|
||||
|
|
Глава 8 Борьба в Белграде: 2003–2004 годы Холодным весенним днем я посетила могилу Зорана Джинджича. Я просила правительство не позволять журналистам устраивать цирк и нарушать покой нового белградского кладбища Ново Гробле. В этом вопросе министр иностранных дел Горан Свиланович пошел мне навстречу и сдержал слово. Власти оцепили кладбище силами полиции, а на крышах разместили снайперов. Мои помощники и я принесли на могилу цветы. Букеты гвоздик, пастельного цвета гербер, красных, желтых и белых роз с зеленью покрыли мраморную плиту. Я зажгла свечу, как это принято у православных. В полном молчании мы постояли у могилы. Потом я коснулась креста, простилась еще с одним хорошим, смелым человеком и пошла прочь. Я хотела присутствовать на похоронах Джинджича. Мне хотелось отдать дань памяти и уважения вместе с сотнями тысяч людей, которые в молчании провожали его в последний путь. Похороны Джинджича стали красноречивой демонстрацией отвращения народа к преступной мафии, разъедающей страну, экономику, правительство и в особенности службы безопасности. Свиланович первым посоветовал мне не появляться на похоронах. Он сказал, что мое присутствие будет расценено как провокация и может помещать дальнейшему сотрудничеству с трибуналом. Министр иностранных дел заявил временно исполняющему обязанности дипломатического представителя Швейцарии в Белграде Жану-Даниэлю Рушу, что мое желание присутствовать на похоронах — циничная попытка в очередной раз привлечь внимание журналистов. Это было отвратительно. Я позвонила министру внутренних дел Душану Михайловичу, и он пригласил меня присутствовать на похоронах. Но затем Белград неожиданно сообщил мне, что семья Джинджича возражает против моего присутствия. Я не могла этому поверить. Мой помощник, Антон Никифоров, связался с женой Джинджича, Ружицей, и она сказала, что семья будет рада, если я приеду. После этого Михайлович проинформировал нас о том, что «все правительство» решило, что мне будет лучше воздержаться от приезда в Белград. Свиланович сообщил, что на любом пограничном пункте Сербии ко мне отнесутся как к персоне нон грата. Свиланович и другие белградские политики решили использовать убийство Джинджича в качестве оправдания своего нежелания сотрудничать с трибуналом. Они утверждали, что Джинджича убили за то, что он пошел на сотрудничество. Это чудовищное объяснение. Убийцами Зорана Джинджича двигали совершенно ясные мотивы, и главным из них было желание сохранить привилегированное положение, которое позволяло безнаказанно творить любые преступления. Убийцы принадлежали к «красным беретам» — элитному военному подразделению службы безопасности, созданной Милошевичем. Это подразделение принимало участие в этнических чистках в Хорватии, в геноциде в Боснии и Герцеговине, в убийствах мирных албанцев в Косово. «Красные береты» парадом проходили по Белграду, словно они были героями. Эти люди занимались рэкетом, транспортировкой наркотиков, незаконной торговлей оружием. Они контролировали проституцию и совершали заказные убийства. Словом, они занимались всем, что приносит прибыль организованной преступности. Командир подразделения Милорад Улемек Лукович дезертировал из Французского иностранного легиона. Себя он называл «легия», то есть легионером. Именно он организовал покушение на Джинджича. В годы накануне падения Милошевича непосредственными начальниками Луковича были Френки Симатович и Йовица Станишич. Эти люди развязали насилие в Югославии с целью создания Великого Сербского государства. Последствия их действий были катастрофическими. Я не собиралась ослаблять давления на Сербию после убийства Джинджича, иначе это можно было бы расценить как поощрение капризного ребенка за дурное поведение. Я собиралась использовать все возможности, возникшие вследствие этого преступления, чтобы добиться арестов Младича и Караджича, а также двадцати других обвиняемых, все еще находящихся на свободе в Сербии. Мне нужно было завершить формулировку обвинительных заключений против Станишича, Симатовича и других высокопоставленных сотрудников службы безопасности и руководителей армии. Кроме того, мы должны были как можно быстрее получить документальные доказательства причастности этих людей к преступлениям, совершенным в Хорватии, Боснии и Герцеговине и Косово. Такая возможность вскоре представилась. После убийства Джинджича белградские власти развернули общенациональное наступление на организованную преступность. Операция получила кодовое название «Сабля». Полиция провела сотни арестов. Были раскрыты многие остававшиеся нераскрытыми преступления, в том числе политические убийства и убийства в гангстерском мире. Все эти преступления были связаны с Милошевичем, его женой и его ставленниками. Однако я с разочарованием узнала, что в результате операции «Сабля» не был задержан ни один из тех, кого разыскивал трибунал. Джинджич много раз обещал мне, что добьется ареста Младича. Меня беспокоило, что его преемник на посту премьера, Зоран Живкович, не захочет исполнять наказов своего предшественника. 2 апреля 2003 года Свиланович и министр внутренних дел, Душан Михайлович, человек, обещаниям которого я больше не верила, тайно прибыли в Гаагу. Мы встретились с ними в тот же день в официальной резиденции посла Белграда в Нидерландах. Услышав ритуальные заклинания «взаимная помощь», «общность интересов» и «сотрудничество», я совершенно не удивилась. Свиланович заявил, что властям Белграда и прокурорской службе нужно найти общие интересы. Ему нужна была помощь трибунала. Министр сказал, что настало время достичь взаимного соглашения относительно высокопоставленных лиц, являющихся объектами наших расследований. Пока мы разговаривали, госпожа посол принесла нам воду и сок. Судя по всему она не хотела, чтобы обслуживающий персонал слышал наш разговор. Помедлив несколько минут, я согласилась назвать Имена тех, кому мы собираемся предъявить обвинения: генерал Павкович, генерал Джорджевич, генерал Лазаревич и генерал Лукич по Косово; Йовица Станишич, Френки Симатович и генерал Перишич по Хорватии и Боснии; Горан Хаджич по Хорватии. Следственные бригады уже готовят список второй очереди. Свиланович спросил, не можем ли мы исключить Лукича, Павковича, Лазаревича и Перишича из своего списка или позволить судить их в Сербии. Я спросила, хочет ли министр оставить их безнаказанными. «Да», — ответил он. Свиланович сказал, что Белград еще даже не обсуждал возможности выдвижения обвинений против Лукича и Лазаревича, а Павкович необходим для того, чтобы обеспечить правительству поддержку армии. Министр внутренних дел Михайлович повторил все то, что Джинджич говорил мне в феврале. Он настаивал на том, что сербское правительство не примет от трибунала никаких обвинений, основанных на «ответственности командования». Приняты будут только обвинения, основанные на «прямой ответственности», то есть обвинения против тех, кто отдавал непосредственные приказы о совершении военных преступлений. Но если трибунал выдвинет обвинения против высшего командования — Лукича, Павковича, Лазаревича и Перишича, — сербское правительство выступит против. Обвинения против Сретена Лукича и генерала Лазаревича могут иметь трагические последствия для Сербии. Судя по всему, министры имели намерение направить дискуссию в определенное русло, чтобы предотвратить требования прокурорской службы об аресте и выдаче высокопоставленных офицеров армии и службы безопасности. Они пытались доказать нам, что «лучшее» — враг «хорошего», и хотели представить наше стремление выдвинуть обвинения против высшего командования как обычный каприз или прихоть. Было совершенно ясно, что попытки спасти Лукича, Лазаревича, Павковича и других генералов от ареста продиктованы исключительно соображениями политической целесообразности. Скорее всего, эти офицеры или их друзья принимали участие в полицейской операции, проведенной после убийства Джинджича. Когда любое правительство начинает борьбу с коррупцией с ареста полицейских с запятнанной репутацией, с некоторыми из таких людей происходят чудесные превращения. Возможно, в том, чтобы снять их с крючка и есть определенная политическая целесообразность. Но кто ответит за тысячи жертв этих генералов, которые, согласно обвинению, исполняли волю Милошевича? Министры пытались убедить меня в том, что полиция и армия во время проведения операции в Косово стали всего лишь жертвами обмана, а реальными виновниками происходящего были Милошевич, Никола Шайнович, местные лидеры партии Милошевича и убежденные националисты всех рангов. Конечно, во всем был виноват Милошевич. Вторым главным виновником являлся министр внутренних дел Влайко Стоилкович, который годом раньше совершил самоубийство на ступенях здания парламента. Кроме того, вина лежит еще на двух министрах: руководителе службы госбезопасности Раде Марковиче, непосредственно связанном с Милошевичем; и руководителе службы общественной безопасности генерале Джорджевиче, по слухам, бежавшем в Россию. Михайлович Повторил, что Сретен Лукич, который, по нашим сведениям, командовал полицейскими подразделениями в Косово, был на «два или три уровня» ниже Джорджевича. Министр внутренних дел лично поручился за Лукича. «Мы уверены, — утверждал Михайлович, — что Лукич — честный человек. Он не обогатился в годы правления Милошевича». По его словам Лукич не входил в ближний круг Милошевича, и тот не выдвигал его на более высокие посты. Партия Милошевича обвиняла Лукича в том, что он защищает албанцев. Лукич не отдавал приказов, на основании которых его можно было бы обвинить в преступлениях, и лично арестовал убийц Зорана Джинджича. По мнению Михайловича, Лукич никоим образом не был связан с «красными беретами», виновными в убийстве Джинджича и во многих других политических убийствах. Тут в разговор вступил министр иностранных дел Свиланович, и о генералах на время забыли. Он сказал, что правительство хочет как можно быстрее передать трибуналу двух разыскиваемых прокурорской службой лиц. Эти люди долгие годы командовали Луковичем и «красными беретами». Речь шла об Йовице Станишиче и Френки Симатовиче, арестованных в ходе операции «Сабля». «Мы не можем задерживать их долго, — сказал Свиланович. — Ускорьте процесс обвинения, чтобы мы могли отправить их в Гаагу». Свиланович объяснил, что парламент вскоре внесет изменения в закон о сотрудничестве с трибуналом и исключит из него статью, запрещающую арест и выдачу лиц, обвинение которым было выдвинуто после принятия закона. Я согласилась немедленно ускорить выдвижение обвинений против Станишича и Симатовича, но при этом категорически отказалась отзывать обвинения против генералов и других лиц. Затем Михайлович сказал, что полиция использовала операцию «Сабля» для того, чтобы найти скрывающихся от трибунала на территории Сербии боснийских сербов. Он подчеркнул, что армия активно участвует в этом процессе под руководством генерала Крги и нового руководителя военной разведки. Разведка получила недвусмысленный приказ выявить всех разыскиваемых, имевших связи с армией, в том числе и двух офицеров армии боснийских сербов, которых обвиняли в том, что они принимали участие в резне в Сребренице: Любишу Беару и Винко Пандуревича. Михайлович сообщил нам, что армия лишила Младича поддержки. Младич некоторое время находился в Боснии, вместе с Караджичем, но потом Караджич отослал его, и Младич вернулся в Сербию. Министр внутренних дел отказался рассказать, куда ведут следы Младича, но зато впервые подтвердил тот факт, что разыскиваемый нами преступник скрывается в Сербии, а Караджич — в Боснии и Герцеговине. Вскоре мы узнали, что, даже по версии Михайловича югославская армия обеспечивала Младичу укрытие, транспорт, медицинские услуги и финансовую поддержку. Михайлович сообщил, что сербская полиция готова сотрудничать с иностранными разведками в деле поиска и ареста Караджича и Младича. Задача облегчается тем, что Коштуница и его люди более не имеют властных полномочий. По залу посольской резиденции продолжали кружиться обещания об аресте других разыскиваемых трибуналом лиц. Если Шливанчанин, которого обвиняют в причастности к убийствам пленных в Вуковаре, в течение ближайших недель не сдастся добровольно, его арестуют и выдадут Гааге. Правительство не будет возражать против обвинений в адрес генерала Джорджевича. Настало время скоординировать следственные усилия и раскрыть военные преступления в Косово. Правительство хочет допросить Шешеля и Милошевича в тюрьме трибунала. Я воспользовалась случаем, чтобы в очередной раз потребовать от Белграда обеспечить доступ следователей и юристов прокурорской службы к потенциальным свидетелям и документам, речь о которых шла более года. Более всего нас интересовали стенограммы заседаний Верховного совета обороны. Как всегда, никакого внятного ответа я не получила. В конце разговора Михайлович совершенно в стиле «Миссия невыполнима» объявил, что наша встреча была абсолютно неофициальной и сугубо конфиденциальной. Парламент Государственного Союза Сербии и Черногории изменил закон о сотрудничестве с Международным трибуналом и удалил пресловутую 39-ю статью, вызывавшую столько нареканий. 19 мая я вернулась в Белград, чтобы обсудить новые аресты и развитие следственного процесса. Преемник Джинджича на посту премьер-министра Сербии Зоран Живкович сказал, что его правительство хочет к концу года разрешить все проблемы, связанные с трибуналом, в том числе с арестами и выдачей разыскиваемых, которые скрываются на территории Республики Сербия. Он объяснил, что правительство проводит радикальную реформу национальной армии, на которую потребуется полгода. Реформа поможет преодолеть сопротивление аресту Ратко Младича. Живкович предоставил мне письменные отчеты разведки о местонахождении Младича и Шливанчанина. (Шливанчанин находился под постоянным наблюдением и угрожал взорвать себя.) Сербский премьер подтвердил, что готов в ближайшем будущем выдать Гааге Станишича и Симатовича. Живкович вновь попросил меня не выдвигать обвинений в адрес генерала Перишича, Сретена Лукича, генерала Павковича и генерала Лазаревича, чтобы не подрывать стабильность политической обстановки в Сербии. «Это невозможно», — ответила я. Я не могла обещать прекратить расследование в отношении этих четверых. Если следователи соберут достаточно доказательств их вины, я передам обвинительные заключения в судебную палату. Однако я была готова проявить гибкость и некоторое время не выдвигать обвинений, а затем уведомить об этом Живковича: «Мы могли бы обсудить этот вопрос после арестов Младича, Шливанчанина и других разыскиваемых». К этому времени я ясно дала понять сербскому премьеру, что одних лишь добрых намерений и попыток недостаточно. Я вновь заявила о том, что мы до сих пор не получили доступа к важным документам, в том числе к личному делу Ратко Младича и к расшифровкам радиоперехватов переговоров албанской милиции в Косово, то есть АОК. Затем меня ожидал обед с министром иностранных дел Свилановичем, министром обороны Борисом Тадичем и их заместителями. Тадич сразу же заявил, что арестовывать тех, кого разыскивает трибунал, должна полиция, а не армия и не министерство обороны. Я сразу почувствовала себя в знакомой обстановке. Я предупредила Тадича о том, что генерал Крга уже пытался объяснить мне, что армия не должна заниматься поиском и арестом преступников, а бывший министр внутренних дел Душан Михайлович полагал, что полиция не может арестовывать военных. На это Тадич сказал лишь то, что армия и полиция тесно сотрудничают и «расследуют» дело Младича. После разговора о выдаче потенциальным свидетелям разрешений давать показания против Милошевича Свиланович снова начал критиковать меня за публичные заявления, сделанные в США. Когда меня спросили об аресте разыскиваемых лиц, я откровенно заявила, что не знаю, кому в Белграде можно доверять. Свиланович назвал мои слова «вызовом правительству» и заверил меня, что «двери Белграда всегда открыты», и нет необходимости выносить наши разногласия на публику. Я не могла оставить это замечание без комментариев, но мне все же удалось удержаться в дипломатических рамках. «Так много деклараций… так много заявлений о политической воле… так много обязательств… и так мало результатов, — сказала я. — Власти должны сотрудничать… Они должны дать нам что-то, а не только просить». Я уже напомнила Свилановичу о наших постоянных просьбах обеспечить доступ к стенограммам заседаний Верховного совета обороны. Прокурорская служба знала, что эти документы помогут точно доказать связь Милошевича и других политических лидеров Белграда с военными преступлениями, совершенными в Хорватии, Боснии и Герцеговине и Косово. Я потребовала от Свилановича выдать эти документы. Он отказался, сказав, что, как он уже много раз говорил во время наших личных встреч и в прессе, эти документы не должны попасть в руки судей Международного суда, рассматривающих иски Хорватии и Боснии и Герцеговины против Федеративной Республики Югославия, преемник которой — новый Государственный Союз Сербии и Черногории. Однако Свиланович снова подтвердил, что правительство готово предоставить их в том случае, если судебная палата обеспечит «защитные меры». Подобные документы могут рассматриваться только на закрытых заседаниях судьями трибунала и не могут обсуждаться публично, поскольку в этом случае они станут доступными для Международного уголовного суда. Свиланович предложил, чтобы прокурорская служба либо направила в судебную палату, рассматривающую дело Милошевича, запрос с требованием обеспечения защитных мер данных документов, либо в письменной форме поддержала запрос белградского правительства об обеспечении подобных мер. Я заявила, что требовать защиты документов — дело правительства, а не прокурорской службы. 24 мая 2003 года я сообщила об этом в письменной форме, отправив Свилановичу письмо, в котором объясняла, что для расследования дела Милошевича необходимы документы, связанные с работой Верховного совета обороны. Зоран Лилич сообщил Джеффри Найсу об этих документах несколько месяцев назад. Необходимо, чтобы он как можно быстрее получил разрешение давать показания. Сербы были готовы предоставить материалы, которые помогли бы нам обвинить Милошевича в геноциде. Я понимала, что, если не разрешить данную политическую ситуацию, обвинение не получит необходимых документов в течение многих месяцев, а то и лет. Я была готова заявить, что не возражаю против разумных защитных мер согласно процедурному правилу 54 bis, которое позволяет защищать материалы, связанные с интересами национальной безопасности. Я направила Свилановичу письмо, в котором четко разъясняла свою позицию:
Когда белградские юристы встретились с судьями судебной палаты по вопросу обеспечения защитных мер в отношении документов, связанных с работой Верховного совета обороны, они предъявили и это письмо, хотя его ни в коей мере нельзя было считать ни соглашением, ни сделкой. Вскоре Белград арестовал и передал трибуналу ряд обвиняемых. 17 мая был передан Мирослав Радич, которого обвиняли в участии в казни пленных из вуковарского госпиталя. 30 мая мы получили Френки Симатовича. 11 июня был передан Йовица Станишич. 13 июня в своем доме был арестован Шливанчанин. 4 июля добровольно сдался бывший начальник зловещего концлагеря Омарска Зелко Меякич. 15 августа был выдан Митар Рашевич, начальник охраны печально известной тюрьмы в Фоче. 25 сентября добровольно сдался Владимир Ковачевич, которого обвиняли в артиллерийском обстреле Дубровника. 16 июня в Гаагу прилетел Зоран Лилич. Он не был арестован и не помещен в тюрьму трибунала с Милошевичем и другими обвиняемыми. Он должен был стать самым высокопоставленным сербским свидетелем обвинения по делу Милошевича. Впрочем, Лилич не подтвердил причастности Слободана Милошевича к геноциду. Он даже дружески перебранивался с ним во время перекрестного допроса. Однако его показания, особенно во время прямого допроса, были весьма полезны для обвинения. По мнению аналитиков обвинения, показания Лилича доказывали, что Милошевич играл в Верховном совете обороны ведущую роль. Именно Милошевич создал тайный механизм выплат сотням офицеров югославской армии (в том числе и Ратко Младичу), которые возглавили вооруженные силы сербов в Хорватии и Боснии и Герцеговине. Лилич подтвердил тот факт, что печально известные «красные береты» влияли на работу министерства внутренних дел в Белграде, и что этим подразделением командовал Станишич, который непосредственно подчинялся Милошевичу. Показания Лилича доказали, что Белград и сербы в Хорватии и Боснии и Герцеговине создали специальный совет по координации «государственной политики». Благодаря показаниям Лилича стало ясно, что руководители боснийских и хорватских сербов, в том числе и Ратко Младич, часто встречались с Милошевичем. Генерал Перишич решал с Милошевичем военные вопросы и вне Верховного совета обороны. Но самыми важными и губительными для Милошевича стали те стенограммы заседаний Верховного совета обороны, которые представил в качестве доказательства Лилич. Это была лишь малая часть тех документов, которые прокурорская служба запрашивала у белградского правительства. Борьба за эти документы велась за закрытыми дверями. 5 июня 2003 года судебная палата гарантировала защиту документов и отдала приказ об их выдаче. К сожалению, эти защитные меры, а также требования конфиденциальности не позволяют мне даже сейчас раскрыть детали юридических аргументов и правил, которыми судебная и апелляционная палаты руководствовались, обеспечивая защиту этим документам. Однако я могу сказать, что ни Джеффри Найс, ни я, ни другие члены прокурорской службы не считали меры, соблюдения которых потребовало сербское правительство, справедливыми, поскольку данные документы никак не затрагивали вопросов «национальной безопасности», предусмотренных правилом 54 bis. В заявлении для прессы бывший юридический советник Вилановича Владимир Джерич сообщил, что правительство требует гарантий конфиденциальности представленных документов с целью защиты «национальных интересов». Под «национальными интересами» имелся в виду исход дела, рассматриваемого Международным уголовным судом. Правило 54 bis к таким случаям неприменимо. Тот факт, что решение о защитных мерах принималось судебной и апелляционной палатами, доказывает, что обвинение посчитало данные защитные меры необоснованными, и подало протест. Но даже после того как 5 июня 2003 года судебная палата приняла решение о защите документов, прокурорская служба начала получать их далеко не сразу. Для получения необходимых документов приходилось постоянно посылать бесконечные просьбы и запросы в Белград. Летом 2003 года имена Караджича и Младича постоянно оставались на слуху. 25 июня в Париже я встречалась с президентом Жаком Шираком. Встреча состоялась в кабинете президента в Елисейском дворце. Дворец производил величественное впечатление — мраморные колонны, сверкающие золотом канделябры, изысканная мебель… Все это напоминало о Людовике XV, маркизе Помпадур, множестве придворных, революционеров, президентов и министров прошлого… Во время нашей предыдущей встречи Ширак упомянул имя президента России Бориса Ельцина. По его словам, Ельцин заявил, что Россия не позволит трибуналу арестовать Радована Караджича. Ширак сказал, что Ельцин посоветовал Караджичу покинуть Сербию и укрыться в Беларуси. «Я готов вывезти его из Боснии на вертолете», — сказал Ельцин. В тот раз я приехала в Енисейский дворец одна, захватив с собой особо важные документы, которые хотела показать французскому президенту. Мне не хотелось ставить его в неловкое положение в присутствии моих помощников. Вплоть до момента нашей встречи эти документы оставались секретными. Но обвинение намеревалось предъявить их Милошевичу, поскольку судьи, рассматривавшие дело, могли счесть содержащуюся в них информацию оправдательной. Милошевич и его теневые помощники явно намеревались использовать эти документы в качестве доказательств и сделать их публичным достоянием. Я хотела оказать Шираку услугу и ознакомить его с ними заранее. Речь шла о расшифровках перехваченных телефонных переговоров сербских лидеров, в том числе и Милошевича. Эти переговоры велись в декабре 1995 года, то есть именно в тот момент, когда в Париже было окончательно подписано Дейтонское мирное соглашение. В это время боснийские сербы удерживали в качестве заложников двух французских пилотов и выдвигали Франции ряд условий их освобождения. Освобождением пилотов занимались сотрудники президента Жака Ширака. Я показала Шираку запись разговора между президентом Сербии Зораном Лиличем и командующим югославской армией генералом Момчило Перишичем. Разговор состоялся 10 декабря 1995 года, за два дня до освобождения пилотов. Эта беседа была довольно интересной. С первого предложения слова Перишича подтверждали обвинения трибунала в адрес Младича: Перишич: Для [Младича] очень важно, чтобы [трибунал] снял этот груз с его плеч. Ты понимаешь, что я имею в виду? Лилич: Ну конечно, все ему это обещали, [Момчило]… Перишич (чуть позже): Посмотрим, что он скажет. Если [трибунал] откажется от обвинений против него, проблемы не будет. Он готов немедленно решить проблему. Я говорил ему, что… Лилич: Разве твоих и моих слов недостаточно? И слов Ширака и Слободана [Милошевича]? Перишич: Хорошо, я все проверю.[27] Я спросила Ширака: «Действительно ли вы обещали не арестовывать Младича, если пилотов освободят?» У Ширака очень искренний взгляд. Его глаза нравятся женщинам. Он посмотрел на меня и ответил: «Конечно, нет». Ширак признал, что действительно обсуждал с Милошевичем вопрос освобождения пилотов, но категорически отрицал какую-либо сделку, не говоря уже о том, чтобы обеспечить Младичу, которого обвиняли в убийстве 8 тысяч мужчин и мальчиков в Сребренице, иммунитет от преследования. «Как я мог заключить подобное соглашение?» — риторически вопрошал Ширак. Франция не могла обеспечить Младичу иммунитет от ареста, потому что в Боснию в качестве миротворческих сил по Дейтонскому мирному соглашению вошли не французские войска, а силы НАТО. Впрочем, упоминание о возможной сделке явно возбудило Ширака. Он словно пытался доказать мне, что никакой сделки не существовало. Он сразу же поднялся, подошел к столу, набрал телефонный номер и вызвал главнокомандующего армией Франции. «Генерал, — сказал он. — Младич все еще на свободе Это неприемлемо. Его нужно арестовать немедленно. Франция должна сделать все необходимое, чтобы он был арестован».[28] Ширак приказал бросить все силы на поиски Младича. Я вернулась в Гаагу окрыленной. Тон Ширака, его твердость, однозначность его указаний… Я была уверена, что Младич вот-вот окажется в тюрьме трибунала, может быть, даже до моего возвращения в Нидерланды. Но… Le mur du coutchouc. Muro di gomma по-французски… Через неделю в Вашингтон прибыла делегация Сербии, возглавляемая премьер-министром Живковичем. Вместе с ним прибыл министр иностранных дел Свиланович. Делегацию принимал госсекретарь Пауэлл, глава Совета национальной безопасности Кондолиза Райс, посол Пьер Проспер и другие официальные лица. Я была уверена в том, что сербы приехали с теми же обещаниями, какие давали мне, и с теми же просьбами о помощи. Вскоре мы узнали, что главной темой переговоров был арест Младича. Вашингтон пообещал помощь в аресте, но ясно дал понять, что американская помощь Сербии и Черногории целиком и полностью зависит от решения этого вопроса. 14 сентября я получила известие от Зорана Живковича. Сербский премьер заверял меня, что арест Младича становится главной заботой белградского правительства. Правительство выделило целое подразделение из тридцати человек, единственной задачей которого стала поимка беглого генерала. В состав подразделения входили сотрудники разведки и полиции, а также военные. Живкович сказал, что правительство выделило все необходимые технические и оперативные средства. Под постоянным электронным и личным наблюдением оказалось множество людей, которых подозревали в связях с Младичем — его родственники, друзья и бывшие товарищи по оружию. Спецподразделение получило полномочия проводить операции в любом месте Сербии и использовать для этого любые средства, в том числе и военные. Через три недели белградские власти сообщили, что от дружественной разведки были получены сведения о местонахождении Младича. Несколько сотен полицейских и спецназовцев были брошены туда, но Младича там не оказалось. Я не понимала, почему трибунал никак не участвовал в этой операции. Рассказанная история казалась мне не более достоверной, чем информация о натовских операциях, которую мы получали через газеты и во время дипломатических переговоров. Я не знала, кому верить. Я начала думать, что все эти операции — всего лишь театральные попытки доказать нам, что какие-то действия предпринимаются, хотя на самом деле не делалось ничего. Результатов не было. Я весьма скептически отнеслась к сообщениям о крупной операции по поимке Младича и 3 октября вылетела в Белград. Этот визит оказался самым неприятным за все время моей работы на посту главного прокурора Международного трибунала. Я со скептицизмом относилась к любой информации, поступающей из Белграда. К тому времени мне уже было ясно, что реформистский запал в Сербии ослаб. Армия сохраняла свои позиции, несмотря на увольнение более двадцати генералов. В разведке продолжали служить люди, совершившие военные преступления в прошлом и сохраняющие связи с организованной преступностью в настоящем. Заслуживающие доверия журналисты и сотрудники «Международной кризисной группы» называли имя нового руководителя военной разведки. Момира Стояновича подозревали в причастности к убийству 129 гражданских лиц в Косово в 1999 году.[29] Однако неослабевающее давление со стороны Соединенных Штатов и Евросоюза вынуждало Белград все же сотрудничать с Международным трибуналом. Главными темами наших переговоров на этот раз стали арест Младича и иски к Белграду, рассматриваемые Международным уголовным судом. Очень скоро стало очевидно, что сербы собираются арестовать Младича и отдать его в руки трибунала за геноцид в Боснии и Герцеговине, а затем использовать этот факт для того, чтобы боснийское правительство отозвало свой иск к Сербии в Международном уголовном суде. Во время первой же встречи с президентом Государственного Союза Сербии и Черногории Светозаром Маровичем и представителем министерства иностранных дел Владимиром Джеричем мои подозрения подтвердились. Свиланович поручил Джеричу контролировать процесс доступа к документам, чтобы информация о причастности Сербии к геноциду в Боснии и захвату территорий в Хорватии не стала достоянием общественности и, в особенности, не дошла до Международного уголовного суда. Марович был черногорцем. Во время моего визита отношения между Черногорией и Сербией были далеки от идеальных, поэтому его меньше всего волновали юридические проблемы Сербии. Тем не менее, Марович решил польстить мне, сказав, что понимает мое неудовольствие состоянием отношения Белграда и Международного трибунала. Он предложил мне прислать наблюдателей, которые могли бы следить за усилиями федерального правительства по преодолению препятствий к сотрудничеству. Я сказала, что хотела бы видеть какие-то изменения. Прокурорская служба все еще не получила ответов на 79 запросов о вызове свидетелей, и это совершенно недопустимо. Я сообщила президенту о том, что Белград требует защитных мер в отношении определенных документов, и что потребуется слишком длительное время на то, чтобы эти документы прошли все необходимые бюрократические процедуры. В этот момент в наш разговор вмешался Джерич. Он сообщил, что выдача разрешений задержана всего лишь по 72 запросам (его слова лишний раз подтвердили мою правоту). Затем Джерич заявил, что белградское правительство обратилось к судебной палате с запросом об обеспечении защитных мер в отношении лишь некоторых документов, связанных с работой Верховного совета обороны. Я спросила, не предоставит ли нам правительство те документы, в отношении которых защитные меры не нужны? Юристы и следователи могли бы начать работу с ними. Но на мои слова никто не обратил внимания. Я в очередной раз напомнила об ограничении доступа сотрудников трибунала к другим архивам. Но Джерич снова заявил, что осторожность его правительства объясняется сложностью положения Сербии в Международном уголовном суде. Мне пришлось вновь заговорить о проблеме разыскиваемых обвиняемых, которые совершенно свободно передвигаются по территории Сербии и Черногории. Марович сказал, что власти сосредоточили все усилия на Младиче. Он полагал, что Младич все еще окружен «опасными людьми, которые готовы биться до последнего». Я понимала, что позицию президента по-прежнему определяет армия. «А что вы можете сказать о личном деле Младича? — спросила я. — Бумаги же не скрываются, не так ли?» Марович пробурчал что-то невнятное, позвонил кому-то и приказал доставить документы. Разумеется, этих документов мы так и не получили. Марович сообщил об увольнении со службы 22 генералов. Он даже предложил мне задержаться в Белграде, полагая, что мое присутствие будет способствовать развитию сотрудничества. Следующим в моей sheda di ballo числился министр иностранных дел Свиланович. При нашей встрече вновь присутствовал Джерич. После разговора свидетелях я сказала Свилановичу, что отношение Белграда к нашим просьбам о допуске в архивы просто скандально… Мы не получали определенного ответа в течение семи месяцев. Единственное разрешение, которое нам дали, касалось изучения документов, относящихся к периоду после завершения конфликта в Хорватии и Боснии и Герцеговине. Хорошо еще, что судьи, рассматривающие дело Милошевича, заседают лишь три дня в неделю: дополнительное время делает тактику затягивания, избранную Белградом, менее эффективной. Свиланович снова сослался на проблемы Сербии в Международном уголовном суде. Он настаивал на том, что Белграду нужно сначала «разобраться с этим вопросом». Затем он предложил мне не направлять новых запросов о получении доступа к архивам. Свиланович сказал, что у обвинения нет шансов добиться Желаемого, и новые прокурорские запросы «не помогут делу», то есть приведут лишь к дальнейшему ухудшению сотрудничества. Возможно, министр хотел вывести меня из себя, и это ему удалось. Правительство только начало предоставлять трибуналу важные документы, и этот процесс начался лишь после того, как Джеффри Найс направил в судебную палату запрос о выдаче обязательного для исполнения указания о предоставлении документов Верховного совета обороны. Это произошло почти год тому назад. Свиланович снова заговорил об иске, предъявленном Сербии в Международном уголовном суде, и это явно показывало, что ему известно о содержании документов. Судя по всему, если бы они попали в руки судей Международного суда, для Сербии это стало бы катастрофой. «Не забывайте, — напомнил мне Свиланович, — вы обвиняете в геноциде Милошевича». Разумеется, если бы трибунал по Югославии признал Милошевича виновным в геноциде, это ослабило бы положение Сербии в Международном уголовном суде. «Вот почему, — сказал Свиланович, — власти твердо намерены арестовать Младича». Он полагал, что всю ответственность за геноцид в Сребренице и другие преступления, совершенные сербами в Боснии, можно будет возложить на Младича. Именно ему предстояло стать козлом отпущения, а Белград смог бы убедить правительство Боснии и Герцеговины отозвать иск. Для этого были основания: после ареста майора Югославской национальной армии Шливанчанина, который командовал сербскими войсками, захватившими Вуковар, изгнавшими население и казнившими 260 безоружных военнопленных, Белграду стало гораздо легче вести переговоры с Загребом. Свиланович имел в виду, что проще стало убедить Хорватию отозвать свой иск из Международного уголовного суда. «Самое важное для нас — избежать ответственности государства», — настаивал Свиланович. Он сказал, что правительство хотело бы разрешить все сложные проблемы с трибуналом до конца года. «Я имею в виду Младича!» — воскликнул министр. Мне нечего было сказать, кроме того, что в своем отчете перед Советом безопасности ООН я весьма критически оценю состояние дел по сотрудничеству с трибуналом со стороны Государственного Союза Сербии и Черногории. На этом наш разговор закончился. Затем у меня была назначена еще одна неприятная встреча — с премьер-министром Сербии Зораном Живковичем. Мне предстояло исполнить роль гонца с дурными вестями. К этому времени мы знали, что неожиданная одержимость Белграда арестом Младича подпитывается энергией Соединенных Штатов. Это было бы замечательно, если бы мы знали, что делают и к чему стремятся США. Что произойдет, когда Младич будет арестован? Станут ли США участвовать в игре, затеянной Свилановичем? Посоветуют ли они Боснии отозвать свой иск против Сербии и Черногории? Почему Вашингтон так озабочен арестом Младича, а не Караджича? Ответов на эти вопросы мы не знали. Вашингтон держал нас в неведении. Усевшись напротив меня в своем кабинете, Живкович заговорил точно так же, как Марович и Свиланович. Он подчеркнул роль правительства Сербии в усилиях по выслеживанию и аресту разыскиваемых обвиняемых, скрывавшихся на территории республики. Премьер указал на то, что никаких политических препятствий к аресту обвиняемых, в том числе и генерала Младича, нет. Живкович сказал, что во время последней поездки в США согласился принять помощь Вашингтона по выслеживанию Младича, и упомянул о множестве арестов, произведенных неделей ранее. Он пообещал, что кампания продолжится до конца года, пока Младич не будет арестован или пока не возникнет твердого убеждения в том, что он более не находится на территории Сербии. «Могут ли сотрудники прокурорской службы принять участие в работе по задержанию Младича?» — спросила я. Живкович ответил, что лично он не возражает, но нужно получить согласие США. «Правительство, — добавил он, — готово арестовать любых обвиняемых, если их удалось выследить. За исключением тех, дела которых трибунал согласен передать сербскому суду». Единственная проблема, по его словам, заключалась в технических сложностях выявления местонахождения обвиняемых. Этими словами Живкович явно показал реальное состояние дел с задержанием обвиняемых. С этого момента я больше не хотела выслушивать рассказы о том, как под ногами Младича и других обвиняемых будет гореть сербская земля, о крупномасштабных полицейских операциях, в ходе которых почему-то никто не был арестован, и о том, что сотрудничество с трибуналом зависит от рассмотрения дела о геноциде в каком-то другом суде. Я была готова проверить волю Сербии к сотрудничеству. Я показала Живковичу несколько ордеров на арест и предъявила документ о четырех новых обвинительных заключениях против генералов Лукича, Джорджевича, Павковича и Лазаревича. Этих людей обвиняли в проведении массовых этнических чисток в Косово в 1999 году, в насильственном выселении сотен тысяч людей из собственных домов, свидетелем чему был весь мир. Я попросила Живковича подписать расписку в получении обвинительных заключений и тем самым подтвердить, что он ознакомлен с сутью обвинений и получил на руки ордера на арест генералов. Живкович буквально утратил дар речи. «Что это? — не скрывая удивления, спросил он, рассматривая ордера на арест генералов. В расписке оставалось свободное место для его подписи. — После этого мы вряд ли сможем успешно сотрудничать…» Живкович просто не мог произнести имени Сретена Лукича. Потом он заговорил по-сербски так быстро, что мой переводчик, Антон Никифоров, начал путаться в переводе. Живкович сказал, что правительству необходима новая полиция. Он вспомнил, что Джинджич и Свиланович уже обсуждали со мной всю сложность обвинений в адрес Лукича, занимавшего второй по значимости пост в сербской полиции. Этот человек провел множество успешных операций. Ему удалось задержать убийц Джинджича. «Обвинения в адрес Лукича означают, что в сербской полиции никто не будет заниматься запросами трибунала», — сказал Живкович. Он перешел к трем другим обвинительным заключениям. С Джорджевичем не будет никаких проблем. Павкович отдан под суд по другим обвинениям. Лазаревич все еще занимает высокий пост в армии. «Его арест, — сказал Живкович, — породит хаос в армии в период реформ… Обвинительное заключение сведет на нет наши усилия по аресту Младича. Если бы Милошевич хотел причинить вред нашему правительству, то в первую очередь подумал бы об этом». Замешательство Живковича меня удивило. Ведь я уже несколько месяцев назад сообщала белградским властям о том, что подобные обвинения готовятся. Я подчеркнула, что, поскольку доказательства вины этих четырех лиц оказались достаточными для составления обвинительного заключения, у меня не было иного выбора. Я должна была это сделать вне зависимости от политических соображений. Живкович не мог противиться неизбежному. Он сказал, что Совет безопасности ООН заинтересован только в арестах Караджича, Младича и хорватского генерала Готовины. Он в очередной раз заявил, что трибунал не выдвигает обвинений против лидеров косовских албанцев, совершивших преступления против сербов. Премьер обвинил меня в том, что я пытаюсь свергнуть сербское правительство. «Лукич может арестовать меня и вас, — сказал он. — Но я не могу арестовать его… Это обвинительное заключение станет настоящей бомбой… Не трогайте Лукича». Я сказала Живковичу, что судья уже утвердил обвинительные заключения, и не исполнить их невозможно. «Вы — не просто почтальон», — заявил премьер и добавил, что вскоре мне придется общаться с новым премьер-министром, так как он сам «не настолько сумасшедший, чтобы арестовать шефа собственной полиции» и подвергнуть опасности жизнь своих людей. Я подумала: «Если Лукич совершенно невиновен, если он — благородный человек, то почему же премьер так его боится?» Вслух мне пришлось выразить свое глубокое разочарование. Наша беседа происходила в пятницу. Я сообщила Живковичу, что обвинительные заключения будут обнародованы в следующий понедельник, и подчеркнула, что трибунал не сможет ничего добиться, если будет согласовывать свою работу с политическими условиями в странах, подобных Сербии. Живкович ответил, что правительство его страны не сможет продолжить сотрудничество с трибуналом, и это — моя вина. Он сказал, что такое сотрудничество требует сотрудничества с полицией. Никто, ни полиция, ни армия, не станут арестовывать Лукича и даже Младича. В конце разговора сербский премьер признал, что Свиланович говорил ему об обвинительных заключениях за день до нашей встречи, и я поняла, что его шок при виде этих документов был наигранным. Но подписать расписку и принять обвинительные заключения и ордера на арест Живкович отказался, сказав, что не имеет полномочий контактировать непосредственно с трибуналом. Он посоветовал мне снова обратиться к… Свилановичу. Покинув здание сербского правительства, я направилась в резиденцию посла Швейцарии в Сербии и Черногории, чтобы встретиться с группой дипломатов, аккредитованных в Белграде. Но перед этим брифингом я по собственной инициативе встретилась с послом США Уильямом Монтгомери. Я рассказала ему о четырех обвинительных заключениях и спросила, должен ли, по его мнению, трибунал обнародовать их, или пока оставить в тайне. «Обнародуйте эти обвинения», — однозначно ответил посол. Он объяснил, что в политическом отношении для этого наступил наиболее благоприятный момент. Обвинительные заключения покажут сербскому народу, какие люди управляли страной. «Правительство в любом случае должно пасть, — сказал он. — Это только ускорит неизбежное». После брифинга в швейцарской резиденции мы отправились в квартал, который в Белграде называют «парламентским клубом». Это комплекс домов на улице Толстого, неподалеку от бывшей резиденции Слободана Милошевича. Здесь всегда жили известные иностранцы. Во время короткой беседы с министром обороны Борисом Тадичем я заметила, что он испытывает настоящий ужас перед предстоящим реформированием армии. Он заверил меня, что не располагает информацией о местонахождении Младича и о том, что армия обеспечивает его защиту. «Вы должны мне верить», — воскликнул он, а потом заметил, что, по слухам, Младич находится в Боснии и Герцеговине или в России. С несчастным видом Тадич попросил меня воздержаться от постоянной критики в адрес армии. Когда Тадич уехал, прибыл Свиланович. Разговор снова зашел о четырех обвинениях. Свиланович сказал, что эти обвинительные заключения осложнят сотрудничество с трибуналом и переговоры по Косово, которые начинаются в Вене. Он снова напомнил, что Лукич принимал участие во всех значимых арестах, что Павкович и Лазаревич — высокопоставленные армейские генералы, и их арест осложнит реформу армии. Свиланович просил меня «отсрочить» обнародование обвинительных заключений, чтобы правительство «могло решить, что делать». А тем временем, сказал он, «мы постараемся решить проблему Младича», словно арест Младича мог способствовать передаче дел против четырех генералов в сербский суд. Я напомнила Свилановичу что белградские власти давно знали о существовании этих обвинительных заключений, и о том, что никогда не была согласна с передачей этих дел сербскому правосудию. Я сказала, что не могу и не буду отменять эти обвинения. Единственный вопрос заключается в том, когда они будут обнародованы. Свиланович предложил не сообщать об их существовании до завершения переговоров по Косово, нормализации ситуации в полиции и окончания армейской реформы. Он обещал «попытаться задержать Младича» и открыть дела против генералов в сербских судах. Сербы, подобные Свилановичу, несколько лет твердили мне, что они «пытаются» арестовать Младича, и я не придала его словам никакого значения. Я снова повторила, что местные суды не могут рассматривать дела генералов, виновных в военных преступлениях, совершенных в Косово. Я предложила Свилановичу перечислить в письменном виде все причины для сохранения обвинительных заключений в тайне. Если бы он это сделал, я обратилась бы к судье с просьбой не обнародовать документы в течение месяца или двух. Но заморозить ордера на арест было невозможно. Я предложила Свилановичу официально получить обвинительные заключения и ордера. После перерыва прибыл заместитель премьер-министра Сербии, Чедомир Йованович, известный смутьян и близкий помощник Зорана Джинджича. Он попытался уверить меня в том, что никто в правительстве не собирается останавливать сотрудничество с трибуналом, защищать военных преступников или разрушать сложившиеся отношения. Все дело только во времени. Йованович повторил, что правительство испытывает сильнейшее давление. «Сколько времени вам нужно?» — спросила я, но в очередной раз не получила никакого конкретного ответа. Вместо этого Йованович сказал, что правительство «было бы готово заплатить любую цену» за отмену этих обвинений. Тут вмешался Свиланович и снова стал предлагать отсрочить обнародование обвинительных документов. «Это невозможно, — отрезала я. — Я могу сохранить их в тайне. Но как долго?» Йованович сказал, что самое главное — не делать никаких публичных заявлений в понедельник. Свиланович же продолжал настаивать на том, что обвинения должны остаться в тайне до тех пор, пока не будут переданы сербским судам. «Нет», — повторила я. Можно было подвести определенные итоги. Во-первых, Белград, а именно Свиланович, должен принять обвинительные заключения, ордера на арест и сопутствующие документы. Во-вторых, министерство иностранных дел должно направить в трибунал письмо с перечислением причин, по которым обвинительные заключения должны оставаться в тайне. Я согласилась не возражать против просьбы правительства. Затем обвинительные заключения будут признаны тайными, и можно будет решать, как поступить дальше. Тут я решила поговорить по телефону с судьей судебной палаты. Близился конец рабочего дня. Судья сказал мне, что уже решил обнародовать обвинительные заключения в понедельник, но согласился отсрочить это действие. После этого Свиланович принял документы и подписал расписку. Я решила, что это дело завершено. Однако я ошиблась. — А теперь мне хотелось бы сказать вам что-то личное, — сказал Свиланович. — Вы нас не уважаете… — О чем вы говорите? — удивилась я. — Вы повышаете голос! Я — министр иностранных дел суверенного государства, а вы повышаете на меня голос! — Вы вынудили меня повысить голос, — ответила я. И тут Свиланович обрушился на меня с обвинениями. Я сорвала условное освобождение Милана Милутиновича, добровольно сдавшегося в январе 2003 года и обвиненного в причастности к преступлениям, совершенным в Косово. Свиланович заявил, что я продемонстрировала полное неуважение к гарантиям белградского правительства относительно обвиняемого, который сдался добровольно, словно правительственные гарантии ничего не значат в сравнении с гарантиями трибунала. Очень осторожно я в очередной раз разъяснила Свилановичу позицию прокурорской службы относительно условного освобождения. Мы можем только рекомендовать освобождение до рассмотрения дела в суде тех обвиняемых, которые сотрудничали со следствием. Я сказала, что сожалею о том, что господин министр чувствует себя оскорбленным, но более не считаю себя связанной соглашением хранить вынесенные обвинительные заключения в тайне. «Basta, — тихо сказала я своим помощникам. — Andiamo[31]». Я потянулась за своей сумочкой от Луи Вуиттон, поднялась и направилась к двери. Свиланович встал у меня на пути. Мои помощники даже не успели подняться с кресел. «Bon, vous-venez?[32]» — сказала я, прежде чем они пришли в себя. Обвинительные заключения и ордера На арест остались у Свилановича. На следующий день в белградских газетах были опубликованы все детали моего разговора с послом Монтгомери. Теперь читающая газеты сербская публика (надо сказать, что это не самая большая часть населения) знала о том, что известные генералы оказались обвиняемыми. Лукич, Джорджевич, Лазаревич и Павкович знали, что их разыскивают. Мне было интересно, откуда произошла утечка информации. Швейцария и швейцарский посол не были заинтересованы в обнародовании этих сведений, не было это и в интересах американского посла. Впрочем, впоследствии посол, словно ни о чем не помня, говорил журналистам, что я проявила полное непонимание политических реалий в Сербии и делала только то, что он мне советовал. Судя по всему, сербы, а может быть, тот, кто был заинтересован в компромиссе, установил в резиденции швейцарского посла подслушивающее устройство. Как бы то ни было, я решила, что более нет смысла хранить обвинительные заключения и ордера на арест в тайне. Прежде чем я составила запрос на обнародование обвинительных заключений, мне позвонил посол Пьер Проспер из отдела Госдепартамента по военным преступлениям. Он звонил из Вашингтона. Посол просил меня не предпринимать никаких шагов по обнародованию документов. Он пытался заключить какую-то сделку с сербами: арест и выдача Младича в обмен на разрешение судить четырех генералов в Белграде. Хотя Проспер никогда не сообщал прокурорской службе о подготовке какой-либо сделки, никогда не консультировался с нами и никогда не считался с независимостью трибунала, мы об этом знали. Всего через несколько часов я должна была отправиться в США и в течение четырех дней встретиться с ним в Госдепартаменте. Я не хотела поддаваться давлению, поэтому составила запрос, прежде чем вылететь из Амстердама в Нью-Йорк. 9 октября 2003 года я сообщила Совету безопасности все то, о чем говорила правительственным чиновникам в Белграде. Я собиралась сообщить о том, что в сотрудничестве Белграда с [Международным трибуналом] наметились положительные сдвиги, — сказала я. — Но это было до моего визита в Белград на прошлой неделе. Теперь я этого сказать не могу. Белград не стремится к сотрудничеству и не проявляет готовности совершить непростые шаги, необходимые не только с точки зрения трибунала. Власти не понимают необходимости сотрудничать с трибуналом, особенно, когда приходится принимать жесткие решения или предоставлять важные документы. Мы постоянно сталкиваемся с препятствиями и негативным отношением. Я также сообщила Совету безопасности о занятой мной позиции относительно стенограмм заседаний Верховного совета обороны. Я с пониманием отнеслась к желанию Сербии обеспечить защитные меры в отношении ряда материалов и даже направила правительству письменные обязательства касательно дела Милошевича. Совершенно ясно, что защитные меры должны находиться в пределах разумного и не противоречить общественным интересам и принципу прозрачности судопроизводства. Вызывает сожаление тот факт, что запрошенные документы начали поступать в мой офис лишь в последние месяцы и только в результате выдачи судебной палатой соответствующих ордеров, а не в результате моих запросов о помощи и не добровольно… В деле Милошевича и других делах я ощущаю явное желание властей утаить важные материалы, которые доказали бы причастность белградских властей (прежнего режима) к преступлениям, совершенным в Боснии и Герцеговине. Белград ссылается на интересы национальной безопасности, но в действительности такой подход ограничивает и замедляет доступ трибунала к важнейшим доказательствам. Это противоречит интересам правосудия и истины и не способствует скорейшему завершению процесса.[33] Проблема разыскиваемых обвиняемых также оставалась нерешенной, хотя ряд обвиняемых, занимавших невысокое положение, сдались добровольно. Более половины из 17 разыскиваемых оставались на свободе, в том числе и Ратко Младич. Эти люди находились на территории Сербии и Черногории. Власти признавали, что семеро из них живут в Сербии. Мои сотрудники передали сербским властям точную информацию, которая позволила бы их арестовать. «К сожалению, — продолжала я, — мы получаем весьма ограниченную информацию о ходе розысков и арестов, и информация эта неубедительна». Власти Республики Сербской до сих пор не нашли и не арестовали единственного обвиняемого. Караджич ездит из Республики Сербской в Черногорию и обратно. Похоже, что в полиции и армии Республики Сербской все еще есть люди, которые активно защищают и поддерживают разыскиваемых обвиняемых и тех, кого подозревают в совершении военных преступлений. На следующий день мы с моими советниками посетили Вашингтон. Посол Проспер снова заговорил об обвинениях в адрес четырех сербских генералов. Я сказала ему, что сербы давно знали о готовящихся обвинениях, и Белград даже наградил этих людей, которых трибунал обвиняет в причастности к массовым этническим чисткам, осуществленным прямо под носом США во время натовских бомбардировок 1999 года. Проспер объяснил, что Вашингтон добивается от сербов ареста Младича. — Я хочу решить эту проблему до конца года, — сказал он. Джорджевич — нет проблем… Павкович — пусть его сначала осудит Сербия… Лукич и Лазаревич — серьезная проблема. Для обвинительных заключений сейчас не время. Документы должны оставаться в тайне. — Политические проблемы будут всегда, — возразила я. — Если обвинения будут обнародованы, сербы больше не будут пытаться арестовать Младича. — Мы не можем допустить, чтобы эти документы помешали нам арестовать Младича. Неужели вы не можете подождать несколько месяцев? Вы же ждали два месяца, прежде чем обнародовать имена обвиняемых? Я объяснила, что уже направила запрос на обнародование обвинений. — Я не признаю политических мотивов. Обнародование обвинений приведет к арестам, а сербы не хотят арестовывать генералов. Я уверена, что утечку информации в прессу организовало правительство. В общем, это больше ни для кого не секрет… — Наша главная задача — арестовать Младича, — повторил Проспер. — Они обязались поймать его до конца года. Госсекретарь Колин Пауэлл тоже помнил, что Живкович и Свиланович обещали арестовать Младича. Он попросил меня еще раз обдумать политическое положение Сербии. Он просил не обнародовать обвинения. Но я никогда не отзывала собственных запросов. Перед отъездом из Вашингтона я сообщила послу Просперу о своих надеждах на то, что генерал Лукич не руководит спецподразделением, которое должно арестовать генерала Ратко Младича. Это было бы странно: один сербский генерал, которого обвиняют в массовых этнических чистках, убийствах и сокрытии тел гражданских жертв, охотится на другого сербского генерала, обвиняемого практически в том же самом… При этом никто из представителей трибунала не имеет возможности даже наблюдать за ходом операции. 20 октября судебная палата обнародовала обвинения против Лукича и трех генералов, обвиняемых в причастности к насилию в Косово. В Вашингтоне было раннее утро, но посол Проспер позвонил мне, чтобы выразить свое неудовольствие. Очень скоро и посол Монтгомери начал критиковать меня за то, что я не прислушалась к его советам. 31 октября Проспер прибыл в Гаагу. Он сообщил, что Вашингтон разочарован нашей поспешностью. Обнародование обвинений в адрес четырех генералов достойно сожаления и несвоевременно. Проспер заявил, что обвинения могут помещать операции по захвату Младича. «Вы знали, что для вас в Вашингтоне всегда была открыта дверь, — сказал он. — Теперь придется стучаться». Разговоры о «неподходящем времени» и «политических сложностях» напомнили мне те случая, когда я просила у Соединенных Штатов помощи в аресте лиц, обвиняемых трибуналом. Я вспомнила, как мне говорили о сложностях подобных операций. Я вспомнила, как директор ЦРУ Джордж Тенет и Колин Пауэлл рассказывали мне, как сложно было захватить Мануэля Норьегу в Панаме после того, как США осуществили вторжение в страну. Я вспомнила, как Тенет и сотрудники Совета национальной безопасности объясняли, что США не делятся разведывательной информацией ни с кем, и даже с Международным трибуналом. Теперь мы оказались в классической ситуации, когда левая рука не знает, что делает правая. США ничего не сообщали нам о ходе операции по аресту Младича. (Могу только предположить, что они отлично знали, что мы никогда не согласимся с их подходом.) США без всяких проблем делились информацией с властями Сербии и Черногории, а ведь в разведках этих стран работали люди, совершившие военные преступления, укрывающие военных преступников и связанные с организованной преступностью! Нам же оставалось лишь ориентироваться по звездам и подвергаться критике, когда мы неизбежно сталкивались с чем-то, что поджидало нас в темноте. Были и более удачные попытки придержать трибунал. Через несколько недель посол Монтгомери сообщил прокурорской службе о новой совместной операции по поимке Младича. Посол считал, что сотрудничество с местными властями складывается великолепно. Он описывал попытки активизировать усилия по аресту разыскиваемых и рассказывал, как хорошо удалось наладить оперативное сотрудничество с силами НАТО в Боснии и Герцеговине. Впрочем, Младич так и не был арестован. Через три месяца представилась возможность арестовать Караджича, и это стало проверкой способности сил НАТО реагировать в режиме реального времени. Информатор сообщил члену следственной бригады трибунала о том, что ему известно местонахождение Караджича. Это произошло близ боснийской деревни Заовине, возле границы с Сербией. «Обратитесь к натовцам, — сказал мне наш следователь. — Обратитесь к натовцам!» Это были не просто слухи. Информатор видел Караджича и проследил его путь до самого дома. Мы сразу же позвонили в НАТО и получили ответ, не прямой, а через посольство в Гааге. Из НАТО нам сообщили, что они не могут ничего сделать. У них недостаточно информации по дому. Где он находится? Каковы обстоятельства присутствия Караджича? Сколько в доме окон? Сколько дверей? Они не могут послать вертолет со спецназовцами по погодным условиям. Так ничего и не произошло. Через несколько месяцев натовские солдаты ворвались в дом православного священника, отца Иеремии Старовлаха, чтобы арестовать Караджича. Дверь выбили направленным взрывом. Отец Старовлах и его сын Александр были серьезно ранены, их пришлось подключать к системам жизнеобеспечения. К концу января 2004 года суд над Милошевичем приблизился к завершению обвинительной части процесса. Однажды судья Мэй, который всегда отличался ясностью речи, начал запинаться и произносить странные и бессвязные слова. Слушание закончилось. После заседания мы гадали, не случился ли у судьи микроинсульт или нечто более серьезное. Вскоре стало понятно, что члены судебной палаты в курсе происходящего. Судьи объявили об отмене слушаний, назначенных на следующую неделю в связи с болезнью Милошевича. 5 февраля судья Робинсон подписал приказ о графике слушаний, которые должны были пройти до завершения обвинительной части. Согласно приказу, обвинение получало еще семь дней на представление доказательств, то есть примерно 27 часов чистого времени. В приказе говорилось, что «в интересах правосудия» обвинение должно завершить свое выступление к 19 февраля 2004 года. Оставшееся время заняли пять дней слушаний, которые длились с девяти утра до пяти часов дня. Мы с моими сотрудниками расценили этот приказ как попытку судебной палаты позволить обвинению завершить представление дела в отведенные сроки и соблюсти правила, определяющие то время, которое судебная палата может заседать в отсутствие одного из заболевших судей. Вскоре до нас дошли слухи, что у судьи Мэя обнаружена опухоль мозга. Я решила обратиться к президенту трибунала, судье Теодору Мерону, чтобы обсудить этот вопрос. Во время короткой беседы Мерон объяснил, что все судьи знали о болезни судьи Мэя и старались принять меры к тому, что она не повлияла на ход суда над Милошевичем. Таково было волевое решение судебной палаты. 10 февраля 2004 года слушания продолжились. Судья Робинсон сделал первое заявление в связи с болезнью судьи Мэя: «Судья Мэй нездоров. Заседание будем вести мы с судьей Квоном в соответствии с условиями правила 15 bis». Во время перерыва между выступлениями свидетелей Милошевич говорил о том, что судебная палата решила отговориться нездоровьем судьи Мэя, чтобы увеличить продолжительность рабочего дня и повысить нагрузку на обвиняемого, не принимая во внимание его кардиологическое заболевание. Милошевич: Я прошу вас, господин Робинсон, вас и только вас, принять во внимание тот факт, что господин Мэй болен и не может присутствовать, и в то же самое время в предыдущем заявлении вы подтвердили, что болен и я. Однако вы постановили, что мы должны работать дольше. Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Как, по вашему мнению, секретарь должен помочь мне в подобных условиях готовиться к процессу и вести его правильно? Вы признаете право одного человека на болезнь, и это вполне логично. Однако вы не признаете того же права, когда дело касается меня. Не могли бы вы объяснить мне этот факт? Судья Робинсон: Приказ говорит сам за себя. Палата признает, что, поскольку вы больны, будет вполне обоснованно, чтобы секретарь оказал вам всю необходимую помощь, и я ожидаю, что он так и поступит. Палата исходит из мнения о том, что важно завершить обвинительную часть процесса в течение следующих двух недель. На этом данный вопрос можно считать закрытым.[34] Ни Милошевич, ни его советник, не возражали против того, что теперь в зале суда находятся только двое судей. В тот день заседание продолжалось по графику и шло с переменным успехом. В воскресенье 22 февраля 2004 года судья Мерон выпустил пресс-релиз с сообщением о том, что судья Мэй подал заявление об отставке, которая и будет принята 31 мая 2004 года.[35] Через три дня после появления пресс-релиза обвинение продолжило представление доказательств. По просьбе Милошевича эксперты суда составили запрос в судебную палату с требованием опровергнуть обвинения против него по причине отсутствия достаточных доказательств. Наша команда день и ночь работала над ответом на данный запрос. Вину Милошевича явно доказывали документы и стенограммы заседаний Верховного совета обороны, видеозапись поздравлений Милошевича в адрес Йовицы Станишича, Френки Симатовича, убийцы Джинджича Милорада Луковича и «красных беретов», успешно справившихся с заданиями на территории Боснии и Хорватии. Кроме того, значительную роль играли показания важных свидетелей, таких, как Зоран Лилич и Милан Бабич, дипломатов и других официальных лиц, которые, подобно генералу Уэсли Кларку, вели переговоры с Милошевичем. Дермот Грум, Джеффри Найс и другие юристы, опираясь на эти материалы, стремились доказать вину Милошевича и его причастность к геноциду. 16 июня 2004 года место судьи Мэя занял лорд Ян Бономи. Он сидел рядом с судьей О-Гон Квоном. Председательствовал судья Патрик Робинсон. Председательствующий объявил о своем решении отклонить запрос о завершении дела. Судьи постановили, что судебная палата получила достаточные доказательства, чтобы при отсутствии обоснованного сомнения, утверждать следующее: Слободан Милошевич и руководство боснийских сербов принадлежали к совместному преступному предприятию (joint criminal enterprise), целью и задачей которого являлось уничтожение части боснийских мусульман как группы. Целью совместного преступного предприятия было совершение преступлений, отличных от геноцида, но Милошевичу было абсолютно ясно, что следствием данных деяний станет геноцид части боснийских мусульман как группы, совершенный остальными участниками совместного преступного предприятия, что и произошло. Участники совместного преступного предприятия совершили акты геноцида в муниципальных образованиях Брчко, Приедор, Сански Мост, Сребреница, Биелина, Ключ и Босански Нови. Милошевич оказывал пособничество и подстрекал или был соучастником геноцида, поскольку знал о существовании совместного преступного предприятия и оказывал его участникам существенную помощь, сознавая, что целью и намерением данного предприятия являлось уничтожение части боснийских мусульман как группы. Милошевич руководил рядом людей, которые, как ему было известно или должно было быть известно, намеревались совершить или совершили геноцид части боснийских мусульман, как группы. Милошевич не предпринял необходимых мер для предотвращения геноцида или наказания виновников. Масштаб и характер нападений сербов, их интенсивность, значительное количество мусульман, убитых в семи муниципальных образованиях, задержание мусульман, жестокое обращение с ними в местах заключения и повсеместное преследование лиц, способствовавших выживанию мусульман как группы, также являются факторами, указывающими на совершение геноцида.[36] Судебная палата отвергла запросы по прекращению дела относительно обвинений по событиям в Косово и Хорватии. Не без мстительного чувства я вспоминала, как Найс, Блуитт и другие сотрудники прокурорской службы осенью 2002 года убеждали меня отозвать обвинение в геноциде и решить проблему на уровне прокурорской службы, а не на уровне судебной палаты, избавив Милошевича от полной ответственности за преступления, совершенные во время войны в Боснии. Фрагменты головоломки, доказывающие его причастность, сложились правильно. Как отнеслись бы к нам те, кому удалось пережить ужасы геноцида, тысячи матерей, потерявших своих сыновей, тысячи жен, потерявших мужей, тысячи детей, потерявших родителей, если бы мы не проявили решимости собрать убедительные доказательства и представить их в суде? Прошло два года, прежде чем мы поняли истинное значение этого важнейшего испытания. Судья Ричард Мэй скончался в Оксфорде 1 июля. Погребальная служба проходила с тем же достоинством и благородством, какое он всегда демонстрировал в зале суда. Мы были бесконечно благодарны этому человеку за его вклад в работу трибунала, за его остроумие и силу воли. Когда молитвы, гимны и выступления закончились, члены семьи, представители юридического сообщества и политики вышли из церкви и собрались на газоне. Я оглянулась и увидела, как гроб с телом судьи устанавливают на катафалк. Автомобиль медленно тронулся к кладбищу. За гробом шла только вдова судьи Мэя, леди Радмила. Все остальные остались у церкви, а затем начали расходиться. Мне было очень странно видеть, как эта великолепная, исполненная достоинства женщина одна провожает любимого мужа к месту последнего упокоения. Она казалась такой одинокой… За несколько месяцев до этого мы с братьями провожали в последний путь нашу мать. Она была похоронена на кладбище в Биньяско. Анджела дель Понте перенесла обширный инсульт и скончалась в возрасте 83-х лет. Однажды я пришла навестить ее в больнице. У меня было ощущение, что женщина, лежащая передо мной на постели, не моя мать, какой я ее знала. Моя мама уверенно водила машину, ее волосы развевались на ветру, она вечно ругала нас за то, что мы охотимся на змей, учила меня правильно ходить и делать реверанс… А теперь она не могла ни двигаться, ни говорить… Она была уже не с нами. Я сказала своему брату Флавио, что приеду только на похороны. Гроб с телом матери был установлен в нашей библиотеке на один день и одну ночь. Такова традиция. Месса проходила в церкви Сан-Рокко, а на кладбище все, кто пришел на похороны, бросили в могилу по цветку. Я всегда старалась как можно чаще навещать маму и звонила ей практически каждый вечер до того самого дня, когда она потеряла сознание. Мы всегда говорили о Марио. Она рассказывала о своих садоводческих успехах и неудачах. Мы обсуждали ремонт ее «гольфа». Она передавала мне последние сплетни Биньяско и Тичино. Мама редко спрашивала о моей работе, а я не любила говорить об этом. Но однажды она сказала мне: «Ты такая жесткая. Почему ты так жестока с этими людьми? Почему ты так сурова?» Примечания:2 Сравните muro di gomma. — Прим. автора. 3 Шопенгауэр, А. «О женщинах». http://www.gutenberg.Org/files/l 1945/11945–8.txt 26 Письмо главного прокурора Карлы дель Понте министру иностранных дел Государственного Союза Сербии и Черногории Свилановичу, 24 мая 2003 года. 27 Дело «Прокурор против Слободана Милошевича», стенограмма судебного заседания, перекрестный допрос Зорана Лилича, 9 июля 2003, и вещественное доказательство D160. 28 «Alors, General, il est encore en fuite, Mladic, s’est inacceptable, i faut me l’arreter immediatement». 29 International Crisis Group, «Serbian Reform Stalls Again», Europe Report № 145, by James Lyons, 17 июля 2003 года, цитируется статья Hugh Griffiths, «Humanitarian or War Criminal, Transitions Online, и материалы Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии, дело «Прокурор против Слободана Милошевича», письменное заявление, вещественное доказательство 143, ссылка К1136,9 мая 2002 года. 31 «Достаточно, мы уходим» (итал.). 32 «Ну, вы идете?» (итал.). 33 Доклад Главного прокурора Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии Совету безопасности ООН, 9 октября 2003 года. 34 Дело «Прокурор против Слободана Милошевича», стенограмма судебного заседания, 10 февраля 2004 года, стр. 31 709 35 Пресс-релиз 824е Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии (ICTY), «Заявление судьи Теодора Мерона, президента Международного трибунала, об отставке судьи Ричарда Джорджа Мэя», 22 февраля 2004 года. 36 Дело «Прокурор против Слободана Милошевича», Судебная палата, решение по запросу об оправдании, 16 июня 2004 года. |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх |
||||
|
|
||||
