

Особенность подхода Фрейда к рассмотрению ошибочных действий состояла в том, что его не удовлетворяли ранее предпринимаемые попытки объяснения этих явлений с физиологической или психофизиологической точки зрения. Он не отрицал, что нарушение нормальной деятельности человека может быть вызвано физиологическими причинами, включая, например, недомогание или нарушение кровообращения. Не отвергал он и того, что соответствующие нарушения могут быть связаны с психофизиологическими причинами: усталостью, рассеянностью или волнением. Вместе с тем Фрейд утверждал, что существуют такие ошибочные действия, которые невозможно объяснить только физиологическими и психофизиологическими причинами. Так, нередко человек может совершать ошибочные действия даже тогда, когда он не испытывает никакого недомогания, не чувствует усталости, не является ни рассеянным, ни взволнованным. Напротив, человек может быть исключительно бодрым, предельно внимательным и сосредоточенным на чем-то конкретном и в то же время совершать ошибочные действия.

С точки зрения физиологических или психофизиологических объяснений подобным действиям действительно можно найти ряд подтверждений, но сами ошибочные действия в этом случае будут восприниматься как простая случайность или досадное недоразумение. Но можно посмотреть на эти действия с психологической (психоаналитической) точки зрения, то есть попытаться разобраться в том, что происходит при совершении человеком ошибочного действия, почему он совершил именно его, а не другое и почему он совершил его именно таким образом, а не каким-то другим. Фрейд считал, что подобное видение ошибочных действий способствует пониманию того, что они не являются простой случайностью. Что кажущиеся на первый взгляд закономерности на самом деле являются такими закономерностями, которые, будучи не понятыми с позиций психологии сознания, могут быть выявлены исходя из признания бессознательного психического и наличия подавленного, вытесненного из сознания материала, остающегося тем не менее действенным и обусловливающим возникновение тех или иных промахов в жизни человека.

Таким образом, психоаналитический подход к рассмотрению ошибочных действий не только ограничил физиологическое объяснение причин их возникновения. Он расширил границы возможного вторжения психологии в то, что Фрейд назвал психопатологией обыденной жизни. В результате, с одной стороны, был переброшен мост между клиническим материалом, почерпнутым из терапевтической практики, и наблюдениями над нормальными людьми, совершающими ошибочные действия в повседневной жизни. С другой стороны, появилась возможность не только для объяснения причин возникновения разнообразных промахов с точки зрения психологического знания в поведении человека, но и понимания ого, что они являются полноценными психическими актами. По словам Фрейда, психоанализу удалось доказать, что все эти вещи могут стать легкопонятными посредством чисто психологического объяснения и существовать в уже известных взаимосвязях психологических явлений.

Психоаналитический подход к ошибочным действиям привел к довольно парадоксальной ситуации. В самом деле, с точки зрения физиологического и психофизиологического объяснения разнообразные промахи человека оказываются ни чем иным, как ошибочными действиями. Более того, даже с точки зрения психологии (правда, психологии сознания) промахи человека – это именно ошибочные действия. С позиции же психоанализа все выглядит с точностью до наоборот. То, что обычно считается ошибочным действием, может быть рассмотрено в качестве удивительно правильного действия. Для психологии бессознательного промахи человека – правильные, правомерные действия, с той лишь незначительной поправкой, что они возникли вместо чего-то другого, ожидаемого или предполагаемого. Поэтому в глазах психоаналитика ошибочные действия выглядят не только полноценными психическими актами. Они имеют определенную цель, свою собственную форму выражения. И не только это. Для психоаналитика ошибочные с точки зрения логики сознания, но правильные с точки зрения логики бессознательного действия человека имеют смысл и значение.

Изречения

З.Фрейд: «Опыт показывает, что ошибочные действия и забывание проявляются и у лиц, которые не устали, не рассеянны и не взволнованы, разве что им припишут это волнение после сделанного ошибочного действия, но сами они его не испытывали».

З.Фрейд: «Психоаналитик отличается особо строгой уверенностью в детерминации душевной жизни. Для него в психической жизни нет ничего мелкого, произвольного и случайного, он ожидает повсюду встретить достаточную мотивировку, где обычно таких требований не предъявляется».

З Фрейд: «Промахи являются полноправными психическими феноменами и всякий раз имеют свой смысл и тенденцию».

Для Фрейда смысл ошибочного действия представлял больший интерес, чем условия его возникновения. Психоаналитическое рассмотрение ошибочных действий как раз и предполагало прежде всего выявление их смысла. Под смыслом любого психического процесса Фрейд понимал не что иное, как намерение, которому он служит, тенденцию, которой он придерживается. В одних случаях смысл какого-то ошибочного действия оказывается очевидным и не требует больших усилий для его понимания. В других – необходима аналитическая работа, прежде чем станет понятным смысл ошибочного действия. Встречаются также случаи, когда за поверхностным, бросающимся в глаза смыслом ошибочного действия скрывается более глубинный, потаенный смысл, выявление которого оказывается делом непростым, но важным и необходимым.

Часто ошибочные действия случаются в результате столкновения двух различных намерений, когда одно намерение может подменяться другим, искажаться, модифицироваться. Это ведет порой к образованию таких комбинаций, которые кажутся в какой-то степени осмысленными или, напротив, абсурдными, не имеющими никакого смысла. Однако, как считал Фрейд, в любом случае ошибочное действие выражает вполне определенное намерение человека, прояснение которого необходимо для понимания того, что на самом деле стоит за тем или иным его промахом. В конечном счете вывод основателя психоанализа по поводу ошибочных действий сводился к тому, что они представляют собой серьезные психические акты, имеющие свой смысл, и что они возникают благодаря взаимодействию, а лучше сказать, противодействию двух различных намерений.

Если ошибочное действие – это результат столкновения между собой двух различных намерений, то для понимания его смысла необходимо прежде всего выявить данные намерения. Одно из них, нарушенное намерение, как правило, не вызывает трудностей для своего обнаружения, так как совершивший ошибочное действие человек знает об этом намерении и признает его. Второе, нарушающее намерение в одних случаях может быть явно выраженным, и человек догадывается о нем, но в других случаях оно может лишь частично выражать первоначальное намерение или искажать его, в результате чего утрачивается его истинное понимание.

Психоаналитический подход заключается в том, что исследователь стремится к выявлению нарушенного и нарушающего намерений. У совершившего ошибочное действие человека можно спросить, почему он совершил именно это действие и что он может о нем сказать. Первое пришедшее ему в голову объяснение становится отправным пунктом исследования, так как, согласно одному из принципиально важных технических приемов психоанализа, пришедшая на ум мысль не является случайной и ее следует рассматривать в качестве психического факта, заслуживающего серьезного внимания. Подчас совершивший ошибочное действие человек сам в состоянии понять смысл этого действия, поскольку он знает о своем нарушенном намерении и догадывается о намерении нарушающем. Но бывает и так, что человек не догадывается о нарушающем намерении или никак не хочет признаться ни в одном из намерений, предопределивших его ошибочное действие. Тогда аналитику приходится выступать в качестве криминалиста, способного на основании косвенных улик придти к определенным доказательствам, вскрывающим и подтверждающим истинность намерений человека, приведших его к совершению ошибочного действия.

Фрейд приводил такое образное сравнение: совершившего ошибочное действие человека можно рассматривать в качестве подсудимого, а психоаналитика – как судью. В том случае, когда обвиняемый признается в своем поступке, судья верит его признанию. Но если обвиняемый отрицает свою вину, стремится отвести от себя любые подозрения, то судья вправе не поверить ему. Если совершивший ошибочное действие человек сам признает его, то смысл данного действия не вызывает сомнения. Но в том случае, когда этот человек скрывает или отвергает истинные намерения, приведшие к ошибочному действию, отказывается сообщить важные сведения или вообще молчит, психоаналитику придется начать свое собственное расследование: собрать косвенные улики и с учетом их сделать соответствующее заключение. Если же совершивший ошибочное действие человек отсутствует и, соответственно, у психоаналитика нет возможности обратиться к нему с какими-либо расспросами, то косвенные улики становятся подчас единственным материалом, доступным для психоаналитического исследования.

В ряде случаев, особенно когда отсутствуют показания анализируемого, раскрытие смысла ошибочного действия сводится к поиску различного рода косвенных улик. При этом принимается во внимание все относящееся и к лицу, совершившему ошибочное действие, и к условиям, в которых оно было совершено. Знание характера человека, знакомство с его образом жизни, понимание психической ситуации на момент совершения им ошибочного действия, уяснение обстоятельств и условий, предшествовавших данному действию, – все это и многое другое должно быть принято во внимание, прежде чем психоаналитик вынесет свой окончательный приговор.

Этот приговор предполагает не наказание обвиняемого, а раскрытие перед ним его истинных намерений, которые позволяют понять смысл ошибочного действия. В конечном счете особенность техники психоанализа состоит не в том, чтобы обвинить человека в его прегрешениях, а в том, чтобы благодаря выявлению его бессознательных намерений дать ему возможность самому решать свои проблемы.

В работе «Психопатология обыденной жизни» Фрейд привел большое количество примеров ошибочных действий, наглядно демонстрирующих возможные противодействия сознательных намерений и бессознательных тенденций, активно действующих в глубинах человеческой психики. Одни примеры относились к его собственным ошибочным действиям, другие были взяты из жизни его друзей, коллег и пациентов, третьи – почерпнуты из художественной литературы, включая произведения Шекспира и Шиллера. Фрейд не только привел разнообразные примеры ошибочных действий, но и показал возможности использования психоаналитической техники для выявления смысла ошибок и промахов, имеющих место в повседневной жизни людей.

Нет необходимости воспроизводить все или хотя бы некоторые, наиболее яркие и образные примеры ошибочных действий, которые содержатся в работе Фрейда. Она переведена на русский язык, опубликована в различных изданиях, и, следовательно, можно порекомендовать обратиться непосредственно к этому источнику с целью ознакомления с соответствующими примерами оговорок, описок, очиток, забывания имен и намерений, затеривания предметов и многих других ошибочных действий, воспроизведенных и разобранных основателем психоанализа в тексте его книги. Тот, кто последует данной рекомендации, получит подлинное удовольствие от непосредственного соприкосновения с оригинальным материалом и не менее оригинальным толкованием ошибочных действий. Кстати, многие примеры связаны с непереводимой с немецкого на русский язык игрой слов и поэтому становятся понятными только в контексте приводимых Фрейдом суждений и пояснений переводчика.

В качестве иллюстрации ошибочных действий целесообразнее привести примеры, которые взяты из российской действительности. Они могут вызвать соответствующие ассоциации, связанные с воспоминаниями недавнего прошлого или личностным отношением к соответствующим сюжетам. Эти примеры почерпнуты из собственной практики, имеющей отношение к анализу политических страстей, работе со студентами, терапевтической деятельности и личным ошибкам, которые, что вполне естественно, не раз случались в моей жизни.

Несколько лет тому назад, когда российскому телевидению открылся доступ в ранее запретные для него сферы политической деятельности, появилась реальная возможность следить за развертывающимися в стране событиями, видеть наших политических деятелей, слушать их выступления, наблюдать за различного рода спорами и дебатами по экономическим, политическим, международным вопросам. И если манера говорения наших политических лидеров и государственных деятелей, включая неправильную расстановку ударений в словах и коверкание русского языка, стала предметом постоянного обыгрывания со стороны юмористов, то обращение к скрытым мотивам их ошибочных действий является объектом психоанализа. Ведь с точки зрения их психоаналитического осмысления важно не только то, что человек говорит, но и то, как он говорит.

То, что часто люди говорят одно, а думают другое, общеизвестно. Запинки, обмолвки и оговорки могут дать представление об истинных желаниях и намерениях человека, скрытых за словесными выражениями, произносимыми вслух и предназначенными для внешнего восприятия другими людьми. В этом отношении весьма показательными являются многие высказывания ряда политических и государственных деятелей, которые можно привести в качестве примеров ошибочных действий, дающих наглядное представление о политических страстях и мотивах поведения людей.

17 апреля 1990 года на одном из заседаний съезда народных депутатов бывшего СССР Рой Медведев отчитывался о работе возглавляемой им комиссии, назначенной для расследования деятельности Гдляна и Иванова. Деятельности, которая вызвала значительный резонанс в общественном сознании в связи с обвинениями партийных руководителей в их причастности к мафиозным структурам. После выступления Медведева один из депутатов задал вопрос: не оказывалось ли давление на комиссию со стороны высших эшелонов власти? Отвечая на заданный вопрос, Медведев сказал буквально следующее: «Давление со стороны верхов мы не испытывали, особенно в последнее время».

Нетрудно заметить, как в данном случае на бессознательном уровне проявилось именно то, о чем оратору не хотелось говорить публично. Смысл высказывания Медведева вполне очевиден и не требует каких-либо пояснений. Другое дело, что внутренние психические тенденции, приведшие к построению столь показательной фразы, могут быть рассмотрены двояким образом.

Во-первых, партийные руководители, несомненно, оказывали давление на работу комиссии по расследованию деятельности Гдляна и Иванова. Медведев мог ощущать на себе это давление и, возможно, знал о том, под каким партийным прессом находились другие члены комиссии. Ему не хватило мужества признать этот факт публично или не хотелось подводить своих коллег по работе, и поэтому он сказал, что комиссия не испытывала давления со стороны верхов. Вместе с тем непроизвольно вырвавшееся добавление «особенно в последнее время» рельефно обнажило неискренность его предшествующего высказывания.

Во-вторых, как бывший диссидент, на своем собственном опыте испытавший бремя подавления инакомыслия и знавший всю подоплеку истории со своим братом, который за высказывание крамольных в свое время мыслей был упрятан в психиатрическую больницу и лишь по прошествии нескольких лет избрал для себя путь эмиграции, Медведев не мог принять тактику верхов, оказывавших давление на его депутатскую деятельность. Возможно, такое давление на него лично и не оказывалось. Но ему-то, как никому другому, были известны методы воздействия сильных мира сего на рядового человека, и он мог допустить, что некоторые члены возглавляемой им комиссии могли находиться под сильным давлением со стороны партийных деятелей. Пребывая в состоянии раздвоенности и неуверенности, он готов был убедить других и самого себя в том, что никакого давления на комиссию не оказывалось. И в то же время внутренние сомнения оказались столь сильными, что, прорвавшись за порог сознания, они не только вторглись в его мышление, но и вылились в словесную форму, демонстрирующую всю двусмысленность его ответа на заданный вопрос.

В данном случае не столь существенно, какое из этих двух соображений в большей степени соответствовало истине. Более важно то, что изучение бессознательных процессов, проявляющихся именно в мелочах жизни, в ошибочных действиях вообще и в оговорках в частности, действительно способно приоткрыть завесу словесных напластований, камуфлирующих разыгрывающиеся в обществе политические страсти.

Не участвуя в политических кампаниях, но занимаясь анализом политических страстей, можно подмечать такие «мелочи», которые говорят порой значительно больше, чем глубокомысленные размышления отдельных журналистов и телеобозревателей о соотношениях между законодательной и исполнительной властями, отношениях между членами различных блоков и движений. Достаточно посмотреть прямые трансляции из залов заседаний правительственных организаций или выступления политических лидеров, чтобы иметь представление о том, что далеко не все в порядке в нашем отечестве.

В качестве примера стоит обратить внимание на ту оговорку, которую Горбачев допустил во время выдвижения Янаева на пост вице-президента. 26 декабря 1990 года, представляя его съезду народных депутатов бывшего СССР, Горбачев произнес весьма примечательную фразу: «Янаев может помочь в воен… в необходимой ситуации».

Трудно сказать, какие мысли одолевали в то время Горбачева. Однако его оговорка имела глубокий смысл. Она была связана, видимо, с какими-то только ему известными ассоциациями, обусловленными его отношением к Янаеву. Ясно лишь одно: внутренние сомнения президента страны в правильности сделанного им выбора в пользу Янаева прорвались на бессознательном уровне в форме оговорки. Последующие события наглядно подтвердили зловещий смысл оговорки, когда вместо «необходимой» Горбачев чуть не сказал «военной ситуации».

Августовский путч 1991 года, в котором Янаев сыграл комическую роль подставного диктатора с трясущимися руками, может быть осмыслен по-новому в свете той оговорки, которую допустил Горбачев. Не предвидел ли президент страны возможность переворота, когда власть перейдет к вице-президенту? Не являлся ли его выбор Янаева заранее продуманной и спланированной акцией по выбору такого вице-президента, который помимо своей воли или при отсутствии таковой «может помочь (ему) в военной ситуации»?

Неизвестно, чем завершились бы августовские события 1991 года, будь на месте Янаева другой, более решительный и волевой вице-президент. В определенном смысле можно сказать, что именно благодаря своему выбору вице-президента Горбачев избежал роковых последствий как для своей собственной жизни, так и жизни близких ему людей. Но если бы в свое время он или окружающие его советники обратили внимание на совершенную президентом оговорку, то, возможно, они предприняли бы все необходимые меры к тому, чтобы не допустить путча, чуть было не стоившего жизни Горбачеву.

Можно привести еще несколько оговорок, относящихся к политическим событиям, но не требующих какого-либо глубинного анализа в силу того явного смысла, который бросается в глаза любому, кто обратит внимание на подобное ошибочное действие.

28 января 1993 года в Белом доме собрался Совет Министров России во главе с Виктором Черномырдиным. Во время торжественных проводов двух народных депутатов на другую работу (первый заместитель председателя Верховного Совета России С. Филатов был назначен главой администрации президента, а заместитель председателя Верховного Совета Ю. Яров – заместителем главы правительства) бывший в то время спикер Руслан Хасбулатов сделал примечательную оговорку. Говоря об исполнительных органах власти, он назвал их исправительными. Тем самым он невольно обнажил не только трения между исполнительной и законодательной властями, но и свое скрытое отношение к исполнительным органам власти. В октябре 1993 года правительственные войска взяли штурмом Белый дом, а наиболее заметные в политическом отношении в то время его обитатели, включая Хасбулатова, были арестованы и препровождены в тюрьму. Эти события высветили лишь надводную часть того айсберга политических страстей, который дрейфовал в море политических бурь и время от времени давал о себе знать в виде безобидных на первый взгляд оговорок, типа той, что приведена выше.

В марте 1994 года состоялась встреча бывшего тогда министра обороны России Павла Грачева с патриархом Алексием П. И тот и другой произнесли речи, в которых значительное внимание было отведено армии, церкви, служению отечеству. Говоря о взаимоотношениях между армией и церковью, в своей речи Грачев отметил, что эти взаимоотношения «уходят глубокими когтями в историю». Разумеется, он хотел сказать об отношениях между армией и церковью, уходящих корнями в российскую историю. Однако его оговорка имела определенный смысл, так как министр обороны прекрасно знал, какое нетерпимое отношение к церкви и религии было на протяжении многих десятилетий в советской армии. Правда, время изменилось. Начали меняться и ценностные ориентации многих людей вплоть до того, что крупные политические деятели стали мелькать на экранах телевидения во время торжественных богослужений. Военачальникам тоже приходилось адаптироваться к новой ситуации, когда сам президент обнимался с патриархом Алексием П. Бывший тогда министром обороны России Грачев вынужден был совершать соответствующие духу времени ритуалы. И как бы в своей речи он ни разглагольствовал о единстве между армией и церковью, его внутренние убеждения, ранее сложившиеся на почве антирелигиозной идеологии, дали знать о себе в форме оговорки, когда вместо слова «корни» он непредумышленно произнес другое слово, «когти».

Еще одна довольно курьезная оговорка прозвучала в устах радиокомментатора несколько лет тому назад, до того, как в стране произошли серьезные идеологические и политические изменения. В страну приехала какая-то иностранная делегация. Встреча проходила на высоком, как тогда говорили, уровне, когда в переговорах участвовали главы государств. Официальный визит подошел к концу, и один из радиокомментаторов, подводя итоги встречи двух глав государств, сообщил о достигнутых на переговорах успехах. Завершая свое информационное сообщение, он сказал: «Переговоры прошли в теплой, дружеской обстановке, и на прощание главы государств обменялись рукопожратием».

Вполне очевидно, что радиокомментатор хотел сказать, что главы государств обменялись рукопожатием. Скорее всего, он даже читал текст, заранее утвержденный его руководством, где черным по белому было написано именно то, что он обязан был сказать. Естественно, что он не только не мог позволить нести «отсебятину», но не в состоянии был даже помыслить, что может сказать что-то иное, помимо утвержденного сверху. Однако, будучи профессионалом, он имел представление о том, как проходят встречи на уровне глав государств, какие дружеские чувства они испытывают подчас друг к другу, когда столкновение политических интересов и политических амбиций может приводить к тому, что, соблюдая дипломатический этикет и мило улыбаясь перед объективами фотоаппаратов и телекамер, на самом деле политические и государственные деятели готовы, что называется, съесть друг друга. Радиокомментатор был обязан сказать одно, но в глубине души, возможно, смеялся над другим. Как и раньше в подобных случаях, он отгонял от себя посторонние мысли, вытеснял их из сознания и не позволял им выйти наружу в процессе своей профессиональной деятельности. Но, вытесненные в бессознательное, они оставались активными и в один прекрасный момент проявили себя в форме курьезной оговорки, когда добавление всего одной буквы в слове «рукопожатие» радикальным образом изменило суть высказывания.

В более ранний период отечественной истории за подобного рода ошибки расплачивались жизнью. Во времена правления «великого кормчего» в одной из газет была допущена опечатка. В какой-то степени она напоминала историю с оговоркой радиокомментатора. Только в последнем случае в слово была непроизвольно добавлена одна буква, в то время как в газете из слова выпала одна буква. Вместо ожидаемого названия города «Сталинград» в газете по чьему-то недосмотру появилось более чем подозрительное слово «Сталингад». Конечно, в самой газете был большой переполох, кое-кто полетел со своих постов, а наборщик, на которого свалили всю вину, как на стрелочника, кажется, лишился жизни.

Кстати, в печатных изданиях довольно часто имеют место различного рода опечатки. Даже в былые времена, когда осуществлялась тщательная выверка буквально каждого слова, случались опечатки. Приведенный выше пример – наглядная тому иллюстрация. Правда, имевшие место оплошности не всегда заканчивались трагично для тех, кто их допускал. По крайней мере, из истории известно одно такое исключение. Как-то Сталин, который имел привычку сам просматривать периодические издания, прочитал о себе в газете «Известия» фразу «мудрый вождь» без буквы «р». Пожалев сотрудников газеты и посетовав на то, что они устают, раз допускают подобного рода ошибки, он распорядился повысить им оклады, чтобы они более внимательно относились к своей работе. Но во многих случаях аналогичные ошибки заканчивались весьма плачевно для тех, кто их совершал.

Изречения

З. Фрейд: «Промахи являются удобнейшим материалом для любого желающего убедиться в истинности аналитического понимания».

З. Фрейд: «Индивид, совершивший промах, может его заметить или просмотреть; лежащая в основе промаха подавленная тенденция может быть хорошо известна индивиду. Но без анализа он обычно не знает, что соответствующий промах является результатом этой тенденции».

Следует отметить, что при всем сходстве между описками, что было предметом анализа Фрейда, поскольку в начале XX века личные письма, деловые бумаги и тексты работ существовали в рукописном варианте, и опечатками, что может быть объектом исследования современников, пользующихся компьютером, существует определенная разница. Совершенная человеком описка имеет смысл, раскрытие которого предполагает, помимо всего прочего, знание психологических условий, в которых находился конкретный человек, допустивший соответствующий промах. В случае опечатки имеется неопределенность, поскольку трудно установить, кто конкретно допустил ошибку, так как таким человеком может оказаться автор текста, сотрудник, осуществлявший компьютерную верстку, или работник типографии, готовящий текст к печати. Это затрудняет и осложняет анализ опечатки. Однако сам принцип психоаналитического подхода к рассмотрению опечатки остается точно таким же, как и во времена Фрейда. Важно и необходимо выявить противодействующие психические тенденции с тем, чтобы раскрыть смысл данного ошибочного действия.

Вспоминаю одну опечатку, которую я обнаружил, когда несколько лет тому назад читал верстку написанного мною текста, который должен был войти в коллективный труд в качестве одного из его разделов. Речь шла о психоаналитической антропологии. Один из параграфов текста имел заголовок: «В. Райх: человек – оргазмное и природно-социальное существо». Вместо этого в гранках было напечатано: «В. Райх: человек – органическое и природно-социальное существо».

У меня не было сомнений относительно того, что я не повинен в подобной опечатке. Более того, я был уверен в правильности заголовка, поскольку речь шла о нетрадиционных идеях Райха, вызвавших в свое время дискуссии среди западных психоаналитиков, о которых практически ничего не писалось в отечественной научной литературе. Правда, возможность допущения ошибки с моей стороны не исключалась. Ведь в то время было не принято говорить во всеуслышание об оргазме и, следовательно, хотя термин «оргазм» был вынесен в заголовок, тем не менее на бессознательном уровне могли сработать защитные механизмы, в результате чего я машинально мог напечатать не то, что хотел. Поэтому пришлось обратиться к первоначальному тексту, чтобы удостовериться в правильности мною написанного. В тексте действительно стояло название: «В. Райх: человек – оргазмное и природно-социальное существо».

Можно допустить, что в верстке не было никакой опечатки. Так, прочитав заголовок, в котором фигурировало слово «оргазмное», редактор издательства счел неуместным и даже опасным для себя сохранение предложенного автором названия, поскольку у него могли быть неприятности по работе. Это была середина 80-х годов, когда идеологическая цензура еще давала знать о себе. Правда, редактор издательства мог бы переговорить с автором, чтобы попросить его об изменении заголовка. Такого разговора не было. Конечно, нарушая этические принципы сотрудничества, редактор издательства мог самолично внести изменения в текст. Но в таком случае это было бы не ошибочное, а, напротив, правильное действие с его стороны. Другое дело, что вряд ли бы вместо «оргазмное существо» появилось сочетание «органическое существо», так как, прочитав соответствующий текст, редактор не мог не видеть, что оргазмная концепция человека отражала суть психоаналитических взглядов Райха, и, надо полагать, он нашел бы какую-то другую замену слову «оргазмное», нежели «органическое». Кроме того, получив верстку от автора с соответствующим исправлением, а я, естественно, восстановил в своих правах первоначальное название, редактор или переговорил бы со мной, или вновь без моего ведома внес бы исправление в текст. Однако ни того, ни другого не произошло, и в опубликованном коллективном труде в оглавлении одной из частей соответствующего раздела было напечатано: «В. Райх: человек – оргазмное и при-родно-социальное существо». Поэтому вероятность того, что редактор издательства сознательно внес изменение, поставив вместо «оргазмное» «органическое», весьма незначительна. Допущение подобного возможно, если предположить например, что перед отправкой верстки в печать ее просматривал не прежний редактор, а кто-то другой.

Более вероятно то, что в издательстве действительно была допущена опечатка, смысл которой не столь трудно понять. Не так уж важно, кто именно повинен в опечатке – редактор издательства, машинистка, которая перепечатывала текст после редакторской правки, или наборщик верстки. Зрительно воспринятое человеком слово «оргазмное» могло вызвать у него такие ассоциации, которые напрямую соотносились с некой неудовлетворенностью в сексуальных отношениях и желанием найти себе такого партнера, с которым можно было бы достичь полной гармонии, органического слияния. У другого же человека могли появиться и такие ассоциации, в соответствии с которыми он как бы вновь пережил ранее испытанное удивительное состояние органического слияния с любимым и у него возникло желание побыстрее покончить с рутинной работой и возвратиться к радостям жизни. В первом случае могло иметь место явное столкновение между двумя различными тенденциями – неудовлетворенностью в интимной сфере и фантазиями о том, как и с кем можно было бы достичь состояния блаженства. Во втором – столкновение между ожидаемым наслаждением и необходимостью в данный момент выполнять рутинную работу. При всех различиях в мотивации в обоих случаях ассоциации в связи с прочитанным словом «оргазмное» вызвали к жизни бессознательные желания. Невозможность их реализации в настоящем претерпела определенную метаморфозу (через фантазию о будущем или отсроченность этого будущего), в результате которой появилась замена в форме слова «органическое».

Нечто похожее, но имеющее противоположное превращение и относящееся не к опечатке, а к оговорке, мне довелось наблюдать в одной из студенческих аудиторий. Однажды я читал лекцию для студентов педагогического колледжа. За исключением трех-четырех молодых людей, аудитория состояла из девушек в возрасте 17–18 лет. Большинство из них внимательно слушали лекцию, конспектировали. И только в задних рядах, как студенты выражаются, «на Камчатке», время от времени раздавался какой-то шум. Двум девушкам было явно неинтересно. В руках одной из них была книга, и, судя по всему, студентки обменивались между собой мнениями по поводу прочитанного. Когда их обсуждение стало слишком бурным, мешающим другим студентам, для разрядки обстановки я прервал свою речь и попросил тех девушек поделиться с нами тем, что вызвало у них такой интерес. Попросил их вслух зачитать те умные мысли из книги, которые их так заинтриговали, что они даже позабыли о лекции. В аудитории воцарилось молчание и почувствовалась напряженность. Но державшая в руках книгу студентка без малейшего смущения и робости прочитала одну выдержку, моментально вызвавшую взрыв хохота в аудитории. Как оказалось, в книге шла речь о девушке, наслаждающейся музыкой. Дословно там было написано: «Слушая органную музыку, ее душа воспаряла к небесам». Студентка же громко и неожиданно для самой себя вслух прочитала следующее: «Слушая оргазмную музыку, ее душа воспаряла к небесам».

Студенты посмеялись над очиткой сокурсницы. В аудитории произошла разрядка напряженности, я мог спокойно продолжать свою лекцию, а студенты – слушать и записывать ее. Как для студентов, так и для меня стоящий за очиткой смысл был вполне очевиден и ясен. Мысли девушки, совершившей ошибочное действие, были далеки от того, о чем говорилось на лекции. Вынужденная присутствовать на лекции в силу строгой дисциплины, насаждаемой директором и преподавателями педагогического колледжа, девушка была захвачена событиями, разворачивающимися на страницах книги. Переживания героев книги нашли отклик в ее сердце, пробудили соответствующие желания, и, скорее всего, сидя в аудитории, она мысленно предавалась тем удовольствиям, о которых, несомненно, имела представление и которые, возможно, ей удалось испытать в реальной жизни или хотя бы в воображении. Так что не было ничего удивительного в том, что вместо органной музыки в ее душе звучала оргазмная музыка. Ее реальное проявление на лекции не могло быть не чем иным, как очиткой, вызвавшей столь бурную реакцию среди студентов.

Приведу несколько примеров опечаток, взятых из близких к теме данного учебника источников.

Так, в одном из первых переизданий работ Фрейда (в 20-е годы в нашей стране были переведены на русский язык и опубликованы основные его произведения, но после запрещения психоанализа в 30-е годы деятельность по изданию книг Фрейда возобновилась только в конце 80-х годов) вместо названия «Психопатология обыденной жизни» в оглавлении стояло «Психология обыденной жизни». Видимо, сказался тот внешний запрет на психоанализ, который существовал ранее и который сохранил свою силу в виде внутреннего запрета, не допускавшего мысли о какой-либо психопатологии повседневной жизни. Психология – это понятно и приемлемо. Она вызывает у человека почтение и позитивные эмоции. Психопатология ассоциируется с психиатрией, которая (после вскрытия в прессе всех злоупотреблений ею в предшествующие периоды развития общества) вызывает у многих людей страх и негативные чувства. Отсюда – неприемлемость психиатрии как зловещего института репрессии со стороны государства и по-человечески понятное стремление человека не иметь ничего общего с психопатологией как таковой. Психопатология заменяется психологией, и таким образом снижается чувство внутреннего неудовлетворения, вызванного к жизни ассоциациями с психиатрией.

В последующих переизданиях работ Фрейда также допускались опечатки, которые не могут быть отнесены к простым случайностям. Речь не идет об опечатках в текстах, поскольку это стало широкомасштабным явлением. Если раньше в государственных издательствах осуществлялась тщательная проверка и сверка материалов, то сегодня коммерческие издательства прежде всего заинтересованы в прибыли и экономят буквально на всем, включая корректорскую деятельность. Поэтому нет ничего удивительного в том, что опечатки встречаются порой, что называется, сплошь и рядом. Речь идет о смысловых опечатках, имеющих место в названии работ. В частности, в одном сборнике, опубликованном в 1998 году и содержащем психоаналитические произведения различных авторов, вместо названия работы Фрейда «Три очерка по теории сексуальности» напечатано: «Три очерка по теории интеллектуальности».

Подобная опечатка не требует особого разбора. Являясь неотъемлемой жизнью человека, сексуальность всегда вызывала и до сих пор вызывает противоречивые чувства у многих людей. Одни подавляют в себе сексуальные влечения, вытесняя их из сознания и загоняя в глубины бессознательного. Другие делают из сексуальности культ, посвящая всю свою жизнь удовлетворению сексуальных желаний. Третьи пытаются лавировать между Сциллой сексуальности и Харибдой асексуальности. Но какой бы стратегии ни придерживался человек, тем не менее сексуальность как таковая вовлекает его в водоворот всевозможных страданий и переживаний, наслаждений и разочарований, проявлений любви и ненависти. При этом нередко переживания человека возникают в результате столкновений между сексуальностью и интеллектуальностью. Если учесть, что работа Фрейда «Три очерка по теории сексуальности» до сих пор вызывает у ряда людей неприятие и отвержение, поскольку в ней не только рассматривается детская сексуальность, но и делаются выводы типа того, что все мы когда-то были полиморфно-извращенными детьми, то вполне можно понять, почему вместо сексуальности оказывается напечатанным слово «интеллектуальность».

Смысловая интерпретация опечаток того, что связано с сексуальностью, не вызывает больших трудностей. Другое дело опечатки, не соотносящиеся с сексуальной деятельностью человека. Выявление их смысла оказывается делом далеко не простым, требует иногда длительного и скрупулезного анализа, а подчас даже оборачивается неудачей. И действительно, многие опечатки имеют сложную и отдаленную от рассматриваемой ситуации мотивировку, запутанное соотношение между характером ошибочного действия и свойствами переживания, выраженного в нем.

Сложность выявления смысла разнообразных ошибочных действий, включая опечатки, заключается в том, что в их основе лежит, как правило, мотивировка, ьнепосредственно относящаяся или опосредованно связанная с желаниями и чувствами, носящими на себе налет антисоциальности и аморальности. Можно было бы сказать, что ошибочные действия являются своего рода компромиссами между нравственными устоями и безнравственными желаниями человека, между его социальным поведением в обществе и асоциальными импульсами, которым он подвержен. Себялюбие, зависть, эгоизм, подозрительность, враждебность – вот далеко не полный перечень человеческих качеств, которые могут обусловливать возникновение ошибочных действий.

Приведу пример опечатки, смысл которой далеко не очевиден и мотивировка которой сразу не бросается в глаза.

Несколько лет тому назад член редколлегии одного из журналов обратился ко мне с просьбой написать рецензию на только что вышедшую из печати книгу, с автором которой я не был знаком. В тот момент у меня не было свободного времени, но я не мог отказать в просьбе человеку, которого хорошо знал. Не мог отказать ему в просьбе не потому, что он работал в солидном журнале, а в силу того, что между нами давно сложились такие отношения, которые основывались на взаимном уважении. Я согласился написать рецензию на том условии, что вначале прочитаю переданную мне книгу, а затем сообщу о своем окончательном решении. Книга оказалась вполне достойной, и, более того, я с удовольствием прочел ее, поскольку многие затронутые в ней темы когда-то настолько интересовали меня, что я даже подумывал о написании соответствующей работы. В книге обнаружились некоторые погрешности, но мое внимание особенно привлекла одна опечатка. На последней странице автор подводил итоги своего исследования и высказывал мысль о том, что читатель сам может решить, насколько автор справился с поставленной перед собой задачей. Дословно это звучало таким образом: автор завершил свою работу, а уж что из этого получилось – «судить читателю». Однако в публикации была пропущена одна буква, в результате чего получилось: «но об этом удить читателю».

На первый взгляд пропуск начальной буквы в слове «судить» может быть воспринят в качестве случайности. Мало ли что бывает. Тем более что всегда можно сослаться на упущение со стороны издателей. Действительно, ведь автор книги вполне определенно хотел сказать: пусть читатель судит о том, что им написано. И здесь нет никаких двусмысленностей. Но вот где-то на стадии издания книги, причем вовсе не по вине ее автора, произошел сбой, в результате чего выпала несчастная буква «с».

Но ведь любой автор книги, тем более первой, как правило, тщательно читает верстку перед выходом работы в свет, так как обычно бывает много опечаток и приходится вносить необходимые поправки и исправления. Разумеется, при всей предельной концентрации внимания на верстке практически никто не в состоянии обнаружить буквально все опечатки. Поэтому, по крайней мере в серьезных издательствах, верстку читают несколько человек – от автора до литературного, технического и главного редакторов. С позиций психоанализа, один из важных вопросов заключается не в том, что автор не заметил ту или иную опечатку. Более существенно другое. Почему он не заметил именно эту опечатку, а не какую-либо другую?

Ведь ускользнувшая от его внимания опечатка имеет глубокий смысл. Когда автор книги пишет о том, что любой читатель может судить о ее достоинствах и недостатках, то это не более чем соблюдение правил приличия, в соответствии с которыми выражается полное доверие читателю. Однако в подавляющем своем большинстве авторы научных работ понимают, что они в той или иной степени удовлетворили свой исследовательский интерес и что книга писалась вовсе не для того, чтобы читатели имели право судить о ней. Вероятно, каждый автор в душе считает, что квалифицированно судить о написанном может только он сам. Разумеется, он может переживать, если книга не встретит одобрения или не дай бог будет подвергнута резкой критике. Причем в случае критического отношения к ней он будет прибегать к различного рода самооправданиям, утешая себя тем, что никто, кроме него, потратившего столько энергии и сил, не способен понять и по достоинству оценить его труд. Так что обращение к читателю по поводу того, что ему судить о книге, – это, в принципе, безобидная уловка, чаще всего прикрывающая его честолюбие.

Но вот столкновение между собой стремления к соблюдению правил приличия и честолюбия, за которым может скрываться равнодушное, а порой и пренебрежительное отношение к читателю, способно привести к безобидной опечатке. В данном случае утрата буквы «с» обернулась не просто опечаткой, но и привнесла в текст дополнительный, я бы сказал, вторичный смысл. Дело в том, что в рамках книги были сделаны такие отступления, которые свидетельствовали о желании автора более активно включиться в социально-политические процессы, набиравшие силу в России. Это был тот период, когда многие ученые стали врываться в большую политику и занимать ключевые посты в государстве.

Естественно, что в рамках исследуемой проблематики автор книги о многом умолчал. Но из ее текста можно было кое-что выудить. И в этом плане смысл новообразованного с утратой буквы «с» слова «удить» становился вполне понятным. Читатель мог и вправе был выудить между написанных в книге строк то, что ее автор в силу известных причин не изложил открытым текстом. Возможно, что где-то в тайниках своей души автор книги именно на это и рассчитывал. Рассчитывал на то, что заинтересованный, умный читатель не столько будет «судить» о предложенной ему книге, сколько «удить» с целью добычи информационного улова, относящегося и к идеям автора, и к нему самому. В этом отношении можно сказать, что опечатка как ошибочное действие в данном конкретном случае оказалась на удивление правильным действием.

Разумеется, подобная интерпретация опечатки допустима в том случае, если автор книги действительно читал верстку и не внес соответствующего исправления. Но нельзя сбрасывать со счетов и то, что по не зависящим от него обстоятельствам он не имел возможности ознакомиться с версткой. Для полной и более адекватной интерпретации данного случая необходима дополнительная информация о самом авторе и об истории написания его рукописи и доведения ее до публикации. Приведенный выше пример опечатки и ее разбор служат единственной цели – показать возможности рассмотрения ошибочных действий с точки зрения психоаналитического подхода, способствующего выявлению бессознательных чувств, влечений, импульсов.

В этом отношении примечательно то, что разбор данной опечатки пробудил у меня самого такие чувства, которые привели к ошибочному действию. Так, однажды во время обсуждения со студентами ошибочных действий я взял в качестве одного из примеров приведенную выше опечатку. Но вместо того, чтобы обратить внимание студентов на фразу «но об этом (с)удить читателю», я оговорился и сказал: «Но об этом судить автору». На первый взгляд оговорка понятна. С одной стороны, я разъяснял студентам, что далеко не все авторы действительно ориентируются на читателей и большинство из них в душе не приемлют какой-либо суд извне. С другой стороны, я сам являюсь автором нескольких опубликованных работ и мое отождествление с «пишущей братией» может восприниматься студентами таким образом, что разъяснения по поводу заключительной фразы автора книги относятся и к моим работам. Отсюда моя оговорка, когда вместо слова «читателю» я произнес «автору». Подобное объяснение в принципе приемлемо, но оно является поверхностным.

На самом деле имелся более глубинный мотив, обусловивший мое ошибочное действие. Погрузившись в свое бессознательное, удалось вспомнить, что после прочтения переданной мне для рецензирования книги я испытал элементарное чувство зависти. Эта зависть как бы говорила во мне: «Ну вот, все суетишься, тратишь время на посторонние дела вместо того, чтобы сесть за стол и написать работу по той проблематике, которая некогда тебя интересовала. Посмотри, перед тобой лежит книга, автор которой нашел время для работы над ней. А ты что, не мог собраться с духом?» Помню также, что кто-то другой во мне оправдывался: «Ну совершенно нет свободного времени. Работа в академическом институте, лекции для студентов, приемы пациентов, трое детей, бытовые заботы – ну когда тут думать о написании книги!» И снова зависть: «Не оправдывайся, у других тоже не сладкая жизнь. Но они находят время для работы над книгой. Признайся, разве тебе не хотелось бы написать нечто подобное? Разве ты не испытываешь зависти к автору данной книги? И не отрицай этого! Не говори, мол, тебе безразлично, что кто-то опередил тебя! Ну да, по-хорошему завидуешь, я понимаю. И все же признайся, что червоточинка гложет тебя». Разумеется, дословно невозможно воспроизвести то, что бессознательное вытворяло со мной в те дни, когда я читал переданную мне на рецензию книгу. Но нечто подобное имело место. Потом чувство зависти оказалось вытесненным, загнанным в глубины психики. Но оно не прекратило своего существования и в подходящий момент вылезло наружу в форме безобидной оговорки.

Тридцать лет тому назад, когда у меня впервые появился интерес к работам Фрейда, я бы не придал значение подобной оговорке и, естественно, не смог бы выявить в себе это нехорошее, отнюдь не украшающее меня чувство элементарной зависти. Но сегодня, работая с пациентами подчас над точно такими же проблемами, я не только понимаю, что ничто человеческое мне не чуждо, но и подвергаю беспристрастному анализу свои собственные ошибочные действия. Во всяком случае опыт показывает, что нужно учиться языку бессознательного, чтобы слышать его, вести на равных диалог с ним и обращать внимание на свои собственные ошибочные действия. Чтобы не доводить себя до такого состояния, когда из-за непонимания того, что творится в душе, можешь оказаться игрушкой в руках необузданных бессознательных сил.

Остановлюсь на своей оговорке, вызвавшей у меня потребность в самоанализе. Как-то в одной студенческой аудитории я читал лекцию, в которой упоминал имена различных психологов, философов, врачей. По логике изложения материала мне надо было сослаться на французского врача Шарко. Однако, имея в виду именно его, я почему-то назвал имя швейцарского психолога Пиаже. Бывает так, что, совершив оговорку, не замечаешь ее, пока тебя кто-нибудь не поправит. В данном случае я не только заметил свою оговорку, но и постарался исправить ошибку. Правда, я понимал, что нахожусь в такой студенческой аудитории, которой имена Шарко и Пиаже почти ничего не говорят, и, следовательно, вряд ли кто-нибудь сможет заметить мою ошибку. Поэтому я не стал тут же поправляться, а решил это сделать позднее. В голове постоянно присутствовала мысль о том, что необходимо исправить положение. И вот наконец в соответствующем контексте я собираюсь назвать имя Шарко, и… к своему глубочайшему удивлению, опять совершаю ошибочное действие – вместо Шарко произношу имя Пиаже. Потом я совершил ту же самую оговорку третий раз.

Разумеется, в душе я испытывал огромнейшую досаду на самого себя. И хотя никто из студентов не заметил моей оговорки, лично мне было как-то не по себе. С одной стороны, вроде бы невольно ввел студентов в заблуждение, что вызвало огорчение. С другой – осознавая свое ошибочное действие и пытаясь правильно назвать имя французского врача, я тем не менее оказался не в состоянии что-либо изменить и это навеяло грустные размышления о возрасте. Но больше всего меня заинтересовал вопрос, почему за незначительный промежуток времени я три раза допустил одну и ту же оговорку.

Возвращаясь с лекции домой, я попытался понять, в чем тут дело, что может стоять за оговоркой и в чем ее смысл. Пришлось вспомнить события, предшествовавшие лекции. Я обратился ко всем своим предыдущим чувствам и желаниям и вспомнил все те переживания, которые могли быть у меня как накануне, так и в более ранние периоды жизни. Наконец мне удалось найти мотивы, предопределившие ошибочное действие.

Дело в том, что за несколько дней перед тем, как я должен был читать лекцию, у меня были определенные переживания, связанные с получением гранта, выделенного одним из научных фондов для реализации предложенного мною исследовательского проекта. С недавних пор российская наука стала получать незначительную финансовую поддержку от различных фондов. Ученый мог подать на объявленный фондом конкурс свою заявку с предложением какого-нибудь исследовательского проекта. Заявка обсуждалась экспертами, и если она признавалась перспективной, то ее автор получал соответствующий грант, позволяющий ему осуществлять реализацию своего исследовательского проекта.

Наряду с другими коллегами из академического института я получил известие о том, что моя заявка на проведение исследования одобрена в одном из фондов и мне выделен грант. Была указана также конкретная сумма. В психологическом отношении любопытно следующее. Если многие участники конкурса получают равный в денежном исчислении грант, пусть даже незначительный, но одинаковый, то все оказываются довольными. Мы привыкли к такому положению в жизни, когда уравниловка была одним из принципов нашего существования. Пусть мало, но зато всем поровну. В данном же конкретном случае один из моих коллег получил больший по выделенной сумме грант, чем все остальные, включая меня. Будучи интеллигентными людьми, никто не выразил вслух свое недовольство. Но можно предположить, что многие мои коллеги испытывали в душе обиду по поводу того, что кому-то выделили больше денег, чем им. Я не был исключением в этом отношении. Какое-то разъедающее душу чувство обиды было и у меня. Разумеется, я не подал виду и, подобно всем остальным, отнесся к такой несправедливости вроде бы равнодушно.

Как и мои коллеги, я догадывался, почему именно такой-то сотрудник получил больший грант, чем другие. В этом не было большого секрета. Во всяком случае, я знал, что в комиссию, решающую судьбу грантов, входил ученый, связанный особыми отношениями с этим сотрудником. Поэтому было понятно, почему именно данный сотрудник получил больший в денежном исчислении грант, чем другие.

Мои переживания по этому поводу не были продолжительными и интенсивными. Вскоре они оказались забытыми, и я совершенно не вспоминал ни о подобной несправедливости, ни о той обиде, которая ранее возникла у меня в душе. Но по истечении какого-то времени эта, в общем-то, вытесненная в бессознательное обида дала о себе знать в форме оговорки, когда вместо Шарко я назвал имя Пиаже.

Казалось бы, какая здесь связь между моим ошибочным действием и переживаниями, связанными с получением гранта? Самоанализ показал, что такая связь имеется.

Дело в том, что имя члена комиссии фонда, в котором шло распределение грантов и определение их конкретных сумм, по звучанию сходно с именем Пиаже. За день перед лекцией я составлял финансовую смету по гранту, который пересылали на академический институт частями. У меня не было никаких воспоминаний о былой обиде. Мне казалось, что я выше того, чтобы помнить о подобного рода вещах и тем более долгое время хранить какие-либо переживания по этому поводу.

Однако после самоанализа стало ясно, что вытесненная в бессознательное обида не исчезла. Она осела в глубинах психики, и, как только нашелся косвенный повод, эта обида выплеснулась на поверхность сознания в форме оговорки. Где-то на бессознательном уровне при стремлении произнести имя Шарко возникла ассоциация с именем члена комиссии фонда, в результате чего я непроизвольно произнес вместо Шарко Пиаже. Более того, даже осознав свою ошибку, я не смог ее избежать и при повторном стремлении сделать акцент на имени Шарко опять произнес вслух Пиаже.

Надо сказать, что, выявив истоки своего ошибочного действия и раскрыв смысл своей оговорки, впоследствии я не замечал за собой, чтобы вместо Шарко произносил Пиаже. Это вовсе не означает, что отныне и навсегда я был застрахован от подобного рода ошибочных действий. Чувства зависти, обиды, ревности, себялюбия и многие другие могут быть настолько сильными и глубокими у человека, что далеко не всегда они способны исчезнуть после того, как станут понятными и осознанными им. Впрочем, речь идет вовсе не о том, что подобные чувства непременно должны исчезнуть из жизни человека. Без них сама жизнь окажется обедненной, неполной, односторонней. Важно, чтобы, выявив эти чувства, сделав их осознанными для себя, человек научился с ними жить, видеть, как и где они могут проявляться и к каким последствиям могут приводить, если их оставить без внимания и дать им волю ввергать индивида в конфликты с самим собой.

Бывает и так, что проработка материала в связи с ошибочным действием способствует устранению подобного действия в дальнейшем. Однако логика бессознательного не столь прямолинейна, чтобы с выяснением истоков ошибочного действия человек раз и навсегда мог избавиться от различного рода сбоев в своем мышлении и поведении. Бессознательное способно принимать такие новые формы своего выражения, которые самым неожиданным образом могут вызывать к жизни имевшие некогда место переживания в связи с чувствами зависти, обиды, ревности и т. д. Мимикрия бессознательного поразительна, порой требуются значительные усилия для того, чтобы овладеть им и окончательно осознать то, что ранее было вытеснено.

Так, история с моей оговоркой, когда вместо Шарко я произнес Пиаже, имела своеобразное продолжение. Примерно полтора года спустя после выявления смысла оговорки при чтении очередной лекции я вновь совершил ошибочное действие. Как и в прошлый раз, я должен был назвать имя Шарко. Но при его произнесении я неожиданно для себя назвал другое имя – не Пиаже, как это имело место полтора года тому назад, а Жане. Правда, я заметил свою оговорку и тут же исправил свою ошибку. Но ошибочное действие было совершено. Глубокого анализа не потребовалось, поскольку истоки оговорки были ясны.

По прошествии года большинство из сотрудников академического института получили одобрение по своим отчетам за проделанную исследовательскую работу и почти все из них вновь получили грант. И опять один из сотрудников получил больший в денежном исчислении грант, чем другие. И опять это было связано со специфическими отношениями между данным грантодержателем и теми, кто распределял гранты в фонде. Вытесненное в бессознательное, проработанное и, казалось бы, уже недейственное чувство обиды в сходной ситуации, почти полностью воспроизводящей первоначальную ситуацию, вновь ожило и вылилось в безобидную оговорку. Бессознательное нашло лазейку и, не повторяя по форме свое действие, активизировалось, чтобы в новом одеянии дать о себе знать. Проработанный материал с именем Пиаже исключил возможность воспроизведения именно этого имени. Но бессознательное нашло ему замену, в результате чего вместо необходимого имени Шарко было произнесено в чем-то сходное по звучанию с Пиаже имя Жане.

Данное самонаблюдение только подтверждает мысль о том, что бессознательные желания, чувства и переживания оказываются столь действенными в психике человека, что подчас одного осознания их недостаточно для устранения причин, ведущих к ошибочному действию или заболеванию. При схожих обстоятельствах не исключена возможность активизации вытесненного бессознательного. Вот почему даже психоаналитику, прошедшему личный анализ и частично разобравшемуся со своим бессознательным, необходимо постоянно прибегать к самоанализу, а время от времени вновь обращаться к психоаналитической работе над самим собой. Это тем более важно и необходимо, поскольку в процессе работы с пациентами возникают явления переноса и контрпереноса, требующие своей проработки.

Вспоминаю довольно неприятный для меня эпизод. Я долгое время не возвращал моему коллеге одну книгу, которую он любезно предложил для ознакомления с ее содержанием. Это была работа, посвященная анализу того направления в психологии, которое выросло из классического психоанализа и со временем приобрело статус самостоятельного существования. Я давно интересовался этим направлением в психологии и, бегло пролистав новую для меня книгу, выразил свою заинтересованность в более подробном ее прочтении. Книга была дана мне на неопределенное время, но я ее быстро прочитал и, казалось бы, мог вернуть коллеге без какой-либо значительной по времени задержки. Несколько раз я пытался это сделать, но каждый раз что-то мешало осуществлению данного намерения. Сначала я засунул ее куда-то и не мог найти. Потом, после обнаружения ее на книжной полке, пытался созвониться с коллегой, но не дозвонился. Затем настроился отдать коллеге книгу, но не находил свободного времени для встречи с ним.

Самоанализ показал, что, в общем-то, мне не хотелось возвращать данную книгу. Она была напечатана небольшим тиражом, я не мог ее купить в магазине, но мне очень хотелось иметь ее под рукой. На уровне сознания я прекрасно понимал, что обязан вернуть книгу моему коллеге и непременно это сделаю. Бессознательно же я постоянно оттягивал необходимость расставания с этой книгой. В конце концов прошло несколько месяцев, и внутренний конфликт разрешился сам собой. Однако меня до сих пор угнетает мысль при воспоминании о том, что я не смог вовремя отдать книгу моему коллеге, которому пришлось самому позвонить мне и, сославшись на необходимость воспользоваться при подготовке к лекции его же собственной книгой, вежливо напомнить о моем долге. Помню, что во время его звонка я чувствовал себя очень неуютно, не находил себе места и испытывал глубочайшее чувство стыда.

Приведу несколько примеров, относящихся к различным ошибочным действиям, почерпнутых мною при работе со студентами.

На протяжении нескольких лет одна девушка каждый год совершала одно и то же ошибочное действие. У нее есть подруга, которая живет в другом городе. За несколько дней до дня рождения подруги девушка начинает проявлять беспокойство по поводу того, чтобы не забыть поздравить ее с этим приятным событием. Беспокойство обоснованное, поскольку она не успевает, как правило, написать ей письмо или вовремя послать поздравительную открытку. Приходится давать телеграмму или звонить сразу же после дня рождения подруги, чтобы как-то исправить положение. Девушка никак не может понять и объяснить себе, почему она каждый раз забывает вовремя поздравить свою подругу. Какой-то злой рок преследует ее, в результате чего она спохватывается только тогда, когда день рождения подруги уже прошел. И это повторяется из года в год.

В результате осуществленного анализа ошибочного действия выявилось следующее. Девушка познакомилась со своей будущей подругой в студенческие годы, несколько лет тому назад. Ей понравилась одна молодая преподавательница, с которой у нее установились хорошие отношения, переросшие затем в дружбу. Однажды, узнав о приближающемся дне рождения новой подруги, девушка решила сделать ей дорогой подарок. Она потратила на него половину своей стипендии и купила украшение, кажется, бусы. Накануне дня рождения девушка позвонила своей подруге и поздравила ее с наступающим днем рождения. При этом она рассчитывала, что ее новая подруга пригласит ее к себе и они вместе отпразднуют это событие. Но, к ее огорчению, подруга не пригласила девушку к себе домой. Возможно, у нее был молодой человек, с которым она хотела провести праздничный вечер. Или, быть может, она отмечала свой день рождения в кругу семьи. Кто знает, какими соображениями она руководствовалась, но факт оставался фактом.

Девушка прекрасно понимала, что обижаться не на что. Она была не настолько близким для молодой преподавательницы человеком, чтобы та непременно пригласила ее домой на день рождения. Она сама себе приводила разумные доводы, объясняющие и оправдывающие поведение новой подруги. Возникшие на бессознательном уровне чувства горечи и обиды тут же были вытеснены из сознания. Да они и не воспринимались в качестве таковых, так как девушка не чувствовала ни горечи, ни обиды. У нее была только какая-то внутренняя боль.

Этот эпизод никак не отразился на их дальнейшей дружбе, которая сохранилась на многие годы. Однако вытесненная из сознания обида не исчезла бесследно. Впоследствии она каждый раз давала о себе знать, как только приближался день рождения подруги. Бессознательное действовало таким образом, что в своих зримых формах былая обида не воспроизводилась ни в сознании девушки, ни в ее действиях, направленных на выражение каких-либо враждебных эмоций и чувств. Напротив, несмотря на то, что в силу жизненных обстоятельств подругам пришлось расстаться друг с другом, бывшая студентка по-прежнему питала самые дружеские чувства к преподавательнице. Но бессознательное нашло такой выход для разрешения былого конфликта с сознанием, в результате которого девушка постоянно совершала ошибочное действие – в последний момент забывала вовремя поздравлять свою подругу с днем рождения.

В результате анализа данного ошибочного действия, осуществленного после знакомства с психоаналитическими идеями Фрейда, девушка осознала истоки своего забывания. Она поняла смысл происходящего, уяснила для себя суть того, что ранее никак не могла объяснить. И это, по собственному признанию девушки, «просто потрясло ее». Впервые за много лет она по-новому взглянула на свою странную, как ей казалось, забывчивость.

Интересно было бы, конечно, узнать, удалось ли девушке с помощью осознания бессознательного устранить подобного рода забывание. Смогла ли она вовремя поздравить свою подругу с днем рождения на следующий год? К сожалению, я не располагаю подобной информацией, но можно предположить, что анализ данного ошибочного действия не прошел бесследно для девушки. Во всяком случае, чувствовалось, что в момент прозрения относительно истоков и причины своего забывания девушка испытала несомненное облегчение оттого, что наконец-то нашлось объяснение ее повторявшегося из года в год ошибочного действия.

Приведу еще один пример забывания, отличающийся от предыдущего ошибочного действия тем, что он относится к одноразовому, а не много раз повторяющемуся забыванию.

Семейная пара. Нормальные отношения. Часто часы досуга проводят дома вдвоем. Однажды муж, сидя в кресле, разгадывал кроссворд. Очередь дошла до знакомой ему фамилии выдающегося дирижера и музыканта современности. Он прекрасно знал эту фамилию, но, к огорчению для себя, никак не мог вспомнить ее. Тогда он обратился за помощью к жене и спросил у нее фамилию мужа Галины Вишневской. К удивлению жены, прекрасно знавшей эту фамилию, она тоже не смогла вспомнить ее. Прошло два дня, и только тогда она вспомнила – Ростропович. Удивленная женщина никак не могла понять, в чем дело, почему она не смогла ответить на вопрос мужа и сразу же не назвала фамилию дирижера и музыканта, которая у всех на слуху.

Анализ выявил картину, позволившую понять мотивы странного забывания. Два года тому назад до этого поразительного случая забывания молодая женщина прочитала книгу воспоминаний Вишневской. Во время чтения этой книги она отметила общие для них обеих черты характера. Она не обольщалась на свой собственный счет и отнюдь не сравнивала себя с Вишневской. Однако, обнаружив некоторые сходные черты характера, объяснила это тем, что обе они по гороскопу Скорпионы. На этом основании произошло, видимо, частичное отождествление себя с известной певицей.

Молодая женщина состояла несколько лет в гражданском браке. Наконец, молодой человек и она пришли к выводу о необходимости в официальном порядке узаконить их отношения. При этом встал вопрос о смене фамилии. Будущий муж хотел, чтобы она взяла его фамилию. Женщина была не против смены своей фамилии, но ей никак не хотелось брать фамилию мужа. Дело в том, что фамилия мужа была несколько необычной и не столь благозвучной, как хотелось бы. Сам муж страдал в детстве от своей фамилии, так как сверстники часто дразнили его. Но, несмотря на пережитые в детстве страдания, муж настойчиво убеждал жену в том, что она должна носить его фамилию. В глубине души женщины развернулась внутренняя борьба между нежеланием носить фамилию мужа и боязнью обидеть его. Через какое-то время внутренний конфликт разрешился, так как женщина приняла свое решение. Законная регистрация брака состоялась, а переживания по поводу смены фамилии забылись. Жизнь шла своим чередом.

Однако, как оказалось, переживания женщины по поводу смены фамилии не исчезли бесследно. Невинный вопрос, содержавщийся в кроссворде и озвученный ее мужем, вызвал у нее ассоциацию с неприятной для нее ранее ситуацией. На бессознательном уровне это вылилось в странное на первый взгляд забывание фамилии ни в чем не повинного Ростроповича. Но это забывание имело свое объяснение. Только благодаря анализу удалось выявить подлинную причину данного забывания и понять смысл ошибочного действия.

Еще один пример, связанный с ошибочным действием иного рода. Он относится не к опечаткам, оговоркам или забыванию, а к затериванию вещей, что является не менее распространенным в жизни человека, чем другие ошибочные действия.

Одна девушка столкнулась с непонятным случаем, когда в их доме пропала серебряная ложка. Время от времени в их доме останавливался дядя, муж сестры мамы этой девушки. Дядя жил в другом городе, занимал там высокое положение и иногда приезжал в Москву по делам. В один из таких приездов он по забывчивости оставил серебряную ложку, о которой вспомнил позднее, и просил найти ее, поскольку она была ему дорога как память о близком ему человеке. Такое происходило с дядей и раньше, но всегда случайно оставленная им вещь находилась. Однако на этот раз произошло непонятное – ложка пропала. Как ни старалась девушка ее найти, все поиски завершались неудачей. И только два года спустя при очередном приезде дяди в Москву ложка неожиданно для девушки нашлась.

Анализ этого ошибочного действия показал, что ни затеривание серебряной ложки, ни ее обнаружение не были случайными. При восстановлении событий прошлого выявилась непосредственная связь между затериванием вещи и неприятными переживаниями девушки, между обнаружением пропажи и особыми чувствами, которые девушка испытывала в тот момент. Оба события были связаны с изменением отношения девушки к ее дяде.

Между ними всегда существовали неплохие отношения. Однако в один из приездов дяди к ним домой мама девушки рассказала, что когда-то много лет тому назад, будучи молодым человеком, этот дядя ухаживал за ней. Причем он не только ухаживал, но и претендовал на нее. Девушка без восторга восприняла рассказ матери, после чего дядя стал ей неприятен. Серебряная ложка затерялась как раз после этого события. Положила ли сама девушка эту ложку куда-либо, или ее оставил где-то дядя – этого никто не знал. Правда, по просьбе матери и дяди девушка пыталась найти пропажу, но ее попытки не увенчались успехом.

Прошло два года. Девушка по-прежнему испытывала неприятные чувства по отношению к дяде. Когда он в очередной раз появился у них дома, то выглядел постаревшим, неуверенным в себе человеком. В глазах девушки ее дядя являл собой жалкое зрелище: старый, больной, лишившийся всех своих высоких постов и к тому же оказавшийся в силу политических и экономических потрясений материально необеспеченным беженцем. Видя перед собой нуждающегося в сочувствии и поддержке человека, девушка испытала чувство жалости и простила ему «грехи молодости». После того как было устранено негативное отношение к дяде, она неожиданно для себя нашла ту серебряную ложку, которая пропала два года тому назад и с потерей которой уже все смирились.

До ознакомления с психоанализом девушка не видела какой-либо связи между ее негативными чувствами к дяде и потерей серебряной ложки, между проявленной жалостью к пострадавшему человеку и внезапным обнаружением потери. Только благодаря анализу собственных чувств, переживаний и взаимоотношений с дядей ей удалось выявить механизмы работы бессознательного, обусловившие затеривание вещи и последующее ее обнаружение.

Нередко случается, когда человек совершает серию ошибочных действий. Создается впечатление, что бессознательное как бы предупреждает его о неправильности выбранного им решения. Однако сам он не замечает или не хочет заметить некие знаки, идущие от бессознательного.

Так, ознакомившись с психоаналитическими идеями и переосмысливая свою жизнь с мужем, одна женщина вспоминает, что с ней приключилось в день свадьбы. Несколько лет тому назад она приложила много усилий к тому, чтобы выйти замуж за молодого человека. Фактически она как бы женила его на себе. Она сделала все для того, чтобы они вместе уехали за границу, где пробыли какое-то время. И вот, когда она добилась своего и настал день регистрации брака, с ней начали приключаться различные события. В тот день она проснулась с сильной головной болью. Было лето, но она почувствовала озноб и поняла, что простудилась. Находясь в гостинице, она хотела принять ванну, но не могла справиться с незнакомой ей системой кранов, не смогла пустить холодную воду, в результате чего пришлось мыть голову чуть ли не кипятком. Потом она спускалась по лестнице, оступилась и разбила себе колено. По дороге в консульство в машине ее укачало. После регистрации брака ничего не могла есть в ресторане. Как она сама сказала в процессе анализа прошлых событий, несмотря на свои усилия сделать данного молодого человека своим мужем, ей все же не хотелось быть его женой. Все случившиеся с ней тогда приключения были наглядным подтверждением скрытой работы бессознательного, как бы предупреждавшего ее о том, что она не будет счастлива в этом браке.

Через какое-то время она напрочь забыла день свадьбы. Прошло несколько лет, но она так и не стала носить обручальное кольцо, поскольку не помнила, куда его дела. В процессе анализа женщина окончательно поняла, что ее замужество было большой ошибкой, что подобное насилие над собой и другим человеком не может принести счастья. Хотя сознательно она хотела выйти замуж за того человека, который и стал ее мужем, ибо она добилась своего.

При работе со студентами и с пациентами мне неоднократно приходилось слышать от некоторых из них признания в том, что в день свадьбы с ними случались разнообразные происшествия, которые могли бы насторожить человека, знакомого с психоаналитическими идеями, касающимися понимания смысла ошибочных действий. Особенно часто молодые люди обоего пола теряют свои обручальные кольца или забывают что-то в самый последний момент. В дальнейшем оказывалось, что их совместная жизнь не сложилась. Одни пары по истечении какого-то времени разводились, другие продолжали жить вместе, но, по сути дела, не любили друг друга и страдали от этого.

Одна женщина рассказывала, что несколько лет тому назад любила молодого человека, но в силу каких-то обстоятельств, как бы назло ему, вышла замуж за другого. Через какое-то время она развелась и снова начала встречаться с ранее полюбившимся ей молодым человеком. Вскоре она стала жить с ним в гражданском браке. Прошло несколько лет, и они решили узаконить свои отношения. Пошли в загс, но женщина забыла свой паспорт. Хотели сделать еще одну попытку, но заболел ее друг. Наконец вновь пришли в загс, но оказалось, что у кого-то из них просрочен паспорт. Постоянно что-то мешало законному оформлению их отношений как мужа и жены. А потом отношения между ними стали таковыми, что дальнейшая совместная жизнь оказалась под большим вопросом.

Все это вовсе не означает, что предшествующие замужеству или женитьбе подобного рода ошибочные действия являются непременными знаками того, что совместная жизнь ни за что не сложится. Бывают и исключения. Семейная жизнь Фрейда типичный тому пример.

Известно, что в день помолвки Марта подарила своему жениху кольцо, которое ранее было передано ей ее матерью. Но подаренное Фрейду кольцо разбилось в том месте, где была вставлена жемчужина. Знакомый врач пытался помочь ему справиться с ангиной, и, испытывая острую боль, он ударил костяшками пальцев по столу, в результате чего кольцо сломалось. Однако Фрейд не был охвачен тяжелым предчувствием, починил кольцо и даже написал Марте о том, что, по-видимому, трудно избежать подобных инцидентов. Известно и то, что во время очередной ангины у Фрейда это кольцо разбилось во второй раз. Причем случилось так, что жемчужина оказалась потерянной. Нет достоверных сведений о том, как воспринял повторный инцидент Фрейд и переживал ли он по этому поводу. Известно только, что через год Марта подарила ему новое кольцо с жемчужиной, несколько лет спустя они стали мужем и женой и в мире и согласии друг с другом прожили вместе долгую жизнь.

Но это, пожалуй, одно из немногих исключений, когда подобного рода инциденты не сказались на судьбе молодых людей. Их взаимная любовь преодолела многие преграды. Так бывает и в наши дни. Но для этого требуется нечто большее, чем стечение тех или иных обстоятельств. К сожалению (или, быть может, к счастью), во многих случаях ошибочные действия связаны с отсутствием той большой любви между людьми, благодаря которой преодолеваются все препятствия. И тогда бессознательное посылает человеку свои предупредительные знаки в форме его ошибочных действий. Другое дело, что человек редко придает этому значение, хотя где-то в глубине своей души он может испытывать различного рода сомнения, но из-за незнания языка бессознательного он чаще всего отбрасывает от себя свои сомнения или загоняет их туда, откуда они не находят доступа к его сознанию.

Психоаналитическое видение ошибочных действий способствует выявлению их смысла и мотивов возникновения. Оно может оказаться продуктивным для человека, усматривающего в своих ошибочных действиях не игру внешних сил, где господствует его величество случай, а внутреннее противостояние различных намерений, вызванное к жизни самим человеком. Следовательно, человек сам не только несет ответственность за свои деяния, но и способен извлекать уроки из своей бессознательной деятельности.

Приведу еще несколько примеров различного рода ошибочных действий, не требующих глубокого их анализа, но дающих представление как о виртуозной работе бессознательного, так и о связи специфических промахов человека с его желаниями, чувствами, переживаниями.

Мать просит пятнадцатилетнюю дочь съездить к бабушке, навестить ее и сделать ей массаж. Девочка не хочет ехать к бабушке. Она ссылается на то, что ей надо делать уроки. Мать упрекает свою дочь за то, что та находит время погулять с подругой, сходить на вечеринку с друзьями, но никак не может найти время на визит к бабушке. Дочь находит еще какие-то причины, чтобы не ехать к бабушке. Ее доводы не устраивают мать. Тогда дочь не выдерживает и говорит о том, что от бабушки исходит неприятный запах и ей противно бывать в ее квартире. Мать стыдит девочку, называя ее белоручкой и ругая за то, что та не хочет помочь старому больному человеку. Наконец после уговоров матери дочь без большой охоты соглашается поехать к бабушке. И, как бы шутя, она говорит: «Ладно, так и быть, поеду к бабушке, только ты, мама, дай мне презерватив». Мать в недоумении переспрашивает: «Что тебе дать?» Девочка поспешно поправляется: «Ой, я хотела сказать, дай мне противогаз».

В случае оговорки пятнадцатилетней девочки комментарии не требуются. С одной стороны, девочка не хочет ехать к бабушке. С другой – ее волнуют такие проблемы, о которых собственная мама, видимо, не догадывается, считая свою дочь еще маленькой. Но совершенная ею оговорка свидетельствует о том, что в подобном возрасте девочка не только мечтает о принце, но и, возможно, уже пережила определенные чувства, связанные с интимными отношениями с кем-либо из сверстников или со взрослым мужчиной.

Нечто аналогичное имело место и в случае другого ошибочного действия, допущенного более взрослой девушкой. Работающая секретарем-референтом двадцатипятилетняя девушка подготавливала для своего шефа документы. На одном из них, отданном ему на подпись, в конце текста вместо привычного сокращенного выражения «зам. директора» стояло «зад. директора». Очевидно, что за этим ошибочным действием стоят вполне определенные отношения между секретарем-референтом и начальником. Или они находятся в близких отношениях, что бывает довольно часто в различного рода частных фирмах и государственных учреждениях, когда начальники-мужчины не только берут к себе на работу молодых привлекательных девушек, но и считают своим прямым долгом завязывать с ними романы. Или допустившая опечатку девушка, будучи внешне любезным и воспитанным работником, про себя в душе называет своего начальника не иначе как «старая задница», что также не является исключением среди секретарей-референтов, недовольных своими начальниками, но не проявляющих своих подлинных чувств в их присутствии.

Утром муж говорит жене с раздражением: «Мне надоело, что ты все время сволачиваешъся карачиком». Этот каламбур вызвал у жены смех. Когда сказанное дошло до мужа, он тоже засмеялся. Ни тот, ни другой не придали подобной оговорке какое-либо серьезное значение. И только со временем, когда женщина ознакомилась с психоаналитическими идеями, она задумалась над действительным отношением мужа к ней, открыто не проявляющимся в его поведении, но давшим знать о себе в форме оговорки, вызвавшей смех у обоих. У нее как бы раскрылись глаза на их совместную жизнь, и она все отчетливее стала замечать подлинное отношение мужа к ней.

После занятий в институте молодой человек идет вместе со своими сокурсниками к метро. На одном из магазинов видит вывеску «Товары для малышей». Но вслух читает: «Товары для мышей». Все смеются. Смеется и молодой человек, хотя на душе его, что называется, «кошки скребут». Только после аналитического разбора выяснилось, что незадолго до этого молодой человек пытался объясниться в любви одной девушке, но та не ответила взаимностью. Среди идущих к метро сокурсников находилась эта девушка. Молодой человек испытывал противоречивые чувства. У него было чувство обиды по отношению к девушке, отвергшей его. Одновременно он испытывал чувство жалости по отношению к себе, что сопровождалось внутренней жалобой, обращенной к матери: «Мама, пожалей меня! Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Я – серая мышь».

Девушка читает одну из работ, включенную в учебную программу. Текст не очень хорошо запоминается, и она пытается сконцентрировать свое внимание на данной работе. Однако вместо написанного там слова «логос» она читает «голос». И дело не просто в созвучности двух слов, что могло бы объяснить подобную очитку. Дело в том, что ее собственный голос доставляет ей много проблем, с которыми она и обратилась ко мне в качестве пациентки. Несмотря на сознательные попытки говорить по возможности ровно, спокойно и тихо, девушка постоянно срывается и говорит слишком громко и возбужденно со многими людьми, включая своего мужа и ребенка, что приводит нередко к конфликтным ситуациям в семье. Она не коренная москвичка, приехала из российской глубинки в Москву и никак не может привыкнуть к сдержанной, спокойной речи. Стремясь выглядеть не провинциалкой в глазах окружающих, особенно родителей мужа, девушка пытается следить за своей речью, но, по ее собственному признанию, ей постоянно «хочется убежать в степь и кричать до исступления». Противоборствующие между собой желания как раз и привели к той очитке, когда вместо слова «логос» она прочитала «голос».

Женщина разговаривает по телефону с подругой. В этой же комнате находится муж, который мешает жене, отвлекает ее от разговора, о чем-то спрашивает. Женщина не выдерживает, уходит из комнаты на кухню и переходит к другому телефону. Разговор подруг продолжается. Муж появляется на кухне и высказывает свою обиду: что это за тайны за его спиной? Его жена раздраженно отвечает: «Нет никаких тайн, просто я не люблю говорить при посторонних». Естественно, муж не является посторонним. Женщина это понимает. Но вырвавшееся слово «посторонний» говорит само за себя. И хотя она в тот момент сердилась на мужа, тем более что, как выяснилось, он в тот вечер пришел домой немного навеселе, тем не менее, как потом она призналась сама, ей стало как-то не по себе. Впоследствии, вспоминая об этом, она серьезно начала анализировать свои отношения с мужем, так как непроизвольно вырвавшееся слово «посторонний» заставило по-новому взглянуть на всю их совместную с мужем жизнь, особенно на те отношения, которые сложились за последние годы.

Муж помогает укладывать вещи жене, отправляющейся вместе с матерью в дом отдыха. Жена просит его отложить две-три книги, которые бы она и ее мать могли почитать в дороге. Муж берет с полки две книги детективного жанра, одну из них кладет в дорожную сумку жены, а другую – передает теще. Через какое-то время, расположившись в купе поезда, молодая женщина по примеру матери достала из дорожной сумки книгу и хотела почитать перед сном. Название книги «Один неверный шаг и…» вызвало у нее усмешку. Тогда молодая женщина взглянула на книгу, которую держала в руках ее мать, и уже не могла скрыть своего смеха, так как название книги было весьма примечательным – «Смотри в оба, а то каждый получит свое».

Вполне очевидно, что, отправляя жену и тещу на отдых, муж мог переживать по поводу того, как будет вести себя супруга в его отсутствие, не будет ли флиртовать с кем-нибудь, не позволит ли себе каких-либо отношений с другими мужчинами. Словом, у него были определенные сомнения и он мог испытывать чувство ревности. И хотя он не сказал ничего своей жене, тем не менее бессознательные переживания обернулись таким действием, что совершенно машинально и отнюдь не преднамеренно он взял с книжной полки именно те книги, в названии которых содержалось предупреждение жене вести в доме отдыха добропорядочный образ жизни, а теще – быть бдительной и не допускать никаких любовных романов своей дочери.

Изречения

З. Фрейд: «Эгоистические, завистливые, враждебные чувства и импульсы, испытывающие на себе давление морального воспитания, нередко используют у здоровых людей путь ошибочных действий, чтобы так или иначе проявить свою несомненно существующую, но не признанную высшими душевными инстанциями силу. Допущение этих ошибочных и случайных действий в немалой мере отвечает удобному способу терпеть безнравственные вещи».

З. Фрейд: «Большая ценность ошибочных действий для нас состоит в том, что это очень часто встречающиеся явления, которые можно легко наблюдать на самом себе, и их появление совершенно не связано с каким-либо болезненным состоянием».

З. Фрейд: «Каждый из нас, оглядываясь на долгий жизненный путь, может, вероятно, сказать, что он избежал бы многих разочарований и болезненных потрясений, если бы нашел в себе смелость толковать мелкие ошибочные действия в общении с людьми как предзнаменование и оценивать их как знак еще скрытых намерений».

В процессе аналитической работы приходится сталкиваться с тем, что пациенты совершают различного рода ошибочные действия, которые вызывают у них недоумение. Практика показывает, что эти действия часто тесно связаны с психоаналитической ситуацией, переносом на аналитика различного рода чувств, вызванных в процессе анализа переживаниями пациента и тем материалом, который является непосредственным предметом обсуждения на аналитической сессии.

На одной из сессий молодой мужчина рассказал, что, возвращаясь от меня в прошлый раз, совершил непонятное для него ошибочное действие. Он ехал на машине на деловую встречу, должен был сделать левый поворот, но почему-то свернул направо, в результате чего пришлось срочно перестраиваться, чтобы не опоздать на встречу. Подобная оплошность воспринималась им как случайность, которая должна была послужить уроком того, что при вождении машины надо быть предельно внимательным. Хотя он и испытал досаду на свой промах, тем не менее вся эта история была воспринята им в качестве недоразумения. Он не мог найти объяснение своему ошибочному действию, пока мы вместе не разобрали материал предшествующей сессии и те его переживания, которые он испытывал во время нее.

Оказалось, что как раз до совершения им ошибочного действия я дал не очень-то приятную для него интерпретацию его взаимоотношений с женой. Суть этой интерпретации сводилась к тому, что жену давно раздражало поведение мужа, в соответствии с которым он, не осознавая того, на протяжении нескольких лет по любому поводу стремился продемонстрировать перед ней свою правоту. Пациент не придавал значения тому обстоятельству, что его жизненная стратегия в семье, когда он всегда прав, может вызывать внутренний протест у жены. Пожалуй, впервые он задумался над этим и вроде бы принял предложенную мной интерпретацию его поведения. Однако, несмотря на свое согласие с подобной интерпретацией, чувствовалось, что в глубине души пациент не хотел бы расставаться со своим прежним поведением. Раздвоенное состояние дало о себе знать в форме ошибочного действия, когда после сессии, находясь за рулем автомобиля, он свернул направо вместо того, чтобы сделать левый поворот. Само ошибочное действие явилось показателем того, что пациент лишь внешне принял предложенную ему интерпретацию его правоты как нарушающего фактора семейной жизни. Но внутри самого себя он не совершил никакого прорыва к переосмыслению собственного образа мышления и действия.

Проходившая у меня личный анализ женщина рассказала о своем ошибочном действии, которое она совершила накануне нашей очередной встречи. Она была в гостях, где весело провела время, хорошо отдохнула и немного подурачилась. Гости засиделись за полночь, и при расставании, волнуясь за свою подругу, хозяйка дома попросила ее позвонить, когда та приедет к себе. Благополучно добравшись до своего дома, в два часа ночи женщина стала звонить своей подруге. Она достала записную книжку, глядя в нее, набрала номер телефона подруги и, услышав голос, сообщила, что все в порядке. В ответ прозвучало: «Ты с ума сошла! Посмотри на часы! Уже третий час ночи!» Женщина хотела было сказать, что подруга сама попросила ее позвонить. Но вдруг поняла, что набрала неправильно номер телефона. Оказывается, она позвонила девушке, с которой познакомилась при выяснении родственных отношений и с которой на протяжении последнего времени поддерживала определенную связь.

Казалось бы, женщина случайно перепутала номера телефонов. Не составляет никакого труда найти объяснение подобной случайности. Во-первых, в гостях женщина выпила и это могло сказаться на ошибочном звонке. Во-вторых, номера того и другого телефонов находились на одной странице ее записной книжки и, учитывая факт легкого опьянения, нетрудно объяснить, почему произошла подобная ошибка. Однако, изучая теорию и практику психоанализа, а также проходя личный анализ, женщина не удовлетворилась подобным объяснением и вскоре нашла подлинные мотивы своего ошибочного действия.

Дело в том, что после печальных событий, связанных со смертью одного человека, она не испытывала потребности звонить той девушке, которую как бы по ошибке разбудила ночью. Хотя в ее семье высказывались упреки по этому поводу, тем не менее она не спешила со звонком. Но в состоянии несколько ослабленного контроля над собой, имея в глубине души противоречивые чувства, связанные с установившимися отношениями с девушкой, ее бессознательное проделало такую работу, в результате которой было совершено ошибочное действие. В процессе аналитической сессии она сама выявила мотивы данного ошибочного действия и поняла его смысл.

Наше бессознательное проделывает подчас такие удивительные «выкрутасы», что оно не только подводит нас к свершению различного рода ошибочных действий, но и ведет к поразительным творческим находкам. Я сам неоднократно убеждался в удивительной способности своего бессознательного легко и свободно осуществлять такую работу, которая дается с трудом и напряжением в том случае, когда подключается сознание. Причем в результате искусной работы бессознательного может возникнуть неожиданная для самого себя двусмысленность, граничащая одновременно с ошибочным действием и творческим созиданием.

Так, однажды ко дню Восьмого марта я писал поздравление коллеге, проходящей у меня личный анализ. Поскольку чаще всего я предпочитаю делать это в поэтической форме, то и в тот раз на поздравительной открытке были написаны мною от руки стихи, которые представляли собой несколько четверостиший. Не буду приводить их полностью, поскольку суть не в самих стихах, а в том, какую шутку сыграло со мной бессознательное. Начало поздравления звучало так:

За окном стучится весна,
Манит снова запах лесной.
Если, Люба, тебе не до сна,
Я тебя поздравляю с весной!

Я поздравил проходившую личный анализ коллегу с весенним праздником и передал ей открытку. Каково же было мое удивление, когда на следующей сессии она мне сказала: «Значит, я, по-вашему, змея!» Вначале я не мог ничего понять, так как ничего подобного ей не говорил. Но еще больше я удивился, когда она обратила мое внимание на начальные буквы каждой строки четверостишья, из которых, если читать их по вертикали, как раз и сложилось слово «змея». Одно время я увлекался написанием акростихов. Примерно год тому назад я подарил коллеге акростих, написанный по случаю одной праздничной даты. Видимо, это и послужило причиной того, что она смогла прочитать по вертикали то, что обычно не бросается в глаза.

Когда я сочинял поздравление с весной, то у меня и в мыслях не было прибегнуть к акростиху. Но бессознательное действительно сыграло со мной такую шутку, которая, в принципе, могла бы привести к далеко идущим последствиям. Представьте себе, какую обиду способна затаить женщина на мужчину, который сравнивает ее со змеей! Причем он говорит это не вслух, а высказывает в завуалированной форме. Разумеется, змея может восприниматься в качестве символа мудрости, здоровья. Но чаще всего обыденные представления о змее вызывают ассоциации негативного характера, типа «подколодная змея». Аналитические отношения могут даже усугубить ситуацию, поскольку анализируемый человек раскрывает перед аналитиком свои тайны, доверяет ему и вдруг обнаруживает, что аналитик в душе считает его змеей. К счастью, ранее мы с коллегой проработали много различных вопросов, связанных с тайнами анализируемого, откровением, доверием друг к другу, и поэтому у нее не осталось какого-либо неприятного осадка по поводу обнаруженного слова «змея». Более того, как вскоре выяснилось, коллеге даже понравилось сравнение со змеей.

Но мне самому пришлось прибегнуть к самоанализу, чтобы убедиться в том, что ни на сознательном, ни на бессознательном уровне я не воспринимаю коллегу в качестве змеи. Мы вместе выявляли те или иные ее черты характера, склонности, привязанности, образ мышления и поведения. Мы вместе использовали разные метафоры для характеристики отдельных черт характера. Однако среди них не было ассоциаций со змеей. Да и у меня самого ни разу не возникало подобное сравнение. Правда, у коллеги были сновидения, в которых фигурировали змеи. Но это, на мой взгляд, не имело отношения к тому, что обнаружилось при написании стихов. Единственный, пожалуй, мотив такого непреднамеренного действия с моей стороны состоял в том, что мое бессознательное подготовило новое испытание для проверки на прочность наших с коллегой аналитических отношений. Дело в том, что некоторые ее друзья считали, что пора прекращать затянувшийся анализ, который давно вышел за рамки часов, отведенных на него обязательной учебной программой.

И можно только лишь поражаться тому, какие возможности таит в себе бессознательное, затягивающее человека в круговорот ошибочных действий и подвергающее его все новым и новым испытаниям.

Вспоминаю другой случай, не потребовавший глубокого анализа, поскольку мотив, лежащий в основе моего собственного промаха, был на поверхности. Я ожидал прихода пациентки. В назначенное для ее приема время раздался зуммер домофона. Подняв трубку и услышав голос пациентки, я автоматически сказал: «Пожалуйста» – и повесил трубку, не нажав на кнопку, дающую возможность открыть входную дверь и тем самым пропустить пациентку в дом. Уверенный в том, что пациентка уже поднимается на лифте, я поспешил в рабочий кабинет, чтобы выключить компьютер. В это время снова раздался зуммер домофона. Я вновь поднял трубку и услышал голос пациентки: «Извините, но что-то не сработало». Только тогда я понял, что бессознательно допустил именно такой промах, который впервые совершил в своей аналитической практике. Разумеется, у меня были и иные оплошности, которые становились предметом самоанализа. Но ни раньше, ни позднее в ответ на зуммер домофона мне не приходилось класть трубку таким образом, чтобы пациент не мог попасть в подъезд дома.

Пока пациентка поднималась ко мне на лифте, я осознал, что произошло. Дело в том, что в последние два месяца аналитическая работа с данной пациенткой не только не устраивала меня, но и казалась бессмысленной. Неоднократно я ловил себя на том, что она (в отличие от других пациентов) ни в эмоциональном, ни в интеллектуальном отношении мне не интересна.

Бывают такие случаи, когда аналитик испытывает скуку от общения с пациентом. И, хотя, как говорится, работа есть работа, тем не менее аналитик скорее отдаст предпочтение сложному, но интересному случаю, чем такому, который своей невыразительностью не затрагивает его. Это как раз и был тот случай, который не представлял для меня ни исследовательского, ни терапевтического интереса. Проблема, с которой пациентка обратилась ко мне, получила частичное разрешение. Через две недели пациентка должна была покинуть Россию. Ее самочувствие не вызывало опасений. Мысленно я уже расстался с пациенткой. Поэтому не было ничего неожиданного и удивительного в том ошибочном действии, которое было совершено мною в данном конкретном случае. Другое дело, что этот промах заставил меня задуматься над своими собственными чувствами и мобилизовать внутренние силы для осуществления терапевтической работы.

Психоаналитический подход к ошибочным действиям основывается на исследовательской установке, согласно которой необходимо не столько описывать и классифицировать всевозможные промахи человека, сколько выявлять и анализировать их с точки зрения проявления борьбы и столкновений между внутрипси-хическими силами и тенденциями. Тем самым психоанализ ориентируется не на статическое, а на динамическое понимание психических явлений.

Противоположные силы, стремления и тенденции настолько часто действуют в психике человека, что ошибочные действия становятся важной составной частью его жизни. И коль скоро (с точки зрения психоанализа) разнообразные ошибочные действия человека не случайны и, как правило, имеют вполне определенную мотивацию, то тем самым сужается сфера значимости случайности как таковой.

То, что раньше приписывалось целиком и полностью случаю, теперь подлежит осмыслению под углом зрения бессознательных влечений и желаний человека.

В этом плане по-новому могут быть рассмотрены и те несчастные случаи, в основе которых лежит бессознательное стремление к самоповреждению и самоуничтожению. Другое дело, что в подавляющем большинстве подобные случаи воспринимаются окружающими людьми и самим пострадавшим как нечто неожиданное и не имеющее под собой никаких разумных оснований. На самом деле, наряду с сознательными самоубийствами существуют попытки бессознательного самоуничтожения, которые завершаются самоповреждением. При этом самоповреждение в качестве ошибочного действия оказывается не чем иным, как компромиссом между самоуничтожением и силами, поддерживающими жизнь человека.

Один из моих пациентов, мужчина тридцати двух лет, рассказал о несчастном случае, произошедшем с ним в первом классе. Бегая со своими сверстниками на улице, он упал, ударился об острый камень и сломал ногу. После этого ему пришлось долгое время лежать дома в гипсе, и только по прошествии нескольких месяцев он смог пойти снова в школу. Вспоминая этот инцидент, пациент рассказывал о том, какой заботливой была его мама в то время, как они с ней делали уроки, чтобы не отстать от других первоклашек, и каким он был счастливым, несмотря на все неудобства, связанные с гипсом и невозможностью самостоятельно передвигаться по квартире.

Создавалось впечатление, что пациент нисколько не жалел о том, что в детстве сломал ногу. Правда, он сетовал на ограничения, которые впоследствии дали знать о себе, поскольку ему долгое время не разрешали участвовать в подвижных играх со сверстниками и это наложило отпечаток на его общую физическую подготовку. Однако в его воспоминаниях об этом случае звучала некая теплота, связанная с заботой матери, и даже сожаление по поводу того, что позднее ему не уделялось достаточного внимания со стороны родителей, особенно со стороны матери, которая, будучи поглощенной своей работой, поздно приходила домой.

Когда я обратил внимание пациента на то, что он связывает перелом ноги со счастливыми днями своей жизни, то он решительно возразил против такой трактовки. Он говорил о боли, которую испытал во время несчастного случая. Вспомнил о тех неудобствах, которые были связаны с хождением в туалет. Но еще более решительно он отверг мое допущение, что его несчастный случай мог быть непредумышленным самоповреждением, компенсирующим его какое-то скрытое желание. Скажем, желание во что бы то ни стало удержать свою мать возле себя, иметь возможность постоянно общаться с ней и получать от нее необходимую ему ласку.

Время от времени я возвращался к рассмотрению тех событий жизни пациента, которые предшествовали несчастному случаю. Он довольно неохотно вспоминал различные эпизоды из его детства. Но однажды он рассказал, что на самом деле не хотел идти в школу, а первые дни учебы воспринимались им отнюдь не в розовом свете. При этом пациент сам высказал соображение, что, возможно, перелом ноги был связан с его нежеланием посещать школу. Судя по тому, как он обсуждал этот вопрос, создавалось впечатление, что подобное объяснение несчастного случая его вполне устраивает. Я не настаивал на каком-то ином объяснении, сказав, что оно допустимо, но не исключает чего-то другого, о чем, возможно, он сам имеет представление.

Из истории психоанализа.

Когда Фрейду был год и семь месяцев, в их семье произошла трагедия – умер восьмимесячный брат Фрейда Юлиус. Через несколько месяцев после этого печального события с Фрейдом произошел несчастный случай, который без каких-либо комментариев приводится Джонсом в его биографической работе об основателе психоанализа. Речь идет о том, что в возрасте двух лет Фрейд упал с табуретки, ударившись нижней челюстью о край стола. Причем удар был настолько сильным, что у мальчика образовалась кровоточащая рана, на которую пришлось накладывать швы. Рана зажила, но у Фрейда остался шрам на всю жизнь.

При помощи самоанализа Фрейду удалось вспомнить некоторые события, относящиеся к раннему периоду детства. Но этот эпизод не всплыл в его сознании, что само по себе весьма примечательно. Можно, по-видимому, говорить о том, что физические болевые ощущения того детского периода в какой-то степени компенсировали душевные переживания, связанные со смертью брата, но не устранили их. Сознательная репродукция их в процессе самоанализа натолкнулась на такое сопротивление, которое допустило лишь частичное воспоминание о событиях ранних лет жизни. Основатель психоанализа вспомнил о переживаниях, связанных со смертью брата, но не соотнес их с несчастным случаем, который стерся из его памяти. Между тем сам Фрейд обратил внимание, что многие на первый взгляд случайные повреждения оказываются, в сущности, не чем иным, как самоповреждениями. При рассмотрении подобных случаев он исходил из того, что в силу тех или иных причин человек становится подверженным самобичеванию. Упреки по отношению к самому себе пользуются любой возможностью, чтобы организовать повреждение. Они могут использовать случайно создавшуюся внешнюю ситуацию или помогают ей создаться. Бессознательное намерение ловко и искусно подводит человека к несчастному случаю.

В «Психопатологии обыденной жизни» (1901) Фрейд признавался, что с ним происходили различные несчастные случаи. По этому поводу он писал, что сам он вряд ли мог отметить случаи самоповреждения в нормальном состоянии, но при исключительных обстоятельствах они бывали и у него. Таким исключительным обстоятельством, предшествующим несчастному случаю с двухлетним Фрейдом, была смерть его брата. Испытывая враждебные чувства по отношению к родившемуся брату, частично отнявшему любовь матери, он желал устранения его из семьи (эти чувства были выявлены взрослым Фрейдом во время самоанализа, о чем он сообщил Флиссу). Но как только Юлиуса не стало, маленький мальчик соотнес исчезновение (смерть) брата со своими эгоистическими желаниями. Появившееся у него чувство вины вызвало упреки в свой собственный адрес, которые в свою очередь породили потребность в наказании или, точнее, в самонаказании.

Самонаказание помогло маленькому Фрейду справиться со страданиями, вызванными чувством вины. Физическая боль притупила боль душевную. Физическая рана способствовала проявлению повышенного внимания со стороны матери, скорбевшей по умершему восьмимесячному сыну. Фрейд как бы искупил свою вину перед братом и вновь обрел любовь матери. Последнее было, видимо, не менее важным для него, чем первое, поскольку в душе поселился страх: а вдруг родители узнают о его «дурных намерениях» по отношению к новорожденному, обвинят в смерти брата и накажут, отвернутся от него? Во избежание наказания со стороны родителей Фрейд прибегнул к самонаказанию, не понимая и не осознавая того. Несчастный случай стал своего рода реабилитацией и перед умершим братом, и перед родителями. Физическая рана и причиненная ею боль затмили душевные переживания маленького Фрейда. Затмили, но не устранили их до конца. В глубине души, во мраке бессознательного остался неизгладимый след, контуры которого неясными очертаниями давали о себе знать. Кровоточащая отудара о край стола рана зарубцевалась, но на всю жизнь остался не только физический (телесный), но и психический шрам. Тот шрам, который, возможно, стал роковым для основателя психоанализа. Тот шрам, за который ему пришлось уплатить дорогую цену в форме многолетних физических страданий, связанных с раковым заболеванием горла.

В раннем детстве Фрейда искупление «тяжких грехов» (враждебное отношение к брату и желание его смерти) привело к несчастному случаю. В зрелом и преклонном возрасте самоповреждение в виде несчастного случая выглядело бы не лучшим образом прежде всего в глазах самого основателя психоанализа, искусно раскрывающего подобного рода происшествия у своих пациентов. Поэтому, не осознавая глубинных мотивов своего поведения, Фрейд прибегает к таким формам искупления своих «тяжких грехов», которые характеризуются одновременно и ее саморазрушением, и отчаянной борьбой за жизнь.

В личной жизни бессознательное стремление Фрейда к искуплению «тяжких грехов» возвело его на плаху шестнадцатилетних мучений и страданий от различного рода болезненных операций. Он был вынужден пользоваться «монстром» (огромным протезом, отделяющим рот от носовой полости), а затем более совершенным, но тем не менее доставляющим массу неудобств протезом. В исследовательском плане это привело к развитию психоаналитических теорий об «инстинкте жизни» и «инстинкте смерти», вызвавших неоднозначное к ним отношение со стороны не только противников, но и приверженцев психоанализа.

Прошло два с половиной месяца, и однажды пациент сам заговорил вновь об этом несчастном случае. Он встретился со своей матерью, которая жила в другом городе, и расспросил подробности, связанные с детской травмой – переломом ноги. Она поведала ему о том, что очень переживала за него и испытывала чувство вины за тот несчастный случай.

Оказывается, за несколько дней до перелома ноги вечером в ее присутствии сын играл с котенком, бегал за ним по квартире и, несмотря на предупреждения матери не делать этого, никак не мог остановиться. Он настолько был возбужден, что при очередной попытке поймать котенка упал, задел ногой журнальный столик, на котором стояла хрустальная ваза, и разбил ее. Хрустальная ваза была памятным подарком для матери. Она чуть было не расплакалась, в гневе больно отшлепала сына, поставила его в угол и сказала, что он будет стоять там всю ночь. Потом через какое-то время мать успокоилась и вслух произнесла, что если сын не попросит прощения, то ему действительно придется стоять в углу до утра. История завершилась тем, что, так и не попросив прощения, мальчик уснул уже не стоя, а сидя в углу, и матери пришлось переносить его на кровать. Несколько дней мать не разговаривала с сыном, который замкнулся в себе. А еще через несколько дней произошел несчастный случай – мальчик сломал ногу.

Пациент со слов матери пересказал эту историю, о которой имел смутное представление. Правда, он вспомнил, что вроде бы действительно совершил что-то плохое, но что именно – не помнил. Потом была какая-то обида на мать. И наконец, он вспомнил, что хотел умереть, чтобы мама и все знакомые плакали оттого, что его уже нет в живых. В свете этого произошедший с ним несчастный случай как раз и может быть воспринят в качестве бессознательного намерения к самоуничтожению, замещенного в конечном счете не менее бессознательным самоповреждением.

В результате подобного несчастного случая было убито сразу как бы два зайца. С одной стороны, мальчик вновь обрел любовь матери, причем даже в большей степени, чем это было раньше, поскольку ей пришлось взять отпуск по уходу за больным ребенком. С другой стороны, он избавился от необходимости ходить в школу, которая с первых дней ее посещения ему не понравилась.

С точки зрения психоаналитического понимания произошедший с мальчиком несчастный случай оказался закономерным результатом бессознательного желания смерти как наказания матери и искупления своей собственной вины перед ней. Интересно отметить то обстоятельство, что мальчик сломал именно ногу, а не руку (ведь во время бурной игры с котенком он ногой задел журнальный столик). Это перекликается с историей, рассказанной Фрейдом на страницах работы «Психопатология обыденной жизни», согласно которой, выпрыгнув из экипажа, женщина сломала ногу, тем самым как бы искупая вину за легкомысленный танец, продемонстрированный ею накануне перед родственниками мужа, но вызвавший у него крайне негативную реакцию.

Я бы не удивился, если бы оказалось, что пациент в детстве сломал именно ту ногу, которой он нечаянно во время падения на пол задел за журнальный столик, в результате чего разбилась хрустальная ваза. Но пациент не помнил самого эпизода и поэтому не знал, какая нога повинна в том, что ваза разбилась, и его мать тоже ничего не могла сказать по этому поводу. Но, как показывает практика самоанализа и психоанализа, наше бессознательное столь искусно и ловко обращается с нами, что просто не перестаешь удивляться его виртуозной работе. Мое собственное бессознательное написание акростиха со змеей наглядный тому пример.

Изречения

З. Фрейд: «Многие тяжелые беды, которые мы ранее обычно полностью приписывали случаю, открывают в анализе весомую долю нашего, хотя и бессознательного, желания».

З. Фрейд: «Если за случайной, на первый взгляд, неловкостью и несовершенством моторных актов может скрываться такое интенсивное посягательство на свое здоровье и жизнь, то остается сделать еще только шаг, чтобы найти возможным распространение этого взгляда на такие случаи ошибочных действий, которые серьезно угрожают жизни и здоровью других людей».

З. Фрейд: «Симптоматические действия, которые можно наблюдать в неисчерпаемом изобилии у здоровых, как и у больных, людей, заслуживают нашего внимания по многим причинам. Врачу они служат часто ценным указанием для ориентировки в новых или недостаточно знакомых ему условиях; исследователю людей они говорят нередко все, иной раз даже больше, чем он сам хотел бы знать».

Образные примеры ошибочных действий находят свое отражение в художественной литературе. Выдающиеся писатели и поэты не раз пользовались таким приемом, когда в их произведениях герои совершают обмолвки, которые наглядно демонстрируют подлинные мотивы их мышления и поведения.

В своих работах Фрейд привел несколько примеров подобного рода. В частности, в «Психопатологии обыденной жизни» он сослался на «Валленштейна» Шиллера. В одном из разговоров между двумя действующими лицами этого произведения имела место обмолвка, когда Октавио хотел сказать, что нужно идти «к нему», к герцогу, но, в глубине души мечтая о дочери Валленштейна, оговорился и произнес «к ней». В «Лекциях по введению в психоанализ» Фрейд, ссылаясь на Отто Ранка, обнаружившего художественно мотивированную и технически блестяще использованную оговорку, привел пример из «Венецианского купца» Шекспира. Он воспроизвел сцену, когда Порция пыталась успокоить влюбленного Бассанио, которому предстояло осуществить выбор одного из трех ларцов. От этого выбора зависело, сможет ли Порция выйти за него замуж. Обращаясь к Бассанио и испытывая двойственность чувств, связанных с желанием подсказать ему нужный ларец и данной отцу клятвой не делать этого, Порция произносит:

Две половины у меня: одна
Вся Вам принадлежит; другая – Вам…
Мне – я сказать хотела; значит Вам же, —
Так Ваше все!..

Обращая внимание на то, как ловко Порция вышла из создавшегося вследствие ее же оговорки положения, Фрейд подчеркнул, что таким образом далекий от медицины мыслитель одним своим замечанием иногда может раскрыть смысл ошибочного действия и тем самым избавить нас от выслушивания разъяснений.

Приведу, на мой взгляд, замечательный пример ошибочных действий, содержащийся в художественной литературе. Я с удовольствием узнал о нем из небольшой работы, подготовленной одной из студенток Института психоанализа. Дело в том, что, читая курс по истории и теории психоанализа в данном институте, я предлагаю студентам написать работу по ошибочным действиям. Это является обязательным заданием для всех студентов, которые, как правило, приводят и анализируют свои собственные промахи. Для анализа ошибочных действий разрешается и рекомендуется пользоваться примерами, почерпнутыми из художественной литературы. Не так часто, но студенты действительно находят интересные литературные сюжеты, в которых писатели и поэты используют ошибочные действия в качестве иллюстрации психологии мышления и поведения героев своих произведений. Так, в одной из студенческих работ было обращено внимание на роман Диккенса «Холодный дом», в котором героиня Эстер в беседе со своей подругой, недавно вступившей в брак, вдруг говорит о ее муже: «Он, как всегда, такой противный… то есть такой милый».

Пример же, который представляется наиболее интересным, взят из рассказа Чехова «Дипломат». В нем с изящной иронией изображено то, как герой рассказа пытается выйти из трудного для себя положения и, не осознавая того, совершает одно за другим ошибочные действия.

В этом рассказе идет диалог между двумя чиновниками. У одного из них, Кувалдина, умерла его бывшая жена. Находясь в разводе, он не знал о ее смерти. Его знакомые решили сообщить ему об этом несчастье и возложили столь непростую миссию на его близкого друга Пискарева. При этом они дали ему наставление, чтобы он не сразу говорил своему другу о смерти жены, а осторожно и постепенно одготовил его к этому печальному известию. Пискарев приходит к Кувалдину, и между ними завязывается следующий разговор:

– Здорово, голубчик! Шел, знаешь, мимо и думаю: а ведь здесь служит! Дай зайду!

– Посидите, Аристарх Иванович… Я работу через часик кончу, тогда и потолкуем…

– Пиши, пиши… Я только два словечка скажу… Душно у вас здесь, а на улице рай… Весна! Иду себе по бульвару, и так мне хорошо!.. Человек я независимый, вдовый… Куда хочу, туда и иду… Сам себе хозяин… Хорошо, если жена попадется не дьяволица, ну а ежели сатана в юбке? Взвоешь! Взять хотя бы тебя к примеру… Пока холост был, на человека похож был, а как женился на своей, и захирел, в меланхолию ударился… Осрамила она тебя на весь город… из дому прогнала.

– В нашем разрыве я виноват, а не она, – вздохнул Кувалдин.

– Оставь, пожалуйста! Знаю я ее! Злющая, своенравная, лукавая! Что ни слово, то жало ядовитое, что ни взгляд, то нож острый… А что в ней, в покойнице, ехидства этого было, так и выразить невозможно!

– То есть как в покойнице? – сделал большие глаза Кувалдин.

– Да нешто я сказал: в покойнице? – спохватился Пискарев, краснея. – И вовсе я этого не говорил… Что ты, бог с тобой… Уже и побледнел! Не хмурься! Я ведь так только, по-стариковски… По мне, как знаешь… Хочешь – люби, хочешь – не люби, а я все равно считаю, что акромя ехидства ты от нее ничего не видел. Бог с ней! Царство ей небесное, вечный покой…

– Послушайте, Аристарх Иванович… – побледнел Кувалдин. – Вы уже во второй раз проговариваетесь… Умерла она, что ли?

– То есть, кто умерла? Никто не умирал, а только не любил я ее, покойницу… тьфу! То есть не покойницу, а ее… Аннушку-то твою…

– Да она умерла, что ли? Аристарх Иванович, не мучайте меня!

– Кто тебе сказал, что она померла! Поди, полюбуйся – живехонька! Когда заходил к ней, с теткой бранилась… Тут отец Матвей панихиду служит, а она на весь дом орет.

– Какую панихиду?

– Панихиду-то? То есть… никакой панихиды не было, что это я говорю… Кувалдин поднялся, неверно заходил около стола и заплакал…

– Почему же ты сразу не сказал о ее смерти?

– Миша, да ты в своем уме! Ведь не умерла же еще! Кто тебе сказал, что она умерла? Напротив, доктора говорят, что есть еще надежда! Говорю тебе, что не померла! Хочешь, вместе к ней съездим? Как раз и к панихиде поспеем… то есть, что я говорю?

Вся эта часть юмористического рассказа Чехова построена на постоянных оговорках одного из действующих лиц. Именно эти оговорки придают рассказу юмористический характер, и читатель не воспринимает сообщение о смерти как драму и трагедию. Писатель использует литературный прием, благодаря которому оговорки не только смягчают известие о смерти близкого человека, но и превращают драму и трагедию в некое подобие комедии. Художественными средствами Чехов изящно и непринужденно продемонстрировал тонкую работу бессознательного.

Рассказ Чехова иллюстрирует, пожалуй, наилучшим образом мысль Фрейда о том, что ошибочные действия представляют собой своего рода компромиссы, которые свидетельствуют о частичных удачах и неудачах противостоящих друг другу намерений. Неприемлемое для сознания намерение подавляется, но это подавление далеко не всегда оказывается полным, в результате чего оно не может всецело проявиться, и в то же время оставаться таким, чтобы не дать знать о себе в какой-либо форме.

Фрейд считал, что «психоаналитическое объяснение промахов приводит к незаметному изменению образа мира, как бы малы ни были рассматриваемые явления». Возможно, это слишком сильно сказано, если иметь в виду образ природного и социального мира как такового. И мир, и его образ действительно изменяются под воздействием человеческой деятельности. И все же Фрейд имел в виду, скорее всего, то, что психоаналитическое объяснение ошибочных действий способствует переосмыслению взглядов на соотношение между причинностью и случайностью, и следовательно, изменению образа мира (с точки зрения сужения рамок действия случая). Но не вызывает сомнения, что психоаналитическое понимание ошибочных действий привело к изменению образа человека как исключительно сознательного существа. В этом состоит заслуга Фрейда, наглядно продемонстрировавшего возможности психоанализа при работе с эмпирическим материалом, включающим в себя реалии бессознательного психического.

Ошибочные действия – это одна из трех сфер, где бессознательное заявляет о себе в своих конкретных проявлениях и где можно не только фиксировать его, но и работать с ним. Сновидения являются второй, не менее, а быть может, более важной сферой деятельности человека, в недрах которой бессознательное во весь голос заявляет о себе. Поэтому после разбора ошибочных действий можно приступить к непосредственному рассмотрению психоаналитического понимания и толкования сновидений.

Изречения

З Фрейд: «Оговорка часто выдает мнение, которое надо было бы утаить от партнера. Великие писатели понимали и использовали оговорки в своих творениях именно в этом смысле».

З.Фрейд: «Часто случается, что поэт пользуется оговоркой или другим ошибочным действием как выразительным средством. Этот факт сам по себе должен нам доказать, что он считает ошибочное действие, например оговорку, чем-то осмысленным, потому что ведь он делает ее намеренно».

З.Фрейд: «Конечно, не следует преувеличивать того, что поэт всегда употребляет оговорку как имеющую определенный смысл. В действительности она могла быть бессмысленной психической случайностью и только в крайне редких случаях иметь смысл, но поэт вправе придать ей смысл, чтобы использовать его для свой цели. И поэтому нас бы не удивило, если бы от поэта мы узнали об оговорке больше, чем от филолога и психиатра».

1. Почему Фрейд заинтересовался ошибочными действиями?

2. Какие ошибочные действия допускает человек?

3. Что представляют собой ошибочные действия с точки зрения психоанализа?

4. В чем состоит смысл ошибочных действий?

5. Что может лежать в основе несчастных случаев?

6. Как и каким образом ошибочные действия находят свое отражение в художественной литературе?

7. Можете ли вы дать объяснение своим собственным бессознательным промахам?

8. Что дает человеку психоаналитическое понимание ошибочных действий?

1. Лейбин В. М. Политические страсти: опыт психоаналитического толкования. Парламентская культура // Российский психоаналитический вестник, 1994. – № 3–4.

2. Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции. – М., 1995.

3. Фрейд 3. Психология бессознательного. – СПб., 2002 (лучше – последнее издание).

4. Фрейд 3. Психопатология обыденной жизни // Очерки по психологии сексуальности. – Минск, 1997.

5. Лейбин В. М. Психоанализ: проблемы, исследования, дискуссии. – М., 2008.

Примерно треть своей жизни человек проводит не в бодрствующем состоянии, а во сне. Казалось бы, столь значительное во временном отношении состояние человека должно вызывать особый интерес у ученых. Тем не менее сны и сновидения не привлекают к себе внимания многих исследователей, считающих, что существуют более достойные для научного изучения объекты и процессы. Более того, широко распространено мнение, что толкование сновидений – это удел людей, не имеющих никакого отношения к научному знанию, занимающихся различного рода гаданиями и предсказаниями, нередко граничащими с шарлатанством. Поэтому на первый взгляд кажется довольно странным, что Фрейд как исследователь и врач, претендовавший на научное познание человека и использовавший свои знания при лечении нервнобольных, вдруг обратился к сновидениям. Ведь они не отличаются ни ясностью своего объекта, ни строгими логическими критериями их осмысления, ни общепризнанными и поддающимися эмпирической проверке результатами их интерпретации.

Однако, несмотря на сомнительность с точки зрения научного знания и на возможность подорвать свой авторитет в глазах сообщества медиков, Фрейд посвятил свой первый фундаментальный труд сновидениям и их интерпретациям. Более того, он рассмотрел его в качестве единственного и достойного увековечения вклада в мировую сокровищницу знаний о человеке. Это само по себе говорит уже о многом. Во всяком случае, понимание психоанализа вряд ли возможно без осмысления того, что было сделано Фрейдом в области изучения сновидений и их толковании.

Нельзя сказать, что до Фрейда никто не обращался к рассмотрению сновидений. Напротив, существовала давняя традиция, согласно которой сновидениям придавалось большое значение. Так, в древности сновидения воспринимались как таинственные послания, значимость которых для человека оценивалась весьма высоко. В них усматривали знаки будущего и различного рода предостережения. Стоило человеку увидеть в сновидении угрозу его собственной жизни, как тут же по пробуждении он мог предпринять все для того, чтобы исключить подобный исход. Аналогичное отношение было и к сновидениям других людей. Известно, что один римский император приказал казнить своего подданного только за то, что тому приснился сон, в котором он отрубил голову императору.

Разумеется, далеко не каждый человек способен увидеть в своем сновидении знаки будущего. Но толкователи сновидений находили в них различные предзнаменования. Сами толкователи сновидений высоко почитались, и многие правители держали при себе людей, чье основное занятие состояло в истолковании сновидений. От того, как истолковывалось то или иное сновидение правителя, подчас зависела судьба народов, поскольку принимаемые решения, будь то военный поход, связанный с завоеванием чужих земель, сооружение пирамид или передача наследования, нередко непосредственно соотносились с трактовкой сновидения.

Известно, например, что в свите Александра Македонского всегда были знаменитые толкователи сновидений, которые оказывали воздействие на принимаемые им решения по завоеванию земель и народов. По свидетельству Артемидора из Далдиса, оставившего после себя один из первых трудов по сновидениям, завоевание города Тира, жители которого столь успешно оборонялись против войск чужеземцев, что Александр Македонский подумывал о снятии осады, было предопределено соответствующим толкованием сновидения. Во время осады непокорного города царю приснился сон с пляшущим на его щите сатиром. Проснувшись, Александр Македонский рассказал о своем сне толкователю сновидений Аристандру. Тот истолковал сновидение как предзнаменование триумфальной победы над осажденным городом. Пляшущий на щите сатир означал, по его мнению, не что иное, как указание на то, что «сатир» означает «твой Тир». Вдохновленный подобным истолкованием своего сновидения, Македонский принял решение о подготовке нового наступления на осажденный город. Наступление войск было успешным, и город Тир был завоеван.

У древних народов всегда было почтительное отношение к толкованию сновидений. Искусство их толкования считалось уделом избранных, наделенных особым даром предвидения. Однако со временем античное толкование сновидений уступило место иным предсказаниям, а с развитием научного знания оно вообще оказалось преданным забвению. Кое-где сохранившийся интерес к сновидениям и их толкованию стал ассоциироваться с суеверием и шарлатанством.

Это не означало, что сновидения как объект исследования вообще не привлекали внимание исследователей последующих столетий. В XIX веке существовали работы, посвященные рассмотрению сновидений. Однако, как правило, отдельные труды о сновидениях относились или к философскому их осмыслению, или к физиологическому их объяснению. Наука в лице физиологии вновь обратила внимание на сновидения. Появились экспериментальные исследования, целью которых стало определение влияния физических воздействий на содержание сновидений. Но существовавшая с древних времен традиция по искусству толкования сновидений оказалась прерванной. Заниматься толкованием сновидений стало считаться делом зазорным и недостойным. Во всяком случае, если ученые и медики и уделяли внимание рассмотрению сновидений, то это делалось с целью подчеркивания тех негативных процессов и состояний, которые наблюдались у спящего человека по сравнению с его бодрствованием.

Издревле существовали различные, часто противоположные друг другу точки зрения на сновидения. Согласно одной из них, сновидения являются божественными по своему происхождению. Согласно другой, сновидения – это порождения дьявола. Те, кто придерживался первой точки зрения, считали, что сновидения ниспосланы спящему свыше и служат предостережением или предсказанием будущего. Теми же, кто разделял вторую точку зрения, сновидения воспринимались в качестве искушения, которому подвергался сновидящий со стороны дьявола. И в том, и в другом случае сновидения рассматривались с точки зрения их сверхъестественного происхождения.

Правда, с развитием научного знания стали появляться работы, в которых высказывалась мысль, что сновидения не являются чем-то сверхъестественным, а представляют собой результат внутренней работы души. В исследованиях XIX века учитывались различные источники возникновения сновидений. Обращалось внимание на внешние (объективные) и внутренние (субъективные) чувственные раздражения, внутренние физические (органические) и чисто психические раздражения. Однако и в этом случае толкование сновидений по-прежнему рассматривалось как занятие, недостойное серьезного внимания ученого и врача.

В отличие от многих своих современников, изучавших сновидения с физиологической точки зрения, Фрейд прежде всего задался целью показать, что сновидения доступны толкованию. Но тем самым он поставил себя в довольно двусмысленное положение. С одной стороны, рассматривая психоанализ как науку, Фрейд предпринял такую попытку осмысления сновидений, которая могла бы быть отнесена к научному знанию. С другой стороны, выдвигая постулат о том, что сновидения доступны толкованию, он фактически порывал с предшествующими научными теориями, согласно которым сновидения являются соматическим, а не душевным актом и, следовательно, проблема толкования их не может считаться научной.

Понимая двусмысленность своего положения, Фрейд все же предпочел следовать обыденным представлениям о сновидениях как имеющих важное значение в жизни человека. При этом он исходил из того, что, подобно ошибочным действиям, сновидения имеют смысл и их толкование способствует пониманию душевной жизни людей. В этом отношении Фрейд как бы отошел от предшествующих научных концепций, авторы которых не придавали значения смыслу сновидений, и вернулся к древней традиции, в соответствии с которой толкование сновидений представлялось важным и необходимым для человека.

Казалось бы, возвращение к древней традиции, к античному толкованию сновидений должно было означать своего рода регресс по сравнению с научными исследованиями сновидений, имевшими место во второй половине XIX века. Когда в 1900 году был опубликован посвященный сновидениям труд Фрейда, то в медицинском мире именно так и было воспринято его обращение к толкованию сновидений. И это было бы справедливо, если бы Фрейд действительно пошел по стопам античных толкователей сновидений, в точности воспроизводя и копируя те методы толкования, которые использовались в Древнем мире. Но в том-то и дело, что, возвращаясь к античной традиции, он попытался по-новому подойти к толкованию сновидений.

Возвращение к традиции прошлого сопровождалось реабилитацией значимости сновидений как таковых. Толкование сновидений стало восприниматься вновь как выявление их смысла. Однако при рассмотрении сновидений и их толковании Фрейд избрал иной путь, чем это имело место в древности.

Если в Древнем мире сновидения рассматривались с точки зрения их божественного или дьявольского происхождения, то Фрейд подходил к осмыслению сновидений с позиций их психического источника возникновения и содержания. Если предшествующие толкователи сновидений усматривали в сновидениях знаки будущего, то Фрейд исходил из того, что в них находят свое отражение в первую очередь смыслозначимые состояния и влечения далекого или недавнего прошлого. В Древнем мире толкования сновидений основывались на интуиции и умении снотолкователей ориентироваться в трудной для себя ситуации. Фрейд же сделал ставку на использование такого метода толкования, который, не обладая точностью эмпирических методик исследования, все же давал, на его взгляд, возможность научного познания сновидений и раскрытия их смысла.

Начиная с древних времен широкое распространение на уровне обыденного сознания получили два метода толкования сновидений.

Первый метод может быть назван символическим. В соответствии с ним сновидение воспринимается в качестве целостного образования. Задача толкования заключается в том, чтобы содержание сновидения как целого воспроизвести в других понятиях, доступных для понимания тех, от кого ускользает содержательный смысл сновидения. Коль скоро сновидение воспринимается через призму знаков будущего, то символическое толкование нацелено на поиск и изложение его смысла в перспективном плане.

Второй метод толкования можно назвать расшифровыванием. Согласно ему сновидение является своеобразным шифром. Задача толкования состоит в том, чтобы к этому шифру подобрать определенный ключ, с помощью которого на место каждого элемента шифра поставить иной значок, соответствующий подобранному ключу. В результате сновидение оказывается расшифрованным и доступным для понимания его смысла. Ключ к расшифровыванию – это сонник, в котором содержатся соответствующие значения, позволяющие усматривать, скажем, за черным покрывалом грядущую смерть, за разбитой чашкой – ожидаемый развод, за подъемом на вершину горы – предстоящую победу. Причем расшифровка осуществляется, как правило, с ориентацией на будущее.

Фрейд считал, что символический метод толкования сновидений не отличается надежностью. Он слишком субъективен, допускает произвол, и многое зависит от того, насколько ловко им может оперировать снотолкователь. Достоинством метода расшифровывания является то, что во внимание принимается не все сновидение целиком, а составляющие его элементы. Это позволяет находить отдельные значения элементов сновидения. Но используемые толкователями сонники не дают гарантии того, что будет выявлен действительный смысл сновидения.

В противоположность символическому и расшифровывающему методам толкования сновидений Фрейд предложил научный метод их толкования. Его основа – психоаналитическое видение бессознательной деятельности человека, подобной той, которая наблюдается при ошибочных действиях здоровых людей и симптоматических действиях нервнобольных. Речь идет об использовании применительно к анализу сновидений того исследовательского метода выявления истоков симптоматики заболеваний, который был реализован Фрейдом в терапевтической деятельности. Собственно говоря, благодаря методу свободных ассоциаций ему удавалось выявить у пациентов их бессознательные мысли, чувства, желания, которые позволяли обнаружить истоки заболевания. Этому способствовали также сновидения, включаемые Фрейдом в психологически обусловленную связь, уходящую своими корнями в глубины воспоминаний пациентов. Отсюда вытекало психоаналитическое понимание связи между сновидением и невротическим симптомом. В свою очередь, подобное понимание приводило к идее, согласно которой один и тот же метод исследования может быть использован как при выявлении невротических симптомов, так и при толковании сновидений.

Рассматривая сновидение в качестве невротического симптома, свойственного всем здоровым людям, Фрейд выдвинул ряд предположений, которые легли в основу психоаналитического метода толкования сновидений.

Первое предположение состояло в том, что сновидение представляет собой не физиологическое, соматическое, а психическое явление. Сновидение – продукт и проявление видевшего сон человека. Но это такой продукт психической деятельности человека, который по большей части не понимается им самим и о котором он вроде бы ничего не знает. И тем не менее никто другой, кроме него самого, не ведает о том, что он сотворил. Поэтому видевший сон сам должен сказать, что значит его сновидение и какую загадку оно представляет. Техника психоаналитического метода толкования сновидений как раз и состоит в том, чтобы получить решение загадки от самого сновидца.

Второе предположение Фрейда состояло в утверждении, что видевший сон знает свое сновидение. Правда, когда его расспрашивают о сновидении, то чаще всего он отвечает, что ничего не знает о нем и не имеет ни малейшего представления о его смысле. Однако, как считал Фрейд, на самом деле видевший сон знает о смысле своего собственного сновидения. Другое дело, что он просто не знает о своем знании, которое в силу различного рода причин ему недоступно. Исходя из этого, он полагает, что не знает своего сновидения. И как бы это парадоксально ни звучало, но оказывается, что сновидящий заблуждается относительно своего собственного незнания по поводу того, что он знает. В связи с этим Фрейд в форме своеобразного каламбура говорил о том, что в душе человека существует что-то такое, о чем он знает, не зная, что он о нем знает. При терапевтической работе задача заключается в том, чтобы дать возможность видевшему сон обнаружить свое знание и сообщить его психоаналитику. Это не означает требования, чтобы видевший сон сразу сообщил о его смысле. Но он может представить материал, способствующий открытию истоков происхождения сновидения и последующему пониманию его значения.

Третье предположение Фрейда основывалось на том, что первая пришедшая в голову видевшего сон мысль о своем сновидении должна давать желаемое объяснение его. Психоаналитическая техника исследования сновидения заключается в том, что видевшего сон спрашивают, откуда у него это сновидение. Первое же его высказывание по данному поводу считается объяснением. Однако если видевший сон будет испытывать затруднение, признаваясь, что ему ничего не приходит в голову, то необходимо настаивать на своем и убеждать его, что какая-то мысль обязательно должна появиться у него. Психоаналитик требует, чтобы видевший сон отдался свободным ассоциациям. В этом случае рано или поздно у сновидца возникнет какая-нибудь мысль. Причем для психоаналитика безразлично, какой будет эта мысль. Главное состоит в том, что пришедшая видевшему сон в голову мысль не будет произвольной, случайной, поскольку в психике нет ничего случайного. Так или иначе, окажется, что пришедшая ему в голову мысль обусловлена его внутренними установками и возникшая у него мысль будет именно такой, а не какой-то иной.

Высказанное Фрейдом третье предположение нуждается в пояснении. Критическое отношение к его методу толкования сновидений нередко основывается на том, что видевшему сон может прийти в голову все, что угодно, и, следовательно, нет никаких оснований для рассмотрения первой пришедшей в голову мысли в качестве отправной, способствующей пониманию смысла сновидения. На самом деле психоаналитическая техника толкования сновидений предполагает как бы исключение размышлений человека о своем сновидении. Дело в том, что, как подчеркивал Фрейд, психическая структура размышляющего человека совершенно иная, чем структура наблюдающего свои психические процессы. Поэтому необходимо вызвать в человеке не размышление о своем сновидении, а спокойное самонаблюдение, не допускающее каких-либо критических суждений по поводу возникающих у него ассоциаций. Размышляющий человек способен подвергнуть критике возникающие у него мысли, в результате чего они могут быть отвергнуты, прерваны, заменены другими. В состоянии спокойного самонаблюдения видевший сон свободно предается своим мыслям, ассоциациям, воспоминаниям. Это и способствует появлению таких его представлений, которые имеют непосредственное отношение к значению сновидения.

Психоаналитический метод толкования сновидений включает в себя установку, в соответствии с которой при спокойном самонаблюдении целесообразнее иметь дело не со сновидением в целом, а с составляющими его элементами. Если видевшего сон спросить, чем вызвано его сновидение и что оно означает, то, как правило, он ничего не может сказать ни о том, ни о другом. Поэтому следует разбить сновидение на составные его части, обратить внимание на отдельные его элементы и осуществлять самонаблюдение по отношению к ним. В этом случае о пришедших в голову мыслях никак нельзя будет сказать, что они являются произвольными, случайными, совершенно не связанными с содержанием сновидения.

Благодаря разложению сновидения на составляющие его части и отдельные элементы психоаналитический метод толкования сновидений заметно отличается от традиционного символического метода толкования, при котором сновидение рассматривалось в качестве чего-то единого и целостного. В этом отношении он обнаруживает сходство с другим методом толкования сновидений – методом расшифровывания. И в том и в другом случае толкование осуществляется с учетом разнообразных деталей сновидения, которое воспринимается в качестве сложного образования, состоящего из множества психических явлений. Но это не означает, что психоаналитический метод толкования сновидений полностью совпадает с методом расшифровывания. Между ними имеются существенные различия. Так, при анализе сновидений Фрейд ориентировался, главным образом, на прошлое и апеллировал к такому словнику, ключевыми шифрами которого были знаки сексуального характера, в то время как традиционный метод популярного расшифровывания исходил из установки на будущее, включавшей в себя шифры сновидений как предзнаменования грядущих событий.

Имеется еще одно важное различие между психоаналитическим методом толкования сновидений и популярным расшифровыванием. В первом случае приблизительно одинаковое сновидение у различных лиц может трактоваться по-разному в зависимости от различных обстоятельств жизни и характера конкретного человека. Одинаковый элемент сновидения может вызывать у одного лица вполне определенные мысли и ассоциации, в то время как у другого лица они могут быть иными, подчас противоположными по своему смыслу и значению. В случае использования метода популярного расшифровывания применяется один и тот же постоянный ключ, при помощи которого раскрывается содержание сновидения. Это значительно упрощает процесс толкования, но приводит к нивелировке различий между людьми, снижает ценность самого толкования и ведет к искажению смысла сновидений.

Изречения

З. Фрейд: «Если ошибочные действия могут иметь смысл, то и сновидения тоже, а ошибочные действия в очень многих случаях имеют смысл, который ускользает от исследования точными методами. Признаем же себя только сторонниками предрассудков древних и простого народа и пойдем по стопам античных толкований сновидений».

З. Фрейд: «Психоанализ поднимает значение сновидения до полноценного психического акта, имеющего смысл, определенное намерение и назначение в душевной жизни индивида и к тому же идущего далее простой констатации чуждости, нелогичности и абсурдности сновидения».

З. Фрейд: «Толкование сновидений является фундаментом психоаналитической работы, а его результаты представляют важнейший вклад психоанализа в психологию».

Для Фрейда сновидение как таковое – это «царская дорога» к познанию бессознательного и лучший способ подготовки к исследованию неврозов. Как и ошибочное действие, оно является полноценным психическим явлением. Оно не бессмысленно и не абсурдно, хотя нередко воспринимается человеком именно таким образом, поскольку чаще всего он не понимает его смысла. На самом деле, как полагал Фрейд, каждое сновидение имеет смысл и свою психическую ценность.

Из клинической практики

Однажды одна из моих пациенток рассказала страшный сон, в котором какие-то два чудовища терзали ее лучшую подругу. Они выкалывали ей глаза, сдирали с нее кожу, ломали пальцы рук, дергали за волосы с такой силой, что кровь лилась по лицу. Подруга кричала, звала на помощь, а два чудовища молча измывались над ней. Пациентка стояла за выступом какого-то сооружения, молча наблюдала за происходящим и не могла сдвинуться с места. Девушка хотела помочь своей подруге, чтобы освободить ее от мерзких чудовищ, но какая-то сила удерживала ее от попыток броситься на выручку или хотя бы закричать. Свое сновидение пациентка считала нелепым, кошмарным, противоречащим тем отношениям, которые у нее сложились с ее лучшей подругой. Они подружились в детстве и на протяжении более десяти лет были неразлучны, любили друг друга. Они проводили много времени вместе, никогда не ссорились, знали друг о друге буквально все. И то, что произошло в сновидении, являлось полнейшим абсурдом. Так как, по заверениям пациентки, если бы нечто подобное случилось в реальной жизни, то она бы, не раздумывая, бросилась на выручку своей лучшей подруги, даже если пришлось бы рисковать своей жизнью.

Когда мы разбирали абсурдное, по мнению пациентки, сновидение, то я спросил, что она испытывала в тот момент, когда какая-то сила удерживала ее на месте и она не могла помочь своей подруге. Вначале девушка ничего не могла сказать по этому поводу. Потом она нашла объяснение своей бездеятельности, вспомнив, что вроде бы ей было страшно. На вопрос о том, страшно ли ей было за себя или за подругу, пациентка ответила, что, в общем-то, она не трусиха, но в сновидении ее охватило какое-то непонятное чувство, которое она не в состоянии объяснить. Тогда я спросил, не испытывала ли она каких-либо негативных чувств по отношению к ее подруге. Пациентка категорически отвергла подобную возможность, заявив, что они с подругой словно сестры и она любит ее, как родную. Она убеждала меня и саму себя в том, что между ними такие прекрасные отношения, которые в принципе не могут быть ничем омрачены.

Только последующий анализ выявил нечто такое, что пациентка скрывала от самой себя, к Она вспомнила, как два года тому назад они с подругой отдыхали летом на юге.

Там они познакомились с молодым человеком, который ей очень понравился. Но этот молодой человек стал уделять особое внимание ее подруге, которая была более привлекательной. Несмотря на это, между подругами не было никаких недоразумений. Через несколько дней подруги возвратились домой и со смехом вспоминали о молодом человеке, который безуспешно пытался ухаживать за одной из них.

Незадолго перед тем, как пациентке приснился кошмарный сон, подруги ходили на дискотеку. Там повторилась та же история, что и на юге. Поклонник пациентки, с которым она была знакома несколько месяцев, стал обмениваться с ее подругой такими взглядами, что ей стало не по себе. Когда я спросил девушку, что она имеет в виду, то она ответила, что все это ерунда и не имеет никакого отношения к сновидению. И только после более подробного обсуждения всех этих сюжетов пациентка с большой неохотой призналась, что. наблюдая в сновидении затем, как два чудовища терзали ее подругу, она испытывала не столько страх, сколько непонятное для нее чувство минутного, но быстро исчезнувшего наслаждения.

В явном содержании сновидения пациентки были картины, связанные с истязаниями ее лучшей подруги и ее собственной неспособностью помочь ей избавиться от двух чудовищ. В скрытых мыслях сновидения обнаружилось нечто такое, что неожиданно для нее самой доставило ей минутное удовольствие. Эпизоды с молодыми людьми, отдающими предпочтение не ей, а ее подруге, породили в бессознательном такие «нехорошие» мысли, которые нашли свое отражение в сновидении. За абсурдностью явного содержания сновидения стояли скрытые бессознательные мысли, вытесненные из сознания. В явном содержании сновидения они оказались искаженными и преломленными, в результате чего девушка видела, как истязали ее лучшую подругу, но ничем не могла помочь ей. Она готова была объяснить свою бездеятельность тем, что какая-то сила не давала ей возможности сдвинуться с места и что, по-видимому, это был страх. Но в явном содержании сновидения не было даже намека на то, почему она неожиданно для себя испытала чувство минутного наслаждения. Лишь в процессе анализа удалось выявить скрытые мысли сновидения, которые пациентка отгоняла от себя наяву.

Но что лежит в основе сновидения? Какова та движущая сила, благодаря которой возникает то или иное сновидение? Как и каким образом зарождается сновидение в глубинах человеческой души? О чем сновидение говорит и в чем его подлинный смысл?

В «Толковании сновидений» Фрейд рассмотрел многие предшествующие работы, авторы которых пытались по-своему ответить на эти и многие другие вопросы. Акцентируя внимание на психической природе сновидения, он отверг разнообразные точки зрения, согласно которым в основе этого странного и непонятного явления лежат исключительно физиологические раздражения, получаемые человеком извне или изнутри. Подробно проанализировав свое, приснившееся ему летом 1895 года и ставшее классическим сновидение об инъекции Ирме, он пришел к выводу, что любое сновидение действительно имеет смысл и является не чем иным, как осуществлением желания.

С точки зрения Фрейда, сновидение – это осуществление запретных, подавленных, вытесненных в бессознательное желаний, возвращение человека к его инфантильному (детскому) состоянию. В сновидении находят отражение наши собственные влечения и желания. В нем вновь оживают все характерные черты примитивной душевной жизни, включая различные формы проявления сексуальности.

Было бы некорректно говорить о том, что Фрейд первым рассмотрел сновидение с точки зрения осуществления желаний человека. До него неоднократно высказывались подобные соображения. Однако авторы работ, в которых отражалась подобная точка зрения, как правило, говорили о том, что осуществление желаний характерно для некоторых сновидений. Фрейд же пришел к более глобальному заключению и высказал мысль, что осуществление желаний является смыслом каждого сновидения.

Подобного рода обобщение было подвергнуто критике, поскольку каждый человек может сказать, что, в принципе, у него имелись такие сновидения, которые были связаны с неприятными ощущениями, чувствами недовольства и различного рода страхами, ничего общего не имеющими с осуществлением желаний. Неужели у самого Фрейда не было подобных сновидений? Неужели у него не возникало даже тени сомнений в том, что не все сновидения могут быть связаны с осуществлением желаний? Если в сновидении человек не только не испытывает удовольствия, а, напротив, ощущает боль и страдание или его охватывает ужас и страх, то о каком осуществлении желаний может идти речь вообще?

Фрейд не был столь наивным, чтобы не считаться с подобного рода сновидениями. В его собственных сновидениях также содержались такие картины и сюжеты, которые вызывали неприятные ощущения и порождали чувство страха. Так, в сновидении об инъекции Ирме пациентка Фрейда жалуется на боли в горле, желудке, животе, что вызывает у него беспокойство. Эту часть сновидения никак не отнесешь к числу тех, которые вызвали у Фрейда удовлетворение своей предшествующей терапевтической деятельностью.

Так почему же он считал, что каждое сновидение является осуществлением желаний человека? Разве это утверждение не противоречило даже его собственным сновидениям, в которых он испытывал чувства неудовлетворения и страха?

Казалось бы, стоило смягчить формулировку и ограничиться тезисом, что, возможно, даже многие, но не все без исключения сновидения представляют собой осуществление желаний человека, как тут же снимались бы излишние возражения в адрес Фрейда. Но он не пошел на подобного рода уступки. Он считал, что возражения, связанные с апелляцией к сновидениям, где проявляются чувства неудовлетворения и страха, являются на самом деле мнимыми и не опровергают его вывод о том, что любое сновидение есть осуществление желаний человека.

Фрейд утверждал, что чувства неудовлетворения и страха относятся к явному содержанию сновидения, в то время как психоаналитический метод толкования сновидений предполагает раскрытие его внутреннего содержания. Если явное содержание сновидения может носить неприятный характер, то его скрытое содержание говорит совсем о другом. Фрейд пришел к выводу, что толкование сновидений, в которых находят свое отражение неприятные чувства и различного рода страхи, доказывает, что и эти сновидения являются осуществлением желаний человека.

Психоаналитический подход к сновидениям вызывает и другой вопрос. Как можно считать, что сновидения имеют смысл, если довольно часто они бывают абсурдными, нелогичными, противоречащими здравому смыслу? Ведь человек видит во сне подчас такие странные, несвязанные друг с другом картины и сюжеты, которые ничего не говорят ни о его настоящей жизни, ни о его реальном поведении. Человек может быть мягким, добрым, отзывчивым, помогающим своим ближним и любящим их, а в сновидении вдруг появляются сцены насилия и убийства, в которых он принимает непосредственное участие. О каком смысле сновидения можно говорить, если оно противоречит действительной жизни человека и является порой совершенно абсурдным?

Фрейд не обошел стороной этот вопрос. Для него абсурдность сновидений не является доказательством того, что они лишены какого-либо смысла. Абсурдность любого сновидения – это некая намеренность, возникающая в результате искажения его смысла. Как и в случае неприятных чувств и проявления различного рода страхов, абсурдность относится к тому содержанию сновидения, которое человек может воспроизвести в момент своего пробуждения. Абсурдность, нелогичность, противоречивость, чуждость сновидения – все это находит свое отражение в том, что Фрейд назвал явным (манифестным) содержанием. Однако за явным содержанием сновидения можно обнаружить то, что он назвал скрытыми (латентными) мыслями сновидения. Эти мысли сновидения недоступны сознанию видевшего сон человека, они бессознательны. Скрытые мысли сновидения прячутся за явным его содержанием, которое и представляется человеку абсурдным. Сами же эти мысли не являются абсурдными, нелогичными, чуждыми человеку. Они связаны с его желаниями и представляют собой полноценные составные части его бодрствующего состояния.

Процесс превращения скрытых мыслей сновидения в явное его содержание Фрейд назвал работой сновидения. В результате этой работы происходят такие искажения скрытых мыслей сновидения, благодаря которым человек оказывается, как правило, неспособным обнаружить их в содержании своего сновидения. Для того чтобы обнаружить и выявить скрытые мысли сновидения, необходимо совершить обратный процесс. Деятельность, связанную с переходом от явного содержания сновидения к скрытым его мыслям, Фрейд назвал работой толкования.

Изречения

З. Фрейд: «Сновидения, как индивиды, могут явиться один-единственный раз и никогда больше не появляться, или они могут повторяться у одного и того же лица без изменений или с небольшими отступлениями. Короче говоря, эта ночная деятельность души имеет огромный репертуар, может, собственно, проделать все, что душа творит днем, но это все-таки не то же самое».

З. Фрейд: «Главной характерной чертой сновидения является то, что оно побуждается желанием, исполнение этого желания становится содержанием сновидения».

З. Фрейд: «То, что называют сновидением, мы называем текстом сновидения или явным сновидением, а то, что мы ищем, предполагаем, так сказать, за сновидением, – скрытыми мыслями сновидения».

С точки зрения основателя психоанализа, работа сновидения является таким психическим процессом, о котором человек не догадывается. Благодаря работе сновидения в психике человека осуществляется игра сил, скрытая от его сознания. Изучение этой работы позволяет лучше понять, почему необходимо допущение гипотезы о существовании бессознательной психической деятельности. Во всяком случае, работа сновидения как нельзя лучше демонстрирует, что психика человека не покрывается сознанием, она включает в себя такие процессы, которые по большей части являются бессознательными.

Деление психики на сознание и бессознательное – один из основных постулатов психоанализа. Согласно другому его постулату, между сознанием и бессознательным находится цензура, представляющая собой контролирующую инстанцию, которая выступает в роли непримиримого и неприступного стража. Наделенная определенной властью, цензура решает вопрос о том, допускать ли бессознательные представления в сознание. Если эти представления не нарушают покой человека, не вызывают никаких неприятных ощущений и не влекут за собой никакого чувства неудовольствия, то цензура пропускает их в сферу сознания. Но если бессознательные представления могут вызвать негативные эмоции человека и он будет испытывать неудовольствие от них, то стоящая на страже цензура сделает все для того, чтобы не допустить их в сознание, отогнать их назад и загнать обратно в глубины души.

В состоянии бодрствования цензура чрезвычайно активна и строга. Она не пропускает в сознание человека те его побуждения, которые под воздействием родительского, школьного, общественного воспитания, а также этических норм поведения считаются асоциальными и аморальными. Другое дело состояние сна, при котором человек как бы отворачивается от существующей реальности и исключает ее из своего сознания.

Однако, как считал Фрейд, отключение человека от реальности во время сна вовсе не означает, что цензура вообще прекращает свою деятельность. Человек спит, но цензура по-прежнему оказывает на него свое воздействие. Правда, действие цензуры на человека во сне не столь значительно, как это имеет место в его бодрствующем состоянии. При послаблении цензуры бессознательные представления способны дойти до сознания человека. Однако в своем ослабленном виде цензура осуществляет такие манипуляции с бессознательными представлениями человека, благодаря которым они как бы переодеваются в другие одежды и воспринимаются сознанием совершенно иначе, чем это могло бы быть, если бы они оставались в прежнем одеянии.

Ночью, во время сна в человеке начинают просыпаться и возрастать различного рода неприличные побуждения, желания, влечения. Но цензура дает такую направленность работе сновидения, в результате которой происходит его искажение. В результате скрытые мысли сновидения доходят до сознания человека в искаженном виде. Их проявление в форме явного содержания сновидения оказывается совершенно не таким, каким оно могло бы быть, если бы между сознанием и бессознательным не было никакой цензуры.

Как и каким образом работа сновидения ведет к искажениям? Какие психические механизмы действуют в психике спящего человека? Что они из себя представляют? Благодаря каким процессам скрытые мысли сновидения получаются искаженными до такой степени, что они оказываются вне поля зрения человека, имеющего дело с явным содержанием сновидения?

Обращаясь к анализу своих собственных сновидений и сновидений пациентов, Фрейд попытался ответить на эти вопросы. При этом он утверждал, что работа сновидения, состоящая в переводе скрытых мыслей в явное его содержание, осуществляется с помощью ряда психологических механизмов. К ним он отнес такие механизмы, как сгущение, смещение, превращение мыслей в зрительные образы и вторичная обработка. Благодаря этим механизмам явное содержание, или можно было бы сказать, текст сновидения может выглядеть странным, абсурдным, нелепым, непонятным, противоречащим логике обыденного поведения человека. Появлению подобного текста сновидения, которое является искажением скрытых мыслей, способствует цензура, отвечающая, по мнению Фрейда, за различные пробелы и пропуски в сновидении, модификацию и перегруппировку его материала.

Под сгущением Фрейд понимал то, что явное содержание сновидения, то есть его текст или та картина, которая предстает перед взором человека во время сна, является сокращением его скрытых мыслей. Сновидение может быть лаконичным, кратким и незначительным по объему, в то время как скрытые его мысли допускают значительное разнообразие и богатую палитру выражения. В процессе сгущения некоторые элементы скрытых мыслей опускаются. В явное содержание сновидения переходит только часть материала его скрытых мыслей. При этом отдельные элементы скрытых мыслей могут соединяться между собой, образуя в тексте сновидения нечто целое. Составление коллективных лиц, образование новых частей, причудливые комбинации слов – все это является важными средствами процесса сгущения в сновидении.

Так, сновидящий может видеть картину знакомства с девушкой, образ которой носит размытые очертания, составленные из различных черт, принадлежащих его матери, ее подругам, жене знакомого, героине понравившегося ему художественного произведения и другим лицам. Или перед ним предстает расплывчатая панорама фантастического города, в котором на фоне сельского пейзажа и стеклянных небоскребов средневековые рыцари обольщают голубых марсианок, одетых в деревянные сандалии, короткие шорты и какие-то непонятные накидки, наглухо закрывающие их шеи. Или он слышит раздающийся откуда-то сверху громкий голос Зевса, метнувшего молнию о скалу с такой силой, что та раскалывается на несколько частей, а мелкие камешки, разбив стекло в квартире, рассыпаются по его письменному столу таким образом, что составляют непонятную для него фразу, в которой одновременно присутствуют иероглифы и слова, написанные на английском, французском и русском языках.

Под смещением Фрейд понимал процесс, при котором какой-либо скрытый элемент замещается другим, непохожим на него. Кроме того, вместо какого-то важного, значимого элемента на передний план может выходить другой, несущественный и малоприметный. При этом содержание сновидения кажется странным, поскольку в его центре оказывается то, что не имеет прямого отношения к скрытым мыслям. Благодаря механизму смещения при работе сновидения лишаются интенсивности психически ценные элементы, относящиеся к скрытым мыслям, и в его содержание попадают те незначительные элементы, из которых создаются новые ценности. Результатом смещения оказывается то, что содержание сновидения заметно отличается от скрытых его мыслей. Текст сновидения отражает не сами эти мысли, а искажение жизни в бессознательном.

Например, сновидящий видит себя погружающимся в теплую, приятную, изумительно чистую и прозрачную воду живописного озера, а по небу проплывает розовое, освещенное солнечными лучами облако. Из него выглядывает крылатый ангел, но почему-то с перекошенным от злобы лицом старого, мудрого и в то же время вызывающего ужас колдуна. Глубинный же анализ вскрывает иную картину: центром притяжения переживаний человека на самом деле являются воспоминания не об озере, а о матери, некогда любившей его и заключавшей в свои объятия; перекошенное лицо облака-ангела оказывается умершим отцом, с детства вызывавшим у сновидца почтение и трепет, благоговение и страх.

В психологическом отношении самым интересным в работе сновидения для Фрейда является такой механизм, под воздействием которого происходит превращение скрытых мыслей в зрительные образы. Причем эти образы – не единственная форма, в которую превращаются мысли. Тем не менее наглядное изображение слова – постоянная черта сновидения. Другое дело, что установление связи между словом и его изображением представляется делом трудным. Проблема заключается в том, что существующая между скрытыми мыслями логическая связь не полностью воспроизводится изобразительными средствами. В сновидении практически невозможно адекватное отражение в зрительных образах логических связей между отдельными мыслями, соединенными между собой союзами типа «если, то», «потому что» и другими. Логическую связь приходится восстанавливать лишь в процессе толкования сновидения. Но логическая связь между скрытыми мыслями может находить свое отражение в явном сновидении при помощи изображения последовательности событий или отдельных элементов сновидения.

Из клинической практики.

Одной пациентке приснился сон, в котором она находилась в пещере вместе с матерью. Девушка разделывала шкуру какого-то животного, а ее мать сидела у костра и палкой размешивала куски мяса, находящиеся в котле с кипящей водой. Неожиданно мать подскочила к дочери и стала бить ее палкой по голове. Девушка вскочила на ноги и воскликнула: «За что?» Мать еще несколько раз стукнула дочь палкой по ее рукам и проворчала: «За то, чтобы ты была внимательной, а то опять порвешь шкуру».

В явном тексте сновидения мать выступает в роли агрессора, стремящегося путем наказания дочери предотвратить те ее возможные оплошности, которые дочь допускала раньше. Во время разбора сновидения пациентка вспомнила, что однажды, раздвигая штору на окне, она слишком сильно дернула ее и та порвалась. Узнав об этом, ее мать сильно рассердилась на дочь, отругала и сказала, что за такое надо было бы руки оторвать. Девушка обиделась на мать, но, чувствуя свою вину, ничего ей не ответила. В сновидении, видимо, нашло свое отражение прошлое событие, хотя и не в столь адекватной форме, как это имело место в жизни.

Однако дальнейший анализ сновидения показал, что на самом деле в его основе лежало нечто другое. Явное содержание сновидения было настолько перевернуто, что пациентка не могла обнаружить его скрытые мысли. В сновидении мать упрекала и била свою дочь. В скрытых мыслях все было наоборот. Дочь хотела наказать свою мать за то, что, во-первых, мать совсем не понимает ее и, во-вторых, как и она сама, ее мать совершает порой такие действия, за которые можно было бы не только ее поругать, но и «оторвать руки». Подобная интерпретация вызвала у пациентки неприятное воспоминание, которое до этого не приходило ей в голову. По какому-то пустяку она в очередной раз поссорилась с матерью.

Затем первая пошла на примирение с ней. Мать не сердилась на дочь и, чтобы сгладить впечатление от ссоры, решила оказать ей услугу. Она гладила свои вещи и заодно взялась погладить блузку дочери. Однако результат оказался плачевным. Телефонный звонок отвлек мать, и она спохватилась только тогда, когда почувствовала запах гари. Оставленный на блузке горячий утюг привел ее в негодность. Увидев, что блузку нельзя носить, дочь испытала такое негодование по отношению к матери, что готова была ее побить. От греха подальше в расстроенных чувствах она выбежала из дома и только со временем, успокоившись, внутренне сказала себе, что из-за испорченной блузки все же не стоит окончательно портить отношения со своей матерью.

В скрытых мыслях сновидения пациентка ругала свою мать и, повторяя ее выражение, готова была оторвать ей руки за то, что она испортила блузку. Ее мать оказалась точно в таком же положении, в каком находилась дочь, когда нечаянно порвала штору. Мысленно пациентка ругала и била свою мать, которая должна была на «своей собственной шкуре» прочувствовать то, что испытывала дочь, когда ее незаслуженно наказывали. Она как бы говорила матери: «Прежде чем наказывать меня за нечаянно совершенные проступки, лучше посмотри на себя! Ты сама совершаешь такие же проступки». Но, испытывая двойственные чувства к матери, включая дочернюю любовь, в жизненных ситуациях пациентка сдерживала себя. Цензура сработала и в ее сновидении, в результате чего в его явном содержании произошло перевертывание скрытых мыслей. Не она ругала и била свою мать, а, наоборот, как и в жизни, мать ругала свою дочь. К этой перевернутой картине добавились и искажения, когда работа сна привела к изображению пещерной жизни, разделыванию шкуры животного, битью палкой по голове и рукам.

Сходные лица или вещи могут изображаться в сновидении путем идентификации. Скажем, сходные между собой два лица выражаются в явном сновидении изображением всего лишь одного лица, в то время как второе лицо устраняется и не входит в зрительный образ. Не исключено и образование сложных комбинаций, когда изображение одного человека наделяется характеристиками другого человека, а его имя может быть заимствовано у третьего. Подчас вместо реального сходства путем идентификации или сложной комбинации в явном содержании сновидения находит отражение воображаемое сходство. Если учесть, что сновидение, по словам Фрейда, «абсолютно эгоистично», то можно предположить, что за изображением другого лица может скрываться собственное Я путем идентификации с этим лицом. Или, напротив, за изображением сновидящего на самом деле скрывается какое-то другое лицо.

Характерные для скрытых мыслей сновидения логические противопоставления с трудом воспроизводятся в явном его содержании. И все же они могут находиться в содержании сновидения путем переворачивания различных элементов материала, входящего в остов сновидения. Превращение в противоположность, переворачивание является одним из распространенных средств изображения сновидения. Поэтому скрытый смысл сновидения может проясняться, если в процессе интерпретации осуществляется переворачивание тех или иных частей его явного содержания. Нечто аналогичное верно и по отношению к времени. В сновидении может изображаться конец какого-то события, в то время как выявление скрытых мыслей его показывает, что речь идет о начале.

Помимо сгущения, смещения и превращения мыслей в зрительные образы еще одним механизмом образования сновидений является вторичная обработка. В понимании Фрейда, вторичная обработка – это деятельность, придающая сновидению как бы приглаженный вид. Сновидение утрачивает характер абсурдности и нелепости. Оно приводится в порядок. В нем устанавливаются логические связи и заполняются пробелы. Однако в процессе вторичной обработки сновидения допускаются различного рода логические ошибки, в результате чего видимая картина или сюжет сновидения не соответствуют действительному его содержанию.

Вторичная обработка содержания сновидения напоминает деятельность бодрствующего сознания. Она осуществляется чаще всего тогда, когда сновидец начинает воспроизводить и пересказывать свое сновидение. Нормальное мышление требует от содержания сновидения, чтобы оно было понятным. Оно подвергает сновидение первому толкованию, способствуя тем самым его затмению или искажению. Поэтому при психоаналитическом толковании сновидения не следует обращать внимание на его мнимую связность, являющуюся результатом вторичной обработки его содержания.

Помимо изъятия и вычеркивания из ясного содержания сновидения того, что подчас находит свое отражение в скрытых его мыслях, имеет место и нечто такое, что свидетельствует о различного рода дополнениях и привнесениях в сновидение того, чего нет в скрытых мыслях. Так, в сновидениях подчас воспроизводятся всевозможные фантазии, которые до этого существовали в дневной жизни человека. При рассмотрении этого вопроса Фрейд исходил из того, что не само сновидение создает фантазию, а бессознательная деятельность фантазии играет важную роль в образовании мыслей, скрывающихся за сновидением.

Таким образом, в понимании Фрейда, работа сновидения – это своеобразный психический процесс, заслуживающий внимания и требующий изучения. Сгущение, смещение, превращение мыслей в образы и вторичная обработка – объекты психоаналитического исследования, открывающего новые связи между различными сферами человеческой деятельности, в частности между развитием языка и мышления. В целом, представление о работе сновидения приводит к необходимости рассмотрения взаимосвязей между мотивами желаний, являющихся движущей силой сновидения, и четырьмя механизмами его образования; между самими этими механизмами и включением сновидения в общую картину душевной жизни человека.

Сновидение как таковое рассматривалось Фрейдом в качестве компромиссного образования. С одной стороны, оно удовлетворяет запросы человека, связанные с желанием спать, путем отказа от внешнего мира. С другой стороны, оно дает вытесненным желаниям человека возможность удовлетворения в форме галлюцинаторного исполнения желания.

Для Фрейда сновидение являлось наглядным примером того, что подавление и вытеснение бессознательного в бодрствующем состоянии не устраняют бессознательные желания человека. Вытесненное и подавленное сохраняет способность к психическим функциям, которые активизируются в состоянии сна. Поэтому сновидение можно рассматривать в качестве одного из проявлений вытесненного бессознательного. Анализ сновидения дает возможность проникнуть вглубь этого таинственного механизма, а его толкование оказывается способствующим познанию бессознательного в душевной жизни человека.

Изречения

З. Фрейд: «Мы знаем, что внутри нас существует цензура, контролирующая инстанция, которая, поскольку это в ее власти, решает, можно ли допустить всплывающее представление в сознание, либо его надо неумолимо исключить, как и все, что могло бы привести к неудовольствию».

З. Фрейд: «Искажение сновидения является следствием цензуры, которая осуществляется признанными тенденциями Я против неприличных побуждений, шевелящихся в нас ночью во сне».

З. Фрейд: «Работа сновидения – процесс совершенно своеобразного характера, до сих пор в душевной жизни не было известно ничего подобного. Такие сгущения, смещения, регрессивные превращения мыслей в образы являются новыми объектами, познание которых уже достаточно вознаграждает усилия психоанализа».

Фрейд уделял значительное внимание не только раскрытию работы сновидения, но и его толкованию. Последнее опиралось на теоретические положения о природе и работе сновидения, а также на практическую деятельность, связанную с техникой толкования.

Толковать сновидение – это значит раскрыть его смысл и значение, что предполагает осуществление перехода от явного содержания сновидения к скрытым его мыслям. Но коль скоро работа сновидения ведет к тому, что его явное содержание оказывается искаженным, маскирующим скрытые его мысли, то вполне очевидны трудности, возникающие при попытках его толкования.

Трудности толкования сновидения проявляются уже в том, что довольно часто при своем пробуждении сновидящий не может в полном объеме воспроизвести то, что он видел во сне. Казалось бы, только что он видел различные картины и сюжеты, в которых сам принимал активное участие. Однако, пробудившись, он обнаруживает, что не может в деталях воспроизвести все то, что произвело на него такое сильное впечатление во время сна. Подчас бывает и так, что человек не помнит ничего из того, что происходило с ним во сне. Нередки и такие случаи, когда человек утверждает, будто ему вообще не снятся сны.

В процессе своей педагогической деятельности мне пришлось столкнуться с любопытным явлением. Начиная с первой лекции по истории и теории психоанализа я рекомендовал студентам, чтобы отныне они записывали свои сновидения и постепенно вводили в повседневную практику их анализ. Последующие лекции обычно начинались с того, что студенты рассказывали свои сновидения, а я делал незначительные комментарии, рассчитанные не столько на исчерпывающую интерпретацию их, сколько на приобретение студентами необходимых навыков для работы со сновидениями. Оказалось, что как только внимание студентов сосредоточивалось на сновидениях, то некоторые из них утрачивали способность видеть или помнить сны. Отдельные студенты высказывали недоумение по поводу того, что раньше видели разнообразные сновидения, а теперь им ничего не снится. Приходилось успокаивать таких студентов и убеждать, что это временное явление и через какое-то время они вновь обретут способность к видению и воспроизведению своих снов. И действительно, через некоторое время так и случалось.

Временная утрата способности к видению и воспроизведению сновидений объяснялась тем сопротивлением, которое возникало у студентов в ответ на мою рекомендацию записывать сновидения и постепенно начинать работать с ними. Одна из трудностей толкования сновидений как раз и связана с подобного рода сопротивлением, возникающим у человека в связи с необходимостью выявления их смысла и значения.

Другая трудность толкования сновидений состоит в том, что благодаря соответствующей работе, когда скрытые мысли подвергаются всевозможного рода искажениям, явное содержание сновидения оказывается весьма далеким от того первоначального смысла, который ускользает из сознания человека. Приходится прикладывать значительные усилия, чтобы путем неоднократного переворачивания содержания сновидения и его отдельных частей подобраться к истинным мотивам, лежащим в основе сновидения, и тем самым докопаться до его смысла.

Кроме того, несмотря на теоретические знания о работе сновидения и практические навыки по анализу его содержания, не все усилия со стороны сновидца оказываются столь успешными, как того хотелось бы ему. Во-первых, не все сновидения поддаются однозначной интерпретации. Во-вторых, практика показывает, что осуществление анализа сновидения другого человека часто оказывается более продуктивным, чем своего собственного. Нередко бывает так, что психоаналитик легко и успешно толкует сновидения своих пациентов, но испытывает значительные трудности, связанные с пониманием смысла какого-то своего сновидения. Случается, что психоаналитик оказывается вообще беспомощным перед своим сновидением или, выявляя его скрытый смысл, довольствуется тем, что сразу же отыскивает, в то время как за обнаруженным им смыслом находится другой, глубинный смысл, который ускользает из его сознания. Поэтому нет ничего удивительного в том, что для человека, незнакомого с психоаналитической техникой толкования сновидений, трудности подобного рода становятся часто непреодолимыми.

Приведу пример собственного сновидения, толкование которого вызвало у меня первоначально незначительные затруднения, но затем повергло в смущение. Оно весьма показательно с точки зрения «тонкой работы» бессознательного и «грубой нечувствительности сознания», отягощенного рационализацией нашей жизни.

Это сновидение приснилось мне несколько лет тому назад, в ночь с 26 на 27 сентября 1993 года. Воспроизведу его дословно, в том виде, как я его записал в то время.

…Я стою на тротуаре. Неожиданно подъезжает черный лимузин. Открывается дверца, и меня приглашают занять место в машине. Сажусь. Ощущаю, что рядом со мной кто-то есть. Очертания лица расплывчатые, но, к своему удивлению, я осознаю, что в машине находится Хасбулатов. Подъезжаем к магазину. Выхожу из машины и иду в магазин. Понимаю, что это магазин закрытого типа, предназначенный не для простых смертных. Я в растерянности, не знаю, что делать, как вести себя. Вместе с тем делаю вид, что все в порядке. Войдя в магазин, обращаю внимание на большие кварцевые часы, напоминающие табло в метро. В их пульсации четко высвечивается цифра 34. Направляюсь к прилавкам. Замечаю, что все товары значительно дешевле, чем в обычных магазинах. Машинально возникают две мысли: «Хорошо же устроились те, кто вхож в этот магазин!» и «Вот бы приобрести кое-что, а потом перепродать, то есть сделать на этом бизнес, как, возможно, его и делают те, кто постоянно посещает данный магазин». Вдруг кто-то подходит ко мне. Лица не видно, но я узнаю Хасбулатова. Он передает мне полиэтиленовую сумку и исчезает. Испытывая неудобство, я хочу поместить эту сумку в свою, более объемистую. При этом обнаруживаю, что в переданной мне сумке находятся грязные клубни свеклы и остро отточенная пика. Про себя думаю: «Надо же, какая грязь, и зачем Хасбулатову это острое оружие!» Испытываю некое беспокойство оттого, что меня ждут в машине. Ничего не купив в магазине, выхожу из него. Вокруг ни души. Стою в растерянности, не зная, что делать. Вдруг из-за угла выезжает машина и направляется ко мне. Мягко шурша шинами, она останавливается возле меня, и…

Сновидение на этом оборвалось, я проснулся.

Сновидение состоит из нескольких частей, связанных между собой единой логической цепочкой. В этом отношении оно не является абсурдным, в его содержании нет каких-либо противоречий. Правда, налицо кое-какие искажения, но они скорее связаны с тем, что в реальной жизни мне не доводилось ездить в черном лимузине, да еще вместе с Хасбулатовым. Поэтому сновидение является, в общем-то, довольно простым, и за исключением нескольких элементов многое для меня было понятным и не требовало значительных усилий для толкования.

В самом деле, в сновидении два действующих лица – я и Хасбулатов. Я совершаю несколько действий, и каждое из них имеет свое значение. Появление фигуры Хасбулатова в сновидении не является случайным. Во-первых, в 1993 году, когда мне приснилось данное сновидение, по телевидению довольно часто показывали этого человека, поскольку в то время он был спикером Верховного Совета России. Как и многие другие, я смотрел телерепортажи о заседаниях Верховного Совета, на которых Хасбулатов председательствовал. Причем незадолго до сновидения политическая обстановка в стране до того накалилась, что вызывала повышенный интерес у большинства россиян. Хасбулатов играл важную роль в противостоянии Ельцину как главе государства и поэтому, следя за политическими событиями, я старался, по возможности, не пропускать телепередач, в которых сообщались последние новости.

Кроме того, у меня было свое пристрастное отношение к Хасбулатову, которое отчасти предопределило интерес к его политической деятельности. Дело в том, что в 1974 году я несколько месяцев работал в одном научном совете, председателем которого был академик Джермен Гвишиани. Но, поскольку Гвишиани был заместителем председателя Государственного комитета по науке и технике, то, естественно, он не мог уделять много времени научному совету, рабочее руководство которого было поручено Хасбулатову. Кстати сказать, в этом совете в то время работали такие фигуры, как Гавриил Попов и Сергей Красавченко, которые заняли впоследствии важные посты в политической жизни страны. Попов стал председателем Моссовета, а Красавченко – одним из помощников президента России. Так что в течение нескольких месяцев я работал вместе с Хасбулатовым и отчасти знал стиль его руководства, манеру поведения и то, как и каким образом готовилась к защите его диссертация на соискание ученой степени доктора экономических наук. Поэтому нет ничего удивительного в том, что его фигура возникла в моем сновидении.

В сновидении я стою на тротуаре. Стою один, то есть сам по себе. Ни в какие команды, тем более политические, не вхожу. Ни к каким группировкам не примыкаю. Волею судьбы довелось работать вместе с теми, кто потом высоко взлетел. Нисколько не сожалею о том, что пошел своим путем. Более того, рад, что политика не затянула меня, как это случилось со многими учеными, включившимися в борьбу за депутатские кресла. Но полностью отрешиться от политики я не мог. Поэтому свое неучастие в реальной политической жизни компенсировал исследованием политических страстей, анализом ошибочных действий, совершаемых государственными лидерами. Но мне хотелось больше узнать в личном плане о тех, с кем некогда работал вместе. Отсюда появление в сновидении черного лимузина, возможность побыть вместе с Хасбулатовым и заглянуть хотя бы отчасти в тот мир, в котором живут люди, наделенные властью и пользующиеся особыми благами.

В сновидении я выхожу из машины и иду в магазин. Он олицетворяет собой частичку того мира, доступ к которому мне закрыт в реальной жизни. Я никогда не был в этом мире, но мне не хочется подавать виду, что я не знаю, как вести себя в новой для меня обстановке. Независимость – один из принципов моей личной жизни, и я пытаюсь показать окружающим, а быть может, и доказать самому себе, что могу оставаться независимым в мире достатка и материального благополучия. Я обращаю внимание на прилавки с товарами, которые дешевле, чем в обычном магазине. Это является отражением того положения, когда не имеющие высокого дохода простые смертные, вроде меня, вынуждены тратить значительные средства из своего семейного бюджета на удовлетворение самых элементарных потребностей, в то время как располагающие значительными средствами сильные мира сего пользуются различными льготами, включая возможность приобретать продукты питания и промышленные товары по более низким ценам.

Машинально возникшие у меня две мысли – отражение тех реалий, с которыми я столкнулся в жизни. «Хорошо же устроились те, кто вхож в этот магазин!» – это мысль, навеянная не столько завистью, сколько возмущением по поводу царящей в стране несправедливости. Подобная мысль присуща большинству россиян, возмущающихся безнравственным поведением политиков, пристроившихся к государственной кормушке. «Вот бы приобрести кое-что, а потом перепродать» – вторая мысль, связанная с желанием поправить свое материальное положение и пойти по пути большей части россиян, которые начали свое вхождение в рыночные отношения с купли-продажи как наиболее простого и быстрого приобретения начального капитала. В то время по всей Москве развернулись вещевые рынки, на которых многие жители столицы, включая интеллигенцию, пытались как-то найти средства к существованию, поскольку в результате шоковой терапии в экономике большинство простых смертных оказались в нищенском положении.

Кто-то подходит ко мне в магазине. Лица не видно, но я узнаю Хасбулатова. Ситуация та же, что и в лимузине. Смутные очертания лица, но и интуитивная догадка – Хасбулатов. В сновидении отражены мои двойственные чувства к этому человеку. Нет ни желания, ни необходимости, ни возможности встретиться с ним, и в то же время я вижу его на экране телевизора, наблюдаю за его действиями, сравниваю их с его поведением более пятнадцати лет тому назад. Я знаю кое-что такое, что неведомо другим, работающим вместе с Хасбулатовым в Верховном Совете России. В свое время я был свидетелем того, как в 1974 году развертывались события в научном совете, связанные с противостоянием Хасбулатова и Красавченко. Я помню, чем закончилось это противостояние. И я имею возможность провести некоторые параллели между событиями 1974 года и происходящим в 1993 году противостоянием между Хасбулатовым и Ельциным, в свите которого, незримо для телезрителей и многих членов Верховного Совета России, находится Красавченко. Обладая только той информацией, которую могу почерпнуть из телевизионных репортажей, и не зная тонкостей закулисной политической борьбы, я тем не менее имею возможность провести параллели между прошлым и настоящим и понимаю, что противостояние первых лиц на Олимпе политической власти так или иначе приведет к определенной развязке.

Анализируя сновидение, я вспомнил, как на пресс-конференции по итогам работы VII Съезда народных депутатов России спикер Хасбулатов в такой форме выразил благодарность президенту, будто снисходительно похлопал его по плечу, а о выбранном премьер-министре Черномырдине сказал, что он «не новая лошадь, а испытанный конь». Известно фрейдовское сравнение сознания с всадником, а бессознательного с необузданным конем. Всадник только думает, что он управляет волей коня, в то время как конь, закусив удила, может выйти из-под контроля, и всаднику ничего не останется, как послушно следовать его воле.

Возникшие ассоциации невольно привели меня к мысли, что внутренние стремления бессознательного, прорвавшиеся у Хасбулатова наружу в форме приведенных выше словесных выражений, явствуют о том, что основные политические баталии с их плохо прикрытыми страстями еще впереди. Отнюдь не изысканная словесная вязь спикера по отношению к президенту и премьер-министру России может оказаться на бессознательном уровне всех трех действующих лиц тем пластом, сдвиг которого в ту или иную сторону вызовет всплеск нового накала политических страстей.

Этот вывод был сделан мною в феврале 1993 года, когда на примере оговорок государственных деятелей я занимался анализом политических страстей. Поэтому возникшие при анализе сновидения ассоциации были связаны с тем скрытым противостоянием, которое наблюдалось между Хасбулатовым и Ельциным и которое напомнило мне о когда-то имевшем место противостоянии между Хасбулатовым и Красавченко.

В сновидении Хасбулатов передает мне полиэтиленовую сумку и исчезает. Испытывая неудобство, я хочу переложить ее в свою, более объемистую, и обнаруживаю, что в переданной мне сумке находятся грязные клубни свеклы и остро отточенная пика. Этот отрывок текста сновидения воспринимается мной как желание Хасбулатова передать в другие руки оружие (пику), а самому оказаться в тени (уйти). Для меня закулисная борьба политических деятелей – это та грязь (грязная свекла), в которой они сами по уши увязли и в которую хотят втянуть других людей, не знающих подоплеки происходящих событий.

Но почему Хасбулатов передает мне остро отточенную пику и грязную свеклу? Ведь я не вхожу в его окружение, и наши пути разошлись с ним еще в 1974 году! Этот сюжет свидетельствует, видимо, о том, что он ищет себе союзников, которые могли бы его поддержать в противостоянии с президентом. Промелькнувшая мысль в сновидении – «Надо же, какая грязь, и зачем Хасбулатову острое оружие!» – воспринимается однозначно. Я никогда не занимался политикой, и меня не удастся втянуть в подобную грязь. Что касается острого оружия, то, очевидно, Хасбулатов не остановится ни перед чем и, судя по последним событиям в политической жизни страны, он готовится к решительному наступлению на президента. Остро отточенная пика – свидетельство его готовности к очередному столкновению с президентом страны, когда придется сражаться не на жизнь, а на смерть.

В сновидении я испытываю некое беспокойство оттого, что меня ждут в машине. С одной стороны, я уверен, что меня не удастся затянуть в грязь политических столкновений. Раньше я никогда не лез в большую политику и впредь не собираюсь отступать от своих принципов. С другой стороны, смогу ли я открыто сказать об этом тем, кто, возможно, на меня рассчитывает? Обычно я ни с кем не обсуждаю эти вопросы. Просто молча отхожу в сторону, не желая принимать участие ни в каких политических играх. Но в данном случае мне придется иметь дело с теми, кто ждет меня в черном лимузине. Ведь при мне находится переданная Хасбулатовым сумка с грязной свеклой и остро отточенной пикой. Рассчитывал ли он на то, что я передам эту сумку кому-нибудь из служащих магазина? Была ли это провокация с целью задержания меня с оружием в руках в общественном месте? Или это был тонкий расчет на то, что, не имея возможности избавиться от грязи и оружия в магазине, я буду вынужден пойти на сделку, которую мне сейчас предложат в машине?

Ничего не купив в магазине, выхожу из него. Вокруг ни души. Стою в растерянности, не зная, что делать. Одна из мыслей, возникших по ходу сна: «вот бы приобрести кое-что, а потом перепродать» – оказалась нереализованной, так как я ничего не приобрел в магазине. Исполнение подобного желания при других обстоятельствах было бы вполне возможным, поскольку в реальной жизни происходило нечто похожее, связанное с книжной продукцией. Ранее незнакомые рыночные отношения не обошли меня стороной, и мне, как и многим другим ученым, пришлось заниматься мелким бизнесом, чтобы как-то продержаться на плаву после шоковой экономической терапии и прокормить свою семью, в которой росли трое детей. Возникшая в сновидении мысль – отражение реальности. Но поскольку в магазине я ничего не приобрел, это является свидетельством того, что имеется нечто более важное, а именно грязь и оружие, которые вызвали во мне неприятные ощущения. Я растерян, так как могу вновь столкнуться с теми людьми, которые остались в машине, и мне придется как-то объяснять, почему не собираюсь участвовать в их грязных делах. Растерян, поскольку не знаю, что буду говорить им и каким образом буду выходить из того положения, в котором оказался.

Из-за угла выезжает машина и направляется ко мне. Она останавливается возле меня. По всей вероятности, это должно вызвать во мне еще большее беспокойство. Думаю, что данный отрывок текста сновидения является отражением тех мыслей, которые неоднократно приходили мне в голову наяву по поводу того, как я поведу себя в конкретной ситуации, если мне когда-нибудь придется столкнуться лицом к лицу с необходимостью сказать кому-то прямо в глаза о своих внутренних убеждениях.

Беспокойство во мне вызывает не проблема выбора, окунаться в политическую грязь или отойти в сторону. Такого выбора передо мной нет, так как уже давно я понял для себя, что политика – дело грязное, и если сам добровольно не испачкаешься в ней, то все равно рано или поздно тебя замарают. Мое беспокойство связано с тем, что может настать такой момент, когда придется не просто молча обойти стороной эту грязь, но и высказывать перед сильными мира сего свое негативное отношение как к ним, так и к политике в целом. А мне не хотелось бы делать этого, поскольку предпочитаю заниматься научной, преподавательской, терапевтической деятельностью и не вмешиваться ни в какую политику – ни в малую, ни в большую.

Данное желание как раз и нашло свое отражение в сновидении, поскольку мне не пришлось ни с кем объясняться по поводу грязной свеклы и оружия. Машина остановилась возле меня, и никакого продолжения действия не последовало, ибо сновидение на этом оборвалось и я, кажется, проснулся в тот момент.

Лишь один элемент сновидения вызвал у меня значительные затруднения. Это большие кварцевые часы, на которых отчетливо высвечивалась цифра 34. Первоначально я разбил это число на две цифры 3 и 4, усмотрев в них символику мужского и женского начала. Поскольку мои ассоциации в тот момент были связаны главным образом с политическими событиями в стране и больше ничего не приходило в голову в связи с этими цифрами, то я решил оставить их в покое в надежде на то, что позднее вернусь к дальнейшей их интерпретации. Помню только, что в тот момент испытывал внутреннее неудовлетворение от неспособности найти скрытый смысл, стоящий за этими цифрами. Однако по истечении нескольких дней все стало ясно. Дополнительной интерпретации не потребовалось, так как произошедшие в стране события дали исчерпывающий ответ на вопрос, что могла означать цифра 34.

Напомню, что изложенный выше сон я видел в ночь с 26 на 27 сентября 1993 года. Через неделю, 3–4 октября того же года произошла кровавая развязка политических событий в стране. В результате вооруженного столкновения между сторонниками Ельцина и теми, кто поддерживал Хасбулатова, Белый дом почернел от копоти пожарища, вызванного разрывами снарядов. Утром 3 октября я был в центре Москвы, читал лекцию студентам Высших женских курсов при Российском государственном гуманитарном университете, слышал отдаленные звуки выстрелов и имел возможность соотнести происходящие события с тем, что неделю тому назад нашло отражение в моем сновидении.

Должен сказать, что воспроизведенный выше анализ сновидения был осуществлен мной до кровавых событий октября 1993 года. В то время я читал лекции о психоанализе студентам педагогического колледжа и спецкурс по проблеме смысла и абсурдности человеческого существования – в Российском открытом университете. В своих лекциях я использовал данное сновидение в качестве примера работы бессознательного, давал свою интерпретацию наиболее примечательным деталям, вошедшим в текст сновидения. Основное внимание было уделено фигуре Хасбулатова, грязным овощам, наличию оружия и непонятной для меня цифре 34.

Признаюсь, что в то время мне не удалось расшифровать полностью всю символику бессознательного, имевшую место в сновидении. За символом грязной свеклы я увидел только политическую грязь, но не обратил должного внимания на кровавый цвет, который дает свекла. Цифру 34 расчленил на две составляющие – 3 и 4, усмотрев в них лишь символику мужского и женского начала. И только после кровавых событий 3–4 октября 1993 года стал очевиден скрытый смысл сна, приснившегося мне за неделю до этого. И хотя многие студенты, как, впрочем, и я, были поражены предшествующим обращением внимания на цифру 34 (с ее разбиением на 3 и 4) и последующими событиями 3–4 октября, я все же был вынужден признаться в том, что овладение искусством толкования сновидений – задача весьма сложная, требующая глубинного понимания работы бессознательного.

Насколько случайным было мое сновидение? Почему оно приснилось за неделю до кровавых октябрьских событий? Не оказались ли личностное сновидение и реальная политическая жизнь России нанизанными на стержень некой закономерности, оказавшейся за пределами понимания со стороны сознания?

Очевидно, проявившееся во сне бессознательное не только явилось предвестником событий ближайшего будущего, но и в символической форме указало на точную дату свершения этого события, которое вошло в историю России. Другое дело, что мы редко обращаем внимание на символику бессознательного и, по сути дела, утратили способность понимать ее, в результате чего многое в нашей жизни остается непонятным. Но это уже проблема нашего собственного бытия, а не логики развертывания бессознательного, вбирающего в себя исторический опыт далекого прошлого, индивидуально-личностную и коллективную сиюминутность настоящего, потенциальную и возможную событийность будущего.

Из приведенного выше примера сновидения и его анализа я извлек для себя несколько выводов.

Во-первых, даже самое простое, легкообъяснимое на первый взгляд сновидение может включать в себя ряд смысловых значений, выявление которых требует пристального внимания и значительных усилий.

Во-вторых, если в процессе толкования сновидений становятся понятными скрытые за его содержанием мысли, то это еще не означает, что наше собственное понимание целиком и полностью соответствует тому, что лежит в основе данного сновидения и что наше бессознательное хотело сказать нам во время сна.

В-третьих, не следует сбрасывать со счетов то обстоятельство, что за выявленным в процессе толкования смыслом сновидения может скрываться еще одно, более глубокое его значение. Его обнаружение оказывается доступным только в том случае, если не обольщаешься насчет своей прозорливости, вытекающей из предшествующего терапевтического опыта.

В-четвертых, трудности и неудачи собственного толкования сновидений – не менее ценный и полезный опыт самоанализа, чем удачные и содержательные толкования сновидений пациентов, способствующие лучшему пониманию их внутренних влечений и желаний, психических сил и состояний.

В-пятых, почерпнутые из идейного наследия классического психоанализа теоретические конструкции и интерпретационные схемы могут служить лишь отправной точкой при анализе сновидений. Окончательная же интерпретация предполагает открытость исследователя к многообразным возможностям проявления бессознательного и его готовность в случае необходимости выйти за рамки позитивных результатов, некогда достигнутых на основе ранее использованных предположений и технических приемов толкования сновидений.

Итак, проявление бессознательного в сновидениях может быть рассмотрено не только с точки зрения попытки удовлетворения желаний человека, истоки зарождения которых следует непременно искать в прошлом, на чем акцентировал внимание Фрейд, но и в плане открытости человека к будущему, когда его бессознательное устремляется за переделы сознания к тому, чего еще нет, но что смутно зреет в настоящем, чтобы реализоваться в ближайшей или отдаленной перспективе.

Известны случаи, когда в сновидениях людей отражались события, очевидцем которых сновидящий не был, но которые имели место или в момент сна, или по истечении какого-то времени.

Так, Михайло Ломоносов, находясь на стажировке за границей, увидел в своем сновидении, где, как и при каких обстоятельствах погиб его отец, занимавшийся промыслом рыбы на Севере России. Рыбаки не могли найти его отца, в то время как Ломоносов, находясь далеко от своего дома, точно указал место его гибели.

Юнг утверждал, что неоднократно видел сновидения, в которых перед ним представала картина того, как в середине лета настает арктический холод, вся земля покрывается льдом и все, что было зеленым, закоченело и погибло. До этого у него были видения, в которых чудовищный поток, простиравшийся от Англии до России, от Северного моря до подножия Альп, уничтожал все живое на своем пути, желтые волны несли обломки различных предметов и бесчисленные трупы и потом все превратилось в море крови. Видения были у Юнга в конце 1913 года, сновидения подобного рода – в апреле, мае и июне 1914 года. А 1 августа началась мировая война.

Фрейд занимал своеобразную позицию в отношении подобного рода сновидений. Он не считал, что сновидения можно использовать для предсказания будущего. Напротив, основатель психоанализа настаивал, что сновидение предназначено для ознакомления с прошлым. С его точки зрения, сновидение всегда и в любом смысле проистекает из прошлого, однако и вера в то, что сновидение раскрывает перед нами будущее, не лишена доли истины. Вместе с тем он полагал, что, перенося человека в будущее, сновидение рисует перед ним такую картину осуществления желания, в которой это будущее является воспроизведением прошлого. Поэтому, возвращаясь к древней традиции толкования сновидений, Фрейд в то же время по-новому подходил к их рассмотрению. Он анализировал сновидения не для того, чтобы использовать психоаналитические знания для предсказания будущего. Основная цель и задача психоаналитического их толкования состоит в том, чтобы выявить их скрытый смысл, уходящий своими корнями в прошлое.

Речь идет не о том, что, в отличие от некоторых специалистов по сновидениям, усматривающих в их содержании исключительно некие знаки будущего, Фрейд вообще не признавал за отдельными сновидениями их ориентации на будущее. Он допускал возможность, что сновидение способно раскрывать перед человеком будущее. Но он был противником различного рода спекуляций на этот счет, так как считал, что прорисованное в сновидении будущее можно понять и объяснить, исходя из настоящего и прошлого.

Бессознательное черпает материал из прошлого и настоящего. Его отражение в сновидении сопровождается такой внутрипсихической работой, в результате которой может создаваться нечто, чего еще не было в реальной жизни. Основываясь на прошлом и настоящем, бессознательное способно породить такое видение, которое в прямой или опосредованной форме предоставляет человеку возможность задуматься над грядущим. Нечто подобное имело место и в том моем сновидении, в котором, казалось бы, произвольно взявшаяся неизвестно откуда цифра 34 на самом деле включала в себя вполне определенный смысл, реальную значимость которого мне не удалось, к сожалению, распознать в процессе толкования этого сновидения. Она стала очевидной для меня лишь несколько дней спустя, продемонстрировав тем самым необходимость более внимательного отношения к собственным сновидениям.

Если работа сновидения заключается в переводе скрытых мыслей в явное его содержание, то толкование сновидения представляет собой противоположный процесс. Оно предполагает осуществление перехода от явного содержания сновидения к скрытым его мыслям и основано на понимании элементов сновидения и техники их толкования.

Далеко не все сновидения являются ясными и прозрачными для понимания их смысла. Первоначальная попытка постижения сновидения в его целостности оказывается, как правило, безрезультатной. Психоаналитический подход к анализу сновидений основывается на том, что прежде всего следует разбивать их на части, на составляющие элементы, чтобы тем самым человек мог предаться своим свободным ассоциациям, соотнесенным именно с отдельными элементами того или иного сюжета, той или иной картины, того или иного лица, которые отражены в тексте сновидения.

Фрейд полагал, что сновидение как целое является искаженным заместителем бессознательного. Задача толкования сновидения – найти это бессознательное. Соответственно, понимание элемента сновидения заключается в том, что он выступает в качестве заместителя чего-то другого, неизвестного видевшему сон. Техника толкования состоит в вызывании к элементу сновидения других замещающих его представлений, из которых можно узнать скрытое бессознательное.

При толковании сновидений необходимо придерживаться трех правил, которые в формулировке Фрейда выглядят следующим образом.

Во-первых, не нужно обращать внимание на то, что представляет собой сновидение и является ли оно простым или сложным, осмысленным или абсурдным, так как оно не является скрытым бессознательным.

Во-вторых, к каждому элементу сновидения необходимо вызывать замещающие представления. При этом не следует задумываться о них, обращать внимание на то, содержат ли они что-то подходящее или отклоняются от элемента сновидения.

В-третьих, нужно выждать, пока скрытое бессознательное возникнет само.

Следование этим правилам оказывается делом простым только на первый взгляд. На самом деле как только начинаешь приступать к толкованию сновидения, так сразу же наталкиваешься на что-то непонятное, мешающее работе толкования. Подчас оказывается, что в голову не приходят никакие ассоциации, которые можно было бы отнести к тому или иному элементу сновидения. Или, напротив, возникает несколько ассоциаций, но ни одна из них, как представляется, не имеет ни прямого, ни косвенного отношения к сновидению или его отдельным элементам. Или могут возникнуть такие мысли, которые вызывают внутреннее неприятие, поскольку они соотносятся с чем-то нехорошим, неприличным, антисоциальным. Одним словом, возникает то, что Фрейд назвал сопротивлением толкованию.

Если при работе сновидения действенную силу приобретает цензура, ведущая к всевозможным искажениям его содержания, то при толковании сновидения на передний план выступает сопротивление.

По своему функциональному значению сопротивление толкованию оказывается не чем иным, как объективацией цензуры сновидения. Поэтому, приступая к толкованию сновидения, необходимо учитывать, что сопротивление толкованию может заявлять о себе в самых разнообразных формах. Простейшая из них заключается в нежелании подвергать толкованию свое собственное сновидение.

Учитывая фактор сопротивления толкованию сновидений, Фрейд разработал соответствующую технику толкования. Она предполагает соблюдение важного условия – не исключать ни одной мысли, если даже против нее возникают различные возражения. Возражения, например, что данная мысль незначительна, второстепенна, бессмысленна, не относится к делу или о ней неприлично говорить.

Подобного рода возражения часто возникают не только при толковании сновидений, но и при восприятии того или иного толкования со стороны тех, кому оно предлагается. Нередки случаи, когда при толковании сновидения пациента аналитик сталкивается с резко негативным отношением к тому, каким образом он интерпретирует рассказанное ему сновидение. Аналогичные ситуации имеют место и в том случае, если толкование сновидений выходит за пределы терапевтической работы.

Наглядным примером того может служить неприятие толкования одного из элементов собственного сновидения, предложенного в качестве иллюстрации к материалу о политических страстях. Это было связано со статьей, которую мне предложили написать для одного из журналов и в которой я представил размышления о некоторых ошибочных действиях политических лидеров, а также о своем собственном сновидении. Поскольку в контексте обсуждаемой проблематики данное сновидение может служить примером, как и каким образом осуществляется работа бессознательного, то я сначала приведу его, а потом покажу, какое сопротивление вызвало толкование одного из его элементов.

В ночь с 9 на 10 декабря 1992 года мне приснился довольно длинный и сумбурный сон. Нет необходимости воспроизводить его полностью, тем более что в нем содержались разнообразные сюжеты, которые отчасти ускользнули из моей памяти. Но среди того сумбура, который мне приснился в ту ночь, один из сюжетов настолько заинтриговал меня, что я тут же по пробуждении записал его. Судя по всему, избирательная память в тот момент оказалась такой, что дала возможность воспроизвести именно данный сюжет, а не какой-то другой.

Итак, с незначительными, не имеющими принципиального значения сокращениями приведу часть сновидения, дословно записанную мной после пробуждения и являющуюся в данном контексте, как мне представляется, наиболее существенной и важной.

…Я нахожусь в каком-то здании. Иду по широкому коридору. Дохожу до конца, где вахтер проверяет пропуска тех, кто переходит в другой коридор. Возвращаюсь обратно. Неожиданно замечаю комнату, на двери которой табличка с буквой «М»… Захожу. Вижу ряд кабинок. Перед каждой стоит очередь из двух-трех человек. Почему-то у кабинок и мужчины, и женщины… Выхожу… Направляюсь в большой удлиненный зал заседаний. Идет защита докторской диссертации. Диссертант отвечает на вопросы. У него округлое лицо. Он держит себя независимо и свободно… Члены ученого совета встают с мест, выходят из зала, возвращаются, мешают слушать… Название диссертации «Тропы и геймы». Появляется один из оппонентов. Он размахивает руками… Говорит, что с помощью понятия «геймы» диссертанту удалось многое понять…

Что же может означать данное сновидение, точнее, приведенная его часть? О чем оно свидетельствует? Какая здесь имеется связь между моей личной жизнью и теми политическими событиями, которые происходили в то время в стране? Что скрывается за отдельными элементами сновидения? Каковы те неявно выраженные мысли, которые, возможно, лежат в основе увиденного мною текста сновидения?

Первое, что бросается в глаза, это период времени, когда мне приснился сумбурный сон. Накануне 9 декабря и по радио, и по телевидению я слушал и смотрел работу VII Съезда народных депутатов России. Узнал, что в результате тайного голосования Гайдар не был избран премьер-министром.

Отдельные детали сновидения указывают на те события, которые происходили на съезде накануне. Правда, они присутствуют в сновидении в искаженном, замаскированном виде, что весьма характерно для проявления бессознательного. Однако их толкование не представляет какой-либо трудности, как и толкование других деталей сновидения, относящихся к более отдаленному прошлому.

Первая часть отрывка сновидения (какое-то здание, коридор, вахтер, проверка пропусков) напоминает мне главное здание Московского государственного университета на Воробьевых горах. В конце 60-х годов я, будучи студентом Ленинградского университета, приехал на семимесячную стажировку в МГУ и на протяжении двух месяцев жил в общежитии, расположенном в главном корпусе. С этим у меня связаны как приятные, так и неприятные воспоминания. Я с интересом знакомился с Москвой, историческими достопримечательностями, архитектурными памятниками, театрами, библиотеками. Но были и неприятные воспоминания, когда мне пришлось уйти из МГУ, так как в свое время я досрочно сдал все экзамены за год вперед и администрация философского факультета не знала, как же осуществлять контроль во время моей стажировки. Пришлось расстаться со своими опекунами. Зато я имел возможность самостоятельно заниматься в московских библиотеках на протяжении нескольких месяцев. Но мне уже нельзя было жить в общежитии МГУ, и мне приходилось прилагать определенные усилия, чтобы проскакивать на нелегальный ночлег мимо вахтеров, проверявших у университетских студентов пропуска. В первой части сновидения как раз и содержится все то, что мне пришлось видеть и с чем пришлось сталкиваться двадцать четыре года тому назад.

Комната, на двери которой табличка с буквой «М», – ассоциация с тем, что происходило на VII Съезде народных депутатов России перед голосованием за и против Гайдара. Захожу в эту комнату – подспудное желание видеть, кто конкретно из депутатов проголосует за утверждение Гайдара в должности премьер-министра, а кто – против. Кабинки, перед которыми стоят в очереди мужчины и женщины, – кабинки для тайного голосования, где депутаты совершили то, что недостойно делать в приличном обществе в присутствии других людей.

Удлиненный зал заседания, в котором идет защита докторской диссертации, – зал заседания, где проходил VII Съезд народных депутатов России. В явном содержании сновидения речь идет об ученом совете, в скрытых мыслях – о происходящем на съезде народных депутатов. Мне неоднократно приходилось участвовать в заседаниях ученых советов по защите кандидатских и докторских диссертаций, в то время я сам был членом двух таких советов. Кроме того, несколько лет тому назад довелось побывать и в роли диссертанта, испытав на себе все тяготы, которые порой обрушиваются на него. Так что в замене заседания съездов народных депутатов (накануне приснившегося сновидения) заседанием ученого совета по защите докторской диссертации (в сновидении) нет ничего особенного.

У диссертанта округлое лицо – облик Гайдара, выступающего с докладом. Диссертант держится свободно, отвечает на вопросы – отражение поведения Гайдара, выступавшего с докладом и отвечавшего на вопросы депутатов. Члены ученого совета встают с мест, выходят из зала, возвращаются, мешают слушать – типичная картина на заседаниях различных комиссий и съездов народных депутатов, когда кое-кто из народных избранников позволяет себе перебивать других, разговаривать во время выступлений своих коллег, вставать с мест и толпиться у микрофонов в ожидании произнести очередную реплику. Размахивающий руками оппонент – типичный образ тех народных депутатов, которые подкрепляют косноязычие своей речи характерными жестами рук.

Все эти отдельные части и элементы сновидения вполне понятны и объяснимы. Недоумение вызывает лишь одна незначительная по объему часть, которая на первый взгляд кажется излишней, абсурдной, не вписывающейся в общую канву сновидения. Речь идет о мало что говорящем названии темы диссертации «Тропы и геймы» и утверждении оппонента, что с помощью понятия «геймы» диссертанту удалось многое понять. Почему в названии диссертации стоит слово «тропы», еще можно понять. Во всяком случае, речь может идти о направлении развития России. Не пути или дороги, а именно тропы, чуть обозначенные, непроторенные, ведущие неведомо куда. Те тропы, по которым ранее не доводилось ходить россиянам.

Но откуда взялось столь странное название «геймы»? Период времени, по аналогии с игрой в теннис – гейм? Производное от понятия «Гея» – Земля? Или, быть может, еще нечто такое, чему мое бессознательное придает особое значение? Первое и второе толкование понятия «геймы» оказалось в поле моего сознания позднее, когда я предложил студентам подумать над тем, чтобы это могло означать. Я же в момент интерпретации сновидения исходил из того, что «геймы» – это словообразование, состоящее из двух понятий «гей» и «мы». Такова была у меня первая ассоциация с прозвучавшим в сновидении словом «геймы».

«Гей» – термин, принятый в литературе и в обиходной речи для обозначения людей, придерживающихся определенной сексуальной ориентации, для обозначения гомосексуалистов. «Мы» – это действительно мы, хотя так и хочется сказать «они», то есть депутаты. Ведь именно они, составляющие большинство депутатского корпуса, что называется, «изнасиловали» Гайдара. Однако в том-то и дело, что не только они, большинство депутатов, но и все мы оказались геями. Мы их избрали, мы им доверили решать судьбу России, мы согласились, чтобы они повели нас по ранее неизведанным тропам. Причем мы оказались одновременно и своего рода жертвами. В том смысле, что существовавшая до сих пор система с ее нецивилизованной политической культурой постоянно «насиловала» нас. В ее рамках мы были и объектом, и субъектом насилия.

Власть имущие покушались на наше мышление и поведение. В свою очередь, будучи объектом насилия, нижестоящие своей покорностью и заигрыванием с верхами соблазняли вышестоящих. На всех ступенях пирамиды власти существовали свои правила игры, когда пострадавший от насилия со временем имел возможность отыграться на подчиненных ему людях. Тому, кто продвигался по партийной линии, приходилось постоянно подставляться. Он сам, что называется, расстилался перед вышестоящим партийным функционером, который мог использовать его, как хотел. Строптивые выбывали из игры. Честолюбивые, подавляя в себе все человеческое, подстраивались под настроение вышестоящих, исполняя все их приказы, желания и прихоти. И так было во всех сферах жизни нашего общества.

Вспоминаю, какое «добровольное изнасилование» совершалось порой в научном мире. Некоторые ученые, рассчитывавшие со временем стать членами-корреспондентами и действительными членами Академии наук, сами предлагали свои услуги директорам институтов по написанию статей и книг, добровольно или под нажимом отдавая им свое авторство. Получив гласное или негласное одобрение, они фактически заставляли других сотрудников участвовать в этой порочной практике, являвшейся, по сути дела, «научной проституцией». Нередко оказывалось так, что целая группа ученых трудилась над каким-либо изданием, позднее выходившем в свет под фамилией директора института. Разумеется, это не доставляло радости рядовым кандидатам и докторам наук, но многие из них были вынуждены идти на «духовное изнасилование», поскольку отказ от него подчас граничил с потерей работы. Или, во всяком случае, с установлением таких отношений между сотрудниками и руководством института, при которых дальнейшая исследовательская деятельность оказывалась под большим вопросом.

Гомосексуализм, как и иные виды сексуальной ориентации, может проявляться в различных формах. Насилие не является ни его специфической чертой, ни основной характеристикой. Оно становится преобладающим лишь в определенных условиях. Так, например, в условиях тюремного заключения гомосексуализм часто приобретает насильственную форму, способствующую унижению и подчинению слабых телом и духом людей той силе и власти, которой обладают паханы. В нашем прежнем обществе символически выраженный гомосексуализм с его явным насилием над духом человека был широко распространенным явлением.

Пожалуй, можно было бы сказать, что насилие над телом и духом стало нормой той экономической и политической культуры, в которой мы пребываем до сих пор. Никто не чувствует себя свободным от насилия. Ни низы, неоднократно обкраденные своим государством и вынужденные влачить нищенское существование. Ни верхи, так как даже президент страны может быть на глазах многомиллионных телезрителей унижен, оскорблен и фактически «изнасилован» теми депутатами, которые сами жаждут верховной власти. Ни пенсионеры, шокированные ростом цен, намного опережающим их скромные пенсии, и не имеющие возможности приобретать необходимые им для жизни лекарства и продукты питания. Ни преуспевающие бизнесмены, владеющие престижными машинами, загородными домами и недвижимостью за границей, но постоянно опасающиеся за свою жизнь, поскольку заказные убийства стали обыденной приметой наших дней.

Наверное, можно по-разному оценивать существующую экономическую и политическую культуру в современной России. Однако, полагаю, не будет ни малейшим оскорблением, если в свете вышеизложенного придется назвать ее гейкулътурой. Ее отличие от предшествующей культуры заключается лишь в том, что раньше физическое и духовное насилие над людьми осуществлялось главным образом благодаря идеологическому воздействию, в то время как в настоящее время это насилие обусловлено экономическими факторами жизни.

Толкование появившегося в сновидении названия диссертации «Тропы и геймы» вызвало такие ассоциации, которые привели к рассмотрению гейкультуры. Но если подобное толкование сопровождалось у меня размышлением над тем, что представляет собой эта гейкультура, то у кого-то другого оно может вызвать внутреннее сопротивление и неприятие. Именно это и имело место в редакции журнала, один из сотрудников которого предложил мне написать статью о психоаналитическом видении политических страстей в России.

В тексте статьи я воспроизвел вышеизложенное сновидение. Ни сама статья, ни это сновидение не вызвали особых негативных эмоций со стороны тех, кто читал ее в редакции журнала. Она была принята к печати. Перед ее публикацией я имел встречу с главным редактором журнала. Тот расхваливал статью, говорил о том, что ее вскоре напечатают, но высказал одно пожелание, которое повергло меня в смущение. Редактор сказал мне, что гомосексуализм не такое распространенное явление в нашей культуре; что можно было бы обойтись в статье без упоминания понятия «гей». Он привел еще какие-то аргументы по этому поводу, но главное сводилось к следующему. Давайте, говорил он, изменим название диссертации, фигурирующее в вашем сновидении. «Тропы и геймы» вызывают какие-то ненужные ассоциации. Пусть остаются «тропы», но вот вместо слова «геймы» поставим какое-либо другое выражение.

В свою очередь, я постарался доходчиво объяснить главному редактору журнала, что название «Тропы и геймы» не мной придумано наяву, а явилось ко мне в сновидении. Оно является объективной данностью, не зависящей от субъективного восприятия того, насколько неблагозвучным или непристойным оно представляется мне самому или кому-то другому. Данное словосочетание появилось в сновидении не случайно, и оно включает в себя определенный смысл, раскрытие которого как раз и является одной из составных частей психоаналитического подхода к пониманию бессознательного.

Однако, несмотря на все мои объяснения, главный редактор настаивал на своем. По мере нашего дальнейшего разговора стала очевидной безуспешность моих попыток убедить его в том, что сновидение – это не тот текст, который подлежит редактированию извне. Мне не оставалось ничего другого, как заявить о том, что то изменение, которое главный редактор хочет внести в статью, совершенно неприемлемо и я даю свое согласие на ее публикацию лишь в том случае, если словосочетание «тропы и геймы» сохранится в первоначальном виде.

Чем можно объяснить неприятие главным редактором словосочетания «тропы и геймы»? Почему у него возникло столь сильное внутреннее сопротивление против понятия «гей»? С чем связано то, что у него не было никаких возражений против содержащихся в статье рискованных сюжетов, относящихся к здравствующим политическим лидерам, и в то же время вполне безобидное слово «гей» вызвало столь бурную реакцию?

В начале 90-х годов, когда обсуждалась моя статья, главный редактор журнала не испытывал какого-либо идеологического давления, которое ранее ощущали на себе все издательства. Он мог смело публиковать в своем журнале острые и разоблачающие политиков материалы, в том числе и на сексуальные темы. Поэтому неприятие понятия «гей» не было связано с какими-либо идеологическими соображениями. Судя по тому, с какой горячностью он говорил о гомосексуализме как таковом, можно было заключить, что эта тема волнует его прежде всего как человека. Внутреннее сопротивление главного редактора журнала против использования в статье понятия «гей», скорее всего, было связано с какими-то личными воспоминаниями и переживаниями. Интересно отметить, что у него не возникло негативных эмоций против использованного в статье выражения «изнасилование». Более того, как потом выяснилось, в опубликованном без моего ведома варианте статьи оказались и такие изменения, как, например, выделение жирным шрифтом названия «изнасилование в коридорах политической власти». В символически выраженной форме политический гомосексуализм был для главного редактора вполне приемлемым явлением, в то время как словосочетание «тропы и геймы» вызвало негативную реакцию.

По-человечески мне понятно внутреннее сопротивление главного редактора журнала при его ознакомлении с моим толкованием сновидения, точнее, интерпретацией названия диссертации «Тропы и геймы». Когда я писал статью для журнала, то поймал себя на том, что у меня самого возникло определенное сопротивление. Появилась мысль – не лучше ли, что называется, от греха подальше умолчать о незначительной по объему части сновидения, связанной со странным названием диссертации, и сосредоточить внимание на интерпретации всего того, что напрямую связано с политическими страстями?

Ведь, ознакомившись с предложенным толкованием названия диссертации «Тропы и геймы», кое-кто из читателей может составить нелестное представление об авторе статьи. Его рассуждения могут выглядеть следующим образом: «Коль скоро автору статьи пришла на ум ассоциация слова „геймы“ с понятием „гей“, то это связано, видимо, с его сексуальной ориентацией, так как каждый думает о том, что волнует его самого». Аналогичная мысль может прийти в голову и читателю данного учебника. Так что можно понять мое внутреннее сопротивление, которое возникло в период написания статьи и которое я отчасти испытываю по мере того, как пишу эти строки.

С подобного рода сопротивлениями против толкования сновидений, в которых могут содержаться сюжеты, компрометирующие сновидца, сталкивается, по всей вероятности, каждый, кто занимается самоанализом. Но еще большее сопротивление возникает в том случае, если приходится говорить публично о своем толковании собственного сновидения.

Одно из правил психоаналитического толкования сновидений гласит, что человек не вправе исключать ни одной возникшей у него мысли по поводу своего сновидения или отдельного его элемента, если даже какая-либо мысль вызывает возражение против того, что об этом неприлично думать и тем более говорить вслух. Тот, кто ради поддержания своего престижа в глазах окружающих отступает от этого правила, не должен браться за подобного рода работу. Но уж коль скоро пишешь о сновидениях, работаешь с пациентами, требуя от них искренности, и занимаешься самоанализом, то следует быть честным и перед самим собой, и перед студентами, и перед теми, кто знакомится с данным учебником. В противном случае учебник по психоанализу превращается в абстрактное изложение основных психоаналитических положений, не дающих почувствовать живую ткань аналитической работы.

Спустя какое-то время после написания и опубликования работы «Толкование сновидений» Фрейд не советовал повторять свой опыт, поскольку анализ и последующее изложение собственных сновидений требует откровенности и честности, что может обернуться против того, кто это делает. Разумеется, каждый аналитик по-своему решает, следует ли ему внять этому совету или поступить так, как он считает нужным. Большинство психоаналитиков предпочитают говорить о сновидениях своих пациентов и умалчивать о собственных. Это их право, тем более что часто взаимоотношения между психоаналитиками таковы, что, обладая психоаналитическими знаниями и имея навыки терапевтической работы, они смотрят друг на друга с позиции «врач – пациент». Более того, они находят в своих коллегах симптомы психических заболеваний и не прочь использовать материалы учебного анализа или какие-либо откровения, включая сновидения, в качестве подтверждения того диагноза, который они поставили коллеге. Я же исхожу из того, что отражение личного опыта аналитической работы в рамках учебника может оказаться полезным в плане осознания тех трудностей и проблем аналитического характера, с которыми придется иметь дело тому, кто захочет получить психоаналитическое образование и использовать его в своей практической деятельности.

Из всего вышеизложенного нетрудно понять, что толкование сновидений, особенно своих собственных, точно так же, как и его восприятие, может вызывать очень сильное сопротивление. В результате раскрытие смысла сновидения и познание бессознательного оказываются непосильной задачей для человека, незнакомого с психоанализом. Вот почему следует со всей серьезностью отнестись к психоаналитическому методу и технике толкования сновидений. Даже если первоначальное знакомство с ними у кого-то вызовет внутренний протест против тех психоаналитических идей, которые покажутся явной нелепостью с точки зрения рационального мышления и нравственного сознания. Особенно это касается внутреннего сопротивления, связанного с восприятием или, точнее, неприятием психоаналитического понимания символической деятельности бессознательного в сновидениях, имеющих отношение к сексуальности.

Согласно Фрейду, искажающая деятельность сновидения осуществляется благодаря цензуре, направленной против непристойных, аморальных, асоциальных бессознательных желаний человека. Но цензура – это не единственное, что затемняет сновидение и затрудняет обнаружение его подлинного смысла. Есть еще нечто такое, что также способствует маскировке мыслей сновидения и затрудняет открытое проявление в нем непристойных бессознательных желаний. Речь идет о символике, которая, с точки зрения Фрейда, является, быть может, наиболее примечательной частью психоаналитических воззрений на сновидения.

Изречения

З. Фрейд: «То, что оказалось возможным при забывании имен, должно удасться и при толковании сновидений; идя от заместителя через связывающие ассоциации, можно сделать доступным скрытое собственное (содержание). По примеру забывания имен мы можем сказать об ассоциациях с элементом сновидения, что они детерминированы как самим элементом сновидения, так и собственным бессознательным (содержанием)».

З. Фрейд: «Наша техника исследования сновидений очень проста… Мы вновь спросим видевшего сон, откуда у него это сновидение, и первое его высказывание будем считать объяснением. Мы не будем обращать внимание на то, думает ли он, что что-то знает, или не думает, и в обоих случаях поступим одинаково».

З. Фрейд: «Только опыт и практика могут установить, насколько глубоким может быть в действительности понимание сновидения. Я полагаю, что очень глубоким, и сравнение результатов, которые получают правильно обученные аналитики, подтверждает мою точку зрения».

Фрейд исходил из того, что элемент сновидения – это символ бессознательной мысли сновидения. Для различных элементов сновидения можно найти одни и те же переводы или замещения, являющиеся постоянными, неизменными. То есть существует такое постоянное отношение между элементом сновидения и его переводом, замещением, которое он назвал символическим. Это означает, что частичное толкование сновидений может быть достигнуто без помощи свободных ассоциаций. Скажем, если при использовании соответствующей техники все же не удается вызвать ассоциации, позволяющие понять смысл какого-то элемента сновидения, то можно попытаться самому истолковать этот элемент, опираясь на знание символики и не расспрашивая видевшего сон о том, что, на его взгляд, означает данный элемент.

Если между сновидением и бессознательным существует символическое отношение, то это означает, что толкование сновидений должно опираться на знание символики бессознательного. В таком случае психоаналитический подход к толкованию сновидений становится разновидностью того толкования, которое использовалось в древности и опиралось на различного рода сонники. Но это не совсем так. Ведь, с одной стороны, Фрейд, как уже подчеркивалось, акцентировал внимание не на будущем, а на прошлом. С другой стороны, он опирался преимущественно на ассоциативную технику толкования. Опора на символическое отношение между сновидением и бессознательным – важная, но все же не основная, а скорее дополнительная составляющая часть толкования, исходящая из ассоциативной техники.

Как уже отмечалось, Фрейд не являлся первооткрывателем бессознательного. Он не был первым и среди тех, кто открыл наличие символического отношения между сновидением и бессознательным. Задолго до Фрейда пытливые умы человечества обратили внимание на символическую деятельность человека, а некоторые из них – на символику, находящую свое отражение в сновидениях. Сам Фрейд ссылался на философа Шернера, опубликовавшего в 1861 году работу «Жизнь снов». В ней были рассмотрены различные символы и, в частности, такой наиболее типичный и постоянный символ, как дом, отображающий в сновидении, по мнению автора данного труда, человека в его целостности. По его собственному выражению, психоанализ только подтвердил открытия Шернера, хотя и основательно видоизменил их.

Мир символики многообразен. Однако проявление символов в сновидениях ограничено. Точнее было бы сказать, что число символически изображаемых в сновидении предметов не так велико, как это может показаться на первый взгляд. Например, рождение изображается, как правило, разнообразным отношением к воде, смерть – отъездом или уходом, женское начало – землей или деревом.

Большинство же символов используются в сновидении для выражения сексуальных объектов, отношений, действий. Во всяком случае, Фрейд утверждал, что между символами и сексуальностью существуют самые тесные отношения и сексуальная символика играет важную роль в сновидениях. Так, священное число «три», разнообразные виды оружия – пистолеты, автоматы, копья, различной формы ключи – все это изображает в сновидениях мужские гениталии. Всевозможные сосуды, бутылки, коробки, раковины, шкатулки для драгоценностей – изображение женских половых органов. Полеты на самолетах, гонки на машинах, перемещение в лифтах, парения в воздухе – сексуальное возбуждение. Танцы, подъемы, насильственное применение оружия, ритмическая деятельность – сексуальные акты. Срывание веток – онанизм, а выпадение или вырывание зубов – кастрация как наказание за онанизм.

На первый взгляд все это может показаться неким бредом, вызванным к жизни сексуально озабоченным человеком. На самом деле сексуальные символы – не произвольная выдумка Фрейда. Знание этих символов почерпнуто из различных источников, включая сказки, мифы, народные обычаи, фольклор, поговорки, поэтические сравнения. Исторические материалы свидетельствуют, что в примитивных культурах половым органам и функциям приписывалась чуть ли не божественная роль. Мужские и женские половые органы возводились в культы, которым поклонялись люди. Этнографические исследования и археологические находки свидетельствуют, что в примитивных произведениях искусства находили свое отражение сексуальные символы. Сохранились наскальные рисунки, древние памятники, всевозможные брелоки и украшения, на которых изображались мужские гениталии и женские половые органы. Шутки и анекдоты, в основе которых лежит сексуальная тематика, свойственны и современным людям.

Во многих культурах и добывание огня соотносится с сексуальностью. У древних индусов и южных африканцев добывание огня символизирует половой акт. Для них кусок дерева с небольшой выемкой является символом женских половых органов или богини; стоящий кусок дерева или обломанная ветка – половой орган мужчины или бога. История о рождении Александра Великого повествует, что в день перед свадьбой его матери Олимпии приснился сон, в котором она увидела, как во время бури сверкнувшая молния попала в ее лоно, откуда вырвался огонь. У некоторых народов был обычай при засевании земли зернами совершать половой акт на пахотной земле, чтобы был богатый урожай. Отождествление оплодотворения у человека и природы отражено в языке многих народов мира – мать-земля, семя, пахота и т. п. Так, в восточных, греческом и латинском языках слово «пахать» чаще всего употреблялось в значении «совершать коитус».

Во многих древних мифах и легендах огонь является символом фаллоса. Например, в легенде о римском царе Сервии Туллии. Мать царя, Окрисия, была рабыней в доме царя Тарквиния. В ее обязанности входило подносить жертвенные лепешки и вино к царской печи. Однажды, когда она исполняла возложенную на нее обязанность, из печи вырвалось пламя, причем в форме мужского полового органа. Так Окрисия зачала от духа огня и по истечении положенного времени родила Сервия Туллия. Ссылаясь на эту легенду, Фрейд заметил, что не может быть сомнений относительно мифологического значения огня, олицетворяющего собой фаллос.

С древних времен многие вещи и понятия включали в себя сексуальную символику, которая уходит своими корнями в историческое прошлое человечества. В виде гениталий изображались декоративные украшения и домашняя утварь, будь то вазы или обычные чашки для питья. Сексуальные символы встречаются и в различного рода религиозных текстах, несмотря на то что религия осуждала сексуальность как нечто греховное и демоническое. Ссылаясь на статью Л. Леви «Сексуальная символика библии и талмуда» (1914), Фрейд привел несколько примеров подобной символики. В Новом Завете женщина – «сосуд скудельный». Священное Писание евреев насыщено сексуально-символическими выражениями, а в поздней еврейской литературе распространено изображение женщины в виде дома, в котором дверь – это половое отверстие. В свою очередь, ближайший соратник основателя психоанализа Абрахам ссылался на труд Р. Клейнпауля «Жизнь языка» (1893). Он отмечал, что в книге Бытия соблазнитель Евы змей-искуситель используется как символ мужского полового органа; а в различных культурах сексуальная символика сплошь и рядом пронизывает собой самые обыденные представления о мире. Например, плод граната – символ плодородия, наполненная семенами головка мака – атрибут Венеры, осыпание новобрачных рисом – обычай, существующий во многих странах.

Одним словом, сексуальная символика в жизни человека связана с историей становления человечества. Она распространена в мифах, религии, искусстве, языке, и это не вызывает какого-либо активного неприятия у людей. Но признание сексуальной символики в сновидениях, как это сделал Фрейд, опираясь на историю культуры и работы его предшественников, до сих пор встречает упорное сопротивление у современников. При этом существует представление, что Фрейд настолько сексуализировал сновидения, что вроде бы в них не остается места ни для чего другого.

На самом деле он только подчеркнул, что сексуальная символика в сновидениях – это важный объект исследования бессознательного, игнорирование или недооценка которого отнюдь не способствуют пониманию смысла сновидений. Причем основатель психоанализа не считал, что буквально каждый элемент сновидения следует рассматривать исключительно через призму сексуальности. По этому поводу он как-то заметил, что в одном контексте сигара может означать половой орган мужчины, в то время как в другом – это может быть просто сигара. В том-то и дело, что бессознательное в сновидениях пользуется древним, но утраченным способом выражения. В понимании этого древнего языка и заключается трудность, которую испытывает современный человек при толковании сновидений. Но благодаря параллелям в символике сновидений психоанализ оказывается близким по духу многим гуманитарным отраслям знания: мифологии, языкознанию, фольклору, психологии народов, религиоведению.

Символический язык сновидений свидетельствует о том, что во время сна человек находится в таком состоянии, при котором он как бы регрессирует на более нижние ступени своего развития. Бессознательная символика – это некий архив примитивной культуры, который не попадает в поле сознания бодрствующего человека, но к которому он обращается во время сна.

Обращение к этому архиву вызывает работа сновидения, которая является, по сути дела, архаической. Благодаря этой работе разнообразные символы вплетаются в канву сновидения, в результате чего подавленные и вытесненные из сознания асоциальные, неприличные влечения и желания человека оказываются приемлемыми, хотя и неузнаваемыми. То, что в сновидении современного человека выступает как символ, на предшествующих ступенях развития человечества имело реальную ценность и являлось составной частью жизни.

Толкование сновидений предполагает обращение к символическому языку бессознательного с целью перевода его на доступный для современного человека язык. Тот понятный для него язык сознания, к которому он апеллирует в повседневной жизни. Но для этого необходимо иметь представление о символике, то есть обладать необходимыми знаниями об архаических, примитивных ступенях развития, где естественные желания и влечения человека выражались открыто. Другое дело, что современный человек оторван от своих корней, не понимает языка бессознательного, что вызывает значительные трудности при его попытках понять свое собственное сновидение. Чаще всего подобные попытки завершаются неудачей.

Если человек не знает, допустим, китайского языка, то из написанной на этом языке книги он не сможет почерпнуть для себя никакой информации. Причем речь идет даже не о том, что он не сможет узнать ничего нового для себя. Даже то, что он, в принципе, знает, окажется недоступным для его понимания, поскольку за иероглифами как некими символами он не увидит никакого смысла и значения.

Я вспоминаю, как несколько лет тому назад мне передали переведенную на арабский язык одну из моих книг. Я держал ее в руках и не мог не только ее прочесть, но и сообразить, как следует читать – с начала или с конца, справа налево или наоборот. До сих пор эта книга стоит на полке как некая реликвия, и хотя я знаю, о чем она написана, так как являюсь ее автором, ни одной строчки из нее прочитать не могу.

Точно так же и сновидение, являющееся собственным продуктом бессознательной деятельности человека, чаще всего оказывается для него непрочитанной книгой, поскольку он незнаком с тем символическим языком, на котором написан ее текст.

Изречения

З. Фрейд: «Толкование, основанное на знании символов, не является техникой, которая может заменить ассоциативную или равняться ей. Символическое толкование является только дополнением к ней и дает ценные результаты лишь в сочетании с ассоциативной техникой».

О. Ранк, Г. Закс: «Символика является бессознательным осадком излишних и ставших ненужными примитивных средств приспособления к реальности, архивной кладовой культуры, в которую взрослый человек охотно спасается бегством в состоянии пониженной способности приспособления, чтобы снова вытащить на свет божий свои старые, давно забытые детские игрушки».

Э. Фромм: «Язык символов – это такой язык, с помощью которого внутренние переживания, чувства и мысли приобретают форму явственно осязаемых событий внешнего мира. Это язык, логика которого отлична от той, по чьим законам мы живем в дневное время; логика, в которой главенствующими категориями являются не время и пространство, а интенсивность и ассоциативность. Это единственный универсальный язык, изобретенный человечеством, единый для всех культур во всей истории. Это язык со своей собственной грамматикой и синтаксисом, который нужно понимать, если хочешь понять смысл мифов, сказок и снов».

Толкование сновидений составляет основу психоаналитической работы. Его результаты оказались настолько важными и существенными, что фактически предопределили дальнейшее направление развития психоанализа. Представления о бессознательной деятельности человека, цензуре, вытеснении, механизмах искажения и замещения, превращении логической мысли в различные образы, сопротивлении, символике – все это дало возможность навести мост между здоровой и расстроенной психикой человека. На основе толкования сновидений было фактически осуществлено приближение к пониманию патологических явлений. Фрейд считал, что психоаналитическое понимание сновидений и соответствующая техника толкования их дали возможность получить ключ ко многим загадкам психических заболеваний. Сновидение явилось своеобразным окном, через которое был прорублен доступ к психологии неврозов. Оно стало, используя выражение основателя психоанализа, «широко применяющейся моделью всех психопатологических проявлений».

При терапевтической работе средствами психоанализа сновидениям пациентов уделяется самое пристальное внимание. Нередко бывает так, что из одного рассказанного пациентом сновидения аналитик узнает о его психическом состоянии значительно больше, чем из многочисленных сессий, предшествовавших рассказу сновидения. Обладая необходимой для лечения информацией, почерпнутой из общения с пациентом, аналитик может составить определенное представление об истоках заболевания и переживаниях обратившегося к нему за помощью человека. Но пациент далеко не сразу готов сообщить о себе то важное и существенное, что привело его к бегству в болезнь. Он не осознает причины своего заболевания и поэтому не в состоянии чем-либо помочь ни себе, ни аналитику, пытающемуся разобраться в запутанном клубке внутрипсихических конфликтов, разыгрывающихся в душе пациента. Но то, о чем он не в силах поведать в бодрствующем состоянии, когда находится под контролем своего сознания, может в завуалированной для него самого, но в более или менее явственной форме для аналитика проявиться в сновидении.

Вспоминаю сновидение одной пациентки, которое прояснило для меня многое из того, что было не совсем понятно из материала предшествующих встреч. У меня вызывали определенные сомнения рассказы моей пациентки о причинах ее конфликтов с ее мужем, матерью и свекровью. Приведу это, по ее словам, «жуткое» сновидение полностью, поскольку оно представляет интерес не столько в плане возможной интерпретации, сколько в дидактических целях. Итак, вот что она мне рассказала.

«Мы ссоримся с мужем, ругаемся, кричим друг на друга. У меня начинает пульсировать живот. Я говорю об этом мужу, показываю на живот. Думаю, что умираю. Муж неожиданно наносит удар кулаком. Из живота полилась слизь. Я кричу мужу: „Что ты делаешь?!“ В ответ он смеется и выходит из комнаты. Мне больно. Я набираю „03“, рассказываю врачу. Она выслушала и говорит: „Уже не поможет“. У меня снова пульсирует живот. Идет кровь. Я зову мужа и прошу, чтобы он позвонил моей маме. Он набирает номер телефона мамы. Долго разговаривает с ней о чем-то постороннем. Я прерываю его. Хочу поговорить с мамой. Муж ездит на стуле по комнате и ухмыляется. Мне плохо, я умираю, падаю. Муж подхватывает меня на руки. Я тянусь к его губам. Он тоже тянется к моим губам. Еще немного, и мы поцелуемся. Но в последний момент муж плюет мне в лицо и уходит».

Даже не зная предыстории отношений между молодой женщиной, ее мужем и ее матерью, на основании данного сновидения любой аналитик сможет выдвинуть предположение о тех конфликтных ситуациях, которые видны невооруженным глазом. Он, несомненно, обратит внимание на такие детали сновидения, как: пульсация живота; слизь и кровь у пациентки; ее стремление призвать на помощь мужа, врача и маму; реакция мужа на сообщение жены о пульсации живота и возможной смерти; поведение мужа, нанесение им ударов кулаком, его разговор о чем-то постороннем с тещей, его езда на стуле, ухмылка, плевок в лицо жены. Многие содержательные детали сновидения являются столь красноречивыми, что сами собой напрашиваются соответствующие интерпретации, выявляющие смысл и отдельных его деталей, и сновидения в целом. Трудно устоять перед искушением сразу же дать толкование этому сновидению, тем более что оно было рассказано пациенткой в начале сеанса и было достаточно времени, чтобы заняться непосредственным его разбором.

Но исходя из наблюдений, почерпнутых из самоанализа и терапевтической деятельности, я взял за правило не спешить с толкованием сновидений пациентов, даже если сны представляются простыми, не требующими на первый взгляд какой-то особенной расшифровки. Ведь аналитик осуществляет работу по толкованию сновидений не для того, чтобы поразить пациента своей прозорливостью и тем самым показать, какой он умный и всезнающий. Цель этой работы – выявить нечто такое, что скрыто от сознания больного и что привело к обостренным переживаниям и страданиям. Но как раз это не допускает поспешности, требует вдумчивого отношения буквально к каждой мелочи, в том числе находящей свое отражение в сновидении. Поэтому я всегда следую установке, в соответствии с которой лучше еще раз попросить пациента, чтобы он снова пересказал свое сновидение, чем давать поспешную интерпретацию, даже если она представляется мне приемлемой и адекватно отражающей его психическое состояние.

Я придерживаюсь этой установки не только потому, что психоаналитик может ошибаться в своих интерпретациях и заблуждаться насчет своего знания психического состояния пациента. Подобное часто случается в терапевтической практике, особенно когда аналитик считает себя непогрешимым. Как показал мой предшествующий опыт, пересказ пациентом одного и того же сновидения может не только внести дополнительные штрихи в понимание противодействующих в его психике сил, тенденций, желаний, но и привести к радикальному пересмотру первоначально возникших у аналитика предположений, гипотез, интерпретаций.

В этом отношении приведенное выше сновидение является весьма показательным. В конкретно описанном случае я поступил следующим образом. Не стал акцентировать внимание пациентки на бросающихся в глаза деталях сновидения, которые, казалось бы, говорили сами за себя и на основании которых можно было бы дать, возможно, безошибочную их интерпретацию. На следующей сессии я попросил ее пересказать полностью сновидение, хотя это могло вызвать у нее неудовольствие по поводу моей забывчивости или плохой памяти. И действительно, пациентка без восторга отнеслась к моей просьбе, но, понимая, что это необходимо для нашей дальнейшей совместной работы, согласилась. При повторном рассказе оно выглядело так.

«Мы ругаемся с мужем. Я осознаю, как далеко мы с ним зашли. Пульсирует живот. Ощущаю боль. Потом боль проходит. Первая мысль: „Я беременна“. Хочу рассказать об этом мужу в надежде, что мы помиримся. Я поднимаю рубашку. Появляется слизь и что-то красное в виде розочки. Я набираю „03“, рассказываю медицинской сестре о случившемся. Она выслушала, заплакала и сказала, что вызывать врача уже поздно. Я прошу мужа, чтобы он позвонил своей маме. Перед этим у меня пошла кровь из груди. Муж говорит о чем-то со своей мамой. Я не выдерживаю, вырываю у него трубку. Начинаю говорить по телефону, но его мама плохо слышит. Она спрашивает меня о чем-то, но я не понимаю, о чем именно. В это время муж садится на табуретку и начинает ездить по комнате. Противный звук. Муж ездит и улыбается. Я говорю или думаю: „Мне плохо, умираю, а ты делаешь все назло“. И я его ударяю или хочу ударить. Он схватил меня за руку. Я падаю, умираю. Муж подхватывает меня, держит на руках. Мы тянемся губами друг к другу. Вдруг он плюет, нет, не плюет, а делает губами так – „Пфи!“»

Одно и то же сновидение. Одни и те же события в нем. Но какие дополнительные элементы и смысловые различия обнаружились при повторном пересказе пациенткой своего сновидения!

Перечислим эти дополнительные подробности. Итак, это мысль о том, как пациентка далеко зашла с мужем в их отношениях, что, скорее всего, было навеяно первым рассказом о сновидении и связанными с ним переживаниями. Еще одна мысль о беременности, которая не присутствовала в сновидении при первом его рассказе и не осознавалась пациенткой. Та мысль, которая мне сразу же пришла в голову, но которой я не стал делиться с пациенткой на предшествующей сессии. Во втором пересказе сновидения помимо слизи появляется что-то красное в виде розочки (тема аборта, более конкретизированная, но скрыто звучавшая при первом рассказе). Просьба пациентки, обращенная к мужу, чтобы он позвонил маме. Но в этой просьбе произошло замещение. При первом рассказе сновидения речь шла о матери пациентки, при повторном пересказе – о матери мужа. Это существенно, поскольку у пациентки сложные отношения как со своей матерью, так и со свекровью. В первом рассказе у нее снова пульсирует живот и идет кровь, во втором – вносится уточнение, так как кровь идет из груди. При первом рассказе сновидения, узнав о болях в животе жены, муж наносит ей удар кулаком. При повторном пересказе – пациентка ударяет или хочет ударить мужа.

В контексте рассмотрения психоаналитического подхода к сновидениям в мою задачу не входит подробный анализ данного сновидения. В дидактических целях мне хотелось бы только обратить внимание на то, какие подводные камни могут встречаться при работе со сновидениями пациентов и с какой осторожностью, исключающей поспешные интерпретации, следует подходить к их толкованию.

Важно также иметь в виду, что анализ сновидения здорового человека предполагает подробную и детальную проработку всех его элементов, в то время как толкование сновидения больного ограничено терапевтическими задачами. Рассмотрение сновидения пациента осуществляется не для демонстрации того, насколько аналитик владеет искусством толкования, а с целью выявить материал сновидения, который требует проработки, что способствует лечению. Это не означает, что аналитик может спокойно отбросить все то, что представляется ему ненужным или неважным в рассказе пациента о своем сновидении. В принципе, он обязан принимать во внимание буквально все, вплоть до незначительных мелочей и едва уловимых тонкостей. Он сохраняет их в памяти, поскольку может оказаться, что именно они помогут лучше и глубже понять внутриличностные конфликты пациента. Другое дело, что подчас аналитика подстерегает искушение увлечься искусством интерпретации сновидения и выдвижением логически стройных и эстетически красивых интерпретаций, завораживающих своей изысканностью и неожиданностью пациента, но имеющих весьма отдаленное отношение к лечению.

В процессе аналитической терапии приходится сталкиваться с тем, что пациент прибегает к репродукции большого количества сновидений. Аналитик не успевает разобраться в существе одного сновидения пациента, как тот рассказывает ему о другом. Беспрестанное сообщение пациентом о своих многообразных сновидениях может привести к тому, что из-за большого обилия материала аналитик окажется не в состоянии ни разобраться в каждом сновидении, ни понять смысл того, что происходит в рамках аналитического процесса. В этом случае многоречивость пациента, связанная с потоком рассказываемых им сновидений, может выступать в роли сопротивления лечению. Аналитику же не остается ничего другого, как отказаться от попыток исчерпывающего понимания и толкования всего услышанного. Если из потока сновидений удается истолковать хотя бы одно или выявить какое-то единственное патогенное желание, то этого вполне достаточно на начальном этапе развития аналитического процесса. Ведь окончательное толкование какого-то важного и существенного сновидения может совпадать лишь с завершением всего анализа.

Фрейд предостерегал, чтобы в процессе психоаналитического лечения цель исследования не подменяла собой терапевтическую цель. При работе со сновидениями пациентов увлечение их толкованием может превратиться в некую самоцель, когда исследовательский интерес заслонит собой задачи терапии. Но искусство толкования сновидений ради него самого – это превратное понимание целей и задач работы со сновидениями пациентов в процессе аналитической терапии. Сновидения и их толкование важны лишь постольку, поскольку они способствуют раскрытию бессознательных влечений, желаний и защитных механизмов пациентов. Поэтому, как считал Фрейд, аналитик не должен сосредоточиваться исключительно и полностью только на сновидениях пациента и тем более настаивать на необходимости их постоянной репродукции. Напротив, он обязан таким образом организовывать аналитический процесс, чтобы пациент оказался способным приобрести убеждение в том, что аналитик найдет необходимый для работы материал независимо от того, как часто и в какой степени ему придется заниматься сновидениями.

Изречения

З. Фрейд: «Тому, кому понятно сновидение, будут ясны и психические механизмы неврозов и психозов».

З. Фрейд: «Если сны становятся слишком обширны и многоречивы, надо отказаться от их полного выяснения. Необходимо вообще остерегаться обнаруживать особый интерес к толкованию снов и вызывать у больного предположение, что работа остановится, если он не принесет никаких сновидений».

З. Фрейд: «Я защищаю, таким образом, ту точку зрения, что толкование снов при аналитическом лечении не должно стать искусством ради искусства, но применение его должно подчиниться тем техническим правилам, которые являются вообще руководящими при проведении курса лечения».

С точки зрения Фрейда, работа бессознательного в сновидении характеризуется как бы возвращением к тому состоянию интеллектуального развития, которое давно им преодолено. Речь идет об архаическом, регрессивном способе выражения бессознательного в сновидении. Благодаря подобному проявлению бессознательного человек возвращается на доисторическую ступень своего развития. Имеется в виду как его собственное, индивидуально-личностное развитие, так и развитие человеческого рода в целом.

Символический язык бессознательного связан с филогенетическим наследием человечества. Появление символов в сновидении – это архаический, регрессивный путь выражения бессознательного, нисходящего на ступень филогенетического развития. Не менее существенна и другая архаическая черта сновидения, относящаяся к онтогенетическому развитию индивида и связанная с его детскими, инфантильными переживаниями. В понимании Фрейда, инфантилизм как раз и находит свое отражение и выражение в сновидении человека, когда, несдерживаемые сознанием эгоистические и враждебные чувства индивида находят выход своей энергии во время сна.

Если принять во внимание подобное видение сновидения, то не приходится удивляться тому, что в своих сновидениях человек может видеть картины смерти близких ему людей, включая родителей, братьев, сестер и других родственников. В них же могут находить свое выражение запретные желания чрезмерного сексуального или инцестуозного характера. Последние направлены на половой акт с родителями, братьями и сестрами. Фрейд утверждал, что душевная жизнь детей с ее эгоистическими и инцестуозными желаниями продолжает свою деятельность в сновидениях взрослых людей. Сновидение возвращает их ночью на инфантильную ступень развития, когда в своих мыслях и чувствах ребенок не стыдится своих естественных проявлений любви и ненависти или, по крайней мере, не принимает их за что-то непристойное.

Такое понимание инфантильности сновидений привело Фрейда к необходимости переосмысления ранее распространенных представлений о детстве как некое золотом периоде времени, когда ребенок являет собой счастливое существо. Оно же заставило его по-иному подойти к обсуждению вопроса о сексуальной жизни человека – того вопроса, который всегда был притчей во языцех, но далеко не всегда становился объектом научного исследования.

Дальнейшее понимание психоаналитических идей предполагает рассмотрение взглядов Фрейда на сексуальность. Однако, прежде чем перейти к обсуждению этой проблематики, хотелось бы обратить внимание на то, что представления основателя психоанализа об инфантилизме сновидений, особенно об инцестуальном их характере, часто встречают такое внутреннее неприятие у многих людей, в результате которого формируется их устойчивое негативное отношение к психоанализу в целом.

Разумеется, можно понять эмоциональную негативную реакцию тех, кто рассматривает инцест, или сексуальные отношения между родственниками, главным образом между родителями и детьми, в качестве извращения и уголовно наказуемого преступления. И хотя речь идет не о реальных событиях, а всего лишь о сновидениях, тем не менее по-человечески можно понять, почему психоаналитическое допущение инцеста в сновидениях, не встретившее со стороны Фрейда осуждения, а напротив, вызвавшее исследовательский интерес, порождает у одних людей недоумение, у других – протест, у третьих – обвинение в непристойности.

И все же эмоционально негативная реакция на то, что в сновидениях психически здорового, а не только больного человека могут проявляться его инцестуозные желания, не должна заслонять от нас реальное положение вещей. Если кто-то в своих сновидениях никогда не видел подобных сюжетов или, точнее, убеждает себя и заверяет тех, кто спрашивает об этом, что действительно не видел ничего подобного или не может вспомнить о них, то это еще не означает, что в сновидениях других людей, не менее нормальных, чем он, не находят отражение инцестуозные желания, выражаемые не только в завуалированной, но и в открытой форме.

Несколько лет тому назад я провел исследование среди студентов московских высших учебных заведений. Наряду с другими открытиями, которые были неожиданными даже для меня, занимающегося вопросами истории, теории и практики психоанализа, обнаружилась следующая картина. Из числа студентов, которые пожелали ответить на поставленные перед ними вопросы, 40 % заявили, что в своих сновидениях никогда не видели сюжеты инцестуозного характера, в то время как 35 % описывали сновидения, в которых в той или иной форме проявились их инцестуозные влечения и желания.

Если исходить из точки зрения тех, кто считает, что сновидения инцестуозного характера – это проявление психопатологии, то придется признать, что 35 % студентов, сообщивших о своих инцестуозных сновидениях, являются психически больными. Учитывая, что в процентном отношении число студентов, не видевших инцестуозных снов, ненамного больше, всего на 5 %, то напрашивается вывод, что значительная часть студентов московских высших учебных заведений – психически больные люди. Однако в процессе общения со студентами я не обнаружил какой-либо свидетельствующей о психических отклонениях разницы между теми, кто признался в своих инцестуозных сновидениях, и теми, кто сообщил, что никогда не видел таковых. Не исключено, что какая-то часть из последней категории студентов не были предельно искренними и, возможно, не захотели говорить о том, что скрывали даже от себя. При подобном, вполне правдоподобном допущении может оказаться, что в процентном отношении число студентов, видевших инцестуозные сновидения, на самом деле не только не меньше, но даже больше числа тех, кто не видел такие сновидения.

Приведу несколько примеров, почерпнутых из проведенного мною исследования среди студентов московских средних и высших учебных заведений и свидетельствующих о сновидениях инцестуозного характера.

Так, вспоминая различные эпизоды из своего детства, одна девушка сообщила следующее.

«Позднее у меня были сновидения, связанные с кровосмесительными связями. Я хорошо помню эти сновидения. Правда, в роли отца был другой мужчина, но я точно знаю, что этот мужчина был папа. Мои сны носили сексуальный характер. Проснувшись утром, я не испытывала каких-либо угрызений совести. Однако не отрицаю чувства отвращения».

И еще одно показательное сновидение девушки.

«Примерно в 14 лет мне приснился сон, где я занималась сексом со своим папой. В этом сне у меня родился ребенок от отца. Я была потрясена этим сном. Мне неприятно было вспоминать о нем, хотя несколько дней он всплывал в моей памяти. И хотя это был всего лишь сон, я испытала угрызения совести».

Аналогичные сновидения имеются и у юношей. Один из них вспоминал следующее.

«В 19 лет у меня появились эротические сновидения с матерью, вступающей со мной в половой контакт. В этих сновидениях я переживал оргазмы. Переживаю их и сейчас».

Еще один пример юношеского сновидения.

«Да, был очень конкретный сон. Мать просит меня, чтобы я ее… и при этом говорит, что этим она покажет мне другие миры и планеты, на которых, как я сейчас формулирую, „есть Рай“. Я делаю это с удовольствием и наслаждением. Но постоянно что-то присутствует и отвлекает. Мама всегда любила меня больше, чем отца, и мне от этого было не по себе. Я боялся его и сильно недооценивал себя».

Полагаю, что в свете этих данных вряд ли следует руководствоваться соображениями, основанными на эмоциональном и по-человечески понятном нежелании допустить возможность того, что инцестуозные сновидения – это не отражение искалеченной психики больных людей, а распространенное явление, свойственное многим. Разумеется, дело не только в этих данных, хотя они заставляют задуматься над нашими привычными представлениями о человеке и его сновидениях. Более существенно то, что сами по себе эмоциональные реакции не могут служить основанием для обвинения Фрейда в тех непристойностях, которые ему подчас приписываются. Другое дело – содержательное осмысление психоаналитических идей и их использование в терапевтической деятельности, что действительно может привести к поддержке, отвержению или пересмотру фрейдовских допущений, гипотез, теорий.

Взгляды Фрейда на природу и существо сновидений вызвали возражения у некоторых исследователей, негативно относящихся к психоанализу как таковому. Они вызвали неоднозначную реакцию и у тех, кто в той или иной степени разделял психоаналитические идеи. Одни из них поддержали фрейдовское понимание сновидений, положенное в основу классического психоанализа, другие внесли изменения в те положения, которые были сформулированы Фрейдом о природе и функциях сновидений. Третьи подвергли критике положение о том, что сновидение – это осуществление желаний человека.

А. Адлер высказал мысль, что сновидение вовсе не стремится вернуться в прошлое, как полагал Фрейд. Оно устремлено вперед и нацелено на решение некой задачи. Сновидение направлено на разрешение вполне конкретной, стоящей перед человеком проблемы. Оно не является «царской дорогой» к бессознательному, поскольку не противоположно бодрствующему сознанию. Между сознанием и бессознательным нет никакой пропасти.

Для К. Г. Юнга сновидение – это нечто трансцендентальное, то есть выходящее за пределы человеческого разума. Оно выполняет функцию связи между сознанием и бессознательным в душевной жизни человека. Это не компромиссное образование, а компенсаторное, то есть дополнительное, поддерживающее равновесие между сознательными и бессознательными процессами. Кроме того, сновидение выполняет предвосхищающую функцию. Оно телеологично, нацелено на будущее. По убеждению Юнга, сексуальность в сновидении – лишь средство выражения, но не смысл или цель его.

Э. Фромм считал, что сновидение обладает двойственными функциями: при отсутствии контакта с реальностью в сновидении проявляется как самое плохое, так и самое хорошее, что имеется в человеке. В сновидении человек может быть неразумным, глупым, непристойным, а может быть и, наоборот, более разумным, мудрым и нравственным, чем когда бодрствует. С точки зрения Фрейда, сновидение иррационально по своей природе, Юнг видел в сновидении откровение высшего разума, а по мнению Фромма, в сновидении проявляется и то и другое. Цель толкования сновидения – понять, заявляет ли о себе животное начало в человеке, или проявляется все лучшее, что в нем есть.

Американский психоаналитик Б. Левин в своей статье «Сон, рот и экран сновидения» (1946) выдвинул предположение, что сновидение проецируется на белый экран, символизирующий материнскую грудь, трансформированную из выпуклой формы в плоскостную поверхность. Спящий человек как бы идентифицирует себя с грудью, подобно младенцу, сосущему материнскую грудь перед отходом ко сну. Экран сновидения включает в себя воспроизведение раннего тактильного (кожного) соприкосновения с матерью и тем самым представляет собой интроективную идентификацию с грудью. Каждый образ сновидения проецируется на этот экран.

В другой статье «Пересмотр экрана сновидения» (1951) Б. Левин внес некоторые дополнения к своему пониманию специфики экрана как такового. В частности, он провел различие между «экранным» и «пустым» (слепым) сновидениями. В первом случае сновидение представляет собой как бы киноэкран, заполненный различными визуальными образами. Во втором – белое полотно, появляющееся само по себе, без проекции на него каких-либо зрительных образов.

Выдвинутое Б. Левином представление об экране сновидения вызвало у психоаналитиков потребность в дальнейшем осмыслении этого феномена. Так, английский психоаналитик Ч. Райкрофт в работе «Вклад в изучение экрана сновидений» (1951) высказал мысль о том, что экран сновидений характерен только для людей, страдающих маникальностью, при которой наблюдается экстатическое слияние с материнской грудью. С точки зрения М. Канзера, нашедшей отражение в статье «Коммуникативная функция сновидений» (1955), экран сновидения является следом и свидетельством наличия партнера по сновидению. То есть в процессе сновидения особое значение приобретает внутренняя коммуникация, в результате чего спящий не бывает, по сути дела, одинок, а спит со своим интроецированным объектом.

Согласно французскому психоаналитику Ж.-Б. Понталису, каждый образ сновидения предполагает пространство, где может реализоваться изображение, и суть не в том, что сновидение разворачивается, как фильм на киноэкране, а в том, что «не может быть фильма без экрана, спектакля без сцены, картины без полотна или рамы». Как было подчеркнуто им в статье «Сновидение как объект» (1974), сновидение – это ребус, для изображения которого требуется что-то вроде листа бумаги. Словом, сновидение реализуется в особом внутреннем пространстве, обозначенном понятиями «экрана сновидения» Б. Левина или «нарциссического пространства» Ж.-Б. Понталиса.

Клиническое использование понятия «экран сновидения» нашло свое отражение в практической деятельности ряда психоаналитиков. В частности, Дж. Гемайл представил на XXXI Международный психоаналитический конгресс, состоявшийся в Нью-Йорке в 1979 году, доклад «Некоторые размышления по поводу аналитического выслушивания и экрана сновидения». В этом докладе он изложил результаты лечения одного молодого шизоида, злоупотреблявшего механизмом проективной идентификации и страдавшего от навязчивого образа собственного Я. В процессе аналитической деятельности стало очевидным, что выявленная ранняя идентификация пациента с отцовским пенисом оказалась необходимой для адекватного функционирования экрана сновидения.

По выражению английского психоаналитика С. Фландерс, использованного в предисловии к сборнику работ известных аналитиков «Современная теория сновидений» (1993, перевод на русский язык 1999), экран сновидения проводит границу, служащую «щитом» от травматического потрясения, границу, которую аналитик должен неукоснительно соблюдать, а при необходимости – помочь провести или восстановить.

Французский психоаналитик Д. Анзье в работе «Кожное Я» (1985) высказал идею о так называемой «пленке сновидения». Согласно этому представлению, сновидение образует защитный экран, окружающий психику и предохраняющий ее от латентной активности дневных (неудовлетворенных желаний) и ночных (звуковых, световых, температурных ощущений) отпечатков. Этот защитный экран является тонкой мембраной, помещающей внешние раздражители и внутренние инстинктивные побуждения на один и тот же уровень посредством сглаживания их различий.

Для Д. Анзье «пленка сновидения» – это не граница, разделяющая внешнее и внутреннее, как это имеет место в контексте поверхностного Я, а хрупкая, легко разрушающаяся и рассеивающаяся мембрана, «недолговечная пленка», существующая, пока длится сновидение. Эта пленка весьма чувствительна, она фиксирует различные психические образы, представляющие собой неподвижные изображения, как на фотографии, или сменяющиеся, как в кино, в видеофильме. Фактически речь идет об активизации функции чувственной поверхности Я, способной фиксировать различные отпечатки и надписи. Или о дематерилизованном образе тела, обеспечивающем экран, на котором во время сновидения появляются всевозможные фигуры, символизирующие или персонифицирующие конфликтные ситуации, процессы, силы.

С точки зрения Д. Анзье, ночью сновидение связывает части поверхностного Я, распавшиеся днем под воздействием внешних и внутренних раздражителей. Одна из функций сновидения как раз и состоит в том, чтобы восстановить психическую оболочку, целостность которой нарушена. Человек прибегает к защите посредством аффекта, создавая нечто подобное оболочке тревоги, которая, в свою очередь, готовит почву для пленки сновидения как защиты посредством представления. В тактильной (кожной) оболочке Я возникают разрывы, закрывающиеся ночью пленкой зрительных образов. Таким образом, «пленка сновидения» представляет собой попытку заменить поврежденную тактильную оболочку зрительной, более тонкой и менее прочной, но вместе с тем более чувствительной.

Свои размышления о защитной функции сновидений Д. Анзье сопроводил историей болезни пациентки, иллюстрирующей последовательность: оболочка страдания – «пленка сновидения» – словесная оболочка. Он показал, что, вместо того чтобы нарциссически укрыться защитным экраном, истерик счастливо живет в оболочке эрогенного и агрессивного возбуждения до тех пор, пока сам не начинает страдать, винить других в своем состоянии, негодовать и пытаться втянуть их в повторение этой игры по кругу, где возбуждение порождает разочарование, а последнее, в свою очередь, возбуждает.

В современном психоанализе проблема сновидений и их толкования занимает важное место в исследовательской и терапевтической деятельности. Наряду с традиционными вопросами, выдвинутыми Фрейдом, в поле зрения аналитиков все чаще попадают следующие аспекты. Сновидение рассматривается не только в плане раскрытия бессознательных желаний человека, но и в смысле укрепления его Я перед лицом требований Оно и Сверх-Я. Сновидение воспринимается не только как способ разрешения внутриличностных проблем, но и как возможность интеграции психических функций в установившихся структурах. Интерпретация сновидений осуществляется не только для выявления скрытых мыслей сновидения, но и с целью обращения внимания на явное его содержание и его полезности в клинической ситуации. Объектом исследования становятся не только механизмы работы сновидения, но и «экран сновидения», на который проецируются различные образы. Важное внимание уделяется не только символике сновидений, но и связи психоаналитической ситуации с феноменом сновидения. Фокусом анализа является не столько сновидение, сколько сновидец; сновидение представляет интерес не столько в плане выявления бессознательных влечений пациента самих по себе, сколько в плоскости раскрытия природы объектных отношений между аналитиком и пациентом. И наконец, объектом анализа становится не только диагностический потенциал толкования сновидений, но и ошибочное использование их интерпретаций в аналитическом процессе.

Изречения

З. Фрейд: «Доисторическое время, к которому нас возвращает работа сновидения, двоякого рода: во-первых, это доиндивидуальное историческое время, детство, с другой стороны, поскольку каждый индивидуум в своем детстве каким-то образом вкратце повторяет все развитие человеческого рода, то это доисторическое время также филогенетическое».

З. Фрейд: «Мне кажется, что символическое отношение, которому никогда не учился отдельный человек, имеет основание считаться филогенетическим наследием».

З. Фрейд: «Мы обнаружили не только то, что для сновидения доступен материал забытых детских переживаний, но увидели также, что душевная жизнь детей со всеми своими особенностями, эгоизмом, инцестуоз-ным выбором объекта любви и т. д. еще продолжает существовать для сновидения, то есть в бессознательном, и что сновидение каждую ночь возвращает нас на эту инфантильную ступень».

1. Почему Фрейд обратился к изучению сновидений?

2. Какие подходы к осмыслению природы сновидений и методов их толкования существовали в древности?

3. В чем состоит специфика фрейдовского понимания природы и содержания сновидений?

4. Чем отличается явное содержание сновидения от скрытых его мыслей?

5. Каково психоаналитическое понимание механизмов работы сновидений?

6. Что представляет собой психоаналитическая техника толкования сновидений?

7. Какие правила толкования сновидений были предложены в классическом психоанализе?

8. Что можно сказать о символике и архаике сновидений?

9. Какие взгляды на сновидения и их толкование существуют в современном психоанализе?

1. Беккер А. Психоаналитическая теория сновидений // Энциклопедия глубинной психологии. Т. 1. Зигмунд Фрейд. Жизнь. Работа. Наследие. – М., 1998.

2. Мазин В., Пепперштейн П. Толкование сновидений. – М., 2005.

3. Современная теория сновидений. – М., 1999.

4. Фрейд 3. Толкование сновидений // Сон и сновидения. – М., 1997.

5. Фрейд 3. О сновидениях // Сон и сновидения. – М., 1997.

6. Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции. – М., 1995.

7. Фрейд 3. Практическое применение снотолкования в психоанализе // Зигмунд Фрейд и психоанализ в России. – М.; Воронеж, 2000.

8. Фрейд 3. Психология бессознательного. – СПб., 2008

9. Фромм Э. Забытый язык // Душа человека. – М., 1992.

Психоаналитическое учение Фрейда о человеке всегда вызывало и до сих пор вызывает двойственное отношение среди тех, кто так или иначе обращается к психоанализу. Одни усматривают в нем много ценного, способствующего пониманию бессознательной деятельности людей и в своей исследовательской и практической работе опираются на различные положения, составляющие остов этого учения. Другие подвергают критике учение Фрейда о человеке, не приемлют его в целом, не говоря уже о тех его составляющих частях, которые вызывают у них недоумение и раздражение. Но взгляды Фрейда на сексуальность, являющиеся важной составной частью его учения о человеке, вызывают, пожалуй, наиболее сильное внутреннее сопротивление как у тех, так и у других. По большей части это связано с обвинением Фрейда в пансексуализме, в соответствии с которым основатель психоанализа настолько сексуализировал жизнь человека, что фактически стал рассматривать индивида исключительно через призму его сексуальных желаний и влечений. Выдвинутое против Фрейда обвинение было перенесено на психоанализ как таковой, в результате чего обыденные представления о психоанализе как раз и соотносятся с пансексуализмом.

Обвинение Фрейда и психоанализа в пансексуализме основывалось на том реальном факте, что в рамках классического психоанализа значительное внимание действительно уделялось рассмотрению сексуальности в жизни человека и подчеркиванию ее роли в различных сферах его деятельности. Но если исходить из подобного понимания пансексуализма, то аналогичные обвинения могут быть выдвинуты и против тех ученых, философов, писателей и поэтов, которые в своей профессиональной, творческой деятельности постоянно обращаются к проблематике сексуальности. Причем неважно, обсуждается ли она при помощи таких терминов, как «сексуальные контакты», «половые акты» между людьми, или применяются такие цивилизованно приемлемые и не оскорбляющие слух понятия, как «любовь», «эрос».

Фрейд считал упреки психоанализа в пансексуализме бессмысленными, поскольку не он первым обратил внимание на проблемы сексуальности. Относящиеся к этой сфере жизни человека бессознательные страсти всегда являлись предметом осмысления в драмах и трагедиях, составляющих сокровищницу мировой литературы, а рассмотренное им понятие сексуальности, в принципе ничем не отличалось от Эроса древнегреческого философа Платона. И он был по-своему прав, так как в науке, искусстве и литературе проблематика любви, сексуальности с древних времен и по настоящее время занимает важное место. Без рассмотрения и осмысления этой проблематики невозможно понять жизнедеятельность человека или, по крайней мере, такое понимание оказывается ограниченным, обедненным, искаженным.

Говоря о бессмысленности упреков в пансексуализме в адрес психоанализа, Фрейд отметил, что философ Шопенгауэр уже давно показал людям, насколько их действия и мысли предопределяются сексуальными стремлениями в обычном смысле слова. И действительно, во второе издание основного труда «Мир как воля и представление» (1844) немецкий философ включил главу «Метафизика половой любви», в которой размышлял о роли полового инстинкта в жизни человека. Обращаясь к метафизике половой любви, он подчеркнул, что удивляться надо не тому, что философ обратился к постоянной теме всех поэтов, а тому, что явление, имеющее столь большое значение в человеческой жизни, до сих пор не подвергалось серьезному обсуждению со стороны философов. Размышления над этим явлением привели его к выдвижению таких положений, которые не в меньшей степени, чем психоаналитические концепции, могли бы быть расценены целомудренными авторами как пансексуализм.

В самом деле, рассматривая метафизику половой любви, Шопенгауэр утверждал, что человек – это «воплощенный половой инстинкт». Немецкий философ заявил, что влюбленность «имеет свои корни исключительно в половом инстинкте», половая любовь «является самой могучей и деятельной из всех пружин бытия», она «составляет конечную цель почти всякого человеческого стремления», «ежедневно поощряет на самые рискованные и дурные дела», разрушает самые дорогие и близкие отношения, разрывает самые прочные узы, требует себе в жертву то жизнь, и здоровье, то богатство, общественное положение и счастье и, в общем, выступает как «некий враждебный демон, который старается все перевернуть, запутать, ниспровергнуть».

Подобно Шопенгауэру, Фрейд обратился к рассмотрению могущественного полового инстинкта, оказывающего воздействие буквально на все сферы человеческой деятельности. Однако, в отличие от немецкого философа, он не просто стал размышлять над ролью половой любви и полового инстинкта в жизни человека, но с психоаналитической точки зрения попытался осмыслить те конкретные формы проявления сексуальности, которые имеют место в онтогенетическом (индивидуальном) и филогенетическом (родовом) развитии человека.

Несмотря на сходные установки в рассмотрении человека через призму сексуальности, Шопенгауэра не упрекали в пансексуализме, в то время как Фрейду предъявляли именно такое обвинение. Это связано вовсе не с тем, что один из них предавался отвлеченным философским размышлениям, а другой апеллировал к конкретному материалу, проводя параллели между здоровой и больной психикой. Фрейда обвинили в пансексуализме не потому, что он обратился к рассмотрению сексуальности, подчеркнув, подобно Шопенгауэру, ее роль и значение в жизни человека. Его обвинили в пансексуализме именно потому, что, в отличие от немецкого философа, он радикально пересмотрел привычные представления о половом инстинкте и сексуальности как таковой.

Если Шопенгауэр, как и многие другие его предшественники, утверждал, что конечная цель полового инстинкта – это деторождение и продолжение человеческого рода, то Фрейд не только не ограничился этим в понимании сексуальности, но и далеко вышел за пределы этого утверждения. Если немецкий философ рассматривал гомосексуальность как извращение полового инстинкта и в то же время как предохранительное средство против вырождения человеческого рода, то основатель психоанализа попытался выяснить, где различного рода ненормальности, включая гомосексуализм, граничат с нормой, а где отклоняются от нее. Если Шопенгауэр обращал внимание на половую любовь взрослого человека, то Фрейд проявил значительный интерес к сексуальному, точнее говоря, психосексуальному развитию ребенка. Все это в конечном итоге как раз и привело к тому, что основателя психоанализа обвинили в пансексуализме. Хотя на самом деле в его учении шла речь не о каком-то всеобъемлющем понятии сексуальности, а об углубленной проработке тех вопросов, которые не попадали, как правило, в поле зрения исследователей.

При рассмотрении проблемы сексуальности Фрейд отталкивался прежде всего от того выдвинутого им исходного положения, согласно которому невозможно понять нормальную сексуальную жизнь человека без соотнесения ее с болезненными формами сексуальности, которые принято называть перверсиями, извращениями. Поэтому его исследовательская задача состояла не в том, чтобы, в противоположность широко распространенному моралистическому и правовому осуждению извращений, оправдать их ссылками на психические заболевания. Не оправдывая болезненные формы сексуальности, он в то же время поставил перед собой вполне определенную и конкретную задачу – понять эти формы сексуальности и дать теоретическое объяснение тому, как и каким образом возникают извращения и какова их связь с тем, что обычно называют нормальной сексуальностью.

Вполне очевидно, что при такой постановке основной задачи обвинения психоанализа в пансексуализме оказываются не более чем эмоционально окрашенным неприятием исследовательского интереса, предполагающего вторжение в святая святых – в скрытую от посторонних глаз сексуальную жизнь человека. Другое дело, что публикации работ Фрейда, в которых многие аспекты сексуальности открыто назывались своими именами, не могли не вызвать сопротивление и возмущение у значительной части тех, кто не допускал публичного обсуждения интимных тем.

Рассуждая о сексуальности, Фрейд прежде всего обратил внимание на то, что традиционные представления о ней являются узкими, не отражающими существа сексуальной деятельности человека. При традиционном понимании сексуальности все, что служит цели деторождения, считается нормальным. Иные же виды сексуальной деятельности воспринимаются в лучшем случае в качестве социально неприемлемой и нравственно осуждаемой похоти, а в худшем – как физиологическое отклонение от нормального развития, психическое заболевание или преступное деяние, подлежащее не только осуждению, но и наказанию. Но в том случае, когда сутью и основной целью сексуальности считается продолжение человеческого рода, за пределами рассмотрения остаются иные формы сексуальной деятельности. А ведь они хотя и не служат деторождению, тем не менее не только могут иметь место в жизни человека, но и играют порой важную роль в его жизнедеятельности.

История развития человечества свидетельствует о том, что некоторые (не связанные с деторождением) формы сексуальной деятельности человека не во все времена и не во всех культурах рассматривались в качестве патологии. Так, издавна гомосексуализм воспринимался в ряде древних культур как вполне нормальное явление. Более того, подчас он считался даже уделом избранных, стоящих на более высокой ступени развития, чем простые смертные. Гомосексуализм был распространен среди греков и римлян, причем практиковался среди высших слоев общества без какого-либо стеснения, смущения или стыда. Любовь зрелых мужчин к юношам представлялась делом обычным и возвышенным. У греков считалось позорным для юноши, если он не имел более взрослого любовника. Гомосексуализм пользовался общественным признанием и почетом у кельтов. Он находился под покровительством законов у критян. Он практиковался и среди восточных народов, включая китайцев, индусов и представителей ислама. Гомосексуализм часто наблюдался также среди индейцев Южной Америки, в частности у гуахибо, аймари. По данным исследователей, у индейцев лахе между гомосексуалистами существовали даже браки, а мать, имеющая пятерых сыновей, могла одного из них готовить к выполнению женской роли в семье.

Со временем отношение к гомосексуализму претерпело заметное изменение, в результате чего он стал ассоциироваться с чем-то греховным, недопустимым, преступным. Христианство повело открытую борьбу с сексуальностью, не связанной с деторождением. В Средние века гомосексуализм не только преследовался, но и считался тягчайшим преступлением, за которое людей приговаривали к смертной казни. Уголовное наказание за гомосексуальную деятельность существовало во многих странах мира вплоть до XX столетия. Кое-где оно сохранилось и поныне.

Однако, несмотря на все запреты, гомосексуализм в качестве одной из форм сексуальной деятельности не исчез из жизни людей. Он по-прежнему практикуется в различных странах мира. Но коль скоро он оказывается таким живучим и распространенным, то возникает вопрос: не имеет ли он отношение не просто к физиологическому отклонению или психическому заболеванию, а к природе человека? Не связан ли он с таким психосексуальным развитием, через которое проходят все люди, хотя, разумеется, далеко не все из них становятся сексуально инвертированными, то есть ориентированными на идентичный с ними пол?

Кроме того, помимо гомосексуализма в жизни людей имеют место и другие формы сексуальной деятельности, не связанные с деторождением. Некоторые люди не только изменяют сексуальную ориентацию по отношению к объекту, как это характерно для гомосексуалистов, но и преследуют необычные, не вписывающиеся в представления о норме, сексуальные цели. Например, есть люди, которые при сексуальном акте с партнером используют не его половые органы, а другие части тела. Некоторые из них (фетишисты) вообще отказываются от тела партнера, заменяя его предметами одежды. Другие (эксгибиционисты) получают сексуальное удовлетворение от выставления напоказ своих гениталий. Встречаются садисты, сексуальная деятельность которых связана с причинением боли и мучений своему партнеру, а также мазохисты, получающие сексуальное удовлетворение от причиняемых им страданий. И наконец, есть такие люди, которым вообще не нужен никакой партнер, поскольку они способны достичь сексуального удовлетворения благодаря своему богатому воображению и фантазированию.

Одним словом, сексуальная деятельность человека настолько разнообразна, что деторождение, считающееся ее нормой, является лишь незначительной целью его сексуальной жизни. Поэтому, независимо от того, насколько осуждаются другие формы сексуальной деятельности и какое бы возмущение или отвращение они ни вызывали с точки зрения нормального поведения, тем не менее приходится считаться с ними. Более того, их наличие свидетельствует о чем-то таком, что необходимо не просто отвергать или осуждать, а исследовать и познавать. Ведь как иначе ответить на вопросы: насколько ненормальными или нормальными являются странные на первый взгляд разнообразные формы сексуальной деятельности человека, как и каким образом они возникают, почему сохраняют свою устойчивость и где та грань, которая отделяет норму от патологии, здоровье от болезни, нормальную сексуальную деятельность от извращенной?

Собственно говоря, исследовательская и терапевтическая деятельность Фрейда была направлена на выявление истоков нормальной и извращенной сексуальной деятельности человека. Это предполагало обращение к онтогенетическому и филогенетическому развитию индивида, к истории развития человека и человечества. Таким образом, психоаналитический подход к изучению сексуальной жизни человека с необходимостью подводил Фрейда к раскрытию психосексуального развития ребенка.

Теория психоанализа с ее акцентом на бессознательные и сознательные процессы, уходящие своими корнями в прошлое, предполагает рассмотрение сексуальности через призму инфантильных (детских) воспоминаний и переживаний. Практика психоанализа ориентирована на выявление истоков возникновения симптомов заболевания взрослых людей, психические расстройства которых чаще всего соотносятся с их подавленной сексуальностью. Но понять истоки этого явления немыслимо без раскрытия травматических ситуаций, страхов и переживаний, имевших место в детстве и, возможно, возникших на начальных стадиях психосексуального развития ребенка.

Изречения

З. Фрейд: «Исходя из потребности в полнозвучном лозунге, дошли до того, что стали говорить о „пансексуализме“ психоанализа и делать ему бессмысленный упрек, что он объясняет „все“ сексуальностью».

З. Фрейд: «Люди вообще неискренни в половых вопросах. Они не обнаруживают свободно своих сексуальных переживаний, но закрывают их толстым одеянием, сотканным из лжи, как будто в мире сексуального всегда дурная погода. Это действительно так: солнце и ветер не благоприятствуют сексуальным переживаниям в нашем культурном мире. Собственно, никто из нас не может свободно открыть свою эротику другим».

З. Фрейд: «Психоаналитическое исследование было вынуждено заняться также сексуальной жизнью ребенка, а именно потому, что воспоминания и мысли, приходящие в голову при анализе симптомов (взрослых), постоянно ведут ко времени раннего детства. То, что мы при этом открыли, подтвердилось затем шаг за шагом благодаря непосредственным наблюдениям за детьми».

Если придерживаться точки зрения, в соответствии с которой сексуальность соотносится с деторождением, то в этом случае ребенок может восприниматься как асексуальное существо. В большинстве случаев именно так и обстоит дело, поскольку многие родители и воспитатели соотносят сексуальность своих детей с периодом их половой зрелости.

Нередко оказывается, что родители неожиданно для себя открывают сексуальность своего ребенка только тогда, когда узнают о беременности дочери или вступлении сына в интимные отношения с девушкой. До этого ребенок воспринимается как непорочное дитя, не только не проявляющее никакой сексуальности, но и не имеющее ни малейшего представления о «тайнах» взрослых. Правда, в раннем детстве родители могут столкнуться с такой ситуацией, когда их ребенок занимается «недопустимыми шалостями». Но это воспринимается, как правило, не с точки зрения проявления у него сексуальности, а как нехорошее поведение, дурная привычка, от которых необходимо оградить дитя. Для пресечения подобного поведения и искоренения дурной привычки используются различные воспитательные методы – от высмеивания до назидания, от переключения внимания ребенка на другие интересы до сурового его наказания. Однако сами по себе недопустимые шалости ребенка чаще всего рассматриваются родителями и воспитателями в качестве некоего курьеза, не имеющего никакого отношения к сексуальности как таковой.

Представления об асексуальном детстве настолько широко распространены, что родителям кажется само собой разумеющимся говорить о сексуальности со своим ребенком только тогда, когда он вступает в период полового созревания. Но нередко случается так, что к тому времени ребенок знает о сексуальной жизни нечто такое, о чем некоторые родители даже не подозревают. Чаще всего родители полагают, что разговор с детьми на сексуальную тему преждевременен, ребенок слишком мал, а когда решаются просветить его по некоторым интимным вопросам, то оказывается, что уже слишком поздно, ребенку все давно известно. И это происходит не только потому, что в восприятии многих родителей их ребенок долгое время остается все еще несмышленым дитятею, но и в силу того, что представления об асексуальном детстве прочно укоренились в сознании людей.

В истории различных народов зафиксированы случаи раннего полового созревания детей. У некоторых южных народов существуют обычаи, согласно которым девушка 13–14 лет отдается в жены мужчинам зрелого и даже преклонного возраста, так как считается взрослой женщиной, способной к нормальной сексуальной деятельности, к деторождению. Из истории известны также редкие случаи, когда маленькие девочки становились матерями. Так, несколько десятилетий тому назад сообщалось, что в Перу одна девочка в возрасте то ли пяти с половиной, то ли шести с половиной лет вскоре должна стать матерью. При этом демонстрировалась фотография этой маленькой женщины, находящейся на седьмом или восьмом месяце беременности. Согласно другому сообщению, девочка чуть старше восьми лет родила двойню.

Разумеется, подобного рода случаи являются исключительными и могут быть восприняты родителями и воспитателями, свято верящими в непорочность маленьких детей, в качестве патологии. Тем не менее они свидетельствуют о том, что сексуальная жизнь детей способна проявляться в таком возрасте, о котором многие родители и воспитатели не подозревают. Ведь большинство из них разделяют широко распространенные представления об асексуальном детстве.

Фрейд критически отнесся к преобладающим в конце XIX – начале XX в. представлениям об асексуальности детей. В работе «Три очерка по теории сексуальности» (1905) и в своем выступлении перед американской аудиторией в университете Кларка в Вустере, штат Массачусетс (1909), он подчеркнул, что подобные представления являются ошибочными.

Наличие у взрослых людей представлений об асексуальном детстве объяснялось Фрейдом тем, что каждый родитель был когда-то ребенком, испытал на себе влияние воспитания, направленное на укрощение сексуальных влечений, и, следовательно, подпал под воздействие этических норм и культурных требований, не допускающих и ограничивающих проявление детской сексуальности. Поэтому, будучи взрослыми, большинство из родителей оказываются обремененными различного рода предрассудками, включая представления об асексуальном детстве.

Кроме того, и это является, пожалуй, не менее важным с психоаналитической точки зрения, в типичных представлениях об асексуальном детстве действенным оказывается один из психических феноменов, который ранее не привлекал к себе внимания, исследователей. Речь идет об инфантильной амнезии, утрате памяти, неспособности вспомнить детские переживания, охватывающие, по мнению Фрейда, первые годы жизни ребенка до шести или восьми лет. В этот ранний период жизни ребенок испытывает разнообразные чувства по отношению к окружающему его миру, включая своих родителей, и по-своему проявляет любовь, ненависть, ревность и другие страсти души. Однако, став взрослым, человек забывает об этом и фактически не знает, с какими переживаниями ему пришлось иметь дело в детстве. И хотя, казалось бы, в период раннего детства память ребенка наиболее восприимчива к различного рода впечатлениям, тем не менее в памяти взрослого человека не сохраняется ничего, что было связано с его детскими переживаниями. Кроме отдельных, не связанных друг с другом и чаще всего непонятных отрывков воспоминаний.

По выражению Фрейда, находящийся в резком противоречии с предрассудком асексуальности детства период жизни укрывается затем у большинства людей «амнестическим покрывалом», разорвать которое по-настоящему может только аналитическое исследование. Это странное психическое явление соотносилось им не с потерей памяти как таковой, а с так называемой инфантильной амнезией. Она во многом напоминает амнезию невротиков, которая связана с механизмами работы психики, не допускающими в сознание больного материал его собственных переживаний, который вытесняется в бессознательное.

Проведя параллель между инфантильной и истерической амнезией, основатель психоанализа тем самым как бы проложил путь для сравнения душевной жизни ребенка и невротика. И коль скоро причины невротических заболеваний усматривались им в сексуальности, имевшей место в детстве и как бы вновь возвратившейся к человеку позднее, то перед Фрейдом встал вопрос о том, нельзя ли рассматривать инфантильную амнезию с точки зрения сексуальных переживаний детства. Ответ на этот вопрос способствовал психоаналитическому объяснению и инфантильной амнезии, и детской сексуальности.

В период возникновения психоанализа Фрейд высказал свои догадки о значении детского возраста для понимания причин возникновения неврозов, связанных с неудовлетворенной сексуальностью. Позднее в работе «Три очерка по теории сексуальности» он подробно изложил свои взгляды на этот вопрос, обратив особое внимание на различного рода перверсии и проявление сексуальности детей в раннем детстве. Данная работа вызвала шок среди тех, кто придерживался традиционной точки зрения на детство как асексуальный период развития ребенка. Идеи же Фрейда об инфантильной сексуальности, послужившие толчком для последующих психоаналитических исследований в этой ранее мало изученной сфере научного знания, вызвали среди многих ученых и представителей различных слоев общества резкую критику, отголоски которой дошли до наших дней.

При обсуждении проблемы сексуальности Фрейд ввел в концептуальный остов психоанализа несколько терминов. Так, для обозначения той силы, которой обладает сексуальное влечение, он использовал понятие «либидо», введенное в научный оборот его предшественниками. В понимании Фрейда, сексуальное влечение аналогично влечению к принятию пищи, и поэтому либидо можно рассматривать как некий аналог голода. Вместе с понятием либидо он использует такие термины, как «сексуальный объект» и «сексуальная цель». Сексуальным объектом он называет лицо, которое внушает половое влечение. Под сексуальной целью Фрейд понимает действие, на которое влечение толкает. Наряду с этим он также использует понятие эрогенных зон, относящихся к различным частям тела, доставляющим человеку сексуальное удовольствие.

По мнению Фрейда, первые сексуальные побуждения возникают уже у грудного ребенка и проявляются во время его сосания материнской груди. Насытившийся и удовлетворенный ребенок блаженно засыпает, что напоминает собой то состояние, в которое впадает взрослый человек после достижения оргазма, так как сексуальное удовлетворение является наилучшим снотворным средством. Правда, может возникнуть вполне резонный вопрос: о каком сексуальном удовлетворении может идти речь у ребенка, если кормление грудью обусловлено его чувством голода, удовлетворение которого как раз и сопровождается засыпанием младенца? Но Фрейд обратил внимание на то обстоятельство, что хотя главный интерес ребенка направлен на прием пищи, тем не менее младенец часто прибегает к акту сосания даже тогда, когда он не находится во власти голода. В качестве объектов сосания он может использовать части своего собственного тела, включая пальцы рук и даже ног, а также находящиеся в пределах его досягаемости предметы, например резиновые игрушки или пустышку. В этом случае акт сосания сам по себе, без какого-либо соотнесения с утолением голода, доставляет ему удовольствие, после чего он может блаженно уснуть. Сексуальная природа этого действия подмечалась некоторыми врачами. Поэтому, обратив на акт сосания особое внимание, Фрейд пришел к выводу, что, переживая первоначальное удовольствие при приеме пищи, впоследствии через акт сосания ребенок стремится к сексуальному удовольствию посредством возбуждения эрогенных зон рта и губ.

Фрейд исходил из того, что сначала удовлетворение от эрогенной зоны напрямую связано у ребенка с удовлетворением его потребности в пище, с утолением голода. В акте сосания материнской груди или ее заместителей (при искусственном кормлении) младенец выполняет определенные функции, связанные с сохранением и поддержанием его жизни. При этом удовольствия от кормления и раздражения эрогенных зон совпадают между собой, представляя единый процесс. Позднее два типа удовольствия ребенка становятся независимыми друг от друга и потребность в сексуальном удовольствии отделяется от потребности в принятии пищи.

Таким образом, по убеждению Фрейда, в самом акте сосания проявляются существенные признаки того, что можно назвать осуществлением инфантильной сексуальности. Одним из таких признаков является соединение сексуального удовольствия с какой-нибудь важной для жизни человека телесной функцией, в частности с приемом пищи, утолением голода. Второй признак связан с так называемым аутоэротизмом, или аутоэротичностью, когда влечение направлено не на другое лицо, а на самого себя, когда удовольствие достигается от своего собственного тела (сосание пальцев рук, ног, других участков тела), то есть когда еще нет никакого знания о сексуальном объекте. И наконец, третий признак состоит в том, что сексуальная цель находится во власти эрогенных зон ребенка. Таковы, согласно Фрейду, первоначальные основные признаки проявления инфантильной сексуальности.

Отход ребенка от материнской груди в акте сосания и замена ее частью собственного тела являются первым опытом обретения самостоятельности в получении удовольствия. Ребенок не становится самостоятельным, он все еще зависит от матери или ее заместителей. И тем не менее он оказывается способным получить удовольствие не только от внешнего объекта, но и от своего собственного тела, к которому начинает проявлять свой первый инфантильный исследовательский интерес. Обретая относительную независимость от внешнего мира, ребенок открывает для себя эрогенные зоны своего собственного тела, наиболее чувствительные к раздражению, возбуждению и доставляющие ему удовольствие. Он касается рукой своих гениталий, играет со своими испражнениями и даже может употреблять в пищу кал. И от всего этого он сам, не прибегая к помощи других лиц, может получать удовольствие. Обнаружение своих гениталий ведет к переходу от сосания к онанизму, а способности к задержкам в мочеиспускании и испражнении – к раздражению эрогенных зон и последующему удовольствию от совершения соответствующих актов. Все это, с точки зрения Фрейда, является проявлением инфантильной сексуальности.

Говоря о мастурбации детей как неизбежном периоде развития инфантильной сексуальности, Фрейд различает три фазы, играющие определенную роль в детстве человека. Первая фаза относится к младенческому возрасту. Благодаря младенческому онанизму утверждается будущий приоритет эрогенных зон в сексуальной деятельности человека. По истечении некоторого времени младенческий онанизм прерывается, но потребность в повторении удовольствия сохраняется. Вторая фаза инфантильной мастурбации также отмечена кратковременным периодом и проявляется в возрасте до четырех лет. На этой фазе инфантильные сексуальные переживания оставляют глубокий след в бессознательном, предопределяют развитие характера ребенка и могут проявиться в симптоматике невроза в юношеском возрасте. Инфантильная мастурбация оказывается вытесненной, забытой, находящейся в тесной связи с инфантильной амнезией. Третья фаза инфантильной мастурбации соответствует онанизму при наступлении половой зрелости. В отличие от двух предшествующих, она обычно принимается во внимание самим ребенком, поскольку онанизм способен вызвать у него чувство вины.

Сознание вины невротиков нередко связывается именно с воспоминаниями об онанизме в период полового созревания. Впрочем, чувство вины испытывают многие дети, независимо от того, возникает ли оно в результате воспоминаний о предшествующей «запретной» деятельности или в момент осуществления ее. Аналитическая практика свидетельствует о том, что чувство вины подобного рода характерно для многих больных, страдающих невротическими расстройствами. Психоаналитикам приходится сталкиваться с признаниями пациентов о том, что они испытывали смущение, стыд и вину после своих мастурбационных действий в подростковом возрасте. Так, в процессе аналитической работы один из моих пациентов, преодолев смущение, как-то сообщил, что после занятий онанизмом в детстве он всегда испытывал чувство вины.

Изречения

З. Фрейд: «Конечно, господа, дело не обстоит так, будто половое чувство вселяется в детей во время полового развития, как в Евангелии сатана в свиней. Ребенок с самого начала обладает сексуальными влечениями и деятельностью; он приносит их в свет вместе с собой, и из этих влечений образуется благодаря весьма важному поэтапному процессу развития так называемая нормальная сексуальность взрослых. Собственно, вовсе не так трудно наблюдать проявления детской сексуальности, напротив, требуется известное искусство, чтобы просмотреть и отрицать его существование».

З. Фрейд: «Я полагаю, что инфантильная амнезия, превращающая для каждого человека его детство как бы в доисторическую эпоху и скрывающая от него начало его собственной половой жизни, виновата в том, что детскому возрасту в общем не придают никакого значения в развитии сексуальной жизни».

3. Фрейд: «Уже больше нет надобности не замечать душевные и социальные проявления сексуальной жизни; выбор объекта, нежное предпочтение отдельных лиц, даже решение в пользу одного из полов, ревность установлены беспристрастными наблюдениями независимо от психоанализа и до его появления и могут быть подтверждены любым наблюдателем, желающим это видеть».

Наряду с сексуальной деятельностью, обращенной на свое собственное тело, в раннем возрасте у ребенка проявляется интерес к окружающему миру, связанный с тем, что Фрейд назвал инфантильным сексуальным исследованием. Инфантильное сексуальное исследование проявляется в различных формах и может быть связано с детским интересом к тому, как и откуда появляются братья и сестры, почему мальчики имеют то, чего нет у девочек, что делают папа и мама, когда остаются одни. Пытаясь ответить на эти и другие вопросы, ребенок прибегает к различного рода объяснительным конструкциям, которые доступны его детскому уму. Для взрослых эти конструкции кажутся наивными и смешными, в то время как для ребенка они серьезны и значимы.

Если в процессе совместного общения и игр с девочками мальчик обнаруживает, что его сестра или новая знакомая в детском садике имеют несколько иное строение гениталий, чем он, то в его маленькой головке возникают различного рода мысли, способные вызвать изумление, недоверие или страх. У него могут всплыть воспоминания о том, как его ругали взрослые (мама, воспитательница детского сада или кто-либо еще) за то, что он играл своим маленьким пенисом. Он может вспомнить, как взрослые грозили ему наказанием – оторвать непослушную ручку или то, с чем он производил манипуляции. И, увидев голенькой свою сестренку или девочку в детском садике, он не только с удивлением обнаруживает, что у них нет того, что у него есть, но и со страхом думает, что их уже наказали. Мальчик начинает бояться того, что и с ним может произойти то же самое.

Фрейд полагал, что подобная ситуация является основой для возникновения комплекса кастрации. Прежние угрозы за игру с маленьким пенисом, от которой мальчик получал удовольствие, оказывают на него свое устрашающее воздействие. По выражению Фрейда, мальчик попадает во власть кастрационного комплекса, образование которого имеет большое значение для формирования характера, если он остается здоровым; для его невроза, если он заболевает; и для его сопротивлений, если он подвергается аналитическому лечению.

В отличие от мальчика, подпадающего под власть страха, связанного с комплексом кастрации, девочка, в понимании Фрейда, испытывает чувство глубокого ущемления. Обнаружив свое отличие от мальчика, она начинает испытывать зависть по отношению к тому, чего у нее нет. У девочки может возникнуть желание стать такой же, как мальчик. В более позднем возрасте это желание может вновь появиться при неудаче выполнения женской роли и проявится в неврозе.

Фрейд полагал, что девочка, совершив свое открытие, относящееся к ее непохожести на мальчика, приобретает чувство зависти к пенису. Однако вряд ли можно с полной уверенностью утверждать, что все девочки реагируют на подобное открытие именно таким образом. Во всяком случае, мне доводилось иметь дело с несколько иным проявлением «женской психологии», когда, обнаружив свое отличие от мальчика, девочка приобретала чувство страха. Реакция девочки на отсутствие пениса была точно такой же, как и реакция мальчика. Так, одна из моих пациенток, девушка в возрасте 22 лет, вспоминала, что в детстве, когда впервые имела возможность сравнить себя с мальчиками, у нее, по ее собственным словам, «первоначально был испуг от отсутствия пениса». И только позднее у нее возникло презрение к девочкам и появилось желание стать такой же, как мальчики.

Если ребенок случайно становится свидетелем интимных отношений между родителями, то, не понимая сути происходящего, он находит для себя такие объяснения, которые ему представляются правдоподобными. Увиденную им картину он может воспринимать как акт насилия отца над матерью, а звуки, сопровождающие половой акт, – как стоны от боли, призывы матери о помощи. В этом случае ребенок может испугаться, притаиться, наблюдая за происходящим, убежать прочь сломя голову или броситься на защиту своей матери, спасая ее от «плохого» отца, причиняющего ей боль и страдания.

Последнее положение наглядно подтверждается на материале проведенного мною исследования среди российских студентов. Важно подчеркнуть, что речь идет не о пациентах, страдающих невротическими расстройствами и проходящих курс психоаналитического лечения, а об обычных молодых людях, обучающихся в различных колледжах, институтах, университетах.

Приведу воспоминания девушки, имеющие прямое отношение к обсуждаемой проблематике.

«До чего же раздражал меня тот факт, что мои родители спят вместе! Я постоянно пыталась влезть между ними, отодвинуть отца. А в какое смятение меня приводило то, что я не раз становилась свидетельницей их интимных отношений! Поначалу мне даже казалось, что отец причиняет моей матери большие страдания, и я порывалась броситься ей на помощь. Когда я обнаружила, что при моем появлении все мгновенно прекращается, я специально заходила в комнату, громко кашляла, включала свет или лезла в шкаф, скрипя дверцами. Добившись своего, то есть прекращения этого ужасного „издевательства“ над мамочкой, я удалялась с чувством выполненного долга и спокойно засыпала».

Случайно увиденная картина интимной близости между родителями может вызвать такие переживания у ребенка, которые сразу же дадут знать о себе в форме детской истерии или, будучи бессознательными и глубоко запрятанными, скажутся через какое-то время и проявятся в жизни взрослого человека в форме невротических симптомов. И если даже это не сопровождается какими-то болезненными проявлениями, тем не менее случайно увиденные ребенком сцены проявления сексуальности между родителями оставляют глубокий след в его душе.

Часто сцены интимной близости между родителями порождают у детей желание оказаться на месте одного из них. Вместе с тем они могут вызывать такие чувства страха и вины за «преступное» желание, которые грозят обернуться глубокими внутриличностными конфликтами. Типичным примером в этом отношении может служить воспоминание одной девушки.

«Однажды я наблюдала коитус между родителями. Было состояние удивления и страха. Потом появилось какое-то неосознанное желание, которое мучило еще больше, так как религиозное воспитание давало о себе знать».

Когда мальчик оказывается свидетелем сексуальных отношений между родителями, это может вызвать у него сексуальное желание и стать дополнительным стимулом для мастурбации. Воспоминания об этом сохраняются на долгие годы, порождая в воображении сцены интимной близости со своей матерью. Вот так по этому поводу писал один юноша.

«Я часто представляю себе картины, связанные с тем, как моя мама занималась сексом с моим отцом. В детстве я жил с родителями в однокомнатной квартире и видел все сексуальные сцены (потом я жил с моим первым отчимом, затем – со вторым). Иногда я вспоминал эти сцены в момент мастурбации, и они сильно возбуждали меня. Эти сцены возбуждают меня и сейчас, особенно когда я вспоминаю, как моя мать стонала. В 14 лет при мастурбации я представлял, что занимаюсь сексом со своей матерью. Это вызывало у меня эякуляцию. Но затем я испытывал незначительное чувство вины (или дискомфорта), когда смотрел матери в глаза».

В порождаемых в воображении ребенка картинах его сексуальным объектом могут быть как родители, так и ближайшие родственники. Очевидно лишь одно – увиденная ребенком близость между родителями действительно становится источником оживления и интенсификации его сексуальной деятельности. Об этом красноречиво свидетельствует воспоминание одного юноши.

«В детстве, в возрасте около 10 лет, мне довелось ночью зайти в спальню к родителям, где я увидел, как они занимаются сексом. Мое появление было весьма неожиданным, но отец моментально среагировал и выпихнул меня за дверь, закрыв ее. Возможно, этот инцидент побудил меня к какой-то зависти. Это была наивная зависть ребенка, достаточно легкая по форме, но пробудившая в дальнейшем фривольные мечтания к обладанию женщиной старшего возраста, но отнюдь не матерью. Эти желания относились часто к старшим по возрасту двоюродным сестрам. Всегда хотелось увидеть их в обнаженном виде, а затем и иметь их, заласкав их при этом почти до состояния безумия».

Надо сказать, что различного рода переживания возникают у детей не только в связи с увиденными ими сценами интимной близости между родителями. Например, родители придерживаются таких взглядов на воспитание своих детей, когда последние ограждаются от каких-либо разговоров на сексуальные темы, а естественная обнаженность тех и других представляется делом крамольным и неприличным. В этом случае увиденная детьми сцена с переодеванием родителей может вызвать у них неприятные впечатления. Причем подобного рода впечатления настолько «застревают» в памяти ребенка, что спустя годы могут вызвать у взрослого человека неприятные чувства и по отношению к другим людям. По сути дела, может иметь место нечто такое, о чем поведала одна молодая женщина.

«Однажды, когда мне было пять лет, я вбежала в комнату и застала отца обнаженным. Целый день я находилась в шоке от увиденного, потому что это вызвало у меня испуг, брезгливость, желание убежать. Чувство брезгливости было настолько сильным, что оно стало переноситься на всех мужчин…»

Сексуальные исследования детей часто носят двойственный характер. Они сопровождаются, как правило, повышенным интересом к противоположному полу и в то же время несут на себе печать смутного беспокойства по поводу того, что делается что-то нехорошее, запретное, наказуемое. Причем чем больше у ребенка проявляется интерес к подглядыванию за родителями или сверстниками противоположного пола, тем сильнее возникают у него переживания, связанные со страхом наказания за эту недозволенную деятельность. Судя по всему, усиление того и другого происходит по мере взросления ребенка. Но инфантильные сексуальные исследования являются составной частью психосексуального развития детей.

Инфантильные сексуальные исследования имеют спонтанный и устойчивый характер: среди многих детей проявляется стремление к подглядыванию за сверстниками и взрослыми. Это широко распространенное явление, наблюдаемое среди детей как в семьях, так и в детских садах. Другое дело, что воспитание в семье накладывает отпечаток на исследовательскую деятельность детей, которая может оказаться заторможенной или прогрессирующей. В результате чего один ребенок может вести себя пассивно даже при коллективной организации игр с подглядыванием и раздеванием, что имеет место в детских садах, в то время как другой активно вступает на путь как индивидуального, так и коллективного исследования.

Приведу два противоположных примера, иллюстрирующих сказанное выше. Вот что пишет одна девушка, вспоминая, с чем ей пришлось столкнуться в детском саду и как она это восприняла.

«В детском саду, когда воспитательницы не было в спальне, дети (мои „одногруппники“), не помню с чего, вдруг начали что-то вроде игры „в раздевание“. Не помню, участвовали в игре все дети или нет. Моя кровать стояла последней в первом ряду. Было четыре ряда или пять. Я лежала, укрытая одеялом, и не испытывала ни малейшего желания принимать участие в этой игре. Рядом со мной, тоже укрывшись одеялом и глядя в мою сторону, лежал мальчик и тоже не играл. И весь тихий час мы так и проглядели друг на друга. А потом пришла воспитательница. Все попадали как подкошенные на кровати. Воспитательница стала всех „будить“ и затем повела на полдник».

И еще одно воспоминание, но уже другой девушки, проявившей активный интерес к инфантильному сексуальному исследованию.

«Хорошо помню, что меня раздирало любопытство. „А как же устроены мальчики?“ Я подглядывала за отцом, за мальчишками в детском саду, испытывая при этом огромное любопытство, страх, что если застанут, то накажут, и чувство вины».

Любопытство и страх, стремление узнать, как устроены дети противоположного пола, и чувство стыда, желание посмотреть и даже потрогать то, чего нет у одного ребенка или, напротив, что есть у другого ребенка, и чувство вины – все это находит свое отражение в инфантильном сексуальном исследовании. Подобная двойственность приводит к тому, что ребенок может получить серьезную психическую травму, особенно в том случае, если он не подготовлен к восприятию наготы противоположного пола. Но даже если этого не происходит, первое знакомство с телесной организацией противоположного пола чаще всего оказывается ошеломляющим, вызывающим противоречивые чувства, сохраняющиеся порой на всю оставшуюся жизнь.

Об этом можно судить, например, по воспоминанию одного из эпизодов детства молодого человека.

«Самые ранние воспоминания у меня связаны со случаем, когда мы вместе с матерью и сестрой (она старше на 6 лет) пошли в душ. Тогда меня очень удивила эта картина. Я не помню, где и как мы раздевались (наверное, отдельно друг от друга). Вхожу в душевую комнату и вижу сначала полную женщину, которая намыливала себя мочалкой под душем. Потом увидел мать и сестру и очень удивился тому, что они отличаются от меня в строении тела. Я увидел и встал как вкопанный. Мне стало стыдно. Сестра тоже рассматривала меня и смеялась (скорее усмехалась). Мама показала мне на отдельную кабинку и отвела к ней, чтобы я мылся сам. Плохо помню чувства, которые я испытывал. Кажется, были смущение и стыдливость за свою наготу, любопытство и неловкость по отношению к матери и сестре».

Инфантильные сексуальные исследования ведут к активизации сексуальной деятельности ребенка. Оральная и анальная деятельность, онанизм, подглядывание, раздражение эрогенных зон – все это доставляет удовольствие ребенку. В то же время применительно к взрослому человеку все эти виды удовольствия расцениваются как извращения, поскольку они не связаны с деторождением. Если с этой точки зрения оценивать сексуальную деятельность детей, то она целиком и полностью подпадает под то, что называется извращением. Таким образом, оказывается, что в детстве находятся корни всех извращений. Дети как бы предрасположены к извращениям и охотно отдаются им. Именно об этом и говорил Фрейд, считавший, что извращенная сексуальность есть не что иное, как возросшая, расщепленная на свои отдельные побуждения инфантильная сексуальность.

С этической точки зрения суждения Фрейда об инфантильной сексуальности выглядят кощунственными, поскольку для большинства родителей и воспитателей ребенок – это невинное создание, погруженное в счастливую пору детства, когда проявление какой-либо сексуальности невозможно по определению. Действительно, о каких сексуальных потребностях ребенка и тем более о его сексуальном удовольствии может идти речь, если он не достиг половой зрелости! Поэтому любые идеи, согласно которым существует какая-то инфантильная сексуальность, да к тому же еще проявляющаяся в извращенных формах, воспринимаются в лучшем случае как недоразумение и бред, а в худшем – как подрыв этических оснований человеческой цивилизации, что заслуживает не только всеобщего порицания, но и уголовного наказания.

Аналогичным образом были восприняты и представления Фрейда об инфантильной сексуальности. После публикации работ «Три очерка по теории сексуальности» (1905) и «Анализ фобии пятилетнего мальчика» (1909) некоторые педагоги не только подвергли критике «непристойные» воззрения Фрейда на детей, но и выступили с призывами привлечь автора этих работ к уголовной ответственности за аморальные теории и безнравственное лечение.

Фрейд понимал, что выдвинутые им представления об инфантильной сексуальности вызовут возмущение у тех, кто соотносит сексуальность исключительно с деторождением и кто закрывает глаза на невинные шалости детей. Он также понимал, что приравнивание инфантильной сексуальности к извращениям не пойдет на пользу психоанализу в плане его признания. Напротив, это вызовет негативную реакцию у многих людей, неспособных без какой-либо предвзятости взглянуть на самих себя и мир детства, в котором сексуальность проявляется не в меньшей мере, чем в мире взрослых. Однако, будучи непреклонным приверженцем истины, он не мог идти на уступки общественному мнению, подверженному различного рода заблуждениям. Напротив, обратив внимание на инфантильную сексуальность, он сделал все для того, чтобы, до конца испив чашу возможного неприятия его взглядов и возмущения по поводу аморальности психоаналитического подхода к рассмотрению детства, глубже понять и доходчивее объяснить те психические механизмы, которые обусловливают психосексуальное развитие ребенка.

Для Фрейда асексуальность детства – это миф родителей и воспитателей, созданный обществом и культурой в процессе их развития с целью укрощения, подавления природных влечений человека и направления их в русло трудовой деятельности. Это тот миф, благодаря которому родители и воспитатели утратили память о своих собственных сексуальных влечениях и переживаниях детства. Тот миф, который, войдя в плоть и кровь взрослых, воспринимается ими самими как вполне сознательное убеждение об асексуальности детей, в то время как в основе подобного убеждения лежат различного рода рационализации, прикрывающие нечто такое, о чем не хочется думать.

Миф об асексуальности детства – удел взрослых. Сами же дети, как чистые и невинные существа, следуют зову природы. То, что для многих взрослых является извращением, для детей составляет норму психосексуального развития. Не обремененные этическими предписаниями и рационализацией разума, маленькие дети демонстрируют свою искренность и непосредственность, удовлетворяя свои потребности, включая сексуальные влечения. Не обладая зрелой сексуальностью и неспособные к взрослой генитальной деятельности, они по необходимости удовлетворяют свои потребности не иначе как в форме извращенной деятельности. Для них эта деятельность является не извращенной, а единственно возможной и доступной. Поэтому, как считал Фрейд, ребенка можно было бы назвать полиморфно-извращенным существом, что отнюдь не ущемляет его достоинства как человека.

Конечно, трудно согласиться с подобной характеристикой ребенка, тем более что каждый взрослый был когда-то ребенком и, следовательно, прошел через все фазы инфантильного полиморфно-извращенного развития. Однако, полагал Фрейд, вместо того, чтобы возмущаться по поводу полиморфно-извращенной сексуальной деятельности ребенка, не лучше ли именно с этой точки зрения посмотреть на его развитие. И тогда, быть может, более понятными станут те детские влечения и переживания, которые, по большей части, не становятся предметом сознания родителей и воспитателей. Сам Фрейд предпринял попытку выявить возрастные фазы психосексуального развития ребенка.

Прежде всего он провел различия между сексуальностью и генитальностью. Точно так же, как при обсуждении проблемы бессознательного, он подчеркнул, что психика и сознание – это не одно и то же. Фрейд выразил твердое убеждение в том, что сексуальное не тождественно генитальному. В этом отношении он сформулировал два сходных между собой положения. Одно, на которое уже обращалось внимание, гласило: все вытесненное является бессознательным, но не все бессознательное является вытесненным. Второе звучало так: все генитальное является сексуальным, но не все сексуальное относится к генитальному. Как замечал основатель психоанализа, «мы не можем не признать „сексуального“, которое не „генитально“ и не имеет ничего общего с продолжением рода».

Исходя из подобного понимания сексуальности, Фрейд провел различие между прегенитальной и генитальной организациями сексуальной жизни человека. Прегенетальной организацией сексуальной жизни он назвал такую, в которой ге-нитальные зоны и гениталии (половые органы) еще не приобрели своего преобладающего значения. В отличие от нее генитальная организация сексуальной жизни характеризуется доминированием гениталий в сексуальной жизни человека.

Изречения

З. Фрейд: «Детское сексуальное исследование начинается очень рано, иногда еще с трехлетнего возраста».

З. Фрейд: «Подрастающий ребенок скоро замечает, что отец должен играть какую-то роль в появлении ребенка, но не может угадать какую. Если он случайно становится свидетелем полового акта, то видит в нем попытку насилия, борьбу, садистски истолковывает коитус».

З. Фрейд: «Маленький ребенок, прежде всего, бесстыден и в определенном возрасте проявляет недвусмысленное удовольствие от обнажения своего тела, особенно подчеркивая свои половые части. В противоположность к этой, считающейся перверсной, склонности любопытство при разглядывании половых органов других лиц проявляется, вероятно, в несколько старшем возрасте, когда препятствие от чувства стыда достигло уже некоторого развития».

Согласно Фрейду, прежде чем устанавливается примат гениталий, в сексуальной жизни ребенка существует особого рода неустойчивая прегенитальная организация, которая включает в себя несколько фаз развития.

Первой из них является оральная (ротовая). В этой фазе развития сексуальная деятельность ребенка тесно связана с принятием пищи, поэтому ее можно назвать также каннибальной. Данная фаза развития характеризуется поглощением пищи или сосанием груди, а также других частей тела, например пальцев рук и ног. Искусство египтян наглядно отражает, по мнению Фрейда, эту первоначальную ступень сексуальной деятельности, когда даже божественный Хорус изображен с пальцем во рту. Временной период оральной фазы сексуального развития ребенка – от рождения до двух лет.

Вторая фаза прегенитальной сексуальной организации – анальная. Здесь основную роль эрогенной зоны начинает играть анус (задний проход). Ребенок получает удовольствие от раздражения слизистой оболочки ануса. Он не желает очищать свой кишечник насильно, когда его сажают на горшок, но испытывает сладостные ощущения, когда испражняется по собственному желанию. Он делает свои «большие дела», когда сам этого захочет, и там, где хочет. Анальную фазу Фрейд назвал еще садистской, или садистско-анальной, организацией. Эта фаза включает в себя наслаждение ребенка от задержек кала и освобождения кишечника в самый неподходящий для родителей или воспитателей момент. Например, к родителям пришли гости, а их ребенок перепачкал свою одежду и с удовольствием играет с тем «подарком», который он преподнес сам себе.

В рамках анальной фазы развития возникает амбивалентное (двойственное) отношение ребенка к своей собственной деятельности, которое пронизывает собой всю сексуальную жизнь. Ребенок проявляет активность, связанную с овладением продуктами своей деятельности, и в то же время анус является органом пассивного характера. Продукты его деятельности являются частью его самого и в то же время становятся чем-то внешним. Они воспринимаются им самим как приятный «подарок» родителям и воспитателям, но оказываются чем-то таким, что вызывает брезгливость и ассоциируется с грязью в глазах последних. Подобная амбивалентность приводит к тому, что у ребенка могут возникать зародыши внутренних конфликтов между удовольствием и стыдом, садистско-анальной деятельностью и страхом. В свою очередь, все это может привести к кишечным расстройствам, оказывающим влияние на характер последующих симптомов невротических заболеваний. Временной период анальной фазы психосексуального развития ребенка – приблизительно от двух до пяти лет.

В понимании Фрейда, ранний расцвет инфантильной сексуальности приходится на период детства от двух до пяти лет. С трехлетнего возраста сексуальная жизнь ребенка очевидна и не вызывает сомнений. В это время у него начинают вызывать интерес гениталии, наступает период инфантильной мастурбации. У ребенка наблюдается предпочтение в выборе отдельных лиц и более нежное отношение к одному из полов. Ребенок может проявлять агрессивность, выражать чувство ревности. Его сексуальное исследование сопровождается переходом от аутоэротизма, то есть ориентации на собственное тело, к различению и выбору другого сексуального объекта и иной сексуальной цели.

В процессе своей исследовательской деятельности ребенок обращает внимание на гениталии. Интерес к гениталиям и пользование ими ведет к инфантильной генитальной организации. Она отличается от взрослой тем, что для детей, как мальчиков, так и девочек, важное значение приобретают только гениталии мальчиков. При этом существует примат не гениталий как таковых, а фаллоса, как символического представителя мужского полового органа. Эту инфантильную генитальную организацию сексуальной жизни детей Фрейд назвал фаллической фазой развития.

В этой фазе отчетливо проявляется сексуальное любопытство ребенка, наблюдаются эксгибиционистские, то есть связанные с разглядыванием и подглядыванием, тенденции, а также агрессивные действия. Если в рамках анальной фазы развития наблюдается противоположность между активным и пассивным, то в период фаллической фазы развития противоположность сводится к наличию или отсутствию пениса, то есть к кастрации. Именно фаллическая фаза развития связана с кастрационным комплексом, и именно в этот период у ребенка возникают различного рода переживания, сопровождающиеся чувством страха, что впоследствии может привести к возникновению невротических симптомов.

В возрасте примерно с шести до восьми лет у ребенка наблюдается спад в сексуальном развитии. Этот период психосексуального развития детей Фрейд называет латентным (скрытым). Перед наступлением латентного периода, в течение которого сексуальная жизнь ребенка не прерывается, а характеризуется некоторым затишьем, большинство переживаний подвергается инфантильной амнезии. То есть забыванию, в результате которого первые годы жизни как бы выпадают из памяти. На протяжении всего латентного периода ребенок научается любить других лиц, находящихся рядом с ним и помогающих ему удовлетворить его потребности. Недостаток нежности со стороны родителей, особенно матери, сказывается на его чувствительности по отношению к другим людям. Переизбыток родительской нежности делает ребенка избалованным, неспособным в дальнейшей жизни отказаться от родительской любви. Ненасытность в требовании родительской нежности становится одним из признаков будущей нервозности.

Латентный период примечателен в том отношении, что в это время у ребенка наблюдается присоединение сексуальных компонентов к социальным чувствам: в его жизнь включаются нравственные требования, оказывающие позднее воздействие на образование сексуальных ограничений. На протяжении этого периода в психике ребенка накапливаются силы, предназначенные для сдерживания сексуального влечения. Их накопление осуществляется посредством перверсных сексуальных переживаний и благодаря воспитанию ребенка. Но, повторюсь, в латентный период сексуальная жизнь ребенка, хотя и в ослабленном виде, все же проявляется. Вследствие этого нарастает напряжение между формирующимися ограничениями и чувственными возбуждениями эрогенных зон, возникают душевные переживания, отмеченные печатью склонности к неврозу. Возбуждения, возникающие на основе раздражения различных эрогенных зон, еще не объединены между собой. Частичные сексуальные влечения не имеют единой концентрации.

С наступлением половой зрелости происходит интенсификация сексуального развития и подчинение всех источников сексуального возбуждения примату гениталий. В этой фазе сексуального развития, названной Фрейдом генитальной, половые органы начинают играть ведущую роль в сексуальной жизни человека. В отличие от инфантильной генитальной организации, где господствующую роль играет фаллос как образное представление мужского полового органа, генитальная фаза сексуального развития характеризуется окончательным приматом половых органов. При этом ранняя сексуальная полярность, связанная с активностью и пассивностью (анальная фаза), наличием пениса и кастрированием (фаллическая фаза), обретает зрелые черты различия между мужским и женским.

Таковы представления Фрейда о сексуальном или, точнее, о психосексуальном развитии ребенка. В процессе этого развития не исключены различного рода фиксации, то есть задержки на той или иной фазе, что сказывается на сексуальной жизни взрослого человека. Возможна также регрессия, то есть возвращение к инфантильной сексуальности, к различным фазам ее развития. Все это может вести к отклонению от сексуальной деятельности взрослых, связанной с деторождением. Фактически извращения, перверсии взрослых оказываются не чем иным, как проявлением инфантильной сексуальности, вызванной к жизни предшествующими фиксациями или регрессиями.

На основании своих представлений об инфантильной сексуальности Фрейд выдвинул предположение, что формирование характера человека тесно связано с прегенитальными фазами развития. В работе «Характер и анальная эротика» (1908) он провел параллели между анальной сексуальностью и такими чертами характера человека, как аккуратность, бережливость, упрямство. Аккуратность рассматривалась им не только как физическая чистоплотность, но и как добросовестность в исполнении различных, в том числе и мелких обязательств. Бережливость – как доходящая до крайности и превращающаяся в скупость. Упрямство – как нечто такое, что способно перейти в упорство, к которому присоединяется наклонность к гневу и мстительности. Все эти три свойства расценивались Фрейдом как тесно связанные между собой составляющие одного целого, уходящего своими корнями в детство человека. Люди, обладающие подобными свойствами, относились, с его точки зрения, к той категории грудных младенцев, которые имели обыкновение не опорожнять кишечник, если их сажали на горшок, поскольку акт дефекации и задерживание стула доставляли им удовольствие. По мере их инфантильного развития часть сексуальной деятельности подверглась отклонению от половых целей и направилась в сторону задач иного рода. Этот процесс отклонения от первоначальных сексуальных целей на социально приемлемые Фрейд назвал сублимацией. Аккуратность, бережливость и упрямство как раз и представляют собой, на его взгляд, постоянные продукты сублимированной анальной эротики.

Размышления Фрейда о сексуальном развитии ребенка вызвали резкую критику со стороны тех, кто усмотрел в них некий пасквиль на невинное детство. Психоаналитические представления о фазах сексуальной организации жизни вызвали неоднозначное отношение и среди ученых, которые (с учетом эмпирических данных, полученных в ходе этнографических, медицинских и психологических исследований) выявили иные возрастные периоды сексуального развития детей. Однако если первоначальная реакция на соответствующие взгляды Фрейда об инфантильной сексуальности характеризовалась резким их неприятием, сопровождавшимся моральным осуждением, особенно со стороны педагогов, то со временем отношение к психоаналитической теории сексуального развития человека изменилось.

Специалисты в различных областях естественнонаучного и гуманитарного знания стали более основательно подходить к вопросу о детской сексуальности. Это не означает, что идеи Фрейда получили всеобщее признание. Скорее напротив, они вызвали потребность в переосмыслении их. Однако в ходе их переосмысления, часто довольно критического и продуктивного, многие исследователи подтвердили правомерность по крайней мере двух выдвинутых Фрейдом психоаналитических положений. Во-первых, генитальное действительно не покрывает собой полностью сферу сексуального. Во-вторых, сексуальная организация жизни взрослых самым тесным образом связана с психосексуальным развитием ребенка и, следовательно, для понимания тех или иных отклонений в сексуальности взрослого человека, а также его психических заболеваний следует обратиться к изучению его детства.

Фрейд инициировал дальнейшие исследования в области изучения сексуальности человека. В рамках психоанализа и за его пределами вносились уточнения в содержание понятия инфантильной сексуальности. Проводились научные исследования с целью выявления периодов или фаз психосексуального развития в детском и юношеском возрасте.

Так, К. Абрахам в рамках оральной стадии развития выделил две фазы: одну, связанную с желанием ребенка сосать; другую – с его желанием кусать. Дж. Сад-гер рассмотрел уретральную (уретра – проток, по которому моча выводится из мочевого пузыря) фазу, связанную с удовольствием, получаемым ребенком при мочеиспускании. С точки зрения М. Малер, в начальном периоде жизни ребенка можно выделить такие фазы, как аутическая, характеризующаяся отчуждением, отделением ребенка от матери, и симбиотическая, характеризующаяся единением, близостью между ребенком и матерью.

Если Фрейд уделял основное внимание рассмотрению эдипова комплекса, проявляющегося на фаллической фазе инфантильной сексуальности и лежащего в основе возникновения психических расстройств, то многие психоаналитики стали исследовать более ранние фазы психосексуального развития ребенка. Д. Винникотт, М. Кляйн, М. Малер, Р. Шпиц, X. Кохут и другие обратились к изучению доэди-повых связей между ребенком и матерью. Они исследовали влияние материнских отношений на начало жизни ребенка, вредные последствия разлучения маленьких детей с матерью, роль регрессивных процессов в детской психике.

Рассмотренная Фрейдом зависимость между анальной эротикой и специфическими чертами характера (анального характера) человека также подверглась дальнейшему изучению и осмыслению.

Одни психоаналитики попытались более подробно, чем это сделал Фрейд, раскрыть особенности анальной эротики, оказывающей влияние на формирование характера человека. В частности, Э. Джонс рассмотрел анально-эротические черты двух типов характера. Для первого типа характера свойственны раздражительность, мелочность, властолюбие, упрямство; для второго – решительность, упорство, деловитость, надежность, любовь к порядку.

Другие психоаналитики выдвинули иное представление о типах характера. Так, В. Райх провел различие между генитальным и невротическим характером человека. В рамках невротического характера он выделил истерический (фиксация в генитальной стадии инфантильного развития со склонностью к инцесту), компулъсивный (основанное на анальном эротизме преувеличенное чувство порядка и педантизма) и фаллически-нарциссический (защита от регрессии к анальной стадии путем чрезмерной самоуверенности, высокомерия, хвастовства) типы характеров. В свою очередь, Э. Фромм исходил из того, что основу характера составляют не различные типы прегенитальной сексуальной организации, а специфические отношения личности с миром, проявляющиеся в процессах ассимиляции (овладение вещами) и социализации (взаимодействие с людьми). В соответствии с этим он различал типы характера, связанные с рецептивной (усматривающей источник всех благ жизни вовне, но не проявляющей активности), эксплуататорской, стяжательской крыночной ориентациями человека.

Надо сказать, что по мере развития психоанализа Фрейд вносил добавления и исправления в различные свои теории. В 1905 году, когда он выдвинул психоаналитические представления о прегенитальной и генитальной фазах сексуальной организации жизни ребенка, у него имелись лишь смутные представления об инфантильной генитальной организации. Несколько лет спустя особое внимание Фрейд уделил роли фаллоса и эдипова комплекса в психосексуальном развитии детей. На начальном этапе развития психоанализа Фрейд рассматривал прегенительную организацию сексуальности, выделив оральную и анальную фазы развития. В 30-х годах он стал использовать термин «доэдипов». Обращаясь к проблеме женственности, он уже подчеркивал, что нельзя понять женщину, не отдав должное фазе доэдиповой привязанности к матери.

Фрейд утверждал, что эмоциональные отношения девочки к матери разнообразны. Они соответствуют инфантильным желаниям, проявляются на ранних стадиях психосексуального развития. Эти желания могут быть активными и пассивными, нежными и враждебными. В доэдипов период у девочки можно обнаружить относящийся к матери страх: девочка боится быть убитой или отравленной матерью. Если этот страх преобладает в жизни девочки, то он может привести к психическому заболеванию.

Со временем сильная эмоциональная привязанность девочки к матери проходит. Она уступает место эмоциональной привязанности девочки к отцу. Отход от матери сопровождается, согласно Фрейду, проявлением ненависти. Эта ненависть может возникнуть на почве прекращения кормления грудью, рождения другого ребенка, ревности к младшей сестре или брату. Девочка становится раздражительной, непослушной, агрессивной. Ненависть к матери может сохраниться у девочки, затем девушки и взрослой женщины на всю жизнь.

Доэдипов период психосексуального развития характерен и для мальчика. Вообще, обиды, ревность, разочарование в любви матери к ребенку встречаются как у девочек, так и у мальчиков. Однако доэдипов период психосексуального развития у мальчиков является, по мнению Фрейда, более коротким по времени, нежели у девочек, и не сопровождается отходом сына от матери.

Перенос эмоциональных чувств любви девочки с матери на отца означает, согласно Фрейду, то, что она вступает в фазу развития эдипова комплекса. Мать становится как бы соперницей, и у девочки усиливается враждебное отношение к ней. Это может привести к различным исходам. Если впоследствии девушка останавливается на привязанности к отцу, то она будет выбирать себе спутника жизни по типу отца. Сохранившаяся ненависть к матери выльется в сильную любовь к мужу, в результате чего возможен счастливый брак. При рождении первого ребенка собственное материнство способно оживить раннюю эмоциональную привязанность к матери. Муж может отойти на задний план, вплоть до возникновения враждебного отношения к нему.

Отождествление женщины с матерью как бы воссоздает ранний доэдипов период развития, основанный на нежной привязанности к собственной матери. Одновременно дает знать о себе и поздний период, связанный с эдиповым комплексом.

С точки зрения Фрейда, ни один из этих периодов не преодолевается в полной мере. Тем не менее он полагал, что фаза нежной доэдиповой привязанности является для будущего женщины решающей.

Представление Фрейда о доэдиповой фазе психосексуального развития ребенка нашло свое отражение в работах ряда психоаналитиков. Р. Мак-Брунсвик описала случай психического заболевания, истоки которого лежали, по ее мнению, в доэдиповой фазе психосексуального развития пациента. X. Дойч показала, как сексуальные взаимоотношения между женщинами воспроизводят ранние эмоциональные отношения между матерью и дочерью. Ж. Лакан ввел понятие «доэдипов треугольник». Он считал, что определяющую роль в нем играют отношения не между матерью, ребенком и отцом, а между матерью, ребенком и фаллосом как античным представлением мужского органа.

Нет необходимости возводить идеи Фрейда об инфантильной сексуальности в ранг незыблемых догм. Научные исследования и терапевтическая практика показывают, что далеко не все его представления о соответствующих фазах и особенностях психосексуального развития детей являются именно такими, как они виделись основателю психоанализа. В частности, уже обращалось внимание на то обстоятельство, что девочка может реагировать на отсутствие у нее пениса не только чувством зависти, как считал Фрейд, но и проявлением чувства страха, как это наблюдается у мальчиков.

Но нет необходимости и недооценивать вклад Фрейда в понимание инфантильного сексуального развития. Во всяком случае, вряд ли сегодня приходится сомневаться в том, что сексуальность ребенка проявляется только и исключительно в период его полового созревания. Фрейд привлек внимание к более раннему проявлению сексуальности детей. Тем самым он дал возможность родителям и воспитателям по-новому взглянуть на первые годы жизни ребенка и пересмотреть ранее широко распространенные представления о том, когда дети начинают интересоваться сексуальными вопросами и в каком направлении осуществляется их психосексуальное развитие. Кроме того, Фрейд убедительно показал, что детство ребенка не является беззаботным. Многие дети испытывают такие глубокие переживания и душевные потрясения, которые оказывают серьезное воздействие на дальнейшую судьбу взрослого человека и сопровождаются возникновением различного рода психических заболеваний.

Изречения

З. Фрейд: «Сексуальная жизнь – как мы говорим, функция либидо – появляется не как нечто готовое и не обнаруживает простого роста, а проходит ряд следующих друг за другом фаз, непохожих друг на друга, являясь, таким образом, неоднократно повторяющимся развитием, как, например, развитием от гусеницы до бабочки».

З. Фрейд: «Мы, конечно, знали, что была предварительная стадия привязанности к матери, но мы не знали, что она могла быть так содержательна, так длительна и могла дать так много поводов для фиксаций и предрасположений».

З. Фрейд: «С наступлением половой зрелости начинаются изменения, которым предстоит перевести инфантильную сексуальную жизнь в ее окончательные нормальные формы. Сексуальное влечение до того было преимущественно аутоэротично, теперь оно находит сексуальный объект».

Фрейд вскрыл ту реальную картину не столько счастливого, сколько несчастного детства, когда наряду с чувствами любви по отношению к близким людям ребенок может испытывать глубокие чувства ненависти, ревности, враждебности, агрессивности. Речь идет не об эдиповом комплексе, включающим в себя специфические отношения между родителями и детьми. Речь идет об отношениях, которые складываются между братьями и сестрами в семье и которые подчас оказываются ареной непримиримой борьбы детей за родительскую любовь и, как говорится, полем битвы за их место под солнцем.

Действительно, воспоминания многих людей о собственном детстве, наблюдения за детьми, находящимися дома или пребывающими в детском саду, равно как и анализ людей, страдающих психическими заболеваниями, – все это свидетельствует о наличии таких отношений между братьями и сестрами, между ребенком и его сверстниками, которые нередко отмечены печатью открыто проявляемой злобы, агрессивности, жестокости, зависти, ревности и всем тем, что отнюдь не говорит в пользу того, что ребенок является невинным и добрым существом. Подчас приходится сталкиваться с такими мыслями и деяниями маленьких детей, которые повергают их родителей в шок.

Несколько лет тому назад в средствах массовой информации сообщалось о случае, когда семи– или восьмилетняя девочка задушила свою младшую сестру, а родители никак не могли понять, почему это произошло. Девочку подвергли медицинской экспертизе, но не обнаружили у нее каких-либо патологических отклонений от нормального развития. Жестокость дочери потрясла родителей, которые были уверены, что уделяли своему ребенку достаточное внимание, а девочка росла в благополучной семейной обстановке. И только после совершения дикого, совершенно необъяснимого и немотивированного, с их точки зрения, поступка, после того как девочка, заливаясь слезами и горько раскаявшись в своем поступке, рассказала им, почему она задушила свою маленькую сестру, родители поняли, какие чувства одолевали их дочь до свершения преступления и что ей пришлось пережить. В том, что произошло, виноваты были, по сути дела, взрослые, которые, не зная психологии ребенка, совершенно не подозревали о внутренних конфликтах и переживаниях, имевших место в душе их дочери. Девочку же одолевали чувства ревности, обиды на своих родителей, агрессивность по отношению к маленькой сестренке, лишившей ее привычного образа жизни.

Маленькие дети часто просят своих мам и пап «купить» им или принести из родильного дома братика или сестричку, с которыми они могли бы вместе играть и заботиться о них. Но как только в доме появляется маленький ребенок, в семье начинают происходить такие изменения, которые вызывают у старших детей негативные чувства, будь то зависть, раздражение, агрессия или желание того, чтобы брата или сестру отнесли обратно. Грудной ребенок требует заботы, мать и отец уделяют ему все свое внимание, в детской комнате, если таковая есть, происходит перестановка вещей. Естественно, что старшему ребенку уделяется меньшее внимание. Ему запрещают шуметь, когда спит малыш, его наказывают, если он случайно причинит боль младшему брату или сестре, лишают его былой нежности, которая переносится на новорожденного. Все это не может не отразиться на психологии старшего ребенка, у которого подчас возникают даже мысли о том, как бы избавиться от брата или сестры.

Приведу несколько примеров, взятых из проведенного мною исследования среди студентов и из аналитической работы с пациентами.

Вспоминая свое детство, одна студентка написала о том, какие чувства испытывала после того, как у нее появился маленький братик.

«Когда его привезли из роддома, мне было 6 лет. Я была очень рада. Но, когда мне говорили: „Не трогай его!“, „Не бери его на руки!“, а вначале вообще „Не дыши на него!“, у меня была внутренняя истерика. Все внимание было направлено на младшего брата. Вместе с тем я обожала братика».

В данном случае девушка вспомнила об амбивалентных чувствах, которые она испытывала в детстве по отношению к маленькому брату. Да, она была рада его появлению на свет. Но в то же время дело дошло до возникновения истерии у девочки, поскольку родители настолько оберегали новорожденного от нее, что фактически запрещали ей общаться с ним. Но иногда двойственность чувств ребенка по отношению к младшему брату или сестре оказывается неравноценной, в результате чего может превалировать не любовь и обожание, а зависть и агрессивность.

Одним из примеров подобного рода может служить следующее воспоминание девушки.

«Когда у меня родилась сестра (у нас разница в 4 года), я стала какой-то агрессивной. Мне казалось, что я больше никому не нужна, и завидовала ей. Я подходила к ее кроватке и говорила, что это моя кроватка и чтобы она уходила. Потом однажды я опрокинула кроватку, в которой лежала сестра. Мы постоянно с ней дрались из-за игрушек, которыми мне даже не хотелось играть».

Вызванные к жизни в душе ребенка чувства зависти, ревности, обиды и агрессивности, связанные с рождением брата или сестры, могут оказаться столь сильными, что будут постоянно овладевать его мыслями, свидетельствующими о желании избавиться от соперника. Вплоть до различного рода планов относительно того, как и каким образом добиться его смерти. Вот что пишет по этому поводу одна девушка.

«Я помню, что где-то с 5 до 7 лет желание смерти младшей сестре (разница в 2,5 года) было у меня ярко выражено, потому что оно не только хранилось в моих мыслях, но и отражалось в действиях. Очень часто в том возрасте я разрабатывала со своей подружкой план, как убить сестру. Помню, что я хотела испечь или сварить луковицу и дать сестренке покушать».

Разумеется, не все дети разрабатывают подобного рода планы по убийству младших сестры или брата и тем более претворяют их в реальность. Однако описанный случай убийства сестры, совершенный семи– или восьмилетней девочкой, свидетельствует о том, что конфликты в детской комнате оказываются иногда столь острыми, что завершаются смертельным исходом. В большинстве же случаев это не выходит за пределы детских фантазий.

Но бывает и так, что негативное отношение к брату или сестре вытесняется из сознания ребенка, в результате чего он не помнит о детских «преступных» планах. И только анализ детских воспоминаний может привести к пониманию, не скрывалось ли за непреднамеренным действием ребенка что-то такое, что полностью как бы стерто из его памяти.

В этом отношении характерны воспоминания женщины об одном случае, произошедшем в ее детстве.

«Будучи примерно в месячном возрасте, мой брат, мирно посапывая, спал на моей кровати, лежа поперек нее. Мне было около 6 лет. Я подошла к брату, взяла его на руки, покачала и положила обратно, только не поперек кровати, а вдоль ее. Помню, что я еще подумала: „Зачем он лежит поперек, если все нормальные люди спят вдоль кровати?“ Я ушла из комнаты. Через несколько минут раздался хлопок и плач. Мама с папой побежали в комнату, я следом за ними. Как оказалось, брат скатился с кровати и грохнулся на пол. Папа очень накричал на меня, хотя я не помню, кто именно ругал меня сильнее. Мама рассказала, что положила брата поперек кровати, чтобы он не скатился. Клянусь Богом, эта истина мне раскрылась только после падения брата. С тех пор в моем сознании закрепилась мысль, что все, что брат делает в отношении меня, он делает с целью подставить меня. Он старается сделать так, чтобы он оказался жертвой, а я – злодейкой и меня опять бы поругали за плохое отношение к нему».

По словам этой женщины, ей всегда казалось, что брат забрал у родителей кусок внимания и любви, предназначавшихся ей. На этой почве у нее возник комплекс, обусловивший ее негативное отношение к брату. Тот случай, когда в результате ее непреднамеренных действий маленький братик упал с кровати, воспринимался ею как нелепая случайность. И только позднее, после ознакомления с психоаналитическими идеями, этот случай представился ей в совершенно ином виде. Она уже не исключала возможность, что несчастный случай на самом деле был обусловлен ее нежеланием того, чтобы маленький братик занимал место на ее кровати.

Негативные чувства и переживания, связанные с появлением в семье новорожденного, могут не только омрачить детство ребенка, но и сохраниться на многие годы. Бывает, правда, и так, что первоначально возникшие чувства ревности, зависти и обиды со временем проходят, и в более зрелом возрасте между братьями и сестрами возникают взаимопонимание, поддержка, любовь. Но случается и такое, когда детские негативные переживания сохраняются на всю жизнь, в результате чего между родными сестрами и братьями устанавливается отчужденность, что порождает мысли, граничащие с желанием смерти близкому человеку.

Именно в духе последнего соображения выдержано следующее высказывание одной женщины.

«Когда мне исполнилось 6 лет, у меня появилась сестра. Сначала я радовалась ей, но потом оказалось, что с ее появлением моя свобода ограничилась. Мне надо было гулять с ней, присматривать за ней, водить ее в детский сад, в школу. Сейчас я ощущаю тягость от того, что у меня есть младшая сестра, так как до сих пор в ее представлении я – ее нянька. Откровенно я не желаю ее смерти. Но когда она где-нибудь задерживается и не предупреждает об этом, я рисую в воображении картины несчастного случая и ее похорон».

Не следует думать, что описанные выше отношения между старшими и младшими детьми налагают соответствующий отпечаток исключительно на жизнь первых. Не всегда только младшие дети являются любимчиками родителей. Бывает и наоборот, когда в силу тех или иных причин родители отдают предпочтение своему первенцу, то есть старшему ребенку. И даже если родители стремятся поровну разделить свою любовь между всеми детьми, то это вовсе не значит, что именно так она воспринимается самими детьми. Подчас младшие дети ощущают, что их любят меньше, чем старших. Во всяком случае, независимо от того, как на самом деле складываются отношения между родителями и детьми, с одной стороны, и братьями и сестрами, с другой стороны, восприятие ребенком семейной ситуации может оказаться неадекватным. Подобное восприятие способно сохраниться на долгие годы. Оно может оказаться стойким и предопределить как последующее отношение взрослого человека к своей собственной семье, так и его взгляды по целому ряду вопросов, включая деторождение.

При осуществлении психоаналитической терапии аналитик учитывает особенности детского развития пациента, наличие или отсутствие у него братьев и сестер, возрастное положение в семье, а также те конфликтные ситуации, которые могли иметь место в детстве. Вот почему в аналитическом процессе, наряду с событиями настоящего и переживаниями взрослого человека, важное место отводится также рассмотрению истории инфантильного развития пациента.

Изречения

З. Фрейд: «Вероятно, нет ни одной детской без ожесточенных конфликтов между ее обитателями. Мотивами являются борьба за любовь родителей, за обладание общими вещами, за место в комнате».

З. Фрейд: «Детскому характеру вообще свойственна жестокость, так как задержка, удерживающая влечение к овладеванию от причинения боли другим, способность к состраданию развиваются сравнительно поздно».

З. Фрейд: «Возрастное положение ребенка среди братьев и сестер является чрезвычайно важным моментом для его последующей жизни, который нужно принимать во внимание во всякой биографии».

Одна из моих пациенток считала, что родители не могут любить одинаково своих детей. На примере своих родственников и знакомых она доказывала, что, как правило, больше всех родители любят непутевого ребенка. При этом она говорила, что совершенно не понимает тех, кто убеждает себя и других в том, что одинаково любят детей и внуков.

В сновидениях пациентки, находящейся замужем и имевшей ребенка, часто возникали такие картины, которые наводили на мысль о прерванной беременности и страхе за своего первенца, о различного рода убийствах и похоронах не только мужа, но и любимого ребенка. Когда я ее спросил, не хочет ли она иметь второго ребенка и не говорила ли с мужем на эту тему, она подтвердила, что такой разговор с мужем был, однако материальные и жилищные условия не позволяют пока думать о втором ребенке. Одновременно она заметила, что если будет второй ребенок, то она не сможет относиться к обоим детям одинаково и у нее проявится патологическая любовь к первому ребенку. На мой вопрос, почему пациентка говорит о патологической любви, она ответила, что безумно любит своего ребенка и что второго рожают только тогда, когда не испытывают любви к первому.

Я пытался выяснить, откуда у пациентки подобные мысли, где она могла их почерпнуть, какие события детства могли оказать воздействие на формирование представлений о неравноценной любви родителей к своим детям. Возникало предположение, что нечто подобное имело место в ее семье и она, будучи ребенком, на себе испытала те переживания, которые возникли у нее на почве недостаточной любви со стороны родителей или, по крайней мере, на фоне соответствующего восприятия, согласно которому она ощущала дефицит тепла, заботы и ласки. Поскольку она была младшим ребенком в семье, ее родная сестра была на несколько лет старше ее, то возникало следующее подозрение. Возможно, существует какая-то тайна в отношениях между родителями и детьми в этой семье; возможно, взаимоотношения со старшей сестрой могли вызвать у моей пациентки переживания, способствующие зарождению мысли о том, что ее любили меньше, чем другого ребенка.

В результате выяснилось, что в их семье произошел инцидент, вызвавший глубокие переживания у ее матери и впоследствии сказавшийся на ребенке. Сама пациентка рассказала об этом инциденте следующее.

«Моя сестра чуть не выбросила меня из окна. Ей было тогда шесть лет, а мне три месяца. Сестра достала меня из коляски, открыла окно, положила меня на подоконник. Хорошо, что в комнату вошла мама и успела меня схватить на руки. Позднее она мне об этом и рассказала. Мама ставила себе в укор то, что тогда случилось. И я сделала для себя соответствующий вывод. Надо сказать, что и отец проявил себя не с лучшей стороны. Отец хотел, чтобы родился мальчик. Но когда родилась я, он объявил бойкот. Только где-то через год отец начал признавать меня».

После этого рассказа пациентки окончательно стало понятно, какой вывод она сделала для себя после признания матери о том, что грудного ребенка чуть было не выбросили из окошка. С одной стороны, собственная сестра предприняла попытку лишить ее жизни. С другой, вплоть до годовалого возраста отец не признавал девочку. И хотя о том и другом она ничего не помнила и узнала позднее из рассказов матери, тем не менее все это не могло пройти для девочки бесследно. Отсюда последующие страхи, проекции и рационализации, выразившиеся, в частности, в формировании стойкого убеждения в том, что невозможно одинаково любить своих детей и что в случае рождения второго ребенка у нее разовьется патологическая любовь к первому ребенку.

Судя по сновидениям и переживаниям, связанным с различными воспоминаниями детства, пациентка находилась во власти бессознательного страха, что в случае рождения второго ребенка его может ожидать такая же участь, как и ее саму. Один из внутренних конфликтов развертывался между желанием родить и страхом, который как бы висел дамокловым мечом над ней. Это был тройственный страх. Во-первых, ее одолевал страх за второго ребенка, если она решится на это. Во-вторых, она испытывала страх за первого ребенка, так как боялась, что придется уделять ему меньше внимания; между детьми могут возникнуть такие же отношения, какие были между ней и старшей сестрой, и тем самым она обречет своего первенца на повторение того, что было сделано в детстве ее сестрой. И в-третьих, она боялась, что ей самой придется как-то делить любовь между детьми и это окажется неразрешимой для нее задачей. Поэтому, с одной стороны, она успокаивала себя тем, что рождение второго ребенка означает нелюбовь к первому. С другой стороны, как бы предупреждала себя, что рождение второго ребенка приведет к еще более патологической любви к первенцу, и, следовательно, во имя уже рожденного ребенка необходимо оставить все как есть и не думать ни о каком втором ребенке.

Можно было бы привести еще целый ряд примеров, свидетельствующих о том, что в раннем детстве ребенку приходится сталкиваться с такими реалиями жизни, которые вызывают различного рода переживания и впоследствии дают знать о себе в его жизнедеятельности. Однако дело не в этом. Более важно то, что Фрейд привлек внимание к необходимости исследования и понимания ранних стадий психосексуального развития человека, уходящих в далекое детство и играющих важную роль в процессе становления ребенка взрослым.

С момента рождения ребенок включен в систему отношений с окружающим его миром. Этот мир, и прежде всего семья, не является раем. В нем наличествуют противоречия и людские страсти. Вовлеченный в водоворот противоречий и людских страстей, ребенок часто оказывается в таком положении, которое отнюдь не свидетельствует о счастливом детстве. Руководствуясь программой получения наслаждения и находясь во власти инфантильной сексуальной организации, он по необходимости проходит все стадии своего развития, которые, будучи на начальном этапе извращенными, являются тем не менее нормальной деятельностью ребенка.

Возникновение у ребенка амбивалентных, двойственных чувств по отношению к своей собственной инфантильной сексуальной деятельности, к родителям, сестрам и братьям сопровождается порой такими внутренними переживаниями и конфликтами, которые могут вести к далеко идущим последствиям, включая бегство в болезнь. Все это является предметом осмысления и обсуждения в психоанализе.

Разумеется, многое из того, на что обратил внимание Фрейд, было известно и до него. Однако большинство его предшественников или сознательно закрывали на это глаза, полагая, что есть более существенные проблемы мироздания, чем рассмотрение детских переживаний, которые легко переносятся ребенком и забываются, или бессознательно восставали против инфантильной сексуальности, прилагая все усилия к подавлению любых форм ее проявления в жизни детей и в то же время считая ее чем-то надуманным, этически неприемлемым, эстетически безобразным.

Будучи непримиримым сторонником постижения истины, Фрейд решительно вторгся в сферу инфантильной сексуальности и во весь голос заявил о том, что без понимания всех перипетий психосексуального развития ребенка остаются совершенно непонятными ни истоки формирования тех форм взрослой сексуальности, которые принято считать извращениями, ни причины возникновения неврозов. И если, в отличие от своих предшественников, он действительно расширил понятие сексуальности, то это касалось лишь двух аспектов человеческой деятельности. Инфантильной сексуальности и перверсий, которые выходят за рамки продолжения человеческого рода, но тем не менее не являются менее сексуальными, чем освященные религиозным или светским мировоззрением нравственно приемлемые и социально одобренные сексуальные взаимоотношения между людьми, направленные на деторождение.

Психоаналитическое понимание сновидений и инфантильной сексуальности привело Фрейда к необходимости более обстоятельно рассмотреть амбивалентные чувства любви и ненависти, нежности и агрессивности, в открытой или завуалированной форме проявляющиеся в раннем детстве. Двойственность чувств, которые обнаруживаются у ребенка по отношению к его сестрам и братьям, – это лишь одна сторона его психосексуального развития. Другую сторону составляют отношения между ребенком и его родителями, где двойственность чувств проявляется во всем своем драматизме. Речь идет о том, что Фрейд назвал эдиповым комплексом и что легло в основу психоаналитического понимания человека и культуры.

В разделе, посвященном основным понятиям психоанализа, освещались вопросы, связанные с психоаналитическим пониманием эдипова копмлекса. В рамках учебника нет необходимости в более подробном рассмотрении данной проблематики, тем более что заинтересованный читатель может найти соответствующий материал в таких моих работах, как «Эдипов комплекс: инцест и отцеубийство» (2000) и «Классический психоанализ: история, теория, практика» (2001). Целесообразнее перейти к рассмотрению взглядов Фрейда на структурное понимание психики.

Изречения

З. Фрейд: «Мы расширили понятие сексуальности лишь настолько, чтобы оно могло включить сексуальную жизнь извращенных и детей. Это значит, что мы возвратили ему его правильный объем».

З. Фрейд: «Что же касается „расширения“ понятия о сексуальности, ставшего необходимым благодаря анализу детей и так называемых перверсных, то да позволено будет напомнить всем тем, кто с высоты своей точки зрения с презрением смотрит на психоанализ, как близка расширенная сексуальность психоанализа к Эросу «божественного» Платона».

З. Фрейд: «Я не могу согласиться с тем, что стыд перед сексуальностью – заслуга; ведь греческое слово „Эрос“, которому подобает смягчить предосудительность, есть не что иное, как перевод нашего слова „любовь“».

1. Насколько оправданны обвинения психоанализа в пансексуализме?

2. Каковы взгляды Фрейда на нормальную и извращенную сексуальность?

3. Какова роль сексуальных влечений в жизни человека?

4. В чем состоит психоаналитическое понимание инфантильной сексуальности?

5. Что такое «инфантильная амнезия»?

6. Проявляет ли ребенок интерес к вопросам, напрямую или опосредованно связанным с сексуальностью?

7. Какие фазы психосексуального развития ребенка были выделены Фрейдом?

8. Какие конфликты могут иметь место у детей в семье, оказывают ли инфантильные переживания воздействие на психическое развитие личности?

9. В чем состоял вклад Фрейда и других психоаналитиков, уделивших внимание проблемам психосексуального развития детей?

1. Абрахам К. Исследование о самой ранней прегенитальной стадии развития либидо // Зарубежный психоанализ. – СПб., 2001.

2. Збигнев Л. С. Секс в культурах мира. – М., 1991.

3. Кон И. С. Введение в сексологию. – М., 1999.

4. Ницшке Б. Значение сексуальности в трудах Зигмунда Фрейда // Энциклопедия глубинной психологии. Т. 1. Зигмунд Фрейд. Жизнь. Работа. Наследие. – М., 1998.

5. Психоанализ детской сексуальности. – СПб., 1997.

6. Тайсон Ф., Тайсон Р. Психоаналитические теории развития. – Екатеринбург, 1998.

7. Фрейд А., Фрейд 3. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. – СПб., 1997.

8. Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции. – СПб., 2001.

9. Фрейд 3. Сексуальная жизнь. – М., 2006.

10. Фрейд 3. Три статьи по теории сексуальности // Либидо. – М., 1996.

11. Цизе П. Психоаналитическая теория влечений // Энциклопедия глубинной психологии. Т. 1. Зигмунд Фрейд. Жизнь. Работа. Наследие. – М., 1998.

В ранний период своей теоретической и практической деятельности Фрейд ориентировался на раскрытие вытесненного бессознательного. В 20-е годы предметом его интереса стала психология Я. Как только обнаружилось, что часть Я может быть бессознательной, сразу же возникла необходимость в анализе и самого Я, и его бессознательной части. Словом, в исследовательской и терапевтической деятельности основателя психоанализа возник интерес не только к изучению вытесненного, но и к пониманию вытесняющего.

Приступив к анализу Я и его бессознательной части, Фрейд воспользовался разработками, предпринятыми немецким врачом Георгом Гроддеком (1866–1934). Он был пионером в области изучения психосоматических заболеваний, называл себя не иначе как аналитиком-дилетантом, но тем не менее высоко оценивался основателем психоанализа. Рассматривая проблему бессознательной деятельности человека, Гроддек использовал для характеристики бессознательного термин «Оно», заимствованный им, судя по всему, из работы Ницше «Так говорил Заратустра», в которой немецкий философ применял этот термин для выражения безличного, природно-необходимого в человеке. В 1921 году вышла в свет работа Гроддека «Искатель души». Фрейд не только читал эту работу, но и рекомендовал ее к публикации в Венском психоаналитическом издательстве. В письме Гроддеку от 17 апреля 1921 года основатель психоанализа выразил свое понимание по поводу того, почему его коллега использовал понятие «Оно», и что во имя избежания недоразумений он сам рекомендует аналитикам противопоставлять не сознательное и бессознательное, а взаимосвязанное Я и отщепленное от него вытесненное.

Два года спустя в своей работе «Я и Оно» Фрейд сослался на «Книгу об Оно» Гроддека, датированную 1923 годом. Он открыто заявил о том, что взглядам данного врача следует отвести надлежащее место в науке. Фрейд предложил также исходящую из системы восприятия сущность назвать именем Я, а другие области психического, в которых эта сущность проявляется в качестве бессознательного, обозначить, по примеру Гроддека, словом «Оно».

Коль скоро обнаружилось, что в самом Я имеется та часть его, которая тоже бессознательна, хотя и не тождественна вытесненному, то необходимо было также дать какое-то название и этой части. Это тем более было важно сделать, поскольку в аналитической терапии приходилось иметь дело с пациентами, которые жаловались, что постоянно находятся под наблюдением неизвестных сил, под наблюдением угрожающей наказанием инстанции в Я. Столкнувшись с подобным проявлением довлеющей над пациентами инстанцией в Я, Фрейд выдвинул идею, что подобная инстанция не только свойственна больным, страдающим бредом наблюдения, но и характерна для всех людей. Она является закономерной, самостоятельной частью Я, заслуживающей особого названия. И Фрейд назвал эту инстанцию в Я термином «Сверх-Я». Таким образом, основываясь на структурном подходе к душевной жизни человека, основатель психоанализа предложил различать три инстанции, терминологически обозначенные им как Оно (Ид), Я (Эго) и Сверх-Я (Супер-Эго). Это было сделано им в работе «Я и Оно» (1923).

Изречения

З. Фрейд: «Мы достигли знания этого психического аппарата, изучая индивидуальные различия людей. Древнейшую из этих психических сфер или областей мы называем Оно».

З. Фрейд: «Я, Сверх-Я и Оно – вот три царства, сферы, области, на которые мы разложим психический аппарат личности».

Согласно предложенной Фрейдом теории структурных отношений душевной жизни или психического аппарата личности, человек представляет собой прежде всего непознанное и бессознательное Оно. Для исследователей Оно – темная и во многом недоступная часть личности, наделенная необузданными влечениями и страстями. Оно можно сравнить с хаосом или котлом, доверху наполненным бурлящими возбуждениями. В нем находят свое психическое выражение инстинктивные потребности человека. Наполненное энергией, содержащейся во влечениях, Оно не имеет четкой организации и не обладает общей волей.

Оно – резервуар либидо. В нем преобладает стремление к удовлетворению инстинктивных потребностей, сексуальных влечений. Оно функционирует по произвольно выбранной программе получения наибольшего удовольствия. В нем нет никаких нравственных оценок, различий между добром и злом, моральных установок. В Оно все подчинено принципу удовольствия, когда экономический или количественный момент, связанный с необходимостью разрядки энергии, играет важную и решающую роль.

В отличие от Оно, представляющего собой неукротимые страсти, Я является олицетворением здравого смысла и благоразумия. Я – сфера сознательного. Это посредник между бессознательным, внутренним миром человека и внешней реальностью, который соизмеряет деятельность бессознательного с данной реальностью, целесообразностью и внешне полагаемой необходимостью. По своему происхождению Я является дифференцированной частью Оно, представителем реального мира в душевной жизни человека.

В противоположность неорганизованному Оно, Я стремится к упорядоченности психических процессов и к замене господствующего в Оно принципа удовольствия принципом реальности. Олицетворяя разум и рассудительность, Я пытается осуществить власть над побуждениями к движению, свойственными Оно. В этом отношении может показаться, что именно Я, эта сознательная, разумная инстанция, является той движущей силой, которая заставляет Оно изменять направление своей деятельности в соответствии с доминирующим в нем принципом реальности. Однако, с точки зрения Фрейда, дело обстоит не совсем так, а нередко и совсем иначе. Я действительно пытается управлять Оно, направлять его деятельность в социально приемлемое русло. Вместе с тем Оно исподволь, но властно стремится реализовать свою собственную программу, в результате чего нередко Я вынуждено идти у него на поводу.

Для образного описания взаимоотношений между Я и Оно Фрейд прибегнул к аналогии сравнительного отношения между всадником и лошадью, подобно тому, как в свое время Шопенгауэр использовал эту же аналогию для раскрытия отношений между интеллектом и волей. Воля, согласно Шопенгауэру, только внешне подчинена интеллекту, как конь узде, а на самом деле, подобно коню, может, закусив удила, обнаружить свой дикий норов и отдаться своей первобытной природе. Нечто подобное имеет место и по убеждению Фрейда. Оно также являет собой лишь видимость подчинения Я: подобно всаднику, не сумевшему обуздать лошадь, которому не остается ничего иного, как вести ее туда, куда она захочет, так и Я превращает волю Оно в такое действие, которое является будто бы его собственной волей. Как и всадник, лошадь которого дает энергию для его движения, Я заимствует свою энергию от Оно. Подобно всаднику, обладающему преимуществом определять цель и направление движения лошади, Я стремится управлять Оно. Однако, подчеркивал Фрейд, как между всадником и лошадью, так и между Я и Оно бывают такие отношения, в результате которых всадник вынужден уступать необузданному нраву лошади, а Я идти на поводу у Оно.

Основатель психоанализа показал, что, несмотря на усилия, прилагаемые Я по обузданию влечений Оно, действительные отношения между ними могут оказаться таковыми, что Я далеко не всегда способно справиться с поставленной перед собой задачей безоговорочного подчинения Оно и управления им.

С точки зрения Фрейда, Я – это измененная под влиянием внешнего мира часть Оно. Внутри Я осуществляется дифференциация, ведущая к возникновению того, что основатель психоанализа назвал Сверх-Я или Я-идеалом. Последний термин был использован им в работе «Массовая психология и анализ человеческого Я» (1921). В ней было показано, как благодаря механизму идентификации с родителями, особенно с отцом, у ребенка происходит формирование Я-идеала. При этом Фрейд полагал, что в случае мании Я и Я-идеал сливаются друг с другом, в то время как в случае меланхолии происходит раскол между обеими инстанциями. Одновременно Фрейд выдвинул идею, согласно которой внутрипсихические конфликты возникают не только в результате столкновений между Оно и Я, но и на основе конфликтных отношений между Я и Я-идеалом.

С помощью этого изображения основатель психоанализа попытался совместить топографическое (бессознательное, предсознательное и сознательное) и структурное (Оно, Я, Сверх-Я) видение человеческой психики. При таком понимании психического аппарата Оно сообщается с внешним миром через Я, сознание проистекает от системы восприятия, а Сверх-Я расположено дальше от системы восприятия, чем Я. И погружено в бессознательное Оно. Однако, учитывая ранее представленное Фрейдом соотношение между сознанием и бессознательным в виде айсберга (одна треть надводной части – сознание, две трети подводной части – бессознательное), ему пришлось сделать оговорку по поводу пространственного изображения Оно и Я на предложенном им рисунке. Поясняя суть данного рисунка, он просил сделать мысленную поправку, в соответствии с которой занимаемое бессознательным Оно пространство должно быть значительно больше, чем пространство Я или предсознательного.

Сверх-Я или Я-идеал не являются той частью личности, которая связана всецело с сознанием. Напротив, в понимании Фрейда эта часть личности уходит своими корнями в Оно и, следовательно, оказывается не менее бессознательной, чем Оно. Собственно говоря, по своему происхождению Сверх-Я непосредственно связано с эдиповым комплексом. Если быть более точным, то можно сказать, что возникновение Сверх-Я обусловлено переходом эдиповой ситуации в идентификацию с отцом или матерью. Словом, с прохождением эдиповой стадии психосексуального развития, с разрушением эдипова комплекса в рамках человеческого Я формируется специфическая инстанция. Она имеет как бы два лика, связанные с подражанием и запретом. Ребенок стремится быть таким же сильным, умным, взрослым, как отец; в то же время инфантильное Я накапливает силы для внутренних запретов, цель которых – вытеснение бессознательных влечений. Подобная двойственность ведет к тому, что благодаря идентификации с родителями и интро-екции, то есть вбиранию их образов внутрь себя, у ребенка формируются некий идеал и некая запретительная инстанция. Внешний авторитет как бы овнутряет-ся, становится, используя выражение Канта, своего рода категорическим императивом и оказывается действенным в глубинах психики. Это означает, что, с точки зрения Фрейда, Сверх-Я наделяется тремя функциями, выступая в роли родительского авторитета, совести и внутреннего наблюдателя.

Наглядное представление о структурных соотношениях психической личности было проиллюстрировано Фрейдом посредством рисунка (см. с. 330).

Психоаналитическое понимание Сверх-Я вело к переосмыслению всего того, что ранее было связано с различного рода стереотипами, в соответствии с которыми психоанализ акцентировал внимание исключительно на низменных страстях человека и не интересовался его высшими, нравственными качествами. На начальном этапе развития классического психоанализа тенденция к рассмотрению высшего, морального в человеке оставалась скрытой, погребенной под раскопками изнанки психики, связанными с выявлением вытесненных из сознания сексуальных влечений. Позже, в работах 20-х годов, Фрейд стал уделять особое внимание тому, какое воздействие на индивида оказывают совесть и чувство вины.

В историческом плане интересно отметить, что в 1896 году, когда Фрейд впервые ввел в научный оборот термин «психоанализ», он соотносил механизм вытеснения не только с подавлением сексуальных влечений человека. В опубликованной в том же году статье «Еще несколько замечаний о защитных невропсихозах» он затронул вопрос о том, что наряду с сексуальными влечениями вытеснению могут подлежать также самоупреки, связанные с совестью. Однако впоследствии Фрейд стал уделять основное внимание рассмотрению сексуальной этиологии неврозов и только в 20-е годы обратил серьезное внимание на исследование Сверх-Я, влияние самоупреков, карающей совести на психическое состояние человека.

Для основателя психоанализа Сверх-Я выступало «наследником эдипова комплекса», то есть являлось выражением мощных движений Оно. Благодаря созданному идеалу перед Я открывалась возможность по овладению эдиповым комплексом. Вместе с тем это вело к тому, что Я подчинялось Оно. Поэтому если Я, согласно Фрейду, можно рассматривать в качестве представителя внешнего мира, то Сверх-Я оказывается не чем иным, как «поверенным внутреннего мира», поверенным Оно. Таким образом, конфликты между Я и Сверх-Я в действительности отражают те противоречия, которые имеют место между внешним и внутренним миром. Иными словами, эти конфликты отражают противоречия, наблюдаемые между физической и психической реальностью.

Изречения

З. Фрейд: «Мы приближаемся к пониманию Оно при помощи сравнения, называя его хаосом, котлом, полным бурлящими возбуждениями».

З. Фрейд: «Чем особенно отличается Я от Оно, так это стремлением к синтезу своих содержаний, к обобщению и унификации своих психических процессов, которое совершенно отсутствует в Оно».

З. Фрейд: «Сверх-Я погружается в Оно, как наследник эдипова комплекса, оно имеет с ним интимные связи».

Проводя различие между вытесненным и вытесняющим, Фрейд внес уточнения в понимание бессознательного психического и природы внутрипсихических конфликтов. Психоаналитическое представление о Сверх-Я позволило по-новому взглянуть на те внутриконфликтные ситуации, которые часто возникают вокруг Я.

Из клинической практики

Мне довелось работать с одной молодой женщиной, у которой приступы меланхолии, апатии, безразличия сменялись вспышками активности в профессиональной деятельности и неудержимой тягой к любовным похождениям. В состоянии «ничегонеделания» ее одолевали муки совести по поводу того, что она недостойна мужа-«трудоголика», которому несколько раз изменила, что она уделяет недостаточное внимание своей дочери, считающейся в школе посредственной и вызывающей у учителей раздражение своей флегматичностью. На сеансах пациентка часто не могла удержаться от того, чтобы не заплакать, постоянно держала носовой платок при себе, вытирая им слезы, жаловалась на свою жизнь и выглядела какой-то забитой, несчастной. Она говорила, что ей не везет с мужчинами, которые постоянно заняты своими делами и не обращают должного внимания на нее или. напротив, оказываются меланхоличными, безынициативными, несамостоятельными. При этом пациентка не столько обвиняла мужчин, сколько жаловалась на свою судьбу, считая себя некрасивой, необаятельной, неженственной. У нее опускались руки, и она готова была смириться со своим положением, говоря о том, что так ей и надо. Она считала себя виновной в том, что именно ей достаются такие невнимательные, нелюбящие ее мужчины, которые или не хотят встречаться с ней, или после непродолжительной близости бросают ее. По ее собственным словам, «комплекс покинутости преследовал с детства». Несмотря на самобичевание, меланхолию и апатию, с периодичностью раз в два-три месяца у пациентки случались вспышки пробуждения активности, когда она лихорадочно начинала заниматься со своей дочерью, требуя от нее выполнения всех заданий по школьной программе. Одновременно она предпринимала отчаянные попытки соблазнить какого-либо мужчину, и если это ей удавалось, то она становилась веселой и жизнерадостной. При этом пациентка не испытывала никаких угрызений совести и не мучилась по поводу измены мужу. Напротив, она считала близость с другим мужчиной чем-то само собой разумеющимся или, во всяком случае, не являющимся чем-то запретным, постыдным, внутренне осуждаемым.

Так продолжалось какое-то незначительное время, после чего ею снова овладевала апатия, и она впадала в уныние. У нее пробуждалась совесть, и она начинала укорять себя за то, что излишне терзает дочь придирками по поводу оценок в школен что нехорошо поступила по отношению к мужу, который, ни о чем не подозревая, отдает на работе все свои силы.

Дело в том, что предпринятое Фрейдом структурирование психики показало существенные слабости человеческого Я, сталкивающегося не только с наследственными бессознательными влечениями индивида, но и с приобретенными им в ходе развития бессознательными силами. Черпая свое Сверх-Я из Оно, Я оказывается как бы под сильным нажимом со стороны наследственного бессознательного (Оно) и приобретенного бессознательного (Сверх-Я). Стало быть, Я становится слугой двух господ – природных страстей Оно и строгого внутреннего цензора Сверх-Я. Оба господина довлеют над Я, вызывая в нем трепет и внутреннюю неустроенность, сопровождающуюся конфликтами. Причем ранние конфликты Я с руководствующимся принципом удовольствия Оно могут получать свое продолжение в виде конфликтов с его прямым наследником, то есть Сверх-Я.

Филогенетически, то есть по своему историческому происхождению, связанному с развитием человеческого рода, Сверх-Я ближе к бессознательному Оно, чем к сознательному Я. Сверх-Я глубоко погружено в Оно и в значительной степени отделено от сознания, чем Я. Более того, онтогенетически, то есть по своему индивидуальному развитию, Сверх-Я стремится приобрести независимость от сознательного Я.

В результате подобного стремления Сверх-Я начинает проявлять себя как некая критика по отношению к Я, что в результате оборачивается для Я ощущением собственной виновности.

Инфантильное Я вынуждено слушаться своих родителей и подчиняться им. Зрелое Я, лучше было бы сказать – Я взрослого человека, подчиняется категорическому императиву, воплощением которого является Сверх-Я. И в том и в другом случае Я оказывается в подчиненном положении. Разница состоит лишь в том, что в случае инфантильного Я давление оказывается со стороны, извне, в то время как Я взрослого человека испытывает давление со стороны своей собственной психики, изнутри. Являясь внутренним агентом личности, по своим нравственным установкам и психическим последствиям Сверх-Я может оказывать столь сильное давление на бедное Я, что оно становится как бы без вины виноватым.

Если родители только взывают к совести ребенка и прибегают в качестве воспитания к мерам наказания, то Сверх-Я взрослого человека, или его совесть, само наказывает Я, заставляя его мучаться и страдать. Наказание извне заменяется наказанием изнутри. Муки совести приносят человеку такие страдания, попытка бегства от которых завершается уходом в болезнь. Так, в понимании Фрейда, Сверх-Я вносит свою, не менее значительную лепту, чем Оно, в дело возникновения невротических заболеваний.

Если Сверх-Я пользуется самостоятельностью и приобретает свою независимость от Я, то оно может стать таким строгим, жестким и тираническим, что способно вызвать у человека состояние меланхолии. Рассматривая подобную возможность в теории и сталкиваясь с клиническими случаями меланхолии в аналитической терапии, Фрейд предпринял попытку психоаналитического объяснения того, как и почему Сверх-Я нередко оказывается таким категорическим императивом, который становится невыносимым для человека. Он показал, что строгость и жесткость Сверх-Я порождают у человека приступы меланхолии. Подобное состояние возникает тогда, когда Сверх-Я не просто выступает в качестве категорического императива, а превращается в сверхстрогого монстра, истязающего бедное Я чудовищными муками совести и терзающего его раздирающими душу укорами. Под воздействием сверхстрогого Сверх-Я, унижающего достоинство человека и упрекающего его за прошлые деяния и даже за недостойные мысли, Я взваливает на себя бессознательную вину и становится крайне беспомощным.

Находясь под воздействием сверхстрогого отношения к самому себе, человек может впасть в приступ меланхолии, при котором Сверх-Я будет внутренне терзать его с не меньшей силой, чем орел, клюющий печень прикованного к скале Прометея, наказанного богами за свои деяния. Это не означает, что приступ меланхолии – постоянный и неизбежный спутник тех больных, у которых Сверх-Я олицетворяет наиболее строгие моральные требования к их собственному поведению.

Для Фрейда было очевидным, что приступы меланхолии могут проявляться периодически, сменяясь порой такими психическими состояниями, когда неожиданно для окружающих людей и не менее неожиданно для самого больного его «моральное наваждение» куда-то исчезает. Создается впечатление, что Сверх-Я таких больных утрачивает свою действенность, внутренняя непримиримая критика сходит на нет и все образуется само собой. Но только до тех пор, пока через какое-то время не настает новый приступ меланхолии. Однако возможны такие промежуточные состояния, когда «моральное наваждение» сменяется своей противоположностью, в результате чего Сверх-Я больного не только не подает никакого голоса, но и как бы не существует вовсе. При полном его попустительстве больной способен, что называется, «уйти в загул» и безоглядно отдаться удовлетворению своих влечений. Как замечал по этому поводу Фрейд, в подобных случаях Я находится в состоянии блаженного упоения, оно торжествует, как будто Сверх-Я утратило всякую силу и слилось с Я, и это «маникальное Я» позволяет себе действительно безудержное удовлетворение всех своих прихотей.

Из клинической практики

Типичным примером тирании родительского Сверх-Я может послужить следующий случай из моей клинической практики. Зрелый мужчина обратился ко мне в надежде с помощью психоанализа разобраться в тех конфликтах, которые постоянно возникают в их семье между ним, его матерью и его сыном. В процессе наших встреч выяснилось, что, наряду с другими обстоятельствами его семейной жизни, он воспитывался в таких условиях, которые наложили отпечаток на его последующее отношение как к своей матери, так и к своему сыну. Его мать приехала в Москву из небольшого провинциального города. Она устроилась на тяжелую физическую работу, давшую ей возможность через несколько лет получить комнату в квартире, в которой проживали еще две семьи. В этой квартире жил начинающий музыкант, который заворожил ее своей игрой на аккордеоне. Через год после их знакомства он переехал на другую квартиру, а провинциальная девушка родила сына, который не знал своего отца, поскольку тот не собирался жениться на простушке. Мать одна воспитывала своего ребенка. Она была строгой, суровой матерью, требовавшей беспрекословного подчинения мальчика, который не смел перечить ей ни в чем. В память ли об отце сына (пусть станет таким же музы кантом, как его отец!) или, напротив, в отместку ему (надо сделать все для того, чтобы сын превзошел своего отца, который должен пожалеть о том, что некогда бросил его мать) она отдала его в музыкальную школу. Однако мальчик учился играть на аккордеоне, что называется, из-под палки. Его мать строгостью добилась того, что он не пропускал занятия, и радовал ее своими успехами, которые ей казались значительными, хотя на самом деле были весьма посредственными.

Однажды, делясь со мной воспоминаниями о своем детстве, пациент с горечью признался, что занятия в музыкальной школе были для него «сплошным кошмаром, поскольку он испытывал постоянные унижения со стороны наставника, который бил линейкой по рукам нерадивых учеников». Одновременно он выразил сожаление, что из-за занятий музыкой у него не оставалось свободного времени для чего-то другого, в частности рисования, которое было его любимым предметом в школе. Мальчик ничего не говорил об этом своей маме, которую боялся и не хотел огорчать. В нем постоянно присутствовал протест против матери и ее безумного стремления сделать из него музыканта. Будучи послушным и слабохарактерным, он безропотно подчинялся ее давлению и, вопреки своему нежеланию, все-таки окончил музыкальную школу. Но в день ее окончания он забросил свой аккордеон на антресоли и крайне редко брал его в руки, за исключением тех случаев, когда к маме приходили гости и он был к вынужден идти навстречу ее настоятельной просьбе что-нибудь сыграть.

В дальнейшем молодой человек окончил строительный институт, женился, преуспел в бизнесе и стал жить отдельно от матери. Став взрослым и самостоятельным, он перестал подчиняться матери, которая по-прежнему пыталась оказывать давление на него. Она часто упрекала сына в том, что он не захотел стать музыкантом и не оправдал ее надежд. При встречах с ним и по телефону она устраивала сыну скандалы, он начал отвечать ей тем же и не знал, что делать и как изменить данную ситуацию, осложнявшую ему жизнь. Когда у него родился сын, он твердо решил, что не отдаст его на воспитание авторитарной бабушке и сделает все для того, чтобы не определять его в музыкальную школу, как бы на этом ни настаивала его мать. Возможно поэтому, чтобы не оставалось у ребенка времени на музыку, он склонил мальчика к занятиям рисованием. Тот охотно посещал изостудию, но спустя какое-то время интересы мальчика изменились и его уже не привлекало рисование. Однако отец, забыв о своем печальном детстве, когда ему из-под палки приходилось заниматься музыкой по настоянию своей матери, воспроизвел туже самую модель воспитания и заставил сына продолжать ходить в студию. Прошло несколько лет, и между отцом и сыном сложились такие отношения, которые оказались почти точной копией отношений пациента со своей матерью. Своей строгостью воспитания, воспроизводящей, по сути дела, ситуацию собственного детства, отец добился того, что сын стал поступать в художественное училище. Однако он не выдержал вступительные экзамены. После этого отношения между отцом и сыном обострились, поскольку первый воспринял провал мальчика на экзаменах как проявление скрытого бунта против него. «Это он сделал специально, – утверждал пациент. – Как говорится, достиг своего не мытьем, так катаньем. Неужели он не понимает, что я желаю ему только добра!»

Понадобилось несколько встреч, прежде чем пациент понял, что, заставляя сына учиться живописи, он тем самым загнал его точно в такую же ситуацию, в которой находился сам. когда под давлением матери ему приходилось заниматься музыкой, к которой он не питал никакого пристрастия. И хотя в процессе аналитической работы он признал, что сам является, по-видимому, виновником испортившихся отношений с сыном, тем не менее время от времени у него прорывалась обида на «непутевого сына». На бессознательном уровне его собственное Сверх-Я заставляло его руководствоваться теми предписаниями, которые в свое время исходили от его матери, но, вызывая внутренний протест, тем не менее не сопровождались открытым бунтом против жесткого воспитания.

Говоря о формировании Сверх-Я, Фрейд подчеркивал, что строгость этой инстанции обусловлена строгостью родителей, придерживающихся жестких методов воспитания ребенка. Создается впечатление, что Сверх-Я односторонне воспринимает те функции родителей, которые связаны с запретами и наказаниями. Можно также предположить, что методы воспитания ребенка, включающие в себя ласку и заботу, а не наказание и принуждение, будут способствовать образованию не жесткого, а скорее мягкого Сверх-Я. Подчас именно так и бывает. Однако здесь нет какой-либо прямой зависимости. В реальной жизни часто оказывается, что даже при использовании мягких методов воспитания, когда угрозы и наказания со стороны родителей сведены до минимума, может сформироваться не менее жесткое и тираническое Сверх-Я, как это случается при твердом воспитании, основанном на методах насильственного принуждения к послушанию.

Основатель психоанализа утверждал, что строгость и жесткость Сверх-Я обусловлены филогенетически. Воспитывая ребенка, родители руководствуются, как правило, не своим Я, олицетворяющим разум и рассудок, а предписаниями собственного Сверх-Я, основанными на идентификации со своими родителями. Несмотря на возникающие в процессе воспитания расхождения между Я и Сверх-Я, сознательными и бессознательными интенциями, в большинстве случаев по отношению к детям родители воспроизводят все то, что некогда испытывали сами, когда их собственные родители налагали на них различного рода ограничения. Исторически так складывается, что Сверх-Я ребенка формируется не столько на основе примера своих родителей, сколько по образу и подобию родительского Сверх-Я. Как замечал Фрейд, Сверх-Я ребенка наполняется тем же содержанием, становится носителем традиции, всех тех сохранившихся во времени ценностей, которые продолжают существовать на этом пути через поколения.

Нередко в семьях складываются такие ситуации, когда родители, не имевшие возможность проявить себя в какой-либо сфере деятельности, предпринимают всяческие попытки к тому, чтобы их дети пошли по пути, о котором они сами мечтали. Они прибегают к строгим методам воспитания, заставляя своих детей делать то, к чему те не предрасположены или не испытывают ни малейшего желания. В результате подобного воспитания у детей формируется такое Сверх-Я, функциональная деятельность которого сказывается, в свою очередь, на их собственных детях.

Для Фрейда Сверх-Я выступает в качестве совести, которая может оказывать тираническое воздействие на человека, вызывая у него постоянное чувство виновности. Это – одна из функций Сверх-Я, изучение которой способствует пониманию внутриличностных конфликтов. При аналитической терапии придается важное значение раскрытию данной функции Сверх-Я, поскольку обостренное чувство вины не только за действия, но и за помыслы часто оказывается основой, на которой развертывается конфликт между завышенными требованиями нравственности и бессознательными влечениями человека.

В психоанализе Сверх-Я не только персонифицирует совесть. Другая, не менее важная функция Сверх-Я заключается в том, что оно является носителем идеала. В этом смысле Сверх-Я представляет собой тот идеал (Я-идеал), с которым Я соизмеряет себя. Если совесть олицетворяет собой родительские заповеди и запреты, то Я-идеал включает в себя приписываемые ребенком совершенные качества родителей, связанные с его восхищением ими и подражанием им. Стало быть, в Сверх-Я находит свое отражение та амбивалентность, которая ранее наблюдалась у ребенка по отношению к своим родителям. Не случайно возникновение Сверх-Я продиктовано, с точки зрения Фрейда, важными биологическими и психологическими факторами: длительной зависимостью ребенка от родителей и эдиповым комплексом. В итоге Сверх-Я оказывается, с одной стороны, носителем моральных ограничений, а с другой – поборником стремления к совершенствованию. Таковы две основные функции, которые выполняет Сверх-Я в структуре личности.

В понимании Фрейда, помимо совести и идеала, Сверх-Я наделено функцией самонаблюдения. Человек как бы постоянно находится под бдительным оком особой внутренней инстанции, от которой невозможно спрятаться. От наблюдения, осуществляемого извне, будь то родители, воспитатели, идеологи, можно попытаться убежать. Во всяком случае, у человека имеется возможность скрыться от посторонних глаз. Но от самого себя никуда не денешься. Самонаблюдение может оказаться таким навязчивым и неотступным, что человек начинает страдать бредом наблюдения и различного рода галлюцинациями, в которых находят отражение результаты самонаблюдения.

Все это свидетельствует о том, что в своей тройственной функции Сверх-Я может оказаться своего рода «государством в государстве», и, превратившись в самостоятельную, независимую часть личности, способно подавлять ее. Сверх-Я становится подчас внутренним тираном, который презрительно относится к Я, мучает его укорами совести, подталкивает к достижению недостижимого и преследует на каждом шагу не только в действии, но и в мысли. Отсюда возможность, а иногда и неизбежность соскальзывания в болезнь, осуществляемая под воздействием тиранического Сверх-Я.

Изречения

З. Фрейд: «Сверх-Я предъявляет самые строгие моральные требования к отданному в его распоряжение беспомощному Я, оно вообще представляет собой требования морали, и мы сразу понимаем, что наше моральное чувство вины есть выражение напряжения между Я и Сверх-Я».

З. Фрейд: «Оно и Сверх-Я часто занимают общую позицию против перегруженного Я, которое пытается поддерживать связь с реальностью, чтобы сохранить нормальное состояние. Если остальные двое становятся слишком сильными, то им удается расшатать и изменить организацию Я таким образом, что его нормальная связь с действительностью оказывается нарушенной и даже прерванной вовсе».

Согласно Фрейду, Сверх-Я и сознательное не совпадают между собой. Как и Я, Сверх-Я может функционировать на бессознательном уровне. На предшествующих стадиях становления и развития психоанализа считалось, что именно Я осуществляет вытеснение бессознательных влечений человека. Однако по мере того, как идея структуризации психики получала свою поддержку, а представления о Сверх-Я переставали выглядеть чем-то из ряда вон выходящим, Фрейд несколько по-иному подошел к пониманию механизма вытеснения. Во всяком случае, он выдвинул предположение, что в процессе вытеснения значительную роль играет именно Сверх-Я. По мысли Фрейда, вытеснение производится самим Сверх-Я или Я, действующим по заданию Сверх-Я.

Благодаря акту вытеснения Я защищается от настойчивых и неотступных влечений, содержащихся в Оно. Акт вытеснения осуществляется Я обычно по поручению его Сверх-Я, той инстанции, которая выделилась в самом Я. В случае истерии Я защищается тем же самым способом и от мучительных переживаний, возникших вследствие критики его со стороны Сверх-Я, то есть использует вытеснение в качестве приемлемого для себя оружия защиты. Таким образом, в психоаналитической модели личности оказывается, что Я действительно вынуждено обороняться с двух сторон. С одной стороны, Я пытается отразить нападение от непрестанных требований бессознательного Оно. С другой стороны, ему приходится защищаться от укоров совести бессознательного Сверх-Я. По мнению Фрейда, беззащитному с обеих сторон Я удается справиться только с самыми грубыми действиями Оно и Сверх-Я, результатом чего является бесконечное терзание самого себя и дальнейшее систематическое терзание объекта, где таковой доступен.

Обороняясь от нападок с двух сторон, Я находится в сложном положении. Ему приходится учитывать как побуждения Оно, так и нравственные требования Сверх-Я. Справляясь только с грубыми действиями того и другого, Я, фактически вынуждено стать слугой двух господ. Очевидно, что на его долю выпадает нелегкая миссия, поскольку служить сразу двум господам и одновременно оставаться самим собой – задача чрезвычайно сложная. Сложность подобной задачи состоит в том, что при ее решении возникают острые моральные проблемы. Дело в том, что с точки зрения нравственности Я старается быть моральным, в то время как ему приходится обороняться от совершенно аморального Оно и гиперморального Сверх-Я. Аморальное Оно руководствуется принципом удовольствия, что требует от Я выдержки и стойкости при взаимодействии с ним. Гиперморальное Сверх-Я предъявляет к нему такие завышенные требования, что Я может оказаться действительно беззащитным перед карающими укорами совести. Поэтому действительно нелегко быть слугой двух таких жестоких хозяев, которые часто выступают в качестве тиранов.

Но и это еще не все. В понимании Фрейда, Я оказывается слугой не двух, а трех господ. Помимо того что ему приходится соотносить свою деятельность с Оно и Сверх-Я, Я ориентируется на реальность, являясь представителем внешнего мира. По выражению Фрейда, Я является «несчастным существом», подверженным опасностям не с двух, а с трех сторон, поскольку ему угрожают Оно, Сверх-Я и внешний мир. Это «несчастное существо», или, как еще замечал основатель психоанализа, «пограничное существо», стремится быть посредником между миром и Оно, затушевывать конфликты между Оно и реальностью, сглаживать конфликтные ситуации, связанные с укорами совести и чувством вины, исходящими из Сверх-Я.

В представлении Фрейда, бедное, несчастное Я старается привести к согласию притязания и требования, исходящие от трех властелинов и тиранов – внешнего мира, Оно и Сверх-Я. В реальной жизни ему это удается далеко не всегда, а если и удается, то далеко не лучшим образом.

Ориентироваться на соблюдение требований внешнего мира (принцип реальности) и быть верным слугой Оно (принцип удовольствия), тем более делать это одновременно, – действительно трудная задача для Я. Для ее решения бедное Я вынуждено прибегать к различного рода уловкам, будь то используемые им рационализации, направленные на оправдание бессознательных влечений Оно, процессы сублимации, предполагающие перевод наглых требований Оно в более приемлемые формы выражения или компромиссные образования, снижающие степень противостояния между Оно и реальностью. Не менее трудная задача стоит перед Я в отношении Сверх-Я, которое предписывает ему нормы поведения и, не считаясь с его трудностями, вызванными предъявляемыми к нему требованиями со стороны Оно и внешнего мира, строго и жестко наказывает Я в случае его непослушания.

В результате, как подчеркивал Фрейд, приводящее в движение со стороны Оно, стесненное со стороны Сверх-Я и отталкиваемое реальностью бедное Я прилагает все усилия к установлению гармонии между силами, действующими в нем и на него. Но, несмотря на все усилия подобного рода, жизнь Я становится постоянным терзанием, сопровождаемым внутриличностными конфликтами и мучениями.

При этом Я может поддаться искушению стать, по выражению Фрейда, «угодливым, оппортунистичным и лживым», примерно как государственный деятель, который хочет остаться в милости у общественного мнения.

Раскрытие взаимоотношений между Я и тремя тиранами (внешний мир, Я, Сверх-Я) дало возможность Фрейду еще раз подчеркнуть ту ранее выдвинутую им идею, согласно которой Я не является хозяином в своем собственном доме. Структурный подход к осмыслению личности, структуризация психики выявили слабость Я, которое, как оказалось, не только не всегда может эффективно противостоять бессознательным влечениям, но и в самом себе содержит дифференциацию. Составляющие же его части являются не менее бессознательно действующими, чем Оно. Позитивистские представления о всевластии и всемогуществе Я оказались не соответствующими результатам аналитической работы, выявившей могущественные силы и тенденции в недрах психики, которые действуют на бессознательном уровне и оказывают существенное воздействие на мышление и поведение человека.

Изречения

З. Фрейд: «Мы видим это же Я как несчастное существо, исполняющее три рода службы и вследствие этого страдающее от угроз со стороны трех опасностей: внешнего мира, либидо Оно и суровости Сверх-Я».

З. Фрейд: «Поговорка предостерегает от служения двум господам. Бедному Я еще тяжелее, оно служит трем строгим властелинам, стараясь привести их притязания и требования в согласие между собой. Эти притязания все время расходятся, часто кажутся несовместимыми: неудивительно, что Я часто не справляется со своей задачей».

Нанесенный психоанализом психологический удар по нарциссическому Я заставил многих теоретиков и практиков по-новому взглянуть на человека, который традиционно считался символом и оплотом сознательной деятельности. Фрейд же в своей исследовательской и терапевтической работе стремился показать, каким образом и почему самомнение человека о всесилии и всемогуществе своего Я представляется не чем иным, как иллюзией, навеянной желанием быть или казаться таким, каким он не является на самом деле. При этом основатель психоанализа значительное внимание уделил раскрытию именно слабых сторон Я, чтобы тем самым развеять существующие иллюзии о его всемогуществе.

Это вовсе не означало, что подчеркивание в исследовательском плане слабого Я оборачивалось в практике психоанализа низведением человека до несчастного существа, обреченного на вечные страдания и муки вследствие своего бессилия перед бессознательными влечениями, силами и процессами. Напротив, терапевтические усилия психоанализа преследовали важную цель, направленную на укрепление слабого Я. В рамках психоанализа реализация данной цели означала такую перестройку организации Я, благодаря которой его функционирование могло быть более независимым от Сверх-Я и способствующим освоению территории Оно, ранее неизвестной человеку и остающейся бессознательной на протяжении его предшествующей жизни.

Фрейд исходил из того, что поскольку Я пациента ослаблено внутренним конфликтом, то аналитик должен придти к нему на помощь. Используя соответствующую технику, основанную на психоаналитической работе с сопротивлениями и переносом, аналитик стремится оторвать пациента от его опасных иллюзий и укрепить его ослабленное Я. Если аналитику и пациенту удастся объединиться против инстинктивных требований Оно и чрезмерных требований Сверх-Я, то в процессе психоаналитического лечения происходит преобразование бессознательного, подавленного в предсознательный материал, осознание бесплодности предшествующих патологических защит и восстановление порядка в Я. Окончательный исход лечения будет зависеть от количественных отношений, то есть от доли энергии, которую может мобилизовать аналитик у пациента в пользу аналитической терапии по сравнению с количеством энергии сил, работающих против исцеления как такового.

Часто приводимая в зарубежных и отечественных исследованиях психоаналитическая максима «Там, где было Оно, должно быть Я» общеизвестна. Менее известно, что данная максима, составляющая кредо психоанализа, является, по сути дела, измененным по форме изречением немецкого философа Э. фон Гартмана, на которого Фрейд ссылался в своей работе «Толкование сновидений» (1900). В труде «Философия бессознательного» (1861) Гартман писал, что везде, где сознание в состоянии заменить бессознательное, оно должно заменить его. Не исключено, что, как и в случае с методом свободных ассоциаций, почерпнутым Фрейдом из статьи Л. Берне, общеизвестная психоаналитическая максима была воспринята им непосредственно из соответствующего труда Гартмана. В рассматриваемом контексте нет необходимости выяснять вопрос о том, является ли психоаналитическое положение «Там, где было Оно, должно быть Я» фактом криптомнезии, или Фрейд самостоятельно сформулировал данное положение. Более существенно то, что структурный подход к осмыслению человеческой психики, позволивший выявить слабости Я, не только не лишил психоанализ интенции на необходимость осознания бессознательного, но и еще раз продемонстрировал направленность терапевтических усилий.

Вместе с тем структуризация психики и рассмотрение несчастного Я через призму опасностей, подстерегающих его со стороны внешнего мира, Оно и Сверх-Я, поставили Фрейда перед необходимостью осмысления того психического состояния, в котором может пребывать беззащитное Я. Как показал основатель психоанализа, подвергнутое опасностям с трех сторон и неспособное всегда и во всем давать достойный отпор, несчастное Я может стать сосредоточением страха. Дело в том, что отступление перед какой-либо опасностью чаще всего сопровождается у человека появлением страха. Беззащитное Я сталкивается с опасностями, исходящими с трех сторон, то есть возможность возникновения страха у него троекратно увеличивается. Если Я не может справиться с грозящими ему опасностями и, соответственно, признает свою слабость, то в этом случае как раз и возникает страх. Точнее говоря, Я может испытывать три рода страха, которые, по мнению Фрейда, сводятся к реальному страху перед внешним миром, страху совести перед Сверх-Я и невротическому страху перед силой страстей Оно.

Таким образом, структурный подход к психике и выявление слабостей Я привели Фрейда к постановке вопроса о страхе. Разумеется, работа «Я и Оно» не послужила для него открытием феномена страха как такового. Проблематика страха служила предметом его размышлений и в более ранний, по сравнению с 20-ми годами, период развития психоаналитических идей и концепций. Тем не менее, выявление Фрейдом трех видов страха подтолкнуло его к дальнейшему исследованию соответствующей проблематики, занимающей существенное место в психоанализе и оказавшейся в центре внимания как многих последователей Фрейда, так и тех, кто внес различного рода изменения в его концептуальные построения.

Изречения

З. Фрейд: «Психоанализ является тем орудием, которое должно дать Я возможность постепенно овладеть Оно».

З. Фрейд: «Метод, которым мы укрепляем ослабленное Я, начинается с расширения его знаний о самом себе».

1. Каково психоаналитическое понимание структуры психики?

2. В чем заключаются основные характеристики Оно, Я и Сверх-Я?

3. Каковы взаимоотношения между Оно, Я и Сверх-Я?

4. Как и каким образом возникают внутрипсихические конфликты?

5. На чем основывается психоаналитическая трактовка «несчастного Я»?

6. К чему ведет гиперморальность Сверх-Я?

7. Как и каким образом возможно укрепление ослабленного Я пациента?

8. Какова цель психоанализа с точки зрения структурных составляющих психики?

1. Айке Д. Сверх-Я: инстанция, задающая направление нашим поступкам // Энциклопедия глубинной психологии. Т. 1. Зигмунд Фрейд. Жизнь. Работа. Наследие. – М., 1998.

2. Тайсон Ф., Тайсон Р. Психоаналитические теории развития. – Екатеринбург, 1998.

3. Фрейд 3. Я и Оно // Либидо. – М., 1996.

4. Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции. – М., 1995.

5. Фрейд 3. Основные принципы психоанализа. – М.; Киев, 1998.

Жизнь человека соткана из разнообразных страхов. В той или иной степени каждому из нас неоднократно приходилось испытывать страх в глубине души. Другое дело, что далеко не всегда человек знает причину своего страха и способен разобраться в том, что его волнует и почему ему страшно. И далеко не всегда нормальный страх перерастает в нечто большее, патологическое. Но, как правило, все невротические расстройства так или иначе связаны с переживаниями, в основе которых лежит бессознательный страх.

В процессе работы с пациентами в той или иной мере в поле зрения оказывается проблематика страха, независимо от того, с какой конкретной проблемой первоначально приходит к аналитику человек. Надо полагать, точно с таким же положением столкнулся основатель психоанализа, когда впервые открыл свою частную практику.

История возникновения психоанализа свидетельствует о том, что с проблемой страха Фрейду пришлось столкнуться на начальном этапе терапевтической деятельности. Так, в совместно написанной с Брейером работе «Исследования истерии» (1895) он пришел к заключению, что встречающиеся неврозы следует в большинстве случаев рассматривать как смешанные. Чистые случаи истерии и невроза навязчивости – редкие явления. Как правило, они сочетаются с неврозом страха. При этом Фрейд полагал, что невроз страха возникает в результате накопления физического напряжения, имеющего самостоятельное сексуальное происхождение. Обычным проявлением невроза страха являются различного рода тревожные ожидания и фобии, то есть страхи конкретного содержания. Такие состояния Фрейд наблюдал у своих пациентов: в частности, у больной фрау Эмми фон Н. он отметил невроз страха с тревожными ожиданиями, сочетающимися с истерией. В случае Катарины – комбинацию невроза страха с истерией.

Из клинической практики

Работа с пациентами подтверждает тот реальный факт, что за многообразными симптомами психических заболеваний стоят всевозможные страхи. На основе опыта терапевтической деятельности могу сказать, что у меня не было, пожалуй, ни одного случая, где бы обратившийся ко мне за помощью пациент не говорил о своих страхах. Один пациент, успешно сдавший вступительные экзамены в университет, но на первом же году обучения разочаровавшийся в избранной им специальности и не сумевший найти общего языка со своими сокурсниками, признался, что испытывает страх перед девушками, так как боится заразиться СПИДом. Другая пациентка, на протяжении четырех лет периодически ложившаяся в психиатрическую клинику для прохождения медикаментозного лечения и впоследствии обратившаяся ко мне за консультацией, панически боялась, как она выражалась, нищенства и того, что она не сможет прокормить своего ребенка и дать ему образование. Окончившая университет и добившаяся успехов женщина признавалась, что со школьных лет и по настоящее время боится провалов памяти и того, что в ответственной ситуации у нее могут «отключиться мозги». Преуспевающий бизнесмен боялся засыпать один в своей кровати, так как его часто посещали сновидения, в которых на него, маленького мальчика, надвигалось что-то бесформенное, огромное, готовое в любую минуту раздавить его. Женщина, лихо управляющая автомобилем и способная заниматься ремонтом своей машины, панически боялась, что в случае аварии может попасть в больницу, где посторонние люди могут увидеть ее далеко не изысканное нижнее белье. Преподаватель, прекрасно владеющий ораторским искусством и отличающийся огромной эрудицией, испытывал страх перед ректором института. Сдававшая на «отлично» все экзаменационные сессии студентка так боялась каждого предстоящего испытания, что, по ее собственному признанию, накануне каждого экзамена закатывала дома настоящую истерику. Симпатичная и кокетливая женщина боялась того, что если ей придется развестись со своим мужем, то она уже не сможет ни с кем вступить в близкие отношения. Энергичная женщина, приехавшая из провинции в Москву и затри года пребывания в ней сумевшая начать свое собственное дело, купить квартиру и сколотить капитал, позволявший ей посещать привилегированные клубы, стремилась выйти замуж, но в то же время испытывала такой страх перед мужчинами, которые могут ее обмануть, что бессознательно делала все для того, чтобы ее многочисленные знакомства не завершались брачными отношениями. Не стесненная в материальных средствах женщина и любящая своего маленького ребенка мать испытывала постоянное беспокойство по поводу того, что ее муж не сдержит данное ей слово, напьется в очередной раз и этот запой будет продолжаться несколько дней. Многие женщины боялись забеременеть, испытывали страх перед гинекологом.

В качестве иллюстрации сновидений страха Фрейд привел свое собственное сновидение, приснившееся ему в возрасте семи-восьми лет и проинтерпретированное им тридцать лет спустя. Ему приснилась любимая мать со спокойным, застывшим выражением лица. Ее внесли в комнату и положили на постель два или три существа с птичьими клювами. Маленький Фрейд проснулся со слезами и криком, разбудил своих родителей и успокоился только тогда, когда увидел лицо матери.

В процессе интерпретации своего сновидения Фрейд выяснил, что длинные существа с птичьими клювами были заимствованы им из иллюстраций к Библии в издании Филиппсона, той книги, которую он читал в детстве. На память ему пришло также воспоминание об одном мальчике, Филиппе, с которым он играл на лужайке возле дома и от которого впервые услыхал вульгарное слово, обозначающее половой акт и характеризующееся аналогией с ястребиными головами.

Толкование вторичной обработки сновидения говорило о том, что во сне маленький Фрейд испугался, что мать умирает. Проснувшись в страхе, он затем увидел лицо матери, понял, что она не умерла, и успокоился. Однако это вторичное толкование сновидения имело место под воздействием страха. С точки зрения Фрейда, он боялся не потому, что ему приснилось, будто мать умерла. Вторичное истолкование возникло потому, что он уже находился под влиянием страха. В действительности же страх относился к смутному сексуальному чувству, нашедшему выражение в зрительном содержании сновидения. Так, на примере собственного детского сновидения Фрейд показал ту связь между страхом и сексуальностью, которую обнаружил при работе с пациентами.

Рассматривая смешанные неврозы, Фрейд попытался выявить их составляющие и с этой целью выделил в особую категорию «невроз страха». В 1895 году он опубликовал три статьи, в которых рассмотрел специфику невроза страха и фобий. Первая из этих статей имела название «Об основании для отделения определенного симптомокомплекса от неврастении в качестве „невроза страха“». Вторая – «Навязчивости и фобии. Их психические механизмы и этиология». Третья – «Критика „невроза страха“». Даже по названию этих статей можно судить о том, что проблема страха интересовала Фрейда в период становления психоанализа, а ее решение представлялось ему довольно сложным, коль скоро, выдвинув представления о неврозе страха, он тут же высказал свои критические соображения по этому поводу.

В фундаментальной работе «Толкование сновидений» Фрейд уделил незначительное внимание проблеме страха. Тем не менее он не мог обойти стороной эту проблему и высказал мысль о том, что учение о сновидениях страха относится к психологии неврозов. Одновременно он подчеркнул, что фобия представляет собой как бы пограничное препятствие страха; симптом истерической фобии возникает у больного для того, чтобы предотвратить появление страха, а невротический страх проистекает из сексуальных источников.

В 1909 году в работе «Анализ фобии пятилетнего мальчика» основатель психоанализа обстоятельно рассмотрел вопрос о возникновении и развитии фобии маленького Ганса, выражавшейся в боязни быть укушенным белой лошадью. На основе соответствующего анализа он пришел к заключению, что у ребенка существовала двойственная установка: с одной стороны, он боялся животное, а с другой – проявлял к нему всяческий интерес, подчас подражая ему. Эти амбивалентные (двойственные) чувства к животному явились не чем иным, как бессознательными замещениями в психике тех скрытых чувств, которые ребенок испытывал по отношению к родителям. Благодаря такому замещению произошло частичное разрешение внутриличностного конфликта, вернее, создалась видимость его разрешения. Это бессознательное замещение было призвано скрыть реальные причины детского страха, обусловленного не столько отношением отца к сыну, сколько неосознанным и противоречивым отношением самого ребенка к отцу.

Согласно Фрейду, маленький Ганс одновременно любил и ненавидел отца, хотел стать таким же сильным, как отец, и вместе с тем устранить его, чтобы занять место в отношениях с матерью. Подобные бессознательные влечения ребенка противоречили нравственным установкам, приобретенным им в процессе воспитания. Частичное разрешение этого внутреннего конфликта, разыгравшегося в душе ребенка, осуществлялось путем бессознательного сдвига влечений с одного объекта на другой. Те влечения, которых Ганс стыдился, были вытеснены им из сознания в бессознательное и направлены на иносказательный объект – белую лошадь, по отношению к которой можно было открыто проявлять свои чувства. Пятилетний мальчик, однажды увидевший во время прогулки, как упала лошадь, идентифицировал отца с этим объектом, в результате чего он стал держаться по отношению к отцу свободно, без страха, зато стал испытывать страх перед лошадью. За высказанным им страхом быть укушенным лошадью скрывалось глубоко лежащее бессознательное чувство, что его могут наказать за дурные желания. Это – нормально мотивированный страх перед отцом вследствие ревнивых и враждебных желаний по отношению к нему; страх «маленького Эдипа», который хотел бы устранить отца, чтобы остаться самому с любимой матерью. В конечном итоге на основе осуществленного им анализа Фрейд пришел к выводу, что страх соответствует вытесненному эротическому влечению и что причины неврозов взрослых больных можно искать в инфантильных комплексах, которые стояли за фобией маленького Ганса.

Аналогичные взгляды на проблему инфантильного страха нашли свое дальнейшее отражение в работе Фрейда «Из истории одного детского невроза» (1918). Основатель психоанализа апеллировал к случаю психоаналитического лечения русского пациента Сергея Панкеева (случай «Человека-Волка»). В раннем детстве пациент испытывал тяжелые невротические страдания в форме истерии страха (фобии животных), превратившейся позднее в невроз навязчивости. Когда ему попадалась на глаза книга сказок, в которой было изображение волка, он испытывал страх и начинал исступленно кричать. Страх и отвращение у него вызывали также жуки, гусеницы, лошади. Имело место и кошмарное сновидение, когда мальчик увидел во сне сидящих на большом ореховом дереве перед окном нескольких белых волков и испугался, что они съедят его. После пробуждения у него возникло сильное чувство страха.

Описывая историю детского невроза, Фрейд обратил внимание на отношение данного сновидения к сказкам «Красная Шапочка» и «Волк и семеро козлят», а также подчеркнул, что впечатление от этих сказок выразилось у ребенка в форме фобии животных. Анализ сновидения привел его к заключению, что волк является заместителем отца и, следовательно, в кошмарном сне мальчика проявился страх перед отцом – страх, который с того времени преобладал во всей его жизни. Форма проявления страха, боязнь быть съеденным волком, была не чем иным, как регрессивным превращением желания такого общения с отцом, при котором он, подобно матери, мог бы получить соответствующее удовлетворение, как это он воспринял при сцене близости между родителями, свидетелем чего однажды стал. Причем для понимания возникновения страха не имеет значения, соотносилась ли подобная сцена с фантазией ребенка или с его реальным переживанием. Важно, что пассивная установка к отцу, связанная с сексуальной целью, оказалась вытесненной, и ее место занял страх перед отцом как кастрирующим в форме фобии волка.

В работах Фрейда «Анализ фобии пятилетнего мальчика» и «Из истории одного детского невроза» нашла отражение общая тенденция – попытка психоаналитического рассмотрения истоков возникновения и природы инфантильного страха. Однако если в первой работе внимание акцентировалось целиком и полностью на онтогенетическом, индивидуальном развитии инфантильного страха, то во второй работе отмечалось значение филогенетически унаследованных схем, составляющих осадки истории человеческой культуры и оказывающих влияние на ребенка, как это имело место в случае «Человека-Волка».

Признание Фрейдом унаследованного филогенетически приобретенного момента душевной жизни было логическим следствием тех предшествующих разработок, которые были осуществлены им в промежутке между 1909 и 1918 годами. То есть между публикациями «Анализа фобии пятилетнего мальчика» и «Из истории одного детского невроза». Эти разработки были осуществлены им в работе «Тотем и табу» (1913), где основатель психоанализа показал, почему на начальных этапах развития человечества дикари проявляли необыкновенно высокую степень боязни инцеста, связанного с заменой реального кровного родства тотемистическим родством.

Основываясь на историческом материале, Фрейд показал, что боязнь инцеста у дикарей представляет собой типичную инфантильную черту и имеет удивительное сходство с душевной жизнью невротиков. Дикие народы чувствовали угрозу в инцестуозных желаниях, которые позже стали бессознательными, и поэтому прибегали к чрезвычайно строгим мерам их предупреждения. Например, у одних племен по достижении определенного возраста мальчик оставляет материнский дом и переселяется в «клубный дом». У других – отец не может оставаться наедине с дочерью в доме. У третьих – если брат и сестра невзначай встретились друг с другом, то она прячется в кусты, а он проходит мимо, не поворачивая головы. У четвертых – в наказание за инцест с сестрой полагается смерть через повешение.

Рассмотрение психологии первобытной религии и культуры позволило Фрейду провести параллели между возникновением тотемизма в Древнем мире и проявлением детских фобий в рамках современной цивилизации; между боязнью инцеста и различного рода страхами, ведущими к невротическим заболеваниям. Психоаналитический подход к филогенетическому и онтогенетическому развитию человека с неизбежностью подводил к необходимости более глубокого, по сравнению с предшествующими представлениями, изучения проблемы страха как на концептуальном, так и на терапевтическом уровне. Поэтому нет ничего удивительного в том, что и в последующих своих работах Фрейд неоднократно возвращался к осмыслению проблемы страха.

Ориентируясь на психологическое понимание страха, основатель психоанализа поставил вопрос о том, почему нервнобольные испытывают страх в значительно большей степени, чем другие люди, считающиеся здоровыми. В связи с этим он предпринял попытку рассмотрения с позиций психоанализа не только и не столько страха как такового, безотносительно к его носителям, сколько тех психических состояний, которые связаны с проявлением невротического страха. Такой подход к обсуждению проблемы страха потребовал прояснения понятийного аппарата и рассмотрения психических механизмов, ведущих к возникновению различных форм проявления страха у человека.

Изречения

З. Фрейд: «Как бы там ни было, несомненно, что проблема страха – узловой пункт, в котором сходятся самые различные и самые важные вопросы, тайна, решение которой должно пролить свет на всю нашу душевную жизнь».

З. Фрейд: «Любая истерическая фобия восходит к детскому страху и продолжает его, даже если она имеет другое содержание и, следовательно, должна быть иначе названа».

З. Фрейд: «Детские фобии и ожидание страха при неврозе страха дают нам два примера одного способа возникновения невротического страха путем прямого превращения либидо».

В своих лекциях по введению в психоанализ (1916–1917) Фрейд уделил особое внимание проблематике страха. Одна из лекций (двадцать пятая) так и называлась – «Страх». В ней Фрейд провел различие между реальным и невротическим страхом, рассмотрел взаимоотношения между ними и обсудил различные формы страха, наблюдаемые в жизни человека.

Прежде всего основатель психоанализа заметил, что реальный страх представляется человеку вполне рациональным и понятным, поскольку он является реакцией на восприятие внешней опасности. В этом отношении реальный страх может быть рассмотрен в качестве выражения инстинкта самосохранения. Но если он приобретает чрезмерную силу, выходящую за рамки обычной реакции на опасность, состоящей из аффекта страха и защитного действия, то его нельзя назвать целесообразным. Готовность к опасности – обычное явление. На ее почве возникает состояние страха. Согласно Фрейду, готовность к страху является целесообразной, в то время как развитие страха – нецелесообразно.

В отличие от реального, невротический страх представляет собой субъективное состояние, сопровождаемое аффектом. Он может проявляться в различных формах.

Одно из таких проявлений заключается в том, что у человека может наблюдаться состояние страха ожидания или боязливого ожидания, когда страх готов привязаться к любому подходящему содержанию восприятия. Страдая подобного рода страхом, человек предвидит наихудшую возможность из всех имеющихся, и у него наблюдается склонность к ожиданию несчастья. Такой человек не является больным в строгом смысле этого слова, но он становится боязливым и пессимистичным. Крайняя степень выражения подобного рода страха имеет отношение к нервному заболеванию, названному Фрейдом неврозом страха.

Вторая форма страха психически соотносится с определенными объектами и ситуациями. Это – фобии, связанные с боязнью животных, свободного пространства, темноты, закрытых помещений, поездок на общественном транспорте, полетов на самолете и т. д. Некоторые из внушающих страх объектов и ситуаций имеют отношение к опасности и поэтому вызывают соответствующую негативную реакцию у ряда нормальных людей, как это происходит, например, при встрече со змеей. Но у невротиков подобного рода фобии столь интенсивны, что вызывают парализующий их ужас. Фрейд относил такие фобии к истерии страха.

Третья форма невротического страха характеризуется проявлением спонтанных приступов, когда состояние страха как бы раскалывается на части. У человека появляются отдельные ярко выраженные симптомы в виде головокружения, сердцебиения, одышки, подергивания пальцев рук. При этом человек не может соотнести так называемые эквиваленты страха с какой-либо явной опасностью.

Выделение этих трех форм страха поставило Фрейда перед необходимостью более конкретного ответа на вопрос, что все же представляет собой невротический страх и как следует его понимать. Отвечая на этот вопрос и апеллируя к психоаналитическим представлениям о бессознательной деятельности человека и клиническим наблюдениям, он прежде всего соотнес страх ожидания и боязливость с сексуальными влечениями или, точнее, с неудовлетворенной разрядкой либидо. Если в силу тех или иных причин сексуальное возбуждение прекращается, не получив своего полного удовлетворения, то в этом случае появляется страх, который может быть выражен в форме страха ожидания, различного рода припадков или их эквивалентов. С точки зрения Фрейда, страх связан с сексуальным ограничением, как это имеет место, например, при прерванном половом акте, сексуальном воздержании, менопаузе.

Отмеченная Фрейдом связь между сексуальностью и страхом действительно имеет место. Во всяком случае, в процессе аналитической практики мне неоднократно приходилось сталкиваться с подобного рода обстоятельствами, когда на почве сексуальных отношений у пациентов возникали различного рода страхи, связанные с психической или физической импотенцией у мужчин, боязнью забеременеть у женщин. Однако далеко не всегда прослеживались однозначные связи, о которых говорил Фрейд. Так, единичные и эпизодические случаи прерывания полового акта чаще всего порождают страх, особенно у женщин.

Один из моих пациентов сообщил, что практикуемый им несколько раз прерванный половой акт вызвал у него не беспокойство, а неудовлетворенность, в то время как у его партнерши появился страх, в результате чего они оба исключили из своих интимных отношений подобный способ предохранения. Но постоянные супружеские отношения, основанные именно на этом способе предотвращения беременности, становятся подчас своего рода нормой интимного поведения, когда взаимное доверие и уверенность друг в друге способствуют сексуальному удовлетворению без каких-либо признаков проявления страха.

В моей практике были по меньшей мере два случая, когда, став сексуальным режимом, прерывание полового акта со стороны мужчины с целью недопущения нежелательной беременности не приводило не только к возникновению невроза страха у обоих партнеров, но и не сопровождалось никакими негативными эмоциями с их стороны. В одном случае супружеский опыт постоянного прерывания полового акта составлял пять лет, в другом – семнадцать лет. Так что в этом отношении утверждение Фрейда о том, что прерывание полового акта из осторожности, став сексуальным режимом, часто становится причиной невроза страха у мужчин, но особенно у женщин, не представляется бесспорным. Во всяком случае, необходимо дальнейшее изучение этого вопроса с привлечением дополнительного клинического материала, что могло бы представить интерес для психоаналитиков и сексологов.

На основе рассмотрения невроза страха, истерии и невроза навязчивых состояний Фрейд заключил, что отклонение сексуальности от нормального своего проявления, ведущее к порождению страха, осуществляется на почве как соматических, так и психических процессов. Собственно говоря, этим и ограничилось его обсуждение вопроса о возникновении невротического страха, так как ко времени публикации лекций о введении в психоанализ (1916–1917) многое оставалось для него неясным, требующим концептуальной проработки и клинической проверки.

Не менее сложной оказалась и вторая задача, поставленная Фрейдом и связанная с выявлением связей между реальным и невротическим страхами. Пытаясь решить эту задачу, он обратился к рассмотрению возникновения страха у ребенка. Его исходный постулат заключался в том, что боязливость свойственна всем детям, и трудно проводить различие страхами ребенка, являющимися реальными или невротическими. У ребенка имеется склонность к реальному страху. Он испытывает боязнь при столкновении с незнакомыми лицами, новыми ситуациями точно так же, как первобытный человек боится всего неизвестного ему. Однако не все дети боязливы в равной мере. Те из них, кто проявляет сильную боязнь перед новыми объектами, предметами, ситуациями, в дальнейшем становятся нервными.

Казалось бы, возникновение страха у ребенка связано с его беспомощностью и не имеет никакого отношения к его сексуальности. Именно на этот источник зарождения страха обращали внимание некоторые исследователи и терапевты, считая, подобно А. Адлеру, что в основе страха и невроза лежит неполноценность ребенка, обусловленная его слабостью и беспомощностью. Но Фрейд не разделял подобную точку зрения.

Он полагал, что ребенок боится чужого человека не в силу исходящей от него опасности и собственной беспомощности перед ним, а потому, что настроен увидеть знакомое, любимое лицо, главным образом лицо матери, но вместо него видит чужое лицо. Либидо ребенка не находит своего воплощения в любимом лице и, неспособное удержаться в свободном состоянии, переводится в страх. Не случайно первые фобии у детей проявляются в форме боязни темноты и одиночества, когда они сталкиваются с ситуацией отсутствия матери. Отсюда следует, как считал Фрейд, что невротический страх не является вторичным, то есть особым случаем реального страха. Скорее приходится признать, что проявление у ребенка реального страха имеет нечто общее с его невротическим страхом. Этим общим служит то, что оба страха возникают на почве неиспользованного либидо. Исходя из подобного представления, Фрейд сделал вывод, что страх детей очень близок к невротическому страху взрослых и замещает собой объект любви каким-либо внешним предметом или ситуацией.

В представлении основателя психоанализа, развитие страха тесно связано с системой бессознательного, с судьбами либидо. Превращение либидо в страх осуществляется благодаря процессу вытеснения. Подвергнутые вытеснению сексуальные влечения как бы находят свою разрядку в форме страха, причем невротического страха. Так, рассматривая фобии, Фрейд выделил две фазы невротического процесса. Первая фаза характеризуется осуществлением вытеснения и переводом сексуальных влечений в страх, соотнесенный с внешней опасностью. Во второй фазе наблюдается организация системы защиты, способствующей предотвращению столкновения с этой опасностью, когда вытеснение является не чем иным, как попыткой бегства Я от сексуальных влечений. При других невротических заболеваниях используются иные системы защиты против возможного развития страха. Но в любом случае, согласно Фрейду, проблема страха занимает центральное место в психологии неврозов.

Изречения

З. Фрейд: «Есть боязливые люди, но вовсе не нервные, и есть нервные, страдающие многими симптомами, у которых нет склонности к страху».

З. Фрейд: «Подобно тому, как попытка бегства от внешней опасности сменяется стойкостью и целесообразными мерами защиты, так и развитие невротического страха уступает образованию симптомов, которое сковывает страх».

Рассмотрение данной проблемы осложнялось тем, что употребление термина «страх» допускало многозначность и неопределенность. В лекциях по введению в психоанализ Фрейд обратил внимание на это обстоятельство. Правда, он не решился подойти ближе к обсуждению вопроса о том, имеют ли слова «страх», «боязнь», «испуг» одинаковое или разное значение. Тем не менее уже в этих лекциях он отнес страх к состоянию, не предполагающему внимания к объекту, боязнь – к тому, что указывает на объект, а испуг – к тому, что подчеркивает действие опасности, когда нет готовности к страху.

В дальнейшем Фрейд возвратился к уточнению намеченных им различий. Так, в работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920) он решительно заявил, что понятия «страх», «боязнь», «испуг» неправильно употребляются как синонимы. Проводя различия между страхом, боязнью и испугом с точки зрения отношения к опасности, Фрейд высказал по этому поводу следующие соображения. По его мнению, страх означает определенное состояние ожидания опасности и приготовление к последней, если она даже и неизвестна; боязнь предполагает определенный объект, которого боятся; испуг отражает момент неожиданности и представляет собой состояние, возникающее при опасности, когда субъект оказывается к ней неподготовлен. Если в лекциях по введению в психоанализ Фрейд только высказал мысль, что от испуга человек защищается страхом, то в работе «По ту сторону принципа удовольствия» он подчеркнул, что в страхе есть что-то защищающее от испуга и, следовательно, защищающее и от невроза.

Несколько лет спустя Фрейд написал работу, специально посвященную проблематике страха. Ее название – «Торможение, симптом и страх» (1926). Впервые эта работа была переведена на русский язык и опубликована в России в 1927 году под названием «Страх». Данный перевод и это название сохранились в последующих переизданиях, имевших место в России в 90-е годы.

Именно в этой работе Фрейд выразил такое понимание природы страха, которое свидетельствовало об уточнении и пересмотре ранее выдвинутых им представлений о страхе. Пересмотр ранее сформулированных им в лекциях по введению в психоанализ идей о страхе был связан с тем структурным подходом к анализу душевной жизни человека, который был осуществлен основателем психоанализа в работе «Я и Оно». В ней основатель психоанализа подчеркнул, что бедное, несчастное Я подвержено опасности с трех сторон и может быть охвачено тройственным страхом – реальным страхом перед внешним миром, страхом совести перед Сверх-Я и невротическим страхом перед Оно. И действительно, структуризация психики подводила Фрейда к психоаналитическому пониманию того, что бессознательное Оно не испытывает страха, поскольку не может судить о ситуациях опасности, и именно Я, а не Оно является местом сосредоточения страха. Не случайно в работе «Я и Оно» он подчеркнул, что Я представляет собой «подлинный очаг боязни» и ввиду угрозы трех опасностей развивает «рефлекс бегства», в результате чего происходит образование невротических симптомов и защитных механизмов, ведущих к фобиям.

Изречения

З. Фрейд: «Под страхом по большей части понимают субъективное состояние, в которое попадают благодаря ощущению „развития страха“, и называют его аффектом».

З. Фрейд: «Мы приветствовали как желательное то соответствие, что три основных вида страха: реальный страх, невротический и страх совести – без всякой натяжки согласуются с тремя зависимостями Я – от внешнего мира, от Оно и от Сверх-Я».

Структурный подход к анализу душевной жизни человека, в результате которого Фрейд признал, что Я является настоящим местом проявления страха, поставил его перед необходимостью ответить на ряд вопросов. Во-первых, если местом проявления страха служит Я, а невротические заболевания связаны с вытеснением бессознательных влечений, которые не исчезают бесследно, но исподволь и все же властно дают знать о себе в форме образования различного рода невротических симптомов, то не следует ли на этом основании сделать вывод, что страх возникает под воздействием механизмов вытеснения или, быть может, имеет место противоположный процесс, когда вытеснение осуществляется именно потому, что человек испытывает страх? Во-вторых, коль скоро страх в Я возникает под воздействием трех опасностей (перед реальным миром, либидозным Оно и строгим Сверх-Я), то что же все-таки является первичным источником возникновения страха – сексуальные влечения человека или нравственные и социальные ограничения, налагаемые на него? Это были непростые вопросы, ответы на которые поставили Фрейда перед необходимостью переосмысления предшествующих психоаналитических положений, выдвинутых им на основе описательного и динамического подхода к анализу бессознательной деятельности человека.

Отвечая на первый вопрос, Фрейд радикальным образом изменил свои первоначальные взгляды на соотношение между вытеснением и страхом. В лекции о страхе, прочитанной им в Венском университете в период 1916–1917 годов, он придерживался мнения, что именно энергия вытеснения бессознательных влечений автоматически ведет к возникновению страха, то есть само по себе вытеснение превращается в страх. Однако структурный подход к анализу психических процессов подтолкнул его к пересмотру данной точки зрения, и Фрейд отказался от ранее высказанного предположения о роли вытеснения как причины образования страха. В работе «Торможение, симптом и страх» (1926) давалось не столько феноменологическое (основанное на топической модели психики) описание страха, сколько метапсихо-логическое (учитывающее структуризацию психики, энергетический потенциал либидо и экономическую точку зрения на него) понимание его. В ней Фрейд пришел к выводу, что при вытеснении происходит не новое, ведущее к страху психическое образование, а воспроизведение некоего предшествующего страха как определенного аффективного состояния души.

Данный вывод был сделан основателем психоанализа на основе содержательного рассмотрения того предшествующего клинического материала, который ранее излагался им в работах «Анализ фобии пятилетнего мальчика» и «Из истории одного детского невроза». В книге «Торможение, симптом и страх» он вновь вернулся к случаям маленького Ганса и «Человека-Волка». Фрейд показал, что, несмотря на различия между этими двумя случаями, результат образования фобии оказался у обоих пациентов одним и тем же. И у маленького Ганса, и у русского пациента («Человека-Волка») вытеснение инфантильных желаний происходило, по мнению Фрейда, на основе их страха перед угрозой кастрации. Из-за этого страха маленький Ганс отказался от агрессивности против отца. Инфантильный страх по поводу того, что лошадь укусит его, может быть дополнен представлением, что лошадь откусит его гениталии, то есть кастрирует его. Из-за страха перед кастрацией русский пациент, будучи ребенком, также отказался от желания быть любимым со стороны отца. Страшные представления об укусе лошади (маленький Ганс) и пожирании волком (русский пациент) явились искаженной заменой детских представлений о кастрации отцом. В обоих случаях аффект страха фобии произошел не из процесса вытеснения либидозных влечений, а из вытесняющей инстанции.

В работе «Я и Оно» основатель психоанализа уже писал о том, что за страхом Я перед Сверх-Я скрывается то, что угрожало ребенку кастрацией. Эта кастрация рассматривалась им в качестве того ядра, на основе которого возникает страх совести. В работе же «Торможение, симптом и страх» он подчеркнул, что фобии животных – это «кастрационный страх Я». Отталкиваясь от этого представления, Фрейд и пришел к выводу, что страх не происходит из вытесненного либидо, а первичным моментом к вытеснению служит подверженное страху Я. Иными словами, основатель психоанализа отказался от ранее выдвинутого им представления о непосредственном превращении либидо в страх.

Пересмотрев предшествующие представления о соотношении между страхом и вытеснением, Фрейд вместе с тем заметил, что, возможно, все-таки верным остается положение, что страх образуется из либидиозной энергии влечений благодаря соответствующим процессам вытеснения. Одновременно он признался в том, что это положение нелегко примирить с выводом, согласно которому страх фобий возникает в Я, происходит не из вытеснения, а, напротив, сам вызывает его. Однако в тридцать второй лекции «Страх и жизнь влечений», которая, наряду с другими лекциями, написанными Фрейдом в 1932–1933 годах, служила дополнением к ранее прочтенному им курсу лекций по введению в психоанализ, он недвусмысленно подчеркнул, что не вытеснение создает страх, а страх появляется раньше, страх производит вытеснение. При этом основатель психоанализа пояснил, что таким страхом является страх перед угрожающей внешней опасностью. То есть реальный страх ребенка, испытываемый им перед его сексуальными влечениями, но воспринимаемый им в качестве внутренней опасности. Речь идет о страхе кастрации, который, по мнению Фрейда, является наиболее сильным двигателем вытеснения и источником образования неврозов. Таково было психоаналитическое видение проблемы страха, связанное с ответом на первый вопрос о соотношении между вытеснением и страхом.

Ранее внесенная Фрейдом разница между реальным и невротическим страхами получила свое дальнейшее уточнение в работе «Торможение, симптом и страх». Так, он подчеркнул, что лежащая в основе реального страха опасность исходит от внешнего объекта, в то время как невротическая опасность – от требования влечения. Но требование влечения не представляется чем-то надуманным, является реальным, и, следовательно, можно считать, что невротический страх имеет не менее реальные основания, чем реальный страх. Это означает, что взаимоотношение между страхом и неврозом объясняется защитой Я в форме реакции страха на исходящую от влечения опасность. Тонкость подобного психоаналитического понимания реальности невротического страха заключается в том, что, с точки зрения Фрейда, требование влечения часто становится внутренней опасностью именно потому, что его удовлетворение может привести к внешней опасности. В то же время для того, чтобы стать значимой для Я, внешняя, реальная опасность должна превратиться во внутреннее переживание человека.

Изречения

З. Фрейд: «Страх фобии животных – это неизменный кастрационный страх, то есть страх реальный, страх перед действительной опасностью, угрожающей или понимаемой как реальная. Здесь страх создаст вытеснение, а не, как я раньше думал, вытеснение – страх».

З. Фрейд: «Страх кастрации является одним из наиболее часто встречающихся и наиболее сильных двигателей вытеснения и тем самым образования неврозов».

В классическом психоанализе страх кастрации связан как с сексуальными влечениями, так и с нравственными ограничениями. Поэтому ответ на второй вопрос, каков первичный источник возникновения страха, требовал своего прояснения. Собственно говоря, уже в лекциях по введению в психоанализ (1916–1917) высказывалась мысль о том, что первое состояние страха возникло в результате отделения ребенка от матери. Основатель психоанализа исходил из того, что в ходе филогенетического развития благодаря смене поколений существует устойчивое предрасположение к повторению первого состояния страха. Отдельный человек не может избежать аффекта страха. Стало быть, акт рождения является источником и прообразом аффекта страха.

Касаясь этого вопроса, Фрейд привел воспоминания о случае, произошедшем в то время, когда он был молодым врачом. Вместе с другими молодыми врачами он сидел за обеденным столом в ресторане и слушал рассказ ассистента акушерской клиники об истории, произошедшей на экзамене акушерок. Одну из кандидаток спросили, почему при родах в отходящей жидкости обнаруживаются подчас экскременты. Не задумываясь, она ответила, что это происходит вследствие испытываемого ребенком страха. Ее осмеяли, и, кажется, она не сдала экзамен. Молодые врачи тоже посмеялись над рассказанным эпизодом. Фрейду же этот эпизод не показался смешным. В глубине души он встал на сторону кандидатки в акушерки, поскольку в то время начал догадываться, что каким-то чутьем она обнаружила важную связь между актом рождения и страхом новорожденного ребенка.

Позднее Фрейда не оставляла мысль о том, что болезненное переживание рождения, связанное с удушьем младенца и, соответственно, со смертельной опасностью для него, является прототипом последующих проявлений страха человека. Скорее всего, он высказывал эту мысль своим ученикам и коллегам по психоанализу. Кратко она была сформулирована и в лекциях по введению в психоанализ. Поэтому нет ничего удивительного в том, что его ученики могли развить дальше высказанную Фрейдом мысль о связи рождения младенца с первичным страхом человека. Именно это и произошло в 1923 году, когда ближайший соратник основателя психоанализа, секретарь Венского психоаналитического общества и член «Тайного комитета» О. Ранк написал работу «Травма рождения». В ней он утверждал, что акт рождения оказывается столь травматическим для ребенка, что в процессе своей последующей жизни человек предпринимает разнообразные попытки преодолеть свой первоначальный страх, а неудачи в реализации этих попыток приводят к возникновению неврозов. В понимании Ранка, первоначальный страх связан с фактом рождения ребенка, с извлечением его на свет из материнского лона, из того внутриутробного состояния, где он составлял единое целое с матерью. Все последующие страхи являются, с его точки зрения, не чем иным, как репродукцией травмы рождения.

У Фрейда было двойственное отношение к работе Ранка «Травма рождения». С одной стороны, он оценивал эту книгу как достаточно важную, дающую пищу для его собственных дальнейших размышлений над теми или иными положениями психоанализа, в том числе касающимися понимания природы страха. С другой стороны, выдвинутые Ранком представления о травме рождения и о противостоящем инцесту страхе как простом повторении страха рождения вызывали у него сомнение и неодобрение. Однако после того как, уехав в Америку, Ранк начал активно развивать свое учение о травме рождения, считая, что оно заменяет собой «устаревший» психоанализ, Фрейд критически отнесся к идеям Ранка о непосредственной и далеко идущей связи между актом рождения и страхом человека.

В работе «Торможение, симптом и страх» основатель психоанализа уделил особое внимание рассмотрению вопроса о связи между рождением и страхом. Он не скрывал, что склонен видеть в состоянии страха репродукцию травмы рождения. Но в этом не было, на его взгляд, ничего нового, поскольку и другие аффекты представляют собой репродукцию старых событий. Страх выполняет необходимую биологическую функцию, связанную с реакцией на какую-либо опасность. При акте рождения возникает объективная опасность для сохранения жизни. Однако эта опасность не имеет психического содержания, поскольку у новорожденного нет никакого знания относительно того, что исход рождения может сопровождаться уничтожением жизни. Поэтому последующее воспроизведение ситуаций, напоминающих ребенку о событии рождения, еще ничего не говорит о том, что разные фобии ребенка связаны именно с его впечатлениями, имевшими место в процессе рождения. Фрейд не считал удачной попытку Ранка доказать отношение фобий ребенка к событиям при рождении. Во всяком случае, он пришел к выводу, что очевидная готовность младенца испытывать страх «не проявляется с наибольшей силой непосредственно после рождения – с тем, чтобы медленно идти на убыль, а возникает позже вместе с прогрессом психического развития и держится в течение определенного периода детства».

С точки зрения Фрейда, страх является продуктом психической беспомощности младенца и его реакцией на отсутствие объекта (матери). Здесь возникает аналогия с кастрационным страхом, в основе которого также лежит возможная разлука с ценным объектом (пенисом). При последующей эволюции – от потери материнского объекта к кастрации, а затем к возникновению и могуществу Сверх-Я – страх кастрации развивается в «социальный страх», в страх перед совестью. Наказание в виде потери любви со стороны Сверх-Я расценивается Я в качестве опасности, на которую оно реагирует сигналом страха. Последнее проявление страха перед Сверх-Я видится Фрейдом в форме страха проекции вовне в виде силы рока, что можно назвать страхом смерти.

Проблема страха смерти интересовала Фрейда в связи с выдвинутым им в 20-х годах представлением об инстинкте смерти. Так, на последних страницах работы «Я и Оно» (1923) он обратил особое внимание на данную проблему. В частности, основатель психоанализа считал, что утверждение, согласно которому каждый страх является страхом смерти, не содержит в себе никакого смысла. В противоположность подобному утверждению он подчеркивал необходимость отделения страха смерти от страха объекта (страха перед реальностью) и от невротического страха либидо (страха перед Оно).

Из психоаналитической практики известно, что страх смерти проявляется при двух условиях, которые характерны и для обычного развития страха. Речь идет о реакции человека на внешнюю опасность и проявлении страха как внутреннего процесса, что имеет место при меланхолии. Фрейд уделил особое внимание рассмотрению проблемы меланхолии в работе «Скорбь и меланхолия» (1917). В ней он выдвинул предположение, что у больного человека, подверженного меланхолии, одна часть Я противопоставляет себя другой. Эту отделяемую от Я критическую инстанцию Фрейд назвал совестью, тем самым предопределив позднее выдвинутые им в работе «Я и Оно» идеи о Сверх-Я. В «Скорби и меланхолии» затрагивался вопрос о загадке самоубийства, делающей меланхолию опасной для человека. Отмечалось, что Я только тогда может убить себя, когда направляет на себя враждебность, которая относится к объекту и которая представляет собой изначальную реакцию Я на объекты внешнего мира.

В «Я и Оно» Фрейд отметил, что страх смерти при меланхолии допускает, что Я отказывается от самого себя, поскольку чувствует, что Сверх-Я ненавидит и преследует его. В результате, как считал основатель психоанализа, при меланхолии бедное Я ощущает себя покинутым всеми охраняющими силами и может решиться на смерть. Такое положение напоминает собой ту ситуацию, которая лежит в основе страха рождения и инфантильного страха разлуки с оберегающей матерью. Исходя из этого страх смерти, как и страх совести, истолковывается с психоаналитической точки зрения как «переработка страха кастрации».

Неудовлетворенный попыткой Ранка свести единственную причину возникновения невроза страха к травме рождения, Фрейд выделил три фактора, которые являются, на его взгляд, основными причинами неврозов, а именно – биологический, филогенетический и психологический.

Биологический фактор связан с беспомощностью появившегося на свет ребенка и его длительной по времени зависимостью от окружающих людей, в отличие от большинства животных, что повышает значение опасности внешнего мира и создает потребность быть любимым и получать соответствующую защиту.

Филогенетический фактор обусловлен спецификой развития сексуальной жизни человека. Она проявляется в том, что, в отличие от родственных человеку животных, у которых сексуальность развивается беспрерывно, у него наблюдается первый, ранний расцвет в период до пятилетнего возраста, затем наступает перерыв в развитии и с наступлением зрелости сексуальность вновь активизируется. Патогенное значение подобного сексуального развития дает знать о себе в форме отвержения детской сексуальности со стороны Я как некой опасности и в вытеснении сексуальных влечений в период зрелости с последующим подчинением их инфантильным прообразам.

И наконец, психологический фактор связан с разделением внутреннего мира человека на Я и Оно; с попытками Я защищаться от внешней опасности и влечений Оно; ограниченными возможностями борьбы Я против внутренних опасностей, отражение которых выливается в форму образования симптомов как заместителей влечений человека.

С учетом выделенных Фрейдом трех факторов, способствующих возникновению неврозов, в рамках психоанализа происходит осмысление взаимосвязей между беспомощностью человека, опасностями, которым он подвергается, и страхами, которые возникают у него. Смысловой ряд образования страха выглядит следующим образом. Человек может находиться в состоянии материальной или психической беспомощности. Материальная беспомощность возникает в случае реальной опасности, угрожающей ему извне. Психическая беспомощность обусловлена внутренней опасностью, исходящей от влечений. Состояние материальной или психической беспомощности в настоящем соотносится с ситуацией опасности, воспринимаемой человеком по аналогии с травматической ситуацией беспомощности в прошлом, в результате чего появляется сигнал страха. Таким образом, в понимании Фрейда ситуация опасности представляет собой вспоминаемую, ожидаемую ситуацию беспомощности, а страх – первоначальную реакцию на беспомощность при травме. Человек пытается предупредить эту травму и уклониться от нее. Следствием этого является то, что страх оказывается ожиданием травмы, с одной стороны, и смягченным воспроизведением ее, с другой стороны.

Из данного понимания образования страха вытекает направленность психоаналитической терапии. Ее цель состоит в том, чтобы оказать посильную помощь пациенту, дав возможность его Я устранить предшествующие вытеснения, обрести власть над вытесненным в Оно и придать влечению соответствующее направление. Направление, которое не смогло сформироваться в силу психических защит, построенных в ответ на раннюю, некогда воспринятую и пережитую опасность, возникшую на основе травматической ситуации беспомощности. В итоге позитивный результат психоаналитической терапии совпадает с обычными возможностями врачебной деятельности.

Изречения

З. Фрейд: «Самые ранние детские фобии не могут быть непосредственно объяснены впечатлением при акте рождения».

З. Фрейд: «Механизм страха смерти может состоять только в том, что Я в значительной степени освобождается от своей нарциссической загрузки либидо, то есть отказывается от самого себя точно так, как обычно в случае страха отказывается от другого объекта. Мне думается, что страх смерти развертывается между Я и Сверх-Я».

З. Фрейд: «Обыкновенно наша терапия должна довольствоваться тем, чтобы скорее, увереннее и с меньшими усилиями добиться того хорошего исхода, который при благоприятных обстоятельствах наступил бы сам».

1. Каково психоаналитическое понимание невроза страха и детских фобий?

2. Какие виды страха рассматривались Фрейдом?

3. В чем состоит различие между реальным и невротическим страхами?

4. Каково психоаналитическое понимание причин возникновения и развития страха?

5. Как Фрейд объяснял отношения между вытеснением и страхом?

6. Что является первичным страхом в понимании Фрейда?

1. Айке Д. Страх. Концепции фрейдистского психоаналитического направления // Энциклопедия глубинной психологии. Т. 1. Зигмунд Фрейд. Жизнь. Работа. Наследие. – М., 1998.

2. Велъдер Р. Торможение, симптом и страх: сорок лет спустя //Антология современного психоанализа. Т. 1. – М., 2000.

3. Фрейд 3. Анализ фобии пятилетнего мальчика // Психоаналитические этюды. – Минск, 1997.

4. Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции. – М., 1995.

5. Фрейд 3. Случай Человека-Волка (Из истории одного детского невроза) // Человек-Волк и Зигмунд Фрейд. – Киев, 1996.

6. Фрейд 3. Страх // Остроумие и его отношение к бессознательному. Страх, тотем и табу. – Минск, 1998.