Почему мы видим сны и что они означают? Этот вопрос издавна становился предметом споров, выливаясь порой в жаркие баталии. По одну сторону находились многие известные ученые, объяснявшие сон одними лишь физиологическими причинами и считавшие, что сновидение — это бессмыслица, лишенная какой бы то ни было психологической значимости, «сказка, которую пересказал дурак: слов в ней много, а смысла ноль». Мысль о том, что сны не больше чем «ничего не значащая биология», кажется абсурдной и кощунственной тем, кто стоит по другую сторону: фрейдисты и другие исследователи сна утверждают, что сновидения вызываются психологическими причинами и всегда содержат важную информацию о человеке, которую при желании можно интерпретировать с помощью определенных методов. Позиция сторонников этого лагеря берет свое начало в известном афоризме, содержащемся в Талмуде: «Неинтерпретированный сон подобен нераспечатанному письму». Третий лагерь занимает промежуточную позицию, полагая, что и те и другие, стремясь объяснить функции и значения снов, отчасти правы, отчасти нет. Приверженцы среднего пути считают, что сны определяются и физиологией, и психологией и поэтому могут быть и полными смысла, и бессмысленными, различаясь по своей психологической значимости.

На этой позиции я чувствую себя наиболее комфортно. Я полностью согласен с сэром Ричардом Бартоном относительно того, что истина — зеркало, разбитое на множество осколков; и каждый верит, что его осколок — это целое.

Возможно, мы сможем собрать воедино множество осколков, чтобы достаточно точно отобразить реальность сновидений. На протяжении столетий многие люди спорили на тему, являются ли сны испорченными детьми с праздным умом, небесными посланиями божественной мудрости или чем-то средним. Давайте ограничим обсуждение научных теорий сновидения нашим временем, XX веком, и начнем его, пожалуй, с Зигмунда Фрейда.

Чтобы понять фрейдовский взгляд на сновидения, нужно рассмотреть его концепцию мозга сновидца. Сегодня нам известно, что нервная система состоит из двух типов нервных клеток: возбуждающих и подавляющих. Оба типа способны разряжаться и передавать электрохимические импульсы другим нейронам. Они делают это спонтанно, безо всяких внешних стимулов, как только принимают возбуждающий импульс от других клеток. Если нарушается равновесие, и импульсы начинают передаваться между возбуждающими нейронами, то происходит повышение нервной активности, наступает возбуждение. Подавляющие нейроны дают сигнал об уменьшении активности, ее подавлении. Человеческий мозг представляет из себя невообразимо сложную сеть связей между нейронами разных типов. В принципе, более важную роль в высшей нервной деятельности играют подавляющие нейроны.

Перед тем как разработать теорию сновидений, Фрейд интенсивно изучал нейробиологию. Однако в то время был известен только процесс возбуждения; процесс подавления еще не был открыт. Основываясь на предположении о возбудительной функции нервной системы, Фрейд полагал, что нервная или, по его выражению, психическая энергия способна разряжаться только через моторные реакции. Это означает, что пришедшая в голову идея будет вечно беспокоить человека, пока он не решит что-нибудь с ней сделать. Иначе она сама найдет способ бессознательно выразиться в каком-либо непреднамеренном действии, подобном знаменитой «фрейдовской оговорке».

Такой устаревший взгляд на нервную систему был в шутку назван моделью «кошки на раскаленной крыше» с «устойчивой тенденцией к генерации потоков энергии, которые поддерживают эго и сознание в состоянии бешеного движения»¹. Теперь мы знаем, что если бы такая нервная система и существовала, то она постоянно проявлялась бы в необъяснимой активности. Опираясь на научные данные своего времени, Фрейд считал подсознание своеобразным котлом, бурлящим импульсами и желаниями, не принимаемыми обществом, но полностью объяснимыми. А теперь, отталкиваясь от этого, начнем знакомство с его теорией.

Давайте представим, что случилось бы, если бы нам удалось спросить самого мастера о значении какого-нибудь из наших сновидений. Можно предположить, что Фрейд ответил так: «Для начала нужно убедиться, что нечто случившееся с вами накануне, в так называемый „осадочный день“, потревожило одно из многих подавленных желании, которое вам бы хотелось спрятать поглубже в подсознание. Но когда вы погрузились в сон, не имея больше никаких сознательных желаний, кроме желания поспать, ваше внимание, оторвавшись от внешнего мира, переключилось на события „осадочного дня“ и вызвало потребность удовлетворения бессознательного желания. Все это вызвало необходимость участия вашего эго — главного руководителя сознания. А так как ваше желание оказалось не одетым „в общественно приемлемые одежды“, доступ в сознание был полностью для него закрыт. Так и должно было быть! Обязанность привратника заключается именно в том, чтобы не пускать на порог неправильные и неприемлемые импульсы, воспоминания и мысли, которые могут побеспокоить сознание вашего эго. Орудием труда для привратника, которого психоаналитики называют цензором, служит большая палка „подавления“. С ее помощью из сознания изгоняются импульсы, воспоминания и мысли, противоречащие личным или общественным стандартам поведения. Однако от подавленных желаний нельзя полностью избавиться, и они скапливаются и кипят на дне сознания, словно в ведьмовском котле.

События предшествующего дня с помощью силы воображения выуживают на свет эти подавленные желания. Они ищут путь, по крайней мере, для частичного осуществления. «Осадочный день» и подавленные желания стучатся в дверь эго. Даже после того, как цензор выбросит их вон, эта грубая парочка, не знакомая с хорошими манерами, продолжает добиваться признания. Она доходит до того, что мешает вам насладиться сном, расстраивая сознательные намерения эго. К счастью, благодаря сновидениям, принимающим на себя всю грязную работу, вы можете продолжать спать. Мы говорим: «Сновидения — это защитники сна». Особый процесс, который мы называем работой сна, пересекая границу бессознательного, создаст обманную среду для осуществления подавленных желаний, составленную из «приемлемых» образов, связанных воображением. Трансформировавшись в чрезвычайно презентабельные образы, ваши желания получают возможность улизнуть от цензора и найти выражение в сновидениях. Именно поэтому, — заключил бы Фрейд, — вы видите сновидения. Следует заметить, что они одним выстрелом убивают двух зайцев: предохраняют ваш сон и позволяют разрядиться одному из подавленных инстинктивных импульсов. Невозможно отрицать благотворность обеих функции. Особо стоит подчеркнуть, что мы приняли за аксиому стремление нервной системы к нирване, постоянный поиск уменьшения напряжения и полного прекращения активности».

В некотором смысле эта сторона психоанализа в значительной степени связана с буддизмом и другими доктринами Востока. Но все это не приблизит нас к ответу на поставленный вопрос. Мы можем снова спросить: «Так что же все-таки значит наше сновидение? Неужели это полная бессмыслица?» В этом случае Фрейд, возможно, объяснит: «У каждого сна есть несколько скрытых значений. Явное содержание завуалированного сна (непосредственное сновидение) является результатом работы сна по трансформации подавленных желании (латентное содержание сновидения). Поэтому, чтобы интерпретировать сновидение, нужно просто направить процесс в обратную сторону. Так как сновидение скрывает свое латентное содержание за образами, тесно связанными с истинными желаниями, мы можем расшифровать секретное послание, отталкиваясь от образа в обратную сторону и используя процесс интерпретации, называемый свободной ассоциацией. Если вам приснилось, что вы, скажем, закрываете дверь, то Фрейд скорее всего спросит вас: „Что первое приходит в голову в связи со словом „закрыто“?“ „Ключ“, — ответите вы. „Ключ?“ — переспросит Фрейд. „Дерево“, — возможно, скажете вы. Очевидно, этот процесс может продолжаться до бесконечности, пока Фрейд не прервет его, чтобы продемонстрировать свои познания в сновидческом символизме (ключ в замке), объяснив, что ваше сновидение выражает сексуальные стремления!

Иными словами, Фрейд полагал, что функция сновидения заключается в предохранении сна с помощью разрядки подавленных импульсов. Поэтому силой, вызывающей сновидения, всегда являются инстинктивные, бессознательные желания. Фрейд приходил к заключению, что все эти желания имеют исключительно сексуальную природу. В своих «Вводных лекциях по психоанализу» он пишет: «Хотя количество символов велико, количество символизируемых предметов очень ограниченно. Подавляющее большинство сновидений наполнено символами, имеющими сексуальное значение… Они воплощают наиболее примитивные идеи и интересы»². В любом случае, если побуждающей силой каждого сна служит неосознанное желание — сексуальное или любое другое, — то, согласно теории Фрейда, каждое сновидение содержит послание в завуалированной форме — побуждающее стремление, или «сновидческую мысль». Тот факт, что все сны содержат неприличные и неприемлемые желания, способствует их регулярному и несложному забыванию. Фрейд объясняет это намеренной подавленностью таких желаний. Они все занесены в черный список эго и сосланы на самое дно болота подсознания.

После тридцати лет исследований мы знаем, что сновидения вызываются вовсе не желаниями или какими-то другими психологическими причинами, а периодическим биологическим процессом — БДГ-сном. Исходя из этого, мы можем сделать вывод, что желания не играют в сновидениях никакой роли. Из этого, согласно фрейдистской концепции значений, автоматически следует, что ни один сон не имеет значения! И это не все новости, которые современная нейробиология припасла для Фрейда. Худшие мы оставили для следующего раздела. Единственной хорошей новостью может служить то, что каждое сновидение сопровождается сексуальным возбуждением, выражающимся у мужчин эрекцией, а у женщин усилением вагинального кровообращения. Если бы Фрейд мог слышать это, он посчитал бы данный факт полным подтверждением его предположения о том, что в основе любого, или почти любого, сна лежит секс.

В 1977 году д-р Алан Хобсон и д-р Роберт Маккарли (оба из Гарвардского университета) представили нейрофизиологическую модель сна, бросавшую серьезный вызов теории Фрейда. В статье «Мозг и генератор состояния сна. Активационно-синтетическая гипотеза процесса сновидения»³, опубликовании и в «Американском журнале психиатрии», они высказывали предположение, что сновидение физиологически вызывается «генератором состояния сна», расположенным в мозге. Система мозга периодически, с предсказываемой регулярностью, «включает» состояния сна, что позволило Хобсону и Маккарли с математической точностью смоделировать этот процесс. Во время БДГ-фазы, когда включен генератор состояний сна, чувственный ввод и моторный вывод полностью блокированы. В этом состоянии кора головного мозга (наиболее развитая структура человеческого мозга) активизирована. Она бомбардируется случайными импульсами, генерирующими чувственную информацию внутри системы. Активизированная кора, основываясь на такой сгенерированной информации, синтезирует сон, изо всех сил стараясь окутать смыслом предложенную бессмыслицу. «Основная мотивирующая сила сновидения, — подчеркивают Хобсон и Маккарли, — носит не психологический, а физиологический характер. Время возникновения и длительность сновидения довольно постоянны, и это дает все основания считать, что сны имеют запрограммированный характер, определяемый деятельностью нейронов». Движущую силу сновидений они видят не только автоматической и периодической, но и, по всей вероятности, определяемой обменом веществ. Вполне очевидно, что данная концепция происхождения снов совершенно противоположна классической фрейдистской теории о конфликте как двигателе сна.

Что же касается «особых стимулов, определяющих видения во сне», то, как полагают Хобсон и Маккарли, они возникают в стволе мозга и никак не зависят от деятельности познавательных областей коры головного мозга. «Эти стимулы, основанные в основном на случайных, рефлекторных процессах, снабжают мозг специфической пространственной информацией, которая используется в создании образов сновидения». Хобсон и Маккарли утверждают, что причудливым искажениям в содержании сна, которые, согласно мнению фрейдистов, используются для «сокрытия неприличностей», можно подобрать более простое нейрофизиологическое объяснение: такие удивительные особенности снов, как сосредоточение двух или более персонажей в одной прерывистой сцене и причудливость образов, могут всею лишь отражать состояние спящего мозга.

«Другими словами, — продолжают гарвардские нейропсихологи, — кора головного мозга успешно справляется со сложной работой и генерирует относительно связные образы, основываясь на шумовой информации, посылаемой мозговым стволом. Таким образом, очевидно, что сновидения берут свое начало в сенсорно-моторной системе и лишь отчасти наделены идейным, волевым и эмоциональным содержанием. Эта концепция заметно отличается от идей Фрейда, согласно которым основными стимулами сновидения являются „мысли во сне“ или желания».

По мнению Хобсона и Маккарли, «взаимодействие стимулов ствола мозга и воспринимающей, понятийной и эмоциональной структур коры головного мозга» носит синтетический и конструктивный, «а вовсе не искажающий характер, как считал Фрейд». Согласно активационно-синтетической модели, «относительно „сырые“ и неполные данные, предлагаемые первоначальными импульсами, вызываются из памяти… В состоянии сновидения мозг похож на компьютер, просматривающий все адреса в поисках ключевого слова. Никак не проявляя необходимости сокрытия, такой перебор… опытных данных, вызванный (генетически запрограммированными) стимулами, кажется хорошим фундаментом для „причудливо“ формальных особенностей процесса сновидения». Отпуская еще одну шпильку в адрес Фрейда, они добавляют: «Теперь нет никакой нужды постулировать существование цензора и процесса искажения информации, повинующегося его приказаниям».

Причиной слабой способности запоминать сны Хобсон и Маккарли видят «своеобразную амнезию, которая при осторожном и постепенном пробуждении может вызвать трудности с воспоминанием даже самых ярких сновидений». Поэтому если вы быстро проснетесь во время БДГ-сна, то, скорее всего, запомните сновидение, а иначе почти наверняка его забудете. Забивая последний гвоздь в гроб фрейдовской теории, Хобсон и Маккарли пишут: «Нет нужды пользоваться концепцией подавления для объяснения забывания снов».

Как и следовало ожидать, статья Хобсона и Маккарли вызвала многочисленные контратаки со стороны психоаналитиков, которые пытались возразить, что нейрофизиологическая модель Фрейда не имеет никакого отношения к его психологической теории. По мнению Мортона Рейсера, последнего президента Американской Психоаналитической Ассоциации, Маккарли и Хобсон слишком переоценивают значение своей работы, когда утверждают, что, в соответствии с полученными ими результатами, сновидения не имеют смысла. Я согласен, что их исследования опровергают идею Фрейда об обусловливающем влиянии скрытых желаний. Ведь располагая последними данными по физиологии мозга, больше невозможно так говорить. Сны действительно не вызываются подавленными желаниями, но это вовсе не значит, что эти желания никак не проявляются в сновидениях. Активность мозга, вызывающая сновидение, предлагает средство, с помощью которого подавленное желание может вылиться в конкретное сновидение. Иными словами, желания не вызывают сновидения, они их используют⁴.

В 1978 году редакция «Американского журнала психиатрии» сообщила, что эта статья «спровоцировала такое количество писем редактору, какое „Журнал“ не получал никогда ранее». Удивительно, но людей больше всего смутили нападки не на Фрейда, а на сновидения. Мысль о том, что «сны всего лишь бессмысленный, случайный аккомпанемент автономной электрической активности спящей центральной нервной системы», не совсем согласовывалась с результатами работы многих исследователей, не говоря уже о терапевтах, привыкших использовать сновидения в практических целях.

Тот, кто когда-нибудь просыпался от сна с восторженным восклицанием: «Какой замечательный сюжет!», на опыте знает, что иногда сновидение бывает намного более связным, чем это допускает модель Хобсона-Маккарли. На мой взгляд, то, что сновидения могут быть довольно связными и увлекательными, заставляет нас предположить, что кора головного мозга способна, по крайней мере частично, управлять развитием сна. Каким образом удается сновидениям приобретать довольно сложные сюжеты, если высшие мозговые центры заняты лишь импровизацией с использованием тех реквизитов, массовки и декораций, которые в виде «шумовых сигналов» ствола головного мозга случайно всплывают на поверхность? По теории Хобсона и Маккарли, сны должны были бы становиться чем-то совершенно новым каждые одну-две минуты. Однако время от времени мы способны видеть сны, сконструированные настолько мудро и элегантно, что они вполне могут служить поучительными историями. Это лишний раз подтверждает, что существуют ментальные силы высшего порядка, способные влиять на функционирование более низкого звена — генератора состояния сна.

Феномен осознанных сновидений еще более уверенно подтверждает влияние коры головного мозга на построение сновидений. Если бы наши сновидения являлись лишь результатом деятельности коры головного мозга по «трансформации случайных шумовых сигналов в отчасти связанные образы», то как во время осознанного сна нам удавалось бы осуществлять волевой выбор? Как бы мы могли выполнять заранее спланированные действия? Как бы мы сумели, например, намеренно открыть дверь и посмотреть, что находится за ней?

Многие сновидцы сообщают о том, что способны чувствовать, намереваться и мыслить во время сна. Когда они понимают, что спят, они испытывают чувство радости. Это чувство скорее похоже на реакцию высшего восприятия, а не на случайный импульс ствола головного мозга. Что касается намерения и мышления, то во время осознанного сновидения сновидцы, как правило, вспоминают то, что хотели сделать. Они могут вспомнить также основные принципы поведения: «смотреть в лицо страху», «искать позитивные следствия» и «помнить о миссии». Последний принцип часто используется онейронавтами во время лабораторных опытов.

И наконец, если движения глаз во время БДГ-сна случайно генерируются сумасшедшим, сидящим в стволе мозга, то каким образом осознанно сновидящие могут свободно подавать сигналы глазами в соответствии с предварительной договоренностью? Ответ на все эти риторические вопросы может быть только один: гипотеза Хобсона-Маккарли не в состоянии построить целостную модель сновидений. Я считаю, что Хобсон и Маккарли полностью правы в том, что они называют физиологическими причинами, влияющими на сновидения. Очевидно, однако, что существуют и психологические причины, поэтому для построения удовлетворительной теории сновидений необходимо учитывать оба типа причин. Кроме того, эта теория должна объяснять, почему при одних условиях сны представляют из себя связные, остроумные повествования, а при других являются полностью бессвязным бредом. Почему одни сны вводят нас в заблуждение, а другие дарят осознание? Почему некоторые сновидения чрезвычайно значимы, а некоторые полностью бессмысленны?

Активационно-синтетическая теория полностью отрицает способность сновидений представлять собой какую-то ценность или, по крайней мере, иметь более или менее важное значение. Единственное, чего можно ожидать, полагаясь на подобную модель, в компьютерной терминологии называется «мусор на входе — мусор на выходе». Хобсон в своем недавнем интервью сказал: «Сны похожи на кляксу Роршаха. Это двусмысленные явления, которые терапевт может интерпретировать любым заранее предопределенным способом. Дело не в значении снов, а в интерпретаторе»⁵. Представьте себе, что на вопрос психотерапевта «О чем вы думаете, вспоминая свой сон?» пациент отвечает: «О кляксе!»

Главным упреком со стороны психофизиологически ориентированных исследователей сновидений служит то, что активационно-синтетическая модель похожа на улицу с односторонним движением. Она допускает передвижение сигналов только от ствола к коре головного мозга — от низкоорганизованной к высокоорганизованной системе. Однако для полноты картины необходимо существование и обратного движения, позволяющего коре головного мозга управлять его стволом и допускающего влияние на сновидение высших подкорковых функций, таких, как мышление и намеренное действие. Этот упрек аналогичен замечанию, которое я сделал относительно невозможности с помощью теории Хобсона-Маккарли объяснить феномен осознанных сновидений.

Некоторые исследователи утверждают, что активационно-синтетическая модель обходит основной вопрос теории сновидений. Д-р Милтон Крамер из Университета Цинциннати говорит, что разработки Хобсона и Маккарли «не касались функциональных проблем сновидений. Говоря о снах, необходимо принимать во внимание две вещи: значение и функцию. Касается ли нас информация, содержащаяся в сновидениях? Могут ли они сделать нас умнее, изменить наш характер, настроение, разрешить проблемы, предложить советы, полезные в повседневной жизни?… Я думаю, что по своей природе сновидения психологичны. Очень часто во сне приходится видеть, что мы идем. Очень важно спросить себя, куда мы идем и зачем мы идем? Эти вопросы продлевают чудо сна, поэтому нам не терпится отыскать на них ответ»⁶.

Давайте попробуем оценить активационно-синтетическую модель, исходя из двух критериев, предложенных Крамером: значения и функции. Что касается значения, то теория Хобсона-Маккарли полностью его отрицает. А вот что Хобсон говорил о возможной функции сновидения:

К заключению нам поможет прийти грубая аналогия с компьютерами, хотя в некоторых местах она способна нарушить привычные представления о функционировании мозга. Все машины, обрабатывающие информацию, должны обладать как аппаратной частью, так и программным обеспечением. Для того чтобы создать нервную систему, генетический код должен содержать и проект конструкции, и инструкции по эксплуатации. Для того чтобы нейроны содержались в исправности, имеет смысл предусмотреть стандартный набор операций, способных активизировать и тестировать систему через определенные интервалы времени.

Интуиция подсказывает, что БДГ-сон можно рассматривать как основную программу тестирования центральной нервной системы, позволяющую проверить функциональную пригодность нейронов, цепей и сложных нервных узлов перед тем, как организм захочет ими воспользоваться. Для такой системы очень важно проявлять высокую степень надежности как во времени, так и в пространстве. Эти черты проявляются в периодичности и постоянной продолжительности БДГ-снов и схожих состояний.⁷

Далее Хобсон развивает свою мысль:

Я полагаю, что сновидения являются характеристикой генетически определенной, функционально динамичной схемы мозга, созданной для конструирования и тестирования мозговых цепей, которые определяют паше поведение, включая познание и постижение смысла. Кроме того, я считаю, что эта тестовая программа необходима для нормального функционирования мозга. Чтобы пользоваться ее результатами, необязательно знать о входных данных.⁸

В статье, опубликованной в 1983 году в британском журнале «Nature», нобелевский лауреат Фрэнсис Крик (один из тех, кто открыл генетический код и разгадал загадку ДНК) и его соавтор Грейм Митчисон предположили, что функция сновидений состоит… в удалении определенных нежелательных связей между нервными клетками в сетях коры головного мозга. Мы утверждаем, что это осуществляется во время БДГ-сна с помощью механизма, обратного обучению. Поэтому во время бессознательного сна мозговые связи не укрепляются, а, наоборот, ослабляются⁹.

В этом вкратце и состоит теория «обратного обучения».

Модель Крика и Митчисона основана на двух фундаментальных гипотезах. Первая состоит в том, что кора головного мозга является полностью связанной сетью нейронов. «Эта сеть склонна становиться носителем нежелательных или „паразитических“ явлений, возникающих в результате роста мозга или изменений, производимых восприятием».

Вторая гипотеза еще тоньше: если «паразитические» типы нейронной активности существуют на самом деле, они должны «выявляться и подавляться особым механизмом», функционирующим, гипотетически, во время БДГ-сна. Этот механизм имеет «характер активного процесса, который, грубо говоря, противоположен обучению». Крик и Митчисон называют этот процесс «обратным обучением», или «разобучением», утверждая, что он «не совсем похож на обычное забывание», и уверяют, что «без него кора головного мозга млекопитающих не могла бы правильно функционировать».

Механизм, предлагаемый Криком и Митчисоном, очень близок нейрофизиологической концепции сна. Он основан на более или менее случайной стимуляции коры головного мозга со стороны ствола. Эта стимуляция возбуждает нежелательные типы мозговой активности… в особенности те, которые больше походят на случайные шумы, чем на высокоорганизованные сигналы. Поэтому мы вводим понятие механизма обратного обучения, способного влиять на кору головного мозга… таким образом, чтобы подобная активность не повторялась в будущем… во время БДГ-сна мы разучиваемся с помощью бессознательных сновидений. «Мы видим сны для того, чтобы забывать».

Таким образом, Крик и Митчисон полагают, что все происходящее во время сновидения активно забывается мозгом. Мы видим нечто во сне, чтобы тут же это забыть.

Что же это может означать? Согласно теории обратного обучения, когда мы вспоминаем сновидения, мы вновь изучаем то, чему старались разучиться! И это только часть неприятностей, которые обещает нам предложенный механизм. «Можно только поражаться, к каким последствиям могут принести неудачи». Крик и Митчисон полагают, что полный провал (память о всех снах человека) может вызвать «тяжелые нарушения — состояние постоянной одержимости и ложных, галлюциногенных ассоциаций…». Частичная неудача (вспоминание нескольких снов за день) «может стать причиной нежелательных шумов, таких, как галлюцинации, иллюзии, одержимость, и вызвать состояние, схожее с шизофренией».

Крик и Митчисон полагают, что всем нам станет лучше, когда мы научимся забывать сны. «Согласно этой модели, — пишут они, — не стоит поощрять попытки вспоминать сновидения. Воспоминание может восстановить мыслительные структуры, которые лучше забыть. Потому что именно от этих структур организм и пытался избавиться».

Очевидно, что если модель обратного обучения довести до логического заключения, то это будет означать полное прекращение психологического анализа сновидений, попыток вспомнить и интерпретировать их — полный закат сновидческой индустрии. К счастью, абсолютно не существует прямых свидетельств существования процесса «обратного обучения» во время БДГ-сна. Не существует и доказательств проявления этого процесса в любом другом состоянии, у любого другого живого организма. «Обратное обучение» существует лишь как гипотетическая концепция, возможно, очень близкая компьютерам, но совершенно не применимая для человеческих существ. Как говорят сами Крик и Митчисон, «прямая проверка существования обратного обучения кажется чрезвычайно сложной»¹⁰.

Для этой теории не находится ни одного подтверждающего аргумента. Она только может быть верной или отчасти верной, однако до появления прямых доказательств она будет оставаться гипотетической возможностью. Даже если в теории обратного обучения есть рациональное зерно, заключения Крика и Митчисона о нежелательности воспоминаний о снах не всегда верны. Напротив, катастрофические последствия, предсказываемые в результате частичного нарушения механизма обратного обучения, могут служить сильным аргументом против высказанной теории. Согласитесь, люди, которые привыкли вспоминать свои сновидения, вовсе не похожи на больных, склонных к «галлюцинациям, иллюзиям и одержимости». Аналогично, если бы описываемая теория была верна, то нарушения сна мешали бы нормальному течению процесса обратного обучения и приводили к бедственным результатам. Однако люди, лишенные на протяжении многих ночей (иногда и лет) БДГ-периодов, вовсе не проявляют признаков нервных срывов. Поэтому могу уверить тех сновидцев, кого интересует, несет ли вспоминание снов угрозу нарушения правильного функционирования мозга, что поводов для беспокойства практически нет!

Давайте вернемся к вопросу, поставленному в начале главы? «Почему мы видим сны?». Мы уже рассмотрели несколько возможных ответов, однако их может быть намного больше. Тем не менее мы вправе справедливо исключить из рассмотрения любую теорию, которая не в состоянии правдоподобно объяснить природу сновидений, возникающих как у землеройки или кита, так и у безволосых, например, приматов, то есть нас! Каким бы ни было объяснение феномена сновидений, наши сны должны вызываться теми же причинами, какими они на протяжении многих веков вызывались у всех млекопитающих. Поэтому вопрос можно сформулировать иначе: «Почему видят сны все млекопитающие?» А потому, что все млекопитающие обладают способностью к БДГ-сну. На вопрос, почему мы видим сновидения, можно верно с биологической точки зрения ответить: «Потому что человек тоже является млекопитающим и тоже способен переживать БДГ-сон». Однако техническая правильность этого ответа не приносит удовлетворения, так как немедленно возникает другой вопрос: «А откуда взялся БДГ-сон у млекопитающих?»

Этот вопрос можно отнести к вопросам эволюционной биологии. Согласно доступным свидетельствам, активный сон, или БДГ-сон, возник 130 миллионов лет назад, когда ранние млекопитающие прекратили откладывать яйца и стали живородящими (потомство рождалось живым, его не нужно было высиживать). С другой стороны, спокойный сон, или не-БДГ-сон, возник на 50 миллионов лет раньше, когда теплокровные млекопитающие впервые отделились от рептилий — своих холоднокровных предков.

Эволюция сна, а позже и сновидений, слишком обширна и значительна, чтобы быть случайной. По всей видимости, ею двигал механизм естественного отбора, ставший известным благодаря Дарвину. Смысл его в том, что в результате эволюции право на закрепление получают только те генетические мутации, которые дают организму заметные преимущества. Благодаря генетическому разнообразию развитие каждого вида сопровождалось появлением одновременно широкого спектра характеристик. Некоторые из них давали преимущество в данных обстоятельствах. Особи, обладавшие более благоприятным набором качеств, получали возможность существовать намного дольше и могли обзаводиться потомством, которому передавали свой набор генов. Потомки, в свою очередь, оказывались более приспособленными к жизни и могли дублировать полученный генетический набор. Так проходили века, и в конце концов этот набор приобретали все члены данного вида. Должно быть, примерно то же случилось со сном и сновидениями, то есть мы можем предположить, что они играли некую адаптивную (т. е. полезную) функцию.

Дневной цикл всех животных подчиняется приблизительно двадцатичетырехчасовому ритму отдыха и активности. Некоторые, например совы и мыши, отдыхают днем и активны ночью. Другие — такие, как человек, — всегда активны в светлое, а отдыхают в темное время суток. Сон, в таком двадцатичетырехчасовом цикле обычно приходится на фазу отдыха. Таким образом, основным адаптивным преимуществом сна можно считать привязку состояния неподвижности животного к фазе отдыха, когда оно находится в относительной безопасности в собственном гнезде, норе или доме. Сон — оригинальная идея матери-природы — стремится после наступления темноты увести нас с улиц и уберечь от неприятностей.

Если вы вспомните, что не-БДГ-сон появился сразу после отделения млекопитающих от рептилий, то получите подсказку о дополнительной функции сна. Рептилии зависели от внешних источников энергии (особенно от солнца). Эти источники были необходимы для поддержания достаточной температуры тела, позволяющей заниматься жизненно необходимыми делами (поисками пищи, самосохранением и размножением). Несмотря на пользование неограниченным кредитом, предоставляемым солнцем, рептилии иногда (скажем, по ночам) были лишены его тепла. Но ведь даже ночью могла возникнуть острая необходимость пополнить запас энергии, например, для того, чтобы убежать от голодного ночного хищника. С другой стороны, теплокровные млекопитающие больше не находились в полной зависимости от милосердия погоды или времени суток: они могли самостоятельно поддерживать внутреннюю температуру. Плата за это, однако, оказалась очень высока: для того чтобы быть теплокровным, требовалось больше энергии. Необходимость экономить энергию привела теплокровных млекопитающих к тому, что сохранение энергии стало для них адаптивной особенностью, обеспечивающей выживание.

Чтобы увидеть, насколько эффективно выполняет сон эту функцию, рассмотрим двух мелких млекопитающих с высоким уровнем обмена веществ — землеройку и летучую мышь. Землеройка спит очень мало и живет не более двух лет. Летучая мышь, напротив, спит двадцать часов в сутки и в результате может прожить более восемнадцати лет! Если мы преобразуем годы жизни в срок бодрствования, то получим, что бодрствующая жизнь летучей мыши длится три года и превышает продолжительность бодрствующей жизни землеройки. Теперь кажется несомненным, что сон выполняет функцию сохранения энергии, предохраняя теплокровных и быстро двигающихся млекопитающих от «перегорания». Очевидно, что в старом афоризме о важности здорового ночного сна больше правды, чем вымысла!

«Хорошо, — скажете вы, — теперь понятно, зачем нам нужен спокойный сон. Но для чего же существует сон активный, а вместе с ним и сновидения?» Для этого определенно должна существовать важная причина, потому что у такого состояния множество недостатков. Один из них состоит в том, что во время сновидения мозгу требуется намного больше энергии, чем в состоянии бодрствования или спокойного сна. Другой недостаток заключается в существенном возрастании уязвимости тела, из-за его парализованности. Для каждой особи количество снов, сопровождаемых сновидениями, прямо пропорционально степени защищенности этой особи от хищников. Чем более опасна жизнь, тем меньше животное может позволить себе видеть сны.

Несмотря на такие препятствия, активный сон должен был принести с собой и определенные преимущества для млекопитающих, живших 130 миллионов лет тому назад. Об одном из таких преимуществ мы можем догадаться, если вспомним, что на этом этапе эволюции матери млекопитающих сменили откладывание яиц на живорождение. На вопрос о том, какие преимущества активный сон мог давать древним матерям, мы сможем ответить, если вспомним, что вылупившиеся из высиженных яиц ящерицы и птицы появляются на свет полностью готовыми к выживанию. Живорожденные отпрыски, в том числе и человеческие детеныши, менее развиты после рождения и совершенно беспомощны. Им еще придется пройти через обучение и развитие в течение первых нескольких недель, месяцев и лет жизни.

В отличие от взрослого человека, у которого БДГ-период длится полтора часа, новорожденный ребенок спит восемнадцать часов в сутки и половину этого времени видит сны. Количество и пропорции БДГ-сна уменьшаются с возрастом. Это позволяет многим исследователям заключать, что БДГ-сон играет большую роль в развитии детского мозга¹¹. Сновидение является внутренним источником интенсивной стимуляции, способствующей созреванию нервной системы и готовящей ребенка к встрече с безграничным миром внешних стимулов.

Знаменитый французский исследователь сна Мишель Жуве из Лионского университета предложил похожее трактование функции активного сна: благодаря полному параличу тела, сновидения способствуют проверке и отработке генетически запрограммированных (инстинктивных) типов поведения без соответствующих им моторных реакций. Поэтому в следующий раз, когда вы заметите, что новорожденный улыбается во сне, не удивляйтесь, он просто тренирует улыбку, чтобы покорять сердца тех, кого еще встретит на своем пути.

Итак, теперь мы знаем, для чего детям нужны сновидения. Но если все сказанное верно, то почему же способность к БДГ-сну не исчезает, когда человек становится взрослым? Должно существовать нечто большее, дающее вескую причину продолжать видеть сны. Эта причина существует: активный сон тесно связан с обучением и памятью.

Существуют два типа свидетельств связи сновидений с обучением и памятью. Множество исследований показывают, что задачи обучения, требующие значительной концентрации разнообразных способностей, влекут за собой увеличение продолжительности БДГ-сна. Второй тип свидетельств менее прямой, однако довольно убедительный: опыт показывает, что некоторые типы обучения сопровождаются уменьшением БДГ-периодов. Психологи различают два типа обучения: подготовленное и неподготовленное. Подготовленные знания усваиваются легко и быстро, тогда как неподготовленные даются медленно и с большим трудом. По теории бостонских психиатров д-ра Рэймона Гринберга и д-ра Честера Перлмена, только неподготовленное обучение проявляет БДГ-зависимость. В одном из их экспериментов крысы очень легко усваивали, что за одной из двух дверей их ждет сыр, а за другой электрический импульс. Такое обучение называется «простым перебором», им отлично владеют различные животные. Однако если в последующих экспериментах изменять местоположение награды и наказания, то большинству животных будет очень трудно (или невозможно) научиться правильно определять, где и что находится. Иными словами, для крыс «последовательное изменение положения» является примером неподготовленного знания.

По окончании обоих экспериментов Гринберг и Перлмен лишали крыс БДГ-сна, после чего снова проверяли способность к обучению. В результате были сделаны следующие выводы: лишение крыс БДГ-сна совсем не повлияло на обучение простым перебором, но заметно ослабило у животных восприимчивость к последовательному изменению расположения. «Такая особенность, — отмечают Гринберг и Перлмен, — довольно интересна, поскольку способность решать задачи последовательного изменения положения отличает животных, обладающих БДГ-сном (млекопитающих), от животных, таким сном не обладающих (рыб)». Вполне может быть, что именно БДГ-сон позволяет нам обучаться сложным вещам.

Гринберг и Перлмен заключают, что сновидения «появляются у тех животных, нервная система которых способна воспринимать необычную информацию». Они полагают, что эволюция состояния сна «сделала возможным для представителей семейства млекопитающих более гибкое использование информации. Такой процесс возникновения сновидений хорошо согласуется с существующим мнением о программировании и перепрограммировании информации в рабочих системах. Так, некоторые авторы указывают на преимущества механизма перепрограммирования мозга, направленного на избегание пересечений между конфликтующими функциями»¹².

Одним из этих авторов является Кристофер Эванс. В книге «Ночной ландшафт: Как и почему мы видим сны», он изложил теорию, предлагающую аналогию между сновидениями и некоторыми аспектами работы компьютеров. Д-р Эванс, английский психолог, увлекающийся компьютерами, предположил, что сновидения — это время, когда компьютер мозга находится в режиме «off-line», то есть обрабатывает информацию, полученную днем, и совершенствует свои программы.

Таким образом, сновидения связаны не только с обучением и памятью, но и играют некую роль в обработке полученной нервной системой информации, а также приглушают травматические переживания¹³ и устанавливают эмоциональное равновесие. Состояние сна предлагается рассматривать как время восстановления психических функций. Согласно идее профессора Эрнста Хартмана, БДГ-сон, восстанавливая некоторые нейрохимические связи, истощенные за время бодрствования, позволяет нам адаптироваться к окружающей обстановке и улучшить настроение, память и другие психические характеристики.

Кроме того, сновидения играют основную роль в уменьшении возбудимости мозга. Это производит благоприятное воздействие, например, на наше настроение, делая нас менее раздражительными. В своей диссертации Дженет Даллет рассмотрела множество теорий, касающихся функций сновидения. Она пришла к выводу, что «современные теории имеют тенденцию фокусироваться на функции управления окружающей средой и обычно используют для этого один из трех подходов: (а) решение проблем, (б) обработка информации, (в) интеграция эго»¹⁵.

Наконец, психолог Эрнст Росси предложил гипотезу о развивающей функции сновидений:

В сновидениях мы становимся свидетелями чего-то большего, чем обычные желания. Мы переживаем драмы, отражающие наше психологическое состояние, и участвуем в процессе его изменения. Сновидения — это лаборатория, в которой мы экспериментируем над изменениями в нашей физической жизни… Такому конструктивному, или синтетическому, подходу к сновидениям можно дать четкое определение: сновидение — это эндогенный процесс психологического роста, изменения и трансформации.¹⁶

Можно сказать, что эти разнообразные теории о роли сна отчасти верны, отчасти нет. Ситуация очень напоминает известную историю о слепых и слоне. В этой истории каждый слепой пытался, прикоснувшись к слону, определить, на что он похож. И каждый считал, что по схваченной части сможет составить целостную картину. Слепец, схвативший хвост, кричал, что слон похож на веревку; схвативший ухо, думал, что это ковер; тот, кому досталась нога, настаивал на схожести слона со столбом. Таким же образом сторонники различных сновидческих теорий хватают лишь части, упуская целое. Фрейд, например, изучив множество мнений, осудил практически все предшествовавшие взгляды на сновидения и за деревьями не разглядел леса. Свою теорию, возводившую в основу явления секс, он считал «взглядом сверху». Но, как известно теперь, сам Фрейд ошибочно принял лес за целый мир. Позволив себе некоторую непочтительность, можно сказать, что Фрейд ухватил слона за мошонку.

Оставим на некоторое время в стороне специфические функции сна и поговорим о функции более общей и фундаментальной. Если сновидение — это форма деятельности мозга, то возникает вопрос: для чего нужна деятельность мозга? И если основная биологическая цель организма — выживание, то деятельность мозга должна служить этой цели. Мозг обеспечивает выживание, регулируя взаимодействия организма с миром и с самим собой. Возможно, последнее лучше всего достигается в состоянии сна, когда количество чувственной информации, получаемой из внешнего мира, сведено к минимуму.

По мере продвижения организма по эволюционной лестнице, требовались все новые формы познавательной и согласовывающей деятельности. Вот четыре основные разновидности действий, приведенные в порядке возрастания сложности: рефлекторная, инстинктивная, привычная и намеренная. Поведение, находящееся внизу эволюционной шкалы, относительно стабильно и автоматично, в то время как высшее поведение нам него гибче. Автоматические действия лучше всего подходят для неизменных ситуаций. Например, каждую минуту нашей жизни мы должны дышать, поэтому очень важно наличие рефлекторного механизма, обеспечивающего эту функцию. Инстинктивные действия пригодны тогда, когда обстановка, окружающая нас, не очень отличается от обстановки, окружающей наших хищников. Привычки пригодны, если обстоятельства меняются не слишком быстро. И, наконец, намеренные действия призваны регулировать те перемены окружающей среды, с которыми привычки не в силах справиться. Высший уровень познания, позволяющий осуществлять намеренные действия, всегда связывали со способностью сознания отражать действительность. Говоря о сновидениях, роль такой познавательной функции можно отдать осознанию.

Отражающее сознание предлагает нам пользоваться преимуществами гибких и творческих действий не только наяву, но и во сне. Сознание позволяет сновидцу отделить себя от окружающей обстановки и увидеть возможности альтернативных поступков. Таким образом, осознанно сновидящие получают возможность действовать не только рефлекторно, но и гибко. Особое значение для них имеет освобождение от связывающих привычек. Они способны на раскрепощенные действия, в полном согласии со своими стремлениями. Они способны творчески взаимодействовать с содержанием сновидения. Поэтому несправедливо говорить, что осознанные сновидения появились лишь как аномальная и бессмысленная диковинка. Наоборот, они представляют собой высокоразвитую адаптивную функцию, наиболее совершенный продукт миллионов лет биологической эволюции.

Несмотря на то что сновидения выполняют важные биологические функции, о них нельзя говорить как о «бессмысленной биологии». Напротив, это, по крайней мере, биология, наполненная смыслом. Но значит ли это, что сновидения являются бессмысленной психологией? Необязательно. Ответ на вопрос «Что означает сновидение?» сильно зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слово «означает». Вы, наверное, согласитесь, что отыскание значения чего-либо (в нашем случае, сновидения) предполагает подбор того или иного объяснения. Впрочем, заметьте, что вид объяснения различен для разных людей. Одни привыкли интерпретировать сновидения, считая их посланиями самому себе. Другие стремятся отыскать механистические объяснения физиологического и психологического плана. Третьи склонны трактовать сны в собственных, близких для них терминах. Какой подход считать правильным? Вернее, какой из них к какому сновидению подходит?

Фрейд полагал, что природа событии, происходящих во сне, символична и выражает бессознательные мотивы. Эта точка зрения верна в одних ситуациях и совершенно неправильна в других. Многие интерпретаторы сновидений считают, что каждый элемент каждого сна равным образом подходит для символического трактования и, таким образом, «все сны равны». Такой подход можно понять, поскольку тем, кто о представленном на их суд сне не скажет ничего, кроме «ваш сон — полная бессмыслица» или «ваш сон не очень интересен», вряд ли удастся надолго сохранить свою работу. Услышав такой ответ, человек, скорее всего, уйдет и станет искать кого-то другого, способного дать более «реальное» объяснение его сну. Понятно, что человек, желающий истолковать свой сон, считает, что он имеет хотя бы частичное значение.

В случае психотерапевта и его клиента, подходящее объяснение сна должно быть психологическим. Тем не менее предположение о том, что каждый сон имеет важное психологическое толкование, еще требует строгой проверки. Считать все сны одинаково информативными равносильно вере в то, что каждая сказанная вами фраза одинаково интересна, связна и важна!

Существует и другой — «экзистенциальный» — взгляд на сновидения. Он предлагает рассматривать их как жизненные переживания, составленные из воображаемых взаимосвязей элементов, которые могут быть символическими, буквальными или чем-то средним. Полет, например, может служить символическим выражением многих бессознательных желаний, таких, как стремление преодолеть все ограничения, или, по предположению Фрейда, стремление реализоваться в сексуальной активности. В другом случае полет может стать просто удобным способом передвижения сновидца.

Рассудительно взглянув на вещи, мы станем мудрее, если поймем, что символическая значимость событий, происходящих во сне, имеет эмпирический, а не аксиоматический характер. Сны даются нам для экспериментов, а не для заключений. Можно предположить, что интерпретация уместна тогда, когда сновидец уверен, что она необходима, и эта уверенность подтверждена соответствующими обстоятельствами.

Действительно, конкретный сон иногда можно истолковать в символических терминах, однако важно понимать, что интерпретацию не стоит ставить на первое место. Если сны содержат важные послания, как предполагает изречение «Неинтерпретированный сон подобен нераспечатанному письму», то почему же мы отбрасываем многие из них? Ведь именно так мы поступаем, когда забываем сновидения (а забываем мы большую их часть). Теория «писем самому себе» попадет в еще более затруднительное положение, когда мы вспомним о происхождении снов у млекопитающих. Взгляните на домашнего пса. В своей жизни Бобик увидел десятки тысяч снов. Как вы думаете, сколько из них он интерпретировал? Ни одного! А хозяева? По крайней мере, несколько. Но человек — единственное млекопитающее, обладающее способностью символической речи. Какой же цели служат сновидения тысячам сновидцев, не являющихся людьми? А если они были полностью бесполезны для наших предков, то зачем вообще возникли?

Ответ очевиден: в функциях сна должно быть нечто большее, чем просто «разговор с самим собой». Более того, эти функции должны исправно выполняться, не требуя вспоминания снов, а тем более их интерпретации. На самом деле, есть очень веская причина, но которой вспоминание снов бесполезно для всех, не наделенных речью видов, включая и наших предков. Подумайте, каким образом нам удается отличить воспоминания о сне от реально произошедших событий? Этой способности мы научились благодаря языку. Вспомним теорию Пиаже об эволюции детского восприятия сновидений. В детстве, вспоминая наши первые сны, мы считали их «реальностью», как и все остальное. После неоднократных попыток родителей объяснить, что некоторые наши переживания являются «всего лишь сном», мы научились различать внутренние события во сне от внешних физических. Но смогли бы мы разделить две реальности без посторонней помощи?

Животные не могут рассказать друг другу, чем сновидения отличаются от действительности. Представьте себе, что по одну сторону от высокой изгороди живет кот, по другую — злой пес. Предположим, коту приснился сон, что свирепый пес умер, и вместо него за изгородью поселилось семейство мышей. Что бы случилось, если бы по пробуждении кот помнил свой сон? Не понимая, что это было лишь сновидение, движимый голодом, он перепрыгнул бы через ограду в поисках пищи. И тут же сам превратился бы в пишу для пса!

Таким образом, способность вспоминать сны могла бы сослужить плохую службу котам, собакам и другим млекопитающим, исключая человека. Именно этим и объясняется то, что сновидения так трудно вспоминаются. Такое положение вещей тоже может быть результатом естественного отбора. С помощью механизма забывания снов эволюция защитила нас и наших предков от опасных заблуждений. Однако если предложенное мной объяснение трудности вспоминания снов верно, то, вопреки Крику и Митчисону, оно не должно принести человеку никакого вреда именно потому, что мы в состоянии точно различить сон и реальность.

В заключение хочу выразить уверенность в том, что в сновидениях больше творчества, чем информативности. Они больше похожи не на написание писем, а на создание миров. Если мы убедились, что неинтерпретированный сон не похож на нераспечатанное письмо, то тогда на что он похож? Развенчав одно изречение, разрешите обратиться к другому, позволяющему ближе подобраться к его тайнам: «Неинтерпретированный сон подобен неинтерпретированной поэме».

Если я прав, то у снов больше общего с поэмами, чем с письмами. Слово «поэма» происходит от греческого «творить», а я уже говорил, что сны ближе к творчеству и не могут быть просто средством получения информации. Все ли поэмы стоит интерпретировать? Все ли они одинаково связны, полезны и прекрасны? Если в течение всей жизни вы каждую ночь будете писать по дюжине поэм, то думаете ли вы, что все несколько сотен тысяч ваших творении будут шедеврами? Навряд ли. Окажутся ли все они хламом? Также навряд ли. Среди огромного множества виршей найдется небольшая часть чего-то стоящего и лишь горстка шедевров. Так же и со сновидениями. Поставив в течение ночи пять-шесть шоу, вы обнаружите, что многим из них недостает вдохновленности. Однако вы можете совершенствовать вашу сновидческую жизнь, и вскоре время, проведенное в сновидениях, станет приносить больше удовлетворения. Подумайте, стоит ли тратить время на интерпретацию всех снов? И если вам покажется, что поэма или сон нуждаются в вашей интерпретации, то приложите максимум усилий, чтобы понять, что они для вас означают.

Нужно быть очень своеобразным поэтом, чтобы, создавая свои произведения, руководствоваться только развлечением или инструкциями критиков и интерпретаторов. Для того чтобы с головой погрузиться в творчество, поэту не требуется поддержка критиков. Чтобы стихотворение глубоко нас тронуло, чему-то научило, вдохновило и, возможно, принесло озарение, нам вовсе не нужно его интерпретировать. Однако отсутствие необходимости в трактовании не означает его бесполезность. Наоборот, умная критика и интерпретация могут иногда углубить паше понимание поэзии, а при некоторых обстоятельствах даже помочь разобраться в себе. То же можно отнести и к сновидениям.