4.3. «Империя зла» или «государство- континент»?

Полемичность, вынесенная в заглавие, заимствована из высказываний З. Бжезинского. В своей книге «Великая шахматная доска» он неоднократно использует подобные формулировки. Российский ученый Ю. А. Жданов, напротив, нашел новые аргументы, подтверждающие мнение В. И. Вернадского о России как о «государстве-континенте», не имевшем аналогов в мировой истории: «Россию неправомерно отождествлять с известными человечеству разновидностями империи».

В отличие от стран, зависимых от Запада, в России из-за особенностей объединения, минимальной дискриминации в системе государственных отношений и близости расположения, российская периферия неизбежно утрачивала окраинные признаки, втягиваясь постепенно в совместное развитие с собственно русскими областями и губерниями. На рубеже XX века, накануне радикальных потрясений 1917 года, эта тенденция привела к усилению интеграционных процессов и завершению формирования полиэтнического государственного единства, происходившего на протяжении многих веков при взаимодействии двух, русского и инородческого, начал и вступившего в указанный период в стадию своего завершения.

Развивавшиеся процессы интеграции населения империи в солидарное общероссийское полиэтническое сообщество отразились на особенностях национального вопроса. Оформление его как специфического феномена в мировой системе государственных отношений, по всей видимости, состоялось лишь на исходе XIX века. Стабилизация национальных отношений в России совпала с завершением формирования территориальных ее пределов до «естественных границ», находивших признание в международных договорах. Изначально, вопреки западноевропейскому опыту, национальный вопрос на российских пространствах не являлся вопросом об обособленном национальном развитии, а имел, несмотря на существовавшие региональные различия — северокавказские или какие-либо другие, прежде всего общероссийское значение.

Установившееся в общероссийском государственном процессе преобладание интеграционной тенденции свидетельствует о вполне сложившемся полиэтнонациональном государственном союзе, включавшем в себя обширные просторы Евразии. Его становление происходило на протяжении многих веков при взаимодействии двух начал: русского и инородческого.

В этом взаимодействии влияние русского начала существенно преобладало, но и роль второго, в том числе в пределах Северного Кавказа, также была немаловажной. Государственная система не только поддерживала между ними баланс, но и выполняла весьма широкие охранительные функции, обеспечивая сохранность этнокультурной самобытности, традиционных общественных устоев и религиозных идеологий.

В союз народов, воспринимаемый до 1917 года как «государство Российское», с неодинаковой степенью консолидированности входили, помимо русских, еще около 200 народов. Однако интегрированность в него отдельных инородческих сообществ, таких, как, скажем, поляков, финнов и других этносов, оставалась по разным причинам относительно слабой.

Как уже упоминалось, российская окраинная периферия, не являясь колониальной, по мере формирования общегражданских связей интегрировалась в единое государственное пространство. Одновременно происходило ее естественное геополитическое, цивилизационное и социально-экономическое срастание с центральными, собственно русскими областями. Правда, этому процессу каждая инонациональная часть из-за тех или иных объективных причин поддавалась далеко не одинаково, и тяготение некоторых из них к цивилизациям Запада или Востока так и не было до конца преодолено.

Наиболее сильным тяготение к Западу оставалось вплоть до 1917 года в Польше и Финляндии, хотя они тоже были захвачены в орбиту общероссийский и евразийской полиэтнонациональной интеграции. Свидетельством этого является, в частности, то, что, несмотря на отделение этих территорий в момент революционного кризиса, в России остались поляки и финны, связывающие свою судьбу только с ней. Несмотря на устойчиво сохраняющуюся этнонациональную самоидентификацию, наличие исторической родины, представители этих народов, проживающие в России, даже в наши дни эмигрантским настроениям подвержены очень слабо.

Для регионов, тяготеющих к Западу, цивилизационное сближение с Евразией значительно усилилось бы, если бы Россия смогла противопоставить более привлекательную альтернативу социально-экономической и культурно-политической жизни. Это, кстати, понимали отдельные представители ее высших чиновничьих кругов, как видно из воспоминаний генерала П. Г. Курлова, хорошо знавшего в бытность службы на посту губернатора западные районы империи. Существенным противовесом сближения с евразийской частью России служили и устойчивые традиции длительного самостоятельного государственного развития, которые к тому же в системе российских государственных отношений сохранялись и разрушению не подвергались.

Очень своеобразно прослеживается разновидность тяготения к евразийской России в Западной Украине (Галиции). В течение нескольких веков она пребывала в составе сопредельных государств Польши и Австро-Венгрии и, как следствие, находилась под их сильным влиянием. Оно проявлялось и в насильственной экспансии католицизма, экономической дискриминации и других мерах, которые постепенно разрушали культурную самобытность исповедовавшего православие населения Галиции и его исконные исторически сложившиеся в прошлом этнонациональные предпочтения.

Тем не менее этот край не утратил своего тяготения к основной, восточной части этнонационального поля. Эта основная часть, территориально и по численности населения несравненно превосходящая окраинные части этнонационального поля, находится в государственных пределах России, и она по сей день ощущает сильное внешнее притяжение народов как к ней самой, так и к объединенной ею Евразии.

Такая этнополитическая ситуация наблюдается в бывшей Бессарабской губернии, где ныне произошел раскол на Приднестровье, тяготеющее к России, и собственно Молдову, определившую независимый статус, но тяготеющую также и к Румынии, к восточной Украине, к Белоруссии.

Менее выраженная разновидность так и не преодоленного процесса тяготения к Востоку прослеживается на южной периферии России, которая вошла в состав Российского государства в XVIII–XIX веках. Среди этих регионов особо выделяются территории расселения казахов, народов бывшего Туркестанского края и восточной оконечности Кавказа.

Своеобразие этой разновидности тяготения заключается в том, что значительную роль в нем играет фактор единства веры, мусульманской религии и уже затем этнокультурная близость. Тот же фактор веры когда-то предопределял в этой зоне острых межконфессиональных противоречий и не менее устойчивую прорусскую ориентацию христианских народов (армян, грузин, осетин и др.).

Сближение этих регионов с Россией во всех отношениях было более тесным, чем в первом случае, ибо им она в свое время предоставила более сильную социально-экономическую и государственно-политическую перспективу развития, чем могло это сделать претендовавшее на них сопредельно расположенное зарубежье.

На важность социально-экономических и государственно-политических перспектив развития для определения государственных предпочтений окраинных народов обращал внимание и А. Ф. Керенский в мемуарных записях о годах своего детства, проведенных в Туркестанском крае: «…На Западе широко принято считать, что в своем стремлении русифицировать мусульманское население Россия уничтожила ранее сложившуюся великую цивилизацию Центральной Азии. Я своими глазами наблюдал результаты русского правления в Туркестане и считаю, что они делают честь России. Строительство железных дорог, открытие банков и промышленных предприятий, развитие хлопководства и других отраслей сельского хозяйства, возведение ирригационных сооружений, все это, несомненно, произвело благоприятное впечатление на мусульманское население. Туркестан… за 30 лет русского господства вступил на путь возрождения и процветания».

Несмотря на сохранившееся тяготение к Востоку, более тесная геополитическая и цивилизационная взаимосвязанность этих регионов с Россией очевидна, но устойчивой общегражданской интегрированности как до 1917 года, так и впоследствии здесь все-таки не произошло.

Интегрированность отчасти существовала и в других универсалистских объединениях Запада и Востока. Но только в российских пределах она происходила как государственно-политическая. Эта тенденция, по словам В. И Вернадского, имела континентальный размах и привела не только к образованию не имеющего аналогов типа государства на широкой полиэтнонациональной основе, но и к складыванию самостоятельного типа цивилизации. Подобного рода образованиям ученый дал название «государство-континент».

О существовании в имперских границах России еще задолго до 1917 года полиэтнонационального общегражданского сообщества свидетельствует наличие у большинства народов России двойного самосознания: этнонационального и общероссийского. Двойное самосознание существует и у русских.

Формирование двойного самосознания у народов Российского государства явилось результатом совпадения геополитических интересов входивших в ее состав народов. Чаще всего в полной мере эта общность на массовом уровне осознавалась в качестве «единой и неделимой» во время проявления внешних или внутренних экстремальных обстоятельств.

Насильственные связи, присущие в прошлом почти всем полиэтнонациональным образованиям в системе российских государственных отношений, вовсе не преобладали. Там, где они все-таки устанавливались на начальных стадиях контакта, со временем такие связи заменялись, как правило, общегражданскими. Формирование общегражданских связей насильственно присоединенных народов с остальной Россией происходило эволюционным путем уже после попадания инонациональных сообществ в сферу действия государственного поля России.

Изменения общественных настроений шли в значительной степени естественным путем в процессе осознания народами преимуществ от единения с Россией. На рубеже XX века этот процесс обрел еще больший размах, но своего завершения так и не получил. Не удалось достигнуть компромисса, как показывает современный конфликт в Чечне, и поныне.

Всем империям, кроме России, было присуще понятие о «господствующей нации», имевшей социально-политические привилегии за счет покоренных народов. В России этот важнейший имперский признак отсутствовал. Официальное переименование России в «империю» в 1721 году при Петре I было продиктовано скорее всего подражанием западноевропейским стандартам и не отражало ее особенностей.

Более того, в большинстве стран мира и главным образом Западной Европы процессы консолидации этносов в нации и государственно-политического их объединения происходили как бы синхронно или были близки к совпадению. В России государственно-политическая консолидация значительно опережала этнонациональную. Это наблюдалось и у русских, и у других этнонациональных сообществ.

Полного национального сплочения русского этноса в русскую нацию ни во время его объединения в единое государство в ХIV–XV веках, ни на последующих исторических этапах не наступило, и процесс сплочения продолжается до сих пор. Отчасти это объясняется огромными масштабами российской территории. Впрочем, подобная ситуация не является совершенно оригинальной и в остальном мире.

В составе русской этнонациональной целостности сохранились и существуют по сей день своеобразные группы (например, поморы, казачество), обладающие специфической культурой и ментальностью. Выражением групповой специфики является устойчивое противопоставление себя даже в родственной среде по дифференцирующему принципу: «мы — они», применимому лишь в идентификации международной.

Иногда эти группы в зависимости от ситуативной настроенности предрасположены отождествлять себя с народом. Известно, что на ранних стадиях этногенеза отождествление с народом происходило на уровне этнической идентификации: этнос (племя, община и т. д.) — народ. На этапе общеэтнической консолидации оно переносится уже в плоскость национальную: нация — народ. Нация сама по себе представляет не что иное, как консолидированный этнос или достаточно сплоченную группу утративших своеобразие этносов. Этническое начало, таким образом, выступает для нации как базисное и исходное.

Однако степень внутреннего единства при этом бывает различна. У многих народов Западной Европы, раньше других прошедших через этап общеэтнической консолидации и подвергавшихся при этом сильной государственно-политической унификации (англичан, французов и т. д.), этнические начала практически полностью трансформировались в национальные и выражены слабо.

В России сложились исторически иные государственно-политические реалии, при которых самобытность различных частей насильственной унификации не подвергалась. Относительная свобода политической организации, обусловленная слабым вмешательством центральной власти во внутренние дела «окраинных народов», всегда практически поощряла этнокультурную самобытность.

Эта ситуация имеет особый исход. Несмотря на то, что на национальном уровне российские этносы всегда устойчиво идентифицировали себя в массе своей только с русским народом, время от времени наблюдались ранее и наблюдаются и сейчас проявления регионального сепаратизма и устремления к автономному обособлению частей от целого.

Дисбаланс этнополитического равновесия наблюдался и наблюдается во многих регионах России. Отсюда в истории ее государственного строительства всегда присутствовала необходимость в дифференцированном применении государственной власти и неоднородность ее структурной организации.

Особенно сильно государственное влияние проявлялось в ряде контактных этнических зон, где в прошлом очень часто возникали экстремальные ситуации. В этих условиях отечество воспринималось и ощущалось по-особому, а выживаемость самого населения была возможна только при государственной поддержке. К таким зонам относятся, главным образом, южные, бывшие приграничные территории, и прежде всего казачьи области.

Под влиянием особых обстоятельств казачеству прививался высокий дух патриотизма, любви к Родине, стремление служить ей «не за страх, а за совесть» и укреплять ее державную мощь. Очевидно, этим объясняются и порывы казачества «спасать Россию», проявлявшиеся в разные драматические периоды ее истории, и приверженность идее «единства и неделимости» пространства империи в годы революционного излома, и неприятие казачеством «интернационализма» даже в те времена, когда эта идея находила поддержку и в центре страны, и на инонациональной периферии.

Вероятно, это обстоятельство склоняло большевистских лидеров рассматривать все российское казачество как «исконное орудие русского империализма». На самом деле в этом типичном для той поры словосочетании и была заключена наблюдавшаяся в действительности устойчивая привязанность казаков к традиционным государственным устоям. Так что этот своеобразный консерватизм российского казачества имел не только сословно-классовую подоплеку, но и этнопсихологическую.

В настоящее время трудно говорить о преемственности казачьих традиций, поскольку в 1917–1922 годах, по некоторым оценкам, четыре пятых казачьего населения области Войска Донского были истреблены по решению тогдашних властей, что явилось причиной фактической деградации казачества как складывающегося специфического этноса.

Последующие хозяйственные, административно-территориальные, идеологические, культурные и иные новации нового строя также не способствовали возрождению «казачьего самосознания» и традиций казачьего самоуправления среди населения, заселившего опустевшие земли южной России.

Казачья тема — это особая тема в истории и современной жизни России, заслуживающая отдельного исследования как общественно-исторического прецедента. Сейчас остается только надеяться, что наблюдающиеся в настоящее время некоторые внешние признаки возрождения казачества, как особой этнической группы российского народа, приведут к реальному восстановлению в России этого совершенно особого сообщества россиян, этнопсихологически ориентированных на защиту целостности ее территории и стабильности государственного состояния.

Российское государственное поле обладало притяжением как для целых народов, так и отдельных личностей. Нередко европейцы или азиаты попадали в сферу его влияния, приехав в Россию на службу или в поисках лучшей доли. Довольно часто они становились русскими по духу, не отвергая при этом свою этнонациональную принадлежность.

Развитие российской государственности, особенно в постмонгольскую эпоху, еще в большей степени, чем на более ранних этапах, происходило при конструктивном, а не взаиморазрушающем, как на Западе, взаимодействии инонациональных начал, объединении европейских и азиатских структурообразующих элементов государства.

Устойчивость приобщенности народов к государственному союзу в пределах России подтвердилась как закономерность в условиях политического кризиса ее прежней системы управления накануне и в период революций 1917 года. Даже в ходе спровоцированных обстановкой процессов наметившегося вроде бы поначалу великодержавного распада сепаратистские настроения не находили сколько-нибудь широкого проявления.

Преимущественно выдвигались требования не отделения, а разрешения экономических и социальных проблем. У преобладающего большинства российских народов партии и движения, основанные на националистических идеалах, не превратились во влиятельные политические силы и не получили в конечном итоге достаточного общественного признания.

Подтверждением этого служит и то, что в сравнительно короткий срок после непродолжительного распада, с 1917 по 1922 год, произошло восстановление почти в прежних границах государственного союза российских народов под давлением прежде всего многовековой традиции солидарного взаимодействия в едином, по сути, для всех Отечестве. Тяга к восстановлению «государства Российского» была предопределена отнюдь не «завоеваниями социализма», как утверждалось прежде.

Это объединение на новом этапе стало возможным в решающей степени под влиянием общероссийского самосознания, массовым носителем которого являлось само население как первичный фактор государства. Пережив кровавые вихри радикальных перемен, оно осталось по-прежнему тем же «единым и неделимым» сообществом на евразийском пространстве.

Одной из причин, способствующих историческому единению российских народов, было неприятие национализма на государственном уровне и реальное недопущение дискриминации народов по национальному признаку. Единственным исключением, которое допускал царизм по отношению к инородцам, были необоснованные государственные ограничения, применяемые к еврейскому народу (имеется в виду «черта оседлости» и иные, в том числе неформальные ограничения).

Подавляющее большинство субъектов бывшего российского сообщества, как показали национальные съезды 1917–1921 годов и договорные соглашения 1922 года, подтверждало свое вхождение в состав России в качестве территориальных и этнокультурных автономий на принципах федеративного устройства, при условии повышения степени самостоятельности местного самоуправления, существовавшего еще до революционного излома.

Впоследствии, тем не менее, в государственном строительстве страны возобладала тенденция, в соответствии с которой государственная система в 20–30-е годы ХХ века снова обрела унитарную консолидированность. Такую консолидированность нельзя считать исключительным продуктом тоталитаризма сталинской поры. Подобное явление вполне типично для многих существующих в мире федераций, где на каком-то этапе власти поощряли и внедряли централистские тенденции и унитарные настроения для того, чтобы ускорить формирование жесткого и унифицированного государственного каркаса.

Построение системы государственного обустройства в СССР фактически осуществлялось на принципах унитарной консолидированности, маскируемой внешними признаками федерализма. В значительной степени этому способствовали политические инициативы В. И. Ленина, несмотря на его теоретические рассуждения «о праве наций на самоопределение».

Конечно, российский государственный союз народов, складывавшийся на протяжении веков до революционных изменений 1917 года, ни в коем случае нельзя идеализировать. Помимо добровольных в нем были в прошлом и насильственные связи. Но ведь идеальных государств никогда не было и не будет. Более совершенными они могут быть только по отношению к предшествующим или существующим. Кажущаяся внешняя государственная «рыхлость» российского сообщества народов опровергается многовековой историей устойчивого существования России. Может быть, Россия и была империей в лучшем смысле этого слова, но «тюрьмой народов» ее могут назвать только предвзятые противники.