ГЛАВА ПЯТАЯ ОТНОШЕНИЕ МЕЖДУ ОБЪЯСНИТЕЛЬНОЙ И ОПИСАТЕЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИЕЙ

Если беспристрастно взвесить излагаемые нами соображения, чего, впрочем, со стороны некоторых завзятых фанатиков в психологии ожидать не приходится, то можно прежде всего согласиться относительно следующих пунктов. Представители объяснительной психологии будут с полным основанием отстаивать то положение, что испытание и проведение какой-либо гипотезы в более или менее широкой области явлений есть важнейший метод психологического преуспеяния. Ибо там, где опыт не дает уже никакой связи в распоряжение психолога, где он не дает уже возможности провести соединение и разграничение, где нельзя добыть эту связь из многообразия отдельных случаев, как господствующее правило, там наблюдение, сравнение, эксперимент и анализ должны быть направлены к определенной цели при посредстве гипотезы. Однако, сторонники объяснительного метода не станут утверждать, что в настоящее время какая-либо одна гипотеза может предпочтительно перед другими претендовать на то, чтобы раскрыть нам подлинные объяснительные основы душевной жизни. Поэтому, описательная психология, со своей стороны, вправе настаивать на том, что ни одна существующая в настоящее время объяснительная психология не может быть положена в основу наук о духе.

Больше того, она вправе указать на вредное влияние, оказываемое подобной объяснительной психологией на науки о духе. Грот, Бокль и Тэн пришли к своему методу описания истории под тем впечатлением, что для понимания причинной исторической связи недостаточно применения жизненного опыта; этим исследователям, наоборот, казалось, что к истории должны быть применены крупные завоевания психологии, на которые в то время во Франции и в Англии были обращены все взоры. Но как раз труды этих авторов доказали, что легче историку соблюсти беспристрастие, когда он доверится своему жизненному чувству, чем когда он станет применять односторонние теории объяснительной психологии. Вместе с тем в стремлениях названных историков была яркая тенденция, имевшая последствием необычайный успех их произведений. Если бы удалось создать объективную, целиком охватывающую душевную жизнь психологию, на которую можно было бы положиться, то она, наряду с опытными науками о системах культуры и об организации общества, дала бы основание стремлению философского историка к более глубокой причинной связи в историческом развитии.

Дальнейшим примером вредного влияния объяснительной психологии на науки о духе является современное направление в уголовном праве, примыкающее в особенности ко взглядам обоих Миллей, Спенсера и Тэна и конструирующее детерминистское, не то психологически, не то биологически обоснованное уголовное право. Последнее жертвует данными самой жизнью и образцово формулированными классической юриспруденцией понятиями ради односторонних теорий, преподносимых и вновь отнимаемых современностью. В действительности, свобода выбора есть лишь соответствующее представлению выражение для неистребимого сознания нашей спонтанности и жизненности. В то время как способ действования, ведущий от посылок к заключению, от чувства неудовольствия к стремлению, регулярно сопровождается ощущением необходимости, существуют еще другие формы действия, как, например, преодоление возбуждения направленным к выполнению долга волевым действием, причем этого рода переживания сопровождаются особым внутренним чувством, именуемым свободой. Мы тут лишь выражаем нечто данное нам во внутреннем опыте. Вопроса об объективной планомерности в человеческих действиях и в жизни общества это установление данного во внутреннем опыте нисколько не касается. Свобода, как возможность иначе совершить отдельный поступок, не является необходимым научным следствием из того, что содержится во внутреннем опыте. Напротив, когда данное таким образом во внутреннем опыте сознание свободного действования направляется, в моем представлении, на отношение конечного действия, составляющего преступление или моральный поступок, к его условиям, тогда свобода эта, как возможность иначе совершить то или другое действие, является лишь соответствующим представлению выражением для жизненности и свободы действования, относящимся ко всей связи моего поведения, соответственно моему характеру. Это – то, что истинно в учениях Канта, Шеллинга и Шопенгауэра об интеллигибельной свободе. И если во всем этом связном отношении, сопровождаемом в переживании сознанием свободы, содержится возникновение новых ценностей, которые не могут быть исчисленными из соотношения мотивов самих по себе, то это не является аномалией в области духа, а наоборот, аналогии этому могут быть найдены в области всех творческих, эстетических и интеллектуальных действий. Поэтому современное уголовное право не может подставлять скучного, недоказанного представления о психической или психофизической машине на место жизненных понятий, выведенных юриспруденцией из сознания спонтанности, жизненности и ответственности в волевых действиях. Подобное вредное влияние объяснительной психологии можно было бы проследить также в области политической экономии, истории литературы и эстетики.

Итак, необходима и возможна психология, кладущая в основу своего развития описательный и аналитический метод, и лишь во вторую очередь применяющая объяснительные конструкции, причем она сознает наличие положенных им пределов и применяет эти конструкции так, что такие гипотезы не являются, в свою очередь, основанием для дальнейших гипотетических объяснений. Она будет основанием наук о духе, подобно тому как математика – основа естествознания. Именно в этом здоровом взаимодействии с опытными науками о духе она разовьется всесторонне. Путем установления точных определений и номенклатуры она постепенно введет общую научную терминологию. С другой стороны, она подготовит объяснительную монографию путем собирания материалов, описания связей душевной жизни и тщательного анализа. Она облегчит контроль над гипотезами.

Понятие приведенных положений непредвзятыми психологами может быть постепенно достигнуто. И этих положений достаточно для определения задачи описательной психологи в связи наук о духе. Поэтому я и отделяю их от захватывающего более широкую область положения, на признание которого нельзя с таким же вероятием рассчитывать. Объяснительная психология, как система, не может ни теперь, ни в будущем привести к объективному познанию связи психических явлений. Она обладает лишь эвристической ценностью. Как бы велико ни было значение объяснительной монографии, но метод установления совокупности гипотетических объяснительных элементов и выведения из нее путем конструкции совокупности достижимых психических явлений не может привести к объективному познанию душевной жизни.

Прежде всего, я устанавливаю принцип, из которого я затем вывожу это положение Цель изучения психических явлений – познание их связи. Связь же эта посредством внутреннего опыта дается нам в отношениях действования, как связь живая, свободная и историческая. Она является общей предпосылкой, при которой для нашего восприятия и мышления, для фантазии и для действия становится вообще возможным установление связи. Связь чувственного восприятия не вытекает из чувственных раздражений, в ней соединенных. Таким образом, она возникает лишь из живой, единой деятельности в нас, которая, в свою очередь, сама является связью. Процессы нашего мышления состоят из такого же живого объединения. Сравнение, связывание, разделение, слияние всюду поддерживаются психической жизненностью. В пределах дискурсивного мышления в эти элементарные процессы вступает отношение между субъектом и предикатом, вещью, свойством и действием, субстанцией и причинностью, причем это отношение также возникает из внутреннего опыта самости и действования. Таким образом, всякая связь, видимая нашим восприятием и устанавливаемая нашим мышлением, вытекает из собственной внутренней жизненности. Даже когда мы выражаем причинное равенство, оно является частичным содержанием этой живой связи. Ибо последняя содержит в себе также отношения необходимости и равенства. Но в любом пункте она содержит и больше этого. Мы не можем создать связи помимо той, которая нам дана. Наука о душевной жизни не может зайти по ту сторону связи, так как последняя дана нам самим внутренним опытом. Сознание не может проникнуть по ту сторону самого себя. Связь, в которой действует само мышление и из которой оно исходит, и от которой зависит, является для нас непреложной предпосылкой. Мышление не может уйти по ту сторону своей собственной действительности, в которой оно возникает. Если позади этой последней данной нам действительности оно хочет конструировать рациональную связь, то она может быть составлена лишь из частичных содержаний, встречающихся в самой этой действительности. Это и имеет место во всякой рациональной, объяснительной и конструктивной психологии. Отношения необходимости и равенства, выступающие в душевной связи, выделяются из нее и объединяются в отвлеченное целое. Но от этой абстракции, разумеется, ни один правомерный путь мышления не ведет обратно к живой действительности душевной связи. Без causa aequat effectum для объяснительной психологии не было верного правила развития. Таким образом, она была вынуждена обосновать данную в опыте жизнь на лежащей за нею рациональной связи, не данной так в опытной жизни. Эта конструкция данного в жизни через некоторую подставку под него не может претендовать на то, чтобы дополнить наше знание о живой связи. Связь эта возможна лишь в том случае, если частичные содержания живого опыта достижения будут соединены руководящей нитью внешних познаний природы. Отсюда следует, что эта объяснительная психология сокращает полноту жизни и примешивает предпосылки из области природы. Она делает выводы из частичных фрагментов содержания жизни, приведенных в рациональную причинную связь. Гербарт является блестящим примером этому. Основным общим воззрением своей психологии он был обязан педагогическому опыту, служившему плодотворной базой его мышления. У Песталоцци он научился рассматривать представления, как силы, которые, будучи однажды приобретены, постоянно влияют на дальнейшую душевную жизнь. Но способ, которым он проводил это воззрение, мог бы быть подвергнут совершенно такой же критике, какую Тренделенбург столь убедительно применил к гегелевской логике. Он молчаливо вкладывает в свои представления всю жизненность, которую он затем берется из них вывести. Точно так же поступает и ассоциативная психология. В простом облегчении процесса вывода, как действия привычки, не заключается никаких данных для того, чтобы это привыкание привело к связи, к внутреннему соединению; это выступление внутренних связей на основе повторяющихся во времени соотношений, наоборот, взято из жизненности и вкладывается в ассоциацию. Так это и остается: во всякой рационализирующей объяснительной системе в составные части объяснения вкладывается жизнь, при последующем же понимании подобной теории вся эта жизненность привлекается к содействию, и только поэтому она затем и может быть выведена.

Метод объяснительной психологии возник из неправомерного распространения естественнонаучных понятий на область душевной жизни и истории. Познание природы стало наукою, когда в области процессов движения оно установило уравнения между причинами и действиями. Эта связь природы по причинным уравнениям была навязана нашему живому мышлению через посредство объективного порядка природы, репрезентируемого во внешних восприятиях. Правила Гераклита в изменениях, численные соотношения пифагорейцев в звуках и путях созвездий, сохранение массы и единородность мироздания у Анаксагора, сведение Демокритом непостижимых качественных изменений в мире на количественные отношения, его счет движениям атомов при допущении продолжения всякого начатого движения – эти первые шаги общего учения о природе показывают нам, как идет ощупью человеческий ум, влекомый вперед постоянством и единообразием в природе. Аксиомы, относимые Кантом к нашему априорному достоянию, подмечаются в природе, когда мы исходим из живых связей в нас. В возникающей таким путем рациональной связи явлений именно закон, постоянство, единообразие, нахождение в уравнениях причинности и представляют собою выражение объективных отношений во внешней природе. Наоборот, живую связь души мы приобрели не путем постепенного испытания. Связь эта есть жизнь, которая налицо – до всякого познания. Жизненность, историчность, свобода, развитие являются признаками ее. Если мы станем анализировать эту душевную связь, мы нигде не наткнемся на что-либо вещественное или субстанциальное, мы нигде не сможем составлять из элементов, здесь нет изолированных элементов, они везде неразрывно связаны с функциями. Функции же, как правило, у нас не доходят до сознания. Различия, степени, разделения просто присутствуют, хотя у нас нет сознания процессов, путем которых они были установлены. Это-то и усилило трудность гносеологической проблемы априорности. Мы не можем двигаться вперед в причинных уравнениях, обоснованных опытным путем; понятие о причине, которое внутреннее восприятие действительно находит, не возвращается просто в произведенном действии.

Дальнейшее доказательство тому, что внешнюю связь природы нельзя перенести в область душевной жизни, может быть здесь намечено лишь в принципе. Рационалистическое объяснение мира, примененное к трансцендентному, не только приводит к противоречиям, как то неоспоримо показал Кант, но даже и в пределах данной действительности, если ее хотят выставить для рассудка ясной во всех ее составных частях и во всей ее связи, возникают противоречия и антиномии. Последние имманентны опытной действительности, поскольку рассудок стремится доказать ее полную логическую прозрачность. Это прежде всего основано на том, что как наше сознание мира, так и наше самосознание возникли из жизненности нашего "я", а эта жизненность – больше, чем Ratio. Доказательством тому служат понятия единства, тождества, субстанции, причинности. Другие антиномии основаны на том, что факты различного происхождения не могут быть сведены друг к другу. Доказательством тому служит отношение к числу постоянных величин пространства, времени и движения. С этим связано то, что изжитое изнутри не может быть подведено под понятия, развившиеся в применении к внешнему миру, данному нам в чувственном восприятии.