Музыка – страшная сила!

Из невербальных искусств наиболее распространены и значимы в культуре – это музыка и живопись. Балет, бальные танцы и прочие «бессловесные» изящества более кулуарны. Переходные, промежуточные виды – это песня, опера, оперетта, частично поэзия, пантомима, как разновидность клоунады, множество новых экспериментальных, «авангардистских» исканий. Но музыка является наиболее мощным средством для самого глубокого воздействия на психику. Она не только воздействует на средние слои психики, но и способна их разрушать при длительном и непомерном увлечении ею. Меломания – это реальное заболевание, разрушение психики, по структуре полностью аналогичное наркомании.

Существует одно интересное «музыкальное» наблюдение. Негры очень не любят Элвиса Пресли, они говорят о нём: «Это парень, укравший нашу музыку!». Элвис Ааронович действительно в молодости посещал негритянские церкви и слушал там спиричуэлзы и прочую народную музыку «чёрных». Ведёт же своё происхождение эта «заводная» музыка, её ритмика и мелодика от африканских колдовских культов, в том числе и от страшного культа Вуду. Отсюда и столь сильное, прямо-таки дьявольское воздействие рок-н-ролла. Самых «залихватских» рок-мелодий насчитывается всего лишь несколько, вероятно, именно они и являются теми самыми колдовскими «напевами». Их наиболее естественно исполнять со зверски искажённым лицом, что почти всегда и делается рок-исполнителями.

В этом плане примечательно именно хищное происхождение многих «искусств». Граффити – некогда уличные банды так метили свои границы. Сейчас курс граффити читается в Германии в Берлинском университете. Рэп – происходит от рифмованных перебранок на улицах гетто в городах США. Теперь – это повальное и пагубное, типа наркотика, увлечение молодёжи.

Человеку, уже погрязшему в потреблении продукции подобного «сильного» искусства, трудно, а подчас и невозможно отказаться от этой пагубы. Это объясняется тем, что искусство является средством возвращения психики к более ранним и, следовательно, более биологически детерминированным уровням её функционирования. В наибольшей степени сказанное относится к музыке. Поэзия и живопись воздействует более опосредованно. Кино же как-то смыкается с ними всеми, и сравнимо с неочищенными наркотиками, но кино имеется в виду сильное: с мурашками по коже или невольными слезами у зрителя. Именно поэтому действительно патологических привыканий насчитывается лишь два: меломания и киномания. Страсть к театру лишь частично, но тоже вписывается сюда. Балетомания патологична в другом плане, она ближе к бисексуальному (и гомосексуальному) стриптизу.

Музыкальные переживания действительно поначалу восстанавливают душевное равновесие на более «примитивном уровне», приносят облегчение от напряжения, вызванного глубинными страхами и всевозможными фрустрациями. Естественно, что привыкнув к подобной душевной терапии, отказаться от неё будет очень трудно.

Но давая такие совершенно верные психорегулятивные интерпретации сущности музыки, психологи (чаще всего – это суттесторы) совершенно не объясняют причин возникновения в сознании людей подобных глубинных фрустраций и страхов. А именно это является главным вопросом, и к ним суггесторы имеют прямое отношение. Всё это вписывается в общую схему: калечить – лечить – опять калечить и т.д.

Точно так же действуют западные медики, они видят в больном человеке лишь клиента, с которого можно (и нужно! – это закон джунглей) тянуть деньги. Наш хирург Ринат Акчурин как-то в США принял участие в операции и увидел её откровенную ненужность. Он обратил на это внимание американских коллег, подумав, что произошла какая-то ошибка. Но те на него зашикали: «Молчи! Это – не пациент! Это – денежный мешок!».

Как ни удивительно, спасают общее положение в искусстве не кто иные, как халтурщики и бесталанные творцы. Поэтому вред искусства в указанной схеме не имеет губительной амплитуды, но и пользы от него не так уж чтобы много: большинство спектаклей и мелодий воспринимаются как несерьёзные, что абсолютно соответствует истинному положению дел. В итоге, «страховочная сетка халтурности» и «лонжа несерьёзности» делают канатоходца больше похожим на «шутейного» висельника, чем на циркового артиста со смертельным номером. Если бы отношение к искусству было более серьёзным, то и количество пострадавших, покалеченных – жертв искусства – возросло неимоверно.

Красота музыкального произведения сама по себе ни в коем случае не может считаться первопричиной душевного катарсиса (очищения) и наслаждения. Она не имеет самостоятельной ценности и существует лишь в контексте той или иной культуры. Ни одна из практикующихся в мире музыкальных гамм не опирается на реальные прообразы и не обладает какимлибо психологическим преимуществом перед другими. Все народы используют свои собственные напевы, ритмы и мелодии, взаимно кажущиеся представителям других культур смешными, некрасивыми (неэстетичными). в лучшем случае – равноправными или приемлемыми, но экзотичными. То же самое существует и во взаимодействии различных языков. Музыкальные звуки, созданные человеком, как и звуки фонетические, усваиваются во взаимном общении, закрепляются традициями. Поэтому и выдерживаемый певцом тон является в высшей степени чем-то искусственным и не имеет аналогов ни в природе, ни даже в человеческой речи. за исключением, возможно, эмоциональных криков от боли, ужаса или победного клича торжествующего убийцы. Здесь имеется аналогия с самим искусством – его искусственность, а также уникальность, «местечковость» его созданий.

Другими словами, искусство имеет сугубо человеческое предназначение. к тому же оно оказывает временное и узконаправленное воздействие. Произведения искусства, например, не могут быть расшифрованы иным, не человеческим разумным сознанием, да и маловероятно, чтобы это какому-то «иному» потребовалось. В случае гибели человечества, если бы им заинтересовались обитатели внеземных миров, то дойдя в своём исследовании до произведений искусства, они наверняка прекратили бы свои археологические раскопки и изыскания.

Так что надо смириться с тем, что ценность Великого (Блатного) Искусства имеет сугубо локально земной, во всех смыслах «камерный», характер. А ценность эта, в свою очередь, в «глобально-финансовом» плане сопоставима с раковинами, имеющими хождение на островах Южных морей Тихого Океана в качестве денег, в сравнении с финансовыми треволнениями транснациональных компаний и Международного Валютного Фонда. Любое, самое великолепное полотно гениального художника есть лишь набор цветных пятен на плоскости, и нужно многие годы наблюдать «общечеловеческие» панорамы, полностью втянуться, «интегрироваться» в них, чтобы усмотреть на картине нечто значимое и красивое.