Глава 6

Борьба с Белградом: 2002–2003 годы

Я не знала, известно ли миру о проблемах, возникших у трибунала в связи с подготовкой и проведением суда над Милошевичем. Сложности самого дела… стратегия и тактика Милошевича… конфликты людей и культур внутри прокурорской службы… трудности с привлечением свидетелей и обеспечение показаний высокопоставленных иностранных лидеров и дипломатов… обструкция со стороны Коштуницы и его сторонников, а также ставленников Милошевича в югославской армии, сербской полиции и разведке. Все это явилось серьезным испытанием для наших сотрудников.

Самой сложной юридической проблемой стало доказательство связи Милошевича с множеством преступлений, совершенных в сотнях миль от его кабинета, в том числе с геноцидом в Сребренице и преступлениями, связанными с осадой Сараево. Эти преступления совершались в трех разных регионах: в Республике Хорватия, Республике Босния и Герцеговина и в Косово. Юридически край Косово оставался частью Сербии, но с июля 1999 года не подчинялся белградскому правительству. Сбор важных доказательств и привлечение серьезных свидетелей требовали следственных и дипломатических действий в четвертом регионе — в Сербии, то есть в стране, где люди, которые отдавали приказы и сами совершали военные преступления, все еще работали в органах государственной безопасности и разведки, в югославской армии и состояли в криминальных структурах. Надо сказать, что государственные органы были самым тесным образом связаны с криминальными структурами. Первоначальное обвинение против Милошевича, выдвинутое Луизой Арбур весной 1999 года, касалось только преступлений, совершенных в Косово. Лишь осенью 2001 года в судебную палату поступило обвинительное заключение против Милошевича в вязи с преступлениями в Хорватии и Боснии и Герцеговине.

Канадский прокурор Дирк Райнвельд уже занимался косовскими обвинениями. Расследование конфликта в Боснии и Герцеговине я поручила бывшему прокурору Нью-Йорка, Дермоту Груму. Опытный немецкий прокурор Хильдегард Эрц-Рецлафф занялась расследованием связи между Милошевичем и преступлениями, совершенными во время конфликта в Хорватии в 1991 году. Главными следователями по делам Милошевича были Кевин Кертис (он отвечал за Косово), Берни О'Доннелл (Босния и Герцеговина) и Джин Ченчич Хорватия).

Устав трибунала по бывшей Югославии, в котором определялись способы участия обвиняемых в преступлениях, также создавал серьезную проблему. Положения устава идеально подходили для конкретных исполнителей преступлений, то есть для тех, кто лично нажимал на курок. Но для обвинений в адрес политических лидеров они не подходили. По статуту, например, заговор не являлся преступлением, за Исключением заговора с целью совершения геноцида.

Прокурорская служба не собиралась доказывать, что Милошевич лично отдавал приказы совершать массовые казни. Мы стремились доказать, что он разработал стратегический преступный план и привел его в действие, пользуясь собственной властью сначала президента Сербии, а затем президента Югославии. В октябре 2000 года Грум и Ченчич прислали мне документ, в котором излагали свои соображения по повышению эффективности работы прокурорской службы в отношении ведущих политических лидеров. Они рекомендовали мне применить доктрину «общей цели» (common purpose). Впервые она была применена после Второй мировой войны в Нюрнберге и Токио в тех случаях, когда несколько преступников работали совместно ради достижения цели, не останавливаясь перед совершением преступлений. Апелляционная палата, рассматривавшая дело Тадича, определила, что в уставе трибунала по бывшей Югославии данная концепция реализована в слове «поручать» (commit) [преступление]. Палата предложила, чтобы этот юридический принцип применялся в тех случаях, когда высшие политические лидеры входили в преступную группу с целью совершения международных преступлений. Позже эту концепцию назвали «совместным преступным предприятием» (joint criminal enterprise). Она стала эффективным средством выдвижения обвинений против высокопоставленных политиков, участвовавших в преступлениях на стратегическом уровне.

Давление на прокурорскую службу усиливалось еще и в силу недостатка времени. Между депортацией Милошевича в Гаагу до дня открытия судебных слушаний прошло семь месяцев. Для такого сложного дела этот период крайне мал. Мы должны были найти свидетелей, а также заставить Белград предоставить нам важные документы и позволить следователям работать в Сербии. Нужно было внимательно допросить свидетелей и убедить их дать показания. Судебная палата ограничила работу прокурорской команды жестким сроком. Затем, явно с целью сократить и без того ограниченное время, Милошевич объявил, что будет защищать себя сам. Председательствующий судья Ричард Мэй пытался разъяснить ему, что дело состоит из множества томов, массы свидетельских показаний и вещественных доказательств. По мнению судьи, эффективно защищаться самостоятельно в такой ситуации невозможно. Но Милошевич остался непреклонен. Прокурорская служба направила в судебную палату запрос с требованием, чтобы он все же взял себе адвоката или чтобы такой защитник был назначен судом. Однако суд решил позволить обвиняемому защищаться самостоятельно. Все просьбы прокурорской службы остались без внимания. Милошевич прекрасно понимал, что не сможет эффективно защищаться без помощи адвоката. Но юридическая сторона дела его не беспокоила, он предпочел линию политической защиты. Милошевич постоянно апеллировал к своим националистически настроенным сторонникам в Сербии, Каждый день слушаний он использовал для политических обличений. Так не должно было быть. В Швейцарии и других странах считается, что обвиняемый не может объективно оценивать дело. Если он не может оплатить услуги адвоката, то защитника назначает суд. Если бы судьи с самого начала проявили непреклонность и потребовали назначения адвоката, Милошевичу пришлось бы подчиниться. Тогда у него не было бы возможности политизировать этот судебный процесс.

По моему мнению, судьи судебной палаты придавали чрезмерное значение справедливости суда. В результате возникла ситуация, которая оказалась несправедливой по отношению ко всем, в том числе и к Милошевичу. Нерешительность судей была слабостью, и Милошевич ее немедленно использовал. Стоило ему добиться своего, как по его пути пошли и другие обвиняемые, например: хорватский генерал Слободан Праляк, обвиняемый в связи с попыткой Туджмана разделить Боснию и Герцеговину; Момчило Крайишник, впоследствии приговоренный к 27 годам заключения за участие в казнях, уничтожении мирного населения, убийствах, депортациях и других преступлениях; Воислав Шешель, сербский националист, союзник Милошевича, возглавлявший печально известное вооруженное формирование. (В деле Шешеля суд проявил твердость и не позволил ему защищаться самостоятельно. Шешель объявил голодовку, и апелляционная палата отменила принятое решение.)

«Защита» Милошевича требовала огромного количества времени в ходе заседаний. Он получил возможность задавать множество не относящихся к делу политических и исторических вопросов, приводить сомнительные аргументы. Прокурор не имел противника, равного себе юриста, с которым можно было бы обсуждать конкретные факты или решать технические вопросы. В сложившейся ситуации судьям приходилось постоянно обсуждать незначительные вопросы, в том числе детали содержания Милошевича в тюрьме трибунала. Причем решались эти вопросы в ходе заседаний, а не в другое время. Назначение для их решения трех юридических советников, amici curiae, не исправило положения дел. Это была насмешка над судебной практикой, согласно которой такие советники имеют право консультировать судей. Три юриста — по одному из Нидерландов, Англии и Сербии — явно оказывали поддержку Милошевичу.

По мере продолжения судебного заседания суд изыскивал все новые препятствия для работы прокурорской службы. Милошевич жаловался на повышенное кровяное давление, и судебная палата постановила уменьшить нагрузку на обвиняемого, ограничив время дачи показаний. Очень часто судебные заседания откладывались на несколько дней. Впоследствии Милошевич стал игнорировать советы врачей и начал манипулировать приемом лекарств. Давление у него подскакивало, что вынуждало врачей сообщать суду о том, что подсудимый временно не в состоянии выдержать нагрузки открытого слушания. Прокурорская команда обратила внимание на то, что давление у Милошевича всегда поднималось перед появлением особенно опасных для него свидетелей.

Разногласия, связанные со структурой обвинительного заключения, являли собой еще одну проблему. Нашей целью было объединение трех обвинений против Милошевича в единый процесс и представление дела в хронологическом порядке. Если бы прокурор начал с представления доказательств, связанных с войной в Хорватии в 1991 году, потом перешел к войне в Боснии и Герцеговине с 1992 по 1995 годы, а затем — к преступлениям, совершенным в Косово в 1998–1999 годах, можно было бы проследить формирование и развитие преступных намерений Милошевича в меняющихся обстоятельствах. В конце 2001 года мы направили в судебную палату запрос на объединение трех обвинений в один процесс. У нас было немало оснований для такого запроса, кроме желания представить материал в хронологическом порядке.

Во-первых, основополагающий принцип уголовного права гласит, что обвиняемый имеет право быть судимым за все преступления, которые ему вменяют. Во-вторых, жертвы имеют право рассчитывать на справедливое и равное правосудие: жертвы из Боснии и Герцеговины, где были совершены самые вопиющие преступления, заслуживали такого же отношения, как и жертвы из Косово и Хорватии. В-третьих, прокурорская служба хотела выиграть время: обвинение по Косово было подготовлено хуже всего просто потому, что срок, отведенный на следственные действия, в особенности в Сербии, был весьма ограничен. Судебная палата отклонила прокурорский запрос и постановила, что слушания начнутся с обвинения по Косово. Прокурор оспорил отклонение запроса. Апелляционная палата отменила первоначальное решение и постановила объединить все три обвинения в единый процесс. Недовольные этим решением судьи судебной палаты, Ричард Мэй, Патрик Робинсон с Ямайки и О-Гон Квон из Южной Кореи, немедленно постановили, что суд над Милошевичем начнется с разбирательства обвинений по преступлениям, совершенным в Косово, тем самым полностью проигнорировав планы прокурорской команды. Я считаю, что судьи судебной палаты решили наказать прокурорскую службу, оспорившую их решение по запросу об объединении дел. Это имело очень серьезные последствия.

Осенью 2001 года товарищ прокурора Грэм Блуитт и руководитель прокурорской службы американец Майкл Джонсон отправились в Лондон, чтобы пригласить британского барристера Джеффри Найса, который был старшим прокурором трибунала по бывшей Югославии, подключиться к делу Милошевича. Вернувшись в Гаагу, они сообщили мне, что Найс принял предложение. Лишь позже я узнала, что, по настоянию Найса, они согласились назначить его руководителем, координирующим работу трех старших прокуроров, курирующих различные обвинения. Таким образом, Найс становился начальником Райнвельда, отвечавшего за Косово, Грума, курирующего расследование по Боснии и Герцеговине, и Эрц-Рецлафф, занимавшейся Хорватией. У Джеффри Найса была прекрасная репутация, но он имел склонность окружать себя людьми, не оспаривавшими его точку зрения. Это делало конфликты с другими старшими прокурорами абсолютно неизбежными. Найс не терпел, когда вышестоящие руководители, которых он не уважал, оспаривали его мнение или отменяли принятые им решения. В трибунале таким руководителем, работавшим в другой стране и в другой юридической системе, оказалась я. Не знаю, могла ли я предвидеть конфликты, которые постоянно возникали между нами. Но даже если бы я это предвидела, то, думаю, не могла бы ничего сделать для их предотвращения.

Открытию процесса над Милошевичем предшествовала огромная работа по подготовке документов, вещественных доказательств, показаний свидетелей. Мы были готовы к тому журналистскому карнавалу, какой развернулся перед зданием трибунала в день начала процесса. На первом заседании суда я решила обратиться к судебной палате. Я призывала судей к размышлению, просила их представить себе горе и страдания, причиненные людям конфликтом в бывшей Югославии. Достаточно вспомнить хотя бы, что этот конфликт обогатил наш лексикон выражением «этническая чистка», которое стало символом бесчеловечности. Я говорила о том, что закон — это не абстрактная концепция, а живой инструмент защиты наших ценностей и регулирования жизни цивилизованного общества. Мы призваны доказать, что никто не может стоять над законом и попирать международное правосудие.

Я призываю обвиняемого Милошевича признать все обвинения против него. Я делаю это от лица международного сообщества и во имя всех государств-членов ООН, в том числе и государств, возникших на территории бывшей Югославии. Обвиняемый по этому делу, как и по остальным делам, рассматриваемым трибуналом, обвиняется как личность. Мы обвиняем его на основе его личной уголовной ответственности. Сегодня мы не судим ни государство, ни организацию. Мы не собираемся обвинять целый народ в совершении преступлений, даже в осуществлении геноцида. Обвиняя руководителей высшего звена, весьма соблазнительно перенести обвинение на весь народ, но такой ошибки следует избегать. Коллективная вина — не дело прокурора. Наш трибунал не созван для того, чтобы рассматривать коллективную вину…

Великолепный тактик и посредственный стратег, Милошевич стремился лишь удовлетворить собственное честолюбие, и ценой стали невыразимые страдания тех, кто противостоял ему или представлял угрозу для его личной власти. Ваша честь, обвиняемый Милошевич использовал все средства, абсолютно все, во имя личной власти. В его поступках не стоит искать высоких идеалов. За националистическими призывами и ужасами этнических чисток, за высокопарной риторикой и банальными фразами скрывается жажда власти… Жажда власти — вот что двигало Слободаном Милошевичем… а вовсе не личные убеждения, и уж конечно не патриотизм, не честь, не расизм и не ксенофобия…

Суд, который начинается сегодня, будет рассматривать трагические судьбы тысяч жертв Милошевича — хорватов, боснийцев, албанцев… [Но жертвами обвиняемого Милошевича стали не только они]… Я говорю о сербских беженцах, которым пришлось покинуть Хорватию, Боснию, и Косово. Милошевич искусно усиливал и подпитывал их страхи, манипулируя этими людьми ради осуществления собственных преступных планов. Многие заплатили за это своими жизнями, другие потеряли дома и надежду на будущее. Этих мужчин и женщин по праву можно причислить к числу жертв Милошевича, как, впрочем, и всех граждан Федеративной Республики Югославии, которым теперь придется восстанавливать из руин… страну, оставленную им в наследство обвиняемым Милошевичем…

Обвинение намерено доказать личную ответственность Слободана Милошевича за преступления, в которых его обвиняют… В этом заключается задача правосудия. Мы собираемся сделать это бесстрастно, постоянно вспоминая слова Иво Андрича [югославский писатель, лауреат Нобелевской премии], произнесенные им на еврейском кладбище в Сараево: «Если человечество хочет быть достойным своего имени, люди должны вместе выступить против международных преступлений, воздвигнуть мощный и надежный барьер и справедливо наказать всех тех, кто убивал отдельных людей и народы».[19]

Найс, Райнвельд, Грум, Эрц-Рецлафф, а также помогавшие им юристы, полицейские следователи, аналитики, переводчики и администраторы начали четырехлетний марафон. Эти люди представляли тысячи улик, документ за документом, расшифровку за расшифровкой, фотографию за фотографией. Они готовили и допрашивали свидетелей и собирали новые доказательства даже после начала судебного процесса. С самого первого дня Милошевич весьма неуважительно разговаривал с судьями и в особенности с судьей Маем. Он постоянно подчеркивал, что не признает юрисдикции трибунала. К судье Мэю он обращался только по фамилии, «господин Мэй», и ни разу не назвал его «ваша честь». Я помню, как однажды встретилась с судьей Мэем в коридоре. Чтобы не ставить его в неловкое положение, я не стала обсуждать нюансы дела. Я только спросила:

— Судья Мэй, почему вы сразу же не сказали Милошевичу, что не потерпите пренебрежительного обращения к себе?

— Знаете, мадам прокурор, у нас есть куда более важные проблемы, — усмехнулся судья.

— Вы правы, — согласилась я. — Но внешние формальности тоже очень важны.

Первыми свидетелями, которых вызвала прокурорская служба, были жертвы преступлений, совершенных в Косово сербской полицией, военизированными формированиями и подразделениями югославской армии. Я предупреждала, что это тактическая ошибка, связанная со значительной тратой времени. Наш процесс был назван «процессом века», но он же стал и величайшим разочарованием. Во всем мире и в особенности в Сербии и в Косово ожидали, что против Милошевича, человека, ответственного за распад прежней Югославии, будут свидетельствовать люди его уровня: дипломаты, специалисты по международным переговорам, его собственные ставленники. Но вместо этого перед судом предстали жертвы военных преступлений. Многие из них были неграмотными крестьянами и рабочими, никогда не выезжавшими за пределы своих родных деревень и городков. Они не могли противостоять Милошевичу во время перекрестных допросов. В течение нескольких недель те, кому больше всех нужно было видеть этот суд, то есть народы Сербии, Косово и остальных стран бывшей Югославии, не получали информации. Журналисты потеряли интерес к процессу. После событий 11 сентября их интересовали совсем другие темы.

Я созвала совещание, на которое пригласила Найса, Райнвельда, Грума, Эрц-Рецлафф и других членов нашей команды, и сказала: «Это не тот процесс, который мы хотели показать миру». Я не хотела видеть, как Милошевич унижает наших свидетелей. Никогда не забуду один из устроенных им перекрестных допросов. Это было ужасно. Пожилая косовская албанка, которая была не только жертвой преступления, но и политическим лидером своего региона, оказалась не в состоянии отвечать на вопросы Милошевича. Ему быстро удалось подорвать доверие к ней суда. Милошевич пытался представить албанцев террористами. Да, действительно, свидетельница наверняка участвовала в каких-то противоправительственных действиях и не хотела в этом признаваться. Впрочем, каковы бы ни были причины, поведение Милошевича подрывало доверие к прокурорской службе и позволяло обвиняемому вербовать себе политических сторонников в Сербии.

Нам нужно было обсудить изменение тактики. Мне были необходимы свидетели-инсайдеры. Я хотела видеть на суде дипломатов и лидеров международного сообщества, которые во время войны сотрудничали с Милошевичем. Мне не нужны были доказательства расстрелов, изнасилований и других преступлений. Мне были необходимы доказательства, которые связывали Милошевича с этими расстрелами, изнасилованиями и другими преступлениями. Я сказала, что нам не следует приглашать в зал суда множество свидетелей реальных преступлений, вполне достаточно будет представить их показания в письменном виде. Милошевич, если пожелает, может подвергнуть этих людей перекрестному допросу. «Мы даем Милошевичу возможность демонстрировать свою силу. Нам нужно было изменить стратегию», — сказала я. Мои слова явно уязвили гордость некоторых сотрудников. Управлять юристами — значит, управлять эгоцентриками. Но как я могла это сделать, находясь в организации, где плечом к плечу приходилось работать профессионалам из двух различных юридических систем — системы континентального и англосаксонского права? Мне было очень тяжело. Однако такую проблему приходится решать всем, кто работает в трибуналах по военным преступлениям.

После ареста Милошевича и его экстрадиции в Гаагу мы начали получать сигналы о том, что свидетели-инсайдеры готовы вступить с нами в переговоры. Наступил период интенсивной работы. Мы со старшими прокурорами направили юристов и следователей в Сербию и Черногорию. Они должны были обратиться к военным, полицейским и политикам, которые, по нашим сведениям, могли иметь информацию о важных событиях. К нашему удивлению, очень многие согласились дать показания и даже выступить на суде. Нам на руку сыграло то, что в Сербии стали понимать, что Милошевич — преступник, причинивший громадный ущерб родине. Свидетели, которых нашли наши следователи, начали рассказывать о важных документах. Они подсказывали, где можно их найти. Наконец в пятницу, 15 марта, против Милошевича выступил первый серьезный свидетель, лорд Пэдди Эшдаун, член британской Палаты лордов. Он вел мирные переговоры в бывшей Югославии. Лорд Эшдаун рассказал о том, как Франьо Туджман показывал ему карту Хорватии и Сербии, причем Босния и Герцеговина были практически поделены между ними. Он рассказал об убийствах сербов в Косово. Лорд Эшдаун дал важнейшие показания о природе вооруженного конфликта в Косово в 1998 году, поскольку сам был свидетелем операции югославской армии, во время которой были сожжены албанские деревни:

Перед нами развернулся настоящий амфитеатр холмов, и каждая деревня была как на ладони. Мы слышали приказы открыть огонь и видели взрывы. Я сказал [Милошевичу], что то, чему я был свидетелем, нельзя назвать иначе, как боевые действия подразделений югославской армии. Эти действия можно было назвать только карательными, направленными на лишение невинных гражданских лиц их собственности. Военные не делали никаких различий. Подобную операцию нельзя было назвать направленной против вооруженного противника. По моему мнению, она являлась прямым нарушением международного права и наносила огромный ущерб сербам, его народу, а, кроме того, была абсолютно бесполезной… [Милошевич] сначала все отрицал. Он утверждал, что ничего подобного не происходило. Но я сообщил ему, что все это было в действительности. Буквально вчера я видел все это собственными глазами… Помню, как сказал, что подобные действия, на мой взгляд, — откровенное нарушение Женевской конвенции.[20]

Наконец-то я могла вздохнуть с облегчением.

На протяжении нескольких следующих месяцев поиск свидетелей по делу Милошевича и сбор важных документов (в частности, записей его бесед с высшим военным командованием, руководителями разведки и полиции) стали главным предметом обсуждения на моих встречах в Вашингтоне, Нью-Йорке и европейских столицах, а также в Белграде, Подгорице, Загребе, Сараево и Приштине. Но при этом мы не прекращали требовать выдачи скрывающихся преступников. Я говорила об этом в октябре 2001 года, когда ужинала с Уильямом Монтгомери, послом США в Белграде. Он полагал, что США и Великобритания прилагают все усилия для ареста Караджича. Но эти слова заставили меня усомниться в его искренности. «Полагаю, Коштуница согласится на то, чтобы Караджич сдался добровольно», — сказал Монтгомери, однако, уточнил, что произойти это может лишь при условии, что трибунал после ареста согласится освободить Караджича до суда. — Для Коштуницы он герой…» Еще интереснее сложилась встреча с французским министром обороны Аленом Ришаром. Мы встретились в Париже, в отеле «Бриен». Ришар по-прежнему был очарован Коштуницей и не утруждал себя дипломатическими любезностями. «Я знаю вашу позицию, — укоризненно сказал он. — Я читал об этом в прессе… Коштуница может изменить Югославию… Ваши следствия и обвинения бесконечны. Настало время подвести черту».

«Да, — подумала я, — но не по другую сторону безнаказанности…»

В начале весны 2002 года мы с советниками вернулись в Вашингтон. Настало время определить, действительно ли Сербия и Черногория эффективно сотрудничают с трибуналом. От этого зависело решение Госдепартамента о предоставлении финансовой поддержки этим республикам. Кроме того, Вашингтон мог повлиять и на другие страны, участвующие в программе международной помощи. Первым нашим собеседником был самый верный сторонник Трибунала в администрации Буша, госсекретарь Колин Пауэлл.

Я сообщила генералу Пауэллу о том, что сотрудничество с Белградом практически заморожено. Кроме выдачи Милошевича, мы в течение года практически ничего не добились. Белград соглашается сотрудничать только в том случае, если ощущает реальное международное давление. Но сейчас, когда начались разговоры о том, что трибунал сворачивает свою работу, Коштуница и другие белградские политики решили, что с сотрудничеством лучше не спешить. Федеральное правительство Югославии, в том числе и министры, которые жаловались на угрозы со стороны Коштуницы, отказывались предпринимать какие-либо действия. Весьма ограниченным было взаимодействие с трибуналом и правительством Сербии под руководством премьер-министра Джинджича. На мои запросы о получении доступа к ряду архивов не поступало никакого ответа. «Вместо этого, — рассказала я, — нам предложили неограниченный доступ к менее важным архивам. По большинству дел сербские и югославские власти предоставляют нам только незначительную информацию. Не стоит и говорить о том, что помощники Милошевича в Белграде с такими сложностями не сталкиваются». Я сообщила Пауэллу о том, что белградские власти удовлетворили только один из 77 запросов о допросе потенциальных свидетелей по делу Милошевича. Мы узнали, что Коштуница лично запугал по меньшей мере одного важного свидетеля, после чего тот отказался от встречи с сотрудниками прокурорской службы. Я говорю о Зоране Лиличе. Этот человек был президентом Югославии. Вместе с Милошевичем он входил в состав Верховного совета обороны, самой влиятельной политической организации, осуществлявшей руководство вооруженными силами Югославии.

Я была уверена в том, что и другим свидетелям советовали не сотрудничать с трибуналом. Более того, федеральные и сербские власти имели абсолютно точные сведения о местонахождении многих скрывающихся от правосудия преступников. Эти люди спокойно жили на территории Сербии или Черногории. Вплоть до самого недавнего времени Ратко Младич с ведома федерального правительства пользовался официальной защитой югославской армии. Я посоветовала госсекретарю Пауэллу не подтверждать готовность Белграда к сотрудничеству. Любые подвижки в отношении принятия Сербии и Черногории в программу «Партнерство ради мира» (программы НАТО по подготовке стран Восточной Европы и бывших советских республик к членству в этой организации) Белград воспримет как знак того, что международное сообщество не собирается оказывать давление на страну и что можно и дальше вести уклончивую политику.

Госсекретарь Пауэлл снова оказал трибуналу всемерную поддержку. Он согласился оказать влияние на белградские власти. «В прошлом году США и я лично отнеслись к процессу сертификации очень серьезно, — сказал он. — Я придаю ему огромное значение и собираюсь уведомить об этом [белградские власти]. Я сообщил им, что мы разочарованы, что нас не удовлетворяет развитие сотрудничества с трибуналом с прошлого года, и что это затруднит процесс сертификации». Однако участие в программе «Партнерство ради мира» — совершенно другой вопрос: «Мы должны учитывать интересы трибунала по Югославии, но с программой «Партнерство ради мира» они не связаны… Здесь нужно учитывать совершенно другие факторы… Можете быть уверены, что США не прекратят давление на Белград с требованием ареста Караджича и Младича, но на их аресте наша поддержка не закончится. Я позабочусь о том, чтобы поддержка трибунала продолжалась и дальше».

В тот же день я обратилась к юридическому советнику госсекретаря Уильяму Тафту с просьбой обеспечить выступления бывших американских дипломатов, правительственных чиновников и военных на процессе Милошевича в качестве свидетелей обвинения. Я гарантировала, что мы сможем представить эти показания судебной палате и обеспечить полную безопасность их конфиденциальных источников. В списке потенциальных свидетелей на тот момент значились вице-президент США Альберт Гор (он согласился дать показания, но ему не позволили этого сделать), госсекретарь Мадлен Олбрайт (она отказалась от дачи показаний), посол США Ричард Холбрук, автор Дейтонского мирного соглашения (посол согласился приехать, но судьи его не вызвали), и генерал Уэсли Кларк. Тафт ответил, что Соединенные Штаты должны рассмотреть каждый запрос. Решение может быть принято только после того, как прокурорская служба предоставит список вопросов к каждому из этих свидетелей. «В настоящее время, — сказал он, — мы выступаем против того, чтобы наши свидетели давали показания публично… Без анализа вопросов невозможно оценить потенциальный риск… Мы хотим точно согласовать диапазон вопросов. Конфиденциальность — ключевой элемент дипломатии. Мы координируем свои действия с нашими союзниками и должны учитывать их интересы».

Ближе к вечеру мы встретились с Грегом Шульте, старшим офицером Совета национальной безопасности по странам юго-восточной Европы. Шульте извинился за то, что когда-то пообещал арестовать Радована Караджича к ноябрю 2001 года. Террористическая атака 11 сентября заставила Соединенные Штаты направить все ресурсы на решение других проблем. Но теперь США вместе со своими союзниками сосредоточатся на аресте Караджича. «Мы снова усилим активность», — пообещал Шульте. Он рассказал о двух неудачных попытках поимки Караджича и сообщил, что Вашингтон усилит давление, чтобы сделать жизнь беглеца максимально затруднительной. «С Младичем ситуация гораздо сложнее, — продолжил мой собеседник. — Это дипломатическая проблема. Мы должны выяснить его местонахождение, чтобы предъявить претензии Коштунице». Через несколько недель Вашингтон объявил, что оценка степени сотрудничества Федеративной Республики Югославия с трибуналом откладывается до конца июня. За это время США собирались усилить давление на Белград и вынудить его к полноценному сотрудничеству.

Отправляясь в Белград 18 апреля 2002 года, я собиралась использовать эту информацию с тем, чтобы убедить правительство арестовать лиц, разыскиваемых трибуналом, предоставить документы, затребованные прокурорской службой, и позволить следователям выявлять и допрашивать важных свидетелей. За неделю до этого федеральный парламент Югославии наконец-то одобрил закон о сотрудничестве с трибуналом. Это был красный день календаря! Но в законе содержалась статья, позволявшая властям арестовывать только тех лиц, обвинение которым со стороны трибунала было предъявлено до вступления закона в силу. (Совет безопасности ООН четыре года назад принял резолюцию, согласно которой никакой местный закон не может препятствовать сотрудничеству.) В тот же день, когда был одобрен закон, один из важнейших обвиняемых совершил самоубийство прямо на ступенях лестницы перед зданием парламента. Бывшего министра внутренних дел Влайко Стоилковича обвиняли в том, что он играл ключевую роль в высылке этнических албанцев из Косово в 1999 году. В Распоряжении трибунала имелись документы, согласно которым он имел непосредственное отношение к перевозке трупов казненных албанцев, в том числе и женщин, к местам массовых захоронений на территории военных баз в Сербии.

Направляясь из аэропорта к зданию сербского правительства, я видела поблекшие транспаранты с надписями «puttana». В воздухе явно ощущалась напряженность… а может быть, кто-то хотел создать у меня такое впечатление. Полиция блокировала боковые улицы. Наш кортеж ехал по главным улицам Белграда, что было весьма необычно. Позже я узнала, что полиция получила информацию о готовящемся покушении. Сообщалось, что в мою машину должен был врезаться другой автомобиль, и это можно было бы представить как обычное дорожное происшествие.

Для привлечения в качестве свидетелей политиков, военных, разведчиков и полицейских необходимо было разрешение белградских властей. Но те проявляли непреклонность. Свидетелям не позволялось разглашать информацию, которая составляла «государственную тайну». Перед каждым допросом потенциальным свидетелям напоминали о том, что разглашение государственной тайны — преступление, преследуемое по закону. После допросов большая часть свидетелей проходила новый допрос относительно сохранения государственной тайны. (Однажды наши следователи получили доступ к архиву полиции. Пожилая женщина-библиотекарь помогала им ориентироваться в документах. Она сказала, что боится, как бы ее не привлекли к суду за то, что она помогала следователям находить нужные бумаги.) Надо сказать, что подобные «государственные секреты» не несли никакой угрозы безопасности Федеративной Республике Югославия. Любой потенциальный враг отлично знал все слабые стороны югославской системы национальной безопасности. Натовские бомбардировки 1999 года настолько подорвали боеспособность югославской армии, что вся информация о положении дел до бомбардировок полностью утратила актуальность. Федеральные власти и даже политики, не имевшие оснований опасаться обвинений со стороны трибунала, боялись другого: они опасались, что свидетели могут сообщить трибуналу информацию о причастности режима Милошевича к войне в Хорватии в 1991 году и к геноциду в Боснии и Герцеговине с 1992 по 1995 годы. Республика Хорватия и Республика Босния и Герцеговина уже подали иски в Международный уголовный суд против Федеративной Республики Югославия, то есть против двух республик, входящих в состав этого государства, Сербии и Черногории. В иске содержалось требование возмещения ущерба, причиненного военными действиями. Свидетельства, доказывающие причастность Милошевича к событиям в Хорватии и Боснии и Герцеговине, могли быть использованы хорватскими и боснийскими юристами для поддержки этих исков. Например, когда мы попросили разрешения допросить генералов югославской армии (в том числе генерала Момчило Перишича, который после Косово порвал с режимом Милошевича и впоследствии был арестован по подозрению в шпионаже, и начальника генерального штаба, генерала Небойшу Павковича), федеральные власти в Белграде отказали наотрез. Еще более опасными, с точки зрения властей, были документальные свидетельства причастности Милошевича к преступлениям, совершенным в Хорватии и Боснии и Герцеговине: например, расшифровки совещаний Верховного совета обороны, на которых Милошевич обсуждал политические вопросы с высшими руководителями армии, полиции и разведки.

Мои попытки способствовать получению разрешений на допрос свидетелей и доступ к документальным доказательствам велись параллельно с международной кампанией по вынуждению Белграда выдать скрывающихся преступников, в том числе Ратко Младича и Радована Караджича. Я хотела добиться результатов за дни или месяцы, а не за месяцы и годы. Всего несколькими неделями раньше во время совещаний в Гааге представители разведки дружественной страны сообщили мне, что Сербия готова выдать Младича Гааге в обмен на обещание защитить от преследования генерала Павковича и принять Сербию в НАТО и Евросоюз. Во время встречи с представителями трибунала в Белграде министр внутренних дел Душан Михайлович подтвердил возможность выдачи Младича. Он сказал: «Я знаю, как это сделать, и могу этому способствовать». Через несколько недель Джинджич сообщил прокурорской службе, что поддерживает выдачу Младича, но для этого необходимо, чтобы Коштуница отдал Павковичу приказ о задержании генерала. Спустя неделю, 28 февраля 2002 года, Младич был официально уволен с военной службы в югославской армии и получил выходное пособие. Прошла еще неделя, и Джинджич сообщил, что Младич вылетел в Боснию и Герцеговину. На протяжении пяти лет Белград настаивал на том, что после этого Ратко Младич на территории Сербии не появлялся.

18 апреля 2002 года я встретилась с федеральным министром юстиции Саво Марковичем, федеральным министром иностранных дел Гораном Свилановичем и министром внутренних дел Сербии Душаном Михайловичем. Разумеется, все они заверили меня, что не имеют представления о местонахождении Ратко Младича. Разговор быстро перешел на принятие нового закона о сотрудничестве. Но мне было очевидно, что все останется по-прежнему, пока кто-нибудь в Белграде, кроме Зорана Джинджича и его союзников, не проявит реальной воли к сотрудничеству. Маркович даже имел наглость заявить, что Федеративная Республика Югославия «выполнила все условия по сотрудничеству с прокурорской службой», и упрекнул меня за то, что служба не выдвигает обвинений против албанцев и преступников других национальностей.

Во время встречи с Михайловичем мы передали ему список из 23-х обвиняемых. Белград должен был арестовать этих людей и передать их трибуналу. Мы узнали, что генерал Никола Ойданич, занимавший во время этнических чисток в Косово в 1999 году должность начальника генерального штаба югославской армии, собирается сдаться добровольно. Мы обсудили возможность встречи со Сретеном Лукичем, который в 1999 году руководил расквартированными в Косово сербскими внутренними войсками. Нам сообщили, что полковник Винко Пандуревич, которого трибунал обвинял в геноциде и других преступлениях, связанных с событиями в Сребренице, более не приезжал в Сербию из Боснии; что Стоян Жуплянин, обвиненный в участии в этнических чистках в западной Боснии и казнях мусульман в концентрационных лагерях летом 1992 года, «исчез»; что Душан Кнежевич, разыскиваемый за преступления, связанные с этническими чистками в западной Боснии, явился в сербскую полицию Весь обвешанный динамитом; что Веселин Шливанчанин, бывший майор югославской армии, обвиняемый в убийствах раненых и других пленных, которых забрали из вуковарского госпиталя, заявил, что не сдастся живым; что бывший полковник югославской армии Миле Мркшич, обвиненный в убийствах в Вуковаре, болен; что Мирлослав Радич, бывший капитан югославской армии, также принимавший участие в вуковарских событиях, собирается жениться на судье белградского суда; что генерал Момчило Перишич безуспешно пытался найти Младича и убедить его сдаться; что Радован Караджич вообще находится за пределами Сербии. После этой удивительной смеси правды, полуправды и лжи, Михайлович спросил, «действительно ли нам нужно» арестовывать Милана Мартича, которого трибунал обвинял в числе прочего в изгнании хорватов с населенных сербами территорий Хорватии и в ракетном обстреле жилого центра Загреба.

Когда встреча закончилась, я испытала истинное облегчение. Кроме того, я ощущала злорадное удовлетворение от того, что заставила и моих советников тоже выслушивать эти пустые обещания и оправдания. Вместе с моим помощником, Антоном Никифоровым, я отправилась в офис премьер-министра Сербии, Зорана Джинджича, которого в тот день не было в Белграде. Меня провели в личный кабинет премьера, где Джинджич установил беговую дорожку, чтобы быть в хорошей физической форме, и устроил небольшой салон для конфиденциальных встреч. Здесь меня ожидал генерал Перишич в штатском. Встреча должна была пройти тайно. Джинджич устроил ее для того, чтобы я попыталась лично убедить Перишича дать показания против Милошевича. «Я хочу от вас только одного, — сказала я. — Вы должны сказать правду перед судом». Перишич явно нервничал. Он говорил очень медленно, без каких-либо эмоций, но очень расчетливо. Генерал отрицал свое участие в хорватских событиях 1991 года. Он сказал, что обсуждал с Милошевичем ситуацию в Боснии, потому что «Милошевич гораздо жестче относился к боснийским сербам, чем к боснийским хорватам или мусульманам». О событиях в Косово он не мог сказать ничего. Перишич объяснил, что участие в процессе над Милошевичем станет нарушением его политического и морального кодекса. Он считал, что Милошевича следует судить в Сербии, а не в Гааге. Он заявил, что будет свидетельствовать против Милошевича в Сербии «за все то, что он сделал сербам». Я спросила Перишича, не связан ли его арест по обвинению в шпионаже с трибуналом и действительно ли он передал американскому дипломату документы, связанные с ним. Перишич отрицал какую-либо связь его ареста с трибуналом. Он сказал, что арест явился результатом политической игры лиц из окружения президента Коштуницы и офицеров югославской армии, которых он назвал ставленниками Милошевича.

Вторая тайная встреча, организованная Джинджичем, состоялась в том же кабинете сразу после ухода Перишича. Я встретилась с генералом Павковичем. К нему у меня было три вопроса. Где Ратко Младич? Готов ли Павкович подвергнуться допросу в качестве подозреваемого свидетеля, то есть свидетеля, которому заранее известно о том, что ему также могут быть предъявлены обвинения? Готов ли он стать свидетелем обвинения в деле Милошевича? Относительно Младича генерал не мог сказать мне ничего нового. Он заявил, что Младич исчез два месяца назад, и с тех пор у него не было контактов ни с ним самим, ни с его посредниками. Павкович утверждал, что югославская армия никогда не защищала Младича и не оказывала ему и его телохранителям финансовой поддержки. Кстати, количество телохранителей Младича Павкович оценивал от 30 до 130 человек. Генерал сказал, что, будучи начальником генерального штаба югославской армии, он запретил Младичу появляться на армейских мероприятиях. Павкович добавил, что полгода тому назад аннулировал специальный пропуск, который предоставлял Младичу неограниченный доступ к материальной базе югославской армии. Теперь, по словам Павковича, Младич мог доверять лишь немногим. Павкович, как и многие из тех, кто согласился на допрос с целью выяснить, какие обвинения могут быть выдвинуты против них лично, не возражал против статуса подозреваемого свидетеля. Он заявил, что готов ответить на все вопросы прокурора, связанные с обвинениями против Милошевича по событиям в Косово. Однако идея дать показания в суде его явно не привлекала. Он сказал, что окажется плохим свидетелем против Милошевича, поскольку «его слова будут, скорее, в его защиту». Сидя напротив генерала, я вспомнила ту роль, которую Павкович сыграл в изгнании этнических албанцев из Косово в 1999 году. Тогда я записала в своем блокноте: «Павкович — обвин.».

Вечером того же дня мы встретились с еще одним важным свидетелем. Коштуница не советовал ему давать показания. Этот человек мог предоставить прокурорской службе ряд документов, которые явно доказывали причастность Милошевича и Югославии в целом к войне в Боснии и Герцеговине. Я говорю о Зоране Лиличе, который был президентом Федеративной Республики Югославии в то время, когда Милошевич возглавлял Сербию. Лилич пришел на встречу в элегантном итальянском костюме и был очень похож на актера Роберта Митчема. Мы встретились в отеле «Хайатт». На встрече присутствовал также мой помощник, Антон Никифоров.

Мы расположились вокруг журнального столика в вестибюле отеля. Это была не первая встреча Лилича с сотрудниками трибунала. Годом раньше, осенью 2001 года, в дверь его дома позвонили. Открыла жена. Сотрудник трибунала сообщил, что его дочери обычно ходят в школу мимо ее дома, и им ужасно понравился пудель Лиличей, одетый в красный вязаный свитер и ботиночки. Собаку выгуливали телохранители бывшего президента. Сотрудник трибунала оставил госпоже Лилич свою визитку. Через час Лилич позвонил и согласился на встречу.

Примерно в то же время прокурорская служба предложила сократить проект обвинительного заключения против Милошевича в части преступлений, совершенных в Боснии и Герцеговине. Сотрудники службы чувствовали себя неловко. Они искали доказательства причастности Милошевича к насилию в Боснии и Герцеговине, но понимали, что хотя собранного материала и достаточно для возбуждения дела и составления обвинительного заключения, но добиться приговора по обвинению в геноциде на его основании не удастся.

Геноцид — самое сложное международное преступление. Доказать его очень трудно. Прокурор должен абсолютно однозначно доказать наличие у обвиняемого намерения физически уничтожить группу людей. Люди, имеющие подобное намерение, особенно такие изощренные, как Милошевич, никогда не говорят об этом публично. Мои ближайшие советники, в том числе Жан-Жак Жорис и Флоренс Хартманн, которые знали о конфликте в Югославии больше, чем все прокуроры, работавшие над делом Милошевича, посоветовали мне не отступать и заставить его ответить за войну в Боснии и Герцеговине и другие преступления — за осаду и обстрел Сараево и убийства в Сребренице. Связав эти преступления с насилием в других регионах, можно было говорить о геноциде. Мне представили черновик обвинительного заключения, но я сочла его неудовлетворительным. Преступления были слишком частными. Исторический контекст отсутствовал. Я потребовала все переделать. В новом проекте обвинительного заключения присутствовало обвинение в геноциде и другие обвинения, связанные с событиями в Сребренице и Сараево. Когда мы представили это заключение судебной палате, судьи его приняли, тем самым подтвердив, что мы собрали достаточно доказательств для возбуждения дела.

Однако осенью 2002 года Джеффри Найс начал утверждать, что доказательства геноцида и преступлений в Сребренице и Сараево не позволят нам добиться осуждения Милошевича. Однажды после встречи со мной Найс совершенно вышел из себя. Жорис рассказал, что Найс называл меня «сукой» и добавил: «Она называет себя юристом, хотя ее представление о законе весьма ограничено…». Найс и товарищ прокурора Грэм Блуитт поставили под вопрос мою этику. Блуитт даже сделал это публично. Жорис, Хартманн и другие сотрудники требовали оставить события в Сребренице, осаду Сараево и геноцид в обвинительном заключении против Милошевича. Найс искал контраргументы. Когда меня не было в Гааге, он созвал совещание, чтобы обсудить обвинения по Сребренице и Сараево с аналитиками прокурорской службы: историками, лингвистами, специалистами по Балканам и другими людьми, знавшими о Югославии больше всех остальных, хотя и не всегда работавшими над делами по Боснии и Герцеговине и делом Милошевича. Найс сообщил, чтобы аналитики не готовились к совещанию. Когда все собрались, он приказал руководителю следствия, Патрику Лопес-Терресу покинуть зал. Аналитики почти единодушно настаивали на том, что Сребреница и Сараево должны остаться в обвинительном заключении. Только так трибунал может подтвердить свою значимость. Если следствие еще не собрало достаточных доказательств, то это проблема следствия, поскольку доказательства этих преступлений явно существуют.

И снова мы столкнулись с различиями позиций англо-саксонского и континентального права. В системе англо-саксонского права прокуроры имеют большую свободу действий в отношении обвинений, выдвигаемых против обвиняемого. В системе же континентального права прокуроры обязаны представлять все обвинения, подкрепленными достаточными для возбуждения дела доказательствами. Старший прокурор, курирующий боснийскую часть обвинений против Милошевича, Дермотт Грум, после анализа собранных Доказательств сообщил мне о том, что их вполне достаточно для возбуждения против Милошевича дела по геноциду. Но Найс и Грум, работавшие в системе англо-саксонского права, советовали мне сосредоточиться на других серьезных преступлениях, включенных в обвинительное заключение. Они полагали, что однозначно доказать наличие намерения совершить геноцид будет очень трудно, особенно, если принять во внимание все остальные обвинения, над которыми мы работаем. Отказ от такого обвинения был бы проявлением разумной осторожности и позволил бы направить все силы на другие участки работы.

Гораздо комфортнее я чувствовала себя с сотрудниками, привыкшими к системе континентального права. У нас было достаточно доказательств для возбуждения дела по обвинению в геноциде. Я была твердо намерена представить эти доказательства судьям судебной палаты, чтобы решение принимали они. Я понимала обеспокоенность Найса и Грума, но решение оставалось за мной, и я категорически отказалась исключить из обвинительного заключения пункты о геноциде и о преступлениях, совершенных в Сараево и Сребренице. Это решение я приняла, не задумываясь о последствиях. Старшим прокурорам я объяснила, что не могу позволить принять окончательное решение о том, что Милошевич невиновен в геноциде и не причастен к событиям в Сараево и Сребренице. У нас достаточно доказательств, чтобы предоставить решение этого вопроса судьям судебной палаты. Определение виновности обвиняемого — их прерогатива. Если эти обвинения не будут включены в обвинительное заключение, я сложу с себя обязанности прокурора. «Пусть судьи оценивают доказательства, — сказала я. — Определить, виновен ли он, должны судьи, а не прокурор».

Более того, я не хотела выдвигать против Милошевича и ему подобных обвинений в стиле Аль Капоне, то есть обвинять их в уклонении от уплаты налогов. Я не хотела, чтобы Милошевич провел в тюрьме несколько лет по мелкому обвинению, а нечистоплотные историки использовали этот факт для того, чтобы приуменьшить его роль в событиях, которые принесли боль и страдания миллионам людей. Осенью 2002 года все мы знали, что располагаем недостаточным количеством доказательств для обеспечения судебного решения. Если Милошевич решит оспорить доказательства, а мы не найдем новых фактов, то он сможет продемонстрировать обоснованное сомнение и потребовать оправдательного вердикта. «Очень важно, чтобы мы представили все наши доказательства в зале суда, то есть публично, — сказала я. — Тогда мы покажем, что сделали все, что было в наших силах». Мы продолжали собирать доказательства, зная, что в Белграде есть материалы, убедительно доказывающие причастность Милошевича к этим событиям. Если бы мы отказались от обвинений в геноциде, а потом получили доказательства из Белграда, то уже не смогли бы использовать их столь же эффективно. В конце концов, Джеффри Найс согласился включить обвинение в геноциде в обвинительное заключение. Несмотря на враждебность, которая впоследствии омрачила наши отношения, этот поступок был очень мужественным.

Я вспомнила о важности обвинений в геноциде и в причастности Милошевича к событиям в Сараево и Сребренице в белградском отеле «Хайатт», где встречалась с Зораном Лиличем. Он с энтузиазмом отнесся к идее дачи показаний, хотя я сомневалась в искренности его намерений. Лилич с похвалой отозвался о сотрудниках прокурорской службы, в том числе о Джеффри Найсе и его ближайших помощниках. Этих людей он назвал упорными и настойчивыми профессионалами. Лилич попросил обеспечить защиту ему и членам его семьи. Он хотел, чтобы его уведомили о дне дачи показаний не позже, чем за десять дней, причем официальной повесткой, которую трибунал должен был направить правительству. Во время общения с сотрудниками прокурорской службы Лилич подтвердил существование записей заседаний Верховного совета обороны. За несколько недель аналитики, работавшие над делом Милошевича, Нена Тромп, Юлия Богоева и Александра Миленова, выяснили, что эти записи содержат не только повестку дня, но и детальную стенограмму самих заседаний. Такие стенограммы стали бы ценнейшим доказательством причастности Белграда к событиям в Хорватии и Боснии и Герцеговине. Но сначала их нужно было получить. За несколько недель прокурорская служба направила в Белград официальный запрос о сотрудничестве. Мы просили белградские власти обеспечить нам доступ к этим и другим документам. Этот запрос вместе с запросом о разрешении допроса Зорана Лилича, который был свидетелем встреч Милошевича с руководителями армии и разведки, стал для нас серьезной проблемой. Мы должны были преодолеть сопротивление белградского правительства, усилившееся из-за того, что подобная информация могла быть использована и в Международном уголовном суде, где против Югославии были выдвинуты иски. После нашей встречи Лилич сказал, что пишет книгу о Милошевиче и его жене, Мире Маркович. Мира Маркович бежала в Россию, потому что в Белграде против нее были выдвинуты уголовные обвинения. Лилич сказал, что Коштуница проводит ту же политику, что и Милошевич, но в «другой упаковке». По его мнению, Джинджич не мог ничего сделать для того, чтобы отстранить от власти или изолировать преступников эпохи Милошевича. Вот почему многие, в том числе и друзья Лилича, боялись сотрудничать с трибуналом. «Эти преступники, — сказал он, — представляют главную угрозу для тех, кто готов сотрудничать с вами».

Во многих отношениях открытие процесса против Слободана Милошевича в феврале 2002 года ознаменовало собой начало конца трибунала по бывшей Югославии. Тогда прокурорская служба планировала завершить, по меньшей мере, 16 расследований, и к концу 2004 года передать в суд дела 50-ти высокопоставленных преступников. Суды должны были завершиться в 2008 году.

23 июля 2002 года я обратилась в Совет безопасности ООН и предупредила, что трибунал не сможет справиться со своими задачами, если международное сообщество не вынудит Сербию, Хорватию и Республику Сербскую арестовать разыскиваемых преступников и сотрудничать с нами в других сферах. «В последнее время в Белграде произошли определенные подвижки, — сказала я. — Но… отношение властей к сотрудничеству по-прежнему остается явно недостаточным. Эти люди делают минимум возможного, и только ради того, чтобы создать у международного сообщества благоприятное представление о ходе процесса. По ряду серьезнейших дел не сделано абсолютно ничего…»

Зоран Джинджич пытался хоть чем-то порадовать меня. Мы встретились с ним 19 июля. «Все лучше, чем Кажется со стороны», — заметил он. Но потом совершенно неубедительно оценил позицию Коштуницы и армии. «У Коштуницы есть свои люди в армии. Начальник генштаба Павкович боится трибунала. Служба военной разведки подрывает доверие к закону. Они контактируют с Младичем через Ако Томича», — сказал Джинджич, имея в виду генерала, возглавлявшего военную разведку. Дальше он заговорил о войнах на Балканах: «Убийства не были систематическими, как во время войны с Гитлером, когда тысячи людей, психопатов, были готовы убивать за тысячу германских марок… Эта война — чудовищная жестокость, состоящая из тысяч мелких жестокостей… Милошевич хотел очистить Косово от албанцев. Он не отдавал приказа убивать. Приказ заключался в том, чтобы сделать то, что необходимо. За два года люди изменились. Они не хотят вспоминать. Они начали верить в собственную ложь. Можно надеяться только на то, что вы задержите главных преступников. Мы можем задержать шестьдесят или семьдесят палачей. Но десять тысяч останутся на свободе. Но это все, что мы можем сделать. Милошевич выпустил на волю ненависть, которая копилась пятьсот лет. Нас до сих пор окружает очень негативная энергия».

Тем временем Коштуница прилагал все усилия к тому, чтобы убедить США и Евросоюз, что в Югославии все нормально. В середине сентября я беседовала по телефону с генеральным секретарем НАТО, лордом Робинсоном. Я слышала, что министр иностранных дел Югославии Горан Свиланович и начальник генштаба югославской армии собираются нанести визит в штаб-квартиру НАТО. Разумеется, их главная цель заключалась в том, чтобы добиться включения Югославии в программу «Партнерство ради мира», что стало бы первым шагом на пути принятия страны в НАТО.

«Вы обещали, что без арестов никаких разговоров о «Партнерстве ради мира» не будет, — напомнила я лорду Робинсону. — С момента выборов никто не был арестован. Если Коштуница добьется принятия страны в программу, трибунал никогда не получит Младича. У вас есть возможность выступить на стороне правосудия. Скажите им, что ценой «Партнерства ради мира» будет Младич».

Робинсон был очень обаятельным человеком. «Вы так убедительно говорите, Карла, — сказал он. — С этими людьми вы общаетесь так же?» Потом он развеял мои опасения: «Нет, Югославию не примут в программу «Партнерство ради мира». Обещаю, пропуска они не получат. Я пересмотрю программу переговоров и сделаю ее более жесткой. Мы будем требовать не только Младича, но и вуковарскую тройку». Лорд Робинсон имел в виду трех офицеров Югославской национальной армии,[21] которых обвиняли в убийстве военнопленных, захваченных в Вуковаре в ноябре 1991 года, в том числе и раненых из городского госпиталя.

Робинсон сдержал слово. Но, несмотря на мои призывы сделать сотрудничество с трибуналом главным условием нормализации отношений с ФРЮ, 24 сентября ассамблея государств-членов Совета Европы проголосовала за принятие Югославии. И это сделала организация, основная задача которой заключалась в защите демократии, прав человека, социальных прав, языковых прав и прав средств массовой информации! Возможно, это было сделано для того, чтобы на предстоящих выборах президента федерации победил более умеренный кандидат. Если так, то эта стратегия провалилась. 29 сентября большинство голосов набрал Коштуница.

2 октября 2002 года Биляна Плавшич объявила о том, что признает себя виновной. Мы получили фантастическую возможность. Трибунал обвинял Плавшич в геноциде, преступлениях против человечности и военных преступлениях. Она была ближайшей соратницей Радована Караджича и Момчило Крайишника. Ей было позволено сидеть в присутствии Слободана Милошевича. Она участвовала в совещаниях по разделу Боснии и Герцеговины и в этнической чистке значительной части территории страны. Она была свидетелем общения Караджича и Младича. Биляна Плавшич могла знать все о связях Милошевича с политическим и военным руководством боснийских сербов. Я хотела, чтобы она стала ключевым свидетелем против Милошевича, Караджича, Крайишника и других обвиняемых лидеров Сербии и боснийских сербов.

Впервые Плавшич обратилась к нам в Белграде, в конце 2001 года. Она сказала, что узнала о тайных обвинениях против нее и готова сдаться добровольно. Я встречалась с ней вскоре после того, как она прибыла в Гаагу. Мы сидели в моем кабинете и курили. Я помню, как протянула ей пачку своих американских сигарет, полагая, что в голландской тюрьме ей нелегко достать настоящие «Мальборо». Такой жест мог внушить доверие. Биляна пыталась разговаривать со мной, как женщина с женщиной. В своей прямой твидовой юбке она напоминала истинную британскую леди. Она сообщила, что является доктором биологии, и попыталась обосновать превосходство сербского народа. Эти откровения были тошнотворными, и я закончила наш разговор. Мне захотелось добиться для этой женщины пожизненного заключения.

После того как Плавшич провела в заключении несколько месяцев, мы с удивлением узнали от ее адвокатов, что она готова признать себя виновной, но только не в геноциде. Два прекрасных прокурора, Алан Тигер и Марк Хармон, обсудили все условия, и я согласилась с ними. Мы исключили обвинение в геноциде из обвинительного заключения, а Плавшич признала все остальные факты. Моя главная ошибка заключалась в том, что я не заставила ее подписать обязательство свидетельствовать против других обвиняемых. Мы обо всем договорились на словах и были обмануты. Я думала, что мне удалось установить с Плавшич личный контакт. Наши отношения, несмотря на весь бред о расовом превосходстве, казались мне настолько сердечными, что я решила довериться обвиняемой. Я снова совершила ошибку. Во время заседания Биляна Плавшич поднялась и зачитала обращение к суду, полное признаний собственной вины, но исключительно общего характера. Никаких важных деталей она не сообщила. Я слушала ее с ужасом, понимая, что она не сказала ничего важного. Прокурор потребовал приговорить ее к 25 годам заключения, судебная палата приговорила ее к 11 годам, и она подала апелляцию.

Позже прокурорская служба вызвала Плавшич в качестве свидетеля обвинения против Момчило Крайишника, третьего по значимости после Радована Караджича и Ратко Младича человека на контролируемых сербами территориях Боснии. Она отказалась. Дермот Грум настаивал на том, чтобы принудить ее давать показания против Милошевича. Я отправила Грума и Равного следователя по Боснии Берни О'Доннела в Швецию, где Плавшич отбывала наказание. Она заявила, что ничего не знает о преступлениях и стала жертвой обстоятельств, и признала свою моральную, но не юридическую ответственность за преступления, совершенные сербами в Боснии и Герцеговине. Впоследствии я добилась перевода Плавшич в Гаагу и допросила ее в своем кабинете в присутствии Дермота Грума. Но на этот раз она отказалась даже от тех заявлений, которые сделала, признавая себя виновной, и начала заявлять о полной своей невиновности. Я заметила, что адвокат оказал ей плохую услугу, посоветовав признать свою вину. Я считала, что она нарушила условия соглашения, и сказала своим сотрудникам: «Мы должны передать судебной палате все то, что говорит нам госпожа Плавшич. Давайте направим в суд запрос о возобновлении дела Биляны Плавшич…» Старшие прокуроры заявили, что это невозможно. Что сделано, то сделано.

«Нет, нет, нет, — возразила я. — Составляйте запрос». Я направила его президенту трибунала, но он вернул документ, заявив, что решение этого вопроса не входит в его юрисдикцию. Тогда я передала запрос судебной палате, которая признала Биляну Плавшич виновной. Ответа я ожидаю до сих пор.

21 октября 2002 года, накануне поездки в Нью-Йорк и выступления перед Советом безопасности ООН, я вернулась в Белград, чтобы в очередной раз потребовать от федеральных и сербских властей полного сотрудничества с трибуналом. Министр иностранных дел и руководитель комитета по сотрудничеству Горан Свиланович оспаривал мои утверждения о том, что его правительство ничего не делает для трибунала. Список проблем до боли напоминал тот, что я уже привозила в Белград в прошлый раз. Мы снова требовали ареста скрывающихся обвиняемых, жаловались на противодействие со стороны югославской армии, на ограничение доступа к свидетелям, в том числе к Зорану Лиличу на угрозы в адрес свидетелей и недопустимые по тону выступления местных политиков, пытающихся добиться популярности. (Коштуница даже заявил, что его страна слишком активно сотрудничает с трибуналом!)

«У меня складывается впечатление, что позиция Коштуницы очень близка к позиции Милошевича, и что стремление к сотрудничеству неуклонно угасает», — сказала я. Когда руководитель следствия Патрик Лопес-Террес вручал сербам копии новых обвинительных заключений и ордеров на арест тех, кого обвиняли в убийствах в Сребренице, на лицах чиновников застыло изумление. Мы требовали арестовать Любишу Беару, Вуядина Поповича, Любомира Боровчанина и Драго Николича. И как же, думала я, югославские власти по противоречивой 39-й статье закона о сотрудничестве смогут отказать в аресте обвиняемых, руки которых по локоть в крови? Я сообщила властям, что мы получили информацию об уничтожении разыскиваемых нами документов.

Свиланович решил меня предостеречь. Он сказал, что, если я сообщу Совету безопасности ООН об отказе Югославии от сотрудничества, это не принесет никакой пользы. Югославское правительство обратится в Совет безопасности со своей версией развития событий. Свиланович заверил меня в том, что Коштуница не имеет никакого отношения к тому, что мы до сих пор не получили разрешения на выступление Зорана Лилича в качестве свидетеля по делу Милошевича. Югославский министр продолжал заявлять, что с арестом обвиняемых нет никаких политических проблем.

К тому времени у нас было уже 24 обвиняемых, продолжающихся скрываться. Югославские власти имели на четыре обвинительных заключения больше, чем у них было, когда наш самолет приземлился. Нам сообщили, что арест обвиняемых осложняется лишь их поисками. Некоторые из них находятся за пределами Сербии, кто-то — в Черногории, а кто-то — в Казахстане и других советских республиках. Разумеется, никто не знает о местонахождении Караджича и Младича. Наши следователи могут посетить бывшую штаб-квартиру «красных беретов», полувоенной организации, созданной Милошевичем в рамках органов госбезопасности Сербии. Нам сказали, что мы не получим прямого доступа к архивам госбезопасности. Из-за планов резкого сокращения численности аппарата, многие очень недовольны этим. В конце концов, мы узнали, что никакой информации о расследовании массовых захоронений в Батайнице нет.

Выступая перед Советом безопасности ООН с резкой критикой в адрес югославских властей, я не испытывала никаких угрызений совести. 30 октября я в третий раз выступала в ООН и жаловалась на то же самое. Меня беспокоило, что члены совета уже устали от моих жалоб. У них появилось нечто вроде «трибунальной усталости». Я была уверена в том, что, если из-за этого давление на Белград ослабеет, то уклончивая стратегия югославских властей восторжествует, и жертвы Боснии и Герцеговины, Хорватии и Косово могут не рассчитывать на правосудие.

[Федеративная Республика Югославия] не демонстрирует ни малейшего желания отвечать на какие-либо запросы, связанные с югославской армией, — сказала я. — Обвиняемые военные остаются на свободе. Зловещие фигуры, подобные Ратко Младичу, пользуются защитой. Вы, несомненно слышали и будете слышать заверения в том, что Ратко Младич находится не в [Федеративной Республике Югославия]. Постоянно отрицая, что Младич живет в Сербии, в частных беседах государственные чиновники признают, что он находился в Сербии «вплоть до недавнего времени»… Мы уже наслушались достаточно. По моей просьбе президент Жорда формально уведомил Совет о нежелании [Федеративной Республики Югославия] выполнять свои обязательства по уставу трибунала.

Военные архивы для нас закрыты, даже по тем делам, жертвами которых являются сербы. Поведение югославских властей совершенно однозначно. Объяснить его можно одним сделанным, но ни разу не повторенным заявлением о том, что трибунал не получит ничего, что может повредить позиции Федеративной Республики Югославия в Международном уголовном суде, где Босния и Хорватия требуют репараций. Подобные соображения абсолютно неуместны.

…Хуже всего то, что, после того как нам много раз повторяли, что доступ к определенным военным документам невозможен до принятия закона о сотрудничестве, недавно мы узнали об уничтожении ряда запрашиваемых документов по условиям местного постановления, требующего автоматического уничтожения документов по истечении десятилетнего срока хранения. Если бы последствия этого не были столь серьезны, то подобное откровенное нарушение международных обязательств выглядело бы почти комично. Мы не можем позволить, чтобы подобное продолжалось.

…Мы начинаем получать доступ к важным свидетелям и «надежным источникам», как я это называю. Но на пути этих людей возникают новые преграды: им говорят, что общение с моими сотрудниками связано с риском уголовного преследования по местным законам, охраняющим государственную и военную тайну.

Чтобы эти свидетели получили разрешение дать показания, мы должны направить официальные повестки югославским властям. Однако конкретные повестки ключевым свидетелям не содержат полной информации и не могут служить для этих людей надежной защитой. Хуже того, очень важному свидетелю по делу Милошевича недавно угрожали уголовным преследованием со стороны федеральных властей только за то, что он побеседовал с нашими следователями. Это был зловещий сигнал тем, кто настроен сотрудничать с трибуналом. Но боюсь, что это не помешает [Федеративной Республике Югославия] утверждать, что она сотрудничает с трибуналом и обеспечивает нам и нашим свидетелям всю необходимую помощь. Если это будет продолжаться, трибунал не сможет получить крайне важных доказательств.

Одно должно быть совершенно ясно. От нас нельзя требовать быстрой подготовки обвинительных заключений и проведения судов над виновными лидерами, если в то же время нам приказывают быть терпеливыми и не раскачивать лодку. Это явное противоречие.

Совет безопасности не раз подчеркивал, что государства не имеют права включать в свои местные законы условия, которые ведут к уклонению от международных обязательств. Международное сообщество и Совет безопасности должны указывать на этот принцип [Федеративной Республике Югославии] при любой возможности, причем не только на словах, но и на деле.[22]

Через месяц мы получили информацию о том, что генеральный секретарь ООН Кофи Аннан собирается посетить Белград. Я не помню, с чем связывалась эта поездка, но это была явная попытка федеральных властей вернуть страну в международное сообщество, не прилагая никаких усилий для сотрудничества с трибуналом, учрежденным ООН. Я заявила, что отправлюсь в Белград в тот же день. Я пригласила Аннана посетить офис трибунала в Белграде и сказала, что подобный жест поднимет моральный дух сотрудников и станет серьезным сигналом для местных властей. Аннан прибыл в офис в сопровождении специального эскорта безопасности. Мы приняли его в простом зале совещаний на первом этаже и вкратце познакомили с нашей деятельностью. Мы в очередной раз заявили о нежелании белградского правительства сотрудничать с трибуналом. Для того чтобы ни я, ни Аннан не забыли об этом визите, руководитель белградского офиса, болгарин Деян Михов, подарил нам кофейные чашки с логотипом ООН и надписью «ICTY Field Office Belgrade».[23] (Надпись смылась после первого же мытья в посудомоечной машине.) Во время той встречи я постоянно думала, как далеко от нашего офиса находится логово Ратко Младича. Вспомнила я и о том, что Аннан возглавлял департамент миротворческих операций ООН в то самое время, когда Младич приказал своим солдатам, не обращая внимания на миротворцев ООН, вторгнуться в «безопасную зону» Сребреница и расстрелять тысячи мусульманских пленников.

После отъезда Аннана у меня был свободный вечер в Белграде. Я использовала это время для встречи с лидерами организации, которая больше любой другой препятствовала нашей работе. Я говорю о югославской армии. Это была не беседа (атмосфера была слишком напряженной), а ряд монологов. Мы встретились к крохотном конференц-зале в здании штаба югославской армии в центре Белграда. Не помню, остался ли на стене след в том месте, где когда-то висел непременный портрет Тито. Но тут я вспомнила о Младиче и снова подумала, что он где-то рядом.

Во встрече принимали участие генерал Бранко Крга, назначенный Коштуницей начальник генштаба, руководитель армейской комиссии по сотрудничеству с Международным трибуналом генерал Златое Терзич, отставной генерал Радомир Гойович, который долгое время исполнял обязанности главного военного прокурора и президента военного суда, а также генерал Ако Томич, массивный, грузный человек, руководивший службой безопасности генерального штаба, доверенное лицо Воислава Коштуницы и, по слухам, ангел-хранитель генерала Младича.

Высокопоставленные правительственные чиновники сообщили нам, что Ратко Младича охраняет югославская армия и что его арест — это дело армии, а не гражданских властей. Поэтому я сразу перешла к делу и вручила генералу Крге копию обвинительного заключения Младича. Я сказала, что нам нужны четкие ответы на два вопроса. Что сделала (если вообще что-то сделала) югославская армия для установления местонахождения Младича? И собирается ли генерал выяснить его местонахождение и арестовать его?

Офицеры югославской армии, воспитанные в коммунистической традиции, редко просто отвечают на простые вопросы. Генерал Крга прочитал мне целую лекцию о том, какую роль югославская армия играет в государственной структуре ФРЮ, и о регулировании действий армии «соответствующими правилами». (Я знала, что югославская армия, наряду со службой госбезопасности и разведки, долгое время являлась государством внутри государства. Руководители армии отлично умели создавать для себя «соответствующие правила», позволявшие им делать все, что угодно. Я слышала даже о том, что руководители высшего звена получали приличный доход от незаконной торговли оружием, антиквариатом и серебром.) Генерал Крга несколько раз заверил меня, что югославская армия не прячет никого из обвиняемых, в том числе и Младича. Он заметил, что об этом «не раз сообщалось» ряду «иностранных представителей». Кроме того, их приглашали осмотреть места, где предположительно скрывались подозреваемые, чтобы они могли лично убедиться в том, что Младича там нет. Но стоило генералу сказать, что югославская армия заинтересована в задержании лиц, ответственных за совершенные преступления, и что она уже инициировала несколько дел по военным преступлениям, как он тут же подчеркнул, что армия не может нести ответственность за арест отставных офицеров, в том числе и генералов, поскольку теперь они являются гражданскими лицами.

Генерал Терцич добавил, что арестами отставных военных, обвиняемых трибуналом, должны заниматься гражданские власти. Он сказал, что армия сотрудничает с трибуналом: генералу Небойше Павковичу, генералу Александру Васильевичу и другим отставным генералам выданы официальные разрешения. Эти люди получили разрешение общаться со следователями. Но он неодобрительно высказался в адрес Васильевича, который начал сотрудничать с прокурорской службой до получения официального разрешения.

Я снова перешла к главной теме нашей встречи и спросила, где находится Младич. Готова ли армия разыскать его? Генерал Гойович ответил, что отставные офицеры не подпадают под юрисдикцию югославской армии. Армия не может вести в их отношении никаких уголовных расследований, в том числе и разыскивать их для вручения ордеров на арест. Этим должна заниматься полиция.

«Генерал, — вспылила я, — министр внутренних дел, Душан Михайлович, сказал мне, что полиция не может арестовать Младича, поскольку он находится под защитой югославской армии… Из надежных источников мы получили информацию о том, что Младич посещает военные объекты, для прохода на которые у него есть специальный пропуск… Даже Павкович это подтвердил… И у нас есть информация о том, что он лечился в [главном военном госпитале в Белграде] и часто останавливается в загородном доме отставного генерала».

Генералы Крга и Томич постоянно повторяли, что поиск и арест Младича — это проблема министра внутренних дел Михайловича. Томич указал на то, что полиция могла арестовать Младича, когда он входил или выходил из военного госпиталя в Белграде, если, конечно, он вообще там был, что Томич с плохо скрываемой усмешкой категорически отрицал.

Руководитель следствия Патрик Лопес-Террес указал на то, что трибунал выдвинул обвинения против преступников в то время, когда они еще служили в югославской армии, и армия не стала их арестовывать. Он добавил, что армия должна располагать информацией, которая помогла бы выяснить местонахождение этих людей. Готова ли она помогать полиции в этих действиях? Томич уклонился от четкого ответа. Он в очередной раз повторил, что искать преступников — не дело армии, а потом добавил, что наша информация о Младиче и его действиях, в том числе и совершенно надежная информация о том, что Томич встречался с Младичем, абсолютно не соответствует действительности. «Младич не мог лечиться в [военном госпитале в Белграде], он не мог пройти туда незамеченным», — заверил нас Томич. Но мою просьбу проверить документы и выяснить, лечился ли Младич в военном госпитале в последние несколько месяцев, он тут же отклонил.

Я снова попыталась получить от генералов нужную мне информацию: «Располагает ли разведка и контрразведка информацией о том, где Младич мог находиться в Сербии прежде? Могут ли они предоставить нам такую информацию?» Я четко дала понять, что югославская армия может и не мечтать попасть в программу НАТО «Партнерство ради мира», пока Младич остается на свободе, а армия ничего не делает для того, чтобы его задержать. «Однако в случае позитивной реакции я поддержу позицию Югославии в соответствующих международных организациях», — добавила я.

Крга и Томич продолжали вести разговор в том же духе. Я спросила Кргу, отрицает ли он тот факт, что Младича видели в белградском ресторане «Милошев Конак» в день моего последнего приезда в Белград. В разговор вступил Гойович. Он начал рассказывать мне сказки о старинной балканской традиции «гайдуков», когда преступники, повстанцы и борцы за свободу скрывались в горах. «Младич может долгое время скрываться в горах, получая помощь от местного населения», — сказал он и добавил, что Младич не признает трибунал и непременно будет сопротивляться любым попыткам ареста.

«Платит ли армия разыскиваемым преступникам пенсию из военного социального фонда?» — спросил Лопес-Террес. Терзич и Гойович ответили, что эта информация не поможет найти обвиняемых, так как деньги перечисляются на счета через национальную почту, и их может получить любой, кто имеет доверенность. Потом они нагло солгали, заявив, что Младич не получает пенсии от югославской армии: ведь он, как и Винко Пандуревич, один из обвиняемых в преступлениях в Сребренице, — отставной офицер армии боснийских сербов.

Генералы сказали слишком много. Лопес Террес немедленно представил копию формального ответа югославской армии и министра иностранных дел Югославии о том, что армия выплачивает пенсию Пандуревичу. С каждой минутой атмосфера становилась все более холодной. Терзич отрицал тот факт, что после увольнения из армии боснийских сербов Пандуревич работал инструктором в военном училище югославской армии. Он пытался заставить нас поверить в то, что Пандуревич был всего лишь курсантом. Казалось, генералы не понимают разницы между доказуемыми фактами и миром фантазий, в котором они жили. Затем они попытались жаловаться на то, что ответы на требования трибунала о сотрудничестве дорого обходятся армии. Особенно велики, по их словам, были расходы на копирование документов. Жаль, что эти слова не были записаны на пленку, чтобы вся Югославия услышала, как ее генералы жалуются на дороговизну копирования документов. «Пресвятая Мадонна!», — подумала я. Через несколько минут генерал Крга прекратил этот идиотизм и закончил разговор. Но еще до ухода генералов я успела сообщить им, что рассчитываю на помощь югославской армии в поисках Младича.

На следующий день вся сербская пресса обрушилась на меня за то, что я вместе с генеральным секретарем ООН Кофи Аннаном испортила Белграду прекрасный солнечный день.

Не стоит и говорить, что встреча с генералами не принесла ничего, кроме возможности пообщаться с людьми, возглавлявшими югославскую армию. Правительство было очень раздражено. Наши попытки получить стенограммы заседания Верховного совета обороны ни к чему не привели. 13 декабря 2002 года терпению пришел конец. Настало время привлекать судей. Джеффри Найс направил в судебную палату, занимающуюся делом Милошевича, запрос под номером 54 bis. Прокурорская служба требовала заставить белградское правительство предоставить эти и другие важные документы. Найс писал:

… широта и глубина материала и помощь, требуемая для решения ключевых проблем дела против Обвиняемого. Например, документы, хранящиеся в [Федеративной Республике Югославии] — в государственных архивах обязательно имеются доказательства участия политических, военных и полицейских органов Республики Сербия и [Федеративной Республики Югославии] в конфликтах в Косово, Хорватии и Боснии и Герцеговине. Более того, такие документы, как официальные приказы, доклады, военные и полицейские отчеты, стенограммы заседаний, заказы на поставки, инвентарные описи, платежные ведомости и корреспонденция могут стать важнейшими доказательствами в деле, которое затрагивает все уровни политической, военной и полицейской иерархии…

11 сентября 2002 года прокурорская служба информировала судебную палату, что нет никаких сомнений в том, что такие документы существуют и находятся в распоряжении властей [Федеративной Республики Югославии]. Нет никаких оправданий тому, что [Федеративная Республика Югославия] отказывается предоставить эти документы. Сообщаем также, что 27 ноября 2002 года советник министра иностранных дел и президент Национального совета по сотрудничеству с [трибуналом по бывшей Югославии] Владимир Джерич подтвердил существование ряда документов во время встречи с сотрудниками [прокурорской службы].

Найс также сообщал, что во время ноябрьской встречи Джерич сообщил прокурорской службе о том, что, хотя Федеративная Республика Югославия действительно располагает рядом запрашиваемых документов, прокурорская служба может их получить только в том случае, если согласится не обнародовать их публично. Джерич сказал, что подобные документы могут рассматриваться только на закрытых заседаниях. Он отметил, что прокурорская служба должна инициировать и поддержать просьбу о подобных мерах в отношении всех полученных документов, причем еще до того, как ей будет позволено ознакомиться с ними. Найс полагал, что обвинение может обеспечить такие меры в отношении отдельных документов в рамках рассмотрения определенных дел, но не должно брать на себя подобные обязательства в отношении всех документов. Такой подход противоречил бы основной цели трибунала, которая заключалась в открытом и прозрачном отправлении судопроизводства, и нарушал бы устои политики прокурорской службы.

Наш запрос вывел из себя министра иностранных дел Свилановича, так как содержание его переговоров с прокурорской службой стало достоянием публики. Кроме того, стало известно, что Белград скрывает стенограммы заседаний Верховного совета обороны, чтобы их содержание не стало известно Международному уголовному суду. В среду 18 декабря президент Совета безопасности ООН выпустил заявление о несоблюдении ряда резолюций. Это заявление призывало все государства и в первую очередь Федеративную республику Югославию в полном объеме сотрудничать с Международным трибуналом.

Свиланович с горечью заявил, что обвинения в адрес его страны несправедливы. Он в очередной раз попытался использовать сложившуюся обстановку, чтобы представить Сербию в роли невинной жертвы. Журналисту белградской газеты National Свиланович заявил, что трибунал — это петля на шее страны, серьезное препятствие на пути вступления в международные организации. «Без прояснения этой части нашего прошлого невозможно даже представить себе членство в Европейском Союзе», — заявил он. Впрочем, Свиланович продолжал лгать при каждом удобном случае. Он заявлял, что прокурорская служба требует неограниченного доступа ко всем архивам, хотя нам нужны были лишь документы Верховного совета обороны и другие документы подобного рода. Свиланович говорил о том, что сотрудничество с трибуналом никогда еще не складывалось настолько плохо. С плохо скрываемой мстительностью он посоветовал трибуналу оценить собственную работу и подумать о том, чего удалось достичь с помощью публичной критики в адрес Белграда.

Следующее публичное заявление о неудовлетворительном сотрудничестве Федеративной Республики Югославия с Международным трибуналом я сделала лишь 20 декабря. Я рассказала о том, что Свиланович отказался даже разговаривать со мной и заявил, что прокурорская служба «предала доверие белградских властей».

«Этого уже переходит все пределы, — сказала я, объясняя, что прокурорская служба располагает ограниченным временем для представления своих доказательств на каждом процессе. — Трудности в доступе к документам и свидетелям, с которыми прокурорская служба столкнулась в деле Милошевича, достигли такой степени, что ждать уже стало невозможно. Судебная палата должна быть проинформирована о возникших перед нами проблемах. Хочу повторить, что в условиях ограниченного времени, выделенного судебной палатой на конкретное дело, прокурорская служба должна иметь возможность представить в суде наиболее важных свидетелей и самые важные документы».

В конце февраля 2003 года я впервые приехала в Государственный Союз Сербии и Черногории — государство-преемник Федеративной Республики Югославия. Разведка дружественной страны сообщила мне, что действующий начальник генерального штаба национальной армии, генерал Крга подтвердил, что Ратко Младич живет в Сербии, находится под охраной собственных телохранителей и имеет полный доступ ко всем возможностям, которыми располагает армия. Мне сообщили также, что президент Коштуница осведомлен об этом.

Сначала я отправилась в Черногорию. Мне хотелось убедить премьер-министра Мило Джукановича свидетельствовать против Милошевича. Именно Джуканович в свое время привел его к власти. Джуканович начал жаловаться на то, что Коштуница и армия мешают проведению реформ и блокируют сотрудничество Сербии и Черногории с Гаагой. «Черногория будет страдать из-за последствий отказа Сербии сотрудничать с трибуналом, — сожалел черногорский премьер. — Черногория не хочет более быть заложником политики Сербии». Мне стало ясно, что новая конфедерация долго не проживет.

Однако выступить свидетелем на суде Джуканович отказался. «Милошевич никому не позволял сближаться с собой. Я не был посвящен в серьезные вопросы, — сказал он. — Милошевич никогда мне не доверял. О его реальных планах знали лишь несколько человек в Белграде». Джуканович опасался, что выступление на суде может повредить его политической карьере в Черногории. Он объяснил, что хочет реформировать страну, но располагает весьма ограниченным временем и незначительным большинством в парламенте. Он просил меня войти в его положение и поддержать усилия по сохранению стабильности в Черногории. «Даже среди моих сторонников есть люди, настроенные против трибунала», — сказал Джуканович, но все же пообещал помочь прокурорской службе в ее работе и предоставить любую информацию, какая окажется в его распоряжении.

Черногорские официальные лица, с которыми мы встречались, категорически опровергли утверждения Душана Михайловича и других белградских политиков о том, что разыскиваемые преступники, в том числе Караджич и Младич, находились в Черногории или приезжали на территорию республики. Лидеры заявили, что «кто-то» пытается возложить всю вину на Черногорию. Черногорская полиция и служба государственной безопасности внимательно следят за всеми, кто пересекает границу, а также наблюдают за теми местами, где мог бы появиться Караджич. Политики Черногории жаловались на то, что разведки других стран, в особенности США и Франции, не сотрудничают друг с другом. Еще более печальной, по их оценке, была политическая стагнация в Белграде. В такой обстановке ни один политик не рискнул бы сделать серьезный шаг, не говоря уже об аресте тех, кого разыскивал трибунал. Черногорцы полагали, что Джинджич выдвинет свою кандидатуру на пост президента Сербии, сформирует совет министров и проведет реформы. Реформа армии поможет решить проблему Ратко Младича.

В Белград я приехала 17 февраля. Я снова предупредила власти Государственного Союза и Сербии о том, что они обязаны выполнять свои международные обязательства. На встрече с министром иностранных дел Сербии и Черногории Свилановичем и председателем Национального комитета по сотрудничеству с трибуналом я сразу же заявила: «В очередной раз мне хотелось бы вернуться из Белграда и заявить, что я удовлетворена ходом сотрудничества. Однако на этот раз мне это не удастся». Слишком много серьезных проблем возникло у прокурорской службы в связи с делом Милошевича. Получил ли Зоран Лилич разрешение свидетельствовать против Милошевича? Почему выдача подобных разрешений настолько затянулась? Почему разрешение на расследование связи Милошевича с преступлениями в Косово было получено только сейчас, спустя несколько месяцев после запроса? Где запрошенные нами отчеты полиции по разыскиваемым лицам, которые, как нам известно, проживают в Сербии? Почему не отменена 39-я статья закона о сотрудничестве, противоречащая резолюции Совета безопасности ООН? Почему Душан Михайлович заявил в национальном парламенте, что полиция не будет арестовывать новых обвиняемых? Когда мы получим необходимый нам доступ к архивам? Где стенограммы заседаний Верховного совета обороны и другие документы, которые доказывают причастность Милошевича к войне в Боснии и Герцеговине и к проводимому в этой стране геноциду? Где личное дело Ратко Младича?

Я предвидела, что Сивланович сразу же заговорит о необъективности трибунала, и сообщила ему, что вскоре будет выдвинуто первое обвинение против членов албанской милиции в Косово, Армии освобождения Косово. Арест Фатмира Лимая и двух других командиров АОК был делом дней. Их обвиняли, в том числе, в убийствах, бесчеловечном отношении, пытках и избиениях сербских гражданских лиц и албанцев, содержащихся в концлагерях АОК.

Министр иностранных дел Свиланович высказал свое недовольство прокурорским запросом с требованием доступа к документам Верховного совета обороны и другим архивам. Он полагал, что информация представлена в запросе некорректно и раскрывает содержание конфиденциальных консультаций между Джеффри Найсом и представителями белградского правительства. Свиланович отметил, что, если Милошевич будет обвинен в геноциде, то позиции Боснии и Герцеговины и Хорватии в Международном уголовном суде значительно укрепятся.

«Послушайте, — сказала я. — Мне нужны эти документы. Я должна немедленно увидеть оригиналы… Вы можете обратиться в судебную палату с требованием обеспечения соответствующей защиты».

Свиланович сообщил, что Белград удовлетворил 113 из 126 запросов, направленных прокурорской службой. Жаловался только Лилич. Свиланович полагал, что прокурорской службе не следует возражать против условного освобождения Милана Милутиновича, который был арестован по обвинению в причастности к этническим чисткам в Косово. По мнению Свилановича, это способствовало бы укреплению «уверенности» и созданию «позитивного климата», а также доказало бы уважение к гарантиям, которые государство дало обвиняемым, согласившимся сдаться добровольно. Свиланович закончил встречу заверениями в том, что Белград изменит политику сотрудничества с трибуналом. Он сказал, что «ключевые фигуры», явно имея в виду Зорана Джинджича, испытывают серьезное давление со стороны противников сотрудничества.

За несколько дней до этой встречи Зоран Джинджич повредил ногу во время игры в футбол. Мне это показалось странным. Премьер-министр страны играет в футбол и получает перелом щиколотки — очень серьезную травму, которая может помешать исполнению им своих обязанностей. Но все же он принял меня в своем кабинете. Джинджич был в деловом костюме, но на костылях, с загипсованной ногой.

Как всегда, мне было интересно узнать новости о тех, кого разыскивал трибунал. Полиция вышла на след сербского командира Шливанчанина, принимавшего активное участие в вуковарской трагедии. Руководитель Сербской радикальной партии, самопровозглашенный «дуче» Воислав Шешель, который советовал своим чернорубашечникам выковыривать хорватам глаза ржавыми ложками, скоро будет передан трибуналу. (На самом деле Шешель через неделю сдался добровольно и пообещал «уничтожить зловещий трибунал». У Джинджича была только одна просьба относительно Шешеля: «Заберите его и никогда не возвращайте назад». Он предупредил меня, что выходки Шешеля в зале суда могут быть более губительны, чем выступления Милошевича.) Горцы продолжали укрывать Караджича на неохраняемом участке границы между Боснией и Герцеговиной и Черногорией. Ходили слухи о том, что Младич скрывается где-то в районе границы Сербии с Румынией, и что власти пытаются убедить его сдаться добровольно. Обвинения в том, что генерал Перишич поддерживает контакт с Младичем, Джинджич категорически отверг. Он сказал, что «информированные Друзья» сообщили ему, что Младич окружен и, возможно, даже содержится в заключении. Те, кто его охраняет, предпочтут скорее убить генерала, чем допустят его арест. Эти люди (Джинджич назвал их «сумасшедшими») связаны с преступниками и близки к ряду офицеров армии и полиции. Дружественная разведка сообщала нам о местонахождении Младича, но действия полиции не принесли никакого позитивного результата. Полиция заявляла о том, что постоянно следит за женой и сыном Младича, а также за их квартирой. Однако Джинджич пожаловался на то, что полиция не дает ему точной информации по Младичу. «С Младичем элемент неожиданности не сработает, — сказал он. — Слишком велико давление. К нему приковано слишком много внимания». Джинджич предложил на время оставить Младича в покое, начать считать его мелким преступником и трусом, не проявлять к нему интереса. Это позволило бы ему расслабиться, и его можно было бы взять в тот момент, когда он меньше всего ожидал бы этого. Джинджич снова пообещал мне арестовать Младича еще до лета.

Он полагал, что Сербии необходимо как можно быстрее решить все проблемы с трибуналом. Время для сотрудничества было самым благоприятным, хотя некоторые члены правительства выступали против, так как подобная политика связана с определенным политическим риском. После расформирования Федеративной Республики Югославии Воислав Коштуница остался без должности. Вскоре новый парламент Сербии и Черногории пересмотрит законы, регулирующие отношения с трибуналом, что значительно облегчит сотрудничество.

Затем я передала Джинджичу информацию, которая могла стать испытанием для его энтузиазма в отношении сотрудничества с трибуналом. Я сообщила ему, что прокурорская служба вскоре выдвинет обвинения против четырех генералов, принимавших участие в массовых убийствах и этнических чистках в Косово, в том числе в резне в деревне Мея. Жертвы этого преступления были перевезены в рефрижераторах на военно-воздушную базу в Батайнице, близ Белграда. Я сказала Джинджичу о том, что обвинение будет выдвинуто против Сретена Лукича, который командовал милицией в Косово, а впоследствии сыграл ведущую роль в свержении и аресте Милошевича. Джинджич отнесся к моему сообщению довольно нервно. Он ответил, что подобные обвинения могут породить серьезные политические проблемы, и просил меня отсрочить их обнародование, но я отказалась. «Косово — это реальная проблема для нашей страны, — сказал Джинджич. — Край медленно, но неуклонно движется к независимости. Международное сообщество вынуждает Сербию не только примириться с этим, но еще и заботиться о Косово — этот регион во многом зависит от ресурсов и бюджета всей страны». Никто в Сербии не рискнет открыто высказаться по решению этой проблемы. Джинджич добавил, что, если трибунал выдвинет обвинения против сербских командиров в связи с преступлениями в Косово, его правительство открыто откажется от сотрудничества, поскольку в противном случае лишится поддержки полиции. В этом вопросе Джинджич был непреклонен. Правительство выступит против любых обвинений, основанных на «прямой ответственности», то есть на непосредственной отдаче приказов совершать военные преступления. Правительство не примет обвинений в адрес высокопоставленных офицеров, в том числе против Лукича.

Способствуя свержению Милошевича в октябре 2000 года, Джинджич и некоторые оппозиционные политики пошли на компромисс с Лукичем и другими офицерами югославской армии, полиции и разведки. Сотрудники этих служб давным-давно срослись с местной мафией. Такова была преступная природа режима Милошевича. За войнами в Хорватии, Боснии и Герцеговине и Косово стояла организованная преступность. Джинджич говорил, что хотел бы разрубить этот гордиев узел. Он сам и черногорский премьер Джуканович собирались установить правительственный контроль над армией и провести чистку офицерского корпуса. «Армия — главная проблема трибунала, — сказал мне Джинджич, — основное препятствие на пути реформ. Она защищала социализм и титовскую Югославию, а теперь защищает себя от любых реформ и контроля со стороны гражданского общества. Реформы будут способствовать сотрудничеству». Джинджич также заявил, что планирует уничтожить сеть организованной преступности и связанных с ней сотрудников службы государственной безопасности. Премьер-министр уже уволил руководителя службы госбезопасности и его заместителя, потому что они не смогли справиться с задачей поиска и ареста Младича.

Я посоветовала Джинджичу быть осторожнее и передала внутренний документ трибунала, где сообщалось о заговоре с целью его убийства. Этот документ был составлен моими информаторами в Белграде, и в нем содержались имена людей, которые непосредственно участвовали в заговоре.

— Я знаю об этом, — улыбнулся Джинджич. — Они не хотят, чтобы я проводил реформы… Но не бойтесь, я могу за себя постоять.

— Но все же, — настаивала я, — к этому нельзя подходить легкомысленно. Вы должны отнестись к подобной угрозе серьезно… Опыт подсказывает мне, что никогда нельзя предугадать, как развернутся события. Возможно, эта информация ложна. Возможно, в ней есть зерно истины…

Через четыре дня после нашей встречи была совершена неудачная попытка покушения на Джинджича. Убийца направил грузовик на его автомобиль. А 12 марта 2003 года более опытный киллер, устроившийся на крыше дома, расположенного напротив здания сербского правительства, направил снайперскую винтовку в спину Зорана Джинджича и спустил курок.

Я находилась в своем кабинете, когда Антон Никифоров, мой помощник, сообщил о том, что на Джиндича совершено покушение. Немного позже мы узнали, что премьер убит. Это был шок. Но никто из нас не удивился. Смерть Джинджича потрясла меня не так, как убийство Фальконе. Фальконе был моим коллегой, он принадлежал к той же команде. Джинджич был просто знакомым мне сербским политиком. Он был готов пойти на риск ради сотрудничества с трибуналом. Я помнила о том, как он рассказывал мне о трупах албанцев, убитых в Косово и захороненных на территории военной базы. Я помнила, как он начал работу с теми, кто согласился сдаться трибуналу добровольно. Но для меня Джинджич всегда оставался человеком, с которым не приходилось вести переговоры, которого нужно было вынуждать совершать аресты, выдавать документы и разрешения на допрос свидетелей. Я подумала о его детях. Я вспомнила его жену, Ружицу и, как отправила ее по магазинам в Лугано. Я вспомнила, как Джинджич ради блага своей страны и своего народа был готов выдать Милошевича Гааге, даже если для этого его придется похитить. Я вспомнила, как он смеялся: «Дайте мне миллиард, и вы получите Милошевича».

Примечания:

1

Резиновая стена (итал.).

2

Сравните muro di gomma. — Прим. автора.

19

Дело «Прокурор против Слободана Милошевича», стенограмма судебного заседания, 12 февраля 2002, стр. 1–11, http://www.un.org/icty/transe54/020212IT.htm.

20

Дело «Прокурор против Слободана Милошевича», стенограмма судебного заседания, показания Пэдди Эшдауна, 15 марта 2002, стр. 2355, 2380.

21

Веселин Шливанчанин, Миле Мркшич и Мирослав Радич.

22

Доклад Карлы дель Понте, главного прокурора Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии Совету безопасности ООН, 30 октября 2002 года.

23

Офис Международного трибунала по бывшей Югославии,