Описывая вклады либидо и агрессии в сексуальные и эмоциональные взаимоотношения пары, я указывал на критическую роль Супер-Эго. Давайте рассмотрим роль этой инстанции более подробно. Мы видели, каким образом пара становится контейнером сознательных и бессознательных сексуальных фантазий и желаний обоих партнеров и их интернализованных объектных отношений. Мы также проследили, как пара приобретает собственную идентичность в дополнение к идентичностям каждого из партнеров. Я полагаю, что пара представляет собой целостность, активизирующую сознательные и бессознательные функции Супер-Эго обоих партнеров, в результате чего пара со временем формирует собственную систему Супер-Эго, служащую дополнением своих компонентов.

Влияние этой новой системы Супер-Эго на отношения пары зависит от зрелости Супер-Эго каждого партнера. В случае господства примитивной патологии Супер-Эго активизируются элементы садистических предшественников Супер-Эго, что может привести к распаду пары. Зрелость Супер-Эго, выражающаяся в заботе о партнере – и о себе, – защищает объектные отношения пары, благоприятствует развитию любви и преданности, но, поскольку Супер-Эго неизменно включает пережитки эдиповых конфликтов, оно порой несет угрозу способности к сексуальной любви, блокируя или запрещая проявления нежности и сексуальных чувств к одному и тому же объекту. Таким образом, Супер-Эго может укреплять способность к длительной сексуальной любви, но оно же может и разрушать ее. Шафер (1960) прояснил благотворные и враждебные аспекты Супер-Эго по отношению к индивиду; здесь я буду рассматривать эти его стороны по отношению к паре.

Формирование Эго-идеала как подструктуры Супер-Эго является основной предпосылкой развития способности к влюбленности. Идеализация любимого объекта означает проекцию аспектов собственного Эго-идеала – идеала, представляющего собой сублиматорную реализацию эдиповых желаний. Эта проекция характеризуется привязанностью к проецируемому идеалу с сопутствующим переживанием того, что любимый человек – живое воплощение идеала, предмета глубоких и страстных устремлений во внешней реальности. В этом смысле реальные отношения с любимым человеком на идеальном уровне представляют собой переживание преодоления собственных психических границ, экстатический опыт, который составляет диалектический контраст с обычным повседневным миром и порождает новый жизненный смысл. Романтическая любовь, таким образом, выражает собой глубокую эмоциональную нужду – одну из основных причин соединения людей в пары – и отнюдь не является лишь производной романтизма как культурного идеала.

Как указывала Шассге-Смиржель (1985), проекция Эго-идеала на любимого человека не снижает самооценку, в противоположность первоначальному суждению Фрейда (1914), а повышает ее, поскольку благодаря ей реализуются устремления Эго-идеала. Кроме того, ответная любовь повышает самооценку как часть удовлетворения взаимностью. В этих обстоятельствах любовь к себе и к объекту сливаются воедино – а это решающий элемент сексуальной любви. Неразделенная любовь может иметь различные последствия, зависящие, в частности, от психической уравновешенности индивида. Достаточно гибкий человек может пережить процесс оплакивания без существенных травм; в то время как индивид, невротически фиксированный на изначально недоступном и фрустрирующем объекте, может утратить самоуважение. В принципе, чем выше у индивида предрасположенность к испытанию эдипова поражения и доэдиповой фрустрации (например, фрустрации оральной зависимости), тем более сильными переживаниями собственной неполноценности будет сопровождаться неразделенная любовь.

Я полагаю, что зрелость функций Супер-Эго у обоих партнеров проявляется в способности испытывать ответственность за другого и за пару в целом, в заботе об отношениях и в защите их от последствий неизбежной активизации агрессии в результате столь же неизбежной амбивалентности в близких отношениях.

Одновременно активизируется еще одна функция Супер-Эго, не столь явная, но необычайно важная. Я имею в виду здоровые аспекты Эго-идеалов обоих партнеров, которые вместе создают общую систему ценностей. С годами эта система, которой прежде придерживались бессознательно, становится ясно очерченной, разрабатывается и модифицируется, устанавливая для пары правила “поведения на границе” в ее отношениях с остальным миром. То есть пара формирует собственное Супер-Эго. Именно в контексте этой совместной системы ценностей возможно творчество пары в процессе разрешения конфликтов. Благодаря неожиданному жесту любви, раскаяния, прощения или юмора агрессия может не выйти за определенные рамки. Терпимость к недостаткам и ограничениям – как чужим, так и своим собственным – незаметно становится интегральной частью отношений.

Важность этой общей для двоих структуры Супер-Эго состоит в заложенной в ней функции “апелляционного суда”, своего рода последней инстанции, к которой может воззвать один из партнеров, когда другой серьезно преступил границы совместно установленной системы ценностей. Нарушение – реальное или желаемое -общей границы служит для пары признаком чрезвычайной угрозы отношениям внутри нее; таким образом, речь идет о важной сигнальной системе, предохраняющей пару от возможного распада.

Если Супер-Эго одного или обоих партнеров нельзя назвать зрелым и устойчивым, проекция вытесненных аспектов инфантильного Супер-Эго может сделать другого партнера особенно подверженным критике с его или ее стороны. Скопление проекций из примитивного Супер-Эго увеличивает вероятность объективной критики. Зрелость Супер-Эго критикуемого партнера позволит ему опротестовать и отразить такую атаку и, таким образом, удержать равновесие пары.

Но при тяжелой патологии Супер-Эго у кого-то из партнеров вместо обычной проекции может использоваться проективная идентификация – защита, протестовать против которой труднее. В результате, если отношения окажутся под властью интроектов садистического Супер-Эго, равновесие в паре может быть разрушено.

При нормальном развитии преэдиповы предшественники Супер-Эго, характеризуемые примитивной идеализацией и фантазиями преследования, постепенно сглаживаются и нейтрализуются, что, в свою очередь, способствует интернализации идеализируемых и запрещающих аспектов продвинутого эдипова Супер-Эго. Далее интеграция преэдиповых и эдиповых уровней структуры Супер-Эго создает благоприятные условия для консолидации пост-эдипова Супер-Эго с его абстрагированностью, индивидуированностью и деперсонифицированностью (Якобсон, 1964).

Одним из сложных аффектов, развивающихся в результате этих процессов, является чувство благодарности. Благодарность – это также одно из средств развития и поддержания любви. Способность к переживанию благодарности, вклад в которую вносят и Эго, и Супер-Эго, является основополагающим фактором реципрокности в человеческих отношениях; она берет истоки в удовольствии, которое испытывает младенец, вновь обнаруживая во внешней реальности образ удовлетворяющего заботящегося объекта (Кляйн, 1957). Появлению толерантности к амбивалентности, свидетельствующему о переходе от фазы сепарации-индивидуации к фазе постоянства объекта, сопутствует возрастание способности испытывать благодарность. Достижение постоянства объекта также усиливает тенденцию переживать вину за агрессию. Как указывала Кляйн (1957), чувство вины усиливает благодарность (хотя не порождает ее).

Чувство вины также усиливает идеализацию. Самая ранняя идеализация – это идеализация матери на симбиотической фазе развития, вырастающая в идеализацию на стадии сепарации-индивидуации. Интеграция Супер-Эго, благоприятствующая развитию способности к бессознательному чувству вины, стимулирует развитие идеализации как реактивного формирования в ответ на чувство вины и как непосредственное выражение вины. Эта стимулированная Супер-Эго идеализация служит мощным подкреплением благодарности как компонента любви.

Способность партнеров к идеализации друг друга наиболее полно выражается в их способности испытывать благодарность за полученную любовь и соответствующем усилении желания отдавать взамен свою любовь. Переживание оргазма другого как выражения полученной им любви, а также как его способности давать любовь в ответ, вселяет уверенность, что любовь и взаимность преобладают над завистью и обидой.

Однако способность испытывать благодарность, порожденная идеализацией, парадоксальным образом вступает в противоречие с определенными продвинутыми характеристиками идеала Я, соответствующими эдиповой стадии развития, когда идеализированное отношение к эдиповым родителям основывается на отречении от полиморфного перверзивного инфантильного эротизма и генитальных эротических аспектов отношения.

Как подчеркнул Дикс (1967), первоначальная взаимная идеализация у только что возникшей пары и ее сознательные ожидания стабильных отношений рано или поздно вступают в конфликт с возрождением вытесненных и диссоциированных прошлых конфликтных интернализованных объектных отношений. В большинстве случаев вновь возникающая подростковая задача интеграции эротизма и нежности способствует постепенному разрушению этих ранних идеализации под действием эдиповых конфликтов и соответствующих запретов со стороны Супер-Эго. Эти конфликты, зачастую испытывающие на прочность стабильность пары, обладают свойством не только заставлять обоих партнеров делать определенные болезненные открытия, но и порождать процессы собственного исцеления, как демонстрирует приводимый ниже случай.

До брака у пациентки были удовлетворяющие ее сексуальные отношения с будущим мужем. Когда они вступили в брак, их сексуальные отношения тут же стали ухудшаться. Она жаловалась, что муж не уделяет ей достаточно внимания, что он, не проявляя необходимой ей нежности, ведет себя так, словно его интересует лишь сексуальная сторона их отношений.

Она не могла выносить неравномерности, обычной для любых продолжительных интимных отношений. Она чувствовала, что любит его, и не понимала, что ее склонность обвинять его, а себя представлять беспомощной жертвой отравляет их отношения; а также то, что ее по-детски навязчивое и провоцирующее вину поведение воспроизводит аспекты отношений ее матери и отца и ее собственных отношений с отцом, когда она была подростком.

Встретив мужчину, который был ее любовником в ранней юности и которого она с тех пор успела идеализировать, она завязала с ним роман, оказавшийся сексуально удовлетворяющим, Она с изумлением ощутила, что полностью удовлетворена как женщина, а также то, что ее уверенность и самоуважение возросли. В то же время ее любовь к мужу словно обновилась, и это вызвало у пациентки чувство вины из-за внебрачной связи и заставило по достоинству оценить позитивные стороны своей супружеской жизни. Со временем она обнаружила, что в эмоциональном плане отношения с мужем гораздо более удовлетворительны для нее, чем отношения с любовником, хотя с любовником она испытывала полное сексуальное удовлетворение, которого, как она полагала, муж ей дать не в состоянии. Этот конфликт привел пациентку к психоаналитику, и постепенно она отдала себе отчет в своей не осознаваемой прежде неспособности к отношениям с одним и тем же человеком, полностью удовлетворяющим ее и эмоционально, и сексуально.

Хроническая экстернализация инфантильного Супер-Эго и поиск неизменно одинаковых любовных отношений с родительским объектом, в котором эта структура Супер-Эго персонифицирована, может накладывать серьезные ограничения на любовную жизнь индивидуума и пары в целом, даже несмотря на отсутствие явных конфликтов. Однако обычно внешняя стабильность и гармония достигаются ценой ограничений в социальной жизни, поскольку потенциально угрожающие равновесию – или конфронтирующе коррективные – отношения должны исключаться, особенно если они связаны с осознанием возможности более удовлетворительных отношений. Идентификация одного из партнеров с агрессором (выраженная в идентификации с Супер-Эго другого) может привести к садомазохистскому альянсу пары против внешнего мира и удовлетворить потребности партнеров в общей системе ценностей путем совместной проекции восстания против инфантильного Супер-Эго на внешнее окружение. Отношения в паре, в которой совместная позиция – это позиция униженной и оскорбленной жертвы третьей стороны, могут, таким образом, быть вполне стабильными, хотя и невротическими, со многими здоровыми чертами взаимной заботы и ответственности.

В предельно противоположном случае общие ценности могут давать паре силу и устойчивость, позволяющую выживать во враждебном окружении, например в условиях тоталитарного общества, где приходится мириться с санкционированной обществом нечестностью в повседневных социальных отношениях. Эта нечестность, однако, может быть исключена внутри пары благодаря ее единому молчаливому противостоянию гнетущему влиянию и коррупции внешней среды. Как я уже утверждал, сама природа сексуальной интимности пары подразумевает совместный протест против конвенциональности и является источником неизменного удовлетворения в отношениях.

Борьба с требованиями инфантильного Супер-Эго помогает сформировать отношения в паре, не позволяя бездумно принять конвенциональные сексуальные стереотипы и идеологии, типично репрезентируемые культурными клише сексуально всеядного и эмоционально безразличного мужчины и сексуально пассивной и зависимой женщины. Члены пары также должны осознать тенденцию человека проецировать пережитки собственного инфантильного Супер-Эго на сексуального партнера. Имплицитная поддержка со стороны последнего в случае таких фантазийных страхов может быть целительна: “Нет, я совсем не считаю тебя застенчивым маленьким мальчиком, которого нельзя принимать всерьез в сексуальном смысле”... “Нет, я не буду считать тебя падшей женщиной после секса”... “Нет, твое агрессивное поведение не навлечет на тебя вечного наказания или моей обиды, не обесценит тебя в моих глазах навсегда и не сделает меня постоянно тобой недовольной”. Еще одна, причем родственная задача, – противостоять угрозе того, что примитивные функции Супер-Эго одного из партнеров ввергнут в царство ужаса их обоих. Здесь мы входим в сферу психопатологии развития садистического Супер-Эго у одного или обоих партнеров, ведущего к садомазохистическим отношениям.

Паре также необходимо интегрировать сознательные ожидания от совместной жизни с ожиданиями, требованиями и запретами, исходящими из культурной среды. Конфликты, обусловленные религиозными, этническими или экономическими различиями в воспитании, разницей политических или идеологических взглядов, могут играть важную роль, способствуя или препятствуя отношениям пары с социумом. Пара может предпочесть социальную изоляцию, чтобы избежать столкновений между культурными установками настоящего времени и интернализованными ценностями, исходящими из прошлого. Однако, как правило, с появлением детей изоляция пары ставится под угрозу, так что задача интеграции собственных ценностей с ценностями социума становится насущной и неизбежной.

Позитивной стороной проекции функций Супер-Эго на партнера является возможность использовать партнера в качестве советчика и защитника, источника утешения после нападок извне и уверения в собственной ценности. Имеет значение то, каким образом один партнер идеализирует другого: мужчина, женившийся на женщине, чье восхищение укрепляло его самооценку, не может позднее опираться на ее восхищение, потому что он обесценил ее. Таким образом, у человека, неспособного к идеализации партнера, первоначальное использование поддержки другого может вызвать “отдачу” – чувство одиночества.

Хотя в основе многих длительных “треугольников” лежит такая распространенная вещь, как диссоциация нежности и эротической любви, нередко они связаны также с поиском отношений, компенсирующих значимые фрустрации. Порой существенной функцией внебрачной связи является защита супружеских отношений от аспектов, внушающих бессознательный страх, – по сути, их укрепление путем снижения уровня близости. Патология Супер-Эго у одного или обоих партнеров может привести к тому, что удовлетворяющие любовные отношения, особенно в супружестве, будут вызывать бессознательное чувство вины.

В других случаях обусловленная Супер-Эго хроническая триангуляция может отражать неспособность одного или обоих партнеров выносить нормальную амбивалентность любовных отношений, любые выражения агрессии. Например, один из них или оба могут иметь идеализированное и одновременно эмоционально наивное представление о своих отношениях с партнером как о совершенно гармоничных, соединяющих нежность и сексуальность, и одновременно иметь еще одни долговременные отношения, включающие и секс, и нежность. Глубинная агрессия находит выражение лишь в бессознательном наслаждении агрессивным подтекстом измены партнерам в обоих отношениях.

Эта динамика, особенно благодаря участвующим в ней механизмам расщепления, может защищать отношения пары от проявлений садистического Супер-Эго, которые могут наблюдаться при разрушении каких-либо параллельно существующих отношений. Иногда оправданная, но чаще непомерная боязнь того, что партнер, которому индивидуум по-настоящему предан, никогда не сможет простить или забыть прошлую неверность, – таким образом воплотив жестокое, непрощающее Супер-Эго, – в конце концов порой находит основание в поведении любимого человека, принимающего на себя такую роль непрощающего и навеки обиженного. Хотя нарциссическая травма, связанная с переживанием покинутости и обманутости, – несомненно важный аспект такого непрощающего поведения, на мой взгляд, нельзя сбрасывать со счетов также соответствующую проекцию на партнера и/или идентификацию “жертвы предательства” с неумолимым Супер-Эго.

Способность прощать других обычно характеризует зрелое Супер-Эго: она связана с умением признавать агрессию и амбивалентность в себе и с родственным ему умением принимать неизбежную амбивалентность интимных отношений. Подлинное прощение есть выражение зрелого морального чувства, принятие боли, сопровождающей утрату иллюзий относительно себя и других, вера в возможность возрождения доверия, а также возрождения и поддержания любви, несмотря на ее собственные агрессивные компоненты. Прощение же, основанное на наивности или нарциссической грандиозности, гораздо меньше способствует реконструкции жизни пары, которая должна основываться на новой организации их взаимной заботы друг о друге и их совместной жизни.

Фантазии о смерти партнера или о своей собственной являются настолько обычными, что могут очень многое рассказать о состоянии пары. Перед лицом серьезной болезни или даже угрозы жизни порой бывает легче смириться с перспективой собственной смерти, чем смерти партнера: на бессознательном уровне базовая фантазия о самосохранении говорит о выживании матери. Кэти Кольвиц символически изобразила смерть в скульптурном образе молодого Кольвица, уснувшего в руках Господа, – выражение базисного источника тревоги и безопасности. Безвозвратная потеря матери, прототип оставленности и одиночества, представляет главную угрозу, и защитой от нее является выживание другого; такая заинтересованность усиливает любовь к другому и бессознательное желание бессмертия другого.

К этому присоединяется пугающая перспектива собственной смерти как конечный триумф исключенного другого – угроза замены себя самого эдиповым соперником: фраза “Пока смерть не разлучит нас” переживается как фундаментальная угроза, жестокая шутка судьбы; символически это кастрация. Базисная уверенность в любви партнера и собственной любви к нему значительно уменьшает этот страх перед исключенной третьей стороной и помогает совладать с тревогой по поводу собственной смерти.

Важным аспектом действия противоречий Супер-Эго в отношениях партнеров является такая черта, как нечестность. Она может служить защитой от реальной или фантазийной агрессии со стороны другого, а также может скрывать за собой или держать под контролем собственную агрессию по отношению к другому. Сама по себе нечестность является формой агрессии. Она бывает ответом на страх нападения со стороны другого, который, в свою очередь, может быть реалистичным или являться проекцией Супер-Эго. Заявление мужа: “Я не могу поделиться этим с моей женой. Она никогда не сможет принять это” – может быть правдой и характеризовать ее инфантильное Супер-Эго, а может быть результатом его проекции на нее собственного инфантильного Супер-Эго. Наконец, не исключено, что оба являются заложниками совместного садистического Супер-Эго: иногда партнеры действительно становятся игрушкой самодеструктивного тайного сговора, порожденного их подчинением совместному садистическому Супер-Эго. Нечестность может также служить для защиты другого от нарциссической травмы, ревности или разочарования. Однако “абсолютная честность” – это иногда просто рационализированная агрессия. Амбивалентность, обычно находящаяся под контролем при социальных взаимодействиях, может выходить из-под него в интимных отношениях – изменение тона голоса или выражения лица порой быстро развивается в серьезный конфликт, даже когда первоначальный повод был относительно безобидным. Зачастую партнеры не вполне осознают, насколько хорошо они знают и могут “читать” друг друга.

Несомненно, аффективная коммуникация увеличивает опасность выражения взаимных проекций принадлежащих Супер-Эго негативных аспектов нормальной амбивалентности, неконтролируемых или недоступных ему. Само проникновение в психическую жизнь другого, которому благоприятствует повышенная способность партнеров считывать невыраженные чувства друг друга, ускоряет трансформацию паранояльных страхов в защитную нечестность. Нечестность в лучшем случае может восприниматься другим партнером как некая форма искусственности, что ведет к увеличению дистанции. В худшем случае она переживается как скрытая атака и вызывает дальнейшее усиление паранояльных реакций партнера. Обман, даже во имя сохранения отношений, может ухудшить их. Даже в удачных отношениях наблюдаются циклы, включающие нечестное, паранояльное (или обоюдно подозрительное) и депрессивное, или порожденное виной поведение – все эти формы поведения служат выражением и одновременно защитой от прямой аффективной коммуникации. Нечестность может быть защитой от глубинных паранояльных страхов, а паранояльное поведение, в свою очередь, – защитой от еще более глубоких депрессивных тенденций. Самообвинения могут защищать от паранояльных устремлений, будучи реактивным формированием на обвинение другого.

При более мягких формах патологии Супер-Эго, когда отношения партнеров сохраняются, но сформированная общая структура Супер-Эго является слишком ограничивающей, пара становится более восприимчивой и к ограничительным требованиям и запретам культурной среды, особенно в ее конвенциональных аспектах. Поскольку конвенциональность отражает культурно разделяемые пережитки латентного Супер-Эго, она представляет собой еще один механизм, посредством которого отказ зрелых функций Супер-Эго обусловливает регрессию к требованиям и запретам ограничивающего инфантильного Супер-Эго.

Следующий случай иллюстрирует проблему, порожденную требованиями хорошо интегрированного, но чрезмерно сурового и ограничивающего Супер-Эго обоих партнеров, совместно разделяемыми или бессознательно налагаемыми одним из партнеров на отношения пары.

Супружеская пара обратилась ко мне в связи с возрастающими межличностными и сексуальными затруднениями. Жене было немного за тридцать. По мнению обоих супругов, она была старательной, энергичной домашней хозяйкой, с любовью заботилась об их сыновьях, трех и пяти лет. Ему было около сорока. Как соглашались оба, он был много работающим, ответственным человеком, за какие-то несколько лет продвинувшимся по служебной лестнице и занимающим в данный момент ведущее положение в своей компании. Оба принадлежали к среде католиков среднего класса, жителей респектабельных пригородов, и были выходцами из семейных кланов латиноамериканского происхождения. Причиной обращения стала ее растущая неудовлетворенность вследствие того, что она переживала как отдаление мужа его эмоциональную недоступность и пренебрежение ею, а он – как все более невыносимое брюзжание и попреки жены, из-за которых ему все меньше хотелось находиться дома. Супруги приняли мой план раздельных диагностических интервью для каждого, перемежаемых рядом совместных интервью. Моей задачей было оценить супружеский конфликт и принять решение о возможной терапии для одного или обоих партнеров или для пары в целом.

Индивидуальная оценка жены обнаружила основания для диагностирования выраженного личностного нарушения с доминированием истерических и мазохистических черт, при функционировании на невротическом уровне личностной организации. Как выяснилось, ее главной проблемой был сексуальный аспект их отношений. У жены было желание сексуальной близости, но слабая сексуальная возбудимость, возбуждение пропадало почти сразу после проникновения. У нее вызывало отвращение то, что она ощущала как чрезмерный сексуальный интерес мужа и его “грубость”. Возникало также впечатление, что она болезненно обижена своей неудачей в воссоздании тех теплых отношений, которые у нее были с идеализированным, сильным отцом. Женщина ненавидела себя за то, что начинает походить на свою покорную, ноющую, провоцирующую чувство вины мать. Она описала характерное для ее родителей пуританское отношение к сексу. У нее обнаружились признаки мощного защитного вытеснения – в частности, блокировка всех воспоминаний раннего детства. Она горько жаловалась на перемену в своем муже, чьи живость, общительность, рыцарское поведение во время ухаживания сменились угрюмостью и замкнутостью.

Индивидуальные интервью с мужем указали на значительное личностное расстройство, однако с преобладанием обсессивно-компульсивных черт. Он обладал хорошо интегрированной Эго-идентичностью, способностью к глубоким объектным отношениям и проявлял симптомы умеренной стойкой невротической депрессии. Его отец был бизнесменом, и пациент в детстве восхищался его силой и мощью. Но в подростковом возрасте, по мере того как пациент стал осознавать неуверенность, скрывающуюся за авторитарным поведением отца, его восхищение сменилось возрастающим разочарованием. Ранний детский сексуальный интерес пациента к старшим сестрам сурово осуждался обоими родителями, в особенности матерью, видимо, покорной женой, чей манипулятивный контроль над отцом был очевиден для пациента.

В юности он демонстративно стал иметь дело с женщинами более низкого социального статуса из различных культурных групп. Повзрослев, пережил несколько страстных романов. Но затем, к величайшей радости родителей и родственников, женился на молоденькой девушке из их собственного культурного и религиозного круга. Несколько робкая и застенчивая манера поведения жены, общая среда, ее нежелание вступать с ним в сексуальные отношения до брака – все его привлекало. Когда же они поженились, слабая сексуальная возбудимость жены, которую он поначалу списывал на ее неопытность, стала вызывать у него все большее недовольство. В то же время он упрекал себя за то, что не может удовлетворить ее сексуально, чувствовал себя с ней все более неуверенно и в конце концов сократил свои сексуальные запросы к ней, так что к моменту обращения за консультацией сексуальные контакты у них происходили всего лишь раз или два в месяц.

Муж становился все более подавленным, чувствуя угрызения совести за то, что отдалялся от жены и детей, но в то же время испытывая облегчение, когда находился вне дома и уходил с головой в работу. Он твердо заявлял, что любит свою жену, и если бы она была менее критична к нему и их сексуальные отношения были лучше, все остальные проблемы исчезли бы сами собой. Общность многих их интересов и устремлений представлялась ему важной. И он делал особый упор на то, что ему по-настоящему нравится, как она управляется с детьми, с домом и с повседневной жизнью.

В свою очередь, жена в индивидуальных интервью высказывала аналогичные утверждения: она любит своего мужа, расстроена его отстраненностью и замкнутостью, но надеется, что отношения восстановятся и станут прежними. Единственная проблема – сексуальная. Секс для нее был обязанностью, которую она готова была исполнять; но для того, чтобы она могла отвечать мужу так, как он хочет, он должен быть с ней более мягким и терпеливым.

В совместных интервью, проводившихся мною параллельно с индивидуальными в течение нескольких недель, подтверждалась общность установок и устремлений супругов в отношении их культурной жизни и ценностей, а также близость их сознательных ожиданий, касающихся ролей в браке. Возникало впечатление, что главная сложность действительно находится в сексуальной сфере. Я задавался вопросами: в какой мере депрессия мужа может быть вторичной по отношению к его бессознательному чувству вины по поводу того, что ему не удается быть таким сильным и успешным мужем, каким он должен быть в соответствии с их совместными ожиданиями, а также обусловлены ли ее сексуальные запреты бессознательным чувством вины в связи с неразрешенными эдиповыми желаниями – чувством вины, усугубленным неспособностью мужа помочь ей преодолеть эти запреты.

Я полагаю, что они оба на бессознательном уровне объектных отношений сражались с эдиповыми проблемами. Пациент бессознательно воспринимал жену как повторение своей контролирующей и манипулятивной матери, осуждавшей его сексуальное поведение, в то время как он сам, помимо своей воли, проигрывал идентификацию с отцом-неудачником (восприятие пациента в раннем подростковом возрасте). Она, бессознательно низводя его до роли сексуально неудовлетворяющего мужа, таким образом избегала сексуальных отношений с сильным, эмоционально теплым и доминирующим отцом – отношений, которые грозили вызвать эдипово чувство вины. И, против своей воли, она воспроизводила формы поведения фрустрированной, но провоцирующей вину и контролирующей матери. На сознательном уровне оба супруга пытались соответствовать своим совместным идеалам – теплой, дающей жены и сильного мужа-защитника. Они оба, по бессознательному скрытому соглашению, избегали осознания агрессивных чувств, бессознательно присутствующих в их отношениях.

Исследуя то, насколько они готовы осознать этот тайный договор, я обнаружил, что оба супруга в высшей степени не склонны к дальнейшему обсуждению своих сексуальных трудностей. Жена чрезвычайно критично относилась к моим попыткам рассматривать интимные аспекты сексуальных отношений в манере, которую она определила как “вульгарную и механистичную”, а муж приходил к выводу, что, учитывая ее нежелание и его примирение с ситуацией, он не желает “искусственно разжигать” их сексуальные конфликты. Они столь умело и единодушно приуменьшали значимость своих сексуальных трудностей, что я должен был обратиться к своим записям их индивидуальных интервью, чтобы подтвердить собственное воспоминание о том, что именно они сказали мне по поводу своих сексуальных проблем.

Следуя своему сознательному представлению об идеальных отношениях, супруги отстаивали то, что может быть названо совместным Супер-Эго, отводя при этом мне роль дьявола-искусителя. Оба выражали желание, чтобы я снабдил их необходимыми рекомендациями и правилами обращения друг с другом, которые позволили бы им уменьшить напряжение и взаимные обвинения; таким образом они надеялись разрешить свои проблемы.

После взаимных интервью последовал ряд индивидуальных сессий с новым развитием событий. Муж дал мне ясно понять, что не верит в желание жены продолжать диагностические интервью; более того, она считает, что я предвзято отношусь к ней и скорее угрожаю, чем помогаю ее браку. В то же время, добавил муж, она согласна, чтобы он продолжал встречаться со мной и я попытался бы улучшить его поведение по отношению к ней. Он сказал: если я действительно считаю терапию необходимой для него, он готов проходить терапию один. Я поинтересовался, в чем он видит основания для такой терапии. Он сказал, что его депрессия, безразличие к сексуальным отношениям, столь не похожее на его поведение до брака, а также беспомощность в обращении с женой – вполне достаточные основания, если только есть шанс решить эти проблемы.

Индивидуальные встречи с женой подтвердили ее подозрительность и недовольство совместными интервью. Ей казалось, что я как мужчина склонен принимать сторону ее мужа и что я преувеличиваю важность сексуальных аспектов их отношений. Она сообщила, что если он нуждается в терапии, она не возражает, но сама она не намерена более продолжать совместные интервью.

В конце концов я решил рекомендовать каждому из них индивидуальную терапию. Я примирился с их решением прекратить совместные интервью и в индивидуальном интервью предложил ей исследовать с помощью другого терапевта, имеют ли признаваемые ею сексуальные трудности глубинный источник в ней самой и может ли ей быть полезна дальнейшая терапия. Не вполне охотно, она все же начала проходить психоаналитическую терапию у женщины-терапевта, но через несколько месяцев прекратила работу, не видя в ней ни пользы, ни необходимости.

С ее мужем я продолжал работать в течение следующих шести лет. В курсе анализа были прояснены и проработаны природа его конфликтов с женой, основания выбора ее в качестве партнера, динамика его депрессии и сексуальные запреты. На начальных стадиях он вновь и вновь заявлял, что в любом случае никогда не захочет разводиться с женой: его религиозные убеждения и воспитание не позволят ему пойти на такой шаг. Психоаналитическое исследование показало, что источником этих заявлений является его проецирование на меня своего мятежного юношеского поведения по отношению к обоим родителям и в особенности запреты отцом любых отношений с женщинами из другой культурной и религиозной среды. Я и психоанализ в целом олицетворяли для него антирелигиозную идеологию, потенциальное одобрение свободного секса и аморальности, и он был настороже.

Позднее, приняв этот спроецированный аспект своей личности, он осознал также раздвоенную мораль своей юности – “мадонна-проститутка” – и то, что он идентифицировал свою невесту с идеализированным образом католички латинского происхождения, ассоциировавшимся для него с матерью. Его сексуальный запрет был связан с возрождением глубокого чувства вины по поводу сексуального интереса к сестрам и с восприятием жены как идеальной, разочарованной и испытывающей отвращение матери. На более поздней стадии анализа в качестве фундаментальных тем выступили бессознательная вина по поводу агрессии к матери, связанной с ранними фрустрациями, бессознательный гнев в результате переживания пренебрежения с ее стороны, а также чувство вины в связи с серьезной, опасной для жизни болезнью матери, которую она перенесла в его раннем детстве и за которую он бессознательно ощущал себя ответственным. Далее, как источник запрета на связанные с конкуренцией устремления в работе, появился еще один элемент – бессознательное чувство вины из-за успеха в бизнесе. Он чувствовал, что неудачный брак – справедливая цена за этот успех, бессознательно репрезентирующий триумф над отцом.

Таким образом, его депрессия выражала собой множественные слои конфликтов, связанных с бессознательным чувством вины, которые постепенно всплывали на поверхность в течение первых двух лет терапии. На продвинутой стадии анализа эдипова мятежность нашла отражение в романе с совершенно не удовлетворявшей пациента женщиной, и это пролило дальнейший свет на его глубокий страх перед соединением нежности и эротичности в отношениях с одной и той же женщиной. На пятом году анализа развились отношения с другой женщиной. Эта женщина была эротически восприимчива к нему и, кроме того, удовлетворяла его в культурном, интеллектуальном и социальном смысле. На раннем этапе этих отношений он рассказал о них своей жене, дав таким образом выход агрессии отмщения, направленной на фрустрирующую мать, но также бессознательно стремясь дать себе и своей жене еще один шанс улучшить отношения. Она отреагировала гневно и с негодованием, выступив перед своей семьей как невинная жертва его агрессии. Тем самым она еще больше отравила их отношения и ускорила их конец. Пациент развелся со своей женой и женился на “другой женщине” – этот шаг также знаменовал разрешение его сексуального блока. С этой переменой совпало и значительное смягчение его компульсивно-обсессивных личностных тенденций. К моменту завершения анализа его основные проблемы были разрешены. Контрольное интервью по прошествии пяти лет подтвердило стабильность этого улучшения и благополучие в новом браке.

Мы наблюдаем здесь несколько аспектов патологии Супер-Эго: взаимно усиливающий эффект ригидных идеализации в сознательных ожиданиях от брака и супружеских ролей, порожденных идентификацией партнеров с культурными ценностями и идеологией их социальной группы; их взаимно проецируемый и жестко соблюдаемый Эго-идеал, обеспечивающий стабильность отношений, однако ценой принесения в жертву сексуальных потребностей. Бессознательная взаимная проекция запретов на эдипову сексуальность, а также на интеграцию нежных и эротических чувств способствовали бессознательной активизации соответствующих эдиповых отношений; реальные отношения партнеров обнаруживали все большее подобие их прошлым отношениям с эдиповыми фигурами.

Чувство ответственности супругов и их обеспокоенность своими отношениями сыграли, с одной стороны, позитивную роль, приведя их к терапии; однако глубинные чувства вины и скрытый договор об идеализации в сознательных установках по поводу брака помешали им как паре сделать следующий шаг от этой обеспокоенности к принятию шанса изменить текущее равновесие. Муж оказался более гибким, но сам факт его терапии создал дисбаланс в отношениях пары, постепенно приведший к распаду отношений.

Переходя от темы влияния нормального или умеренно патологического Супер-Эго на любовную жизнь пары к вопросу о последствиях тяжелой формы патологии Супер-Эго, мы начнем с утверждения о том, что чем больше патология, тем более ограничена и сфера допустимого для партнеров. Тяжелая форма патологии Супер-Эго также выражается в жестких рационализаниях идентификации с примитивным Супер-Эго у одного или обоих партнеров, в “коллекционировании несправедливостей”, предполагаемом предательстве и идеях отмщения, во враждебной отчужденности.

Тяжелая психопатология функций Супер-Эго приводит к безразличной пренебрежительности и откровенной враждебности, выражающих примитивные уровни агрессии, которая начинает преобладать и зачастую разрушает пару. Парадоксальным образом, на ранних стадиях активизации подобной тяжелой патологии Супер-Эго сексуальная жизнь пары может процветать благодаря отрицанию бессознательных эдиповых запретов или заглаживанию бессознательного чувства вины страданиями партнеров. Видимо, свободное и приятное сексуальное взаимодействие может прикрывать деградацию эмоциональных отношений.

При тяжелой патологии Супер-Эго как идеализирующие, так и преследующие предвестники Супер-Эго противостоят интеграции Супер-Эго и стимулируют необузданное репроецирование ядра Супер-Эго на партнера, позволяющее одному или обоим партнерам выносить проявления противоречивых паттернов характера. Один партнер обвиняет, критикует и унижает другого и, посредством проективной идентификации, бессознательно провоцирует подобное поведение у другого. Такие проекции могут выражаться в защитном эмоциональном дистанцировании от партнера, развивающемся в течение месяцев или лет. Иногда пара просто “консервируется” в такой дистанцированности, которая усиливается с течением времени и в конце концов приводит к разрушению или расстройству любовных отношений.

Иногда такая отдаленность партнеров позволяет сохранить близость в некоторых сферах. Хроническое, но контролируемое отдаление препятствует близости пары и, соответственно, исключает обычные стабилизирующие перерывы в этой близости. Вторичное развитие может включать реактивную рационализацию агрессивного поведения каждого партнера по отношению к другому. Длительные фрустрации, стимулируемые обоими партнерами, в свою очередь, служат для рационализации поведения, еще более усиливающего фрустрацию и дистанцирование, – например, вступление во внебрачную связь.

Однако наиболее распространенным проявлением проекции Супер-Эго является переживание одним партнером другого как безжалостного преследователя, воплощение морального авторитета, черпающего садистское удовольствие в том, что заставляет другого чувствовать себя виноватым и подавленным. При этом другой воспринимает первого как ненадежного, лживого, безответственного и вероломного, пытающегося “выйти сухим из воды”. Часто роли меняются. Благодаря взаимным проективным идентификациям партнеры могут быть высоко эффективными в подкреплении и даже провоцировании тех самых характеристик, которых они так боятся в другом. Устойчивые садомазохистические отношения без вмешательства исключенных третьих сторон – это, вероятно, наиболее часто встречающееся проявление тяжелой патологии Супер-Эго. Первоначально это допускает удовлетворительные сексуальные отношения, но в конце концов садомазохистические взаимодействия сказываются и на сексуальном функционировании пары.

Супружеская пара обратилась ко мне по поводу часто возникающих сильных ссор. Он демонстрировал смешанного рода личностное расстройство с инфантильными, навязчивыми и нарциссическими чертами; она – преимущественно инфантильную личность с истерическими и параноидными чертами. Его чувство неуверенности в работе, неспособности соответствовать собственным ожиданиям – быть таким же сильным, как его отец, – отражались в поведении с женой. Обычно внимательному, даже несколько подчиняющемуся по отношению к жене, ему приходилось бороться со страхами сексуального приближения к ней. Отвержение ею сексуальности, за исключением тех случаев, когда они находились в определенных узких границах, постепенно привело к сокращению их сексуальных контактов и сыграло значительную роль в его эпизодической импотенции с ней.

Страстный роман с коллегой по работе принес ему временное чувство сексуальной полноценности и удовлетворения, но с горьким привкусом сильного чувства вины по отношению к жене, которую он стал бессознательно воспринимать как властную, стыдящую, провоцирующую вину садистическую мать. У его матери раболепие по отношению к мужу сменялось мощными вспышками гнева против него. Мой пациент теперь стал чередовать вызванную виной покорность и примирительные шаги с периодическими внезапными детскими вспышками раздражения, когда он пронзительно кричал, бил посуду (так же, как и его мать) и неумело, заведомо неудачно пытался подражать отцу.

В подобных случаях жена чувствовала, что он плохо с ней обращается и проявляет насилие по отношению к ней, что было повторением ее переживаний с отцом. Пытаясь избежать поведения, которое пациентка видела в детстве у собственной покорной матери и воспринимала как унизительное, она стала отчаянно протестовать, привлекая в свидетели соседей, родственников и, главное, свою собственную мать.

В бессознательной попытке спровоцировать мужа на дальнейшее насилие, она принижала его сексуальную успешность, а также привлекла к попытке устыдить его своих детей-школьников и знакомых. В результате эскалации насилия он однажды ударил ее, и она мгновенно сообщила о его жестоком обращении местным властям. Тогда им были рекомендованы диагностика и терапия супружеских отношений.

Этот случай иллюстрирует бессознательные идентификации и репроецирование родительских образов на брачного партнера; интроекты Супер-Эго с их “коллекционированием несправедливостей”, “праведным негодованием” мощно рационализировали поведение, служившее оправданием взаимного преследования и отреагирования бессознательного чувства вины, поскольку существовали аспекты взрослых супружеских отношений, которые оба находили невыносимыми. В процессе психоаналитической терапии выяснилось, что истоки сексуальных запретов жены находятся в ее бессознательных попытках воссоздать садомазохистические отношения с проявляющим насилие отцом. Терапия мужа вскрыла его безуспешную борьбу с могучим и угрожающим отцовским образом под слоем амбивалентности по отношению к провоцирующей и отвергающей матери.