Марсель Мосс "Социальные функции священного / Избранные произведения" Са...

Марсель Мосс "Социальные функции священного / Избранные произведения"

Санкт- Петербург 2000

Имя выдающегося французского ученого Марселя Мосса (1872-1950) известно в нашей стране достаточно хорошо. Ученьш-энциклопедист, человек, обладавший почти безграничной широтой эрудиции, Марсель Мосс оказал определяющее влияние на становление целого ряда научных дисциплин как во Франции, так и далеко за ее пределами. В данный сборник вошли работы по социологии религии, такие как "Набросок общей теории магии", эссе "Молитва" и "Очерк о природе и функции жертвоприношения". Обилие фактического материала, глубокий социологический анализ исследуемых явлений религиозной жизни и все теоретические выводы, которые содержатся в этих работах, надолго определили облик всей современной гуманитарной мысли. Дополняют сборник очерки, объединенные под общим названием "Коллективные представления и многообразие цивилизаций", а также "Предисловие к трудам Марселя Мосса", написанное Клодом Леви-Строссом к знаменитому сборнику "Антропология и социология", в котором впервые был опубликован "Набросок общей теории магии".

ISBN 5-8071-0033-6

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Имя выдающегося французского ученого Марселя Мосса известно в нашей стране достаточно давно. Энциклопедист, человек, обладавший почти безграничной широтой образования и эрудиции, Марсель Мосс оказал определяющее влияние на становление целого ряда дисциплин как во Франции, так и далеко за ее пределами. Достаточно лишь перечислить те области гуманитарного знания, которые входили в сферу его интересов - это философия, социология, этнология, антропология, индология, синология, и т. д. Несмотря на столь очевидное значение фигуры французского мыслителя и весьма давнее заочное знакомство с его именем в нашей стране, первая встреча отечественного читателя с трудами знаменитого :>тнолога состоялась лишь два года тому назад, когда сборник его статей был выпущен издательством "Наука".

Работы, представленные в настоящем издании, публикуются по-русски впервые. Они дают читателю весьма полное представление о тех исследованиях Мосса, которые заложили основы современной социологии религии. Три крупных сочинения - классическое "Очерк о природе и функции жертвоприношения" (в соавторстве с Анри Юбером), незаконченная диссертация о молитве ("Молитва") и "Набросок общей теории магии" - составляют своеобразный цикл, посвященный социологическому анализу ритуалов, связанных со сферой сакрального. Круг источников Мосса весьма обширен, и зачастую - особенно в "Жертвоприношении" и "Молитве" - изложение оказывается затруднено обилием сносок. Однако и в куда более популярно написанном "Наброске общей теории магии" чувствуется, что текст является лишь вершиной айсберга обширной эрудиции автора. Само название публикуемого сборника трудов Марселя Мосса - "Социальные функции священного" - совпадает с подзаголовком первого тома его трехтомного собрания сочинений. Из этого издания сюда вошли две наиболее значительные статьи Мосса, из ряда работ, принадлежащих его перу и так или иначе посвященных изучению религиозных феноменов. Дополняют сборник краткие рецензии на книги, собранные под общей рубрикой "Коллективные представления и многообразие цивилизаций", представляющие самостоятельный интерес. На наш взгляд публикация этих небольших статей не только поможет читателю полнее представить себе ту скрытую полемику, которая ведется автором на страницах этой книги, но и глубже понять изысканную мысль Мосса. Стоит также отметить, что некоторые статьи этого раздела имели для истории науки самостоятельную ценность. Так, например, сложно себе представить французскую, современную индологию без таких работ как "Анна-вирадж" и "Право и обычай в Индии", маленький объем которых слишком уж явно контрастирует с тем влиянием, которое они оказали.

Классическое исследование Юбера и Мосса о жертвоприношении интересно во многих отношениях. На страницах этого сочинения предлагается теоретическое объяснение феномену жертвоприношения, заложившее основы современного подхода к анализу этого явления в социологии религии и культурной антропологии. Авторы выбирают для исследования факты, которые представляются им самыми типичными, и обращаются к наиболее подробно и достоверно документированным традициям, анализируя прежде всего ритуальные . тексты индуизма, а также свидетельства о древнееврейских практиках жертвоприношения, имеющиеся в Библии. Они приходят к выводу, что универсальная функция жертвоприношения - опосредовать контакт человека с областью сакрального, причем в качестве посредника между сакральным

и профанным мирами выступает жертва. Применяемая авторами методология анализа ритуала, их пристальное внимание к форме и функции элементов последовательности ритуальных действий, к символике места, времени, ритуальных предметов, их интерпретация процессов сакрализации и десакрализации - все это в большой мере остается актуальным и сегодня.

Второе произведение, названное Моссом "Набросок общей теории магии", посвящено исследованию магии как феномена отличного от религии. Для Мосса было очень важно, рассмотрев тайный и индивидуальный характер магии, показать, что она при этом является социальным феноменом, что вера в силу мага, в действенность обрядов, совершаемых им, носит коллективный характер и может поддерживаться только группой. Для наиболее полного объяснения коллективного характера магии Мосс вводит понятие мистической силы "мана", в котором он видит исток магии и которое является наиболее рельефным выражением синкретизма любой магии. Многие идеи, высказанные выдающимся французским ученым в этой работе, оказали определяющие воздействие на развитие целого комплекса гуманитарных дисциплин. В своей незаконченной диссертации "Молитва" Мосс также делает ряд существенных открытий, которые весьма ощутимо повлияли как на труды его современников, так и на всю социологию религии XX века. Мосс ставит перед читателем вопрос о том, что такое молитва. Является ли молитвой любой речевой ритуал и чем отличается молитва от других схожих с нею ритуалов? Чтобы ответить на этот вопрос, он обращается к богатому материалу культур австралийских аборигенов как к фактам, в наиболее чистом виде показывающим самую примитивную стадию развития религиозных феноменов. Годом раньше вышла работа о первобытных классификациях, написанная Моссом в соавторстве с Дюркгеймом, которая была основана на том же материале. Позднее - этот материал и ряд идей получают новое освещение в работе Дюркгейма об "элементарных формах религиозной жизни". Это дает нам основание утверждать, что многие вопросы были поставлены в этой работе впервые. Мосс рассмотрел речевые ритуалы в их наиболее примитивной форме и показал, что и здесь уже существует различение между магическим и религиозным ритуалами. Анализируя формулу австралийских интичиума, автор стремится показать, что подобная

формула лежит в основе любой молитвы, существующей в примитивных обществах. К сожалению, диссертация не была опубликована, хотя ссылки на отсутствующие главы демонстрируют то, что работа была написана полностью. Нам остается лишь догадываться, по каким причинам автор изъял свой труд из типографии, и почему он так и не был напечатан при его жизни. В заключение хотелось бы оговорить некоторые особенности перевода. Ряд терминов, которые встретятся в книге, переведены иначе, чем это было сделано в упомянутом выше первом издании работ М.Мосса на русском языке. Так, например, термин "rites oraux" переведен как "речевые ритуалы", что, как представляется, точнее, чем "словесные ритуалы", так как в их число входят крики, смех, плач и завывания, имеющие отношения к сфере речевого поведения, но не носящие словесного характера. Противопоставленные им "rites manuels" переданы как "операциональные ритуалы".

В приложении приводится знаменитое "Введение к трудам Марселя Мосса", написанное Клодом Леви-Строссом к сборнику трудов Мосса, вышедшему в 1950 году и озаглавленному "Социология и антропология". Несмотря на то, что из состава этого сборника в нашем издании имеется только "Набросок общей теории магии", мы сочли необходимым познакомить читателей со статьей Леви-Стросса: она содержит мысли, значение которых далеко выходит за рамки оценки идейного наследия автора "Очерка о даре" и ряда других работ, без которых трудно представить себе комплекс наук о человеке, сложившийся в двадцатом столетии.

ОЧЕРК О ПРИРОДЕ И

Функции

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

В этой работе мы поставили перед собой задачу определить природу и общественную функцию жертвоприношения. Начинание было бы слишком амбициозным, не будь оно подготовлено исследованиями Тайлора, Робертсон-Смита и Фрэзера. Мы осознаем все, чем обязаны им. Но некоторые другие изыскания позволяют нам предложить иную теорию, представляющуюся более содержательной. Впрочем, мы намерены представить ее исключительно как рабочую гипотезу: когда тема столь обширна и столь сложна, новые данные непременно вынудят нас в дальнейшем изменить свои нынешние подходы. Но с учетом этих оговорок мы сочли полезным объединить известные нам факты, построив на их основе единую концепцию.

Ни на устаревших и расхожих представлениях о жертве-даре, жертве-пище, жертве-средстве скрепления договора, ни на изучении последствий, которые эти виды жертвы могут иметь для ритуала, мы останавливаться не будем, даже если это могло бы представлять интерес. Теории жертвоприношения так же стары, как и религии; но чтобы найти среди них научные, надо обратиться к новейшим временам. Заслуга их разработки принадлежит антропологической школе и особенно ее английским представителям.

Под влиянием одновременно Бастиана, Спенсера и Дарвина, Тайлор1, сравнивая факты, полученные при изучении разных племен и культур, разработал теорию происхождения форм жертвоприношения. Согласно этому автору, изначально жертвоприношение - это дар, который дикарь приносит сверхъестественным существам, чтобы получить их благосклонность. Потом, когда боги возвысились над человеком и отдалились от него, необходимость в продолжении передачи даров богам породила жертвенные ритуалы, предназначение которых состояло в том, чтобы донести до этих нематериальных существ предметы, которым придавался особый духовный статус.

На смену дару пришло выражение почитания, в котором верующий уже не проявлял никакой надежды на взаимность. Отсюда оставался

1 Civilisation primitive, II, chap. XVIII. - Русск. пер.: Тайлор Э. Б. Первобытная культура. М., Политиздат, 1989, с. 465-484.

лишь шаг до того, чтобы приношение стало актом самоотверженности и отречения. Таким образом в результате эволюции ритуал из дикарского дара превратился в самопожертвование.

Однако если эта теория прекрасно описывала стадии развития этической стороны данного явления, то механизма его она не объясняла. В целом она не более чем воспроизводила на языке строгих понятий весьма давние расхожие представления. Разумеется, сама по себе она содержала долю исторической истины. Несомненно то, что обычно жертвоприношения до определенной степени являлись дарами, дававшими верующему права на его бога2. И одно из их предназначений, действительно, состояло в передаче пищи божествам. Но констатировать факт было мало - в нем следовало разобраться.

По сути Робертсон-Смит3 был первым, кто попытался найти разумное объяснение жертвоприношению. Его вдохновило недавнее открытие тотемизма4. Так же как организация тотемического рода представлялась ему объяснением арабской и семитской семьи,5 так и истоки жертвоприношения он хотел видеть в обрядах тотемического культа. В тотемизме тотем или бог находится в родстве с теми, кто ему поклоняется; они одной плоти и крови; цель ритуала - поддерживать и охранять воодушевляющее людей единство и узы с тотемом, которые их соединяют. При необходимости обряд восстанавливает это единство. "Кровный союз" и "совместная трапеза" - самые простые средства достижения земной цели. Таким образом, в глазах Робертсон-Смита жертвоприношение ничем не отличается от этих обрядов. Для него это было пиршество, во время которого адепты, поедавшие тотем, уподоблялись этому тотему, объединялись друг с другом или с ним. Заклание не имело иной цели, кроме употребления в пищу священного и, следовательно, запретного животного. Из жертвы-причащения (sacrifice communiel) Робертсон-Смит выводит искупительные либо умилостивительные приношения (piacula), а также жертвы-дары, или воздаяния. Искупление, по его теории, есть только восстановление расторгнутого договора; так что тотемическое жертвоприношение выполняло все функции искупительного обряда. Впрочем, он обнаруживает это свойство во всех жертвоприношениях даже после полного исчезновения тотемизма.

Оставалось объяснить, почему жертва, которую первоначально делили между собой и ели адепты, обычно полностью уничтожалась в искупительном заклании. Дело в том, что с момента, когда образы древних

2 См. несколько поверхностную брошюру Ницше: Nitzsch. Idee undStufen des Opfer-kultus. Kiel: 1889. К сути именно этой теории последовательно обращались оба автора, сильнее всех критиковавшие Робертсон-Смита: Вилкен (Wilken. Over eene Nieuwe Theorie des Offers. De Gids: 1891, p. 535 и далее.) и Марийе (Marillier. Rev. d'hist. des relig., 1897-1898).

3 Robertson Smith. "Sacrifice", Encyclopaedia Britannica; Religion of Semites. Gifford Lectures, 1-е изд. 1890, 2-е изд. 1894.

4 Статья Мак-Леннана: MacLennan. "Plant and Animal Worship", Fortnightly Review, 1869, 1870.

5 Kinship and Marriage in Early Arabia. Cambridge, 1884. 10

тотемов в богослужении пастушеских народов были вытеснены образами домашних животных, они редко - лишь в особо серьезных обстоятельствах - использовались в жертвоприношениях. Вследствие этого они обладали слишком высокой степенью святости, чтобы к ним могли прикасаться непосвященные: ели их или же полностью уничтожали только жрецы. В этом случае святость жертвы в конечном" счете оборачивается нечистотой. Двойственный характер сакральных предметов, столь блистательно обоснованный Робертсон-Смитом, позволил ему без труда объяснить, как могла произойти такая трансформация. С другой стороны, когда семиты перестали ощущать родство между людьми и животными, на смену закланию животного пришло человеческое жертвоприношение: ведь отныне это стало единственным средством установить узы кровного родства между кланом и богом. Но в результате представления и обычаи, которые охраняли в обществе жизнь индивида, запрещая людоедство, привели к тому, что жертвенная трапеза была предана забвению. С другой стороны, сакральность домашних животных, которая каждый день профанировалась их употреблением в пищу, постепенно исчезала сама. Божество утрачивало сходство с животным. Жертва, удаляясь от бога, становилась ближе к человеку, хозяину стада. Именно в это время для объяснения приношения его и стали представлять даром человека богам. Так родилось жертвоприношение-дар. В то же время сходство обрядов казни и ритуала жертвоприношения, а именно пролитие крови, обнаруживавшееся и в случае казни, и в случае жертвоприношения, придало изначальным умилостивительным причащениям характер наказания, превратив их в искупительные жертвы.

С этими исследованиями связаны, с одной стороны, работы Фрэзера, а с другой - теории Джевонса. При большей осторожности в некоторых вопросах последние в общем представляют собой теологическое преувеличение доктрины Робертсон-Смита6. Что касается Фрэзера7, то он значительно продвигает развитие этой теории. Объяснение жертвоприношения бога у Смита было только намечено. Признавая его натуралистический характер, он интерпретировал его лишь как искупление высшего порядка. Древняя идея родства тотемической жертвы и богов сохранилась для объяснения ежегодных жертвоприношений: во время жертвоприношений вспоминали и вновь разыгрывали драму, в которой бог был жертвой. Фрэзер признал сходство между этими богами-жертвами и аграрными демонами Маннхардта8. Он сопоставил с тотеми-ческим жертвоприношением ритуальное убийство духов растительности. Он показал также, как из приношения и трапезы-причащения, в ходе

6 Jevons. Introduction to the History of Religion, 1896. Более конкретно см. р. Ill, 115, 160. - Сидни Хартленд присоединяется (Sydney Hartland. Legend of Perseus, t. II, ch. XV) к теории Робертсона-Смита.

7 Frazer. Golden Bough, chap. III.

8 Mannhardt. Wald undFeldkulte. Berlin: 1875, 2 vol. Его же: Mythologische Forschungen. Strasbourg: 1884. которой люди должны были уподобляться богам, возникает аграрное жертвоприношение, где для соединения с божеством полей в конце годичного цикла его жизни его убивали и потом съедали. В то же время он отметил, что, как нередко считалось, приносимый в жертву старый бог (может быть, из-за ряда табу, связанных с ним) уносит с собой болезнь, смерть, грех, играя роль искупительной жертвы, козла отпущения. Однако, хотя идея изгнания в этих жертвоприношениях была отчетливо выражена, все-таки Фрэзеру представлялось, что искупление проистекает из причащения. Фрэзер скорее намеревался дополнить теорию Робертсон-Смита, чем оспорить ее.

Крупный недостаток этой системы заключался в стремлении объединить столь многообразные формы жертвоприношения по произвольно выбранному принципу. Прежде всего, универсальность тотемизма, являющаяся исходным пунктом всей теории, представляет собой всего лишь постулат. Тотемизм в чистом виде обнаружен лишь у некоторых изолированных племен Австралии и Америки. Положить его в основу всех териоморфных культов - значит выдвигать гипотезу, возможно, бесполезную и, по крайней мере, недоказуемую. Особенно трудно найти чисто тотемические жертвоприношения. Фрэзер сам признал, что тотемная жертва нередко входила в состав аграрного культа. В других случаях мнимые тотемы - это представители вида животных, от которого зависит жизнь племени, будь то домашний скот, основная дичь или, напротив, особо опасный зверь. По крайней мере, необходимо подробное описание определенного числа таких церемоний, а именно этого и недостает.

Но примем на миг эту первую гипотезу, какой бы спорной она ни была. Уязвима для критики сама цепочка доказательств. Слабым местом этого учения является историческая преемственность и логическая связь, которые, по мнению Робертсон-Смита, устанавливаются между жертвой-причащением и другими типами жертвоприношения. Нет ничего более сомнительного. Любая попытка сравнительной хронологии арабских, древнееврейских и прочих жертвоприношений, изученных им, оказывается роковой неудачей. Казалось бы, наиболее простые формы известны лишь из поздних источников. Сама их простота может быть результатом неполноты документальных свидетельств. Во всяком случае, она вовсе не говорит об их первичности. Если обратиться к данным истории и этнографии, везде искупление встречается бок о бок с причащением. Впрочем, расплывчатый термин "искупление" позволяет Робертсон-Смиту описать под одним названием и в одних выражениях обряды очищения, умилостивления и' искупления; именно эта путаница и мешает ему исследовать искупительное приношение. Конечно, за этими жертвоприношениями обычно следует примирение с богом: жертвенная трапеза, кропление кровью, помазание восстанавливают связь с ним. Но для Робертсон-Смита очистительное свойство этих видов жертвоприношения заключено именно в самих причащающих ритуалах; таким образом, идея искупления поглощается идеей причащения. Несомненно, он констатирует, в каких-то крайних или упрощенных формах, 12

наличие чего-то, что он не рискует отнести к причащению, - нечто вроде экзорцизма, изгнания злого духа. Но для него это магические действия, никакого отношения к

жертвоприношению не имеющие, и он, проявляя немалую эрудицию и изобретательность, объясняет их позднейшее включение в систему механизмов жертвоприношения. Это мы как раз можем принять. Одна из задач данной работы - показать, что устранение некоего сакрального свойства, чистого или нечистого, - это примитивный механизм жертвоприношения, столь же примитивный и столь же несводимый ни к чему другому, как и причащение. И если система жертвоприношения обладает неким единством, его следует искать в другом.

Ошибка Робертсон-Смита была прежде всего методической. Вместо того чтобы анализировать систему семитского ритуала во всей ее оригинальной сложности, он взялся группировать факты генеалогически в соответствии с аналогиями, которые, как ему казалось, он находил между ними. Впрочем, это общая черта английских антропологов, которых интересует прежде всего накопление и классификация фактов. Что касается нас, мы не намерены в свою очередь писать еще одну энциклопедию: полной сделать ее мы не смогли бы, и после их энциклопедий она была бы не нужна. Мы попытаемся как следует изучить типичные факты. Эти факты мы возьмем прежде всего из санскритских текстов и из Библии. Для исследования греческих и римских жертвоприношений мы располагаем далеко не равноценными источниками. Сопоставление разрозненных сведений, полученных из разрозненных надписей и от разных авторов, не позволяет получить связной картины ритуала.

8 Библии и в индуистских текстах, напротив, мы встречаем целостные учения, принадлежащие определенной эпохе. Это документы из первых рук, и если они не всегда включают в себя четкое осознание истоков и причин тех или иных действий, то, во всяком случае, они составлены самими участниками событий и написаны на языке, который был языком ритуала, и пропитаны его духом.

Несомненно, когда речь идет о выделении простых и элементарных форм некоторого социального института, не хочется брать в качестве исходного пункта исследования ритуалы усложненные, поздние, откомментированные и, вероятно, искаженные учеными-теологами. Но для этой категории фактов любое историческое исследование предпринимать бессмысленно. Древность текстов или сообщаемых в них фактов, относительное варварство народов, внешняя простота ритуалов - обманчивые хронологические признаки. Было бы натяжкой искать в строках "Илиады" приблизительный образ изначальной формы жертвоприношения: "Илиада" едва ли даст сколько-нибудь точное представление о жертвоприношении в гомеровское время. О древнейших ритуалах мы узнаем только из письменных документов, туманных и неполных, по фрагментарным и обманчивым пережиткам, из туманных преданий. И столь же невозможно требовать восстановления системы первичных институтов от одной этнографии. Факты, которые регистрируют этнографы, обычно неполноценны из-за поспешности наблюдения или ис-13

кажены переводом на наши языки и приобретают значимость только после сопоставления с более точными и полными сведениями.

Таким образом, мы не собираемся описывать здесь историю и генезис жертвоприношения, а если уж зайдет речь о предшествующих формах, мы будем иметь в виду предшествование логическое, а не историческое. Это не значит, что мы отказываемся от права обращаться к классическим текстам и к этнологии для разъяснения своего анализа или проверки общезначимости своих выводов. Но вместо того чтобы класть в основу исследования искусственно составленные группы фактов, мы изучим в целостных и конкретных обрядах те группы данных, которые в них уже содержатся, те естественные системы ритуалов, которые представляются взору непредвзятого наблюдателя. А значит, факты обяжут нас остерегаться упущений и произвольной классификации. Наконец, поскольку обе религии, лежащие в центре нашего исследования, очень непохожи (одна выливается в монотеизм, другая доходит до пантеизма), можно надеяться, что их сопоставление приведет к достаточно общим выводам9.

9 Прежде всего мы должны указать, какими текстами мы пользовались и какова наша позиция по отношению к ним. Источники по ведическому ритуалу подразделяются на Веды (самхиты), брахманы и сутры. Самхиты - это сборники гимнов и формул, произносимых во время ритуалов. Брахманы - мифологические и теологические комментарии к ритуалам. Сутры - руководства по ритуалам. Хотя каждый из этих видов текстов является основой для другого, образуя как бы многослойную структуру, где самый древний слой - Веды! (см.

Max Milller. Sanskr. Lit., p. 572 и далее), в соответствии с индуистской традицией, с которой санскритологи все более и более склонны согласиться, их можно считать единым блоком и дополняющими друг друга. Не присваивая им точных и даже приблизительных дат, можно все-таки сказать, что одни из них непонятны без других. Содержание молитв, воззрения брахманов, их действия абсолютно взаимосвязаны, и смысл явлений может быть понят только при сквозном сопоставлении всех текстов. Последние классифицируются в соответствии с функциями священнослужителей, использующих их, и по разным брахманским кланам. Мы использовали следующие из них: "Наставления чтеца" (Ecoles du recitant), или Ригведа (Rg. Veda, P. В.), сборник гимнов, исполняемых хотаром (мы не хотим сказать, что в ней содержатся только ритуальные гимны или что это поздние тексты), во 2-м издании Макса Мюллера и в переводе Людвига; будут упомянуты тексты "Айтарея-брахмана" (Aytareya Brahmana, Айт. Б.) в изд. Ауфрехта (Aufrecht), цитируемые в Adh. и Khan., перевод Ханга, и "Ашвалаяна-шраута-сутра" (Acvaldyana frauta sutra, Ашв. шр. сут.) в издании Bibl. Ind. - ("Наставления отправляющего обряд" (Ecoles de 1'officiant). а) Школа Белой Яджурведы (Ваджасанейин) с текстами в издании Вебера: "Ваджасанейи-самхита" (Vajasaneyi-Samhitd, В. С.), веда формул; "Шатапатха-брахмана" (?atapatha Brahmana, Шат. Бр.), пер. Эпелинга в изд. Sacred Books of the East (S. B. E.), XXII, XXIII, XLI, XLVI; "Катъяяна-шраута-сутра" (Kdtydyanayrautasutra, Кат. шр. сут.)', - б) школа Черной Яджурведы (Тайттирия): "Тайт-тирия-самхита" (Taittiriya-Samhitd, Т. С.) в изд. Вебера: Weber. Indische Studien, XI и XII, содержит формулы и брахману; "Тайттирия-брахмана" (Taittiriya Brahmana, Т. Б.) также включает формулы и брахману; "Апастамба-шраута-сутра" (Apastamba yrauta sutra) в изд. Гарбе, весь ритуал которой мы особо подробно осветили. - Эти тексты дополняются текстами домашнего ритуала, грихья-сутрами разных школ (пер. Ольденберга в S. В. Е. XXIX, XXX.). - Наряду с ними используется ряд атхарванических (брахманических) текстов. Amxapeaeeda (Athar-va-Veda), Веда заклинаний, изд. Уитни и Рота (Whitney and Roth); переводы: избранное, Блумфилд (Bloomfield) в S. В. Е. XLVIII; книги VIII-XIII, В. Генри (V. Henry). "Каушика-сутра" (Kaucika sutra, Кауш. сут.), изд. Блумфилда). -

ОПРЕДЕЛЕНИЕ И ЕДИНСТВО СИСТЕМЫ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ

Прежде чем двигаться дальше, важно дать предварительное определение тем фактам, которые мы объединяем под общим именем "жертвоприношения".

Понятие принесения в жертву прямо ассоциируется с "освящением" (consecration), и это вполне могло бы навести нас на мысль о совпадении этих понятий. Действительно, понятие о жертвоприношении всегда предполагает освящение: при всяком акте жертвоприношения объект переходит из сферы мирского в сферу религиозного, он освящается. Но далеко не все процедуры освящения имеют единую природу. Существуют такие процедуры освящения, действие которых распространяется только на освящаемый объект, чем бы он ни являлся - будь то человек или

Наше исследование индуистского ритуала было бы невозможно без книг Шваба (Schwab) и Хиллебрандта (Hillebrandt) и личного содействия Каланда, Винтерница и Сильвена Леви, учителей одного из нас. Для изучения библейского жертвоприношения за основу мы возьмем "Пятикнижие". Мы не станем брать элементы истории древнееврейских жертвенных ритуалов из библейской критики. Во-первых, эти материалы, по нашему мнению, несостоятельны. Во-вторых, даже согласившись, что эта литература может давать историю текстов, мы отказываемся видеть в ней изложение истории фактов. В частности, какой бы ни была дата написания книги Левит и Жреческого кодекса в целом, возраст текста, как мы полагаем, не обязательно соответствует возрасту ритуала; описание ритуала появляется позднее, сам он существовал задолго до этого времени. Таким образом, мы сумели обойтись без выяснения вопроса для каждого обычая, входит он в древний ритуал или нет. О шаткости некоторых выводов критической школы см. Halevy. Rev. Semitique, 1898, p. 1 и далее, 97 и далее, 193 и далее, 289 и далее; 1899, р. 1 и далее. - О еврейском жертвоприношении см. общие труды: Munk. Palestine. Paris: 1845. - Nowack. Lehrbuch derHebrdischen Archaeologie. 1894, II, S. 138 и далее. - Benzinger. Hebraische Archaeologie. S. 431 и далее, 1894; специальные работы: Hupfeld. De prima et vera festorum apud Hebraeos ratione. Progr. Halle: 1851..- Riehm. "Uber das Schuldopfer", Theol. Studien undKritiken, 1854. - Rinck. "Uber das Schuldopfer", ibid., 1855. - J. Bachmann. DieFestgesetze desPentateuchs. Berl.: 1858. - Kurtz. Der alttestamentliche Opferkultus. Mitau: 1862. - Riehm. "Der Begriff der Suhne", Theol. St. Krit., 1877. - Orelli. "Einige Alttestamentl. Pramissen zur Neutest. Versoh-nungslehre", Zeitschr. f. Christl. Wissen. u. Christl. Leben, 1884. - Muller. Kritischer Versuch uber den Ursprung und die geschichtliche Entuncklung des Pessach undMazzothfestes. Inaug. Diss., Bonn: 1884. - Schmoller. "Das Wesen der Suhne in der alttestam. Opfertora", Theol. St. u. Krit., 1891. - Folck. De Nonnullis Veteris Testamenti Prophetarum locis, etc., Progr. Dorpat: 1893. - Br. Baentsch. Das Heiligkeitsgesetz, etc. Erfurt: 1893. - Kampfhausen. Das Verhaeltnis des Menschenopfers zur israelitischen Religion, 1896. Progr. Univ. Bonn. - О евангельских текстах, относящихся к жертвоприношению, см. Berdmore Compton. Sacrifice. Lond.: 1896. 15

вещь. Например, это относится к помазанию. Является ли освящением помазание царя на царство? Происходит только изменение религиозного статуса царя; действие ритуала этим и ограничивается. При жертвоприношении, напротив, освящение распространяется за пределы освящаемого объекта: оно захватывает, в частности, персону, заказавшую церемонию. Человек, предоставивший жертву, являющуюся объектом освящения, в конце действа уже не тот, каким был в начале. Он обрел религиозный статус, которого ранее не имел, либо избавился от неблагоприятного качества, тяготившего его. На него либо снизошла благодать,

либо он очистился от скверны - как в том, так и в другом случае в смысле религиозном он преобразился.

Таким образом, жертвователем (sacrifiant) мы назовем субъекта, получающего выгоды от жертвоприношения или испытывающего на себе его действие10. Этот субъект может быть как индивидом11, так и коллективом12 - семьей, родом, племенем, нацией, тайным обществом. В последнем случае группа иногда выполняет функции жертвователя, то есть в полном составе участвует в жертвоприношении13. А иногда коллектив делегирует одного из своих членов, который и действует от имени всей группы. Так, семью обычно представляет ее глава14, а коллектив в целом олицетворяют представители власти15. Как мы увидим, идея об изменении религиозного статуса жертвователя отражается на каждом этапе жертвоприношения. Однако бывает и так, что освящение обращается не прямо на жертвователя, а на какие-то вещи, имеющие более или менее непосредственное отношение к его личности. При жертвоприношении, происходящем по случаю постройки дома16, оно обращено на дом, соответственно

10 "Яджамана" санскритских текстов. Отметим употребление этого слова, причастия настоящего времени от глагола yaj ("приносить жертву"). Для индуистских авторов жертвователь - это человек, ожидающий, что его действия обратятся на него самого. (Ср. ведическую формулу ye yajamahe ("мы, которые жертвуем ради нас") с авестической формулой "yazamaide". - Hillebrandt. Ritual-Litteratur, p. 11.) - Эта польза от жертвоприношения, на наш взгляд, - неизбежный результат ритуала. Он не порождается свободной волей божества, которую теология со временем поместила между религиозным актом и его последствиями. Отсюда ясно, почему в дальнейшем мы опустим ряд вопросов, заключающих в себе гипотезу о жертве-даре и представление о заинтересованном вмешательстве личностных богов.

11 Это обычно бывает в индуистском жертвоприношении, которое предполагается как можно более индивидуальным.

12 Например, ie. A., 313 и далее.

13 Это, в частности, случай действительно тотемических жертвоприношений и тех, когда группа сама исполняет роль жреца, совершающего жертвоприношение, убивает, разрывает и пожирает жертву; а также многих человеческих жертвоприношений, особенно при эндоканнибализме. Но часто достаточно самого факта присутствия.

14 В древней Индии хозяин дома (grhapati) иногда приносит жертвы за всю семью. Когда он только участвует в церемониях, на его семью и жену (последняя участвует в больших жертвоприношениях) обращаются некоторые действия обряда.

15 Согласно Иезекиилю, князь (псц-г "экзиларх") был должен нести расходы на праздничные жертвоприношения, предоставлять вино для возлияний и жертву. Иез. 65, 17; 2-я Пар. 31, 3.

16 См. дальше, с. 104. 16

качество, которое дом приобретает, может сохраниться и после смерти его нынешнего владельца. В других случаях это могут быть такие объекты, как поле, принадлежащее жертвователю, река, которую он должен пересечь, приносимая клятва, заключаемый договор и т. д. Объектом жертвоприношения мы назовем те вещи, ради которых приносится жертва. Впрочем, важно отметить, что действие жертвоприношения затрагивает и жертвователя вследствие самого его присутствия во время обряда, участия в нем, либо заинтересованности в его проведении. Способность жертвоприношения распространять свое воздействие в данном случае особо ощутимо. Ибо оно может воздействовать в двух направлениях. С одной стороны, оно может воздействовать на объект, ради которого приносится жертва, и на который, собственно, направлено жертвоприношение. С другой стороны, оно обращено на лицо, желающее оказать воздействие и вызывающее его. Иногда оно имеет смысл только при условии этого двойного результата. Когда отец семейства приносит жертву по случаю завершения постройки дома, он добивается не только того, чтобы дом мог вместить семью, но и того, чтобы она была в состоянии войти в него17.

Отсюда видно, какова отличительная черта освящения в жертвоприношении: посвящаемая вещь служит посредником между жертвователем или объектом, на который должно обратиться полезное действие приношения, и божеством, которому обычно адресуется жертва. Человек и бог не вступают в непосредственный контакт. Этим жертвоприношение отличается от большинства фактов, носящих название кровного договора, в которых благодаря обмену кровью происходит прямое соединение человеческой жизни и жизни божества18. То же мы можем сказать о некоторых случаях приношения волос: здесь субъект благодаря отдаваемой части своего тела вступает в прямую связь с богом19. Несомненно, эти ритуалы и жертвоприношения находятся в определенной связи между собой, но их надо разграничивать.

Однако такая первичная характеристика недостаточна: она не позволяет отличить

жертвоприношение от тех плохо поддающихся определению действий, которым больше подходит название приношения даров. Действительно, не бывает такого приношения даров, где бы освящаемый предмет не оказывался аналогичным образом посредником между богом и человеком, и где человека это посвящение никак не затрагивало бы. Но если жертвоприношение есть, по сути, подношение, то подношения бывают разных видов. Иногда освящаемый объект - это просто приношение по обету (ex-voto): освящение может поставить его на службу богу, но не меняет его природы за счет отнесения к

17 См. ниже, с. 104. Мы упомянем, в частности, жертвоприношения по случаю входа в дом гостя: Trumbull. Threshold Covenant, p. 1 и далее.

О кровном договоре и способе, каким он был связан с жертвоприношением, см. Robertson Smith. Rel. of Sem., lect. IX. - H. C. Trumbull. "The Blood Covenant".

18 О посвящении волос см. G. A. Wilken. "Haaropfer", Rev. col. Inter. 1884. - Robertson Smith. Ibid., p. 324 и далее. Ср. S. Hartland. The Legend of Perseus, vol. II, p. 215.

18 18

религиозной сфере. Например, первые плоды приносили в храм, но здесь оставляли нетронутыми, и они переходили в собственность священнослужителей. В других случаях, напротив, объект в процессе освящения уничтожается: в случаях принесения в жертву животного преследуемая цель бывает достигнута, лишь когда жертве перерезают горло, или разрубают ее на куски, или предают огню - словом, приносят в жертву. Объект, уничтожаемый таким образом, и есть жертва (victime). Очевидно, что для подношений такого рода следует сохранить название "жертвоприношение". Можно предположить, что различия между этими типами действий заключаются в разной значимости и эффективности. Например, сравнительно с принесением плодов в результате акта жертвоприношения высвобождается значительно большее количество религиозной энергии. Именно поэтому жертвоприношение обладает столь высокой степенью разрушительности, в частности из-за того, что является актом разрушения.

Тогда жертвоприношением следует называть любое подношение, даже растений, когда приношение или, допустим, часть приношения уничтожается - хотя словом "жертвоприношение" принято называть только кровавые жертвоприношения. Это произвольное сужение смысла слова. При прочих равных условиях механизм освящения во всех этих случаях один и тот же, а значит, объективной причины для их разделения нет. Так, древнееврейская минха (minha) - это приношение муки и хлебов20. Она сопровождает некоторые жертвоприношения. Итак, это такое же жертвоприношение, как и прочие, так что книга Левит даже не разделяет их21. Тут наблюдаются те же ритуалы. Часть минхи сжигалась на огне алтаря; остаток полностью или частично съедали священники. В Греции22 некоторые боги принимали на свой алтарь в качестве подношения только растения23; таким образом, существовали жертвенные ритуалы без убийства животных. Можно вспомнить и о возлияниях на алтарь молока, вина и других напитков24. В Греции их классифицировали25 так же, как и настоящие жертвоприношения26; иног-

20 Лев. 2, 1 и далее; 6, 7 и далее; 9, 4 и далее; 10, 12 и далее; Иез. 23, 18; 34, 25; Амос 4, 5. - Минха до такой степени выполняет функции любого другого жертвоприношения, что (Лев. 5, 11) минха без елея и ладана заменяет хаттат (hattat) и носит то же название. Словом минха часто называют жертвоприношение в самом общем виде (например, 1 Цар. 18, 29 etc.). Напротив, в Марсельской надписи подношения растений вместо слова минха называются словом зебах (zebah): С. I. S. 165, 1. 12; 1. 14; ср. id. 167, 1. 9 и 10.

21 Лее. 2.

22 Аристоф. Плутос, 659 и далее. - Stengel. Die griechischen Kultusalterthumer, 2. Hrsg., S. 89 и далее.

23 Порфирий. Воздержание, II, 29. - Диоген Лаэртский, VIII, 13 (Делос). - Stengel, id., S. 92. - Плиний, N. II, XVIII, 7. - Schol. Pers, II, 48.

24 Робертсон-Смит в книге Rel. of Sem., p. 230 и далее, видит в семитских ритуалах возлияний вином и маслом даже эквивалент крови жертвенного животного.

25 К. Bernhardi. Trankopfer beiHomer. Progr. d. Kgl. Gymm., z. Leipzig: 1885. - Fritze. De libations veterum Craecorum. Berl. Dissert., 1893.

26 "Нефалия" (урсраХих) и "меликратон" (neAlKpatov), см. Stengel, S. 93 и 111. - Frazer. Pausanias, t. Ill, p. 583. 18

да возлияния даже полностью вытесняли собой жертвоприношения27. Индусы до такой степени ощущали идентичность этих различных операций, что отождествили сами объекты подношения, используемые в различных случаях. Все эти объекты они считали живыми существами и соответственно относились к ним. Так, при торжественном жертвоприношении

во время дробления зерна зерно умоляют не мстить приносящему жертву за то зло, которое он ему причиняет. Когда лепешки кладут на черепки, чтобы печь, их просят не ломаться28, когда их режут на куски, умоляют не ранить приносящего жертву и священнослужителей. Во время возлияний молока (а все индусские возлияния делаются молоком или его продуктами) молоко отнюдь не рассматривается как некий неодушевленный предмет. Напротив, для индуса

молоко - это и есть сама корова в ее естестве, ее соке, ее плодовитости . Итак, в результате мы подошли к следующей формуле: жертвоприношение есть религиозный акт, который посредством освящения жертвы изменяет статус лица, совершающего этот акт, или определенных объектов, которые представляют для него интерес30. Для удобства дальнейшего изложения мы предлагаем выделить два вида обрядов жертвоприношения: такие, в которых жертва непосредственно затрагивает личность жертвователя (личные жертвоприношения), и такие, в которых ритуальное действие непосредственно направлено на объекты, реальные или идеальные (объектные жертвоприношения).

27 Stengel. Id., p. 99. Возлияние водкой в современных обычаях отчасти заменило былые жертвоприношения. Примеры: P. Bahlmann.Miinsterl. Marchen (см. рецензию), S. 341. Ср. Sartori. Bauopfer (см. рецензию), р. 25. [7]. 29 См. текст, у Hillebr. N. V. Opf., h. 42, 43.

29 Не эти ли подношения растений пришли на смену кровавым жертвоприношениям, судя по римской формуле "в жертвах принимаются изображения за настоящие" (in sacris simulata pro veris accipi) (Serv., Ad. Aen. II, 116: Fest, p. 360, b)? Несомненно, легко было бы представить прогрессивный переход от человеческого жертвоприношения к закланию животных, далее к фигуркам, изображающих животных и, наконец, к хлебным приношениям. Возможно, в некоторых случаях (впрочем, плохо изученных) внедрение новых ритуалов и проходило в такой последовательности. Но для подобных обобщений нет оснований. История некоторых жертвоприношений дает даже обратную последовательность. Животные из теста, приносимые в жертву на некоторых аграрных празднествах, - это изображения аграрных демонов, а не жертвенных животных. Это продемонстрирует ниже анализ таких церемоний.

30 Из этого определения следует, что между религиозным наказанием и жертвоприношением (во всяком случае, искупительным) есть сходство и есть различия. Религиозное наказание также предусматривает посвящение ("посвящения имущества и головы" - consecratio bonorum et capitis [лат.]), из этого посвящения тоже следует уничтожение. Ритуалы здесь довольно похожи на ритуалы жертвоприношения, поэтому Робертсон-Смит и увидел в них одну из моделей искупительного жертвоприношения. Но при наказании ярко выраженный момент жертвенности присущ, прежде всего, субъекту, который совершил преступление и теперь искупает его. В случае искупительного жертвоприношения, происходит замена и отвечает жертва, а не виновный. Но все-таки, когда общество запятнано преступлением, наказание для него есть одновременно и средство смыть пятно. Виновный в его глазах играет роль искупительной жертвы. Можно сказать, что одновременно происходят наказание и жертвоприношение.

Это определение не только уточняет предмет нашего исследования, но и фиксирует наше внимание на очень важном вопросе: в сущности, оно предполагает единство разных типов жертвоприношений. Таким образом, как мы и дали понять ранее, если мы упрекаем Робертсон-Смита за сведение сущности искупительного жертвоприношения к причащению, то не затем, чтобы заявить об изначальном и неустранимом различии систем жертвенных ритуалов. Однако их единство, будучи вполне реальным, имеет иные истоки, чем те, что представлял себе он.

Однако это первое следствие, как кажется, противоречит тому бесконечному разнообразию форм, которое, на первый взгляд, присуще жертвоприношениям. Поводы для принесения жертв бесчисленны, желаемые последствия весьма разнообразны, а обилие целей оправдывает обилие средств. К тому же ученые, особенно в Германии, обычно подразделяют жертвоприношения на несколько категорий: речь ведется, например, об искупительных жертвах (Suhnopfer), благодарственных (Dankopfer), жертвоприношениях-просьбах (Bittopfer) и т. д. Но в действительности границы между этими категориями подвижны, нечетки, часто неразличимы; одни и те же приемы в той или иной степени встречаются во всех жертвоприношениях. Мы не будем следовать ни одной из обычно применяемых классификаций. На наш взгляд, ни одна из этих классификаций не основывается на методическом исследовании. Не пытаясь изобрести новую, к которой можно было бы отнести те же самые упреки, мы, чтобы составить себе представление о разнообразии форм жертвоприношений, удовлетворимся одной из классификаций, взятых из индуистских текстов.

Наиболее показательна, может быть, та классификация, которая делит их на

жертвоприношения по расписанию и жертвоприношения по случаю, или на устойчивые и окказиональные31. Окказиональные жертвоприношения - это прежде всего жертвоприношения, относящиеся к таинствам (санскары), то есть сопровождавшие торжественные моменты в жизни людей. Определенное число этих жертвоприношений 31 См. Max Muller. Zeitschr. d. D. Morg. Gesell IX, S. LXIII. - Кат. шр. сут. 1. 2. 10, 12 и комм. Махида: Mahidh ad locum, особенно к 11, ср. Kulluka adManu, 2, 25. - Veddnta Sara, 1 и далее. (Издано Бётлингом (Bohtlingk) в Sanskrit-Chresto, p. 254, 255.) На эту классификацию, похоже, ссылались только довольно поздние авторитеты, в то время как другие опирались на более древние тексты. В самом деле, она встречается прежде всего в литургических собраниях, которые различают постоянные формулы (яджусы), формулы необязательных ритуалов (Kdmyestiyajyas) и формулы искупительных ритуалов (ргауц-сШапг). Она встречается в брахманах, где (как в Тайтт. Бр.) очень длинные разделы посвящены либо искуплениям, либо личным обетам и необходимым жертвоприношениям. Наконец, сутры всегда различают устойчивые ритуалы (nilyani) - обязательные и периодические, необязательные (Kamyani), окказиональные (naimittikani) и искупительные (prayafcittani). Такая классификация хорошо известна как по торжественному, так и по домашнему ритуалу (см. Oldenberg. "Survey of the Contents of the Grhyasu", S. В. Е. XXX, p. 306-7). Эти тексты включают также места, относящиеся к лечебным ритуалам (Bhaisajyani), параллельные тем, что известны нам по "Каушика-сутре" (Kaufika sutra, adh. Ill, изд. Блумф. 1890). Таким образом, жертвоприношения изначально делились по этому принципу, который был осознан лишь позже. 20

составляют часть домашнего обряда (представленного в грихъя-сутрах): их совершают по случаю рождения ребенка, ритуального пострига, расставания с воспитанником, свадьбы и т. д. Другие входят в торжественный ритуал: это помазание царя и жертвоприношение, придающее религиозный и гражданский статус, рассматриваемый как высший по отношению ко всем другим32. Во-вторых, существуют вотивные жертвоприношения, т. е. жертвоприношения по обету, окказиональный характер которых еще более выражен33; наконец, лечебные и искупительные жертвоприношения. Что касается постоянных (nitydni) или, точнее, периодических жертвоприношений, то они связаны с определенными моментами времени, не зависящими от желания людей или стечения обстоятельств. Таковы ежедневные жертвоприношения, жертвоприношения новой и полной луне, жертвоприношения сезонных и пастушеских празднеств, жертвоприношения первинок в конце года. И те и другие обычно встречаются и в торжественных, и в домашних ритуалах. Различия между этими типами жертвоприношений обусловлены торжественностью одного и семейным характером другого. Отсюда видно, сколько разных поводов было у брахманов для жертвоприношений. Но в то же время они настолько ощущали их единство, что положили его в основу своего учения. Почти все тексты торжественного ритуала построены по единому плану, представляющему собой изложение базового ритуала, который постепенно изменяют в соответствии с различными потребностями34. Так, шраута-сутры и комментирующие их брахманы начинаются с обобщенного описания совокупности ритуалов, составляющих хлебное приношение новой или полной луне, которые последовательно изменяются в соответствии с обстоятельствами, адаптируя эту схему ко всем церемониям, в состав которых входит хлебное приношение. Оно, например, является главной частью и сезонных праздников, виды которых столь многочисленны и разнообразны (жертвы природе, очистительные жертвы, жертвы в обряде поедания первых зерен и т. д.), а также целого ряда вотивных жертвоприношений35. Здесь мы имеем дело не просто с искусством изложения, а с отражением реального смысла текста: система жертвоприношения обладает высокой степенью гибкости. Действительно, возьмем торжественное заклание животных. Мы встречаем его как в изолированном виде, так и в сочетании с другими типами жертвоприношений. Торжественное заклание животных встречается, например, во время периодических праздников, связанных с природными циклами, в том числе и растительными, а также в окказиональных ритуалах - таких

Ваджапея. Weber. Sitzber. k. k. Ak. d. Wiss. z. Berl. Phil. Hist. Cl. 1892, S. 765 и далее, и Hillebr. VedischeMythologie, I, 247 (Breslau: 1890). "' Например, ради обретения сына, ради долгой жизни (Hillebr. Rit. Litt. § 58 и 66).

Эти жертвоприношения необычайно многочисленны. Даже более многочисленны, чем

нам представляют их опубликованные тексты. ц Этот принцип настолько строг, что ритуал

жертвоприношения описывают перед

ритуалом установки алтаря (см. Hillebr. § 59, Rit. Litt. Vorbem.). is Hillebr. Rit. Litt., § 66. 21

как возведение алтаря, выкуп кого-либо. Теперь рассмотрим приношение сомы . Поскольку сома может быть использована для жертвоприношения лишь весной, этот праздник может

быть только периодическим37. Тем не менее сому приносят в жертву для достижения самых разных целей как в связи с обетами и конкретными случаями, так и независимо от них. Каждую весну, во время церемонии ежегодного освящения личности царя, совершается жертвоприношение сомы, цель которого состоит в обозначении более высокого социального статуса, обеспечении его неуязвимости и победоносности, а также в том, чтобы избежать возможных бед, которые без совершения данного обряда могут приобрести хронический характер. Точно так же одинаковый рисунок могут иметь ритуалы противоположного смысла. И если бесплодную корову брахманы приносили в жертву Рудре, злому богу, таким же образом, каким приносили в жертву козла - добрым небесным богам Агни и Соме, то для этого должны были быть внутренние причины38.

Древнееврейский ритуал дает не менее разительные примеры слож-носоставного характера обрядов и одинаковости их элементов. Книга Левит сводит все жертвоприношения к четырем основным формам: ола (old), хаттат, шеламим (shelamim), минха39. Названия двух из них характерны. Хаммам - это жертвоприношение прежде всего во искупление греха под названием хаттат (hattdt) или хатах (hataah), определение для которого книга Левит дает, к сожалению, очень неясное40. Шеламим41 (LXX Фхюча e?pr)ViKT) "мирная жертва") - это жертвоприношение в форме причастия ради обретения благодати, заключения договора, выполнения обета. Что касается терминов ола и минха, то

36 Слово "сома", составную часть слова "сомаяджня", мы используем как нарицательное. Этот термин непереводим, поскольку слово "сома" означает одновременно жертвенное растение, бога, который высвобождается при жертвоприношении, и бога, приносимого в жертву. С этой оговоркой мы остановимся на данном термине. Действительно, сому можно приносить в жертву, только когда это растение цветет, весной (см. Afvaldyana somaprayoga. Mss. Wilson 453, Boley. Oxf. fe 137. Действительно, между ритуалом жертвоприношения животного Агни-Соме (An. шр. сут. VII) и атхарваническим ритуалом удушения vnya (бесплодной коровы) (Каушика-сутра, 44 и 45) можно найти максимальное сходство. Точно так же в домашнем ритуале разные жертвоприношения животных, включая искупительное заклание быка (см. ниже, с. 93), были настолько похожи, что, в зависимости от школы, те или другие из них могли служить базовым сюжетом для описания (см. Hillebr. Rit. Litt., § 44).

39 Второзаконие 12, 6, 11, 27, ср. Лев. 17, 8. ср. Суд. 20, 26, 2-я Цар. 6, 17 и т. д., упоминают только ola и zebah или shelamim. Вопрос, соответствуют ли эти места ритуалам более ранним или существовавшим параллельно, в этой работе мы не рассматриваем. Для знакомства с теорией, согласно которой искупительные жертвоприношения были введены в древнееврейский ритуал в позднейшее время, мы просто отсылаем к резюме книги Бенцингера: Benzinger. Hebraische Archaeologie, S. 441 и 447 и далее. Место в 1-й Цар. 3, 14 слишком темное, чтобы на его основе можно было оспаривать существование hattdt. Во всяком случае, невозможно согласиться с тем, что искупительная жертва была трансформацией денежных штрафов. 4° Лев. IV, 2.

41 Shelamim = zebah shelamim. Об эквивалентности zebahim и zebah shelamim см. Benzinger, (ос. cit., S. 135.

37 38

они чисто описательны. Каждый из них напоминает об одной из отдельных операций жертвоприношения: второй - о подношении жертвы, имеющей растительный характер, первый - об передаче дара божеству42.

Это упрощение системы жертвоприношений , несомненно, является следствием слишком частной классификации, впрочем, и слишком произвольной, чтобы брать ее за основу для исследования жертвоприношений в общем виде. Но, по правде говоря, эти четыре типичные формы не являлись или, по крайней мере, уже не являются реальными типами жертвоприношений: это некие абстрактные элементы, в которых особо развит один из узлов механизма жертвоприношения и которые всегда могут быть включены в состав более сложных формул. Ритуал расчленил церемонии, проводившиеся в каждом жертвоприношении, на множество простых или считающихся простыми жертвоприношений. Например, жертвоприношение по случаю посвящения в сан первосвященника44 слагается из хаттат, искупительной жертвы, ола, жертвоприношения, где жертва сжигается целиком (жертва всесожжения), и заклания освященного овна - это зебах шеламим (zebah shelamim), жертвоприношение в форме причащения. Жертвоприношение для очищения рожениц включает хаттат и ола45. Жертвоприношение для очищения прокаженного включает обряды, сходные с ритуалом посвящения в священство46. Таким образом, эти два вида жертвоприношения, одно из которых скорее похоже на искупление, а другое на причащение, проявляются в сходных формах ритуала. Но даже эти два не поддающихся упрощению понятия искупление и причащение - т. е. очищение от негативных свойств и придание ему свойств противоположных, сакральных - даже эти понятия не могут стать основой для

общей и строгой классификации жертвоприношений. Возможно, мы напрасно

42 В толковании слова old мы опираемся на традиционную интерпретацию, основанную, впрочем, на библейском выражении "вознес всесожжение" - Ср. Clermont-Ganneau. Comptes rendus de IAcademie des Inscriptions, 1898, p. 599. - О грехе avon и его искуплении см. Halevy. Revue semitique, 1898, p. 49. - Другой вид греха, искупление которого предусмотрено ритуалом, asham (Лев. 5), по-видимому, не предполагал специальной формы жертвоприношения. Порой искупающее его приношение так и называют asham, но согласно Лев. 5 искупительная церемония состоит из hattat и old; Лев. 7, 2-7 отождествляет hattdt и asham; ср. Числа 5, 9 и далее. Однако Иез. 40, 39; 42, 13; 47, 20 формально различает оба этих жертвоприношения.

43 Марсельская надпись (С. I. S., I, 165) предлагает аналогичное сведение различных жертвоприношений к трем типам: 1) kalil, эквивалентный древнееврейской ola; 2) sauat, sacrificium laudis или orationis (жертва прославления или молитвенная), эквивалентный shelamim; 3) shelem-kalil. Строка 11 упоминает только два частных жертвоприношения - shasaf и hazut (см. С. I. S., t 1, р. 233). - Следует ли рассматривать shelem-kalil как соположение жертвоприношений? См. A. Barton. "On the Sacrifices Kalil and Shelem-Kalil in the Marseille Inscription). Proc. Am. Or. Soc. 1894, p. LXVII-LXIX. - Надпись 167 (Карфаген) различает лишь Kelilim и Sauat. Ср. Clermont-Ganneau. "Inscription Nabateenne de Kanatha". C. R. de I'Ac. desInscr., 1898, p. 597-599.

44 Hex. 29. - Лев. 8.

45 Лев. 12, 6.

4(5 Лев. 14. - Лев. 14, 7 сравнимо с Исх. 24, 20. 23

стали бы искать примеры искупительного жертвоприношения, куда не проник бы никакой элемент причастия или жертвоприношений в форме причастия, которые ничем не напоминают

искупительные .

Ибо не только в сложных жертвоприношениях, но и в элементарных жертвоприношениях Пятикнижия мы встречаем ту же двойственность. Зебах шеламим - это жертвоприношение в форме причащения; однако некоторые части жертвы (кровь, жир, некоторые внутренности) всегда уничтожаются, или во всяком случае, не используются для причащения вследствие соответствующего запрета. Одну часть всегда съедают священники. Жертва хаттат может быть целиком отдана священникам49. За неимением жертвователя причащаются совершающие обряд. Когда хаттат приносится для освящения или очищения храма или алтаря, кровь жертвы служит для помазывания ворот и стен. Этот ритуал сообщает им статус освященных50. Но ведь такой же обряд обнаруживается при зебах шеламим, приносимом по случаю посвящения в сан; точно так же мазали кровью Аарона и его сыновей51. Эти примеры показывают, как близки между собой приемы, которые по природе своих объектов и по своим результатам кажутся прямо противоположными. Все различные формы жертвоприношения составляют некий континуум. Они одновременно чрезвычайно похожи друг на друга и при этом слишком различны для того, чтобы их можно было уверенно объединить в группы, отчетливо отличающиеся друг от друга. У них всех одна основа; в том и состоит их единство. Именно внешние формы одного и того же механизма мы будем разбирать и описывать.

7 Греческие жертвоприношения можно довольно легко разделить на причащения и искупления, жертвы подземным богам и жертвы небесным богам; так они классифицированы в прекрасном учебнике Штенгеля: Stengel. Die griechischen Kultusalter-thiimer. Строгой эта классификация выглядит лишь внешне. 48 Лев. 4 и Лев. 7, 14; 9, 21 и далее. 4!) Лев. 10, 16.

50 Иез. 43, 19 и далее; 45, 19. Ср. очищение прокаженного, Лев. 14, 7.

51 Исх. 29, 20.

СХЕМА ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ

ВСТУПЛЕНИЕ

Мы, конечно, не можем рассчитывать сформулировать здесь абстрактную схему жертвоприношения, настолько полную, чтобы она оказалась бы пригодной для всех известных случаев, ибо разнообразие фактов слишком велико. Все, что можно сделать, - это изучить определенные формы жертвоприношения, достаточно сложные, чтобы они включали все существенные моменты драмы, и достаточно хорошо известные, чтобы был возможен точный анализ. Нам кажется, что этому условию более всего отвечает жертвоприношение животного в ведийском брахманизме. На самом деле, нам не известно какого-либо аналогичного обряда, описанного столь же подробно. Все действующие лица изображены очень четко как в моменты их вступления в ритуал и выхода из него, так и во время самого действия. К тому же это аморфный ритуал: он не имеет какого-то конкретного назначения, а может служить самым разным целям. Итак, для задуманного нами исследования нет более подходящего обряда. Поэтому анализ его мы положим в основу нашего исследования с тем, чтобы вокруг этого обряда сгруппировать другие факты, относящиеся как к верованиям самой Индии, так и к другим религиям.

Жертвоприношение - это религиозный акт, который может протекать только в религиозной среде и выполняться исключительно действующими лицами, обладающими определенным религиозным статусом. Между тем, до церемонии ни жертвователь, ни совершающий приношение жрец, ни место,

ни орудия, ни жертва, вообще говоря, не обладают в должной мере этим статусом. Смысл первой стадии жертвоприношения - придать им его. Пока они относятся к сфере про-фанного. Необходимо, чтобы их статус изменился. Для этого нужны обряды, которые введут их в сферу сакрального и более или менее глубоко вовлекут их в нее, в зависимости от роли, которую им предстоит сыграть. Именно в

этом и состоит, если использовать выражение, принятое в самих санскритских текстах , вступление, в ритуал жертвоприношения.

г'~ Принцип вступления в ритуал жертвоприношения является постоянным для обряда. Он отчетливо выражен в жертвоприношении сомы, где существует праянъешти \ 25

1. Жертвователь. Чтобы изучить способ, с помощью которого подобное изменение статуса достигается жертвователем, сразу же возьмем крайний, почти аномальный случай, который, хотя и не относится к обряду жертвоприношения животного, но обычные ритуалы в нем представлены как бы в преувеличенном виде, и поэтому их проще рассматривать. Это ритуал дикша - подготовка жертвователя в жертвоприношении сомы53. После того как жрецы выбраны, жертвователь проходит через целый ряд символических церемоний, которые постепенно лишают его прежней мирской сущности, чтобы возродить в совершенно новом качестве. Все, что касается богов, должно быть божественным. Жертвователь обязан сам стать богом, чтобы обрести возможность влияния на них54. Для этого ему строят специальную хижину, плотно закрытую: ведь дикшита - это бог, а мир богов отделен от мира людей55. Его обривают, ему остригают ногти56, но так, как это делается у богов, то есть в последовательности, обратной той, что принята у людей57. После очистительного омовения58 он

надевает совсем новую льняную одежду , этим свидетельствуя о

(prayaniesti), вступительное жертвоприношение, точно соответствующее адайянъешти (adayaniyesti), заключительному жертвоприношению. Шат. Бр. 3, 2, 3, 1; 4, 5, 1, 1. Ср. Айт. Бр. 4, 5, 1 и 2. Ср. Таитт. 5, 6, 1, 5, 3, 4. - Обычно для подготовки жертвоприношений достаточно простых ритуалов, непосредственного освящения жертвы и участников обряда. Но мы видим, что бывают случаи, когда основной жертве предшествуют предварительные. Например, римские praecidaneae (Gell. 4, 6, 7). Греческие предварительные жертвы (яроЭйцкта) иного рода (Еврипид. Ифигения в Авлиде, 1310-1318. Ср. Paton, Cos. 38-17), но и у греков были ритуальные формы вступительного жертвоприношения: Paton. Cos. 38, 12.

53 О дикше см. Bruno-Lindner. Die Diksa oder Weihe fur das Somaopfer. Leipzig: 1878. Автор рассматривает только теологические тексты и сравнивает их. Впрочем, эти тексты (Шат. Бр., Айт. Бр. и Таитт. Сам.) достаточно полны для изучения данного вопроса. - Oldenberg. Rel. d. Ved. p. 398 и далее. Ольденберг видит в дикше аскетический обряд, сравнимый с обрядами шаманизма. Он не придает значения символизму церемоний и считает его поздним. Ольденберг, похоже, действительно высветил одну из сторон явления; о брахманических текстах в целом его объяснение в значительной мере согласуется с нашим. - См. S. Levi. Doctr., p. 103-106. В толковании слова дикша мы присоединяемся к мнению Вебера: Weber. Vdjapeya (loc. cit., p. 778). В Ригведе понятие "дикша" упомянуто лишь невнятно, да там и не должно было его быть. Во всей остальной ведической литературе оно преобладает. Этот ритуал (впрочем, очень хорошо сохранившийся) был очень популярен в пуранических и тантрических обрядах.

54 См. S. Levi. Ib., р. 103. 56 Т. С., 6, 1, 1, 1.

56 Этому обряду, известному в большинстве религий, индуистские тексты дают превосходное толкование: волосы, брови, борода, ногти рук и ног - это "мертвая", нечистая часть тела. Их обрезают, чтобы очиститься. Т. С. 6, 1, 1, 2.

57 S. Levi. 1Ъ., р. 87, 88. Т. С. 6, 1, 1, 5. Шат. Бр. 3, 1, 2, 4, 5.

58 Это ритуал апсудикша (apsudiksa) (An. шр. сут. X, 6, 15 и далее), символизирующий одновременно его очищение (см. мантру Т. С. 1, 2, 1, 1 = В. С. 4, 2, а = Р. В. 10, 17, 10 и А. В. 6, 51, 2) и новое зачатие. Вот ряд символов, относящихся к этому обряду согласно Айт. Бр. 1, 3, 1 и далее: "Омовение означает его зачатие, хижина - матку, одежда - амнион (водную оболочку), шкура черной антилопы - хорион (наружную ворсинчатую оболочку)" и т. д. Впрочем, значения разных ритуалов и их порядок в разных школах несколько различны.

59 Ап. шр. сут. X, 6, 6 и далее. Мантра - Т. Б. 3, 7, 7, 1. Ср. В. С. 4, 2, с и Шат. Бр. 3, 1, 2, 20. том, что ему предстоит вступить в новое существование. Потом, после

различных помазании , его покрывают шкурой черной антилопы . Это торжественный момент, когда в нем пробуждается новая сущность. Он стал зародышем. Он кладет на голову покрывало, и ему сжимают кулак62 - ведь у эмбриона в оболочках кулак сжат; его заставляют ходить туда-сюда вокруг очага подобно эмбриону, шевелящемуся в матке. В этом состоянии он остается до большой церемонии внесения сомы63. Тогда он разжимает кулаки, снимает покрывало - он родился для божественного существования, он бог. Но его провозглашенная божественная природа64 дарует ему не только права, но и накладывает на него обязанности бога или, по крайней мере, святого. Он не должен общаться

ни с мужчинами нечистых каст, ни с какими то ни было женщинами. Он не отвечает на вопросы. К нему нельзя прикасаться65. Как бог он освобождается от всех жертвоприношений. Он пьет лишь молоко в качестве постной пищи. И это суровое существование длится долгие месяцы, пока его тело не станет полупрозрачным. Тогда, словно принеся в жертву свое прежнее тело66, дойдя до последней степени нервного возбуждения, он становится способным к принесению жертвы, и церемонии начинаются. "" Ап. шр. сут. X, 6, 11 и далее, X, 7, 1 и далее. Т. С. 6, 1, 1, 4, 5 и далее.

''' Ап. шр. сут. X, 8, 11, 12. Эта шкура антилопы, согласно некоторым текстам (Айт. Бр., loc. cit., и Шат. 3, 2, 1, 2), - одна из оболочек божественного эмбриона, который есть дидрикишмана (didrksamana) - тот, кто иницируется. Другие равноценные тексты (Т. С. 6, 1, 3, 2) говорят, что речь идет просто о переодевании жертвователя в шкуру брахманического животного, чтобы он приобрел качества брахмана. "- Ап. шр. сут. X, 11, 2.

Ki An. X, 9, 10. Т. С. 6, 1, 3, 3. - Ср. Web. Ind. st, X, p. 358, № 4. 114 An. X, 11, 5 и далее. - Т. С. 6, 1, 4, 3. 1)5 An. X, 11, 7 и далее. X, 12, 1, 13-18.

'''' Свой атман, свою личность. Она становится "даром богам". Айт. Бр. 6, 3, 9, 6, 9, 6. Шат. 3, 3, 4, 21. - Ап. шр. сут. X, 14, 10. "Вот что объяснено в брахмане. Когда этот дикшита делается худым, он становится очищенным (медхйо, medhyo) - ритуально чистым, пригодным для жертвы). Когда на нем ничего больше нет, он становится чистым. Когда кожа касается костей, он становится чистым. Когда его инициируют, он толстый; приносит жертву уже худой. Ту часть тела, которая у него отсутствует, он принес в жертву". При помощи поста жертвователь как можно в большей степени освобождается от смертного тела, чтобы облечься в бессмертную форму. Мы видим, что в систему индусского жертвоприношения вошли аскетические приемы. (См. S. Levi, ib., p. 83, п. 1. Ср. р. 54). С тех пор они развивались, и в классическом брахманизме, в джайнизме, в буддизме смогли стать настоящим жертвоприношением. Индивид, приносящий жертву, жертвует собой. Например, буддийский поступошадха (uposadha) точно соответствует посту упавасатха (ира-vasatha) ночи упавасатха обычного жертвоприношения, которое соответствует посту дикшиты. (См. Шат. Бр. 1, 1, 1, 7. Сопоставление Игжелинга ad loc. S. В. Е. XII. Ср. ib. 2, 1, 4, 2 и т. д. о посте дикши, ib. 3, 2, 2, 10, 19). Начиная с Шат. Бр. считается, что аскетизм столь же благое дело, как и жертвоприношение (ib. 9, 5, 1, 1-7 и т. д.). Сходство всего этого с семитской, греческой и христианской практикой очевидно. Жертвенный пост дня Йом-Киппур стал прообразом других иудейских постов. Эти подготовительные акции часто становились разновидностью самопожертвования. Аскетическая вступительная часть жертвоприношения во многих случаях превратилась в полное жертвоприношение. 27

Правда, такая усложненная и столь длительная инициация, необходимости которой придается столь высокое значение, представляет собой исключительный случай. Но она, пусть и без таких крайностей, обнаруживается в подготовительных ритуалах к обычному жертвоприношению животного. В этом случае уже можно обойтись без обожествления жертвователя, но его сакрализация все-таки требуется. Поэтому и в этом случае он также сбривает волосы, совершает омовение, воздерживается от любых половых сношений, постится, предается бдениям и т. д.67. И даже когда речь идет о более простых ритуалах, толкования, которые дают им сопровождающие их молитвы и брахманические комментарии, ясно говорят о смысле этих церемоний. Прочтем начало Шатапатха-брахманы. "(Жертвователь) полощет рот... Ибо в начале он не способен к жертвоприношению... Но поскольку воды чисты, он становится чистым внутри... Он переходит из мира людей в мир богов"68.

Эти ритуалы свойственны не только индусам. Подобные примеры не менее часто встречаются в семитском мире, Греции и Риме. От тех, кто хочет быть допущен к жертвоприношению, прежде всего требуется определенная степень родства с богом69. Чужак к ним обычно также

70 71 72

не допускается , а тем более куртизанки, рабы , а зачастую и женщины . Кроме того, требуется временная особая ритуальная чистота73. Приближение к божеству опасно для того, кто нечист74. Когда Яхве сходит на Синай, народ должен вымыть свои одежды и сохранять целомудрие75. В равной степени жертвоприношению предшествует более или менее длительное очищение76. Оно в основном состоит в окроплении очисти-

п 77 тл- 78

тельной водой и в омовении . Иногда жертвователь должен поститься

67 Hillebr. Neu-u Vollm. Op/. S. 3, 4. Ср. Шат. Бр. 1, 1, 1, 7 и далее и отрывки, процитированные в предыдущем примечании. Ср. Schwab. Thieropf. S. XXII, 39.

68 Шат. Бр. 1, 1, 1, 1 и далее.

60 Числа 9, 14; 15, 13-15, 29. Ср. Паве. II, 27, 1; Еврипид. Электра, 795; С. I. А. II, 582, 583.

70 Необрезанные не могут присутствовать на культовых церемониях. Иез. 44, 7. Ср. Исх. 12, 43, 45, 48; Лев. 22, 10, 12, 13; Геродот VI, 6; Dittenb. Syllog. 358, ср. 373, 26. В классической и даже ведической Индии только члены трех высших каст имеют право приносить жертву. 72 Athenee, IV, р. 149 С.; VI, р. 262 С.

72 Dittenb. 373, 9. Fest. p. 82. Ламприд. Элагабал, 6. Cat. R. R. LXXXIII в жертвоприношении Марсу Сильвану. Случаи

изгнания женщин, когда церемонии очень многолюдны.

73 Лев. 1, 19-21; 2 Пар. 30, 17, о жертвоприношении по случаю пасхи. Ср. С. I. G. 3562. Однако некоторые случаи нечистоты не исключали определенных жертвоприношений; пример см. Числа 9, 10. Ср. Од. О. 222 и далее. 7" Исх. 19, 22.

751Ъ.. 19, 10 и далее. Числа 11, 18-25. Впрочем, запрет на половые сношения по случаю любой церемонии - почти всеобщий религиозный принцип.

76 Ср. Паве. X, 32, 9. Восхваление Титореи.

77 Быт. 35, 2; Исх. 19, 4; 15, 12; Лев. 8, 6; Числа 8, 7; Stengel. Griech. Kult. Alt. S. 97. - Marquardt. Hdb. d. riim. Alt. VI, S. 248, N. 7; Ил. А. 313 и далее.

78 Лев. 23, 27, 32; пост Йом-Киппура. Числа 29, 7. Ср. пост причастника и священника перед католической мессой. 28

и опорожнять кишечник79. Ему следует облачиться в чистые80 или даже в специальные одежды81, которые придадут ему начальную святость. Римский ритуал в основном предписывал использование покрывала как знака отделения и, следовательно, как знака посвящения82. Венок на голове жертвователя отгонял дурные влияния и одновременно подчеркивал его сакральность83. Иногда жертвователь дополнительно изменял свою внешность, выбривая себе голову и брови84. Все эти очищения85, окропления, посвящения готовили профана к сакральному акту, изгоняя из его тела пороки мирского характера, отделяя его от обычной жизни и вводя шаг за шагом в сакральный мир богов. 2. Жрец, совершающий жертвоприношение.

Есть жертвоприношения, в которых не бывает других участников, кроме жертвователя и жертвы. Но обычно приближаться к сакральным вещам непосредственно и в одиночку опасно: они слишком серьезны и слишком возвышенны. Необходим посредник или хотя бы проводник86. Это жрец. Стоящий ближе к миру богов, в который он наполовину включен благодаря предварительному посвящению87, он может подходить к нему ближе и с меньшим страхом, чем мирянин, возможно запятнанный неведомой скверной. В то же время он спасает жертвователя от роковых ошибок. Иногда профана даже формально отстраняют от святилища и жертвоприношения88. Жрец, таким образом, с одной стороны, является уполномоченным жертвователя89, разделяя с ним его состояние и беря

79 См. некоторые примеры у Фрэзера: Frazer. Gold. В. II, 76.

80 Быт. 35, 2; Исх. 29, 8; 40, 14; Лев. 8, 13 (посвящение Аарона). Ср. Паве. II, 35, 4. ПроцессияХтонии Гермионы. Plut. Cons. aci. ApoZ. 33, p. 119. - Использование специальных одежд, пачканье тела или лица входят в состав ритуала почти для всех известных праздников.

81 Porph. V. Pyth. 17.

82 S. Reinach. Le voile de I'oblation. 1897, p. 5 и далее.

83 Stengel. Loc. cit., S. 98; Menandre. "Le laboureur" (Менандр. "Земледелец"), см. Rev. desEt. grecques 1898, p. 123; E. Samter. "Romische Sahnriten". Philologus 1897, S. 393. Fest. p. 117.

84 Примеры: Числа 8, 7; Lucien (De Dea Syria), 55.

"5 О совокупности подготовительных церемоний икрам (ikram) - "освящение" в древних жертвоприношениях, соответствующих современным паломничествам в Мекку, см. Wellh. Reste des агаЪ. Heidenthums, S. 79 и далее. При паломничествах в Гиераполь выполнялись те же обряды. (Лукиан, op. cit.) To же о паломниках в древний Иерусалимский храм: Иер. 12, 5. См. Robertson Smith. Rel. of Sem., p. 333, p. 481 (доп. прим.).

86 He считая домашнего ритуала, случаи, чтобы жертвователь служил сам, в расмат-риваемых нами религиях встречаются довольно редко. В Иудее только при пасхальном жертвоприношении можно было, в отсутствие какого-либо левита или когена и вне пределов Иерусалима, убивать жертву самому. В Греции, например, жертвоприношение Амфиараю (в его святилище в Оропе) жертвователь мог проводить без жреца (С. I. G. G. S. 235). В индусском ритуале никто, кроме брахмана, не может приносить жертву на трех огнях большого жертвоприношения. В семейном культе, напротив, присутствие брахмана не требуется (Hillebr. Ritual-Litterutur, S. 20.)

87 Исх. 29. Лев. 8. Числа 8. 118 Иез. 44, 9, 11. 29

на себя его грехи.90. Но, с другой стороны, он отмечен печатью божественности91. Он носит имя92,

93 94 г

титул или одеяние своего бога; он его

95 ч ч

посланник, само его воплощение или, по крайней мере, носитель его могущества. Он - зримый деятель в обряде освящения, совершаемого ради жертвоприношения; в общем, он стоит на пороге между сакральным и профанным мирами, будучи представителем двух миров одновременно. В нем они соединяются.

Обладая подобным религиозным статусом, он, по всей вероятности, может участвовать в жертвоприношении без предварительной инициации. Действительно, в Индии так и происходило. Брахман обладал почти божественной природой, поэтому не нуждался в специальной процедуре посвящения, разве что в исключительных обстоятельствах ; ибо бывают особые ситуации, требующие предварительной подготовки. От той, что мы описали для мирянина, она обычно отличалась только меньшей сложностью. Поскольку жрец,

естественно, ближе к сакральному миру, для перехода туда ему достаточно проведения более простых процедур.

У евреев священнику, даже рукоположенному, надо было принять некоторые дополнительные меры предосторожности, чтобы получить право совершать жертвоприношение. Он должен был умыться перед входом в святилище97; перед церемонией он должен был воздерживаться

89 Пар. 30, 17. Левиты приносят пасхальную жертву за нечистых. В брахманизме в отсутствие жертвователя можно было за него совершать некоторые важные обряды (Hillebrandt. Neu-und Vollmondsopfer, S. 146, N. 3.).

90 Исх. 28, 38. Числа 18, 1, 2, 3.

91 Эти два свойства явственно отмечены у брахмана. С одной стороны, он до такой степени представитель жертвователя, что становится хозяином его жизни (см. S. Levi. Doctrine du sacrifice dans les Brahmanas, p. 12). С другой стороны, он до такой степени представитель богов, что часто к нему относятся, как к богу, когда приглашают на жертвоприношение и когда он получает свою жреческую долю (см. ниже, с. 82, фраза 6). О статусе брахмана в ритуале см. Weber. Ind. Stud. X, S. 135. Ср. Шат. Бр. 1, 7, 1, 5, где брахманы называются человеко-богами (dieux humains).

92 Культ Аттиса и Кибелы, см. Frazer. Gold. В. I, р. 300. - Паве. VIII, 13, 1. Ср. Frazer. Pausanias, t. IV, p. 223; t. V, p. 261. - Back. De Gracorum ccerimoniis in quibus homines deorum vice fungebantur. Berl.: 1883.

93 Паве. VI, 20, 1.

94 Паве. VIII, 15, 3. (Культ Деметры в Фенее, Аркадия.) Полиен, VIII, 59. (Культ Афины в Пеллене.) См. Samter. Romische Suhnriten, die Trabea (Philologus, 1897, LVI, S. 393) об одежде римского жреца. Однако, согласно Макробию III, 6, 17, с покрытой головой приносят жертву на Главном жертвеннике [Чтобы в покоях бога кто-либо не подражал его образу] (пе quis aede dei habitum ejus imitetus - [лат.]).

95 Ср. Frazer. Gold. B. I, p. 286, 388, 343, 368, 370. II, p. 2, 27; Hoiler. Corr. Bl. d. deut. Gesellf. Anthr. 1896, 5.

96 В случае, когда брахман сам был жертвователем, или в случае обряда саттры (sattra), большого жертвоприношения сомы, где жрецы проходили через обряд дикша одновременно с жертвователем - царем или знатным вельможей. - Во всех остальных случаях брахману предписывались лишь незначительные очищения: полоскание рта, мытье рук и т. п. Этот обряд был всегда обязательным, когда поминались злые силы (Шанкхъяна-грихъя-сутра I, 10, 9; Кат. гар. сут. I, 10, 14).

от вина и напитков, содержащих продукты брожения98. Он надевал льняные одежды99, которые тотчас снимал после жертвоприношения100. Он складывал их в освященное место, ибо они уже сами по себе были священными, и потому грозными предметами, контакт с которыми был опасен для непосвященных101. Самому священнику в процессе его общения с божеством, достаточно привычным для него, точно также угрожала сверхъестественная смерть102, подобная той, что поразила двух сыновей Аарона103, сыновей Илии104 или священников из рода Байтос1"5. Повышая степень своей личной святости106, он тем самым упрощал себе весьма сложный доступ в святилище и обеспечивал собственную защиту. Но освящал себя он не только ради себя самого. Он освящал себя и ради человека или общества, от имени которого действовал. Поэтому он тем более должен был принимать меры предосторожности, ибо рисковал как собой, так и теми, кого замещал. Это было характерно, в частности, для празднования Дня искупления (Grand Pardon)107. Действительно, в этот день, первосвященник представляет народ Израиля. Он испрашивает прощение одновременно за себя и за народ Израиля: за себя и свою семью он приносит в жертву тельца, за народ Израиля - двух козлов108. Именно благодаря этой искупительной жертве он, воскурив ладан, проникает за завесу, скрывающую Святая Святых109, где обнаруживает в облаке Бога. Столь серьезные задачи требовали совершенно особых приготовлений с учетом почти божественной роли, исполнявшейся первосвященником. Описание этих обрядов, хотя и с целым рядом оговорок, похоже на ритуал, на ритуал дикша, о котором мы только что говорили. За семь дней до праздника первосвященник

07 Исх. 30, 20, 21. Ср. Rawlinson. W. А. 1. 23, 1, 15 о руках. Омовение рук священником и верующими принято как в синагоге, так и в католическом ритуале.

98 Лев. 10, 9; Иез. 44, 21; Jos. Ant. 3, 12, 2: Bell. Jud. 5, 5, 7; Phil. De Ebr. p. 377 и далее. Лее. 6, 3; 16, 4, 32. - Ср. Исх. 28, 40, 42. Лев. 6, 4; 16, 23; Иез. 44, 19.

Исх. 28, 35; Иез. 42, 11-14 (лучше текст Септуагинты). : Исх. 28, 43; 30, 20, 21. ' Лев. 10, 1 и далее. ' 1 Цар. 4, 11.

' См. легендарный рассказ в Гемаре к Иерусал. Талмуду, книга Yoma, I, 1, 5 (пер. Шваба), который говорит, что первосвященник, допустивший ритуальную ересь в день Йом-Киппура, умрет мгновенно, так что из его носа выйдут черви, а изо лба - копыто тельца, как это произошло со священниками рода Байтос. ! Ср. Tossifta Soukka, III, 16.

Мы пользуемся Мишной и Иерусалимским Талмудом (для большего удобства ссылаясь на перевод Шваба), трактат Yoma, ch. II, III, Schwab, V, p. 155. См. на эту тему: J. Derenbourg. "Essai de restitution de 1'ancienne redaction de Massechet

Kippourim". Rev. etudes juives, VI. 41; Houtsma. "Over de Israelitische Vastendagen". Versl. Med. d. k. AK. v. Wet. Afdeel.

Letterk: 1897. Amsterdam.

! Лев. 16.

' Лев. 16, 2.

удаляется от семьи110, он пребывает в келье paredri (заседателей)111. Как и индийский жертвователь, он является объектом всевозможных забот. Накануне празднества его окружают старцы, читающие ему главу Библии, где описывается ритуал Йом-Киппура. Ему дают лишь немного поесть, после чего вводят в специальную комнату112, где оставляют, взяв клятву, что он ничего не изменит в ритуале. "Потом все плачут, и он и они, и они расстаются"113. Всю ночь он должен бдеть114, ибо сон - это время, когда можно невольно оскверниться115. И весь этот ритуал имеет ту же цель: придать личности первосвященника статус исключительной святости116, которая позволит ему обратиться к богу, находящемуся "за золотой крышкой над ковчегом завета", взвалив на свои плечи бремя грехов всего народа, возложенных на его голову. 3. Место, инструменты.

Освящения жертвователя и жреца еще недостаточно для того, чтобы начать собственно жертвоприношение. Оно не может совершаться ни в произвольный момент, ни в произвольном месте. Поскольку не всякое время суток или года равно благоприятно для жертвоприношений, иногда его проведение исключается. В Ассирии, например, эти действа были запрещены 7, 14 и 21 числа каждого месяца117. Время суток, подходящее для совершения обряда, различалось в зависимости от сущности и цели церемонии. Иногда ее следовало осуществлять днем118, иногда, наоборот, вечером и ночью119.

Иерусал. Талмуд. Yoma (Schwab, p. 161). Перед Йом-Киппуром требования к чистоте священника повышали, доходя до полной его изоляции.

111 В течение семи дней первосвященник служит в большом праздничном облачении, обладавшем, как известно, особыми свойствами. Исх. 28.

112 Келья Бет-Абдин.

113 1Ъ. I, 5. Мишна. Гемара (ad. loc.) дает несколько объяснений этому непонятному обряду. Одно из них, похоже, указывает на действительный смысл этого обряда: старцы плачут потому, что вынуждены покидать первосвященника, жизнь которого одновременно так драгоценна и так хрупка.

114 Для этого он либо сам занимается толкованием Библии, либо слушает толкователей, либо ему читают отрывки из Библии. Предписание заниматься во время жертвенного бдения сакральными вещами, говорить о нем и не говорить о них входит и в ритуал индусского жертвоприношения; это также предписание на субботу, относящееся к праздникам в большинстве известных ритуалов. Христианские всенощные, которые сначала были только пасхальными, а потом их стало больше, возможно, возникли в подражание ученым беседам накануне иудейской пасхи.

115 Вследствие сперматореи (истечения спермы) - таково объяснение, которое дает наш текст, правильное, но неполное. На самом деле надо иметь в виду, что сон очень часто считается опасным состоянием: ведь душа в это время подвижна, пребывает вне тела и может в него не вернуться. А смерть первосвященника была бы бедствием. Чтобы не допустить этого, его обязывали бодрствовать. Сон опасен и для дикшиты, который поэтому спит под защитой Агни, у огня, в особой позе (см. Т. С. 6, 1, 4, 5, 6).

116 Талм. I, 2 и Гем. р. 168, ср. Мишна, ib. Ill, 3.

117 Месячный календарь см. Elul. Rawlinson. W. A. I., IV, pi. 32, 3; См Jastrow. The Original Character ot the Hebrew Sabbath, (см. рецензию 1. Ср. infra p. 308 и далее.).

118 Stengel. Loc. cit., p. 13 (жертвоприношения небесным богам).

Место действа само должно быть освящено, ибо за пределами священного места заклание животного - не более чем убийство120. Когда жертвоприношение совершается в храме121 или в месте, сакральном самом по себе, обряды предварительного освящения не нужны или, во всяком случае, значительно сокращаются. Так было в древнееврейском обряде жертвоприношения, установленного Пятикнижием. Этот обряд

122 f

совершался в единственном святилище, освященном заранее , избранном божеством123 и освященным дополнительным присутствием божества124. Вот почему дошедшие до нас тексты не содержат никаких указаний на повторное освящение места жертвоприношений. Помимо этого, необходимо было также поддерживать чистоту и святость храма и святилища. С этой

125

целью совершались ежедневные жертвоприношения и ежегодная искупительная церемония126.

У индусов, адептов ведийского брахманизма, храмов не было. Каждый мог выбрать себе место для жертвоприношения по своему желанию127; но это место следовало предварительно

128

освятить с помощью нескольких обрядов, главный из которых состоял в разжигании огней .

Мы не будем описывать его в деталях. Смысл сложных церемоний, которые его составляют, заключался в том, чтобы получить огонь, питаемый лишь чистыми элементами, уже посвященными Агни129. Один из этих

"'J Stengel. Loc. cit. (жертвоприношения богам хтонического происхождения). Паве. II, 24, 1 (Аргос), жертвоприношение Аполлону Дейрадиоту ("Стоящему на горном хребте"). См. ниже, с. 94, о жертвоприношении быка Рудре. Фиксация дня и часа, когда должно совершаться жертвоприношение, - один из наиболее разработанных моментов в брахманах. Ш1 Лев. 17, 3-5.

121 Понятно, что мы не отдаем никакого предпочтения месту с постоянным посвящением перед местом, освященным по особому поводу. Мы полностью обходим этот вопрос.

122 Исх. 29, 37, 44; Числа 8, 15 и далее; 2 Цар. 6, 17; 1 Цар. 8, 63 и далее; О запрете на жертвоприношения вне Иерусалима см.: Лев. 17, 3-4. Втор. 12, 5 и далее; 14, 23; 15, 20; 16, 2 и далее. Этот запрет, безусловно относится к более позднему времени. См. 2 Цар. 23 (?). Похоже даже, что в Палестине всегда существовали "малые жертвенники". Мишна, Megilla, I, 11, 12. (Иерусал. Талмуд, Schwab, p. 220, 222, 223.) Ср. Вавил. Талм. Zebachim, 116 а.

123 Исх. 20, 24; Втор. 12, 5 и далее.

124 Исх. 29, 42-46.

'"' Исх. 29, 38; Ср. Порф., Воздерж. I, 25 и т. д. О непрерывном горении огня на алтаре и о том, как судьба Израиля связана с судьбой Храма, см. прежде всего Дан. 9, 27; 8, 11-15; 11, 31 и т. д. Эта тема в иудейской литературе стала легендарной.

126 Исх. 30, 10; Иез. 45, 14.

При условии, чтобы оно было подходящим и объявленным брахманами "жертвенным" (яджния, yajniya).

О возжигании огней см. Hillebr. Rit. Litt., § 59; Koulikovski. "Les trois feux sacres du Rig-Veda" (Revue de I'hist. des rel. XX, p. 151 и далее, рассматривает только расположение огней); Weber. Ind. St. IX, S. 216; Eggel. ad Cat. Br. (S. В. Е. XII, 247 и далее).

Материалы, на которых возжигают огонь и которые горят в нем (sambhara), соответствуют перечисленным в одном очень важном мифе (Т. Б. 1, 1, 3 и 5. Ср. Ш. Б. 2, 1, 4). Это субстанции, в которых словно бы есть нечто огненное, особенно 33

костров даже разжигают с помощью трения, чтобы он был совершенно новым130. При этих условиях он обладает магическими свойствами, изгоняющими злых духов, колдовство и демонов. Огонь - это убийца демонов. Мало того, он бог, он - Агни в совершенной форме131. Точно так же и по некоторым библейским легендам огонь жертвоприношения есть не что иное, как само божество, поглощающее жертву, или, выражаясь точнее, огонь, воспламеняющий жертву, есть знак ее посвящения132. Свою божественную природу жертвенный огонь брахманичес-кого культа передает месту жертвы, освящая его133. Это место представляет собой довольно обширную прямоугольную площадку, называемую вихара (vihdra)134.

Внутри этой площадки находится другая, под названием веди (vedi), сакральный характер которой выражен еще отчетливее, как это и полагается жертвеннику. Таким образом, веди находится в центре, на равном расстоянии по отношению к огням, окружающим его. Действительно, в противоположность большинству других культов, здесь они не горят на самом жертвеннике, а окружают его135. Контуры веди

живое. Настолько живое, что легенда даже видит в некоторых из них первичные формы мира. Это сотворение огня символизирует сотворение мира. а Огонь всегда создают посредством трения: при возжигании огней, при жертвоприношении животного, при жертвоприношении сомы. См. Schwab. Thieropf. § 47, S. 77 и далее. Weber. Ind. St. I, 197, N. 3. A. Kuhn. Herabkunft des Feuers und des Giittertranks, S. 70 и далее. В связи с этим сотворением огня-бога брахманы со времен Ригведы строили пантеистические концепции. Ибо только огонь жертвоприношения совершенен, только он есть полноценный Агни и содержит "три тела Агни", его земную сущность (домашний очаг), атмосферную (молния) и небесную (Солнце); он включает все, что есть одушевленного, теплого, огненного в мире (Т. В. 1, 2, 1, 3, 4.) 1о1 Это даже один из древнейших эпитетов Агни. См. Bergaigne. Rel. Ved. II, p. 217. (8) См. прим. 6. 13" Лев. 10, 2; Суд. 6, 11 и далее, жертвоприношение Гедеона; 13, 19 и далее, Маной; 3 Цар. 18, 38, Илия; 1 Пар. 21, 26 и далее. Подготовка огня занимает большое место в других ритуалах. О необходимости чистого огня ср. Лев. 10, 1; о возобновлении огней в Мексике: Sahagun. Historia de las cosas de Nova Espana, II, p. 18. Chavero. Mexico a traves de los Siglos, I, p. 77; На Лемносе: Филострат. Героика, XIX, 14; В. corr. Hell. XVIII, 87 и 92. В Ирландии: Bertrand. Religion des Gaulois, p. 106. Cp. Frazer. Golden Bough, II, p. 76, p. 194; Frazer. Pausanias, t. II, p. 392; t. V, p. 521. Индоевропейские религии см. Knauer in Festgruss a. Roth, p. 64.

133 Оно становится "деваяджаной" (devayajana), местом жертвоприношения богам. В брахманах можно встретить мистические спекуляции на эту тему. "Деваяджана" - это единственная устойчивая часть земли. Она существует не только для того, чтобы служить местом принесения жертвы богам. Это еще и точка опоры для богов, их цитадель; именно отсюда, разбежавшись и оттолкнувшись (деваятана, devayatana), они поднялись на небо. Это также центр неба и земли, пуп земли. Сколь безумными ни казались бы нам такие выражения, вспомним, что и у евреев Храм был центром земли, как у римлян Рим; а на средневековых картах пупом земли был Иерусалим. Эти представления не так далеки от нас. Центр религиозной жизни совпадает с центром мира.

134 Это название сделалось и названием буддийских монастырей. Мы не можем вникать ни в детали, ни в строгий порядок проведения обрядов брахманического жертвоприношения животных. Например, по крайней мере одна из школ (Кат. VI, 3, 26) неразрывно связывает церемонию возжигания огня и церемонии ввода жертвы. тщательно рисуют на земле136. Для этого берут лопату (или, в других случаях, саблю, сделанную

из магического дерева) и слегка проводят около земли, говоря: "Злой убит"137. Таким образом, всякая скверна уничтожена. Магический круг изображен, место освящено. В отмеченных границах роют яму и выравнивают ее дно; получившаяся яма и представляет собой жертвенник. После обряда, имеющего одновременно искупительный и очистительный смысл, дно ямы покрывают подстилкой из разных видов дерна. Именно на эту подстилку сядут боги, которым адресуется жертвоприношение и которые незримо присутствуют на 11,еремонии138.

Мы не будем перечислять разные орудия139, которые кладут на жертвенник140, либо изготовив на месте, либо совершив различные очистительные ритуалы. Но среди них есть одно, которое должно при-нлечь наше внимание, поскольку оно, по сути, представляет собой часть жертвенника141; это топа (уйра), жертвенный столб, к которому привязывают животное. Это не какая-то грубая материя: дерево, из которого

142

то сделали, само по себе обладало божественной природой , допол-

1:1Г' См. планы территории в: Hillebr. JV. V. О., S. 191, и Eggel. S. В. Е. XXIII, конец. ' Она имеет точный размер и самую различную форму, в зависимости от жертвоприношения (см. Hillebr. N. V. О., S. 47 и далее, S. 176 и далее; Schwab. Thier., S. 13 и далее). - Thibaut. Baudhayana Aulbaparibhdsa sutra (в Pandit. Benares, IX. 1875). В нашем жертвоприношении животного могут использоваться два типа веди'. одна - почти обычная веди, которую мы описываем в тексте, и другая - поднятая (см. Schwab, S. 14, 21), на которой горит огонь - один из жертвенных огней (An. VII, 7, 3, см. Schwab, S. 37). С учетом указанного различия можно сказать, что их возводят или выкапывают по одной и той же модели.

''" Т. С., 1, 1, 9, 1, 9. Мантры гласят, что беды отведены, что веди со всех сторон защищают боги. Те, что сопровождают возведение уттара веди (uttara vedi), выражают скорее второе (Т. С. I, 2, 12, 2), особенно те мантры, которые сопровождают очищение созданного жертвенника.

Со времен Ригведы боги именуются "бархишада" ("barhtsadas") - те, что сидят на подстилке из жертвенной травы (См. Grassmann. Wort, ad verbum). Cp. P. В. II, 3, 4; V, 31, 12; VI, 1, 10 и т. д.

См. Schwab. Op. cit., S. 11, 47. Обычно сакральная храмовая утварь не должна покидать храм. Так, в Иерусалиме ножи запирали в специальную келью - халифот (halifoth). См. Иерусал. Талм. Soucca, V, 8. Гем. Schwab, VI, р. 51. Middoth, IV, 7. Гем. \ Yoma, III, 8). Некоторые жертвоприношения требуют специальной и новой посуды. Например, домашнее пасхальное жертвоприношение; в Греции см. Paton. Cos, 38, 25; 39, 6. Ср. Frazer. Gold. В., t. II, p. 107. "" См. Schwab, S. 44, о перечислении этих орудий. An. шр. cym. VII, 8. Об очищении см. Schwab, N. 35. 141 An. шр. cym. VII, 9-6. Его втыкают так, чтобы одна половина находилась в пределах веди, другая - за пределами. "" Ищут дерево определенного вида (Т. С. 6, 3, 3, 4. An. шр. cym. VII, 1, 16, 17. См. Schwab, S. 2 и далее). Ему поклоняются, его умилостивляют (An. шр. cym. VII, 2, 1), его помазывают; рубят его с предосторожностями: пень помазывают и читают над ним заклинания. Все эти церемонии очень характерны, как заметил Ольденберг, для древнего культа растительности (Oldenberg. Rel. d. Ved., p. 256). Ольденберг сравнивает (р. 90) этот столб, с одной стороны, с жертвенными столбами вообще, а в частности - с семитской ашерой (ashera), которую тоже устанавливали на жертвенник (см. Robertson Smith. Rel. of Sem., p. 187, n. 1). Оба сопоставления отчасти обоснованны. нительно подкрепляемой помазаниями и возлияниями143. Оно тоже занимает выдающееся положение, потому что стоит там, где будет находиться самое важное из видимых действующих лиц, принимающих участие в церемонии144 - жертва. И в брахманах оно также изображается одной из точек, где сходятся и концентрируются все сакральные силы, участвующие в жертвоприношении. Его тонкий ствол напоминает о способе, каким боги поднялись на небо145; своей верхней частью он дает власть над небесными предметами и явлениями, средней частью - над атмосферными, нижней - над земными146. Но в то же время он представляет жертвователя, поскольку высота столба равна его росту147. Окропляя его, тем самым окропляют жертвователя. Укрепляя его, тем самым укрепляют жертвователя148. Та связь, которую олицетворяет собой жрец, связь, означающая слияние богов и жертвователя, выражена в жертвенном столбе еще отчетливее, но выражена в полной мере она будет только в самой жертве149.

Теперь мизансцена определена. Актеры готовы. Выход жертвы положит начало спектакля. Но, прежде чем перейти к ее появлению, мы должны отметить важную черту ритуала жертвоприношения - абсолютную непрерывность, которая требуется от него. С момента начала150 жертвоприношение должно продолжаться до конца без перерывов и в строгом ритуальном порядке. Нужно, чтобы все операции, из которых оно состоит, совершались без перерыва и каждая стояла строго на

143

An. шр. сут., VII, 10, 1 и далее. О смысле обряда - Т. С. 6, 3, 4, 2, 3. Обряд весь целиком явно древнего происхождения. Во время помазывания юпы, его втыкания и укрепления положено читать мантры из Ригведы (это делает хотар. Ашв. шр. сут., 3, 1, 8). Мантры идут в следующем порядке: I, 36, 13, 14. III, 8, 13, 2, 5, 4 (гимн-апри); в случае, если жертвенных животных или столбов несколько, III, 8, 6, II. Предписан один и тот же ритуал. Айт. Бр. 6, 2, 17, 23, которая комментирует стихи Ригведы. Этот гимн уже отражает разные функции юпы, который убивает демонов, защищает людей, олицетворяет жизнь, приносит дар богам, подпирает небо и землю. Ср. Т. С. 6, 3, 4, 1, 3.

Жертвователь тоже некоторое время держит юпу. (An. шр. сут. 7, 11, 5. Согласно некоторым сутрам, это делают также жена и

жрец, совершающий обряды. Традиция апастамбинов представляется лучшей). Во всяком случае, именно жертвователь производит часть помазаний и проводит рукой вдоль всего столба. Смысл всех этих обрядов - отождествление жертвователя со столбом и с жертвой, место которой на некоторое время ему предстоит занять.

145 Айт. Бр. 6, 1, 1; ср. Шат. Бр. 1, 6, 2, 1 и т. д.

146 Т. С. 6, 3, 4, 3, 4. Ср. Т. С. 6, 3, 4, 7; Ш. Б. 3, 7, 1, 2, 5.

Его высота равна росту жертвователя на повозке или стоящего с поднятыми вверх руками (Т. С. 6, 3, 4, 1. An. шр. сут. VII, 2, 11 и далее). 148 Т. С. 6, 3, 4, 4.

149

Мы полагаем, что веди и юна - по сути жертвенники, бетилы, менгиры, на которых или у подножия которых приносят жертву. Жертвенник - символ союза людей и богов. С момента начала жертвоприношения до его конца профанное соединяется с божественным.

Отсюда молитва, которую в начале любого жертвоприношения читает жертвователь: "Если бы я мог стать равным этому обряду" (Ш. Б. 1, 1, 1, 7). Отсюда, в первую очередь, традиционная метафора санскритских текстов, уподобляющая жертвоприношение ткани, которую ткут и натягивают. R. V. X. 130; Bergaigne et Henry. Manuel pour etudier le Sanscrit vedique, p. 125, п.; S. Levi. Doctr., p. 79, p. 80, n. 1.

своем месте. Ведь если силы, пущенные в ход, не направляются в точно предписанном направлении, они выходят из-под контроля жертвователя и жреца и оборачиваются своей страшной мощью против них151. Но даже этой внешней непрерывности ритуала недостаточно . Равно как для жертвователя, так и для жреца требуется еще своего рода твердость духа по отношению к богам, жертве, обету, который нужно исполнить153. Они должны были твердо верить в то, что жертвоприношение непременно подействует, автоматически приведет к результату. В общем, речь здесь идет об осуществлении религиозного акта в религиозном сознании, т. е. о необходимости соответствия

154

внешнего поведения и внутреннего осознания религиозного опыта . Отсюда видно, как с самого начала жертвоприношение востребовало некую идею "кредо" (санскритское слово "шраддха" ($raddha) эквивалентна "кредо", даже фонетически), подобно тому как результат действия влечет за собой возникновение веры .

Выше мы упомянули о том, что создание жертвенника в брахма-ническом обряде состоит в том, что на земле описывают магический круг. Действительно, все операции, только что перечисленные конспективно, имеют одну цель. Все они сводятся к изображению набора концентрических магических кругов внутри сакрального пространства. На внешнем круге находится жертвователь, дальше последовательно размещаются жрец, жертвенник и столб. На периферии уровень сак-ральности минимален: там находится мирянин, в интересах которого

151 S. Levi, гЪ., 23 и далее. Любая оплошность ритуала - это разрыв в ткани жертвоприношения. Через этот разрыв вырываются магические силы и умерщвляют, или сводят с ума, или губят жертвователя. Нам незачем напоминать знаменитые библейские рассказы о ритуальных ересях, за которыми следовали ужасные кары: о сыновьях Илия, о проказе царя Озии и т. д. Вообще обращение с сакральными вещами опасно: например, в ведической Индии надо было заботиться, чтобы жертвователь не касался веди (Ш. Б. 1, 2, 5, 4), никого не касался саблей из магического дерева и т. д.

Ь2 В том и смысл ритуальных искуплений, чтобы ошибки, допущенные в ходе обряда (см. выше), не имели последствий. Ср.: Serv. ad Aen. IV, 696. (Et sciendum si quid caeremonus поп fuerit observatum, piaculum admitti - и следует знать, что, если что-нибудь в отношении церемоний окажется не соблюдено, допускается искупительная жертва [лат.]) Арнобий IV, 31. Цицерон. Речь об ответах гаруспиков, XI, 23. - Точно так же лобная кость первосвященника в Иерусалиме искупала все незначительные ошибки, совершенные в ходе обряда: Исх. 28, 38. Ср. Иерусал. Талм., Yoma II, 1 (Schwab, V, p. 176). 153 Здесь можно найти любопытную параллель с доктринами иудаистского ритуала. Предназначаемого агнца в пасхальном жертвоприношении нельзя было заменить (Талм. Мишна, Pesachim, IX, 6); кроме того, предназначенное в жертву животное следовало принести в жертву, даже если человек, ради которого производится обряд, умер (ib. Haggigha I, 1 Гем. fin. Schwab, VI, p. 261). По той же причине перед первосвященником в ночь бдения перед Йом-Киппуром проводили всех животных, которым наутро предстояло перерезать горло, чтобы он не перепутал разные жертвы. 114 Известно, что обычно рекомендуемое поведение - это молчание. См. ниже, с. 69. Ср. Marq. Op. cit. VI, р. 178. 1Г"См. S. Levi. Doctr., p. 112 и далее. 37

совершается жертвоприношение. Уровень сакральности повышается по мере того, как сужается само пространство для ее проявления. Таким образом, вся жизнь жертвенной среды организуется и концентрируется вокруг одного центра - все стягивается к жертве, которая сейчас появится. Все готово для ее приема. Ее вводят.

Иногда жертва была сакральной уже по самому факту своего рождения, если вид, к которому она принадлежала, был связан с божеством особыми узами 56. В этом случае, обладая от природы божественными качествами, она не нуждалась в том, чтобы специально обретать их теперь. Но в самом общем виде, чтобы жертва получила религиозный статус, которого требует назначенная ей роль, были необходимы определенные ритуалы. Иногда, когда ее выбирали задолго, эти церемонии проводились до того, как ее приводили на место заклания157. Но зачастую к этому моменту она еще не обладала никакими сакральными свойствами. Она лишь должна была соответствовать некоторым требованиям, делавшим ее

пригодной для посвящения. Она должна была не иметь дефектов, болезней, увечий158. Ей следовало быть вполне определенного цвета159, возраста, пола в зависимости от результатов, которых рас-

Сюда относятся случаи, когда жертвы представляют собой тотемные существа или были таковыми в прошлом. Но, разумеется, не обязательно, чтобы, например, сакральные животные всегда обладали этим качеством (см. Marillier. Rev. de I'hist, des rel. 1898, 1, p. 230-231; Frazer. Gold. B. II, p. 135-138), как полагает, к примеру, Джевонс (Jevons. Introd. to the Hist, of Relig. p. 55). Эту теорию отчасти поддерживает Робертсон-Смит: Robertson Smith. Kinship., p. 308 и далее, и Rel. Sem., 357 и далее. Истина в том, что тем или иным способом должна быть создана определенная связь между богом и жертвой, предназначенной для него, которая вступает в жертвоприношение, будучи уже посвященной. Примеры: Stengel. Op. cit., S. 107 и далее; Marquardt. Op. cit., S. 172; Bull. Corr. Hell. 1889, p. 169. Schol. Apoll. Rhod.

11, 549 (жертвоприношение голубей); Ramsay. Cities and Bishoprics of Phrygia, I, p. 138. - Паве. Ill, 14, 9 и Frazer ad loc; Plut. Qu. Rom. 111. - Ath. VIII, p. 346, d. (жертвоприношение рыбы в Гиераполе) и т. д. Бывало, что бог не принимал каких-то жертв. Примеры: Паве, X, 32, 8; Геродот IV, 63; Паве. II, 10-4. Яхве всегда принимал лишь четыре вида чистых животных: овнов, тельцов, козлов и голубей.

157 "

dTo еще один случаи, имеющий широкое распространение: так, за конем для ашвамедоси (agvamedha) ухаживали и поклонялись ему в течение долгих месяцев (см. Hillebr. "Nationalopfer in Alt-Indien" in Festgruss a Btihtlingk, S. 40 и далее); то же относится к meriah у кхондов, медведю у айнов и т. д.: все это хорошо известно. Это ведическое предписание, равно как и библейское, но возможно, оно имеет всеобщий характер. См. об брахманическом жертвоприношении животного: Scwab. Op. cit., p. XVIII; Zimmer. Altindisches Leben, S. 131. Кат. шр. сут. 6, 3, 22 и paddh. An. шр. сут. VII, 12, 1; комм, к Т. С. 5, 1, 1. О храмовой жертве см. Исх.

12, 5; Лев. 22, 19 и далее; Втор. 10, 21; 17, 1; Мал. 1, 6-14 и т. д. Ср. Stengel. 1Ь. р. 107.

159

Так, конь для ашвамедхи должен был быть рыжим (он носил имя Рохита (Rohita), "красный", и был символом Солнца. См. Henry. Les hymnes Rohita de I'Atharva-Veda. Paris: 1889). О жертвах красной масти см. Fest. p. 45; Диод. I, 88, ср. Frazer. Gold. Bough, II, 59. - О коровах черной масти, приносимых в жертву, чтобы вызвать дождь, см. ниже, с. 105. В Греции (Stengel. Ib. p. 134, п. 1) жертвы небесным богам обычно были светлой масти; те, которых приносили в жертву богам хтонического происхождения, были всегда черной масти.

считывали добиться160. Но чтобы эту потенциальную пригодность сделать реальной, чтобы поднять жертву до нужного уровня сакральности, с ней проводили целый ряд церемоний. В некоторых местностях ее наряжали161, причесывали, отбеливали, как bos cretatus (выбеленный мелом бык) римских жертвоприношений. Ей золотили рога162, на нее надевали венок, ее украшали ленточками163. Эти украшения придавали ей сакральный характер. Иногда даже облачение, которое на нее надевали, сближало ее с богом, которому предназначалось жертвоприношение: такими были наряды для аграрных жертвоприношений, сохранившиеся у нас только в качестве пережитков164. Впрочем, полупосвящения, которое она получала таким образом, можно было достичь и по-другому. В Мексике165 и на Родосе166 жертву поили допьяна. Опьянение было признаком одержимости. Божественный дух уже охватил жертву. Но ведийский ритуал позволит нам лучше проследить весь ряд процедур, в ходе которых жертва постепенно обожествляется. После купания167 ее вводят, совершая различные жертвенные возлияния . К ней обращаются с речью, пересыпанной хвалебными эпитетами и просьбами успокоиться169. В это же время взывают к богу - хозяину животных, прося его согласия использовать его собственность в качестве жертвы170. Эти предосторожности, умилостивления, почести преследуют двоякую цель. Во-первых, они указывают на сакральность жертвы: называя ее чем-то исключительным, собственностью богов, они делают ее таковой. Но прежде всего, смысл их в том, чтобы она позволила мирно принести себя на заклание ради блага людей и не мстила им после смерти. Этот чрезвычайно часто встречающийся обычай1 , как 1611 См. ниже, с. 105.

161 Paton. Cos. 37, 22; Stengel. Ib., p. 97 и далее; Mannhardt. W. и.'F. Kultt. II, S. 108.

162 Ил. К, 294; Од. L, 304. Ср. Rawlinson. W. A. I. IV, p. 22, 2,1 и далее. Ср. ниже, с. 196.

164

163 Паве. X, 32, 9.

Ср. Frazer. Gold. В. II, р. 145, 198 и далее.

165 Chavero. Mexico a traves de los Siglos, p. 644.

166 Порф. Воздерж. II, с. 154. 1ет An. шр. сут. VII, 12, 1.

168 An. шр. сут. VII, 12, 10. Мантры для этих возлияний см. Т. С. 1, 4, 2. Любопытно, что они есть также в А. В. II, 34, ср. Weber. Ind. Stud. Ill, S. 207, и используются (Кауш. сут. 57, 20) во время инициации молодого брахмана. То, что здесь происходит, - это нечто вроде ввода в сакральный мир. - Возлияния во время представления жертвы встречаются довольно часто. Paton. Cos. 40, 9. В Ассирии: Сиппорская надпись, IV, 32.

169 Т. С. 1, 3, 7, 1; 6, 3, 6, 1, 2; An. шр. сут. VII, 12, 6. Ср. В. С. 6, 5; Майтр. С. 5, 3, 9, 6. Шат. Бр. 3, 7, 3, 9 и далее. Кат. шр. сут. 6, 3, 19.

170 Ар. гЪ. В данном случае бог - это Праджапати-Рудра. Т. С. 3, 1, 4, 1, комментарии Т. С. 3, 1, 4, 5. Другие школы не

практикуют таких призывов.

171 Marq. Rom. Alterth. VI, S. 175. Ср. Frazer. GoZd. В. II, p. 110 и далее. Это было еще естественнее, когда в жертву приносили человека (см. Serv. Ad Aen. Ill, 57. Ср. Еврипид. Гераклиды, 550 и далее. Финикиянки, 890; Ath. XIII, р. 602; Chavero.

уже было сказано, не означает, что приносимое в жертву животное всегда представляет из себя бывший тотем. Объяснение следует искать гораздо ближе. В жертве всегда присутствует дух, освобождение которого и является целью жертвоприношения. Следовательно, нужно умиротворить этот дух, иначе, высвободившись, он может стать опасным; отсюда вся эта лесть и предварительные извинения.

Потом жертву привязывают к столбу. В этот момент степень сак-ральности, постепенно обретаемая ею, настолько велика, что брахман больше не может прикасаться к ней руками и сам вершитель жертвоприношения не решается приблизиться к ней. Необходимо призвать его к этому и ободрить специальной формулой заклинания, с которой обращается к нему жрец172. Однако, чтобы довести эту и без того высокую степень сакральности до крайних пределов, необходимы три последовательных обрядовых действия. Животное поят водой173, потому что вода божественна. Затем животное целиком очищают от кончика хвоста до кончиков ушей174. Потом ему кропят топленым маслом голову, холку, оба плеча, круп, а также между рогов. Эта процедура соответствует операциям с елеем в древнееврейском жертвоприношении, церемонии приношения mola salsa (жертвенная ячменная мука с солью) в Риме, или ячменным зернам, которые присутствующие бросали на животное в Греции (ойАш)175. Точно так же почти повсюду обнаруживаются возлияния, аналогичные тем, о которых мы говорили. Они выполняли функцию концентрации божественного на голове жертвы. Наконец, после окропления и очищения в ведическом обряде наступает последняя церемония, которая заключает саму жертву в последний

Mexico, etc., p. 610. Ср. Macpherson. Mem. of Serv. in India, etc., p. 146) и тем более, когда речь шла о жертвоприношении бога.

172 Ап. VII, 13-8. Мантра - Т. С. 1, 3, 8, 1, комментарий к ней 6, 3, 6, 3: dhrsa manusa - "укрепись, о человек!" По другой традиции (см. В. С. VI, 8, Ш. Бр. 3, 7, 4, 1), со словами dhrsa manusan ("укрепи людей") обращаются к животному. Мы, вопреки мнению Шваба (Schwab. Op. cit, p. 81, п. 2), считаем, что более соответствует природе ритуала текст Тайттирия-самхиты. Школа Ваджасанейи здесь, как и в других местах, представляет более очищенную и рационализированную традицию. Сближение с Р. В. 1, 63, 3 оправданно не во всех случаях. 0 Ап. VII, 13, 9 и комм. Ему говорят: "Ты - пьющий воду". В. С. VII, 10 а. Т. С. 1, 3, 8, 1). Людвиг (Ludwig. R. V. X., 36, 8. V. IV, р. 233. Ср. Саяну о Таитт. С.) полагает, что смысл таков: "Ты хочешь воды". Но на выбранное нами значение указывают Ш. Бр. 3, 7, 4, 6 (ср. Т. С. 6, 3, 6, 4 конец), как и комм, к В. С. 1ос. cit. и к Кат. 6, 3, 32. Когда животное поят водой, его делают чистым изнутри. Точно так же жертвователь полощет рот перед жертвоприношением.

та Ап. шр. сут. VII, 13-10.

175 A. v. Fritze. (старей) Hermes. 1897, S. 255 и далее. Штенгель полагает, что (ouXoci) - хлеб божественной трапезы. В Мегаре на жертвоприношении Терею заменялись камешками. Паве. I, 41, 9. Ср. Lefebure. "Origines du fetichisme" in Melusine, 1897, p. 151, и Folklore, 1898, S. 15. На Сицилии спутники Одиссея, принося в жертву трех быков Гелиоса, в качестве (cn&cd) использовали листья. Ср. Паве. II, 9, 4. Бросание может быть средством установления связи между жертвователем и жертвой, а еще вероятнее - очищением, способствующим плодовитости, сравнимым с бросанием зерна на невесту.

магический круг, наиболее узкий и, соответственно, наиболее сакральный, чем все остальные. Из божественного костра берет в руку горящую головню и трижды обходит с ней вокруг жертвы. Такой обход в Индии делали вокруг любой жертвы, с огнем или без него. Таким образом сам бог, Агни, окружал животное со всех сторон, посвящал и выделял его в качестве приношения176. Но, даже приблизившись таким образом к миру богов, жертва должна была сохранять связь с людьми. Способы обеспечения в данной коммуникации в рассматриваемых нами религиях представляют собой яркие примеры осуществления принципов симпатической связи как магического, так и религиозного характера.

Периодически мы встречаемся с непосредственным, естественным представительством. Например, отец может быть представлен своим сыном, которого он приносит в жертву, и т. д.177. Обычно уже благодаря тому что жертвователь всегда обязан лично нести расходы, представительство оказывается более или менее полным178. Но иногда эта ассоциированность жертвы и жертвователя достигается непосредственно через физический контакт между жертвователем (иногда жрецом) и жертвой. В семитском ритуале этот контакт происходит при наложении рук, в других - при помощи аналогичных обрядов179. Вследствие этого

176 Это церемония паръягникрии (paryagnikriya) - магического обхода с огнем. Ап. шр. сут. VII, 15, 1. Обряд,

конечно, восходит к глубочайшей древности, ведь жрец (майтраваруна (maitravaruna)), ср. Weber. Ind. St. IX, S. 188) повторяет (Ашв. шр. сут. II, 2, 9 и ел.) гимн из Р. В. IV, 5, 1-3 (см. перевод Ольденберга и примечания в 5. В. Е. XLVI ad Joe.). Смысл ритуала троякий. Во-первых, это обход, осуществляемый с огнем, Агни, божественным жрецом, хранителем сокровищ, который посвящает жертву и ведет ее к богам, указывая ей путь (таков смысл трех стихов Р. В., используемых в этом случае и написанных специально для него). Ср. Айт. Бр. 6, 5, 1 и 6, 11, 3. Таким образом жертва обожествляется (ср. Т. С. 6, 3, 8, 2; Ш. Б. 3, 8, 1, 6). Во-вторых, это магический круг. Изгоняются демоны, которые, как и боги, рыщут вокруг жертвы. Наконец, это благонамеренный ритуальный обход, совершаемый слева направо, в направлении богов (Баудх. шр. сут. II, 2, цитируемая Каландом (Caland. Op. cit.), см. ниже, с. 287), и обладающий сам по себе магическими свойствами. О магических передвижениях предметов вокруг жертв см. Simpson. The Buddhist Praying-Wheel и нашу рецензию на этот труд: Ann. soc., 1897, [2], а особенно - исчерпывающую монографию Каланда: Caland. Een Indo-germaansch Lustratie-Gebruik (Versl. en Mededeel. d. Konink. AK. c. Wetensch. Afd. Letterkunde, 4e Reeks Deel II. 1898, p. 275 и далее). Ритуал обхода, во-первых, относится к фундаментальным в индуистском ритуале, как домашнем (ср. Пар. гр. сут. 1, 1, 2), так и торжественном (Hilleb. N. V. О., S. 42. Ср. Ш. Б. I, 2, 2 и 3), см. Caland, op. cit., n. 2 et 3, p. 300; во-вторых, почти универсален для индоевропейских народов (см. Каланд); наконец, широко распространен почти везде. [3]

177 2 Цар. 3, 27; Иез. 16, 36. Ср. Быт. 22; Втор. 12, 31; Пс. 106, 37; Ис. 57, 5. Лукиан. Сирийская богиня, 58. Ср. легенду об Афаманте. Preller. Or. Myth. II, S. 312. Ср. Basset. Nouv. ContesBerberes. 1897, n. 91. Cp. Hoefler. Corr. Bl. d. d. Ges. f. Anthr. 1896, 3. Ср. жертвоприношение члена семьи. Порфирий, Воздерж. II, с 27. Ср. легенду о Шунахшепе (S. Levi. Doctr. p. 135). Примеры этого вида представительства особо многочисленны при строительных жертвоприношениях. См. Sartori. "Bauopfer". Zeitsch. f. Ethm. 1898, S. 17.

178 См. выше, с. 37. Примеры: 1 Пар. 21, история с Давидом на гумне Орны.

179 Лее. 1, 4; 3, 2; 4, 2; 16, 1; Исх. 29, 15, 19. - Ср. Числа 8, 10; 18, 23. - Ср. Втор. 24, 9; Пс. 89, 26; Tylor. Prim. Cult. II, p. 3. Ср. Robertson Smith. Hel. of Sem., p. 423.

сближения жертва, уже представляющая богов, начинает представлять и жертвователя. Мало сказать, что она его представляет: она соединяется с ним. Жертвователь и жертва сливаются в одной личности. Отождествление доходит до такой степени, что (по крайней мере, в ведическом обряде) теперь будущая судьба жертвы, ее близкая смерть производят некое обратное действие на жертвователя. В результате положение последнего становится двойственным. Ему надо коснуться животного, чтобы остаться единым с ним, однако он боится прикасаться к нему, поскольку рискует тем самым разделить его судьбу. Ритуал предлагает компромиссный выход из затруднения. Жертвователь прикасается к жертве только одним из орудий жертвоприношения180. Таким образом, это сближение сакрального и профанного, которое, как мы видели, все в большей и большей степени становится целью в разных элементах жертвоприношения и в полной мере достигается лишь в жертве. Итак, мы добрались до кульминационного момента церемонии. Все элементы жертвоприношения налицо; только что они в последний раз соприкоснулись. Остается выполнить главную операцию181. Жертва уже в высшей степени сакрализована. Но дух, пребывающий в ней, божественное начало, которое она теперь содержит, еще связан с ее телом, соединяясь этой последней нитью с миром профанных вещей. Смерть разорвет ее, сделав тем самым посвящение окончательным и бесповоротным. Это торжественный момент. Начинается преступление, нечто вроде святотатства. Когда жертву выводили на место гибели,

182

некоторые ритуалы также предписывали возлияния молока и масла и искупления . Участники извинялись за

180 An. VII, 15, 10, 11. Произносимая при этом мантра (Т. С. 3, 1, 4, 3) гласит, что "дыхание", жизнь жертвователя, как и его желание, связаны с судьбой животного, 3, 1, 5, 1. Школа Белой Яджурведы не предписывает исполнения мантр (Кат. VII, 5, 5) и тем более не требует приносить в этот момент искупительных даров - различие примечательное. Но обряд установления связи, как и теория, стоящая за ним, остаются теми же. Шат. Бр. 3, 8, 1, 10. Т. С. 6, 3, 8, 1. Мнения брахманов расходятся. "Надо касаться животного, - гор.орят одни. - Но оно обречено на смерть, это животное; коснувшись его сзади, яджамана немедленно умрет". Другие утверждают: "Оно обречено попасть на небо, это животное; не коснувшись его сзади, он (жертвователь) будет отделен от неба. Поэтому надо коснуться двумя вертелами его вапы (vapa) (см. ниже об этой части жертвы (Прим. ред.). Тогда его как бы коснулись и не коснулись" (ср. 6, 3, 5, 1). Ш. Б. утверждает, что связь жертвы и жертвователя есть таинство, но вместе с тем оно безопасно и полезно для жертвователя, обет и душа которого попадают на небо вместе с жертвой.

181 Мы не рассматриваем вопроса о "представлении" жертвы богу и заклинании чаще всего сопровождающем его. Это завело бы нас слишком далеко - ведь речь тогда шла бы уже о связях жертвоприношения и молитвы. Скажем только, что как часть обряда существуют: 1) ритуальные формы действия - привязывание животного к столбу (см. выше, с. 64), к рогам жертвенника (Пс. 118, 27; ср. Robertson Smith, p. 322; Лев. 1, 11); 2) ритуальные формы речи - призыв к богам, гимны богам, описание качеств жертвы, оглашение ожидаемых результатов. Освящение свыше вызывают с помощью всех этих средств вместе.

182 Мы имеем в виду возлияния под названием апаръяни (apan/ani) в ведическом жертвоприношении животного (Schwab. Th., S. 98, N. 1, ср. комм, к Т. Б., 3, 8, 17, 5, связывающий это слово с корнем рй "очищать"). Они встречаются только в

183

акт, который собирались совершить, печалились о смерти животного , оплакивали его, как

родственника. У него просили прощения перед тем, как сразить его. Обращались ко всем остальным особям того же вида, как к обширному семейному клану, умоляя не мстить за зло, которое причинялось всему виду в лице одного из его представителей184. Под влиянием тех же представлений185 бывало, что исполнителя убийства наказывали: били186 или высылали. В Афинах жрец, проводивший жертвоприношение на Буфониях, обычно бежал, бросив свой топор. Всех, кто принимал в нем участие, вызывали в пританей; участники сваливали вину

187

друг на друга; и в конце концов выносили приговор ножу, который и бросали в море . Кстати, обряды очищения, которым должен был подвергаться исполнитель после

188

жертвоприношения, напоминали обряды, нацеленные на искупления преступника . К огда же животное уже расположено в предписанном положении и

1 00

развернуто в направлении, указанном ритуалом , все смолкают.

школах Черной Яджурведы. Производятся они во время отделения животного посредством обхода с огнем и в момент, когда животное выводят на место умерщвления (An. VII, 15, 4, мантры: Т. С., 3, 1, 4, 1, 2, объяснения к ним: Т. С., 3, 1, 5, 1. Они есть в М. С. 1, 2, 1). Ритуальные формулы выражают, что боги овладевают животным и что оно попадает на небо; что это животное представляет других, господином которых является Рудра-Праджапати; что оно благосклонно принято богами и даст жизнь и много скота; что оно - часть Рудры-Праджапати, который, возвращая свое потомство, воссоединяя его, тем самым "перестает соединять" (умерщвлять) живые существа, животных и людей, и т. д.

183 Stengel. Op. cit., p. 101; Геродот, II, 39, 40. В Риме: Marq. Op. ctt. VI, p. 192; Robertson Smith. Rel. of Sem., p. 430, 431; Frazer. Gold. В., t. I, p. 364; t. II, p. 102 и далее. Возможно, с этими обрядами следует сопоставить траур жрицы (Фламиники) во время весеннего праздника Аргей в Риме (Plut. Qu. Rom., 86).

184 Этот обряд (очень распространенный, как показал Фрэзер) примечательно выражен в ведическом ритуале. В момент удушения в число формул адхригунигада (adhr-gunigada) (Ашв. шр. сут. Ill, 3, 1, объяснения - Айт. Бр. 6, 6, 1), считающихся одними из самых древних в ведическом ритуале, которые произносит жрец-распорядитель - майтраваруна, звучит такая формула: "Они уступили нам это существо, его мать и его отец, его сестра и его брат из того же рода, и его соплеменник" (An. шр. сут. VII, 25, 7 и Т. С. 3, 6, 11, 2. См. Schwab, S. 141, п. и Шат. Бр. 3, 8, 3, 11; An. VII, 16, 7. Ср. Т. С. 6, 3, 8, 3 и Ш. Б. 3, 8, 1, 15).

185 Шамитар (famttar), "успокоитель" - эвфемистическое название жреца, совершающего жертвоприношение, - может быть или не быть брахманом (An. VII, 17, 14). Во всяком случае, это брахман низшего ранга: на нем лежит грех убийства священного, порой неприкосновенного существа. В ритуале есть нечто вроде проклятия ему: "Пусть во всем вашем племени такой успокоитель никогда не сделает такого", то есть: пусть среди ваших родичей не будет вершителя жертвоприношений. (Мы следуем тексту Ашв. шр. сут. III, 3, 1, который приводит Шваб (Schwab. Op. ctt., S. 105), а не тексту Айт. Бр. 6, 7, 11.)

186 Элиан. О природе животных, XII, 34 (Тенедос). Robertson Smith. Rel. of Sem., p. 305.

187 Порф. Воздерж., II, 29-30; Паве. I, 24, 4; 28, 10. Миф об учреждении праздника Карней (в честь Аполлона Карнейского): Паве. III, 13, 4; Uzener. Rhein. Mus. 1898, S. 359 и далее; Stengel, p. 140. Ср. Platon. Leg., IX, p. 865.

188 CM. Frazer. Pans. Ill, p. 54 и далее.

189 Сказано: "Поверните его ноги на север, пусть глаз его смотрит на солнце, пустите в ветер его дыхание, в атмосферу - его жизнь, в окрестности - его слух, в землю - его тело". Эти указания Ашв. шр. сут. III, 3, 1, ср. Айтп. Бр. 6, 6, 13, 43

В Индии жрецы, как правило, отворачиваются; жертвователь и жрец-

190

вершитель жертвоприношения также отводят глаза , шепча искупительные мантры191. Раздаются лишь команды, которые подает обычным голосом жрец вершителю жертвоприношения. И последний затягивает веревку вокруг горла животного192, "успокаивая его дыхание"193, как гласит употребляемый эвфемизм. Жертва испустила дух. Дух вышел. Ритуалы умерщвления были крайне разнообразны. Но каждый культ требовал, чтобы они скрупулезно соблюдались. Изменение их обычно считалось пагубной ересью, караемой отлучением и смертью194. Дело в том, что при убийстве высвобождалась сила, имеющая двойственный характер или, скорее, слепая и опасная уже потому, что была силой. Поэтому надо было ограничить, направить и укротить ее. Этому и служили ритуалы. Чаще всего жертве перерубали затылок или шею195. Побивание камнями являлось архаическим ритуалом, оставшимся только в Иудее, да и то в некоторых казнях по приговору суда, а также в Греции в случае лжесвидетельства и в ритуалах определенных празднеств196. В других местах жертву закалывали197 или вешали198. Для столь серьезного дела предосторожности не могли быть излишними. В большинстве случаев смерть должна была быть молниеносной, а переход жертвы из земной жизни к жизни божественной моментальным, поэтому его ускоряли для того, чтобы злые силы не успели испортить акт

важны. Голова повернута на запад, потому что туда направлен общий путь вещей: в этом направлении движется солнце, направляются умершие, поднялись на небо боги и т. д. Ориентация жертв - факт очень примечательный. К сожалению, семитские, античные и этнографические данные по этому вопросу сравнительно бедны. В Иудее жертвы привязывали к рогам жертвенника, с разных сторон в зависимости от природы: жертвоприношения, и, видимо, головой на восток. В Греции жертвы богам хтонического происхождения приносились головой к земле, небесным - головой к небу (см. Ил. А. 459 и Schol.). Ср. барельефы, изображающие митраистское заклание быка, в изд.: Cumont. Textes etmouvements relatifs аи culte de Mithra.

An. шр. cym. VII, 17, 1. Ашв. шр. сут. III, 3, 6. Точно так же в католической мессе верующие опускают головы при возношении даров.

Животному говорят, что оно отправляется на небо, к своим, что оно не умирает, что оно не ранено, что оно уходит путем добрых, путем Савитара (солнца), путем богов и т. д. An. VII, 16. Т. Б. 3, 7, 7, 14.

Кат. шр. сут. VI, 15, 19. Важно, чтобы тело в момент смерти было неповрежденным. Такова команда, повторяемая трижды. Ашв. шр. сут. III, 3, 1, 4.

194

Пример: Maspero. Rev. arch., 1871, p. 335, 336 (Напатская стела).

195

Так делали во время всех обрядов древнееврейского ритуала (Лев. 1, 5 и далее), кроме приношения голубей, которым надрезали горло ногтем (Лев. 1, 14, 15). В Греции см. Од., Т. 449. Аполлоний Родосский. Аргонавтика, I, 429 и далее. Софокл. Аякс, 296 и далее.

Побивание камнями человека, выбранного в качестве Фармака [козла отпущения, искупительной жертвы за грехи народа], во время афинского праздника Таргелий, посвященного Аполлону; Еврипид. Андромаха, 1128; Istros. F.H. G., I, p. 422. - Ср. праздник литоболий (kiQofioXia) в Трезене, Паве. II, 32. Ср. Mannhardt. W. F. К., I, 419, 548, 552. - Побивание камнями производилось, видимо, с целью "разделить ответственность" между присутствующими. Jevons. Introd. Hist. Rel., p. 292. Жертва, поражаемая издалека, - см. Свида (fiomtinoc,). Ср. Порф. Воздерж., II, 54 и далее.

197

Дионисий Галикарнасский, VII, 72, с. 1459; Аполл. Род., Арг., I, 426. 198 Robertson Smith. Op. cit., p. 370. Od., 425. жертвоприношения. Если крики животного считались дурным предвестием, их пытались заглушить или предотвратить199. Зачастую во избежание возможных искажений уже начатого процесса посвящения участники жертвоприношения стремились контролировать сток жертвенной крови200, заботясь о том, чтобы кровь вытекала лишь в свое установленное место201, либо предпринимая ряд предосторожностей, чтобы не потерять ни капли202. Однако порой этим мерам предосторожности не придавали никакого значения. В Метидрионе, в Аркадии, обряд требовал разрывать жертву на куски203. Иногда даже стремились продлить ее агонию . Медленная смерть, как и внезапная, могла уменьшить ответственность совершавшего приношение. По причинам, о которых мы говорили выше, ритуалы были изобретательными в поиске смягчающих обстоятельств. Когда вместо животного в жертву приносили просто муку или хлеб, обряды были проще. Подобное приношение целиком или частично бросали в огонь.

Такое уничтожение жертвы означало исполнение главного акта жертвоприношения. Жертва окончательно отделялась от профанного мира: она была посвящена (consacree), пожертвована (sacrifice) в этимологическом смысле слова, и акт, приведший ее в это состояние, на разных языках назывался освящением (sanctification). Она меняла свою природу, как Демофонт, как Ахилл, как сыновья царя Библа, когда Деметра, Фетида и Исида истребляли в огне их человеческую сущность205. Ее смерть была как бы смертью феникса206: она возрождалась в сакральном мире. Но у явления, происходившего в этот момент, была и другая сторона. Если, с одной стороны, дух высвобождался, уходил полностью "за завесу", в мир богов, то, с другой стороны, тело животного

В ведической Индии на случай, если после входа на место заклания животное подает зловещие знаки (Т. Б. 3, 7, 8, 1, 2, см. комментарий. См. Schwab. Thier., S. 76, N. 46), - издает крик при подготовке к удушению или касается живота ногой, был предписан ряд искупительных обрядов. An. шр. сут. VII, 17, 2, 3. Ср.

Т. С. 3, 1, 5, 2. О других случаях см. Weber. Omina etPortenta, p. 377 и далее. "no Известен библейский принцип, требовавший, чтобы вся кровь посвящалась Богу,

даже кровь животных, убитых на охоте: Лев. 17, 10; 19, 26; Втор. 12, 16, 23, 25; 15, 23. Ср. в Греции: Од. Г 455: 427; Stengel, p. 401; Hotter. Corr. Blatt. d. D. Gesell. f. Anthrop. (1896), 5. Та же предосторожность существует в отношении молока: Hoiler, гЬ. В Иудее кровь, собранная в сосуды, передавалась совершающему обряд священнику (Лев. 1, 5; 4, 12), и тот находил ей ритуальное применение. В Греции при некоторых жертвоприношениях кровь собирали в кубок сфагион или сфагейон. Poll. X, 65;

Ксенофонт. Анабасис, II, 2, 9. "°2 Robertson Smith. R. Sem., p. 417. О скифском жертвоприношении см. Герод. IV, 60; у некоторых племен Алтая жертве перебивали позвоночник. См. Kondakoff Reinach.

Antiquites de laRussie Meridionale, p. 181. ":i Паве. VIII, 37, 5. Robertson Smith. Rel. Sem., p. 368. "4 Mannh. W. F. K., S. 28 и далее. Rohde. Psyche, p. 393. Dieterich. Nekyia, S. 197 и далее, и т. д.

~"г> Плутарх. О Исиде и Осирисе, 15, 17. Mannh. W. F. К., II, 52.Wiedemann. /Eg. Zeitsch., 1878, S. 89. Cp. Morgan-Wiedemann. Negada, S. 215. Cp. Frazer. Gold. Bough, II, p. 90. 45

оставалось видимым и осязаемым. А оно, в свою очередь, благодаря посвящению тоже было наполнено сакральной силой, исключающей его из профанного мира. В общем, жертва после заклания уподоблялась покойнику, душа которого обитает одновременно в ином мире и в только

что умершем теле. Поэтому ее останки окружались религиозным почитанием207 - им воздавали почести. Умерщвление оставляло после себя сакральный материал, и именно он, как мы сейчас увидим, служил для развития полезного действия жертвоприношения. Его подвергали двойному ряду операций. То, что осталось от животного, принадлежало либо относилось полностью сакральному миру, или же относилось полностью профанному миру, или же делилось между тем и другим.

Выделение доли сакральному миру, божествам-покровителям или зловредным демонам осуществлялось разными способами. Один из них состоял в создании материального контакта между определенными частями тела животного и жертвенником бога либо какими-то предметами, специально посвященными ему. При древнееврейском хапгтат праздника Йом-Киппур, как описано в первых стихах главы 4 книги Левит208, священник, приносящий жертву, обмакивает палец в поданную ему кровь и окропляет этой кровью семь раз перед завесой, а затем слегка окропляет рога жертвенника209. Остальное выливается к подножию жертвенника олы, расположенному у входа. При обычном хаттат священник кропил кровью рога жертвенника олы210. Кровь жертв для приношений олы и шеламим просто выливалась к подножию жертвенника211. В других случаях ею мазали священный камень или изображение бога212. В Греции при жертвоприношениях водным божествам давали крови стечь в воду213 либо, собрав кровь в кубок, выливали ее в море214. Содрав с жертвы шкуру, ее могли надеть на идола215. Этот обряд наблюдался, в частности, при церемониях, когда в жертву приносилось священное животное - кстати, независимо от формы идола216. Во

207 208

Герод. III, 91. См. известные факты: Frazer. Gold. Bough, II, p. 112 и далее. Лев. 4, 5, 7, 16-19; 17, 11. На последний стих часто ссылаются, утверждая, что искупительная ценность жертвоприношения заключалась в крови. Но этот текст означает только, что вылитая на алтарь кровь представляет собой жизнь посвященной жертвы. Исх. 30, 10; Лев. 16, 16. См. в особенности Иерусал. Талмуд, Yoma, Мишна, V, 4, 6. Лев. 4, 25, 30; 8, 15; 9, 9; 16, 19. Иез. 43, 20. Лев. 1, 5; 9, 12. - Лев. 3, 2.

Обычай раскрашивать некоторых идолов в красный цвет, несомненно, происходит от этого первоначального помазания. См. Frazer. Paus. Ill, p. 20 и далее. Герод. IV, 62. Sprenger. Das Leben und Lehre des Mohammad, T. Ill, S. 457; Miss Kingsley. Travels in West Africa, p. 451. CM. Marillier. Rev. hist, des relig. 1898, I, p. 222 и т. д.

Stengel, p. 121; Michel. Recue.il d'inscriptions grecques, 714, 37 (Миконос). Ср. Rev. Mart. J. Hall. Through my Spectacles in Uganda. Lond: 1898, p. 96, 97 (Багандас). 2M Athenee, IV, 261, D.

215 Robertson Smith. Rel. Sem. 435 и далее. Ср. Muller-Wieseler. Denkmaler, I, PI. LIX, 299, 6, изображение Геры в козлиной шкуре АСуорауск;.

"И g

Например, в Фивах. Герод. II, 42. 46

209 210 211 212 213

всяком случае, убитую жертву мыслили так же, как мыслили ее перед посвящением217. При заклании ола помощники, разрезав жертву на куски, преподносили их вместе с головой жертвы священнику, который водружал их на жертвенник218. В ритуале шеламим приносимые священнику части получили характерные названия: терума - дар возношения, тенуфа - дар потрясания219. Другим средством считалось предание огню. Во всех древнееврейских жертвоприношениях, в то время как кровь полностью предназначалась

220

для окропления и выливания , жир и внутренности сжигались на огне жертвенника221. Части, посвящаемые таким образом богу, воплощавшему освящение, поступали к нему в виде благоуханного дыма222. Когда бог принимал участие в жертвоприношении, считалось, что он реально и вещественным образом ест жертвенное мясо; это было "его мясо"223. Гомеровские

224 225

поэмы показывают нам богов восседающими на жертвенных пирах224. Вареное мясо225, предназначенное для бога, предлагалось ему и ставилось перед ним. Он должен был поглотить его. В Библии несколько раз упоминается, как вспыхивает божественный огонь и все лежащее на жертвеннике исчезает226.

Из мяса, остававшегося после первоначального уничтожения жертвы, изымались и другие части. Часть этого мяса забирал священнослужитель227. Доля священника считалась также долей бога. Для составителей Пятикнижия было очень важно определить, должна ли жертва хаттат быть сожжена или съедена священниками. У Моисея и сыновей Аарона, согласно книге Левит228, на этот счет возникли разногласия. Оба обряда явно имели один и тот же смысл229. Точно так же в 217 Varro. De R. R. I, 29, 3.

Лев. 1, 6, 8, 9; 9, 13; Исх. 29, 17. Кости разламывать не полагалось: Исх. 12, 46. Числа 9, 12. Лев. 1, 14; 9, 21; 10, 14, 15; 14, 12, 21.

См. выше, с. 72. Известны библейские запреты есть кровь, потому что она есть жизнь и она принадлежит Богу. 1 Цар. 14, 32, 33; Втор. 12, 23; Лев. 17, 11. Быт.

9, 2-5. Ср. Вергилий. Георгики II, 484. Сервий. Ad Aen., Ill, 67; V, 78. Ср. Ellis. Ewe Speaking Peoples, p. 112. Cp. Marillier. "La place du totemisme" etc. Rev. d'hist.

des relig. 1898, p. 351. '21 Лев. 3, 3, 4, 16 и ел.; 7, 23; 9, 19, 20. О шеламим: Лев. 4, 8 и ел., 19, 31; 9, 10.

В Греции: Stengel. Op. cit., p. 101; Paton. Cos, 38; Гесихий. (ev6pcna - орошенный)

Герод. IV, 62. ~22 Лев. 1, 9, 13, 17; 2, 9 и ел.; Пс. 66, 15. Ср. Ис. 1, 13. Ср. Clermont-Ganneau, "Inscript.

de Kanatha" in С. R. de I'Ac. des Inscr. 1898, p. 599. Ил. А. 301; 549 и ел. 223 Лев. 21, 8, 17, 21. Иез. 44, 7. Герод. IV, 61.

Ср. в отношении Hirpi Sorani (сорских

гирпинов) и способа, каким волки уносили мясо жертвоприношений: Mannhardt. W. F. К. II, S. 332. "4 Оа. Г, 51 и ел. Н, 201 и ел, далее.

В древнееврейском ритуале жертву варили или сжигали. О вареных жертвах см. 1 Цар. 2, Герод. IV, 61.

См. выше, с. 58. -"Исх. 29, 32 и ел; Лев. 1, 8, 14; 1 Цар. 2, 13 и ел. Иез. 44, 29 и ел. С. /. S. 165

в разных местах, 167.Лев. 10, 16 и ел. Ср. 4, 11; 6, 18 и ел.

римских искупительных жертвоприношениях жрецы съедали мясо230. В зебах шеламим священники сохраняли части, отдельно предлагаемые Яхве, - плечо и грудь231, тенуфа и терума. Части, предназначенные священникам, могли быть съедены только ими и членами их семей, причем только в освященном месте232. Греческие тексты содержат множество не менее точных сообщений о частях животных, жертвоприношений и так называемых бескровных жертв, предназначенных жрецам233. Несомненно, некоторые обряды выглядят весьма упрощенно. Жрецы уносят свою долю. Шкуры жертв, соответственно, приносят им доход, а ритуальное изъятие начинает походить на оплату, выплачиваемую священнику верующими за оказанные ритуальные услуги. Есть, однако, основание полагать, что жрецы и в этом случае были еще агентами, представителями и заместителями бога. Так, посвященные в таинства Вакха, придя в состояние одержимости, разрывали и пожирали жертвы234. Как жреческую

235

долю, возможно, следует рассматривать и различные подношения жертвенных частей царям или святым семействам236.

Цель сжигания останков жертвенного животного или поедания этих останков жрецом состояла в тотальном устранении из мирской среды. Как и душа, ранее освобожденная жертвоприношением, они благодаря этим действиям направлялись в сакральный мир. В некоторых случаях уничтожение и соответствующее устранение из профанного мира затрагивало все тело жертвы, а не только некоторые ее части. При

и о 947

древнееврейской ола и греческом холокаусте жертву сжигали на алтаре или в священном месте целиком, ничего не отделяя от нее. Священнослужитель, вымыв внутренности и конечности животного, клал

229

Спор был разрешен так: эту жертву следовало сжигать "вне стана", после того как кровь принесена в святилище, то есть вне жертвоприношения Дня искупления. В других случаях мясо принадлежало священникам. Лев. 6, 30; 10, 18. Ср. 4, 21; 8, 17; 4, 11.

230 Ср. Act. /r. Arv. a. 218. (С. I. L., VI, 2104) (etporcilias piaculares epulat, sunt et sanguinem postea - "после едят мясо поросенка - умилостивительной жертвы и затем [пьют] кровь"). Serv. Ad Aen. Ill, 231.

231 Исх. 29, 27 и далее. Лев. 1, 13, 29 и далее; 10, 14; Числа 5, 9; 6, 20; 18, 8 и далее; Втор. 18, 3.

232

Лев. 6, 19, 22: только мужчины могут есть хаттат, и надо, чтобы они были чисты. К жертвам шеламим (10, 14) допущены и женщины-коганим, но есть мясо жертв следует на чистом месте. Мясо всегда варится в священном помещении: Иез 46 20.

233

Paton. Cos. 37, 21, 51; 38, 2, 5; 39, 10 и далее. Michel. Op. cit., 714 (Миконос), 726 (Милет). В. С. Н., 1889, р. 300 (Синоп); Павсаний, V, 13-2. - Stengel. "Zunge des Opfertier". Jahrb. f. Phil. 1879, S. 687.

9ЧЛ.

Rohde. Psyche, II, p. 15. 235Герод. IV, 161; VI, 57. 237 Paton. Cos. 38, 17.

237 Plut. Qu. Simposiacee, VI, 8, 1 (Смирна). Вергилий. Энеида, VI, 253. Serv. Ad /ос. Ср. Tautain, in

Anthropologie, 1897, p. 670. В Септуагинте ола переведено как холокауст.

их на огонь, где они и сгорали238. Это жертвоприношение иногда называлось калил (КаЫ) (всесожжение), то есть полное239.

В ряде подобных случаев полное уничтожение жертвы носит особый характер. Здесь заклание жертвы и уничтожение ее тела совершалось единовременно. Жертву не убивали сначала, чтобы потом сжечь ее останки: все происходило одновременно. Подобные жертвоприношения осуществлялись путем сбрасывания жертвы в пропасть, с городской башни или храма240, само это действие, служившее знаком посвящения, жестко отделяло жертву от профанного мира241. Чаще всего жертвоприношения такого рода адресовались адским божествам или злым духам.

От них исходила опасность, и целью закланий было, прежде всего, удалить их, отсечь их от реальности. Несомненно, нельзя сказать, что при этой операции отсутствовала всякая мысль об отнесении жертвы к другому миру, о ее вычленении. Смутно предполагали, что душа жертвы и все злые силы, пребывающие в ней, соединятся с миром злых сил. Например, козел Дня искупления был посвящен Азазелю242. Но главным было устранить, изгнать жертву. Вот почему иногда изгнание происходило и без умерщвления. На Левкаде исходили из того, что жертва убежит; но она изгонялась243. Таким же образом в Иудее обращались с птицей при

244

жертвоприношении для очищения прокаженных, выпуская ее в поле , а в Афинах с булимосом в, обряде изгнания голода245, выгоняя его из домов и из города и принося таким образом в жертву. Несмотря на различие этих обрядов, в данном случае происходит то же самое, что и на жертвеннике олы в Иерусалиме, когда жертва полностью возносится в виде дыма перед лицом Яхве. И в том и в другом случае жертва отделяется от профанного мира и затем целиком исчезает, хотя в данных случаях подразумевалось, что она направлялась в разные сферы религиозного мира.

Но когда останки жертвы не предназначались полностью богам или демонам, их использовали для придания либо жертвователю, либо объектам, на которые было направлено жертвоприношение, религиозных качеств, возникших при жертвенном освящении. Действия, которые мы

238 Лев. 1, 9; 9, 14; 9, 20; 1, 17; Иез. 40, 38.

239 Втор. 33, 10; Шkalil, 1 Цар. 7, 9; Пс. 51, 21 различает Ыа и kalil.

240 Лукиан. Сирийская богиня, 58; Геродиан, V, 5 и далее; Ламприд. Элагабал, 8. Movers. Phiin. I, 365; Плутарх. О Исиде и Осирисе, 30. На Таргелиях: Am monies, p. 142 Valck.; ср. Mannhardt. Myth. Forsch., S. 136, N. 1. На Фесмофориях: Rhein. Mus. XXV, 549 (Schol. a Luc. Dial. mer. II, 1). В Марселе: Serv. Ad /Eneid. Ill, 57. Козла для Азазеля в День искупления также сбрасывали с вершины скалы (Иерусал. Талмуд, Мишна, Уота, VI, 3, 7).

241 Есть определенные аналогии между этими сбрасываниями и потоплением жертв, практиковавшимся при аграрных празднествах. См. Stengel. Op. cit., p. 120; Mannhardt. W. F. K., II, S. 278, 287. Cp. Rohde. Psyche, I, 192.

242 Лев. 16, 26.

243 Страбон. Х, 2, 9.

244 Лее. 14, 53.

"4Б Плутарх. Qusest Symp. VI, 8, 1. Некоторые факты в этом духе, число которых можно бы без труда

умножить, см. Frazer. Gold. В. II, р. 157.

опишем теперь, соответствуют тем действиям, которые мы обнаруживаем в начале церемонии. Тогда мы выяснили, что жертвователь наложением рук передал жертве некую часть своей личности. Теперь жертва или то, что от нее остается, передаст жертвователю новые качества, приобретенные ею вследствие заклания. Эта связь может быть достигнута простым благословением246. Но обычно прибегали к более вещественным

- 247 *М8

249

обрядам: окроплению кровью , наложению шкуры" , помазанию жиром , прикосновению к остаткам кремации250. Иногда животное разрубали надвое и жертвователь проходил сквозь него251. Но наиболее устойчивая связь достигалась, когда жертвователю оставляли часть жертвы, и он ее поглощал252. Съедая часть, он усваивал качества целого. Впрочем, встречались такие случаи, когда жертва сжигалась и таким образом всецело передавалась богу или же напротив, после заклания

жертвователь получал жертву целиком .

Однако вышеописанные права жертвователя на ту часть жертвы, что оставлялась ему после заклания, ограничивал ритуал254. Очень часто ему приходилось съедать ее в указанное время. Книга Левит позволяет съесть на следующий день после церемонии остатки от жертвы по обету (недер, neder) и жертвоприношения, называемого недаба (nedabd, "добровольное приношение"). Но если наступал третий день, то они должны были быть сожжены. Тот, кто ел их на третий день, совершал тяжкий грех255. Обычно жертву полагалось съедать в день заклания256. Если оно происходило вечером, то к утру от жертвы ничего не должно было остаться. Таково было пасхальное жертвоприношение257. В Греции встречались аналогичные ограничения, например, при жертвоприношениях милостивым богам (беоц тоц MeiXixioiq), богам хтонического про-

Лев. 9, 22. Шат. Бр. блестяще выражает тот же принцип: "Жертвоприношение принадлежит богам, благословение - жертвователю". Шат. Б. 2, 3, 4, 5. 24 Лев. 14, 7. Wellhausen. Reste des arabischen Heidenthums, S. 174 (инициация). В Греции: Ксенофонт. Анаб. II, 2, 9 (клятва); Frazer. Pausanias, t. Ill, p. 593 (очищение). Лукиан. Сирийская богиня, 55; Паве. I, 34, 3 (лежание на шкуре жертвы). Ср. Frazer. Pausanias, t. II, p. 476; Stengel. Op. cit., p. 146. Cp. Lenormant. Gaz.

Archeol. 1884, p. 352; Robertson Smith. Rel. Sem., p. 437, 438.

9dQ

Robertson Smith. Op. cit

Пепел от рыжей телицы использовался для очистительной воды. Числа 19, 9; Овидий. Фасты, IV, 639, 725, 733. 251 См. выше, Иер. 34, 18 и ел.; ср. 1 Цар. 18, 36 Видимо, этот обряд входил в жертвоприношение-таинство, символизировавшее договор. Ср. Быт. 13, 9 и ел. Plut. Qu. Rom. 111.

Известно, что техническим названием мяса в зебах шеламим и т. д., которое можно было съесть в Иерусалиме, было Кедашим (Quedashim), священное мясо (ср. в Септуагинте: (крш uyicc "священное мясо")). Иер. 11, 15. Ср. Robertson Smith. Rel. Sem., p. 238. В зебах шеламим, не считая особых частей, жертвователь имеет право на все.

254 См. Robertson Smith. Rel. of Sem., p. 237 и ел.

255 Лев. 7, 15-18; 19, 5-8; Исх. 29, 34. Ср. Mannhardt. W. F. К. II, S. 250; Frazer. Gold. B. II, p. 70.

257

256 Лее. 7, 15; 22, 29, 30. См. Dillmann-Knobel, t. XII, p. 448. Исх. 12, 10; 23, 18; 34, 25; Втор. 16, 4. 50

исхождения, в Миании и Фокиде258. Кроме того, жертвенная трапеза должна была происходить только в пределах святилища259. Эти предосторожности должны были помешать останкам жертвы, имевшим сакральный характер, вступать в контакт с профанными вещами. Религия охраняла святость сакральных вещей и в то же время защищала обычный мир от их вредоносности. Если жертвователю, представителю профанного мира, дозволялось к ним прикасаться или есть их, то возможность делать это без риска давало ему посвящение, которое освящало его. Но действие такого посвящения длилось лишь какое-то время: оно постепенно исчезало, и поэтому съесть пищу надо было в определенный срок. Неиспользованные остатки следовало, если они не были уничтожены, по крайней мере запереть и держать под контролем260. Даже золу, оставшуюся после кремации, которую нельзя было ни уничтожить, ни использовать, не выбрасывали куда попало. Ее помещали в специально отведенные для этого места, находящиеся под охраной религиозных запретов261.

Ведическое жертвоприношение, описание которого мы сейчас продолжим, включает редко встречающийся полный набор всех этих обрядов - и тех, что относятся к передаче части богам, и тех, что касаются связи с жертвователем.

Сразу после удушения жертвы специальный обряд обеспечивает ее ритуальную чистоту. Один из жрецов подводит к распростертому телу

262

жену жертвователя, которая присутствовала на церемонии , и во время нескольких омовений она "поит" каждое из отверстий в теле

"263 тт

животного очистительной водой . После этого начинается разделка

258 Паве. X, 38-6; см. Frazer, t. Ill, p. 240; Robertson Smith. Op. cit., p. 282, 369. - Cp. Athenee, VII, p. 276. T Паве, ft.; II, 27, 1; VIII, 38-6. Гесихий, в статье (Eo-uo; ЭТОЦЕУ); Fla-rov. Cos. 38, 24.

"'60 Паве. X, 32-9. Культ Изиды в Титорее: остатки жертвы хранились в святилище от одного праздника до другого, перед каждым праздником их выносили и закапывали.

~61 Лев. 6, 4; 14, 4; ср. 4, 11; кровь птиц, убитых в храме, засыпали землей. В Олимпии перед жертвенником была куча пепла: Паве. X, 13, 8. См. Frazer, t. Ill, 556; Stengel, p. 15.

~''2 Жена жертвователя присутствует на всех торжественных брахманических церемониях, находясь на специальном месте, связанная, и является объектом некоторых обрядов, которые так или иначе сообщают ей эманации жертвоприношения и обеспечивают ее плодовитость. Кат шр. сут. VI, 6, 1 и далее. An. шр. сут. III, 18, 1, 12 комм. "(''! Она поит "все его дыхания" сарван пранан (sarvan prandn) (An. VII, 18, 6), в то время как жрец-исполнитель кропит все конечности большим количеством воды (Т. С., 1. 3, 9, 1. Ср. 6, 3, 9, 1; В. С. VI, 14; Ш. Б. 3, 8, 2, 4, 7; следует восстановить насике (ndsike "запахи") и т. д., в Т. С.). Церемония имеет несколько смыслов. Тексты Таиттирия-самхиты придали преувеличенное значение искупительному характеру: смерть - это "боль", пламя; оно пылает в виде "дыханий", и их надо успокоить. Для этого все "дыхания" поят водой, и с ней боль и пламя уходят в землю. В Таиттирия-самхите каждая мантра, адресованная каждому отверстию, включает слово "пейте", а не "очищайтесь" (как в Ваджасанейи-самхите) - формулировку, соответствующую самому названию обряда. Тексты Ваджасанейи-самхиты настаивают на очистительном характере обряда: в них сказано "очищайтесь". Жертва есть жизнь и даже амрита (amrta "бессмертная пища, бессмертие") богов. 51

туши. С первым ударом ножа льется кровь; ей позволяют вытечь. Это часть, предназначенная злым духам. "Ты - доля ракшасов" .

Теперь начинается церемония, цель которой - передать богу важнейшую часть жертвы: вапу (vapa), или, используя медицинский термин, большой сальник285.

Ее быстро отделяют, сопровождая это действие всеми необходимыми предосторожностями и искупительными обрядами. Выносят вапу, подобно жертве, в сопровождении торжественной

266 тт

процессии, причем жертвователь всегда держится за жреца, несущего ее . Дальше ее жарят на священном огне, располагая так, чтобы жир, вытапливаясь, капля за каплей падал в огонь. Говорят, что он падает "на кожу огня"267, и поскольку считается, что Агни поручено передавать дары богам, то

Итак, животное убили, удушив и успокоив его. Но воды - это "дыхания" жизни (они содержат жизненные начала); значит, производя это (очищение), "дыхания" восстанавливают. Жертва снова становится жизнью и бессмертной пищей бессмертных. (Ш. Б., Zoc. ей.)

An. VII, 18, 14, мантры: Т. С. 1, 3, 9, 2; см. г'Ь. 6, 3, 9, 2 - более точный обряд. (Ср. Кали VI, 6, 11.) Но тексты школы Ригведы (адхригунигада Агав. гир. сут. III, 3, 1; Awn. Бр. 6, 1, 1, 10) говорят просто о пролитии крови, предназначенной для демонов, чтобы они удалились. Дискуссия, устроенная на эту тему, любопытна: в ней объясняется, что демоны, как и боги, присутствуют на жертвоприношениях; что им также необходима собственная часть; ведь иначе (коль скоро они имеют на нее право), если не дать им ее, чтобы они убрались (нир-ава-да, nir-ava-da', ср. Oldenberg. Rel. d. Ved., p. 218 и Т. С. 6, 3, 9, 2), они "обременят" жертвователя и его семью. - Демонам принадлежали и разные другие части жертвы: капли крови, которые вытекут при поджаривании сердца (Кат. VI, 7, 13), а также желудок, экскременты и травинки жертвенной подстилки, куда попадет собираемая кровь. An. не приводит этих деталей: согласно этому тексту (см. Schwab, p. 137), все это зарывают в "яму для экскрементов", за пределами жертвенной площадки (An. VII, 16, 1; ср. Ашв. III, 3, 1). Айт. Бр. 6, 6, 16 дает другое толкование этой процедуры. Тексты вскользь касаются этих частей, отдаваемых демонам. Приглашение врагов тех богов, которым приносится жертва, к жертвоприношению выглядело и религиозным обрядом (ср. Айт. 6, 7, 2). Но эти обряды ясны: обычно все неиспользуемые отходы жертвоприношения (например, отруби, получаемые при дроблении зерна для выпечки хлебов) выбрасывают, удаляют таким образом. С этим можно сравнить греческий обряд жертвоприношения Герагамелии (Нрссуссцг| Л1.а), где выбрасывали желчь жертвы (Plut. Conj. Praec., 27), и библейское предписание выбрасывать кровь птиц при обряде очищения. Отметим, что индийский ритуал жертвоприношения свидетельствует: вопреки принятым мнениям, кровавое жертвоприношение не обязательно предполагает пролитие крови.

Верхняя часть брюшины, мышечная и жировая: "Самый сильный жир, извлеченный для тебя из середины, - мы подносим (его) тебе". Р. В. III, 21, 5. (Цит. по: Ригведа. Мандалы I-IV. М.: Наука, 1989, с. 309. - Прим. пер.) Это главная часть животного, основа его индивидуальной жизни, его атман (Т. С. 6, 3, 9, 5), как у семитов "кровь есть жизнь". Это жертвенное начало, которое составляет суть приношения животного (медхас, medhas). Т. 3, 1, 5, 2; Ш. Б. 3, 8, 2, 28; см. Айт. Бр. 7, 3, 6 - любопытный ритуальный миф.

An. шр. сут. VII, 19, 3 и далее. Во главе идет жрец с горящей головней в руке, за ним жрец, несущий эту часть с помощью двух вертелов (поскольку не имеет права прикасаться к ней непосредственно), и далее жертвователь, держащийся за жреца, как сказано выше (An. VII, 19, 6, 7, комм.). Основы обряда - те же, что описаны выше (см. с. 67 и п.1. Т. С. 6, 3, 9, 3 и 4).

267 Р. В. III, 21, 5. Пер. Ольденберга (ad Joe.) вопреки толкованию Саяны в Р. В., и Т. Б. 52

265

266

вытапливаемый жир, соответственно, принято считать первой частью жертвы, передаваемой богам . После произнесения всех необходимых заклинаний поджаренную и разрезанную вапу бросают в огонь , сопровождая этот акт благословениями и изъявлениями всяческого почтения перед жертвой. Это еще одна доля богов. Это второе выделение

270

само рассматривается как разновидность полного жертвоприношения : перед вапой извиняются, как

перед жертвой в момент заклания. Сделав это, возвращаются к животному, сдирают с него шкуру и

271 272

вырезают из него восемнадцать кусков мяса , которые варят вместе. Жир, отвар, пенка , которые

всплывают273в горшке, где происходит варка, предназначены богу или чете богов, которым адресуется

это жертвоприношение. Затем все это бросают в огонь. То, что уничтожается таким образом,

формально представляет собой еще одну абсолютно полную жертву274. Таким образом происходит еще

одно тотальное устранение животного из этого мира. Наконец, из восемнадцати кусков, послуживших

для приготовления этого бульона, берут еще определенное количество для разных божеств и

ологических персонажей .

Но семь из этих частей имеют совершенно иное назначение276. Именно благодаря этой доле

жертвователю передаются сакральные качества

"1|В Весь обряд очень древний: ведь жрец читает гимн из Р. В. II, 75, 1, потом III, 21 полностью = Т. Б. III, 6, 7, 1 и далее = М. С. 3, 10, 1. - Ср. Т. С. 6, 4, 3, 5. Ср. Айт. Бр. 7, 2, 5 и далее. - См. Ludwig. Rig-Veda, IV, S. 303. - Bergaigne. Hist, de la liturgie vedique, p. 18, считает этот гимн поздним, потому что он состоит из стихов разного размера, то есть из ряда совершенно отдельных формул. (См. Oldenberg. Vedic Hymns S. В. E., XLVI, p. 283.) Этот факт неоспорим: формулы имеют разные источники и были откорректированы задним числом. Но формулы значительно древнее гимна. Таким образом, хоть у гимна и нет единого автора, но есть единый предмет, которому он посвящен, и естественность, с какой он составлен, показывает, что он относится к одному из древнейших обрядов. Гимн описывает все детали операции очень точно (ср. Т. С. 6, 3, 9, 5 и Ш. Б. 3, 8, 2, 11). Этому жертвенному обряду, одному из важнейших, брахманы нашли натуралистическое толкование. -

Все производят омовение. An. VII, 22, 6 = Кат. 6, 6, 29 = Ашв. 3, 5, 1 и 2. Мантры: Т. С. 4, 1, 5, 1 = Р. В. X, 9, 1 - 3. В. С. VI, 16 содержит тот же текст, что и А. В. VI, 89. Последняя мантра говорит об избавлении от болезни, греха, смерти, проклятия, божественного и человеческого. Кстати, именно приношение вапы в случаях, когда заклание производится ради выкупа человека, представляет собой момент выкупа.

271 См. Schwab. Thieropf., N. 98, S. 126 и далее.

272 См. Schwab. Thieropf., S. 141, N. 1. Ср. Ludwig. Rig-Veda, IV, S. 361. См. An. VII, 25, 7 и далее. - Ш. Б. 3, 8, 3, 10. Eggel, ad Zoc.

:;7:iAn. VII, 25, 8.

274 Т. С. 6, 3, 11, 1. Во время жертвоприношения читают: Р. В. VI, 60, 13; I, 109, 7 и 6 = Т. Б. 6, 3, 11, 1 и далее -

формулы, прославляющие богов и описывающие способ, каким они принимают дар и, получив поглощают его.

Для Агни, который завершает эти обряды (см. Web. hid. Stud., IX, S. 218, ср. Hilleb. N. V. О., р. 118.)

- Для других существ, которым причитаются части (толстого кишечника) в качестве дополнительного дара (An.

VII, 26, 8 и далее), см. Schwab, N. 104. Произносимые мантры и ответы согласуются довольно плохо. '' К ним можно

добавить другие, без костей. An. VII, 24, 11.

жертвы"77. Эти части образуют то, что называется ида (idd). Это одновременно имя богини, которая олицетворяет животных и наделяет удачей и плодовитостью278. Таким образом, одно и то же слово обозначает божество и жертвенную часть279. Дело в том, что богиня воплощается в ходе самой церемонии, и вот как происходит это воплощение. В руки жреца, предварительно смазанные , кладут иду; другие жрецы и жертвователь окружают ее и прикасаются к ней . Когда они находятся в этом положении, надо призвать богиню282. Здесь речь идет о призыве в собственном и техническом смысле слова (vocare in - "вызывать"). Божество приглашают не только присутствовать на жертвоприношении и участвовать в нем, но и сойти в приносимый дар. Совершается самое настоящее пресуществление. На адресованный ей призыв богиня является, принося с собой все формы мифических сил - солнца, ветра, воздуха, неба, земли, животных и т. д. Таким образом, как говорит один текст, идой (жертвенной частью) исчерпывается все что есть хорошего в жертве и в мире283.

Тогда жрец, державший ее в руках, съедает свою часть284, а затем жертвователь свою285. И все сидят молча, пока жертвователь не ополоснет

О богине Иде см., в частности: Oldenb. Rel. d. Ved., p. 289 также места, перечисленные в указателе.

278 См. Berg. Rel. ved., I, 323, 325; II, 92, 94. Syl. Levi. Doctr., p. 103 и далее.

279 r-ч

Этот момент жертвоприношения настолько важен, что Шат. Бр. связала с ним знаменитую легенду о потопе, ставшую классической. (Шат. Бр. 1, 8, 12 полностью; Eggel. Ad Zoc., S. В. Е., XII). Ср. Web. Ind. Stud., I, S. 8 и далее; Muir. Old Sanskrit Texts, I, p. 182, 183 и далее. Но в другие брахманы из этой легенды входит лишь конец, представляющий собой брахманический догмат веры. Согласно им, именно придумав ритуал иды и создав тем самым богиню Иду (свою жену, по другим текстам - свою дочь), Ману, первый человек и первый жертвователь, обрел потомство и скот (см. Т. С. 1, 7, 1 и 2, полностью 6, 7; Т. Б. 3, 7, 5, 6). Во всяком случае, она и соответствующая ей в ритуале субстанция представляют животных и являются ими в полном смысле слова: idd vaipacavo "ида есть животные".

7RO '

См. Hillebr. JV. V. О., р. 124; Schwab. Th., p. 148. 281 Hillebr., p. 125.

Эта церемония называется идахваяна (idahvayana) или идопахвана (idopahvana) - термин, точно соответствующий эпиклезе христианской мессы. Текст: Ашв. шр. сут. I, 7, 7, перевод приведен у Hillebr. N. V. О., р. 125, 126; Oldenb. Rel. d. Ved., p. 290 и далее. Тексты Шанкх. шр. сут. I, 10, 1; Таитт. Бр. 3, 5, 8, 1; 3, 5, 13, 1 и далее немного отличаются. Это обращение в основном состоит из набора призывов к божеству, которое, как считается, приносит с собой все упомянутые силы и, с другой стороны, позволяет в свою очередь жрецам и жертвователю взять свою долю сил, накопленных таким образом. Жертвователь говорит во время паузы (An. IV, 10, 6; Т. С., 1, 7, 1, 2): "Пусть этот дар (из молока смеси) будет моей силой". 283 Тайтт. Бр. 3, 5, 8 (конец), 3, 5, 13, конец.

284

Авантареду (avantareda), дополнительную иду, которую он держит в другой руке. (См. Weber. Ind. St., IX, S. 213.) Он говорит (Ашв. шр. сут. 1, 7, 8; ср. Т. С. 2, 6, 8, 1 и 2): "Ида, будь благосклонна к нашей доле, дай благополучия нашим коровам, дай благополучия нашим коням. У тебя есть самое лучшее богатство, напитай нас им, дай нам его". Жертвователь говорит: "Ида, будь благосклонна и т. д., да сможем мы поглотить тебя, в тело себе и в душу (комм, в Таитт. Бр.), мы все со всеми нашими людьми" (Т. Б. 3, 7, 5, 6). 54

286 287

рот . После этого надлежащие части раздают жрецам, каждый из которых представляет одного из богов288.

Обозначив различия в ритуалах, которые только что были сопоставлены, обряды передачи доли богам и использования своей части людьми, важно отметить их сходство. Те и другие включают одни и те же приемы, предполагают одни и те же действия. В обоих случаях мы обнаружили окропление кровью; наложение шкуры, в одном случае - на жертвенник или идола, в другом - на жертвователя или объект жертвоприношения. Вкушение пищи, фиктивное и мифическое - в том, что касается богов, реальное - в отношении людей. По существу, содержание этих разных операций идентично. Выполняется задача свя-.чывания убитой жертвы либо с сакральным миром, либо с лицами или вещами, которые должны получить выгоду от жертвоприношения. Окропление, касание, наложение содранной шкуры - явно лишь разные способы создания такого контакта, который причащение пище поднимает до высочайшей степени близости: ведь оно приводит не просто к внешнему сближению, но к смешению двух субстанций, когда одна настолько поглощает другую, что они становятся неразличимыми. Но если два обряда до такой степени подобны, то и преследуемые в том и другом случае цели не лишены сходства. В обоих случаях требуется связать религиозную силу, накопленную в пожертвованном объекте

последовательными освящениями, с одной стороны - со сферой сакрального, с другой - со сферой профанного, к которой принадлежит жертвователь. Обе системы, каждая по-своему, участвуют в установлении этой связи, которая в результате нашего анализа представляется нам одной из самых примечательных черт жертвоприношения. Жерт-иа - это посредник, благодаря которому устанавливается контакт. Через нее все сущности, встречающиеся в жертвоприношении, соединяются. Все сходящиеся в ней силы сливаются.

Более того, между двумя этими видами обрядов передачи доли существует не просто подобие, а тесная взаимосвязь. Первые обуславливают вторые. Для того чтобы люди могли использовать жертву,

Ашв. I, 8, 2.

'"' Есть школа, предписывающая обряд предложения душам предков (Кат. 3, 4, 16 и 17). Это обряд хоть и древний (В. С. И, 31), но встречается в пределах этой школы.

См. мантры в Hillebr. JV. V. О., 126 и далее; например, уста агнидхры (agnidhra, "жрец огня") считаются устами самого Агни. Таким образом, доли жрецов - это доли богов. - Здесь происходит, как заметил Ольденберг, не совместная трапеза, не обряд общего причащения, при всем сходстве с ними. Ида как "доля жертвователя" обладает неким "медицинским" свойством (Ольденберг): она придает жертвователю силу, "помещает в нем животных", как говорят тексты: рщйпyajamane dadhati (следует отметить употребление местного падежа). См. Т. С. 2, 6, 7, 3; Айт. Бр. 2, 30, 1; 6, 10, 11; Шат. Бр. 1, 8, 1, 12 и т. д. Ида входит в ритуал торжественных ведических жертвоприношений. Добавим, что остатки жертвы в определенной мере профанировались: брахманы и жертвователь могут забрать их с собой. (Schwab, р. 149.) Нам неизвестно правило, предписывающее какой-то срок для съедения остатков жертвы. Но такое правило существует для всей пищи в целом. 55

нужно, чтобы боги приняли свою долю. В самом деле, ведь жертва обладает такой святостью, что профан - несмотря на предварительные посвящения, в определенной мере поднявшие его над обычным и нормальным уровнем, - не может прикоснуться к ней без риска для себя. Значит, надо понизить на несколько ступеней сакральность, делающую ее недоступной для простых смертных. Заклание уже отчасти дает такой эффект. Действительно, ведь сакральность в наивысшей степени сконцентрировалась в духе. Если дух вышел, жертва становится более доступной. К ней можно подступиться с меньшими предосторожностями. Существовали даже жертвоприношения, где после этого момента исчезала любая опасность. В подобных случаях жертвователь использовал жертву целиком, не отдавая богам ничего. Однако в других вариантах этой операции было недостаточно для того, чтобы "разрядить" жертву до необходимого уровня. Надо было совершить с ней еще ряд манипуляций, чтобы удалить в сферы сакрального то, что еще оставалось слишком опасным; нужно было, как гласит ведический ритуал, провести нечто вроде нового жертвоприношения289. Таким образом, столь многочисленные обрядовые действия, проводимые над жертвой, можно в основных чертах свести к довольно простой схеме. Сначала ее освящают; потом энергии, порожденные этим освящением и сконцентрированные в ней, выпускают - одни из них направляются к существам сакрального мира, другие к существам профанного мира. Итак, ряд состояний, через которые проходит жертва, можно описать посредством кривой: она поднимается до максимума сакральности, где пребывает лишь мгновение, и потом вновь постепенно спускается с него. Далее мы увидим, что жертвователь проходит через гомологичные фазы290.

289

См. выше, с. 80.

Вас могло удивить, что в этой схеме мы никак не оговорили случаев, когда жертва - не животное. В определенной мере мы имели на это право. Действительно, мы видели, как ритуалы свидетельствовали об эквивалентности этих двух видов вещей (см. выше, с. 40). Например, во всем комплексе аграрных жертвоприношений их принципиальная идентичность позволяет заменять одни другими (см. с. 117). Более того, можно установить реальную симметричность кровавых и бескровных жертвоприношений. Приготовление хлебов, способ смазывания их растительным или сливочным маслом и т. д. соответствуют подготовке жертвы. В случае бескровной жертвы создание чего-то сакрального в ходе церемонии даже более очевидно, чем в любом другом: ведь ее часто готовят из всех компонентов на той же территории жертвоприношения. (В Индии см.: Hillebr. N. V. О., р. 28, 41.) В частности, о приношении фигурок: для Индии см. Hillebr., Rit. Lit., § 64, p. 116; § 48. Ср. Weber. Naksatra, II, 338, довольно отрывочные сведения: Шанкх. гр. сут. IV, 19. О Греции см. выше, с. 40. Stengel, р. 90; Festus, 129; ср. Frazer. Golden Bough, II, p. 84, p. 139; Lobeck. Aglaophamus, p. 119, 1080. Кроме того, уничтожение здесь имеет тот же характер окончательного посвящения, как и умерщвление животной жертвы. Дух бескровной жертвы, по крайней мере, всегда выводят за пределы реального мира. Есть лишь одно различие, обусловленное, впрочем, природой вещей: в большинстве случаев при бескровной жертве момент передачи доли богам и момент посвящения совпадают, что не означает, свойства жертвы предполагают ее устранение или изгнание. Действительно, возлияние уничтожается, когда жидкость льется на алтарь, впитывается в землю, испаряется или сгорает в огне; хлеб или горсть муки сгорают и уходят в дым. Пожертвование и передача доли божеству происходят одновременно,

4. Выход.

Полезные результаты жертвоприношения достигнуты; однако еще не все кончено. В существовании группы из людей и вещей, образовавшейся в связи с ритуалом вокруг жертвы, смысла больше нет; теперь нужно, чтобы распад ее прошел медленно и постепенно - ведь если она создана с помощью каких-то обрядов, то и разъединить ее элементы тоже могут только определенные обряды. Связи, соединявшие с жертвой жрецов и жертвователя, не были разорваны закланием; все, кто принял участие в жертвоприношении, приобрели свойство сакральности, отделившее их от профанного мира. Необходимо, чтобы они смогли вернуться обратно. Им нужно выйти из магического круга, в который они пока заключены. Кроме того, в ходе церемоний могли быть допущены ошибки, которые надо загладить, прежде чем снова начать обыденную жизнь. Обряды, с помощью которых совершается :>тот выход из жертвоприношения, точно соответствуют тем, что мы наблюдали при вступлении в него291. В ведическом животном жертвоприношении, как, впрочем, и во всех других жертвоприношениях того же типа, эта последняя фаза очень четко обозначена. Остатки масла и жира, попавшие на подстилку,

7Q?

293

приносят в жертву ; потом уничтожают в жертвенном огне некоторые инструменты , жертвенную подстилку294, жезл чтеца, дощечки, окружавшие веди295. Выливают неиспользованную очистительную воду, потом, почтив сосуд296, поливают его водой. Иногда его уносят в дом - считается, что он помогает заглаживать погрешности, допущенные во

это один и тот же ритуал. Но насчет природы уничтожения нет никаких сомнений: например, простое подкладывание дров в огонь в индийском ритуале иногда бывает само по себе жертвоприношением (мы имеем в виду самидхени (samidheni), см. Hillebr. N. V. О., р. 74 и далее). Наконец, распределение частей mutatis mutandis ("с необходимыми изменениями" (лат.), прим, пер.) аналогично случаю животного жертвоприношения: так, при приношениях новой и полной луне мы находим части для богов, иду и т. д. - Наконец напомним: самое важное из всех брахманических жертвоприношений, представляющее собой, возможно, вообще исключительный случай среди жертвоприношений, где жертва подвергается всем возможным процедурам, - приношение сомы - является, как и христианская месса, растительным приношением.

Объяснить это проще всего: с одной стороны, речь идет о тех же людях и предметах, с другой, - в силу хорошо известных законов, ведающих религиозными делами, придают сакральный характер и лишают его одни и те же очистительные процедуры. An. VII, 26, 12; Kam. 6, 9, 11; Т. С. 1, 3, 11, 1 и Ш. Б. 3, 8, 5, 5 - мантра (лучшее применение находит Kam.). Проведен ряд малых жертвоприношений (см. Schwab. Th., N. Ill), формулы которых говорят о завершении обряда. An. VII, 27, 4. Kam. VI, 9, 12. Примечательно, что An. заимствует мантру в В. С. VI, 21. Hillebr. N. V. О., р. 145-147; Schwab. Th., 156-159. Во время этого обряда происходит любопытное резюмирование разных моментов жертвоприношения (Т. Б. 3, 6, 15 полностью) и благодеяний, ожидаемых жертвователем: он вкусит того, чего дал вкусить богам (ср. Ашв. шр. сут. 1, 9, 1). Hillebr. N. V. О. 147-149. Поблагодарив его за то, что он передал богам дар: An. VII, 28, 2; Т. Б. 2, 4, 7, 11, ср. Т. С. 3, 5, 5, 4. 57

время ритуала, либо сжигают, как подстилку287. Затем уничтожают в огне все, что может остаться от даров, чистят утварь и уносят ее после мытья298. Только вертел, служивший для поджаривания сердца, зарывают в землю: это особый вид обряда, в соответствии с которым орудие преступления или причинившее боль жертве должно быть спрятано299. Теперь о том, что происходит с людьми. Жрецы, жертвователь, его жена собираются вместе и очищаются, омывая руки300. Обряд имеет двойной смысл. Во-первых, все участники очищаются от ошибок, которые могли быть допущены во время проведения жертвоприношения. Во-вторых, происходит очищение от ошибок, заглаживание которых было целью данного жертвоприношения. По сути, снимается жертвенная сакральность. Именно это выражает обряд расставания с обетом301: "О Агни, я выполнил мой обет; я сравнялся со своим обетом, я вновь становлюсь человеком... Я опять спускаюсь из мира богов

302

в мир людей" .

Смысл подобного обряда становится понятен, если мы рассмотрим его, так сказать, в преувеличенной форме, мы имеем в виду в данном случае обряд "купания унесения" 303, обряд, завершающий жертвоприношение сомы, обряд, противоположный по смыслу обряду дикша. После того как инструменты убраны, жертвователь купается в спокойной бухточке с проточной водой304. В воду погружают все остатки от жертвоприношения, все отжатые ветки сомы305. Жертвователь развязывает жертвенный пояс, надетый во время проведения обряда дикша. То же самое он проделывает с завязкой, соединявшей некоторые части костюма своей жены, с тюрбаном из кожи черной антилопы, а также завязкой, соединявшей оба костюма, а

затем опускает все в воду. Потом он и его жена, войдя в воду по шею, принимают омовение, молясь и моя друг другу сначала спину, потом члены, один за другим306. Сделав это,

297 An. ib. 4; Айт. Бр. 6, 3, 5.

298 Schwab. Th., p. 107. Hilleb. N. V. О., р. 140-141.

9qn

" An. VII, 26, 15. Ш. Б. 3, 8, 5, 8. Т. С. 6, 4, 1, 8. Т. С. 1, 3, 11. В. С. VI, 22. An. VII, 27, 16. 300An. VII, 26, 12 и далее. Т. С. 1, 4, 45, 3.

4(11

Hilleb. ЛГ. V. О. р. 174. Ср. S. Levi. Doctr., p. 66 . 302 Ср. Шат. Бр. 1, 1, 4-7.

303

Авабхрита (avabhrta). См. Web. Ind. Stud. X, 393 и ел. Ср. Oldenberg. Rel. d. Ved., p. 407 и далее. Возможно, выражения типа "флюид" и т. п., используемые Оль-денбергом, не самые удачные, но тем не менее он объяснил смысл этого обряда в форме, в какой тот предстает - не в Ригведе (где он, однако, упоминается, см. Grassmann. Wiirterb. ad verb.), а во всех остальных ритуальных и теологических текстах. An. шр. сут. VIII, 7, 12 и ел., XIII, 19 и ел.; Кат. VI, 10, 1; X, 8, 16 и далее.

304

Эти места, пруды, тиртхи (Tlrtha), еще и сегодня особо почитаемые в Индии как святые, считались любимым владением Варуны (Кат. Бр. 4, 4 , 5, 10). 305 An. XIII, 20, 10, 11.

An. XIII, 22, 2, комм. В это же время они повторяют разные формулы, гласящие, что они искупают свои грехи, свои ритуальные погрешности, приобретают силу, благополучие и славу, усваивая тем самым магическую силу вод, обрядов и растений. 58

они выходят из воды и надевают новые одежды307. Таким образом, все ушло в воду и тем самым утратило опасные и даже просто религиозные качества; искуплены ошибки, которые могли быть сделаны в ритуале, равно как и совершенное преступление, убийство бога Сомы. Итак, хотя этот ритуал и сложнее, чем только что описанный нами, природа ого та же: факты и теория наделяют его той же функцией.

Библейские тексты, к сожалению, менее полны и менее ясны; однако и в них можно найти некоторые упоминания тех же обрядовых практик. Во время празднования Дня искупления первосвященник, изгнав козла Азазеля, возвращался в святилище и снимал свой сакральный костюм, "дабы он не распространял посвящения"; он делал омовение, надевал другие одежды, выходил и приносил жертву олыш. Человек, уводивший козла, делал омовение и мыл одежды, прежде чем вернуться309. Сжигавший остатки хаттат делал то же самое310. Мы не знаем, сопровождались ли подобными обрядами другие жертвоприношения311. В Греции после искупительных жертвоприношений жрецы, которые, впрочем, старались как можно меньше прикасаться к жертве, мыли свои одежды в реке или источнике, прежде чем вернуться в город или домой312. Утварь, применявшуюся в процессе жертвоприношения, тщательно мыли, если она не уничтожалась313. Эти обряды ограничивали действие посвящения. Они были настолько важны, что сохранились в христианской мессе. Священник после причастия моет чашу, умывает руки. После этого месса окончена, цикл завершен, и священнослужитель произносит финальную и освобождающую формулу: he, missa est. Эти церемонии соответствуют тем, что отмечали вступление в жертвоприношение. Верующий и жрец освободились тем же образом, каким были подготовлены в начале церемонии. Эти церемонии имеют обратный характер, они уравновешивают первые.

Поэтому религиозное состояние жертвователя тоже описывает кривая, аналогичная кривой состояния жертвы. Сначала он постепенно поднимается в сферу сакрального, достигает кульминационной точки и потом снова спускается в сферу профанного. Таким образом, каждое из существ и предметов, принимающих участие в жертвоприношении, словно бы

Старые одежды они отдают жрецам; сбросив таким образом свою старую личность и облачившись в новые, они "являются в новой коже, как змея". "Теперь в них более нет греха, как в младенце, у которого еще нет зубов." Ш. Б. 4, 4, 5, 23. Лев. 16, 22, 23. Он еще раз менял одежды по окончании поста и возвращался к себе, принимая поздравления от друзей, выдержав все испытания, исполнив все обряды, изгнав все опасности этого дня. (Талм. Yoma, VIII, 8, 5, Мишна.) :ш" Лев. 16, 26.

Лев. 16, 28. То же делал тот, кто приносил пепел рыжей коровы. Известно (Иез. 44, 19), что, когда священники переодевались, чтобы выйти к народу, их одежды оставались в "священных комнатах": контакт с ними для непосвященных был опасен.

Порфирий. Воздерж., II, 44; Paton. Cos., 28, 24. Ср. Frazer. Golden Bough, II, p. 54 Лее. 6, 28 (xammam). 59

втянуто в непрерывное движение, идущее от начала к завершению по двум противоположным склонам. Но если форма описанных кривых в целом сходна, то высота различна - естественно, кривая сакральности жертвы имеет более высокий максимум. Впрочем, понятно, что относительное значение этих фаз подъема и спада может бесконечно

варьировать в зависимости от обстоятельств. Именно это мы и покажем в дальнейшем.

КАК СХЕМА ВИДОИЗМЕНЯЕТСЯ

В ЗАВИСИМОСТИ ОТ ОБЩИХ ФУНКЦИЙ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ

Все предшествующее, конечно, не более чем сконструированная нами схема. Но эта схема - что угодно, только не чистая абстракция. Действительно, мы видели, что она была реализована in concrete на примере ведического животного жертвоприношения; к тому же вокруг этого обряда нам удалось сгруппировать наборы жертвенных обрядов, предписанных семитским, а также разными греческими и латинскими ритуалами. По сути, это общая основа, на которой строятся более специальные виды жертвоприношений. В зависимости от цели и функции ритуала его части могут по-разному соотноситься между собой и иначе располагаться: какие-то могут приобретать большее значение в ущерб другим, иные - даже исчезать совсем. Это ведет к разнообразию жертвоприношений, но принципиальных отличий между различными комбинациями элементов нет. Это всегда одни и те же элементы, по-разному сгруппированные или в неодинаковой мере развитые; именно это мы и попробуем показать на примере нескольких основных случаев.

Коль скоро цель жертвоприношения - изменить религиозный статус жертвователя или объекта ритуала, можно априори предсказать, что основные черты нашей схемы должны меняться в зависимости от того, каков этот статус в начале церемонии. Предположим сначала, что он нейтрален. Жертвователь (а то, что мы говорим о жертвователе, можно отнести и к объекту - в случае объектного жертвоприношения) до начала обряда не наделен никаким религиозным качеством; тогда смысл обряда состоит в том, чтобы он обрел это качество. Во время иници-ационных жертвоприношений и при посвящении в сан именно это и происходит. В этом случае между исходным статусом жертвователя, и тем статусом, которого он должен достичь, пролегает значительная дистанция. Поэтому вступительные церемонии по необходимости очень развиты. Шаг за шагом, с различными предосторожностями, вступает он в сакральный мир. С другой стороны, поскольку состояния посвящения он скорее добивается, нежели опасается, следовало бы остерегаться ослабить силу посвящения, чрезмерно ограничивая его предосторожностями и заключая его в слишком тесном кругу сакрального. Необходимо, чтобы жертвователь, даже вернувшись к профанной жизни, сохранил нечто от приобретенного им в ходе жертвоприношения. Поэтому 61

практики выхода из обряда редуцированы до простых форм выражения. Они могут даже совсем исчезнуть. В Пятикнижии не сообщается о них при описании рукоположения жрецов-левитов. В христианской мессе они сохранились только в виде дополнительных очистительных ритуалов. Впрочем, вызванные жертвоприношениями перемены сохраняются более или менее долго. Порой они затрагивают сущность и предполагают настоящее перевоплощение. Утверждали, что человек, коснувшийся плоти человеческой жертвы, принесенной Зевсу Ликейосу (волку) на Ликейской горе, превращается в волка, как это произошло с Ликаоном после того, как тот принес в жертву ребенка314. Именно по этой причине такие жертвоприношения входят в состав обрядов инициации, то есть обрядов, задача которых - вдохнуть душу в тело315. Так или иначе, в конце церемонии жертвователь уже отмечен каким-то сакральным качеством, иногда связанным с особыми запретами. Это качество могло быть даже несовместимым с другими качествами того же рода. Так, в Олимпии человек, который ел мясо жертвы, принесенной Пелопсу, не имел права приносить жертву Зевсу316.

Но это же качество связано с другой характеристикой. Цель всего обряда - повысить сакральный статус жертвователя. Для этого его надо было как можно теснее связать с жертвой: ведь именно благодаря силе, которая скапливается в ней в результате посвящения, жертвователь приобретал желаемое качество. Мы можем сказать, что в этом случае свойство, передача которого является целью ритуала, переходит от жертвы к жертвователю (или к объекту). Именно поэтому контакт между ними осуществляется непосредственно после

заклания или, во всяком случае, именно в этот момент физическое соприкосновение имеет наиболее важное значение. Несомненно, бывает и так, что связь между жертвователем и жертвой создается наложением рук до ее умерщвления. Но порой (например, в зебах гиламим) подобные действия отсутствуют полностью - или, по крайней мере, они имеют второстепенное значение. Самое главное - то, что происходит, когда дух вышел из жертвы. Именно тогда совершается причащение пище317. Жертвоприношения такого типа можно было бы назвать сакрализаци-онными. То же наименование подходит и для тех обрядов, что ставят целью не придать жертвователю возникающее на пустом месте сакральное качество, а просто усилить уже существующее.

Платон. Государство, VII; Паве., VIII, 2, 6; VI, 2, 3; Плиний. Ест. ист., VIII, 22. См. Mannhardt. W. F. К., II, S. 340. Та же легенда о святилище Гиры. Gruppe. Griech. Mythologie, S. 67 и ел. Ср. Wellhausen. Rests des arabischen Heidenthums, S. 162 u. N., S. 163. См. ниже, с. 100.

Мы имеем в виду факты, хорошо известные по Маннхардту, Фрэзеру, Сиднею Хартленду под названием внешней души,

с которой два последних автора связывают всю теорию инициации.

Паве. V, 13, 4. Тот же запрет действовал в Пергаме для тех, кто принес жертву Телефу.

См. выше, с. 77, 82. Как раз тогда и происходит, полностью достигается та идентификация жертвователя, жертвы и бога,

которой иногда добиваются. (Об этом принципе см. Ер. НёЪг., 2, 11.)

314 315 316

Однако нередко бывает так, что человек, желающий совершить жертвоприношение, уже отмечен некоторыми чертами сакральности, предполагающими определенные ритуальные запреты, которые могут войти в противоречие с его намерениями. Скверна318, которая

переносится на человека при несоблюдении религиозных правил или при контакте с чем-то

319

нечистым, - это своего рода посвящение . Грешник, как и преступник, - существо сакральное320. Если он приносит жертву, то цель этого обряда или, по крайней мере, одна из целей - это избавление от скверны. Это искупление. Но отметим один важный факт: с религиозной точки зрения болезнь, смерть и грех идентичны. Большинство ритуальных ошибок наказуемо несчастьем или физическим недугом321. И наоборот, эти беды считаются следствием преднамеренных или случайных ошибок. Даже современное религиозное сознание никогда не различало нарушения законов божьих и тех материальных последствий подобного нарушения, которые имеют непосредственное выражение как в физических мучениях, так и в угрызении совести, причем как при жизни в этом мире, так и в будущей жизни в ином мире. Вот почему мы можем рассматривать вместе исцелительные и чисто искупительные жертвоприношения. Назначение тех и других - передать жертве через соприкосновение религиозную нечистоту жертвователя и устранить эту нечистоту вместе с жертвой. Поэтому самая элементарная форма искупления - простое удаление. К этому типу относятся изгнание козла Азазела и выпускание птицы на волю при жертвоприношении ради очищения прокаженного. В день искуплений выбирали двух козлов. Первосвященник после различных хаттат возлагал обе руки на голову одного из них, исповедовал над ним грехи Израиля и потом отсылал его в пустыню. И тот уносил с собой грехи, переданные ему наложением рук322. При жертвоприношении ради очищения прокаженного323 священник брал двух воробьев (?). Одному из них он перерезал горло над глиняным сосудом с живой водой, второго окунал в эту кровавую воду и кропил ею прокаженного. Живого воробья отпускали, и тот уносил проказу с собой. Больному оставалось только омыться: он был очищен и исцелен. Столь же явно прослеживается в хаттат цель устранения в случаях, когда остатки жертвы

324

уносили за пределы стана и полностью сжигали - ведические

Пс. 105, 39. "Оскверняли себя делами своими, блудодействовали поступками своими".

'"9 Лев. 11 и Ср. Marquardt, p. 277. Ср. Frazer. EncyclopaediaBritannica, art. "Taboo". Ср. Gold. Bough, разные места. - Ср. Jevons. Introd. Histor. Relig., p. 107 и далее.

T Ср. Rohde. Psyche, I, p. 179, 192; S. R. Steinmetz. Studien zur ersten Entwickelung der Strafe, II, S. 350 и далее. Это обычное наказание за ритуальные погрешности в книге Левит, во Второзаконии, в книге Исход, а также в книге пророка Иезекииля и исторических книгах: нужно соблюдать обряды, чтобы не умереть, не заболеть проказой, как царь Озия. - Ср. Oldenberg. Rel. d. Ved., p. 287, p. 319. Cp. Berg. Rel. Vud., p. 150 и далее. '""Лев. 16. Ср. выше, с. 66, п. 3. Лев. 14, 1 и далее.

О греческих искупительных жертвоприношениях см. Lasaulx. "Stihnopfer der Griec-hen". Akad. Abhdlg. Wiirzburg: 1844, S. 236 и далее. Donaldson. "On the Expiatory and Substitionary Sacrifices of the Greeks". Transactions of Edinburgh, 1876, p. 433 63

исцелительные жертвоприношения имеют анологичный смысл325. Чтобы вылечить желтуху326,

под кроватью больного привязывают желтых птиц. Обливание пациента производится таким образом, что вода попадает на птиц, и они начинают стрекотать. Как гласит магический гимн, в этот момент "желтуха" оказывается в "желтых птицах"327. Немного отвлечемся от этой слишком материальной стороны обряда. Допустим какого-то человека преследуют неудачи. Чтобы ему помочь, есть ряд ритуалов, из которых одни имеют чисто символический

328

характер , другие же по своему внутреннему содержанию сравнимы с жертвоприношением. К левой ноге "черного петуха"329 привязывают крючок, к крючку - лепешку и, отпуская

330 331

птицу, говорят330: "Лети отсюда, о злая судьба331, сгинь отсюда; улетай в другое место, к тому, кто нас ненавидит; этим железным крючком мы тебя к нему прицепляем"332. Злосчастье жертвователя поселяется в птице и исчезает вместе с ней, далее либо оно вовсе исчезнет, либо падет на врага333.

Но есть один особый случай, который ясно показывает, что устраняемое таким образом

качество, по сути, имеет религиозный характер: это так называемый случай "быка на

334

вертеле" , искупительной жертвы

и далее. О германских обрядах см. Ullrich Jahn. Die Abwehrenden und die Suhnopfer der Deutschen. Inaug. Diss. Breslau: 1884, перепечат. в Die deut. Opfergebrfiuche bei Ackerbau und Viehzucht (Germ. Abhd. von Weinhold). 325 CM. Oldenb. Rel. d. Ved., p. 287 и далее, р. 522 и далее.

"6 Кауш. сут. 26-18. Ср. прекрасную статью Куна, посвященную ряду аналогичных жертвоприношений во всей Европе: Kuhn's Zeitschrift, XIII, S. 113 и далее. Об этом обряде см. Bloomfield. Hymns of the Atharva-Veda. S. В. Е., XLII ad A. V. I, 22, p. 244; cp. Introd. a VII, 116 (p. 565, 7). A. B. I, 22, 4.

328

Об этих обрядах см. Bloomf. Op. cit., introd. a VII, 116, и Winternitz. "Altind. Hochzeitsrituell". Abhdl. d. k. k. Ak. d. Wiss. z. Wien, XL, S. 6, 12, 23, 67. Кауш. сут. 18, 17, 16.

Мы переводим буквально. Блумфилд и комментарий (ad toe.) толкуют эти слова как "ворон". 33(1 А. В. VII, 115, 1.

1 Лакшми (Laksmi), "знак" беды, печать богини Ниррити (разрушения). Этот знак соответствует черному цвету ворона и лепешке, которую привязывают к его ноге. 32 Перекидывание злой судьбы на врага - постоянный сюжет ведического, атхарва-нического и других ритуалов.

333 См. Кауш. сут. 32, 17.

334 Об этом обряде см. Oldenberg. Rel. d. Ved., p. 82, p. 446, n. 1 и особенно Hillebr. Rit. Litt., p. 83. Обряд входит в состав домашнего ритуала. Тексты: Ашв. гр. сут. 4, 8; Пар. 3, 8; Хиран. 2, 8, 9; An. гр. сут. 19, 13 и далее; 201-219. Текст Ашв. как будто придает этому обряду смысл обряда ради процветания (4, 8, 35; Яар. 3, 8, 2). Но черты у него очень определенные, и комментарий к Хиран. 2, 9, 7 (изд. Кирсте, с. 513) видит в нем гаанти (canti) Рудре, богу животных, "способ утихомирить" бога с помощью жертвы, которая была бы "вертелом коров". (Ср. перевод Хиран., сделанный Ольденбергом, 51. В. Е. XXX, р. 220.) Ольденберг в этом обряде видит прежде всего случай Tierfetischismus ("животного фетишизма", [меж.]). Особое значение он придает примечательному моменту обряда - воплощению бога в жертве. До нас обряд дошел лишь по довольно поздним текстам со значительными расхождениями. Мы не можем излагать здесь исторический анализ текстов. Вот к какому выводу пришли мы: здесь в большей или меньшей мере слиты три относительно разнородных обряда - по два или все вместе, согласно толкованиям

богу Рудре. Рудра - хозяин животных, тот, кто может уничтожить и их, и людей при помощи чумы или лихорадки. Это грозный бог3''5. Как бог скота он пребывает в стаде, он одновременно оберегает его и угрожает ему. Чтобы его обезвредить, его заключают в самом красивом быке стада. Этот бык становится самим Рудрой: его превозносят, ему поклоняются, ему воздают почести336. Потом, по крайней мере согласно учению некоторых школ, его приносят в жертву за пределами селения, в полночь, в глубине леса337. Таким образом, Рудра обезврежен338. Рудра животных соединился с Рудрой деревьев, полей и перекрестков. Таким образом, цель этого жертвоприношения - отторжение потусторонней силы. Во всех этих случаях качество, передаче которого способствует жер-

339

твоприношение, переходит не от жертвы к жертвователю , а от жертвователя к жертве. Именно на нее он сбрасывает бремя злосчастья или греха. Поэтому и контакт их, по крайней мере основной, происходит до заклания, а не после него. Свалив все на жертву, он стремится избавиться от нее и избегает места, где происходила церемония. По этой причине особо были разработаны обряды выхода из ритуала. Обряды этого типа, отмеченные нами в описаниях древнееврейских ритуалов, были обнаружены лишь в связи с искупительными жертвоприношениями. После первого заклания, очистившего его, прокаженный должен завершить очищение посредством дополнительного омовения, а также совершив новое жертвоприношение340. Вступительные обряды, напротив, сокращены или отсутствуют.

Жертвователь, уже обладая религиозным статусом, не нуждается в его приобретении. С началом церемонии степень его сакрализованности постепенно снижается. Процесс нарастания, найденный нами в полном жертвоприношении, носит

разных школ и брахманических кланов. Мы описываем прежде всего обряд рода Атрея (Ашв. Пар.). Во всяком случае, обряд очень древний, и как сутры, так и Саяна связывают с ним гимны Ригведы, посвященные Рудре (V, 43; I, 114; II, 33; VII, 46), вполне подходящие к этому случаю.

О Рудре см. прежде всего Oldenb. Rel. d. Ved., 216-224; 283 и далее; 333 и далее. - Ср. Barth. "M. Old. et la relig. du Veda". Journal des savants, 1896. Siecke (статья, цитируемая далее, с. 254). Bergaigne. Rel. Ved., Ill, 31 и далее; 152-154. Levi. Doctr., p. 167 (Айт. Бр. 13, 9, 1). У нас нет возможности излагать здесь причины нашей интерпретации мифической личности Рудры.

""В этом согласны все школы: ему дают обонять приношения (ср. Oldenb., p. 82 и способ, каким дают вдыхать приношения обожествленному коню в ходе жертвоприношения ашвамедхе', ср. также Кат. 14, 3, 10); его называют целым рядом имен Рудр: "Ом (магический слог) Бхава, ом Шарва и т. п.", ср. А. В. IV, 28, и читают посвященные Рудре тексты: Т. С. 4, 5, 1 и далее. См. Mantrapatha d'Apastamba, ed. Winternitz, II, 18, 10 и далее. Согласно Параско (Paraskara).

Ни одну часть животного возвращать в селение нельзя, "потому что бог попытается убить людей". Родственники не могут ни приближаться к месту жертвоприношения, ни есть без повеления и специального приглашения мясо жертвы. Ашв. 4, 8, 31 и 33 (см. Old. S. В. Е., XXIX, р. 258).

Для простоты изложения мы везде подразумеваем, что это одно и то же явление, которое может иметь место в сходных ситуациях, трактуемых в одних и тех же терминах участников событий. Лев. 14, 10 и далее.

<Ч;|к. 3106 65

рудиментарный характер или отсутствует. Таким образом, перед нами другой тип жертвоприношения, включающий те же элементы, что и жертвоприношение в целях сакрализации, только ориентированные в противоположном направлении и связанные друг с другом противоположным образом.

До сих пор мы предполагали, что если жертвователю и присущ некоторый сакральный статус в начале жертвоприношения, то это, скорее, статус отрицательный, это его изъян, грех, осквернение, причина религиозной неполноценности. Но встречаются случаи, где механизм точно такой же, и тем не менее начальное состояние для жертвователя - источник превосходства и признак его чистоты. Назорей341 в Иерусалиме был существом совершенно чистым: он посвятил себя Яхве по обету, в соответствии с которым воздерживался от вина и не стриг волос. Он должен был остерегаться всякой скверны. Но, выполнив свой обет342, он

мог освободиться от него лишь посредством жертвоприношения. Для этого он очищается

343

купанием и потом приносит в жертву агнца во исполнение олы, овцу во исполнение хаттат и овна во исполнение жертвы, принесенной во время обряда зебах шеламим. Он сбривает волосы и бросает их на огонь, где варится мясо приношения шеламим344. Принеся жертву зебах шеламим, священник кладет на руки назорею теруму, тенуфу, то есть освященные части, и хлебы соответствующего приношения345. Далее эти жертвы преподносятся Яхве. После этого, как говорит текст, назорей может пить вино, то есть он избавлен от посвящения. Оно перешло частью в волосы, срезанные и возложенные на жертвенник, частью в жертву, которая его представляет. То и другое уничтожается. Таким образом, это тот же процесс, что и в случае искупления. Качество сакральности, сколь бы высока ни была его религиозная ценность, переходит от жертвователя к жертве. Следовательно, само по себе искупительное жертвоприношение представляет собой лишь особую разновидность более общего типа жертвоприношений, независимо от положительного или отрицательного характера того религиозного статуса, который изменяется в ходе ритуала. Этот тип можно было бы назвать жертвоприношением с целью десакрализации. Предметы, так же как и люди, могут иметь столь высокий уровень святости, что становятся непригодными для употребления и опасными. Поэтому возникает нужда в жертвоприношениях такого типа. Это, в частности, относится к плодам земли. Любой вид плодов, злаков и т. п. в целом сакрален, запретен и использовать его нельзя, пока охраняющий его запрет не снят определенным обрядом, зачастую включающим жертвоприношение346. С этой целью свойства, присущие всем плодам

341 Числа 6, 13 и далее. Иерусал. Талмуд, трактат Назир (Schwab, t. IX, p. 84 и далее.

342 Талм., Наз., I, 2; Такую же жертву назорей приносит, избавляясь от шевелюры, ставшей слишком тяжелой.

343 Там же, II, 10.

344 Назир, ib., VI, 7 и 8; Числа 6, 18.

345 Числа 6, 19. 66

некоторого вида, сосредоточивают на их части. Потом эту часть приносят в жертву, тем

самым снимая запрет с употребления части оставшейся347. Десакрализация может происходить и в два этапа: сначала обращают посвящение на первины, а потом эти первины замещают жертвой, которую подвергают уничтожению. Это происходило, например, при приношении первых плодов в Иерусалиме348. Все жители округи349 приносили свои корзины. Во главе процессии шествовал флейтист. Навстречу идущим выходили коганим. В городе при прохождении кортежа все вставали, воздавая почести священным предметам. За флейтистом шел бык с позолоченными рогами, увенчанными оливковыми ветвями. Этого быка, который, возможно, нес плоды или тянул повозку, позже приносили в жертву350. Дойдя до Священной горы, каждый, "даже сам царь Агриппа собственной персоной", брал свою корзину и поднимался на паперть351. Голубей, посаженных сверху, приносили в жертву всесожжения352, а то, что держали в руках, передавали священнику. Таким образом, в данном случае мы имеем дело с обрядом, в котором два способа десакрализации первин дополняют друг друга. С одной стороны - освящение в храме, с другой стороны - это принесение в жертву быка и голубей, олицетворение содержащихся в плодах свойств, которые мешают их употреблению. Проведенное нами сопоставление действий назорея с личным искуплением, первых плодов с предметами, которые необходимо лишить их религиозного, и потому опасного в условиях повседневной жизни качества, приводит к необходимости сделать важное замечание. Примечателен уже тот факт, что в общем виде жертвоприношение может служить для достижения столь противоположных целей, как приобре-

46 См. прежде всего набор этнографических фактов у Фрэзера. Golden Bough, дополнительное примечание к т. II; ср. ib., II, р. 62 и далее. Расширить число подобных фактов было бы нетрудно. Фрэзер верно заметил, что приношения первинок - это, как правило, часть плодов съедобного вида растений, которая выступает от имени целого. Но его анализ, произведенный, впрочем, на основе фактов, не принимал во внимание функции обряда.

Обычно это первая часть чего-то. Известно, как обширны библейские предписания, касающиеся первородного, первенцев людей и животных; первых фруктов и первых зерен в году, первых плодов дерева (орлах, orlah), первого съеденного зерна (азимес, azym.es), первого поднявшегося теста (холла, holla). Первенцы: всего, что живет и дает жизнь, принадлежат Яхве. Талмудические и синагогальные благословения дополнительно подчеркивают это: они обязательны: при первом отведышании плода, в начале трапезы и т. д.

'!4а Иерусал. Талмуд, Биккурим, III. Мишна, 2 и далее. По библейским текстам рассмотреть этот обряд явно нельзя: они содержат только предписания для священников, а не народные обыгчаи. Народный характер всего этого обряда очевиден: этот флейтист, этот быпс в оливковом венке, с позолоченными рогами (которого мог заменять козленок с посеребренными рогами, см. Гемара, ad. loc.), эти корзины, эти голуби - все это оригинальные, бесспорно древние детали. Впрочем, эти мишнаитские тексты сами по себе очень древние.

Они собирались накануне и проводили ночь на городской площади (опасаясь осквернить себя, согласно Гемаре). Гемара, 2. Раввины спорят, бынло это шеламим или ола. Обряд личного выпсупа, довольно примечательный случай. Ср. Мекахол, Вавил. Талмуд, 58 а. (Ссынлка Шваба, ad loc.).

тение святости и устранение греховности. Коль скоро в обоих случаях для этого используются одни и те же элементы, то между двумя этими состояниями нет столь выраженной противоположности, как обычно представляется. Более того, мы только что видели, что два состояния: одно - абсолютной чистоты, другое - нечистоты, могут стать поводом для одних и тех же процедур, элементы которых не просто одни и те же, но и располагаются в том же порядке и направление имеют то же самое. Кстати, иногда встречаются такие случаи, когда при определенных условиях состояние нечистоты истолковывается в качестве своей противоположности. Дело в том, что мы выявили только самые элементарные механизмы, абстрактные типы, которые в реальности чаще всего взаимодействуют друг с другом. Было бы не совсем точным представлять искупление как простое избавление в чистом виде, где жертва играла бы роль только посредника или вместилища. Жертва искупительного жертвоприношения более сакральна, чем ее жертвователь. Заряд сакральной энергии, содержащейся в ней, не всегда отличен от того заряда сакральности, который придает жертве сакрализующее жертвоприношение. Мы увидим также сакрализующие и искупительные обряды, объединенные в рамках одного жертвоприношения. Содержащаяся в жертве сила сложна по своей природе: так, в древнееврейском ритуале пепел от сожжения рыжей телицы, собранный в ритуально чистом месте, делает нечистым вошедшего в контакт с ним человека, находящегося в нормальном состоянии, и тем не менее служит для очищения лиц, которые чем-то осквернили себя353. К тому же ряду фактов принадлежат некоторые случаи связи, возникающей между жертвователем и жертвой в результате жертвенного убийства: есть виды искупительного жертвоприношения, при

которых после сдирания шкуры с жертвы жертвователь, прежде чем полностью очиститься, становится на эту шкуру или прикасается к ней. В других случаях шкуру жертвы волокут в место, очищение которого является целью искупительного обряда354. В более сложных случаях жертвоприношения, обсудить которые у нас еще будет возможность, уничтожение совмещается с поеданием. Если внимательно изучать древнееврейское жертвоприношение, то при хаттат и ола освящение жертвы происходит одинаковым образом. Просто в первом случае обряд принесения крови имеет более законченную форму. И примечательно, что чем более полную форму имеет обряд приношения крови богу, тем действеннее считается сам обряд искупления. В то время как кровь приносилась в святилище, жертва считалась нечистой, и ее сжигали вне стана355. В противном случае жертву съедали священники, как и освященные части шеламим. Какая же разница между нечистотой жертвы хаттат и сакральным характером жертвы шеламим? Никакой. Или, точнее, теологическая разница между искупительным и сакрализующими жертвоприношениями. Кровь на жертвенник возлагали и при хаттат, и 353 Числа, 19. ^

См. выше, с. 92. Ритуал Йом-Киппура. 68

при других жертвоприношениях. Но жертвенник был разделен красной линией. Кровь хаттат лили к подножию алтаря, а кровь всесожжения на алтарь356. Это две формы религиозного обряда, различие между которыми было не очень глубоким. Действительно, как показал это Робертсон-Смит, чистое и нечистое - это не взаимоисключающие противоположности: это две стороны религиозной реальности. Религиозные силы характеризуются интенсивностью, значимостью, степенью проявленности. Тем самым они отделяются одна от другой. Но это касается того, что их составляет, направление же их действия не обязательно предопределено их природой. Они могут действовать как во благо, так и во зло. Это зависит от обстоятельств, используемых обрядов и т. д. Это объясняет, почему один и тот же механизм жертвоприношения удовлетворяет весьма различные религиозные потребности. Он имеет такой же двойственный характер, как и сами религиозные силы. Он способен творить добро и зло. Жертва в равной мере может представлять смерть и жизнь, болезнь и здоровье, грех и честь, ложь и истину. Она - средство для концентрации религиозного начала; она его выражает, воплощает, является его носителем. Воздействуя на жертву, действуют на религиозное начало, управляя им: либо привлекая и впитывая, либо изгоняя и исторгая. Этим же объясняется, как при помощи соответствующих приемов эти две формы религиозности могут переходить одна в другую и почему обряды, которые в некоторых случаях выглядят противоположными, иногда бывают почти неразличимы.

356 Иерусал. Талмуд, Маазер Шени, VI, Гемара (см. Schwab, p. 247). Ср. Мишка, Миддот, цит. там же.

КАК СХЕМА ИЗМЕНЯЕТСЯ

В ЗАВИСИМОСТИ ОТ СПЕЦИАЛЬНЫХ ФУНКЦИЙ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ

Мы только что показали, как наша схема изменяется применительно к различным религиозным статусам того, кого напрямую затрагивает результат жертвоприношения, кем бы ни было это лицо. Но мы не ставили перед собой цели узнать, кем, собственно, является участник ритуала. Нас интересовало только, имел ли он до церемонии сакральный статус или нет. Однако легко догадаться, что жертвоприношение не будет одинаковым в случаях его направленности на изменение статуса жертвователя и на достижение некоторой цели, в которой жертвователь заинтересован. Значит, функции жертвоприношения должны быть специализированы. Посмотрим, какие вследствие этого образуются различия. Персонифицированными мы назвали жертвоприношения, которые напрямую касаются самой личности жертвователя. Из этого определения следует, что все они обладают одной общей чертой: коль скоро жертвователь - причина и цель обряда, действие начинается с него и

заканчивается на нем. Это цикл, замкнутый на жертвователе. Конечно, нам хорошо известно, что хотя бы дух жертвуемого предмета всегда посвящается богу или религиозной силе, которая приходит в действие во время жертвоприношения. Тем не менее акт, совершаемый жертвователем, выгоден непосредственно ему.

Кроме того, при всех видах такого жертвоприношения в результате церемонии жертвователь улучшает свое положение: он либо уничтожает терзавшее его зло, либо на него нисходит благодать, либо он обретает некую чудесную силу. Существует даже немалое число ритуалов, содержащих специальную формулу, объявляющую об изменении статуса жертвователя или о внезапном избавлении357, содержащую также информацию о способе, которым жертвователь возвращается в мир

357 Известно, что одна из основных тем в книгах пророков и псалмах - это "смерть", в которую погружен верующий до возврата Яхве (ср. Иез. 37, 2; Иов 33, 28 и комментарий в Иерусал. Талмуде, Баба Камма, VII, 8 (4) (Гем.). См. Пс. 116 весь и Пс. 117 начиная с 17: "Не умру, но буду жить..." Мы полагаем, нет необходимости приводить формулы католической мессы. 70

живых358. Произносятся подобные формулы либо в момент завершения обряда, либо в торжественный момент посвящения. Иногда причащение даже влечет за собой отрешения от собственной личности. Съедая освященную пищу, где, как считается, пребывает бог, жертвователь поглощает его. Он становится одержим им (каш%осЛ ?к той беои ylveToa "одержимый божеством")359, как жрица храма Аполлона на акрополе Аргоса, когда она выпивала кровь жертвенного ягненка. Правда, может показаться, что искупительное жертвоприношение такого действия не оказывает. Но на самом деле "День очищения" - это и "Судный день". Это момент, когда тех, кто избавился от греха путем жертвоприношения, записывают в "книгу жизни"360. Как и в случае посвящения жертвы, связь, которая возникает посредством жертвы между сферой сакрального и жертвователем, возрождает последнего, дает ему новую силу. Тем самым уже изгоняются грех и смерть, и в дело во благо жертвователю вступают добрые силы.

Это духовное обновление благодаря персонифицированному жертвоприношению породило некоторое число весьма важных религиозных представлений. К ним прежде всего следует отнести теорию возрождения за счет жертвоприношения. Мы видели символы, делавшие дикшиту зародышем, потом брахманом и богом. Известно, какое значение имело учение о возрождении в греческих мистериях, в скандинавской и кельтской мифологиях, в культах Осириса, в индусской и авестийской теологии и даже в христианском вероучении. А ведь чаще всего эти учения были неотъемлемо связаны с выполнением определенных жертвенных обрядов: вкушением элевсинского хлеба, сомы, иранской хаомы361.

Часто перерождение индивида отмечается сменой имени. Известно, что по религиозным представлениям имя интимно связано с личностью своего носителя: в имени содержится частица его души362. А жертвоприношение достаточно часто сопровождается сменой имени. В неко-

В Индии считается, что весь мир жертвоприношения - это новый мир. Поднимая сидящего жертвователя, ему говорят: "Восстань к жизни". Формула, читаемая во время несения сакрального предмета, гласит: "Путь твой да будет широким" (Т. С. 1, 1, 2, 1). Одна из первых мантр в начале всех обрядов звучит так: "Ты ради соков растений и животных" (Т. С. 1, 1, 1, 1). И в конце жертвоприношения происходит полное обновление (ср. выше, с. 87, прим. 4).

'559

Паве. II, 24, 1. Об исступлении, вызванном Сомой, о том, как выпившие его риши чувствуют себя либо унесенными в иной мир, либо одержимыми богом Сомой, см. Berg. Rel. Ved., I, 151 и далее; Ригведа, X, 119, X, 136, 3, 6 и далее, VIII, 48 полностью. Ср. Oldenb. Rel. d. Ved., p. 530. Об одержимости см. Wilken. "Het Shamanisme bij de Volken van den Indischen Archipel". Bijdr. tot de Taal, Land, en Volkenk. v. Ned. Ind. 1878, p. 1 и далее. Frazer. Pausanias, t. V, p. 381; ср. Паве. I, 34, 3. Roscher. Rhein. Mus., S. 172 и далее.

Эти выражения взяты из библейских и талмудических рассуждений о дне "суда", Йом-Киппура.

См. наши рецензии на книги: A. Nutt, Rohde [4], Cheetham [5] (далее, со с. 214). Об индусских учениях см. S. Levi. Doctr., 102, 108, 161; о хаоме см. Darmesteter. Haurvetat et Armretat 362 См. Lefebure inMelusine, 1897; Brindon. Relig. of Prim. Peoples, p. 89 и далее. 71

торых случаях эта смена сводится к добавлению эпитета. Еще и сегодня в Индии носят титул дикшиты363. Но иногда имя меняется полностью. Во времена раннего христианства на Пасху крестили неофитов, предварительно изгнав из них беса; а после крещения причащали и нарекали новым именем364. В практике иудаизма еще и в наши дни прибегают к этому обряду, когда жизнь человека подвергается опасности365. Можно полагать, что когда-то он

сопровождал жертвоприношение. Известно, что искупительное жертвоприношение во время агонии практиковалось у евреев366, как, впрочем, и во всех религиях, о которых у нас имеется достаточно сведений367. Поэтому естественно предположить, что смена имени с искупительной жертвой входила в состав одного ритуального комплекса, выражая глубокое изменение, происходящее в личности жертвователя в момент жертвоприношения. Эта животворная сила жертвоприношения не ограничивается жизнью в этом мире - она распространяется и на жизнь грядущую. По мере развития религии понятие жертвоприношения соединилось с представлениями о бессмертии души. По этому поводу нам нечего добавить к теориям Роде, Джевонса и Натта, посвященным рассмотрению греческих мистерий368, и с которыми необходимо сопоставить упомянутые С. Леви факты, содержащиеся в учениях, изложенных в брахманах369, и те факты, которые Бергень и Дарместетер обнаружили уже в ведических37" и авестийских текстах371. Упомянем также связь

идеи христианского причастия с идеей вечного спасения372. Впрочем, как бы ни были важны

Паломники в Мекку, былые жертвователи хаджжа (hagg), до сих пор принимают титул "хаджи" (hadj). См. Wellhausen. Reste der arab. Heid., S. 80. CM. Duchesne. Origines du culte Chretien, p. 282 и далее. См. выше, с. 90. О связи между жертвоприношением, обрядами инициации и вложением новой души см. Frazer. G. В., I, р. 344 и далее. Приобщение к христианской жизни всегда считалось настоящим изменением сущности.

Нам известно, что во многих аналогичных случаях, как и в только что упомянутом, имеется в виду и другая цель: сбить со следа злых духов, сменив имя, обмануть злую судьбу. См. мидраш к Екклесиасту, I, 19. Вавил. Талмуд, т. 16 а. Гемара к Шебуот. Шрус. Талмуд, VI, 10. Schwab, IV, р. 79. Ср. Snouck Hurgronje. Mekka, II, p. 122. Иерус. Талмуд, трактат Гиттин. Гем., р. 45 (Schwab).

См. Caland. Altindische Toten-Bestattungsgebrauche, N. 2. De Groot. The Religious System of China, I, p. 5.

363 364 365

366 367 368 369

См. рецензии стр. 217 [4]

370 372

S. Levi. Doctr., p. 93-95. Мы полностью поддерживаем осуществленное Леви сближение брахманической теории избавления от смерти с помощью жертвоприношения и буддистской теории мокши (mok.m), освобождения. Ср. Oldenberg. Le Bouddha, p. 40.

См. Berg. Rel. Ved., об амрите, "бессмертной сущности", которую дарует сома (I, р. 254 и далее и т. д.). Но здесь, как и в книге Хиллебрандта (Hillebr. Ved. Myth., 1, p. 289 и далее, а также в разных местах) толкования мифологии как таковой немного потеснили толкование самих текстов. См. Kuhn. Herabkunft des Feuers und des Giittertranks. Cp. Roscher. Nektar und Ambrosia. CM. Darmesteter. Haurvetat et Amretat, p. 16, p. 41.

Как в догматах (например, Ириней Лионский. Против всех ересей, IV, 4, 8, 5), так эти факты, их значение не стоит преувеличивать. Пока вера в бессмертие связана с примитивной теологией жертвоприношения, она остается зыбкой. Жертвоприношение обеспечивает "не-смерть" (амриту) души. Оно спасает от уничтожения в иной жизни, равно как и в этой. Но понятие личного бессмертия возникло из этого представления только в результате его философского переосмысления, и, кроме того, концепция загробной жизни не возникает из института жертвоприношения373. Характерная черта объектных жертвоприношений состоит в том, что основной эффект обряда по определению сказывается на другом объекте, а не на жертвователе. Действительно, жертвоприношение не возвращается к исходной точке: вещи, которые оно должно изменить, являются внешними по отношению к жертвователю. Значит, действие, производимое на последнего, имеет вторичный характер. Поэтому вступительные и заключительные обряды, действие которых направлено непосредственно на жертвователя, приобретают рудиментарную форму. Максимум места стремится занять центральная фаза - фаза посвящения. Речь, прежде всего, идет о создании духа374. Объектные жертвоприношения столь многочисленны, разнообразны и сложны, что мы можем рассмотреть их лишь в самых общих чертах. За исключением аграрных жертв, изучение которых сейчас достаточно далеко продвинулось, нам придется довольствоваться общими указаниями на то, как эти ритуалы укладываются в нашу абстрактную схему. и в самых известных обрядах: так, посвящение облатки производится с помощью формулы, в которой говорится о жертве, помогающей спасению, см. Magani. Antica Liturgia Romana II, p. 268 и т. д. С этими фактами можно сопоставить талмудическую аггаду, согласно которой вечная жизнь не будет дана ни племенам, исчезнувшим в пустыне и не приносившим жертв (Гем. к Сангедрин, X, 4, 5 и 6 в Иерус. Талмуде), ни людям из города, проклятого за идолопоклонство, ни безбожному Коре (Cora). Это место в Талмуде опирается на стих из Лс. 49, 5: "Соберите ко Мне святых Моих, вступивших в завет со Мною при жертве".

Здесь следовало бы рассмотреть, так сказать, политическую сторону жертвоприношения: в довольно многих политикорелигиозных обществах (тайных союзах, меланезийских и новогвинейских, в брахманизме и т. д.) социальная иерархия часто определяется качествами, приобретенными каждым индивидом в ходе жертвоприношений. - Следовало бы также изучить случаи, когда в роли жертвователя выступает группа (семья, корпорация, общество), и разобраться, какие последствия жертвоприношение может иметь для такого жертвователя. Как не сложно увидеть, все эти жертвоприношения, сакрализующие и десакрализующие, при всех прочих равных условиях, производят на общество тот же эффект, что и на индивида. Но этот вопрос, скорее, для социологии в целом, чем для очерка, посвященного непосредственно жертвоприношению. Впрочем, его активно изучают английские антропологи: влияние причащения жертве на общество - одна из их излюбленных тем (см. Robertson Smith. Rel. of Sem., p. 284 и далее. Sidney Hartland. Leg. Pers., II, ch. XI и т. д.)

374 Грант Аллен во второй части своей книги (Grant Allen. The Evolution of the Idea of God) в отношении этих жертвоприношений и жертвоприношений Бога отстаивает положения, которые могут показаться сходными с нашими (см., прежде всего, р. 265, 266, 239, 340 и ел. Но мы все же надеемся, что можно будет заметить принципиальные различия.

Делается это либо для того, чтобы сообщить этот дух реальному или мифическому существу, которому адресовано жертвоприношение, либо для того, чтобы избавиться от некого сакрального свойства, делающего эту вещь недоступной посредством превращения этой вещи в чистый дух, либо для достижения и той и другой цели одновременно. Кроме того, особая природа объекта, на который направлено жертвоприношение, имеет значение для хода ритуала. При совершении строительного жертвоприношения376, например, предписывается создать такой дух, который стал бы хранителем дома, или алтаря, или города, строящегося и планирующегося для постройки, создать такой дух, который придал бы прочность строению376. В ритуал строительного жертвоприношения включаются также обряды выделения доли богу. Замуровывают череп человеческой жертвы, петуха, голову совы. С другой стороны, важность жертвы зависит от типа постройки: важно храм ли это, город или обычный дом. Смысл жертвоприношения будет меняться в зависимости от того, построено ли уже здание или его только собираются строить. В первом случае смысл жертвоприношения будет состоять в том, чтобы создать дух или божество-хранителя, во втором случае - в том, чтобы умилостивить дух земли, которому наносит ущерб строительство377. Разными могут быть даже цвета жертвы. Например, если надо умилостивить дух земли, то жертва будет черная,

375 _ -

Это один из обрядов, сравнительное исследование которых продвинулось дальше всего, см. Н. Gaidoz. Les rites de la construction. Paris: 1882; R. Wmternitz. "Einige Bemerkungen Uber das Bauopfer bei den Indern". Mitthlg. d. Anthr. Gesell. z. Wien, 1888, XVII, Intr., S. 37 и далее и особенно - исчерпывающую монографию Sartori. "Das Bauopfer". Zeitschr. f. Ethn., 1898 с классификацией форм, где лишь анализ обряда оставляет желать лучшего. О закладывании тел и частей тел жертв в постройку см. Wilken. "lets, over de Schedelvereering bij den Volken v. ed. Ind. Arch.", Bijdr. Taal, Land, Volken Kunde v. Ned. Ind., 1889, p. 31; Pinza. Conservazione delle teste umane, в разных местах.

6 Это самый общий случай. По сути, речь идет о сотворении бога, который в дальнейшем станет предметом почитания. Тут можно провести аналогию аграрному жертвоприношению. Дух может иметь расплывчатый или отчетливый образ, может отождествляться с силой, укрепляющей постройку, либо становиться божеством, наделенным индивидуальными чертами, или же быть тем и другим одновременно. Но он всегда будет связан определенными узами с жертвой, из которой вышел, и со строением, которое охраняет и защищает от злой судьбы, болезней, несчастий, внушая уважение к порогу всем - и ворам, и обитателям дома. (Н. S. Trumbull. The Threshold Covenant. New York: 1896.) Подобно тому как закрепляли аграрную жертву, сея ее останки и т. д., так и в данном случае кропили кровью фундамент, а позже замуровывали голову жертвы. Строительная жертва могла повторяться, входя в состав разных ритуалов. Сначала это производилось в особых обстоятельствах (ремонт строения, осада города), а потом стало периодическим и во многих случаях слилось с аграрными жертвоприношениями, породив, как и они, мифических персонажей (см. Diimmler. "Sittengeschichtliche Parallelen". Philologus, LVI, S. 19 и далее).

Это тоже очень распространенный случай. Речь идет о том, чтобы откупиться жертвой от духа, которому принадлежит либо земля, либо, в некоторых случаях, само строение. Оба обряда объединены в один в Индии (см. Winternitz. Loc. cit.) в жертвоприношении вастошпати (vastospati) "Рудре - хозяину местности"; обычно же они существуют по отдельности (Sartori. Loc. cit., S. 14, 15, 19; S. 42 и далее. 74

если же хотят создать благосклонный дух, то цвет жертвы будет белый378. Сами обряды в двух этих случаях также неодинаковы. Жертвоприношение-просьба призвано обеспечить достижение некоторых специальных целей, определяемых обрядом. Если же жертвоприношение является выполнением некоторых уже взятых на себя обязательств, когда оно совершается с той лишь целью, чтобы освободить должника от тяготеющих над ним моральных и религиозных уз, жертва в какой-то степени будет иметь искупительный характер379. Если же, напротив, цель его - связать божество договором, жертвоприношение приобретает, скорее, форму выделения божеству его доли380: здесь действует принцип do ut des ("я даю, чтобы ты дал" [лат.]) и, следовательно, жертвователю не остается части жертвы. Когда речь идет о том, чтобы возблагодарить божество за особую милость381, закон может

предусматривать как холокауст, то есть передачу богу всей жертвы, так и шеламим, то есть жертвоприношение, где часть отдается жертвователю. С другой стороны, величина жертвы напрямую связана с тяжестью обета. Наконец, особые свойства жертвы зависят от природы ожидаемого результата. Например, чтобы вызвать дождь, приносят в жертву черных коров382 или включают в жертвоприношение черного коня, на которого льют воду383, и т. д. Этому общему принципу можно дать вполне правдоподобное объяснение. Здесь, как и в магическом акте, с которым эти обряды имеют сходство по ряду пунктов, обряд, по сути, оказывает действие сам по себе. Действие производит высвобождаемая сила. Жертва уподобляется вотивной формуле, воплощает ее, наполняет, одушевляет, несет к богам и тем самым становится духом, "транспортным средством"

384

15/0 См. Winternitz. Loc. cit.

379

Самый известный случай - история с дочерью Иеффая. Но и после выполнения добровольного жертвоприношения всегда остается чувство выполненного долга, "снятого обета", по энергичному выражению индуистов. Обычная формула выделения доли божеству, которую произносил жертвователь, когда жрец бросал в огонь какую-то часть, в ведической Индии гласила: "Это богу N., не мне".

Это "благодарственные", хвалебные жертвоприношения Библии. Похоже, в большинстве религий они были довольно малочисленны (см. для Индии: Oldenb. Rel. d. Ved., p. 305, 306). Wilken. Over eene nieuwe Theorie des Offers. De Gids, 1890, p. 365 и далее.

382 Callaway. Rel. Syst. of the Amazulu, p. 59, n. 14. Cp. Frazer. Gold. Bough, II, 42 и т. д. Ср. Marillier. Rev. Hist. Relig., 1898, I, p. 209. Cp. Sahagun. Historia de las cosas de Nueva Espana, II, p. 20.

Hillebrandt. Ved. Rit. Litt., S. 75. С этими фактами надо сопоставить случаи утопления жертвы в воде. В других случаях жертву окропляют каким-то количеством воды: примеры 2 Цар. 18, 19 и далее и т. д. Ср. Kramer. "Das Fest Sinsja und das Feldgebet..." Bull. Soc. Arch. Hist. Ethn. de I'Univ. de Kazan in Globus, 1898, p. 165. Cp. Smirnow et Boer. PopuZat. finnoises, 1898, p. 175.

384 T-

Когда согласно канонам ведического ритуала животному натирают маслом круп, ему говорят: "Пусть хозяин жертвоприношения (жертвователь) отправится (с тобой 75

Мы лишь отметили, как в зависимости от эффекта, который жертвоприношение должно произвести, оно оказывается персонифицированным или же объектным. Посмотрим, как различаемые нами механизмы могут объединяться в единый обряд. С этой точки зрения превосходным примером являются как раз аграрные жертвоприношения. Будучи по сути объектными, они тем не менее, оказывают влияние и на самого жертвователя. Эти жертвоприношения преследуют двоякую цель. Прежде всего, их смысл - дать разрешение обрабатывать землю и использовать ее плоды, сняв соответствующие запреты. Кроме этого, это средство сделать обрабатываемые поля плодородными и сохранить им жизнь после уборки урожая, когда они выглядят мертвыми, как будто с них только что сняли кожу. В самом деле, поля и их плоды считаются в высшей степени живыми существами. В них пребывает религиозное начало, которое дремлет зимой, вновь появляется весной и дает о себе знать во время жатвы, делая тем самым ее невозможной для смертных. Иногда даже это начало представляют в виде духа, который несет охрану земель и плодов; он их хозяин, и отсюда их сакральная неприкосновенность. Поэтому, чтобы жатва или использование плодов стали возможными, его надо устранить. Но в то же время, коль скоро он - это сама жизнь поля, изгнав его, надо его затем воссоздать и закрепить на земле, которой он дает плодородие. Простые десакрализационные жертвоприношения могут выполнить первую задачу, но не вторую. Поэтому аграрные жертвоприношения чаще всего имеют несколько результатов одновременно. В них объединяются различные виды жертв. Это один из случаев, позволяющих лучше всего увидеть ту принципиальную комплексность жертвоприношения, на которой мы не решились бы слишком настаивать. Не претендуем мы и на то, чтобы создать на этих нескольких страницах общую теорию аграрного жертвоприношения. Мы не рискнем предусмотреть все очевидные исключения и не можем разбираться в хитросплетениях исторического развития. Ограничимся разбором одного хорошо известного жертвоприношения, уже ставшего предметом ряда исследований. Это жертвоприношение Зевсу Полнею, которое афиняне совершали во время праздника, известного как Диполии или Буфониизк. Этот праздник386

и) со своим желанием на небо" (An. шр. сут. VIII, 14, 1. В. С. 6, 10, 6. Т. С. 1, 3, 8, 1); комментарий - Т. С. 6, 3, 7, 4. III. Б. 3, 7, 4, 8, где объясняется, что животное отправляется на небо и увозит с собой на крупе обет жертвователя. Жертвенное животное очень часто представляют как посланника людей, это было и у мексиканцев, и у фракийцев Геродота (Герод. IV, 9), и т. д. Наше перечисление объектных жертвоприношений - отнюдь не полное: мы не

рассмотрели ни жертвы по поводу гадания, ни жертвы по поводу наложения проклятия, ни по поводу кормления богов, ни жертвы, сопровождающие клятвы и т. д. Изучение этих разных форм показало бы, возможно, что и здесь происходит создание и использование некой сакральной вещи, духа, направляемого на тот или иной объект. С этой точки зрения можно, вероятно, создать классификацию.

i85

См. Mannhardt. Mythologische Forschungen, S. 68 и далее; Robertson Smith. Rel. of Sem., p. 304 и далее; Frazer. Golden Bough, II, p. 38, 41; De Prott. "Buphonien".

происходил в июне, в конце жатвы и начале обмолота хлеба. Главная церемония совершалась на акрополе, на алтаре Зевса Полнея. На бронзовый стол укладывали лепешки. Их не охраняли387. Потом выпускали быков; один из них приближался к алтарю, съедал часть приношений и топтал ногами остальное388. Тотчас один из жрецов, совершавших обряд посвящения, поражал его своим топором. Когда он падал, другой добивал его, перерезая горло ножом; остальные снимали шкуру, в то время как тот, кто нанес удар первым, обращался в бегство. После суда в Пританее, о котором мы говорили, мясо быка делили между присутствующими, а шкуру сшивали, набивали соломой, и набитое соломой животное запрягали в плуг.

Эти своеобразные обряды дали повод к созданию легенды. Три разные версии связывали ее с тремя разными персонажами: одна - с Диомом, жрецом Зевса Полнея, другая - с Сопатром, третья - с Фавлоном389, которые, видимо, были мифическими предками жрецов, совершавших этот обряд жертвоприношения. Во всех трех версиях жрец кладет приношение на алтарь; неожиданно появляется бык и похищает его; разгневанный жрец поражает святотатца, после чего его самого изгоняют как святотатца. Самая длинная из всех версий -та, героем которой является Сопатр. Последствия этого преступления - засуха и голод. Пифия, к которой обращаются за советом, отвечает афинянам, что спасти их мог бы изгнанник; что нужно покарать убийцу, воскресить жертву посредством жертвоприношения, подобного тому, во время которого ее убили, и съесть ее мясо. Сопатра возвращают, дают ему права на совершение заклания и отмечают описанный нами праздник. Таковы факты, но что они значат? В этом празднике можно выделить три действия: 1) убийство жертвы; 2) причащение; 3) воскрешение жертвы390.

В начале церемонии на алтарь возлагают лепешки и зерно. Вероятно, это первая мера обмолоченного зерна391. Эта бескровная жертва аналогична всем другим, которые делают возможным использование урожая всеми людьми профанного мира. В этих хлебах сконцентрировалась

Rhein. Mus., 1897, S. 187 и далее; Stengel. Ib., p. 399 и далее; Farnell. Cults of the Greek States, I, p. 56, 58; 88 и далее (видит

в Буфониях частный случай тотемического культа); Frazer. Pausanias, t. II, p. 203 и далее; t. V, p. 509; A. Mommsen.

Heortologie 2, S. 512 и далее; Gruppe. Griechische Mythologie, I, S. 29.

См. Павсаний I, 24, 4; 28, 10; Порфирий. О воздержании, II, 9, 28 и далее; Схолии

к Аристофану. Облака, 985. - Схолии к Гомеру. П., 83; Свида (Дю<; \)/Лфо<; -

"камешек Зевса"). Герих (Дю<; вйксн - "седалища Зевса"), ;187 Паве. I, 24, 4. :"18 Порф. О воздерж., II, 28.

Порф. 1Ъ., II, 9. Ib; II, 28, 30; Схолии к Гомеру, toe. cit.; к Аристофану, toe. cit.

Евсевий (Приготовление к Евангелию, III, 2, 9) видит в смерти Адониса символ

снятого урожая. Но это означает сведение смысла обряда к неясному и узкому

представлению.

Моммзен (Mommsen, toe. cit.) считает, что Буфонии - это праздник обмолота урожая. 77

вся священная сила зерна, предназначенного для обмолота392. Бык прикасается к ним; внезапность удара, которым поражают его, показывает, что освящение перешло на него молниеносно. В нем воплотился божественный дух, содержащийся в съеденных им подношениях. Он становится этим духом, так что его убийство - святотатство. Жертва в аграрном жертвоприношении всегда символически изображает поля и их плоды. Вот почему она вошла в контакт с ними до окончательного посвящения. В данном случае бык ест пирог из первых зерен, в других его ведут по полям либо жертву убивают сельскохозяйственными орудиями или наполовину закапывают в землю.

Но следует рассмотреть и другую сторону фактов. Жертва может представлять не только поле, но одновременно и верующих, которые профанируют урожай393. Не только сила плодов земли не подпускала жертвователя близко, но и его статус заставлял его держаться от них в отдалении. Задачей жертвоприношения было исправить такое положение. В некоторых случаях в церемонию входили очистительные обряды. Так, к жертвоприношению добавлялась исповедь394. В других случаях этот вид искупления осуществлялся самим

жертвоприношением. Оно могло выглядеть настоящим выкупом. Например, Пасха

стала обрядом общего выкупа по случаю вкушения первых плодов урожая. В этом случае не

395 396

только выкупали жизнь первенцев людей кровью пасхального агнца , но и ограждали

каждого еврея от опасности. Эти факты можно было бы сравнить со схватками, которые

жертвователи вели между собой на некоторых аграрных праздниках397. Вероятно,

Штенгель (Stengel, loc. cit.) полагает, что замещение кровавого жертвоприношения приношением первых плодов урожая в Диполиях - это логическое продолжение универсальной практики замены животной жертвы растительной. Катон Старший. О сельском хозяйстве, 14. Амбарвалия [весеннее празднество в честь Цереры]: Marquardt, р. 200, п. 3. Ср. Frazer. Gold. В., I, p. 39. См. очень ясные примеры фактов такого типа: Sartori. Bauopfer, S. 17. Pinza, op. cit., p. 54. Во время принесения десятины и плодов в Иерусалимский храм верующие исповедовались (Мишна, Маазер Шени V, 10 и далее. Иерусал. Талмуд). В Индии исповедь жены входила в состав ритуала Варунапрагхаса (Varunapraghasas): S. Levi. Doctr., p. 156.

Wellhausen. Prolegomena, III, 1; Robertson Smith, p. 406, 464 и т. д. Мы возражаем против слишком узкого толкования характера этого праздника Велльхаузеном и Робертсон-Смитом как причащения; отметим, как поедают первый хлеб и как посвящают первый сноп, и заметим, что здесь, как и в других случаях, не обязательно следует говорить о слиянии обрядов разного происхождения и разных народов - это просто естественный случай комплексного обряда. ' Обязанность приносить на Пасху жертву, есть агнца, приносить первые плоды (см. выше, с. 93, прим. 2, ср. с. 110) в древнееврейском ритуале сугубо личностна. Точно так же в обряде Варунапрагхасы, рассматриваемом далее, мы обнаруживаем примечательный случай личного освобождения. Каждого члена семьи освобождают от "оков", которые наложил бы на него Варуна. Пекут столько ячменных лепешек в форме горшков (Карамбхапатрани, Karambhapatrani), сколько членов в семье (An. шр. сут. VIII, 5, 41) плюс одна, представляющая ребенка, которому предстоит родиться (Таитт. Бр. 1, 6, 5, 5), и в определенный момент церемонии каждый кладет их себе на голову (An. VIII, 6, 23). Таким образом, говорит брахмана, с головы удаляют Варуну, бога ячменя (Таитт. Б. 1, 6, 5, 4).

392 393 394 395

удары участников схватки освящали, очищали и выкупали. Таким образом, на первой стадии обряда398 происходит два события: 1) де-сакрализация собранного и обмолоченного зерна посредством представляющей его жертвы; 2) выкуп жниц и пахарей путем заклания жертвы, представляющей их.

В текстах, описывающих Диполии, не содержится указаний на какую-либо связь между жертвователем и жертвой до момента посвящения. Но она создается после: она реализуется благодаря общей трапезе399, представляющей собой новую фазу церемонии. После того как жрецам отпущен грех совершенного ими святотатства, присутствующие могут без опасений начать причащение. Вспомним, что согласно мифу это посоветовала им Пифия400. Подобным причащением завершаются многие аграрные празднества401. С помощью этого причастия жертвователям Диполии сообщались сакральные свойства жертвы. Они обретали ослабленное, частичное посвящение, потому что жертву делили, а одна часть быка оставалась нетронутой. Будучи наделены таким же сакральным характером, как и предметы, которые они хотели использовать, они могли приближаться к этим предметам402. Именно обряд такого типа позволяет кафрам Наталя и Зулуленда в начале года употреблять в пищу первые плоды: мясо жертвы варят с зернами, фруктами и овощами. Король кладет его понемногу в рот каждому человеку, и это причастие освящает его на весь год403. Тот же эффект имело пасхальное причастие404. Зачастую во время жертвоприношений, совершаемых перед пахотой, пахарю дают часть мяса жертвы405. Это причащение, правда, может показаться ненужным: ведь ради устранения сакральности, ради профанирования земли и зерен уже провели предварительное жертвоприношение. Похоже, здесь имело место дублирование (одного обряда другим)406, и возможно, что в самом деле для получения нужного

См. Павсаний II, 32, 2 (Трезена); ср. Frazer. Pausanias, III, p. 266 и далее; Паве. Ill, 11, 12; 14, 8, 10; 19, 7 (Спарта); Uzener. Staff d. griech. Epos., S. 42 и далее; Ср. Mannhardt. В. W. F. К., I, p. 281; Frazer. Gold. Bough, II, 165; О борьбе при праздновании Холи см. Crooke. Pop. Relig. a. Folklore of Northern-India, II, p. 315 и далее, где упомянуто несколько аналогичных случаев. Но обряд имеет комплексную природу, и вполне возможно, что это в первую очередь магическая имитация годичной борьбы добрых и злых духов.

Легенда в самом деле отмечает этот квази-искупительный характер Буфоний. '!в9 Фарнелл (Farnell. Loc. cit.) и Робертсон-Смит (Robertson Smith. Art. "Sacrifice". Encyclopaedia Britannica) видят здесь пережиток тотемического причащения.

400.....,

Порфирии. Loc. cit. 4111 Mannhardt. W. F. К., I, 105. - Frazer. Golden В., II, p. 71, 106, 157; доп. прим. к т. II.

""2Ср. Frazer. Gold. В., II, p. 9, 21, 23, 31, 42, 73, 78 и т. д. '"13 Frazer, II, р. 74.

404 -л ,-

Ьвреи не могли есть плодов земли обетованной, не отведав сначала мацу и мясо. Иис. Н. 5, 10 и далее. Исх. 23, 15 и далее; 23, 18 и далее и т. д. '"'5 Frazer, II, р. 31.

Судя по словам пифии, вполне вероятно, что причащение имело характер вспомо-79

эффекта иногда было достаточно причащения. Но обычно оно следует за десакрализацией, которая уже является профанированием. Это очень хорошо видно в брахманическом обряде Варунапрагхаса. Ячмень посвящен Варуне407. Это его пища408. Некогда, говорит миф, люди, которые ели ячмень, заболевали водянкой. Именно благодаря обряду, о котором пойдет речь, они избегли этой опасности4"9. Вот в чем он состоит. Среди прочих приношений410 два жреца делают из ячменных зерен две фигурки в форме барана и овцы. Жертвователь и его жена кладут, первый - на овцу, вторая - на барана, как можно больше пучков шерсти, изображающих женские груди и тестикулы411.

Потом животных приносят в жертву; часть предназначается Варуне, как и другие приношения из ячменя. И тогда остальное торжественно съедают. "Посредством жертвоприношения удаляют"412 Варуну, устраняют его, освобождают тех, кто станет есть ячмень, от "оков", которые он мог наложить на них. Потом, съедая то, что остается от фигурок, вбирают в себя сам дух ячменя. Таким образом, причащение явно добавляется к десакрализации. В этом и в других подобных случаях несомненно существует опасность того, что профанирование объекта могло быть неполным и что, с другой стороны, жертвователь мог получить лишь половинное посвящение. Жертвоприношение выравнивает сакральный статус объекта, который собираются использовать, и жертвователя.

Но во время жертвоприношений, направленных на восстановление плодородия земли413, т. е. направленных на то, чтобы вдохнуть в нее божественную жизнь или активизировать жизнь, которой потенциально

гательный Xcjov EOE06ai ("более целесообразно"). ' См. S. Levi. Doctrine, p. 155, п. 3.

408 Отсюда название обряда: "кормление Варуны".

409 Ш. Б. 2, 5, 2, 1. См. S. Levi, р. 156, п. 1. Т. Б. I, 6, 4, 2, и текст указывает на такое понимание мифа. Мы рассматриваем лишь один из трех обрядов, входящих в состав этой церемонии: другой - купание, идентичное купанию во время заключительной стадии жертвоприношения сомы (см. выше, с. 87), третий - исповедь жены, полностью сравнимый с левитическим испытанием неверной жены. Таким образом, весь праздник имеет ярко выраженный очистительный характер (см. выше, с. 101, прим. 1 и 3).

Все делаются из ячменя; только немногие могут быть из риса. An. шр. сут. VIII,

5, 35.

411 An. VIII, 5, 42; 6, 1 и далее; 10 и далее. Очевидно, эти два изображения представляют дух ячменя, который считают оплодотворяющим и оплодотворяемым (см. Т. Б. 1,

6, 4, 4 об изображении копуляции двух этих животных, посредством которой люди освобождаются от оков Варуны), но достаточно ясного текста на эту тему нет; и хотя содержание обряда ясно указывает на то, что его смысл заключается в магическом сотворении духа ячменя (ср. Ш. Б. 2, 5, 2, 16, где говорится, что баран - это "зримый Варуна" и где речь идет об изображении барана, а не о настоящем баране, как считает Леви: Levi. Doctrine, p. 155, п. 4), тексты не формулируют это значение достаточно четко, чтобы мы могли рассмотреть его подробнее.

412 Aea-ядж (ava-yaj). (Т. Б. 1, 6, 5, 1).

413 Mannhardt. W. F. К., I, р. 350 и далее. 80

эта земля обладает, в этом случае, в противоположность описанным ранее, речь не идет об устранении сакральных свойств. Напротив, данное свойство необходимо сообщить земле. Поэтому в действа такого типа обязательно входят процедуры установления прямой или косвенной связи. Нужно закрепить в почве дух, оплодотворяющий ее. Кхонды, чтобы обеспечить плодородие почв, приносили человеческие жертвы. Части тела делились между разными группами и закапывались в полях414. В других местах землю кропили кровью человеческой жертвы415. В Европе на полях рассеивали пепел Иванова дня, хлеб, освященный в Антонов день416, кости животных, убитых на Пасху или в другие праздники417. Но часто таким образом использовалась не вся жертва и, как во время празднования Буфоний, жертвователи получали свою долю418. Иногда даже им доставалась вся жертва целиком. Это был способ обеспечить земледельцу доступ к выгодам от посвящения и даже, может быть, доверить ему силы, которые он вбирал в себя и которые в иных случаях фиксировали в поле посредством обряда. Впрочем, позже остатки трапезы раскидывали по полям во время сева или вспашки419. Или же делили другую жертву, новое воплощение духа земли, и рассеивали по земле жизнь, некогда извлеченную из нее. То, что возвращалось в землю, некогда и было взято из земли420. Это принципиальное сходство обрядов профанирования первых плодов урожая и

обрядов плодородия полей, той и другой жертвы, могло в некоторых случаях привести к настоящему слиянию обеих церемоний. В подобных случаях обе церемонии проводились с одной и той же жертвой. Именно это и происходило во время праздника Буфоний. Это жертвоприношение имело двойную функцию: оно являлось жертвоприношением по поводу обмолота, поскольку оно начиналось с приношения первых плодов, но конечная его цель состояла в том, чтобы обеспечить плодородие земли. Действительно, из легенды видно, что праздник учредили, дабы положить конец голоду и засухе. Можно даже сказать, что причащение мясом быка преследует эту двоякую цель: позволить употреблять в пищу новые зерна и дать гражданам специальное благословение на будущие полевые работы.

Но продолжим анализ наших данных. Обратимся к третьему моменту обряда. Сопатр, убив быка, убил дух зерна, и зерно перестало прорастать. По словам оракула, второе жертвоприношение должно воскресить убитое животное. Именно поэтому быка набивают соломой: набитый соломой бык421 - это воскрешенный бык. Его запрягают в плуг. Имитация

414 Macpherson. Memorials of Service in Indian, p. 129 и далее. Ср. жертвоприношение быка в полях. Frazer. Gold. В., II, 20, 23, 41.

^ Mannhardt. W. F. К., I, p. 363.

416 Bahlmann. MumterlandischeMcirchen..., S. 294.

417 Hotter. Correspond. Blatt. d. Ces. Anthr., 1896, 4.

418 Frazer. Gold. В., И, р. 21, 28 и далее, 43, 47 и далее.

419 Mannhardt. W. F. К., I, p. 350 и далее; Frazer. Gold. В., I, p. 381 и далее.

420 Зимой дух жил на ферме; Frazer. Gold. В., II, р. 16, 14. 81

вспашки, которую проделывают, проводя его по полю, соответствует разбрасыванию частей жертвы у кхондов. Но надо отметить, что индивидуальное существование быка, его дух, сохраняется и после съедения его мяса, и после того, как его сакральные свойства были переданы полю и распределены по поверхности. Этот дух, тот самый, что вышел из срезанных колосьев, помещается здесь, в набитой соломой шкуре. Этот мотив присущ не только Буфониям. На одном из мексиканских празднеств, чтобы изобразить возрождение духа земли,

422

сдирают шкуру с жертвы и надевают на животное, чья очередь наступит в следующем году . В Лужице на празднике весны, закапывая "покойника", то есть старого бога плодородия, снимают рубашку с изображающего его чучела и сразу же надевают ее на майское дерево423. Вместе с одеждой на него переносится и дух. Таким образом возрождается сама жертва. Эта жертва - сама душа растительности, которая поначалу была сосредоточена в первинах, а затем была перенесена в животное и которую заклание этого животного очистило и омолодило. Таким образом, воскресает и возрождается сам принцип зарождения и плодородия, жизнь полей424.

Что бросается в глаза в этом жертвоприношении, так это та постоянная непрерывность жизни, которой жертвоприношение обеспечивает постояное развертывание во времени и переходы из одного состояния в другое. Как только Дух выходит посредством жертвенного умерщвления, воскресая, он оказывается там, куда направляет его обряд. В Жертвоприношении во время Буфонии он находится в набитом соломой чучеле быка. Когда для воскрешения не существовало специальной церемонии, сохранение части жертвы или бескровного приношения было свидетельством неуничтожимости и присутствия души, пребывающей в этой части жертвы. В Риме сохраняли не только голову октябрьского коня, но и его кровь вплоть до палилий425. Пепел стельных коров, приносившихся в жертву 15 апреля во время Фордицидий, праздника римской богини земли Телус, тоже хранили до этой даты426. В Афинах прятали останки свиней, принесенных в жертву на Фесмо-фориях . Эти останки служили телом для духа, высвобожденного жертвоприношением. Они позволяли завладеть им, использовать его,

4*Н

Ср. Kondakoff et Reinach. Antiquites de la Russie Meridionals, p. 181 (племена Алтая); Герод. IV, 72; Frazer. Golden В., II, p. 42 (Китай). 1Ъ., 94, 220 об обычаях того же типа.

422

Frazer. Gold. В., II, р. 220. 423 1Ь., I, р. 266. 1Ъ., I, р. 257 и ел.

425

Овидий. Фасты, IV, 73 и далее; Проперций, V, 1, 19; Mannhardt. W. F. К, II, р. 314 и ел; Myth. Forsch., S. 189. Палили - пастушеский праздник 21 апреля, в годовщину основания Рима. Овидий. Фасты, IV, 639.

427

Frazer. Gold. В., II, р. 45; Схолии к Лукиану в Rhein. Mus., 1870, p. 548 и далее (Э. Роде); Ср. культ Исиды в Титорее, см.

выше, с. 78, прим. 1.

но в первую очередь - сохранить. Периодические жертвоприношения, приурочиваемые ко времени, когда земля обнажается, должны были обеспечивать непрерывность жизни природы, способствуя вычленению и закреплению сакральных свойств, которые необходимо было сохранить и которые через год должны были проявить себя в новых плодах земли, чтобы вновь воплотиться в новой жертве.

Последовательность аграрных жертвоприношений, таким образом, представляет собой непрерывный ряд собираний и распределений. Как только жертва становится духом, духовной сущностью, ее тотчас распределяют, растрачивают, чтобы посеять жизнь через ее посредство. Чтобы эта жизненная сила не растерялась (а потеря ее всегда риск, свидетельство чему - история Пелопса с плечом из слоновой кости), ее надо периодически собирать. Миф об Осирисе, разрозненные члены которого собирала Исида, - образ этого ритма и этого чередования. В итоге жертвоприношение в самом себе содержит понятие о регулярном возобновлении земледельческих работ, что является условием его периодичности. К тому же такое условие предполагается легендой, рассказывающей об учреждении этих жертвоприношений. Пифия предписывала бесконечно повторять Буфонии и прочие церемонии того же рода. Перерыв был немыслим.

Одним словом, как персонифицированное жертвоприношение обеспечивало жизнь личности, так объектное жертвоприношение в целом и аграрное в частности обеспечивали полноценное существование вещей. Но в целом обрядовость аграрных жертвоприношений, один из типов которых мы только что проанализировали, была перегружена дополнительными обрядами и подвергалась достаточно сильным искажениям в зависимости от толкования, которое могли получить те или иные из ее составляющих. Сюда обычно примешиваются элементы магических обрядов, связанных с дождем и солнцем - жертву, например, топят или поливают водой. Огонь жертвоприношения или огни, которые специально разводят, изображают солнечный огонь428. С другой стороны, в некоторых случаях преобладающее место занимают обряды десак-рализации (объекта, жертвователя), и тогда весь обряд может получить, как показал Фрэзер, черты настоящего искупительного жертвоприношения429. Дух поля, выходивший из жертвы, здесь принимал облик козла отпущения430. Аграрный праздник становился праздником Отпущения. В Греции мифы, рассказывавшие об учреждении этих праздников, часто представляли их как периодическое искупление, положившее начало тем или иным праздникам преступных деяний. Таков случай Буфонии431.

428

См. Marillier. Rev. hist, relig., 1898, I, p. 209. 2 Цар. 18, 19 и далее. 429 Frazer. Gold. В., I, p. 384.

4311 "Фармакос" (Таргелии), "будимое" (PI. Qu. Symp. VI; 8, 1); Аргеи в Риме (Marquardt, p. 191); Mannhardt. Myth.

Forsch., S. 135.

Таким образом, аграрное жертвоприношение само по себе влекло за собой целый ряд последствий. Жертва торжественного заклания имела настолько высокую ценность, а сила экспансии посвящения - так велика, что произвольно ограничить его эффективность не представлялось возможным. Жертва - это центр притяжения и излучения. Вещи, которые соприкасались с жертвой, получали свою долю воздействия жертвы. Следовательно, произведенный эффект мог быть разным в зависимости от состояния лиц или объектов и природы удовлетворяемых потребностей.

Ср. Таргелии, искупление смерти Андрогея (Gruppe. Gr. Myth., p. 37); Карнеи, искупление смерти Карна, и т. д. Ср. легенду о Меланиппе и Комето в Патрах (Паве. VII, 19, 2 и далее).

ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ БОГА

Это особое значение жертвы ясно проявляется в одной из самых развитых форм исторической эволюции системы жертвоприношений - принесение в жертву бога. Действительно, именно в жертвоприношении божественного существа понятие жертвоприношения доходит до высшего своего выражения. В этой же форме оно проникло в позднейшие религии, породив представления и обряды, существующие и поныне.

Мы остановимся на том, каким образом аграрные жертвоприношения смогли оказаться отправным пунктом этой эволюции. Тесную связь между жертвоприношением бога и аграрными жертвоприношениями заметили уже Маннхардт и Фрэзер432. Мы не будем обращаться к тем аспектам проблемы, которые были рассмотрены ими, но попробуем при помощи некоторых дополнительных фактов показать, как эта форма жертвоприношения связана с самой сущностью механизма обряда жертвоприношения в целом. Особые усилия мы направим на то, чтобы определить, какой вклад в мифологию привнесло подобное развитие форм жертвоприношения.

Чтобы бог мог снизойти до роли жертвы, нужно, чтобы между его природой и природой жертвы было нечто общее. Чтобы он подверг себя уничтожению в качестве жертвы, необходимо, чтобы именно жертвоприношение его порождало. Конечно, в определенном смысле, такое условие выполняется при всех жертвоприношениях: ведь в жертве всегда есть нечто божественное, что высвобождается в момент принесения в жертву. Но божественная жертва - это не бог-жертва . Сакральные свойства, приобретаемые предметами в религиозном обряде, не следует путать с вполне определенными личностями, которые являются объектами столь же четко определенных мифов и обрядов, и называются богами. Правда, рассматривая объектные жертвоприношения, мы уже имели возможность наблюдать, как принесение в жертву порождает существ, облик которых становится более отчетливым лишь

432 Mannhardt. W. F. К.; Mythologische Forschungen; Frazer. Golden В., I, p. 213 и далее, II, p. 1 и далее; Jevons. Introduction to the History of Religion; Grant Allen. The Evolution of the Idea of God., chap. X и далее; Liebrecht. "Der aufgefressene Gott". Zur Volkskunde, S. 436, 439; Goblet d'Alviella. "Les rites de la moisson". Rev. hist, des relig., 1898, II, p. 1 и далее; Robertson Smith. "Sacrifice". EncyclopediaBritannica; Religion of Semites, p. 414 и далее; Vogt. Cong, inter, d'archeol. prehist., Bologne: 1871, p. 325. Мы не утверждаем, что всякое жертвоприношение бога происходит от земледельческого. Мы, конечно, не имеем в виду случай животных-тотемов. 85

в результате установления взаимосвязи с определенным объектом и их связанности с определенной функцией. Уже в рамках строительных жертвоприношений дух - это почти бог. Тем не менее очертания этих мифических существ в целом остаются смутными и неясными. Наибольшую определенность они приобретают, прежде всего, в аграрных жертвоприношениях. Эта их особенность объясняется рядом причин.

Во-первых, в этих жертвоприношениях бог и приносимая жертва обладают высокой степенью гомогенности. Дух дома - не то же самое, что дом, находящийся под его покровительством. А дух зерна, напротив, почти неотличим от воплощающего его зерна. Богу ячменя приносят жертвы, сделанные из ячменя, в котором он обитает. Поэтому можно предположить, что вследствие этой однородности и вытекающей из этого факта слитности жертвы с духом жертва окажется способна к передаче данному духу собственной индивидуальности. Но до тех пор она - просто первый сноп жатвы или первые собранные плоды. Дух, как и жертва, остается субстанцией сугубо аграрной природы434. Он покидает поле только затем, чтобы сразу в него вернуться. Он конкретизируется лишь в тот определенный момент, когда сосредоточивается в жертве. Как только ее уничтожили, он снова разливается по всей сельскохозяйственной культуре, которой дает жизнь, делаясь тем самым опять бесформенным и безличным. Для того чтобы его облик приобрел более четкие очертания, должны ослабнуть связи, соединяющие его с полями; а для этого необходимо, чтобы сама жертва менее походила на объекты, которые представляет. Первый шаг на этом пути делается, когда, как это часто случается, посвящаемый сноп получает название или даже форму какого-то животного или человека. Иногда даже, словно для того, чтобы сделать переход более явственным, внутрь снопа заключают435 живое существо, например, корову, козла, петуха, которое становится коровой, козлом, петухом урожая. Тем самым жертва утрачивает часть своей аграрной сущности в той же мере, в какой дух отделяется от своего носителя. Эта независимость еще усиливается, когда сноп заменяют жертвенным животным. При этом сходство, которое оно сохраняет с тем, что должна воплощать, делается настолько отдаленным, что порой его трудно заметить. Только путем сравнения удалось выявить, что бык и козел Диониса, лошадь и свинья Деметры некогда воплощали собой живое начало зерновых и винограда. Но наивысшей степени дифференциация достигает, когда роль жертвы исполняет

человек436, привнося в акт жертвоприношения собственную

434 Mannhardt. Korndamonen. Berlin: 1868; W. F. К.;Mythol. Forsch; Frazer. Gold. В., t. II: перечислено множество фактов, когда жертва, дух поля, последний сноп называются одинаково. Здесь мы следуем их изложению. Порой даже в качестве элементарного жертвоприношения туда помещают съестные припасы и т. п. Mannh. I, S. 215.

436 Mannh. W. F. К., I, S. 350, 363; Frazer. Gold. В., I, p. 381 и далее, II, p. 21, 183 и далее; Порф. О воздерж. II, 27.

434 435

автономию. Тогда дух становится совершенно самостоятельным существом, которое обладает собственным именем и которое начинает существовать в легенде за пределами празднеств и жертвоприношений. Таким образом сила, олицетворяющая собой поля, постепенно делается внешней по отношению к ним437и персонифицируется.

Но к этой первой причине добавляется другая. Жертвоприношение по своей природе предполагает возвеличивание жертв, что ведет к их прямому обожествлению. Об этих обожествлениях рассказывают многочисленные легенды. Геракла приняли на Олимпе только после его самоубийства на Эте. Аттис438 и Эшмун439 после смерти обрели божественную жизнь. Созвездие Девы - не что иное, как Эригона, аграрная богиня, которая повесилась440. В одном из мифов Мексики сообщалось, что Солнце и Луна были созданы жертвоприношением441; богиня Тоси, мать богов, тоже считалась женщиной, которую обожествило жертвоприношение442. В той же стране во время праздника бога Тотека, на котором его убивали и сдирали кожу с пленных, жрец облачался в кожу одного из них, после этого он становился образом бога, надевал его украшения и костюм, садился на трон и вместо бога принимал изображения первых плодов443. В критской легенде о Дионисе сердце этого бога, убитого титанами, было помещено внутрь ксоана (идола), каковому следовало поклоняться444. Филон из Библа, чтобы описать состояние Океана, изувеченного своим сыном Кроносом, использует очень показательное выражение: "он был посвящен" асошрсбОт]445. В этих легендах живо смутное осознание силы жертвоприношения. Следы этого представления сохраняются и в обрядах. Например, в Жюмьеже, где роль зооморфного духа растений исполнял человек, выполнявший эту обязанность в течение года. Начиная с Иванова дня он имитировал ритуал бросания в пламя костра будущего зеленого волка. После этой мнимой расправы его предшественник передавал ему свои атрибуты (инсигнии)446. Целью этой церемонии не было простое воплощение аг-

437 Ср. Frazer. Gold. В., I, p. 360.

Арнобий. Против язычников, V, 5 и далее (легенда об Агдитис, добившейся от Зевса, чтобы труп Аттиса не разлагался); Julien. Or., V, p. 180. 440 Phil. Bibl., 44.

4440 Roscher. Lexikon, art. Ikarios. Chavero. Mexico... p. 365.

" Cod. Ramirez. Relation del origen de los Indies, ed. Vigil, p. 28. - Sahagun. Historia de las cosas de Nueva. Espana, II, 11, 30.

Bancroft. Native Races of the Pacific States, II, p. 319 и далее. Ср. Frazer. Gold. В., p. 221.

Фирмик Матери. Об ошибочности нечестивых верований, 6; Rohde. Psyche, II, p. 166; Frazer. Pausanias, t. V, p. 143.

445 Phil. Bibl. (ed. Orelli), 34. Ср., возможно, Bull. Cor. Hell, 1896, p. 303 и далее. Надпись Эль-Барджа (El-Bardj): 'сотобешбёутсх; ev Щ XepriTi "обожествленного в (ритуальном) чане".

446 Mannh, W. F. К, II, p. 325. 87

рарного духа. Он рождался в самом жертвоприношении447. Таким образом, не проводя различия между аграрной жертвой и аграрным духом, укажем, что эти факты - как раз пример того, что мы говорили о посвящении и его прямых последствиях. Жертвенный апофеоз - не что иное, как возрождение жертвы. Ее обожествление есть особый случай и наивысшая форма ее освящения и отделения от мира людей. Но эта форма возникает только при тех жертвоприношениях, где благодаря локализации, концентрации, накоплению сакральных свойств жертва получает максимум святости, которую жертвоприношение формирует и персонифицирует.

Вот необходимое условие, создающее возможность жертвоприношения бога. Но чтобы это жертвоприношение стало реальностью, недостаточно, чтобы бог вышел из жертвы. Необходимо еще, чтобы в момент, когда он возвращается в жертву, чтобы самому стать жертвой, он еще сохранял в полной мере свою божественную природу. То есть персонификация, из которой он возникает, должна стать постоянной и неизменной. Эта

нерасторжимость связи между живыми существами (или некоторым их видом) со сверхъестественной силой - следствие периодичности жертвоприношений, о которой здесь и идет речь. Повторение этих церемоний, во время которых по обычаю или по иной причине через регулярные промежутки времени вновь появлялась та же самая жертва, создавало нечто вроде непрерывно существующей личности. Поскольку в процессе жертвоприношения сохраняются все его результаты, то сотворение божества есть результат прежних жертвоприношений. И это - не случайный и малозначительный факт: ведь в столь абстрактной религии, как христианство, образ пасхального агнца, обычной жертвы земледельцев и скотоводов, сохранился и служит до сих пор символом Христа, то есть Бога. Элементы божественной символики возникли из жертвоприношения. Однако довершило разработку идеи жертвоприношения бога воображение мифотворцев. Действительно, в первую очередь оно дало права гражданства, собственную историю и, следовательно, более устойчивое существование мерцающему образу, бесцветному и пассивному, порожденному периодичностью жертвоприношений. Не говоря уже о том, что оно освободило этот образ от земной оболочки, миф в еще большей степени обожествил его. Порой в мифе можно проследить различные фазы такого последовательного обожествления. Так, большой дорийский

447

В Лужице духа, жившего в зерновом хлебе, звали покойником. Frazer. Gold. В., I, 265 и ел. Ср. Mannhardt. W. F. К., I, р. 420; В других случаях рождение духа изображали, придавая последнему снопу, первым зернам форму ребенка или маленького животного (corn-baby английских авторов): бог рождался из земледельческого жертвоприношения. См. Mannhardt. Myth. Forsch., S. 62 и далее. Frazer. Gold. В., I, p. 344; II, p. 23 и далее. Рождение богов: Зевса на Иде см. Gruppe. Griech. Myth., p. 248; Lydus. De Mens., IV, 48. - См. Павсаний VIII, 26, 4 о рождении Афины в Алифере и культе Зевса (Лехеагпл, "рожающего"). Сому тоже очень часто зовут юным богом, самым юным из богов (как Агни). Bergaigne. Rel. Ved., I, p. 244. 88

праздник Карнеи, отмечаемый в честь Аполлона Карнейского, был учрежден, как рассказывается, во искупление смерти прорицателя Карна, убитого Гераклидом Гиппотом448. Но Аполлон Карнейский - это не кто иной, как прорицатель Карн, которого приносят в жертву и убийство которого искупают, как умерщвление жертвы во время Диполий. А сам Карн, "рогатый"449, сливается с героем Крием, "бараном"450, ипостасью первоначально животной жертвы. Из жертвоприношения барана мифология создала убийство героя, а потом преобразовала последнего в великого общенародного бога.

Однако если облик божества и создан мифологией, то ее исходные данные не были произвольными. Мифы сохраняют следы происхождения богов: жертва в более или менее искаженной форме составляет центральный эпизод, своего рода ядро легендарной жизни богов, возникающих из жертвы. С. Леви объяснил роль жертвенных обрядов в брахманической мифологии451.

Давайте рассмотрим более внимательно, каким образом на основе земледельческих обрядов была соткана история земледельческих богов. Чтобы показать это, сгруппируем некоторые типы греческих и семитских легенд, близких к легенде об Аттисе и Адонисе, представляющих собой искаженные варианты сюжета о жертвоприношении бога. Одна часть этих сюжетов представляет собой мифы, объясняющие происхождение некоторых церемоний, другая часть - это сказки, в основном произошедшие от мифов, подобных первым452. Поминальные обряды, соответствующие этим легендам (сакральные драмы, процессии453 и т. д.), насколько нам известно, чаще всего не имели общих черт с жертвоприношениями. Но сюжет жертвоприношения бога - мотив, которым мифологическое воображение пользовалось очень широко.

Зевсова гробница на Крите454, смерть Пана455, смерть Адониса весьма хорошо известны, чтобы было достаточно простого упоминания. В сирийских легендах Адонис оставил образы подобных себе существ, разделивших его судьбу456. Правда, в некоторых случаях гробницы божеств

148 Феопомп, фрагм. 171 (Фрагменты греческих историков, I, р. 307); Павсан. III, 13, 4. Эномай в: Евсевий. Приготовление к Евангелию, V, 20, 3, р. 219; Ср. Usener. Rh. Mus., LIII, 359 и ел. Ср. об одной легенде того же типа id. Rh. Mus., LIII, p. 365 и далее.

См. Гезих., см. выше. 1511 Паве. III, 13, 3 и далее.

151 S. Levi. Doctr., chap. II, ср. Bergaigne, vol. I, p. 101 и далее. 'lr'" См. Usener. Staff, d. Griech. Epos, III, Giittliche

Synon., см. С. R.Мифические эпизоды обычно взаимосвязаны с ритуальными церемониями. Так, Киприан рассказывает, что в юности он был участником действа о змие (бракоутос; Зрацлтоиру'ш,) в Антиохии (Confessio SS. Cypriani, inAA. SS. sept. 26, t. VII, p. 205.) О представлении, изображающем борьбу Аполлона с Пифоном в Дельфах, см. Frazer. Pausanias, III, p. 52, t. V, p. 244.

Cyrille. Adv. Julian., X, p. 342, D; Диодор, VI, 5, 3. 'lr'r> Mannhardt. B. W. F. K., II, p. 133, cp. p. 149. Clerrnont-Ganneau. "La stele de Byblos". Bibl. EC. hautes etudes, 44, p. 28; Eerdmans. "Der Ursprung der Zeremonien des Hosein Festes". Zeitschr. f. Assyrologie, 1894,

8Й

могут быть памятниками культа мертвых. Но чаще всего, на наш взгляд, мифическая смерть бога напоминает ритуальное жертвоприношение. Она окружена легендами, притом темными, плохо передающими, неполно излагающими обстоятельства, которые бы позволили определить ее истинную природу.

На ассирийской табличке можно прочесть слова из легенды об Адапе457: "С земли исчезли два бога - вот почему я ношу траурные одежды. Что это за два бога? Это Ду-му-зу и Гиш-зи-da". Смерть Ду-му-зу - это мифическое жертвоприношение. Названное положение доказывается тем фактом, что Иштар, его мать и супруга, хочет вое-

458 ч и

кресить его , полив его тело водой из источника жизни, искать который она отправляется в

подземное царство. Этим она имитирует ритуалы некоторых аграрных празднеств. Когда дух

поля умер или предан смерти, его труп бросают в воду или обрызгивают водой. Тогда

воскресает ли он, вырастает ли на его могиле майское дерево, все равно - жизнь

возрождается. Здесь уподобить мертвого бога аграрной жертве побуждают нас вода,

выливаемая на труп, и воскрешение. Аналогично в мифе об Осирисе подобную параллель нам

диктуют следующие подробности: разбрасывание частей трупа и дерево, вырастающее на

месте гибели Осириса453. В Трезене, во внутреннем дворе храма Ипполита, ежегодно

устраивался праздник литоболий (ЯШороМсс) в память о богинях Дамии и Ауксезии,

девственницах, чужестранках, прибывших с Крита, которые, согласно преданию, были забиты

камнями во время мятежа460. Иноземные богини замещают собой образ чужака, прохожего,

который часто играет определенную роль в праздниках урожая, а побивание камнями

олицетворяет обряд жертвоприношения. Часто к годичной смерти бога приравнивалось

простое нанесение ран богу. Белен, заснувший в Блюментале у подножия Гюбвиллерс, был

ранен в ногу вепрем, как Адонис; каждая капля крови, вытекшая из его раны, стала цветком461.

Смерть бога - это часто самоубийство. Геракл на Эте, Мелькарт в Тире462, бог Сандес или

Сандон в Тарсе463, Дидона в Карфагене покончили с собой через самосожжение. Праздник в

память Мелькарта отмечался каждое лето; это был праздник урожая. В греческой мифологии

известны S. 280 и ел.

457

Harper. "Die Babylonischen Legenden von Etana, Zu. Adapa", in: Delitzsch. Beitr. z. Assyr., II, 2, C, 22; Cp. Stucken. Astralmythen, II, Lot., S. 89.

Jeremias. Die Hollenfahrt der Ishtar (ср. очищение трупа по канонам ведического ритуала, с. 79, прим. 4).

459

Плут. Об Изиде и Озирисе, § 13 и далее; Frazer. Gold. В., I, p. 301 и далее. Фирмик Матери. Об ошибочности нечестивых верований, погребение Осириса в мистериях культа Исиды. 460 Паве., II, 32, 2.

Fournier. Vieilles coutumes des Vosges, p. 70.

Климент Римский. Recognitiones, X, 24. Ср. Герод. VII, 167. - Movers. Phonizier, I, S. 153, 154, 394 и ел. Pietschmann. Gesch. d. Phonizier; Robertson Smith, p. 373, n. 2. 463 Muller. Rhein. Mus., 1829, S. 22-39. Sandon undSardanapal. 90

богини, носившие титул 'АжхухоцёУГ), то есть "повесившихся" богинь: таковы Артемида, Геката, Елена464. В Афинах повесившейся богиней была Эригона, мать Стафила, бога винограда465. В Дельфах ее звали Харила466. Харила, как говорит сказка, была маленькой девочкой, которая во время голода отправилась к царю просить свою долю из последней раздачи. Он побил ее и прогнал, и она повесилась в уединенной долине. В ее честь и отмечали ежегодный праздник, учрежденный, говорят, по велению Пифии. Он начинался с раздачи зерна. Потом делали изображение Харилы, били его, вешали и закапывали. В других легендах Бог наносит себе увечья, иногда смертельные. Это случаи Аттиса и Эшмуна, который, преследуемый Астроноей, искалечил себя топором.

Персонаж, о чьей смерти рассказывал миф, нередко был основателем культа или первым

жрецом бога. Так, в Итоне Иодама, на могиле которой горел священный огонь, была жрицей Афины Итонии467. И Аглавра в Афинах, во искупление смерти которой отмечали праздник лунтерии, тоже была жрицей Афины. На самом деле, жрец и бог - одно и то же существо. Известно, что жрец, равно как и жертва, может быть инкарнацией бога. Он часто переодевается богом. Но здесь происходит первая дифференциация, некое мифологическое раздвоение божественного существа и жертвы468. Благодаря этому раздвоению бог словно бы избегал смерти.

Вследствие дифференциации другого рода возникли мифы, центральным моментом которых была битва бога с чудовищем или другим богом. Таковы в вавилонской мифологии сражения Мардука с Тиамат, то есть Хаосом469, Персея, убивающего Горгону или дракона Яффы, Беллерофонта, бьющегося с Химерой, святого Георгия - победителя Даджжала47". Это также случай подвигов Геракла и, наконец, всех теомахий. Ведь в этих боях побежденный столь же божествен, как и победитель.

Данный эпизод - одна из мифологических форм жертвоприношения бога. Действительно, эти божественные сражения равнозначны смерти одного единственного бога. Эти сюжеты - сражения и смерти бога -

471

чередуются в рамках одних и тех же праздников .

Истмийские игры, происходящие весной, посвящены памяти Мели-керта или победе Тесея над Синисом. Немейские игры либо поминают

Uzener. Giitternamen, S. 239 и далее.

См. выше, с. 118. " Плут. Греческие вопросы, 12. '" Паве., XI, 34, 2.Однако есть случаи, где поочередно убивают трех божественных персонажей, как

в мифе о Бусирисе и Литиерсе (см. Mannhardt. Myth. Forsch., S. 1 и ел): Бусирис и Литиерс убивают чужеземца, их убивает Геракл, а позже он кончает с собой. Halevy. Recherches bibliques, p. 29 и ел; Jensen. Kosmologie, p. 263-264; Gunkel.

Schopfung und Chaos; Delitzsch. Das babylon. Weltschripfungsepos, 1896. "" Clermont-Ganneau. "Horns et Saint-Georges".

Rev. archeol, 1876, II, p. 196, 372; I,

p. 23; Bibl. Ее. hautes et., t. 44, p. 78, 82.

Stengel. Op. cit., p. 101 и далее.

смерть Архемора, либо отмечают победу Геракла над немейским львом. Иногда этим боям сопутствуют одни и те же события. За поражением чудовища следует женитьба героя, Персея - на Андромеде, Геракла - на Гесионе; впрочем, невеста, которую отдают в жертву чудовищу и которую освобождает герой, - то же самое, что и Майская невеста (Maibraut) немецких сказаний, преследуемая духами дикой охоты. В культе Аттиса сакральная свадьба следует за смертью и воскрешением бога. Эти бои происходят в сходных обстоятельствах, и цель у них одна. Победа юного бога над древним чудовищем - это обряд праздника весны. Праздник Мардука в первый день месяца нисана воспроизводил его победу над Тиамат472. Праздник святого Георгия, то есть поражение дракона, отмечался 23 апреля473. Весной также умирал Аттис. Наконец, если верить сообщению Бероса, что в одной из версий ассирийского мифа о происхождении вселенной Бел разрубает сам себя надвое, чтобы породить мир, то в легенде об одном и том же боге одновременно сосуществуют оба этих эпизода: самоубийство Бела и его поединок с Хаосом474.

Чтобы окончательно доказать эквивалентность этих сюжетов, заметим, что нередко бог умирает после своей победы. В сказках братьев Гримм (Maerchen, 60) героя, уснувшего после битвы с драконом, убивают. К жизни его возвращают сопровождающие его звери475. То же самое происходит в легенде о Геракле: убив Тифона, герой, задохнувшись от дыхания чудовища, лежал бездыханным. Воскресил его лишь Иолай с помощью перепела476. В легенде о Гесионе Геракла проглотил кит. Кастор, убив Линкея, сам был убит Идасом477. Эту эквивалентность и чередование легко объяснить, если противников, объединенных сюжетом боя, рассматривать как следствие раздвоения одного и того же духа. Исток мифов такого рода был повсеместно утрачен. Обычно их рассматривают как сражение стихий, бои между богами света и богами тьмы или бездны478, между богами неба и преисподней. Но точно определить характер каждого из бойцов крайне трудно. Это существа одной природы, различение которых, используя случайные и непостоянные критерии, производит религиозное воображение. Их родство явно заметно в ассирийском пантеоне. Ашшур и Мардук, солнечные

боги - цари ануннаков, семи богов бездны479. Нергал,

472

Праздник ЗАГ-МУ-КУ (риш-шатти "начало года"). См. Hagen, in: Beitr. г. Assyr. II, S. 238; W. A. I., IV, 23, 39 и далее; Ср. Rev. de philo., 1897, p. 142 и далее.

474

Clermont-Ganneau. Rev. archeol, 1876. XXXII, p. 387.

474

Euseb. Chron., ed. Schone, I, p. 14, 18.

Cp. S. Hartland. The Legend of Perseus, III, что касается мифа о спящем герое и его эквивалентов. Точно так же Индра падает изнуренным после борьбы с демоном Вритрой или же убегает, и т. д. Та же легенда рассказывается о Вишну и т. д. 476 Евдокс, в: Athenee, IX, 392, Е; Евстафий. Ил., 1702, 50.

477

Гигин. Сказания, 80.

Ср. Usener. Staff, d. griech. Epos.

479

К. 2801, 1 (Beitr. г. Assyr., Ill, S. 228; ft., II, S. 258, 259); K. 2585. Шамаш, судья ануннаков; К. 2606. Этана,

убийца ануннаков.

которого иногда называют Гибилом, богом огня, в другом месте носит имя чудовища преисподней. Что касается семи богов бездны, то, особенно в мифологиях, сменивших ассирийскую, их трудно отличить от семи земных богов, исполнителей воли небесных богов48".

Задолго до греко-римского синкретизма, сделавшего Солнце хозяином Аида481 и сблизившего Митру с Плутоном и Тифоном482, ассирийские таблички сообщали, что Мардук правит бездной483, что Гибил, огонь4 , и сам Мардук - сыновья бездны485. На Крите титаны, убившие Диониса, были его родственниками486. В других местах боги-противники бывали братьями, часто близнецами487. Иногда вдруг разгоралась борьба между

488

дядей и племянником или даже между отцом и сыном .

При отсутствии такого родства участников драмы объединяет иная связь, отражая их глубинную тождественность. Священным животным Персея на Серифе был краб (ксфкгуск; "краб")489. А ведь именно краб, который в серифской легенде был врагом спрута, присоединился к лернейской гидре (спруту), чтобы сражаться с Гераклом. Краб, как и скорпион, предстает то союзником, то врагом солнечного бога; словом, это один и тот же бог в разных формах. Митраистские барельефы изображают Митру сидящим верхом на быке, которого он приносит в жертву. Персей тоже ездил на Пегасе, рожденном из крови Горгоны. Чудовище или жертвенное животное до или после жертвоприношения служило верховым животным победоносному богу. В общем и целом, оба бога - участники борьбы или мифической охоты - являются сотрудниками. Митра и бык, говорит Порфирий, - демиурги

490

в равной мере .

480 Ср. Вавил. Талмуд, Хижин, фол. 91 Т; Haarbrucker. Schachrastani.

481 Parthey. Pap. Bert., 1, v. 321 и далее.

482 Марциан Капелла. Свадьба Филологии и Меркурия, II, 85.

483 W. A. I., IV, 21, 1 с.

484 Id., 14, 2. Rev. 9: Gibil, mar apsi (сын бездны). 486 Id., 22, 1, obv, 30.

486 Ср. Usener. Staff... II, Терсит = Фармакос, обвиненный Ахиллом в краже кубков Аполлона и умерщвленный; а с другой стороны, Терсит = Терит = Аполлон.

487 Stucken. Astralmythen, II. Lot.

488 Ойней и сыновья Агрия. Usener. Gott. Syn. (Rh. Mus., LIII, p. 375).

489 TUmpel. Der Karabos des Perseus in Philologus. Neue Folge, VII, S. 544. Cp. Stucken. Astralmythen, 1, Abraham, S. 233 и ел.

4911 Порфирий. О пещере нимф, 24; Darmesteter. Ormazd et Ahriman, p. 327 и ел; Само собой разумеется, что символические объяснения (примеры: Gruppe. Griech. Cult, und Myth., S. 153 и ел; Frazer. Gold. В., I, p. 402) здесь не годятся. Символ может объяснить и миф, и обряд лишь задним числом. В самом деле, эти легенды настолько естественно соотносятся с жертвоприношением, что могут быть заменены эпизодами, где бог сам приносит себя в жертву. Примеры: легенда о Персее (Павсаний Дамасский, фрагм. 4) - Персей предлагает совершить жертвоприношение, чтобы прекратилось наводнение (вступительная легенда цикла - вероятно, поздняя); легенда об Аристее (Диодор IV, 81-82) - Аристей приносит жертву, чтобы остановить мор. Другая легенда: Георгики IV, 548 и далее. Ср. Maas. Orpheus, p. 278-297; Gruppe. Gr. Myth., S. 249, N. 2; Порфирий. О пещере нимф, с. 18. Ср. льва Самсона (Суд. 14, 8). О митраистском жертвоприношении см. Curnont. Textes etMonum. rel. аи culte de Mithra, в разных местах. Darmesteter. Ormazd et Ahriman, p. 150, p. 256. 93

Таким образом, жертвоприношение оставило в мифах бесчисленное множество своих следов. Пройдя сквозь длинную череду абстракций, оно стало одним из главных сюжетов легенд о богах. Но именно введение этого эпизода в легенду о боге определило формирование обрядовости жертвоприношения бога. Жрец или жертва, жрец и жертва - это уже сформированный бог, одновременно активно действующий и страдающий в обряде жертвоприношения. Ведь божественный характер жертвы не ограничен рамками мифологического жертвоприношения: в равной мере он проявляется и в реальном жертвоприношении, которое соответствует мифологическому. Миф, когда он создан, оказывает влияние на обряд, из которого вышел и который его воссоздает. Таким образом, жертвоприношение бога - не просто сюжет красивой мифологической сказки. Какой бы образ бог ни принял в синкретизме языческих религий, находящихся в стадии расцвета или разложения, всегда в жертву приносится именно бог, а не простой статист491. Здесь, по крайней мере первоначально, происходит "пресуществление", как в католической мессе. Святой Кирилл Александрийский492 сообщает, что в особых гладиаторских боях, регулярно устраивающихся с ритуальными целями, очистительная кровь из ран стекала на некоего Кроноса (тц Kp6vo<;), скрытого под землей. Этот тц Kpuvog - Сатурн сатурналий, которого по другому обряду обрекали на смерть493. Имя, дававшееся представителю бога, было должно отождествить с богом. Именно поэтому великий жрец Аттиса, игравший также роль жертвы, носил имя своего бога и мифического предшественника494. Хорошо известны случаи отождествления жертвы и бога в мексиканской религии. На празднике в честь Уицилопочтли495 статую бога вылепляли из массы, сделанной из сахарной свеклы, смешанной с человеческой кровью, делили на части и съедали. Несомненно, как мы отмечали, в любой жертве есть нечто божественное. Но здесь жертва - сам бог, и именно такое отождествление составляет сущность жертвоприношения бога.

Однако мы знаем, что жертвоприношение периодически повторяется, потому что такой периодичности требует ритм жизни природы. Таким образом, миф выводит бога из испытания живым только затем, чтобы подвергнуть его этому испытанию заново, и таким образом его жизнь становится непрерывной цепью страданий и воскрешений. Астарта воскрешает Адониса, Иштар - Таммуза, Исида - Осириса, Кибела - Аттиса, а Иолай - Геракла496. Убитого Диониса во второй раз зачинает

О богах-жертвователях как богах-борцах или, точнее, ведущих борьбу при помощи жертвоприношения, см. S. Levi. Doctr., П.

491 Mannhardt. W. F. К., I, p. 316.

492 Cyrille. Adv. Julianum, IV, p. 128 D.

493 Parmentier. Rev. de Phil, 1897, p. 143 и далее.

494 Пример: Ath. Myth., XXII, 38. Пессинунт.

495

Torquemada. Monarquia Indiana, VI, 38, in: Kinsborough, IV, note p. 414; Кортес. Третье письмо Карлу V, в:

Kinsborough, VIII, note, p. 228. 496 Ср. Mannhardt. W. F. K., I, p. 358 и далее; 572 и далее.

Семела497. Вот мы уже и удалились от апофеоза обожествления, о котором говорили в начале главы. Бог покидает жертву, только чтобы вернуться в нее, и наоборот. В существовании его личности больше нет перерывов. Если его разрывают на куски, как Осириса или Пелопса, их находят, соединяют и вдыхают в них жизнь. Таким образом, изначальная цель жертвоприношения отодвигается на второй план: это уже не земледельческое и не скотоводческое жертвоприношение. Бог, выступающий здесь в качестве жертвы, существует сам по себе, обладая множеством качеств и возможностей. Следовательно, жертвоприношение предстает повторением и поминовением первоначального жертвоприношения бога498. К легенде, рассказывающей о нем, обычно добавляется какое-то обстоятельство, обеспечивающее непрерывность его существования. Так, когда бог умирает более или менее естественной смертью, оракул предписывает искупительное жертвоприношение, воспроизводящее смерть бога499. Когда один бог побеждает другого, он увековечивает память о своей победе учреждением культа500.

Здесь надо отметить, что абстрагирование, которое в жертвоприношении порождало бога, могло придавать тем же ритуальным практикам несколько иной смысл. С помощью процедуры, аналогичной раздвоению, создавшему теомахии, бог мог быть отделен от жертвы. В рассмотренных выше мифах оба противника в равной мере божественны. Один из них предстает в виде жреца, совершающего жертвоприношение, во время которого гибнет его предшественник. Но потенциальная божественность жертвы не всегда получала свое

развитие. Часто она оставалась земной, и поэтому созданный бог, некогда вышедший из жертвы, теперь пребывал вне пределов жертвы. Тогда посвящение, вводящее жертву в сакральный мир, принимает вид выделения ее в пользу некой божественной личности, т. е. дара. Однако даже в этом случае это всегда священное животное, которое приносят в жертву или, по крайней мере, какая-нибудь вещь, что возвращает нас к истокам идеи жертвоприношения. Короче говоря, бога отдавали в жертву ему самому: Дионис-овен становился Дионисом Криофагом501. Иногда наоборот, как при раздвоениях, породивших тео-

махии, жертвенное животное считалось врагом бога502.

497 Прокл. Гимн Афине, в: Lobeck. Aglaophamus, p. 561; Abel. Orpnica, p. 235.

498 См. выше, с. 120 (Карнеи); см. ниже, с. 128. Ср. Usener. Gottliche Synonyme. Rhein. Mus., ЦП, S. 371. См. выше, с. 115, прим. 3.

50(1 Так, Геракл после боя с Гиппокоонтом учреждает культ Афины Айгофагос (АСуофауск; - Пожирательница коз.) (Паве. III, 15, 9); Бросив быков Гериона в источник Киану, он велел в дальнейшем изображать это действие (Диод. IV, 4, 1,2).

501 Roscher. Lexikon, I, 1059; Frazer. Gold. В., I, p. 328; ср. Геру Айгофагос (Аиуофсхуо<;, - Пожирательница коз.) (Паве. III, 5, 9).

502 Frazer. Cold. В., II, р. 58 и далее. Ср. Seidel. "Fetischverbote in Togo". Globus., 1898, S. 355. 95

Если его приносили в жертву, то во искупление проступка, совершенного данным видом животного против бога. Вирбию с озера Неми, убитому конями, жертвовали коня503. Понятие принесения жертвы богу возникло одновременно с понятием жертвоприношения бога. Типы жертвоприношения бога, только что рассмотренные нами в обзорной форме, реализованы in concrete и объединены в одном и том же индуистском обряде - жертвоприношении сомы504. Здесь прежде всего бросается в глаза, что это настоящее жертвоприношение бога. Мы не имеем возможности здесь ни излагать, как бог Сома отождествляется с одноименным растением, и как он тут пресуществляется, ни описывать церемонии, с которыми его вносят и принимают на месте жертвоприношения. Его несут на большом щите, ему поклоняются, потом его выжимают и убивают. Тогда из этих раздавленных ветвей возникает бог и распространяется по миру. Ряд отдельных посвящений направляет его в различные царства природы. Это пресуществление, это рождение бога, следующее за его смертью, - суть в некотором роде ритуальные формы мифа. Что касается чисто мифических форм, в которые облечено это жертвоприношение, то они точно такие же, как описанные нами выше. Прежде всего это отождествление бога Сомы с врагом богов, Вритрой, демоном, который прячет сокровища бессмертия и которого убивает Индра505. Ибо чтобы найти объяснение, как бог мог быть убит, его представляют в образе демона. Затем этого демона умерщвляют и из него рождается бог. Из скверной оболочки, сковывавшей его, высвобождается совершенное существо. Но, с другой стороны, часто именно Сома убивает Вритру. Во всяком случае, это он придает силы Индре, богу-воителю, сокрушителю демонов. В некоторых текстах Сома даже является жрецом, который приносит в жертву самого себя. Доходит до того, что он изображается одним из небесных жрецов, совершающих жертвоприношения. Отсюда уже недалеко до идеи самоубийства бога. Брахманы этот путь уже прошли.

Тем самым они выявили один момент, важный для теории жертвоприношения. Мы видели, что между жертвой и богом всегда есть

Frazer. Ib., II, p. 62. Ср. Диодор, V, 62. Ср. принцип: жертвы богам приносились либо по сходству, либо по противоположности - victims numinibus aut per similitudinem aut per contrarietaem immolabntur (Сервий. Комментарий к Энеиде Вергилия, III, 18).

Библиография о Соме см. Macdonnel. "Vedic Mythology" (Grundriss. d. Ind. Ar. Philologie), p. 115. См. прежде всего Bergaigne. Rel. Ved., I, 148, 125; II, 298, 366 etc. Hillebrandt. Ved. Mythologie, I (краткое изложение самого ритуала, р. 146 и далее). О Соме в брахманах см. S. Levi. Doctrine, p. 169. Мы полагаем, что сома, однолетнее растение, приносимое в жертву весной, первоначально использовалась прежде всего в аграрном ритуале (см. Berg, Rel. Ved., Ill, p. 8-9, n. 1); это "царь растений" в Ригведе, и классическая Индия скорее развила эту тему: см. Hillebrandt Ved. Myth., p. 390. Полное исследование жертвоприношения сомы еще не сделано, поэтому понятно, что мы здесь даже не пытались подтверждать что-либо текстами - материал тут необъятен. Что касается натуралистических толкований мифа о Соме, то мы не можем здесь рассматривать все, хотя все их допускаем, вовсе не считая несовместимыми. 505 S. Levi, р. 162; Bergaigne. Rel. Ved., Ill, 84, 85; 63 п. 1 etc; Hillebr. Vifvarapa, p. 53, etc. 96

503 504

сродство: Аполлону Карнейскому приносят баранов, Варуне - ячмень и т. д. Подобное питают подобным и жертва - пища богов. Вот почему жертвоприношение очень быстро

стали считать условием существования самих богов. Это оно создает бессмертную материю, за счет которой живут боги. Таким образом, мало того, что некоторые боги рождаются из жертвоприношения, именно посредством жертвоприношения они поддерживают свое существование. В конечном счете, оно начинает выступать их сущностью, их истоком, их творцом506. Оно также творец вещей, ибо в нем основа всякой жизни. Сома - одновременно солнце и луна на небе, туча, молния и дождь в атмосфере, царь растений на земле. Так что в соме-жертве соединены все эти формы Сомы. Он - носитель всех питающих и оплодотворяющих начал природы. В то же время он - пища богов и опьяняющий напиток для людей, причина бессмертия первых и эфемерной жизни вторых. Все эти силы концентрируются, создаются и распределяются заново посредством жертвоприношения. Значит, оно - "владыка творений", Праджапати. Он и есть Пуруша507 (из знаменитого гимна X, 90 Ригведы), из которого возникают боги, ритуалы, люди, касты, Солнце, Луна, растения, скот. Оно станет брахманом классической Индии. Этой созидательной мощью его наделяют все теологии. Поочередно распространяя и собирая божественное начало, оно сеет живые существа, как Ясон и Кадм сеют зубы дракона, из которых возникают воины. Из смерти оно извлекает жизнь. На трупе Адониса вырастают цветы и растения; из тела льва, убитого Самсоном, и из быка Аристея вылетают рои пчел.

Так теология заимствовала свои космогонические построения из мифов о жертвоприношениях. Она объяснила творение, как народное воображение объясняло ежегодное оживание природы - жертвоприношением. Для этого она отнесла жертвоприношение бога к началу мира508.

В ассирийской космогонии все существа родились из крови побежденной Тиамат. Отделение стихий от хаоса считалось жертвоприношением или самоубийством демиурга. Гункель509, как мы полагаем, доказал, что в основе народных верований евреев лежала все та же концепция. Она проявляется и в северной мифологии. Она лежит и в основе митраистского культа. Барельефы демонстрируют, как из жертвенного быка возникает жизнь: его хвост уже заканчивается пучком колосьев. Наконец, в Индии непрерывное сотворение вещей посредством обряда в конце концов становится даже сотворением абсолютным, ex nihilo (из ничего). Вначале ничего не было. В Пуруше возникло желание. Именно своим самоубийством, отказом от самого себя, отречением от своего тела (прообраз позднейшей буддийской отрешенности) бог создал мир.

Sl)6 См. S. Levi. Doctrine, chap. I et Preface.

51" Berg. Rel. Ved., I, p. 275. См. примечательный анализ Людвига: Rig Veda, III, p. 308.

5118 Stucken. Astralmythen, II, S. 97. Вавил. Талмуд, Гемара к Таанит 4, 2. Мир стоит на жертвоприношении, проводимом в храме.

5119 Gunkel. Schiipfung und Chaos in Urzeit und Endzeit.

4 Зак. 3106 97

Можно предположить, что и при такой степени героизации жертвоприношения его периодичность осталась. Угрожающие возвращения хаоса и зла непрерывно требовали новых жертвоприношений, созидательных и искупительных. Трансформированное и, так сказать, идеализированное таким образом жертвоприношение было сохранено христианской теологией610. Просто его действенность перенесли из физического мира в мир морали. В ежедневной мессе все время происходит искупительное жертвоприношение бога. Мы не претендуем на исследование ни того, как сложился христианский обряд жертвоприношения, ни того, как он связан с ритуалами прошлого. Но мы все же считаем возможным на основе представленной работы в чем-то сравнивать церемонии христианского жертвоприношения с теми, что мы рассматривали выше. Нам здесь будет достаточно просто напомнить об их удивительном сходстве и отметить, как развитие ритуалов, столь похожих на ритуалы аграрного жертвоприношения, смогло породить концепцию жертвоприношения - в виде искупления и в виде причащения - единого и трансцендентного бога. В этом смысле христианское жертвоприношение - одно из самых показательных в истории. Наши священники стремятся при помощи тех же ритуальных процедур добиться почти тех же целей, что и самые отдаленные наши предки. Механизм посвящения в католической мессе в основных чертах тот же, что и в индуистских жертвоприношениях. В нем с полнейшей ясностью виден ритм чередования искупления и причащения. Христианское воображение возвело свою постройку по древним чертежам.

510

См. Vogt. Congres international ei d'archeologie prehistorique. Bologne: 1871, p. 325. Cp. Lasaula. Die Suhnopfer der Griechen... , 1841.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Теперь отчетливо видно, в чем, по нашему мнению, состоит единство системы жертвоприношений. Это единство проистекает не из того, что все возможные типы жертвоприношений, по предположению Роберт-сон-Смита, произошли от одной первичной и простой формы. Такого жертвоприношения не существует. Из всех жертвенных процедур являются наиболее общими и содержат наименьшее количество элементов жертвоприношения сакрализующие и десакрализующие. Притом в любом десакрализующем жертвоприношении, даже в самом чистом его виде, мы всегда обнаруживаем сакрализацию жертвы. И напротив, в любом сакрализующем жертвоприношении, даже самом образцовом, неизбежно присутствует десакрализация - ведь иначе нельзя было бы использовать остатки жертвы. Таким образом, эти два элемента столь взаимосвязаны, что один не может существовать без другого. К тому же эти два вида жертвоприношений - не более чем абстрактные типы. Всякое жертвоприношение совершается в определенных обстоятельствах и с расчетом на достижение конкретных целей. Из разнообразия преследуемых целей вытекают и разные приемы, некоторые примеры чему мы привели. Итак, с одной стороны, нет такой религии, в которой не сосуществовало бы более или менее значительного количества этих приемов. Все известные нам жертвенные ритуалы уже отличаются высоким уровнем сложности. Но, с другой стороны, нет такого ритуала, который не был бы сложным сам по себе: он либо преследует сразу несколько целей, либо для достижения одной-един-ственной цели приводит в действие несколько сил. Мы видели, как десакрализационные и даже собственно искупительные жертвоприношения усложняются причащением; но можно было бы привести и много других примеров усложнения. Амазулу, чтобы вызвать дождь, собирают стадо черных быков, убивают одного из них и молча съедают, а потом сжигают кости за пределами деревни - вот три разных сюжета в одном действе511.

В брахманическом жертвоприношении животного эта комплексность выражена еще четче. Мы видели, что жертву здесь делили на искупительные части, жертвуемые злым духам, части, предназначаемые богам, части для причащения жертвователя и части, которые потребляли жрецы. Жертва используется также, чтобы наслать проклятие на врага,

511 Callaway. Religious System of the Amazulu, p. 59, cp. p. 92. 99

для гаданий и обетов. В одном из аспектов своих проявлений жертвоприношение относится к териоморфным культам: ведь душу животного отправляют на небо, чтобы она присоединилась к мифическим предкам животных и тем поддержала существование вида. Одновременно это и обряд, снимающий пищевой запрет, поскольку жертвователь, разложивший огнь, может есть мясо только после совершения жертвоприношения. Наконец, это жертвоприношение ради выкупа, так как жертвователь, будучи посвящен, находится во власти божества и выкупает себя, отдавая взамен жертву. Все это смешивается и сливается в одну систему, которая, несмотря на такое разнообразие, остается гармоничной. С еще большим основанием можно сказать то же самое о столь длительном обряде, как жертвоприношение Соме: ведь это, помимо всего прочего, еще и жертвоприношение бога. Одним словом, подобно магической церемонии или молитве, которая может выражать одновременно и благодарение, и обет, и просьбу о милости, жертвоприношение способно выполнять сразу множество функций.

Но если жертвоприношение настолько сложно, в чем может состоять его единство? Все дело в том, что в основе, при всем многообразии форм, в которые жертвоприношение облекается, это всегда одна и та же процедура, которую можно применять для достижения самых разных целей. Эта процедура состоит в установлении связи между сакральным и профанным миром посредством жертвы, то есть предмета, уничтожаемого в ходе церемонии. Однако, вопреки мнению Роберт-сон-Смита, жертва не обязательно вступает в жертвоприношение, заранее обладая религиозной природой, совершенной и определенной: такой природой наделяет ее само жертвоприношение. Значит, оно может сообщить ей самые разные свойства, сделав, таким образом, пригодной для выполнения самых разнообразных функций либо в разных

обрядах, либо во время одного и того же обряда. Она также может передавать сакральные свойства из религиозного мира в профанный и наоборот. Ей безразлично направление потока, проходящего сквозь нее. Можно одновременно возложить на дух, вышедший из жертвы, миссию вознесения обета к небесным силам, использовать жертву для предсказания будущего, откупиться от гнева богов, отдав им их долю, и, наконец, вкусить остатков сакрального мяса. С другой стороны, жертва, когда она назначена, в любом случае обретает определенную автономию: это источник энергии, мощь которой превышает уровень, необходимый для достижения конкретной цели, ради которой жертвователь устраивает обряд. Заклание животного производят, чтобы выкупить дикшиту - тут же "рикошетом" освобожденная душа подпитывает вечную жизнь данного вида. Тем самым жертвоприношение, естественно, выходит за тесные рамки, в которые ставят его самые простые теологии. Ведь это не просто набор индивидуальных жестов. Обряд приводит в движение всю совокупность сакральных вещей, которым он адресуется. С самого начала этой работы жертвоприношение предстало перед нами как особый случай системы посвящения. 100

Здесь нет необходимости пространно объяснять, почему профан таким образом вступает в отношения с божеством. Дело в том, что он видит в нем источник самой жизни. Поэтому он крайне заинтересован в сближении - ведь в этом заключены сами условия его существования. Но отчего он сближается с божеством, лишь сохраняя некоторую дистанцию? Отчего он входит в сношения с сакральным лишь через посредника? Эта странная особенность процедуры отчасти объясняется разрушительными последствиями обряда. Если сакральные силы есть основа жизненных сил, то сами по себе они таковы, что контакт с ними для непосвященного опасен. Они не могут сосредоточиться в профанном объекте, не уничтожив его, особенно если достигли определенной степени концентрации. Поэтому жертвователь, как бы он в этом ни нуждался, может приближаться к ним лишь с крайней осторожностью. Вот почему между ними и собой он помещает посредников, главный из которых - жертва. Втянувшись в ритуал целиком, он нашел бы смерть, а не жизнь. Жертва его замещает. Она одна проникает в опасную сферу жертвоприношения, она там гибнет, и она там именно для того, чтобы погибнуть. Жертвователь остается в безопасности: боги берут ее вместо него. Она выкупает его. Моисей не сделал обрезания своему сыну; Яхве пришел "бороться" с ним на постоялый двор. Моисей умирал, когда его жена внезапно обрезала крайнюю плоть ребенка и бросила ее к стопам Яхве со словами: "Ты жених крови у меня"612. Уничтожение крайней плоти удовлетворило бога, и он не стал убивать выкупленного Моисея. Нет жертвоприношения, которое не включало бы идеи выкупа.

Но это первое объяснение носит достаточно общий характер: ибо в случае принесения даров также устанавливается опосредованная связь, но ни малейшего момента уничтожения здесь нет. Дело в том, что слишком высокая степень посвящения влечет за собой тяжелые последствия, даже если оно и не сопряжено с разрушением. Все, что слишком глубоко втянуто в область религии, уже тем самым отторгается от профанного мира. Чем большей степенью сакральности наделено существо, тем больше возложено на него запретов, изолирующих его. Святость назорея как бы парализует его513. С другой стороны, все, что вступает в слишком тесный контакт с сакральными предметами, приобретает их качество и становится сакральным, как они. А ведь жертву приносят профаны. Назначение воздействия, которое оно оказывает на людей и предметы, приводит их в такое состояние, в котором они могут выполнять свою роль в мирской жизни. Следовательно, для тех и других выгодно входить в круг жертвоприношения только при условии, что они смогут из него выйти. Отчасти этому служат заключительные ритуалы. Они снижают степень посвящения; но их одних не хватило бы, будь эта степень слишком высока. Поэтому важно, чтобы жертво-513 Исх. 4, 24-26. Прим. ред. 513 Числа 6.2. Прим. ред. 101

ватель или объект жертвоприношения проходили посвящение лишь в ослабленной форме, то есть опосредованно. Вот для чего служит посредник. Благодаря посреднику оба мира могут проникать друг в друга, оставаясь различными.

Этим объясняется особенный характер религиозного жертвоприношения. В любом

жертвоприношении присутствует момент отречения, потому что жертвователь отдает нечто, ему принадлежащее. В религии отречение часто даже предписывается в качестве долга. Ибо жертвоприношение не всегда имеет факультативный характер: боги требуют жертвы. Люди обязаны поклоняться и служить им, согласно канонам древнееврейского ритуала. Как говорят индусы, люди должны выделить им их долю. Но этот отказ и это подчинение не лишены эгоистического расчета на взаимность. Если жертвователь отдает что-то свое, то при этом он не отдает всего себя: себя он предусмотрительно сохраняет. Ведь если он отдает что-то, то лишь для того, чтобы, хотя бы отчасти, получить что-то взамен. Следовательно, в жертвоприношении присутствуют два аспекта. Это сделка, и это долг. Здесь смешиваются бескорыстие и выгода. Вот почему оно так часто принимало форму договора. По сути дела, не существует, вероятно, такого жертвоприношения, где бы не имелось элемента договорного начала. Обе стороны обмениваются услугами, и каждая находит в этом свою выгоду. Ведь боги сами нуждаются в профанах. Если бы от урожая ничего не осталось, то бог зерна умер бы. Для того чтобы Дионис смог возродиться, необходимо во время сбора винограда принести ему в жертву козла. И ведь именно сома, которой люди поят богов, дает последним силу в борьбе с демонами. Чтобы сакральное продолжало существовать, необходимо его пополнять, что делается за счет доли профанов. Эта двойственность присуща самой природе жертвоприношения. В самом деле, оно совершается при наличии посредника, и мы знаем, что без посредника жертвоприношения не бывает. Жертва, поскольку она отлична от жертвователя и бога, разделяет их, вместе с тем объединяя, и, опять-таки, они сближаются, но не сливаются полностью друг с другом.

Однако есть случай, где отсутствует всякий эгоистический расчет. Это жертвоприношение бога: ведь бог, который жертвует собой, отдает себя без надежды на взаимность. Дело в том, что в данном случае исчез какой бы то ни было посредник. Бог, который одновременно является жертвователем, составляет единое целое с жертвой, а иногда и с совершающим обряд жрецом. Все различные элементы, из которых состоят обычные жертвоприношения, здесь проникают друг в друга и смешиваются. Однако такое слияние возможно лишь для мифических, то есть идеальных существ. Вот как могла появиться на свет концепция бога, жертвующего собой ради всех людей, ставшая и для самых цивилизованных народов высочайшим выражением и словно бы идеалом самоотверженности.

Но так же как жертвоприношение бога не выходит за пределы воображаемой сферы религии, вся система в целом, можно полагать, есть не более чем игра образов. Существование сил, к которым обра-102

щается верующий, жертвуя им самое ценное свое достояние, похоже, не подтверждается никакими фактами. Неверующий видит в этих ритуалах только пустые и дорогостоящие иллюзии, удивляясь, что все человечество так истово расточало свои силы ради призрачных богов. Но, возможно, есть и подлинные реалии, с которыми можно связать институт жертвоприношения в целом. Религиозные понятия, коль скоро в них верят, существуют - и существуют объективно как социальные факты. Сакральные объекты, в сфере которых функционирует жертвоприношение, - это социальные объекты. И этого достаточно, чтобы объяснить жертвоприношение. Два условия лежат в его основе. Прежде всего, нужно, чтобы вне жертвователя существовали вещи, выводящие его за пределы самого себя, которым он обязан тем достоянием, что приносит в жертву. Далее, нужно, чтобы эти вещи находились близко к нему, чтобы он мог вступить с ними в связь, найти в этом нужные ему силу и уверенность и получить от контакта с ними благословение, ожидаемое им от участия в обрядах. А это качество глубокого проникновения и отделенности, имманентности и трансцедентности в высшей степени характерно для социальных объектов. Они также существуют одновременно, в зависимости от избранной точки зрения, внутри и вне индивида. Отсюда становится понятно, что является функцией жертвоприношения, если отвлечься от символов, с помощью которых верующий выражает его для самого себя. Это социальная функция, потому что жертвоприношение относится к социальным объектам. С одной стороны, отказ индивидов или групп от своей собственности питает социальные силы. Это, конечно, не значит, что общество нуждается в вещах, приносимых в жертву: ведь здесь все происходит в мире идей, речь идет о ментальных и моральных видах энергии. Но акт отказа, непременно входящий во всякое жертвоприношение, то и дело напоминая отдельным

лицам о присутствии коллективных сил, как раз и поддерживает идеальное существование последних. Подобные общие искупления и очищения, подобные причащения, сакрализация групп, сотворение духов-покровителей городов - все это имеет для коллективного начала большое значение, придавая ему - или периодически обновляя - этот специфический характер доброты, силы, строгости, устрашения, т. е. характер, составляющий одну из существенных черт социального лица. С другой стороны, в том же акте находят свою выгоду и индивиды. Себе и вещам они передают в полном объеме социальную силу. Они освящают авторитетом общества свои обеты, свои клятвы, свои браки. Обработанные ими поля, построенные ими дома они окружают словно бы защитным кругом святости. В то же время они обретают в жертвоприношении средство восстановления равновесия. Принеся искупительную жертву, они откупаются от общественного проклятия, последствия своих ошибок и возвращаются в общество. Отдавая часть вещей, употребление которых общество ограничило, они получают право пользоваться ими. Таким образом, общественная норма сохраняется без угрозы для них, без ослабления группы. Следовательно, как для индивидов, так и для коллектива жертвопри-103

ношение выполняет социальную функцию. И поскольку общество состоит не только из людей, но еще и из вещей и событий, то, вероятно, жертвоприношение может следовать ритму человеческой жизни и ритму природы и вместе с тем воспроизводить их. Оно смогло стать периодическим ради использования природных феноменов, окказиональным ради удовлетворения сиюминутных потребностей людей и приспособиться к выполнению тысячи других функций.

Впрочем, по ходу исследования мы смогли увидеть, сколько социальных представлений и обычаев, которые сами по себе не относятся к сфере религиозного, связано с жертвоприношением. Соответственно, это - договор, выкуп, наказание, дар, отречение и нечто связанное с представлениями о душе и бессмертии, которые и ныне являются основой общественной морали. Это говорит о том, какое значение понятие жертвоприношения имеет для социологии. Но в этой работе мы не можем проследить его развитие и рассмотреть все его призводные. Мы поставили себе задачу лишь попытаться определить его.

НАБРОСОК ОБЩЕЙ ТЕОРИИ МАГИИ

ИСТОРИЯ ВОПРОСА

и источники

Магия с давних пор была предметом размышлений. Однако исследования древних философов, алхимиков и теологов имели сугубо практический характер и относятся скорее к истории самой магии, чем к нашему сюжету - истории научных исследований. Список таких работ, продолжением которого является и наша, открывается трудами братьев Гримм1. В настоящее время имеются хорошие монографии, в которых рассмотрена большая часть важнейших тем по магии. По какому бы принципу, историческому или логическому, эти данные не отбирались, подробнейшие своды созданы. С другой стороны, выработан ряд важных понятий, как например, понятие пережитков или симпатической связи. Нашими прямыми предшественниками являются ученые антропологической школы, благодаря исследованиям которых сложилась достаточно стройная теория магии. В своей работе "Первобытная культура" Тайлор затрагивает два момента. Он увязывает магическую демонологию с первобытным анимизмом; во втором томе он одним из первых говорит о симпатической магии, то есть магических обрядах, идущих в соответствии с так называемыми

законами симпатии, от подобного к подобному, от сходного к сходному, от образа к предмету, от части к целому. И это, главным образом, для того, чтобы показать, что в наших обществах магия является частью системы пережитков. В действительности, объяснения Тайлора сводятся к тому, что магия целиком основана на анимистических представлениях. Подобным образом исследовали магию Джордж Уилкен и Сидней Хартланд - один в связи с анимизмом и шаманизмом, другой в связи с фетишизмом, относя к числу симпатических связей те, которые существуют между человеком и предметом или существом, с которыми связана его жизнь.

С работами Фрэзера и Лемана2 появляются настоящие теории. Теория Фрэзера в том виде, как она изложена во втором издании "Золотой ветви" является для нас наиболее ясным выражением целой традиции, в которую помимо Тайлора внесли свой вклад Альфред Лайол, Джевонс,

1 Гримм - братья Якоб (1785-1863) и Вильгельм (1786-1859) Гримм. Нем. ученые-филологи, исследователи истории немецкого языка, немецкой мифологии и фольклора. Прим. ред.

2 Леман, Иоган Эдвард (1862-1930). Датский теолог и историк религии. Прим. ред. 107

Лэнг3, а также Ольденберг4. Но поскольку, несмотря на расхождения в некоторых вопросах, все авторы сходятся в том, чтобы определить магию как преднауку, и поскольку в этом основа теории Фрэзера, то мы сначала остановимся именно на этом аспекте. Согласно Фрэзеру, магическими являются обряды, предназначенные для достижения определенного эффекта путем использования двух законов, называемых симпатическими: закона подобия и закона контакта. Первый формулируется следующим образом: "Подобное производит подобное"; второй: "Вещи, которые раз пришли в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействовать на расстоянии после прекращения прямого контакта". Можно добавить как следствие: "Частное относится к целому как образ к предмету, который он представляет". Так что определения, выработанные антропологической школой, содержат стремление свести всю магию к симпатической магии. Формулы Фрэзера в этом отношении очень категоричны; они не допускают ни сомнений, ни исключений: симпатия - это необходимая и достаточная характеристика магии; все магические обряды являются симпатическими так же, как все симпатические обряды - магическими. В рамках этой традиции авторы признают, что маги выполняют обряды, которые либо похожи на религиозные молитвы и жертвоприношения, либо являются их имитацией или пародией на них. Также допускается, что жрецы в некоторых обществах заметно предрасположены к занятиям магией. Но нам говорят, что эти факты свидетельствуют о позднейших модификациях и влияниях и не должны учитываться при определении, поскольку определение относится к магии в чистом виде. Из этого первого положения возможно вывести другие. Прежде всего, магический обряд воздействует непосредственно, без нематериального посредника; и кроме того, он по необходимости результативен. Что касается данных двух свойств, то первое не является универсальным, поскольку принимается, что магия, вырождаясь, заражается религией, заимствуя у нее образы богов и демонов; истинность второго этим не затрагивается, поскольку в случае наличия посредника магический обряд действует на него так же, как и на все другое; обряд заставляет, принуждает, тогда как религия обычно примиряет, успокаивает. Это последнее свойство, благодаря которому, похоже, магию всегда можно отличить от религии, даже когда их легко спутать, фактически является, согласно Фрэзеру, самым надежным и общим свойством магии.

Эта теория дополняется гипотезой с далеко идущими последствиями. Магия оказывается первоначальной формой человеческого мышления. Прежде, вероятно, существовала магия в чистом виде, и человек поначалу не умел думать иначе, кроме как в терминах магии. Преобладание магических обрядов в первобытных культах и фольклоре является, как полагают, существенным доводом, подтверждающим эту гипотезу. Кроме

Лэнг, Эндрю (1844-1912). Шотландский филолог, фольклорист, литератор; исследователь мифологии и религии,

переводчик Гомера. Прим. ред. Ольденберг, Германн (1864-1920) Английский индолог. Прим. ред.

108

того, утверждается, что подобное состояние магии еще наблюдается среди некоторых племен Центральной Австралии, где тотемические обряды носят исключительно магический

характер. Магия составляет основу всей мистической и научной жизни первобытного человека. Она является первым этапом в психической эволюции человека, который мы можем предположить или констатировать. Религия выросла из поражений и ошибок магии. Человек, который с самого начала, несомненно, объективировал свои идеи и их ассоциации, который думал, что может создавать вещи усилием, подобным усилию мысли, который верил, что он хозяин над силами природы, как над своими поступками, - этот человек в конце концов заметил, что мир противится ему. И он немедленно населил мир таинственными силами, угрожавшими ему самому. Побыв богом, он заселил богами окружающий мир. Эти боги уже были неподвластны его воле, но он взывал к ним через поклонение, то есть жертвоприношение и молитву. Разумеется, Фрэзер выдвигает эту гипотезу осторожно, с оговорками, и все же он твердо ее придерживается. Для того чтобы придать ей завершенный вид, он поясняет, каким образом, исходя из религии, человеческое сознание обратилось к науке; оказавшись способным установить заблуждения религии, человек возвращается к простому применению принципа причинности. Однако отныне речь идет не о магической причинности, а об экспериментальной. Мы еще остановимся подробнее на различных аспектах этой теории.

Работа Лемана представляет собой психологическое исследование, в котором краткая история магии служит предисловием. Он основывается на современных наблюдениях. Магия, которую он определяет как "практическую реализацию суеверий", то есть "верований, не являющихся ни религиозными, ни научными", продолжает существовать в наших обществах в известных формах спиритизма и оккультизма. Стремясь проанализировать основные спиритические опыты методами экспериментальной психологии, Леман увидел в них и, как следствие, в магии иллюзии, предубежденность и ошибочность восприятия, связанные с феноменом ожидания.

Все эти работы имеют одну общую черту или общий порок. Ни в одной из них не был составлен полный перечень различных видов магических действий, вследствие чего сомнительно, чтобы авторы могли выработать всеохватывающее научное понятие. Единственная попытка очертить границы магии, предпринятая Фрэзером и Джевонсом, была испорчена предвзятостью авторов. Они верили в существование магии в чистом виде, и поэтому выбрали, так сказать, типичные явления, сведя все многообразие к действию симпатической магии. При этом они не представили основания для своего отбора. Они оставили в стороне значительное количество действий, которые и те, кто их осуществляет, и те, кто за ними наблюдает, называют колдовскими наряду с заклинаниями и обрядами с непосредственным участием так называемых духов. Если не принимаются во внимание старые определения и вместо них вводится класс идей и действий, столь узко ограниченных, 109

что за их пределами признается только подобие магии, то позволительно спросить, как тогда объяснить иллюзии множества людей, принимающих за магические те явления, которые сами по себе таковыми не являются. Мы напрасно будем ждать объяснения этому. Нам, быть может, скажут, что симпатические явления представляют собой естественный и вполне самостоятельный класс явлений, который чрезвычайно важно вычленить? Может быть и так, но тогда эти факты должны порождать выражения, образы, социальные отношения, достаточно определенные, что можно было бы сказать, что они четко выделяются на фоне остальных магических явлений. Впрочем, мы полагаем, что все обстоит не так. Во всяком случае, необходимо учесть, что нам предлагается теория только симпатической магии, но не магии в целом. Таким образом, пока что никем не было предложено полное, четкое и удовлетворительное определение магии, которое нельзя было бы обойти. Поэтому мы вынуждены формулировать его сами.

Для достижения нашей цели мы не должны ограничиваться изучением только одного или двух видов магии. Необходимо внимательно рассмотреть одновременно как можно большее их число. Мы не предполагаем, что возможно вывести единый закон для всех проявлений магии на основе анализа только одного вида магии, даже удачно выбранного, поскольку неуверенность, с которой мы определяем границы магии, вынуждает опасаться, что не найдется такой характеристики, которая объяла бы всю совокупность магических явлений. С другой стороны, мы должны будем рассмотреть в нашем исследовании значительное

число весьма разнородных магических систем. Это поможет установить, повсеместно ли содержит магия одни и те же основные элементы, и насколько она однородна независимо от разнообразия ее отношений с другими классами социальных явлений в различных культурах. Но особенно нам будет необходимо сравнительное исследование разнообразных проявлений магии в наиболее примитивных и в развитых обществах. Именно в первых мы найдем выраженные в самой совершенной форме элементарные, базисные явления, на которых основываются все другие. Вторые же с их более сложной организацией, более четко оформленными социальными институтами, дадут нам более доступные нашему сознанию факты, которые позволят понять феномены магии в примитивных обществах. Мы позаботились о том, чтобы рассматривать только достоверные документальные свидетельства, в которых дано описание целостных магических систем. Для нас крайне важно пользоваться только теми данными, которые вызывают минимум критики, хотя это весьма существенно ограничивает поле наших наблюдений. Таким образом, мы останавливаемся только на наблюдении и сопоставлении ограниченного числа магических систем. Это магия некоторых австралийских племен5,

5 Арунта (Аранда): В. Spencer and F. J. Gillen, The Native Tribes of Central Australia, London, 1898. Питта - питта и соседние племена центрального Квинсленда: W. Roth, Ethnological Studies among the North-Western Central Queensland Aborigines, Brisbane, 1897. Курнаи, мурринг и соседние юго-восточные племена: L. Fison and A. W. Howitt, Kamilaroi and Kurnai, 1885; "On some Australian beliefs", Journal of the Anthropological

110

меланезийских обществ6, двух групп ирокезов7 - чероков и гуронов, а из алгокинской магии - оджибвеев8.

I Мы также рассмотрим магию древней Мексики9. Кроме того, мы учтем современную магию малайских проливов10 и две формы индийской магии: современную форму народной магии, исследованную в северозападных провинциях, и квазинаучную форму, которую ей придали некоторые брахманы в письменную эпоху, называемую ведической11.

Institute, 1883, t. 13, p. 185 и далее; Id., "Australian Medicine - Men", J. A. I., 16, p. 32 и далее; "Notes on Australian Songs and Song-Makers", J. A. I, 17, p. 30 и далее. Эти бесценные документы часто неполны, особенно в том, что касается заклинаний и колдовства.

6 Острова Бэнкса, Соломоновы острова и Новые Гебриды: М. Codrington, The Mela-nesians, their Anthropology and Folklore, 1890; вокруг этого капитального исследования мы сгруппировали определенные этнографические сведения, включая работы М. Грей об острове Танна (Proceedings of the Australian Association for the Advancement of Science, January, 1892); cp. Sidney H. Ray. "Some Notes on the Tannese", Internationales Archiv fur Ethnographie, 1894, t. 7, p. 227 и далее. Эти работы, особенно интересные тем, что знакомят нас с идеей маны, к сожалению, тоже недостаточно полны в том, что касается деталей обрядов и колдовства, общей системы магии и самих магов.

7 Ирокезы ([алгокин] "настоящие гадюки") - группа племен североамериканских индейцев, проживающих в штатах Нью-Йорк и Оклахома, а также в Канаде в провинции Онтарио. Языки входят в семью хоку-сиу. Собственно ирокезы (самоназвание - ходеносауни "люди длинного дома") проживают в провинции Альберта и в районе Квебека. Подробнее см. Народы мира. Историко-этнографический справочник, (Я. М. И. -Э. С.) М., 1988; Морган Л. Г. Лига ходеносауини, или ирокезов, М., 1983. (Н. М. И. -Э. С.) Прим. ред.

8 У чероков мы находим истинные тексты, собственно обрядовые манускрипты, написанные магами знаками секвойа; Дж. Муни (J. Моопеу) собрал около 550 магических формул и ритуалов; ему часто удавалось получить лучшие комментарии: "The Sacred Formulas of the Cherokees", VII th Annual Report of the Bureau of American Ethnology, 1887; "The Myths of the Cherokees", XVIlth Ann. Rep. Bur. Amer. Ethn. Что касается гуронов, то мы использовали превосходные данные Хьюита (J. N. В. Hewitt) относительно аренды, понятие которой рассматривается в даль-л нейшем. Пиктограммы индейцев оджибвеев [оджибве - от алгонкин. ujib "коробиться"; иЪгау "жарить") - индейский народ, проживающий в Канаде (провинции Манитоба и Онтарио) и в США (штаты Миннесота, Мичиган, Висконсин, Монтана) подробнее см. И. М. и. И. М. И. -Э. С. стр. 345-346. Прим. ред.], отображающие посвящения в различные магические общества, также были весьма полезны. В работах Хофмана (W. J. Hoffman) (VHth Ann. Rep. Bur. Amer. Ethn., The Mide' wiwin of the Ojibwa, 1887) они являются одновременно и ценными письменными текстами, и памятниками изобразительного искусства.

9 О мексиканской магии есть информация в иллюстрированных ежемесячниках (на испанском и на языке науатль), сделанных для Саагуна (Sahagun), переведенных, опубликованных и прокомментированных Зелером (Е. Seler) ("Zauberei und Zauberer im Alten Mexico", Veroff. a. Kgl. Mos. f. Vulkerk., VII, 2.2/4), которые сами по себе великолепны, но, к сожалению, тоже неполны.

10 Книга У. Скита (W. W. Skeat) Malay Magic, Lond., 1899, содержит прекрасный, полный, хорошо проанализированный подбор фактов, наблюдавшихся автором или выбранных им из значительной серии магических трактатов и манускриптов.

11 Индусы предоставили нам много бесценных магических документов: гимны и магические формулы из Атхарваведы (Изд. Roth and Whitney, 1856; редакция с комментариями Sayana, Bombay, 1895-1900, 4 vol. 4; перевод Weber, кн. I-VI, в Indische Studien, vol. XI-XVIII; перевод Henry, кн. VII-XIV, Paris, Maisonneuve, 18871896; перевод и комментарии избранных гимнов Bloomfield, [Блумфилд Морис (1855-1928). Американский индиолог, филолог. Прим. ред.] "Hymns of the Atharva-Veda", in Sacred Books of the East, vol. XLII); ритуальные тексты Kaugika-sutra

У нас мало источников на семитских языках, но мы не пренебрегли и ими12. Изучение греческой и латинской магии13 было особенно полезно/ для исследования магических представлений и реального функциониг рования достаточно дифференцированной магии. И, наконец, мы уделили внимание достоверным материалам из истории средних веков14, а также французскому, германскому, кельтскому и финскому фольклору.

(Изд. Bloomfield, Journ. of the Amer. Oriental Soc., 1890, vol. XIV: частичный перевод, замечания и послесловие Caland, All-Indisches Zauberritual, Amsterdam, 1900; Weber, "Omina und Portenta", Abhdl. d. Kgl. Ak. D. Wiss., Berlin, 1858, p. 344413). Однако не будем забывать, что эти не датированные точно тексты представляют только одну из традиций, если можно так выразиться, литературную, иначе говоря, одну из брахманских школ, относящихся к Атхарваведе, но не всю брахманскую магию и, конечно же, не всю магию античной Индии. О современной Индии мы взяли сведения из работы Крука (W. Crooke) The Popular Religion and Folklore of Northern India, 2 vol., London., Constable, 1897. В ней имеются пробелы, особенно в отношении нюансов обрядов и текстовых формул.

12 В отношении ассирийской магии нам известны только образы экзорцизма: С. Fossey, LaMagie assirienne, 1903. О еврейской магии имеются только отрывочные данные: Witton Davies, Magic, Divination and Demonology among the Hebrews, 1898; L. Blau, Dos altjudische Zauberwesen, 1898. Мы оставили в стороне магию арабов.

13 Ценность греческих и латинских источников мы уже объясняли (Н. Hubert, "Magia", Dictionnaire des Antiquites grecques et romaines 'Daremberg et Saglio, VI, fasc. 31, p. 9 и далее.). Больше всего мы уделили внимания магическим папирусам, в которых описаны если не полностью ритуалы, то, по меньшей мере, указания на некоторые из них. Мы просмотрели алхимические тексты (P. E. M. Berthelot, Collection des alchimistes grecs). С осторожностью были использованы тексты романов и волшебные сказки.

сказки.

Наше исследование средневековой магии было весьма облегчено двумя превосходными работами Хэнсона (J. Hanson), о которых мы уже докладывали (Аппее Sociologique, V. р. 228 и ЛЭ.ТТРР! V, р. 228 и далее)

ОПРЕДЕЛЕНИЕ МАГИИ

Будем исходить из предварительного предположения, что в различных обществах магия достаточно отлична от других систем социальных фактов. Если это так, то можно предположить, что она не только представляет собой особый класс явлений, но и подлежит четкому определению. Это определение необходимо сформулировать нам самим, поскольку мы не можем довольствоваться тем, что сами участники или наблюдатели те или иные явления называют магическими. Они основываются на субъективной точке зрения, которая не обязательно будет совпадать с научной. Религия называет магическими остатки древних культов, хотя они еще продолжают функционировать в религиозной форме. Этот способ видения предмета уже принят и учеными и, например, такой выдающийся исследователь фольклора, как Скит15, древние аграрные обряды малайцев определяет как магические. Для нас магическими могут называться лишь те явления, которые считаются таковыми только всем обществом, а не только его отдельными группами. Однако также известно, что в некоторых обществах не имелось четкого представления о магии, а если ее и осознавали, то приходили к этому осознанию очень постепенно. Так что мы не предполагаем сразу найти некое совершенное определение. К нему возможно приблизиться только по завершении исследования проблемы соотношения магии и религии.

Поскольку магия включает в себя агента магических действий, сами действия и систему представлений, то магом мы называем человека, совершающего магические действия, даже если он не является профессионалом; магическими представлениями - идеи и верования, относящиеся к магическим действиям; что же касается действий, в соответствии с которыми определяются все другие элементы магии, то их мы называем магическими обрядами. Важно выделить эти социальные практики среди прочих, с которыми их легко спутать. Магические обряды, как и магия в целом, являются, прежде всего, фактами традиции. Те действия, которые не воспроизводятся регулярно, нельзя назвать магическими так же, как и те, в эффективность которых не верит определенная группа людей. Форма обрядов весьма устойчива во времени и санкционирована общественным мнением. Следовательно, сугубо индивидуальные действия, как, например, суеверные практики игроков, не могут считаться магическими.

16 Скит Уолтер Вильям (1835-1912). Английский филолог, этимолог, литературовед. Прим. ред. 113

Традиционные практики, с которыми магические действия можно спутать, - это

юридические действия, технические приемы и религиозные обряды. Магию связывают с системой юридических предписаний потому, что в обоих явлениях присутствуют обязательные слова и жесты, облеченные в торжественные формы. Поскольку юридические действия часто носят ритуальный характер, а контракты, клятвы, судебные процедуры напоминают в некотором роде священнодействие, то их путают с обрядами, хотя таковыми они не являются. В той мере, в которой эти действия обладают особым эффектом или создают нечто большее, нежели установление договорных отношений между человеческими существами, они перестают быть юридическими, но становятся действиями религиозными и магическими. Обрядовые действия, наоборот, по существу своему способны устанавливать не договор, а нечто иное: будучи в высшей степени результативными и творческими, они созидают. В этом и состоит особенность магических обрядов. Иногда уже название обряда носит характер, производный от этого эффективного свойства: в Индии понятию или слову "обряд" лучше всего соответствует слово /carman, "действие"; колдовство же - прежде всего, действие (factum - лат.), деяние krtya; немецкое слово Zauber имеет тот же этимологический смысл; подобным образом во многих других языках для определения магии используются слова, корень которых имеет значение "делать".

Производственные навыки тоже созидательны. Движения, которые они в себя включают, признаются эффективными, как и магические действия. С этой точки зрения большинство людей затруднится отделить производственные навыки от обрядов. Впрочем, вероятно, нет ничего, над чем трудятся наши искусства и ремесла, что считалась бы недостижимым для магии. Поскольку цели схожи, то, естественно, они ассоциируются друг с другом и их смешение постоянно, но происходит оно в различных пропорциях. В общем, в рыболовстве, охоте или в сельском хозяйстве магия помогает и поддерживает производство. Некоторые искусства полностью включены в сферу магии. Таковы, например, медицина и алхимия. В течение долгого времени технический элемент в них был сведен к минимуму и преобладала магия - они настолько зависели от нее, что кажется, из нее и выросли. Вплоть до наших дней лечебная практика оставалась окруженной религиозными и магическими предписаниями, молитвами, заклинаниями, астрологическими предсказаниями; но и лекарства, медицинские диеты, хирургические надрезы поистине представляют собой сплетение символики, симпатии, гомеопатии, антипатии, то есть, фактически, воспринимаются как магические. В отношении эффективности обряды и ремесла неразличимы.

Смешение происходит тем более легко, что следы традиционной магии обнаруживаются и в искусствах, и в ремеслах. Ряд действий ремесленников так же регламентирован, как и у магов. Однако магию и ремесла повсюду различают, поскольку между ними ощущается почти неуловимая разница в способах действий. В материальном производстве конечный результат осознается как механически достигнутый. Про него известно, что он является непосредственным результатом координиро-114

ванных действий людей, механизмов и природных сил. Результат непосредственно появляется за причиной; продукт и средства его получения гомогенны: мы метаем дротик - и он летит, пища приготавливается при помощи огня. Более того, традиция непрерывно проверяется опытом, который постоянно подвергает испытанию ценность технических знаний. Само существование ремесел зависит от постоянного восприятия этой гомогенности причин и следствий. В случае, когда технические действия являются одновременно и магическими, магический аспект выпадает из этой гомогенности причин и следствий. Так, в медицинской практике слова, заклинания, ритуальные и астрологические ограничения являются магическими; именно в ней находят пристанище оккультные силы и духи, в ней господствует целый мир идей, в котором движения и ритуальные действия считаются приводящими к совершенно особому результату, отличному от механической эффективности. Подлинный результат магического действия не равен механическому эффекту вызывавшего этот результат жеста. Настоящий результат обряда всегда превосходит непосредственный эффект жеста и обычно является событием совсем другого порядка; вызывая дождь, например, палкой помешивают воду в источнике. Именно в этом состоит особая природа обрядов, которые можно назвать традиционными действиями, обладающими особого рода эффективностью. Тем не менее, нам удалось пока определить только обряд в целом, но не магический обряд,

что предполагает определение отличия обряда магического от религиозного. Фрэзер, как мы уже видели, предложил некоторые критерии. Первый из них состоит в том, что магический обряд есть обряд симпатический. Однако этого признака недостаточно. Не только потому, что существуют несимпатические магические обряды, но также и потому, что симпатическим законам может подчиняться не только магия, но и религия. Когда в иерусалимском храме в праздник Суккот16 первосвященник льет воду на алтарь, держа руки высоко поднятыми, он, без сомнения, совершает симпатический обряд, предназначенный для того, чтобы вызвать дождь. Когда жрец во время торжественного индуистского жертвоприношения продлевает или сокращает по своему желанию жизнь жертвы после странствия, завершающегося возлиянием, его обряд еще в большей степени симпатический. Как в первом, так и во втором случае символы вполне прозрачны, и обряд, кажется, действует сам по себе. Однако и в первом, и во втором случае обряд носит сугубо религиозный характер, в чем не оставляют никаких сомнений лица, участвующие в ритуалах, особенности места проведения или причастные божества, торжественность действий, а также намерения присутствующих при культовом действии. Таким образом, очевидно, что симпатические обряды могут быть как магическими, так и религиозными.

Другой критерий, предложенный Фрэзером, состоит в том, что магический обряд обычно эффективен сам по себе, что он принуждает,

16 Суккот - осенний, последний из пяти установленных в Торе праздников еврейского народа, являющийся духовной и

сельскохозяйственной кульминацией года. Прим. ред.

115

тогда как религиозный обряд действует через поклонение и примирение. Первый обладает немедленным автоматическим воздействием, второй действует косвенно, опираясь на почтительные увещевания высшего существа, а исполнитель обряда представляет собой духовного посредника. Но этого еще далеко не достаточно для объяснения различий; религиозный обряд подчас тоже носит принуждающий характер, и в большинстве древних религий божество никоим образом не было способно уклониться от ритуала, выполненного без нарушения установленной процедуры. Кроме того, не совсем верно, и мы это увидим позднее, что все магические обряды обладали непосредственным воздействием, поскольку в магических операциях участвуют духи, и даже иногда определенная роль отводится божествам, кроме того, дух, божество или дьявол не всегда неизбежно подчиняются указаниям мага, который в таком случае вынужден их умолять.

Это принуждает нас искать другие признаки. Для их поиска продолжим последовательно выделять различающие свойства того и другого.

Среди обрядов есть такие, что, несомненно, являются религиозными - это торжественные, публичные, обязательные, регулярные обряды, например, церковные праздники и причастия. Одновременно есть обряды, которые Фрэзер отказывается считать религиозными. Для него все церемонии австралийских аборигенов, большинство обрядов инициации являются магическими, поскольку они включают в себя симпатические ритуалы. А ведь на самом деле ритуалы кланов племени арунта17, называемые интичиума, - племенные обряды инициации - обладают именно той значительностью, серьезностью и святостью, что предполагает слово "религия"18. Тотемистические существа и предки, присутствующие в этих обрядах, того же рода, что и почитаемые и внушающие страх силы, чье участие, согласно тому же Фрэзеру, само по себе есть признак религиозного действия. Их даже вызывают во время церемоний. Есть другие ритуалы, которые, напротив, обычно являются сугубо магическими. Это колдовские обряды наведения порчи. Магическими их постоянно считают и право, и религия. Будучи незаконными, они формально запрещены и наказуемы. Этот запрет как бы формально отмечает различие между магическим и религиозным обрядами. Запрет сам по себе придает колдовским чарам магический характер, потому как имеются религиозные обряды со свойствами колдовства. Таковы, например, отдельные случаи devotioig, проклятия врагов города, нарушителей клятвенного обещания или лиц, покушающихся на места захоронений, наконец, все обряды, связанные со смертью, которые одобряют то, что, казалось бы, исключают ритуальные запреты. Можно даже сказать, что некоторые виды колдовства считаются колдовством

Арунта (Аранда) - название этнической общности австралийских аборигенов, населявших центральную часть

Австралии, см. Н. М. И. -Э. С., стр. 37, а также "Мифы народов мира", М., 1997, стр. 29-30. Прим. ред.

18 См. работу М. Мосса "Молитва" кн. II, ч. III "Формулы интичиума" в настоящем издании Прим. ред.

19 Devotio - "проклятие, насылаемое на врагов" [лат.]. Прим. ред. 116

лишь теми, кто их боится. Запрет - это граница, к которой приближается магия. Необходимо отметить, что эти две крайности образуют два полюса магии и религии: полюс посвящения и полюс осквернения чарами. В религии обычно создается некий идеал, которому приносятся жертвы, даются обеты, возносятся гимны и который защищен запретами. Этих сфер деятельности магия избегает. Она, скорее, тяготеет к чародейству, вокруг которого группируются магические ритуалы и которое всегда дает первые штрихи к обыденному образу магии. Между этими двумя полюсами простирается туманная полоса явлений, специфика свойств которых сразу не ясна. Это действия, которые и не запретны, и не предписаны в какой-либо форме. Существуют индивидуальные и добровольные по своему характеру религиозные действия, так же как имеются позволенные законом магические действия. С одной стороны, это случайные акты какого-либо культа индивида, с другой - магические практики, сопряженные с техническими приемами, например, медицина. У нас крестьянин, заклинанием изгоняющий со своего поля полевых мышей, или индеец, изготовляющий свои военные снадобья, или же финн, заговаривающий свое охотничье оружие, - все они преследуют совершенно законные цели и выполняют вполне дозволенные действия. Родство магии и домашних культов ярко проявляется в Меланезии, где магия используется в совершении ряда действий, объектами которых являются предки. Не отрицая возможности смешения понятий, мы считаем необходимым вернуться к их объяснению в дальнейшем. Пока что согласимся, хотя бы в общих чертах, с определением Гримма, рассматривавшего магию как "разновидность религии, служащей для низменных нужд домашнего быта". Но каков бы ни был наш интерес к взаимопроникновению магии и религии, сейчас важно прежде всего классифицировать явления, и для этого перечислить определенные внешние признаки, по которым их можно было бы распознать. Ибо сходство двух явлений не мешало людям ощущать отличия двух типов обрядов и выполнять их так, чтобы было видно, что они это различие чувствуют. Итак, нам требуется найти признаки, которые позволили бы классифицировать эти явления. Прежде всего, магические и религиозные обряды обычно подразумевают под собой разные субъекты действия - они не совершаются одними и теми же людьми. Если священник в качестве исключения занимается магией, то его поведение не является нормальным исполнением функций - он поворачивается спиной к алтарю и делает левой рукой то, что положено делать правой, и т. д.

Существуют и другие признаки, которые следует сгруппировать. Во-первых, выбор места проведения магического обряда. Обычно эта церемония совершается не в храме или у домашнего алтаря, а где-нибудь в лесу, вдалеке от населенных мест, ночью или в сумерках, в глухих закоулках дома, то есть поодаль, в стороне. В то время как религиозные обряды в общем случае стремятся к яркому дневному свету и публике, чего магия как раз избегает. Даже магические действия, разрешенные законом, все равно стараются скрыть, как и колдовство. Если все же 117

маг вынужден действовать на публике, то он изыскивает возможность избежать полной открытости - многие жесты совершаются украдкой, слова становятся неразборчивыми. Так, например, знахарь, костоправ, работающий перед собравшейся семьей, бормочет сквозь зубы свои формулы, не произнося их вслух, и прикрывается настоящим или симулированным экстазом. Таким образом, в обществе маг изолируется и с тем большим основанием он уединяется в глубине леса. Даже по отношению к своим коллегам он практически всегда держится сам по себе, оберегает себя. Уединение, как и тайна, является почти абсолютным признаком природной сущности магического обряда. Последний всегда предстает как дело одного человека или групп людей, действующих частным порядком и в частных целях, при этом и действие, и действующее лицо окружены тайной.

Эти разнообразные признаки, в сущности, отражают лишь нерелигиозный характер магического обряда; он действительно таков, и люди хотят, чтобы он был таким. Во всяком случае, он не входит в состав сложно организованных систем, именуемых культами.

Напротив, религиозная практика, даже случайная, даже необязательная, является предсказуемой, предписанной, официальной. Она составляет часть культа. Дань, отдаваемая божествам посредством обета или искупительной жертвы в случае болезни, является, в действительности, регулярным, обязательным, даже необходимым подношением, хотя и добровольным. Магический обряд, даже периодически повторяющийся (как в случае земледельческой магии), или необходимый, когда совершается с определенными целями (например исцеление), все равно рассматривается как нерегулярный, аномальный и менее достойный уважения. Насколько бы ни была полезна и разрешена законом лечебная магия, ее обряды, как можно себе представить, не предполагают такой же торжественности или ощущения необходимости совершаемого, как принесение искупительной жертвы и исполнение обета божеству, обладающему целительной силой. Необходимость, но не нравственные обязательства вынуждают обращаться к знахарю, хозяину фетиша или духа, костоправу или магу.

Тем не менее мы располагаем некоторыми примерами магических культов. Таков культ Гекаты в греческой магии, культ Дианы, культ дьявола в средневековой магии, существенная часть культа одного из самых значительных индусских богов Рудры-Шивы. Однако здесь мы наблюдаем явления вторичного происхождения, которые свидетельствуют о том, что маги сами создали их в своих целях по образцам религиозных культов.

Мы пока получили, таким образом, предварительное определение магического обряда: любой таинственный обряд, совершающийся частным образом, скрытно, не являющийся частью целостного культа и в своей крайности стремящийся к запрещенным формам обряда. Это определение, с учетом рассмотренных нами других составляющих магии, дает первоначальные представления о понятии магии в целом. Нужно заметить, что при определении магии мы основываемся не на форме обрядов, а на условиях, в которых они совершаются, указывая место, отведенное им в системе других социальных явлений.

ЭЛЕМЕНТЫ МАГИИ

МАГ

Мы называем магом исполнителя магических обрядов, который может быть профессионалом, но может и не быть таковым. Действительно, существуют магические обряды, которые могут исполняться не только специалистами. В их число входит лечебная практика женщин-знахарок и все деревенские обряды - те, что сопровождают повседневную жизнь земледельцев. Кроме того, всем известны суеверные меры предосторожности, принимаемые на охоте или во время рыбной ловли. Однако мы должны обратить внимание на то, что эти обряды не столь многочисленны, как может показаться. К тому же они всегда существуют в крайне упрощенной форме и, отвечая общим потребностям, все-таки слишком ограничены в применении. Даже в небольших отсталых сообществах, где к таким обрядам прибегают постоянно, встречается немного людей, которые практикуют их по-настоящему. Фактически, в этой народной магии основную роль играет глава семьи или хозяйка дома, хотя они обычно предпочитают не действовать самостоятельно, укрываясь за более сведущими или более опытными. Большинство не решается использовать магию: либо сомневаются в ней, либо не верят в свои силы. Есть и такие, кто отказывается передавать другим используемые магические средства.

Неверно также полагать, что тот, кто занимается магией от случая к случаю, всегда ощущает себя во время исполнения обряда так же, как и в обычном состоянии. Часто как раз утрата этого нормального состояния позволяет магу добиваться результатов. Он соблюдал ограничения в еде и половой жизни, воздерживался от пищи, погружался в грезы, совершал те или иные подготовительные движения, не сознавая, что все эти действия, хотя бы на некоторое время, делают его совсем другим человеком. Кроме того, тот, кто пользуется магической формулой, даже самой обыкновенной, считает, что ему принадлежит право собственности на нее. Говоря "рецепт моей бабушки", крестьянин тем самым обозначает, что он имеет право на его использование; в данном случае использование этого снадобья доступно лишь знатокам. К идеям того же порядка мы относим случаи, когда общественное мнение приписывает членам определенной группы обладание такими врожденными качествами, которые при

удобном случае могут стать магическими. Таковы, например, семьи магов в современной

Индии:

119

оджха (ojhas) в северо-западных провинциях, байга (baigas) в провинции Мирзапур. Члены тайного союза могут оказаться одаренными магической силой с помощью инициации, и точно так же - члены любого общества, где инициации играют значительную роль. В итоге, как мы видим, те, кто занимается магией даже от случая к случаю, являются посвященными и в том, что касается обрядов, несравнимыми с прочей публикой.

Действительно, существуют доступные всем и каждому обряды, практика которых не требует специальных навыков, но очень часто с течением времени они упрощаются вследствие многократных повторений; помимо этого, они могут по своей природе быть тривиальными изначально. Но в любом случае всегда сохраняется знание рецепта, доступ к традиции, для того, чтобы можно было передать последователям хотя бы минимум необходимых сведений. После этого наблюдения следует сказать, что магические обряды, как правило, совершаются специалистами. Маги существуют, и их присутствие отмечается повсюду, где проводились достаточно углубленные наблюдения.

Мало тог, что маги существуют; теоретически во многих обществах занятие магией было исключительно их прерогативой. Неопровержимое свидетельство тому мы находим в ведических текстах, где говорится, что обряд может совершаться только брахманом, а заинтересованное в нем лицо не является даже независимым участником: этот человек присутствует на церемонии, пассивно следуя инструкциям и повторяя формулы, которые ему диктуют, в торжественные моменты прикасается к служителю культа, но не более того. Одним словом, он играет такую же роль, какая в ритуале жертвоприношения отведена жертвователю по отношению к жрецу. Вероятно, в древней Индии это исключительное право магов на магию имело место не только в теории. У нас есть основания считать, что на самом деле это была привилегия, признанная за брахманами кастой воинов и правителей, кастой кшатриев; отдельные сцены в классическом театре представляют тому доказательства. Безусловно, в оставшейся части общества процветает народная магия, не столь утонченная по своей природе, но тоже требующая определенных навыков. Похожая ситуация наблюдалась и в христианской Европе. Всякий, кто практиковал магию, признавался магом и, соответственно, наказывался. Занятие магией считалось распространенным преступлением. Для церкви и закона магии без мага не существовало.

1. Личность мага. Не всякий может считаться магом. Существуют определенные качества, отличающие мага от простых людей. Некоторые из них являются приобретенными, другие - врожденными; одни им приписывают, другими они обладают в действительности. Утверждают, что некоторые физические особенности выдают мага, когда он не хочет быть узнанным. Говорят, что в глазах мага отсутствует радужная оболочка, виден только зрачок и что изображение им воспринимается в перевернутом виде. Считается, что маг не имеет тени. В средневековье на его теле искали метку дьявола (signum diaboli). Несомненно, многие колдуны, будучи натурами истерическими, могли 120

предъявить стигматы или зоны, нечувствительные к боли. Что касается убеждений относительно необычного взгляда мага, то они частью основаны на действительных наблюдениях. Повсюду встречаются люди со странным, сильным, косым, прищуренным взглядом - одним словом, с "дурным глазом", внушающим страх. Всех их причисляли к магами. Это были нервные, беспокойные люди или люди с необычным складом ума для той заурядной среды, где верят в магию. Характерными для мага считают также быстрые резкие движения, прерывистую речь, ораторское или поэтическое дарование. Все эти признаки указывают на присутствие определенной нервозности, которая в большинстве обществ культивируется магами и обостряется во время обрядов. Последние часто сопровождаются настоящими нервными трансами, истериками или эпилептическими припадками. Маг входит в экстаз - иногда настоящий, но по большей части сознательно провоцируемый. Обычно представляют себе, что маг переносится в потусторонний мир. Начиная с предварительных манипуляций и до самой кульминации зрители внимательно и тревожно следят за ним; то же самое в наши дни происходит на сеансах гипноза. Подобные представления производят сильное впечатление, располагающее к вере в то, что эти необычные состояния суть

проявления неизвестной силы, которая и придает магии действенность. Эти психические явления, признаки особого дара, позволяют такого человека считать магом. Магами также считают людей, которые обращают на себя внимание, внушают страх или вызывают негативное отношение своими физическими особенностями или необычными способностями, как, например, чревовещатели, жонглеры и фокусники; или имеющие серьезные физические недостатки - горбуны, одноглазые, слепые и т. д. Повышенная чувствительность к тому обращению, которому они обычно подвержены, как и свойственные им мании преследования или величия предрасполагают к тому, чтобы эти люди приписывали себе особые силы.

Заметим, что подобные индивиды - калеки и экстатичные, склонные к артистизму, подверженные истерикам - в сущности, образуют особые социальные группы. Способность быть магом людям такого типа придают не столько их индивидуальные физические характеристики, сколько избранная обществом позиция по отношению к людям этой категории. То же относится к женщинам. Не столько на основании их физических особенностей, сколько благодаря общественному мнению, вызванному этими особенностями, женщин признают более способными к магии, нежели мужчин. Критические периоды в жизни женщины вызывают восхищение и опасение, что ставит их в особое положение. Ведь именно в момент полового созревания, во время менструаций, в течение беременности, в период климакса магические способности женщин приобретают наибольшую интенсивность. Именно в это время, как предполагается, они обладают способностью быть либо объектом действий, либо исполнителями. Старухи становятся ведьмами, девственницы - драгоценными помощниками; менструальную кровь и другие выделения повсеместно используют как специфические средства. Известно, что 121

женщины предрасположены к истерикам; случившийся припадок заставляет думать, будто бы женщина стала жертвой сверхъестественных сил, что придает ей особую силу. Тем не менее даже вне этих критических периодов, составляющих далеко не малую часть их существования, женщины становятся либо объектом суеверий, либо юридических и религиозных ограничений, что великолепно свидетельствует о том, что они являют собой особый класс в обществе. Их отличие от мужчин считается более значительным, чем на самом деле; признается, что женщины являются вместилищем таинств и уже потому источником магической силы. С другой стороны, так как женщина исключена из большинства культов, а если где-то и принимается, то ей отводится лишь пассивная роль, единственная сфера, где у нее есть возможность проявить личную инициативу, это магия. Мнение о магических способностях женщин в большей мере продиктовано их социальным положением и является прежде всего фактом общественного мнения. На самом деле, женщин-магов куда меньше, чем принято считать. Вследствие этого наблюдается любопытный факт: хотя мужчина является магом, но именно женщина обвиняется в магии. В Атхарваведе заклинания духов направлены против ведьм, тогда как все проклятия осуществляют колдуны. В большинстве так называемых примитивных обществ старухи и женщины обвинялись и наказывались за колдовские действия, которых не совершали. В средневековье, особенно начиная с XIV века, ведьмы появляются в большом количестве; однако нужно заметить, что это были времена преследований и гонений, и мы знаем о ведьмах только благодаря процессам; этот избыток ведьм свидетельствует о существовании социальных предрассудков, которые Инквизиция поддерживала и использовала.

Дети часто становятся специально отобранными помощниками в магических обрядах, особенно относящихся к гаданию. Иногда они совершают магические действия самостоятельно: например, в австралийском племени диери20 или в современной Индии дети пачкают себя в пыли, собранной из следов слона, напевая при этом соответствующие заклинания. Они занимают, без сомнения, совершенно особое социальное положение. По причине своего возраста они не прошли окончательного посвящения и их статус неустойчив и неокончателен. Эти свойства объединяют их в особый класс и наделяют их магическими способностями.

Когда мы наблюдаем магию, связанную с некоторыми профессиями, скажем, у медиков, цирюльников, кузнецов, пастухов, актеров, могильщиков, то не остается сомнений, что магические способности приписывались не отдельным индивидам, а корпорациям. Все врачи, кузнецы, пастухи по меньшей мере потенциально являются магами. Медики - поскольку их искусство исторически связано с магией и, во всяком случае, слишком специально, от чего

неизбежно выглядит загадочным и чудесным; цирюльники - ибо они соприкасаются с удаляемыми

20 Диери - племя австралийских аборигенов, населявших центральную часть Австралии; см. Н. М. И.-Э. С., стр.

37. Прим. ред.

122

частями тела, которые аккуратно уничтожаются или прячутся из опасения, что кто-нибудь будет использовать их с целью колдовства; кузнецы - потому что им приходится иметь дело с веществом, являющимся предметом суеверий универсального характера, а кроме того, эта профессия трудна, окружена тайной; пастухи постоянно живут во взаимодействии с животными, растениями и небесными светилами; могильщики все время находятся в контакте со смертью. Профессиональная жизнь этих людей объединяет их в своеобразное сообщество, отдельное от прочих смертных, и именно это отличие придает им авторитет магов. Есть профессия, представитель которой отличается от остальных, как никакой другой, тем более что он работает от имени всего, даже достаточно крупного, общества, и занимается ею только один человек. Это - профессия палача. Палачу известны способы поиска вора, поимки вампира и т. д. - все они тоже маги.

Особенное положение в обществе, положение индивида с высоким авторитетом, может при удобном случае сделать его магом. Так, в австралийском племени арунта вождь локальной тотемической группы, глава церемоний, в то же время является колдуном. В Новой Гвинее нет более влиятельных людей, чем маги. Во всей Меланезии верят, что вождь, будучи человеком, обладающим маной, то есть обладающим духовной силой, имеющим связь с духами, обладает магической силой, как и религиозной. Несомненно, здесь играет роль та же причина, которой объясняется в индийской и кельтской эпической поэзии магическая сила героев мифов. Этот факт достаточно важен, и Фрэзер включил исследование магии в изучение царей - жрецов - богов. Правда, цари - это, скорее, боги и жрецы, нежели маги. С другой стороны, он часто приходит в выводу, что маг обладает высоким политическим авторитетом. Таким образом, социальное положение, которое маг занимает, предопределяет его занятия магией, и, наоборот, занятия магией влияют на его социальное положение.

В обществах, где священнические функции узко специализированы, самого священника часто подозревают в занятиях магией. В средневековье считалось, что священники подвергаются атакам демонов, вследствие чего испытывают искушение участвовать в действиях демонического характера, иными словами - магических. В этом случае сама роль священника вела к тому, что человек становился магом. Именно обет безбрачия, уединенный образ жизни, посвященность, связи со сверхъестественными силами отличают мага и вызывают подозрения. Подозрения, предметом которых он становится, кажется, множество раз оправдывались. Иногда священники по своему желанию предаются занятиям магией, иногда же в магическом обряде вмешательство священника считается необходимым и его заставляют принять участие, причем часто даже без его ведома. Плохие священники, и особенно нарушающие обет целомудрия, естественно, более подвержены обвинению в магии.

Когда какая-то религия лишается сторонников, для сторонников новой Церкви, бывшие жрецы

становятся магами. Таковыми малайские или

123

шамские21

шамские'1' мусульмане считают pawang или paja, которые на самом деле были древними жрецами. Ереси ведут к магии: к катарам22, последователям культов воду23 и другим относились как к колдунам. Но поскольку для правоверных последователей религии идея магии присуща ложной религии, мы затрагиваем тут новое явление, к подробному рассмотрению которого вернемся позднее. Данный факт нам интересен уже сейчас, потому что здесь мы видим приписывание магических способностей целым коллективам. До сих пор мы наблюдали объединения магов в социальные группы, характеризующиеся лишь смутными призваниями к занятиям магией, тогда как здесь целый народ представляется сектой колдунов. И александрийский царь, и средневековая церковь считали магами всех евреев. Чужаки как группа были тоже, по сути дела, группой колдунов. Например, для австралийских племен любая естественная смерть, случившаяся в племени, является следствием колдовства, совершенного соседями. На этом же покоится целая система кровной мести. В Новой Гвинее две деревни Тоарипи и Куатапу в районе Порта-Морсби24, по сведениям Чалмерса25, только и занимаются тем, что обвиняют друг друга в колдовстве.

Рассматриваемые действия являются практически универсальными среди так называемых первобытных народов. В ведическую эпоху в Индии колдуна называли чужаком. Чужак - это тот, кто живет на другой территории, враждебный сосед. С этой точки зрения можно сказать, что магические силы определялись топографически. У нас есть примеры четкого географического определения магии в ассирийском обряде заклинания: "Колдунья, твои чары разрушены, я свободен, колдунья эламская, я свободен; колдунья кутинская, я свободен; колдунья сутинская, я свободен; кодунья лулубийская, я свободен; колдунья шаннигалбийская, я свободен" (Tallqvist, Die Assy-rische Beschworungsserie Maqlu, VI, 99-103). Когда встречаются две культуры, занятие магией обычно приписывается менее развитой. Классическим примером служит тот факт, что дасью26 в Индии, а также финны и лапландцы в Скандинавии издавна обвинялись в занятиях колдовством, соответственно, индийцами и скандинавами. Все племена,

21 Шамы - народ, проживающий отдельными группами в центральных районах Вьетнама и Камбоджи. Прим. ред.

Катары - еретическая секта, получившая распространение в средневековой Европе; основу верования составляет представление о человеке как о продукте борьбы добра и зла на небесах, воплощении дьявола. Прим. ред. Воду культ (вуду) - афро-караибский экстатический культ, наиболее ярко представленный на о. Гаити, жрецами-мужчинами (унганы) и жрицами-женщинами (манбо), одержимыми духами (лваси). Широко распространен в портовых городах Карибского бассейна и Гвинейского залива. Прим. ред.

Порт-Морсби - административный центр в северо-западной части о. Новая Гвинея (гос-во Папуа-Новая Гвинея). Прим. ред.

Чалмерс, Джеймс (1841-1901). Шотландский миссионер и исследователь о. Новая Гвинея и южных островов Тихого океана. Прим. ред.

Дасью - в др. инд. мифологии демон, враг ариев, пораженный Индрой (см.), обрушившим на него небесный огонь. Прим. ред.

22 23 24 25 26

124

обитающие в меланезийских и африканских лесах, имеют репутацию колдовских сообществ в глазах своих более цивилизованных соседей, живущих на равнине и вдоль рек, впадающих в море. Все кочующие племена, живущие среди оседлых народов, считаются колдовскими; в наши дни это цыгане и бродячие касты Индии - торговцы, кожевники, кузнецы. Среди этих чуждых для большинства населения по образу жизни групп выделяются отдельные племена, кланы и семьи, представители которых пользуются славой особо одаренных магической силой.

Случается, впрочем, что отношение к магам возникает не без оснований. Ведь существуют группы, претендующие на реальное обладание некоторой сверхчеловеческой властью над определенными явлениями, которая понимается одними как религиозная, а другими как магическая. Брахманы, выглядевшие в глазах греков, арабов, иезуитов магами, действительно утверждали, что обладают почти божественным всемогуществом. Некоторые сообщества приписывают себе способность вызывать дождь или сдерживать ветер, причем соседние племена верят в это. Так, в племени, обитающем в окрестностях Монт-Гамбьер в Австралии, есть клан повелитель ветров, и он обвиняется соседним племенем боандик27 в том, что вызывает дождь и ветер по своему усмотрению. Даже лапландцы продавали европейским матросам мешки, наполненные ветром.

Можно высказать общее положение, что все лица, которых считают практикующими магию, уже имеют независимо от их действительных магических способностей определенное положение в обществе прежде, чем быть названными магами. Мы не можем обобщить это предположение, сказав, что любые аномалии в социальном положении приводят к занятиям магией, но считаем, что подобный вывод может оказаться справедливым. Однако мы не хотим, чтобы из приведенных выше фактов заключили, что магами были все чужаки, жрецы, вожди, целители, кузнецы или женщины. Маг может и не принадлежать ни к одной из этих групп. Впрочем, мы обратили внимание на то, что качества мага иногда определяются родом занятий и профессией.

Сказанное выше позволяет утверждать, что индивиды, которых обрекает на занятия магией отношение окружающих к их особому положению, то есть маги, которые не входят в состав особой корпоративной группы, становятся объектом пристального социального внимания, и что социальное чувство по отношению к магам, для которых магия является основным занятием, обладает той же природой, какую имеет вера представителей всех

рассматривавшихся выше групп в то, что они обладают магическими способностями. Поскольку эти чувства проистекают прежде всего из их аномального поведения, то, следовательно, маг как таковой имеет социальное положение, определенное как аномальное. Не станем далее останавливаться на негативной стороне оп-

27 Боандик - племя аборигенов центральной Австралии. См. Н. М. И.-Э. С., стр. 37. Прим. ред. 125

ределения мага и исследуем теперь его позитивные характеристики и особенности его дара. Мы уже отмечали некоторые позитивные свойства, определяющие роль мага, тонкое устройство его нервной системы, умение владеть руками и т. д. Магам почти всегда приписывают несколько неординарные знания и навыки. Предельно упрощенная теория магии могла бы, учитывая умственные способности магов и их хитрость, объяснить весь арсенал их магических средств мошенничеством и обманом. Но эти реальные качества, которые мы продолжаем в порядке гипотезы приписывать магу, составляют лишь часть его традиционного образа, где мы видим и другие черты, дающие основания людской вере. Эти мифические и чудесные способности являются предметом мифов или, скорее, устной традиции, существующей обычно то в форме легенд, то сказок, то в виде сюжетов приключенческой литературы. Эти традиции играют значительную роль в жизни народов всего мира и представляют собой одну из главных частей фольклора. В известном сборнике индийских сказок Сомадевы говорится: "Боги пребывают в состоянии вечного счастья, люди находятся в состоянии постоянных страданий. Положение тех, кто находится между людьми и богами, наиболее приятно благодаря своему разнообразию. Вот почему я собираюсь рассказать тебе историю о жизни видьядхаров, то есть о демонах, а значит и о магах" (Kathd-Sdra-Sarit-Sagara, I, 1, 47). Эти сказки и легенды представляют собой не только игру воображения, не просто традиционную пищу для коллективной фантазии. Их постоянное повторение во время долгих бдений поддерживает состояние ожидания и страха, которое может вызвать шок, разогреть воображение и привести к совершению определенных действий. Впрочем, здесь сложно провести границу между вымыслом и подлинным верованием, между сказкой, с одной стороны, и действительной историей и мифом, который по обычаю принимают за правду, - с другой. Все время слушая разговоры о маге, люди в конце концов наяву видят его действия и обращаются к нему за советом. Огромная сила, которой люди наделяют мага, не оставляет у них сомнения в том, что ему совсем не сложно оказать те маленькие услуги, о которых они попросят. Как же можно не верить, что брахман, который сильнее богов, способный сотворить мир, мог бы, при случае, вылечить и заболевшую корову? Если возможности мага безмерно преувеличиваются от рассказа к рассказу, от рассказчика к рассказчику, то это происходит потому, что маг является излюбленным героем народных фантазий - либо по причине страха, либо благодаря интересу к приключениям, предметом которого является магия. В то время как возможности жреца ограничены религиозными установлениями, образ мага формируется независимо от магии. Он состоит из бесконечных "говорят, что...", а магу достаточно обладать некоторым сходством с этим образом. И неудивительно поэтому, что все литературные черты героев романов, посвященных теме колдовства, повторяют типичные характеристики настоящих колдунов. 126

Мифические свойства, о которых идет речь, являются силой или источником силы. С этой точки зрения больше всего поражает воображение легкость, с которой маг реализует свои желания. Он без труда совершает такие вещи, о которых другие не смеют и мечтать. Его слова, жесты, движения глаз, даже мысли исполнены могущества. Все его существо свободно от законов и установлений, которым подчиняются природа и человек, даже духи и боги. Помимо этой всемерной власти над вещами маг обладает властью над самим собой, и это является основой его силы. По своей воле он совершает движения, которые другие люди сделать не способны. Считается, что он не подчиняется законам гравитации, может подняться в воздух и в миг переместиться туда, куда пожелает. Он может находиться одновременно в разных местах. Он обладает даром быть вездесущим, и законы логики неприменимы к нему. Рассказывают, что в 1221 году Иоганн Тевтоник из Хальберштадта, проповедник и колдун, служил однажды ночью три мессы одновременно - в Хальберштадте, Майнце и Кельне.

Сказок подобного рода предостаточно. В умах поклонников магии нет полной ясности относительно природы такой способности перемещения. Человек самостоятельно перемещает себя в другое место? Или вместо себя он посылает своего двойника или свою душу? Эту антиномию пытались разрешить только в теологии и философии. Общество она не волновала. Маги наживались на этой неопределенности и поддерживали ее как тайну, которой окружена их деятельность. Мы также не собираемся разрешать данное противоречие, основанное на царящем в первобытном уме неразличении понятий души и тела, что на самом деле является более важным фактором, чем это обычно полагают.

Из этих двух понятий одно только понятие души уже дает достаточно пищи для рассуждений хотя бы потому, что и у нас оно окружено чудесным и таинственным ореолом. Душа мага, по сравнению с душой обычного человека, более удивительна, ей присущи свойства еще более странные, еще более таинственные, еще более темные глубины заключены в ней. Она весьма подвижна и может легко отделяться от его тела. С этой точки зрения интересно, что когда такая примитивная форма верований как анимизм отошла в прошлое, когда больше не верили, что душа имеет обыкновение уйти побродить во время сна, превратившись в муху или бабочку, то это свойство продолжало сохраняться за душой мага. Это может быть даже признаком, по которому узнают мага: когда он погружен в сон, вокруг его рта может кружиться муха. В любом случае, в отличие от других душ, перемещающихся непроизвольно, душа мага отделяется по его воле. Так, в австралийском племени курнаи во время сеанса оккультизма маг посылает свою душу подстеречь приближающегося противника. В Индии подобные действия практикуют йоги, хотя их мистические представления скорее философские, нежели религиозные и более религиозные, нежели магические. Старательно тренируясь (глагол yuj), йоги соединяются (глагол ущ) с трансцендентальным началом мира, образуя союз, благодаря которому 127

они достигают (глагол sidh) магической силы (siddhi). Сутры Патанадж-али ясно высказываются на этот счет и распространяют эту способность не только на йогов, но и на других магов. Комментарии к сутрам IV и I разъясняют, что принцип siddhi - это левитация. В целом любой человек, умеющий заставить душу отделиться от тела, является магом, и нам неизвестны исключения из этого правила. Это сущность всех явлений, объединяемых обычно под не слишком удачно выбранным наименованием "шаманизм".

Эта душа - это двойник человека, что не означает некую безымянную часть личности, но подразумевает саму личность. По желанию она перемещается в нужное место и совершает там физические действия. В некоторых случаях от мага даже обязательно требуется раздвоение. Так, например, даякский28 колдун должен отправиться за целебными средствами в ходе сеанса отделения души. Присутствующие видят его тело, но сам он отсутствует, причем и духовно, и телесно, поскольку двойник - это не чисто духовная субстанция. Эти две части идентичны до такой степени, что абсолютно взаимозаменяемы. Можно думать, что маг раздваивается для того, чтобы оставить вместо себя своего двойника, а самому отправиться в другое место. Именно так в средневековье интерпретировали перемещения колдунов по воздуху. Говорили, что когда колдун отправляется на шабаш, он оставляет в своей кровати демона-заместителя (vicarium daemonem [лат.]), который является не кем иным, как двойником мага. Этот пример показывает, что идея раздвоения может быть применена самыми различными, прямо противоположными путями. Поэтому и сила мага может пониматься тысячей разных способов и предполагать бесконечное количество оттенков.

Двойник мага может быть в некотором роде летучей материализацией его дыхания и волшебной силы - так в облаке пыли или в потоке ветра возникает телесное отображение его души или его самого. Впрочем, это существо полностью отделено от мага или даже почти независимо от его воли, но оно время от времени появляется, чтобы оказывать ему услуги. Так, например, колдуна часто сопровождает некоторое количество помощников, животных или духов, которые являются ни чем иным, как двойниками мага или его внешними душами. Между этими крайностями лежит способность мага к превращениям. В действительности, это раздвоение на облик человека и облик животного. Если даже в результате превращения мы видим двух различных по внешней форме существ, то содержание у них одно. Может быть,

наиболее распространены превращения, когда одна из форм кажется аннулирующей другую. Именно такой способностью к превращениям объясняли в Европе перемещения по воздуху. Эти два представления оказались столь тесно связанными, что их даже объединили в одном названии. В средневековье это было понятие striga, которое, впрочем, пришло из греко-романской античности; striga, или в древности strix,

28 Даяки - группа племен индонезийской части о. Борнео (Калимантан) и о. Саравак. Прим. ред. 128

означает колдуна и птицу. На улице, вне жилищ, встречаются ведьмы в облике черной кошки, волчицы или зайца, колдун в образе козла и т. д. Когда колдун или ведьма отправляются творить свои черные дела, они принимают облик животного, и именно в этом состоянии их стремятся схватить. Однако даже в этом случае два образа всегда сохраняют относительную независимость. С одной стороны, колдун сохраняет человеческий облик во время ночных полетов, просто сидя верхом на том, в кого он превратился. С другой стороны, случается, что единство прерывается, колдун и его двойник действуют по-разному в одно и то же время. Тогда животное перестает быть только временным воплощением, оно становится помощником, существуя отдельно от самого колдуна. Такова была, например, кошка Руттеркин, принадлежавшая колдуньям Маргарет и Филиппе Флауер, которые были сожжены в Линкольне 11 марта 1619 года за то, что околдовали одного из родственников графа Рутландского. Впрочем, во всех случаях, которые кажутся случаями полного превращения, подразумевается свойство вездесущести мага. Когда встречается колдунья в облике животного, то неизвестно, с кем имеешь дело - с ней самой или с ее двойником. Из этого изначального неразличения, как уже сказано выше, нет рационального выхода. В Европе ведьмы в своих превращениях принимали формы животных не беспорядочно. Обычно принимался один облик - либо облик кобылы, либо лягушки, либо кошки и т. д. Эти факты наводят нас на мысль, что превращение означает постоянную связь с определенным животным видом. Такие связи встречаются практически повсюду. Алгонкинские29, ирокезские знахари, целители племени чероки, или в целом знахари индейцев Северной Америки, имеют животного-маниту30, с точки зрения оджибвеев; кроме того, на некоторых меланезийских островах магам служат змеи и хищные акулы. Как правило, сила мага в многочисленных случаях основана на его тесных связях с животными. Именно от животного-компаньона маг получает эту силу, узнает формулы и обряды. Даже пределы этой силы иногда определены таким альянсом: у индейцев помощник мага дарует последнему власть над животными своего вида и объектами, с которыми они связаны; в этой связи Ямвлих31 говорил о магах над львами (цйуса Xedvimv) и о магах над змеями (цйусн d(pecov), которые имели власть соответственно над змеями и львами и залечивали нанесенные ими раны.

29 Алгонкины - группа близкородственных этносов североамериканских индейцев района Квебек. Прим. ред.

3(1 Животное-маниту - животное, олицетворяющее сверхъестественную силу, способную влиять на вещи, людей и события, у алгонкинов. Прим. ред.

31 Ямвлих - др.-греч. мыслитель (И в. н. э.), неоплатоник из Колхиды в Кёлисирии (в связи с чем именуется иногда Ямвлих Кёлисирийский или Вавилонский). В дошедших фрагментах (пять книг "О пифагоровой доблести") излагал сочетание идей Пифагора, Платона и представлений из ближневосточных культов, отмечал огромное значение известных ему мистерий, магических обрядов. Прим. ред.

s Зак. 3106 129

В принципе, за исключением крайне редких случаев, маг вступает во взаимоотношения не с одним отдельно взятым животным, но со всем видом. Уже благодаря этому такие отношения носят оттенок тотемизма. Действительно ли они являются таковыми? То, что мы предполагаем относительно Европы, для Австралии и Северной Америки уже доказано. Животное-компаньон представляет собой индивидуальный тотем. Хоуит рассказывает, что один колдун из племени мурринг был перемещен в страну кенгуру, вследствие чего это животное стало его тотемом и он не должен был более употреблять его мясо. Маги, вероятно, были первыми и остались последними, кто получает подобные откровения, и, как следствие, обладают индивидуальным тотемом. Можно даже полагать, что при разложении тотемизма в первую очередь семьи магов наследуют тотемы клана и воспроизводят эту традицию. Например, в Меланезии, семья, мифическим покровителем которой считался осьминог, обладала силой, способной обеспечить им удачу при ловле осьминогов. Если бы было возможно, чтобы любая форма магической связи с животным имела тотемическое происхождение, то можно было бы утверждать, что в подобных случаях маг становится магом

благодаря тому, что обладает тотемом. Однако из всего ряда только что отмеченных фактов можно заключить лишь то, что здесь мы имеем дело не только с вымыслом, но и с признаками действительной социальной обусловленности, требующейся для определения статуса мага. Против нашей интерпретации данных не может свидетельствовать то, что эти факты не встречаются в некоторых видах магии, особенно в магии древней брахманской Индии. С одной стороны, мы знаем об этой магии только из литературных текстов, хотя бы и обрядовых, но написанных учеными магами и сильно оторванных от первобытных корней. С другой стороны, в Индии нет недостатка в теме превращений: сказки и джатаки переполнены историями о демонах, святых и о превращениях магов. Они до сих пор живут в индийском фольклоре и магических обрядах.

Мы уже упоминали ранее о духах-помощниках мага, но их довольно сложно отделить от животных, отношения мага с которыми имеют тотемический или иной характер. Эти животные либо являются духами, либо могут быть за них приняты. Что касается духов, то они обычно принимают облик реальных или фантастических животных. Более того, темы животных-помощников и духов-помощников связаны между собой таким образом, что в обоих случаях сила мага появляется из внешних по отношению к нему самому источников. Магические способности мага являются результатом его единения с партнерами, сохраняющими определенную независимость по отношению к нему. Как и при раздвоении, эта связь предполагает разнообразные формы и оттенки. Она может быть слабой и сводиться к простой возможности общения время от времени с духами. Магу известно их постоянное местопребывание, он владеет их языком, знает ритуалы, с помощью которых к ним можно подступиться. Таковы в целом отношения с духами мертвых, феями и т. п. (малайские ханту, ирунтариния в племени арунта, индийские 130

деваты и т. д.). На многих меланезийских островах маг получает свою силу от духов предков. Родство является одной из форм, которую часто принимают взаимоотношения магов с духами. Это может быть дух отца, матери, вообще предка. В настоящее время в Индии некоторые семьи подобным образом доказывают свои магические способности. В Уэльсе семьи, которые монополизировали так называемые магические ремесла, считаются ведущими свое начало от союза мужчины и феи. В более общем случае эти взаимоотношения встречаются в форме соглашения, взаимного обязательства - подразумеваемого или четко выраженного, общего или касающегося частностей, постоянного или теряющего со временем свою силу. Это нечто вроде юридического двустороннего соглашения. В средневековье соглашение представлялось в форме акта, скрепленного кровью, которой оно было написано или подписано. Это была, таким образом, клятва на крови. В сказках мы наблюдаем соглашения в менее торжественных формах пари, игры, решения головоломок, состязания, в которых дух, демон или дьявол обычно проигрывает.

Часто любят представлять себе отношения, о которых здесь идет речь, в сексуальной форме: у ведьм имеются инкубы, а женщины, имеющие инкубов, считаются ведьмами. Такие факты известны в Европе, на Новой Каледонии и, несомненно, где-то еще. Европейский шабаш не проходит без сексуальных отношений между присутствующими там демонами и колдуньями. Такой союз может даже привести к свадьбе - постоянному союзу. Эти образы далеко не второстепенны; в средневековье и греко-римской античности они способствовали формированию преставления о свойствах мага. Striga, в сущности, считалась сладострастной женщиной, куртизанкой, и именно в ученых спорах, касающихся совокуплений с демонами (concubitus daemonum), в значительной мере прояснилось представление о магии. Различные формы, которые принимает связь демона и мага, могут оказаться соединенными: известна история об одном раджпуте, который захватил в плен дух женского дыхания, привел его к себе домой, и по настоящее время считается, что по брачному соглашению потомки этой пары продолжают иметь власть над ветром. Этот пример содержит в себе одновременно аспекты игры, договора и родства.

Подобная связь устанавливается не как случайная и поверхностная, но как воздействующая коренным образом на физическую и нравственную природу мага. Колдун несет метку своего союзника - дьявола; у австралийского колдуна духи протыкают насквозь язык, вскрывают его живот, чтобы, так сказать, обновить внутренности. На островах Бэнкса у некоторых колдунов иногда язык насквозь прокушен зеленой змейкой (таг). Маг обычно в некотором

роде одержим, даже являет собой, как чародей, особый тип одержимости, что у жрецов если и встречается, то крайне редко. Маг осознает то, что он делает и, как правило, знает духа, которым он одержим. Вера в одержимость мага универсальна. В христианской Европе настолько были убеждены в его одержимости злым духом, что даже подвергали процедуре изгнания 131

беса. И наоборот, были склонны любого одержимого назвать магом. При этом обыкновенно не только сила и состояние мага объясняются одержимостью. Существуют магические системы, в которых одержимость является необходимым условием осуществления магических обрядов. В Сибири и Малайзии состояние транса является неотъемлемой частью шаманизма. В подобных случаях не только колдун, находящийся в состоянии транса, но и все окружающие его люди ощущают присутствие инородного существа, полностью подчиняющего себе личность колдуна. И в этот момент не кто иной, как демон произносит слова вместо колдуна. Если мы оставим в стороне многочисленные случаи симуляции, которые, впрочем, имитируют реальные и проверенные опытом состояния, то обнаружим, что имеем дело с явлениями, психологически и физиологически представляющими собой раздвоение личности. Примечательно, что в некоторой степени маг - хозяин своей одержимости; он способен ее провоцировать, осуществляя это с помощью соответствующих приемов, таких как танец, монотонная музыка, интоксикация. В конечном счете, одним из профессиональных качеств магов, не только мифическим, но и практическим, является способность управлять собственной одержимостью, а также владение знанием, носителями которого они были в течение долгого времени. В результате мы снова пришли к отправной точке наших рассуждений, поскольку явление отделения души от тела и вселения некой другой души представляют собой как для человека, так и для общества всего лишь две формы проявления одного и того же явления: для индивида это смена состояния, с точки зрения общества - перенесение мага в мир духов. Иногда эти две формы могут совпадать: например, шаман племени сиу или оджибве действует только в состоянии одержимости и может общаться, как говорят, со своими животными-маниту лишь тогда, когда его душа уходит на прогулку.

Все эти мифические сюжеты перекликаются друг с другом. Мы не стали бы уделять им так много внимания, если бы они не указывали на то, каково мнение общества о магах. Маг определяется как через его отношения с животными, так и через связь с духами, а в последнем разобранном примере - через свойства его души. Связь мага с духом часто переходит в полное отождествление; оно, естественно, легче происходит в том случае, когда маг и дух имеют одно имя; это встречается столь часто, что практически становится правилом. Обычно не видят необходимости проводить между ними различие. Тем самым можно видеть, насколько маг существует вне обычного круга вещей, особенно когда его душа покидает тело, то есть когда он действует. И, действительно, как мы уже говорили ранее, в такие моменты маг принадлежит, скорее миру духов, нежели миру людей.

Даже если маг не считается магом по своему социальному положению, он все равно находится довольно высоко благодаря связанным с его фигурой устойчивым представлениям. Прежде всего, он - обладатель особых качеств и способностей, особой силы. Профессия мага, по определению, относится к привилегированным профессиям, и даже возможно, 132

что это одна из первых таких профессий. Она настолько связана с социальным признанием, что человек никогда не сможет стать магом самостоятельно, по собственному желанию. Нам известны даже примеры магов поневоле.

Таким образом, именно общественное мнение создает мага и производимые его действиями результаты. Обществу угодно верить, что маг все знает и все может. Если для него не существует тайн в природе, если он черпает свои силы из таких источников, как свет, солнце, другие планеты, радуга или глубины вод - общественное мнение желает, чтобы он это мог. Впрочем, общественное мнение не признает за всеми магами равных и неограниченных возможностей. В большинстве случаев, даже в весьма малочисленных группах, маги обладают разными способностями. Не только сама профессия мага специализирована, но и внутри нее есть своя специализация.

2. Инициация, магическое сообщество. Как становятся магом не только в глазах общественного мнения, но и в собственных глазах? Магом становятся через чудесное откровение, посвящение и по традиции. Такой тройственный принцип приобщения к профессии, признанный и наблюдателями, и самими магами, обычно ведет к выделению различных классов колдунов. Уже упоминавшаяся Сутра Патанджали (IV, I) свидетельствует, что "сиддхи - магические силы - приобретаются по рождению, от растений, через произнесение формул, посредством аскетического усердия и экстаза".

Откровение происходит всякий раз, когда маг верит, что находится в контакте с одним или несколькими духами, которые начинают ему служить, передавая основы учения. Эта первая форма инициации представлена в мифах и сказках либо в упрощенном, либо в достаточно развернутом виде. Наиболее простые из них изображают варианты темы явления Мефистофеля Фаусту. Но существуют и значительно более сложные. В племени мурринг будущий колдун (тигир, "дух") приходит ночевать на могилу старой женщины, у которой он срезает кожу с живота. Во время сна эта кожа, то есть тигир, дух женщины, уносит его в поднебесье, где обитают духи и боги, передающие магу обряды и формулы. Наутро его тело оказывается набитым, как мешок знахаря, кристаллами кварца, которые он будет извлекать изо рта во время церемоний. Эти предметы считаются дарами и знаками духов. В данном случае маг сам переносится в мир духов. Иногда дух проникает в него, и тогда получение откровения происходит посредством вселения духа, как, например, у сиу или малайцев. В обоих случаях маг получает от единовременного контакта с духом некое постоянное свойство. Для того чтобы оправдать постоянность этого магического свойства, считается, что в человеке произошли глубокие изменения, о которых мы уже говорили. Верят, например, что внутренности колдуна духи вынимают и заменяют новыми, что они наносят ему раны своим оружием, прокусывают язык, и, как'доказательство обращения, которому он подвергся, в племенах Центральной Австралии маг может указать на дырку в 133

языке. Провозглашается, что новичок умирает, чтобы родиться вновь после получения откровения.

Идея временной смерти является главной темой инициации мага так же, как, впрочем, и религиозной. Но маги дают больше поводов для историй, повествующих об этих воскресениях. Немного выходя за пределы обычной сферы наших исследований, приведем рассказы эскимосов Земли Баффина32. Один человек захотел стать ангекоком (angekok)', ангекок, который проводил посвящение этого человека, убил его33. Человек оставался распростертым на земле в течение восьми дней замороженным, а его душа в это время посетила глубины моря, неба и земли, познав тайны природы. Когда же ангекок разбудил его, подув на каждый член, человек сам стал ангекоком. Мы наблюдаем здесь законченную картину приобретения магического дара, включающего ряд действий, таких как воскресение, посещение мира духов, приобретение магического знания, то есть познания вселенной.

Отделение и путешествие души способствует обретению магических сил, но, в отличие от шаманизма, где состояние одержимости и раздвоение должны возобновляться, путешествие двойника как часть инициации мага происходит лишь один раз в жизни, из чего маг извлекает долговременную пользу. Только один раз это необходимо и даже обязательно. Мифические представления, в сущности, хорошо соотносятся с реальными обрядами инициации: человек собирается спать в лесу, на могиле, подвергнуться целой серии испытаний, быть готовым вести аскетический образ жизни, подчиниться ограничениям и табу, что само является ритуалом. Более того, человек впадает в экстаз, у него возникают галлюцинации, и его грезы не просто миф даже тогда, когда он инициирует себя совершенно самостоятельно.

Однако чаще всего имеет место вмешательство других магов: у шамов это старая паджа (paja), вводящая посвящаемую в первые экстатические состояния. Обычно для новичков существует настоящий ритуал посвящения в профессию, исполнителями которого являются практикующие маги. В племени арунта наряду с посвящением со стороны духов известно посвящение, производимое магами, которое включает в себя обряды аскетического характера, втирания, помазания и другие ритуальные действия, во время которых неофит принимает маленькие камешки - знаки магической силы, которые извлекает из себя его наставник. Среди греческих манускриптов имеется обширное наставление магического посвящения - "Восьмая (книга) Моисея" (<5уббГ| МсоиаёооА)34, которое представляет в деталях все фазы подобной церемонии:

очищение, обряды жертвоприношения, обращение к богам, и в завершение всего - откровение мифического характера, раскрывающее тайну мира. Однако столь сложный ритуал нужен не всегда. Существуют посвящения, когда просто происходит совместное вызывание духов (что встречается

32 Баффина Земля - острова в Канадском арктическом архипелаге. Прим. ред.

33 Ангекок - у алгонкинов - обладатель магических знаний. Прим. ред.

34 Dietrich, Abraxas, p. 166 и далее. 134

у павангов Малайских Проливов), или когда новичка представляют духу в священном месте (как, например, в Меланезии) и т. д. В любом случае инициация мага ведет к таким же результатам, как и другие инициации: она предопределяет изменения личности, которые выражаются, в случае надобности, в изменении имени. Благодаря посвящению устанавливается тесный контакт между человеком и его сверхъестественными союзниками на основе постоянной скрытой одержимости. В некоторых обществах инициация мага смешивается с религиозной инициацией. Например, среди краснокожих, ирокезов или сиу, обретение исцеляющей силы происходит в момент вхождения в тайный союз. Мы предполагаем, хотя не имеем пока на то доказательств, что подобная ситуация существует и в некоторых меланезийских обществах.

Упрощаясь, инициация приближается к чистой и простой традиции. Однако передача магического предания никогда не была явлением банальным или ординарным. В момент сообщения формулы учитель, ученик и весь антураж - все это не вполне обычно. Адепт является избранным и сам считает себя таковым. В целом это торжественное действие, и его мистический характер ничуть не мешает торжественности. Оно сопровождается различными формами ритуала •- омовениями, разнообразными мерами предосторожности; соблюдаются условия времени и места проведения обряда. В других случаях самое важное в магическом обучении выражается в том, что передаче рецепта предшествует космологическое откровение, от которого, похоже, эта передача зависит. Часто случается, что магические секреты не могут быть открыты, если не выполнены определенные условия. Даже купивший магическое средство не может свободно распоряжаться им, не соблюдая условий договора. Волшебство, переданное ненадлежащим образом, перестает действовать или даже оборачивается против того, кто им пользуется. В фольклоре разных стран имеется бесконечное множество таких примеров. В подобных верованиях мы видим признаки определенного состояния духа, которое приходит всякий раз, способствуя передаче магических знаний, даже самых общедоступных. Эти условия передачи и тип соглашения показывают, что даже при передаче знания от человека к человеку получающий знание вступает в закрытое сообщество. С этой точки зрения приобретение магического дара через откровение, инициацию и передачу по традиции равнозначны и, безусловно, в каждом случае по-своему подтверждается, что новый член приобщился к сообществу магов.

Не только общественное мнение рассматривает магов как особый класс, но маги сами полагают себя таковыми. И хотя, как мы уже говорили, магу свойственно жить в изоляции, тем не менее на самом деле они составляли настоящие магические сообщества. Сообщества магов пополняются путем наследования или через кооптацию новых членов. Греческие авторы говорят нам о существовании семей магов. Такие же факты имеют место в кельтских странах, в Индии, Малайзии, Меланезии. Магическое знание является сокровищем, бережно хранимым в семье. Но оно не всегда передается по той же линии, что и другие 135

ценности: в Меланезии, там, где наследование происходит по материнской линии, передача магии идет от отца к сыну; в Уэльсе, похоже, что мать передает магию сыну, а отец - дочери. У народов, в жизни которых тайные общества, так называемые мужские союзы, куда входят добровольно, играют большую роль, магическое сообщество как будто сливается с тайным союзом. Как свидетельствуют греческие папирусы, магические общества соседствовали с мистическими обществами александрийцев. В целом там, где существуют магические группы, мы не можем отделить их от религиозных объединений. Но, как хорошо известно, в средневековье считалось, что магия может практиковаться только коллективами. Самые древние тексты рассказывают о сборищах колдунов; то же самое мы усматриваем в мифе о кавалькаде, сопровождавшей Диану, а также в шабаше ведьм. Эти представления, конечно, преувеличены, хотя существование магических сект и колдовских эпидемий хорошо известны. Тем не менее, если отделить от того, что нам говорят о магических семьях и сектах миф и общественное мнение, то всего остального достаточно, чтобы дать повод считать, что

магия всегда практикуется небольшими группами, такими, которые в наши дни образуют последние адепты оккультизма. Впрочем, даже там, где не выявляется никакого явного объединения магов, обычно существует некий профессиональный класс с невыраженным, но обязывающим статусом. Мы констатируем, что в общем случае маг придерживается жизненного правила, коим является корпоративная дисциплина. Это правило состоит порой в стремлении к нравственным качествам, к чистоте ритуалов, к определенной значительности внешнего вида и т. д. Одним словом, эти профессионалы приводят свой облик в соответствие со своим занятием.

В возражение сказанному о социальных характеристиках людей, практикующих магию, могут указать на существование народной магии, которой занимаются непрофессионалы. Но мы можем ответить, что эти последние всегда, насколько возможно, стараются соответствовать своему представлению о том, каков должен быть маг. Помимо этого заметим, что такая народная магия существует лишь как пережиток в простейших по организации группах, небольших деревушках или семьях. И мы могли бы не без основания утверждать, что эти маленькие группы, члены которых точно воспроизводят традиционные магические жесты, по существу своему являются магическими сообществами. ДЕЙСТВИЯ

Действия мага представляют собой обряды и, рассматривая их, мы покажем, что они, действительно, соответствуют всему тому, что содержится в понятии обряда. Необходимо заметить, что в сборниках фольклорных материалов зачастую эти действия представлены в чрез-136

мерно упрощенной, банальной форме. Если авторы сборников не отмечали, хотя бы неявно, что эти действия представляют собой обряды, то мы увидели бы в них лишь заурядные, ничем не примечательные движения и жесты. Однако мы настаиваем, что в целом это отнюдь не простые, лишенные всякого ритуального смысла акты. Их кажущаяся простота есть результат того, что они некачественно описаны, плохо изучены или многое утратили со временем. Естественно, мы не собираемся искать типичные черты магического обряда среди редуцированных и плохо документированных версий.

Нам известно огромное число достаточно сложных магических обрядов. Таково, например, необычайно пространное индийское наставление по проведению колдовских обрядов (Kauqika sutra, 47-49). Для его исполнения требуется, чтобы все принадлежности были из дерева определенных пород с дурной славой, чтобы травы были срезаны особым образом, а также использовались специальные масла и разрушительной силы огонь. Условия этого колдовства противоположны обрядам, исполняемым во благо. Устраивается оно в пустынном месте, на солончаковой почве, непременно в темное время суток (aroka), при неблагоприятном расположении планет, сочетание которых сулит несчастье (там же 47, 1 - 11), и, кроме того, обязательно в день, указанный на эзотерическом языке, - естественно, это будет некое зловещее число. Затем, как упоминается в комментариях (Keqava к Kauqika sutra, 12), следует особая, очень длительная инициация заинтересованного лица, дикша, аналогичная той, которую проходит жертвователь в начале ритуала жертвоприношения. Начиная с этого момента брахман становится главным действующим лицом обряда или же цепочки обрядов, образующих, собственно, сам процесс наведения порчи; на основании данного текста невозможно сказать, составляют ли 32 типа представленных обрядов (там же 47, 23-49, 27), из которых большинство имеет до трех форм, часть одной огромной церемонии, или же они осмысляются как отдельные друг от друга. Один из наименее сложных обрядов, исполняемый в глиняном укрытии (там же 49, 23), длится не менее 12 дней. Ворожба заканчивается ритуальным очищением (там же 49, 27). Проклятья, призываемые на голову врага у чероков или в племени питта-питта35 в Квинсленде, ненамного проще. И, наконец, в греческих папирусах и ассирийских текстах мы встречаем экзорсизмы и заклинания, которые не менее продолжительны.

1. Условия обрядов. Прежде чем перейти к анализу обряда в целом, необходимо отметить, что магическое наставление включает в себя, кроме описания одной или нескольких центральных операций, перечень некоторого количества вспомогательных предписаний и запретов, тождественных тем, которые окружают религиозные церемонии. Всякий раз, когда мы

оказываемся перед настоящими текстами, регламенти-

' Питта-питта - племя австралийских аборигенов. Прим. ред. 137

рующими ход ритуала, руководствами по литургии, обычно обнаруживаем точный перечень сопутствующих обстоятельств, необходимых для проведения обрядов.

Время проведения обряда строго оговаривается. Некоторые церемонии должны совершаться ночью или в определенные ночные часы, в полночь, например; другие - днем, на закате или на восходе солнца; время утренних и вечерних сумерек особенно благоприятно для магии. Имеет значение также и день недели: например, такова пятница, день шабаша, другие дни не годятся. С тех пор как возникло понятие недели, обряд совершался в строго определенный день недели. Более того, обряд датировался и числом месяца, что определялось, видимо, фазами луны. Как правило, наиболее внимательно наблюдались и фиксировались даты лунного календаря. В древней Индии по традиции все магические обряды были связаны с жертвоприношениями новолуния и полнолуния. На основании как древних, так и более современных текстов можно утверждать, что светлая половина месяца предназначалась для обрядов, направленных во благо, а темная половина месяца - для обрядов, направленных во зло. Учитывалось также движение небесных светил, их совпадение и противостояние с луной, солнцем и планетами, расположение звезд. Таким образом, астрология превращается в приложение к магии, тем более что часть упомянутых греческих текстов содержится в трудах по астрологии, а в одной крупной индийской астрономической и астрологической работе, относящейся к периоду позднего средневековья, магии посвящена вся заключительная часть. Иногда учитывается месяц и порядковый номер года внутри календарного цикла. В целом дни солнцестояния, равноденствия, и особенно им предшествующие ночи, дни, прибавляемые в конце года, большие праздники, как, например, у нас дни некоторых святых, - словом, любые чем-то выделяющиеся периоды времени считались исключительно благоприятными. Порой все эти условия так переплетаются, что становятся трудновыполнимыми. Если верить индийским магам, некоторые обряды могут приносить результат лишь раз в сорок пять лет. Магическая церемония выполняется не где угодно, а в специально предназначенном для этого месте. Часто магия, подобно религии, имеет свои святилища; иногда святилища бывают общими, как, например, в Меланезии, Малайзии, в современной Индии, где алтарь сельского божества используется и для магических целей; в христианской Европе некоторые магические обряды должны были совершаться в церкви и даже на алтаре покровителя деревенской общины. В других случаях место выбиралось исходя из того, что религиозные церемонии там исполняться не должны, оно считалось нечистым или было связано с какими-либо опасениями и страхами. Кладбища, перекрестки дорог, леса, болота и заброшенные могилы, то есть те места, где обитают демоны и привидения, являются наиболее привлекательными для магии. Магические действия связаны с такими местами как край деревни или поля, порог, очаг, крыша, центральная балка, улица или дорога - со всеми местами, имеющими какое-то значение границы. Минимальное 138

условие состоит в том, чтобы место имело достаточную связь с обрядом; например, чтобы наложить на врага заклятье, плюют на его дом или перед ним. За неимением других средств обозначения границы, маг просто чертит вокруг себя магический круг или квадрат, так называемое "священное место" (templum), и именно там совершает обряд. Мы только что видели, что магический обряд, как и жертвоприношение, подчиняется определенным условиям места и времени. Но существуют еще и другие условия. На магическом месте используют материалы и инструменты, которые никогда не являются случайными. Их изготовление или выбор тоже становится обрядом и связан с соблюдением правил времени и места. Так, у чероков шаман отправляется собирать целебные травы в определенный день лунный фазы на восходе солнца; он срывает их в установленном порядке определенными пальцами, стараясь, чтобы на них не пала его тень; при движении к месту сбора действия совершаются в определенной последовательности. Для приготовления материалов используют банный желоб, землю с кладбища и т. п. Создание или приготовление ритуальных предметов и материалов представляет собой длительный и тщательный процесс. В Индии, например, составные части амулета или любовного напитка обязательно должны

быть предварительно специальным образом и в течение долгого времени вымочены, смазаны маслом. Обычно над магическими предметами произносят заклинание, то есть это своего рода магическое освящение.

Независимо от этих подготовительных обрядов значительная часть используемых вещей уже заранее приобретает, подобно жертве в ритуале жертвоприношения, статус специально освященных предметов. Одни получают такой статус из религиозных соображений: остатки жертвоприношений, которые должны были быть съедены или уничтожены, останки покойников, вода для очищения и т. д. Другие являются, если можно так сказать, утратившими свой изначальный статус, как, например, остатки пищи, отходы, обрезки ногтей, отрезанные волосы, экскременты, зародыши, кухонные отбросы, в общем, все, что выбрасывают, что не годится для нормального употребления. Затем следует ряд вещей, которые тоже используются в силу их реальных или предполагаемых свойств, а также в силу той роли, которая им отводится при проведении обрядов: животные, растения, камни. И, наконец, такие вещества, как воск, клей, гипс, вода, мед, молоко, служащие для амальгамирования других необходимых вещей, кажутся основой, на которой готовятся блюда магической кухни. Эти вещества сами часто обладают собственной магической силой и являются объектами предписаний, иногда довольно категоричных: в Индии обычно разрешается использовать молоко коровы только определенного цвета, теленок которой имеет такую же окраску, как и сама корова. Перечень всех подобных веществ составляет фармакопею магии. Она должна была занимать в ритуальной практике магов такое же значительное место, как и в магических трактатах. Однако, несмотря на то что в римско-греческом мире фармакопея была столь велика, что казалась ничем 139

не ограниченной, эта система магии все же не оставила нам ни руководств, ни Свода магических обрядов, которые были бы общими и полными. Не подлежит сомнению, что для каждого данного сообщества магов в некоторое данное время, фармакопея имела четко очерченные границы, о чем свидетельствуют и атхарванические тексты в главах VIII-XI Каушика-сутры, и даже манускрипты чероков36. Список материалов носил характер строгого предписания, и мы рассматриваем полностью дошедшие до нас книги по магической фармакопее как представляющие собой, каждая для своего времени, целостное руководство для мага или магического сообщества.

Помимо указанных материалов обряды включают в себя целый инструментарий, отдельные части которого со временем стали обладать собственной магической силой. Самый простой пример - магическая палочка. Китайский гадательный компас был одним из наиболее сложных инструментов. Греко-латинская магия имела в своем распоряжении целый арсенал чашечек, колец, ножей, таблиц, кругов, трещоток, веретен, ключей, зеркал и т. д. Сумка индейского знахаря из племени ирокезов или сиу с ее куклами, перьями, камешками, изделиями из бисера, костями, скелетами, молитвенными палочками, ножами, стрелами по числу диковинных вещей мало чем отличается от кабинета доктора Фауста. Что касается колдуна и его клиента, то в рамках магического обряда они оказываются в таком же положении, как жертвователь и жрец в ходе религиозного ритуала жертвоприношения: и те и другие подвергаются подготовительным обрядам, которые обращены не только на них, но иногда и на их семьи или даже на всю группу. Среди прочих правил им предписывается воздерживаться от половых связей, поддерживать ритуальную чистоту, совершать подготовительное омовение, натираться маслами, соблюдать пост или воздерживаться от некоторых видов пищи, носить специальную одежду - либо новую, либо грязную, абсолютно белую или с пурпурными лентами и т. д.; они должны гримироваться, маскироваться, переодеваться, короновать себя. Иногда они должны быть обнажены, вероятно для того, чтобы снять все барьеры между ними и магическими силами, а может быть, чтобы прибегнуть к силе ритуальных непристойностей женских персонажей фаблио. Наконец, требуется некоторый психологический настрой: необходимо относиться ко всему всерьез и верить в силу магических действий.

Весь комплекс рассматриваемых правил, касающихся времени, места, материалов, инструментов, участников магических обрядов представляет собой по истине приготовления магического обряда, вступительные обряды, подобные обрядам, открывающим

жертвоприношение, которые

36 Манускрипты чероков - тексты на языке чероков, написанные письмом секвойа; созданным в 1821 году главой племени чероки Секвойя. Это была слоговая азбука, созданная на основе латинского алфавита. Через семь лет чероки имели уже собственную литературу. В 1824 году на язык чероки была переведена и напечатана Библия. В этом же году чероки начали издавать газету; подробно см. Ч. Лоукотка, Развитие письма М., 1950. Прим. ред.

140

мы рассматривали в другой работе. Эти ритуалы имеют настолько большое значение, что образуют самостоятельные церемонии по отношению к обряду, условия проведения которого они подготавливают. Согласно атхарваническим текстам, церемонии предшествует жертвоприношение, и часто проводятся дополнительные обряды, чтобы сделать приготовления к каждому новому этапу главного обряда. В Греции было предусмотрено подробно описанное изготовление специальных амулетов, составление устных и письменных молитв, изготовление разнообразных талисманов, которые имели целью защитить исполнителя обряда от силы, которую он использует, от его собственных ошибок и козней врагов. С известной точки зрения, можно считать подготовительными ритуалами действия, которые занимают несообразно большое место, в сравнении с тем значением, которое придается обряду, занимающему центральное место, то есть танцы, музыка, отбивание ритма, курение и употребление галлюциногенов и других снадобий. Все эти действия приводят исполнителей и их пациентов в особое состояние, не только морально и психологически, но иногда и физиологически отличное от нормального. Транс, в который впадают шаманы, галлюцинации, вызываемые искусственно или возникающие сами по себе, - это тоже формы обрядовой деятельности, представляющие собой яркие примеры такого состояния. Многочисленность и многообразие подобных явлений свидетельствуют о том, что магический обряд совершается в очень сложной среде, среде, которая вместе с подготовительными действиями способствует отделению от остального мира. В принципе, чтобы указать на наличие такой среды, достаточно особой позы, слова, жеста или взгляда.

Как и при жертвоприношении, здесь если не всегда, то достаточно регулярно проводятся завершающие обряды, предназначенные ограничить вредные последствия и ритуальную безопасность участников. Не использованные в церемонии предметы выбрасываются или уничтожаются, участники проходят очищение; с места проведения обряда уходят, старясь не оборачиваться. Эти предосторожности не являются случайным плодом индивидуального творчества, но имеют характер обязательных для всех предписаний, которые наблюдаются в ритуальных текстах чероков, в атхарванических текстах, конечно, и должны также составлять часть обрядов в руководствах по проведению ритуалов в греко-латинской традиции. Вергилий упоминает об этом в конце восьмой эклоги (стих. 102): Fer cineres, Amarylli, foras, rivoque fluenti Transque caput jace; nee respexeris...

В гадательном обряде "Кронов оракул" (Mavrela KpoviKf)), литургию которого мы находим в большом Парижском магическом папирусе,

37 Амариллида за дверь ты вынеси пепел, к потоку, Там через голову брось, но назад не смотри. (Вергилий. Соб. соч. 1994 СПб., с. 54. Пер. С. Ошерова.)

141

имеется заключительная молитва, которая представляет собой подлинный ритуал завершения. Можно сказать, что, как правило, магия настолько умножает число условий успешного проведения ритуала, что, кажется, занимается поиском уловок для оправдания неудач и действительно находит их. Авторы магических трактатов были далеки от того, чтобы упрощать явно сложные магические операции, и даже охотно способствовали их дальнейшему усложнению. Естественно, впрочем, что в случае неудачи маги прикрываются сложностью процедуры и нарушениями формы. Однако мы не имеем права сказать, что все дело сводится к простым уловкам. Ведь в этом случае маги стали бы первыми жертвами, сделав невозможной практику своего ремесла. Значимость и умножение числа этих обрядов заложены непосредственно в основных чертах самой магии. Заметим, что большая часть наблюдаемых обстоятельств являются необычными обстоятельствами. Как бы обряд ни был банален, требуется сделать его исключительным. Поэтому, конечно, не без основания положено использовать только травы, собранные на день Святого Иоанна, Святого Мартина, под Рождество, в Святую Пятницу или же в новолуние. Все это вещи, находящиеся за рамками повседневности, они призваны, в конечном счете, придавать церемонии тот характер

аномального явления, к которому, в принципе, стремится любой магический обряд. Движения и жесты являют собой зеркальное отражение нормальных, то есть тех, что приняты в религиозных церемониях; условия, включая и время проведения, являются, по-видимому, невыполнимыми; все материалы по своей природе прямо противоположны представлению о ритуальной чистоте, а действия имеют непристойный характер. Все имеет причудливый, необычный, неестественный вид, что никак не согласуется с тем упрощенным взглядом на магию, который в последнее время проповедуют некоторые теоретики. 2. Материальная природа обрядов. Мы подошли вплотную к рассмотрению основных магических церемоний, собственно, и производящих магический эффект. Обыкновенно они включают в себя и операциональные, и вербальные обряды. Мы не станем пытаться классифицировать магические обряды по иному принципу. Обозначим только необходимые для нашего изложения некоторые группы обрядов, между которыми нет четкой границы. Операциональные обряды. Согласно современным исследованиям в области религиоведения, группа симпатических или символических обрядов отличается наиболее выраженным магическим характером. Для таких обрядов уже существует достаточно хорошо разработанная теория и составлены достаточно подробные описания, что освобождает нас от необходимости этим заниматься. Изучение этих сводов может навести на мысль, что количество символических обрядов теоретически бесконечно и любой символический акт имеет своей целью непосредственное воздействие на объект. Однако, как мы полагаем, не имея пока воз-142

можности привести доказательства, в рамках данного вида магии число строго предписанных и реально практикуемых обрядов именно символического характера всегда ограничено. Кроме того, мы считаем, что эти обряды совершаются исключительно в силу того, что они предписаны, но не потому, что их смысл понятен исполнителю. Среди бесконечности всевозможных символов, даже символов, наблюдаемых в человеческом обществе в целом, очень мало число тех, которые приемлемы для магии. Если бы существовали каталоги симпатических обрядов, то можно было бы утверждать, что язык символов достаточно ограничен. Естественно, у нас нет этих каталогов, поскольку маги классифицировали обряды только в соответствии с целями, но не по способам действия. Добавим, что если симпатические методы являются общими для разных типов магии во всем человеческом обществе, если и существуют чисто симпатические обряды, то маги, в целом, не слишком часто толковали симпатию, беспокоясь больше о традиции, которая им передавалась, о соблюдении формальной стороны, а не о теоретическом осмыслении механизма обрядов. Поэтому такие магические процедуры представляются нам не как действия, обладающие механической результативностью, но как настоящие торжественные акты, подлинные обряды. Фактически среди известных индийских, американских или греческих текстов достаточно трудно выделить чисто симпатические обряды. Вариации на тему симпатии столь многочисленны, что становится неотчетливым понятие самой симпатии. Однако в магии имеют место не только симпатические обряды. Прежде всего, существует целый класс обрядов, которые эквивалентны религиозным обрядам сакрализации и десакрализации. Система очистительных обрядов является настолько важной, что индуистское шанти, искупление, видимо, являлось специальностью брахманов, согласно Ат-харваведе, и что слово катхармосT по-гречески стало обозначать обряд в целом. Очищение осуществляется с помощью окуривания, паровых ванн, прохождения через огонь, воду и т. д. Значительная часть обрядов исцеляющего и охранительного характера практикуется похожим образом.

Кроме того, в магии существуют обряды жертвоприношений. Они встречаются в "Кроновом оракуле", о котором мы говорили выше, и в индусском колдовстве. Согласно атхарваническим текстам, кроме обязательного подготовительного жертвоприношения, значительная часть самих обрядов является жертвоприношением или же включает его в себя как составную часть: так, заклинание стрел происходит над костром, разожженным с помощью того же дерева, из которого были изготовлены стрелы; этот костер считается жертвенным; согласно этому тексту, определенная часть всего, что расходуется во время обряда, обязательно является жертвой. В греческих магических руководствах упоминания

кабарцбл - очищение, обряд очищения. Прим. ред. 143

принесения в жертву встречаются часто. Образ жертвоприношения даже становится в магии ведущим образом, в соответствии с которым в мыслях устанавливается порядок всей системы операций. Например, в греческих книгах по алхимии мы находим многократно повторяющуюся идею о превращении меди в золото, истолкованную в аллегориях жертвоприношения. Идея жертвоприношения и особенно принесения в жертву детей проходит через все, что нам известно об античной и средневековой магии; примеры этому встречаются практически повсюду - однако они берутся скорее из мифов, чем из реальной жизни. Все эти обряды мы считаем жертвоприношениями, поскольку они обладают всеми соответствующими внешними признаками. Терминология позволяет отделить их от религиозного жертвоприношения не более, чем магическое очищение от религиозного. Кроме того, они производят похожий эффект, высвобождая некие силы, что является способом общения с последними. В "Кроновом оракуле" бог действительно присутствует во время обряда. Тексты также указывают, что используемые в магических обрядах материалы оказываются в самом деле трансформированными и наделенными магическими качествами. В заклинании, которое_ нам кажется н_е подвергшимся влиянию христианства, находим: "Zu et otvoq, огЗк el otvoq, аЯЯ' r| кефаАг| щс, 'A0r|va<;, аи et olvo<;, ойк et oivo<;, аААа та arikcrfaya. той 'Ooetpioi;, та cmMy%va той 'laco"39.

Таким образом, жертвоприношение встречается в магии, но мы обнаруживаем его не во всех системах магии. Так, у чероков или в Австралии оно отсутствует. В Малайзии оно представлено в очень сокращенной форме: подношение благовоний и цветов, вероятно, обязано своим происхождением буддизму или индуизму, а достаточно редкие жертвоприношения коз и петухов, кажется, имеют мусульманское происхождение. В принципе, там, где отсутствует магическое жертвоприношение, отсутствует также и жертвоприношение религиозное. Во всяком случае подробное рассмотрение магического жертвоприношения не является столь необходимым при исследовании магии, как изучение симпатических обрядов, и мы отложим это для другой работы, где специально проведем сравнительный анализ магических и религиозных обрядов. Тем не менее уже можно считать доказанным, что в магии жертвоприношения не формируют, как в религии, достаточно самостоятельного класса крайне специализированных обрядов. С одной стороны, как показывает выше рассмотренный пример жертвенного костра, сложенного из поленьев того дерева, из которого изготовлены стрелы, в сущности, в магии все искупительные жертвоприношения лишь окружают основной симпатический обряд, формой которого они, собственно говоря, и являются. С другой стороны, они являются частью магической кухни, оставаясь не более чем одним из тысячи ее рецептов. Так, в греческой магии процесс изготовления колуриа (коААойрга)40 никак не

"Ты еси вино, ты не вино, но глава Афины, ты еси вино, ты не вино, но внутренности Осириса, внутренности мужа Ио

[Исиды]" (Papirus, CXXI [B.M.], 710). 40 коЯАоирюс [гр] - мазь, паста. Прим. ред.

144

отличают от жертвоприношения; папирусы обозначают словом эпитхю-мата (ётпЭицата)41 магические смеси, предназначенные для окуривания и любых других действий. Мы оказываемся здесь перед лицом обширного и важного класса магических действий, еще не имеющих точного определения. Эти действия сопряжены с применением веществ, свойства которых передаются благодаря существующей связи между вещами; другими словами, они предоставляют средства для использования симпатических ассоциаций или симпатических свойств вещей. Поскольку эти действия настолько же своеобразны, насколько и всеобщи, они раскрашивают своей странностью всю систему магии и дают основные черты ее народного образа. Алтарь мага - это его колдовской котел. Магия - это искусство приготовления смесей, продуктов брожения, различной пищи. Ее продукты измельчаются, растираются, смешиваются, разводятся водой, превращаясь затем в ароматические вещества, напитки, настойки, в тесто, пироги особой формы, в миниатюрные изображения, чтобы обратиться в дым при сгорании, быть выпитыми, съеденными кем-либо, чтобы быть хранимыми в качестве талисмана. Эта кухня, химия или фармакопея имеет целью не только сделать доступными для использования магические вещи, но также служит для придания им формы ритуального

предмета, что увеличивает их магическую силу. Эта кухня сама по себе является очень строго регламентированным традиционным ритуалом; действия, которые она содержит, сами по себе являются обрядами. Все их нельзя рассматривать просто как подготовительные или сопутствующие магической церемонии ритуалы. Приготовление составов и создание тех или иных вещей есть самостоятельный обряд со своей вступительной и завершающей частью. То, что в жертвоприношении называется подготовкой жертвы, в этой кухне будет магическим обрядом, вернее, частью обряда.

Искусство подготовки вещей требует определенных навыков в других ремеслах. Маг готовит изображения из теста, глины, воска, меда, гипса, металла или папье-маше, из папируса, пергамента, песка или дерева и прочих материалов. Маг вырезает, лепит, пишет красками, рисует, вышивает, вяжет, ткет, гравирует, он делает ювелирные изделия, деревянную мозаику и еще неизвестно сколько других вещей. Эти занятия обеспечивают его фигурками богов или демонов, куклами, заменяющими объект колдовства, предметами, имеющими символическое значение. Он производит наплечные повязки, кулоны, талисманы, амулеты - все это ритуальные предметы внутри продолжающегося обряда.

Вербальная магия. Обычно словесные магические обряды обозначаются словом "заклинания", и мы не видим причины, чтобы не следовать этому обыкновению. Это не означает, что в магии существовал только один тип таких обрядов. Система заклинаний имеет столь значительный

41 йибицатсе [гр] - воскурение. Прим. ред. 145

вес в магии, что в некоторых обществах принимает весьма разнообразные формы. Вероятно, ей никогда не отводили того места, которое она заслуживает. Читая некоторые современные работы, можно предположить, что магия состоит только из операциональных обрядов; вербальные обряды в них лишь упоминаются. Другие сборники, как, скажем, у Ленрота42 о финской магии, напротив, содержат только заклинания. Редко где можно встретить удовлетворительную систему взглядов, уравновешивающую эти две категории обрядов, как, например, было сделано Скитом относительно малайской магии или Муни43 относительно чероков. Ритуальные руководства и трактаты по магии показывают, что обычно одни обряды не совершаются без других. Они настолько тесно связаны, что для того, чтобы получить правильное представление о магической церемонии, необходимо провести их параллельное исследование. Если один из двух классов и стремится преобладать, то это, скорее, окажется класс заклинаний. Сомнительно, чтобы вообще существовали обряды, в которых не используются словесные тексты, и в то же время, определенно известно значительное количество обрядов, имеющих исключительно вербальный характер.

Мы обнаруживаем в магии практически все формы вербальных обрядов, какие известны в религии: клятва, обет, молитва, гимн, просто обращение. Мы не пытались классифицировать обряды операционального характера и не будем разделять по группам вербальные обряды. Они не соотносятся здесь с группами явлений, имеющих точные определения. Хаотичность магической практики приводит к тому, что форма обрядов не отвечает в точности их целям. Имеет место удивительное несоответствие: встречаются высоко вдохновенные гимны, сочиненные по самому ничтожному поводу.

Существует группа заклинаний, соответствующая тому, что мы называем симпатическими обрядами. Некоторые из таких заклинаний сами по себе обладают симпатическим действием. Речь идет о том, чтобы назвать имена действий и предметов, и тем самым вызвать их появление по законам симпатии. Медицинские заговоры или изгнание духов построены на игре слов, которые означают "отвести", "отбросить", либо названия болезни и демонов, являющихся причиной болезни. Каламбур и ономатопея относятся к излюбленным способам для вербальной борьбы с болезнью с помощью симпатии. Другой метод, порождающий что-то вроде особого класса симпатических заклинаний, является просто описанием соответствующего невербального (операционального) ритуала: "Паао' аца ка\ Хеуе тошта. та AeAcpi 5oq батгк гахаасо"44. Вероятно, пред-

42 Лёнрот, Элиас (1802-1884) - финский фольклорист и лингвист. Профессор Хельсинкского университета. Известен как исследователь и составитель "Калевалы". Прим. ред.

43 Муни, Джеймс (1861-1921) - американский этнограф (культурный антрополог), исследователь североамериканских индейцев. Прим. ред.

"Сыпь же скорее и молви: "Я Дельфиса косточки сыплю"..." [греч.] Феокрит, II, 21. Пер. и ком. М. Е. Грабарь-Пассек. Феокрит, Идиллии и эпиграммы. М., 1958. Прим, ред. 146

полагалось, что описания или упоминания действия достаточно, чтобы оно произошло и произвело должный эффект.

Наряду с тем, что магия включает в себя жертвоприношения, она содержит также молитвы и гимны, и в особенности обращения к богам. Приведем пример ведической молитвы, произносимой во время простого симпатического лечения водянки (Kaugika sutra, 25, 37 и далее): "Этот Асур властвует над богами; без сомнения, желание царя Варуны истинно [обязательно осуществляется]; своими чарами я превосхожу грозный гнев [бога], я отнимаю этого человека у болезни. Да будут [возданы] почести тебе, о царь Варуна и гневу твоему; ибо, о, грозный, ты распознаешь любой обман. Я отдаю тебе тысячу других людей; пусть же благодаря твоей доброте (?) человек этот живет сто осеней" и т. д. Этот гимн (Atharua Veda, I, 10) или точнее формула (brahman, стих 4) обращена, естественно, к богу вод Варуне, который посылает за грехи водянку. В молитвах, обращенных к Артемиде или солнцу, которые обнаруживаются в греческих магических папирусах, лирическое содержание призыва искажено и подавлено вторжением всего магического пустословия. Молитвы и гимны, которые, если очистить их от этого непривычного содержания, кажутся столь близкими к тем, что мы привыкли считать религиозными, часто содержатся в церковных требниках, причем особенно в требниках, которые упразднены или имеют чужестранное происхождение. Так, Дитрих недавно обнаружил в Большом Парижском папирусе целый отрывок литургии, относящийся к культу Митры. Более того, священные тексты, предметы религиозного культа могут при случае становиться магическими. Священные книги - Библия, Коран, Трипитака45 дали заклинания большей части человечества. То, что система текстов религиозного характера до такой степени пронизывает современную магию, не должно нас удивлять. Этот факт соответствует распространению данной системы в религиозной практике так же, как применение в магии механизма жертвоприношения - с его применением в религии. В каждом обществе существует лишь ограниченное число обрядовых форм. Чего операциональные магические обрядовые действия обычно не содержат, так это отображения мифов. Но зато имеется третья группа речевых обрядов, которые мы назовем заклинаниями мифологического характера. В первую очередь, это заклинания, которые состоят из описания операции, похожей на ту, которую хотят произвести. Это описание выражено в форме рассказа или эпического повествования, а персонажи обычно - герои или боги. Некоторая наличная ситуация уподобляется ситуации, описываемой в тексте заклинаний как своему прототипу, и рассуждения принимают следующую форму: если некто (бог, святой или герой) смог совершить такие-то и такие-то действия (зачастую и более сложные) при таких-то обстоятельствах, то уж,

45 Трипитака - "Три корзины", санскр. - тексты буддийского канона, состоящего из трех частей: "Сутрапитака" ("Корзина сутр"), "Винаяпитака" ("Корзина устава") - наставления монашеской жизни, "Абидхармапитака" - философские и психологические трактаты. 147

конечно, он может сделать тоже самое, и даже с большим успехом, в данном случае, который аналогичен описанному. Другая группа заклинаний мифологического характера формируется из того, что называют обрядами происхождения: они описывают происхождение, перечисляют качества и имена существ, вещей или демонов, на которые направлен обряд; это что-то вроде разоблачения объекта с тем, чтобы лишить его чар; маг начинает магический процесс над этим предметом, устанавливает, что он собой представляет, выслеживает, захватывает, подчиняет его себе и заставляет выполнять свои приказания. Все эти заклинания способны достигать значительных размеров, но чаще они редуцируются; это бормотание ономатопеи, слово, означающее предмет обряда и имя человека, на которого направлен обряд, обычно называемое после того, как обряду остается лишь механически перенести на этого человека свое действие. Молитвы свободно сокращаются до простого упоминания имен бога, демона или почти бессодержательного религиозного понятия типа tpurayiov46 или qodech. Заклинания мифологического характера, в конце концов, ограничиваются произнесением имени собственного или нарицательного. Сами названия разлагаются на части или заменяются буквами: ipvadyiov начальной, названия планет -

соответствующими гласными; встречаются также загадки, представляющие собой "Эфесские письмена" ('Ecpecna урацлат) или лжеалгебраические формулы, в которые выливаются схематические описания алхимических опытов.

Если все эти речевые обряды стремятся к одним и тем же формам, то это потому, что все они имеют одну и ту же функцию. По крайней мере, их общий эффект состоит в том, что необходимо вызывать потусторонние силы и точно обозначить цели обряда. Призывают, зовут, вызывают к жизни духовную силу, которая должна сделать обряд действенным, или, по меньшей мере, испытывают необходимость сказать, на какую силу рассчитывают; таков случай экзорцизмов, производимых от имени того или иного бога; в случае магии, апеллирующей к мифам, ссылаются на фигуру авторитетного мифологического персонажа. С другой стороны, говорят, для чего служит обряд и для кого он совершается; пишут или произносят над куклами-двойниками имя того, кого околдовывают; при сборе целебных трав необходимо сказать, для чего или для кого они предназначены. Таким образом, ясно выраженная вербальная магия дополняет операциональную сторону обрядов, которую она может даже вытеснять. Любое ритуальное действие, впрочем, содержит фразу, ибо всегда есть некий минимум выразительных средств, определяющих цель и природу обряда, хотя бы словами, произносимыми про себя. Поэтому мы утверждаем, что не существует совершенно бессловесных обрядов, а кажущееся молчание не мешает этому подразумеваемому заклинанию, которое является осознанием желания. С этой точки зрения, операциональный магический обряд представляет

46 TpiaUYiov - священная триада, Святая Троица, [гр.] Прим. ред. 148

собой не что иное, как перевод этого заклинания, произносимого про себя, где жест является знаком, языком. Слова и действия абсолютно эквивалентны друг другу, и именно поэтому мы видим, что содержание, к которому отсылают магические жесты, предстает перед нами как заклинание. Без формального физического действия, используя лишь свой голос, дыхание или даже просто желание, маг создает, уничтожает, управляет, убивает - совершает любые действия.

Уже тот факт, что всякое заклинание представляет собой словесную формулу и что всякий операциональный обряд эту формулу подразумевает, свидетельствует о формалистическом характере всей магии. Относительно заклинаний никто никогда не сомневался, что они являются обрядами, будучи традиционными, формальными и наделенными собственной особой магической силой; ведь не существовало представления, что слово может физически производить желаемый результат. В отношении операциональных обрядов этот факт не столь очевиден; в данном случае имеет место более тесное соотношение, иногда логическое, иногда даже проверенное опытом, между обрядом и желаемой целью - несомненно, что паровая баня и магические натирания действительно облегчали болезни. Но оба типа обрядов - вербальные и операциональные - имеют одни и те же характерные черты, ведут к одним и тем же наблюдениям. Оба относятся к миру сверхъестественных явлений. Язык заклинаний - это особый язык, язык богов, духов, колдунов. Два, вероятно, наиболее удивительных из них - это используемый в Малайзии бхасаханту (bhasahantu) (язык духов) и язык ангекоков у эскимосов. Относительно Греции Ямвлих сообщает нам, что "Эфесские письмена" являются языком богов. Магия говорила на санскрите в Индии эпохи пракритов, на языке египтян и евреев в греческом мире, на греческом языке в латинском мире и на латинском у нас. Повсюду она использует архаизмы, причудливые непонятные термины. Начиная со своего рождения, как мы видим на примере Австралии, где мы, возможно, являемся свидетелями ранних этапов развития магии, она все бормочет свою абракадабру. Странности и своеобразию операциональных обрядов соответствует склонность говорить загадками и невнятным бормотанием в рамках речевого магического обряда. Будучи далека от проявления индивидуальных эмоций, магия постоянно налагает ограничения на жесты и словесные выражения. Все строго зафиксировано и точно определено. Предписаны стихотворные размеры и речитативы. Магические формулы должны нашептываться или напеваться монотонно, в специальном ритме. Мы видим в Шатапаха брахмане (Qatapatha brahmana), как и у Оригена, что интонация может быть важнее самих слов. Не менее строго регламентированы жесты. Маг подчиняет их ритму, как в танце: в руководстве прописано, какой рукой, каким пальцем он должен действовать, с какой ноги начать, когда ему нужно

сесть, когда встать, лечь, прыгнуть, 149

закричать, в каком направлении двигаться. Пусть он один на один с самим собой, он не более свободен, чем священник перед алтарем. Кроме того, существуют общие каноны, одинаковые для речевых и операциональных обрядов: это каноны числа и направления. Движения и слова должны повторяться определенное число раз. Это не любые числа, а те, что считаются магическими или священными: 3, 4, 5, 7, 9, 11, 13, 20 и т. д. К тому же маг должен произносить слова и совершать действия, повернувшись лицом к одной из сторон света, причем минимум требований состоит в том, чтобы колдун был направлен к объекту колдовства. Короче говоря, магические обряды необычайно формализованы и стремятся не к простоте светских жестов, а к крайней утонченности в мистической точности исполнения действий.

Самые простые магические обряды имеют форму, подобную тем, что являются объектом наибольшего числа предписаний. До сих пор мы говорили о магии так, словно она включает в себя только определенные действия, которые требуется совершить. Однако она содержит также и обряды, имеющие целью не совершать определенных действий (негативные обряды), и это как раз самые простые обряды. Мы уже встречали их среди подготовительных обрядов, когда упоминали ограничения, которых должны придерживаться маг и лицо, по чьей просьбе производится обряд. Эти обряды могут назначаться и проводиться в качестве самостоятельных актов. Именно они образуют ту огромную массу явлений, которые называют суевериями. Они состоят в том, чтобы избежать тех или иных действий с целью предохранить себя от некоторых магических последствий, которые эти действия могли за собой повлечь. Однако такие обряды не просто формализованы; они формализованы в высшей степени, поскольку носят почти исключительно императивный характер. Их обязательность свидетельствует о том, что они являются продуктом действия социальных сил даже более, чем обряды позитивные, где это видно из их традиционного, формального и аномального характера. Однако этот важный вопрос, касающийся симпатических табу, негативной магии, как мы предлагаем ее называть, слишком мало освещен и нашими предшественниками, и в наших собственных исследованиях, чтобы мы были в состоянии сделать что-то еще помимо обозначения предмета исследований. Пока что мы не видим в этих фактах ничего, кроме того, что этот элемент магии, то есть обряд, является объектом коллективного представления.

Относительно позитивных магических обрядов мы видели, что в каждом отдельном обществе их число ограничено. Количество составляющих элементов этих обрядов, куда входят, смешавшись, заклинания, негативные обряды, жертвоприношения, кулинарные ритуалы и т. д., также не беспредельно. Это ведет к установлению достаточно небольшого числа устойчивых комплексов, которые можно назвать типами церемоний, вполне сравнимых с типами орудий или с тем, что называют типами, когда говорят о типах ремесел. В каждом обществе совершается 150

отбор возможных форм; одни и те же четко очерченные комплексы, которые, будучи установлены однажды, обнаруживаются в действиях, служащих для разных целей, даже вопреки логике формирования этих комплексов. Таковы вариации на тему вызывания ведьмы, осуществляемого посредством вещей, ею заколдованных; когда речь шла о молоке, которое не взбивалось в масло, прокалывали молоко в маслобойке; но затем стали наносить удары по молоку, чтобы предотвратить другие виды порчи. В данном случае мы имеем определенный тип магической церемонии; имеется целый ряд примеров, где присутствует та же тема. Так, приводят примеры колдовства при помощи двух и трех кукол, эффект которого основывается, по-видимому, на подобном же размножении сфер применения. Такие действия по их стойкости и формализованности можно сравнить с религиозными праздниками. С другой стороны, таким же образом, как ремесла или техника имеют этнические, или, точнее, национальные черты, можно было бы сказать, что в каждом обществе магия имеет свой неповторимый облик, характеризующийся преобладанием определенных обрядов: использование человеческих костей в австралийском колдовстве, курение табака в американской магии, благословения и символ веры в обществах, подвергшихся влиянию иудаизма и ислама. Похоже, только малайцы знакомы с любопытным магическим ритуалом, предполагающим

участие больших групп людей, собравшихся вместе.

При том, что имеются формы магии, специфичные для каждого общества, внутри каждой системы магии - или же, с другой точки зрения, внутри каждой из больших групп обрядов, описанных нами отдельно, - имеются доминирующие варианты. Отбор отчасти является результатом работы специализирующихся в этом магов, использующих один или небольшое количество обрядов в совокупности случаев, для которых они предназначены. Каждый маг во всех случаях использует один и тот же рецепт, один и тот же инструмент, одну и ту же сумку со снадобьями и амулетами. Маги чаще специализируются в соответствии с обрядами, которые практикуют, чем в соответствии с силами, которыми обладают. Добавим, что те, кого мы назвали непрофессиональными магами, знают еще меньше обрядов, чем настоящие маги, и они обречены бесконечно их воспроизводить. Именно таким образом рецепт, используемый бестолково, без всякого смысла, становится совершенно непонятным. Тут мы еще раз видим, как форма стремится преобладать над содержанием.

Однако сказанное об образовании различных типов магических обрядов не доказывает, что они действительно поддаются классификации. Кроме того, то, что остается множество обрядов, занимающих промежуточное положение, возникновение новых разновидностей в этой аморфной массе магических обрядов является совершенно случайным и не соответствует реальному разнообразию их функций; в магии нет ничего, что было бы действительно сравнимо с религиозными институтами. 151

СИСТЕМА ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

Магические практики не лишены смысла. Они соотносятся с системой представлений о мире, зачастую очень богатой; эти представления формируют третий элемент магии. Мы видели, что любой обряд - это разновидность языка. Соответственно, обряд переводит на этот язык некоторую идею.

Минимум представлений, которые содержатся в любом магическом действии - это представление о цели. Несмотря на кажущуюся ру-диментарность, это представление достаточно сложно и включает в себя несколько временных горизонтов, несколько компонентов. Мы сможем выделить, по крайней мере, некоторые из них, и анализ, который мы проведем, будет не только результатом наших собственных теорий ведь существуют магические системы, где осознается это разнообразие и сообщается о нем с помощью слов или специальных метафор.

В первую очередь, мы предполагаем, что маги и их приверженцы представляют себе специфические цели конкретного обряда, подразумевая, хотя бы имплицитно, некоторую общую картину действия магии. Всякий магический акт кажется происходящим по принципу силлогизма, первая посылка которого обычно выражается в заклинании: Venenum veneno vincituri natura naturam vincit". "Нам известно твое происхождение... Как ты можешь убивать?" (Atharva Veda, VII, 76, 5, vidma vai te... janam... Katham ha tatra tvdm hano...) Как бы различны ни были результаты каждого обряда, можно считать, что в момент совершения действия они обладают всеми общими характерными свойствами. Всегда имеет место либо навязывание, либо подавление некоторого свойства или условия: например, заколдовать или расколдовать, сделать одержимым или изгнать злого духа, то есть, одним словом, произвести изменение состояния. Мы охотно согласимся, что любой магический акт представляется как имеющий своей целью либо поставить живые существа и предметы в определенное состояние, благодаря которому некоторые действия, события, явления будут совершаться неизбежно, либо, наоборот, заставить их выйти из данного состояния. Действия различаются между собой вследствие их начального состояния, обстоятельств, определяющих смысл изменений, а также особых, назначенных целей. Но они сходны в том, что имеют основным и незамедлительным следствием изменение первоначального состояния. Итак, маг знает и прекрасно чувствует, что тем самым его магия всегда похожа на саму себя; он убежден, что магия - это искусство изменений, майя, как говорят в индусы.

Однако, кроме этой достаточно формальной концепции, в понятии магического обряда существуют и другие конкретные элементы. Все приходит и уходит: душа возвращается, лихорадка отступает. При помощи нагромождения образов пытаются выразить эффект магических процедур. Заколдованный человек - это больной, калека, заключенный. Ему

раздробили кости, испарили костный мозг, с него содрали кожу.

47 "Зелье зельем побеждается как природа природу побеждает" [лат.]. Прим. ред. 152 Излюбленными образами являются связывающие и развязывающие оковы: "злобные колдовские узы", "цепь, прочерченная по земле" и т. д. У греков колдовство - это "магический узел" (катабеацос;) и "узы снадобья" (фЛтрокатабеоцод). Та же самая идея более абстрактно выражена в латинском языке словом religio, которое, впрочем, имеет тот же смысл. В заговоре против ряда заболеваний горла, после перечисления технических и описательных терминов, мы находим: Напс religionem evoco, educo, eoccanto de istis membris, medullisT (Marcellus, XV, II)49; religio выделена здесь как некоторое неопределенное существо, смутно представляемый образ, который можно ловить и поймать. В других случаях эффект обряда будет выражаться с помощью образов, соотносимых с нравственными категориями мира, любви, обольщения, страха, справедливости, собственности. Эта идея имеет обычно очень неясные очертания, но иногда спрессовывается в едином четком понятии, выраженном специальным словом. У ассирийцев подобное понятие определяется словом мамит (mamit). В Меланезии эквивалентом мамита является понятие маны, которую рассматривают как результат обряда; у ирокезов (гуронов) - это аренда, которую напускает маг; в древней Индии именно брахман (основа всего сущего) был движущей силой мира; у нас - порча, судьба, заговор и т. п. Сами слова, с помощью которых определяют эти понятия, показывают, сколь далеки были эти понятия от научных теорий. Говорится о конкретных вещах и материальных объектах; наводят чары, раскладывают руны; судьбу очищают, сжигают, топят.

Третий момент нашего общего представления состоит в том, что люди предполагают наличие определенных отношений между предметами и существами, участвующими в обряде. Эти отношения иногда мыслятся как половые связи. Ассирийско-вавилонское заклинание создает образ мистической свадьбы между демонами и образами, призванными их представлять: "Все злое и дурное, что завладело N., сыном N., и преследующее его, если ты мужчина, то он будет твоей женой, если ты женщина, то он будет твоим мужем" (Fossey, LaMagie assyriene, p. 133). Существует множество других способов представить себе подобные отношения. Можно представить, что колдун и тот, кто подвергается колдовству, взаимно принадлежат друг другу. Колдуны могут быть поражены колдовством вслед за своей жертвой, и, таким образом, жертвы влияют на колдунов. Таким образом, можно снять чары, заколдовав колдуна, который, в свою очередь, властен над собственными чарами. Говорят еще, что именно колдун или его душа, иди демон колдуна овладевает тем, кого требуется заколдовать; и именно таким образом осуществляется захват жертвы. Одержимость - это наиболее сильное выражение связи, которая устанавливается между магом и объектом его обряда, простое внушение - наиболее слабое

48 "Я это знамение заклинаю, вывожу, изгоняю из твоих членов и нутра". Прим. ред.

49 Марцелл из Бордо (Марцеллус Эмпирик) - родом из Галлии, служил при дворе Феодосия Великого. Упоминаемый Моссом лечебник составлен в начале V в. Впервые напечатан в 1536 г. Прим. ред.

153

ее выражение. Всегда отчетливо осознается неразрывность связей внутри этого круга, включающего деятелей, тех, кто испытывает воздействие, материалы, духов и цели данного магического обряда. Приняв все во внимание, мы обнаруживаем в магии то, что уже открыли в жертвоприношении. Магия подразумевает смешение образов, без чего, как мы считаем, нельзя себе представить сам обряд. Так же как соединены воедино жертвователь и жертва, бог и обряд жертвоприношения, так и маг, обряд и цель обряда дают единый конгломерат образов, что, впрочем, само является объектом особых представлений. В действительности, каковы бы ни были различия отдельных моментов представлений о сущности магического обряда, они все равно включаются в общую систему представлений, в которой смешаны причины и следствия. Это основная идея магии, немедленная и безграничная эффективность непосредственного творения; это абсолютная иллюзия, майя, как ее назвали индусы. В магии между желанием и его осуществлением нет разрыва. В этом проявляется одна из ее характерных черт, особенно хорошо отраженная в сказках. Все представления, которые мы только что рассмотрели, есть не что иное, как различные формы, разные моменты, если угодно, собственно магической идеи. Последняя, кроме того, содержит и более определенные представления, которые мы попытаемся изложить ниже.

Эти представления мы разделим на персонифицированные и неперсонифицированные в соответствии с тем, присутствует там идея индивида или нет. Неперсонифицированные представления могут быть разделены на абстрактные и конкретные, персонифицированные, естественно, могут быть только абстрактными.

1. Абстрактные неперсонифицированные представления. Законы магии. Абстрактные неперсонифицированные представления магии - это законы, которые она установила эксплицитно или имплицитно; по крайней мере, это очевидно в отношении алхимиков и врачей. В последние годы придавали большое значение данному виду представлений. Полагали, что магия доминировала только благодаря им, из чего, естественно, заключили, что она является в некотором роде наукой, ибо когда мы говорим о законе, мы говорим о науке. Фактически, магия выглядит как гигантская вариация на тему действия принципа причинности. Однако это нам ни о чем не говорит; удивительно, если было бы не так, ведь исключительная цель магии, вероятно, состоит в том, чтобы добиться результата. Мы признаем только то, что если упростить магические формулы, то невозможно не рассматривать магию как научную дисциплину или примитивную науку, что и делали Фрэзер и Джевонс. Добавим, что магия может функционировать как наука и занимает место нарождающихся наук. Научный характер магии был в общем замечен магами и активно культивировался ими. Тенденции становления научного знания, естественно, лучше всего наблюдать в их высших формах, предполагающих приобретенные знания и изыс-154

канные практики, и встречающихся там, где идея позитивной науки уже присутствует. В беспорядочном нагромождении различных форм можно выделить три главных закона. Их все можно назвать симпатическими законами, если расширить значение слова "симпатия" так, чтобы включить в него еще и понятие антипатии. Это законы контактности, сходства и контраста: находящиеся или находившиеся в контакте предметы являются и остаются связанными, подобное производит подобное, противоположное действует на противоположное. Тайлор и вслед за ним другие авторы отметили, что эти законы представляют собой не что иное, как законы ассоциации идей (добавим, только у взрослых людей) с тем отличием, что здесь субъективная ассоциация идей заставляет делать вывод об объективной ассоциации действий, то есть другими словами, случайная мысленная связь эквивалентна причинной связи вещей. Можно было бы соединить три формулы в одной и заключить, что контактность, сходство и противоположность равноценны одновременности, тождественности и противопоставленности в мыслях и в действиях. Возникает вопрос, действительно ли эти формулы подразумевают тот подход, который заложен в рассматриваемых так называемых законах?

Рассмотрим прежде всего закон контактности. Наиболее простая форма этого понятия симпатической контактности состоит в отождествлении частного и целого. Часть равна целому. Зубы, слюна, пот, ногти, волосы полностью представляют человека, и таким образом с их помощью можно непосредственно воздействовать на человека - либо обольстить, либо навести порчу. Разделение не прерывает связи, можно даже снова воссоздать или вызвать целое с помощью одной из его частей: "целое из части" (totum ex parte). He станем даже приводить примеры подобных верований, настолько они сейчас известны. Тот же закон можно выразить иначе: индивидуальность существа неразделима и постоянно присутствует полностью в каждой из его частей.

Эта формула применима не только к людям, но и к предметам. С точки зрения магии, свойства вещи принадлежит ее частям так же, как и целому. Этот закон весьма общего характера констатирует свойство, присущее равным образом душе человека и духовной сущности вещей. И это еще не все; каждый предмет содержит полностью в себе основополагающий принцип того класса вещей, часть которого он составляет: любое пламя заключает в себе огонь, кости мертвецов содержат смерть, не говоря уже о том, что один волос заключает в себе жизненную силу человека. Приведенные наблюдения убеждают, что речь идет о концепции, касающейся не только индивидуальной души, и что, стало быть, закон не может объясняться свойствами, которые неявно приписываются душе. Тем более это не просто следствие теории залога жизни; вера в существование предмета, в котором заключена жизнь (смерть) человека, наоборот, представляет собой лишь частный случай принципа "целого из части".

Закон контактности включает в себя и другие аспекты. То, что находится в непосредственном

контакте с человеком, как, например,

155

одежда, следы ног, отпечатки тела на траве или в кровати, сама кровать, стул, предметы,

которыми обычно пользуются, игрушки и т. д., уподобляются отделенным от тела частям. Не требуется, чтобы это взаимодействие было постоянным, часто повторяющимся или на самом деле происходило, как в случае с одеждой или предметами обихода: заклинанию подвергаются следы на дороге, вещи, которых жертва случайно коснулась, вода, которую человек использовал при мытье, надкушенный фрукт и многое другое. Магия, которая повсеместно в практике использует остатки пищи, опирается на идею о существовании непрерывной абсолютной связи между пищей, попавшей в желудок и остатками еды, а едок становится, по существу, тождественным тому, что съел. Очень похожие отношения непрерывной связи существуют между человеком и его семьей. Колдовство подействует наверняка, если воздействовать на родителей, родственников человека, называя их имена в формулах или записывая на магических предметах, предназначенных для того, чтобы нанести вред. Подобная связь полагается между человеком и его домашними животными, его домом, полем, крышей дома и т. д. Между раной и нанесшим ее оружием устанавливаются симпатические отношения, которые можно использовать для того, чтобы вылечить рану с помощью оружия. Та же связь соединяет убийцу и его жертву; идея симпатической связи порождает поверье, что труп начинает кровоточить при приближении убийцы; он мгновенно возвращается в состояние, непосредственно предшествовавшее убийству. Симпатическое объяснение этого факта приемлемо, поскольку мы имеем еще более яркие примеры подобного типа связи. Она распространяется не только на виновного, но и на более широкую сферу: например, считают, что если человек нанес вред малиновке, то его коровы начинают давать красное молоко (Зимменталь, Швейцария).

В конечном счете, люди и предметы оказываются связаны с некоторым числом партнеров по симпатическим связям, теоретически безграничным. Связи эти устроены таким образом, что для того, чтобы получить необходимый эффект, нет разницы, на какое из конечных звеньев воздействовать. Сидней Хартланд5" допускает, что покинутая девушка может полагать, что заставит страдать бывшего своего любовника посредством симпатических связей, наматывая свои собственные волосы на лапки жабы или закручивая их вокруг сигары (Лукка). В Меланезии (на Новых Гебридах и, кажется, на Соломоновых островах) друзья человека, который ранил врага, благодаря нанесенному их другом удару оказываются способны с помощью колдовства растравить рану противника.

Идея магической связи, будь то связь по причине предварительно установленных взаимоотношений целого и части, или по причине случайного контакта, подразумевает идею заражения. Предполагается, что личные свойства, болезни, жизнь, удача, все виды результатов магической деятельности могут быть переданы по симпатической цепочке. Понятие заражения среди магических и религиозных представлений

°" Хартланд, Эдвин Сидней (1848-1929). Британский фольклорист. Прим. ред. 156

является одним из самых известных. Это не мешает нам кратко на них остановиться. В случае символического заражения, как мы наблюдали и в жертвоприношении, происходит слияние образов, в результате чего возникает относительная тождественность вещей и существ, находящихся в контакте. Это, если можно так выразиться, образ того, что должно быть перенесено в ходе обряда с одного объекта на другой, образ, проходящий по линии симпатической связи. Последняя часто фигурирует в самом обряде как, например, в Индии, где в определенный момент основного ритуала человек, для которого проводится этот ритуал, прикасается к магу, или у австралийцев, когда маг прикрепляет к человеку, на которого он должен воздействовать, нить или веревку, по которой уходит изгоняемая болезнь. Однако магическое заражение представляет собой не только идеальное явление, принадлежащее невидимому миру; оно достаточно конкретно, материально и во всех отношениях похоже на физическое заражение. Марцелл из Бордо советует для диагностики внутренних заболеваний заставить больного спать в течение почти трех дней рядом с маленьким щенком, который еще сосет мать. При этом пациент должен сам кормить щенка молоком из своего собственного рта, причем часто "ut aeger ei lac de ore suo frequenter infundat"51' а затем остается лишь вскрыть щенку живот, чтобы определить причину болезни (Marcellus, XXVIII, 132); Марцелл добавляет, что смерть щенка излечивает человека. Совершенно идентичный обряд практикуется в племени баганда52 в центральной Африке. В подобных случаях слияние образов абсолютно и наблюдается нечто большее, чем просто иллюзии - галлюцинации,

когда люди, действительно, видят, как болезнь уходит и передается. Здесь имеет место скорее перенос идей, чем ассоциация.

Однако этот перенос идей усложняется передачей испытываемых чувств. Ведь с начала и до конца магической церемонии имеет место одно и тоже чувство, придающее ей смысл и задающее тон, то есть управляющее и руководящее всеми ассоциациями идей. Это объясняет нам, как в действительности работает в магическом обряде закон непрерывности связи. В большинстве случаев применения контактной симпатии существует не просто распространение некоторого свойства или состояния предмета или человека на другой предмет или на другого человека. Если бы закон, в том виде, как мы его сформулировали, являлся абсолютным или единственно включенным в использующие его магические действия, и только в интеллектуальной форме, если бы в общем и целом существовала лишь связь идей, то прежде всего мы бы констатировали, что то свойство, которое требовалось передать, распространяется в равной степени на все элементы этой магической цепочки, образованной неограниченным числом возможных случайных или обязательных вза-

51 "Пока он болен, пусть он часто вливает ему (щенку) молоко из собственного рта" [лат.]. Прим.. ред.

52 Баганда - народ, проживающий в восточной тропической Африке (совр. государство Уганда). Прим. ред. 157

имодействий, и что любые качества одного элемента полностью передаются другим. Однако это не так, иначе магия была бы невозможна. Симпатический эффект всегда ограничивают желаемым эффектом. С одной стороны, в точно определенный момент прерывают симпатическое действие; с другой стороны, передают лишь одно или незначительное количество свойств, которые в принципе могут быть переданы. Таким образом, когда маг абсорбирует болезнь своего пациента, он не чувствует себя больным. Точно так же, маг имеет дело только с возрастом мумии, из которой сделан волшебный порошок, используемый для продления жизни, ценностью золота или алмаза, нечувствительностью зуба мертвеца. Заражение ограничено этими свойствами, абстракциями, оторванными от целого.

Более того, постулируется, что рассматриваемые свойства по природе локализуются в одном месте. Например, удача человека может находиться в соломе, которой покрыта крыша его дома. Из идеи локализации выводят идею возможности отделения. Древние греки и римляне считали, что можно вылечить заболевание глаз, если больному передать зрение ящерицы; ящерицу ослепляли прежде, чем она коснется камней, которые должны служить в качестве амулетов, так что рассматриваемое свойство, оторванное от своего основания, должно было полностью перейти туда, куда его пожелают отправить. Отделение и абстрагирование изображаются в данном случае средствами ритуала; однако вообще это вовсе не обязательно. Такое ограничение теоретически возможных последствий применения закона является условием его использования. Та же необходимость, которая заставляет совершаться обряды и порождает мысленные ассоциации, определяет их выбор и ограничение. Так, во всех случаях, когда функционирует абстрактное понятие магической контактности, ассоциация идей дублируется передачей чувства, средствами отвлечения и сосредоточения внимания, вполне определенным намерением, то есть явлениями, имеющими место в сознании, но объективированными точно так же, как и сами понятийные ассоциации. Второй закон - закон сходства - не так прямо, как первый, отражает понятие симпатии, и мы полагаем, что Фрэзер был прав, когда вместе с Сиднеем Хартландом употреблял термин симпатия в строгом смысле, чтобы обозначить явления заражения в контактной магии, оставляя название миметической или подражательной симпатии для тех явлений, к рассмотрению которых мы сейчас перейдем. В законе сходства известны две основные формулы, которые важно различать: "подобное производит подобное" (similitia similibus evocantur) "подобное воздействует на подобное и - излечивает подобное", (similia similibus curantur).

Прежде всего остановимся на первой формуле; она сводится к тому, что подобие равноценно контактности. Образ относится к вещи, как часть к целому. Иными словами, простое изображение, вне контактов и непосредственных связей, является полноценным заместителем целого. Вероятно, именно эта формула используется в черной магии. Однако здесь работает не просто представление об образе предмета. Подобие 158

в действительности является условным, не имея ничего общего с портретным сходством. Изображение и предмет, который оно представляет, объединены только социальной конвенцией, условностью, соотносящей одно и другое. Изображение - будь то кукла или рисунок - представляет собой очень упрощенную схему или искаженную идеограмму, и подобие действительности весьма абстрактно. Игра закона сходства, таким образом, предполагает, как и в предыдущем законе, наличие феноменов абстрагирования и внимания. Уподобление не основано на иллюзии. Впрочем, конкретные образы не обязательны; одно только упоминание имени или даже мысль о нем, малейший намек на уподобление превращает произвольно выбранный замещающий объект - будь то птица, животное, ветка, тетива лука, иголка или кольцо - в полномочного представителя существа, на которое направлен обряд. В конечном счете, образ определяется только через его функцию, представления требуемой персоны. Главное, чтобы была выполнена функция репрезентации. В результате этого объект, к которому эта функция приписана, могут заменить другими во время церемонии, или даже сама функция может быть разделена между различными объектами. Когда хотят ослепить врага, продевая его волос в иголку, которой было сшито три савана, и затем этой же иглой выкалывая глаза у жабы, то волос и жаба последовательно служат заместителем. Как отмечает Виктор Анри53, некоторые ящерицы, которых используют в колдовстве брахманы, в течение одной и той же церемонии представляют одновременно порчу, колдуна и, добавим также, субстанцию порчи.

Подобно закону контактности, закон сходства тоже действует не только в отношении человека и его души, но также в отношении предметов и типов предметов, возможного и реального, идеального и материального. Понятие образа, расширяясь, становится понятием символа. Символически можно представить дождь, гром, солнце, лихорадку, ребенка, который должен родиться, через головки мака, целое войско с помощью куклы, единство деревни - посредством кувшина для воды, любовь - в виде узла и т. д.; и все это создают посредством изображений. Здесь, как и в выше рассмотренных ситуациях, налицо полное слияние образов. И не абстрактно, но совершенно реально ветер оказывается запрятанным в бутылку или бурдюк, завязанным в узел или свернутым в кольцо.

Применение закона влечет за собой работу по интерпретации, которая весьма примечательна сама по себе. При определении символов, при их использовании, мы наблюдаем те же явления исключительного внимания и абстрагирования, без которых мы не смогли бы понять ни проявление закона сходства в случае использования образов при порче, ни функционирования закона непрерывной связи. У предметов, выбранных в качестве символов, маги используют лишь одно из их характерных свойств: холод, тяжесть и цвет свинца, твердость или мягкость глины и т. д. Требования и направленность, определяющие обряд, не только обусловливают выбор символов и способ их исполь-

53 Анри, Виктор (1850-1907). Французский филолог, санскритолог. Прим. ред. 159

зования, но также ограничивают последствия уподобления, которые теоретически, как ряд ассоциаций по контактности, могли бы быть безграничны. Более того, не все свойства символа переносятся на символизируемый объект. Маг считает, что при желании может свободно уменьшать силу своих воздействий, например, ограничивать сном или слепотой последствия применения символов погребальной обрядности; маг, вызывающий дождь, довольствуется ливнем, поскольку опасается потопа; человек, представленный лягушкой, которую лишают зрения, не превращается в нее в результате колдовства. Эта работа по абстрагированию и интерпретации, с внешней точки зрения произвольная, не только не приводит к образованию бесконечного числа символов, но и, наоборот, при столь благоприятных условиях для полета воображения количество символов для каждого данного вида магии кажется странным образом ограниченным. Для каждой вещи имеется только один символ или очень малое их число. Более того, не так много вещей можно выразить с помощью символов. И, наконец, магическое воображение было настолько лишено изобретательности, что то малое количество символов, которое оно предлагало, использовалось в самых разнообразных ситуациях: образ узла служил любви, дождю, ветру, порче, войне, языку и множеству других вещей. Эта бедность символизма зависит не от человека, воображение которого с психологической точки зрения должно бы быть свободно. Но человек оказывался

перед лицом обрядов, традиционных идей, которые он не пытался видоизменить, потому что верил только в традицию и потому что за пределами этой традиции не существует ни веры, ни обряда. В результате, естественно, традиция остается такой бедной. Вторая форма закона сходства - подобное воздействует на подобное, similia similibus curantur, отличается от первой тем, что в самом ее выражении учитываются абстрагирование и внимание, которые всегда являются условием применения первой формы закона сходства. Первая формула предполагает вызывание в самом общем смысле, вторая же говорит о том, что уподобление производит конкретный результат. Направление действия определяется с помощью обряда. Приведем в качестве примера легенду об исцелении Ификла. Как-то раз его отец, Филакс, кастрируя козлов, погрозил сыну окровавленным ножом. Став бесплодным по закону симпатических связей, Ификл не мог иметь детей. Он обратился за помощью к колдуну Мелампу, а тот заставил его пить в течение 10 дней подряд вино с ржавчиной с упомянутого ножа, который до этого был воткнут Филаксом в дерево. По закону симпатии нож был способен усугубить болезнь Ификла, но благодаря тому же закону свойства Ификла должны были перейти на нож. Меламп позволил проявиться только второму эффекту, ограниченному к тому же действием на конкретное заболевание; бесплодие царя было поглощено стерилизующей силой орудия. Точно так же, когда в Индии "пахман лечит водянку с помощью омовения, это не означает, что он

дает больному дополнительную жидкость, - та вода, с которой он обеспечивает больному контакт, поглощает ту, что вызывает болезнь.

Если эти факты и укладываются в рамки закона подобия, если они хорошо объясняются абстрактным понятием миметической, или подражательной симпатии, "притяжением подобного" (attractio similium), то все-таки среди всех фактов, обусловленных этим законом, они просто образуют совершенно особый класс. Это более чем просто следствие из закона; скорее, это - конкурирующее представление, способное быть столь же важным, как и первое, в зависимости от количества обрядов, подпадающих под его действие в каждом ритуале. Не выходя за рамки рассмотрения второй формы закона подобия, мы уже подошли к закону противоположности. В действительности, когда подобное излечивает подобное, оно производит противоположное. Стерилизующий нож приводит к появлению потомства, вода лечит водянку и т. д. Полную формулу таких обрядов можно было бы сформулировать следующим образом: подобное вытесняет подобное, для того чтобы вызвать появление противоположного. И, наоборот, в первом типе действий подражательной симпатии подобное, которое вызывает подобное, вытесняет тем самым противоположное: когда я провоцирую возникновение дождя, я лью воду, то есть уничтожаю засуху. Таким образом, абстракция сходства является неотделимой от абстракции противоположности; в результате формулы подобия можно объединить в следующем определении: "противоположное вытесняется противоположным", то есть можно рассматривать их контексте закона противоположности. Этот закон противоположности в представлениях магов осмыслялся отдельно. Симпатические связи эквивалентны антипатическим, но тем не менее явно сильно отличаются от них. Подтверждением служит тот факт, что в античности известны были книги, озаглавленные "ПерХ аицлаЭешу коа аунжхбЕ'шу"54. Целые системы обрядов, таких как ритуалы магической медицины или снятия заговора, относятся к категории антипатических. Магия всегда спекулировала на понятиях противоположности, оппозиции: удача и неудача, холод и тепло, огонь и вода, свобода и ограничение и т. д. И, наконец, очень большое количество явлений было сгруппировано в оппозициях и эти оппозиции успешно использовались. Так что мы рассматриваем идею контраста как одно из особых понятий в магии. По правде говоря, как сходство не действует без противоположности, так и использование противоположности возможно только совместно с подобием. Так, согласно атхарваническому ритуалу, дождь останавливают, вызывая его противоположность - солнце - с помощью дерева арка, название которого означает свет, молнию, солнце. Однако в этом обряде, построенном с помощью противопоставления, мы видим уже собственно симпатические механизмы. Подтверждением того, сколь совместимы противопоставления и уподобления, является тот факт, что с помощью одного и того же дерева можно остановить бурю, грозу,

54 "О симпатиях и антипатиях" [гр.]. Прим. ред. бЗак. 3106 161 молнию. Во всех этих случаях используется одно и то же ритуальное средство. Слегка отличаются лишь способы его использования: в одном случае используется горящий на нем огонь, в другом - горящие угли зарывают в землю; эти простые видоизменения обряда выражают волю того, кто им руководит. Итак, мы утверждаем, что противоположное вытесняет свою противоположность, вызывая подобное себе.

Таким образом, различные формулы подобия в точности соотносятся с формулой противоположности. Если мы еще раз обратимся к схеме обряда, которой мы воспользовались в нашей работе, посвященной жертвоприношению, то мы увидим, что символы представлены в трех схематических формах, которые соответствуют трем формулам (подобное производит подобное, подобное воздействует на подобное, противоположное воздействует на противоположное) и различаются только порядком элементов. В первом случае, прежде всего, предполагают отсутствие некоторого состояния, во втором - присутствие определенного состояния, в третьем - главным образом, наличие состояния, противоположного тому, которое желают получить. В первом случае думают об отсутствии дождя, который предстоит вызвать с помощью символа, во втором - о дожде, который предстоит прекратить благодаря использованию символа; в третьем случае также думают о дожде, с которым предстоит бороться, вызывая его противоположность посредством символа. Таким образом, абстрактные понятия подобия и противоположности входят в более общее понятие, присущее традиционному символизму.

Таким же образом тенденции слияния действуют в отношении законов сходства и контактности. Фрэзер уже хорошо сказал об этом, и ему легко было это доказать. Обряды, основанные на подобии, обычно используют контакт - контакт между ведьмой и ее одеждой, между магом и его палочкой, оружием и раной и т. д. Симпатические свойства субстанций передаются только в результате впитывания, вливания, прикосновения и пр. И, наоборот, установление контакта обычно имеет целью лишь передачу качеств символической природы. В обрядах колдовства с волосами человека волос является знаком связи символического разрушения и жертвы. В каждой из бесконечного числа подобных ситуаций мы имеем дело скорее с пересечением, чем с отдельными изолированными проявлениями схем, понятий и обрядов. Действия настолько усложняются, что только с большим трудом могут быть отнесены к тому или другому из рассматриваемых нами двух разделов. Фактически, полные серии колдовских обрядов содержат одновременно контактность, подобие и нейтрализующие противоположности наряду с чистыми подобиями, при этом исполнителей обряда это вовсе не беспокоит, и они не задумываются ни о чем, кроме конечной цели обряда. Если мы рассмотрим теперь два описанных закона, не останавливаясь на их сложном применении, то, прежде всего, увидим, что симпатические (подражательные) действия на расстоянии не всегда считались действующими сами по себе. Имеется представление об исходящих от тела флюидах, перемещающихся магических изображениях, линиях, связы-162

вающих колдуна и то, что он делает, веревках, цепях; даже о душе мага, отходящей, чтобы выполнить задуманное им действие. Так, "Молот ведьм" (Malleus maleficarum) рассказывает о ведьме, которая, смочив в луже свою метлу, чтобы вызвать дождь, взлетает, отправляясь его искать. Многочисленные пиктограммы индейцев оджибвеев демонстрируют нам мага-жреца, который, совершив свой обряд, воздевает руки к небесам, протыкая небесный свод, и берет там облака. Так что существует тенденция трактовать подобие как контакт. И, наоборот, контакт эквивалентен подобию, и этому имеются причины: закон контакта верен только тогда, когда в частях, в предметах, вступивших во взаимодействие, и в том целом, которое они составляют, постоянно присутствует и воспроизводится одна и та же сущность, которая и делает их подобными. Так, все эти абстрактные и неперсонифицированные представления о подобии, контакте и противоположности, хотя и осознавались отдельно, легко смешивались и путались. Очевидно, что это три грани одного и того же понятия, в котором мы и собираемся разобраться

Маги, более прочих размышлявшие над своими обрядам, прекрасно ощущали эту путаницу. Алхимики используют один общий принцип, который для них является законченной формулой теоретических рефлексий и который они любят присоединять к своим рецептам: "Одно есть все, и все есть в каждом". Как, например, в приводимом ниже случайным образом

выбранном пассаже: ""Ev yap то Tiav, кои, 6i' cakcm то Tiav YeY°ve- "EV то Tiav ка\ ei цт5) TaveKt) то Tiav, ou jiyovs то Tiav"55. Именно все, которое во всем, и есть мир. Ведь говорят иногда, что мир задуман как единый живой организм, части которого, как бы далеко ни находились друг от друга, связаны между собой необходимым образом. Все в нем похоже и все соприкасается. Этот тип магического пантеизма мог бы представлять собой синтез установленных нами выше законов. Но алхимики настаивали на этой формуле лишь для того, чтобы добавить к ней метафизические и философские комментарии, от которых до нас дошли только отрывки. Однако они весьма настаивают на другой формуле, которую они ставят рядом с предыдущей: природа побеждает природу (Natura naturam vincit), и т. д. "Природа" - это, по определению, то, что находится одновременно в предмете и его составных частях, то есть то, что дает основание закону контактности; одновременно природа - это то, что находится во всех существах данного вида, делая тем самым возможным закон подобия; и то, что позволяет одному предмету воздействовать на противоположный предмет того же рода, и тем самым обосновывает закон противоположности.

Алхимики не оставались в области абстрактных рассуждений, что также свидетельствует о том, что эти идеи, действительно работали в магии. Природу, фюсис (фоЗац), они понимают как скрытую и неделимую сущность своей магической воды, производящей золото. Понятие, заключенное в указанных выше формулах, алхимики вовсе не стремятся

55 "Каждое есть все, и через это все создалось. Одно есть все, и если бы каждое не содержало все, все бы не создалось" [гр.\. Прим.ред.

163

зашифровать - это понятие некой субстанции, воздействующей на другую субстанцию на основании своих свойств независимо от способа воздействия. Такое действие является симпатическим или осуществляется между симпатическими субстанциями и может быть выражено следующим образом: подобное воздействует на подобное; согласно алхимикам - подобное притягивает подобное или подобное побеждает подобное (еА,КЕ1 или кратеТ)56. Ибо, говорят они, нельзя действовать на все с помощью чего угодно; поскольку природа фюсис, (фиоц) облечена в определенные формы эйдосы (ei'8r|), должно существовать соответствующее отношение между эйдосами, то есть формами предметов, которые воздействуют друг на друга57. Таким образом, когда говорят, что "природа побеждает природу", подразумевают следующее: некоторые вещи настолько зависимы от других, что неизбежно притягиваются к ним. Именно в этом смысле алхимики считают природу разрушающей; фактически, она разъединяет, то есть своим воздействием разрушает неустойчивые соединения, и, как следствие, порождает новые явления или формы, притягивая устойчивый и тождественный ей самой элемент, содержащийся в этих новых формах.

Идет ли здесь речь о понятии, свойственном магии вообще, или об определении только для одной из ветвей греческой магии? Вероятно, алхимики не придумали все это на пустом месте. Мы обнаруживаем то же самое у философов и видим применение этого принципа в медицине. Кажется, он работал также и в традиционной индийской медицине. Во всяком случае, даже если эти идеи и не были где-то еще выражены в столь явной форме, это не так уж важно. Из того, что нам уже известно, следует один существенный вывод: рассмотренные абстрактные представления подобия, контактности и противоположности неотделимы от представления о предметах, свойствах, признаках, которые передаются от одного существа или предмета к другому. Существует также иерархическая лестница свойств и форм, по которой обязательно нужно восходить, чтобы воздействовать на природу; воображение мага не свободно, и его способы действий, в сущности, ограничены.

2. Конкретные неперсонифицированные представления. Мысль мага не может существовать только в абстрактной форме. Мы четко видели, что когда алхимики говорят о природе в целом, они подразумевают природу совершенно конкретную. Для них речь шла не о чистой идее, охватывающей симпатические законы, но о вполне определенных представлениях об эффективно действующих свойствах. Это подводит нас к рассмотрению конкретных неперсонифицированных представлений, которые являются свойствами, качествами. Магические обряды намного проще объясняются с помощью понятия передачи свойств, действия и реакции которых известны заранее, нежели ссылкой на абстрактные законы. Обряды, основывающиеся на законе контактности, являются,

56 EA.KEI или крате! - "влечет, господствует" [гр.]. Прим.ред. 67 еШ| [гр.] - "форма, вид" [гр.]. Прим.ред. 164

в сущности, простой передачей свойств: на ребенка, который долго не говорит, переносят болтливость попугая; страдающему от зубной боли передают крепость мышиных зубов. Обряды, использующие закон противоположности представляют собой не что иное, как борьбу свойств одного рода, но противоположного вида: огонь - явление противоположное воде, и именно по этой причине он используется для вызывания дождя. И, наконец, обряды подобия являются таковыми, поскольку они сводятся, если можно так сказать, к тому, что маг видит только одно единственное свойство: огонь мага вызывает появление солнца, ибо солнце это и есть огонь. Однако эта вполне отчетливая идея передачи свойств является в то же время по сути дела туманной, как, впрочем, и все магические и религиозные идеи. В магии, как и в религии, человек обычно не рассуждает, либо его умозаключения бессознательны. Магу не нужно размышлять о структуре своего обряда для того, чтобы его выполнять, как не нужно понимать молитву или смысл жертвоприношения, так как нет необходимости в логичности обряда; и маг может не беспокоиться о том, чтобы обосновать используемые свойства и не заботиться о рациональном доказательстве причины выбора и использования тех или иных веществ. Иногда мы можем проследить путь, которым следует его мысль, сам же маг в общем случае на это не способен. В его мыслях присутствует лишь смутная идея о возможном действии, для совершения которого традиция предоставила ему все приемы в готовом виде, и четкое представление о цели, которую необходимо достичь. Когда рекомендуют отгонять мух от роженицы, опасаясь, что может родиться девочка, полагают, что муха наделена некими относящимися к полу свойствами, и пытаются избежать их воздействия. Когда выбрасывают из жилища крюк для котла, чтобы установилась хорошая погода, то этому крюку приписывают определенного рода свойства. Однако никто уже не прослеживает цепь ассоциаций идей, посредством которой основоположники обрядов пришли к. подобным представлениям. Представления такого типа, возможно, наиболее значимы среди всех конкретных неперсонифицированных представлений в магии. Повсеместное использование амулетов, например, свидетельствует об их широком распространении. Значительная часть магических обрядов имеет целью изготовление амулетов, которые, будучи однажды сделаны с помощью обряда, могут использоваться в дальнейшем независимо от него. Впрочем, некоторые амулеты состоят из веществ, использование которых может не требовать обряда: так, например, драгоценным камням, алмазам, жемчугу и т. п. приписывают изначальное обладание магическими свойствами. Но приобретают ли амулеты присущие им свойства посредством обряда или же по причине внутреннего качества материалов, из которых они изготовлены, можно почти что с уверенностью сказать, что при использовании амулетов человек явно полагается на их постоянные свойства.

Другой факт, подтверждающий значение, которое имеет в магии понятие свойств, заключается в том, что одним из главных занятий магии было определение полезных качеств (видовых, родовых или 165

универсальных) и способов применения этих качеств, относящихся к живым существам, предметам и даже идеям. Маг - это человек, который благодаря дару, опыту или откровению познает природу в целом и природу каждой отдельной вещи; его практика определяется его знаниями. Именно здесь магия наиболее тесно соприкасается с наукой. В этом отношении она иногда бывает весьма ученой, если не научной. Значительная часть знаний, о которых мы ведем речь, приобретены и проверены экспериментально. Колдуны были первыми фармацевтами, первыми хирургами; известно, что хирургия примитивных народов весьма развита. Также известно, что маги совершили настоящие открытия в металлургии. В противоположность теоретикам, которые сравнивают магию и науку на основании того, что магия в некоторых случаях использует абстрактное представление о симпатии, мы охотно согласимся, что магии свойственны характерные черты науки, отталкиваясь от наличия в магии наблюдений над конкретными свойствами вещей. Законы магии, о которых шла речь выше, представляют собой в некотором роде магическую философию. Это серия пустых и бессодержательных форм закона причинности, к тому же почти всегда плохо сформулированных. Сейчас, благодаря понятию свойств, мы оказываемся перед лицом действительно подлинных начатков научных законов, то есть обязательных и позитивных связей, существующих, как полагают, между определенными вещами. В результате того, что маги уделяют внимание передаче свойств, их гармонии и противопоставлениям, они пришли к

понятию причинности, не являющемуся уже мистическим, даже когда речь идет о свойствах, не полученных экспериментальным путем. Исходя из этого понятия причинности они в конце концов стали приписывать действию слов и символов механическую эффективность. Мы отмечаем, что, с одной стороны, магия всегда создавала для себя каталог растений, материалов, животных, частей тела и т. п. с целью зафиксировать их различные - специфические и общие, опытные и априорные - свойства. С другой стороны, магия всегда заботилась о систематизации свойств абстрактных объектов: геометрических фигур, чисел, черт характера, смерти, жизни, счастья и т. д.; и, наконец, магия всегда занималась согласованием этих двух сторон.

Здесь мы остановимся на возражении, указывающем на то, что именно законы симпатии определяют природу этих свойств. Например, свойства такого-то растения или такого-то предмета зависят от его цвета, идентичного или противоположного окраске вещи или существа, на которые, как предполагается, это растение или этот предмет воздействуют. Но мы ответим так: в данном случае мы сталкиваемся не с ассоциацией двух предметов по сходству цвета, а, напротив, с явной условностью, с подобием закона, согласно которому из целой совокупности возможных свойств выбирается цвет, чтобы установить связь между предметами. Более того, выбирают лишь один или несколько из предметов вышеупомянутого цвета с целью осуществить эту связь. Именно это наблюдается у чероков, когда они принимают "желтый корень" для исцеления желтухи. Заключение, которое мы только что 166

получили относительно цвета, распространяется также на форму, прочность и все другие возможные свойства.

С другой стороны, если мы допускаем, что существуют вещи, наделенные определенной силой благодаря своим названиям reseda morbos reseda "резеда излечи болезни", то мы должны констатировать, что эти вещи действуют, скорее, как магические формулы, чем как предметы, обладающие свойствами, потому что эти вещи представляют собой что-то вроде воплотившихся слов. Более того, в подобном случае конвенция, о которой мы только что говорили, еще более очевидна в силу того, что речь идет о вполне конвенциональном феномене, каковым является слово, смысл которого, звучание и целостность того и другого являются, по определению, результатом племенного или национального договора. Не составит особого труда включить в эти рассуждения понятие о магических ключах, при помощи которых определяют свойства предметов через отношение с определенными богами или вещами (например, волосы Венеры, палец Юпитера, борода Аммона, моча девственницы, жидкость Шивы, мозг посвященного, субстанция Педу), которых они представляют. Поскольку в этом случае конвенция, определяющая симпатию является двойной: сначала конвенция, определяющая выбор названия первого конвенционального знака (моча - жидкость Шивы), а затем та, что определяет связи между названной вещью вторым конвенциональным знаком и производимым ею эффектом (жидкость Шивы - исцеление лихорадки, потому что Шива - бог лихорадки).

Симпатические отношения являются, вероятно, более очевидными в случае параллельных рядов растений, цветов и минералов, соотносящихся с планетами. Однако помимо конвенционального характера приписывания тех или иных субстанций соответствующим планетам нужно, по крайней мере, учитывать конвенцию, связывающую свойства вышеупомянутых планет с разными явлениями (Марс - война и т. д.). В итоге можно сказать, что не идея симпатии предопределила появление идеи свойств, а идея свойств и социальные конвенции, объектом которых она является, позволили коллективному разуму установить симпатические связи.

Подобный ответ на возражение, выдвинутое нами же, не означает, что свойства вещей не входят составной частью в систему симпатических отношений. Как раз наоборот, мы придаем исключительное значение фактам, о которых говорили. Они известны как сигнатуры, то есть символические корреляции. Мы считаем, что это случаи классификации, близкие к тем, что были исследованы в прошлом году в "Annee So-ciologique". Так, предметы, группируемые под тем или иным астральным знаком, принадлежат к одному классу или, скорее, к тому же семейству, что и это небесное тело, его область, его астрологический дом и т. п. Предметы одного цвета, одной формы и т. п. считаются родственными по причине их цвета, формы, пола

и пр. Объединение предметов по принципу противоположности также является формой классификации; это основная форма магического мышления, заключающаяся в разделении вещей по меньшей мере на две группы: плохое и хорошее, 167

относящееся к жизни и к смерти. Таким образом, мы сводим систему симпатии и антипатии к системе классификации в коллективных представлениях. Предметы воздействуют друг на друга, поскольку относятся к одному классу или противопоставлены в рамках одного рода. Именно потому, что определенные объекты, движения, существа, числа, события, качества являются членами одной семьи предметов, их можно считать подобными. И именно потому, что они входят в один класс, они могут воздействовать друг на друга - во всем классе предполагается одинаковое свойство, так же как подразумевается, что одна и та же кровь течет в жилах всех представителей одного клана. Тем самым, они находятся в отношении подобия и взаимной связи. С другой стороны, из класса в класс обнаруживаются оппозиции. Магия возможна только благодаря тому, что работает с видами и классами. Установление видов и классификации сами по себе явления коллективные. Этим объясняются как их произвольный характер, так и небольшое число избранных предметов, которыми они ограничиваются. В результате, дойдя до системы представлений о магических свойствах предметов, мы столкнулись с явлениями, подобными языковым. Подобно тому как не существует бесконечного числа названий для одной вещи, и подобно тому как у каждой вещи имеется ограниченное число обозначений, и далее, подобно тому, как слова обладают лишь отдаленной или вовсе никакой связью с вещами, которые они обозначают, так и между магическим знаком и вещью, которую он означает, существуют очень тесные, но совершенно нереальные связи - по числу, полу, образу и вообще по любому из совершенно произвольных свойств, приписываемых воображением коллектива.

Помимо этих свойств, в магии существуют другие неперсонифицированные и в то же время конкретные представления. Это представления о силе обряда и способе его исполнения; мы уже говорили о них, когда касались общих эффектов магии, отмечая конкретные формы таких понятий, как мамит, мана, запахи, цепочки, линии, струи и пр. Сюда же относим это представления о силе мага и его образе действий, о котором мы упоминали, рассматривая самого мага: силу взгляда, физическую силу, вес, способность становиться невидимым, непотопляемым, перемещаться в пространстве, воздействовать непосредственно на расстоянии и т. д.

Эти конкретные представления вместе с другими - абстрактными - уже позволяют представить себе магический обряд. Существуют, действительно, многочисленные обряды, которые не соотносятся ни с какими другими определенными представлениями. Тот факт, что обозначенных выше представлений иногда достаточно для интерпретации магического обряда, вероятно, дает оправдание тем, кто понимает только непосредственное воздействие обряда и не принимает в расчет второстепенные, по их мнению, демонологические представления, которые, как мы полагаем, обязательно встречаются во всех известных магических системах.

3. Персонифицированные представления. Демонология. Между понятиями о духах и конкретными или абстрактными идеями, о которых мы только что говорили, в действительности не существует разрыва. 168

От идеи нематериального характера магического действия до идеи духа - лишь один шаг. Понятие персонифицированного деятеля может даже быть рассмотрено с этой точки зрения как некий предел, к которому неизбежно ведут усилия представить в максимально концентрированном виде магическую действенность обрядов и свойств предметов. На самом деле иногда происходит так, что демонологию рассматривают как средство выражения магических феноменов: флюиды демонов, ш, йуосбш, dnoppoioa TCOV oiatepcov eicnv SaiAoveg коя tu%ca кой (luTpai58. В этом отношении понятие демона не противостоит другим понятиям, но является в некотором роде дополнением, предназначенным для объяснения игры общих законов и конкретных свойств. Оно просто подставляет идею личности как деятеля на место общей идеи магических причинных связей.

Все представления в магии могут сводиться к персонифицированным представлениям.

Двойник мага, его животное-помощник являются персонифицированным выражением его силы и способа, которым эта сила действует. Некоторые пиктограммы оджибвеев изображают это в образах маниту Йошакида. Таким же образом волшебный ястреб, который выполняет приказы Нектанебо59, представляет собой его магическую силу. Во всех этих случаях помогающее животное или демон являются, фактически, личными уполномоченными мага. Именно с их помощью он может действовать на расстоянии. Помимо того сила обряда также персонифицируется. В Ассирии понятие мамит приближается к представлению о демоне. В Греции июннкс60, магическое колесо вызвало демонов, как и некоторые магические формулы, такие как "Эфесские письмена". Идея свойств выливается в то же самое. Растения, обладающие определенными свойствами, соотносятся с демонами, исцеляющими от болезни или влияющими на ее возникновение; нам известны такие демоны растений в Меланезии, у чероков, в Европе (Балканы, Финляндия и др.). Представление о демонах купален в греческой магии родилось в результате использования в целях колдовства предметов, подобранных в купальнях. Последний пример показывает, что персонификация может прикрепляться к самым ничтожным деталям обряда. Равным образом она накладывается и на саму идею магических сил. Индия обожествила силу - Шакти, процесс приобретения силы сиддхи тоже обожествлен, поэтому к Сиддхи взывают так же, как к Сиддха, то есть тем, кто ее обрел. Серия персонификаций на этом не заканчивается; объект обряда также персонифицируется под своим собственным обыденным наименованием. Прежде всего, это случаи заболеваний: лихорадка, усталость, смерть, разрушение, то есть, в конечном счете, все, что бывает нужно изгонять; по этому поводу можно было бы вспомнить о божестве с неясной иконографией, которое встречается в Атхарванических текстах - богине поноса. Естественно, что в системе заклинаний, особенно

58 "Хорошие истечения звезд суть даймоны удачи, счастливой судьбы" [гр.]. Прим. ред.

59 Нектанебо, - имя египетского царя XXX династии (IV в. до н. э.). Прим. ред.

60 СиуА - приворотное колесо [гр.]. Прим. ред. 169

обрядов вызывания сверхъестественных существ, мы наблюдаем этот феномен чаще, чем в системе операциональных обрядов, где, впрочем, он мог иметь место, но остаться незамеченным. В заклинаниях обращаются к болезни, которую хотят изгнать, - уже это выделяет ее как некое существо. По этой причине почти все малайские формулы задуманы в форме призывов, обращенных к принцам или принцессам, которые представляют собой не что иное, как рассматриваемые предметы или явления. В Атхарваведе, например, все заколдованное обретает свое лицо как некое существо: таковы стрелы, барабаны, моча и т. д. Несомненно, это больше, чем просто фигура речи, и эти существа представляют собой не только формы обращения. Они существовали до и существуют после ритуала заклинания. Таковы греческие фобии , духи болезни в балканском фольклоре, а также Лакшми62 (Laksmi - "удача"), Нирхрити (Nirhrti - "разрушение") в Индии. С последними даже связаны мифы, как, впрочем, это имеет место почти со всеми персонифицированными болезнями в большинстве магических систем. Введение идеи духов не меняет обязательно самого магическиго ритуала. В сущности, дух в магии как персонаж - это не некая свободная сила, он лишь подчиняется обряду, который указывает ему направление действий. Может произойти так, что ничто не выдаст его присутствия, даже упоминание в тексте заклинания. Однако случается, что дух-помощник может играть в магической церемонии свою самостоятельную и иногда значительную роль. В таких случаях мы видим, в каком контексте складывается образ того или иного духа или животного-помощника. В ритуальных руководствах мы находим молитвы, указания по подношению даров и совершению жертвоприношений, которые не имеют другой цели, кроме вызывания и ублажения персонифицированных духов. По правде говоря, эти ритуалы часто являются дополнительными по отношению к центральному обряду, схема которого всегда в основных чертах остается символической или симпатической. Но иногда они становятся настолько значительными, что поглощают всю церемонию. Так, случается, что экзорцизм сводится к ритуалу жертвоприношения или молитве, адресованной демону, которого нужно изгнать, или богу, который может это сделать. Когда идет речь о подобных обрядах, можно сказать, что образ духа представляет собой стержень, вокруг которого они вращаются. В греко-египетской магии, когда маг обращается к

богу с просьбой послать ему демона-помощника, образ демона, очевидно, предшествует всем остальным. В таком случае идея обряда отступает в сторону, а вместе с ней и весь автоматизм достижения цели; дух относительно самостоятелен по отношению к своему хозяину и являет собой в магической процедуре элемент случайности. Маг, в конце концов, соглашается, что его наука не обязательно является непреложной, и что его желание может остаться неосуществленным. Он имеет дело с силой. Таким образом, дух по-

61 фб(5о1 - "страхи" [гр.]. Прим. ред.

62 Лакшми - в др. индийской мифологии богиня счастья, красоты, удачи, богатства. Прим. ред. 17П

очередно оказывается то подчиненным, то свободным, то сливается с ритуалом, то отделяется от ритуала. Кажется, что мы оказались перед очередным случаем смешения противоположностей, какими изобилует история магии, так же как и история религии. Разрешение этого очевидного противоречия мы могли бы найти в теории отношений магии и религии. Однако уже здесь можно отметить, что наиболее многочисленны в магии факты, когда обряд имеет обязательный, принудительный характер, но нельзя отвергать существование и других фактов, к рассмотрению которых мы обратимся позднее. Кто же такие магические духи? Мы намерены попытаться в целом их классифицировать, составить перечень, что должно показать, каким образом магия набирает свое войско духов. Мы сразу же обнаруживаем, что эти духи обладают и иными качествами, нежели магические, что они принадлежат и сфере религии.

Первую категорию магических духов составляют души умерших. Существуют даже системы магии, которые либо в результате утраты либо изначально не знают иных духов. В западной Меланезии в магической церемонии так же, как и в религиозной, обращаются к духам, названным тиндало, которые являются душами покойников. Всякий умерший может стать тиндало, если проявит свою силу, сотворив чудо, причинив зло или совершив что-либо подобное. Однако тиндало становятся лишь те, кто еще при жизни обладал магической или религиозной силой. Таким образом, умершие могут пополнять армию духов. Такие факты встречаются также в Австралии и в Америке у чероков и оджибвеев. И в древней, и в современной Индии умершие обожествленные предки призываются во время магических церемоний. Однако в колдовстве с целью наведения порчи взывают к духам покойников, для которых похоронный ритуал не был выполнен по всем правилам (preta), тех, кто не был похоронен в земле, кто умер насильственной смертью, женщин, скончавшихся при родах, детей, родившихся мертвыми (bhuta, churels, и т. д.). Похожее встречается в греческой магии, где даймонэс (8od|K>ve<;)63, то есть магические духи, наделялись эпитетами, определяющими их как души умерших: время от времени попадаются упоминания о уекг>5оацоуе<;64, 8cd[j,ov?c; цг|трфО1 кой латршсн65 но чаще упоминаются демоны умерших насильственной смертью (pioaoGavctTOi) и не похороненных (dmopoiTOKpfjt;) и т. д. В Греции еще одна категория умерших пополняет класс магических помощников - это герои, то есть умершие, являющиеся объектом публичного культа; при этом не все герои магических представлений были официально признанными героями. В этом отношении меланезийский тиндало полностью сравним с греческим героем, поскольку он мог и не обожествляться после смерти, но все равно в магии воспринимался в этом качестве. В христианстве все покойники обладают свойствами мертвого, которые могут быть использованы, но маги работают только с душами

63 Sainoveq - "духи, божества" [гр]. Прим. ред.

64 veKuoainoveq - "души мертвых" [гр.]. Прим. ред.

65 хT;-- |лг|трф01 кой гохтрфсн - "духи материнские и отцовские" [гр.]. Прим. ред. 171

некрещеных младенцев или людей, умерших насильственной смертью, а также с душами преступников. Этот краткий обзор свидетельствует о том, что покойники являются духами, обладающими магическими свойствами либо благодаря общей вере в их чудесную колдовскую силу, либо благодаря особым качествам, которые в мире призраков определяют их особое положение по отношению к объектам религиозного почитания. Вторая категория магических существ - это демоны. Хорошо известное слово "демон" мы, конечно, не считаем синонимом слова "дьявол", но скорее синонимом таких слов как "гений", "джинн" и т. п. Это духи, несколько отличающиеся, с одной стороны, от духов мертвых, но, с другой стороны, не достигшие еще божественной сущности. Хотя их облик не имел особых

отличительных черт, они часто представляли собой нечто большее, чем просто персонификацию магического обряда, качества или предмета. В Австралии они, вероятно, воспринимались в достаточно определенной форме; и когда мы имеем о них достаточную информацию, они представляются в общем и целом довольно специализированными. У австралийского племени арунта мы обнаруживаем магических духов орунча. и ирунтариния, которые являются настоящими гениями местности и обладают специфическими комплексами характеристик. В восточной Меланезии призывают духов, которые не являются душами мертвых, и притом не все из них являются богами в полном смысле этого слова; эти духи занимают значительное место, особенно в обрядах, связанных с представлениями о природных стихиях: вуи^ на Соломоновых островах, вигона61 на Флориде и т. д. В Индии дэвам, богам, противопоставлены пишачи, якши68, ракшасы69 и т. д., образовавшие, как только появилась классификация, категорию асурое, главное место среди которых занимают Вритра (соперник Индры), Намучи и т. д. Всем известно, что маздеизм, наоборот, рассматривал дэвов, слуг Аримана, как врагов Ахура Мазды.

В обоих случаях мы имеем дело со сверхъестественными существами со специализированными магическими функциями, с чем-то вроде злых гениев; и, однако, уже их имена говорят о том, что между ними и богами, по крайней мере, изначально не существовало радикальных отличий. У греков это сверхъестественные существа - даймонэс - которые, как мы видели, соседствуют с духами мертвых. Эти демоны настолько специализированы, что магия в Греции в целом определялась через взаимоотношения с демонами. Демоны бывают любого пола, типа, консистенции; одни их них обитают на земле, другие - в атмосфере. Некоторым даны собственные имена, но это имена магические. Демоны

66 Вуи - сверхъестественная магическая сила (Соломоновы острова, Меланезия). Прим. ред.

67 Вигона - предмет или человек, обладающие сверхъестественной способностью воздействовать на людей и предметы (Меланезия). Прим. ред.

68 Якши - в др. инд. мифологии - полубожественные существа хтонической природы; враждуют с ракшасами. Прим. ред.

69 Ракшасы - в др. инд. мифологии - демоны, ночные чудовища, великаны, людоеды, вредящие людям, злобные полубоги. Прим. ред.

179

были обречены стать злыми духами и слиться в одну категорию вредоносных духов с

70 71 72

Керкопами , Эмпузами , Керами и т. д. Греческая магия, кроме того, явно отдает предпочтение еврейским ангелам, и особенно архангелам. В конце концов, все эти архангелы, керкопы, эмпузы, архонты, демоны, духи образуют поистине магический пантеон со своей строгой иерархией. Средневековая магия унаследовала ее так же, как весь Дальний Восток получил в наследство индуистский магический пантеон. Но демоны превратились в дьяволов и были включены в свиту Сатаны-Люцифера, в ведении которого и находится магия. Однако как в магии средних веков, так и в наши дни в тех странах, где древние традиции лучше сохранились, чем у нас, продолжают существовать и различные гении, феи, гоблины, гномы, кобольды и т. п. Магия не всегда обращается только к духами со специализированными функциями. Фактически, различные классы этих духов не всегда являлись исключительно магическими, и даже став таковыми, они продолжали занимать свое место в религии: никто не скажет, что понятие ада - исключительно магическое понятие. С другой стороны, существуют страны, где функции бога и демона до сих пор не разделены. Такая ситуация наблюдается во всей Северной Америке, где алгонкинские маниту, например, постоянно переходят из одного качества в другое, как и тиндало в восточной Меланезии. В Ассирии мы находим целые группы демонов, относительно которых нельзя с уверенностью утверждать, что это не боги: в письменных источниках их имена обычно имеют специальный аффикс, указывающий на принадлежность к миру богов. Таковы, в частности, главные среди них Igigi и Annunnaki, относительно которых до сих пор неясно, кто же они такие. В целом, демонические функции отнюдь не исключают функций божественных. Впрочем, существование демонов со специализированными функциями не мешает магии обращаться и к другим духам, заставляя их временно выполнять роль демонов. Во всех системах магии боги, а в христианской магии и святые, встречаются в качестве духов-помощников. В Индии боги вмешиваются даже в сферу колдовства с целью наведения порчи, несмотря на всю установившуюся специализацию демонов, и, кроме того, они являются главными

действующими лицами в прочих магических ритуалах. В претерпевших влияние индуизма странах, в Малайзии и в Камбодже, весь брахманский пантеон взят на вооружение в магии. Что касается греческих магических текстов, то в них упоминаются египетские боги (либо под их египетскими, либо под греческими именами), а также ассирийские и персидские, Яхве и вся гамма еврейских ангелов и пророков, то есть чуждых греческой цивилизации богов. Там же встречаются молитвы "великим богам", имеющим греческие имена и 7(1 Керкопы - в др. греч. мифологии - два брата, уродливые существа, жившие разбоем и убийствами; люди, превращенные за их постоянный обман Зевсом в обезьян. Прим. ред.

71 Эмпуза - в др. греч. мифологии - чудовище, принимающее вид красивой женщины или страшного призрака, увлекающее свои жертвы в мир смерти. Прим. ред.

72 Керы - в др. греч. мифологии - дети богини Никты (ночи), несущие людям лишения и смерть, зловредные духи. Прим. ред.

173

облик - Зевс, Аполлон, Асклепий, и даже с прибавлением географических указаний на места, с которыми эти боги ассоциируются. В большом числе европейских заклинаний, в частности, в тех, что имеют мифологический характер, упоминаются лишь Пречистая Дева, Христос и святые.

Персонифицированные представления в магии достаточно устойчивы для создания мифов. Вышеупомянутое колдовство мифологического характера включает собственно магические мифы. Среди мифов есть и такие, которые объясняют происхождение магии, симпатических отношений, обрядов и т. д. Однако если магии и известны мифы, то они чаще всего рудиментарны, очень предметны, относятся исключительно к вещам, а не к персонажам. Магия мало поэтична, она не стремится создавать истории своих демонов. Последние походят на солдат в армии: они образуют отряды, гакы73, банды, полчища и т. д.; демоны не обладают подлинной индивидуальностью. Более того, включаясь в сферу магии, боги теряют свою индивидуальность и, если позволительно так выразиться, сбрасывают миф о себе на ее пороге. Магия рассматривает их не как нечто индивидуальное, но как определенное качество, силу - будь то присущую богам вообще или только данному богу, не принимая во внимание, что тем самым она на свой манер деформирует образы и оставляет от них зачастую одно только имя. Как мы видим, если заклинание способно привести к формированию образов демонов, то от богов, наоборот, может остаться одно заклинание.

Тот факт, что магия предоставляет место богам, свидетельствует, что она сумела извлечь пользу из предписанных верований общества. Магия использовала богов в своих целях потому, что боги были для общества объектом верований. Но и демоны наравне с богами и душами усопших представляют собой предмет коллективных представлений, нередко предписанных или же разрешенных, хотя бы как элемент обрядов; и только благодаря такому своему характеру они представляют собой магические силы. Фактически, для каждого общества мог бы быть составлен ограниченный каталог магических сил, ограниченный если не в отношении общего количества, то хотя бы в отношении числа типов этих сил. Гипотетическая ограниченность их числа, вероятно, была бы первым признаком коллективного характера системы представлений о демонах. Кроме того, некоторые демоны именовались наподобие богов; они использовались в самых различных целях и благодаря многочисленности своих функций они получили более индивидуальный образ и были включены в традицию как персонажи. Коллективная вера в магическую силу сверхъестественного существа всегда предполагает, что оно уже совершило какое-то чудо на глазах у всего общества. Коллективный опыт или, по меньшей мере, коллективная иллюзия необходима, чтобы создать образ демона. И, наконец, отметим, что большинство магических духов существуют исключительно в рамках

73 Гана - в др. инд. мифологии - сообщество божеств; группа, толпа, сборище. Прим. ред. 174

обряда и магической традиции; их существование всегда подвергается сомнению, когда традиция утрачена. Таким образом, неперсонифицированные магические представления реальны лишь в качестве коллективных верований, традиционных и общих для некоторой группы. Персонифицированные магические представления также, по нашему мнению, являются коллективными, и мы даже полагаем, что это еще более очевидно. ОБЩИЕ НАБЛЮДЕНИЯ

Неопределенный и многообразный характер нематериальных сил, с которыми взаимодействует маг, свойствен всем видам магии. Собранные нами факты на первый взгляд кажутся разрозненными. Одни из них склоняют к смещению магии с техническими операциями и наукой, другие уподобляют ее религии. На самом деле, магия - нечто среднее между тем и другим, и ее невозможно точно определить ни через ее цели, ни через ее процедуры, ни через присущие магии представления. В результате нашего исследования магия стала для нас еще более двусмысленной и неопределенной, чем ранее. Практические цели, механический характер многочисленных способов применения и как будто бы экспериментальное происхождение основных понятий сближают магию с широко распространенными техническими приемами. Она коренным образом отличается от них в том, что обращается к особого рода персонажам, нематериальным посредникам, прибегает к культовым действиям и приближается к религии, заимствуя кое-что у нее. Практически не существует ни одного религиозного обряда, который бы не имел аналога в магии; ею даже разработано понятие ортодоксии, как это видно в обряде диаболаи (ЗюфоАш)74, известном в практике греко-египетской магии осуждении "нечистых обрядов". Но кроме противоречий, возникающих между магией и религией (но не обладающих, впрочем, ни универсальностью, ни постоянством), непоследовательность магии и роль, отводимая ею фантазии, отдаляют магию от знакомого нам образа религии.

В то же время единство системы магии проявилось теперь с большей очевидностью - это первый вывод, полученный в результате наших пространных описаний. У нас есть основания утверждать, что магия действительно представляет собой нечто вполне целостное. Маги обладают общими характерными чертами; результаты магических операций всегда имеют нечто общее, несмотря на бесконечное многообразие совершаемых действий; различные способы действий объединяются в типы и сложные церемонии; наиболее разрозненные понятия дополняют и уравновешивают друг друга, при этом целое не выглядит раздробленным и непоследовательным. Отдельные части образуют целое.

74 бкхрЧЛси - "обвинения" [гр.]. Прим. ред. 175

Однако единство целого еще более реально, чем каждая его составляющая. Элементы, которые мы последовательно рассматривали, даны нам одновременно. При анализе мы отделяли их друг от друга, но на самом деле они тесно связаны. Мы полагали, что для определения магов и понятий магии достаточно рассмотреть магов как деятелей в магических обрядах, а понятия - как представления, присущие магам; мы связали представления с магическими обрядами; неудивительно, что некоторые наши предшественники видели в магии только определенную систему действий. Мы смогли бы, наверное, так же хорошо определить элементы магии по отношению к магам: существование одних предполагает существование других. Не существует почетных и бездеятельных магов. Для того чтобы быть магом, необходимо заниматься магией; однако, кто бы ни совершал магическую операцию, в момент действия он является магом; встречаются непрофессиональные маги, которые, исполнив ритуал, незамедлительно возвращаются к обычной жизни. Относительно магических представлений можно сказать, что они не существуют вне обрядов. Большей частью они не представляют теоретического интереса для мага, и он формулирует их крайне редко. Они имеют исключительно практическое значение и только иногда выражаются посредством самих действий. Эти понятия были сведены в некоторую систему философами, но не магами, и именно эзотерическая философия сформировала теоретический аппарат магии. Последняя даже не создала своей собственной демонологии: в христианской Европе и в Индии именно религия дала пантеон демонов. За пределами ритуалов демоны обитают лишь в сказках и в догматике. В магии, таким образом, не существует чистой системы представлений; магическая мифология находится в зачаточном состоянии и кажется бесцветной. В религии ритуал и его виды, с одной стороны, и мифология и догматика, с другой, автономны по отношению друг к другу. В магии же ее элементы принципиально неотделимы друг от друга.

Магия - это подвижная, бесформенная масса, составные части которой не имеют ни определенного места, ни функций. Они взаимно проницаемы и смешиваются друг с другом. Отличие представлений и обрядов иногда стирается в тех ситуациях, когда простое изложение

представлений становится обрядом, как, например, заклинание "отрава отравой побеждается" (venenum veneno vincitur). Дух, который владеет магом, или которым владеет маг, может смешиваться с душой и магической силой мага; колдун и дух часто носят одно и то же имя. Энергии обряда, духа и мага обычно выступают как единое целое. Нормальное состояние магической системы - неотчетливо проявляющиеся различия сил и ролей. Создается впечатление, что один какой-нибудь элемент может быть изъят из системы без ущерба для результата. Существуют магические действия, которые совершаются совершенно бессознательно, как, например, магические жесты и слова проклятий. И, наоборот, встречаются случаи, когда представление поглощает обряд: в магии восхождения к первопричине перечисление характерных свойств и причин уже считается обрядом. Итак, магия не знает специализации 176

функций. Магическая жизнь не имеет внутреннего деления, как жизнь религиозная. Она не породила таких автономных институтов, как жертвоприношение или духовенство. Мы не обнаружили также четких категорий фактов магического поведения и смогли лишь разложить магию на ее составные части. Повсюду она имеет диффузное состояние. В каждом особом случае она представлена целым, которое, как мы бы сказали, является более реальным, чем его составные части. Мы показали, что магия обладает объективной реальностью. Но что же она собой представляет?

Мы уже вышли за рамки нашего предварительного определения, установив, что различные элементы магии созданы и классифицированы коллективным сознанием. Это второй важный вывод, который необходимо отметить. Маг приобретает свой статус как член особого сообщества магов и как член общества в целом. Магические приемы носят ритуальный характер и передаются традицией. Что касается магических представлений, то некоторые из них заимствованы из других сфер социальной жизни, как, например, идея духовных сущностей. По вопросу о том, является или нет эта идея результатом индивидуального опыта, мы отсылаем читателя к исследованиям, посвященным непосредственно религии. Другие представления тоже не проистекают из наблюдений или размышлений индивида, и их использование не допускает инициативы последнего, ибо существуют рецепты и формулы, установленные традицией и не подлежащие обсуждению.

Если элементы магии являются коллективными, то относится ли это к ней в целом? Другими словами, нет ли какого-то существенного свойства, которое не являлось бы объектом коллективных представлений или плодом коллективной деятельности? Нет ничего абсурдного и противоречивого в том, чтобы предположить, что в своем основании магия могла бы быть коллективным феноменом, хотя среди всех присутствующих в ней характеристик для противопоставления религии мы выбрали те, которые выводят магию за пределы упорядоченной социальной жизни. Мы говорили, что магия практикуется отдельными индивидами изолированно, скрытно, раздробленно, она окружена таинственным ореолом и, наконец, носит произвольный и необязательный характер. Если считать, что социальное явление подразумевает всеобщность, обязательность и принуждение, то магия наименее социальна среди явлений жизни общества. Может быть, она социальна в том же смысле, что преступление, поскольку она так же секретна, незаконна, запретна? Но это не совсем так, потому что магия не является такой же противоположностью в отношении религии, как преступление в отношении к закону. Она должна быть социальна как некая особая общественно значимая функция. Как же это понимать? Как представить себе коллективный феномен, предполагающий, что индивидуумы существуют совершенно независимо друг от друга?

Существует две сферы специализированных функций в обществе, с которыми мы уже сравнивали магию. С одной стороны, это наука и технические операции, с другой - религия. Является ли магия неким 177

типом универсального ремесла или же она представляет собой класс явлений, аналогичных религии? В каждом виде производства или науки принципы и способы действий выбираются коллективно и передаются по традиции. Благодаря этому наука и производство - явления исключительно коллективные. Более того, они направлены на удовлетворение общих

потребностей. Но, получив определенные знания и навыки от своих предшественников, человек обретает самостоятельность. Его индивидуальная логика позволяет переходить от одного элемента к другому, а затем - к их применению. Он свободен; теоретически он может даже подобраться к самым началам производства или науки, подтвердить или исправить их в любом месте на свой страх и риск. Ничто не оказывается для него принципиально закрытым. Таким образом, если бы магия была явлением того же порядка, что наука и техника, то отмеченная нами трудность была бы устранена, поскольку наука и техника не коллективны в своих основных проявлениях. Будучи по своей природе общественными функциями - общество пользуется их плодами и фиксирует их достижения для передачи во времени и пространстве - наука и техника всегда движимы индивидами. Сложно, таким образом, магию уподобить науке или производству, потому что нам удалось описать ее, ни разу не констатировав подобной творческой или критической деятельности. Итак, нам осталось лишь провести сравнение с религией, и в данном случае возникает сложность. Мы продолжаем утверждать, что религия во всех своих проявлениях представляет собой коллективный феномен. Здесь все совершается группой или под давлением группы; и верования, и практика по своей природе носят обязательный характер. Анализируя типичный обряд - жертвоприношение - мы установили, что в нем постоянно присутствует общество, являясь истинным исполнителем, стоящим за сценой церемониальной драмы. Вплоть до того, что даже сакральные вещи, используемые в жертвоприношении, - вещи социальные по преимуществу. Не более чем жертвоприношение, религиозная жизнь допускает инициативу: любое нововведение возможно лишь в форме откровения. Человек постоянно ощущает себя в зависимости от сил, которые извне побуждают его к действию. Если возможно показать, что в магии царят силы, подобные тем, что действуют в религии, то это свидетельствовало бы о том, что магия имеет такой же коллективный характер, как и религия. Осталось только продемонстрировать, каким образом эти коллективные силы действуют, несмотря на изоляцию, которую, как кажется, маги сохраняют, и тогда мы придем к идее о том, что эти индивиды лишь присвоили себе коллективные силы.

АНАЛИЗ И ОБЪЯСНЕНИЕ МАГИИ

Итак, мы постепенно свели изучение магии к исследованию коллективных сил, действующих в ней так же, как и в религии. Мы вправе даже думать, что если мы обнаружим эти силы, то сможем объяснить сразу и целое, и его составные части. Вспомним, до какой степени взаимосвязь и взаимопроникновение элементов магии создает впечатление, что они - лишь различные отражения одного и того же. Действия и представления до такой степени неразделимы, что не без основания магию можно было бы назвать практической идеей. Учитывая однообразие приемов, незначительность вариаций представлений и единство формы магии в истории культуры, можно заранее предсказать, что она представляет собой некую практическую идею самого простого порядка. В таком случае можно ожидать, что имеющие место в магии коллективные силы не будут, вероятно, слишком сложными, а методы, используемые магом с целью овладеть этими силами, не окажутся слишком запутанными.

Мы постараемся найти и определить эти силы, рассмотрев сначала характер магических верований, а затем проанализировав понятие эффективности магических действий. ВЕРА

Магия, по определению, является предметом веры. При этом ее элементы, неразделимые и даже смешанные друг с другом, не могут быть предметами отдельных верований. Все они одновременно являются объектами одного и того же убеждения, которое распространяется не только на силу мага или ценность ритуала, но и на всю систему магии и на ее принцип. Как магия более реальна, чем ее составные части, так же и вера в магию в целом укоренилась сильней, нежели вера в ее отдельные элементы. Магия, как и религия, представляет собой единое целое, в которое либо верят, либо нет. Это подтверждают случаи, когда реальность магии ставится под сомнение. Когда бы ни возникал подобный вопрос - в начале средневековья, в XVII веке или в наши дни, когда он еще продолжает обсуждаться, - мы видим, что дискуссия

касается какого-нибудь одного явления. Например, у Агобарда75 речь идет о колдунах, накликавших плохую погоду; позднее - о половом бессилии, возникшем в результате наведения порчи, или о воздушном полете спутников Дианы; у Беккера76 (Bekker, De betooverde werdl, Leeuwarden, 1691) речь идет о существовании демонов и дьявола; и в наше время мы говорим об астральных телах, видениях, реальности четвертого измерения. Всюду заключения и выводы немедленно обобщаются, признание одного случая влечет за собой веру во все остальные. И наоборот, одно отрицание разрушает все построение, и существование самой магии ставится под сомнение. Имеются примеры упорного неверия или укоренившейся веры, для изменения которых в свою противоположность оказывалось достаточно одного случая из жизни.

Какова же природа этой веры в магию? Напоминает ли она научные убеждения? Последние a posteriori постоянно подвергаются контролю человека и зависят только от рациональных доказательств. Наблюдаем ли мы подобное в магии? Конечно же, нет. Известен даже поистине необычный случай - это случай католической церкви, когда вера в магию стала догмой и отступление от этой веры каралось. Вообще же, эта вера распространяется в обществе механически; ее исповедуют от рождения. В этом отношении вера в магию не слишком отличается от научных убеждений, поскольку каждое общество имеет свои столь же распространенные научные представления, которые порой превращаются в религиозные догмы. Но если любая наука, даже самая традиционная, возникала как позитивное знание на основе опыта, то вера в магию была всегда априорна. Вера в магию обязательно предшествует опыту. Мага будут искать только потому, что верят в его существование. Магический рецепт используют лишь оттого, что в него верят. Еще и в наши дни спириты не допускают сомневающегося, который, как они полагают, помешал бы успеху действа. Магия обладает таким авторитетом, что отрицательный опыт не способен пошатнуть веру в нее. Фактически она свободна от всякой проверки. Даже отрицательные факты обращаются в ее пользу, потому что они всегда рассматриваются как результат противодействующей магии, ритуальных ошибок и несоблюдения необходимых условий. В протоколах по процессу над колдуном Жаном Мишелем, сожженным в Бурже в 1623 году, мы видим, что этот бедный человек, столяр, провел свою жизнь, совершая неудачные опыты, но когда однажды он почти приблизился к цели, то испугался и бежал. У чероков неудавшееся колдовство не только неспособно поколебать доверие к колдуну, но даже придает ему больший авторитет. Ибо в таком случае его услуги необходимы для снятия действия страшной силы, которая может обер-

75 Агобард из Лиона - архиепископ Лиона (769-840), церковный иерарх и реформатор, автор трактатов, посвященных опровержению простонародных верований. Прим. ред.

76 Беккер, Бальтазар (1934-1693). Голландский теолог. Прим. ред. 180

нуться против неловкого человека, случайно высвободившего ее. То же самое происходит при проведении любого магического опыта: случайные совпадения принимаются за норму, а противоречащие факты отвергаются.

Тем не менее, чтобы поддержать веру в магию, обычно очень активно приводят подробные примеры с указанием точного места и времени. Там, где по данному вопросу достаточно много источников, - в Китае, например, или в средневековой Европе - можно заметить, что одни и те же истории бесконечно кочуют из текста в текст. Это хрестоматийные случаи, анекдотические рассказы магического характера, похожие на те, что во всем мире поддерживают веру в магию. Обратим внимание, что эти так называемые анекдоты удивительно однообразны. В них нет сознательного устремления убедить в истинности рассказа, вера в магию в них сама собой разумеется. Традиционные доказательства самодостаточны; в рассказы магического характера верят так же, как в мифы. Даже в случае, когда рассказ о магии содержит шутливый элемент, это такая шутка, которая всегда может плохо обернуться. Вера в магию, таким образом, носит квазиобязательный характер, она априорна и является совершенно аналогичной вере в религию.

Эта вера имеется у колдуна и в обществе в целом. Но возможно ли, чтобы маг верил в магию, если он всегда в состоянии по-настоящему оценить истинную природу своих методов и их

результат? Здесь мы сталкиваемся с важным вопросом обмана и симуляции в магии. В качестве примера возьмем австралийских колдунов. Нам не найти людей более убежденных в эффективности своих обрядов. Но наиболее авторитетные авторы говорят нам, что никогда, исполняя обряд в том виде, как он обычно практикуется, колдун не видел и не ожидал увидеть его непосредственный результат. Рассмотрим несколько подробнее методы черной магии. В Австралии их можно свести к трем типам, практикуемым либо совместно, либо по отдельности, смотря по тому, как это принято в данном племени. Первый, наиболее распространенный тип, представляет собой собственно наведение порчи, совершаемое посредством уничтожения какой-либо вещи, имеющей отношение к определенной личности и являющейся частью целого или его представлением: остатки пищи, органические отходы, следы, изображения. Невозможно представить себе, чтобы когда-нибудь маг имел возможность экспериментально убедиться, что убивает, сжигая остатки пищи, смешанные с воском или жиром, или прокалывая изображение. Ритуал, описанный Спенсером77 и Гилленом78, который заключается в том, чтобы сначала проколоть предмет, представляющий душу жертвы,

77 Спенсер, Сэр (Уолтер) Болдуин (1860-1929). Английский биолог и этнограф. Первый профессиональный исследователь-этнограф, совместно с Гилленом собравший обширный материал по аборигенам центральной Австралии. Прим. ред.

78 Гиллен, Френсис Джеймс (18565-1912). Австралийский антрополог. Прим. ред. 181

а затем бросить его в направлении того места, где живет околдовываемый человек, прекрасно демонстрирует, что иллюзия всегда лишь частичка.

Второй тип этих обрядов, практикуемый, главным образом, в обществах южной, центральной и западной частей Австралии, можно назвать удалением жира из печени. Предполагается, что колдун приближается к спящей жертве, каменным ножом вскрывает ей живот, вынимает жир из печени и закрывает рану; затем он уходит, а человек медленно умирает, ничего не узнав. Естественно, что этот ритуал никогда не мог быть исполнен. Третий тип, обычный для севера и центральной части Австралии, - метание кости покойника. Колдун предполагает уничтожить свою жертву с помощью субстанции смерти. Однако в действительности в некоторых случаях, отмеченных У. Ротом79, орудие даже не пускается в ход; в других оно находится на таком расстоянии от жертвы, что совершенно невозможно представить, что оно достигнет цели и принесет смерть посредством контакта. Обычно никто не видит, как это орудие начинает действовать, и никогда никто не видел, что бы оно достигало цели, будучи пущено в ход. И хотя одни из этих обрядов никогда не могли быть полностью реализованы, а эффективность других никогда не могла бы быть проверена, мы тем не менее знаем, что они бытуют в обществах, где были проведены прекрасные полевые исследования, наглядно доказавшие существование предметов, считающихся орудиями совершения этих обрядов. Что все это значит, если здесь имеют место лишь жесты, умышленно, пусть и искренне, принимаемые колдуном за реальные действия, а также начало манипуляций, принимаемое за действительную хирургическую операцию? Подготовка к ритуалу, важность мероприятия, степень опасности (ведь если колдуна, приближающегося к лагерю, увидят, он будет убит) - серьезность всех этих действий свидетельствует об истинной воле к вере. Однако трудно представить австралийского колдуна, вскрывающего печень своей жертвы, при этом не убив ее.

Тем не менее наряду с этой внушаемой себе верой имеется множество подтверждений действительной веры. Этнографы, обладающие большим опытом полевой работы, утверждают, что маг глубоко верит в успех своего колдовства. Ему удается создать в себе состояние сильного нервного возбуждения, каталепсии, в котором он и в самом деле может оказаться жертвой различных иллюзий. Во всяком случае, колдун, который не слишком-то верит в свои собственные обряды и знает, конечно, что наконечники заколдованных стрел, выдергиваемые им якобы из тела человека, страдающего ревматизмом, являются лишь камнями, которые он достает из своего рта, этот же колдун неизбежно прибегает к услугам другого знахаря, когда заболевает сам, и он выздоравливает или умирает в зависимости от того, обрекает ли этот

79 Рот, Уолтер Эдмунд (1861-1933). Английский этнолог. Прим. ред. 182

знахарь его на смерть или старается спасти. В конце концов, даже если одни не заметили, как была

выпущена стрела, другие видят, как она попадает в цель. Это может выглядеть в виде вихря, языков пламени, вонзающихся в небо, маленьких камней, которые колдун будет рассматривать как извлеченные из тела, тогда как сам он не извлекал их из тела своего пациента. Минимум искренности, который можно было бы приписать магу, это то, что он по крайней мере верит в магию других.

То, что истинно для австралийской магии, истинно и для всех других. В католической Европе имел место, по меньшей мере, один случай, когда признание колдуна явно не было вырвано инквизицией. В начале средневековья судьи-каноники или теологи отказывались признать реальность полетов колдунов из свиты Дианы. Колдуны при этом, будучи жертвами собственной иллюзии, упорно кричали о реальности своих полетов, пока, наконец, не навязали это верование церкви. Среди людей непросвещенных, нервных, искусных и слегка сбитых с толку, каковыми повсюду были колдуны, действительно имеет место стойкая, необыкновенно твердая и искренняя вера.

В то же время мы вынуждены признать, что в некоторых пределах у магов всегда имеет место симуляция. Нет никакого сомнения, что магические действия постоянно заставляют верить в небылицы и что даже искренние иллюзии мага до определенной степени произвольны. Хоуитт рассказывает, что относительно кристаллов кварца, которыми, как предполагается, дух начиняет тело колдуна при прохождении последним посвящения и которые он может доставать изо рта, один колдун племени мурринг заметил: "Я знаю об этом все, я знаю, где их находят". Нам известны и другие не менее циничные признания.

Однако в любом случае речь идет не о простом мошенничестве. В сущности, симуляция мага того же типа, что симуляция, отмечаемая при неврозах, и, следовательно, она имеет одновременно и произвольный и непроизвольный характер. Если она и произвольна первоначально, то мало-помалу становится бессознательной и, в конце концов, приводит к состояниям, когда возникают галлюцинации; маг обманывает сам себя, как актер, забывший, что играет роль. Во всяком случае, остается вопрос, почему же он симулирует тем или иным образом. Здесь нужно остерегаться смешивать настоящего мага с нашими ярмарочными шарлатанами или брахманами-жонглерами, которые хвастаются перед нами своими духами. Маг занимается симуляцией, потому что от него этого требуют, к нему обращаются за помощью и навязывают ему действия: он несвободен, он вынужден играть роль, будь то предписания традиции или ожидания требовательной публики. Случается, что маг превозносит себя без всякого основания, но его вводит в соблазн чрезмерная доверчивость публики. Спенсер и Гиллен встречались в племени арунта со множеством людей, которые уверяли, что действительно отправлялись в магические походы, называемые kurdaitchas, и якобы извлекали жир 183

из печени врага. У одной трети воинов в результате оказались вывихнуты мизинцы на ногах, поскольку это было условием совершения ритуала. С другой стороны, все племя видело, действительно видело kurdaitchas, бродивших вокруг лагеря. На самом деле большинство просто не хотело оставаться в стороне от приключений и возможности прихвастнуть; "обман" был всеобщим и взаимным во всей социальной группе, поскольку все с готовностью верили в него. В подобном случае маг не может рассматриваться как человек, действующий сам по себе и для своей пользы; он, скорее, в некотором роде официальное должностное лицо, наделенное общественным авторитетом, в который и он сам обязан верить. Мы видели, что на самом деле маг назначался обществом или инициировался группой избранных, которой общество передало свои полномочия создавать магов. Совершенно естественно, что он осознает свою функцию в обществе, важность исполняемых обязанностей; он серьезно к этому относится, ибо его принимают всерьез, поскольку в нем нуждаются.

Таким образом, вера мага и вера публики не различаются; вера мага есть отражение веры публики, ведь симуляция мага возможна только как результат всеобщей доверчивости. Именно от этой веры, которую маг разделяет со всеми, зависит тот факт, что ни необходимость прибегать к разного рода фокусам, ни неудачные опыты не заставляют его сомневаться в магии. У него всегда имеется минимум веры, то есть веры в магию других, как только он сам превращается в помощника или пациента. В целом, хотя маг не видит, как действуют причины, он видит результат их действия. В конце концов, его вера искренна в такой же степени, в какой она искренна во всей группе. Магия основывается на вере, но не на восприятии. Это определенное состояние коллективной души, при котором магия сначала утверждает свое существование, затем, впоследствии, приводит этому доказательства, все же оставаясь тайной даже для самого мага.

Таким образом, магия во всей своей совокупности является объектом веры a priori, коллективной и единодушной, и именно благодаря природе этой веры магия легко может преодолеть пропасть, разделяющую ее посылки и следствия.

Говоря о вере, имеют в виду полную приверженность людей определенной идее и, как следствие, - эмоциональное состояние, акт воли и одновременно феномен идеации. Мы вправе поэтому предположить, что эта коллективная вера в магию доказывает наличие единства чувств и воли членов группы, то есть тех коллективных сил, которые мы ищем. Можно было бы оспаривать нашу теорию веры, ссылаясь на тот факт, что индивидуальные научные ошибки интеллектуального плана благодаря широкому их распространению способны рождать веру, которая в свое время станет общепринятой. Ее можно было бы рассматривать как веру коллективную, но не берущую начало в коллективных силах. В качестве примера можно привести такие верования, как ка-184

ионическая вера в геоцентризм и в четыре элемента. Мы должны теперь обратиться к вопросу о

том, действительно ли магия держится лишь на подобных идеях, не подвергающихся сомнениям

исключительно благодаря тому, что эти идеи уже стали общепринятыми.

АНАЛИЗ МАГИИ КАК ЯВЛЕНИЯ.

АНАЛИЗ ИДЕОЛОГИЧЕСКИХ ОБОСНОВАНИЙ

ЭФФЕКТИВНОСТИ ОБРЯДА

При изучении магических представлений мы встречались с тем, что как маги, так и теоретики магии пытались объяснить веру в действенность магических обрядов. Эти объяснения включают в себя: 1) симпатические формулы; 2) понятие свойств; 3) представление о демонах. Нам уже известно, что это далеко не простые понятия и что они пересекаются и перетекают друг в друга. Мы увидим, что ни одного из них в отдельности недостаточно для того, чтобы стать в глазах мага обоснованием веры в магию. Сколько бы ни подвергали анализу магические обряды с целью найти в них практическое применение этих разных понятий, в результате анализа оказывалось, что всегда остается, помимо верований, что-то такое, в чем маг вполне рационально отдает себе отчет. Заметим, что никогда ни один маг и ни один антрополог тем более не стремились свести всю магию к какому-то одному из этих понятий. Вследствие этого нам следует относиться с недоверием к любой теории, пытающейся объяснить с их помощью веру в магию. Заметим, что если магические явления формируют единственный в своем роде класс, то они должны основываться на одном принципе, единственно способном оправдывать веру в эти явления. Если каждое из этих понятий соотносится с определенным классом обрядов, то вся система обрядов должна соответствовать другому, более общему представлению. Чтобы определить, каково это представление, посмотрим, насколько каждое из вышеперечисленных понятий оказывается недостаточным для объяснения обрядов, с которыми это понятие связано. 1. Мы утверждаем, что симпатические формулы (подобное производит подобное; часть равноценна целому; противоположное действует на противоположное) недостаточны для того, чтобы представить всю совокупность симпатического магического обряда. Они оставляют в стороне некоторую часть, которой на самом деле нельзя пренебречь. Если мы обратимся к симпатическим обрядам, описания которых представлены достаточно полно, то, например, обряд, описанный Кодрингтоном, дает весьма четкое представление об их механизме: "На Флориде, если хотят, чтобы наступил штиль, то mane ngghe vigona (индивид, обладающей маной, хозяин духа vigona) связывает вместе листья, принадлежащие его vigona (листья водных растений (?)), и прячет их в дупло 185

дерева, где есть вода, призывая при этом vigona с помощью соответствующего заклинания. Это действие вызывает дождь, с которым приходит штиль. Если хотят вызвать солнце, то маг привязывает соответствующие листья и вьющиеся растения к концу ствола бамбука и держит их над огнем. Он разводит огонь, напевая песню, чтобы передать огню ману, а огонь передает ее листьям. Затем маг влезает на дерево и привязывает бамбук к самой высокой ветке; ветер раскачивает гибкий бамбук, и мана распространяется во все стороны, в результате чего появляется солнце" (Codrington, The Melanesians, p. 200, 201).

Мы привели этот пример лишь как конкретную иллюстрацию, поскольку симпатический обряд обычно вписан в важный контекст, наличие которого наводит на мысль, что одного символизма недостаточно для создания магического обряда. Фактически, когда маги, как и алхимики, начинают от чистого сердца верить, что их действия симпатического характера вполне понятны и прозрачны для

объяснения, мы видим, как они поражаются излишним нагромождениям, отягощающим, по их мнению, схему их ритуала. "Почему же, - спрашивает анонимный христианский алхимик, - существует столько книг и воззваний, касающихся демонов; зачем все эти печи и техника, если все так просто и легко понять?" Однако нагромождение, удивившее нашего христианина, выполняет определенную функцию. Оно отражает тот факт, что на идею симпатии накладываются, с одной стороны, идея высвобождения неких сил, и, с другой, идея существования магической среды. О существовании представления, о высвобождении силы свидетельствует ряд признаков. Прежде всего, это жертвоприношения, единственная цель которых, кажется, сводится к созданию сил, пригодных для использования; мы уже видели, что это одна из характеристик религиозного жертвоприношения. Кроме того, имеются молитвы, вызывание духов, заклинания и т. д.; плюс к тому негативные обряды, табу, воздержания и пр., которым должен следовать колдун или его клиент, а иногда и они оба или даже их семьи. Эти обряды и ритуальные предосторожности указывают одновременно на существование и на сложность удержания сил, на использование которых маг рассчитывает. Необходимо также учитывать собственную силу мага, вмешательства которой всегда можно ожидать. Что же касается самой симпатической церемонии, то уже благодаря тому факту, что она представляет собой ритуал, как мы уже показали, она обязательно должна, в свою очередь, порождать особые силы. Маг это всегда осознает. В приведенном выше меланезийском обряде мы видели, как мана выходит из листьев и уходит в небо; в ассирийских ритуалах мы встречаем мамит, освобождающийся в ходе ритуала.

Остановимся теперь на колдовском обряде, совершаемом в одном из так называемых примитивных сообществ, еще не выработавших мистических представлений, их представления соответствуют эпохе, когда господствовала магия, и где, согласно Фрэзеру, симпатический закон действует регулярно и изолированно; тут мы сразу же обнаружим не только присутствие таких сил, но также и их действия. В племени 186

арунта колдовство против женщины, нарушившей супружескую верность, предполагается совершать следующим образом. Создается злая сила, известная как арунгкилта; ею заряжают камень, который должен служить вместилищем души (образ, служащий лишь для того, чтобы душа человека ошиблась и вошла в камень вместо своего естественного тела); злая сила укрепляется действиями, изображающими смерть этой женщины, и, наконец, эту силу выпускают в направлении стойбища, к которому женщина принадлежит по рождению. Симпатический образ даже не является причиной, поскольку насылают не его, а порчу, только что сфабрикованную злую судьбу.

Но это не все. В этом же самом примере мы видим помимо создания изображения, в котором душа, впрочем, может и не поселиться, что обряд включает в себя целый набор других предварительно заколдованных образов - камни с духами, остроконечные палочки, приобретшие магические свойства задолго до магической церемонии. И наконец, обряд совершается в тайном месте, которому посвящен соответствующий миф. Из этого наблюдения, которое мы можем смело обобщить, надо сделать вывод о том, что симпатическая церемония отлична от обычного действия. Она выполняется в особой среде, и эта среда создана магическими требованиями к условиям и форме исполнения соответствующей церемонии. Эта среда часто определяется кругами запретов, обрядами вхождения в ритуал и выхода из него. Все, что в эту среду входит, обладает ее специфической природой или приобретает такую природу. В этой среде модифицируется общий смысл жестов и слов. Объяснение некоторых симпатических обрядов с помощью симпатических законов, таким образом, оставляет в остатке два важных обстоятельства.

Но всегда ли это так? Нам кажется, что этот остаток играет существенную роль в магическом обряде. На самом деле, как только исчезает всякий след мистицизма, обряд вливается в науку или в технику. Об этом и говорит наш христианин-алхимик: утверждая, что алхимии претит становиться наукой, он присоединяет ее к религиозной сфере; если необходимо молиться, он требует, чтобы обращались к Богу, а не к демонам; тем самым он признается, что алхимия и шире магия вообще, зависит, главным образом, от мистических сил. В тех случаях, когда кажется, что симпатическая форма работает сама по себе, мы встречаем по меньшей мере некоторый минимум форм, которыми обладает любой обряд, и минимум таинственных сил, которые он высвобождает по определению; к этому нужно добавить силу активных начал в свойствах предметов и субстанций, без которой, как мы упоминали выше, невозможно представить симпатический обряд. Впрочем, мы всегда вправе предположить, что так называемые простые ритуалы либо не полностью описаны, либо не полностью осознаются, либо представляют собой обломки, по которым уже невозможно восстановить некогда существовавшее целое. Что же до действительно простых обрядов, подчиняющихся закону симпатии, то к ним относятся так называемые симпатические табу. Ведь именно они лучше всего выражают 187

существование, нестабильность и необузданность скрытых магических сил, вмешательству

которых, как мы считаем, обычно и приписывают действенность, то есть способность магических обрядов воздействовать на окружающий мир.

Мы только что видели, что симпатические формулы никогда не становятся полной формулой магического обряда. С помощью фактов мы можем показать, что даже там, где они наиболее ясно были изложены, их роль остается лишь вспомогательной. То же самое мы встречаем и у алхимиков. Формально они утверждают, что их операции основываются на рациональном использовании научных законов. Мы уже знакомы с этими законами - это законы симпатии: часть представляет собой целое, все содержится в одном, противоположное борется с противоположным; кроме того, это пары предметов, связанных отношениями симпатии и антипатии, словом, целая сложная система символики, с помощью которой алхимик организует свои операции: знаки астрологические, космологические, жертвенные, словесные и пр. Тем не менее весь этот инструментарий является в некотором роде внешней оболочкой технического процесса. Это даже не воображаемые принципы лженауки. В начале их книг, в начале каждой главы в их учебниках имеется изложение доктрины. Но содержание текста никогда не соответствует заглавию. Философская идея служит девизом, или рубрикой, или аллегорией, изображающей человека из меди, превращающейся в золото с помощью жертвоприношения, о котором мы говорили выше. Эта квазинаука сводится в конце концов к мифам, которые время от времени дают материал для заклинаний. Практический рецепт, впрочем, может привести к тому же. Существуют формулы или алгебраические схемы реальных операций, чертежи действительно работающих аппаратов, которые были трансформированы в непонятные магические знаки и не служат больше ни для какого реально совершающегося действия: это уже не более чем форма заклинания. За пределами этих принципов и формул, цену которых мы теперь знаем, алхимия представляет собой только эмпиризм: тела, свойства которых известны экспериментально или, скорее, благодаря традиции, сжигают, растворяют или испаряют. Научная идея является не более чем украшением. То же самое имело место в медицине. Марцелл из Бордо озаглавил большую часть своих глав следующим образом: Remediaphysica et rationabilia diversa de experiments80; но сразу под заголовком мы читаем: Ad cordum carmen. In lamella stagnea scribes et ad collum suspendes haecsl и т. д. (Marcellus, XXI, 2).

Из всего вышесказанного следует, что симпатические формулы не являются ни законами магических обрядов, ни даже законами обрядов,

" "Различные лекарства, природные и искусственные, установленные опытным путем" [лат.]. Прим. ред.

81 "Для заклинания сердец. Ты напишешь это на бляхе, сделанной из сплава серебра и свинца, и повесишь на шею

ее" [лат.]. Прим. ред.

188

основанных на принципе симпатии. Это всего лишь абстрактное толкование наиболее общих понятий, которые мы находим в магии, и не более того. Симпатия - это дорога, которой следует магическая сила; сама она не является магической силой. В магическом обряде нам кажется основным как раз то, что остается за пределами симпатической формулы. Если в качестве примера мы вновь обратимся к обрядам, которые Сидней Хартланд объясняет как обряды, основанные на контактной симпатии (колдовство, при котором ведьма забирает молоко у кормящей матери), можно заметить, что народная вера в таком колдовстве куда меньше внимания обращает на контакт, нежели на сглаз и магическую силу ведьмы или злой феи.

2. Мы утверждаем, что представление об особых магических свойствах не лучше объясняет веру в магию даже в тех случаях, когда эти представления кажутся доминирующими. Во-первых, обычно представление о свойствах не является изолированным. Использование вещей, обладающих особыми свойствами, всегда ритуально обусловлено. Прежде всего, существуют правила сбора: они предписывают соблюдение условий места, времени, способов, цели и других всевозможных условий. Предназначенное для использования растение должно быть собрано на берегу реки, на перекрестке, при полной луне, в полночь. Помимо этого растение должно быть собрано двумя пальцами левой руки, при подходе к нему с правой стороны, после такой-то и такой-то встречи, собирающий не должен думать о том-то и о том-то и т. д. Подобные же предписания существуют и в отношении металлов и животных субстанций. Далее, существуют правила применения, касающиеся времени, места, требуемого

количества, не считая зачастую значительного числа ритуалов, сопровождающих и делающих возможным использование свойств предметов и субстанций, в том числе применение симпатических приемов. В некоторых магических системах, например, в Индии, любая вещь, употребляемая в магической церемонии, будь то вспомогательный амулет или активная субстанция, обязательно смазывается маслом или заранее приносится в жертву. Во-вторых, магические свойства рассматриваются не как изначально, абсолютно и исключительно присущее данной вещи, но, скорее, как внешнее, привнесенное. Иногда эти свойства передаются вещи посредством ритуала (пожертвования, благословения), с помощью контакта с сакральными предметами и с предметами проклятыми или заколдованными. В другом случае существование магических свойств предмета объясняется мифом, и тогда оно рассматривается еще и как превходящее, приобретенное; таковы растения, прораставшие под ногами Христа или Медеи, аконит, рожденный из зубов Ехидны, метла Доннара82 и растение

82 Доннар - бог-громовик германской мифологии, соответствует скандинавскому Тору. Прим. ред. 189

небесного орла - все они обладают магическими свойствами, но свойствами, изначально не присущими орешнику или растению, которое используют индусы.

В целом магическое свойство, даже специфическое для некоторого предмета, представляется связанным с его характеристиками, которые обычно считаются второстепенными: такова случайная форма камней, похожих на клубни таро, на тестикулы кабана, форма продырявленных камней и т. д., таков цвет, который, например в Индии, объясняет предполагаемую родственную связь между головой ящерицы, свинцом, пеной реки и вредоносными колдовскими субстанциями; таковы также прочность, имя, диковинный вид, необычное местонахождение объектов (метеориты, доисторические каменные топоры), обстоятельства обнаружения и пр. Магические свойства, таким образом, имеют своим источником социальное соглашение и, кажется, это соглашение играет роль своеобразного мифа или намеченного в общих чертах обряда. Каждая обладающая магическими свойствами вещь по своей природе уже своего рода обряд.

В-третьих, понятие свойства в магии настолько неопределенно, что постоянно смешивается с очень общей идеей силы и природы. Если идея конечной цели обряда всегда очень точна, то идея особых свойств и их непосредственных воздействий обычно довольно туманна. К тому же мы встречаем в магии совершенно четкое представление о предметах, имеющих неопределенные свойства: соль, кровь, слюна, коралл, железо, хрусталь, драгоценные металлы, рябина, береза, фиговое дерево, камфара, ладан, табак и т. п. заключают в себе магические силы общего характера, поддающиеся любому применению и использованию. Наименования, которые маги дают различным свойствам, обычно являются крайне общими и размытыми: в Индии предметы бывают либо счастливого, либо зловещего предзнаменования, из которых первые - это вещи обладающие urjas ("сила"), tejas ("сияние"), uarcas (чистота, жизненная сила) и т. д. Одним словом, магия занимается исследованиями философских камней, панацеей, священными водами.

Обратимся вновь к нашим алхимикам, создавшим теорию магических свойств как симпатических операций. Свойства они рассматривают как формы, эйдосы (ei6r)), которые принимает природа вещей, фюсис (фиац). Если растворить эйдосы, то обнаруживается фюсис. Однако, как мы уже говорили, алхимики не останавливаются на абстрактном понятии природы, они представляют ее себе в образе некоей сущности, усии (ouaia), силы, дюнамис (бшсхцц), обладающей неопределенными свойствами, которые нематериальны, но связаны с некоторой телесной ос-

83 Орла небесного растение - в ацтекской мифологии орел (дневное солнце) сидит на мировом дереве (кактусе нопалли), подкрепляет свои силы сердцем человека, принесенного в жертву (плод напалли). Близкое по сюжету изображение было символом столицы ацтеков - Теночтитлана, в видоизмененном виде стало гербом современного мексиканского государства. Прим. ред.

190

новой. Таким образом, наряду с понятием природы нам дается понятие силы. Эта природа и эта сила в наиболее абстрактном понимании представлены в виде безличной души, силы, независимой от конкретных вещей, и все же тесно с ними связанной, разумной, хотя и бессознательной. Прежде чем оставить алхимиков, напомним, что если понятие духа нам казалось связанным с понятием магического свойства, то действительно и обратное: свойство

привязано к духу. Свойство и сила представляют собой два неразделимых понятия. Магические свойства

и дух тоже часто взаимопроникают: свойстваpietra buccata происходят отfolletino rosso85, который в pietra buccata уже заложено.

За понятием свойства стоит еще понятие среды. Эта среда определяется условиями использования вещей - негативными или позитивными, о которых мы уже не раз упоминали. Наконец, это представление прекрасно выражено в некоторых традициях, где контакт с определенным объектом немедленно переносит в магический мир: магические палочки и магические зеркала, яйца, снесенные курицей в святую пятницу. Однако, когда мы пытаемся рассматривать магические обряды как продукт использования свойств предметов и субстанций, их доля в достижении результата оказывается меньше, чем доля симпатических формул, поскольку идея существования магических свойств практически является частным случаем идеи магической силы и магических причинных связей. 3. Демонологическая теория, кажется, в большей степени годится для объяснения применительно к тем обрядам, где участвуют демоны; она, вероятно, даже полностью объясняет те ритуалы, которые состоят из просьб или приказов, обращенных к демону. При желании демонологическую теорию можно было бы распространить на весь ряд магических представлений, в то время как представления о симпатических связях или магических свойствах не в состоянии дать исчерпывающее объяснение обрядам с участием демонов. В самом деле, с одной стороны, не существует магического обряда, в котором явление персонифицированных духов не было бы в какой-то мере возможно, хотя оно и не обязательно. С другой стороны, эта теория учитывает, что магия работает в особой среде, ведь все происходит в мире демонов или, точнее говоря, совершается в таких условиях, в которых присутствие демонов становится возможным. И, наконец, демонологическое объяснение достаточно четко выделяет одну из основных характерных черт магической причинности, а именно ее нематериальный характер. Между тем оно имеет свои недостатки. Под видом демонов участвует лишь часть сил, которые подразумеваются в магическом обряде, даже если это обряд демонический. Идея нематериальных существ с индивидуальными чертами не слишком хо-

84 Pietra buccata - "камень с дыркой" [шпал.]. Прим. ред.

85 Pietra rosso - "красного чертенка" [итал.]. Прим. ред. 191

рошо отвечает представлениям о таких анонимных силах, как сила самого мага, его слова, жеста, взгляда, внушения, желания и т. д. Между тем это представление о неясной силе, которое мы обнаружили как остаток других представлений в рамках магического обряда, является настолько существенным, что магии никогда не удавалось выразить его в образе демонов полностью в каком-либо демоническом ритуале. До сих пор остается совершенно непонятным теургическое действие обряда на демонов, которые вроде бы должны быть независимыми существами, но тем не менее не являются таковыми. С другой стороны, хотя идея существования духов прекрасно объясняет самому магу, как он действует на расстоянии и получает столь масштабные результаты, она не может обосновать в его глазах ни существования самого обряда, ни его особенностей, ни симпатических действий, ни магических субстанций, ни ритуальных условий, ни тайного языка и т. д. Итак, если демонологическая теория и достаточна для анализа того, что оказалось не затронутым другими формулами, то она объясняет только свою часть, оставляя в стороне все, что другим теориям почти удалось объяснить. Так, например, в демонических обрядах идея духов неизбежно сопровождается безличным понятием движущей силы.

Однако можно спросить себя, не происходит ли само понятие силы от понятия духа. Эта гипотеза пока еще никем не выдвигалась, но могла бы существовать в строгой теории анимизма. Первое возможное возражение могло бы заключаться в том, что дух в магии - это не обязательно существо активное. Все обряды экзорцизма, заговоры различных болезней и в особенности так называемая магия восхождения к первопричине не имеют иной цели, кроме как обратить в бегство духа, которому называют его собственное имя, рассказывают его историю и описывают совершаемое над ним действие. Итак, дух не является краеугольным камнем в ритуале: он фигурирует в нем лишь как объект.

Далее, не следовало бы преувеличивать значение, которое имеет понятие личности даже внутри класса представлений о демонах. Мы уже говорили о том, что есть демоны, которые не существуют вне тех свойств или обрядов, которые их, пусть несовершенно, но персонифицируют. В определение таких духов не включается кроме понятия проводника влияния и посредника почти ничего. Это - апоройай ('шторроют)86, миазмы. Уже названия индуистских демонов указывают на отсутствие у них индивидуальности: siddhas (те, кто получил силу), vidyadharas (носители знания); "владыка Сиддхи, владыка Шакти" (могущества) продолжаются в магии малайских мусульман. Все алгонкинские маниту также безличны. Именно это, видимо, наблюдается в часто встречающейся неопределенности, касающейся количества и названий демонов. Обычно они образуют полчища, толпы анонимных существ (сонмы, ганы), описываемых зачастую именем нарицательным. Можно даже задаться вопросом, присутствуют ли среди демонов личности с

86 'атторрснш, - "выделения, миазмы" [гр.]. Прим. ред. 192

действительно индивидуальными чертами, помимо духов мертвецов, которые и сами редко имеют индивидуальный облик, и богов?

Мы не только полагаем, что понятие нематериальной силы не проистекает из понятия магического духа, но и имеем основания считать, что, наоборот, представление о духе зависимо от понятия о силе. С одной стороны, понятие магической силы приводит к понятию духа, ибо мы видим, что ассирийская мамит, алгонкинский маниту и ирокезская аренда могут рассматриваться как магические, не теряя при этом качества безличной общей силы. С другой стороны, можно допустить, что понятие духа представляет собой сумму двух понятий: духа и магической силы, при этом последняя является всего лишь атрибутом первого. Подтверждением предположения служит тот факт, что среди множества духов, которыми общество населяет свой универсум, существует лишь небольшое количество тех, которые, так сказать, по опыту известны как обладающие могуществом и к которым обращалась бы магия. Этим также объясняется тенденция магии к вовлечению в свои обряды богов, в особенности низвергнутых или чужих, являющихся, по определению, могущественными существами. Очевидно, что если бы мы и были склонны к анимистическому обоснованию веры в магию, мы бы все же ощутимо отошли бы от принятой гипотезы анимизма, рассматривая понятие магической силы как предшествующее, по меньшей мере в магии, понятию души. Итак, различные обоснования, которыми можно было бы попытаться мотивировать веру в силу магических действий, оставляют остаток, который мы собираемся сейчас описать тем же образом, каким рассматривали элементы магии. Именно в этом остатке, как мы предполагаем, скрываются корни этой веры.

Мы постепенно приблизились к тому, чтобы определить наконец этот новый элемент, который магия накладывает на свои неперсонифицированные представления и представления о духе. Со своих позиций мы рассматриваем его как понятие более высокого уровня по отношению к этим двум порядкам представлений, так что, если он установлен, то все другие будут лишь производными от него.

Это комплексное понятие включает в себя, прежде всего, идею силы или, как говорят, "магический потенциал". Это идея силы, где силы мага, обряда и духа являются лишь различными ее выражениями, соответственно различным элементам магии. Поскольку ни один из этих элементов действует не сам по себе, а лишь в той мере, в какой он наделен - будь то в силу социальной конвенции или же при помощи специальных обрядов - тем самым свойством обладания силой, и не физической, а магической. Впрочем, понятие магической силы с этой точки зрения целиком сравнимо со знакомым нам понятием силы в механике. Как мы называем силой способность приводить в движение, так и магическая сила является причиной результатов магических действий: болезни или смерти, счастья или здоровья и т. д.

7Зак. 3106 193

Кроме того, это понятие содержит в себе идею определенной среды, в которой существуют указанные силы. В этой таинственной среде все происходит не так, как в обычном чувственно воспринимаемом мире. Расстояние не становится помехой для взаимодействия. Образы и пожелания немедленно воплощаются в жизнь. Это нематериальный мир, он же мир духов, поскольку все в нем нематериально и все может стать духом. Несмотря на безграничность сил и трансцендентальность этого мира, вещи там все равно подчиняются законам, то есть необходимым по своему характеру отношениям между вещами, отношениями между словами и знаками и предметами, которые они представляют; это общие законы симпатии и законы свойств, которые возможно свести в систему посредством классификаций, подобных тем, что были исследованы в "Аппее Sociologique"B\ Понятия силы и среды неразделимы, они полностью совпадают и выражаются одними и теми же средствами. Ритуальные формы, действия, которые имеют целью создать магическую силу, одновременно создают среду и определяют ее характер до, во время и после церемонии. Таким образом, если наш анализ верен, то мы находим в основании магии некое весьма запутанное и чуждое сознанию взрослого европейца представление.

Именно с помощью логических форм, характерных для индивидуального сознания европейца, наука о религиях пыталась объяснить магию. Действительно, симпатическая теория ссылается на умозаключения по аналогии, либо, что то же самое, на ассоциацию идей; демонологическая теория опирается на индивидуальный опыт сознания и сновидения; представление же о существовании магического свойства обычно рассматривается как проистекающее либо из опыта, либо из умозаключения по аналогии, либо из ошибок научного познания. Эта сложносоставная идея силы и среды не укладывается в жесткие рамки абстрактных категорий нашего языка и рассудка. С точки зрения рациональных форм мышления, присущих индивидуальному сознанию, она выглядит абсурдной. Посмотрим, сможет ли нерациональная психология человека, еще не выделившегося из коллектива, принять и объяснить ее существование. МАНА

Подобное понятие реально существует в некоторых обществах. Тот факт, что это понятие функционирует именно в магии, к тому же представляющей собой относительно дифференцированную систему, в двух этнических группах, которые мы рассмотрим отдельно, показывает обоснованность нашего анализа.

Дюркгейм Э., Мосс М. "О некоторых первобытных формах классификации" // Мосс М. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии. М., 1996, с. 74. Прим. ред.

194

В Меланезии слово мана подразумевает именно это понятие. Нигде в другом месте оно лучше не поддается наблюдению и, к счастью, оно было прекрасно изучено и описано Кодрингтоном88 (The Melanesians, p. 119 и далее, р. 191 и далее и др.). Слово мана - общее для всех собственно меланезийских языков и даже для большей части полинезийских. Мана представляет собой не просто некую силу или сущность, но это и действие, и свойство, и состояние. Другими словами, это одновременно существительное, прилагательное и глагол. Когда о предмете говорят, что он есть мана, имеют в виду, что он обладает свойством маны', в этом случае мы имеем дело с прилагательным (нельзя так сказать о человеке). О существе, духе, человеке, камне или обряде говорят, у него есть мана, "мана делать то-то и то-то". Слова мана используют в различных формах, в различных сочетаниях - можно обладать маной, давать ману и т. д. Короче говоря, это слово объединяет множество идей, которые мы обозначаем такими выражениями, как колдовская сила, магическое свойство вещи, магическая вещь и сверхъестественное существо, иметь магическую силу, быть заколдованным, действовать с помощью магии. Оно представляется нам соединением в единой словесной форме серии понятий, между которыми мы предполагаем родственную связь, но которые в других случаях, встречались нам отдельно. Здесь смешиваются представления о деятеле, обряде и вещи - это смешение нам кажется фундаментальным в магии.

Идея маны - это одно из тех смутных представлений, от которых, как мы полагаем, мы сами уже избавились, и, следовательно, нам сложно их рассматривать. Темное и неясное, это представление все же используется до странности определенно. Абстрактное и общее, оно тем не менее совершенно конкретно. Его изначальная природа, сложная и запутанная, не позволяет нам провести его логический анализ, и мы вынуждены довольствоваться его описанием. Согласно Кодрингтону, понятие маны распространяется на всю систему магических и религиозных обрядов, на всех магических и религиозных духов, на всю совокупность индивидов и вещей, участвующих в системе обрядов. Мана, соответственно, придает магическое, религиозное и даже социальное значение предметам и людям.

Социальное положение индивидов, в особенности положение в тайном обществе, напрямую зависит от их маны; сила и нерушимость различных запретов - табу, касающихся собственности, зависит от маны человека, который их наложил. Богатство рассматривается как результат действия маны', на некоторых островах слово мана даже имеет значение "деньги".

Понятие маны включает в себя ряд неустойчивых представлений, накладывающихся друг на друга. Оно представляет собой то поочередно, то одновременно качество, субстанцию и действие. На первом месте стоит качество. Мана - это то, что присуще вещи, но не сама вещь. Описывая ее, говорят, что мана - это сила и тяжесть; на о. Саа -

88 Кодрингтон, Роберт Генри (1830-1922). Британский антрополог, священник; первый приступил к систематическому

изучению культуры и языков Меланезии. Прим. ред.

195

что это теплота, на о. Танна - странность, неустранимость, сопротивляемость, неординарность. Во-вторых, мана - это вещь, субстанция, сущность - управляемая, но независимая. Вот почему ею может управлять только человек, обладающий маной, и только при совершении акта, имеющего свойство маны, то есть квалифицированный человек, и только во время исполнения обряда. По своей природе мана может быть передана, обладает свойством переходить через контакт; ману, заключенную в камне плодородия, передают другим камням, приводя их во взаимодействие. Она представляется материальной: ее слышат, видят высвобождающейся из предметов, где она находилась; мана шумит листвой, она выходит наружу в форме облака или пламени. Она поддается специализации: существует мана богатства или мана убийства. Мана как общий термин может иметь еще более узкое определение: на островах Бэнкса существует специальная мана, tala-matai, для некоторых видов заклинаний и совершенно другая для наведения порчи с использованием следов, оставленных жертвой. В-третьих, мана - это некая сила, главным образом, сила сверхъестественных существ, то есть сила духов предков и духов природы. Именно она превращает их в существа, обладающие магическими свойствами. Но мана не может, конечно, принадлежать всем духам в одинаковой степени. Духи природы, в основном, наделены маной, но не все духи мертвых ее имеют; тиндало, то есть активно действующие духи - это только духи вождей, самое большее дух главы семьи и даже, более узко, духи тех людей, мана которых проявляется либо в течение их жизни, либо чудесным образом после их смерти. Исключительно они удостаиваются звания сильного духа, остальные теряются среди множества призраков.

Тем самым мы еще раз хотим подчеркнуть, что все демоны являются духами, но не все духи - демонами. Так что идея маны не смешивается с идеей духа; эти идеи соединяются, оставаясь глубоко различными, и, по крайней мере в Меланезии, нельзя объяснить демонологию, а, стало быть, и магию, исключительно анимизмом. Приведем пример. На Флориде, когда человек заболевает, его болезнь приписывают мане, во власти которой он оказался; эта мана принадлежит тиндало, который, с одной стороны, находится в зависимости от мага, mane kisu ("наделенный маной"), который имеет такую же ману или ману, чтобы воздействовать на данного тиндало (что одно и то же), и, с другой стороны, связан с определенным растением. Существует несколько видов растений, приписываемых различным тиндало, которые из-за маны являются причинами разных болезней. Тиндало, о вызывании которого идет речь, определяют следующим образом. Последовательно берут листья различных видов растений и мнут; то, что обладает маной болезни, постигшей пациента, распознается по специфическому шуму. Можно, таким образом, обратиться прямо к тиндало, то есть тапе kisu, владельцу маны этого тиндало, иными словами, к человеку находящемуся в связи с данным тиндало и единственно способному извлечь ману из больного и тем его вылечить. Получается, что здесь 196

мана отделена от тиндало, поскольку она находится не только в тиндало, но также и в больном человеке, в листьях и в самом маге. Итак, мана существует и функционирует независимым образом; она остается неперсонифицированной, тогда как дух является личностью. Тиндало - это носитель маны, но не сама мана. Заметим, что в данном случае понятие мана циркулирует внутри одной клетки классификации и взаимодействующие участники ситуации тоже не выходят за пределы этой клетки.

Однако мана не обязательно оказывается силой, приписываемой духу. Она может быть силой материального предмета, такого как камень, способствующей росту таро или размножению свиней, силой травы, заставляющей идти дождь и т. д. Но сама эта сила представляет собой род

нематериальной силы, которая действует особым немеханическим образом и способна осуществлять воздействие на расстоянии. Мана - это сила мага; слово мана входит почти повсюду составной частью в названия ритуальных специалистов, осуществляющих функции мага: регтапа, gismana, mane kisu и т. д. Мана - это сила обряда. Даже магической формуле дают название "мана". Но обряд не только обладает маной, он сам может быть маной. Поскольку маг и обряд обладают маной, они могут воздействовать на духов обладающих маной, вызывать их, приказывать им и повелевать ими. Ведь когда маг имеет личного тиндало, мана, с помощью которой он действует на своего тиндало, не отличается от маны, посредством которой действует этот тиндало. Если все же существует бесконечное разнообразие сил мана, то это приводит нас к мысли, что различные виды маны представляют собой одну и ту же неустойчивую силу, распределенную между существами, людьми или духами, предметами или событиями и пр. Мы можем еще более расширить смысл этого слова и сказать, что мана - это сила par exellence, истинная эффективность вещей, дополняющая, а не уничтожающая способность вещей к чисто механическим воздействиям. Именно благодаря ей крепко стоит дом, лодка устойчива на воде, сеть удерживает улов. В поле мана - это плодородие; в снадобьях - исцеляющее или приносящее смерть свойство; в стреле - это то, что убивает, и в данном случае мане соответствует привязанная к древку стрелы кость покойника. Заметим, что европейская медицинская экспертиза показывает, что в Меланезии считающиеся отравленными стрелы являются всего лишь стрелами, над которыми произнесено заклинание, стрелами, наделенными маной; очевидно, что именно их мане, а не их наконечнику приписывается истинное действие. Так же как в случае с демонами, мана существует отдельно от тиндало, она проявляется также и здесь как привнесенное извне качество вещей, независимое от их остальных свойств, или, иными словами, как нечто, накладываемое поверх вещи. Эта добавка - невидимая, чудесная, нематериальная, одним словом, дух, в котором заключена всякая способность к действию и движению, и жизнь вообще. Она не может быть объектом опытного знания, поскольку на самом деле растворяет в себе весь опыт; обряд наделяет ею вещи, и она обладает той же природой, 197

что и обряд. Кодрингтон полагал, что ее можно определить как сверхъестественную силу, но в других местах он более справедливо называет ману сверхъестественной в некотором роде (in a way); это означает, что она одновременно является и сверхъестественной, и естественной, ибо она разлита во всем чувственно воспринимаемом мире, по отношению к которому она остается гетерогенной и все же имманентной.

Упомянутая гетерогенность всегда ощущается, и это ощущение иногда проявляется посредством действий. Мана далека от обычной жизни. Она является объектом почитания, вплоть до превращения в объект табу. Можно сказать, что всякая вещь, на которую накладывается табу, обладает маной, и на многие вещи, обладающие маной, накладывается табу. Мы говорили о том, что именно мана хозяина некоторой собственности или его тиндало определяет табу, которое он накладывает. Возможно также полагать, что места, где производятся заклинания, камни, где обитают тиндало, места и предметы, которым приписывается обладание маной, являются табу. Мана камня, где находится дух, овладевает человеком, который перешагнул через него или коснулся его своей тенью. Таким образом, мана дана нам как нечто не только таинственное, но еще и обособленное. Короче говоря, мана является, прежде всего, особого рода действием, то есть нематериальным взаимодействием на расстоянии между объектами, объединенными симпатической связью. Это одновременно в некотором роде эфир - невесомый, всепроникающий, распространяющийся сам по себе. Кроме того, мана - это среда или, если говорить более точно, она действует в среде, которая обладает признаками маны. Эта среда, особый внутренний мир, где все происходит так, как если бы в нем действовала одна только мана. Именно мана, принадлежащая магу, воздействует с помощью маны обряда на ману духа тиндало, что приводит в движение другие маны и т. д. В этих действиях и противодействиях нет другой силы, кроме маны. Они происходят как бы в замкнутом круге, где все есть мана и который, если можно так выразиться, сам должен быть маной.

Подобное понятие встречается не только в Меланезии. Мы можем узнать его по некоторым признакам в обществах, где будущие исследования обязательно выявят его существование. Во-первых, мы констатируем его существование среди других малайско-полинезийских народов: у малайцев, проживающих в районе Проливов, она описывается словом арабского

происхождения, имеющим семитские корни, смысл которого более узок, крамат (в транскрипции Скита) от hrm, что означает "священный". Существуют предметы, места, времена, животные, духи, люди, колдуны, которые являются крамат, либо обладают им, и именно силы крамат осуществляют действия. Севернее, во французском Индокитае, у Ба-хнаров (Ba-hnars) определенно выражают идею, аналогичную идее маны, когда говорят, что ведьма - это человек deng, обладающий deng и совершающий deng над предметами. Они постоянно рассуждают о deng, повсюду употребляя это понятие. На другой границе распространения малайско-полинезийских языков, на 198

Мадагаскаре, слово hasina, этимология которого неизвестна, обозначает одновременно определенное качество некоторых предметов, свойство отдельных существ, животных и людей, в особенности королевы, а также обряды, которые эта сила приводит в действие. Королева была hasina, она владела hasina, приносимая ей дань и клятвы ее именем были hasina. Мы убеждены, что более точный анализ новозеландской магии, где существенную роль играет мана, или магии даяков, где знахарей называют manang, привел бы к тем же результатам, что и исследования в Меланезии.

Это понятие не является характерным исключительно для малайс-ко-полинезийского мира. Мы находим его проявления также в некоторых местах Северной Америки. У гуронов89 (ирокезов) оно обозначается словом аренда. В других племенах ирокезской группы - это, вероятно, однокоренные слова. Хьюит90, родившийся в племени гуронов, выдающийся этнограф, предоставил нам ее точное описание, скорее описание, чем анализ, поскольку аренда поддается анализу не легче, чем мана (American Antrapologist, 1902, new series, IV, I, p. 32-46).

Эта слишком общая, слишком смутная и очень конкретная идея, охватывающая множество вещей и непонятных качеств, чтобы мы могли бы без труда свыкнуться с ней. Оренда - это сила, мистическая сила. В природе, и особенно среди живых существ, нет ничего, что не обладало бы своей арендой. Боги, духи, люди, животные оказываются наделенными арендой. Причиной таких природных явлений, как гроза, например, является аренда духов этих стихий. Удачливый охотник - это тот, аренда которого оказывается сильнее аренды зверя. Оренда животных, которых трудно убить или поймать, считается умной и хитрой. У гуронов повсюду наблюдается борьба разных аренда, как в Меланезии мы видели борьбу сил мана. Оренда также самостоятельна по отношению к вещам, которым приписывается в том смысле, что ее можно отделить в виде материального предмета и управлять ее движением: например, дух грозы придает своей аренде форму облаков. Оренда - это издаваемые предметами звуки; кричат животные, поют птицы, шелестят деревья, шумит ветер - таким образом они выражают свою оренду. Голос человека, произносящего заклинание - тоже аренда. Оренда вещей это тоже в некотором роде заклинание. Гуроны именуют арендой магические формулы, к тому же изначальный смысл этого слова - "молитва", "песня". Указанный смысл подтверждается значением соответствующих слов в других ирокезских диалектах. Но если заклинание является арендой по преимуществу, то и любой обряд, по

89 Гуроны [франц.], или вендат (самоназвание) - индейский народ группы ирокезов в Канаде (резервация Лоретвиль в устье р. Св. Лаврентия около г. Квебек). Говорят на языке ирокезской группы семьи хока-сиу. В настоящий момент в значительной степени ассимилированы. См. Н. М. И.-Э С., с. 148. Прим. ред.

90 Хьюит, Джон Наполеон Бринтон (1859-1937). Американский этнолог, родился в резервации Туекарода, с детства владел языком этого племени. Работал в Смитсо-нианском институте. Прим. ред.

199

собственным словам Хьюита, - это тоже аренда; тем самым аренда обнаруживает сходство с маной. Оренда - прежде всего, сила шамана. Его называют raren' diowa'ne "человек, обладающий большой, мощной арендой". Пророк или предсказатель судьбы, ratren'dats или hat-ren dotha, - это тот, кто обыкновенно может отделить или излить свою аренду и таким образом узнает тайну будущего. Именно аренда является действующей силой при совершении магических действий. "Все, что используется в магии, наделяется арендой и действует с ее помощью, а не в силу физических своих свойств. Именно она дает силу колдовству, амулетам, фетишам, талисманам, и даже лекарствам". Особенно часто она упоминается в связи с обрядами наведения порчи. В известном смысле, вся магия - это аренда. Существует признаки, позволяющие полагать, что аренда действует сообразно

символическим классификациям. "Цикаду называют "вызревающей кукурузу", поскольку она поет в жаркие дни, значит, это ее аренда способствует наступлению жары, в результате чего и созревает кукуруза; "поющий" заяц и его аренда имеют власть над снегом (controlled the snow); даже высота, на которой заяц поедает листья кустарника, определяет высоту снежного покрова зимой (зге)". Поскольку заяц является тотемом клана в одной из фратрий гуронов, этот клан обладает силой вызывать бурю или снег. Таким образом, именно аренда объединяет различные элементы кланов, к которым, с одной стороны, принадлежат заяц, клан, чьим тотемом он выступает, буря, снег, и, с другой стороны, - цикада, тепло, кукуруза. В классификации аренда играет роль связующего звена. Эти тексты дают нам, кроме этого, понимание того, как ирокезы представляют себе причинность. Для них причина - это, по преимуществу, голос. Итак, аренда - это и не материальная сила, и не душа, и не персонифицированный дух, и не энергия, и не власть; Хьют установил, что на самом деле существуют и другие термины для описания подобных идей, а аренду он определяет следующим образом: "Способность или гипотетическая возможность производить те или иные действия мистическим образом".

Известное у алгонкинов, особенно у оджибвеев, понятие маниту по сути достаточно хорошо соответствует нашей меланезийской мане. Слово маниту обозначает, согласно св. отцу Тавене, автору прекрасного, пока еще находящегося в рукописном варианте словаря алгонкинского языка, не просто дух, а одновременно целый класс магических или религиозных существ, сил и качеств (Tesa, Studi del Thavenet, Pise, 1881, p. 17). "Оно означает существо, субстанцию, живое существо; несомненно и то, что в некоторой мере любой одушевленный предмет является маниту. В особенности это слово означает всякое незнакомое существо, для которого не находится подходящего существительного: одна женщина испугалась саламандры, решив, что это маниту; но над ней посмеялись, и назвали животное. Бисер, приобретаемый у белых торговцев, считается чешуей маниту, а такая чудесная вещь, как сукно - его кожей. 200

Маниту - это человек, способный совершать необычные вещи, шаман - это маниту; растения обладают маниту; и колдун, показывая зуб гремучей змеи, говорит, что это маниту; когда же оказывалось, что яд не убивает, колдун говорил, что маниту покинул этот зуб". Согласно Хьюиту, у сиу термины mahopa, Xube (индейцы омаха91), wakan (индейцы дакота92) также означают магические свойства и силы.

У индейцев шошонов93 слово pokunt, по наблюдениям Хьюта, имеет то же значение, тот же смысл, что и алгонкинское маниту; и Фьюкс (Fewkes), исследователь индейцев группы холи94 и моки, утверждает, что у пуэбло95 в целом подобное понятие является основой всех магических и религиозных обрядов. Муни (Moony), как нам кажется, описывает нечто подобное у

кайова .

В понятии науалъR1, характерном для Мексики и центральной Америки, угадывается похожий смысл. Это понятие является здесь настолько стойким и распространенным, что с его помощью пытались определить целую систему религиозных и магических представлений, обозначив ее термином "нагуализм". Науалъ - это тотем, обычно личный. Но помимо этого, он включает в себя явления более широкого порядка. Сам колдун тоже выступает как науалъ и называют его науалли', науалъ - это, главным образом, его способность к метаморфозам, его метаморфоза и воплощение его души. Тем самым очевидно, что личный тотем, вид животного, ассоциированный с человеком в момент его рождения, видимо, является лишь одной из форм науаля. Согласно Зелеру98, этимологически это слово означает "тайное знание"; все эти различные значения и производные от них приближаются к первоначальному значению -

91 Омаха -• племя североамериканских индейцев группы сиу. Изначально населяли территорию побережья Атлантического океана в районе штата Вирджиния и Северной и Южной Каролины, позднее мигрировали на Запад. Прим.

ред.

92 Дакота, или дакота-сиу - (самоназвание), индейский народ группы сиу в США (резервации в штатах Миннесота, Небраска, Северная и Южная Дакота). Говорят на языке дакота (сиу или нодоу). Диалекты: асинобойа, санти, лакота, тетон-дакота. См. Н. М. И.-Э. С.; с. 150. Прим. ред.

93 Шошоны - группа североамериканских индейцев, занимавшая территорию штатов Новая Калифорния, Невада, Юта. Кочевали отдельными семьями. От них откололись и поселились в Техасе команчи. Прим. ред.

94 Хопи, или моки ("мирные люди", самоназвание), - племя североамериканских индейцев из группы пуэбло

(северо-западная часть штата Аризона, США). Говорят на языке хопи ацтеко-таноанской семьи. Прим. ред.

95 Пуэбло - группа племен североамериканских индейцев (юго-запад США). К данной группе относятся следующие народы: хопи, зуньи, перес, тано. Проживают в основном в штатах Нью-Мексико и Аризона. Говорят на языках ацтеко-таноанской группы, а также на языке перес семьи хока-сиу. См. Н. М. И.-Э. С.; стр. 374. Прим. ред.

96 Кайова - племя североамериканских индейцев (самоназвание - "главные люди"). Проживают на юго-западе штата Оклахома. Языки кайова составляют особую группу ацтеко-таноанской семьи. Подробнее см. Н. М. И.-Э. С. с. 196. Прим. ред.

97 Науаль - секретная наука, тайные магические сведения, передаваемые посвященным (Центральная Америка). Прим. ред.

98 Зелер, Эдуард (1849-1922). Основатель немецкой американистики, пионер археологии Мексики и Перу. Прим. ред. 201

мысль и ум. В текстах на языке науатль99 это слово обозначает то, что скрыто, спрятано, представлено в ином свете. Таким образом, это понятие нам представляется понятием нематериальной, тайной, самодостаточной силы, то есть той силы, существование которой предполагается в существовании магии.

В Австралии встречается представление того же порядка; однако здесь оно касается ограниченной сферы магии и, прежде всего, черной магии. Племена штата Перт100 называют ее булъя (boolya). В Новом Южном Уэльсе словом кучи (koochie) туземцы обозначают злых духов, силы, персонифицированные или безличные, враждебные по отношению к живым людям, - то есть словом, которое, вероятно, имеет то же значение, что и булъя. То же касается слова арунгкилта (arungquiliha) у племени арунта. Эта "злая сила", вызванная колдовскими обрядами, является одновременно качеством, силой и некой вещью, которая существует сама по себе, которую описывают мифы, посвященные, в частности, ее происхождению.

То, что подобные идеи магической среды-силы встречаются достаточно редко, не должно заставить нас сомневаться в их универсальности. Мы очень мало информированы о подобных фактах; уже три века известны ирокезы, но всего лишь год назад наше внимание было привлечено системой представлений об аренде. Впрочем, это понятие могло существовать и в невыраженной форме: люди имеют не больше необходимости формулировать такие идеи, нежели нужды излагать грамматические правила языка, на котором говорят. В магии, как в религии и языке, действуют в основном неосознанные понятия. Одни народы не выработали четкого осознания этой идеи, другие уже миновали ту стадию интеллектуального развития, когда она могла практически функционировать. И в том и в другом случае, эта идея не может получить адекватного выражения. Одни выхолостили древнее понятие магической силы в части его изначального мистического содержания, и оно стало полунаучным, что имело место в Греции. Другие, создав совершенную догматику, мифологию и демонологию, свели все неустойчивое и неясное в магических представлениях к элементам мифов и всюду, где нужно было объяснять магическую силу, на ее место, по крайней мере внешне, ставили демонов, или метафизические сущности. Так произошло в Индии, где идея магической силы практически полностью исчезла.

Тем не менее мы там еще находим ее следы. Она продолжает существовать в Индии фрагментарно в представлениях о громе, славе, физической мощи, разрушении, судьбе, целительном средстве, свойствах

99 Науатль, или ацтекский язык - один из индейских языков, включаемый в тано-ацтекскую семью. Э. Сепир относит этот язык к ветви юто-ацтекских языков. Распространен в Мексике. До XVI в. обладал собственной системой письма. Прим. ред.

100 Перт - административный центр западной Австралии (по одноименному округу и городу в Шотландии). Прим. ред. 202

растений. И, наконец, фундаментальное понятие индуистского пантеизма, понятие брахман, как мы полагаем, глубоко связано с понятием магической силы, даже продолжает его, если допустить, что в Ведах, Упанишадах и в индуистской философии понятие брахман идентично. Короче говоря, кажется, что проявляется метемпсихоз идей, начало и конец которого мы видим, но не знаем промежуточных фаз. От самых древних до самых поздних ведических текстов слово брахман среднего рода означает молитву, формулу, заговор, обряд, магическую или религиозную силу ритуала. Более того, маги-жрецы носят имя брахман мужского рода. Между этими двумя словами существует лишь одно различие, безусловно достаточное, чтобы отметить расхождение функций, но недостаточное, чтобы показать противоположность понятий. Брахманская каста - это каста брахманов, которые обладают Брахманом. Люди и боги совершают действия с помощью брахмана, который, в более узком смысле, является голосом. Кроме того, найдено несколько текстов, где говорится, что он является некоей

субстанцией, сердцем вещей (pratyantam), тем, что существует наиболее глубоко внутри: это атхарванические тексты, то есть тексты Веды заклинаний. Но это понятие уже путают с идеей бога Брахмы - имя мужского рода, идущее от грамматической основы слова "брахман". Начиная с теософских текстов, брахман как часть ритуала исчезает и остается лишь метафизический Брахман. Брахман становится активной, отчетливой и имманентной основой всего мира. Брахман - это реальность, а все остальное представляет собой не более чем иллюзию. Из этого следует, что всякий, кто перенесется в лоно Брахмана мистическим способом (йога: - "единение") становится йогином, йогишвара, сиддха, то есть обретает магическую силу (siddhi: - "получение") и тем самым оказывается способным создавать миры. Первичный, всеобъемлющий, обособленный, наделенный душой и безразличный принцип вселенной - Брахман. Это квинтэссенция всего. Это к тому же тройная Веда, а также и четвертая, то есть это и магия и религия.

В Индии сохранилось лишь мистическая основа данного понятия. В Греции мы находим не более чем его научный каркас. Так, мы обнаруживаем его в понимании фюсис, первоосновы, которой достигает анализ алхимиков, а также дюнамис, принципе, лежащем в основе астрологии, физики и магии. Дюнамис - это воздействие фюсис, в свою очередь фюсис является проявлением действия дюнамис. Можно определить фюсис как некую материальную, безличную душу, которую можно передавать, некий бессознательный разум вещей. В конечном счете, это понятие очень близко к идее маны.

Таким образом, мы вправе заключить, что повсюду существовали некие понятия, за которым скрывается идея магической силы. Это идея чистой результативности, являющейся одновременно субстанцией материальной, доступной локализации, но в то же время - духовной субстанцией; она воздействует на расстоянии, но и непосредственно, через контакт; она мобильна и зыбка и при этом не движется; она безлична и в то же время воплощается в персонифицированные формы; 203

она прерывиста, но при этом целостна. Наши расплывчатые представления об удаче и сущности являют собой лишь жалкие пережитки этого куда более богатого понятия. Это, как мы видели, одновременно и сила, и среда, мир отдельный и в то же время соприкасающийся с другим миром. Чтобы лучше объяснить, каким образом мир магии накладывается на остальной мир, не отделяясь от него, можно было бы сказать, что в нем все происходит так, как если бы он был построен в четвертом пространственном измерении. Идея его, как и понятие маны, выражает, так сказать, оккультное бытие. Этот образ так подходит магии, что современные маги, познакомившись более чем с тремя измерениями, открытыми геометрией, восприняли эти построения для обоснования своих обрядов и идей. Это представление помогает понять, что происходит в магии. Оно дает фундамент необходимой для магии идее некой сферы, надстоящей над реальностью, сферы, где происходят обряды, куда проникает маг, сферы, которую населяют духи и которая пропитана потоками магической энергии. С другой стороны, оно дает обоснование власти мага, необходимости ритуальных действий, созидательной силы слов, симпатическим связям и передаче свойств и влияния. Оно объясняет, наконец, существование духов и их роли, поскольку представляет магическую силу как нематериальную. Оно мотивирует общую веру в магию, потому что именно к такому представлению о силе и сводится магия, если откинуть все поверхостное. Можно сказать, что такое представление питает веру, так как именно оно оживляет все формы, в которые облекается магия.

Благодаря этому представлению истинность магии оказывается вне всяких споров и даже сомнение оборачивается в ее пользу. Это представление является условием магического экспериментирования и позволяет переводить наиболее благоприятные факты в аргумент защиты предубеждений, на которых покоится все здание магии. По сути дела это представление вне всякой критики. Оно дано a priori, до всякого опыта. Собственно говоря, оно не является одним из представлений магии, таких как симпатия, демоны, магические свойства. Оно стоит выше понятий, присущих магии, оно - их условие, их необходимая форма. Оно функционирует как категория, делающая возможным существование магических идей, как категории, обеспечивающие существование человеческим идеям. Эта роль, которую мы ему здесь приписываем, роль бессознательной категории познания, проистекает из фактов.

Мы видели, сколь редко оно осознавалось и еще реже находило там выражение в явном виде. Фактически оно так же неотделимо от магии, как постулат Евклида неотделим от нашей концепции пространства.

Разумеется, эта категория не существует в индивидуальном сознании подобно категориям пространства и времени. Основание этого утверждения состоит в том, что в результате развития цивилизации эта категория была заметно сужена, а также в том, что ее содержание варьирует в разных обществах и в различных фазах жизни одного и 204

того же общества. Это понятие присутствует в сознании индивидов потому, что существует само общество, так же как идеи справедливости или законности; мы бы сказали, что это категория коллективного разума.

Результатом нашего анализа является также то, что идея маны оказывается того же порядка, что и идея священного. Иногда они смешиваются: идея маниту у алгонкинов, аренды у ирокезов, понятие маны в Меланезии относятся как к сфере магии, так и к сфере религии. Помимо того, мы видели на примере Меланезии, что существует внутренняя связь между понятиями маны и табу; мы упоминали, что некоторые вещи, обладающие маной, являются табу, и все вещи, являющиеся табу, обладают маной. Так же и у алгонкинов каждое божество считается маниту, но не всякий маниту - божество. Следовательно, понятие маны является не просто более общим, чем понятие священного, но священное входит в понятие мана и проявляется на его фоне. Вероятно, можно точно сказать, что священное - это частный случай родового понятия маны. Таким образом, в магических ритуалах мы обнаруживаем не только искомое понятие священного, но и его источник.

Однако вернемся к дилемме, сформулированной во Введении. Или магия, как и понятие священного, является социальным феноменом, или она таковым не является, но тогда это относится и к идее священного. Не желая вдаваться здесь отдельно в рассмотрение самого понятия священного, мы можем сделать несколько замечаний, указывающих на социальный характер магии и понятия маны. Свойство маны, или сакральности, приписывается вещам, которым придается особым образом определенное положение в обществе, вплоть до того, что они часто рассматриваются как существующие за пределами сферы повседневного и общедоступного. Вещи, обладающие маной (или сакральным статусом), имеют большое значение для магии; они являются ее двигателем.

Души мертвых и все, что касается смерти - предметы магические par excellence, об этом свидетельствуют универсальная и в высшей степени магическая практика обращения к мертвым или, например, повсеместно приписываемая руке покойника способность делать того, кто к ней прикоснулся, невидимым, да и множество других фактов. Мертвые являются объектами погребальных церемоний, а иногда объектами культов предков, которые хорошо показывают, насколько положение умерших отличается от общественного положения живых. Нам могут возразить, что в некоторых обществах магия имела дело не со всеми мертвыми, но, главным образом, с умершими насильственной смертью, особенно с преступниками. Этот факт является подтверждением того, что мы и хотели показать, потому что такие покойники становятся предметом верований и обрядов, превращающих их в совершенно особый разряд существ, отличных не только от живых, но и от прочих покойников. Но в целом все мертвые, покойники и духи, образуют по отношению к живым особый мир, в котором маг черпает свои силы смерти и колдовства. 205

Также и женщины, роль которых в магии столь важна для теории, считаются колдуньями, обладающими властью лишь по причине своего особого социального положения. Их рассматривают как качественно отличных от мужчин и наделенных специфическими силами: менструация, таинственное влияние пола и беременностей представляют собой проявления приписываемых им особых свойств. Общество, мужская его часть, питает в отношении женщин сильные социальные чувства, которые женщины, со своей стороны, уважают и даже разделяют. Вследствие этого они имеют особый юридический статус и подчиненное положение, в особенности в религии. Но это как раз и обрекает женщин на занятие магией, где они оказываются в положении, обратном по смыслу тому, которое они занимают в религиозной системе. Женщины постоянно высвобождают злые силы. Nirrtir hi stri

("женщина - это смерть"), говорят древние брахманские тексты (Maitrayani samhita, I, 10, И). В этом их ущербность и чародейство. Они могут сглазить. Поэтому даже если активность женщин в магии меньше, чем мужчины им это приписывают, но все же она гораздо больше, чем их активность в религии.

Как показывают эти два примера, магическая значимость людей и вещей проистекает из того положения, которое они занимают в обществе или в отношении к обществу. Понятия магической способности и социального положения совпадают в той мере, в какой одно зависит от другого. Речь идет, по существу, о признанных обществом относительных значимостях. Они зависят не от внутренних свойств вещей и людей, но от статуса и положения, приписываемых им всемогущим общественным мнением и предрассудками. Они имеют социальный характер и не являются результатом опыта. Это великолепно подтверждается верой в магическую силу слов и тем фактом, что часто своим магическим свойством вещи обязаны своему названию. Из чего следует, что если рассматриваемые магические значимости зависят от диалектов и языков, то они являются племенными и национальными. Таким образом, все существа, предметы и действия иерархически упорядочены, одни подчиняются другим и согласно именно этому порядку осуществляются магические действия, когда они переходят от мага к одному классу духов, оттуда к другому классу и т. д., вплоть до достижения необходимого эффекта. Нам нравится выражение "магический потенциал", которое Хьюит применил при описании понятий лшны и аренды, потому что оно подразумевает существование в некотором роде магической энергии; и на самом деле это именно то, что мы описывали. То, что мы назвали относительным местом, или относительной значимостью вещей, можно было бы определить как разницу потенциалов, так как именно в силу этой разницы они воздействуют друг на друга. Таким образом, мало сказать, что свойство маны приписывается определенным вещам на основании их относительного положения в обществе, но необходимо также отметить, что идея маны представляет собой не что иное, как идею этих относительных значимостей, этих различий в 206

потенциале. Здесь мы приходим к понятию, лежащему в основе магии, а значит, и к самой магии. Само собой разумеется, что подобное понятие не имеет смысла вне общества, что оно является абсурдом с точки зрения чистого разума и что оно проистекает исключительно из жизни коллектива.

Мы не стремимся доказать, что эта иерархия идей с главенством маны представляет собой результат многообразных искусственных соглашений, заключенных между индивидами, будь то маги или простые люди, идей, по традиции признаваемых обществом в связи с их практическим смыслом, несмотря на присущие им изначально заблуждения. Напротив, мы полагаем, что магия, как и религия, относится к сфере чувств. Точнее, можно было бы утверждать, если пользоваться темным языком современной теологии, что магия, как и религия - это игра "ценностных суждений", то есть выразительных афоризмов, приписывающих различные качества разным объектам, входящим в эту систему. Однако эти ценностные суждения, определяющие значимость объектов, являются не результатом действий отдельных духов, а выражением социальных чувств, сформированных то необходимым и универсальным, то случайным образом, относительно вещей, избранных по большей мере произвольно: растений и животных, профессий, полов, небесных светил, метеоров, элементов, физических явлений, вида ландшафта, материалов и т. д. Понятие маны, как и понятие священного, в конечном счете, оказывается лишь чем-то вроде категории коллективного разума, который лежит в основе ценностных суждений, определяющих значимость объектов, разума, который навязывает определенную классификацию вещей, разделяя одни, объединяя другие, устанавливает пути воздействия или пределы изоляции. КОЛЛЕКТИВНЫЕ СОСТОЯНИЯ И КОЛЛЕКТИВНЫЕ СИЛЫ

Мы могли бы здесь остановиться и сказать, что магия - это социальное явление, поскольку за всеми ее проявлениями стоит некоторое коллективное представление. Однако в том виде, в каком предстает сейчас перед нами идея маны, оно кажется нам еще слишком оторванным от механизма социальной жизни; оно еще в чем-то слишком интеллектуально; у нас нет ясного представления о том, откуда оно появилось, на какой основе развилось. Так что мы попытаемся копнуть глубже, чтобы добраться до тех сил, тех коллективных сил, продуктом

которых, по нашему мнению, является магия, а выражением которых - идея маны. Для этого рассмотрим сначала магические представления и действия в качестве неких суждений. Мы вправе это сделать, ибо любое пред-207

ставление, имеющее отношение к магии, может принять форму суждения и любое магическое действие проистекает из некоторого суждения, если не из обыденного умозаключения. В качестве примера выберем следующие предложения: маг способен к левитации в своем астральном теле; облако появляется в результате воскурения такой-то и такой-то травы; дух приведен в движение посредством обряда. Мы увидим абсолютно диалектически и совершенно критически, да будет позволено воспользоваться несколько туманным, но удобным языком Канта, что подобные суждения объясняются только в обществе и благодаря его вмешательству.

Являются ли эти суждения аналитическими? Действительно, нам следует задаться этим вопросом, поскольку маги, создавшие теорию магии, а вслед за ними и антропологи, пытались свести их к результатам аналитических процедур. Маг, говорят они, делает умозаключения от подобного к подобному, используя закон симпатии, рассуждает о своих силах или о своих духах-помощниках. Обряд, по определению, приводит в движение духов; маг заставляет свое астральное тело левитировать, поскольку это тело - он сам; дым от воскурения водных растений вызывает появление облаков, ибо этот дым и есть облака. Однако мы точно установили, что такое сведение к аналитическим суждениям возможно лишь в теории, в сознании же мага все происходит иначе. Его суждения всегда включают в себя понятие, включающее в себя неоднородные элементы и несводимые к логическому анализу этого понятия, - силу, власть, фюсис или ману. Всегда присутствует понятие магической эффективности, играющее роль далеко не вспомогательную - такую же, как и грамматическая связка в предложении. Именно понятие магической эффективности закладывает идею магии, дает ей ее сущность, реальность, истинность - значимость его известна. Продолжим далее подражать философам. Являются ли магические суждения синтетическими суждениями? Представлены ли уже в индивидуальном опыте в готовом виде обобщения, на которых они основаны? Мы видели, что чувственный опыт не способен подтвердить магические суждения; объективная реальность не навязывала рассудку никаких утверждений вроде тех, что мы сформулировали выше в качестве примеров магических суждений. Само собой разумеется, что только тем, кто верит, видны и астральное тело, и вызывающий дождь дым, и тем более невидимые духи, подчиняющиеся обряду.

Могут сказать, что эти утверждения являются результатом субъективного опыта либо заинтересованных лиц, либо самого мага. Скажут, что первые видят нечто происходящее лишь потому, что они этого хотели, а вторые - в связи с тем, что впадают в экстатические состояния, галлюцинации, грезы, когда невероятные обобщения становятся естественными. Разумеется, мы вовсе не собираемся отвергать значение желания и грез в магии; мы лишь откладываем разговор о них. Однако если предположить, что имеется два источника опыта, 208

соединение которых и породило магию, то очень скоро мы увидим, что в уме отдельно взятого индивида эти два источника не согласуются между собой. Попробуем, если это возможно, представить себе, что на уме у какого-нибудь австралийского больного, который призвал колдуна. Разумеется, с больным происходит ряд явлений внушения, приводящих к тому, что он выздоравливает, потому что поверил, что исцелен, или же он остается умирать, если считает себя обреченным. Шаман танцует рядом с ним, впадает в каталептический припадок, погружается в транс. Видения уводят его в потусторонний мир; он возвращается очень взволнованный длительным путешествием в мир духов и с присущей ему ловкостью он извлекает из тела пациента маленький камушек, который и объявляет заколдованным, причиной болезни. В этом примере участвует субъективный опыт двух людей. Но между трансом одного и желанием другого существует несоответствие. Исключая совершенный в конце действа обман, маг не делает ничего, что отвечало бы нуждам и мыслями его клиента. Два весьма интенсивных индивидуальных состояния сознания совпадают только в момент совершения волшебного трюка. Так что никакого иного подлинного психологического опыта в этот единственный момент нет ни со стороны мага, который не может питать иллюзий, ни со стороны его клиента; мнимый опыт последнего - не более, чем ошибка восприятия, которая обладает повторяемостью и способна выдерживать критику лишь потому, что ее поддерживает традиция или постоянная вера. Индивидуальные субъективные состояния, столь мало сопряженные между собой, как те, что были нами только что отмечены, не могут объяснить объективность, всеобщность, аподиктическую природу магических утверждений.

Они вне критики, потому что люди не могут желать подвергнуть их сомнению. Всюду, где функционирует магия, магические суждения предшествуют магическому опыту; это канонические формы обрядов или цепочки представлений; опыт имеет место только для подтверждения этих

суждений и почти никогда их не опровергает. Нам возразят, что тут мы имеем дело с фактами истории или традиции и что у истоков каждого мифа и обряда стоит реальный индивидуальный опыт. Не станем спорить с нашими оппонентами по вопросу о первичных причинах, потому что, как мы уже говорили, частные магические верования подчинены всеобщей вере в магию, которая не может быть связана исключительно с индивидуальной психологией. Именно эта вера позволяет людям объективировать субъективные идеи и обобщать индивидуальные иллюзии. Она же придает магическим суждениям утвердительный, необходимый и абсолютный характер. Одним словом, в той мере, в какой магические суждения присутствуют в сознании индивидов, даже в своих истоках они являются практически полностью априорными синтетическими суждениями. Термины осуждения поставлены в связь заранее, до какого бы то ни было опыта. Чтобы быть правильно понятыми, подчеркнем, что мы не утверждаем, будто магия никогда не обращалась 209

к анализу или опыту, но заметим, она лишь в очень малой степени аналитична и связана с опытной проверкой; она почти целиком априорна. Но что управляет синтезом, обобщением, присущим магическому опыту? Может быть, индивид? Не похоже, чтобы это когда-либо имело место. Ведь магические суждения даны нам в форме предубеждений, готовых предписаний, и в таком же виде они находятся в сознании индивидов. Но пока отложим этот аргумент в сторону. Мы не можем представить себе магическое суждение, которое не было бы утверждением, выдвигаемым некоторым коллективом. Всегда оно выдвигается по крайней мере двумя индивидами: совершающим обряд магом и заинтересованным лицом, которое в этот обряд верит, а в случае народной магии, практикуемой отдельными индивидами, - тем, кто дал рецепт, и тем, кто им пользуется. Эта теоретически минимальная пара индивидов фактически составляет своеобразное сообщество. Впрочем, обычно магическому суждению привержена более широкая группа общества и даже культура в целом. Магическое суждение означает, что существует обобщенно, разделяемая коллективом единодушная вера в данный момент и в данном обществе, относительно истинности определенной идеи и эффективности определенных жестов. Разумеется, мы не думаем, что соотнесенные в рамках такого обобщения идеи не могут вступать в ассоциацию в индивидуальном сознании. Идея водянки естественным образом предполагает для индусского мага идею воды. Было бы абсурдным предположить, что в магии разум отвергает законы ассоциации идей; эти циркулирующие в магии идеи апеллируют друг к другу, и главное - друг другу не противоречат. Однако естественные ассоциации идей делают возможными магические суждения, которые отнюдь не являются простой вереницей образов: это обязательные предписания, предполагающие позитивную веру в объективность связи между идеями, которую они образуют. В сознании каждого отдельного индивида нет ничего, что могло бы заставить его усматривать ассоциацию слов, действий или ритуальных вещей с желаемым результатом столь же категорически, как это происходит в магии, если только это не основано на личном опыте, то есть на том, бессилие чего мы как раз отметили. Магическое суждение навязывается подобием договора, в котором заведомо устанавливается, что знак вызывает к жизни предмет, часть - целое, слово - событие и т. п. Самое существенное, что одни и те же ассоциации воспроизводятся в сознании нескольких индивидов или даже в массе людей. Всеобщий и априорный характер магических суждений нам кажется признаком их коллективного происхождения.

Таким образом, существуют только коллективные потребности группы, которые способны принудить людей этой группы одновременно осуществлять одно и то же обобщение. Всеобщая вера есть результат общей потребности и единодушного желания. Магическое суждение 210

представляет собой объект социального согласия, выражение социальной потребности, под давлением которой возникает весь ряд явлений коллективной психологии: всеми ощущаемая потребность предполагает одну цель для всех; между этими двумя понятиями существует бесконечное множество возможных промежуточных понятий (отсюда возникает крайнее разнообразие обрядов, используемых для одних и тех же целей); необходимо выбрать между ними, и выбор осуществляется либо согласно традиции, либо следуя авторитету известного мага, либо вследствие единодушного и внезапного порыва всей группы. Именно потому, что

желанный для всех результат отмечается всеми, данный способ признается эффективным; именно потому, что хотят выздоровления больного лихорадкой, окропление холодной водой и симпатический контакт с лягушкой индусам, прибегающим к помощи брахманов Атхарваведы, кажется достаточным средством против трехдневной или четырехдневной лихорадки. В сущности, это общество расплачивается с собой фальшивой монетой своих грез. Синтез причины и следствия происходит только в общественном мнении. Любой другой взгляд на магию рисует ее только цепью абсурдных идей и ошибок. Тогда крайне трудно понять ее появление, а тем более - распространение.

Мы должны расценивать магию как систему индуктивных умозаключений, a priori производимых под давлением потребностей группы. Впрочем, можно было бы спросить себя, не в подобных ли условиях возникала большая часть известных человечеству поспешных обобщений и магия ли за это ответственна? Более того, не через магию ли люди научились индукции? Мы рискнем сделать радикальное предположение из области индивидуальной психологии, отметив, что, вероятно, отдельный человек или даже весь род человеческий не могут, в действительности, делать индуктивных выводов; они могут только усваивать привычки и инстинкты, что равносильно уничтожению всякой рефлексии над действиями. Не связанное с какой бы то ни было упрощающей положение вещей гипотезой, наше доказательство покажется еще более убедительным, если мы напомним, что все магические утверждения, даже самые частные, основываются на некотором общем положении о магической силе, которая, в свою очередь, находит свое выражение в понятии маны. В этой идее, как мы увидели, форма и содержание коллективны; в ней нет ничего интеллектуального, ничего экспериментального, ничего, кроме ощущения существования общества и его предрассудков. А ведь именно эта идея или, лучше сказать, категория, объясняет логическую возможность магического суждения и, фактически, сводит на нет кажущуюся его абсурдность. Примечательно, что эта туманная идея, столь трудно выделяемая среди состояний аффекта, идея, почти не переводимая в абстрактные термины и непостижимая для нас, - именно она предоставляет адептам магии ясную, рациональную и иногда даже научную основу. Ибо если понятие маны подразумевается в любого 211

рода магическом утверждении, то последнее благодаря этому становится аналитическим. В предложении "дым водных растений рождает облака" поместим после субъекта высказывания слово мана, и тем самым сразу получаем следующее тождество: дым, обладающий свойством маны, - облако. Эта идея не только трансформирует магические суждения в аналитические, но она также превращает их из априорных в апостериорные, так как она управляет самим опытом, обусловливая его. Благодаря ей не только магическое воображение становится рациональным, но оно даже совмещается с реальностью. Именно вера больного в силу мага заставляет его действительно чувствовать, как болезнь уходит из тела. Тем самым видно, насколько мы далеки от того, чтобы подменять психологический мистицизм социологическим. Прежде всего, коллективные потребности не ведут к формированию инстинктов, относительно которых в социологии нам известен лишь один пример - инстинкт общения - первое условие среди всех прочих. Более того, нам неизвестно коллективное чувство в чистом виде; коллективные силы, которые мы пытаемся обнаружить, манифестируют себя в формах, всегда отчасти являющихся рациональными и по природе интеллектуальными. Благодаря понятию маны магия, царство исполнения желаний, наполнено рационализмом.

Таким образом, чтобы существовала магия, нужно присутствие определенного сообщества. Теперь попытаемся установить, что сообщество это действительно присутствует и в какой форме оно присутствует.

Обычно считается, что ограничения и запреты являются свидетельствами непосредственного влияния общества. Между тем, если определенная магическая система и не состоит из обязательных обрядов и конкретных понятий, но из общих идей и обрядов необязательных, и если вследствие этого мы не можем найти в ней явно выраженных принуждающих правил, то мы констатируем, по крайней мере, наличие запретов или установлений, соблюдаемых всей группой в отношении некоторых вещей и действий. Среди них есть такие запреты и установления, которые свойственны магии и, вероятно, порождены ею. Это, в частности, то, что

мы называем симпатическим табу, а так же то, что можно назвать табу смешения (tabou de melange). Например, беременная женщина не должна смотреть на убийцу или дом покойника; у чероков табу обычно распространяется не только на пациента, но также на мага, на всю семью и всех соседей. Мы видели уже, что эти предписания представляют собой негативные обряды, которые, не будучи совершенно обязательными, тем не менее предписаны всем. По правде говоря, не само общество по себе санкционирует некие особые действия. Магические табу, о которых мы говорим, подразумевают автоматические санкции, как следствие их нарушения. Тем не менее именно общество заставляет принять и поддерживать веру в неминуемость таких санкций. 212

Предписанные магией запреты не сводятся к отдельным негативным ритуалам и широко распространенным табу. Часто, как мы упоминали, позитивный обряд, предписывающий некое действие, сопровождается целым сонмом негативных обрядов, предписывающих избегать определенных действий. Они включают, в частности, ритуалы, которые мы обозначили как предваряющие ритуальную церемонию. Маг или магическая пара, которые соблюдают пост, избегают половых сношений или очищаются перед совершением действий, своим поведением свидетельствуют, что ощущают несоответствие между предметами, которых они собираются коснуться, или действиями и обстоятельствами обычной жизни. Они осведомлены о некотором сопротивлении, магия для них - не открытая настежь дверь. Другие запреты и предостережения, маркирующие ритуалы возвращения, препятствуют тому, чтобы они покинули аномальный мир, в который вошли в ходе обряда, такими же, какими пребывали в этом мире. Войдя туда, они не остались такими, какими были в обычной жизни; как и жертвоприношение, магия требует и произвести определенные изменения, преобразования состояния сознания, что выражается в торжественности жестов, изменении голоса и даже в переходе на другой язык - язык богов и духов. Таким образом, негативные обряды в магии формируют некий порог, на котором индивид отрекается от самого себя, чтобы остаться не более чем исполнителем определенной роли.

Тем не менее в магии, как и в религии между негативными и позитивными обрядами существуют тесные корреляции. Мы предполагаем, не имея на настоящий момент возможности удовлетворительным образом это показать, что любой позитивный ритуал, всякое позитивное свойство непременно соотносится с негативным ритуалом или свойством. Например, табу, связанные с использованием железа, соответствуют магическим качествам кузнеца. Сколь бы необязательным ни был позитивный обряд, он более или менее непосредственно связан с негативным, который или является обязательным, или, по крайней мере, представляется санкционированным неизбежностью и механическим характером результата. Мифологические существа и действия, исполнители ритуалов и мифы - все это как в магии, так и в религии подвержено действию ограничений и запретов. Самые заурядные магические предметы, самые обычные магические обряды, деревенские костоправы, подковы всегда внушают в некотором роде уважение. Самый простой магический обряд, самый невинный спиритический сеанс не происходят без опасений; всегда есть сомнения, преходящие моменты отступления, возникающие вследствие насаждаемого религией отвращения к магии. Магия притягивает и одновременно отталкивает. Здесь мы возвращаемся к окружающей магию таинственности и загадочности, которые нам показались отличительным признаком, когда мы давали ей определение, и в которых теперь мы видим признак создающих ее коллективных сил. Магия, таким образом, включает систему присущих только ей 213

ритуальных запретов, настолько не случайную, что сама эта система помогает характеризовать магию. Помимо того, магия тесно связана со всей системой коллективных запретов, включая и религиозные; связь эта столь тесна, что в каждом конкретном случае трудно определить, проистекали магические свойства из запрета или запрет носит магический характер. Так, остатки пищи считаются магическими, потому что они представляют собой табу, и они являются табу, поскольку существует опасение, что они могут оказаться использованными в колдовских целях. Магия явно отдает предпочтение запретным предметам. Лечение от возникших вследствие нарушения табу болезней и неудач - одна из ее специальностей, посредством которой она составляет конкуренцию искупительной деятельности

религии. Она использует для своих целей нарушения табу, она придает особое значение остаткам, которые религия запрещает использовать: остаткам жертвоприношений, которые должны быть израсходованы или сожжены, крови, менструальной крови и т. д. В этом отношении негативная часть магии, на различные маски которой мы взглянули, является перед нами как творение коллективное. Только коллектив способен создавать такие законы, устанавливать запреты и поддерживать чувство отвращения к их нарушению; за всем этим и стоит магия.

Помимо того что эти запреты и страхи нарушения соблюдаются социально, спрашивается, что же в теоретически мыслимом отдельном индивиде может создавать и питать подобные опасения? Повторяющийся опыт опасного и вредного приводит лишь к тому, что ему даются инстинкты, ограждающие его от реальной опасности. Но речь идет не об этом. Человеческое сознание наполнено химерическими страхами, происходящими исключительно из взаимного возбуждения объединенных в группу индивидов. В действительности, если магическая химера универсальна, то объект страхов варьирует от одной социальной группы к другой. Эти страхи порождены коллективным возбуждением посредством некоторого рода неосознанного соглашения и передаются с помощью традиции. Они всегда специфичны для данного общества. Суеверие, которое вроде бы должно быть наиболее распространенным, а именно боязнь сглаза, определенно не встречается ни в Австралии, ни в Меланезии, ни Северной Америке, ни, в сколь-нибудь чистом виде, даже в древней и современной неисламизированной части Индии.

Итак, мы пришли к мысли, что даже в основании магии существуют аффективные эмоциональные состояния, порождающие иллюзии, и что эти состояния не являются индивидуальными, а происходят из смешения собственных чувств человека и чувств всего общества. Здесь видно, в какой степени мы приблизились к теории, предложенной Леманом. Эта теория с позиции индивидуальной психологии объясняет, как известно, магию ошибками восприятия, иллюзиями, галлюцинациями, с одной стороны, и эмоциональными, глубокими или бессознательными состоя-214

ниями, состояниями ожидания, предубеждения, возбудимости, с другой; и те и другие варьируют от простых психических автоматизмов до настоящего гипноза.

Как и этот автор, мы видим, что психология ожидания и иллюзии лежит в основе явлений магии. Даже самые тривиальные обряды, выполняющиеся совершенно машинально, всегда сопровождаются определенным минимумом эмоций, опасений и надежд. Магическая сила желания осознается настолько, что большая часть магии состоит только из желаний: магия наведения порчи, восхваления, эвфемизмов, мольбы и, наконец, фактически почти все заклинания. С другой стороны, мы видели, что направленность и произвольный выбор, которые играют решающую роль в определении ритуала и отдельных магических верований, происходят из избирательной направленности внимания и состояния моноидеизма, когда одной идеей охвачена вся группа людей. Это видно, например, в случае, когда один и тот же объект используется в двух противоположных обрядах, как, скажем, древесина дерева arka, горящий уголь которого закапывают в землю, чтобы остановить бурю (arka - "молния"), или расстилают его ветвь на земле, чтобы вышло солнце (area). Одно и то же средство может по желанию быть ориентировано в двух противоположных направлениях без какого-либо противоречия. Обычно внимание исполнителей обрядов и других присутствующих участников настолько напряжено и, с другой стороны, они ощущают, что наблюдаемое для них столь значимо, что они не могут представить, что возможно отвлечься, не причинив при этом вреда. Любое вмешательство, нарушающее ход обряда разрушает его и тем самым портит результат: спиритические сеансы, например, не допускают отвлечения внимания. В волшебных сказках довольно часто встречаются свидетельства того значения, которое придается непрерывности внимания в обряде: это просьба что-нибудь дать, произнесенная во время совершения обряда, в особенности обряда, направленного на разрушение колдовских чар ведьмы; внезапно появляется старуха, конечно, это сама колдунья; она просит подать ей что-либо из предметов обихода; если ее слушают, то волшебство перестает действовать против нее. Мы согласны с Леманом в том, что магия предполагает особую умственную возбудимость человека и что иногда у него развивается сверхчувствительность, как, скажем, у лозоходцев. При этом мы не согласны с тем, что маг может войти в такое состояние сам по себе и что он ощущает себя изолированным. За Моисеем, ударяющим в скалу, стоит весь народ Израиля, и если сомневается Моисей, то народ Израиля - нет; за деревенским колдуном, ищущим воду с помощью лозы, стоит страстное желание всего поселения. Мы считаем, что состояние отдельного человека всегда обусловлено состоянием общества. Психологическая теория Лемана объясняет, что эта роль общества в современной магии почти целиком подсознательна. Леман мог не заметить 215

этого и, соответственно, не придать этому значения. Мы согласны с тем, что в наших культурах то, что осталось от традиционной магии, редко имеет характер группового действия. Однако эти обедненные и омертвевшие формы нельзя рассматривать в качестве

изначальных. Именно в примитивных обществах, где рассматриваемые явления более сложны и богаты, следует искать факты, объясняющие ее происхождение и коллективный характер. Причем нашим выводам не противоречат наблюдения психологов: всякий раз, наблюдая вновь возникшие магические действия, они могли констатировать, что они всегда реализуются на собраниях сочувствующих в небольших спиритических и оккультных кружках.

Вместе с тем нам известны общества, где коллективное участие в магических действиях - обычная вещь. Во всей зоне распространения малайско-полинезийских языков и культур ряд наиболее важных магических ритуалов, таких как ритуалы охоты, рыбной ловли, войны, совершаются группой. Обычно эти ритуалы сопровождаются негативными обрядами, соблюдаемыми всем обществом. Среди подобных предписаний самыми известными и наиболее развитыми являются табу, связанные с соблюдением ритуальной чистоты. Наиболее строгое целомудрие предписывается женщине в то время, когда ее муж находится на войне, охоте или рыбной ловле. Все, что могло нарушить домашний порядок и мир в поселении, подвергало опасности жизнь и удачу отсутствующих, ибо между ними и теми, кто остался дома, существует тесная взаимосвязь. Осознание этой взаимосвязи проявляется посредством юридических предписаний, которые на Мадагаскаре, например, имеют форму специальных законов о супружеской измене. Если в мирное время к подобному преступлению применяются лишь гражданские санкции, то в период войны оно карается смертной казнью. Подобное встречается не только в малайско-полинезийском мире. Просто там эти практики лучше всего сохранились. Их отсутствие в магиях других народов не должно нас удивлять, поскольку это вещи трудно определяемые, неустойчивые, подверженные быстрым изменениям. В иных местах они были санкционированы религией, поглощены ею или непредсказуемо растворились в неясной по своим истокам народной практике, реализуемой отдельными индивидами. Множество негативных симпатических земледельческих или пастушеских обрядов, произвольный характер которых нас интригует, должно быть, являются остатками таких систем коллективных обрядов.

Соблюдение негативных обрядов показывает, что сопровождаемые ими ритуалы затрагивают не только непосредственных исполнителей, но также всех тех, кто с ними естественно связан. Это публичные действия, поддержанные состоянием коллективного ума в целом. Вся социальная среда может быть затронута уже благодаря тому, что в одной из ее частей совершается магический обряд. Действо собирает круг возбужденных зрителей, которые заворожены, втянуты, загипно-216

тизированы зрелищем. Они ощущают себя не просто зрителями магического представления, но и его действующими лицами, например, как хор в античной драме. Все собравшиеся оказываются охвачены состоянием ожидания и одержимостью идеей, что мы наблюдаем и в нашей культуре, у наших охотников, рыбаков, игроков, суеверность которых легендарна. Соединение таких увлеченных людей в единую группу создает психологическую почву, на которой процветают ложные восприятия, мгновенно распространяются иллюзии и как следствие - появляются свидетельства о чудесах. Члены подобных групп - экспериментаторы, имеющие все возможности для ошибочных выводов. Они находятся в состоянии постоянного помрачения ума, когда сразу для всех случайное событие провозглашается законом, любое совпадение - правилом.

Совместные усилия членов группы не ограничивается, впрочем, неподвижностью или воздержанием. Случается, что вся группа приходит в движение. Зрители больше не удовлетворяются положением немого участника. Наравне с негативными обрядами публичной магии в тех же малайско-полинезийских обществах обнаруживаются публичные ритуалы позитивной магии. В своем единодушном движении группа преследует одну заранее известную цель. Древние мадагаскарские тексты свидетельствуют о том, что некогда во время походов, в которые уходили мужчины, женщины должны были постоянно бодрствовать, поддерживать огонь и непрерывно танцевать. Такие позитивные обряды, будучи еще более нестабильными, чем негативные, уже исчезли у народности хова (hova), хотя продолжают существовать в других местах. Например, у даяков, когда мужчины уходят на охоту за головами, женщины носят сабли, которые им ни в коем случае нельзя класть, и вся деревня,

включая стариков и детей, должна вставать с восходом солнца, потому что находящиеся далеко воины тоже встают на заре. В племенах побережья Новой Гвинеи в то время как мужчины охотятся, рыбачат или воюют, женщины обязаны целую ночь танцевать. В подобных обрядах имеет место, как считает Фрэзер, первобытная телепатия, но это активная телепатия. Все общественное тело оживает в едином движении. Отдельных людей больше не существует. Они становятся, если можно так выразиться, частями одного механизма или, лучше даже сказать, спицами колеса, магический круг которого, поющий и танцующий, мог бы стать идеальным образом, возможно примитивным, но воспроизводящимся еще и в наши дни, как в рассмотренных выше и некоторых других случаях. Это ритмичное, единообразное и непрерывное движение служит непосредственным выражением определенного психического состояния, при котором сознание каждого человека захвачено направленным к общей цели единым чувством, одной идеей или единой иллюзией, идеей общей цели. Все тела совершают одинаковое колебание, все лица имеют одинаковое выражение, все люди издают одинаковые возгласы; не считая уже глубины 217

чувств, рождающихся от ритма, музыки и пения. Видя на всех лицах отражение желаемого образа, слыша со всех сторон подтверждение своей уверенности, каждый непреодолимо ощущает себя захваченным всеобщей убежденностью. Сливаясь в восторге своего танца в возбужденных движениях, люди образуют единое тело и единую душу. Именно тогда общество действительно проявляет себя как социальное тело, потому что каждая его отдельная клетка, каждый индивид сливаются с другими, как клетки единого организма. В подобных условиях (которые в наших обществах не могут осуществиться даже в приведенной в самое что ни на есть возбужденное состояние толпе, но в других местах еще иногда встречаются) единогласие может создавать реальность. Все эти танцующие и носящие сабли даякские женщины фактически находятся на войне; они тоже принимают участие в военных действиях, и именно поэтому они верят в успех своих обрядов. Законы коллективной психологии в данном случае нарушают законы индивидуальной психологии. Целая серия явлений, которые обычно следуют одно за другим - желание, идея, движение мускулов, исполнение желания - становятся, таким образом, абсолютно одновременными. Именно потому, что сообщество производит единодушные жесты, магия работает, но именно благодаря магическим верованиям сообщество производит жесты. Мы уже имеем дело не с отдельными индивидами, каждый из которых в отдельности верит в свою личную магию, а со всей группой, верящей в магию самой группы.

И все же в жизни обществ подобные явления, в которых, так сказать, социальное формируется сознательно, достаточно редки. Аналогичные психические состояния могут осуществляться и без приведения всего общества в движение. Именно это демонстрируют известные описания обрядов вызывания дождя. Если в племени питта-питта в центральном Квинсленде хотят, чтобы пошел дождь, то не ограничиваются наблюдением издалека за действиями вождя и группы колдунов, которые, совершая обряды, бьют палкой по воде; общество не ограничивается пассивным наблюдением, и по окончании церемонии все поют вместе с ее главными исполнителями на берегу пруда. По возвращении в лагерь благодарят и расхваливают друг друга в течение всего дня под аккомпанемент непрерывного монотонного пения. В подобных обрядах общество лишь отчасти играет свою роль. Нужно заметить, что существует разделение умственного и физического труда между группой совершающих внушение и группой подвергающихся ему. При этом обе группы естественным и совершенным образом взаимозависимы. Если их разделяют и контакт прерывается, симпатическая связь все равно продолжает существовать, воздействуя на расстоянии, а психические действия и реакции не менее сильны. У исполнителей так же, как и у зрителей, которые одновременно являются исполнителями, мы встречаем общие идеи, общие иллюзии и желания, которые и создают их общую магию. 218

Это наблюдения можно обобщить. Присутствие общества вокруг мага, на первый взгляд становящееся неактуальным, когда он уединяется, на самом деле становится более реальным, чем когда бы то ни было, ведь это общество принуждает его удалиться для духовного сосредоточения, чтобы затем вернуться и действовать. Людское нетерпение служит причиной

того, что маг приходит в возбуждение. Группа готова позволить заколдовать себя с помощью любого обмана, первой жертвой которого иногда становится сам маг. Лихорадочное ожидание и возникающее в результате него предвосхищение событий естественно предполагают друг друга, ведь речь, если задуматься, идет об общих экономических потребностях, носящих жесткий принудительный характер для всех земледельческих, пастушеских и даже охотничьих племен, во всяком случае для любого народа, который живет в континентальном климате. История, записанная Лангло Паркер в центральной Австралии, восхитительно описывает состояние сознания племени, которое нуждается в дожде, способ, которым племя обязывает своего колдуна действовать, а также признаваемое за ним влияние, доходящее до того, что он может вызвать потоп, а затем его остановить.

Как и магия заклинателей дождя, отчасти практикуемая публично, лечебная магия, которая совершается в семейном кругу, тоже позволяет констатировать четко выраженные коллективные состояния некоторого сообщества. В этом случае мы, действительно, имеем минимальную социальную группу, но она представляет собой организованную группу, где есть глава, обладающий авторитетом и властью, то есть маг, и зародыш толпы, исполненной ожидания, страха, надежды, доверчивости и иллюзий. Внушающее действие одной части этой среды на другую несомненно. И в наши дни еще можно наблюдать формирование подобных состояний в элементарных группах при совершении обрядов лечебной магии как среди индуизированных, так и исламизированных малайцев. На Борнео по берегам Проливов, у шамов в Индокитае мы до сих пор находим семью, колдуна или колдунью и пациента, образующих во время консилиума в некотором роде спиритический сеанс, где использованию лекарств придается второстепенное значение. Вообще можно допустить, что обряды лечебной магии являются в высочайшей степени результатом внушения не только для больного, состояние внушаемости которого достаточно хорошо описано, но и для всех присутствующих людей, сознание которых находится в напряженном ожидании и которых восхищают и возбуждают до глубины души жесты мага, его трансы.

Среди только что рассмотренных нами фактов обряды лечебной магии носят, не подлежащий сомнению магический харатер, и они удовлетворяют в достаточной мере предложенному нами определению магического обряда; другие же ритуалы, особенно те, в которых наиболее полно наблюдаются коллективные психические состояния, являются по 219

необходимости публичными и, как следствие, мало соответствуют этому определению. Будет ли это означать, что наше объяснение магии не является объемлющим все факты? Ведь социальные явления, среди которых мы предполагали найти это объяснение, возникают как раз в процессе публичных ритуалов, но не потому, что они магические, а потому, что отвечают общим потребностям коллектива и, соответственно, отмечены чертами скорее религиозности и культа. Быть может, мы получили объяснение коллективного характера религии, но не магии? Мы совершили бы логическую ошибку, полагая, что религия позволяет уяснить природу магии. Столь тщательно разделяя магию и религию, постоянно оставаясь в рамках сферы магии, мы исподволь опять попали бы в области религии? Отвечая на это возражение, мы утверждаем, что приведенные факты или сходные с ними не являются исключительно религиозными. Они не кажутся таковыми также и большинству работавших до нас историков и теоретиков, которые обычно рассматривали их как магические. Они определенно лежат в истоке магических явлений, и в момент выполнения магических действий они становятся, по крайней мере частично, магическими. В самом деле, если можно согласиться, что обряды заклинателей дождя имеют квазирелигиозный характер, то нельзя отрицать и то, что основную роль там играет человек, который во всех других случаях занимается ремеслом колдуна.

Остались, однако, обряды, где мы не видим мага и действия совершаются всеми членами группы в целом. Этот вид обрядов религиозен только отчасти. Если эти ритуалы и послужили где-либо возникновению культа, то во всяком случае там, где мы их наблюдали, мы не находим таких культов в организованном виде. Мы обнаруживаем там что-то вроде религиозной окраски ритуалов. В такой среде религия может развиться, но пока это еще не произошло. С другой стороны, в подобных обрядах мы видим реализованными, по крайней мере, две характерные черты магии, хотя, может быть, и вторичные: принуждение и механичность действия, автоматическая эффективность без вмешательства сколько-нибудь четко выделенных нематериальных посредников. И наконец, мы считаем оправданным утверждение, что на самом деле мы сталкивается здесь с фактами, воспроизводящими идеи, участвовавшие в формировании понятия литы. Когда даякские женщины исполняют танец войны, они фактически пользуются магическим суждением, которое воплощено в мыслительной схеме обобщения, включающего и идею маны. Фактически этот танец есть способ соучастия в войне, который мыслят и ощущают как полноправное сотрудничество. Для этих женщин не существует ни расстояния, ни времени; они находятся на поле битвы. Опытные формы идеи причинности больше не имеют для них значения, они принимают в расчет только принцип магической причинности. Их сознание поглощено ощущением собственного могущества и бессилия вещей до такой степени, что любой неудавшийся опыт объясняется ими влиянием обладающих той же природой проти-220

водействующих сил. Чувства этих женщин подчинены ощущению своего бытия как группы жен, ощущению той социальной связи, которая связывает их с воинами, ощущению, выражающемуся в форме представлений о собственной силе и о связи этой силы с силой их мужчин. Все, что можем разглядеть в их намерениях, согласуется с уже рассмотренными характеристиками маны. Можно было бы сказать, что эти женщины находятся во власти моноидеизма, тяготеющего к представлению, подобному идее маны, или, другими словами, их идеи, намерения и действия упорядочиваются в соответствии с категорией мана. Напротив, нет и намека на то, что в уме у них актуализовано то отчетливое представление о священном, которое является надежным признаком религиозного состояния.

По правде говоря, идея маны нам не кажется более магической, нежели религиозной. Но поскольку мы считаем ее порождающей идеей магии (ведь описываемые нами факты более всего ей соответствуют), мы убеждены что имеем перед собой истоки магии. Мы думаем, однако, что они же являются истоками и для религии. В другом исследовании мы надеемся показать, что магия и религия происходят из общего источника. Выше было показано, как магия в своих истоках связана с коллективными состояниями аффекта; тем самым оказывается возможным подтвердить уже выдвинутую нами гипотезу относительно религии. Рассмотренные нами действия встречаются не только в малайско-полинезийском мире и Океании. Они универсальны. Эти коллективные обряды, свидетельствующие о существовании магической солидарности семьи или группы, можно найти и в Европе. Мы сами их наблюдали. Например, во многих местностях Франции женщина совершает ритуальное очищение в то же время, что и ее муж. Но там это не более, чем свидетельство былого. Они являются лишь слабым выражением существования настоящей солидарности в мыслях и чувствах между индивидами, одновременно совершающими такого рода ритуалы. Что касается магических собраний, то они обладают универсальным характером и нигде, без сомнения, собравшиеся не остаются инертными зрителями. Собрания подобного рода и производимые ими чувства запечатлены в нетерпеливом любопытстве зевак, толпящихся на ярмарках вокруг шарлатанов, продающих панацеи от всех бед. Но то малое, что нам известно об этих фактах, кажется, подтверждает большинство наших заключений, рассмотрение которых в деталях на примере какой-либо отдельной магии, по-видимому, докажет однажды их правомерность. Мы глубоко убеждены, что в основании всех проявлений некоторой системы магии можно обнаружить определенное состояние группы, причем магия либо заимствовала эти проявления у древней или чужой религии, либо они сформировались на почве самой магии.

В продолжение всей своей истории магия провоцировала коллективное состояние обострения

чувств, откуда она черпает поддержку и обнов-

221

ление. Средневековые эпидемии колдовства служат одним из лучших подтверждений того чрезмерного возбуждения в обществе, которое вызывала магия. Если Инквизиция сжигала больше колдунов, чем их было на самом деле, то она тем самым их и создавала; каждому внушалась идея магии, и она непреодолимо притягивала людей. С невообразимой быстротой происходило обращение масс в эту веру. С другой стороны, в материалах колдовских процессов встречаются упоминания о чародеях, разыскивающих, договаривающихся,

вербующих новообращенных и единомышленников. Они проявляют инициативу, только когда объединены в группу. Нужно, по меньшей мере, двое, чтобы рискнуть совершить сомнительный опыт. В единстве они осознают оберегающую их тайну. В истории колдуньи Марии-Анны де Ла Виль, осужденной в 1711 году, мы узнаем, до какой степени вращавшиеся вокруг нее искатели сокровищ поддерживали веру друг друга, заражая друг друга своим возбужденным состоянием. Но такая обширная магическая группа не могла сама себя удовлетворить. После каждого разочарования нужно было заново обретать надежду, которую приносили с собой новые члены. Так же и маг из Мулена, о котором мы уже говорили, столяр Жан Мишель обрел уверенность, столкнувшись с верой своего судьи, и пошел на признания исключительно из удовольствия поговорить о магии.

Таким образом, маг получает постоянную поддержку извне. Магические верования, столь явственные кое-где и в нашем обществе и еще век тому назад распространенные повсеместно, являют собой наиболее живые и реальные указания на состояние коллективного беспокойства и обостренной чувствительности, в которой обитают все эти туманные идеи, надежды и напрасные страхи, которые воплощаются в то, что осталось от категории маны. В обществ существует неисчерпаемый ресурс, не имеющий четких очертаний магии, из которого сам маг черпает и которым сознательно пользуется. Все происхоит так, как если бы общество формировало вокруг мага некий магический конклав. Благодаря этому маг живет в особой атмосфере, которая повсюду его сопровождает. Как бы ни отрывался маг от века, в котором живет, он не ощущает себя полностью от него отделенным. Его индивидуальное сознание оказывается основательно искажено этим ощущением. В той мере, в какой он является магом, он не является самим собой. Размышляя о своем состоянии, он приходит к выводу, что его магические силы ему самому чужды, но он имеет к ним доступ и является их хранителем. Ведь без магических сил его личное знание оказывается бесполезным. Просперо не хозяин Ариэля, его магической силы; но когда он освободил его из дерева, в котором он был заточен ведьмой Сикоракс, то временно и на определенных условиях получил его магическую силу. Вернув Ариэля на свободу, в природу и мир, он стал всего лишь человеком и смог сжечь свои книги. 222

Now my charms are all o'erthrown And what strength I have's mine own; Which is most faint...101 Магия на протяжении всей истории своего существования помнит о своем социальном происхождении. Каждый из ее элементов, действующих лиц, обрядов, каждое представление не только воспроизводит память об этих древних первобытных коллективных состояниях, но также позволяет их воспроизводить в ослабленной форме. Общество постоянно, если можно так выразиться, посвящает в маги новичков, участвует в обрядах, слушает новые истории, которые всегда одни и те же. Будучи постоянно прерываемо, создание магии обществом тем не менее сохраняет преемственность. В общественной жизни, не прекращаясь, воспроизводятся эмоции, ощущения, импульсы, из которых и вышло понятие маны. Привычный ход жизни без конца нарушают угрожающие порядку вещей засуха, изобилие, болезнь, смерть, война, падение метеоритов, необычные камни, отклоняющиеся от нормы личности и т. д. При каждом таком столкновении, каждом неординарном явлении общество сомневается, ищет, ожидает. Сам Амбруаз Паре верил в универсальные свойства камня Безоар, который император Рудольф унаследовал от португальского короля. Именно такой образ относит все отклоняющееся от нормы к мана, иными словами, к магическому или к продуктам магии. С другой стороны, все магическое действенно, потому что ожидание всей группы придает образам, этим ожиданиям порождаемым и преследуемым, галлюцинаторную реальность. В некоторых обществах мы видели, что покинутый магом больной умирает. Мы видим его также излечившимся через веру и доверие - таково влияние, которое может оказать коллективное внушение в рамках традиции. Мир магического наполнен ожиданиями, переходящими из поколения в поколение, устойчивыми иллюзиями, надеждами, реализованными в магических рецептах. Вот и все, что лежит в основании магии, но именно это придает ей статус объективного существования куда в большей степени, чем если бы магия являлась лишь вереницей ложных индивидуальных идей, примитивной и ошибочной наукой. Однако на этом фоне социальных явлений заметно, что с того момента, как магия отделилась от религии, магия проявляется в сфере индивидуальной. Обнаружив социальные явления в

основе магии, которую мы сначала определили через ее индивидуалистический характер, мы свободно можем теперь вновь обратиться к рассмотрению этого

101 _

Букв.:

Теперь все мои чары разрушены,

и лишь мои собственные силы мне остались,

слабейшие из всех... - [англ.].

Первые строки из эпилога "Бури" В. Шекспира. Избранное в 4-х тт. М-Л, 1941; Т. IV, с. 521.

"Теперь власть чар моих пропала,

А силы собственной мне мало".

. Пер. Т. А. Щепкина-Куперник.

223

индивидуалистического характера магических фактов. Ведь если невозможно было постичь магию без изучения магической группы, мы вполне можем представить себе, как магическая группа распадается, превращаясь в совокупность отдельных индивидов. Точно так же легко можно заметить, что публичные коллективные потребности маленькой первобытной группы позднее уступают место всеобщим, но индивидуальным потребностям. Нетрудно предположить, что с возникновением таких мощных средств внушения, как образование и традиция, магия могла существовать как индивидуальное явление.

Магическое знание, похоже, как научное или техническое, чаще всего передается от индивида к индивиду. Формы передачи магических обрядов у чероков представляются наиболее показательными в этом отношении. Существовала целая система магического образования, школы магов. Несомненно, чтобы обучать индивидов магическому искусству, нужно его сделать доступным их пониманию. Для этого создается экспериментальная или диалектическая теория, которая не принимает, конечно же, в расчет неосознанные формы коллективной мысли. Греческие алхимики и вслед за ними современные маги пытались делать выводы из философских принципов. С другой стороны, во все времена магия, даже народная и наиболее примитивная, доказывает действенность своих рецептов ссылкой на результаты их действия в прошлом. Кроме того, магические знания развиваются с помощью объективных исследований и реальных опытов; они постепенно обогащаются ложными или истинными открытиями. Таким образом, все больше и больше сокращается часть, соответствующая коллективному элементу магии, по мере того, как магия сама очищается от всего иррационального или априорного, которое она может безболезненно отбросить. Тем самым она приближается к наукам и, в сущности, походит на них, поскольку считает себя происходящей из экспериментальных исследований и логических выводов, совершенных индивидуально. Тем самым она все больше и больше становится похожей на технику, которая, впрочем, отвечает тем же индивидуальным позитивным потребностям. Из всего коллективного, что в ней заложено, магия старается сохранить лишь свой характер традиции; вся ее теоретическая и практическая работа выполняется отдельными людьми, и используют ее только отдельные люди.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, магия - это явление социальное. Нам осталось показать, какое место она занимает среди других социальных явлений, не считая религиозных, к которым мы еще вернемся. Сколь бы любопытно ни было отношение магии к праву и нравственности, экономике и эстетике, к языку, сейчас нас интересует не это. Между упомянутыми рядами явлений и магией нет ничего, кроме взаимного влияния. Магия состоит в действительном родстве с религией, с одной стороны, и наукой и техникой - с другой.

Мы говорили, что магия склонна уподобляться технологиям по мере того, как она начинает носить характер индивидуальных действий и специализируется в достижении своих многообразных целей. Между этими двумя порядками фактов - магией и техникой - существует не только внешнее сходство: существует также идентичность функций, поскольку, как было отмечено в нашем определении, и те и другие стремятся к одним и тем же целям. Пока религия стремится к метафизике и углубляется в создание идеальных образов, магия, сквозь тысячи трещин мистического мира, в котором она черпает свои силы, покидает его, чтобы войти в светскую жизнь и ей служить. Она стремится к конкретному, в то время как

религия - к абстрактному. Она работает в том же направлении, что и техника, промышленность, медицина, химия, механика и т. д. Магия - это, по сути, практическое искусство, и маги очень бережно используют свою сметливость, сноровку, ловкость рук. Магия является областью производства в буквальном смысле ех nihilo (из ничего); с помощью слов и жестов она делает то, что в технике достигается работой. К счастью, магическое искусство не всегда сводилось к пустой жестикуляции. Оно имело дело с материальными вещами, проводило настоящие эксперименты и даже делало открытия. Однако можно сказать, что это всегда техника, наиболее простая в осуществлении. Магия избегает усилий, ибо ей удается реальность подменять образами. Она не делает ничего или почти ничего, но заставляет всему верить, тем более когда к услугам индивидуального воображения привлекаются коллективные силы и идеи. Искусство мага предлагает средства, расширяет свойства вещей, предвосхищает результаты и тем самым полностью удовлетворяет желания и надежды, питаемые целыми поколениями. Плохо скоординированным и беспомощным жестам, посредством которых выражаются потребности индивида, магия придает некоторую форму и, превращая их в ритуалы, делает их результативными.

83ак. 3106

225

Нужно сказать, что эти действия являют собой как бы черновой вариант техники. Магическое действие - это одновременно opus оре-ratum (действие производимое), с точки зрения магии, и opus inoperans (действие производящее) с точки зрения техники. Будучи техникой в самом ее инфантильном состоянии, магия является, возможно, древнейшей формой техники. В самом деле, история технологий свидетельствует, что между ними и магией существует генеалогическая связь. Именно благодаря своему мистическому характеру магия способствовала зарождению техники. Она дала технике укрытие, под сенью которого та могла развиться, придав ей свой несомненный авторитет и заимствовав свою действительную эффективность у практических, но робких опытов магов - ремесленников, чьи попытки в случае неудачи без нее были бы задушены. Некоторые виды техники, работающие со сложными объектами, не всегда достигающие результата и оперирующие тонкими методами, такие как фармация, медицина, хирургия, металлургия, эмалировка (две последних являются наследниками алхимии), не смогли бы выжить, если бы магия не оказывала им поддержки и в итоге почти не поглотила. У нас есть основания сказать, что медицина, фармация, алхимия, астрология развивались в магии вокруг некоторого минимально возможного ядра чисто технических открытий. Рискнем предположить, что другие более древние и, может быть, более простые виды техники, раньше отделившиеся от магии, были также смешаны с ней на заре человечества. Хьюит сообщает нам относительно племени воиворунг (Woivorung), что локальный клан, из которого выходят маги-сочинители песен, является также хозяином кремневого карьера, куда племена поочередно приходят заготовлять орудия труда. Этот факт может оказаться случайным, и все же нам кажется, что он проливает некий свет на то, как были изобретены и изготовлены первые орудия. Мы полагаем, что технические знания были ростками, давшими плоды на почве магии, но позднее освободившимися от нее. Они постепенно отторгали все, что когда-то заимствовали из мистики; оставшиеся и закрепившиеся приемы все более и более меняли свое значение; когда-то за ними еще признавали мистическую силу, но вот они обладают лишь механическим действием; так и современный медицинский массаж вышел из пассов костоправов.

С наукой магия связана таким же образом, как и с техникой. Магия остается не только практическим искусством, но и кладезем идей. Она придает особое значение знанию, которое является одной из основных ее движущих сил. Фактически, как мы неоднократно замечали, для магии знание - это сила. Но в то время как религия в пределах своих интеллектуальных элементов имеет тенденцию к метафизике, магия, как мы показали, отдающая предпочтение конкретному, занята познанием природы. Очень быстро она создает перечень растений, металлов, явлений, живых существ в целом, элементарный список объектов астрономии, физики и естественных наук. Действительно, некоторые ответвления магии, такие как астрология и алхимия, в Греции были прикладной частью физики; это давало право называть 226

магов физинос [гр.] (риспкод102 и слово ф1>очк6<; было синонимом слова "магический".

Иногда маги пытались даже систематизировать свои знания и находить их начала. Когда такие теории вырабатываются в лоне магических школ, это осуществляется с помощью вполне рациональных и индивидуальных приемов. Разработка доктрин ведет к тому, что маги заняты отбрасыванием мистики и через это магия обретает истинно научный вид. Именно это произошло в поздний период в греческой магии. "Я хочу показать тебе мудрость древних, - говорит алхимик Олимпио-дор, - и сказать тебе, что, будучи философами, они обладают философским языком и прилагают философию к искусству посредством науки" (кш napeiorjvEYKOcv щ ie%vr| 8ia Tfjq oocpiat; ir\v (piXoaocplav)103 (Olympiodore, II, 4; Berthelot, Coll. des anciens Alchimistes grecs, I, p. 86)1M

Часть наук, особенно в примитивных обществах, была явно разработана магами. Маги-алхимики, маги-астрологи, маги-врачеватели были в Греции, в Индии, как и в других местах, основателями исследований, специалистами в астрономии, физике, химии, естественной истории. Можно предположить, как мы сделали это ранее в отношении техники, что другие, более простые науки имели подобные генеалогические связи с магией. Математические науки многим обязаны, наверное, исследованиям магического квадрата или магических свойств чисел и геометрических фигур. Эта сокровищница идей, собранная магией, долгое время оставалась капиталом, которым пользовались науки. Магия питала науку и маги поставляли ученых из своих рядов. В примитивных обществах только колдуны располагали досугом, необходимым для того, чтобы наблюдать за природой, размышлять над ней и мечтать. Их функции отчасти и состояли в этих занятиях. Можно полагать, что именно магические школы создали научную традицию и методику интеллектуального образования. Они были первыми академиями. На низких ступенях развития культуры маги являются учеными, а ученые - магами. Ученые и маги, как, например, сочинители песен у австралийских племен, подобны встречающимся в кельтской литературе: Amairgen, Taliessin, Talhwiarn, Gaion, пророки, астрологи, астрономы, физики, но только те, которые, кажется, черпают знание природы и ее законов в котле ведьмы Ceridwen.

Какой,бы далекой ни казалась нам магия, мы все же от нее пока далеко не свободны. Например, хорошо знакомые нам понятия удачи и неудачи, в сущности, достаточно близки идее самой магии. Ни техника, ни наука, ни даже основные принципы нашего рассудка не очистились еще от их родимого пятна. Не будет дерзостью предположить, что большая часть всех непозитивных мистических и поэтических элементов,

102 "Занимающийся исследованием природы" [грл. Прим. ред.

103 Они прошли к искусству через мудрость (науку) и философию [гр.]. Прим. ред.

104 Вертело, Марселин Пьер Эжен (1827-1907). Французский химик и политик, исследователь истории алхимии. Прим. ред.

227

содержащихся в понятиях силы, причины, цели и субстанции, держится на привычках древнего мышления, породившего магию, от которого человеческое сознание не спешит отказаться. Итак, мы думаем, что обнаружили в истоках магии первичную форму коллективных представлений, которые позже стали основаниями интерпретационных схем индивидуального сознания. Тем самым наша работа стала не одной из глав в социологии религии, как мы говорили вначале, но скорее вкладом в исследование коллективных представлений. Мы надеемся, что общая социология тоже сможет найти здесь нечто полезное, поскольку полагаем, что мы показали в отношении магии, каким образом коллективное явление может воплотиться в индивидуальные формы.

ПРИЛОЖЕНИЕ

До настоящего времени история религий существовала как склад неопределенных идей. Она уже богата достоверными и поучительными фактами, которые когда-нибудь обеспечат науку о религиях обильным материалом. Однако эти факты классифицировались случайным образом под неточными рубриками; даже их описание часто искажено неточным употреблением слов. Такие слова, как религия и магия, молитва и заклинание, жертвоприношение и дар, миф и легенда, бог и дух и т. д. используются неразборчиво одно вместо другого. Наука о религиях не имеет пока научной номенклатуры понятий. Она бы только выиграла, если бы приступила к ее созданию. Наши стремления, впрочем, не ограничиваются задачей определения слов, мы хотим установить естественные классы явлений и, как только это будет сделано, попытаться провести анализ, обладающий возможно большей объяснительной силой. Эти определения и объяснения дадут нам научные понятия, то есть четкие идеи о вещах и их взаимоотношениях.

В таком ключе мы уже провели изучение жертвоприношения. Мы выбрали его в качестве объекта исследования потому, что среди всех религиозных действий оно кажется нам наиболее типичным. Речь шла о том, чтобы объяснить его механизм и, более того, кажущуюся множественность функций, исполнять которые оказывается призван однажды установленный ритуал; в общем и целом нужно было подтвердить важность того места, которое этот ритуал занимает в религиозной системе. Первая проблема вызвала появление других, к которым мы сейчас подошли. Изучая жертвоприношение, мы пришли к пониманию того, что такое ритуал. Его универсальность, постоянство и логика развития придали ему в наших глазах необходимый характер, который гораздо выше авторитета правового договора, социальной конвенции, которой, на первый взгляд, достаточно, чтобы ввести в жизнь общества соблюдения ритуала. Уже тем самым жертвоприношение и шире - обряды в целом - кажутся нам глубоко укоренившимися в социальной жизни. С другой стороны, как мы считаем, механизм жертвоприношения может быть объяснен только логическим применением понятия сакрального; мы полагаем его данность и делаем отправной точкой исследования; помимо этого, в наших выводах мы утверждали, что сакральные вещи, использовавшиеся в жертвоприношении, не были системой распространяющихся иллюзий, но это были социальные и, в силу этого, реальные 229

вещи. И, наконец, мы констатировали, что сакральные вещи рассматриваются как неистощимый источник сил, способных производить множество самых разнообразных и самых специализированных результатов. В той мере, в какой в жертвоприношении мы можем видеть ритуал с чертами, типичными для всех остальных обрядов, мы приходим к тому общему заключению, что фундаментальным понятием всего ритуального, анализ чего должен был стать главной темой нашего исследования, является понятие сакрального.

Однако это первое обобщение было неудовлетворительным, поскольку мы сделали его на основании, вероятно, слишком своеобразного факта, и не смогли как следует отстраниться от его специфических признаков. Мы рассматривали его исключительно как религиозный ритуал, а не как обряд вообще. Не относится ли наше заключение лишь к религиозным обрядам, не основано ли оно только их на религиозных свойствах? Или его можно распространить на все виды обрядов - как религиозные, так и все остальные? Но прежде всего возникает вопрос, существуют ли иные обряды, кроме религиозных? Это признается в неявном виде, ибо, как правило, говорят о магических обрядах. На самом деле, магия включает в себя целый набор практик, которые обычно сравнивают, но не отождествляют с религиозными. Если и существуют обряды, явно отличающиеся от номинально религиозных, то именно в магии.

Чтобы проверить и расширить выводы нашей работы, мы пришли к тому, чтобы сделать магию объектом второго исследования. Если нам удастся найти в основании магии понятия, родственные понятию сакрального, то мы вправе будем распространить на любой вид мистической и традиционной техники то, что было установлено нами на материале жертвоприношения. Ибо магические обряды, на первый взгляд, это именно те, что в наименьшей степени предполагают вмешательство сакральных сил. Такое исследование должно привести нас к общей теории ритуала. Но наши намерения не ограничиваются этим. Одновременно мы обращаемся к теории понятия сакрального; ведь если мы видим, что в магии действуют понятия такого же порядка, то получаем совершенно другое представление о его значении, всеобщности и происхождении понятия сакрального.

В то же время мы сталкиваемся с серьезным затруднением, что и стало одной из причин нашего исследования. Мы упоминали ранее, что понятие сакрального - это понятие социальное, то есть результат коллективной деятельности; впрочем, запрет или предписание, на самом деле, тоже кажутся результатом некоторой социальной конвенции. Нам нужно было бы тогда заключить, что основанные на этом или подобном понятии магические практики являются социальными фактами в том же смысле, что и религиозные обряды. Однако обряды магические обычно предстают в ином аспекте. Будучи практикуемы индивидами, изолированными от социальных групп, действующими в своих собственных интересах или в интересах других людей и от их имени, они, 230

кажется, предъявляют гораздо большие требования к изобретательности и мастерству исполнителей. Каким образом в таких условиях магия может исходить в конечном счете из такого коллективного по своему происхождению понятия, как понятие священного, и его использовать? Мы стоим перед дилеммой: либо магия коллективна, либо понятие сакрального индивидуально. Для разрешения этой дилеммы мы намерены исследовать, осуществляются ли магические ритуалы в социальной среде; потому что если мы сможем констатировать наличие в магии такой среды, то

уже тем самым мы покажем, что понятие социальной природы, как и понятие священного, может функционировать в магии и нужно только найти способ показать, что такое понятие действительно там функционирует.

Именно в этом будет состоять третий результат, который мы ожидаем от нашего исследования. Мы переходим от изучения механизма обряда к исследованию обрядовой среды, поскольку только в среде, где совершаются магические обряды, приобретает смысл практика отдельных магов. Поэтому мы не станем анализировать изолированную серию магических обрядов, но обратимся к анализу всей совокупности магических явлений, представляющих собой, по сути дела, непосредственую среду существования магических обрядов. Эта попытка описания позволит нам, вероятно, в скором времени разрешить противоречивый вопрос соотношения магии и религии. Пока что мы не запрещаем себе размышление на эту тему, но и не будем задерживаться на ней, стремясь к достижению нашей цели. Мы хотим понять магию, прежде чем объяснять ее историю. Оставим пока в стороне, до следующей работы, размышления о возможном вкладе данного исследования в социологию религии. Возможно, в нашей работе имеются следы мучившего нас искушения выйти из круга наших обычных интересов, чтобы содействовать социологическим исследованиям в целом, продемонстрировав на примере магии, как коллективные явления обретают индивидуальные формы

http://www.fedy-diary.ru/html/112010/07112010-09a.html

Сюжет, который мы себе определили, требует метода, отличного от того, что использовался нами при исследовании жертвоприношения. Здесь невозможно или, скорее, не плодотворно действовать путем даже весьма полного анализа значительного числа магических церемоний. Магия не является, в отличие от жертвоприношения, одним из таких коллективных обычаев, которые можно назвать, описать, проанализировать, не опасаясь потерять ощущение, что у них есть какая-то своя реальность, форма и функция. Только в небольшой степени она является институтом; это, скорее, некоторая недостаточно определенная и плохо организованная целостность действий и верований; такова она даже для того, кто практикует ее и верит в нее. Из этого следует, что мы не знаем ее границ a priori, a значит, мы не в состоянии выбрать с 231

достаточным основанием типичные факты, представляющие всю совокупность магических явлений. Таким образом, нам нужно будет составить список этих фактов, который позволит очертить эту область исследований. Иными словами, мы не должны рассматривать ряд изолированно выполняющихся обрядов, скорее, нам следует взять одновременно в поле зрения все то, что составляет магию, одним словом, заранее описать и определить ее. В последующем анализе мы не будем руководствоваться порядком следования различных моментов обряда. Фактически, нас не столько интересует план и композиция обрядов, сколько природа рабочих методов магии, независимо от их применения, присущие ей верования, вызываемые ею чувства и исполнители обрядов.

МОЛИТВА

ОТ РЕДАКТОРА ФРАНЦУЗСКОГО ИЗДАНИЯ

Публикуемый текст представляет собой первую, незавершенную часть диссертации о молитве, которую Марсель Мосс собственноручно забрал из печати в типографии издательства Феликс Алькан, где она была набрана в 1909 году. Несмотря на некоторые колебания, мы все же сочли более весомыми аргументы в пользу появления данного текста в этом сборнике. Даже в незаконченном и фрагментарном виде эта работа - одна из самых значительных в наследии Марселя Мосса. Он ссылался на нее в других трудах и распространял рукопись среди своих знакомых. Некоторые отсылки вперед, содержащиеся в тексте, позволяют считать, что автор к моменту сдачи рукописи первой части в печать далеко продвинулся в создании полного текста работы. Однако продолжение не обнаружено. Неизвестно, было ли оно написано вообще.

Книга первая МОЛИТВА

ВВЕДЕНИЕ

Среди всех религиозных феноменов немногие, подобно молитве, даже на первый взгляд, сразу производят впечатление жизненности, богатства и многообразия своих проявлений. История молитвы - история чудесного превращения: из изначально подчиненного положения она

постоянно возносится к самым вершинам религиозной жизни. Бесконечно гибкая, она облекалась в самые различные формы, оказываясь то почтительной, то принуждающей; то скромной, то угрожающей; сухой или изобильной в своей образности; окостенелой или изменчивой; механически повторяемой вслух или про себя. Она играла самые различные роли: тут грубое требование, там это приказ, иной раз договор, акт веры, исповедь, просьба, восхваление, осанна. Иногда однотипные молитвы последовательно проходили через все эти превратности: почти пустая вначале, одна молитва однажды оказывается полной смысла, а другая, утонченная и возвышенная изначально, шаг за шагом опускается до механического распевания.

Понятно, насколько интересно в ходе исследования проследить все изменения предмета столь сложного и изменчивого. Здесь нам представляется особенно благоприятная возможность показать, как один и тот же институт может выполнять самые различные функции, как одна и та же реальность может облечься в многочисленные формы, при всем этом оставаясь самой собою и не меняя своей природы.1 Эту двойственность явлений религиозных и социальных слишком часто недооценивают. То в них усматривают понятия весьма простые, простота которых абстрактна и вполне рациональна, то им приписывают безнадежную запутанность, которая исключает их рациональное постижение. На самом же деле все социальное одновременно и просто и сложно. Социологическая абстракция на законных основаниях может быть применима к конкретному и живому материалу. Изучение молитвы послужит полезной иллюстрацией этого принципа.

1 Об этих явлениях превращения в искусстве и о том, что называется "миф", см. остроумные примечания Вундта к

"Umwandlung der Motive. Volkerpsychologie", II, t. I , S. 430, 590.

235

Однако молитва должна привлекать внимание не только по этим внешним причинам, но и потому, что она действительно крайне важна. С разных точек зрения она действительно является одним из главных религиозных фактов.

В первую очередь, в ней сходится множество религиозных феноменов. Больше чем любая другая система она участвует как в природе ритуала, так и в природе верования. Молитва является ритуалом, поскольку она есть принятый образ действия, действие, совершаемое перед священными предметами. Она обращается к божеству и воздействует на него; состоит же молитва из физических действий, от которых ожидают результата. Но в то же время, в той или иной степени любая молитва - это Символ веры (Credo). Даже в ситуациях, когда ее смысл стирается в результате частого повторения, она, по крайней мере, выражает хотя бы минимальное количество идей и религиозных чувств. В молитве верующий и действует, и мыслит. При этом действие и мысль тесно связаны, проявляясь в одни и те же моменты религиозной жизни, в одно и то же время. Впрочем, такое слияние совершенно естественно. Молитва - это слово. Тогда как речь - действие, обладающее целью и результатом; в общем, это всегда инструмент воздействия. Это воздействие состоит в том, что, выражая идеи и чувства, речь переводит их во внешнюю сферу и наделяет независимым существованием. Говорить - это одновременно действовать и мыслить, поэтому молитва принадлежит как сфере верований, так и сфере культа.

Такая природа молитвы облегчает ее изучение. Известно, как трудно объяснить ритуал, который есть только ритуал, и более или менее чистый миф2. Ритуал обретает обоснование, лишь когда раскрылся его смысл, то есть понятия, лежавшие и лежащие в его основе, или верования, которым он соответствует. Миф действительно объяснен, только когда сказано, к каким ритуалам он относится, какие практики зависят от него. С одной стороны, миф не имеет ни грана реальности без связи со строго определенным культом, с другой, ритуал не имеет ценности, если он не вовлекает в игру некоторые верования. Религиозное понятие, оторванное от практик, в которых оно функционирует, туманно и расплывчато; смысл же практики, источник которой неизвестен, для науки состоит лишь в механической серии традиционных действий, о роли которых можно судить лишь теоретически. Тем не менее сравнительные науки о ритуалах и мифах обычно изучают их в отрыве друг от друга. Исследование фактов, в которых репрезентация и действие тесно связаны, только начинается, анализ таких фактов может быть крайне плодотворным. Именно к этому кругу явлений и относится молитва: ритуал в ней объединяется с верованием. Молитва полна смысла подобно мифу, зачастую

образов и идей в ней не меньше, чем

2 По поводу взаимоотношений мифа и ритуала см. наши наблюдения: Аппее sociologique, 6, Intoduction a la rubrique Mythes, pp. 242-246, ср. Mauss. "L'art et le mythe d'apres M. Wundt", Revue philosophique, 1908, p. 17 [Cf. Oeuvres II].

236

в любом религиозном повествовании. При этом она обладает силой и эффективностью ритуала, а иногда по творческому потенциалу она приближается к симпатической церемонии. По крайней мере, когда молитву придумывают, в ней нет ничего такого, что сделано вслепую, ничего, что было бы незначимо, "просто так". Таким образом, ритуал молитвы есть целое, в нем даны как мифический, так и ритуальные элементы, равно необходимые для его понимания. Можно даже сказать, что всего одна молитва часто сама содержит определенное число оснований, причем иногда они даже выражаются явным образом. В то же время корпус идей и чувств в других ритуалах обычно остается неопределенным; напротив, потребности речи зачастую требуют точного указания обстоятельств и мотива произнесения молитвы. Поэтому анализировать ее гораздо проще, чем большую часть других религиозных феноменов.

Именно поэтому изучение молитвы поможет нам пролить свет на столь спорный вопрос о сотношении мифа и ритуала. Спор начался из-за того, что как ритуалистическая3, так и мифологическая школы принимали за аксиому, что один из двух вышеуказанных элементов предшествовал другому. Следовательно, вся проблема состояла в том, чтобы определить, что именно является главным религиозным принципом. Действительно, любой ритуал по необходимости соответствует более или менее неопределенному понятию, а всякое верование порождает пусть слабовыраженные, но действия. Но в случае молитвы тесная связь этих двух порядков фактов просто очевидна. Ритуальная и мифическая составляющие становятся в ней, строго говоря, двумя ликами одного и того же действия. Они появляются одновременно, они неразделимы. Разумеется, в целях изучения наука может абстрагировать их, но абстрагирование - это еще не разделение. Тем более не может быть даже речи о первенстве одного из элементов.

Молитва - это центральный феномен всей религиозной жизни, она столь значима, что степень ее развития определяется степенью развития всей религиозной жизни. Дело в том, что ее назначение и назначение религии в ходе эволюции тесно связаны. История практически всех остальных ритуалов состоит в постоянной регрессии. Существует целый ряд факторов, которые почти полностью исчезли. Такова, например, система запретов в питании. Весьма развитая в элементарных религиях, теперь она сохранилась лишь в некоторых течениях протестантизма, да и то отчасти. Так же и ритуал жертвоприношения, который, однако, будучи характерной чертой религий, достигших известного уровня развития, в конце концов теряет подлинную ритуальную жизненность. Буддизм, иудаизм, ислам4 более его не знают, в христианстве же оно

3 Изложение ритуалистической точки зрения см. в R. Smith. Religion of Semites, 2 ed., p. 16.

4 Естественно, в теоретической форме. На самом деле, в культе святых, в практике проповеди и во многих более или менее народных праздниках ислам сохранил жертвоприношения в основном как след древних культов.

237

живет лишь в мифической и символической формах. Напротив, молитва первоначально возникает в виде неясных зачаточных представлений, кратких и разбросанных формул, магических заклинаний, которые нельзя назвать молитвами, затем она непрерывно развивается и наконец захватывает всю систему ритуалов. В рамках либерального протестантизма практически вся религиозная жизнь ограничивается ею6. Таким образом, это удивительное растение, выросшее в тени других, затем подавило их собственной тенью. Эволюция молитвы - это отчасти религиозная эволюция вообще; итоги молитвы - отчасти итоги развития религии.

Поэтому, наблюдая развитие молитвы, можно проследить все великие течения, оказывавшие воздействие на совокупность религиозных феноменов в целом. И действительно, религии, как известно, по крайней мере в общих чертах, присуща двойная эволюция. Прежде всего, она становилась все более и более духовной. Несмотря на то, что изначально религия состоит из механических, имеющих материальный и строго-обязательный характер, базирующийся

исключительно на наглядных образах архаических верований, тем не менее она всегда стремилась уделять все большее и большее место сознанию. Ритуалы становятся движением, скорее, души, чем тела, и обогащаются элементами ментальной деятельности - чувствами и идеями. Верования же, в свою очередь, интеллектуализируются, теряют материальность и детальность, довольно быстро сводясь к догмам в наиболее широком и богатом значении этого слова6. По мере спиритуализации религия становится также все более и более персонализированной. Сначала ритуалы коллективны. Они совершаются лишь совместно, всеми членами группы. Верования, как правило, существуют лишь в традиционной форме. Будучи строго обязательными или, по крайней мере, общими, они распространяются на весь коллектив с неизменностью, точность соблюдения которой нам даже трудно вообразить. Деятельность индивида в области религиозных понятий и актов тогда была крайне ограничена. В процессе эволюции пропорции полностью изменились и ограниченной оказалась в конце концов именно деятельность группы. По большей части религиозные обряды стали действительно индивидуальными. Время, место, обстоятельства и форма того или иного действия все меньше зависят от социальных причин. Так же как каждый человек действует по собственному усмотрению, так каждый становится и творцом собственной веры. Некоторые протестантские секты, например ре-монстранты, признают догматический авторитет за любым членом Церкви. "Внутренний бог" наиболее развитых религий становится также богом индивида.

5 V. Sabatier. Esquisse d'une philosophic de la religion, d'apres la psychologie et Ihistoire, Paris, 1897, p. 24 и далее.

6 Общие направления развития религии, хоть и сформулированные менее четко, чем мы считаем нужным, можно найти в М. Tiele. Elements of the Science of Religion, 1898, II, p. 139 и далее.

238

В молитве эти процессы особенно заметны. Ее можно считать одной из важнейших движущих сил этой двойной эволюции. Произносимая поначалу совершенно механически, представляя собой произвольный набор звуков, она в конце концов полностью становится формой мыслительной, внутренней деятельности. Если сперва мысли в ней отводилась минимальная роль, то в конце концов молитва превратилась исключительно в мысль и излияние души. Строго коллективная сначала, произносимая совместно или, по крайней мере, соответственно правилам, строго определенным религиозной группой, иногда даже запретная для непосвященных7, она становится сферой свободного общения индивида с Богом. Если молитва могла подвергнуться такой двойной трансформации, то только благодаря своей принадлежности к устному творчеству. В то время как операциональные ритуалы естественным образом направлены, скорее, на достижение материальных результатов, нежели на изменение предшествующих ментальных состояний, молитва, будучи явлением речи, тем самым оказывается наиболее близка к мысли. Поэтому она смогла стать абстрактной, спиритуализироваться по мере того, как религиозные вещи становятся все более нематериальными и трансцендентными. С другой стороны, слова, составляющие молитву, относительно подвижны. Более пластичные, нежели безличные жесты, они могли изменяться в зависимости от нюансов индивидуального сознания и таким образом обеспечивать личной инициативе верующего большую свободу. Так, молитва и сама изменяется в ходе религиозной эволюции и является одной из важнейших ее движущих сил.

Мы видим, насколько важен вопрос молитвы. Разумеется, было бы невозможно изучить такое всеобщее и сложное явление во всей его полноте как с точки зрения содержания, так и с точки зрения истории. Необходимо классифицировать проблемы и сложности, а также явно выделить различные моменты долгого становления, разнообразные аспекты и многочисленные функции ритуала, составляющего суть молитвы. Из того, что было сказано выше о двойном интересе, который представляет изучение происхождения и эволюции молитвы, следует, что в целом исследование должно включать в себя по меньшей мере три части.

В первой следовало бы проследить, как формируется молитва в различных религиях. Мы должны присутствовать если не при ее рождении, то, по крайней мере, при ее первом вскрике. Надо найти ее скромные истоки, которые вполне могут оказаться формами речевых ритуалов, более богатыми по содержанию и сложными по составу, чем то, что мы привыкли называть собственно молитвой, то есть просьбой,

Jure pontificum cautum est, ne suis nominibus dii Romani appelarentur, ne exaugurari possent, Servius (В полномочия верховных жрецов входит соблюдение предосторожности не призывать римских богов их собственными именами, чтобы не лишить их святости, [лат.]), ad Aen. II, 35 п.; ср. Pline N. Н. XXVIII, 18; ср. Wissowa. Religion und Kultus der Rorner, 1902, p. 333. 239

обращенной к божественной или, по крайней мере, духовной личности. Насколько это возможно, мы попытаемся достичь первооснов, из которых все и родилось, хотя они могут отличаться от конечного результата так же, как семя отличается от дерева. Затем мы изучим первые трансформации молитвы, первые устойчивые самостоятельные формы, принятые ею. Для этого придется рассмотреть религии, достаточно близкие к первобытным религиям, уже изученным, и при этом достаточно развитым, чтобы включать разработанный словесный свод правил. Это позволит нам объяснить, что вывело молитву из ее нематериального состояния. После того как будет установлено, что представляет собой молитва в точном смысле слова, с указанием на определенное число ее основных видов, мы должны будем проследить ее эволюцию по двум упомянутым направлениям. Чтобы определить, по каким законам развивалась спи-ритуализация молитвы, необходимо найти религию с достаточно долгой историей, чтобы от форм, эквивалентных тем, которые должны быть нами представлены в наиболее развитой примитивной религии из изученных ранее, совершить восхождение, не знающее ни исторических, ни логических разрывов, к самым высоким, самым чистым формам редуцирования молитвы до акта мыслительной деятельности. Для этого исследования ни одно общество не представляет нам столь благоприятной почвы, как древняя Индия. Действительно, ведическая ритуальная практика, несомненно, исходит из состояния, весьма напоминающего самые совершенные полинезийские системы. Тем не менее хорошо известно, насколько она превзошла этот уровень. От простой мантры брахмани-ческих школ, подлинных Вед и Веды заклинаний, оставаясь в рамках ведической литературы, совершенно незаметно происходит переход к типу мифического и нравоучительного характера, моральному, а затем философскому и теософическому гимну8 и далее - к мысленной молитве, к мистической концентрации мысли, которая становится выше любого ритуала и даже богов; это аскетическая дхъяна (dhydna), ведущая либо к нирване буддизма, либо к уничтожению индивидуального сознания в лоне верховного Брахмана, согласно учению ортодоксальных школ. Эти виды молитвы не только логически сменяют друг друга в ходе исторического развития, что можно проследить поэтапно; гораздо важнее, что на примере каждого переворота внутри системы индийских религиозных институтов можно проследить, как они существуют, какие пропорции между институтами устанавливаются и как они адаптируются друг к другу внутри плотной массы верований и религиозных обрядов. На третьем этапе исследования мы продемонстрируем эволюцию молитвы, в ходе которой молитва становилась все более и более ин-

8 Отчасти эта история описана в следующих сочинениях: М. Oldenberg. Le Buddha, sa vie, sa doctrine, son Eglise, trad. Foucher, 2-eme edit., p. 1-80; M. Deussen. Allgemeine Geschichte der Philosophie, t. I, II, Die Philosophie des Veda; Die Philosophic der Upanishads, Berlin, 1896, 1898; M. Oltramate. Histoire de la theosophie hindoue, I. ВШ. dEt. Du Musee Guimet. 240

дивидуальной. Наиболее удачные примеры нам дают семитские религии Сирии и Палестины, а также христианская религия в первые века своего существования. Если сначала в большей части святилищ молитва была, так сказать, запрещена для рядовых верующих, мирян, то позднее она стала даже формально обязательной для них9. Молитва, произносимая священником в собрании10, либо от имени народа, либо от имени человека, приносящего жертву, строго литургическая и традиционная, во многих случаях постепенно вытеснялась молитвой, форма которой свободно избиралась самим верующим в зависимости от его чувств и обстоятельств. Любопытно наблюдать, как древняя коллективная механически повторяющаяся молитва, неизменная по содержанию и предназначенная для исполнения речитативом, благодаря приданным ей поэтическим качествам сводится уже лишь к одному из средств выражения души индивида.

Однако молитве было присуще не только восходящее движение. Есть у нее и свои регрессы, что следует иметь в виду, если мы хотим проследить историю. Довольно часто молитвы становятся объектом бездумного повторения, лишенного какой бы то ни было индивидуальности . Они опускаются до уровня операционального ритуала и сводятся к

движениям губ, ничем не отличающимся от движений производимых другими частями тела. Яркий пример такого движения вспять - постоянно повторяемые молитвы, молитвы на незнакомом языке, формулы, потерявшие всякий смысл12 из-за того, что слова, входящие в них, затерты до неузнаваемости. Более того, в некоторых случаях самые возвышенные молитвы деградируют, превращаясь в обычный материальный объект - четки, молельное дерево, молитвенная мельница, амулет, филактеры, мезузоты (mezuzoth), медальоны с формулами, скапуляры, формулы ex-voto (по обету)13 суть настоящие материализованные молитвы. В религиях, догматы которых отрешены от фетишизма, фетишем становится молитва.

9 Мы имеем в виду, прежде всего, первые синагоги, бывшие по преимуществу молитвенными "собраниями": см. Isi Loeb. "La communaute des pauvres", Revue des etudes juives, 1889; Israel Levi. "Les dix-huit benedictions", ibid., 1896, p. 16, ibid., p. 61; Schurer, Geschichte des Volkes Israel im Zeitalter Jesu, 2-eme edit., II, p. 45 и далее. О происхождении христианской молитвы см. Von der Goltz, Das Gebet in der altesten Christeneit, 1901 и наши наблюдения в Аппёе Sociologique, 6, h. 216.

10 В настоящее время известно, что изначально псалмы были литургическими композициями. Одни были частью обрядов, совершаемых в храме: это алфавитные псалмы двенадцати и двадцати четырех апостолов, ср. Gressmann. Musik undMusikinstrumente im Alien Testament, 1903; или псалмы Галлеля; ср. Cheyne. The Origin and Religious Content Psalter. Oxford, 1891; другие своим происхождением связаны с "общиной бедных", ср. Coblenz. Uber das betende Ich der Psalmen, etc. Franct, 1897 [2].

11 В первую очередь, это касается молитв, перешедших в магию. См., например Dietrich. Eine Mitrasliturgie, 1902.

12 Далее мы увидим, что случаи стирания смысла слов достаточно широко распространены даже в самых примитивных цивилизациях. Немало примеров этому мы найдем в Австралии (кн. III, ч. 2, гл. III).

13 О важности, например, последней формы регресса во Франции можно почерпнуть немало полезных сведений в кн.: R. Andree. Uber Votiv und Weihegaben, Brunswick, 1906, где приведены списки формул.

241

Из этих четырех частей только первая часть является предметом нашего сочинения. Чтобы понять весь ход эволюции, прежде всего надо узнать элементарные формы. Мы будем действовать по порядку, исходя из природы фактов, подобно биологу, переходящему от изучения одноклеточных организмов к многоклеточным, обладающим половыми признаками и т. д. Действительно, мы довольно давно убедились в том, что в социологии исследование примитивных форм куда интереснее и даже нужнее для понимания современных явлений, нежели изучение форм, непосредственно им предшествовавших. Истоки знакомых нам явлений находятся вовсе не в ближайших к нам по времени явлениях. Так, системы молитв Греции и Рима, почти неизвестные нам14 и бывшие до времен так называемого синкретизма довольно бедными, оказали очень слабое влияние на систему христианских церквей. Так что действовать каким-либо другим способом, нежели предложенный выше, практически невозможно. Факты, которые сами представляют еще ступень варварства, например, ведический ритуал, настолько богаты и сложны, что даже с помощью таких дотошных теологов, как брахманы, нам не удастся разобраться в них, если мы не будем располагать какими-то опорными гипотезами, которые может дать только анализ элементарных форм.

ИСТОРИЯ ВОПРОСА

Бедность научной литературы по столь важной проблеме примечательна. Ученые - антропологи и филологи - основавшие науку о религии, так сказать, даже не задавались этим вопросом15. Дело в том, что по различным причинам он оказывался вне их поля исследований. Авторы, принадлежавшие к филологической школе, от Куна16 и Макса Мюллера17 до В. Генри и Юзенера, требовали от филологии не больше, чем она могла дать им. Они анализировали имена богов и, либо посредством исследований этих имен, либо независимо от них, мифы, описывающие этих богов. Их интересовал скорее смысл слов, произносимых верующим, чем производимое ими действие. Из области верований они так и не вышли18. Молитва как ритуал ускользнула от них. Что же касается антропологов, то они в первую очередь искали

14 См. ниже.

15 Ср. ниже, книга II, гл. I. См. Farnell. Evolution of Religion, 1906, p. 168 и далее.

16 Тем не менее есть хорошая статья Куна о магических формулах в европейском фольклоре: "Zeitschrift fur Volkerpsychologie und Schprachwissenschaft", 1864, XIII, p. 49 и далее; р. 113 и далее.

17 См. ниже обсуждение небольшой работы Макса Мюллера, кратко излагающей курс лекций, читанных им в Оксфордском университете.

18 Впрочем, Юзенер и В. Генри в конце жизни (см. Usener, "Uber zwei Rechtsriten", Hessische Blatter fur Volkskunde, t. I; V. Henry La magie dans I'Inde antique, 1904) заинтересовались изучением ритуалов как ритуалов.

242

общие черты религиозной жизни всего человечества. Высшие цивилизации они изучили лишь для того, чтобы в них найти следы наиболее примитивных цивилизаций19. Отсюда то значение, которое придается изучению пережитков в мышлении примитивных народов. Что же удивительного в том, что они не занимались молитвой? Она далеко не пережиток и, по мнению некоторых антропологов, представляет собой продукт поздних этапов развития религии20.

У историков столь полного отсутствия интереса к молитве не наблюдается. Либо в учебниках и словарях по истории религий, либо в монографиях (впрочем, довольно редких) мы находим превосходные сообщения о различных системах ритуалов21. Но историк стремится прежде всего к описанию. Ни принципы, ни законы его не интересуют. Он показывает, из каких элементов состоит система молитв в той или иной религии, не изучая ни отдельные виды молитв, ни молитву в целом. Связи, устанавливаемые им между различными фактами, носят, главным образом, если не исключительно, хронологический характер. Он определяет не столько причины явления, сколько предшествующие ему формы. Разумеется, хронологические отношения могут указывать на каузальные связи. Иногда, впрочем, когда историк сталкивается с недатированными явлениями, порядок следования он устанавливает гипотетически, исходя из гипотетического объяснения. Именно это произошло с ведической и семитской системами ритуалов22. Таким образом, иногда материалы наших исследований оказываются с исторической точки зрения малоизученными. В наличии лишь фрагментарные, спорадические, случайные высказывания. Мы воспользуемся этими объяснениями. О них следует помнить, но все же они не составляют еще теории.

19 Ср. также J. J. Frazer. On the Scope of Social Anthropology Legon d'overture, Liverpool, 1907.

20 Ср. ниже, кн. II, гл. I и П.

21 Чтобы представить степень нашего невежества в том, что касается молитвы в Древней Греции и Риме см. С. Ausfeld. "De graecorum precationibus quaestiones", Jahrb. f. Klass. Phil. Flekeisen, XXVIII, Teubner, 1903, p. 305 и далее; и библиография: Chetelat, De Precatione apud poetas graecos et latinos, 1877; L'abbe Vincent. La priere chez les Grecs et les Latins, 1887; C. Ziegler. De precationum apud Craecos formis etc., Diss. Bresl. 1905; H. Schmidt. Veterisphilosopho quomodo judicaverint de prascibus (Religionsgesh. Unters. u. Vorarh. hergg. v. Dietrich, u. R. Wiinch, IV, I, x. 1907). Старая работа E. v. Lasaulx. Die Cebete des Greichen und der Romer (1842) по-прежнему остается ценным источником информации. Впрочем, вины филологов тут нет. Классическая литература и даже надгробные памятники слишком скупы на молитвы.

22 В спорах об относительной древности свода магов Атхарваведы и связанных с ним сутр, а также описаний ритуалов различных жрецов, Ригведы, Яджурведы и т. д. доминируют вопросы такого рода: одни утверждают, что возраст текста - совсем не то же самое, что и возраст упоминаемых в этом тексте явлений, и считают атхарваническую традицию столь же древней, как и остальные; другие же полагают, что многочисленные заимствования из других вед неявно доказывают меньший возраст Атхарваведы. См. превосходное изложение этого вопроса: Bloomfield. "The Atharva Veda", Grudriss der indo-arishenPhilologie, II, I, II, 1904.

243

Кроме того, следовало бы добавить, что историки просто не уделяют молитве должного внимания. Этнографы почти не упоминают о ней23. Историки восточных религий лучше чувствуют важность молитвы, но объем их работ несоизмерим с местом, занимаемым молитвой в изучаемых ими религиях. Веды, мы имеем в виду самхиты, сборники гимнов и формул - не что иное, как огромный молитвенник. Однако помимо заметок Бергеня24, возможно, мы и не найдем общих исследований ведической молитвы. Веды небезосновательно рассматриваются как сборник текстов, историю которых надо установить прежде всего25. Но, когда дело доходит до содержащихся в них фактов, Веды рассматриваются то как собрание мифов, то (в настоящее время) как каталог всевозможных ритуалов, а среди этих ритуалов выделяют, как правило, те, что относятся к магии, жертвоприношению, а не к молитве. Лишь в последнее время начали обращать внимание на то, что брахманы, то есть комментарии брахманов к Веде, говорят о молитве26, и обращать внимание на любопытную фигуру бога молитвы Брахманаспати, который играет, начиная с ведических времен, столь важную роль и которому суждены столь высокие превращения по ходу истории Индии27. В отношении других документов индийской литургии исследование только начинается. То же можно сказать о буддизме, китайских религиях, гатах Авесты, которыми пользуются только ради датировки - да еще с какими различиями! - самой Авесты. Что же до религий классической античности, то историческая литература о молитве и вовсе скудна, вероятно, поскольку источников почти нет. Только семитские религии и христианство составляют в некотором роде исключение. Потребности в экзегетике, вопросы ритуальной практики и теологии породили работы по истории древнееврейской, иудейской и христианской литургии, которые при всей своей важности остаются фрагментарными28. Трудно установить причину такого безразличия тем более что материалов предостаточно. Так, несмотря на то, сколько еилоч; содержит литература и греческие надписи, история этого слова точно прояснена только в том, что касается характера отношения философов к молитве29. Лишь в последнее время был

23 Как на исключение сошлемся на великолепный свод литературных текстов индейцев Пауни, опубликованный в A.

Fletcher "The Hako. A Pawnee Ceremony", 22d Ann. Rep. Of the Bur. of Amer. Ethno., 1904 (текст, музыка, теологический комментарий к молитвам).

24 Bergaigne, La Religion vedique, II, 2.

25 Weber. Indishe Studien, X; Oldenberg. Die Hymnen des Rig Veda, 1888; Bergaigne. "Histoire de la liturgie vedique", Jour. As. 1892. Очерк этих вопросов и библиографию можно найти в Winternitz. Geschichte der indishen Litteratur, I, 1905, p. 61 и далее.

26 S. Levy. La doctrine du sacrifice dans les Brahmanes, 1898, p. 100.

27 Strauss. Brhspati im Veda, Kiel, Diss., 1905.

28 Ср. выше; ср. Th. Engert. Der betende Gerechte der Psalmen, Wiirzburg, 1902; O. Dibelius. Das Vaterunser etc., Giessen. 1903 (cp. Annee sociologique, 7, p. 304 и далее) [З].

29 H. Schmidt. Veteri philosophi etc., 1907. 244

уточнен вопрос об ассиро-вавилонских молитвах 30 и заклинаниях31, а ведь литургические таблички составляют чуть ли не четверть всего дошедшего до нас письменного наследия этой цивилизации32. Несомненно, история прежде довольствовалась лишь внешним изучением фактов. Не так давно она была еще лишь более или менее художественным повествованием о политических событиях, наиболее поверхностных во всей социальной жизни. Только под давлением формирующихся социальных наук история была вынуждена перейти к изучению все более и более скрытых социальных феноменов с более глубокой основой. А молитва, похоже, как раз и относится к тому разряду фактов, которые не предлагают себя вниманию наблюдателя, являющегося представителем скрупулезной, но неглубокой научной дисциплины.

Вплоть до недавнего времени чуть ли не единственными теоретиками молитвы были теологи и философы. Однако как бы ни были интересны их теории, они далеки от требований науки. Теологи создали множество теорий молитвы. Они пытались выяснить, почему они молятся, почему при тех или иных обстоятельствах они используют ту или иную молитву. Они были вынуждены классифицировать и объяснять свои молитвы. Зачастую их объяснения33, дискуссии, классификации крайне ценны, поскольку в Индии, например, очень точно отражают смысл практикуемых ритуалов34. Однако такой способ восприятия молитвы говорит разве что о состоянии их духа, и сколь бы ни было ясно их религиозное сознание, их собственное толкование ритуалов не имеет научного характера. Теологи исходят из верований позитивного характера, принятых в исповедуемой ими религии, они анализируют эти верования на тот момент, когда они пишут и пытаются создать более или менее упорядоченную систему своих ритуалов, идей и чувств по отношению именно к этим верованиям. Кроме того, факты зачастую они видят лишь сквозь религиозные идеи, вовсе фактам не соответствующие или со временем утратившие это соответствие. Древняя практика постигается только благодаря новой догме35. Молитва чисто

311 См. Jastrow. The religion of Babylonia and Assyria, 1898 p. 292 и далее; Zimmern. Babylonishe Busspsalmen, Leipzig, 1888 и т. д., библиографию вопроса см. в Jastrow. Die assyrische-babylonische Religion.

31 King. Babj/Ionian Magic and Sorcery, London, 1896, part I; Fossey. La magie assyriene, 1902, p. 93 и далее.

32 По поводу молитвы в Египте мы не можем посоветовать ни одной полной работы: этот вопрос затрагивается лишь косвенно либо в филологических работах, посвященных "Книге Мертвых", либо в исследованиях по отдельным сводам ритуальных правил. Наиболее удачен труд М. Maspero. "La table d'offrande dans le rituel funeraire", Rev. hist, des relig., 1896, 1897.

33 Немногие книги столь полезны в этом отношении, как "De oratione" Оригена.

34 Например, в сущности совершенной является подразделение Вед на Веды гимнов, произносимых хотаром и удгатаром, который отвечал за музыкальное сопровождение (Ригведа и Самаведа), Веду жертвенных формул, произносимых адхварью, жрецом, обеспечивающим ход жертвоприношения (Яджурведа), Веду заклинаний, произносимых брахманом (Атхарведа).

245

магического, даже теургического характера, окажется благодаря одному из раввинов, составлявших Талмуд, или благодаря некому отцу церкви молитвой поклонения36. Наконец, не надо забывать и о том, что теология имеет, прежде всего, практическую цель; она стремится быть направляющим началом литургии. Если она и пытается понять и систематизировать молитвы, то лишь затем, чтобы распространить их или определить способ их использования. Так что вдохновляемые ею исторические исследования имеют главным образом следующую цель: установить, какой текст является самым древним, самым подлинным, самым каноническим и самым божественным. Это главный принцип всех теологических рассуждений о молитве, который встречается начиная с трактата Берахот в Мишне и Талмуде, затем Дидахия и Иринея и заканчивая неисчислимыми католическими,

православными, протестантскими и иудастическими сочинениями. Догматические теории оказываются для нас ценными документами лишь постольку, поскольку они сообщают о смысле, приписываемом ритуалам наиболее просвещенными верующими, а часто и религиозной властью. Но это, собственно говоря, факты. Они могут нас разве что направить на путь объяснений. Они помогают анализу, но не заменяют его.

Философы пытались дать рациональное объяснение молитвы. Они стремились объяснить ее особенностями природы человека. Однако при этом они захотели найти общую теорию, охватывающую всю совокупность фактов. Философы приняли за очевидность то, что одна и та же модальность религиозного чувства присуща всем молитвам. Для них молитва лишь отражала общее для всего человечества состояние души; вот его-то они и попытались описать. Соответственно, наиболее подходящим им показался метод интроспекции. Для них было совершенно естественно, что анализ своих собственных понятий, полученных в полном и ясном (как они считали) сознании позволяет понять идеи другого. Искать где-либо, нежели внутри самих себя, скрытые предметы, которые, по их мнению, являются истоком всех религиозных фактов, было для них немыслимо. Но в таком случае философы ничем не отличаются от теологов. Они изучают не молитву, а свои представления о ней. Поскольку идеи человека всегда так или иначе отражают идеи его среды, именно способ понимания молитвы становился предметом их исследования. С этой точки зрения философские, как и теологические теории имеют разве что историческую ценность: они сообщают нам не столько о самой практике, но о том, какой она представляется его современникам. Кроме того, весь ход подобных размышлений зависит от системы мировоззрения автора. Поскольку он определяет лишь соб-

35 Отчасти именно это дает ключ к пониманию догматических споров вокруг мессы и псалмов. Довольно хорошее изложение первых споров о ценности псалмов мы находим у Энгерта (Engert Op. cit.).

36 Ср. ниже. 246

ственные идеи, ему не выйти из круга фактов, по которому он должен постоянно ходить и границы которого он не имеет права нарушить, если желает подчинить свои концепции серьезному контролю. Ничто не заставляет философа учитывать противоречащие его представлениям факты и ничто не мешает ему рассматривать факты и явления более или менее близкие, глубоко отличные по форме с тем, что он изучает. Даже если он вышел из здоровой школы истории религий, он все равно занимается фактически лишь тем, что иллюстрирует свои общие убеждения примерами, которые ничего не доказывают, какими бы многочисленными и упорядоченными они ни были. По той же причине вопросы, толкуемые философом, не проистекают от фактов, но диктуются ему его же собственными предубеждениями или общественным мнением. Рамки и способ организации этих вопросов предписываются не методом и естественными отношениями предметов, но субъективными взглядами, а иногда даже и расхожими предрассудками, бессознательно разделяемыми автором.

Чтобы уточнить эти наблюдения, применим их к теориям молитвы Тиля и Сабатье. Мы выбрали именно их, во-первых, потому что они самые новые, а во-вторых, потому что они имели наибольший успех.

В книге, посвященной философии истории религий и религиозных учреждений, среди прочих многочисленных вопросов, связанных с культом, Тиль3' пишет и о молитве38. Он видит в ней духовную беседу с Богом, движение к божественному. Так сказать, априори приняв христианскую доктрину39, он в конце концов говорит, что "ответ Бога - это молитва", и что этот поступок человека уже является следствием некоей реакции Бога. Таким образом, мы имеем дело с совершенно субъективным понятием. Объектом анализа становится факт собственного сознания Тиля и его собратьев по вере. Более того, когда автор переходит от истории к философии и пытается восстановить в общих чертах эволюцию молитвы, именно с этой субъективной точки зрения он рассматривает и решает вопросы, которые можно решать только исходя из опыта, а не умозрительно. Он желает опровергнуть теорию, согласно которой молитва является в первую очередь средством воздействия на бога, то есть примитивной теургией40; Тиль ограничивается диалектическим показом того, что молитва, по определению, не может происходить из магического заклинания, "так же как религия не

может происходить

37 Elements of the Science of Religion (Gifford Lectures), 2 vol. Edinburg, 1898 and 1899. В этом сочинении Тиль рассматривает сначала эволюцию религий, взятых глобально, анимизм, политеизм и т. д., а. затем обращается к важнейшим учреждениям: молитве, жертвоприношению, церкви и т. д.

38 Vol. II, р. 130. Ср. Pfleiderer. Religionsphilosophie, edit. p. 301.

39 Можно даже сказать, доктрину ультралиберального, социнианского, ремонстрантского протестантизма, поскольку Тиль - ремонстрант.

40 Тиль не сообщает, с какими теоретиками он спорит. Мы предполагаем, что речь идет о Максе Мюллере. Ср. ниже.

247

из суеверия". Таким образом, вся аргументация сходится к идее религии и идее молитвы самого Тиля. В то же время мы видим, что исследование распространяется разом на все факты без какого бы то ни было ограничения или предварительного разделения. Речь заходит сразу о молитве в целом. Опять-таки исследование не основывается на строгом методе: вопросы избираются произвольно, многие важные вещи остаются в тени, другие же автор разрешает очень быстро, хотя эти проблемы и относятся к разряду неразрешимых, как, например, универсальность молитвы41.

Тот же подход и те же принципы приводят Сабатье к выводам, почти противоположным тилевскому. Тиль сделал из молитвы важную, но вторичную по отношению к "религии" в целом "манифестацию". Для Сабатье молитва стоит на первом месте. "Молитва, - говорит

он, - это религия в действии" .

Как будто так нельзя сказать о любом ритуале! Как будто соприкосновение со святыней и любой контакт с божеством не будет таким же общением с Богом! Итак, "внутренний порыв души к внутреннему Богу", как он осуществляется в медитативной молитве (&ррг\т,ос, avcomc; - "неизреченное восхождение") ультралиберального протестанта, становится роковым признаком молитвы, главным актом любой религии. Иными словами, религия и молитва определяются через свои последние, наиболее редкие и утонченные формы. Впрочем, Сабатье первым признает, что его концепции являются отражением эволюции и пытается обрисовать ее ход43. Он показывает, что изначально все религиозное содержание молитвы исчерпывалось верой в ее действенность. В отличие от Тиля, он допускает, что она могла держать богов в подчинении. Затем, согласно его доводам, фетишизм и политеизм установили между богами и людьми некий договор и человек отныне молился, чтобы что-то получить. Религия Израиля представляет собой еще один шаг вперед: в результате соединения морали и благочестия возникла молитва доверия, отрешенности, радости. Но строгий иуда-истский монотеизм сохранил страх перед богом, совершенно чуждым по отношению к человеку. Эволюция завершается с появлением Евангелия: после Иисуса человек может обращаться к Богу как к Отцу44. Однако как бы ни был интересен этот исторический экскурс, мы видим, насколько произвольно подобраны факты. По поводу истоков фетишизма (если таковой был) в иудаизме и христианстве мы имеем лишь беглые обзоры - философские изложения, которые никак не могут рассматриваться в качестве доказательств. Сущность великих религий

не исчерпаешь в нескольких строках, даже сжато. С другой стороны, не

41 El. Sc. Relig., II, p. 133.

42 Esquisse d'une philosophie de la religion d'apres la psychologie et Ihistoire Paris 1897 p. 24, p. 14.

43 Op. ей., I, chap. IV, § 4.

44 Op. ctt, p. 191.

248

рассмотрены важные факты, противоречащие этой теории. Так, Сабатье считает очевидным, что молитва - индивидуальное явление, хотя во многих религиях мирянам или женщинам молиться запрещено . Все это объясняет, что результаты обсуждения предопределяются вероисповеданием автора. Речь идет не столько об анализе фактов, сколько о демонстрации превосходства христианства.

МОЛИТВА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН

Если теоретики не выходят за рамки общих рассуждений, то это, в первую очередь, происходит потому, что способ постановки проблемы отгораживает их от данных, необходимых для ее разрешения. Действительно, для них молитва является главным образом индивидуальным феноменом: это дело совести, это дело духовной личности, проявление

состояния души46. Что же до принимаемых ею форм, то в них ученые видят некоторую недостачу духовного наполнения; по их мнению, это нечто внешнее и несущественное, некий язык, изобретенный для удобства верующих церковной властью или каким-то поэтом, каким-то специалистом и обретающий смысл лишь когда на нем выражают личные чувства. В таком случае молитва становится неуловимым феноменом, который можно познать, лишь спрашивая самого себя или тех, кто совершает обряд моления. Здесь единственно возможный метод - интроспекция, в лучшем случае подкрепляемая лишь ссылками на результаты интроспекции других людей, то есть "религиозных переживаний", которые можно найти в теологической литературе. Однако, будет ли это интроспекция или столь модная сегодня психологическая статистика, можно определить разве что способ, которым молятся такие-то и такие-то люди, их число и как они представляют себе то, о чем молятся. Нам постоянно приходится совершать действия, ни причин, ни смысла, ни значения, ни истинной природы которых мы не можем понять; зачастую все попытки осознавать приводят лишь к самообману. Даже когда речь идет о чем-то для нас привычным, мы можем составить относительно этого действия совершенно неадекватное представление. Эмпирическое знание языка даже у поэтов или драматургов - это одно, а знания филолога или лингвиста - другое. Аналогично, молитва _ это одно, а представление о ней, создаваемое с опорой лишь на собственные средства пусть даже религиозным и просвещенным умом, - совершенно другое. Если и есть явление, в отношении которого самонаблюдение совершенно несостоятельно, то это молитва. Мало того, что молитва вовсе не является продуктом индивидуального сознания, который можно было

Ср. ниже.

46 Ср. Hoffding. Philosophie de la religion, trad, fr., p. 140 и далее. 249

бы легко понять с помощью самосозерцания, она еще состоит из таких элементов, происхождение и природа которых нам совершенно непонятны. Здесь сливаются воедино миф и ритуал. Рассмотрим для примера одну из простейших религиозных формул47 - благословение: "Во имя Отца и т. д.". Почти вся христианская догматика и литургия теснейшим образом переплелись в ней. "In nomine": следовательно, сила приписывается самому слову благословения, имени божьему, а также особая сила приписывается человеку, произносящему формулу, что подразумевает целую священническую организацию, когда благословляет священник, индивидуализацию религии, когда благословляет мирянин и т. д. "Patris": имя отца дается единому богу, следовательно, подразумевается монотеизм, концепция внутреннего бога и т. д. "Fili": догмат сына, Иисуса, следовательно, речь идет о мессианстве, жертвоприношении Бога и т. д. "Spiritus sancti": догмат Духа, следовательно, имеется в виду Логос, Троица и т. д. Наконец, молитва в целом несет на себе знак Церкви, как создателя догмата и ритуала. И едва ли в настоящее время мы способны понять все, что содержит такая простая на первый взгляд фраза! Мало того, что она сложна в силу многочисленности своих составляющих, - каждое из них, в свою очередь, является итогом долгого развития, открыть которое индивидуальное сознание, разумеется, не может. Междометие, с которого начинается, например, воскресная молитва, появилось в результате работы, длившейся на протяжении веков. Молитва - не только излияние чувств или крик души. Это еще и часть религии. В ней мы слышим эхо бесконечной череды формул; это часть целой литературной традиции, продукт усилий целых поколений.

Это означает, что прежде всего молитва - социальный феномен, ибо социальный характер религии достаточно очевиден. Религия - это органическая система понятий и коллективных обрядов, имеющих отношение к сакральным существам, которые она признает. Даже когда молитва индивидуальна и имеет характер свободного творчества, и даже если верующий сам выбирает слова и момент, он произносит только освященные традицией фразы и говорит только о вещах, которые освящены традицией. Даже в мысленно произносимой молитве, когда, согласно формуле, христианин отдает себя духу - dvaKpaTr)Qfjvai тф яуеицатд ("укрепляться духом"), то это именно дух Церкви, молящегося вдохновляют идеи его секты, им владеют чувства, допускаемые моральными предпочтениями, исповедуемыми этой сектой. Буддист во время своих упражнений и аскетической медитации, karmasthdna, будет прислушиваться к своему внутреннему голосу совершенно иначе, поскольку в его молитве

выражается иная религия.

47 Хороший пример анализа важной формулы см. О. Dibelius. Das Vaterunser, Giessen, 1902. Сравнительный анализ догм и основанных на них формул, смысла, который они имели для ранней христианской традиции, с одной стороны, и для Лютера, с другой, показывает, насколько разительно изменился этот смысл [ср. ниже резюме].

250

Молитва социальна не только по содержанию, но и по форме. Происхождение ее форм исключительно социальное. Она не существует вне системы ритуальных установлений. Первобытные формы являются слишком очевидным доводом в пользу нашего тезиса, поэтому мы не будем говорить о них. Но даже в самых развитых религиях, призывающих весь мир к одной молитве, верующие все-таки пользуются сборниками письменных текстов. Тефила, мазор, литургические сборники сур, молитвенники и бревиарии, book of common prayer, подборки различных "исповедей" - этого более чем достаточно для нужд подавляющего большинства верующих. Мало того, что текст традиционен, он еще и материализуется в книге - в Книге! С другой стороны, обстоятельства, время и место произнесение молитвы, а также соответствующее расположение духа тоже строго закрепляются. Таким образом, даже в религиях, оставляющих максимум места для индивидуальных действий, любая молитва становится ритуальной речью, принятой религиозным обществом48. Это последовательность слов с определенным смыслом, выстроенных в порядке, признанном группой ортодоксальным49. Она обладает той силой, которая ей приписывается общиной. Она действенна постольку, поскольку религия объявляет ее действенной. Несомненно, в некоторых религиях индивид иногда может молиться, заставляя себя следовать формам, навязанным извне. Но это редко; внутренняя медитация не превратилась повсюду в обычную практику. Более того, даже при полной свободе импровизации в молитве всегда соблюдают общие принципы ритуалов и их не нарушают. Сознательно или нет, человек подчиняется определенным предписаниям, принимает позу, которая считается подобающей5". Внутренний монолог состоит из фраз, взятых из требников. Поэтому индивидуум лишь подстраивает под свои личные чувства язык, отнюдь не им изобретенный. Основанием самой индивидуальной молитвы остается содержание требника.

Социальная природа молитвы лучше всего заметна на следующем примере: в некоторых религиях она произносится только группой людей

48 Это верно для индивидуальной молитвы в синагоге, Talm. Babl. Berakhot, 16 а. Schiirer. Geschichte des Volkes Israel in der Zeit Jesu, edit., p. 25, 45 и далее; ср. J. J. Kohler "Prayer", в Jewish Encyclopaedia.

49 Слова Р. Бекай о Шемоне Эзре, восемнадцати благословениях, совершенно противоположны тому, что происходит в синагоге. Однако они содержат верную оценку ценности канонических формул: "Знай, что со времен Моисея, нашего учителя, и до дней великой синагоги молитва в Израиле не имела порядка, установленного для всех, и каждый верующий сам составлял для себя формулу (еврейское слово означает буквально "загадку") и молился, следуя своей воле, знанию, таланту и слову; тогда пришли люди великой синагоги и дали молитву Шемоне Эзре, так что она стала установленной и значимой для всего Израиля" ("Or hahatiim", 113). Об истории Шемоне Эзре см. Is. Loeb. "Les dix-huit benedictions", Revue des etudes juives, 1889, p. 17 и далее; Is. Levi. "Des dix-huit benedictions et les psaumes de Salomon", Rev. des et. /., 1896; "Encore un mot etc.", ib., p. 161, etc.

50 Ср. Мф., VI, 5 и 6. Противопоставление индивидуальной и общей молитвы в синагоге. Однако она идет от самой синагоги и не является изобретением христиан.

251

или священником. Бывает даже, что специальное правило запрещает любые другие молитвы. Это характерно для Индии. Кому-либо кроме брахмана запрещается произносить молитвы51. Брахманы, как указывает само слово, это приоры52. Это люди брахмана, священного слова. Никто не разделяет с ними эту функцию. Факт тем более примечательный, что коллективные жертвоприношения и, в общем, все народные, национальные и городские церемонии, кажется, исчезли в брахманизме. Ритуалы совершаются ради отдельного человека, а не ради коллектива63. Но тот, для кого совершается ритуал, не совершает его собственными руками: у него нет права совершать ритуалы, а, следовательно, и произносить молитвы, если только он сам не священник. Его участие в религиозной церемонии ограничивается тем, что предложит ему священник, да и то в строго определенных формах. Он лишь повторяет мантру, которую ему дали выучить. Да и это позволено лишь высшим кастам, кшатриям, благородным и свободным людям, инициированным, которым даруют брахманский шнур. Но даже при том, что они "дважды рожденные", молятся такие люди через посредство того, кому религиозное общество дало право и исключительную привилегию молиться. Низшим же кастам остается только бояться великих богов, не слышащих их.

У древних евреев явного запрета на индивидуальную молитву мы не найдем. Но на самом деле,

молитвы, текстами которых мы располагаем, коллективны по самой своей сути . В первую очередь, это гимны, певшиеся при большом стечении народа55 либо группами паломников, идущих в Иерусалим, либо общиной справедливых и бедных, где и

51 Manu. IX, 9: полный запрет для женщин; X, 74-80; ср. Vishnu, II, 1-7. Vasistha, П, 13-19; ср. тексты, собранные в Weber. Indishe Studien, X, p. 4, 17 и далее; ср. Oldenberg. Religion du Veda, Henry, p. 316 и далее.

52 Strauss. Brhspati, Kiel (disser.), 1905 и цитированные тексты.

53 Ср. Hubert et Mauss. "Essai sur le sacrifice", Melanges; (см. наст, изд.) ср. Oltramare. "Le yajamana", Museon, 1900. Мы выделили слово "кажется", потому что, по нашему мнению, тексты, в которых описываются ведические ритуалы, обладают скорее теоретической ценностью, нежели исторической достоверностью. Они представляют далеко не всю индийскую религию в эпоху, предшествующую буддизму, но эта часть текстов, обращение к которой было присуще различным брахманским школам.

54 Мы говорим о древних евреях, хотя библейских текстов о молитве, относящихся к эпохе до исхода, не так уж и много (гимн Деборы не архаичный, а архаизированный). См. Cheyne. The Psalter, впрочем, если это верно для времен после исхода, мы предполагаем, что то же самое относится и к культу первого храма.

5" К этой категории относится народная магико-религиозная песня, вероятно, самый древний и примитивный отрывок молитвы, сохранившийся в Библии. Это настоящий хор заклинателей дождя: Чис., XXI, 17, 18. Моисей наполняет Беэр [колодец] водой, а Израиль поет гимн: "Наполняйся, колодец (первого полустишия в Септуагинте нет, но оно особенно интересно, поскольку придает всему гимну магический характер),] воспойте его; колодец, который они выкопали; вожди вырыли | лучшие из народа | с законодателем жезлами своими". (В Септуагинте последний стих приведен в другой версии. Будд предложил добавить к этой песне: ummidhar mattana, но это бесполезно, да и текст начиная с этого места слишком сильно искажен, чтобы можно было улучшать его.) Мы благодарны нашему ученику де Фелису, который обратил наше внимание на этот текст.

252

было составлено большинство этих песнопений56. Кроме того, есть еще псалмы, явно предназначенные для пения на публике5'. Одного взгляда достаточно, чтобы увидеть священнический, левитский характер большей части из них: некоторые могут иметь заголовок, определяющий их использование во время службы в храме58: или же их форма указывает на то, что они были предназначены для исполнения певчими . Третья же группа объединяет народные гимны, принятые во времена, когда древнееврейского языка и изначального смысла гимнов уже не знали, и гимны религиозные60. И, наконец, подражания древним моделям. Даже самые последние тексты, как, например, песня Соломона , используются, прежде всего, во время всенародной молитвы. Наконец, сама эволюция иудаизма, долгая борьба Храма и Синагоги, трудности, с которыми синагогальная молитва была признана законной, достаточно хорошо показывают, что изначально молитва совершалась в храме всем народом, собиравшимся в нем, и представлявшими его (по несколько человек от каждого колена) левитами, а также верующим, который в сопровождении священников приближался к Яхве и исполнял свой обет или осуществлял искупления62.

Действительно, это лишь два особых случая одного культа и одной религии63; их причиной может быть то, что два священства стали полностью контролировать культы. Однако они, по крайней мере, доказывают, что молитва может быть только социальным феноменом. Тем не менее возможная эволюция имеет глубокие причины. У нас еще будет случай увидеть, в чем они состоят при исследовании элементарных религий; в принципе, там мы обнаружим только коллективные молитвы или молитвы в строго коллективной форме64. Конечно, ни о каких формальных запрещениях индивидуальной молитвы там речи не идет. Но поскольку система ритуалов еще не закоснела в точных правилах, нельзя и ожидать найти подобные запреты. Кроме того, отсутствие такого запрета вполне может быть связано с отсутствием самой идеи индивидуальной молитвы. Впрочем, каковы бы ни были причины, только этих двух случаев, ввиду их важности и значения, уже достаточно, чтобы рассматривать молитву как чисто коллективное явление и считать себя

вправе утверждать, что она по своей природе не является индивидуальным феноменом.

56 См. авторов, цитированных выше.

57 См. Kohler. "The Psalms and their Place in the Liturgy", Gratz College Publ, p. 31 и далее; ср. Talm. ВаЫ, трактат Berakhot. 14 а. - здесь вы прочтете, как люди повторяли первый стих.

58 Таково посвящение начальнику хора в 55 псалмах и т. д.

59 В первую очередь, мы имеем в виду алфавитные псалмы, 34, 37 и т. д.

60 Песнь песней.

61 Цар. I, VIII, 23 и далее. Начиная со стиха 29 речь идет уже только о народе.

62 Schurer. Gesch. Volk. Isr., 2е trad, p. 447 и далее. Won obstant: тексты, цитируемые в статье Cheyne. "Prayer", Encyclopaedia ЫЬИса, р. 3827.

63 Ср. принцип римского права, цит. выше.

Ср. ниже. 253

Для окончательного доказательства ее социального характера нам осталось сослаться на отношения, связывающие ее с другими коллективными феноменами. Целая категория явно социальных фактов находится с молитвой в тесных отношениях родства. Это юридические и моральные установления65. Теория молитвы не будет бесполезной для того, кто захочет

понять клятву, торжественный договор66, обороты речи, предписанные этикетом, когда речь идет о вождях, королях, дворах, парламентах, и правила хорошего тона. Все эти факты настолько близки к молитве, что позднее нам придется специально отделять их от нее. Начальная формула большей части католических священных молитв почти слово в слово совпадает с той, с которой начинается объявление решения в нашем суде. Ритуальные выражения "Во имя Отца и т. д." соответствуют принятым словам "Именем французского народа и т. д." И то и другое имеет смысл посвящения и ставит предмет, который они освящают, под покровительство существа, которое называют и к которому они взывают. Благодаря формулам молитва оказывается сцеплена со всей системой формального поведения67 и, соответственно, помогает понять эту систему. Следовательно, она помогает понять его. Даже творческий характер форм поведения, устанавливаемого обществом, лучше всего проявляется в молитве. Их своеобразная сила, особая печать, оставляемая ими на действиях людей, в молитве видны лучше, чем в каком-либо другом институте. Дело в том, что молитва воздействует словом, а ничего формальнее слова в мире нет. Таким образом, действенность готовой формы наиболее очевидна именно в молитве. Творение словом - это род творения из ничто (ex nihilo)68.

Более того, в общественной жизни нет ни одной сферы, где молитва не играла бы какой-нибудь роли. Она затрагивает организацию семьи во время инициации, во время свадьбы и т. д. Она скрепляет союзы, принятия в группу. Вместе с клятвой она участвует в юридической жизни в целом69. В исповеди, искуплении, покаянии она смыкается с моралью. На самом деле, часто молитвы становятся настоящей ценностью70 и приносят богатство классу священнослужителей. Более того, в некоторых культурах они стали фактором производственной деятель-

65 Особенно тесными связи были в Древнем Риме. Huvelin. Nexum, in Daremberg et Saglio. Diet, des Aniquites.

66 См. примеры в Ziebarth. "Der Fluch im greischichen Rechte", Hermes, XXX, 1895.

67 О формализации в римском праве вообще и в частности см. lehring. Esprit de droit, p. 156, 255 и т. д.

68 Это род вечности и в то же время каузальности, утверждают законы Ману, II, 84: "прочие дела, предписанные Ведами, - жертвоприношения, возлияния и т. д. - преходящи (сами по себе и в своих празднествах, говорит комментарий), брахман (формула) же, напротив, вечен и неизменен, это Праджапати (бог, давший начало миру, владыка творений)". Ср. Vishnu, 56, 18 ср., Vasistha, XXVI, 9, 10.

69 См. в особенности: Huvelin. "Magie et droit inidividuel", Аппёе sociologique, 1907, 10, p. 31, ср.; Westermark. Origin and Evolution of Moral Ideas, 1906, I, p. 568.

70 См. Ригведа, II, 32, 13; ср. Manu. IV, 234. 254

ности. Действенность, приписываемая им, аналогична той, которой обладают физический труд или технические ремесела. Для многих австралийских племен лучший способ обеспечить воспроизводство животных, употребляемых ими в пищу, - это совершить некоторые церемонии, произнести определенные слова или заклинания.

Однако говоря, что молитва - социальный феномен, мы вовсе не имеем в виду, что она вообще не является индивидуальным явлением. Истолковывая таким образом наши слова, читатель неправильно понял бы нас. Мы не считаем, что общество, религия, молитва - какие-то особые вещи, мыслимые без индивидов, которые дают им жизнь. Но мы полагаем, что молитва, хоть она и осуществляется в сознании отдельного человека, обладает все же в первую очередь социальным, внешним для индивида существованием в сфере установлений, религиозной конвенции. На самом деле мы лишь перевернули обычный порядок, в котором изучаются оба термина, ни один из них мы не отрицаем. Вместо того чтобы видеть в индивидуальной молитве принцип молитвы коллективной, мы сделали вторую принципом первой. Таким образом, мы обошли трудности выведения сложного из простого, то есть канонической молитвы Церкви из спонтанной молитвы индивида. Но при этом мы вовсе не забыли о важности индивидуального фактора. Мы не знаем, мог ли или умел ли каждый человек молиться на свой лад с самого начала; этому у нас нет доказательств и вряд ли мы найдем хоть одно, способное удовлетворить нас. Напротив, нам придется констатировать, что изначально существовали создатели молитв. Однако роль, неизбежно исполняемая индивидом в коллективных практиках, не лишает последних коллективного характера. Подобно тому как каждый человек говорит в своей манере со своим акцентом, но остается в рамках одного национального языка, каждый может создать свою молитву, но она от этого не перестанет быть социальным институтом. Что касается молитв, которые, будучи сочинены индивидами,

входят в исторические тексты, то с того момента, как их вносят в эти тексты, они перестают быть индивидуальным явлением. При этом если они смогли приобрести всеобщий характер и стать обязательными, то это случилось прежде всего потому, что они отвечали требованиям уже сущестовавших обрядовых норм, и, следовательно, отвечали коллективным потребностям в религиозных инновациях. Наконец, своим успехом подобные молитвы обязаны авторитету, которым наделило их авторов общественное мнение. Да и авторы являются не просто поэтами, но священниками, пророками, ясновидящими, то есть людьми, находящимися, по мнению членов общины, в связи с богами71. Их устами говорят боги. Это не обычные люди, они сами являются общественной силой.

71 В австралийских обществах, которые мы будем рассматривать, изобретение формул является привилегией магов и сочинителей песен. Мы покажем, что они действуют

255

Метод

Нам осталось определить наиболее подходящий для нашей темы метод. Хотя мы и не думаем, что нужно постоянно поднимать вопросы методологии72, все же мы видим определенный интерес в объяснении процедур определения, наблюдения и анализа, используемых в нашей работе. Благодаря этому будет легче осуществлять критику хода исследования и контролировать его результаты.

Коль скоро молитва, составляющая часть ритуала, является социальным институтом, исследование получает объект, предмет, вещь, к которому оно может и должно быть направлено. Действительно, если для философов и теологов литургический текст является условным языком выражения (впрочем, несовершенного) игры образов и личных чувств, для нас эта сама реальность. Он включает все, что содержится действенного и живого в молитве: он хранит в запасе весь смысл, содержащийся в словах, в зародыше в нем содержится все, что можно вывести из молитвы, даже в результате нового синтеза: общественные обряды и верования, сконцентрированные в этих текстах, полны прошлого и настоящего и несут в себе будущее. Поэтому когда молитва изучается в этом аспекте, она теряет свою неизрекаемость и недоступность. Она становится определенной реальностью, конкретным фактом, чем-то прочным и устойчивым, что важно для наблюдателя.

Определение. - Теперь мы знаем, что существует некая система фактов, называемых молитвами, однако наше представление о ней пока расплывчато: нам не известны ни ее протяженность, ни ее точные границы. Поэтому, прежде всего, придется претворить это неотчетливое и зыбкое впечатление в ясное понятие. В этом и состоит задача определения. Конечно же, речь не идет о том, чтобы сразу определить саму сущность явлений. Такое определение можно получить лишь тогда, когда теория полностью сложилась, определение же, которое мы можем дать вначале, будет иметь только предварительный характер. Его предназначение сводится лишь к тому, чтобы дать начало исследованию, определить изучаемый предмет, не предвосхищая результатов работы. Мы должны узнать, какие именно факты заслуживают названия молитвы. Но для того чтобы это определение было предварительным, его нельзя делать слишком конкретным, ибо оно будет предопределять весь ход дальнейшей работы. Действительно, оно облегчит наши изыс-

лишь потому, что обладают авторитетом в обществе и являются объектом внушения со стороны других членов общества. "L'origine des pouvoirs magiques", Melange dhistoire des religions, II [Cp. Oeuvres, II].

72 В дальнейшем изложении вы узнаете применение принципов, сформулированных Дюркгеймом (Regies de la methods sociologique, 3e edition, 1907). Ср. статью Mauss et Fauconnet. "Sociologie", Grande Encyclopedic. [Cp. Oeuvres III].

256

кания, поскольку ограничит поле наблюдения и в то же время оно придаст методический характер проверке гипотез. Благодаря ему мы избежим произвола и будем вынуждены рассматривать все факты молитвы и только их. Критика же будет основываться на точных правилах. Чтобы определить истинность того или иного утверждения, надо показать: либо определение вообще неверно, либо мы пренебрегаем фактом, подпадающим под данное определение, либо мы обратились к фактам, которые ему не соответствуют. Напротив, когда номенклатура не определена, автор незаметно переходит от одной категории фактов к другой, или даже одна и та же категория фактов встречается под разными именами у разных авторов. Неудобства, проистекающие от отсутствия определения, особенно чувствуются в науке о религиях, где исследователи мало заботятся о точных дефинициях. Так,

этнографы сначала объявляют, что в том или ином обществе молитвы неизвестны, а затем цитируют "религиозные песни" и многочисленные ритуальные тексты, бытующие в этом об-ществе73. Предварительное определение избавит нас от этих досадных недоразумений и бесконечных споров авторов, по-разному говорящих об одном о том же предмете. Поскольку такое определение дается в самом начале исследования, то есть в момент, когда факты известны лишь поверхностно, оно может основываться только на внешних признаках. Речь идет исключительно об ограничении объекта исследования и очерчивании его контуров. Что необходимо найти, так это несколько ярких, достаточно заметных признаков, позволяющих опознать практически с первого взгляда все, что является молитвой. Но, с другой стороны, эти признаки должны быть объективными. Мы не можем полагаться ни на наши впечатления, ни на наши обыденные представления и понятия, ни на представления, существующие в исследуемых обществах. Мы не будем называть тот или иной религиозный факт молитвой только потому, что нам кажется, что он таков, или потому, что верующие некоей религии так считают . Подобно тому как физик определяет теплоту по расширению тела, а не по нашему ощущению тепла, мы будем искать в самих вещах качество, в соответствии с которым должна быть определена молитва. Определить на основе впечатлений - значит ничего не определить; нет ничего более подвижного, чем впечатление: у одного человека или народа оно одно, у другого - иное; оно меняется как у человека, так и у народа в зависимости от обстоятельств. Вместо того чтобы установить научное понятие молитвы, - положим, произвольное, но основанное на логике и конкретном материале, - его составляют из таких непроизвольных элементов, как чувства отдельных людей и видят, как

73 См. ниже, И, гл. П.

74 Однако это достаточно сильное основание, хотя и только в тех случаях, когда мы сталкиваемся с установленной системой ритуалов и канонов.

257

оно раскатывается между противоположностями в ущерб работе. Вещи совершенно различные называются молитвами либо в рамках одной и той же работы одним и тем же автором, либо различными авторами, которые придают этому слову различный смысл, либо различными цивилизациями, являющимися объектами исследования75. Такой подход приводит к признанию противоположными фактов, принадлежащих к одному и тому же классу, или смешению фактов, которые следовало бы различать. Аналогично древнему физику, считавшему тепло и холод разными стихиями, сегодняшний идеалист все еще никак не может допустить, что между молитвой и простейшим магическим заклинанием существует определенное родство. Единственное средство избежать проведения произвольных различений и столь же произвольного смешения понятия - это разом отказаться от всех усвоенных субъективных понятий, чтобы добраться до данного культурного института как такового. В этом случае начальное определение станет первым реальным результатом исследования, поскольку объективное свойство, на которое оно опирается, в некоторой степени выражает природу предмета. Несмотря на свой внешний характер, оно соприкасается с более важными свойствами, открыть которые впоследствии будет гораздо проще. Так, расширение тел, по которому определяют количество теплоты, соответствует молекулярным движениям, которые открыла термодинамика.

Наблюдение. - Определив факты, надо вступить с ними в контакт, то есть приступить к наблюдению. Однако в нашем случае наблюдение и изучение представляет дополнительные сложности и осуществляется в особых условиях. Факты, поставляющие материал теории молитвы, не даны непосредственно, в отличие от организма, описание которого составляет зоолог. Они зафиксированы в исторических и этнографических документах, в которых их надо обнаружить, чтобы определить их истинную природу. Так что нам понадобится специальная процедура их выявления и, в определенной мере, их конструирования. Такой метод изучения в исторических науках называется критикой. Пользуясь теми же данными, что и история, социология должна применять к ним те же методы. Конечно, критика родилась вне рамок этой дисциплины, но социологии следует усвоить ее основные принципы, ибо в ее распоряжении оказываются непроверенные и противоречивые факты. Этнографы часто забывают об этом. Нет фактов, более требующих критики, чем этнографические, однако ни к каким другим она не применяется так слабо"3. Даже антропологическая школа, обычно использующая этнографические материалы, принимает их недостаточно критично77.

До сих пор никто не сомневается, что эпиклеза канона мессы - это молитва, однако относительно эллинистических папирусов такой уверенности нет. Cabrol.

Origines liturgiques, 1906, 1е Conference; Lapriere antique, 1900, p. 1300. '6 Пример того, что мы понимаем под этим родом критики, мы попытались дать как

в последующих главах, так и в другой работе: "L'origine des pouvoirs magiques",

Melanges, II.

258

Но это вовсе не означает, что социология должна заимствовать методы исследования у истории. Она не просто перенимает у истории ее методы, но вносит в нее свой дух. Они становятся более ясными, осознанными и строгими; социология расширяет круг приложения этих методов, сохраняя за ними прежнее место. Ведь историки порой делают из критики чуть ли не цель исследования. Полагая как принцип, что факт может быть использован лишь после того, как он будет определен до последней детали, ученые увязают в бесконечных бесплодных дискуссиях, постоянно отсрочивая момент систематизации. Напротив, усвоив, что критика - лишь вспомогательный научный инструмент, мы ориентируем ее на ясную цель. Обращаясь к документу, в первую очередь надо выяснить его ценность78, то есть установить, какую долю ошибок он содержит, основываясь на состоянии, в котором он находится, на том, как он до нас дошел, дате, источниках и т. д. Обычно это называется внешней критикой. Естественно, конкретный способ ее использования будет зависеть от того, имеем ли мы дело с текстами или косвенными сообщениями, касающимися молитвы. За материалами мы обратимся к этнографии, поскольку в этой первой работе мы вообще будем использовать сведения в основном из этой области. Если вплоть до настоящего времени некоторые социологи пренебрегали данными этнографов, то лишь потому, что те не подвергались необходимой критике. На самом же деле, в наблюдении довольно легко выявить элементы, связанные с личной интерпретацией. Так, когда антрополог, пусть даже такой осмотрительный, как Керр, говорит, что у австралийцев нет молитв, мы оставим подобное заявление без всякого внимания. Во-первых, подобные поспешные отрицания вполне в его стиле. Во-вторых, он сам сообщает о некоторых ритуалах, вполне достойных именоваться молитвами'9. Находя настоящие тексты молитв, мы оказываемся ближе к исходным фактам, но все равно следует учитывать все то, что отделяет нас от них. Как правило, мы располагаем переводами, а их ценность еще надо определить, основываясь на компетентности автора, его добросовестности и т. д. Затем придется оценить подлинность документа, зависящую от условий его обнаружения, продиктовавшего его информатора и т. д. Так, Эллис в своих "Polinesian Researches))80 приводит текст длинного гимна, не уточняя, в какой части Таити он нашел его, к какой эпохе он относится и кто является источником сообщения. С другой стороны, нам известно, что, хотя Эллис прекрасно знал язык острова, он был весьма набожен. Поэтому использовать этот документ можно лишь с большой осторожностью, учитывая и неясные места в тексте, и предубеждения его переводчика.

77 Исключение составляют работы Н. У. Томаса.

78 Об исторической критике см. Seignobos et Langlois. Introduction aux etudes historiques, Paris, 1898, 1-ere partie. Разумеется, мы не следуем мнениям, изложенным Сеньобосом во второй части этого труда.

79 См. ниже, кн. II, гл. II.

80 1 изд., т. II, стр. 1501 и далее. 259

Однако к критике документа надо добавить еще и критику излагаемого в нем факта. Первая не может избавить нас от последней, даже когда документ датирован. Ведь новый документ может содержать древние сведения, и далеко не всегда в двух документах разного времени менее древний содержит более свежие данные. Например, в Библии описываются ритуалы, явно более поздние, чем некоторые магические ритуалы, сохранившиеся только в Талмуде. Такой второй вид критики получил название внутренней. Здесь речь идет об установлении подлинности самого факта, помещении его в собственую среду и разложении его на составляющие элементы. Поэтому мы в рамках критики определяем дату факта, то есть период истории данной религии, к которому этот факт принадлежит, систему ритуальных текстов, к которой он примыкает, и значение, которое он имеет в целом в каждой из своих частей. Чтобы установить все это, историки используют разные методы, основанные, как нам кажется, на одном и том же принципе явно социологического характера. Речь идет о взаимозависимости социальных феноменов. Молитва датируется по древности вербальных и

синтаксических форм, употребляемых в ней, следовательно, она как социальный институт сопоставляется с другим социальным институтом - языком81. Показывают, что некоторый текст упоминает или подразумевает события, которые могли произойти лишь в определенный момент развития. Наконец, ряд гимнов классифицируют хронологически, основываясь на том принципе, что "чистые формы" находятся в отношении зависимости с "нечистыми формами" и, следовательно, являются более поздними или наоборот. В целом легко понять, что в основе всех этих рассуждений лежит одна фундаментальная аксиома: единственный способ связать факт со средой - это показать, как среда воздействует на него. Если этот постулат внутренней критики является достоверным, то все историки, пользующиеся ею, сознательно или бессознательно становятся на точку зрения социологии82. Между тем применение некоторого метода дает тем более точные и надежные результаты, чем более осознанно он применяется. Осваивая подходы критики, социология не может не сделать их использование более плодотворными.

Как только принцип, на котором они базируются, проясняется, более благоприятные условия

складываются для его использования согласно его истинной природе.

Прежде всего, становится меньше риск подмены этого принципа другими, на самом деле

имеющими совсем другой смысл и значение. Так, критика, и особенно библейская, порой

злоупотребляет принципом противоречия. За очевидность принимается то, что два

противоречащих

81 Это делается в большинстве филологических работ по изучению Гат в Авесте или различных частях Вед. См. Bloomfield. "On the Relative Chronology of the Vedic Hymns", Journ. Amer. Or. Soc., 1900, XXI. Критерий языка -.- один из лучших, но не самых надежных: своды ритуалов на самом деле полны архаизмов, даже в Австралии (ср. ниже, II, гл. III), и искусственный язык нового ритуала может содержать формы более старые, чем в древнем ритуале.

82 Ср. Bougie. Qu'est-ce que la sociologie. La sociologie incosciente, Paris, F. Alcan, 1907. 260

друг другу или просто противоположных факта имеют различный возраст или различное происхождение. Например, по мнению большинства авторов83, данастути (восславления и благословения, произносимые над человеком, приносящим жертву), завершающие многие ведические гимны, являются позднейшими вставками, потому что они непосредственно не связаны с остальной частью текста. Но потребности в такой связи никогда и не было. Предрассудок, согласно которому все молитвы должны быть законченными произведениями, происходит от непонимания истинной природы отношений, связывающих социальные феномены. Если наука о религии и достигла какого-либо результата, то это представление о том, что одно и то же понятие, одно и то же религиозное действие может приобретать самые разные, самые противоречивые смыслы. Один социальный институт может выполнять разнообразнейшие функции и приводить к совершенно противоположным последствиям. Молитва, начинающаяся с акта проявления бескорыстия, может в конце концов служить конкретным целям. Простое логическое противоречие еще не доказательство реальной несовместимости фактов.

Итак, когда мы избавились от ряда более или менее праздных вопросов, охотно обсуждаемых критикой, перед нами возникают более важные проблемы. Часто предполагается, что у молитвы был автор и, чтобы понять ее текст и смысл, начинают выяснять, кто был автор, каковы были его цели и идеи. Но в такой постановке вопрос практически неразрешим. Действительно, авторство в отношении молитв религии обычно приписывают богам, героям или провидцам. И даже если молитвы действительно сочиняют, как в религиях относительно молодых, составители сводов ритуальных правил стремятся стереть все следы индивидуальности. Если же видеть в молитве социальный институт, то настоящий вопрос с точки зрения критики заключается в другом . Поэтому действительно важно не то, кто ее написал, а то, какое сообщество, при каких условиях и на каком этапе религиозного развития, пользуется ею. Нас интересует уже не первоначальный, а унаследованный, традиционный, канонический текст, а в словах молитвы мы ищем уже не идеи какого-либо отдельного человека, а идеи группы.

С этой же точки зрения проблема датировки становится уже не такой важной. Несомненно, не следует пренебрегать вопросами хронологии, но значение факта для систематической теории молитвы зависит не столько от его относительного возраста, сколько от места, занимаемого им в системе ритуальных текстов. Важнее определить место факта в литургии, а не во

времени. Возьмем, например, так называемое собрание псалмов Галлеля. Время его создания точно не определено, однако ритуальное использование определить легче. Можно определить,

что они пелись при жертвоприношениях во время трех больших праздников

83 Max Muller. Sanskrit Literature, p. 49; Macdonnel. Sanskrit Literature, p. 127.

84 Недавно Луази применил сходные принципы при толковании Евангелий, которые, по его мнению, принадлежали разным церквам: Les Evangiles synoptiques. Introduction.

261

и Неомении, но не по случаю субботы, Рох Хашанаха или Кипура85. Отсюда следует, что они входили в состав ритуала древних торжественных жертвоприношений. Так они приобретают свой смысл и их проще подвести под теорию еврейской молитвы или под теорию молитвы вообще. Этим отчасти проясняется и вопрос датировки. Псалмы Галлеля сближаются с самыми древними литургиями, земледельческими и астрономическими праздниками, противоположными саввату и иудаист-ским праздникам. Следовательно, нельзя говорить с уверенностью, что в период первого храма не существовало псалмов этого типа, но при этом нельзя также отрицать, что их редакция имеет современное происхождение. Таким образом, социолог не менее требователен к описанию фактов, чем скрупулезный историк. Социолог тоже стремится отразить факт во всех деталях и для него является правилом выводить факт из досконально описанной среды. Но выяснением деталей для него наука не ограничивается. И среда, на которую обращено его внимание, - это прежде всего совокупность социальных институтов, которая обусловливает данный факт. Критика, осуществляемая в таком духе, не рискует потеряться среди комментариев и дискуссий ради чистого любопытства. Она готовит путь объяснению.

Объяснение. - Объяснить - это значит установить рациональный порядок отношений между уже известными фактами. Социологи, занимающиеся исследованиями молитвы, не должны ограничиваться описанием способов молитвословия в различных обществах. Они должны изучать связи между различными фактами молитвы и другими явлениями, обусловливающими их. Речь идет о создании иерархии взаимоопределяющих понятий, в целом образующих теорию молитвы.

Впрочем, подобная систематизация может осуществляться двумя различными способами. Во-первых, путем анализа более или менее многочисленных, но все же определенным образом отобранных явлений создается родовое понятие. Оно выражается в формуле, дающей как бы общую схему объясняемого факта, идет ли речь о молитве, жертвоприношении, наказании или семье. Это дает возможность выявить наиболее общие черты явлений, результатом анализа которых является данное понятие. Когда это сделано, исследуют, как эта схема изменяется в зависимости от тех условий, которые воздействут на данный институт. Таким образом, возникает система, идущая от наиболее общих к наиболее конкретным понятиям, в которой можно увидеть, как и почему, обогащаясь различными специфическими деталями, род дает начало многообразным видам. Именно этот метод мы использовали в другой нашей работе86.

85 См. Kohler. Op. ей.; ср. выше; ср. "Encyclopaedia Biblica", s. v. Hallel.

86 H. Hubert et Mauss. "Essai sur la nature et la fonction du sacrifice", Melanges dhistoire des religion, 1909. (см. наст. изд.).

262

Однако с равным успехом можно использовать и второй метод объяснения. Вместо того чтобы исходить из родовых принципов и заканчивать видовыми, мы можем взять самые примитивные из существующих форм рассматриваемого явления и постепенно восходить ко все более и более развитым и показывать, как последние появляются из первых. Как и в предыдущем случае, мы получаем иерархическую последовательность понятий. Единственно, при схематическом объяснении мы оказываемся вне времени и пространства, поскольку род и виды рассматриваются так, словно они существуют в одно и то же заданное логически время. Здесь же, напротив, речь идет о типах, реально сменявших друг друга в ходе истории, порождавших друг друга, и мы можем проследить порядок их развития. Поэтому такое объяснение можно назвать генетическим. Итак, если в нашем исследовании мы остановимся на первом методе, основываясь на точных наблюдениях, нам надо будет определить главные признаки молитвы как таковой, а затем выяснить, каким образом она становится, в зависимости от обстоятельств, искупительной молитвой, благодарственной молитвой, гимном,

мольбой, молитвой обета и т. д. При генетическом же объяснении для нас важнее указать на наиболее рудиментарную форму из всех известных молитв, чтобы затем определить непосредственно вытекающую из нее более высокую форму, а также пути ее возникновения и так далее, пока мы не дойдем до наиболее поздних форм. Мы увидим, например, как в Индии некоторые ведические гимны, порождение синкретического пантеизма, дают начало мистической молитве Упанишад, а та в свою очередь сменяется брахманистской или

буддистской аскетической медитацией .

Хотя оба этих метода одинаково уместны, второй представляется нам наиболее подходящим для исследования молитвы. Действительно, когда речь идет об изучении непрерывно развивающегося института, принимающего в ходе эволюции множество форм, схематическое объяснение, абстрагирующееся от истории, не слишком хорошо показывает подлинную физиологию явлений. Скорее оно пригодно тогда, когда феномен принимает достаточно развитую форму, чтобы его сущность можно было выделить относительно легко, и когда видоизменения, которым он подвергнется, достаточно ограничены как по числу, так и по функции. Молитва же, как мы видели, находится в постоянном становлении. Вероятно, было бы тяжело выделить момент, когда она реализуется более полно, чем в другие моменты. Поэтому историческая последовательность форм становится важным фактором объяснения. К тому же с известной точки зрения генетический подход имеет определенные преимущества. Он следует порядку фактов, оставляя тем самым меньше возможностей для ошибок. Упущения в этом случае

87 Ср. сноски выше; общее изложение вопроса см. Winternitz. Geschichte der indischen Litteratur, 1905, pp. 110, 130. 263

становятся менее вероятными: пробел в эволюционной цели привел бы к нарушению связи, которое мгновенно дало бы себя почувствовать. К тому же, следя за развитием явлений, лучше понимаешь их природу. Наконец, этот метод может стать подготовкой для схематического объяснения, которое стало бы совершеннее после методического обзора и первичной систематизации фактов.

Первый шаг генетического объяснения - это создание генеалогической классификации типов молитвы, то есть установление типов в соответствии с их местом в эволюционном ряду. Такая классификация сама по себе в ходе ее совершенствования выполняет роль объяснения. Действительно, сырьем любого типа молитв является непосредственно предшествующий ему тип или типы, поэтому его генеалогия позволит нам узнать, из чего он возник. Впрочем, выводя таким образом высшее из низшего, мы вовсе не пытаемся объяснить сложное через простое. Самые рудиментарные формы ни в коем случае не проще самых развитых. Просто их сложность имеет другую природу88. Элементы, которые в ходе эволюции отделяются друг от друга и приобретают самостоятельное существование, в низших формах оказываются в состоянии взаимного проникновения. Единство рождается от их смешения, и это смешение таково, что низший тип нельзя охарактеризовать ни по одному из этих элементов, но только этим соединением, слиянием настолько тесным, что разделение составляющих противоречило бы здравому смыслу и фактам. Разумеется, надо остерегаться распространенной ошибки, заключающейся в том, что примитивные формы сводятся к одному элементу. От этой первичной ошибки происходят всевозможные неразрешимые проблемы. До сих пор иногда поднимают вопрос о том, что из чего произошло - молитва из магического заклинания или магическое заклинание из молитвы89? На самом же деле, если уж заниматься выведением молитвы из чего бы то ни было, то стоит обратиться к более сложному началу, которое заключает в себе и то и другое одновременно.

Но даже если наиболее организованные формы рождаются из наиболее рудиментарных, причину эволюции надо искать не в них самих. Генеалогическая классификация дает нам логическую картину развития, но не определяющие факторы этого развития. Силы, трансформирующие систему молитвы по необходимости находятся вне ее. Так где же мы можем найти их? Только не в психологии индивида. Общие для всех культур законы, человеческого мышления не объяснят такого разнообразия типов. Максимум, что они могут объяснить, - это саму возможность молитвы вообще. Но такое объяснение, прибегающее к самым общим положениям, очевидно, слишком далеко от конкретных фактов.

88 Ср. Mauss. "Legon d'ouverture du Cours d'histoire des religions", Rev. de I'hist. des relgions, 1902.

89 Ср. ниже, II, гл. I. 264

И что гораздо важнее, оно не помогает понять, каким образом в той или иной религии складывается определенная система молитв, и почему, например, в одном случае возникает мистическая молитва, а в другом - молитва благодарения. По-настоящему определяющие причины, непосредственно связанные со всеми этими разновидностями, могут быть найдены лишь в столь же многообразной среде, в непосредственной связи с молитвой. Это социальная среда. Между конкретной молитвой, конкретным обществом и конкретной религией существует необходимая связь. Можно даже сказать, что определенные типы молитвы соответствуют определенной социальной организации и наоборот. Так, там, где мы видим молитвы магического типа, предназначенные для поддержания жизни некоторых животных или растительных видов, можно говорить о существовании тотемических групп90. Этот определяющий характер социальных причин проявляется также в разнообразии трансформаций, переживаемых порой молитвой в зависимости от общества, в котором она развивается. Из буддийского свода, первоначально медитативного и возвышенного по своей сущности, рождаются столь противоположные друг другу формы, как тибетские, китайские, непальские и японские дхарани - настоящая материализация молитвы - а также мистические формулы сиамских и бирманских бонз. Точно так же католицизм и православная церковь развили механическую и идолопоклонническую молитвы, тогда как в протестантизме главный акцент падал на мысленную внутреннюю молитву. Дело в том, что форма содержит самые разные и даже противоположные возможности, и в зависимости от обстоятельств реализуется та или иная из них. Это лишний раз показывает, что эволюция молитвы не связана с жестким детерминизмом, но, напротив, оставляет место случайности.

Что же до инструмента генетического объяснения, то он тот же самый, идет ли речь о генеалогической классификации или о поиске каузальных связей. Это сравнительный метод, ибо в области социальных феноменов к любому объяснению ведет только путь сравнения. Прежде всего, в том, что относится к установлению типов, сравнительный метод предполагает сопоставление разных систем молитвы, с тем чтобы выявить их общие черты. Но необходимо при этом сравнивать только те вещи, которые поддаются сравнению. Таким образом, ритуальные системы, которые мы будем относить к одному типу, должны принадлежать к религиям одного уровня. Разумеется, при нынешнем состоянии науки не существует объективной классификации религий. Тем не менее, бесспорно, что в настоящее время основные категории уже выработаны, поэтому можно ограничить поле сравнения, чтобы избежать слишком уж беспорядочных сопоставлений. Например, никто не оспорит наше право сравнивать между собой австралийские религии и тем самым следовать правилу определения природы молитвы в

90 Ср. ниже, в II, гл. III, § 5, приложение этого метода. 265

религиях одного типа. Однако при таких сравнениях в поле зрения оказывается только сходство. И если при исследовании одновременно не обращать внимания на различия, мы можем принять совершенно случайное сходство за существенное, поскольку даже самые разные вещи в определенных отношениях могут походить друг на друга и в результате быть отнесенными в один класс. Подобно тому, как к рыбам относили всякое животное, живущее в воде, можно определить гимн через песнопение и затем спутать гимн с народной песней. С другой стороны, за поверхностным сходством, как правило, следует столь же поверхностное различие, которое может привести к тому, что предметы одной природы будут радикально противопоставлены друг другу. Уподобляя гимн песне, можно было бы ошибочно отделить от него молитву, хотя гимн - лишь ее разновидность. Если мы считаем необходимым настаивать на этом методе, то потому, что наука о религиях и социология в целом слишком часто недооценивает его. Поскольку наша наука еще находится в состоянии зарождения, исследователи охотнее обращают внимание на сходства, которые привлекают их своими повторениями. До различия анализ не доходит. Так и появляются обширные классы явлений с неопределенными границами и состоящие из разнородных, в сущности, элементов. Это относится к таким расхожим понятиям, как тотемизм, табу, культ мертвых, патриархат, матриархат и т. д.

Если типы определены, их генеалогия выстраивается, так сказать, сама собой. Высший тип всегда входит в породивший его низший; общие элементы указывают на их родство. Действительно, в большинстве случаев элементарные формы не полностью исчезают перед лицом более развитых91, но продолжают существовать в основании, наряду или даже внутри последних, свидетельствуя тем самым

об их происхождении. Так, например, в Индии простая магическая мантра, как мы видели, существует бок о бок с аскетической молитвой92. Кроме того, очень часто эволюцию, в ходе которой появляются новые типы, можно проследить непосредственно; в этом случае для установления порядка следования достаточно простого наблюдения.

Если при установлении типов сравнение непосредственно основывалось на сходстве, то при определении причин возникновения явлений более показательны различия. Так, отличительные черты австралийской молитвы, с которых и начинается наше исследование, связаны со спецификой австралийской социальной среды. Поэтому, сопоставляя отличительные черты и данной социальной организации, и данного типа молитвы, мы сможем найти причины последней. Тем более так будет тогда, когда мы, совершая восхождение от элементарных форм, сможем

Ср. выше.

92 Магические силы (в частности, мантра), как считают в индийской мистике как брахманической, так и буддистской, владеют аскетом, йогином. Ср. Патанджали, йога-сутра, IV, I; Childers. Pali Dictionary, в словарной статье, iddhi, jhanam. 266

исследовать, как эта молитва развивалась, ибо последовательные изменения, которым подвергались формы, наверняка происходили параллельно тем изменениям, которые претерпела соответствующая социальная среда.

В этой социальной среде можно выделить две концентрические сферы, одна из которых формируется совокупностью общих социальных институтов, другая - совокупностью религиозных институтов. Роль этих факторов в развитии типов молитвы, очевидно, различна. Иногда социальная организация - политическая, юридическая или экономическая - оказывает непосредственное действие, и тогда, в зависимости от ситуации, мы получаем молитвы национального культа, домашнего культа, молитвы для охоты, для рыбной ловли и т. д. Зачастую даже структура молитвы зависит от социальной структуры. Так, мы видим что элементарные формы молитвы связаны с клановой организацией. В целом же молитва гораздо сильнее зависит от религиозных феноменов и развивается под их прямым воздействием. Она меняется в зависимости от того, персонифицированы или нет мифические силы, а также в зависимости от наличия или отсутствия жречества. Конечно, даже в этом случае главной движущей силой остается общая социальная среда, поскольку именно она производит изменения религиозной сферы, отражающиеся на форме молитвы, тем не менее верно то, что ближайшие причины все-таки являются религиозными. Именно в этом круге социальных феноменов и должно прежде производиться сравнение.

Таковы основные принципы, используемые нами в этом исследовании. Для удобства изложения нам пришлось отделить их друг от друга. Тем не менее, это не означает, что мы будем использовать их по отдельности, один за другим. Было бы бесплодным упражнением в крайностях диалектики пытаться разрешать проблемы не полностью по мере появления, но многократно в соответствии с делениями, которые подразумеваются в рамках метода. Первоначально объектом конкретного исследования становится предварительное определение, поскольку от него зависит весь ход дальнейших рассуждений. Но далее на практике все формы критики и сравнения, разумеется, смешиваются. Их предшествующее различение не ставит своей целью установку жестких рамок нашего изложения, оно необходимо для уточнения нашей позиции и для облегчения контроля над нашим наблюдением и нашими гипотезами.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ МОЛИТВЫ

Итак, прежде всего мы должны найти предварительное определение молитвы, то есть определить некий внешний, но объективный признак, который позволит распознавать факты молитвы. Ведь мы лишь хотим систематизировать факты. Говоря "молитва", мы вовсе не имеем в 267

виду, что существует некая социальная сущность, заслуживающая этого имени и позволяющая нам строить умозаключения о ее природе. Социальный институт не является некой неделимой единицей, отличной от фактов, в которых он проявляется. Он есть лишь система этих фактов. Мало того, "религия" как таковая не существует, а существуют различные конкретные религии, каждая из которых оказывается более или менее организованной совокупностью религиозных верований и практик. Также и слово "молитва" - лишь существительное, которым мы обозначаем совокупность феноменов, каждый из которых сам по себе является молитвой. Просто все они имеют некие общие черты, а абстрагирование позволяет выделить их. Поэтому мы можем собрать их под одним именем, обозначающим все эти факты и только их.

Но хотя мы никоим образом не считаем себя связанными существующими идеями о том, что

такое молитва, мы не должны совершать над ними бессмысленное насилие. Речь идет вовсе не о том, чтобы использовать в совершенно новом смысле слово, которым пользуются все, а лишь о том, чтобы на место привычного неясного понятия поставить понятие более ясное и отчетливое. Физик не искажает смысл слова "тепло", определяя его через расширение. Аналогично, социолог не исказит смысл слова "молитва", ограничив объем и содержание этого понятия. Единственная его цель - заменить индивидуальные впечатления объективным признаком, который развеет двусмысленность и путаницу понятий и, избегая неологизмов, предупредит игру слов.

Но определить - значит классифицировать, то есть поставить понятие в отношение к другим предварительно определенным понятиям. Между тем религиоведение не слишком заботится о методической классификации исследуемых фактов, и, следовательно, не может дать определений, на которые мы могли бы сослаться. Поэтому нам придется самим определить феномены, которые находятся во взаимной связи с молитвой. Разумеется, в отношении этих феноменов, как и в отношении собственно молитвы, речь может идти лишь о предварительном определении. Обряд

Обычно молитву причисляют к религиозным обрядам. Таким образом, мы уже имеем первый элемент определения, если, конечно, такая классификация приемлема. Чтобы установить, насколько она обоснована, надо сначала узнать, что называют обрядом. Поскольку слово обычно употребляют, не заботясь о его строгом определении, такое определение придется выработать нам самим93. Впрочем, даже когда принятая классификация оправданна, нам она поможет осветить характерные черты

93 См. Hubert et Mauss. "Esquisse d'une theorie generale de la magie", Annee Sociologique, 7, p. 14 и далее (см. наст. изд.). 268

молитвы лишь постольку, поскольку были предварительно определены признаки обряда. Все согласятся, что обряды являются действиями. Главная трудность состоит в том, чтобы узнать, какие именно действия представляют собой обряды.

Среди актов религиозной жизни некоторые являются традиционными, то есть совершающиеся согласно форме, принятой в обществе или освященной неким авторитетом. Другие, например, индивидуальные практики94 аскетизма, напротив, носят строго персональный характер, они не повторяются и не подчиняются никакой регламентации. Факты, которые обычно причисляются к обрядам, относятся, очевидно, к первой категории. Но и в случае, когда индивидуальности отводится несколько большее место, все равно в этих обрядах сохраняется значительный элемент предписания. Так, во время глоссолалии в первые века существования Церкви исступленный неофит беспорядочно выкрикивал бессвязные и загадочные изречения. Однако глоссолалия заняла свое место в ритуале мессы, став даже его составной частью; она должна была происходить строго в определенный момент и потому была обрядом95. Однако не все традиционные действия являются обрядами. Правила хорошего тона, установки морали обладают столь же жесткими формами, как и наиболее характерные религиозные обряды. Их даже часто путают с последними. Отчасти такое смешение понятий обоснованно. Обряд, несомненно, связан с простым обычаем посредством непрерывной серии промежуточных феноменов. Зачастую то, что является обычаем в одном месте, в других краях становится обрядом, а то, что было обрядом, становится обычаем, и так далее. Так, распространенное во всей Европе приветствие - это пожелание в виде конвенционной формулы, которая имеет лишь условное значение. Напротив, в законах Ману96 правила вежливости даны как строго определенные обряды, изменяющиеся в зависимости от религиозных характеристик человека. Отличие обрядов от обычаев состоит в том, что обычаи, правила хорошего тона и т. д. сами по себе не обладают действенностью. Дело не в том, что они бесплодны в отношении последствий. Просто их действие главным или исключительным образом основывается не на их собственных свойствах, а на том, что они предписывают. Например, не поздоровавшись с кем-либо, я обижу этого человека и буду достоин, по общему мнению,

94 Не изучив этого вопроса, мы не можем сказать, насколько индивидуальная практика противопоставляется правилам секты или ордена, и возможен ли аскетизм без правил. Вообще-то это маловероятно: ср. Zbckler Askete und Miinchtum, I, p. 170, ел.

95 1 Кор. 14, и особенно 14, 26., ср. Hildenfeld. Die Glossolalie in der alien Kirche, 1850; Weiszacker. "Die Versammlungen

der altesten Christengemeinden", Jahr. Deut. Theol, 1874, p. 589.

96 Законы Ману, II, 120 и далее. Ср. Tylor. "Salutations", Encyclopaedia Britannica; Ling Roth. "Salutations", Journal of the Anthropological Institute, XIX, 166 и далее.

269

порицания; если же поздороваюсь, то смогу избежать неприятностей. Однако это порицание или его отсутствие происходят не оттого, что состоит из тех или иных действий, а лишь оттого, что я должен здороваться в определенных обстоятельствах. Напротив, воздействие например, аграрных ритуалов, по мнению участников, идет от самой природы действия. Растения растут благодаря обряду. Действенность обряда проистекает не только из того, что он совершается согласно установленному правилу, но в первую очередь, из самого обряда, который сам по себе является результативным. Таким образом, обряд обладает реальной материальной эффективностью. Обычаи, регулирующие этику поведения, в этом отношении вполне сравнимы с обычаями, которым следуют в традиционных играх, песнях, хороводах, детских и взрослых танцах, немалая доля которых, впрочем, представляет собой следы древних обрядов97. Конечно, разница есть: в одном случае человек действует серьезно, а в другом - играет, но в обеих ситуациях действие получает ту или иную форму не потому, что эта форма сама обладает определенной ценностью, а потому, что она предписана правилом. Австралийцы сами великолепно это различают. В некоторых племенах, когда одна локальная группа встречает другую, совершается корробори, или, точнее, алтерха, серия забав и танцев, часто носящих тотемический характер. Однако сами туземцы праздники такого рода не считают схожими ни с большими церемониями интичиума (тотемической группы), ни с церемониями инициации, хотя между ними явно имеется близкое сходство. В одном случае обычай соблюдается ради того, чтобы оказать воздействие на какие-то предметы, увеличить количество пищи, повысить плодоносность цветов, в другом же он соблюдается только ради самого соблюдения. Таким образом, обряд - это традиционное действие, приводящее к определенному результату.

Впрочем, имеются и такие традиционные действия, которые столь же коллективны, как и обряды, и которые, возможно, обладают более явной результативностью, но, тем не менее, мы должны отличать их от обрядов. Речь идет о производственных техниках. Их эффективность не требует специального подтверждения и не существует других таких действий, которые имели бы столь выраженный коллективный характер. Они зависят от инструментов, используемых в данном обществе, от состояния разделения труда и т. д. Известно, что материальная культура, вероятно, характеризует общество не менее чем язык, юридическая структура и религия. Например, способ распределения работ в коллективе рыболовов и способ согласования их действий варьируют в зависимости от развития ремесел, среды обитания, религиозных и магических верований, формы собственности, устройства семьи и т. д. Отличать такие факты от обрядов тем важнее, чем теснее они связываются с ними на практике. Так, в охоте, рыболовстве, сельском хо-

97 Stewart Colin. "The Games of North American Indians", 24th, Ann. Rep. of the Bur. of Amer. Ethno., 1907 показывает, что все игры североамериканских индейцев происходят из древних обрядов.

270

зяйстве, действие техники и ритуала перемешаны настолько, что в общем результате мы не различаем части одного и другого. Весеннее жертвоприношение способствует прорастанию семян в той же мере, что и возделывание земли98. В некоторых случаях обряд является одновременно техникой. В Полинезии вершина кокосовой пальмы является табу, которое было установлено, несомненно, исходя из совершенно материального экономического основания. Точно так же еврейская шехита является не только способом забивания животных, но еще и жертвоприношением.

Эти два порядка данных различаются не по природе действий и их реальным результатам. С этой точки зрения об обрядах мы можем сказать лишь то, что они не могут производить тот реальный результат, который им приписывают. Но тогда было бы невозможно отличить обряд от ошибочной практики. Однако мы знаем, что ошибочная практика - это не обряд". Таким образом, мы находим специфическое различие, обращаясь не к самой по себе эффективности действий, а к тому, как она понимается. В случае техники считается, что результат полностью зависит от результативности механического труда. Это справедливо, и, действительно, дело цивилизации состоит отчасти в закреплении за

промышленной техникой и науками, на которых она основывается, этой самой полезности, приписывавшейся в другие времена ритуалам и религиозным понятиям. Напротив, в случае ритуальной практики считается, что в действие вступают совсем другого рода причины, которым как раз и приписывается достигаемый результат. Между действиями, из которых складывается ритуал принесения строительной жертвы, и прочностью дома, которую это ритуал должен обеспечить, даже с точки зрения жертвователя нет никакой механической связи100. Действенность, приписываемая ритуалу, не имеет ничего общего с действенностью, присущей материально совершаемым актам. Она представляется в умах как совершенно особенное явление, так как считается, что она полностью идет от особых сил, вводимых в действие исключительно ритуалом. Таким образом, даже если реальный результат является следствием совершаемых механических действий, тут имел бы место обряд, если бы верующий приписывал этот результат другим причинам. Так, поглощение токсических веществ физиологически приводит к состоянию экстаза, но тем не менее является обрядом для тех, кто связывает это состояние не с действительными причинами, а с особыми влияниями101.

98 Так, по поводу жертвоприношения сомы в ведической Индии Ригведа говорит, что оно лучше семи вспашек. См. Bergaigne. Religion vedique, III, p. 8, 9, n. 1.

99 Классический пример ошибочной практики - туземцы Таити, сажающие гвозди, которые дал им Кук; они воображали, что это зерна и что достаточно посеять их, чтобы получить новые.

100 См. Hubert et Mauss. "Melanges".

101 См. ниже, кн. Ill, часть II, гл. III. 271

Однако нам потребуется проследить еще одно различие, если мы обратим внимание на природу этих сил. В некоторых случаях они сосредоточиваются в самом ритуале. Именно он творит и он же совершает. Благодаря присущей ей силе он воздействует непосредственно на вещи. Ритуал самодостаточен. Так, одними заклинаниями, симпатическими действиями колдун вызывает дождь и ветер, останавливает бурю, дает жизнь и смерть, наводит и снимает порчу и т. д. Ритуал как бы одушевлен внутренней, нематериальной силой. В нем есть что-то от духа "мана", как говорят в Меланезии, хотя даже и это слово обладает слишком определенным значением, чтобы передать это расплывчатое понятие творческой способности. Обряды, ограничивающиеся использованием лишь такой внутренней силы, с полным правом могут быть названы магическими102. Однако существуют и другие обряды, которые приводят к определенному результату только за счет вторжения неких иного рода сил, которые рассматриваются как независимо существующие вне ритуала. Это священные или религиозные силы, персонифицированные божества, общие начала растительного царства, души тотемических видов и т. д. Считается, что ритуал воздействует на них, а через них - и на вещи. Не то чтобы ритуал в этом случае не сохранял своих особых внутренних потенций, просто тут в достижении результата участвуют иные специфические силы, которые ритуал и приводит в движение. Иногда даже оказывается, что именно они обладают творческой силой, а ритуал всего лишь сила провоцирующая. Ритуалы такого рода мы называем религиозными. От магических они отличаются дополнительной характеристикой; они эффективны, как эффективен и обычный ритуал, но они таковы не только благодаря себе, но и благодаря религиозным сущностям, к которым они обращаются. Так, индеец совершает магический обряд, когда, отправляясь на охоту, считает, что способен остановить солнце, забросив камень на дерево определенной высоты103, а Иисус Навин совершает религиозный ритуал, когда обращается ко всемогуществу Яхве, чтобы опять-таки остановить солнце. Впрочем, есть и другие внешние признаки, производные от уже указанных, которые позволяют различить эти два вида обрядов. Эффект магических обрядов часто носит принудительный характер: приводят к строго определенным событиям104. Религиозные же ритуалы допускают большую степень свободы. Они состоят в основном из обращений в форме подношений и просьб. Поэтому, когда воздействие оказывается на бога или безличную силу, например, растительности, существо, через которое идет это воздействие, не инертно, в отличие от скота, ожида-

Ср. Hubert et Mauss. "Esquisse d'une theorie generate de la magie", Annee socioloqique, 7.

104

Frazer. "Golden Bough", I, p. 20, и далее (см. наст. изд.).

104 Ср. Hubert et Mauss. "Esquisse d'une theorie generate de la magie", p. 16 (см. наст, изд.), и далее. Понятно, что и религия обычно обладает магическим элементом, а магия имеет оттенок посредничества и задабривания, но в разной степени.

ющего своей участи. Оно может сопротивляться ритуалу, поэтому с ним приходится считаться. То, что магические и религиозные ритуалы совершаются разными деятелями, позволяет почувствовать дистанцию, разделяющую два разряда практик. С одной стороны, мы видим колдуна, целителя, занимающегося магией, с другой - религиозную группу, действующую целиком или через представителей, которые уполномочены отправлять культ священных предметов. Это различие наблюдается даже в самых примитивных обществах. Но чтобы характеризовать два вида ритуалов, мы рассмотрели крайние случаи. На самом деле, это два вида в пределах одного рода, и между ними существует непрерывная шкала. Действительно, между вещами совершенно мирскими и чисто священными находится целая вереница промежуточных существ - демоны, гении, феи и т. д. Эти существа отчасти напоминают религиозные силы, но явно иного, низшего качества. Колдун овладевает ими, подчиняет их себе и пользуется ими, как поступает с профанными предметами. Если же соответствующие обряды и похожи на религиозные, их магический характер от этого не исчезает. Мало того, что между магией и религией находится целая гамма промежуточных форм; они еще и различаются часто не по природе своего воздействия, а по месту в системе ритуалов. С ними производят такие же действия, как и с демонами или мирскими предметами, и наоборот, для некоторых демонов используются процедуры, заимствованные из собственно религиозных культов. С помощью симпатической церемонии клан Кенгуру заставляет свой тотем, кенгуру, воспроизводиться105. Духам же, напротив, поклоняются и подносят дары106. Иногда можно наблюдать, как в ткань религиозной церемонии вплетается магический обряд, полностью сохранивший свою природу, и наоборот. В ходе самого большого брахманического жертвоприношения постоянно встречаются настоящие магические обряды, направленные на то, чтобы принести смерть врагам, плодовитость женщинам, удачу войскам и т. д.107 Таким образом, нельзя помещать магию целиком вне области религиозных феноменов, как это предлагалось108. Однако, при-1()6 Ср. ниже, кн. II, гл. III.

106 Ср. "Происхождение магических сил" в: "Melanges".

107 Множество примеров мы найдем в жертвоприношении сомы: Caland et Henry. LAgnistoma, I, p. 13, 14, 26, 27 и т. д. - практически на каждой странице. Однако мы не допускаем, что эти ритуалы, будучи магическими, потеряли свой религиозный характер. В системе ритуалов религии существуют действия, предметы, идеи, допускающие то же использование, что и в магии, с которой религия соперничает. Поэтому, несмотря на мнение Каланда, причисляющего (после Sten Konow. Das Samaviddhdna.brahmana, Ein altindisches Handbuch des Zauberei, 1893) жертвоприношения, направленные на достижение той или иной цели, к магическим ритуалам (мантры и операциональные обряды) ("Over de Wenschoffers", Versl. en Mededeel. der Kon. Akad. d. Wetensch. Afd. Leterk, IV, V, p. 396; "Altindische Zauberei, Darstell. d. Altind. Wunschopfer", Verhdl d. Kon. Akad. d. Wetensch. Afd. Leterk, X, n. 1, 1908), мы говорим, что эти и другие симпатические ритуалы составляют часть религии.

108 См. Фрэзера. Ср. Hubert et Mauss. "Melanges", p. XXX. 273

знавая наличие связей между религией и магией, не следует недооценивать различий между ними. Религиозные ритуалы имеют особый характер, происходящий от сакральной природы сил, к которым они обращены. Итак, мы можем их определить следующим образом: традиционные результативные действия с предметами, считающимися сакральными. Молитва

Теперь мы в состоянии показать, что значительная группа фактов, обычно называемых молитвами, обладает всеми свойствами религиозного ритуала, как мы его только что определили.

В первую очередь молитва - это действие109. Это не чистые грезы о мифе и не чистая спекуляция над догмами, но она есть всегда некоторое усилие, некоторые затраты физической и моральной энергии, направленные на достижение определенного результата. Даже молитва110, творимая в уме, "просьба", не допускающая внешних проявлений в виде жестов или произнесения каких бы то ни было слов, все равно остается действием, движением души. Более того, будучи частью системы ритуалов, молитва является действием традиционным. Мы уже видели, впрочем, что даже там, где она кажется наиболее свободной, она все еще связана традицией. В любом случае, столкнувшись с религиозными актами, во многих отношениях похожими на молитву, но не представляющими ни единого следа уподобления традиционным формам, в силу столь существенного различия мы будем вынуждены

классифицировать их как явления другого порядка и обозначить их другим именем. Точно так же молитва действенна; она обладает своей особенной действенностью, поскольку ее слова способны приводить к самым необычным феноменам. Некоторые первые раввины благодаря бераке, произнесенной к месту, могли преобразить воду в огонь111, а великие индийские цари с помощью определенных формул превращали нечестивых брахманов в насекомых, которые пожирали города, превращенные

112 тт

в муравейники . Даже когда молитва по видимости становится чистым поклонением, утратив всякую действенность, когда ее сила, кажется, полностью переходит к богу, как в католической, еврейской или исламской молитве, она все равно остается действенной, поскольку побуждает бога к действию в том или ином направлении.

109 Ср. Encyclopedic des sciences religieuses (Lochtenberger), ст. "Priere".

110 Так, все христианские церкви и секты связывали понятие молитвы со строительством (О1'ко5о|о,т)}, что как раз и подразумевает идею действия, 1 Пет., 2, 5; 1 Кор, 14, 4 и далее.

111 Blau. Altjiidisches Zauberwesen, 1901, p. 16, и далее.

Силы мантр являются одной из важнейших движущих сил развития действия в эпической литературе, связанной с

ведической традицией.

274

Наконец, ее действенность подобна действенности религиозных ритуалов, ибо она обращается к религиозным силам. Именно этим молитва отличается от близкого ей факта, с которым ее часто путают: от заклинания. Оно тоже состоит из действенных слов. Но в чистом виде заклинание в принципе целостно и просто: оно не обращается ко внешним по отношению к нему силам. Заклинание действует само по себе: произнесенное проклятие непосредственно прикрепляется к заколдованному предмету. Таким образом, это магический обряд, и у нас оказывается простое средство различить оба порядка фактов. Мы можем сказать, что, вероятно, молитва существует каждый раз тогда, когда мы сталкиваемся с текстом, который впрямую упоминает некоторую религиозную силу. При отсутствии такого упоминания мы все равно будем употреблять слово молитва, если место, обстоятельства или деятель ритуала будут иметь религиозный характер, то есть если ритуал будет совершаться в сакральном месте, в ходе религиозной церемонии или личностями, обладающими особым религиозным статусом. В остальных случаях это будет магическое заклинание в чистой или смешанной форме.

Однако между заклинаниями и молитвами, как и между религиозными и магическими обрядами, существуют разнообразные промежуточные ступени. Некоторые молитвы в каких-то отношениях оказываются настоящими заклинаниями. Например, те, которые служат тому, чтобы посвящать, с необходимостью производят посвящение. Напротив, некоторые заклинания содержат просьбы и хвалу демонам или богам, к которым они обращаются. С другой стороны, между этими двумя областями наблюдается процесс постоянного обмена. К самым великим богам может быть обращена мольба даровать их помощь в совершенно вторичных магических ритуалах. Так, в Индии Варуна вмешивается в процесс излечения водянки113. Самая древняя индийская мистическая молитва записана в Веде заклинаний - Атхарваведе; в Ригведе114 она использовалась в солярном ритуале, который имеет явно симпатическую природу, и ее можно интерпретировать либо как мистическое изложение обряда, либо как серию загадок115. Иногда система молитвы в конце

Каушика сутра, 25, 37 и т. д. Атхарваведа, I, 10, ср. V. Henry. La magie dans I'lnde, p. 209.

Мы имеем в виду гимн Р. В., I, 164 = А. В., IX, 9 и 10, использовавшийся в ритуале махаврата fankhayanafrauta sutra, 16, 22, 7. Ср. комментарий Сайаны к Ригведе I, 164) и обряд, обеспечивающий процветание (Каушика сутра, 18, 25), о чем см. также Айтарейя Араньяка, 5, 3, 2, часть Упанишад.

J На наш взгляд, обе традиции можно согласовать между собой. Представители второй таковы: Haug. "Vedishe Ratselfragen und Ratselsprilche", Sitzber, d phil. mat. Classe d. K. Bayer Ak. d Wiss. II; V. Henry. "Atharva Veda", Кн. VIII и XI, p. 107 и далее, 143 и далее; Дойсен и те, кто давали более мистическую интрепретацию, Allgem. Gesch. derPhilos. I, I p. 105 и далее. Библиографию вопроса и весьма разумный перевод мы найдем в: Lanmann-Whitney, Atharva Veda Samhitd, II, p. 533. Мы искренне благодарим Гарвардский университет за великолепные публикации, подаренные нам: за вышеуказанную книгу и "Vedic Concordance" Блумфилда, которые всегда были для нас драгоценными и незаменимыми источниками. 275

концов поглощает заклинание: так, трактат Берахот в Мишне и Тал-

П6 <-

муде по оольшеи части состоит из настоящих заклинаний, не имеющих религиозного характера, за исключением разве что воззвания к Яхве. Атхарваведа долгое время находилась вне круга Вед, затем была принята ими. Иными словами, она также стала сборником

религиозных формул, одним из столпов, на которых покоится мир117. Наконец, то, что является для одной Церкви молитвой, часто становится для адептов другой Церкви магическим рецептом. Итак, поскольку два вида обрядов сближаются в этой точке, поскольку между ними существуют постоянные взаимодействия и они находятся в состоянии непрерывного взаимопроникновения, можно предвидеть, что нам в ходе исследования не удастся радикально разделить их. Следует даже ожидать, что мы столкнемся с двусмысленными фактами, не допускающими точного определения. Если мы при этом ограничимся рассмотрением молитвы, в строгом смысле этого слова, то мы рискуем столкнуться с молитвами, происхождение которых мы вряд ли можем установить, а также мы рискуем обнаружить молитвы, о которых мы будем не в состоянии сказать, куда они исчезли. Впрочем, поскольку факты религии и магии в конкретном обществе составляют часть единой системы и, вероятно, восходят к одному истоку, сравнительное исследование обязательно окажется интересным. Тем не менее необходимо различать молитву и заклинание по какому-либо объективному признаку, так как именно в этом случае мы сможем указать соответствующее место заклинания и молитвы, одновременно определяя объединяющие их связи.

Всю совокупность религиозных обрядов следует разделить на две части: одни являются операциональными, другие - речевыми. Первые состоят из определенных телодвижений и перемещения предметов, вторые - из произнесения ритуальных высказываний. Выразительная сила речи совершенно иная, нежели выразительная сила жеста, и поскольку она основывается не на движениях, но на обычных словах, ее действенность происходит совсем из другого источника. Молитва, очевидно, является речевым ритуалом. Несмотря на это, в некоторых случаях классифицировать ее оказывается довольно трудно. Так, можно с некоторым основанием утверждать, что в беззвучной молитве "про себя" нет ничего вербального. Но на самом деле внутренняя речь остается речью.

Нет никакой необходимости в материальном произнесении слов для того, чтобы язык оставался языком. Это всегда некий ментальный акт118. С другой стороны, некоторые операциональные ритуалы настолько сим-

116 Blau. Loc. cit., см. Jewish Encyclopaedia, t. XXI, p. 713.

117 Прекрасную историю о судьбе Атхарваведы можно найти в книге: Bloomfield. "The Atharva Veda", Grundr. d. Indo-Ar. Philol, p. В. и далее.

118 Ср. Еф, V, 17, 18: 5ё?сютЕ кш rfv |д,а%сарау той яуеицатск;, б ecmv pfjjxa 0eov> 5ia яаотц; простуде, кш SETJCTEUK; тгроавихбцЕУсн ev navfi кшрф ev яуеицст %. т. X. (исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами и славословиями и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу и т. д.) (V, 18, 19

в Синодальном переводе). 276

воличны, что их можно назвать молитвами, поскольку на самом деле они оказываются чем-то вроде речи при помощи жестов; например, все религиозные драматургические действия, целью которых является воспроизвести свершения богов, их борьбу с демонами и т. д., эквивалентны молитвенным песнопениям, рассказывающим богам их собственные истории и побуждающим их повторить подвиги. Однако они маргинальны по отношению к молитве, как и общение при помощи жестов маргинально по отношению к языку звуков и, следовательно, мы не будем учитывать их в нашем определении. Напротив, существуют некоторые речевые ритуалы, которые мы будем рассматривать как молитвы, несмотря на то, что они стали операциональными из-за серии деградаций, так называемой регрессии молитвы. Происхождение таких обрядов всегда имеет отношение к речевой сфере, и именно благодаря словам они обладают силой.

Но не все речевые религиозные обряды являются молитвами: из круга молитв выпадают клятвы, пожелания, заветы, благословения, проклятия, обеты, посвящения и т. д. Их отличает одна важная особенность. Главный результат подобных обрядов заключается в том, чтобы изменить состояние профанного предмета, на который оказывается воздействие, чтобы придать ему религиозный характер. Клятва, ритуальный договор119 призваны прежде всего освятить данное слово, дать ему подтверждение двух свидетелей. В пожелании событие обретает свойство, обеспечивающее его исполнение120. В благословении и проклятии именно человек благословляем или проклинаем. В обете или посвящении121 обещание или предъявление переводят предмет в сферу сакрального. Несомненно, все эти обряды приводят

в движение религиозные силы, которые способствуют приданию нового качества тому, что объявляется, желается, обещается. Но суть акта - не влияние на религиозные предметы, а изменение состояния профанного объекта. Молитва же, напротив, оказывается прежде всего средством воздействия на сакральные существа; именно на них она влияет и именно в них вызывает изменения. Не то чтобы она совершенно не оказывала некоторого воздействия на область обычной жизни; впрочем, вряд ли найдется вообще хоть один ритуал, который так или иначе не служит верующему. Когда молятся, ожидают от молитвы какого-то результата для чего-то или кого-то, хотя бы и для себя122. Но это лишь следствие, не занимающее главного места в механизме ритуала. Он полностью

119 О клятве в классической древности см.: Glotz. Jusjurandum", Daremberg et Saglio. Diction-naive des Antiquites; Hirtzel. DerEid, Leipz., 1902; Wenger. "Der Eid in der greich. Papyrusurkunden", Zeitschr. d. Savigny Stiftung, 1902, XXIII, R. Abth., 158-274; cp. Huvelin. "Magie et droit individuel", Annie sociologique, 10, p. 32, n. 1, 12 и Westermack. Origin and Evolution of Moral Ideas, I, 58-61 и т. д. 1M См. G. Rousse. Greek Votive Offerings, 1903.

121 CM. G. Rousse. Ib., R. Andree. Votive und Weihegaben, 1906.

122 Обратите внимание на употребление среднего залога в глаголах VU'X.OIUM, precor ("молиться"). 277

адресован к религиозным силам, к которым он обращается, и лишь во вторую очередь, опосредованно воздействует на профанные существа. Иногда даже вся польза сводится к простому облегчению, которую обряд приносит молящемуся, а божественный мир почти полностью поглощает его действенность. Тем не менее различия между молитвой и другими религиозными речевыми ритуалами не столь уж разительны, чтобы с точностью можно было сказать, где начинается одно и кончается другое. Молитва может служить клятвой123, а пожелание - приобретать форму молитвы. В благословение может включаться молитва. Богу можно обещать что-либо в чистой форме молитвы. Но если эти две области религиозной жизни и не разделены четкими границами, они все же не перестают быть разными, и важно отметить различие, чтобы предупредить возможную путаницу.

Итак, мы пришли к следующему определению: молитва - это религиозный речевой ритуал, воздействующий непосредственно на сакральные предметы124.

123 Ср. Cheyne. "Blessings and Cursings", Encylo. Bibl.

С этой точки зрения бесполезно проводить различие между колдовством и молитвой, как это делают Маррет и Фарнел (ср. ниже). Мало того, что некое колдовство,' если принимать их терминологию, присутствует в любой молитве, было бы не вполне точно исключать из любой религии всякий элемент магии.

Книга вторая ПРИРОДА

ЭЛЕМЕНТАРНЫХ РЕЧЕВЫХ РИТУАЛОВ

ИСТОРИЯ ВОПРОСА И ГРАНИЦЫ ТЕМЫ

Теперь мы способны определить религиозный речевой ритуал и, в частности, молитву, поэтому мы можем приступить к обсуждению единственной проблемы, поставленной нами в этой работе: происхождение молитвы, что подводит нас, впрочем, к более общей проблеме происхождения веры в словесные формулы религиозного характера в обществах с примитивной структурой. I

Если научная литература, посвященная молитве, как мы видели, весьма небогата, то в отношении интересующего нас вопроса она и вовсе бедна. Мы едва можем назвать несколько имен.

Из двух философов, доктрины которых мы уже обсуждали, первый, Сабатье, после краткого обзора проходит мимо данной проблемы, даже не пытаясь установить собственно факты: он не проверяет, действительно ли молитва, как он ее понимает, то есть как "религия в действии и

Ф125 еноменом ;

второй, Тиль126, ограничивается тем, что выдвигает диалектические возражения против тех, кто пытается вывести примитивную молитву из теургических формул; свою позицию он подтверждает только некоторыми разработанными формулами уже развитых религий . Более того, оба128, как и большинство философов религии, даже не пытаются об-

125 Esquisse, p. 23, 40.

Elements of the Science of Religion, Edinburg, 1898, II, p. 150.

126

1ЭТ Ib., p. 154.

128 Как и их подражатели, R. Pfleiderer. Grundriss der Religionsphilosophie, p. 190; Bousset. Das Wesen der Religion, lecon de Gottingen, Gottingen, 1904, p. 21. Антро-

279

наружить форму и точный смысл ритуалов в предшествующих обществах; весь их труд направлен на критику или демонстрацию превосходства некоторых религиозных состояний души.

Среди антропологов этого вопроса касались только Тайлор, Фаррер и Макс Мюллер. Для первого из них129 изначальная молитва представлялась простым спонтанным выражением некоторого желания материального характера и адресовалась сверхъестественным силам, духам, чье появление объясняется анимизмом. Североамериканские индейцы как раз и были бы на этой стадии, древние индусы, греки и римляне так и не освободились от нее полностью. Но Тайлор, работавший в эпоху, когда антропология и социология только начинали приобретать форму научной дисциплины, смешал все примитивные народы в один огромный род, без подразделения на виды и без иерархии. Таким образом, он начал с ритуалов, очевидно, очень высокого уровня130, существовавших в уже развитых культурах. С другой стороны, в рамках своей анимистической системы он полагал за данность с самого начала представление о нематериальных и одновременно божественных личностях, которое, с нашей точки зрения, является понятием поздним и сформировавшимся именно при участии молитвы. Теория Макса Мюллера131 отчасти идентична теории Тайлора, а отчасти - теории Фаррера. Здесь филолог ведет себя как антрополог. Он исходит из данных, недавно обнаруженных Кодрингтоном132 среди меланезийцев, и его замечания могут быть весьма полезны. Он догадывается о существовании молитв, непохожих на то, что мы привыкли называть этим словом, однако имеющих право называться молитвами. В своем кратком обзоре тех форм, которые принимает молитва, Макс Мюллер выдвигает идею о том, что молитва, возникнув как высказывание, имеющее форму "да будет воля моя-", постепенно заменяется на диаметрально противоположное "да будет воля твоя"133. Между этими характерными типами находились такие молитвы, как ведическая и семитская. Однако блестящие рассуждения не могут заменять доказательства. Прежде всего, если упомянутые формулы являются исходными, поскольку они сосуществуют, согласно Кодрингтону, с другими молитвами, определенно обращенными к божественной личности134, ничто не подтверждает, в действительности, что одни примитивнее других и

полог-отступник Кроули впадает в ту же ошибку. Его труд (Tree of Life, 1906, p. 62, 182) действительно носит философский характер. Однако он знаком с австралийскими фактами и по праву оспаривает интерпретацию Фрэзера, но ведет спор как теолог (Lang. Mythes, cultes et religions, trad. p. 180 подходит к проблеме так же). [Ср. анализ этих текстов выше].

129

Civilization primitive (tr. fr.), II, p. 468.

130

См. Waitz. Anthropologie des Mzturuo'lker (2), IV, p. 508.

"On Ancient Prayer". Semitic Studies (Kohut), Berlin, Calvary, 1896, p. 1-51 (отрывки из неопубликованного курса, прочитанного в Оксфорде). Ср. предисловие к Wyatt Gill. Myths and Songs of South Pacific, Lond., 1890.

132

"The Melanesians" и т. д., Oxford, 1890.

"On Ancient Prayer", p. 41. Cp. Anthropological Religion, London, 1893, p. 320. "The Melanesians", p. 71, p. 123. 280

что приказ предшествовал заклинанию. С другой стороны, фундаментальная проблема, касающаяся молитвы, остается открытой. Как слова могут обретать силу и приказывать божеству? Это невозможно понять, если принять доктрины Макса Мюллера по поводу происхождения религии из общего для всех людей универсального чувства бесконечности. Нам даже не представить, как мог Макс Мюллер не заметить глубокого противоречия между двумя своими доктринами: если молитва начинается с заклинания, с магии, то божество никоим образом не может мыслиться как репрезентация некоторого бесконечного величия и нравственности.

В целом, Макс Мюллер зависим135 от интересной диссертации одного из инициаторов нашего труда, Фаррера136. Исходя из американских, африканских и полинезийских данных, Фаррер утверждал, что молитва "дикарей" изначально была магическим заклинанием. Но, с одной стороны, ритуалы, из наблюдения которых он исходил, содержали отнюдь не колдовские формулы; они состояли из важных речевых ритуалов, которые нельзя рассматривать как заклинания. С другой стороны, весьма продвинутые общества, с высоко развитыми религиями, которые он изучал, не могли ему представить ни фактов достаточно близких к истокам, ни средств, позволяющих приступить к решению фундаментального вопроса о действенности слов.

Кажется, однако, что если оставить в стороне Тайлора, то по вопросу об изначальной форме молитвы как заклинания установилось определенное единодушие. В недавних работах Маретта137 и Риверса138 эта теория рассматривается как уже установленная истина; один считает, что вся религиозная эволюция заключается в движении от заклинания к молитве, которую он сводит к мольбе, обращенной к личному божеству; другой любопытным образом отмечает сугубо магические свойства ли-

11Q

тургии народности тода , которые он отдельно выделяет и рассматривает как изначальные, хотя все-таки отдельно выделяет и собственно колдовские формулы.

Опираясь на работы и документы Маретта, историк греческой религии Фарнелл, в книге об эволюции религии недавно привел несколько гипотез относительно "истории молитвы"140. Однако в одном пункте он отличается от своих предшественников. Как и они, он допускает су-Мюллер не ссылается на нее, но книга имела значительный успех, поэтому мы полагаем, что Макс Мюллер знал одного из основателей религиоведения.

136 "The Prayers of Savages", в кн. Primitive Manners and Customs, London, 1872.

137 "From Spell to Prayer", Folklore, 1904, p. 132, и далее.

138 "On Toda Prayers", Folklore, 1904, p. 166, и далее.

139 Ср. The Todas, Macmillan, 1906, p. 216 и далее. [5]. Ср. ниже, L. R. Farnell. Evolution of Religion (Crown Theological Series), 1905, chap. Ill "History of Prayer".

140 Op. cit., p. 167. Цитируемая молитва заимствована из Latham. "The Tribes and Subtribes the Bahr el Gazal", Journ. of the Anthr. Inst., 1904, p. 165. А зря. Текст означает лишь то, что не существует молитв, обращенных к великому Богу. Это утверждение само по себе неправдоподобно, поскольку народы Нила, достигнув высокого уровня цивилизации, стали одними из самых религиозных среди африканских народов.

281

ществование народов, не имеющих молитв, у которых речевые ритуалы ограничиваются колдовскими заклинаниями, но полагает, что заклинания изначально противоположны чистой молитве, в которой Бог вызывается как отец и друг. По его мнению, религии следует классифицировать по удельному весу молитв и заклинаний, содержащихся в них. Впоследствии мы не раз будем возвращаться к этой доктрине, чтобы не затевать здесь спор, который уведет нас от изучения фактов. Достаточно указать на связь, соединяющую эту доктрину с разбираемой гипотезой. Все эти теории, однако, грешат серьезными недостатками метода. Во-первых, если речевые ритуалы начинаются с магии, как и почему из них рождается молитва? Почему природа, бог перестают быть зависимыми от человеческого голоса?141 Потому что провал ритуала обнаруживается экспериментально? Но мало того, что сама вера в магию основывается на невозможности подобной экспериментальной проверки,142 никто не объясняет, почему силы, которые перестают контролировать, начинают заклинать, вместо того чтобы просто перестать с ними говорить. Во-вторых, все эти работы не проливают света не только на происхождение молитвы, но даже на происхождение заклинания, хотя речь идет именно о том, чтобы объяснить, как они возможны. Ведь недостаточно объявить заговор или просьбу, обращенную к духу, примитивной формой молитвы, чтобы понять, как этот заговор могут полагать активным, почему верят в необходимость и пользу таких обращений. В третьих, все исходит из слишком поспешных сравнений. Никто не описал нам литургической системы, полностью сводимой к заклинаниям. Никто не изучал факты, достаточно близкие к истокам, чтобы мы могли убедиться, что в них не существует явлений еще более первобытных, которые достойны выступать в качестве первых форм молитвы. Именно этих трех недостатков нам и надо избежать. II

Потому в качестве поля исследований нам надо выбрать группу четко очерченных обществ, где речевой ритуал представлен в следующих условиях: 1) он должен иметь достаточно явный религиозный характер, чтобы в тех случаях, когда этот ритуал будет состоять не только из молитв, но и более сложных ритуалов, мы имели бы полную уверенность в том, что молитва

может быть выведена из этих ритуалов без невосполнимых лакун в материале; 2) нужно, чтобы он был доступен для наблюдения в таких условиях, при которых само объяснение ритуалов становится возможным, то есть, чтобы мы могли более или менее успешно сформулировать гипотезу о происхождении веры, со-

Фрэзер применял эту теорию к магии и религии, якобы предшествовавшим магической эпохе человечества. Ср. Golden Bough, II, 140 и далее, III, 530 и далее. См. Hubert et Mauss. "Esquisse d'uri 7, p. 101 и далее (см. наст. изд.).

142 См. Hubert et Mauss. "Esquisse d'une theorie generate de la Magie", Annee sociologique, 282

держащейся в них; 3) должна быть уверенность в том, что в данном обществе не существует иных форм речевых ритуалов, кроме данных примитивных форм, и на текущем уровне наших знаний невозможно найти более простых феноменов.

Как мы считаем, этим трояким требованиям удовлетворяет исследование австралийских обществ143. Далее нам предстоит продемонстрировать это. Полезно, однако, уже сейчас кратко заметить, что более удачного поля исследований нам не найти.

Прежде всего, среди обществ, изучаемых в настоящее время или исторически известных, мы не найдем других народов с такими же бесспорными признаками первобытной и элементарной организации. Они бедны, немногочисленны, отсталы с технологической точки зрения, застыли на месте в нравственном и интеллектуальном развитии, их социальные структуры примитивны настолько, насколько это только можно вообразить. Более того, они позволяют схематически представить себе, пусть даже и предполагая позади них долгую историю, какими были первые человеческие объединения, из которых другие берут свое начало, мы не станем, подобно Шетензаку144, утверждать в некоем антропологическом опьянении, что это примитивные люди, что они остались в колыбели человеческой расы и месте, где эволюция породила ее, что они никогда не испытывли потребности в обновлении и развитии. Тем не менее нам известны лишь две так называемые примитивные группы людей с историей, идущей, по-видимому столь издалека и столь мало подверженной превратностям жизни и смерти рас, культур и обществ. В первую очередь это аганы Огненной Земли145, но они почти исчезли, прежде чем были систематически описаны146, и были скорее

143 " ,

Мы учитываем тасманийские факты лишь в качестве ссылки, сравнения, хотя происхождение тасманийских туземцев было тем же, что и австралийских, и даже более примитивным, с чем согласны все исследователи: см. Howitt. {{President's Address", Austral. Ass. Adv. Sc. 1989, IV, Melbourne; Native Tribes ofSouth-East Australia (далее S.E.A.), London, 1905, ch. I. Впрочем, сборник всех полезных документов можно найти в монографии Ling Roth. The Tasmanians, Halifax, 1899. Если бы изучение тасманцев было возможным, оно бы оказалось крайне важным для нас, поскольку они представляли исчезнувшую в наших странах эпоху человечества - самые древние палеолитические цивилизации. Ср. Ту lor. "On the Tasmanians as Representatives of Eolithic Man", Journal of Anthropological Institute (далее J.A.I.), 1895, p. 413. Однако тасманцы были уничтожены, прежде чем стало возможным точное их изучение. Впрочем, документы, касающиеся их, не противоречат сведениям об австралийских религиях и даже могут быть весьма ценны в плане сравнения.

144 "Die Bedeutung Australiens flir die Geschichte der Menschheit", Zeitschrift furEthnologie, 1901, p. 127 и далее, ср. Klaatsch. Verhandld. Deut. Anthro. Tags. z. Frankfurt, in Mitthlg. Gesell. in Wien, 1907, p. 83.

145 Их следует отличать от онанов, о которых см. Bunsen. "The Onans of Tierra del Fuego", Geographical Journal, 1905, I, p. 513. Это переселившиеся на Огненную Землю патагонцы; таким образом, они зависят от великой караибской расы и культуры. О последней см. Vernau. Les Patagonians, Paris, 1899.

146 Hyades et Deniker. Mission scientifique a la Terre de Feu, vol. IV. Наблюдения, касающиеся, прежде всего, религии, поверхностны и неудовлетворительны.

283

выродившимся, нежели действительно первобытным народом. Затем сери с острова Тибурон в Калифорнийском заливе. Но монография Мак-Ги, по нашему мнению, поверхностна147; автор провел слишком мало времени среди туземцев, и они остались практически не изученными; если в некоторых отношениях сери, действительно, представляются первобытными148, кажется также, что и они имеют за собой долгую

149 ,-

историю , а их язык и раса явно зависимы от большой американской группы юма, пима, папаги и т. д. 15° Другие части человечества, которые рассматриваются обычно как примитивные, таковыми не являются. Даже африканские пигмеи151, негритос из Малайзии152, несомненно, как говорится, "дикие", живут среди великих варварских культур - банту или нильской в Африке, малайо-полинезийской в Малайзии - и отчасти принимают в них участие. Что же до ведда153 и азиатских дикарей, мы не оставили камня на камне от

громоздких теорий по поводу бедности их культуры и отсутствии религии. Австралийские сообщества не только имеют черты первобытности, но они являются еще достаточно многочисленными, однородными и в то же время разнородными, чтобы представлять собой группу, крайне подходящую для исследования ансамбля ритуала и его вариаций. Хотя среда их обитания распространяется на целый континент, они все же образуют некое целое или, как неверно говорится, этническое единство, "географическую провинцию" по словам Бастиана154, то есть у них

"The Sen Indians", XVII-th Annual Report of the Bureau of American Ethnology, 2 Pt. Washington, 1899 (1900).

Отсутствие "чувства обычая" Mac Gee. Loc. cit. p. 152*, 154*; сведение социальных групп к двум тотемическим кланам, аморфные верования, р. 269. Гончарное ремесло, особенно "олле" Mac Gee Loc. ей., р. 200*, составной лук, р. 195* и далее.

Ср. Mac Gee. Loc. cit., p. 293* и далее, и Alzadar Estudios sobre los Indianos del Mexico Norte, Mexico, 1903, p. 180 и далее (вероятно, вдохновлено документами Мак-Ги).

Библиографию о пигмеях см. М. Schmidt, "Die Pygmaer des Ituri". Zeitchr. f. Ethno., 1905, p. 100 и далее и Le Roy, LesPygmees africains, Paris, Mame, 1905. О них см. труды, датированные в кн. Skeat, Blagden. The Pagan Races of the Malay Peninsula, Macmillan, 1906, p. XXX и далее. О негритос с Филиппин см. публикации в Ethnological Survey под ред. Jenks; ср. Аппёе Sociologique, 10, р. 213. Их оригинальная культура почти полностью утрачена.

Эти легенды пошли от гг. Сарразин: Die Veddhas von Ceylon, Bale, 1888. Мы с нетерпением и некоторым недоверием ждем их исследований целебских тоалов. О понятии географической провинции см. Bastian. Das elementare Volkergedanke, Berlin, 1874. Мы признаем, что малайские влияния неоспоримы на севере Австралии, а на северо-востоке - океанские: см. Maj. Campbell, "Mem. Resid. Melville Isl. and Port Essington", Journ. Roy. Geogr. Soc., 1843, vol. 13, p. 180 и далее; G. W. Earl. "On the Aboriginal Tribes of the Northern Coast of Australia", Journ. Roy. Geogr. Soc., 1845, vol. XVI, p. 239; cp. N. W. Thomas. "Australian Canoes and Rafts", J.A.I., 1905, type 3, p. 70. Однако настоящая работа может рассматриваться как наш вклад в дело установления единства австралийских популяций. Единственный, кто оспаривает факт такого единства, - это Мэтью в "Eaglehawk an Crow" (London, Nutt, 1899), который даже в разделении первичных кланов видит доказательство существования двух различных рас и одну из них относит к папуасской ветви, а другую - 284

имеется единая культура, образованная как некое семейство обществ, объединенных не только связями общего исторического прошлого, но так же идентичностью техники, языка, эстетики, юридической и религиозной155 систем, но и расовыми связями156 такого рода, что определенные положения, приложимые к одним обществам, могут успешно применяться и к другим. Если существуют вариации, то все они происходят из общего основания и сливаются в нем. Таким образом, сравнения внутри группы осуществляются с наименьшим риском. Поэтому, не лишая фактов их местного австралийского колорита, мы, по крайней мере, в ходе описания одновременно не нарушим ни требований науки, которая сравнивает, ни исторической этнографии, которая стремится уточнять специфические черты. Однако однородность австралийских обществ не исключает и определенной разнородности. Часто пренебрегают наличием в австралийской культуре многих течений и типов157. С другой стороны, практически все исследователи единодушно и по праву различают в области, ка-

1 158

сающеися религиозных феноменов, многочисленные ступени эволюции .

к дравидской. Мы не будем спорить; это предположение не подтверждается даже лингвистическими доказательствами, якобы найденными автором. Согласиться с ним можно лишь в одном: действительно, тасманцы вполне могли принадлежать к иной расе и цивилизации, нежели австралийцы и представлять предшествующий слой популяции, в доказательство чего Мэтью в книге "Eaglehawk and Crow" (London, Nutt, 1899) приводит соображения геологического (ср. Howitt. Loc. cit.), зоологического (отсутствие динго, ср. ((Transactions of the Royal Society of South Australia", Memoire II) и технологического (ср. Tylor. Loc. cit.) характера.

' По этому поводу мы отсылаем к работам этнографов; во многих отношениях им еще многое предстоит сделать, что, однако, не снижает ценности их трудов: см. Waitz. Anthropologie der Naturvolker, IV, 2; Brough Smith. Aborigines of Victoria, Melbourne, 1875, I, p. LXXX и далее; Curr. The Australian Race, 1882, I, p. 28 и далее; Howitt, см. цитированные выше; Schotensack. Op. cit; F. Graebner. "Kultur-studien und Kulturkreise in Australien und Melanesien", Zeitschrift fur Ethnologic, 1905, p. 410 ср. Уже первые наблюдатели обратили внимание на это единообразие, особенно лингвистическое. См. J. Eyre. Journey of Discovery etc., 1835, II,

ap6p. ? ?

156 CM. Topinard. Les Indigenes australiens, Paris, 1878; Helms. "Anthropology", Trans. Roy. Soc. South Australia, 1895, vol. XVII.

157 Мы принимаем за аксиому результаты работ Хоуита о типах инициации, (ср. S.E.A, заключение, р. 618 и далее), Томаса об искусстве мореплавания (Op. cit.). Однако работы тех же авторов о матримониальных классах (Howitt. Ibid., p. 150 и далее; Thomas. The Marriage Laws of Australians, Cambridge Univ. P., 1906) следует подвергнуть сомнению уже сейчас. Гипотеза ван Геннепа о двойном происхождении системы родства, сделанная в той же связи, безосновательна (Mythes et legendes d'Australie, Paris, Maisonneuve, 1906, p. XC). Гребнер, в общем, принимает ее без особых рассуждений, см. F. Graenbner. Kulturschichten und SozialverhAltnisse in Australien, Globus, 1906, I, p. 323, 373 и т. д. По нашему мнению, он лишь продемонстрировал существование этих типов и течений. Впрочем, мы ожидаем больше от сравнительного исследования технологии и филологии австралийцев, чем от работ, поднимающих сразу слишком много слабо проясненных социологических вопросов. Тем не менее в работах Томаса можно найти ясные и верные описания некоторых обычаев, касающихся семейного уклада.

Frazer. "The Beginnings of Totemism and Religion", Fortnightly Review, 1905; Spencer. "Presid. Address", Austral. Adv. Sc., 1904, VIII, p. 160 (примитивность арунта), против Howitt. S.E.A., 150 и далее; Lang. The Secret of the Totem, p. 175; van Gennep. Mythes etc., p. LXXX. Cp. Thomas. Man, 1904, no. 40; 1905, no. 42; 1906, no. 42, no 285

Идут споры о том, какой ранг присвоить тем или иным обществам. Нам также придется обратиться к этому вопросу. Сейчас, впрочем, это неважно. Для нашей работы достаточно, что это разнообразие не подвергается сомнению. Достаточно будет упомянуть, что общества, которые мы будем изучать, не находятся на одном и том же уровне развития, отнюдь не одинаковы, и идут каждые своим путем. Ведь если нам удастся обнаружить во всех вариациях один тип примитивных речевых ритуалов, если мы сможем установить в нем возможные универсальные черты для разнообразных обществ, это произойдет лишь потому, что мы затронем явление, необходимое для всех обществ такого рода. В то же время различия в величине, форме, содержании и собственно религиозного характера, которым подвержены ритуалы этого типа, как правило, будут не менее интересны для наблюдения, нежели общий тип. Будучи зависимыми от определенных социальных феноменов, они будут объяснены, что послужит делу объяснения молитвы в целом.

Добавим, что австралийские общества становятся наиболее изученными из тех, которые условно называют первобытными. Для науки весьма ценны последние экспедиции Спенсера и Гиллена159.

поводу Durkheim. "Totemisme", Annie sociologique, 5 (1902); 8 (1903-1904). The Native Tribes of Central Australia, Macmillan, 1899 (далее N.T.), The Northern Tribes of Central Australia, Macmillan, 1904 (далее N.T.C.) станут одними из главных наших источников. Спенсеру и Гиллену посчастливилось в том отношении, что арунта рассматривали их как "полностью посвященных" (ср. N.T.C., р. XI), и поэтому они имели доступ ко многим зрелищам, традициям и практикам, оставшимся тайной даже для более одаренных наблюдателей. Несмотря на исключительность их работ, мы все же не будем полностью принимать их на веру. Далее будет немало обсуждений документов, содержащихся в них. Вестись же эти обсуждения будут в следующем духе: во-первых, арунта, по нашему мнению, подверглись куда более сильному влиянию европейской цивилизации, чем пожелали указать Спенсер и Гиллен (ср. N.T., р. 12 и Schultze. "Notes of the Aborigines of the Finke River", Transactions of the Royal Society of South Australia, 1891, vol. XIV, pt. II, p. 218). После строительства станции в Элис Спрингс (туда несколько лет регулярно ходил дилижанс, ср. R. H. Matthews. "Notes on the Languages of Some Tribes of Central Australia", Journ. R Soc. N. S. Wales, XXXVIII, p. 420) многие обычаи могли потерять оригинальность. Это относится к арунта. Относительно самих исследователей надо различать следующее: глубокое знание данных об арунта, принадлежащее, вероятно, Гиллену, в течение двадцати лет защищавшему туземцев в том районе, и поверхностное знание других племен, полученное обоими авторами примерно в одних и тех же условиях. Даже при всей глубине исследования арунта наблюдение продолжалось лишь небольшое количество лет (ср. документы, переданные Гилленом Стирлингу, чтобы исправить раздел "Anthropology", VI в "Horn Expedition", p. 179 и далее). Не все темы изучены одинаково глубоко (ср. Аппёе sociologique, 2, pp. 219, 221), и мы знаем едва ли тринадцать интичиума из почти что ста, которые должны существовать, если установленные принципы точны, а без Штрелова мы бы не знали формул интичиума. В книге рассматриваются только племена Элис Спрингс и окрестностей. Этим объясняются значительные расхождения с документами немецких миссионеров из Миссии Германсбурга на берегах реки Финке. Исследование проведено с недостаточной строгостью; Спенсер и Гиллен, похоже, слишком доверяли двум ученым старикам, с которыми они общались (ср. N.T.C., р. XIII и R. H. Matthews. Loc. cit, p. 420; ср. Klaatsch. "Schlussbericht meine Reise" etc., Z. /. Ethn., 1907, p. 730); они не пытались узнать, начали ли работу другие этнографы и сильно ли они продвинулись в исследованиях; помощь, особенно филологическую, Спенсер и Гиллен могли бы найти у миссионеров (ср. H. Kempe. "Grammar and Vocabulary of the Languages Spoken by the Aborigines of the Macdonnell Ranges", S. A. in 286

Помимо этого следует отметить последние исследования В. Рота160, проведенные с использованием всех ресурсов современной этнографии, или сведения, публикуемые в настоящее время миссионерами, направляемые одним из лучших этнографических музеев мира161, но и более старые документы Хоуитта, сначала публиковавшиеся понемногу, но затем собранные вместе162 и дополненные.

Trans. Roy. Soc. S. Austr., vol. XIV, pt. I, sq. Cp. Planert (по сведениям миссионера Веттенгеля), "Australische Forschungen", I, "Aranda Grammatik", Z. /. ?., 1907, p. 55 и далее; Basedow. "Vergleichende Grammatik", Z. /. ?., 1908, p. 105 и далее), поскольку Спенсер и Гиллен одинаковы слабы с филологической точки зрения: у них нет никакой системы транскрипции. Пример: то что Планерт, профессиональный лингвист, записывает как atua ("человек") фонетическим письмом, они записывают как ertwa, что приблизительно передает нужный звук лишь по правилам английского произношения. Спенсер и Гиллен не создали ни сборника текстов арунта, ни точной лексики; они не знают языков соседних племен. Мы бы даже осмелились утверждать, что со своими братьями арунта, а еще вернее с другими племенами, урабунна с юга и варрамунга с севера они говорили только на "пиджин-инглиш". Так что нам остается только сожалеть, что авторы не позаботились о том, чтобы передать имена своих информантов, условия наблюдений и т. д. Однако это не мешает нам по достоинству оценить замечательные и интересные данные, полученные наблюдателями. Старые и недавние работы миссионеров Штрелова ("Die Aranda Stamme" (опубликована F. v. Leonhardi), Veroffll. v. Stadt. Volkermiseum, Frankfurt, a M. I. "Mythologie der Aranda und Loritja" (Luritcha у Спенсера и Гиллена)), Кемпе, Шульце зачастую позволяют нам выполнить необходимую критику.

160 Рот опубликовал: 1) Ethnological Research among the Aboriginus of Central North western Queensland, Brisbane, Gov. Print., 1898 (далее Ethn. Res.); 2. восемь выпусков North Queensland Ethnography Bulletin, Brisbane, Gov. Print, 1900-1907. Его наблюдения более сухие и краткие, но при этом более спорадические и рассеянные, чем у Спенсера и Гиллена. Схематические объяснения (кроме технологической или чисто этнографической области) мешают его наблюдениям. Мы не знаем, действительно ли Рот говорил Клаатшу (ср. Schlussbericht meine Reise, p. 739), что никогда не обнаруживал тотема в Квинсленде (против ср. тексты Рота, цитируемые далее, о призыве, обращенном к животным через их омонимы); в

любом случае подобная идея вредит его наблюдениям: тотемизм относится к числу обычаев, содержащихся в тайне, и его надо искать, чтобы обнаружить.

161 См. Strehlow-Leonhardi. Die Aranda Stamme etc. Frankfurt, 1907.

162 The Native Tribes of South East Australia, Macmillan, 1904 (далее S.E.A.). Относительно предшествующих работ, которые Хоуитт даже не называет полностью, см. библиографию в S.E.A. Личные и глубокие познания Хоуитт имел только о курнаи из Джипсленда; о его наблюдениях сообщает Файзон (тогда находившийся на Фиджи и иногда ездивший в Австралию) и опосредованно Морган, которому Файзон и Хоуитт сообщали номенклатуру родства и посвятили свой первый труд The Kamilaroi and Kurnai, London, Melbourne, 1875. Однако его наблюдения осуществлялись через двадцать лет после оккупации страны европейцами (северо-восточная Виктория), долгое время оставались неполными и, например, когда Хоуитт обнаружил существование инициации, ему пришлось просить повторять церемонии (см. "The Jeraei'l Ceremony of the Kurnai Tribe", J.A.I. XV, 1885, p. 455); то же и с порядком боя, S.E.A. р. 344, 345; с другой стороны, если наблюдения и велись с должной точностью, некоторые пункты, например мифология, остались в стороне в силу исчезновения стариков как хранителей традиций (ср. The Kamilaroi andKurnai, 252; "On Australian Medicine Men", J.A.I., 1882, p. 413). Наконец, филологическая точность наблюдений несколько относительна. Хоуитт пользовался, в первую очередь, пиджин-инглиш (ср. S.E.A., р. 627) и заставлял их диктовать, время от времени требуя точно переводить тот или иной смысл или заинтересовавшие его слова (см. пример в S.E.A., р. 630; ср. по поводу курингал, юин р. 533, 534). Несколько хуже Хоуитт знал племя диери. Он был одним из первых европейцев, изучившим его (ср. Howitt. "Personal Reminiscences of Central Australia", Inaugur. Addr. Austr. Ass. Adv. Sc., Adelaide,

287

Даже отдельные части старых книг Вудса163, Грея164, Эйре165 стоят лучших современных трудов. Более того, благодаря трудам и современных, и более ранних лингвистов мы можем получить достаточно точное представление о структуре австралийских языков, о стоящем за ними образе мысли и об их выразительных возможностях166. Наконец, в нашем распоряжении находится довольно много текстов мифов в подстрочном переводе (см. гл. III, IV, V), поэтому мы можем быть уверены, что наша работа о первобытной молитве не лишится всякой ценности, когда будет проведено, наконец, подробное филологическое исследование австралийских языков.

Разумеется, это не означает, что нам известны все факты и что уже знакомые факты мы знаем хорошо. Напротив, нам следует ожидать сюрпризов. Вспомним, насколько неожиданным было появление первой книги Спенсера и Гиллена. Некоторые ученые до сих пор остаются, так сказать, зачарованными арунта. Аналогично, новые открытия могут привести к такому же перевороту наших представлений, и этого даже

1907, р. 31 и далее (диери, янтруванта, яурорка)), и возвращался к нему довольно часто, но, в общем, лишь затем, чтобы дополнить или проверить старые наблюдения Гейзона или недавние миссионера Зиберта. К другим племенам юго-восточной Австралии Хоуит имел более или менее прямой доступ: племена, которые он объединил в группу племен юин (горы на северо-востоке Виктории и на юго-востоке рядом с Новым Южным Уэльсом), он наблюдал уже затронутыми сильным влиянием европейской цивилизации (ему пришлось провоцировать их церемонии инициации, ср. "On Certain Australian Ceremonies of Initiation", J.A.I., XIII, p. 410), а его связи с ними были не очень близкими и осуществлялись через посредство туземцев разной квалификации, которые расспрашивались, опять-таки, по-разному (так, Хоуитт не смог узнать о церемониях инициации все, чему его мог научить старый туземец Берак, которого впоследствии расспрашивал Мэтьюз, ср. ниже). Что же до остальных племен, исключая те, что жили в окрестностях Мельбурна, то тут Хоуитт пользовался информацией, полученной им от поселенцев, более или менее связанных с соседними племенами.

163 The Native Tribes of South Australia, Adelaide, 1875.

Journal of Two Expeditions of Discovery into the Interior of Western Australia, 2 vol., London, 1835. Journal of Two Expeditions of Discovery into Australia etc., включая "an Account of the Manners and Customs of the Aborigines", 2 vol., London, 1845 (племя Аделаиды по Мурхаузу, племена залива Мюррей по личным наблюдениям, осуществлявшимся в течение трех лет и стоившим серьезных усилий).

166 Упоминания достойны, главным образом, труды: Тайхельмана и Шюрмана; Vocabulary of the Tribes Neighboring Port Lincoln, 1834; Threlkeld. A Key to the Structure of the Aboriginal Language Spoken by the Awabakal Tribe of Port Macquarie, Sydney, 1850, etc.; An Awabakal English Lexicon, ibid., переизданная с другими работами того же автора и других авторов (A. Giinther. Wiradhuri etc.; Livingstone. Tribus de la Wimmera) в J. Fraser, Threlkeld. A Grammar etc., Sydney, 1892. Переиздание не является ни полным, ни совершенным. W. Ridley. Kamilaroi and other Australian Languages, etc., 2е edit., 1875, N.S.W. Gov. Print.; Rev. Hey in Roth, JV.Q. Ethn., Bulletin, n. 6, "A Grammar of the Ngerrikundi Langauge"; Rev. Gale, n. 9, Bui. 7, "A Grammar of the Kokowarra and Kokoyimidir Languages" etc. Наконец, в последних документах немецких миссионеров есть важная группа текстов племен арунта и лоритджа, переведенных дословно (о грамматике и лексике см. выше). Лингвистическими трудами Р. X. Мэтьюза, мягко говоря, беспорядочными, словарями, опубликованными в Brough Smith. The Aborigines of Victoria, II, p. 1 cp. 310, и Керром мы пользуемся крайне осторожно. 288

надо ожидать, поскольку из двухсот пятидесяти австралийских обществ, насчитанных Керром, включая общества, исчезнувшие в настоящее время, но не учитывая многочисленные до сих пор неизвестные племена, более или менее описаны около тридцати обществ. Однако поскольку документы из первых рук, которые мы смогли найти, в основном относятся к

обществам, разбросанным далеко друг от друга по всему континенту и располагающим самыми разными системами организации и религии, возможные открытия, как мы думаем, не могли бы дать результаты, полностью противоречащие изучаемым нами данным. С другой стороны, при всех различиях в вескости и обоснованности приводимых нами доказательств, они настолько разного происхождения и они так легко упорядочиваются, что их критика вряд ли представит особые затруднения.

Но, прежде чем перейти к описанию, а затем и объяснению первобытных форм молитвы в Австралии и, гипотетически, молитвы вообще, нам нужно ответить на одно принципиальное возражение, которому лично мы не придаем никакого значения, но которое может быть нам представлено. По какому праву из всех данных о молитве мы выбрали именно эти? По какому праву из исследования молитвы в австралийских религиях мы делаем заключение о происхождении молитвы в целом?

Несомненно, единственный способ доказать, что австралийская молитва представляет собой образец исходного типа молитвы - это продемонстрировать, что из этого рода формул вышли все остальные формы молитвы. Очевидно, такую задачу в ходе одной работы не выполнить. Тем не менее, несмотря на отсутствие подобного доказательства, которое единственно может быть окончательным, у нас есть серьезные причины заранее рассматривать изучаемые нами факты как первобытные. Прежде всего, мы наблюдаем их в самых отсталых из всех известных нам обществ. Поэтому есть все основания считать, что мы найдем там религиозные данные столь же примитивные, сколь и другие социальные факты. Далее, мы увидим, что австралийская молитва тесно связана с тотемической системой, то есть наиболее архаичной религиозной системой, существование которой до сегодняшнего дня открыто историками и этнографами. Наконец, и в первую очередь, мы покажем, что она, будучи совершенно непохожей на то, что мы обычно называем этим словом, тем не менее содержит все основные элементы более сложных и чистых ритуалов, для которых идеалистические религии и используют имя молитвы. В то же время благодаря своей простоте и даже грубости австралийский речевой ритуал нас явно отсылает к первым фазам религиозной эволюции. Нам даже сложно представить себе такую простоту. Все будущее мы открываем в ней в зародыше. Поэтому, по крайней мере, достаточно убедительно предположение, что это будущее вышло из нее.

Впрочем, и так понятно, что результаты нашего исследования будут лишь предварительными. Научные заключения всегда таковы, и ученый должен быть готов пересмотреть их. Если нам удастся открыть еще более элементарную форму молитвы или установить, что в определенных условиях молитва сразу родилась в сложной форме, придется рассмот-

10 Зак. 3106 289

реть факты, приводимые в поддержку первого или второго утверждения. Пока достаточно и того, что анализ до сих пор не обнаружил более простых форм молитвы, тогда как, напротив, наиболее развитые формы молитвы явно оказываются плодом более или менее долгой исторической эволюции.

ЕСТЬ ЛИ МОЛИТВЫ В АВСТРАЛИИ?

На вопрос, поставленный таким образом, мы находим два противоречащих друг другу ответа. По мнению одних исследователей, молитва в Австралии не только существует, но и уже имеет форму просьбы, мольбы, призыва, обращенного к могущественному и независимому божеству, как в наиболее развитых религиях167. Согласно же другим, напротив, австралийцы не знают ничего, что могло бы быть названо именем молитвы168. Рассмотрим последовательно документы, на которых основываются то и другое утверждение.

Среди сведений, на которые опираются те, кто считают, что они обнаружили в Австралии молитвы в европейском смысле слова, одни настолько очевидно лишены какой бы то ни было ценности, что нам даже нет нужды останавливаться на них169. Другие источники, более достойные доверия, лишены каких бы то ни было доказательств170;

16' См. Crawley. The Tree of Life, Lond., 1906, p. 80. Патер. В. Шмидт, похоже, делает аналогичный вывод в статьях "L'origine de 1'Idee de Dieu", Anthrpos, 1908, no. 1-4, поскольку, как и некоторые документы Лангло Паркер, которые мы обсудим далее, допускает это. Ср. Эндрю Ланг. Предисловие к L. Parker. The Euahlayi Tribe, Lond., 1905, p. 20; Magic and

Religion, London, 1901, p. 36 и далее.

168 "The Beginnigs of Totemism", Fortingly Review, 1899; "Remarks on Totemism", J.A.I., 1899, p. 280; Golden Bough, 2nd edit, p. 363, no. 1 (см. пассажи, цитируемые в Аппее sociologique, 5, p. 212). "Some Ceremonies of the Central Australian Tribes", Austral. Ass. Adv. Sc., Melbourne, VII, 1901, pp. 313-322. Фрэзер недавно смягчил подобные утверждения и обратил внимание на характерные черты того, что называют молитвой, то есть искупительной речи и жертвоприношения в австралийских религиях. См. "The Beginnings of Religion and Totemism", Fortingly Review, 1905, p. 162 и далее, p. 168. Однако Спенсер в "Totemism in Australia", Pres. Addr. Austral. Ass. Adv. Sc., Dunedee Meet., 1904, p. 376 и далее, и Гиллен в "Magic amongst the Natives of Australia", Austr. Ass. Adv. Sc., 1901, Melbourne, VIII, 162 и далее, остались на прежней точке зрения. Для полноты мы упомянем спорные мнения Топинара (Les sauvages australiens, 1887, p. 21) или негативные Эли Реклю (Les primitives, 2-е edition, p. 231).

Например, информация обо всех племенах Нового Южного Уэльса, полученная от негра Энди, самозванца. См. Manning. "The Aborigines of New South Wales", Journ. Roy. N. S. Wales, 1892, p. 160, 161.

Среди прочих Manning (восточное племя камиларой, турувул), Port-Macquarie. Loc. cit., p. 161, что противоречит Threlkeld Loc. cit., ниже; Wyndham (западное племя камиларой), "The of Australia", J. Pr. R. S. N. S. W., 1889, XXVIII, p. 36, 37 (молитвы Байяме), но этот документ, как нам кажется, идет от Энди. Ср. Andy в 290

сводятся к простому утверждению без единого текста молитвенной формулы в поддержку этого утверждения. Третьи, которые кажутся более точными и содержат элементы доказательств, на самом деле происходят от обычной путаницы, ошибок в номенклатуре явлений. Для племен, на этот раз уже локализованных, авторы употребляют такие слова, как заклинание, заклятие, мольба, хотя на деле они могли бы доказать только существование крайне простых речевых ритуалов. Когда Оксли171 говорит, что племя Сиднея172 молится, он не говорит ничего определенного; когда Хигни говорит о заклинаниях невидимых духов, совершаемых с целью навести порчу, и о мольбе с целью вызывания дождя, он допускает настоящие языковые ошибки; когда Пичи173 говорит об искуплении и заклинании по поводу того, что он сам называет "корробори", то есть плясовые песни "для дождя", он злоупотребляет правом на интерпретацию. Использование всех этих терминов неоправданно. Гораздо важнее документы о племени эйалайи (Euahlayi), опубликованные Лангло Паркер174. Она рассказывает о погребальной церемонии, в ходе которой произносится нечто вроде молитвы Байаме, великому богу-творцу всех племен равнин175. Дух мертвого этой молитвой направляют к богу и просят последнего пропустить покойного, верного его законам на земле, в небесную обитель бога, в Bullimah, "страну блаженства"176, спасти его от ада, Eleanbah wundah111. Самый старый колдун, обратившись лицом на восток и опустив голову, как и все

178

присутствующие , стоя произносит эту речь.

Каким бы звучным ни было утверждение Паркер, оно кажется нам одним из самых спорных. Прежде всего, сама природа употребленной

Frazer. "The Aborigines of N. S. W." in J. Pr. R. S. N. S. W., 1889, XVIII, p. 166; Wrixen (племя Мельбурна) в дискуссии о коммуникации в Proceed. Roy. Col. Inst., London, 1890, XXII, p. 47. Лучшее свидетельство этого рода - Dawson. The Present State of Australian Aborigines in North West Victoria, Melbourne, 1822, p. 210.

Oxley. Journal of Two Expedition from Port Jackson, etc., London, 1820, p. 162. 1 Племя реки Барку (вероятно, группа Баркунджи), in Curr, "Austral. Race", II, no. 107, p. 377.

"Vocabulary of the Cornu Tribe" (группа вирайджури), J.A.I., 1870, p. 143 s. v. coola-boor, бог.

Юалеай (Yualeai) у некоторых других авторов, Новый Южный Уэльс, р. Барван

(организация и язык типа камиларой). 175 "Australian Legendary Tales", London, Nutt, 1897, p. X., "More Australian Legendary

Tales" London, Nutt., 1899, p. 96. Мы не уверены, что госпожа Паркер лично присутствовала на этой церемонии, поскольку в своей последней книге, "The Euahlayi Tribe", 1905, p. 89, она говорит, будто ее уверяли, что этот ритуал практиковался

"в других обстоятельствах". 1 Bullimah означает кристалл. Это волшебный кристалл, образующий плечи Байамы и в то же время являющийся небесной субстанцией, прекрасной по своей сути. Ср.

Austr. Leg. Tales, p. 91. 1 Wundah - злой дух на языках племен этой группы. См. Словарь Гюнтера

(вирайджури) в Threlkeld (изд. Фрезером), ad. verb. Слова Eleanbah мы не понимаем,

но видно, насколько мы близки к понятию ада. Ср. Euahl. Тт., р. 78. Eleanbah

wundah - большой огонь, вечное движение. 178 Euahl. Tr., р. 8.

формулировки указывает на ее христианское происхождение, почти прямое заимствование из библейского, то есть протестантского словаря. "Услышь же наш голос, Байама"179. Более того, у нас есть все основания предполагать, что наблюдаемое племя находилось, по крайней мере, в восприимчивом состоянии, склонявшем его к подобным имитациям. Уже со времени юности миссис Паркер оно находилось на пути распада180; оно включало множество чужеродных

элементов181, которые, по меньшей мере, привели к некоей евангелизации обрядов. Поскольку же наша наблюдательница росла, жила среди аборигенов и лишь позднее решила записать и опубликовать свои наблюдения, которые она не датирует, мы склонны думать, что это описание является фиксацией достаточно нового обычая, появившегося уже после того, как начало осуществляться прямое или непрямое влияние белых. Нельзя не вспомнить о европейском обычае, требующем, чтобы родственники покойного стояли во время погребения кругом, опустив головы. Впрочем182, этот изолированный факт покажется нам еще более неправдоподобным, когда мы обратим наше внимание на то, что молитва за мертвеца (а не обращенная к мертвецу) является, очевидно, одной из наиболее развитых, редких и недавних по времени появления форм речевых ритуалов. Она появляется, очевидно, только в христианстве, причем в христианстве, уже удаленном от собственных корней183. Поэтому трудно поверить, чтобы австралийцы без посторонней помощи одним прыжком преодолели все стадии, отделяющие их от этих сложных и возвышенных форм молитвы. Кроме того, ничто не доказывает, что эта практика наблюдалась постоянно, до или после наблюдений Паркер, и, как нам кажется, мы располагаем доказательством того, что во все время пребывания среди них наблюдательницы, эйалайи не обошлись без изменения погребальных обрядов. Действительно, говоря о похоронах почтенного мужчины по имени Ээрин, автор не упоминает о столь важном ритуале, прекрасно описанном в рассказе о погребении старой Бимунни, женщины, которой, однако, было оказано меньше почестей, чем бренным останкам мужчины. Мы говорим о вполне австралийском ритуале - похоронном речитативе, который пелся над могилой и включал перечисление всех имен, тотемов

179

Ср. С. Н. Richards, "crying heart" в Словаре языка вираджури. "The Wiraa-dthooree, etc., Science of Man", Australian Anthropological Journal (далее - Science of Man), 1903, VI, p. 320; cp. F. Tuckfield in Gary. "Vocabulary of the Geelong and Colac Tribes", 1840, Austr. Ass. Adv. Sc., 1898, Sydney, VII, p. 863, 864. Все это идет, несомненно, от англиканской "Book of Common Prayer".

Ср. Euahl. Tr., p. 76, существование многочисленных метисов, строгость старых wirreenun, направленная против распада нравов. Предисловие к Austr. Leg. Tales, p. III.

Мы не отрицаем, что этот обычай мог легко установиться под европейским влиянием: его сделали возможным некоторые идеи, присущие племенам, в частности, отношения, существовавшие между характером посвящения и состоянием души после смерти (см. ниже, кн. II, гл. V).

См. Salomon Reinach. "L'origine des prieres pour les morts" in Cultes, mythes et religions, Leroux, 1905, p. 316. Возможно, в египетском или анатолийском христианстве эти ритуалы происходят из мистических истоков, но невозможно сказать, являются ли последние древними или недавними. 292

180 182 183

и подтотемов покойного184. Остается только предположить (это, похоже, и сделала Паркер),

185

что ритуалы для мужчин и женщин используются разные, и что для одних не делается призыв к Байаме, а для других - нет призыва к тотемам, что лично нам кажется неправдоподобным. Дело в том, что для мужчин бы должны были использоваться оба этих похоронных ритуала, если только в давние времена не было серьезных изменений культа мертвых.

Паркер гарантирует подлинность второго, еще более спорного факта, то есть молитвы Байаме, хотя, по правде сказать, она не была его непосредственным свидетелем: поскольку речь идет об инициации, а она не присутствовала ни при одной церемонии бура186. Вот в чем она заключается. После второй инициации187, когда юноше разрешается созерцать изображения великого бога Байамы и его жены Биррагнулу188, вырезанные на деревьях, выдавленные в земле и прочерченные на газонах, когда он уже слышал священную песнь Байамы189, юноша, как говорит Паркер, наконец присутствует во время молитвы, обращенной к Байаме старейшим из живых колдунов (wirreenuns190). Последний "просит" Байаму "продлить существование черных на земле, ибо они давно хранят верность его законам, что доказывает соблюдение церемонии бура". "Старый колдун много раз повторяет эти слова умоляющим тоном, повернувшись лицом на восток, где хоронят мертвецов". Можно задуматься, не является ли натяжкой эта интерпретация слов туземца и не примешивается ли уже в первом свидетельстве туземца определенная тенденция? Язык формулы оказывается вполне библейским191. Вполне может быть, что речь идет о ритуале, достаточно распространенном в этом районе Австралии, но не составляющем молитвы того рода, на который указывает Паркер. Во всех этих племенах центральной и южной части Нового Южного Уэльса старики

устраивают нечто вроде демонстрации существования великого бога Байамы или другого на небесах192, причем не только художественную (скульптуры, живописи

Euahl. Tr., p. 85, если только Goohnai погребения старого Ээрин в More Austr. Leg. Tales не было этим самым ритуалом, и тогда это лишь грубые ошибки редактирования 185 Euahl. Tr., p. 89.

Произносится на английский лад: Вига, что обычно записывается как bora. Паркер говорит о церемониях инициации, опираясь лишь на слухи, и, кроме того, в форме прошедшего времени: в тот момент, когда она собирала или могла собирать материалы, эти ритуалы уже вышли из употребления.

Euahl. Tr., p. 79, 80. См. дискуссию по поводу этого текста: Marett. "Australian Prayer", Man, 1907, п. 2, ответ Andrew Lang. Ibid., no. 12; ответ Marett. Ibid., n. 72. 1ii8 Ibid., p. 79.

189 Ibid., p. 80, о священной песне см. ниже, кн. II, гл. V. ш Ibid., p. 79.

191 Мы опять-таки не отрицаем, что в австралийских религиях могут быть элементы, обеспечивающие возможность подобных заимствований. Ниже мы встретим некоторые примеры, поскольку в определенных случаях боги, несомненно, требуют исполнения боры (см. кн. II, гл. VI, религиозный характер).

192 Некоторые факты этого рода приводятся в Howitt. S.E.A., р. 523, 528, 543. Ср. ниже, кн. II, гл. V. 293

и рисунка), но и словесную. Существует даже определенное число церемоний инициации, во время которых старик или старики, зачастую погребенные и как бы находящиеся на пороге перерождения193, вступают в речевую связь с великим богом; находясь в могиле, если она есть, старик задает ему вопросы и отвечает, словно один дух беседует с другой нематериальной личностью. Во всех этих случаях, если мы сталкиваемся с молитвой в общем смысле, установленном нами, мы все еще далеки от формулы, представляющей собой нечто среднее между символом веры, воскресной молитвой и отзвуком десяти заповедей, вкладываемым госпожой Паркер в уста старых колдунов. Кроме того, если этот ритуал вообще существовал, то он должен быть недавним по происхождению, поскольку он еще не нашел своего места в излагаемом в другом месте мифе первой боры, установленной самим Байамой194: этот миф, основание всей литургии, ничего не сообщает о том, чтобы Байама велел людям, пользующимся его законами, молиться ему.

Впрочем, мы оцениваем все эти наблюдения миссис Паркер как несколько подозрительные. Предвзятое мнение, возможно, исказило их, поскольку наш автор считает, что существование народа или религии без молитвы невозможно195. Такие принципы исследования опасны, ибо они подтолкнули Паркер к акцентированию некоторых черт более или менее древнего ритуала.

Обратное утверждение насчитывает среди своих сторонников наиболее авторитетных этнографов. Это Керр196, близко знающий достаточно большое число племен от Квинсленда до нижнего Мюррея. Хоуит197 не менее радикален в отрицании существования молитвы в Австралии. Спенсер и Гиллен, в общем подтверждают на материале племен центральной Австралии тезис Керра; они заявляют, что не зафиксировали наличия представлений, необходимых для появления молитвы198 и подтверждают магический характер всей системы как речевых, так и операциональных ритуалов арунта и других племен, живущих в той же области199.

193

Мы имеем в виду ритуалы, которые ниже будут сгруппированы под именем yibai-malian, кн. II, гл. V. Они связаны одновременно с тотемическим культом инициации, дарованием имени и культом великих богов инициации. More Austr. Leg. Tales, p. 94 и далее.

195 Euahl. Тт., р. 80. На стр. 79 мы найдем доказательство того, что Паркер, вероятно, говорила о молитве со своими туземными информантами, поскольку они, как американский индеец Оглторпу, отвечали ей, что ежедневные молитвы кажутся им оскорблением Байамы. Несомненно, они говорили не о своих представлениях, а о том, что она хотела от них услышать.

196

Australian Race I, p. 44, 45. "Ничего, что являлось бы культом, молитвой или жертвоприношением, не наблюдалось, это точно". 197 S.E.A., р. 503.

las дг у ? А p 491; "There is never an idea of appealing to any alcheringa ancestor" ("Нет даже идеи обращения к какому бы то ни было alcheringa предка".) Штрелов, утверждавший существование богов, altjira, не нашел молитвы (в том смысле, как он понимал это слово) у арунта. См. N. W. Thomas. "The Religious Ideas of the Arunta", Folk-Lore, 1905, p. 430.

i QQ

CM. Loc. cit. 294

Вокруг этих свидетелей, проводивших наблюдения во многих австралийских обществах, группируются другие, не менее категоричные и не менее точные: Эд. Стивене по поводу

211 1 201

племени Аделаиды ' , Симон, рассказывающий о племенах южного Квинсленда , Смит, описывающая племя боандик, живущее в юго-восточной части Виктории202, Манн, со слов резидента (Т. Петри203), долгое время жившего в племени залива Нортон204. Наконец, относительно племен юга западной Австралии мы располагаем столь же отрицательными

сведениями католического епископа, основателя миссии Новой Норсии: он считает, что Мотагон - добрый бог-творец и его идея соответствует первобытному откровению205, но епископ приходит к выводу, что этот бог не почитается ни в молитвах, ни в подношениях. Еще более важный, чем все эти отрицания в результате, возможно, добросовестных исследований, симптом - это то, что во всех австралийских языках, словарями или текстами (например, переводами Библии) которыми мы располагаем, мы не встречаем ничего близкого к слову "молитва"206. Даже когда в таких словах возникает потребность, к примеру в целях религиозной пропаганды, приходится либо вводить новые слова, либо выдумывать их, либо искажать смысл некоторых других. Причем это требуется не только для того, чтобы объяснить христианский ритуал, но и чтобы перевести сам Ветхий Завет. В Евангелиях и Книге Бытия, переведенных на язык авабакал великолепым Трелькельдом, слова, заменяющие "молиться" и "молитва" образованы с помощью глагольного корня wya, означающего просто "говорить"207. В словаре языка диери Гейзона, единственное слово, приближающееся к "молитве", означает всего лишь заклинание208. Небольшой словарик

200 "The Aborigines of South Australia", J.R.S.N.S.W, 1889, vol. XXXIII, p. 482.

201 Реки Герберт и Барнетт (группа дора, кумбинингерри и т. д.) Ср. R. H. Matthews, "The Toara Ceremony of the Dippil Tribe", American Anthropologist, sq. VII, p. 210; "The Thoorga Language etc., "In Notes on the Lang" etc., Journal of Roy. Geogr. Soc. QueensL, XIII, p. 200; CM. Semon. In the Australian Bush, London, 1891, p. 230 (кроме того, отрицает существование какой бы то ни было религии).

02 О евангелизации Смит говорит, что миссионеры не встретили никакого культа, который следовало бы ниспровергнуть. The Boandik Tribe etc., Adelaide, 1879, p. 33.

203 "Notes on the Aborigines of Australia", Spec. Vol. Proc. Geogr. Soc. Australia, Sydney, 1865, p. 76, 77.

204 Memoires historiques deI'Australie Occidentale (перевод на французский Фальсимана), Paris, 1845, p. 259.

205 P. 345, несмотря на интерпретацию корробори как составляющего элемента мессы (р. 200). Ср. Jalaru: танец.

206 См. указанные словари; ex. Teichelmann и Schiirman in Willhelmi. EvangelischeMissionszaitschr., Basel, 1870, p. 31 и далее.

"° Евангелие от Луки (переиздано Фрэзером), Wiyelli-ela, p. 129, ср. ст. 19, 20, "мое слово", "мои слова", wyellikanne, ibid., гл. II, ст. 34, р. 34; ibid., гл. III, ст. 21; wyelliela, "творя свою молитву"; ibid., , гл. IV, ст. 19, "чтобы объявить", ср. 7, 10; ibid., гл. IX, ст. 29; wyelliela, "молитва" (Иисуса); ibid., 22, 40, р. 187; ibid., ст. 41, 42, 43, 45, wyella, "говорить"; ср. A Grammar, p. 10 о смысле слова wya, amen: молиться, ewyelliko; ср. A Key to the Awabakal, p. 112. wya, CM. wyellikane: тот кто молится, зовет. 208 В: Curr. Austr. R, II, p. 92. 295

защитника туземцев Виктории209 Томаса показывает нам, как европейцы запросто вставляют слово thanrk в языки бунуронг, вуренджерри и другие, чтобы выразить "благодарность" божеству, и создающих, чтобы описать обет, мы уже не знаем как, новое слово pardogurrabun. Но даже эти справедливые отрицания исследователей и пугающее молчание самого языка недостаточны, чтобы доказать отсутствие всякой молитвы. На самом деле надо учитывать предрассудки европейских этнографов, миссионеров и даже филологов. Признаваемые различия в одних местах принимаются в другом месте за произвольное смешение понятий. Даже тексты Библии, в которых молитва для иудея была лишь торжественной речью, средством доступа к недоступному вне необходимых форм божеству, звучат в ушах протестантского или католического священника как глубокомысленные излияния души. Ни этих отрицаний, ни молчания недостаточно, чтобы доказать отсутствие всякой молитвы. Тот факт, что разные исследователи не нашли ее следов, может объясняться совсем другими причинами. Совершенно явным образом они исходят из того же постулата, что и сторонники противоположного утверждения. Для них образцом молитвы оказывается христианская молитва, молитва, понимаемая как духовный торг верующего с его богом. Под влиянием этого предрассудка они были не в состоянии заметить, что общего между молитвой, понимаемой таким образом, и теми словами, которые австралиец обращает к близким ему священным силам. Впрочем, именно поэтому же Спенсер и Гиллен отказываются видеть в системе тотемических ритуалов и верований религию в полном смысле этого слова. Таким образом, их негативному заключению не хватает в данном случае авторитетности, обычно сопровождающей их свидетельства. Чтобы открыть молитву в Австралии, ее надо свести к ее основным элементам и научиться видеть явления религиозной жизни не только через призму христианских идей.

Поэтому и пресловутая скудость словаря не более доказательна. В языке хотели выразить идею молитвы, как ее понимали; естественно, язык отказался: эта идея была чуждой туземцу. Не имелось слова, равно как и предмета. Для людей, полных теологических идей, подобных авторам этих лингвистических трудов, просто невозможно перешагнуть пропасть, которая

разделяет их представления о языке, пригодном для общения с Богом, и те слова, которые австралиец обращает к своим тотемам, своим духам. Естественно, наблюдатели были не в состоянии обратить внимание на общие черты между христианской молитвой и песней, предназначенной для того, чтобы заколдовать животное. Отсюда и их отрицания. А если язык неспособен выразить идею молитвы, которую пытается привить ему прозелитизм, то это лишь потому, что эти языки и религии туземцев еще недостаточно зрелы для той формы Это языки племен верховий реки Ярра, Brough Smith. Abor. Viet., II, p. 128, ср. p. 132 и ниже. 296

молитвы, которой их пытаются научить. Но это вовсе не означает, что здесь не используются другие системы молитв.

Так каковы же эти системы молитв? Вот это нам и предстоит показать. Начала

То, что мы находим, ни в коей степени не является - и поэтому приходится отчасти согласиться с отрицательным тезисом - молитвами поклонения, смирения, излияния души. Однако существуют молитвы другого типа и других типов. В общую картину австралийских культов входит множество речевых ритуалов, заслуживающих названия молитвы, если мы примем достаточно общее определение, предложенное выше. Позднее мы сможем увидеть, как не вполне оформленные речевые ритуалы могут обладать природой и функциями молитвы, не принимая этической направленности, психологического значения, смыслового содержания тех религиозных речей, для которых мы обычно употребляем название "молитва".

Более того, уже в австралийских религиях можно обнаружить помимо массы элементарных, запутанных, сложных форм, характерные черты, начала, пробы более совершенного языка. Институт, уже живущий, начинает дышать в соответствии с ритмами, которые позднее станут основными для всей системы речевых ритуалов. Естественно, пока лишь нюансы отличают эти обычаи от общего типа речевых ритуалов, который мы установим позднее. Но подобно тому, как по пятнышку крови в яйце видно, откуда родится цыпленок, в Австралии то тут то там появляются более или менее ярко окрашенные попытки молитвы в европейском смысле слова. Они позволят нам понять, как смог родиться тот ее вид, к которому наблюдатели и ученые пытались свести весь род. Они выведут нас на путь, позволяющий найти законы эволюции. Наконец, он позволит почувствовать, что помимо значительной дистанции между практикой речевых ритуалов австралийцев и других древних религий имелись и имеются логические связи между теми и другими явлениями. Ведь существование фактов, которые мы собираемся описывать, оказалось бы невозможным, если бы оставшаяся часть системы речевых ритуалов наших дикарей ни в коей мере не имела бы общих черт молитвы и полностью сводилась к заклинанию.

Позднее мы уделим больше внимания обрядам вызывания дождя и определим их место в системе ритуалов. Но пока мы можем ограничить их исследование лишь несколькими документами. Мы понимаем, что даже на исследователей, близко знакомых с культурой туземцев, ритуалы такого типа действительно могли произвести впечатление, будто это нечто подобное европейским молитвам. Вне зависимости от того, должны ли они вызвать или прекратить дождь, они явно выражают нужду, желание, отчаяние всей группы. Используемые слова легко вошли бы в контекст обета или пожелания. А поскольку считается, что дождь или вода находится где-то, откуда-то ее выпускают, формулы словно обращаются к некоей персонифицированной силе, от которой

добиваются вмешательства или мистически понимаемой помощи. Нам важно установить границу, отделяющую данный тип ритуалов от обрядов других типов, границу, которую ритуалы вызывания дождя не преступили в Австралии21".

Бане (Bunce)'11 говорит212, что однажды во время бури у входа в поселение "группа стариков принялась молиться о хорошей погоде; их молитва состояла в заунывном меланхоличном пении. Они довольно долго продолжали ее", но, обнаружив, что их бог в тот момент был глух к их призывам, воскликнули: "Marmingatha bullarto porkwadding; quanthunura. - Мармингата очень недоволен, почему?"213 Несмотря на точность описания обрядов, мы видим здесь молитву совсем иного рода, чем полагает Бане. Несомненно, это случай речевого ритуала, поскольку поются слова и фразы. Однако здесь у нас нет устойчивой словесной формулы, и

нет оснований приписывать формуле молитвенный характер. Продолжение же описанного выше ритуала скорее подразумевает обратную интерпретацию. Потому что, увидев безуспешность своих действий, старики "стали плевать в воздух в направлении грозы с обращенным к ней презрительным криком"214. Так что очень может быть, что первые слова, обращенные к Мармингата, были, скорее, приказом, чем проявлениями уважения, поскольку та же нематериальная личность впоследствии подвергается оскорблениям. Впрочем, даже если в данном случае мы имеем дело с молитвой, а не просто с ритуалом, который проинтерпретирован таким образом, мы не можем сделать никаких заключений из этого факта. Племя гилонг уже было евангелизировано. Это показывает даже употребление слова мармингата в словаре того же Банса215: оно обозначало, вероятно, отца "1S, предка, но прежде всего дух217, здесь означает личность, бога, действия и, в частности, молитву - все то, что связано с евангельской религией.

210 По правде сказать, немногие ритуалы классифицируются этнографами как столь чистый пример магических ритуалов, но совершенно бессмысленно было бы противопоставлять ошибки одних ученых ошибкам других. См. ниже, кн. III, гл. I, магические ритуалы. Для определенного числа подобных ритуалов отнесение к разряду магических совершенно неправомерно. Ср. ниже, кн. II, гл. II. Впрочем, весьма вероятно, что подобная классификация является плодом уже довольно старой традиции в антропологии, которой дали авторитет некоторые вопросники, в частности, Географического общества в Лондоне, Антропологического института и даже Фрэзера.

211 AustralasiaticReminescences, p. 73. Цит. по: Brough Smyth. АЪог. Viet., I, p. 127, 128. Бане - великолепный наблюдатель, хорошо знающий язык.

212 Племя гилонг (Geelong) группы Бунуронг (Bunurong).

213 Мы можем проверить смысл двух слов из этого перевода с помощью словаря Банса в Brough Smith. Abor. Viet., II, p. 134.

214 О фактах того же рода см. ниже. Мы подчеркиваем слова к ней, указывающие, что мармингата - это не божество, а сама гроза.

21' В. S., II, р. 141. Marmingatha - божественный, священник, Господь, Высшее Существо, моление, молитва, религия; marmingatha ngamoodjitch - проповедник (ср. пдато-odjitch marmingatha, p. 145 - пастор, священник). Вероятно, история слова такова: оно использовалось в начале воскресной молитвы, которой пытались научить людей из племени гилонг, и в конце концов стало означать все, что связано с религией.

216 Marmoonth - отец (Л., р. 141). Marmingatha должно означать "наш отец".

217 Ср. по поводу племени верховий реки Ярра (другая группа бунуронг) документ Томаса в В. S. Abo?-. Viet., I, p. 466. Марминарта - дух, который овладевает стариком.

298

Другие речевые ритуалы той же группы также редуцируются аналогичным образом. Например, молитвы детей племени эйялайи о дожде в первую очередь являются разновидностями магического хоровода218. Точно так же, когда Гейзон обнаружил у диери, что они заклинают, молят Моора Моора, бога-творца, чтобы он послал дождь219, Гейзон допустил простую ошибку как относительно природы божества, так и относительно природы формулы, которой мы в настоящее время располагаем . Здесь нет ничего, кроме тотемических предков клана дождя, а молитвы, обращенные к ним, имеют очень мало общего с христиан-

221

скими

Таким образом, надо искать в другом месте более явные и очевидные

222

данные ". В некоторых племенах, полностью изолированных одно от другого, названия тотемов223 произносятся тем же способом, каким в гораздо более развитых религиях обращаются к божественной личности. В реальности и представлении людей животное-помощник находится рядом с поклоняющимся ему человеком. "У малланпара224 когда ложатся спать и перед тем как встать, полагается более или менее тихо произносить имя

225

животного и т. д., омонимом которого является или которое принадлежит твоей группе , добавив после него слово wintcha, win-tcha - "где? где? (ты находишься?)". Кроме того, если это возможно (т. е. если существует такой обычай226), следует имитировать шум, крик, зов (этого животного)227. Цель этих действий, которым старики учат молодых людей, как только наступает пора их обучения, заключается в том, чтобы они были удачливыми и ловкими во время охоты и знали

L. Parker. Euahl. Tr., p. 12. Ср. аналогичный ритуал у детей диери. Джейсон в Curr. Austr. R., II, p. 92. См. ниже, гл. V о ритуалах того же рода. The Diyerie Tribe, Melbourne, 1874; перепечатано в Woods. The Native Tribes of South Australia, 1886 и в Curr (мы цитируем по этому изданию), Austr. Я., II, № 55, р. 66, 68. Ср. Джейсон Хоуитт в Howitt, "The Dieri and other Kindred Tribes" etc., J.A.I., XX, p. 92; Джейсон Фрэзеру, J.A.I., XXIV, p. 175 (кроме того, ритуалы вдохновляют Моора Моора).

220

См. ниже, гл. III, § 4.

2'J1

Об общем значении ритуалов вызова дождя лучше всего мнение Коллинза - Collins. An Account of the English Colony of New South Wales, 2е edit., London, 1801, p. 555. Фрэзер недавно сообщил о некоторых фактах, которые мы описываем здесь, и указал, что они содержат зачатки молитвы, в том числе и понимаемой как искупительная. "The Beginnings of Religion and Totemism",

Fortniqhtly Rev. 1905 II, p. 164.

223 ,.

Мы оставляем в стороне вопрос о том, идет ли речь о личных тотемах или тотемах кланов.

•>24

Река Тулли. Северо-Восточный и Центральный Квинсленд, см. Roth "Superstition, Magic, Medecine", Bull, V, § 7, p. 20, 21. Рот пишет не очень хорошо, и мы предлагаем не настолько буквальный, как обычно, перевод.

225

Рот не верит в тотемизм, поэтому здесь имеются в виду матримониальные классы. Например, в том, что Рот с намеком на системность называет церемониальными играми в подражание животным, "Games, Sport and Amusements", Bull., V, p. 8 №. 1; p. 28, № 64.

227

Рот выразился ужасно: "Если в то же время нужно издать какой-то крик, шум, призыв, можно подражать ему". Но в строгом смысле это можно понимать так: речь идет об обычае, эквивалентном крику животного, издаваемому во многих тотемических церемониях, (ср. "Games" etc. Loc. cit., ср. ниже, гл. 4, § 3). 299

обо всех опасностях228, исходящих от животного и т. д., имя которого они носят. Если человек с именем рыбы произносит его достаточно регулярно, рыбалка будет иметь успех, а в случае голода он выловит немало рыбы" . Если человек, омонимами которого были дождь или гром, пренебрегает их призывом23", то он теряет способность вызывать их231. Змеи, аллигаторы и т. д. не будут беспокоить своего омонима, если он регулярно вызывает их (sic), без предупреждения, знака, "чего-то", что абориген чувствует в животе или в виде щекотки в ногах. Если же человек не выполняет этих действий, нападение животного и гибель считается его собственной ошибкой"232. "В отношении женщин похоже, считается, что обращение к тотемному животному, не имеет особого действия. Если они призывают существа (явления и священные животные), иные, нежели их омонимы, то это не дает ни доброго, ни

234

дурного результата" .

К той же рубрике, что и призыв тотема, мы хотели бы отнести еще один обычай другого племени из Квинсленда. "Перед сном абориген выкрикивает одно или несколько имен животных или растений, предметов, вещей, связанных с первичным делением племени, к которому он принадлежит234. Животное или предмет, призванный им, предупредит

Примечательный случай агрессивных тотемов. Чтобы понять текст, его надо сравнить с одним текстом, который еще будет цитироваться ниже. Этот факт может показаться экстраординарным, однако для многих австралийских обществ это не так. Многие тотемы опасны по природе, а их культ заключается прежде всего в том, чтобы заговаривать их, предотвращая угрозу. С другой стороны, опасность тотема для его компаньона-человека не противоречит природе тотема, особенно в случае нарушения тотемических запретов (см. санкции, ниже кн. III, гл. IV). Даже душа может быть опасной для владеющего ею индивидуума, поскольку она является внешней по отношению к нему. Так, в племени Пеннефазер (Roth. Sup. Mag., p. 29. № 115) души шои или нгаи, обитающие на дереве, могут сбросить взобравшегося на дерево человека.

Случай поедания тотема не имеет ничего общего с тотемическим таинством, как его практикуют аранда. Ограничивается ли он ситуацией голода? Текст говорит "should he be hungry", что наводит на такую мысль.

930

В этом племени есть клан дождя. Ibid., p. 9, по. 16. Впрочем, в число младших тотемов этого клана входят также молния и гром.

231

Вызывать гром? Вероятно, прекращать его.

Ibid., p. 40, sect. 150; ср. ibid, p. 26, по. 104 (вероятно, тот же факт).

9ЧЧ

л" Ibid., p. 21, sect. 74.

234

Река Прозерпина, Коко-йимидир, Roth. Ibid., p. 21, sect. 74. О матримониальных классах см. Durkheim. "Origine de la prohibition d'Inceste", Annee soc., 1, p. 11. Долгие споры теоретиков и наблюдателей ничего не добавили к предложенной теории и не опровергли ее. Мы не будем вступать в эти споры, просто скажем, что практически все австралийские общества, за исключением небольшого числа, знают эту организацию. Они подразделяются на четыре, а в некоторых случаях на восемь классов, распределяемых между двумя фратриями, внутри которых браки запрещены. Человек из данного класса может жениться лишь на женщине другого определенного класса, но другой фратрии, а дети с необходимостью переходят в класс иной нежели предок, по которому считается родство (отец или мать, в зависимости от ситуации; цель системы с восемью классами - учет обеих линий родства: по фратрии и по тотему). См. Durkheim. "Sur 1'organisation matrimoniale des societes australiennes", Annee Soc., 8, p. 116. ср. Подробная сводка фактов и доктрин, весьма полная с точки зрения документов в N. W. Thomas. Kinship Organisation and Group Marriage in Australia (Cambr. Arch. A. Ethn. Ser. I Cambridge 300

человека во время сна о приходе других животных и т. д.". Иными словами, если мы правильно понимаем эти темные фразы, животное-помощник235 следит за своим союзником и предупреждает его обо всем, что могут причинить ему существа, связанные с другим матримониальным классом. Например, как мы предполагаем, опоссум, соответствующий классу курчилла (Kurchilla), предупредит аборигена о приходе дождя, святого для вунгко

(Wungko). Впрочем, мы не уверены, что речь здесь идет о тотемах, поскольку здесь не говорится ни о кланах, носящих эти имена, ни о культе (вне данного ритуала), адресованном этим предметам и явлениям, среди которых дождь или ветер. Однако очень может быть, что они являются тотемами; во всех соседних племенах существует совершенно особый тип тотемизма, при котором только люди тотема и принадлежащие к тому же классу имеют право есть тотем и тотемы их класса236. Поэтому здесь пищевые запреты и зачастую, как следствие, матримониальные классы, меню и культ оказываются, так сказать, распределены при минимальном сотрудничестве между двумя фратриями237. Впрочем, надо учитывать и систематическую, по нашему мнению, но в любом случае, сознательную, тенденцию,

238

подталкивающую Рота нигде не видеть тотемов, даже если явно существуют семьи, названные именами животных и вещей и наделенные особой властью над ними. Этот факт хоть и редок, но не изолирован. Тот же обычай мы находим у племени парнкалла (Parnkalla) из Порт-Линкольна (южная Австралия)239 в форме, промежуточной между ритуалами, которые мы только что описали. Имя тотема здесь выкрикивают во время охоты в случае успеха, когда ударяют себя в живот: "Ngaitye paru! Ngaitye paru!" - "Мое мясо! Мое мясо", как переводит Шюрман240. Другие

Un. Pr., 1906) Племя Прозерпины, как и вакельбура, пегуллобура, племя Порт Маккей и т. д. использует классификацию

по матримониальным классам. Ср. Durkheim et Mauss. Classifications primitives, p. 12, ср. ниже, кн. Ill, гл. III.

Классификация основывается на следующих категориях:

Курчилла: радуга, опоссум, земляная игуана, пятнистая ящерица.

Купуру: "stinging tree", эму, угорь, черепаха.

Банбари: мед, "sting ray", бандикут, сокол.

Вунгко: ветер, дождь, бурая змея, ковровая змея.

235 Мы говорим здесь о животном-помощнике, поскольку даже при наличии тотема, хотя такой вариант тотемизма и редок в Австралии, он, очевидно, воспринимается как помощник. Кроме того, отличие австралийского тотемизма от других в этом отношении сильно преувеливают, особенно в Spenser. "Totemism in Australia", VIII, Meet. Austr. Ass. Adv. Sc., 1904, p. 80; мы вернемся к этому вопросу позднее, кн. III, II, гл. IV.

236 См. ниже, кн. II, гл. IV, последний абзац.

237 См. о питта питта: Ethn. Res., p. 57, 58; ср. Roth in Proceed. Roy. Soc. Queensl, 1897, p. 24; "Food, its Quest and Capture" etc., Bull. VII, p. 31, sect. 102.

22,8 Ср. выше, с. 121, № 2, с. 122 № 1 и ниже, гл. III.

239 Это племя определенно относится к группе центральной Австралии. Ср. Howitt. S.E.A., р. 111; ср. Spenser, Gillen. N.T.C., p. 70.

240 Schurmann. "The Aboriginal Tribe of Port Lincoln" in Woods, "Nat. Tr.", p. 219. Слово ngaitye в этих и соседних (принадлежащих к другому типу культуры) племенах означает "тотем" и "мое мясо". Ср. Taplin. The Narinyerri etc., p. 2. Таким образом, если учитывать этот документ, то можно предположить, что Шюрман перевел эту

301

формулы, напротив, похоже, закреплены не за членами тотемического клана, а за другими кланами, которые могут охотиться на данное животное и которым люди клана с помощью "охотничьих дистихов" передают некую власть над животным, на которое идет охота241. Они также называют качества тотемического животного и магическое действие, ими производимое242. Кажется, что аборигены племени парнкалла знали речевые ритуалы того же типа, что и туземцы из этих двух племен Квинсленда, настолько далеких от них, что о заимствовании не может идти и речи. В таком совпадении можно даже увидеть доказательство возможности общей эволюции, общей тенденции, ведущей к формулировке молитвы в собственном смысле этого слова.

Основные черты последней, действительно, уже собраны в этих обрядах, пускай в весьма общей форме, но уже носящей явные признаки религиозности. Эта регулярность ритуала, обязательность его соблюдения у малланпара, это чувство предсказателя, исполнение, которое оно дарует, предвидение во сне у коковарра (Kokowarra) достаточно резко выделяют эти обряды среди других австралийских ритуалов. Кроме того, в них есть все общие черты молитвы, которые мы определили ранее: они действенны, они используют священные силы, которые понимаются как посредники, и также в одном случае из трех они являются общепринятыми, а в двух остальных случаях эти обряды входят в постоянный культ. И все же отметим, какая большая дистанция разделяет ритуал подобного рода и лежащую в его основе ментальность от более развитых ритуалов. Отличие таких призывов от магических заклинаний слишком тонко. Только один призыв у малланпара указывает на дистанцию, которой в более продвинутых ритуалах отделены от верующих их боги, и именно этот призыв обладает совершенно императивной краткостью: "Где, где?". Этот призыв похож на приказ, и бог должен встрепенуться подобно собаке, услышавшей оклик хозяина.

Мы еще встретим в другом месте эти обряды призыва тотема. Они входят в другую группу

действий в наиболее важные австралийские праздники243, и нам лучше уже сейчас отметить

их значение, а также значение фактов, о которых мы только что говорили.

Среди остальных практик австралийского тотемизма мы найдем лишь один факт, достаточно

точно соответствующий привычной нам идее молитвы. Это одна из многих других формул,

обращенных к Воллунква (Wollunqua)244. Это сказочный змей, единственный в своем роде и

все

фразу плохо и, скорее всего, должен был перевести ее так: "Мое мясо! мое мясо, мой тотем". Возможно смысл ритуала гораздо сложнее, но мы не можем сейчас найти его (слово пг-пдайуе "молельщики" (sic) (Taplin. Ibid., p. 64), возможно, соответствует этой тотемической практике).

241

Schiiimann. Ibid., p. 220, ср. John Eyre. Journeys of Discovery, II, p. 333, 334 (соседнее

с Аделаидой племя), похоже, проверил эти утверждения.

Ср. Teichelmann und Schurmann in Wilhelmi. "Die Eingeborenen" etc., in Aus Allen

Weltlein, I, 1870, p. 13. Эти тексты анализируются ниже, кн. II, гл. VI, поскольку

они дают хорошее представление о конгломерате формул, в котором все это исчезает.

Ср. также гл. V, § 4, где приводится общее объяснение подобных форм тотемического

культа.

' Интичума, см. гл. III Тотемические церемонии, § 3, 4 и 7.

же давший рождение клану, которой носит его имя и ничем не отличается от остальных тотемических кланов245 племени варрамунга (Warramunga) (центральная Австралия). Молитву повторяли два вождя клана, когда вели Спенсера и Гиллена к Тапауэрлу246, "яме с водой"247 в пещере, где обитал этот змей. "Они сказали ему, что привели двух больших белых людей, чтобы те посмотрели, где он живет, и просили его не причинять нам и им самим ничего дурного"248. Кроме того, вожди сообщали змею, что эти белые друзья - их союзники. Отметим, насколько симптоматичен изолированный характер подобного обращения к божественному существу. Согласно Спенсеру и Гиллену из всех племен, знакомых им единственные только ритуалы клана Воллунква имели умилостивительный смысл249, ибо только одна формула среди них, еще не вполне оформленная, была близка к общему смыслу всех этих обрядов250, и не проявлялась еще в интегрированном в культе виде: она была случайна и была произнесена перед белыми, посвященными, конечно, но все равно чужаками. Словом, высшая точка, которой в данном случае достигают формулы тотемического ритуала в стремлении к другим типам молитвы, не является ни достаточно устойчивой, ни достаточно высокой.

Остается культ великих духов или, если угодно, великих богов. Он также включает некоторые речевые ритуалы, в которых появляется нечто иное, чем просто приказ, повествование или призыв.

У племен питта питта (Pitta Pitta) из Булиа (Boulia) большой водяной змей Карнмари (Karnmari)261, дух природы и повелитель колдунов, слушает краткие речи252, совершенно аналогичные тем, что произносили вожди клана Воллунква перед жилищем их непосредственного предка. Но Карнмари, кажется, не имеет отношения ни к какому тотему; змей появляется по время разлива рек, а также топит неосторожных. Если человек хочет вести себя разумно, он должен обратиться к Карнмари

О тотемическом культе Воллунква см. кн. II, гл. VI, где мы демонстрируем религиозный характер ритуальной системы австралийских кланов, фратрий, племен, народов и указываем возможность ее эволюции.

Саркастические замечания Клаача против весьма справедливых утверждений Спенсера и Гиллена ничего не доказывают (см. "Schlussbericht meiner Reise in Australia", Z.F.E, 1907, p. 720). Очевидно, что эти ритуалы составляют часть не только тотемического культа, но и культа змей, особенно водяных змей. Но это ничуть не противоречит наблюдениям английских авторов.

246

N.T.C, р. 252, 253, ср. р. 495.

247

Далее мы будем именно так переводить английское слово "waterhole" (на австралийский лад). Оно не соответствует ни нашему слову "фонтан", ни "источник", ни перифрастическому "естественный колодец". Это естественные углубления в скалах, в которых находятся ключи, поэтому там скапливается вода.

249

Эта фраза исчезла из сводки церемонии, р. 495. Ср. JV.T.C, р. 227, 228, 495, 496.

250

О смысле ритуала см. Frazer. Beginnings of Religion, p. 165.

251

О Карнмари см. Roth. Ethn. Res., p. 156, 260; словарь р. 198; "Superstition. Mag. Med." Bull., V, p. 29, no. 118 (ср. ниже, кн. Ill, гл. IV, § 5 о духах природы). Ethn. Res., p. 160, № 276; Sup. Mag. Med., p. 26, № 104. Эти документы немного различаются, но в основном сходятся.

302 303

и сказать примерно так: "Не трогай меня, я принадлежу к этой местности". В общем, слово используется здесь, чтобы предупредить духа-владельца места, попросить его пропустить и привести довод, способный склонить его к благосклонности. Человек приводит доводы: просит милости, сила водяного потока ослабевает. Однако не надо преувеличивать молитвенный характер этого обряда. Словесная формула скорее заговаривает, чем умоляет, это - пароль для жителей страны, единственных родственников (таковы же отношения людей клана Вол-лунква со своим тотемом) или единственных друзей Карнмари253. Этот обряд должен быть близок ситуациям, когда человек просит разрешения у духов места, будь это тотемы или что-либо другое254. Как только личные или безличные существа достаточно тесно привязываются к определенной местности, чтобы стать ее владельцами, с ними приходится вести себя как с людьми.

Но у австралийцев далеко не все духи связаны с природой так же тесно, как Воллунква или Карнмари. Многие общества, даже в центральной и западной части континента255 в разной степени реализовали понятие великого бога, чаще всего небесного256. Они даже достаточно поверили в это представление, чтобы создать по отношению к своим богам некий культ или, по крайней мере, сделать их более или менее активными свидетелями своих ритуалов. Одно

257 258

из наиболее примечательных таких божественных существ - это Атнату257, бог инициации258 у племени каитиш (Kaitish), одного из тех племен, которые, по мнению Спенсера и Гиллена, были просто неспособны на подобный культ259. Он родился практически в начале мира и вместе с предками некоторых тотемов превратил неуклюжие и несовершенные тогда вещи в вещи цельные и изящные; он живет на небе со своими женами-звездами и сыновьями, также звездами, атнату, как и он. Оттуда он видит и слышит людей. Он слушает, хорошо ли они восхваляют "дьяволов" инициации и правильно ли произносят все гимны260. Если он их не Доказательством такого смысла ритуала является то, что человек не осмеливается переходить реку, если его кто-то сопровождает (Roth. Sup. Mag. Med., p. 26).

Ср. ниже, кн. III, рождение ритуальной формулы. О вопросе великого бога см. ниже.

256 _, "

Тот факт, что великий бог часто оказывается тотемом, или древним тотемом, или неким архетипом тотемов, или культурным героем, ничуть не исключает его небесной природы.

См. N.T.C., р. 498, 499, 344-347. О близком мифе о двух Тумана (сын чуринга, дьяволов) см. р. 421, ср. р. 499, 500. Имя Атнату происходит от атна, ануса, которого у бога не было, но людям он его сделал (в языке арунта есть корень ту - бить).

Его роль, скорее всего, действительно ограничивается инициацией, хотя он создал интичума для всех тотемов (ср. ниже, гл. VIII, 8 6).

259

Несмотря на очевидность, Спенсер и Гиллен утверждают, что Атнату не сравним с Байамой, Дарамулуном и т. д. Ср. N.T.C., р. 252, 492. Напротив, нет сомнения, что по своему смыслу культ Атнату гораздо религиознее культов восточных племен: миф здесь совершенно эзотеричен и ни одна церемония не сводит Атнату к чуринга.

260 ",

с)та подрооность, касающаяся гимнов, не упоминается ни в рассуждении о смысле ритуалов, ни в резюме, однако есть в мифе - "женщины, прекращающие слушать, как поют мужчины". N.T.C., р. 347. Так что мы можем считать, что речь идет не 304

слышит, то поражает нечестивцев своим копьем и уносит их на небо, если же слышит, то сам осуществляет инициацию одного из своих сыновей. Мы не знаем ни содержания этих гимнов, ни того, являются ли они гимнами разных тотемов или только тотемов самой инициации; возможно, речь идет и о тех и о других. Их действенный характер отчетливо заметен, и можно быть уверенным, что они обращены к богу, что этот бог никоим образом не является бледной, мифической экзотерической фигурой. Более того, что эти гимны входят в церемонии, которые и в прошлом, и в настоящем должны повторять "ради него" . У большей части племен Нового Южного Уэльса, Виктории (северной) и Квинсленда (южного) ритуалы инициации262 естественным образом подразумевают присутствие великого бога263. Это существо, по всей видимости, не являющееся вне таких церемоний объектом какого-либо культа поклонения, является, по меньшей мере, объектом призывания: его зовут по имени264, описывают то, что делают для него, и то, что делает он265; и, словно в литании, его заклинают "через синонимы"266. Как говорит Хоуит, "культа Дарамулуна не существует, но танцы вокруг его глиняной фигуры и то, что знахари вызывают его по имени, может привести к появлению такого культа"267. Другие церемонии включают некую демонстрацию, которая также может

носить характер заклинания: она, конечно, безмолвна, но настолько выразительна, что ее можно рассматривать как один из весьма распространенных в Австралии случаев, когда религия пользуется жестом, чтобы заменить слово268. В племени бунан (Bunan) (северовосточная Виктория, юго-восток Нового Южного Уэльса, Юин) люди поднимают руки к небу, что означает "Великий Господин"269, эзотерическое имя Дарамулуна. Точно так же в племени бурбунг (Burbung) в кругу инициации вирай-джури (Wiraijuri) устраивают аналогичное обращение к великому богу .

только о звуке ромбов, но и обо всех церемониях и их песнях.

261 N.T.C., р. 499. Когда Атнату видит, что кто-то из его детей восхваляет "дьяволов" и не совершает священные церемонии в его честь, он бросает их на землю (реальное наказание обратно мифу: нечестивца, не совершающего регулярно инициацию, Атнату вытягивает на небо).

262 О речевых ритуалах, посвященных великим богам, см. ниже, гл. V, ритуалы инициации, кн. III, II, гл. "Мифы".

263 О самих богах, см. ниже, гл. V, ритуалы инициации, кн. III, II, гл. "Мифы".

264 См. Howitt. "Cert. Austr. Cer. Init.", J.A.I, XIII, p. 457 ("несмотря на то, что нет поклонения Дарамумуку, например, в форме молитвы"),

265 Ср. ниже, гл. V и Howitt. Ult. loc.: "yet there is clearly an invocation of him by name" ("все же определенно к нему взывают, обращаясь по имени").

266 Howitt. "Austr. Cer. Init.", J.A.I, XIII, p. 454, S.E.A, p. 553, cp. 536, 546; "Notes on Songs and Song Makers", J.A.I, XVI, p. 332; cp. Austr. Cer. Init., p. 555; "Cert. Cer." etc., J.A.I., XIII, 462; "Austr. Med. Men.", J.A.I., XV, p. 460, см. ниже, по поводу этих синонимов (гл. V, § 2).

268 S.E.A., 556.

268 Ср. другие случаи, ниже, гл. IV, гл. V. О религиозном языке жестов и даже ритуальных объектов см. кн. III, гл. IV (отношение между операциональными и речевыми ритуалами).

269 "Austr. Cer. Init.", J.A.I, XIII, p. 450 (что, кажется, было известно и впоследствии подтверждено в Frazer. Aborigines of N. S. Wales, Sydney, 1894, p. 12), S.E.A., p. 528.

305

Подобные практики кажутся естественным образом ограниченными племенными ритуалами инициации. Однако их можно встретить и в других местах. Туземцы племени нариньерри (Narinyerri) устраивали подобную демонстрацию, адресованную небу перед наблюдавшим их Таллином, испуская крики, призывы, и повторяя их много раз2'1. Во время большой охоты мужчины племени Кенгуру (Kangourou) после хорового пения, выставив вперед дротики, бросаются к огню, на котором жарится кенгуру-валлаби, а затем выпрямляются, подняв оружие к небу272. Церемония была установлена богом Нурундере, к которому она адресуется, и Нурундере является великим богом273.

При всей своей важности эти факты всего лишь показывают, что австралийские культуры вступили на путь, ведущий к молитве, обращенной к богам, великим богам. Простота формул, практически сведенных к призыву по имени, и действие их, скорее заклинающее, чем призывающее, позволяют соотнести их с другими формулами, которые мы еще встретим в гимнах посвящения, или формулами, относящимися к близкому им тотемическому культу. Это не вполне оформленные пока попытки выразить с помощью фразеологии, что божество удалено от человека и что человек хочет заставить его прийти к себе.

Примечательно, что именно среди речевых ритуалов именно в обрядах магов мы видим черты того, что в один прекрасный день станет молитвой, когда примет иной облик, чем тот, который мы находим в Австралии. Каким образом институт, эволюция которого настолько важна для развития религиозности, может быть настолько обязан магам? Действительно, это было бы невозможно понять, если не знать, что колдуны, помимо всего прочего, формируют интеллектуальную элиту первобытных обществ и являются одними из наиболее активных деятелей прогресса. В их ритуалах, по крайней мере в том виде, в каком колдуны представляют свои обряды непосвященным, обнаруживается два момента, дающие элементы, типичные для молитвенной системы ритуалов других культур.

С одной стороны, маги имеют дело с великими богами, силу которых они зачастую получают. В своем состоянии вдохновения, в процессе посвящений они не только вступают в регламентированное общение с богами274, но в некоторых случаях адресуют к ним просьбы. Так, в племени анула (Anula) (залив Карпентарий) мы, вероятно, находим нечто вроде настоящей молитвы-просьбы. С двумя злыми духами, при-

97(1

S.E.A., р. 568, R. H. Matthews. "The Burbung of the Wiraidthuri Tribes", J.R.S.N.S. W., XXV, p. 109: эти ритуалы здесь, напротив, среди экзотерических, совершаемых перед женщинами, когда так называемый Дхарамулум (здесь это самый младший бог, поскольку он сын великого бога) захватывает подростков для инициации. Narinyerri Tribe, p. 55. Возможно, однако, что ввиду большого количества членов племени, этот ритуал совершался по случаю племенного собрания, а это собрание имело место по

случаю инициации (о необходимых совпадениях см. кн. III, гл. IV § 3 "Праздник").

См. ниже, кн. III, гл. II, "Мифы"; Taplin. Folklore of South Australia, Adelaide, 1879, p. 22.

'•'ТЗ

Ср. Hubert et Mauss. "Esquisse d'une theorie general de la magie", Annee sociologique, 7, p. 145 (см. наст. изд.).

Ср. Mauss. Origines des pouvoirs de magique, ch. III. 306

чиняющими болезнь, бьется третий, исцеляющий ее и называемый тем же именем, Гнабайя

275 276

(Gnabaia) . Mar "поет ему , прося его прийти и вылечить больного". Того же рода ритуалы, должно быть, есть и у племени бинбинга (Binbinga): у мага два бога, один из которых, впрочем, дублирует другого, а также душу мага, носящую то же имя, что и он; последний бог обладает исцеляющей силой и присутствует на операции; поскольку в определенный момент Мунканинджи (Munkaninji) просит у бога Мунканинджи разрешения показать окружающим магическую кость, причину болезни, очень может быть, что до этого был призыв к Мункакнинджи с указанием желаемого результата277. Так ли это? Во всяком случае, кажется, что формулы такого рода необходимы в ритуале, который и в племени бинбинга, и мара (Мага) заключается в вызов'е третьего духа (как и у анула)278, противостоящего двум злым духам-патронам инициации колдунов279. Способ, которым жертвоприношение используется для получения собственно магической силы280, позволяет нам думать, что маги этих племен смогли достигнуть или претендовать на то, что они достигли достаточно высокого совершенства системы ритуалов.

С другой стороны, маги также встречают другие персонифицированные и священные существа, с которыми они могут, а в некоторых племенах и обязаны регулярно беседовать. Это мертвецы, которые также дают магам свои силы. Естественно, поскольку маги стоят выше их, большая часть таких речевых ритуалов принимает вид скорее простого взывания, нежели заклинания. Хороший пример можно найти в старой работе Доусона о племенах северо-западной части Виктории. Однако далеко не во всех такие ритуалах ярко выражены магические формулы. Некоторые традиционные выражения колдунов уже обладают менее фиксированным смыслом: так, Хоуит дает три варианта перевода одной и той же формулы Mulla mullung (маг, занимающийся белой магией) племени тулаба (Tulaba), интерпретируя ее то как мольбу, то как заклинание281. Впрочем, другие факты более очевидны. Туземцы

275

N.T.C, р. 502; ср. р. 501 о роли Гнабайя в обычной инициации; р. 749: сказано, что существует три Гнабайя, два враждебных и один добрый; таким образом, миф оказывается тем же, что у мара и бинбинга, хотя организация профессии колдуна там сильно отличается. N.T.C., 502: "sings to his Gnabaia" (поет своему Гнабайа).

''77

Т.О., р. 488. Вероятно, во всех этих документах присутствует ошибка наблюдения: Mundadji (p. 487), Mundagadji (p. 501, нет в словаре, р. 754), Munkaninji эквивалентны munkani (мара, анула, р. 754, записано как mungurni, p. 489). Все эти духи носят имена, особенно близкие как и имени мага, так и названию ритуала (ср. ниже, типдипг, кн. III, гл. II, наведение порчи). 8 Совершенно непонятно, как Спенсер и Гиллен могли отрицать аналогию между практиками мара, бинбинга и анула. N.T.C., р. 502.

См. р. 628. Мипрапг, о котором идет речь, вероятно, является просто munkani'. ошибки восприятия или ожидания будет достаточно, чтобы объяснить все. Как всегда, документы Спенсера и Гиллена грешат здесь в отношении логики и филологии.

280 N.T.C., р. 488.

281 Ср. Howitt in В. S., "Ab. Viet", I, 473; Fison, Howitt, Kam. a. Kur., p. 220; cp. "Notes on the Sings and Song Makers", J.A.I., XVI, p. 733 и S.E.A., p. 435. Формула такова: TundungaBrewinda nundunga mei murriwunda. "Тундунг посредством Вре-

307

племени джупагалк (Jupagalk) (Западная Виктория) в случае опасности просят мертвого друга явиться им во сне и научить формулам, позволяющим отвести злые чары282. В племени бунуронг (Bunurong) "заговаривают" Лен-ба-моор (Len-ba-moor), духов мертвых, чтобы они вошли в больную часть и устранили колдовство, причинившее болезнь283. Этот факт вполне правдоподобен и даже близок к ритуалу анула, о котором шла речь выше, но слова, вероятно, не принимают столь же чистой формы заклятия.

Итак, все эти данные доказывают, что даже в Австралии есть молитвы и элементы молитвы довольно развитого типа. Теперь мы можем перейти к изучению других молитв, менее близких к известным типам. Теперь можно не сомневаться, что элементарные речевые ритуалы, к описанию которых мы приступаем, как раз и могут дать рождение тем обрядам, которые только что были обнаружены, ибо они сосуществуют в одной и той же культуре и в одной и той же системе ритуалов. Мы сможем легко связать одни с молитвами тотемического культа, а другие - с молитвами культа инициации. Среди значительного количества живых, но грубых и совершенно непохожих на то, что обычно называется этим именем, молитв мы

видели, как рождаются зерна, зародыши, как окрашиваются центры, из которых появятся новые формы этого института.

Однако мы еще лучше почувствуем религиозное богатство системы элементарных речевых ритуалов австралийцев, когда проанализируем каждый ее элемент. Как бы далеко ни отстояли друг от друга классические молитвы и формулы тотемического культа и культа инициации, они, как нам кажется, имеют общую родовую природу и социальную функцию. В то же время мы попытаемся объяснить элементарные формы, найти их условия существования и глубинные причины в ментальности людей, живущих в крайне примитивных сообществах. Если исторический анализ достаточно больших собраний молитв развитых религиозных систем не смог навести нас на путь, ведущий к примитивным формам, то на дорогу, ведущую к их причинам, мы уже попали. Избранное нами направление ведет нас к цели, к заключениям относительно способностей таких форм к развитию и о причинах, по которым эта эволюция потребовалась.

вина, я верю, загнутым, глазом движителя". Хоуитт переводит это (Кат. а. Кигп.) как "О Тундунг!", хотя дает смысл этого слова: волокна "stingy bark tree". Позднее он делает из Tundunga инструментальный падеж, как Brewinda. Ранее, в Brough Smyth он считал Brewinda звательным падежом.

S.E.A., р. 435. Ср. по поводу Гурндич Маро Rev. Stable in Fison, Howitt. Кат. а. Kurn., p. 252, откровение мертвеца, содержащее молитвы, обращенные к смерти, критикуемый документ см. ниже, кн. III, гл. П.

283 Brough Smith. Abor. Viet, I, 462, 463, ср. Vocab. Green, ad verb., ibid., II, 122. Cp. Ibid., просьба к птицам, к которой мы еще вернемся, кн. III, гл. I, "Магические ритуалы".

308

ФОРМУЛЫ интичиума

Введение

Нам предстоит описать и проанализировать значительное количество речевых ритуалов явно религиозного характера, обращенных, что не менее очевидно, к существам, считающимся сакральными. Название молитвы, присвоенное таким образом, вряд ли согласуется с той номенклатурой, которая была заимствована у теологии, поскольку эти обряды не являются выражением ни состояния индивидуальной души, ни веры, ни желания. Но простая их транскрипция покажет, напротив, что они заслуживают этого названия, пусть и понимаемого в широком смысле. Само количество данных раскроет, сколь важны эти варварские формулы, ставшие основной массой, центром тяжести системы австралийских речевых ритуалов. Мы не можем изучать их в отрыве от церемоний, в ходе которых они произносятся. Подобный, так сказать, исключительно буквальный и филологический метод был бы применим разве что к развитым системам ритуалов, в которых молитва уже заняла свое собственное место. Но даже и в этом случае изолированное исследование молитвы опасно. В лучшем случае молитва проявила бы только такие элементы, как желания, выраженные в ней (если они есть), существа, вызываемые при ее произнесении, если молитва содержит обращение к ним по имени, и некоторые отношения, поддерживаемые, по мнению молящегося, этими существами. Но она не покажет нам ни самых интимных из этих отношений, ни способа, которым действуют слова; понять все это возможно, лишь соизмерив место слов и действия в единстве ритуала. При филологическом подходе два существенных феномена молитвы - действенность слова и связи человека и богов - являются не тем, что надо объяснять, а необходимыми исходными данными, отправными точками, теми мотивами, к которым можно было бы возвести исследуемое явление.

Пример опасности и применения такого метода - работа Аусфелда, посвященная молитве в Греции284. Среди прочих вопросов он пренебрегает (и все имеют право пренебречь этим) вопросом о смысле молитвы в этих религиях. Аусфельд констатирует, что молитва является прежде всего ритуальной2*5; изучив отношения молитвы с ритуалами жертвоприношения и другими ритуалами, он бы мог в результате определить

284 De Graecorumpraecationibus quaestiones, Suppl. Bd., XXVIII Jahrb. i Klass. Philol., Leipzig, Teubner, 1903, p. 505 и далее. К тезисам, которые нам следует запомнить, в первую очередь надо отнести разделение на три темы: обращение, эпическая часть, собственно молитва или просьба.

285 Р. 506. Любопытно, что в остальной части работы автор не придерживается разделения на "preces rituales" (ритуальная молитва) и "preces quae sine actione sacra effun-duntur" (молитвы, произносимые без священнодействия). 309

исполняемую функцию молитвы у греков и увидеть, в частности, что она сводится, прежде

всего, к обету eiAf) и в целом выражает посредством других ритуалов и представлений о естественных свойствах вещей уже установленные связи между греками и их богами. Еще более рискованно было бы изолированное рассмотрение молитвы в Австралии, где она никоим образом не является, так сказать, автономным ритуалом. Она не самодостаточна. Можно констатировать лишь несколько случаев, в которых она достаточно очищена от полновесных физических действий, чтобы она могла оказаться независимой. В одном из них287 молитва даже не облекается в слова и состоит лишь в крайне монотонном крике. Как правило же, молитва лишь сопровождает другой ритуал, насколько бы длинными ни были занимаемые ею промежутки времени. Часто она оказывается расплывчатой эмоциональной формой, суммарным выражением сильных чувств и бедных образов, предполагаемых жестокими, мучительными и фанатичными действиями. Поэтому здесь невозможно абстрагировать речевые действия от жестов, которые иногда выступают отдельно, но всегда дают действиям речевым их полный и настоящий смысл.

Поэтому прежде всего надо поместить австралийские молитвы в их ритуальную среду. Чтобы понять их, нам потребуется как минимум просмотреть документы, сообщающие о речевых ритуалах, входящих в различные церемонии, и попытаться, не покидая основного пути исследования, вычленить элементы молитвы, возможно, находящиеся среди них. Неудобство этой процедуры состоит в том, что она обрекает нас на некоторые повторения. В не слишком нацеленных на разнообразие вариаций австралийских религиях мы найдем формулы одинаковой природы в разных по назначению церемониях, а для разных молитв обнаружим неизменные операциональные ритуальные контексты. Чтобы избежать повторов, можно было бы попытаться иначе расположить данные. Было бы, например, соблазнительно классифицировать сразу все молитвы по их природе и особенностям. Но мы предпочли иметь дело с полным перечнем данных, не навязывая им заранее готовых рамок. Поэтому мы всего лишь распределим речевые ритуалы в зависимости от различных религиозных институтов, в центре которых эти ритуалы проявляют себя как молитвы. Скрупулезно просматривая все документы, мы почувствуем, что сознательно изучаем также обратные факты и не подходим к систематизации с предвзятыми представлениями. Кроме того, по необходимости строгая изначальная классификация формул убрала бы из нашего рассмотрения описание многочисленных связей, о которых читателю полезно было бы знать. В частности, в одной и той же церемонии нередко друг за другом следуют молитвы различного смысла и ценности: изолировать их друг от друга, отрывать их от

286

См. наш отзыв на книгу W. H. D. Rouse. "Greek Votive Offerings. An Essay on the History of Greek Religion", 1903, Annie

sociologique, 7, p. 296-297. 28 Интичиума белых какаду у варрамунга, ниже.

310

субстрата жестов было бы невозможно и в любом случае привело бы к ошибкам.

Кроме того, главные типы мы сможем выделить непосредственно в ходе описания. Воспользовавшись тем фактом, что та или иная группа народов преимущественно развивает определенную тему, мы, не нарушая исторического, географического и этнографического порядка, сможем оценить сходства и различия. Таким образом, мы одновременно не только оставим речевые ритуалы in situ, в естественной среде, но и успешно сможем классифицировать их.

Среди церемоний, несомненно самых существенных для австралийских религий, мы выделяем три основные группы:

1. Тотемические церемонии, цель которых заключается в воздействии на тотемический предмет или вид животного.

2. Тотемические церемонии, входящие в ритуалы инициации.

3. Непосредственно церемонии инициации: обрезание, удаление зуба, волос и т. д.

Эти три группы, впрочем, образуют достаточно слаженную систему; вокруг них легко может группироваться вся совокупность многочисленных ритуалов, культов классов, племени, отдельных людей, и нам будет нетрудно позднее продемонстрировать их родовое единство и единство происхождения.

Во всех трех частях австралийского культа мы находим многочисленные речевые ритуалы.

Церемонии первой группы мы называем интичиума. Спенсер и Гиллен заимствовали -

288 289

вероятно неточно - это название у племени арунта из центральной Австралии и применяли ко всем церемониям того же рода, которые они наблюдали в соседних племенах на севере и юге. В целом, мы считаем, что опасно распространять название института, который рискует оказаться весьма специфическим для конкретного народа, на сходные или гомологичные церемонии других на-

~ВВ Штрелов (Ar. St., I, p. 4, гЬ., п. 5) связывает это слово с корнем inti, который означает "учить". Тогда все церемонии тотемического культа являются initijiuma, актами обучения (initijima - субстантивированный глагольный инфинитив каузатива, образованного от глагольного корня inti), и, следовательно, относятся к тотемическим церемониям инициации, см. ниже, гл. IV, где мы принимаем часть теории Штрелова. Однако среди initjuma он выделяет также mbatjakuljama (установление согласия), церемонии, состоящие в установлении согласия с тотемическими богами и в побуждении животных к воспроизводству. Благодаря им должен идти дождь и т. д. В конце концов, это та же интичиума, только с другим названием и наделенная более широким и религиозным смыслом. В целом мы без колебаний присоединились бы к мнению Штрелова, если бы не имели сомнений по поводу этимологии и если бы Кемпе ("Vocabulary of the Tribes...", Tr. R. S. S. Austr., XIV, 2, 1891. P. 93) не указал бы на слово initikerama - подражать, говорить, которое дает корню initi смысл, не зафиксированный Штреловым. См., впрочем, Planert, "Australische Forsc-hungen", I, Zeitsch. f. Ethno., 1907, "Aranda Sprache", no Wettengel, p. 151, inti. Весьма вероятно, что под названием арунта объединяется несколько племен, и в любом случае мы имеем дело со многими диалектами и ритуальными системами (см. ниже). Мы предполагаем, что слово "интичиума" в указанно смысле может использоваться северо-восточными арунта (группа Элис Спрингс, тжритья в арунта и т. д.) и соседними восточными группами. 311

родов. Но это слово в данном значении, насколько известно, широко привилось, и при условии удачного определения его употребление безопасно

Интичиума мы будем называть церемонии тотемических кланов, цель которых - прямо и в некотором роде исключительно воздействовать на тотемический предмет или вид

290

животного. Такое определение заметно отклоняется от предлагаемых другими авторами , но дальнейшее изложение оправдает его. В частности, мы увидим, насколько ошибочно было бы разделять предрассудки наших предшественников относительно магического характера ритуалов или ограничивать функции этой системы ритуалов церемониями, направленными на расширенное воспроизводство тотема, отказываясь от тех, что направлены на ограничение291 распространения тотема.

Чтобы понять австралийскую систему ритуалов интичиума, мы сначала изучим комплекс интичиума у арунта. Они лучше всего известны. Поскольку интичиума арунта содержат одновременно множество речевых ритуалов с достаточно хорошо очерченными текстами и назначением, а также почти все разновидности ритуалов этого' типа, они станут отличной отправной точкой. Добавим, что в отношении ар'унта гораздо лучше, чем для любого другого племени, известны ритуальные, мифологические и социальные условия произнесения формул. Затем мы перейдем к интичиума племени варрамунга (Warramunga), представляющих собой уникальный вид речевых ритуалов, потому что практически из них и состоит система интичиума этого племени. Вокруг арунта и варрамунга из центральной Австралии мы сгруппируем проживающие на оставшейся части континента племена с другой социальной организацией и культурой и покажем, что они обладают тем же религиозным институтом, включающим в свою очередь молитвы аналогичного рода, произносимые в аналогичных условиях.

°б опРеделениях и связанных с ними теориях см. ссылки ниже. Единственное племя, в котором силы тотемического клана носят по мнению достаточно поверхностного автора, исключительно позитивный характер, это пилд-жарри, палджарри (Piljarri, Paljarri) (север западной Австралии): члены клана могут лишь вызывать рост тотемических животных. J. G. Witnell. "Marriage Rites an Relationships)), Austr. Anthr. Journ. Sc. of Man, 1903, VI, p. 41. Но даже если этот факт правдоподобен, свидетельство требует подтверждения ввиду весомости этих данных.

Интичиума у арунта

В настоящее время арунта являются наиболее известным австралийским племенем292. Аборигены арунта занимают огромную территорию, со 132 до 136 градуса восточной долготы и с 23 по 26 градус широты. Это одно из наиболее сильных австралийских племен293. К нему относится более тысячи двухсот аборигенов, образующих более чем сотню локальных тотемических групп. Вероятно, это не столько единое племя, сколько конфедерация294. На эту мысль нас наводят важные изменения

7QR 2Q6 ~ 297

в диалектах , церемониях инициации , в социальной организации , тот факт, что по крайней мере одна часть племени (та, что живет у

реки Финки), как кажется, . Местность, в которой они живут, вовсе не так пустынна, как может показаться из некоторых описаний299.

292 Благодаря работам Спенсера и Гиллена, а также немецких миссионеров: критику в их адрес см. выше.

293 Еще многочисленнее арунта были до 1874 года, то есть до появления оспы, а затем (см. Schultze. "Notes Abor." etc., Trans. R.S.S.A., 1891, XIV, p. 218). Из всех племен, описанных Хоуитом, наиболее могущественным было диери. К началу нашествия европейцев оно насчитывало 600 человек, а к моменту переписи Гейсона - 200 (Сигг, II, р. 44). Самые многочисленные племена - вирайдтури, баркунджи (3000 человек по сведениям Тейлона, Сигг, II, р. 189), нариньерри (по данным Теплина 3200 человек к 1842 году) - являются скорее союзами племен. Кроме того, очень сложно сказать, где начинается и где заканчивается австралийское племя (см. ниже, кн. III, часть II, условия социальной морфологии).

294 Ср. чисто географические названия разных частей племени: Stirling. Rep. Horn Exped., IV, p. 10; Spencer et Gillen, JV.T, p. 9. Даже если эти названия отражают только распределение локальных групп на территории поселений племени или кланов, они не менее интересны: хотя они обозначают местность, откуда пришли кланы и способ, согласно которому туземцы: располагаются в поселении в соответствии с указаниями на их происхождение, такое распределение тем не менее, вероятно, осуществляется внутри фратрий, от которых зависит организация поселения племени (ср. тексты, цитируемые в Durkheim et Mauss. {{Classifications primitives", Annie sociologique, 6, p. 53).

295 О различиях диалекта см., например, Kernpe. "Vocabul.", Trans. R.S.S.A., XIV, II, p. 1 и далее; различия в лексическом составе кажутся особенно сильными, например: ultunda S.W. (магические камни) = atnongara N.E., и т. д. Engwura=urumpilla.

297 См. JV.T., р. 265, N.T.C., р. 308, 309.

297 О делении на четыре и восемь классов ср. любопытное противоречие старых миссионеров Кемпе и Шульце. (Horn Exped., IV, p. 50); документы, цитируемые в: Durkheim. "Sur le totemisme", Аппёе sociologique, 5, p. 82.

298 Из анализа документов Штрелова (Ат. St., I, p. 3, п. 5) следует, что только арунта реки Финки разделяют территорию на восемь классов, упорядоченных в двух фратриях, Pmalyanuka и Lakakia. Спенсер и Гиллен приняли имена собственные кланов за обычные существительные; одно, nakrakia, обозначало человека той же фратрии, к которому принадлежал их информант, другое, mulyanuka, - людей второй фратрии. На этой ошибке они настаивали во второй своей книге, N.T.C.

299 Цветущие стоянки в Темпе Даунз на территории Лоритья ("Exped.", Horn, IV, p. 7; Schultze. "Tribes Finke R", Tr. R.S.S.A., XIV, p. 220, 229) мы ссылаемся на отчеты первопроходцев: Giles. Australia Twice Traversed, p. 12 и т. д.; и даже Спенсера и Гиллена (N.T., р. 12 и далее). На самом деле группы арунта живут в пустыне или степи лишь во время путешествия или преследования дичи. Впрочем, этот край состоит из редких и разрозненных стоянок; однако они относительно освоены. Ср. R H. Mathews, in J.R.N.S.W., XXXVIII, p. 420. 313

Арунта кочуют в степи, ограниченной дюнами и скальными массивами, но источников воды там довольно много; реки, не достигающие своего древнего устья в озере Эйре, тем не менее не пересыхают, и довольно богаты рыбой; более или менее широкие и многочисленные равнины обеспечивают богатые дичью охотничьи угодья, а маленькие оазисы в пустыне или степи - великолепные заповедники300. Таким образом, несмотря на технологическую примитивность301, арунта, как и большинство австралийских племен, могли пребывать в счастливом состоянии, прекрасно адаптируясь к весьма благоприятной среде. Хозяйственная жизнь аборигенов оставляла им вполне достаточно времени для досуга и не подталкивала их ни к технологическому, ни к научному302 прогрессу. Большие племенные, читай межплеменные, собрания, посвященные долгим праздникам инициации303, в которых пиршества и развлечения соседствуют с самыми священными ритуалами, растягиваются на целые месяцы. Это было бы невозможно без почвы, богатой зерновыми, рептилиями и насекомыми, без удачной охоты и запасов провизии.

В подобных материальных условиях арунта создали очень совершенную социальную организацию и, вполне возможно, уже вступили на путь ее вырождения304. С одной стороны, тотемы делились, да еще и сегодня в принципе делятся между двумя фратриями305. Эти две фратрии, в свою очередь, разделенные на четыре и восемь матримониальных классов, в зависимости от того, идет ли речь о юге, юго-западе или севере территории племени306, позволяли учитывать и положение тотемических кланов во фратриях, и родственные связи как по женской, так и по мужской линии307. По крайней мере, они выполняли эту

Об охоте, рыболовстве и собирательстве. Помимо Спенсера и Гиллена, N.T., р. 7 и далее, N.T.C., p. sq., см. Schultze. Loc. cit., p. 232-234.

oiii 'Г

N.T.C., p. 633 и далее.

Ср. ниже, кн. III, часть II, § 1.

303

Engwura, на котором присутствовали Спенсер и Гиллен, длился более трех месяцев; все это время туземцы если и ходили на охоту, то только в порядке исключения. Ср. "The Engwura of the Arunta Tribe", Trans. R. S. Victoria II p 221-223

304

О давнем уже вырождении этих племен см. Schultze. Loc. cit., p. 218, 224-225 (изменения в общественной организации). Ср. Kempe. Vocab., p. 1 - исследователю было трудно говорить с детьми, воспитанными вне миссии. Впрочем, из этого не следует

делать вывод о том, что наблюдения Спенсера и Гиллена, а также других авторов были невозможны. Несмотря на тесные связи с европейцами, от слишком сильного влияния племена арунта были избавлены, в первую очередь, благодаря своей кочевой жизни. Более того, похоже, в силу естественной предусмотрительности этнографы и миссионеры стараются беседовать только с мудрыми стариками (ср. предисловие к N.T.C., р. VIII; R. Н. Mathews. Ult. loc. cit, p. 420); ср. Strehlow. AT. St. I, p. 1, n. 2; ср. рис. 1 с. 1.

* Ср. выше и Durkheim. "Sur le totemisme", Annie sociologique, 5, p. 91 и далее; ср. ниже, кн. Ill, часть II, гл. II, социальные условия. Чтобы сразу предупредить возможные критические замечания, мы предполагаем, что относительно недавно арунта располагали организацией наподобие племен мара и анула. Ср. выше и Durkheim. "Sur 1'organisation matrimoniale" etc., Аппёе sociologique, 8, p. 124 и далее. Возражения Томаса и ван Геннепа, по нашему мнению, не относятся к существу дела.

307

Практически не замеченный документ Шульца доказывает, что ребенок имеет два тотема - отца и матери (toe. cit., p.

235). Ср. p. 238 о tmara altjira, лагере алчеринга,

314

функцию, пока тотемическое наследование, которое, должно быть, осуществлялось долгое

308 309

время весьма регулярно , как у всех соседей арунта , не перестало действовать, причем вовсе не чудесным образом. Однако с точки зрения тотемического культа, нельзя не отметить важность и многочисленность тотемических кланов. В первой своей книге Спенсер и Гиллен приводят по меньшей мере 62 клана310, во второй в список попадают уже 75ЗИ.

(то есть духа мифического предка. Прим. ред.) который, согласно Шульцу, всегда оказывается лагерем матери, мифического предка матери; ср. ниже, гл. V: тотеми-ческие церемонии в случае потери крови.

Мы ни в коей мере не принимаем гипотезу, согласно которой примитивное верование является верой в чудесное рождение, не учитывающее тотемов; ср. обсуждение ниже, кн. III, II, I. Этот вопрос кажется нам в любом случае бессмысленным, поскольку в таком случае нам даже не понять, каким образом туземцы приходят к понятию утробного счета родства по материнской линии, ср. Лппёе sociologique, 10, р. 229.

309 Кроме тех, кто принадлежит к той же нации: илпирра (Ilpirra), унматжера (Unmatjera), кайтиш (Kaitish) (ср. N.T.C., р. 150 и далее), но даже они находятся на более ранней стадии распада, поскольку тотемы все равно остаются связанными с кланами. Однако у варрамунга и всех северных племен, а также у урабунна (Urabunna) и южных племен чудесное рождение ни в коем случае не приводит к беспорядочному наследованию тотемов.

310 См. список, приведенный нами в Аппее sociologique, 6, р. 28 и сравните его со списком ниже.

311 Ср. N.T.C., с. 768: Arvatja (небольшая крыса); atjilpa (в N.T. achilpa, дикая кошка); бандикут; uknulia (собака); unarlinga (ехидна); elkuntera (большая белая летучая мышь); исполинский горный кенгуру; кенгуру; опоссум; untaina (небольшая крыса); untjipera (маленькая летучая мышь); валлаби; - alrhwara (маленький сокол); ег-twaitja (кукушка, ср. 374, где в мифе она называется kupakupalpulu); atnaljuloira (травяной попугай); impi impi (маленькая птичка); irlalanji (бурый сокол); сова; atninpiritjira (самка попугая Пр. Алекс.); фазан; inturita (голубь); podaargus; tulkara (чайка); taluthalpuna (куропатка); thippa-thippa (маленькая птичка); erthnea (индюк); ullakuperra (небольшой сокол); - змея; arrilarila; obma (змея, ср. общее название змей на языке диери, womma apma, Urabunna); orlanina (не ядовитая), undathirka (то же); - ящерицы; erliwatjera (varanus Gould.); etjunpa (var. sp.); гуама (var. varius); iltjiquara (varanus punctatus); ilura (nephriurius); "еврейская ящерица"; ящерица Pfrenthie (var. gigant.); - лягушка (lumnodynastes dorsalis); - рыбы; interoitna, irpunga; - tjannla (муравей-бульдог); intiliapaiapa (водяная пчела); сахарный муравей; untjalka (в N.T. unchalqua - гусеница); гусеница wichetty; зерна травянистых растений: alojantwa, audaua, ingwitjika; injirra; intwuta; - elonka (плод Марсдена и т. д.); (наверное, Спенсер и Гиллен просто опустили следующие тотемы арунта: unjiamba (цветок Hakea); munyera (семена Claytonia Balonnensis); tjakuna (ягода); ultinjkintia, untjirkna (семена акации); yelka (мякоть cyperus rotondus)).

Отклоняются от нормы следующие тотемы: огонь, луна, вечерняя звезда, камень (вероятно, тот, из которого делаются топоры), солнце, вода (облако).

Среди "неправильных" тотемов не упоминается тотем ветра; некоторые тотемы, указанные в JV.T., во втором томе отсутствуют, например, arwalinga (разновидность цветка hakea), С. 444, urpura (птица сорокопут), с. 404; наиболее важен из забытых авторами тотемов - сливовое дерево Akakia. С другой стороны, множество тотемов транскрибированы, а то и названы совершенно иначе, например ulira (N.T., с. 439) - ilura (N.T.C.); змея okranina (N.T., с. 342) в N.T.C. называется obma; наконец, во втором списке не хватает тотемов, перечисленных в N.T.C., например latjia (то же название, что и у Штрелова) для семян травы, с. 731. Мы увидим, что тотемов растений стало гораздо больше, чем в первом списке. Некоторые являются, разумеется, субтотемами, например маленькая гусеница (JV.T., с. 301) и т. д. Ср. ниже. 315

Из мифов, собранных Штреловым и, по его словам, повествующих исключительно о тотемических богах312, мы извлекли список более чем 99 тотемов, не включая многочисленные субтотемы.

312

Список тотемов по Штрелову, Ar. St. I (по алфавиту, порядок Планерта).

Alkenenera (разновидность цикады), р. 56, п. 8; alknipata (разновидность гусениц), р. 84, antana (опоссум), р. 62; ara, aranga (кенгуру, arunga у Спенсера и Гиллена) р. 6 и т. д.; агоа (исполинский горный кенгуру), р. 29, 59; arlara (разновидность белой птицы), р. 67, 73; arlularkura (разновидность совы), р. 8. Eritja (irritcha у Спенсера и Гиллена - орел), р. 6 45 и т. д.; eroanba (белый журавль), р. 76.

Ibara (журавль с черными и серыми полосками), р. 19, 75, 82; ibiljarua (утки), р. 11, 74; ilanga (маленькая ящерица), р. 81, ulia (эму, erlia у Спенсера и Гиллена), р. 6 и т. д.; ilkumba, ilbala (разновидности кустарников), р. 67; ilubala (ilubala? чайное дерево), р. 98; itjenma (рак), р. 46, п. 19, umbarka (сороконожка), Та/. IV, п. 5: inalanga (inarlinga у Спенсера и Гиллена) (ехидна), р. 6, 8 и т. д.; injitjera (лягушка), р. 52 (ср. inyalanga Спенсера и Гиллена относительно предыдущего и этого тотемов): injitjinjitja (маленькие черные птицы), р. 91; intjunanga (личинка gommier), p. 85, 11 (тут видна небрежность Штрелова); injikantja (ядовитая смола? Giftdruse); intjira (черная ящерица), р. 60; inkaia (маленький бандикут), р. 66, 76; inkenikena (птица, на которую охотятся, вероятно, тотем Loritja), p. 45; inkaletia (небольшой сокол), р. 81; iwuta (валлаби), р. 57 (ср. N.T.C., р. 768; другие названия тотемов

валлаби, вероятно, других видов, luta, putaja); irbanga (irpunga у Спенсера и Гиллена - людая рыба; один из немногих известных нам тотемов общего рода), 46, п. 19; inkentera (летучая мышь, elkuntera у Спенсера и Гиллена); irkna или jelka (yelka у Спенсера и Гиллена, ямс), р. 87.

Ulutara (попугай), р. 78; ulbatia (попугай), р. 78; ulbulbana (летучая мышь), р. 46; ultamba (пчелы), р. 67; urartja (крыса), р. 46; urbura (небольшая птица типа сороки, cracitus nigricularis Gould), p. 2, 19; urturta (urturra, табл. VIII, фиг. 2, небольшой сокол), р. 39; utnea (разновидность ядовитой змеи), р. 48, п. 2, р. 18, 94, 28. Kelupa (длинная ядовитая змея черного цвета), р. 29, 50; kulaia (другой вид змеи), с. 78, 57; kutakuta (или kutukutu, маленькая красная ночная птица; kutakurta у Спенсера и Гиллена, N.T., р. 232 и далее, ср. там же, р. 561 - очевидно, то же самое), ее. с. 20, ее. с. 53, п. 4 (Lorititja); Inatibja (длинная неядовитая змея), с. 50; knulja (uknulia у Спенсера и Гиллена, N. Т., С., р. 768, собаки), р. 27, 39; kwaka (разновидность Podargus), р. 67, п. 4; kwalba (серая marsupial крыса), р. 66; kweba (другая разновидность того же животного?), р. 78.

Nkebara (корморан), р. 46, 74; ngapa (ворона, corvus coronoides), p. 76, 6, nganka (вороны, то же, что и ngara?), p. 58; nguratja (длинная ядовитая змея), р. 29.

Tjilpa (дикий кот, achilpa у Спенсера и Гиллена), р. 9 и т. д.; tjilpara tjilpara (thippa thippa у Спенсера и Гиллена) (маленькая птичка с зелеными крыльями и красной грудью), р. 37; tjunba (varanus giganteus, гигантская ящерица, echunpa, etjunpa у Спенсера и Гиллена), р. 6, 79. Ntjuara (белый журавль), р. 8, 90 (другое определение).

Pipatia (разновидность гусеницы), р. 84; jerramba (yarumpa у Спенсера и Гиллена, медовые муравьи), р. 82. Tangatja (личинка гусеницы железного дерева), р. 86; tantana (черная цапля), р. 76; tekua (разновидность крысы), р. 46; terenta (лягушка), р. 81, 99; tokia (мышь), р. 46; tonanga (съедобная личинка муравья), табл. I, I; titjeritjera (Sauloprocta motaacilloides).

Tnalapaltarkna (разновидность ночной цапли), р. 76, tnatata (скорпион), т. III, 2; tnimatja (личинка, живущая на кустарниках tnima), p. 86; gatia (кенгуровая крыса), р. 8, 59, 64, 65 (atnunga у Спенсера и Гиллена), thurungatja (гусеница винчетти, udnirringita у Спенсера и Гиллена), р. 84.

Tnalapaltarkna (разновидность ночной цапли), р. 76, tnatata (скорпион), т. III, 2; tnimatia (личинка, живущая на

кустарниках tnima), p. 86; gatja (кенгуровая крыса), р. 8, 59, 64, 65 (atnunga у Спенсера и Гиллена), tnurungatja

(гусеница винчетти, udbirringita у Спенсера и Гиллена), р. 84.

Palkantja (зимородок, например, Halcyon spec), p. 77; pattatjenja (небольшая птица

316

Отсюда следовало бы, что в тотемический клан входит в среднем по десять человек, но поскольку некоторые кланы весьма многочисленны, другие вынужденно ограничиваются несколькими единицами или единицей313. Поскольку же, со специфической точки зрения на интичиума, каждый клан имеет свою интичиумазн, мы сталкиваемся здесь с крайне сложным культом. Наконец, в случае многочисленности клана каждая локальная группа имеет свою интичиума315, так что в одном клане может быть несколько интичиума316. Поэтому было бы разумно предположить, что нам известна лишь ничтожная часть всей системы ритуалов. Мы располагаем едва ли пятнадцатью из более чем ста пятидесяти формул и ритуалов. Однако несмотря на крайнее разнообразие специализации, эта система ритуалов, как мы увидим, чрезвычайно однородна317. С другой стороны, столь многочисленные кланы настолько рода сорок), р. 28; putaia (уоллаби, иначе luta, иначе aranga), p. 9, 65.

Maia maia (большая белая личинка, живущая на кустарниках рода udnirringa (Спенсер и Гиллен) или tnurynga (Штрелов)), р. 84; maljurkarra (самка сумчатой крысы), р. 99; manga (мухи вообще?), р. 49; mangabuntja (люди-мухи?), р. 6; manginta (разновидность совы), р. 67; millara (разновидность зеленого попугая с желтым пятном на голове, Callopsitt. Nov. Holl,), p. 79; mulkamara (мясная муха), т. III, п. 1; mbangambaga (мышь-дикобраз, p. 86). Wonkara (разновидность уток), р. 2.

Rakara (разновидность красного голубя), р. 10, 67, 69; cramaia (разновидность ящерицы), р. 80; ralta ralta (маленькая рыба, Nematoccitris tatii), p. 47, п. 3, crenina (неядовитая четырехфутовая змея), р. 48, п. 2 rebilanga (большая белая птица), р. 73.

Lakabara (черный сокол), р. 8, 97; lintjalenga (серый сокол), р. 8; luta (разновидность уоллаби), р. 9, 64; Itjeljera (ящерица, которой приписывается распутное поведение), iturkavara, (с бородавками), ср. nephririus, p. 11, п. 2, ср. N.T., р. 8 и т. д.)

Штрелов называет следующие необычные тотемы: вода, kwatia (quatcha у Спенсера и Гиллена) и ее младший тотем град, tnamia (p. 26); taia (луна), табл. II, 2; latja (семена), р. 76; ratapa (erathipa у Спенсера и Гиллена, ребенок), р. 87, 80, с. табл. IV, 3. Последний является младшим тотемом ящерицы ramaia (у Спенсера и Гиллена - ящерицы echunpa), p. 80, или независимым тотемом в других разделах. Впрочем, существованию этого тотема есть причины, о которых мы поговорим позднее. И, наконец, огонь, р. 90.

Многие перечисленные тотемы являются младшими по отношению к другим (см. ниже); это, как теперь понятно, тотем мухи, или все, что в списке следует за manga.

Список Штрелова сильно расходится с данными Спенсера и Гиллена, что, однако, не является аргументом против последних. Действительно, исследователи изучали разные части племени арунта, и их удаленность вполне оправдывает разницу в рангах тотемов и младших тотемов (см. кн. III о родственном характере мифологических систем). 313 N.T., р. 9.

315 N.T., р. 11, р. 169

N.T., р. 119, р. 267, ср. ниже: интичиума дождя.

Ср. N.T.C, предисловие, р. XIV. В конце концов эти культы становятся похожими на клановые обряды, что мы увидим ниже, на примере клана гусениц вичетти. Мы формулируем это таким образом по причине чудесного пополнения клана не по принципу наследования. N.T., р. 11, ср. ниже. Мы намеренно останавливаемся на этой характеристике религиозной организации, поскольку обнаружили ее как таковую: одновременно развитую и выродившуюся, хотя она удивительным образом сохранила наиболее примитивные черты. Таким образом, мы возражаем против тенденции, согласно которой арунта становятся самыми чистыми представителями австралийской 317

тесно связаны друг с другом, что образуют великолепно организованное религиозное

сообщество. О неизвестных нам или известных только по мифу318, либо выводимых

319

логически интичиума можно с определенной уверенностью сделать вывод, основываясь на известных.

Старейший подробный документ об арунта дает нам прекрасное описание церемонии интичиума и ее формул, праздников и песен чурунга (tjurunga), как их называл Шульце320 или, как он переводил, "молитв о съедобных предметах"321. Он даже свел к интичиума все церемонии тотемического культа, которые, по его мнению, относились "исключительно к еде" и средствам ее добычи322. С этого момента стали известны природа песен и ритуальные условия их повторения.

В первую очередь Шульце отмечал явно религиозный характер церемонии323. Далее он подметил, что все церемонии (включая формулы, ритуальные предметы и инструкции по исполнению) не принадлежали одному какому-то индивиду и являлись достоянием всего племени в лице кого-то вроде жреца, работающего во имя клана и ради всего общества, других кланов324. Наконец, Шульце выводит общее правило, которое предполагает, что при всем высоком положении вождя, владельца церемонии, сама церемония все же имела ко ллективный характер и предполагала аудиторию, которая своим пением, а то и танцами,

•эле

исполнявшимися актерами, принимала активное участие в церемонии .

культуры, и против позиции тех, кто, напротив, считает, будто это племя находится в одной из крайних точек развиия австралийской культуры, но тем не менее полагает все-таки, что арунта типичные австралийцы (ср. кн. III, гл. I, социальные условия). Мы думаем, что арунта среди австралийских обществ представляют одно из наиболее редких исключений. Нынешняя зачарованность ими науки о религиях и социологии объясняется некоей научной модой и изобилием документов об этом племени. Это изобилие склоняет здравое равновесие, присущее взвешенному критическому подходу, в пользу арунта. Интичиума огня. Ср. ниже: интичиума дождя.

Существование интичиума бандикута, N.T., р. 205, 206 - длиннорогой хризалиды, idnimita, р. 206 - луковицы: irriacurra, ibid.; сливы Akakia, N.T., p. 204, предполагается на том основании, что нам известно о соответствующих тотемических таинствах, которые должны: следовать за интичиума. "Abor. Finke", R. Tr. R.S.S.A., 1891, XII, p. 218. Ibid., p. 221. В настоящее время миссионеры (ср. Kempe. Vocabul, ad verb.; a corroboree, tjurunga, быть сильныгм) прекрасно понимают смы:сл слова чурунга (churina в Stirling. Horn Expedition, IV, p. 77, 78; churinga у Спенсера и Гиллена) и знают, что оно обозначает священное, священную церемонию, священную песню, а также прекрасно знакомы: с употреблением используемыгх там чуринга (ср. Schultze, р. 244). Можно сказать, что наблюдатели, путавшие интичиума с другими церемониями чуринга, быгли не так далеки от истины:, как Спенсер и Гиллен, слишком поспешно начавшие различать их. 322 Ibid., p. 245.

318 319 320 321 323

/bid., p. 241. "Worship or more correctly idolatrous service, (богослужение или, точнее, идолопоклоннический культ)". Ibid., p. 243, визиты в пользу другого, р. 241, 242, 244, владение формулами и ритуалом.

ibid., p. 221, р. 243. К сожалению, Шульце не различал корробори ildala (althertha у Спенсера и Гиллена) и церемонии тотемического культа, так что его описание касается обоих явлений, тогда как на самом деле он определенно видел разныге церемонии. С. 243. 318

Итак, природа церемонии и религиозные условия повторения формул, по своей сути практические и коллективные, установлены. Перейдем к тому, что касается самой формулы. Прежде всего, она явно музыкальна, ритмична и мелодична326: это песня. Она либо служит сопровождению танца актера или нескольких мимов, либо после танца мимов, выполнив свою функцию тянется до бесконечности, возможно, в ускоренном или замедленном темпе и с той же темой, на октаву или квинту выше327. Тесно связанная с операциональным ритуалом, которому она служит, поскольку не имеет иной функции, чем давать ритм и направлять, она может продолжаться как стереотипный жест, когда завершается танец уставшего актера. Кроме того, согласно Шульце, мы можем сделать вывод, что ритм, который продолжают выстукивать музыкальными палочками, является ритуальным действием. Ритм и метрика

формулы происходят от ее драматического назначения.

Но иногда речевой ритуал может сводиться к простому крику328 представляемого животного329, мы уже видели примеры этого обычая в призывах тотема. В этом случае он сводится еще более явно к жесту, к ритмическому шуму, либо имитирующему естественный ритм пения птицы330, либо повторяющемуся через определенные интервалы, точно отмечающему отмеренный шаг в развертывании обряда. Примечательно, что Спенсер и Гиллен ничего не сообщают об этой роли крика в

331

праздниках арунта .

Крик необходимо монотонен. Он повторяется до бесконечности и в конце концов голос как бы привыкает к нему332. Даже модуляция лишается свободы; вариации невозможны. Кроме того, крик - это всего лишь жест, еще один способ подражать животному, звуковое обрамление действия.

Не надо, однако, преувеличивать дистанцию, отделяющую крик от формулы: последняя ничуть не длиннее крика; а вариации в темпе и музыкальности для нее незначительны. Па танца сами по себе настолько монотонны, что навязывают ту же монотонность формуле. Когда же песня перестает быть танцевальной, она не меняет ни формы, ни ритма, ни темы, ни основания. Согласно Шульце, для песни чуринга повторение

ЧЧ1

столь же важно, сколь и для крика . 326Ibid., p. 243, 221, р. 244.

327

Например, от фа более высокой октавы до ля; от ля до ми низшей октавы, а затем опять до фа более высокой октавы. 328ftid, p. 245.

329 _

Очевидно, что подражание может иметь место только в случае животного тотема. Однако можно встретить также голосовые подражания грому, ветру и т. д. (ср. ниже и кн. III, II, гл. III, языки природы:), поскольку все шумит и все говорит.

330 _

См. ниже: инитичума дождя, подражание шуму дождя.

Когда Шульце говорит о "моносиллабическом" характере формул, он, вероятно, имеет в виду как раз крик. Возможно, однако, что помимо криков животного речь идет также о ритуальных междометиях (ср. ниже, кн. III, II, гл. III. - условия ритуала - религиозные междометия). 332 Ibid., p. 221. 319

Прискорбно, что немецкий миссионер не дал полного описания ни одного конкретного интичиума, а ограничился лишь общим описанием и указанием на смысл ритуалов. Для него это всего лишь пантомима, сопровождаемая пением334. Но, по крайней мере, Шульце дает нам ценные подробности о формулах и их значениях.

Прежде всего он отмечает крайнюю их простоту. По его мнению, формулы сводятся всего-навсего к четырем-пяти словам, упорядоченным по правилам бедного синтаксиса

335 336

австралийских языков,335 и выражают пожелание336, даже когда так не кажется, то есть являются в нашем понимании молитвой. Одна из формул, им цитируемая, напоминает крики, которые мы по чистому предрассудку как раз и привыкли приписывать дикарям. Вот они: Galbmantalanta janiau gatitalantaj aniau Много меда да да много много да да337

Эта фраза может означать многое338, и ее главная черта, наверное, заключается в том, что с помощью простых существительных, местоимений, наречий и междометий она грубо выражает желание необыкновенной интенсивности, а также предвосхищаемое удовлетворение, наподобие того, как это делает ребенок, видящий объект своего желания - это удовлетворение делает объект столь близким, что он уже как бы и получен. Словом, выражается и ощущается не только желание, но и моральный результат ритуала. Другие формулы, процитированные и переведенные Шульцем были бы не настолько ясны, если бы он их не прокомментировал. Одна кажется афористическим резюме, как бы музыкальной рубрикой мифа; это чуринга птицы Ламбуламбила (Lam-bulambila): Lambulambila laintjirbmana

[Имя птицы] над водой, которая находится на горе339

Отсюда и происходит неточное, как и в работах Спенсера и Гиллена, употребление Шульце слова "burden", рефрен, обозначающее коллективное повторение формулы: песнопения. Мы: будем сообщать всякий раз, когда нам будет встречаться рефрен или ответ хора солисту. 334 Ibid, p. 221, 243.

Ibid., p. 221, ср. ниже об аллитерации в тотемических гимнах, гл. IV. 336 Ibid, p. 221, 243.

Ibid, формула 4, с. 244, talanta, terenta - это суффикс количества. Следует отметить метрическое равновесие обеих частей формулы: пять последних слогов в них идентичны как по звучанию, так и по смыслу.

338 тт ..

Действительно, она может выражать пожелание, но точно так же может описывать определенное количество меда, символически представленное чурингой (ср. интичиума цветка хакеа, N.T., р. 184, камень, представляющий массу цветов), или количество меда, существовавшее в прошлом (ср. ниже о множественных смыслах формулы). 39 Ibid, п. 3, р. 244. Формула непонятна, и перевод неясен; неизвестна не только птица, о которой идет речь; непонятен и перевод "mountain-sized water" - в составном слове мы узнаем корень laia, "озеро" (ср. озеро душ, р. 239, 249; ср. Strehlow. Ar. St., I, p. 3), irbmana "гора" (см. словарь Кемпе, ad verb.), но форму intji (вспомогательная ?) нам не перевести. Да и английский вариант можно понимать и как "воду, находящуюся на горе", и как "воду размером с гору". Мы приняли первый вариант, поскольку, как нам кажется, формула ссылается на миф о тотемическом центре, "яме с водой" в горе. 320

Две другие, которые входят в чуринга праздника эму, выражают существование в настоящем чего-то из прошлого, но прошлого совсем близкого и конкретного, как следы, найденные охотником. Они описывают звериную тропу, то есть место, по которому только что прошло животное; оно едва ушло, и это было настолько недавно, что еще можно почувствовать, что оно рядом, словом, на этом пути наверняка можно настигнуть его. Tiiatitiana iala romana

44(1

Большие эму много следов Magatjagatjana werilankana Несметное количество эму были

341

здесь341

Эти два стихотворения явно перекликаются: мало того, что они постоянно повторяются; их метрические паузы и равновесие задают ритм произнесения. Шульце говорил по их поводу342: "Эти праздники относятся только к еде и ее добыче; в них описывается, где находятся различные предметы питания - эму, рыбы и т. д.; сколько их было раньше и каких были они размеров. Все это образует рефрен праздничных песен. Кроме того, они служат для запоминания и прославляют прошлое, сохраняя свою связь с молитвами, в которых просят, чтобы животные и т. д. вновь появились в тех же количествах и снова стали такими же большими". Переход от мифического прошлого к ритуальному будущему постоянен, легок и непосредствен. Момент интичиума, формулы, сопровождающей здесь танец или ритуал, таковы, что мы незаметно переходим от простого описания прошлого или настоящего к пожеланию непосредственной действенности, демонстрации указанного результата, словно он уже достигнут.

Последняя характерная черта формул заключается, согласно Шульце, в их темноте,

непостижимости343. По крайней мере, все члены племени, кроме владельца формул, не

344

понимают их смысла . Действительно, язык, на котором они фиксируются, отличается от профанного языка женщин, детей, мужчин поселения; в основном используются слова в устаревших и архаичных формах, "частично заимствованные из других диалектов". Шульце кратко указывает причину: они "исходят от предков"345. Естественно, предки говорили на другом языке. Так в нашей картине появляется новый штрих: язык, на котором произносят формулы - это не обыденный, повседневный язык; формулы принадлежат предкам и являются молитвами; обращаясь к ним, люди произносят фразы на их языке. Формула 1, р. 243. Мы не понимаем дательного падежа в titja titja и rama. Формула 2, р. 247. Дательный падеж здесь столь же непонятен, сколь и в предыдущей формуле. Обе они не входят в полную чуринга эму, которую мы опишем ниже.

342

Ibid, p. 243. Шульце очень плохо пишет по-английски, поэтому иногда нам приходится интерпретировать его слова. 343 Ibid, p. 244.

344

Считается, что владелец формул понимает их благодаря знанию или изначальному вдохновению, р. 242. 345 Ibid, p. 244. 321

340 341 I Зак. 3106

Мы целиком принимаем положения анализа, проведенного Шульце много лет назад. Уже сейчас можно указать общие черты не только формул интичиума, но и системы австралийских религиозных ритуалов в целом.

Все формулы, которые мы встретим далее, являются:

I. В том, что касается ритуальной формулы: 1) музыкальными, то есть мелодическими и ритмическими; 2) направляющими движения, пантомимы или танцы; 3) поющимися коллективно; 4) предназначенными для монотонного повторения, даже если они независимы

346

от танца .

П. В том, что касается словесной структуры формул: 1) простые, могут сводиться к крику или состоять из короткой фразы; 2) непременно описательные: идет ли речь о прошлом, сливающемся с настоящим или с будущим, или, точнее, о желаемом результате; 3) как правило, слагаются на языке, непонятном публике, не посвященной в таинства ритуала; 4) наконец, как в силу собственного значения, так и связей с праздником, часть которого они составляют, формулы действенны в том смысле, о котором мы говорили относительно молитвы, понимаемой предельно широко.

Эти черты применимы ко всем речевым обрядам тотемических или племенных ритуалов, о которых пойдет речь в этой и двух следующих главах. Мы отметим редкие явные исключения; однако реальных исключений из только что установленного правила мы не знаем. К нему мы больше возвращаться не будем, хотя позднее (гл. III) оно по необходимости должно играть заметную роль в наших попытках объяснения.

Мы видим, насколько далеки мы от мысленной и индивидуальной молитвы: в обсуждаемых обрядах нет ничего такого, что не было бы практическим, непосредственным, конкретным, не соответствовало бы материальной потребности и не было бы ни коллективным, ни банальным, ни стереотипным, ни механическим. Как, если примитивная молитва не была ничем большим, могли зародиться другие типы молитвы на ее основе? Она должна содержать и другие элементы, однако бедность документов Шульце заставила нас пренебречь ими. Под внешней оболочкой вербальных форм и ритуальных условий должны находиться иные верования и чувства, нежели эта грубая сила слов. Их нам помогут найти более подробные описания Спенсера и Гиллена, с одной стороны, и Штрелова, с другой. В то же время мы сможем обнаружить образование других видов молитвы; мы увидим, как образуются типы, и сумеем предвидеть направление, в котором они эволюционируют.

К картине интичиума, данной Шульце, Спенсер и Гиллен добавили лишь две основные

347

черты .

346 Здесь мы узнаем все черты примитивного хоровода (ср. ниже, кн. III, II, гл. IV в конце). Впрочем, Спенсер и Гиллен перечисляют те же самые условия интичиума, что и Шульце: они обладают непосредственной действенностью и влияют исключительно на тотемический вид: обеспечивают его существование и умножение, если речь идет о животном или растении, N.T.C., р. 288, N. Т., р. 167, 81, 169, 170 (ср. ниже 322

1. Будучи исключительной собственностью клана, для остальной части племени интичиума остаются тайной посвященных. На церемонии не допускают иных зрителей, кроме членов клана и фратрии, в которую этот клан входит. В данном пункте Спенсер и Гиллен формально противоречат Шульце: тот не делал различия между интичиума и священными церемониями клана, чуринга, а потому не указал этого

ол о

условия .

2. Затем, интичиума регулярны, ежегодны и повторяются каждый

349

сезон349.

Однако можно не обращать внимания на эти характеристики. Практически, они свойствены лишь интичиума у арунта. Напротив, определенное число черт, в некоторой степени присущих самым разным интичиума, поможет нам дополнить общее описание формул и их значения.

Ради удобства нашего объяснения, а также по той причине, что такое разделение соответствует фактам, мы разобьем церемонии на три группы в соответствии с родом используемых в них формул. В первую войдут интичиума с формулами, во вторую - с гимнами, третья же, самая многочисленная группа будет состоять из интичиум, представляющих собой смесь первых двух типов.

1. Формула. Одна из наиболее развитых известных нам интичиума принадлежит клану гусеницы вичеттиT из группы Элис Спрингс351, одной их самых важных в племени352. Впрочем, нам известны не только словесные и операциональные ритуалы этой группы353, но и миф354.

критику этой теории). Интичиума принадлежат локальной части клана (N. Т., р. 11), изменяются в зависимости от локальной группы, а двух идентичных интичиума быть не может (N.T., р. 119, N.T.C., р. 267). Так, интичиума группы гусеницы вичетти из Улатерка (Ulatherka) отличается от интичиума группы из Элис Спрингз; точнее, интичиума принадлежат вождю, alatunja, p. 11.

ш N.T., р. 11, р. 169. N.T.C, р. 257, 315. Ср. "President's Address", Austr. Ass. Adv. Sc., 1904, p. 165. По поводу секретности

интичиума у племен арунта и илпирра (Ilpirra) см. ниже.

349

N. Т., loc. cit, ср. N.T.C, р. 315, 316. О повторяемости ср. ниже.

'!5° Гусеницу или насекомое в стадии гусеницы, то есть вичетти (арунта прекрасно знают историю этого животного) называют udnirringita (N.T.), udnirringita (N.T.C., p. 289, 290): согласно Спенсеру и Гиллену, она приходит с кустов udnirringa, на которых насекомое откладывает яйца и в которых живут личинки. Ср. Strehlow, Ar. Lor. St. I, p. 84, tnurungatja.

51 Tjoridja на языке арунта, ср. Strehlow. Ar. Lor. St. I, p. 84, 41. В главе IV будет приведено рассуждение о природе паломничества, которое, возможно, даже предшествовало появлению интичиума.

52 JV.T., р. 423, 11. Группа насчитывает 40 человек. По праву собственности и в силу своего мифического родства (каждый человек представляет собой реинкарнацию предка, а его двойник продолжает жить в земле) она занимает площадь в сто квадратных английских миль.

353ЛГ.Т, р. 170, 179, ср. N. Т. С., р. 289 и далее.

354 JY.T.? p. 423 и далее: миф восточной группы этого тотема (из Ulaterka-Ulathurqua, Sp. G.) приведен Штреловым, I, n. 55. Он ведет основателей группы Улатерка до Эмил Гап, где они слышат пение Antaljiuka (p. 85 по. 4), а он слушает их. 323

Единственный пробел в наших данных - это незнание текста используемых формул. Нам известен только их смысл.

Под предводительством алатунджа (alatunja)355, то есть вождя локальной тотемической группы, владельца церемонии, полностью обнаженные люди тотема тайно и молча покидают поселение без орудий какого бы то ни было рода. Они не едят до конца церемонии356. Так они приходят к ущелью Эмили, мифическому центру тотема, главному обиталищу душ и тел, предков, душ-зародышей, ростков животных и людей, готовых к воплощению в телах самок мотыльков или в телах женщин357. Там они проводят ночь358. На следующий день они уходят оттуда с ветвями камедного дерева в руках, причем алатунджа359 несет маленький плоский деревянный сосуд, как великий предок360. Они идут по следам, оставленным предводителем гусениц - основателей поселения, Интивайльюка (Intiwailiuka), который родился или, скорее, явился в мир, лежащий к северу от ущелья361. Точно так же паломничество всегда состоит в посещении различных мест, связанных с памятью святого. В конце этой прогулки по миру мифов прибывают в большую пещеру или яму362 с кварцитовой глыбой, окруженной круглыми камнями. Глыба представляет маэгва (maegwa), взрослое насекомое363. Ударяя по камню своей апмара, деревянной плошкой, алатунджа начинает петь. Остальные подхватывают песню, ударяя связками ветвей по скале364, рефрен песни приглашает насекомое отложить яйца365. Это продолжается некоторое время, затем точно так же и, возможно, с теми же песнями бьют по маленьким камням, представляющим яйца, которыми были полны предки (люди-гусеницы)366. Впрочем, то же самое делал Инти-

355 Об alatunja см. N.T., р. 65, 153, 166, 169, 119, ср. N.T.C., р. 25, 188. Штрелов называет вождя другим словом: inkata, Ar. Lor. St. I, p. 2, 7. Kempe. Vocabulary, 1. 1., p. 42, col. 2.

357 JV. Т., р. 170.

357 JV. Т., fig. 25, 24, 171, 173, fig. 93, 64, p. 426, 427. Ущелье на языке арунта - Unthurqua. См. описание, pp. 424, 425 (inturka, Strehlow, I, p. 84, n. 9: утроба; термин достаточно красноречиво свидетельствует о родительской роли этого места). 358JV.T, p. 171.

359 N.T., р. 425.

360 JVT, р. 427. 3

362 N.T., р. 172, oknira ilthura (большая яма, ср. р. 650). N. Т., fig. 25, ср. N.T.C., р. 267. 3

364 Ср. N.T.C., р. 289. Ритуал пропущен, а формула не упомянута.

365 JV.T., р. 172.

JV.T., р. 424. Предки назывались churinga unchima (священные яйца, яйца чуринга; о чуринга см. ниже, гл. V, выводы, ср. кн. III, ч. II гл. II, условия ритуала). Мы пропускаем ритуал, включающий формулу: алатунджа поочередно берет каждый камень и бьет им в желудок человека, присутствующего на церемонии, приговаривая: ungwa raura oknirra (ошибка записи, то же, что oknira) - "Вы (ты, ср. Штрелов, Планерт, unta) съели много (knira, Штрелов) пищи". На самом деле эта церемония является сложным ритуалом, и мы вернемся к ней (кн. III, ч. II гл. II, ментальные состояния): это простая ритуальная формула, описывающая выход из ритуала (потому что это есть здесь atnita ulpilima, развязывание внутренностей, связанных 324

вайльюка в том же самом месте, на этих же самых камнях, поскольку интичиума выполнял и он367. Затем люди переходят к Алкналита (Alknalita), скале с глазами368, у подножия которой глубоко в песок зарыто другое взрослое насекомое-камень, маэгва чуринга (maegwa churinga). Алатунджа еще раз ударяет о камень своей апмара, а другие имитируют это же ветвями, "в то время как старики с воодушевлением вновь поют

приглашения: пусть они (насекомые) придут со всех сторон и отложат яйца"369. Интивайльюка развлекался в этом месте тем, что подбрасывал в воздух вдоль скалы священные яйца чуринга, и они снова скатывались к его ногам. Алатунджа имитирует этот акт, кидая камни чуринга, которые одновременно являются и яйцами предка и вполне актуальными символами370. Во время этого обряда остальные члены клана поднимаются и спускаются по каменной стене, "непрерывно распевая, мы не знаем что, но, видимо, фразу, описывающую это деяние предков". Первый акт литургии закончен. Взрослое насекомое заговорено; оно снесло яйца. Декорации и сюжет изменяются. Люди возвращаются в лагерь371.

Мы следуем одновременно мифической и естественной истории вида животных, странным образом фантастической и при этом реалистической. Теперь очередь подошла к личинке, к хризалиде. На обратной дороге люди на манер гусениц, передвигающихся очень медленно, идут цепочкой, останавливаясь по очереди примерно у десяти ям, илтура (ilthura), в каждой из которых под слоем песка и перегноя лежит по одному или два больших камня. Их выкапывают; они представляют хризалиды или яйца насекомого372. В то время как достают каждый из этих священных предметов, алатунджа "поет монотонную песню о хризалиде". Когда камни извлечены из ям, "поются песни373, также относящиеся к учаква" (имя хризалиды и священного камня). Их трут друг о друга; их чистят, производят помазание, поскольку это благородные реликвии, дающие рождение гусеницам, насекомым и яйцам. Церемония возобновляется у каждой из десяти илтура - десяти остановок благочестивых паломников374. И песни - это все те же песни,

в комок религиозной эмоцией, ср. JV.T. p. 562, 564, церемония солнца, ср. р. 647; ср. JV.T.С., р. 182, 184), которая заключает первую часть сложного ритуала; но она стала, возможно, действенной формулой (имитация обрюхачивания женщин? Имитация переполнения брюха после пира?). 367 JV.T., p. 425, 430. JV.T., p. 426, ср. р. 172 "decorated eyes" (украшенные глаза), первый перевод не стоит второго "eyes painted around" (глаза, обведенные вокруг). Что точно, так это смысл слова alkena, глаз. La fig. 132, p. 632, кажется, воспроизводит точно этот рисунок.

369

Спенсер и Гиллен придают этим весьма интересны формулам так мало значения, что даже не упоминают их в своем отчете N.T.C., р. 290. 3711 JV.T, p. 427.

Этот момент ритуала хорошо обозначен только в JV.T.C, р. 290. Churinga uchaqua, JV.T., p. 173. Шлифовка, имеет ли она смысл только культа яйца гусеницы, или также некоторого рода миропомазания, совершаемого над телом предка? Мы не знаем. Возможно, оба этих смысла.

Ответы ли это на песни alatunja, или те же песнопения, повторенные хором? 325

которые пел предок, вождь клана, а слушали их другие предки того же тотема, но из другой

375

местности .

Последний, третий акт, это возвращение в лагерь. Мужчины украшают себя, но алатунджа меньше, чем другие. На тело каждого участника церемонии наносится священный рисунок - герб, идентифицирующий людей с тотемом, отдельного человека - с предком, человеком и одновременно животным, воплощением которого он является и который носил некогда тот же герб3'6. На этот раз в руках все аборигены держат ветви кустарника; они постоянно размахивают ими в течение всего шествия, двигаясь гуськом377. В то время как они ушли в свою мистическую экспедицию, один старик построил в стороне от поселения длинную хижину из тесно поставленных ветвей, которую называют по имени хризалиды умбана и которая должна, как мы считаем, представлять кокон. Все люди из поселения, включая женщин, собираются возле хижины, по-разному украшенные378. Как только вдалеке показывается группа исполнителей ритуала, старик начинает петь формулу, смысла которой мы не знаем:

Ikna pung kwai, Yalaan nik nai, Tu mulk la, Naantai yaa lai379.

Группа приближается и, подобно тому, как Интивайльюка в прежние времена останавливался и смотрел на женщин, алатунджа также делает остановку и бросает на них взгляд. Затем все входят в умбана. "Тут все начинают петь, воспевая животное в различных его состояниях,

камень Алналита и большую маэгва в его основании"380. Мужчины и женщины из другой фратрии рядами лежат ничком, уткнувшись лицом в землю: во время этих ритуалов они должны сохранять неподвижность и молчать. Пение продолжается. Алатунджа, однако, ползком, неслышно, извиваясь по выметенной земле покидает умбана. Остальные подражают ему, и вскоре все оказываются снаружи и поют историю маэгва и, особенно, ее оболочки, умбанаш. Далее люди тем же образом, то есть

374 "

См. выше.

N.T., р. 431. Само имя Интвайлькжа, Антальюка (Штрелов) означает "что они были настороже и слушали" (песнопения). Ar. St., I, p. 84, п. 4.

О гербе, см. далее, III, часть II, III, условия ритуала.

Этот ритуал состоит, вероятно, в имитации шума полета насекомого, возможно,

даже самого этого полета; в культе кустарника, который дает свое имя насекомому;

и в приглашении насекомых начать воспроизводиться на всех кустарниках этого

пространства.

Здесь, очевидно, идет речь о тех, кто, принадлежа к другим тотемам, носят в этот день свои собственные украшения. N.T., р. 176. Смысл не указан. Но метрическая форма достаточно чиста, кроме 3-го стиха. Возможно, что здесь не что иное, как форма спасения: ilkna ср. ilknia, тотемический рисунок (приветствие в адрес украшенных людей!?) Yaalan = jala (Strehlow): lai (императив от la - идти?).

376 377

38()ЛГ.Т., р.178.

381 т, . ,

Ibid. 326

ползком, возвращаются в шалаш и пение прекращается. Только в этот миг, впервые за долгие

382

часы, им разрешается есть и пить .

Последний ритуал этой серии можно рассматривать как своеобразный эпилог. Однако для нас он не менее интересен, поскольку в целом посвящен песням, речевым ритуалам, чья действенность проявляется наилучшим образом. Всю ночь люди клана сидят с другой стороны умбана у большого костра и "воспевают личинку вичетти" (witchetty), оставаясь невидимыми для людей из другой фратрии, по-прежнему лежащих на земле. С восходом солнца пение внезапно, в один момент, прекращается, алатунджа гасит огонь, а люди из другой фратрии оказываются свободными383. Далее следуют ритуалы тотемического таинства и выхода, но в настоящее время в их рассмотрении у нас нет необходимости384. Прежде всего, мы видим, что эти речевые обряды соответствуют установленному нами общему типу: это монотонные ритмические песни, связанные с операциональными обрядами (танцами или коллективными действиями)385, хотя иногда они отсоединяются и функционируют автономным образом, но ритм их не изменяется. Два из них состоят лишь из

386

сольной партии вождя, которому отвечают хоры , они выражают чувства и идеи, не несущие в себе ничего индивидуального - это грубое и явное переложение нужды, ожидания. Кроме того, рассмотренные ритуалы, за исключением двух или трех, состоят из формул: формулы эти либо приказывают тотемическому животному387, либо описывают его несколькими простыми фразами, равно применимыми как к настоящему, так и к будущему или прошлому, ибо действия животных некоторого вида повторяются извечно. Трудно вообразить большую одержимость одним видом деятельности, чем бесконечное повторение на протяжении сорока

388

восьми часов малопоэтических предложений и однообразных музыкальных тем - песен, в которых, в целом, очень мало артистического и вообще ничего сентиментального. Сама реальность представляет нам ритуал, столь пространно и столь систематически составленный из формул, что даже самые смелые гипотезы не позволили бы нам предположить ничего

похожего. Поэтому, при том что этот ритуал содержит две или три формулы, которые

389

относятся к данному типу , его все же можно считать показательным с точки зрения религиозных формул.

Однако подробный анализ выявит и другие элементы, до сих пор не отмеченные нами. Действительно, помимо уже указанных характеристик, мы можем выделить еще пять тем ритуалов, которые превратят

382 .-,

См. выше. 383JV.T., p. 178.

384 См. далее, ритуальная формула. L. III, часть I, глава III. 5 Ритуалы ilthura oknira и т. д. См. выше.

Текст, цитируемый выше.

7 Текст, цитируемый выше.

388

См. JV.T., р. 173. "low, monotonous chant".

См. текст, цитируемый выше.

327

бесформенную груду коротких магических и религиозных баллад в небывало богатый, несмотря на внешнюю простоту, бревиарий.

1. Как заметил Шульце390, отмечен молитвенный характер этого ритуала. Мы видим призыв к божественному животному, тотему, в разных состояниях: насекомых просят отложить яйца, воспевают яйца - чтобы родить гусениц, гусениц - сделать коконы, хризалид - превратиться в бабочек391. Тотемический вид понимается не только как нечто инертное и пассивное; он состоит из индивидуумов; призыв, приглашение, аналогичное тому, как обращаются к людям, собирает этот вид отовсюду и склоняет к тому, чтобы удовлетворить пожелания клана, представляющего племя. Когда в других интичиума тотем призывают просто по имени, без каких бы то ни было околичностей, как обычно окликают человека, или когда просто издают его крик, результат, который должен произвести такой призыв, приравнивается к действию, оказываемому голосом животного или

392

пением птицы на сородичей этого животного .

2. Этот призыв не воспринимается как молитва, от которой данный тотем мог бы и уклониться393. Это что-то вроде приказа, повелительное указание, которому приходится

подчиняться. Пришла пора для гусениц вичетти вылупляться из яиц, и все верящие в них

394

арунта могут есть их , но некоторые члены клана гусеницы, которые являются родственниками и союзниками насекомых, их почитают и не едят их кроме как в процессе тотемического таинства395. Надо, чтобы подобно первым гусеницам, подчинявшимся приказам вождя, и актуальным братьям по тотему, они смирились и делали то, что им велят - регулярно рождались, откладывали яйца, превращались в бабочек, как им показывают люди в своей ритуальной драме396. Даже когда формулы не имеют вида

опп

приказа, они все равно занимают место священного предписания .

390 ~

См. выше.

391 ._,

См. текст, цитируемый выше.

392

Об этом см. далее книга III, И, глава IV.

393

Мы не можем иначе выразиться, чем ставя определенный артикль перед словом "тотем". Но такой способ выражения неточен. Потому что в то представление, которое мы обозначаем "этот тотем", включены несколько элементов: не только представления о соответствующих животных в их разнообразных формах, но еще и представления о великом предке, о других предках, о душах мертвых, о двойнике присутствующих индивидов, представления о зародышах душ будущих индивидов, людей и животных. Отсутствие артикля в австралийских языках и вообще в языках, где отражен тотемизм, допускает эту постоянную путаницу, которую было бы неосмотрительно упускать из виду (см. далее, кн. III, часть II, глава II, ментальные состояния).

394

Слово "приглашение", используемое Спенсером и Гилленом не должно быть понято в этом смысле. N.T., р. 172.

395 _.

8 этом важнейшем для тотемизма понятии уступки видом животного своего тела см. далее. Мы встречаем это понятие в превосходно отчетливом виде в мифе Зуни, см. Melange d'histoire des religions, p. 12, n. 3.

396 ", c ,

О тотемическом таинстве см. далее, гл. 5, параграф 4.

О ритуальной драме, аналогичной обряду интичиума, см. гл. 5, заключение.

328

Но помимо этих данных, добытых, так сказать, изнутри текста формул, есть и другие не менее необходимые элементы, выявить которые можно лишь в процессе изучения отношений формулы с мифом.

3. Прежде всего эти формулы обычно не являются фразами из повседневной речи. Они имеют силу, какая не может быть им дана даже магической силой живых, которые произносят формулу, поскольку сила живых всегда слаба и подчинена таинственным капризам и тайным соображениям, приводящим в движение животных и господствующим над неустойчивой участью вещей398. Так что песня не выражает de piano (впрямую) исключительно желания, "волю" исполнителей ритуала, действующих от имени племени. У нее более высокое происхождение, более высокая внутренняя ценность, она обладает большей действенностью,

она обладает куда большим достоинством. Слова, входящие в нее, употреблял вождь-предок, их повторяли другие создатели тотема в мифологические времена единства людей и животных, когда гусеницы

399

вичетти путешествовали, откладывая яйца , чуринги, принимающие души мертвых, души детей человеческих и субстанции животных400. Эти формулы имеют мифическую ценность, ибо они использовались у самых истоков происхождения вида; именно они вызвали рождение душ животных и людей. Их ценность доказана на опыте, ибо время, как бесконечное, так и измеренное исторически401 , отделяющее настоящее от той сказочной эпохи, увидело их действенность, подтверждаемую каждый сезон, когда рождаются гусеницы. Именно из этого обстоятельства логически проистекает следствие, которое подметил Шульце, состоящее в том, что сама форма формулы чаще всего непонятна если не для владельца, то, по крайней мере, для обычных членов племени. Она слагается не на всеобщем языке; мистическая галиматья, на которой она произносится - это необычный, странный, чуждый язык древних основателей клана402. Либо некоторые формулы были взяты готовыми у чужого племени, либо другие были сложены их профанных слов, искаженных так, что их смысл стал недоступен403; либо они действительно произносятся на архаичном языке

f и <->404

или были испорчены дурной передачей , но считается, что они пришли

398 О нестабильности вида животных, см. NT., p. 520-521. Когда животные появляются вне сезона, это означает что Iruntarinia, души (мертвых и тотема), сами провели ритуал интичиума.

399 JV.T., р. 430.

4()0 N.T., р. 431, 432, ср. N.T., р. 156

401 Об этой природе времени алшерина см. N.T. р. 387, N.T.C. р. 438, см. далее кн. III, часть II глава 2.

402 См. N.T., р. 432.

403

См. примеры ниже. Вполне вероятно, по нашему мнению, что одна из причин этих обычно встречающихся деформаций

слов часто действует с самого момента изобретения формулы. Все эти формулы поются, и естественно что в пении,

особенно если имеются вариации на определенную музыкальную тему, произведение искажается.

404 Именно так их интерпретируют Спенсер и Гиллен, N.T., р. 172, 177, ср. далее. Но они преувеличивают эту

невозможность понимания формул, либо потому что они

329

от алчеринга, предков алчеринга. Их чудесная сила осталась той же, что в прошлом, но они могут быть могущественны лишь благодаря своей загадочной форме. 4. Однако эти формулы повторяются лишь при определенных обстоятельствах и в определенном месте. Их поют только над чурингами в священных местах4"5, над всеми и над каждым в отдельности священным камнем4"6. Таким образом, они состоят из заклинаний. Они производят магические действия, влагают душу в неподвижные бездушные камни: эти благословения, эти славословия, все это пение делает их живыми - яйцами, хризалидами, гусеницами и бабочками. К неизменности камня добавляется мощь дыхания, звука, голоса407. Формула - это средство для оживления мифических предков, живущих в камнях. Более того, поскольку последовательные метаморфозы животного связаны с его размножением, хорошо известным арунта путем, можно понять, что эти описания мифических превратностей вида и эти увещевания их воспроизвести подталкивают тела и души чуринга к размножению гусениц, к которому стремится ритуал. Подобно тому как эротические песни воздействуют на человеческие желания, формулы подталкивают все существа животных, людей и богов, возвращенных к жизни обрядом, голосом, к успешному исполнению их участи - развитию. У арунта, согласно Штрелову, действие в обрядах, направленных на чуринга таковой408: в глубине земли, в огромных пещерах, калъпара , живут эринтаринга , или, как их называют в...411

были плохо информированы не понимающими слов ритуала арунта, либо потому что они не продвинулись достаточно далеко в своих опросах, чтобы открыть секреты архаичного и архаизированного языка, на котором говорят участники ритуалов и на котором говорили предки Алчеринга.

я Которые сами называются словом "чуринга", являются чурингами, ср. N.T., р. 155, ch. VII, ср. р. 637. Смешение "чуринга" и нанджа"

406 _

Ср. тексты выше.

Предполагается, что churinga говорит. См. далее, ср. JV.T., р. 436.

См. Штрелов в ответ на "The religious Ideas of the Arunta", Folk-Lore, 1905, p. 430.

Strehlow. Ar. St., I, c. 5.

Okalpara Спенсера и Гиллена, JV.T., p. 524, слово неточно выбранное для имени собственного вполне определенной пещеры; ralpara, Ar. St., p. 5 п. 3., kalpara, p. 8.

Идея их красного цвета, вероятно, связывается с цветом охры, которой обмазываются закапывемые в песок чуринги. [Здесь текст "Молитвы" обрывается.)

КОЛЛЕКТИВНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ

МНОГООБРАЗИЕ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

ВНУТРЕННЯЯ КРИТИКА ЛЕГЕНДЫ ОБ АВРААМЕ

(1926)1

Ни господин Юбер, ни мы2 никогда не были приверженцами того излишне критического метода, рационального и субъективного, влияние которого критики библейского текста возвели в ранг традиции, в то время как она казалась правдоподобной лишь для них самих. Итак, естественное и загадочное движение маятника возвращает нас к этому методу. Многочисленные авторы3 теперь единодушны в признании исторических основ в важных частях традиции, даже применительно к Книге бытия (после гл. X). Работы А. Т. Клэя4 особенно служат восстановлению престижа подобных мнений. Даже такие сверхкритичные работы, как гипотезы Р. Вейля, подкрепленные некоторыми египетскими документами об освоении евреями Палестины, косвенно отдают дань уважения этой историчности. Мы не претендуем на представление других аргументов в этом смысле, но хотели бы проверить в свете социологических и археологических сравнений и на основании простых исторических представлений, правдоподобна ли классическая картина жизни евреев до Моисея, созданная критическими школами, на которых лежит отпечаток романтического рационализма и которые уверены, что их филологическая диалектика могла воссоздать историческую правду. Евреи до прихода в Египет, как и во время исхода из него, были, думается, кочевниками пустыни, бедуинами, почитающими своего Бога единственным в противоположность тысяче идолов городов. Известны прекрасные романтичные страницы, которые Ренан5 написал по этому поводу. И даже Н. А. Мейе в своей недавней работе о лингвистическом консерватизме семитов возвращался к этой отправной точке6. Нет ничего более без-

1 Отрывок из "Melanges", подаренных Израилю Леви его учениками и друзьями по случаю его семидесятилетия, Revue des etudes juives, 82, Париж.

2 См. наше "Эссе о жертвоприношении", Аппее sociologique, 2.

3 Lods. "La tradition orale" и т. д., Rev. de Ihistoire des religions, 1924.

4 A. T. Clay. The Origins of Biblical Traditions, 1923. 6 Сеанс Эрнеста Ренана, Journal depsychologie, 1924. 6 "L'etablissement des Israelites en Palestine", Rev. de Ihistoire des religions, 1923-1924,

333

основательного, чем эта гипотеза о семитах, живших исключительно вне большой цивилизации. Мы хотели бы простым изучением внутренней критики представить другую сторону фактов7.

Жизнь Авраама проходит между Уром Халдейским, очень большим городом, где он родился, откуда он вышел, Харраном, где умирает его отец Терах (Фарра "Септуагинты"), и Ханааном, куда он возвращается в 75 лет и откуда он вновь отправляется со всем своим добром - с военным снаряжением, в частности, с лошадьми (по-ассирийски Рукузу), с Лотом, сыном его брата, со своей сестрой и женой Сарой и т. д. Они направляются в Египет вместе с Лотом, возвращаются с богатством (скотом и рабами). Страна слишком мала для них. Они разделяются. Авраам остается в шатре в окрестностях Бетэля и оазиса Мамре. В то время Лот обустраивается в "городах равнины" (так в "Септуагинте"), или скорее "у ворот" Содома, где,

согласно первому преданию, он взят в плен царем Эламским и т. д.8, откуда его освободил Авраам со своими тремястами восемнадцатью слугами, "родившимися в его доме". Лот остается в Содоме, история которого достаточно хорошо известна. Тем временем Авраам, не живший в пустыне постоянно, с Авимелехом, филистимлянином из Герары, совершил тот же обман, который он уже совершил по отношению к фараону, когда выдал Сару, которая была его сестрой и женой, лишь за сестру9. В Хевроне Хеттском он покупает место для собственной гробницы для себя и Сары и платит за него четыреста сиклей, денег, бывших в обращении среди бродячих торговцев10. Позже он посылает своего преданного слугу, чтобы найти Ревекку. Последняя, дочь Нахора, брата Авраама (брак между двоюродными братом и сестрой, ортокузенный брак), живет в одном городе в Месопотамии, и посланец преподносит ей великолепные драгоценности.

То же самое происходит в легендах об Исааке и об Иакове и Иосифе: среди египтян, филистимлян, хеттов, жителей Месопотамии, из города в город постоянно упоминается о богатствах, которые перевозят патриархи, как, например, о ста сиклях из алтаря Сихема или о тех, которые они потом награбят в этом городе.

Нам хорошо известно, что это не были сикли серебра высокой пробы, которые были в ходу в Хевроне и Сихеме, - их начали чеканить лишь много позднее, и надо отдать "редакторам" должное: они допустили

7 Было бы несложно написать книгу относительно многочисленных комментариев всякого рода к тем нескольким документам, которые мы собираемся изучать. Библейская эсхатология и предание о патриархах являются одними из самых богатых тем. Мы благодарим нашего мэтра, Израиля Леви, за библиографию к словарям Библии.

8 Текст Септуагинты в этом месте весьма отличается и значительно подробнее, чем текст Книги Бытия.

9 Сара у Фараона, Кн. Бытия XII, 11 и далее; Сара у Авимелеха из Герары, Кн. Бытия XX, 12 и далее. Та же история повторяется по поводу Исаака и Ревекки с тем же царем Авимелехом. Сара - сестра отца, а не матери Авраама, Ребекка, племянница отца Исаона, в еврейской номенклатуре родства также обозначается как сестра отца.

10 Кн. Бытия, XXIII, 16: ober lasober. 334

большей анахронизм. Впрочем, может быть, не такой большой, как кажетсА; и может быть, они скорее сохранили традицию, о которой идет реАь. С точки зрения внутренней критики во всем этом нет ничего неправдоподобного.

Среда, которую описывает предание, несомненно, та самая, где зародилось общество, которое приняло имя Израиля, даже до "перехода" через Иордан. Когда? Дата не имеет значения. Сделать ли Авраама современником той или иной династии Месопотамии или Египта, соотнести ли его образ с легендарными династиями, чей исторический характер подтверждается в результате раскопок в Кисе или Уре Кас-димском, или сопоставить его со временем конца эпохи Среднего царства, в любом случае группа, которую он ведет в то время, как он носит последовательно два своих имени, группы, которые ведет его сын и его внуки, даже мифические, все путешествуют в одной и той же среде, живут в одной, вполне определенной, обстановке. Предки Израиля образуют огромные семьи, многочисленные, как кланы. Их глава - своего рода князь, пастырь и воин, сопровождаемый слугами, родившимися от его же слуг. Глава, сыновья и слуги гонят свой скот к нужным пастбищам. Но в то же самое время они входят в города; покинув один, они направляются в другой; они возвращаются туда, сохраняют там семью, разбивают лагерь у ворот или в выгодном положении на дорогах и тропах. Союзники или враги хеттов, филистимлян, египтян и т. д., они сражаются за них в качестве наемников или вассалов; позже они будут сражаться сами по себе. Снабженные лошадьми и верблюдами, они так же торговцы и погонщики верблюдов, как бедуины и туареги в наше время или как Магомет. Географическое пространство огромно; но оно опоясано городами, основанными уже в начале третьего, а возможно, и четвертого тысячелетия, укрепленными с третьего тысячелетия на севере, на юге и на востоке. Внутри, на богатых пастбищах, мишпохах, большие семьи активных потомков по мужской линии основывают племена, кланы и становятся то здесь то там главами и предками определенных сообществ. Предание простирает их влияние от Аравии до Южной Армении и до границ Египта и Месопотамии. Их двоюродные братья, дети хорусов и аккадцев, уже завоевали эти страны. Эти патриархи вовлечены во всевозможные политические и материальные дела и интересы, которые уже вполне можно назвать финансовыми11.

Мы далеки от того, чтобы представлять их дикарями, как Мак-Леннан, или грубыми мужланами, как их понимал Ренан. К тому же, по нашему мнению, с того момента, как они вошли в историю, даже с момента появления самых древних записей на семитском языке, даже в том пласте этого языка, который можно возобновить, все в семитской цивилизации отмечено высокой степенью движения вперед. Богатый тех-

11 Мы рекомендуем прочитать работы Гольдштейна, большей частью появившиеся в Глобусе в период с 1904 по 1908, по этнографии древних евреев, а также прочитать прекрасные главы Е. Мейера в Histoire de I'Antiquite, § 320 и далее.

335

нический словарь, относительно быстрое изнашивание слов, кЪторое дойдет до трех согласных и на этом остановится, чрезмерная простота используемого весьма заметно эволюционировавшего синтаксиса на территории, которая от Элама до Библоса и от Библоса до Абидоса выступает как одна из самых древних, богатых вещами, людьми и культурой и которая до сих пор изобилует вечными руинами, показывает, что семиты, даже жившие в шатрах, всегда были цивилизованными.

Значит ли это, что они в то же время не сохранили важных следов предшествующих состояний культуры? Они были бесконечно консервативны во всем, как и в лингвистическом отношении.

Согласно замечательному открытию Б. Селигман, не только некоторое число современных семитских12, или, скорее, очень давно семитизиро-ванных племен долины Тигра сохранили, в частности, классификационную номенклатуру родства, несомненный признак примитивности (где родственники классифицируются по группам, а не индивидуально) - важные следы этой номенклатуры продолжают существовать во всех семитских языках и в большинстве правовых норм: например, мы помним, что Лот - брат Авраама, как Милка - его сестра, как Ребекка - сестра Исаака. Кроме того, из своеобразной назидательной баллады, каковой является предание о патриархах, мы можем достаточно хорошо представить себе другие черты достаточно примитивной жизни, которую еще не изменила жизнь в городах или вблизи городов. В частности, их пастушеская жизнь13 прекрасно описана устной традицией, а позднее и письменной.

Евреи до их легендарного возвращения или прихода в Египет и еще более после их столь же легендарного исхода были, как и их двоюродные братья из Моава и Эдома, пастухами. У всех этих народов такой образ жизни более чем профессия: это что-то вроде веры. Евреи создали закон и моральные правила. Они гордятся этим, они пренебрегают другой едой, пищей. Охотники Исава, отца их соседей, они питают отвращение к рептилиям и многим рыбам и предохраняют молоко и мясо от любого нечистого смешения или контакта даже в желудке. Искали также остатки тотемизма в именах Рахиль-овца и Лия-телка - двух матерей Израиля, Иуды и Вениамина14. Естественно было также

12 Studies on Semitic Kinship (London School of Oriental Studies), vol. Ill, vol. IV.

13 Даже шумеры, основатели Киса, все еще считают себя пастухами: тому свидетельства - прекрасные расписанные медные пластинки и выгравированные дощечки с изображением коров, которых люди доят и т. д. (III тысячелетие, по крайней мере).

14 В целом признают, что Израиль •- это искусственное имя. См. статью "Израиль" в Cheyne. Encyclopaedia Biblica. Последняя работа по этому вопросу принадлежит перу Sachse: "Der Ursprung des Namens Israel" Zeitschr. f. Semitistic, IV, p. 63-69 (нем.) против Gaspari, Zeitschr. f. Alttest. Wiss., 1914 и т. д. Впрочем, в том же цикле Авраам, Сара также меняют свои имена. Что касается меня, я не вижу

336

видетьу в этом просто имена пастухов и культ животных, которых они разводит. Мы не знаем ни полных форм культа, ни даже ритуалов, объектами которых были животные15. Нам известно лишь использование в жертвоприношении мяса и крови животных, а также об использовании рогов на алтаре и о правилах убоя скота. Поклонение тельцу достоверно не установлено. Но нам известен негативный культ, объектами которого были животные, в частности многочисленные запреты, связанные с ними: например, знаменитое предписание: "Не вари агнца в молоке матери его". Здесь стоило бы воспроизвести длинный отрывок из Май-монида16 с комментариями Мунка. По древним сабейским традициям, о существовании которых Маймонид знает, но текст которых найти не может, обычай Израиля, возможно, противостоял обычаю полуязычников Моава и Эдома. Они не боятся оскорбить мать-овцу, принося в жертву его ягненка в один день с ней, и мясо у них приготовлялось в молоке. Это древнее толкование кажется мне правдоподобным. Приведена еще одна деталь: Израиль,

возможно, сделал здесь намеренный выбор; наверное, он хотел не походить на почитателей богов, отличных от его собственных и от пастырей с менее известным и менее чистым происхождением. Такого рода институты обнаруживаются в многочисленной группе ныне живущих и процветающих обществ, с которыми мы можем сравнить еврейское общество вплоть до момена окончательного воцарения Давида в городе Иевусеев. От долины Тигра и Абиссинии до Уганды здесь простираются семитские общества, там же обитают общества хамитов (галла и др.), далее проживают другие этнически неоднородные, смешанные общества, галла и нило-чадские, еще дальше находятся другие смешанные общества нило-чадских племен и банту17. Эти две последние группы обществ являются превосходными представителями того типа общественной организации, который мы окончательно предлагаем называть композитным18 и на который мы часто обращали внимание. Обычно

никакой лингвистической трудности в том, чтобы допускать этимологию Is-Rahel, а я вижу трудность лишь в том факте, что дети Рахили - это Иосиф и Вениамин, а не Израиль. Но эти изменения имен, переходя из фратрии в племя, из племени в нацию, из нации в подсекцию нации, есть нормальная вещь и даже часто лучший признак исторических событий. Возможно, что все это скрывает очень отдаленное и смутное прошлое. Во всяком случае, состояние фратрии потомков Иакова явно несет в себе следы предания, так как дети Лии и дети Рахили живут по берегам Иордана, в стране бараньих и коровьих пастбищ.

15 См. Кн. Бытия, XXX, XXVII, и далее, обряд с прутьями; см. XXXI, 10.

16 Guide des egar'es, Мунк, II, стр. 398, 399. Нам известно, что Таргум Онкелосский уже формулировал принцип в общей и не ограниченной для одних овец форме и что Филон (De charitate) считал обычай Моава жестоким.

17 Нам плохо известны смешанные общества хамитов и банту. 337

они состоят из нескольких народов или общественных групп, /соединенных между собой. Общества такого рода были чрезвычайно (Многочисленны в древности. Таково большинство сообществ населения в Индии, и сама Индия относится к подобному типу. Ханаан, населенный хеттами, финикийцами, филистимлянами, египтянами, также был зоной необычайно смешанного населения19. Израиль всегда был, быть может, за исключением Иуды, после исчезновения иевусеев, одним из тех обществ, которые допускали для себя вассальную зависимость или возможность иметь в качестве вассалов другие общественные группы, которые были ему этнически чужеродны. Сирия и Палестина все еще являются обществами этого типа, и потребуется время, прежде чем они образуют нации. Но вернемся к нашим африканцам.

Большое число хамитских народов все еще ведут такой же образ жизни, какой был принят в Израиле: одновременно погонщики верблюдов, земледельцы, пастухи, воины, чаще всего гнушающиеся работы с землей, благородные сыны благородной расы, гордые своими стадами, своими лошадьми и своими верблюдами, гордые своей пищей с культом мяса и молока . Но они более всего сравнимы со смешанными обществами хамитов и негров Южной Эфиопии и композитными обществами нило-чадских племен и банту21. Масаи, найди и т. д. и, наконец, в особенности общества на севере и западе Уганды, в которых не относящийся к банту элемент составляет Бакитара (vulgo Баниору), Баньянколе - все они, по нашему мнению, в большей степени сохраняют тот образ жизни, каким жил Израиль среди народов, которые не имели такого же союза, как он, со своим богом. Встречаются всякого рода сочетания. Здесь элементы банту более или менее ассимилировались: например, масаи ни в чем не изменили вандоробо, которые остаются земледельцами или ремесленниками. Впрочем, именно массы банту ассимилировали завоевателей (байенда). Вообще, элемент банту в этих регионах не пастушеский; как исключение он сохраняет или имеет право сохранить несколько коров или коз. Будучи оседлыми, они живут в городах. Этнического элемента банту много в Ниоро (Бакитара), в самой Уганде и Руанде. Их часто называют ба-хера, рабы. Племя бахума, напротив, состоит из благородных пастухов, и самый последний из них, по меньшей мере, свободный: они передвигаются по стране; они поставляют королевским династиям девушек для гаремов, бойцов для междоусобных войн, чиновников для управления владениями; они разделяются на округи, во главе которых стоят феодалы, часто выступающие противниками короля. Роско22 прекрасно описал все это. Лишь двор ведет

18 См. V. Аппёе sociologique, nouvelle serie, 1, см. в разделе, посвященном работам Роскоу.

19 Это хорошо доказано результатами раскопок в Библосе и Бейсане.

20 Относительно туарегов и арабизированных нило-чадских племен см. Гольдштейн в Globus, 1912.

21 Относительно распространения всех этих культов молока в Африке у пастушеских племен банту и готтентотов, в частности, см. Фрэзер, Фольклор в Ветхом Завете (в сокращении), стр. 322 и далее, со многими фактами баганда и т.

д.

338

оседлый образ жизни, и все же королевская семья в некоторой мере мобильна: Вожди типа герцогов или их представители типа заложников или доверенных лиц сменяемы из осторожности или в виде поощрения. Стада главного вождя и короля выделяются своим окрасом: как, например, пестрые козы и рыжие ягнята Лавана и Иакова23. Хотя территории пастухов определены24, владельцы имеют что-то вроде общего права передвижения по всей стране.

Такова точно описанная жизнь народа бахума ("нкола" баньянколе и "китара" бакитара). Они вступают в брак только между собой. Перестать быть пастухом - значит нарушить закон. Количество потребляемых в пищу продуктов, кроме молока, очень незначительно. Раньше рабам было запрещено иметь скот и потреблять в пищу молочные продукты, кроме как при определенных условиях.

Так, несомненно, жил Израиль, сначала между Месопотамией и Египтом, затем ограничиваясь перемещениями между Египтом и Ханааном, действуя, как короли Руанды и Ниоро, и, в конечном счете, ставя в городах своих священнослужителей, своих судей и, наконец, своих королей25. Аналогия этой общественной морфологии с морфологией евреев глубока. Она не единственна. Эти племена-завоеватели, как и их соседи, которые не смешивались с другими, имеют явно выраженный культ молока. Джеймс Г. Фрэзер, как и мы, сопоставил его с культом жирного и постного, и на этих страницах можно найти многочисленные факты . Сближение совершенно законно, тем более, что эта симметрия не изолирована. В то же время Джеймс Фрэзер был совершенно неправ в том, что несколько поспешно отступил от традиции, отголосок которой мы видели у Маймонида. Усилия одного племени, одного клана, одной нации, направленные на то, чтобы отличаться от других, нормальны. В этом также похожи разные ветви семитского рода, от Моава до Израиля, и различные пастушеские кланы, или бахума у нколе и ниора. Последние различаются между собой по окрасу их скота, запретами, которые одни устанавливают, а другие нет: у одних, например, запреты распространяются на коров с красным клеймом, у других - на коров с короткими рогами, у третьих существуют запреты для коровы, которую только что покрыли, или для коровьих языков и т. д. Так, королевский клан нколе должен есть просо лишь при соблюдении определенных условий по отношению к молоку и, кроме того, ни одно

22 Roscoe. Bakitara, Banyankove, Bagesu, III vol. (Mackie Expedition), 1922-1923.

23 Кн. Бытия, XXX, 31 и далее.

24 Banyankove, p. 15-16.

25 M. Sulzberger, The Status of Labour in Ancient Israel, Dropsie Colledge, 1923, хорошо показал, как древние евреи были противопоставлены в качестве хозяев колонизованным оседлым рабам.

26 См. Abrege du Folklore de VAncienn Testament, loc. sit.; цитируемое выражение; см. Аппёе sociologique 11, p. 190; 12, p. 145.

27 См. запрещение употреблять в пищу бедренную жилу, кн. Бытия, XXXII, 32. Bakitara, p. 14 и 16, Banyankove, p. 5 и далее.

339

зернышко не должно быть добавлено к тому, что уже варится: каждый продукт должен быть

сварен отдельно, если только уже не начали варить все вместе .

Другие примечательные положения этого свода симметричны. Например, то, что Авраам должен был жениться на сестре отца, а Исаак также должен был жениться на Ребекке, носящей по классификационной номенклатуре то же звание сестры отца. В этом ее равенство. Король, "Мугабе китара", регулярно женится на своей сводной сестре. Для "Мукама нколе" это возможно. Напротив, сестра матери играет совсем

другую роль .

Впрочем, аналогиям нет конца. До такой степени, что в отношении масаев Меркер предложил,

что они испытали воздействие каких-то евреев .

Мы не станем даже пытаться представить себе исторические причины этого странного сходства. Единство хамитской и семитской ветвей белой расы становится общепризнанным. Нетрудно также допустить наличие отдаленных воздействий, как и признать, что подобные условия жизни приводят к подобным результатам. Мы просто делаем следующий вывод: имеющиеся факты доказывают правдоподобие значительного числа элементов в истории

патриархов, которые считаются легендарными. Существует еще семитские общества, которые живут так же, как жил Израиль. Есть еще соседние общества, не семитские, отдельные группы которых живут так, как жил Израиль среди других рас и среди семитов-язычников. Можно сделать еще один вывод. Старые романтические доктрины о примитивности пастухов, об их более низком уровне развития по сравнению с народами-земледельцами должны быть сданы в кладовую априорных и вышедших из употребления исторических истин. Пастушеские народы сыграли бесконечно большую роль с конца неолита и часто превосходили по своему уровню развития оседлые народы. Они доминировали в стратегическом плане в своих городах и полях и не только побеждали силой, но превосходили в богатстве, торговле и ремеслах.

28 Роско употребляет слово muziro, которое означает запрещение клана и переводится здесь немного преувеличенно - "тотем".

29 Bakitara, p. 152; Banyankove, p. 158.

"" См. Рассуждения Меркера "Masai", в Аппёе sociologique, 9. зо

РАЗЛИЧИЯ МЕЖДУ МИГРАЦИЯМИ ГЕРМАНЦЕВ И

КЕЛЬТОВ

(1939)1

Анри Юбер мог бы с большим знанием дела, нежели я, говорить о кельтах и германцах после Бенвениста.

Я хотел бы только уточнить, что следует различать характер их миграции. Говорить об этих народах - значит говорить о нескольких разных видах вторжения и культуры. Кельты образовали собой пространный конгломерат мест поселения. Их самая древняя ветвь достигает Ирландии и Шотландии. Центр их расселения оставался в Богемии к северу от Дуная между Везером и Эльбой. Позже они переместились в Иберию и в Италию, где они даже внесли свою лепту в создание римской цивилизации. После их великого раскола в Галлии они выступают как еще более однородная масса. Единообразие этой цивилизации выглядит несколько забавно в некоторых аналогиях пищевых традиций, особенно в технике изготовления колбасных изделий: вспомним высокую степень совершенства в приготовлении ветчины в Парме, Шамбери, Бриансоне, Байонне. В самой Галлии кельты составляют очень однородное население, намного более однородное, чем можно было бы думать. Им оказывает сопротивление баскский анклав и, в меньшей степени, лигурийский анклав. Между VII в. до н. э. и III в. н. э. кельты, особенно галлы, составляют вместе со славянами одну из двух самых больших этнических масс на континенте.

Иначе обстоит дело с германцами. По их поводу можно говорить об особых языках, о духовных традициях, которые свойственны каждому их племени. К тому же германцы нигде не появляются большими массами. С VIII в. до н. э. до V в. н. э. германские силы незначительны и не аггломерированы.

С другой стороны, территории, которые они населяли, были заселены иначе, чем наши. Существует ошибочное представление о древних обществах, возникающее из современного представления о нациях, каждая из которых занимает четко определенную территорию. Индия до сих пор является обществом со смешанным составом, с полутора тысячами диалектов на 400 миллионов жителей. Германцы тоже долго

1 Сообщение, представленное на первой конференции "Journe.es de synthese historique". 1938 (Revue de synthese, 17). 341

жили в композитном обществе вместе с финно-уграми и даже с кельтами. Лингвистического родства достаточно, чтобы сделать факт очевидным. Слово Reich аналогично кельтскому обозначению короля: ггх, которое имеет то же значение, что и латинское rex. Вспомним о союзе кимвров и тевтонов, одни из которых представляли собой германцев, другие кельтов. Следует еще учитывать абсолютную проницаемость древних обществ. Представьте себе группы всадников, пересекающие страны, население которых сосредоточено в крепостях. Вспомним, что лощадь - степное животное. Именно степные народы первыми сели на лошадей, как это показал Риджвей. Вспомним также превосходство конницы гуннов над любой другой: они одерживают верх над парфянами, которые сами превосходили римских, германских и других конников. Гунны господствовали, благодаря умению ездить верхом, от

Кореи до Шампани. Германцы тоже проявили себя как конное войско. Кельты, впрочем, обладали великолепными обозами. Именно в Провинции Ганнибал набирает свое войско. Таким образом, они смогли заселить почти всю Цизальпийскую Галлию. С другой стороны, германцы предстают перед нами прежде всего как народ малочисленный и мало отличающийся от других. Цивилизация раннего железного века, названная Гальштатт, объединяет их с кельтами и другими народами, как и цивилизация среднего бронзового века. Самые древние следы homo nordicus встречаются в районе Ладожского озера, в Забайкалье, в верховьях Лены. Что касается собственно германцев, которые далеко не все относятся к этой культуре, они, по-видимому, появились сначала в Люзасе. Их распространение по балтийскому побережью и к Северному морю осуществлялось очень медленно и происходило на территории, которую оставили свободной два племени кельтов. Эти племена кельтов очистили Северную Германию, чтобы вторгнуться в те места, которые потом станут Великобританией. Скандинавы - это предмет особого разговора. Вообще, идея легкой конницы, более эффективной, чем войско на колесницах, была воспринята Европой от скифов и парфян. О переходе к верховой езде в Китае у нас есть подтвержденные свидетельства. Первый номер "Пекинского вестника", опубликованный до нашей эры, содержит протокол дискуссии Двора обрядов, в результате которой было решено, что китайцы имеют право ездить верхом, как и гунны.

Проницаемость обществ соответствовала в значительной мере проницаемости цивилизаций. Вот факт, иллюстрирующий это. В Национальном музее Копенгагена можно видеть вазу из Гундеструпа, которая является великим произведением золотых дел мастеров (иллириского племени скандинавов), о которых точно не известно, были ли они германцами, но которые придерживались в своих работах германской традиции. Тем не менее это кельтская древность, потому что мы видим на разных ее гранях (за исключением двух) лишь основные темы религии кельтов (и даже почти все темы). 342

Стало быть, не следует думать, что в эту эпоху существовали обширные круги изолированных друг от друга культур, но скорее бесчисленные взаимные проникновения. То же самое наблюдается в афинской цивилизации: здесь имел место синкретизм пеласгов, ионийцев и фракцийцев (мать Сократа была фракийка). В греческой земле было найдено лишь немного черепов, аналогичных по типу формы головы Венере Милосской. Стало быть, важно четко различать в связи с этим лингвистические критерии от антропологических. Скифы остаются на этом фоне великой загадкой. Вероятно, они иранцы. Нам не хватает раскопок в Южной России, по берегам Каспийского моря, к юго-западу от Аральского моря. Найдено много тысяч курганов в низовьях Аму-Дарьи. Вспомним вслед за Хантингтоном, что географическая карта Центральной Азии много раз менялась.

Следует также принимать в расчет техноморфологию: именно вследствие воздействия человека на окружающую среду люди из этих регионов могли и должны были хлынуть во всех направлениях и выйти за пределы. Но степной народ сохранил свои связи с Западной Европой. Прибавим к сказанному, что лошадь одомашнена после осла - это доказывают шумерские могилы в Нингирсу и т. д. Хетты были знакомы с использованием лошади, так как от них до нас дошел учебник по верховой езде. Повозка с дышлом и повозка с четырьмя колесами, по-видимому, кельтские изобретения. Итак, следует сгруппировать проблемы иначе, чем это было сделано, и ввести данные техноморфологии, принимая во внимание прямое сходство, которое нам представляют словарный состав, в частности, религиозных и юридических терминов кельтов, хеттов, индо-иранцев и германцев.

ИСТОРИЧЕСКИЕ СВЯЗИ МЕЖДУ

ИНДИЙСКОЙ И ЗАПАДНОЙ МИСТИКОЙ

(1928)1

Вполне обычно противопоставлять индийскую мистику, преимущественно буддийскую, более широко известную, чем брахманистская, мистике западной, греческой (говорить о мистике латинской невозможно) и христианской. Считается, что между ними нет никаких связей. Никто не только не говорит об исторической связи, но более того, эти две системы представляются глубоко различными. Греческая мистика ищет единения с Богом трансцендентальным, но обладающим ощутимым бытием. Мистика христианская исходит из молитвы, из восхождения души к Богу с тем, чтобы достичь впоследствии, более или менее еретически, единства с богом. В том и другом случае энозис к Богу (evcom<; тй 0еф - "соединение с Богом") наполнен смыслом, позитивным и психологическим содержанием. Другая, буддийская мистика, более древняя по времени, представляется до странности позитивной, но в пренебрежительном смысле слова, будничном и почти негативном: она стремится к достижению пустоты, к разрушению того целого, которое и есть сама наша душа. Массон-Урсель со знанием дела не раз развивал эту тему2.

N.B. Он, безусловно, допускает непозволительную натяжку, принимая в качестве типичной для Индии мистической традиции лишь одну из многих, а именно мистику буддийскую, а внутри нее выбирая традицию самую слабую в философском смысле, традицию Хинаяны, малой колесницы. Так действуют по соображениям чисто текстуального приоритета: самым древним документированным свидетельством является в результате Маджхима Никая, трактат этой школы.

И в равной степени верно, что Упанишады йоги или даже просто мистические Упанишады, в частности, относящиеся к Атхарваведе, не известны нам как подлинные предшественники. Но с противоречиями в датировке рукописей ничего не поделаешь, особенно в стране со столь обширной и давней системой устной (и, несомненно, рукописной)

1 Выдержка из Jubile Alfred Loisy. Congres dhistoire du christianisme 3, Riedor, Paris.

2 Philosophie comparee, 1923, p. 186, p. 187. Journal de psychologie 1926, p. 863 и далее. 344

передачи традиции и истории традиции. Скорее, стоит даже без буквальных доказательств, но не без доказательств литературных и философских, следовать классическим путем описания истории идей в Индии: принято выводить буддизм из Упанишад или из подобной традиции и даже, судя по самим буддийским текстам, если не из Веданты, то, по крайней мере, более узко из традиции санкхья, с которой спорил Будда, почти поименно со всеми ее представителями, в буддийском каноне.

Прибавим, что по многим причинам мы с давних пор принимаем и все более верим в навязчивые утверждения старых историков индийской философии, Гаф и Якобе, замечательных знатоков Упанишад. Они видели в Упанишадах философию, которую арии нашли в Индии уже в законченном виде. В самом деле, требуется ловкость, чтобы вывести Упанишады из Веды. Гимны 1, 164 и десятая мандала Ригведы либо современны Упанишадам, либо даже более поздние и по стилю, и по языку. Панини говорил "Nava proktavi brahmanani" [Пусть новое будет тобой названо брахманами]. Брахманы формировались еще в его время (III в. до Р. X.). Но, по нашему мнению, их всегда создавали по необходимости, чтобы приспособить неарийскую Индию к Брахманизму. Эти мистические теории являются, на наш взгляд, местными индийскими и не происходящими из Вед. Это значит, что их древность отодвигается, и это подчеркивает их инородность. Возможно даже, что порядок событий противоположен порядку их фиксации. Одной из более поздних документированных мистических тем является миф об отправке души к солнцу. Ведь он нам представляется слишком образной, слишком интеллектуальной формой мистики, шаманизма, чтобы служить предметом рассмотрения для востоковеда, этнографа, социолога. Этот миф встречался только в Упанишадах йоги и в более древних, чем Атхарваведа, в то же время именно из него приходится делать другие выводы. Именно из него можно образовать, в частности, фундаментальную формулу провозглашающую единство субъекта и объекта "Tat tvam asis" (букв. "То ты еси"), которая господствует во всем мышлении Индии. Индуистский шаманизм был полон реализма. Таким он и остается.

В то же время вполне достаточно историков идей, которые заметили, что у Плотина действия, подготавливающие экстаз, представляются сопоставимыми с аналогичными действиями в буддизме, в йоге, в самой Веданте, с классической доктриной брахманизма. Это было общим местом у старых авторов, и лучше других этот вопрос представлен у Лассена3. "Аплозис" (ослАюоц) в особенности, по-видимому, обладал индийским вкусом. Но Массон-Урсель хотел

бы скорее отнести это совпадение на счет некой неизбежности, своего рода психологического закона, что должна была бы выявить "сравнительная психология", часть сравнительной

философии. Мы, как и он, верим в эту неизбежность, но

3 Indische Alterthumskunde, III, 382 и далее. 345

почему она лишь так поздно проявляется на западе и только весьма смутно, чтобы чудесным образом проявиться гораздо позже у Плотина?

Ни греки, ни семиты, ни египтяне сами по себе не были мистиками в психологическом смысле слова: у них были лишь таинства, откровения, по нашему мнению, не предполагавшие использования невыразимых сил души. Откуда у них этот запоздалый взрыв? Это может объяснить только одна историческая причина. Христианство этой эпохи к сему не причастно, как и учение гностиков. Мы считаем, что допустимо предположить прямое влияние Индии. Это влияние индийской мистики на плотинизм отрицалось лишь в связи с одним обстоятельством из области истории (одно обстоятельство не является весомым основанием): не имелось никаких доказательств того, что греки хотя бы во втором веке нашей эры имели какое-либо представление об этих доктринах. Тот хорошо известный факт, что индийские купцы и софисты жили в Александрии и в Средиземноморье свыше двухсот лет до этой эпохи, недостаточен для требовательного историка. Мы согласны с этой требовательностью. Ошибка заключается в выводе отсюда утверждения об обратном, о том, что знакомства с индийскими доктринами не было. Утверждение об обратном на основании отсутствия доказательств всегда опасно и в данном случае, по-видимому, теперь опровергнуто одним фактом.

Новое обстоятельство, документ, основывающийся на папирусе с магическими текстами, действительно только что сделал актуальным этот вопрос.

Норден в своей превосходной книге "Рождение ребенка"4 комментирует упоминания некоторых индийских верований в папирусе второго века, имеющем отношение к культу Изиды. Он считает этот факт сенсационным, рассматривая его в связи с мифом о зачатии бога, божественного младенца5. При этом, говоря об этом факте, он выражает надежду на то, что он "не будет использован слишком неосторожно".

Мы позволим себе такое, возможно, не совсем осторожное использование. Но в отношении другого вопроса, в отношении мистики.

В прозаическом гимне в прозе, посвященной многоликой Изиде, который датируется, согласно Гренфел и Хант, по типу письменности, по меньшей мере, началом второго века, мы находим следующие надписи: Pap. Oxyrr., XI, 1380

ev 'A[9]pt(3i MaTocv, dp0co6iav. ev ToTq ВоикоА.Е'Осп MaTav ev 'Iv8oTq MaTav и далее

1.39 [в Атрибе Майю, направляющий] 1.426 [среди Буколеусов Майю] 1.103 [среди индийцев Майю]

1.223-226

4 1924, р. 112.

5 Р. 113, note.

6 'A6pi(3i, ВоикоХеОоч - египетские термины. Первая Мата в верхних двух строчках, очевидно, имя Маит, египетской богини голоса и истины. Отсюда весьма примечательно отождествление с индийской Майей.

346

... яАд)шл,шау тютацйу... [разлив рек]

т ... Г| ауек; ка\ той ev Ai... [ты приносишь в Египте - Нила] уилтсо Ne[iAo]u, ev Se TpuroAi еАеибёрои, [в Триполи "свободного"] ev 6e tf\ 'IvSiKfj Гаууои [в Индии Ганга] Таким образом, у греков, посвященных в таинства Изиды и ее откровения, была идея о сравнении с Майей, именем и олицетворением, не только "матери Будды", но еще и "Великой Иллюзии" (мы оставляем в стороне очень спорный и очень естественный вопрос о том, не является ли имя матери Шакьямуни солнечным символом и символом великой иллюзии). И они высказывали мысль именно по поводу многоликой Изиды, что она так же относится к божеству Нила, как, по представлению индусов, божественная сущность связана с Гангом. Все это доказывает, что по крайней мере частично индийские доктрины вполне достоверно были известны в Александрии, и именно в кругах мистиков. Как раз перед временами Плотина индийские идеи находились в контакте с идеями мистерий Изиды. Мы не имеем

больше права считать невозможным прямое влияние Индии на способ мышления александрийских греков.

Возможно, что другие открытия обнаружат другие, более тесные контакты. Идеи в античном мире продвигались очень далеко и часто по тайным каналам: как они вновь циркулируют у наших франкмасонов или в наших конгрегациях и сектах.

Было необходимо и достаточно, чтобы к различным гностическим теориям и к различным мифологическим мистикам, пришедшим из Индии и из передней Азии, будь они направлены на спасение или соединение с божеством, Плотин присоединил обаяние греческого интеллектуализма. С этого момента все западные мистические учения, идущие от Плотина и всех христианских мистик, наследники Плотина через посредство Дениса получили этот полный очарования философский и онтологический аспект, который так мало проявляется в практике медитации брахмана, йога, буддийского шрамана (нищенствующего монаха) и шамана (это слово, кстати, родственно предыдущему термину).

ИНДИЯ

АННА-ВИРАДЖ1 (1911)2

Среди стихотворных размеров, форм, соблюдения которых требует ведическая просодия, нет таких, за которыми брахманы3, теологическая часть Вед, не признали бы качество на первый взгляд странное: свойство питательности. Они сами есть своего рода пища (anna). Это живые существа, животные, объекты жертвоприношения и, следовательно, то, что можно принимать в пищу4. Как и множество других, в первую очередь речевых обрядов, и особенно песнопения (saman)5, все стихотворные размеры считались духовной пищей, приносимой богам, и прежде всего - Праджапати, богу-творцу всего сущего. Идеал для

1 Данная заметка - это приложение к работе о понятии пищи в древней ведийской литературе. Объем этой работы, вынужденные задержки, сложности с печатанием работы в намеченный срок - все это препятствовало ее появлению в этом сборнике, для которого она была предназначена и опубликование которого она так некстати задержала.

2 Отрывок из Сборника по индологии, приподнесенного Сильвену Леви. Эрнест Леру, Париж.

3 В основе нашей работы лежит лишь разбор нескольких брахман. Шатапатха-брах-маиа (ссылки которые не имеют дополнительных указаний, относятся к этому тексту), Тайттирия-самхита для школ Яджурведы, белой и черной; Тандъя для школ Самаведы; Айтарея (далее - Айт.) для школ Ригведы.

4Аппат chandamsi 1, 5, 2, 42. 43; 8, 3, 3, 2. 4; 8, 3, 1,3; 8, 6, 2, 1, по поводу кирпичей "для размера", которые используются для строительства постоянного жертвенника. Впрочем, использование формул, состоящих из четырех стихов, из четырех стоп, также подчиняется тому же принципу, потому что домашние или дикие звери были четвероногими, пример 8, 3, 4, 8; 8, 3, 2, 10

5 Это доктрина, общая почти для всех брахман, но ее, естественно, развили брахманы Самаведы, певцы и музыканты, пример Тайттирия-Самхита 6, 4, 13. 9, 3, 3, 6; аппат ukthyo va, 12, 2, 7, 8.

Почти не существует самана, освященного напева, о котором не было бы сказано, даже за пределами школ Самаведы, что это что-то, связанное с пищей, напр. (rathantra), Айт. 8, 1, 5, как и весь mahad uktha из Mahavrata, Шат. 8, 5, 2, 7 Ait. Aranyaka 1, 4, 3, 1. Принцип этой теории заключается в том, что в основе пения лежит пища, Тайттирия-самхита 5, 8, 6, ye vai vacam аппат adavanti. Такие выражения, как шсо аппат Тайттирия-самхита, 5, 8, 12 не противоречивы. То же свойство было признано за гимном и ритуальной формулой в относительно недавних традициях, за исключением размера и речитатива: Шат., 9, 3, 3, 14, где речь идет о trayi vidya и где перечисляют в итоге сверх Saman, собственно говоря, три Saman такие же, как и гс иyajus; ср. 10 , 3, 5, 6, аппат evayajuh, ср. выражение Упанишиада там же 12 и 13; см. 11, 2, 7, 31.

брахманов - с помощью собрания гимнов, песен, упорядоченных согласно разной символике, составить живое существо, птицу, животное или человека мужского пола6 и преподнести этот высший мистический дар богу - пожирателю и творцу мира7. С другой стороны, предложить пищу богам - значит создать ее для себя самого, обеспечить себе съестные припасы (annadya), урожай, изобилие, богатство, превосходство8. Повторение стиха есть пища, приносимая в жертву богам, и это есть способ получить от неба9 съедобные вещи, которые возвращаются к жертвователю в виде урожая, в виде домашних животных с их продуктами и детенышами в положенное время года.

Но из всех стихотворных размеров, которым присуще это свойство - быть пищей10 и создавать пищу11, оно наиболее часто приписывается, по установленному порядку, размеру вирадж, трехстопному размеру по 10 слогов в каждой стопе12. Что касается всех видов обрядов, которые построены на десятикратных действиях, предметов, которые считают десятками, то именно свойствам вирадж, а не свойствам числа десять приписывают

символическую ценность обряда, который приносит изобилие запасов пищи, аннадва. Объяснение таково: действия, движения

6 См. Eggeling. Введение в "Шатапатху-брахману". Священные книги Востока, XLIII, стр. XXV, там же стр. 111, п.

7 Выражения, которые различают anna, которая являетсяprstha, stotra и pafu, которые являются chandoma, Тандья 19, 9, 4, ср. Тайттирия-самхита, 7, 3, 3, 2, очевидно, более точные и более древние, чем те, которые смешивают их в одном сорите, Айт., 5, 19, 7. Но путаница также относится к древней эпохе.

8 Аппат u grin, 8, 6, 2, 1; относительно смысла урожая, см. там же 2. "Atho trivrd va'nnam krsir vrstir vijam"

9 CM. 8, 3, 3, 5, домыслы по поводу размера asrivayah. '

10 Annam virad, Тайттирия-Самхита 22, 14, 4; 16, 13, 3; 8, 10, 7, 8, 4; 14, 5, 5; 12, 10, 19; 19, 2, 16, 15, 7, см. 16, 3, 3; 16, 13, 5; 16, 9, 5; Шат. 8, 3, 3, 11; 9, 2, 3, 40; 12, 2, 4, 5 (ср. Gapatha Brahmana, 1, 5, 4; 12,

7, 2, 20. Шатапатха-брахмана употребляет еще одну более четкую формулу: virad и krtsnam аппат. 8, 5, 2, 2;

8, 1, 2, 11; ср. 13, 2, 5, 3; 13, 6, 2, 5, 13, 7, 1, 2. Айт. ограничивается освященным словарем, 1, 5, 22; 4, 11, 19; 5, 19, 7; 6, 36, 5; 6, 20, 20; 7, 3, 25 и использует лишь один раз virad annadyam, 4, 16, 5; (см. в брахманической части Cankhayana crauta sutra 15, 1, 35-37; 16, 29, 2). Номенклатура Тайттирия-Самхита не менее надежна, 2, 5, 10, 3; 3, 5, 5, 5; 6, 6, 4, 6; 6, 1, 9, 5; 6, 1, 10, 2; 6, 4, 1, 2; 5, 6, 10, 3; 5, 6, 4 ,5; 5, 2, 3, 7, иногда она неустойчива, согласно одному и тому же отрывку в одном случае вирадж соответствует анна, в - другом, брахману 7, 3,

9, 1, 2. Можно найти также "urg virad" 7, 4, 11, 2. Но это не сильно расходится с традицией (см. Шатапатха-брахмана 9, 2, 3, 48, где viraj идентифицируется с лесом udumbara, ficus glomerata, который сам часто идентифицирутся с urj, силой и энергией пищи, часто идентифицируемой с anna, пищей, которая лежит в ее основе.)

11 Самое обычное выражение - это annadyasyavaruddhyai, напр., Айт. 6, 20, 20, Та. 15, 11, 13 (Tandya на письме, это графика между школами avarudhyai) 15, 1, 5, 12, 10, 8; 12, 10, 9; 12, 10, 19; 13, 7, 8. В Шат. она используется только в выражении krtsnannasyavaruddhyai, и в тринадцатой части: 13, 2, 5, 3; 13, 6, 2, 3; 13, 7, 1, 2 - Annadyam avarunddhe Тайттирия-самхита 6, 1, 9, 5; 6, 6, 4, 6; 2, 5, 10, 13; 2, 6, 1, 2. Шат., 12, 7, 2, 20; см. Тайттирия-самхита 23, 26, 3, 23, 27, 3, Tandya написанное как avarundhe (ср. 18, 1, 1) выражает ту же идею в более позитивной форме.

12 Ср. Weber, Indische Studien, IV. В основе лежит dvipada virad, стих, состоящий из двух полустихов из пяти слогов. и слова повторяются десятикратно, потому что вирадж имеет десять слогов (dapak-ara virad) и потому что вирадж - это пища13. Мы не только пользуемся мантрами, формулами, составленными в размере вирадж14, но и еще ухитряемся петь и переделывать в вирадж, на мотив вирадж стихи другого размера. Это одно из главных занятий певцов, брахманов Самаведы15. Произвольные паузы через каждые десять слогов, напевы, повторяемые время от времени по десять раз; всевозможные способы, грубые и изысканные, используются с тем, чтобы уложить на прокрустово ложе вираджа песнопения, предназначенные для иного исполнения. Вирадж был в эту эпоху, как указывает его название (viraj - "царящий"), господствующим размером.

Почему у этого размера такое свойство? Чем объясняется это предпочтение? Нам известно, до какой степени стремительно оно возникает. Уже обожествленный и возведенный в ранг Вселенской субстанции, в Пурушасутре16, будучи объектом многих гимнов в Атхарваведе17, вирадж позднее был возведен в ранг сына и дочери Вселенского Брахмана, матери Брахмы Свайамбху18. Спекуляции по поводу вирадж как сублимации пищи19 и субстанции мира есть существенный элемент ранних форм вишнуизма. Но оставим эту историю, мы хотим только заняться мотивами данного мифа, его происхождением в брахманах.

13 Тайттирия-самхита 6, 6, 4, 6; 2, 5, 10, 3; Шат. 8, 1, 2, 11; 8, 3, 4, 11; 8, 3, 2, 10; Тайттирия-Самхита 15, 1, 5.

14 Айт., 1, 5, 22; 1, 6, 4; etc.6; Тайттирия-самхита 6, 4, 3, 2, Та. 8, 10, 7; 19, 2, 1; 4, 8, 4, 12, 10, 9; ср. Cat. 12, 2, 4, 5. Все эти стихи в размере вирадж имеют целью удовлетворить принесением жертвы того, кто вожделеет о пище, annadyakama.

15 Тайттирия-Самхита, 8, 10, 7 и 8; 16, 13, 3 (vistuh); 3, 13, 8, 12, 10, 8 (vistambha);

12, 1, 22, где показывают, как можно свести один стих к стихотворному размеру ануштубх, два стиха - к gayatri (всего 80 слогов) стопами из десяти слогов, следовательно, и вирадж, в самане Андхигава из 6 (может быть "вместо") dvada.fa.ha. Принятое выражение - "составлять вирадж (virajam sampadyate) Та. 16, 9, 5' 16

13, 5; 16, 13, 3.

R. V., X, 90, 5. "От него (от первобытного мужского начала) родился вирадж, и от вирадж он родился снова". Интерпретация, которую М. Дессан дает этому стиху, Allgem. Gesch. D. Phil, I, p. 153, является слишком узкой, а интерпретация Саяны - слишком сектантской. Мы понимаем, что и этот стих, и предыдущий - более поздние по времени, нежели доктрина, которую мы определили в этой работе, ср. yad annenatirohati, тот же стих 2. Вирадж является уже синонимом anna, всеобщей пищи, и первобытные воды являются только одним из проявлений этой космической субстанции.

17 А. В., VIII, 9; VIII, 10; см. В. Анри, книги VIII и IX Атхарваведы, стр. 26 и далее., 29 и далее. Lanman-Whitney. The Atharva Veda Samhita, II, p. 507 и далее. - Первый гимн в самом деле является какой-то галиматьей, но содержит в себе многочисленные намеки на учения брахманов о вирадж, стих 7, 8, 13. -• Второй является одним из гимнов типа рагуауа (ср. Lanman, A. V. S., р. 471, 472); примечательный факт, что он написан в прозе, определенно относится к последнему ведическому периоду и содержит намек (особенно рагуауа, 4, 26 и далее. = А. В. VIII, 14, 3 и далее, в издании Шанкара-Памдуранго Пандита) на ту же самую теорию: он называет вирадж

именем urj, синонимом существования, пищи и сущности пищи (tarn Qrjam deva upa jivanty etc.). Понятие равноценности anna, пища = урожай появляется снова. Atharva Veda VIII, 10(4), 24-13, 11, 12, te krjim ca sasyam ca manujya upa jivanti.

18 Ср. уже Ахатарваведа 13, 1, 33.

19 Ср. уже parama viraj, Тандья 24, 10, 2 350

Несомненно, что эта отождествленность с пищей была относительно недавней в момент, когда были письменно зафиксированы последние ведические гимны и самые древние теологии. Так, например, о соответствии пищи и вирадж ни разу не упоминается в первых четырех книгах Шатапатхи-брахманы20. И хотя оно было еще плохо зафиксировано, также несомненно, что уже тогда не помнили, как возникло представление об этом тождестве. Во все времена обоснование протекает в сакраментальной форме, без доказательств и мотивов: потому что вирадж имеет десять слогов, потому что вирадж - это пища. В иных случаях брахманы хотят привести причину; тогда они начинают колебаться21. Одни забывают даже свойство числа десять и соотносят viraj с тридцатью слогами и месяцем, состоящим из тридцати дней22. Другие, рассуждая корректнее, ищут причины, которые смогли так обожествить число десять. И они их находят: пальцев на руках десять23, кроме того, человек, первосотворенный мужчина, вообще будучи вселенской пищей и вселенским поглотителем пищи, описывается с использованием помимо других чисел числа десять. Другие говорят: в человеке есть десять пран, десять жизненных дыханий, которые и есть именно то, что не дает человеку погибнуть24, так через них поступает пища. Они есть его субстанция, его конечная опора25.

20 Сходство же числа десять, viraj'a и удачи вполне узнаваемы. Сравнить 3, 3, 2, 16; 3, 5, 1, 7 и ел. с Тайттирия-самхита 6, 1, 9, 5; 6, 1, 10, 2; 6, 4, 4, 2, по поводу тех же самых обрядов, и где принцип пища вирадж (annam virad) находит свое выражение и свое применение. Можно было бы сказать, что Шатапатха-брахмане знакомо это учение, но его не хотят выразить. Последующие книги не упускают этой возможности. Кроме того, мы поражены относительной скудостью символизма, касающегося числа 10, в особенности, в теологиях жертвоприношения сомы (soma), см., напр., Тайттирия-самхита 6, 3, 3, 6. Рассматриваемые числа таковы: 5, 7, 9, 17, 20, 41.

21 Говоря о комментаторах, нужно упомянуть Саяну, который в комментарии к Тандья 16, 1, 9, 10 постепенно приводит в своем комментарии, в двух последовательных отрывках, свойства от числа 10 десяти чувств (5 активных и 5 пассивных) к десяти предметам питания (5 домашних животных и 5 окультуренных растений). В другом месте он выходит из положения каламбурами на слово afcsara "слог", 15, 1, 5 (ср. Тайттирия-Самхита 7, 3, 9, 2).

22 Айт., 4, 16, 5, 6. Сопоставление не является абсурдным, но предполагает установленным принцип: anna "урожай" - это одновременно время и год, принцип вполне достоверный (показательный), ср. Тайттирия-самхита 5, 6, 7, 2 год = вирадж (samvatsara-viraj) Шат. 12, 7, 2, 19, где присутствует грубая ошибка в умозаключении; ср. 30 vistambha, Тандья, Тв., 12, 10, 9.

23 Тандья. 19, 2, 4 и 5; ср. Саяна., ad loc., Тайттирия-самхита 7, 39, 2.

24 Там имеется еще один каламбур о слоге (aksara) и слогах или отверстиях в теле (aksaranhi, ak§aryani), благодаря которым тело становится нетленным, сохраняет себя, овладевает пищей, переваривает ее и усваивает.

25 "Etasyam va idam purusah pratisthitah" (И в этом этот Пуруша установлен, Тандья). Мы переводим Пуруша как Первочеловек, с прописной буквы, потому что, на наш взгляд, в большинстве наших текстов это слово, недостаточно определенное, имеет целью мысленно отослать к мифу о первоначальном Пуруше, о вечно существующем мужском начале, Праджапати; и к понятию о земном мужчине от мужской жертвы, от жертвователя, и к понятию о земном жертвоприношении. Известно, что одно из учений, касающееся жизненных дыханий, насчитывает таковых десять: семь в голове, два уха, два глаза, две ноздри, рот; три в теле, пуп, анус, пенис. Ср. Шат. 8, 3, 4, 11. Саяне передавал тот же счет, Тандья 12, 10, 8, как относящееся к

351

Выбившись из сил в поиске подобных обоснований, ищут произвольные способы деления и счета пищи26 или прибегают к положениям, которые заимствуются из других теорий пищи и смысл которых не вполне понятен27. Несомненно лишь то, что эти спекуляции более поздние, нежели понятие о Пуруше, "Человеке", вселенском атмане28. Мы думаем, что сможем указать одну из причин, которая смогла сделать из числа десять священное число и прославить размер вирадж среди всех прочих29.

Высшее благо для царя - это иметь в своем царстве хороший урожай , полные закрома со всех четырех сторон света, во всех концах страны. Изобилие есть всего лишь осуществленная возможность; вирадж - сама возможность удачи, мистическая или явная31, есть знак доброй удачи и способ ее вызвать. Уяснив это, мы можем проследить производные идеи на примере различных выражений. С одной стороны, нам говорят, что вирадж превосходит размеры всех других песнопений32 и приносит тому, кто его использует, и только ему, всю аннадяа, все богатства земли33. Желаемое приносит именно размер. Одно из выражений, показывающее способ, каким получают желаемое, видимо, заимствуют из игры. Глагол varj3 *, как нам

кажется, обозначает преиму-

десяти чувствам: пяти активным, пяти пассивным. Но известно, что эта классификация не является такой же классической в древних упанишадах, ср. Deussen, Allgem. Gesch. der Philosophic, I, 2, p. 224.

Тандья 16, 1, 10: шесть домашних животных: корова, лошадь, мул, осел, коза, баран (из них в этом перечне на одного больше для того, чтобы имелся классический счет из пяти); четыре окультуренных растения: рис, ячмень, кунжут, горох (не хватает одного, чтобы насчитать пять), просто повторяется у Саяны в комментарии к вышеуказанному месту. 27 Напр. 8, 3, 3, 11 annam virad annam candrama ("вирадж - пища, и луна - пища"); вирадж = луна = anna "пища" - намек на миф о луне, соме, космической пище; в другом месте вирадж отождествили с дождем: vrstir vai virad ("и дождь есть вирадж"). Ср. Тандья 16, 1, 9, esa va atmanya virad ("этот вирадж связан с атманом").

29 Мы исходим из принципа, что употребление размера вирадж и песен, написанных в размере вирадж, соответствует не только некоему своеобразному состоянию мифологии солнца и огня, Рудра-Шива, но также и понятиям, касающимся, во-первых, царской власти (Ср. Тайтирия-самхита 7, 4, 11, 2; virad svarad (вирадж - самосеющий), Tand. 10, 6, 9), и мистических отношений, которые соединяют царскую власть с щедрым урожаем (anna, annadya).

30 11, 4, 3, 18; 12, 2, 4, 5 с уточнением по Гопатха-брахмана 1, 5, 4, которая добавляет что _"Пища имен - благо; Вирадж, да обрету я благо пищи" (annam vai prih virad annddyasya griyo 'varudhyai).

31 О двух типах вираджа и двух типах аннадна, которые служат их результатом, ср. Та. 23, 26, 2, 3; 19, 2, 2. Та. 19, 11, 10, если мы правильно понимаем: "Одного лишь его делает пищи хозяином" (ekakinam evainam annadyasyadhyaksam karoti).

33 И солнца добавляет Айт. бр., 1, 6, 4, где показывается, как благодаря ей жертвователь: "всех размеров силу обретает, со всеми размерами достигает соединения, уподобления, со-прибывания, [он] дающий пищу, господин пищи" (sarvesam chandasam viryam aynute sarvesam chandasam sayujyam sarupatam salokatam afnute, 'nnado nnapatir bhavati)

34 "Обоих обретаем - и Брахман и пищу" (Ubhayam samvrnjimahi brahma саппат са) и т. д., Тайттирия-Самхита 7, 3, 9, 1; Та., 21, 13, 4 и 5 "год, мощь, пищу обретает... тот, который знает это" (samvatsaram viryam annadyam bhratrvyasya vrnkte ya evam veda)

352

щественно действие, посредством которого победитель забирает выигранную ставку35. Мы рискнем предположить, что традиция образовалась так: название вирадж было не только названием размера, но эпитетом солнца (или луны), огня Рудры-Шивы Вайшванара ("принадлежащего всем людям", эпитет Агни), а также названием выигрышного броска кубиком, Krta36. При этом броске считается, что выигрывает не четыре (или пять) очка, а десять37, поскольку к цифре четыре прибавляют все меньшие очки, 3, 2, 1: выбросивший наибольшее число очков забирает все.

В игре в кости, начиная с этой эпохи, число десять стало числом окончательного выигрыша, числом, при котором к победившему стекалась

_ ,- ~38

анна, пища - богатство всех ставок, всех столов, со всех областей . И вирадж соответствовала этому броску. Мы нашли подтверждение этой символике, правда, только в тексте более позднем, чем наши брахманы, в Чхандогья-упанишаде. Но последняя, кажется, сохранила древнюю традицию, дает ее в логичной и ясной форме, приемлемой даже для нашего европейского рассудка, закрытого для наслаждения этой символикой. Эта символика позволяет нам видеть определенный смысл в рассуждениях, которые в другом случае показались бы нам абсурдными. И если наша гипотеза верна, - а она согласуется с тем, что нам известно о понятии пищи в ведической Индии, - она позволяет нам понять, как теологи и философы до наступления эпохи буддизма везде искали элементы своей "науки", своей "мудрости". Очень высокое

35 Ср. выражение samvarga ("собиратель").

36 Об игре в кости в Древней Индии, см. прекрасную монографию М. Luders. "Das Wurfelspiel im alten Indien", Abhl. D. Konigl Ges. D. Wiss. Gbttinge. Phil. Hist. Kl. N. F. IX, 2 (1907), см. особенно стр. 38-39 о способе подсчитывать броски. На наш взгляд, должно было иметься множество способов подсчета: при одном было "зеро", kali, которое не засчитывало предыдущие броски, при другом цифра "один", которая их отменяла. В обоих случаях ценность krta ("десять") оставалась той же.

37 Yatha fcrtaj/a vijitayadhareyah samyanti Чханд.-уп., 4, 1, 4. Был ли бросок броском из четырех очков или же он определялся отдельно и подсчитывался, исходя из суммы всех возможных бросков? Встает тот же вопрос, что и для kali, и решается опять-таки, если мы допускаем, что там было множество способов подсчета, правил игры и много видов костей.

за "их - пять; иных - десять, от этого во все стороны света Аименно пища десятичастная. Это и есть Вирадж, поедающий пищу" (Те va рапсапуеАрапсапуе daga santas tat krtam tasmat sarvasu diksv annam eva dafakrtam saisa virad annadi) и т. д. Чханд.-уп. 4, 1, 8. Этому не противоречит текст Атхарваведы XV, 14 (рагауа или sufcta), 10. Во-первых, он относится по крайней мере к Naksatra-kalpa: следовательно, он появился, может быть, после наших брахман и Чхандогья-упа-нишады; затем он связывает вирадж с Полярной звездой (dhruva), с самим Вишну и annadi ("поедающий пищу"); в конце концов, хотя он снова привязывает его к определенной области, он ставит его над четырьмя сторонами света.

Кроме того, если бы мы захотели искать какое-то другое доказательство того, что мы предположили, мы нашли бы его в

соответствии понятий, касающихся удачи царя, периодов жизни царства, чередований урожая, пищи, гаданий, которые свершаются в процессе игры в кости. Не случайно, что названия четырех юг, четырех мировых периодов, не являются отличными от названий четырех бросков костей в игре (См. Mahabharata, Qanti parvan. Rajadharmanufasana parvan. LXIX-XII, 2674 и далее, 2687 и далее.)

123ак. 3106 353

философское понятие, понятие абсолютной субстанции, связали с понятием числа, пришедшего из игры, имея в виду бросок кубиком.

Но наша собственная философия, не живет ли она всегда за счет слов, заимствованных из самых разных областей жизни? Кто мог бы сказать, что, например, в теории "ценностей" настолько общепринятой сегодня, не играют роль понятия, заимствованные из практики биржевой игры?

ПРАВО И ОБЫЧАЙ В ИНДИИ (1898)

Хотя реферат Джолли40 почти исключительно адресован профессиональным индологам и представляет собой текст, технически трудный для чтения, полный сокращений и выражений на санскрите, тем не менее рассматриваемые вопросы так плохо освещены в литературе и в то же время так важны, а работа Джолли настолько поучительна, что мы рады ее здесь рассмотреть.

Те, кто не имеют определенных знаний брахманистской литературы, не смогут реально использовать ту часть книги, совершенно новую, которую автор посвящает изучению источников по индийскому праву. Здесь между тем наличествует примечательная группировка текстов, глубокие и трезвые умозаключения филологического характера, цель которых - установить родство разных кодексов, разобраться в их истоках. Однако общие принципы классификации доступны и широкой публике: показаны три различных пласта текстов 1) сутры (дхарма-сутры - пояснения к закону), которые непосредственно относятся к ведической литературе и входят в состав шрути (откровений); 2) шас-тры (дхармашастра

- наставление закону), которые являются частью смрити (предания), важнейшая из которых

- Манава-дхармашастра (законы Ману), самая древняя и самая знаменитая (VII в н. э.). Разные тексты различаются не только соответствующими периодами, но и сами разделены между большим числом ведийских школ (шакх), каждая из которых имеет традицию, отличную от других; 3) комментарии, сделанные к этим шастрам в течение средневековья, и современные компиляции. Тут же мы видим важность подобного изложения: Мейн, англичане, а вслед за ними все специалисты по сравнительному праву совершали ошибку, рассматривая законы Ману именно как единственный кодекс Индии, а некоторые незначительные переработки как само брахманское право. А ведь простой подсчет текстов ставит вещи на свои места: Манава-дхармашастра есть лишь кодекс, разработанный одной школой в течение раннего средневековья; он приводит лишь одну часть, один момент, один аспект индийского права. Стало быть, для того, кто хочет заняться сравнительным правом, задача усложняется. Но работа

39 Выдержка из журнала Аппёе sociologique, 1.

411 Julius Jolly. "Recht und Sitte (Einhliesslch der einheimiu schen Litteratur)", Grundriss der indo-arischen Philologie.

Strasbourg. 1896.

354

Джолли не обескураживает. Несмотря на глубокие различия в месте, времени, школе, тексте, сама основа права достаточно однородна. Из исследований Джолли можно почерпнуть еще одну важную мысль. Индийские юридические тексты являются кодексами брахманов, это не законы для всего населения. Конечно, я преувеличиваю, но не без основания: кшатрии являются объектом свода правил, но все остальное население, вайшьи, шудры, деклассированные группы, рассматривается лишь по отношению к аристократическим кастам (двиджа: дважды рожденные). Санскритские тексты, законы Ману, в частности, дают нам лишь картину жизни брахмана, отчасти кшатрия и разрозненные сведения о других кастах. Сделав это, Джолли разделил свое исследование на три больших отдела: право семейное и наследственное; имущественное право и долговые обязательства; уголовное право и судопроизводство. Последняя часть касается нравов и обычаев. Сразу заметим: она интересует скорее историка нравов или религии, чем юриста. Ее чтение тем не менее

необходимо, потому что в индуистских сборниках нравственные правила (воспитание, вежливость), религиозные предписания, связанные с необходимостью жертвоприношений, таинств, соблюдения ритуальной чистоты, пищевыми запретами, почти неотделимы от юридических правил. Тексты как вещи имели этот аспект во все времена, и что больше всего поражает социолога в изучении индусских обществ, - так это предельное взаимопроникновение социальных институтов. Что касается судов, организации судов, судебных властей, судопроизводства, испытания (пятый элемент системы), отметим, с одной стороны, религиозный и аристократический характер царской юрисдикции, с другой - семейный характер суда панчаята (совета пяти старейшин деревни). Джолли показывает нам также, какие сложные градации их разделяют. Индуистское право по процедуре не проще, чем в своих доктринальных основаниях.

Чтобы сделать из своего исследования об организации индийской семьи превосходную главу, Джолли было достаточно просто следовать текстам и классифицировать их с максимальной строгостью. "Большая семья основывается на общности жилья, трапезы, культа, собственности". Следует заметить следующее: 1) как группа она теоретически насчитывает три восходящих поколения и три нисходящих поколения; возможно усыновление; существует большое количество юридических связей в форме родства; 2) недвижимая собственность коллективна, движимая собственность (доходы) индивидуальна, но семья солидарно отвечает за долги; 3) существует глава семьи, и старший сын наследует после отца его права. Следует похвалить Джолли за то, что он связал, на основе изучения текстов и исходя из здравого смысла, наследственное право с организацией семьи. Недвижимая собственность неделима, движимая собственность подлежит разделу отцом, но в пропорциях, строго определенных законом: согласно месту, которое занимают сыновья с точки зрения возраста, чистоты, касты или общественной функции. Здесь кроме группы, образованной таким образом отцом и детьми, 355

возникают два вида семейных связей: 1) клан (готра), между членами которого существуют отношения прямого наследования; 2) большая семья, о которой мы только что говорили: дайяды тоже имеют незыблемое право наследования; это все те, кто участвуют в одном погребальном жертвоприношении, кто едят вместе пирог (сапинда). Другими словами, семья образуется из трех концентрических кругов: клан со счетом родства по отцовской линии, неразделенная агнатная семья, патриархальная семья. Джолли отрицает, что в индийской семье существует какой-либо остаток родства по материнской линии. Он, конечно, прав в том, что касается семьи в узком смысле слова, которая действительно исключает любое родство по женской линии. Но не исключая того, что сын почти всегда наследует состояние своей матери, мы находим упоминание о ранге второстепенных сыновей (путрикапутра), следовательно, речь идет о наследовании через дядю по материнской линии (бандху). Это, на мой взгляд, явные следы древнего счета родства по женской линии.

Матримониальное общество скрывается под оболочкой в форме патриархальной семьи: жена соединена с мужем посредством религиозного таинства, совсем или почти нерасторжимого даже в случае адюльтера; она связана с ним даже за пределами жизни и должна остаться вдовой. Принесение в жертву вдовы вытекает из этого недавно развившегося института, в течение долгого времени относившегося лишь к кастам царей. Во всяком случае, совершенно достоверно известно, что принесение в жертву вдовы чаще всего совершалось во время похорон человека, занимающего высокое положение. Левират существует и нормально функционирует. Полигамия разрешена, внебрачные связи тоже, особенно в случае бесплодия. Положение женщины было, конечно, более высоким в прошлом, чем сейчас. Относительно брака следовало соблюдать: 1) условия возраста (первоначально требовалось, чтобы молодой человек прошел обряд инициации, лишь позже распространился обычай заключения брака между детьми); 2) запреты (женщина должна быть девственницей, отсюда исключение вдов; она должна принадлежать к той же касте, но из другого клана; строгая экзогамия, которая сократилась в настоящее время до агнатной семьи); 3) виды брака представляют соединение различных стадий эволюции: брак с похищением, брак с выкупом, по обряду (обязательный для брахманов). Джолли удалось локализовать эти обычаи и показать, каким социальным структурам они соответствуют.

Индийское право знает, вероятно, как и любое право, различие между движимостью и недвижимостью. Относительно земельных угодий понятие собственности четко отличают от понятия владения. Существует понятие срока давности, под действие которого не подпадают несовершеннолетние, и существует теория доказательств в вопросе собственности. Что особенно примечательно, не может быть и речи о западном влиянии, так как большинство самых древних текстов (сутр) восходит ко времени до Александра. Остается вопрос о коллективной собственности; Джолли отвечает на него, по-моему, самым правильным и разумным образом, различая места и виды собственности. Пастбище везде 356

входит в состав общинного имущества. С другой стороны, с самой ранней античности существовала семейная собственность на земледельческие участки, как это засвидетельствовано в законодательстве о правилах установки межевых знаков. Исключением является только Пенджаб, где использование земли общиной осуществлялось всеми с учетом налогов и разделения прибыли. Так называемые права выкупа или преимущественное право покупки общиной в случае продажи чужаку, Джолли связывает не с первобытным коллективизмом, но с юридической обособленностью деревни. Нормы права, которые касаются движимого имущества, многочисленны: индийцам известны обязательство, дарение, залог, круговая порука, возмещение убытков, аренда и продажа. Контракты с их характерной ритуальной формой возникли, по крайней мере, с появлением письменности в Индии (приблизительно в VII в. до н. э.). С тех пор сформировалось настоящее торговое право. Мы видим, какой материал, бесконечно богатый специфическими фактами, могло бы дать исследователям в области сравнительного права индийское право.

Уголовное право осталось по существу религиозным. Тексты содержат больше рассуждений о грехах и искуплениях, чем о преступлениях и наказаниях. Более того, само понятие вины глубоко пронизано религиозными представлениями, и сама иерархия преступлений подвластна религиозному принципу. В большинстве случаев речь идет, скорее всего, именно о покаянии, а не о штрафах и наказаниях. Тесное смешение духовных наказаний и публичных наказаний, необычная значимость, которую история и предания придают первым, особенно характеризует моральную функцию индийских религий. Стоит отметить примечательный факт: это очень старый принцип индийского права - принцип пропорциональности наказания умыслу виновного. Если брахманы дошли до этого намного раньше, чем европейские общества, не было ли причиной этого их фундаментальное смешение религиозного и социального закона, религиозного греха и нарушения общественных правил? Исключая самые серьезные религиозные преступления, гражданские и общественные правонарушения царь карает тюрьмой и плетью. Функция царя, впрочем, заключается главным образом в том, чтобы творить суд, охранять нравы и собственность.

Мы дали лишь сжатый перечень вопросов, обсуждаемых Джолли. Книгу следует читать внимательно. Это самое важное из общих исследований, сделанных по индийскому праву: доверие должны вызывать как общие положения, так и частные детали. Как бы трудно ни было к ней подступиться, именно на эту книгу следует ссылаться. 357

ПРИНОШЕНИЕ В ВЕДИЧЕСКОЙ РЕЛИГИИ (1904)41

Под именем жертвоприношений во исполнение желаний "камья кар-мани", Веда жрецов сохранила для нас каталогизированными значительное число обрядов. Это жертвоприношения, которые заключаются в адаптации к особым целям великих жертвоприношений, связанных с общественными торжествами. Каланд анализирует

некоторые из самых типичных , в том числе жертвоприношение дождю, символика которого очевидна: приношения мякины карира, зерен, олицетворяющих сому и дождь, предлагаемые марутам (богам ветров и дождя) жертвователем и жрецами, одетыми в черное, на черной шкуре и т. д. Он справедливо замечает, что брахманы, теологические тексты, о которых говорят столько плохого, очень хорошо объясняют смысл символики этого обряда. "Все

черное, потому что черный цвет - цвет дождя", - говорят они. Он показывает, насколько брахманы умели дойти до каждой детали, касающейся количества, жестов, эпитетов богов, логики их обрядов и идей, или, точнее, их коллективных представлений, устанавливая, например, связь между размерами души-гомункулуса и размерами жертвенного пирога. Даже осложнения, самые незначительные, казалось бы, следуют условным принципам, тоже соответствующим поставленной цели, и игра слов занимает здесь не последнее место. Поэтому Каланд, и мы вслед за ним, отвергает теории, которые хотят видеть в этих ведических ритуалах лишь пустые обряды, механические формулы и беспорядочный пантеон. Символика этих причудливых ритуалов вовсе не примитивная, но живая, часто хорошо осознаваемая.

Каланд заканчивает это изящное сочинение очень верными замечаниями о связях между этими группами обрядов и группами обрядов, которые предписывает атхарванический ритуал. Цели одни и те же; формы почти идентичны, лишь действующие лица, материал и традиция отличны. Поэтому Каланд соглашается с гипотезой, высказанной раньше Фуа (Foy), что ведическая религия не была источником ведической магии, что последняя также не была в основании первой, но что они обе выделились из ритуалов, в которых между ними не проводились различия. Эта гипотеза о единых истоках магии и религии предпочтительна, по нашему мнению, не только в отношении ведической Индии, но и в отношении магии и религии вообще, и мы счастливы видеть, как она поддержана таким компетентным автором, как Каланд.

41 Выдержка из журнала Аппёе sociologique, 1.

42 W. Caland. Over Wenschoffers. Bijdrage tot de Kennis van den Veda. Verslagen en Mededeelingen d. Kon. Akademie van Wetenschapen. Afdeel. Letterkunde. 4de R. V. I. Amsterdam, 1902.

ХРИСТИАНСКАЯ ЭРА И АНТИЧНОСТЬ

АПОСТОЛЬСКИЙ СИМВОЛ (1902)

Надо надеяться, что это важное сочинение Каттенбуша будет в течение некоторого времени считаться исчерпывающим данную тему1. Оно содержит почти все, что известно об истории апостольского символа. Даже самые мелкие детали обсуждаются в нем очень добросовестно. Эта тщательность в некоторой мере необходима, так как речь идет о том, чтобы установить очень сложные связи между очень лаконичными формулами, которые другие авторы никогда не излагают целиком. К тому же очень утонченное критическое чувство автора не слишком вредит сдержанному и здравомыслящему рассуждению: в сущности, нет ничего более опасного, чем подвергать сомнению самые очевидные факты. Это значит предоставить полную свободу действий любым гипотезам. К несчастью, эта книга будет трудно доступна из-за своего значительного объема и также вследствие того, каким образом обсуждаются все вопросы по одному плану в тексте: как, например, вопрос о личности и датировке произведений Ницеты2 и вопрос об эпохе, какой датируется римский символ. Мы бы рекомендовали Каттенбушу представить вскоре резюме своей книги, которое содержало бы в ясной и понятной форме главные гипотезы, которые он высказывал, и обоснование, которое он им дал. Мы не можем рассматривать краткое изложение его тезисов в том виде, каким мы его находим в конце второго тома, как достаточно убедительное. А с другой стороны, немногим историкам хватит мужества прочитать полностью это сочинение, в сущности, очень систематичное.

Известно, что есть "апостольский символ", то, что в просторечье называют Credo и то, что было первоначально главным образом исповеданием веры, которое читалось при крещении, крестильным символом. Известно, какое значение получил этот институт в литургии и в догмате

1 F. Kattenbusch, Das apostolische Symbol. Seine Enstehung, sein geschichtlicher Sinn, seine ursprungliche Stellung im Kultus und in der Theologie der Kirche. Ein Beitrag zur Symbolik undDogmengeschichte. Vol. I. Die Grundgesta.lt des Tauf symbols. Leipzig, 1894, Vol. II. Verbreitung undBedeutung des Taufsymbols, Leipzig, 1900.

2 Имеется в виду Ницета (Niceta), епископ Реймской области, живший в IV в. и посвятивший символу веры пятую книгу своего сочинения "Sex competentibus ad baptismum instructionis libelli", подписанную именем Ницеты Аквилейского. Прим. ред.

359

собора (Никейского, например); все-таки Иринея, автора "Пастыря Герма" они, конечно,

знают. Стало быть, именно к концу I в. следует отнести его происхождение в Риме среди сторонников паулинизма, прямым "отзвуком" которого он в конечном счете и является. Он должен был иметь простой и понятный для народа смысл, который сделал из него лозунг единства "свободной от скверны церкви".

Затем Каттенбуш объясняет каждую из частей. Здесь его наиболее интересный вклад был сделан в историю догмата. Отметим, именно с этой стороны, все, что касается упоминания Иисуса-Мессии, как современника эпохи, когда слово Христос было еще титулом, а не именем, и обозначало помазанника Божия. Эта часть книги заканчивается попыткой окончательного истолкования Символа.

Автор показывает нам затем его распространение сначала на Востоке, потом на Западе, заботясь о том, чтобы объяснить последовательные изменения; как он сталкивается с устными крестильными исповеданиями, с которыми вступает в контакт и которые искажают его, как тем не менее он распространяется повсюду благодаря авторитету, который связан с его происхождением и его высоким статусом.

Далее речь идет о том, чтобы объяснить латинский текст, пришедший в католичество и западное христианство. Вопрос здесь кажется неразрешимым с исторической точки зрения, и самая правдоподобная гипотеза, гипотеза о галликанском происхождении, остается слабо обоснованной. Но экзегезе поддается, с точки зрения народного догмата, сам текст, а значит и путь, пройденный с того времени, как римский Символ был сформулирован по-гречески. Образ Девы, миф о сошествии Христа в ад, идея католической церкви - все эти понятия обогащаются, принимают законченную форму.

Каттенбушу удалось в форме несколько многословной литературной критики превосходно показать весь безличный, коллективный характер этого института. Он объяснил его происхождение и распространение с помощь доводов, связанных с природой самого факта и с ситуацией, в которой находились различные течения христианства. Он постоянно сопоставлял его с катехизисом, с литургической молитвой. Он отметил его функционирование и полезность. Следует сожалеть лишь о том, что он не представил свои выводы более ясно.

ТРАКТАТ О ЛИТУРГИИ (1901)3

Книга Ритшеля4 предназначена прежде всего лютеранским пасторам. Она является частью литературы по протестантской теологии. Это значит, что она составлена с точки зрения, очень далекой от нашей. Но часть ее имеет большое научное, если угодно, историческое значение.

3 Выдержка из журнала Аппёе sociologique, 4.

4 G. Rietchiel. Lehrbuch derLiturgik. I. B. Die Lebre vom Gemeindegottesdienst. Berlin, 1990, (in Samml. v. Lehrb. d. Prakt. Theolog.).

361

Дело в том, что Ритшель думает, что только история христианской литургии может позволить решить вопросы обрядовой практики, обсуждаемые в германских церквах. Он действует очень сознательно, очень методично и он представляет нам, может быть, первое полное изложение истории христианской литургии.

Однако само определение, которое он дает литургии, несет на себе отпечаток его конфессиональной принадлежности. Естественно, он противостоит католической теории, которая видит в культе божественный акт, совершаемый священнослужителем, викарием Христа. Литургия есть просто совокупность тех элементов христианского культа, которые устанавливаются практикой общины для себя самой (следовательно, вне ее остаются все акты, которые совершаются вне сообщества верующих, которые им не устанавливаются, которые абсолютно не поддаются контролю с внешней стороны, например, молитва, произнесенная мысленно). И теория литургии, естественно, делится на две части: теория правильного публично осуществляемого культа, совершаемого самим сообществом; и теория "особых случаев", свадьба, похороны, крещение и т. д., совершаемых индивидами. В этом томе Ритшель изучает только публичное богослужение, то есть исключительно социальные феномены.

Членение книги совершенно ясно. Прежде всего, идет изложение принципов, затем истории и, наконец, теории и практики.

По мнению Ритшеля, отличительной чертой христианского культа, вероятно, было то, что он

устранил из религиозной службы всю теургию, всю внешнюю обрядность и заменил это "служением верой и правдой". Культ в христианстве, следовательно, становится простым актом веры. С этой точки зрения он четко противостоит магическим языческим культам и раболепному ветхозаветному культу. Он состоит из последовательности религиозных актов, которые имели цели трех видов. Прежде всего, его можно рассматривать как средство воспитания, возвышения и религиозного обращения. К тому же это акт поклонения, общего излияния чувств, внутренней веры: и согласно принципу Шлейер-махера, которому следует и Ритшель, он есть акт того представления о вере, которое составляет себе община. Служение верой и правдой достигает кульминационной точки в общине, ибо община освящает его своим высшим авторитетом. Культ есть, наконец, акт наставления, так как он совершается с целью укрепить веру, и он действительно дает верующему ощущение "наступления новой жизни". Между всеми этими различными элементами существует абсолютная гармония. Таковы, по мнению Ритшеля, принципы христианского культа; а вот теперь и его история. Чтобы ее изложить, он обоснованно различает условия культа и сам культ. Первое условие культа заключается в том, что он происходит в определенном месте, в ритуальном "пространстве", в церкви. А ведь изначально, согласно Ритшелю, христианство восставало против самого принципа храмов, так как культ должен был полностью совершаться в душе. Именно с III и IV веков увеличение общин потребовало, а 362

приобретение корпоративных прав сделало возможным строительство специальных зданий. Автор прослеживает затем развитие стиля, внутреннего и внешнего убранства христианских церквей. Слегка изменяя план, который он наметил, он заканчивает это исследование рассмотрением практических вопросов, касающихся протестантских храмов. Ритшель связывает с храмами, с ритуальным пространством проблему литургических принадлежностей. Алтарь, потир, дискос, дароносица, которая находятся на алтаре, кафедра, орган имеют весьма интересную историю, связанную с историей самого культа. Вариации формы, места, функции, которые претерпел, например, алтарь, являются одними из самых симптоматичных. Не только пространство должно быть обрядовым, но и время, момент осуществления культа тоже должен был иметь фиксированный характер. По словам нашего автора, культ регулируется согласно "двум категориям" времени и пространства. Обрядовое время в христианстве - это часы, предназначенные для совершения ритуалов, повседневные службы, воскресенья и праздники. Их совокупность составляет церковный год, календарь Церкви, впрочем, недавнего происхождения, который является лишь астрономической кодификацией уже устоявшихся правил. Эта часть сочинения - одна из самых важных для социологии религии. Вопрос о воскресении, о его истории и функции обсуждается в четкой и почти исчерпывающей форме: каким образом после того, как это был просто день общей трапезы, он постепенно приблизился к древнему еврейскому саббату; каким образом к V веку эта концепция в конце концов утвердилась; каким образом она становится господствующей в католичестве; каким образом Лютер и Реформация возвратились к понятию евангельского воскресенья, с тем чтобы позже определяющий характер этого дня был установлен в протестантстве, - все это Ритшель сообщает нам с большой точностью. Каждый из праздников, согласно календарному порядку, затем выступает предметом отдельного монографического описания. Он изучает их историю в древней церкви, в протестантстве и католичестве. Вопросу о Пасхе, естественно, отводится преобладающее значение. В этих местах в эти священные дни совершается литургия, публичное богослужение. Ритшель здесь все еще придерживается исторического принципа. Можно сказать, что в этих сложных вопросах он принимает почти всегда лучшие и самые надежные решения. Так, что касается апостольского ритуала, он очень тщательно устанавливает связи, которые существовали между палестинскими и паулинистскими общинами. Он прослеживает постепенную кристаллизацию культа в послеапостольский период. Потом, начиная с III века, по мнению Ритшеля, возможно, имела место революция, которая превратила епископов и дьяконов из простых служащих общины в священников, необходимых посредников в публичном культе. В то же время культ превратился в таинство, сама вера стала тайной дисциплиной. Начиная с этого момента, автор прослеживает развитие разных христианских литургий. Он дает краткие понятия о требниках на Востоке, совершенно справедливо уделяя особое

внимание требнику, названному "Апостольские постановления". Миланские, африканские, галликанские, кельтские и англосаксонские литургии обоснованно рассматриваются Ритшелем как независимые от римской литургии. Тем не менее он придает самое большое значение истории римской мессы, так как именно она, в конце концов, стала господствовать в католическом культе, и именно она лежит в основе протестантских месс. Он посвящает историческому очерку, описанию протестантского и в особенности лютеранского ритуала самую большую часть своего сочинения и заканчивает его критическим и практическим обсуждением ныне соблюдаемых форм в различных немецких церквах.

Сочинение Ритшеля, естественно, будет очень полезным. В нем можно найти изложение всех основных фактов и хорошо продуманную библиографию. Но следует сожалеть о том, что практические интересы автора слишком явно сказываются на той манере, в какой он ставит и решает вопросы. Среди них есть фундаментальные вопросы, которые просто указаны (например, вопрос о византийской литургии). С другой стороны, его манера изложения позволяет читателю мысленно отделить форму обряда от церкви, которая придерживается этой формы обряда. Наконец, может быть, иногда теология влияет на способ, каким он пишет историю. Поэтому, что касается "христианского таинства", Рит-шель, кажется, подчинился евангелистским предубеждениям, полагая, что эта доктрина датируется II веком. Следы ее находят, как нам кажется, в самых древних общинах. И если понятие таинства развилось в последующие века, это не значит, что первые христиане придавали меньшее эзотерическое значение совместной трапезе, чем это делает рационалистически мыслящей лютеранин этого века.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЕПИСКОПАТА (1902)5

Диссертация аббата Мишиэльса является католическим сочинением6 по форме и по содержанию; речь идет о том, чтобы показать, что структура церкви основана на "божественном праве". Чтобы доказать это, автор прежде всего берется установить то, что Иисус на самом деле есть основатель церкви. Для этого он особенно опирается на знаменитый текст св. Матфея "Tu es Petrus" и т. д., который представляет собой подозрительный каламбур и который, если бы он был подлинным, подтвердил бы только содержание миссии апостолов. Затем он показывает, что апостолы, продолжая дело Христа, тотчас придали церкви форму единого, иерархического целого. Уже в первой церкви Иерусалима Иаков, брат Господа, вероятно, был апостолом и главой. Все церкви, основанные Павлом, видимо, имели характер авторитарной организации. Верующие коринфяне, возможно, были, что бы ни говорили, руководимы

ь Выдержка из журнала Аппее sociologique, 5.

6 A. Michaels. L'origine de 1'episcopat. Etude sur la fondation de VEglise, I'asuvre des apotres el le developpement de

I'episcopal aux deux premiers siecles. Louvain, 1900.

364

индивидами, получавшими свою власть от апостола; что касается церквей Малой Азии, апостол Иоанн, по всей видимости, снабдил их всей религиозной организацией. Среди необходимых элементов церкви на первый план выступают епископы. В данном случае Мишиэльс должен утверждать, что епископат есть апостольский институт. Он замечает, что апостольские писания упоминают без различия пресвитеров и епископов как особ, которым поручено руководить верующими. Функции, которые исполняют одни и другие, не имеют ничего мирского; это "пастыри душ", как их называют с конца I века в послании св. Климента; им дано право "пасти" стадо. В этом тезисе есть доля правды. Но Мишиэльс вовсе не доказывает ни то, что эти "пресвитеры" были единственными, кто осуществлял эту власть, ни то, что они имели приоритетное право на исполнение всех ритуалов, а в отношении проповеди наивысшую власть по отношению к той, которую имели "пророки", евангелисты и т. д. зарождающейся церкви. Оставшаяся часть сочинения задается целью доказать, что, как только подобным образом был учрежден епископат, передача этого сана осуществлялась регулярно во всех частях христианского мира.

Апологетическое рвение автора не позволило ему, очевидно, беспристрастно обсудить вопрос. По многим пунктам он откровенно противоречит истории. Он сам вынужден признать

состояние относительной анархии, в которой находился христианский мир Египта, один из самых важных христианских центров; можно утверждать, что ситуация была подобной во всей Римской империи в течение значительной части I века. За исключением, может быть, Рима и Малой Азии власть священнического или епископского корпуса, по-видимому, еще не успела появится. К тому же несомненно, что этот корпус образует настоящее духовенство лишь много позже I в. Но противоположный тезис, которого придерживается протестантство, не менее преувеличен. Принимая во внимание быстроту, с какой увеличились объем и плотность молодой христианской церкви, если в этот момент не образовалась бы организация, одновременно гибкая и прочная, то христианство сошло бы на нет, как одно из мистических течений, которые возникали так часто, но не давали длительных и прочных последствий в семито-греко-римском мире. С другой стороны, неизбежно, что в церкви, как и в любой социальной группировке, очень рано происходит разделение между старожилами и новичками, пресвитерами и неофитами, причем первые являются знатоками традиции, носителями религиозного права, вторые же только постепенно допускаются до участия, до счастья быть руководимыми. По всей видимости, правда находится где-то посередине между католической и протестантской доктринами. С конца I века должна была образоваться прочная иерархия, по крайней мере, в Риме и в Малой Азии. Маловероятно и то, что она была в других местах, и то, что эти иерархи имели как раз те права, которое древняя католическая церковь признает за епископами. 365

ИСТОРИЯ ИСПОВЕДИ (1903)7

В этом очень полезном руководстве8 в строго хронологическом порядке представлено большинство важных текстов, относящихся к христианской исповеди в период, начиная со II по XIII века н. э. Во всем остальном, что касается истории устной исповеди, автор отсылает к Г. Ч. Ли, который оставил после себя классическое сочинение по этому вопросу, опубликованное в 1896 году.

Это разделение труда между двумя авторами, впрочем, соответствует реальному разделению фактов, так как именно четвертый Латранский собор в 1215 году впервые сделал тайную исповедь священнику строго обязательной.

Итак, благодаря Робертсу, мы можем поприсутствовать при появлении на свет этого института. И уже с этой точки зрения его маленькая книга представляет большой интерес для социолога, потому что он показывает нам, каким образом превратилась в систему эта очень важная часть религиозной жизни. К тому же изучение исповеди вызывает интерес у специалистов, занимающихся теорией внутреннего функционирования церкви. Действительно, исповедь главным образом дисциплинарный институт, который в ходе своей эволюции все более и более подчинялся иерархам церкви, пока не стал исключительным достоянием священнослужителя. Можно было бы сказать также, что использование исповеди было для духовенства важным элементом власти, и этим объясняется борьба, которую около двенадцати веков вело духовенство против более или менее непокорных мирян. Отказ от индивидуального сознания - отказ в пользу наставника - есть, прежде всего, признак силы церкви. Наконец, система исповеди тесно связана с системой покаяния и отпущения грехов, а через них - со всей моральной организацией наших западных обществ: моральные и искупительные свойства признания, исповеди, раскаяния являются слишком важными феноменами для того, чтобы мы не проявили интерес к изучению их связей с механизмом исповеди.

Результаты работы Робертса кратко сводятся к следующему. Возможно, существовали различные источники происхождения исповеди как таинства. Прежде всего, она должна была быть связана с той властью, которую приписывала себе церковь (иудейская, христианская) в отпущении грехов. Если апостолы, согласно предписанию Иисуса, "связывают и развязывают" "на земле и на небе", то это потому, что перед ними признаются в своей вине. Но с другой стороны, эта исповедь и это отпущение грехов имели место особенно в двух главных случаях: обращение язычника, вступающего в церковь и отрекающегося от своих прошлых заблуждений, и признание важных и публичных ошибок,

Выдержка из журнала Аппёе sociologique, 6. 8 С. М. Roberts. A Treatise on the History of Confession until it Developed into Auricular Confession, A.-D. 1215. Londres, 1901. 366

совершенных членами церкви (например, грех инцеста, совершенный дьяконом). Можно сказать, что в то время признание грехов было способом остаться христианином и способом им стать. Исповедь, возможно, приобрела черты покаяния лишь к концу III века; и, вероятно, лишь с этого времени священнослужители приобрели в этом преобладающую роль. До этого речь обычно шла о публичном признании, об отпущении грехов церковным собранием. Теперь в случае публичного признания священнослужитель, епископ молятся за грешника; и в некоторых случаях верующие прямо обращаются к священнослужителю, который им отпускает грехи. Возникает священническая и частная исповедь.

Но она все же остается необязательной; нигде даже не говорится о публичной исповеди как об обязательном институте. В то время как теория и устав покаяния постепенно приобретают все более определенные формы, в течение всего IV века сосуществуют три вида исповедей: одна, которую совершают перед Богом, другая - перед собранием верующих, а третья - перед священником или другим посвященным в сан человеком.

Естественно, что возрастающая власть церкви, власть духовенства, необходимость в более строгой дисциплине, которую непрерывное развитие христианства делало очевидной, - все это создавало все более и более действенные способы дознания и индивидуального контроля. И с другой стороны, надо было, чтобы это осуществлялось без слишком больших личных жертв. Так, личная исповедь священнослужителю получила значительное развитие начиная с VIII века. Она предваряет покаяние; она признана хорошим средством ободрить грешника и практическим способом уладить отношения с церковью. Но личная исповедь пока еще не регулярна и не обязательна, к тому же продолжает существовать прямая исповедь Богу. Только в начале средневековья церковь постепенно делает личную исповедь непременным условием отпущения грехов и принуждает регулярно являться на исповедь всех своих приверженцев. Один из основных институтов дисциплины и господства сформирован окончательно.

Необходимо отметить несколько пробелов в этой работе. Роберте оставляет без внимания церкви на Востоке. Быть может, он не достаточно дает прочувствовать всю важность, которую имела монашеская дисциплина, для развития исповеди. И дело не в том, что он опускает факты. Он, видимо, не считает это объектом специального исследования. Однако несомненно, что регулярная, тайная и обязательная исповедь, прежде всего, была предписана монахам; именно от них она постепенно распространилась на всю католическую церковь. И наконец, Робертсу следовало бы отметить, что в иудаизме и, может быть, даже в учении Моисея была известна, по крайней мере, одна из форм исповеди, а именно прямое покаяние перед Богом. Коллективная, форма всеобщего покаяния существовала в ритуале Йом-киппура, по крайней мере, до последних дней Второго храма. Может быть, именно с этой исповедью народа перед Богом сближаются первые христианские обычаи. Признание 367

греха играет также некоторую роль во многих других религиях, маздеизме, буддизме. Может быть, даже уместно упомянуть систему религиозных ордалий как его первоисточник. Но автор оставил в стороне все, что касается сравнительной истории исповеди.

ЧАСТНЫЙ КУЛЬТ В РИМЕ (1904)9

Первый том де Марки был посвящен семейным культам, второй посвящен культам, принадлежащим роду и объединениям ремесленников, или "collegia"10. Мы считаем, что такое разделение отнюдь не исчерпывает предмета, так как оно оставляет в стороне все индивидуальные культы и, собственно говоря, рассматривает в итоге только культ юридических лиц. А ведь римляне прекрасно различали их и противопоставляли публичному культу, культу государства, его политических подразделений (курии, поселения, кварталы и т. д.) не только культ семьи, рода и коллегии, но еще и обязательные или факультативные акты отдельных индивидов, совершаемые в рамках публичного или частного культа11. Все системы, связанные с обетом, посвящениями, приношениями при инициации, добровольными искупительными

жертвоприношениями и т. д., - все это остается за пределами поля зрения де Марки, который, видимо, неправомерно сузил свой предмет.

Исследование родовых римских культов было бы фундаментальным, если бы оно было возможно. Оно пролило бы совершенно новый свет не только на происхождение римской религии, но также на происхождение gens и на все те культы кланов, с которых, очевидно, начинало человечество. Стало быть, следует в любом случае быть признательным де Марки за его храбрость: он сумел искусно использовать скудные и разбросанные документы, описывая далекие и туманные традиции или показывая только распавшиеся роды. Каждый раз, когда это было возможно, он пользовался эпиграфическими, нумизматическими, археологическими данными, которые во второй части его работы окажут ему такую большую помощь. Но за исключением монет Валериев и других консулов, которые использовали символы своего рода (gens), мы не знаем ничего, что имело бы ценность в качестве источника. Кроме того, к какому времени восходят эти квазигербы, в большинстве своем греко-латинского происхождения? Относятся ли они на самом деле к культам? В этом у нас нет никакой уверенности.

По причине скудности фактов, план автора мог быть, к сожалению, достаточно простым. Так что автор последовательно изучает участие, которое некоторые роды (gentes) принимали в качестве таковых в

д Выдержка из журнала Аппее sociologique, 7.

10 A. De Marchi. II Culto Privato di Roma Antica. II. La Religions Gentilizia e Collegiale. Milan, 1903.

11 Cp. Wissowa. Religion undKultus der Romer, p. 334. и далее. Ср. Den. Hal. II, 65, I; Festus, 245, Atprivata (sacra) quae singulis hominibus и т. д..

368

публичном культе. Например, Аврелии играли главную роль в солнечном культе, Горации - в культе Юны Сорории и т. д. Не вследствие ли предвзятого мнения де Марки не хочет допускать связь, с одной стороны, между праздниками, называемыми Луперкалиями, и родом Валериев, которому явно отводилось особое место, признанное всеми традициями, а, с другой, с ролью Hirpi (волков) Sorani? Вероятно, только ради отрицания возможных пережитков тотемизма он стремится свести происхождение мифа о Валерии Луперке (героине) с идеей культа манов, богов загробного мира (Lupus, по-этрусски - "смерть"), замечая, что Акка Ларенция носит прозвище Луперка и что она мать манов. И все же Акку Ларенцию зовут Луперка, потому что она была волчицей, выкормившей героев Ромула и Рема. Чрезвычайно примечательно, на наш взгляд, что по всему Лациуму в долгие века становления Рима мог существовать и играть подобную роль культ клана с тотемическими чертами, связанный с настоящими териоморфными мифами. Во всяком случае, особенно интересно, как сами факты вынуждают де Марки представлять себе начала римского публичного культа как некое подобие конгломерата родовых культов.

Затем следовало изучить сам по себе родовой культ как таковой, исходя из его связей с публичным культом. К несчастью, мы почти ничего не знаем о родовом культе за исключением его значимости. Мы знаем значительную юридическую роль, какую играла общность имени и культа для рода, и де Марки удачно связывает с системой рода (gens) институты detestatio (торжественного отречения от культа) и alienatio sacrorum (передачи культа), не решая, впрочем, сложных вопросов, которые возникают в связи с ними. Мы знаем, что существовали общие места погребения и общие обязательные обряды, жертвоприношения и пиршества; мы даже знаем, что как только к этим культам допустили людей с другим родовым именем, род исчез как религиозный орган. Наконец, кажется, у каждого рода были свои жрецы. Вот все, что мы можем узнать из текстов и надписей.

Различие между частным и публичным культом, которое имеет особое значение с точки зрения социологии религии, когда речь идет о домашних культах, о роде (gens) или семье (familia), противопоставляемое культам государства, как кажется, имеет лишь юридический характер в том, что касается большого числа коллегиальных культов. Последние являются, по существу, либо объединениями общественного характера (корпорации, цехи, политические партии в эпоху республики) либо объединениями, рекрутирование которых далеко выходит даже за пределы государства и которые связаны с вселенским надгосудар-ственным культом (таинства, относящиеся к культу Вакха, Митры, Изиды, Великой Матери). Здесь, если литературные, исторические и юридические документы достаточно редки, то эпиграфические

и археологические документы (например, о Хиларийской Базилике) имеются в изобилии, они уже частично собраны в больших работах Кюмона о таинствах Митры и Вальцига о Профессиональных объединениях. Но де Марки изучает их снова с точки зрения понятия о коллегиальном культе вообще, в его юридической и религиозной сущности; и здесь 369

мы оцениваем его вклад как весьма значительный. Он замечает, что в противоположность объединениям средневековья, религиозный характер которых был сугубо вторичен, римские .объединения были, прежде всего, религиозными организациями, без чего тогда не представляли себе подобные объединения. В этом отношении объединения с целью особого культа (чужого бога, гения покойного или здравствующего императора), объединения с целью похорон, торжественных погребений, и регулярного культа предков, профессиональные и корпоративные объединения, клубы и общества для развлечений - все они удивительно походили друг на друга. Де Марки последовательно изучает их правовое положение, их внутреннюю организацию, их богов, их культовые действия (праздники, жертвоприношения, приношения по обету, фонды и завещанное имущество, в том числе от чужеземцев), их посвящения и духовенство, их погребальные обязанности, их священные места (общие гробницы и здание религиозного объединения; подземелья культовых сообществ, Митры, школы (scholx). Удивительно, что де Марки, который сравнивает христианские катакомбы со священными местами религиозных коллегий и объясняет очень искусно и их выбор, и их использование, не пошел дальше и не сделал, согласно классической теории, из христианства просто римский религиозный коллегиум, подверженный таким же изменениям, как и другие коллегии с теми же обрядами посвящения, иерархией, юридическим и религиозным порядком, погребальными действиями. Работа по сравнению, может быть, заставила отступить автора, но мы плохо представляем себе стремление, характерное для авторов, не рассматривать историю Рима иначе как историю языческого Рима и не видеть в образовании римской церкви существенный и поучительный факт юридической и религиозной жизни Рима. Каким бы совершенством ни отличалась работа, мы не можем удержаться от того, чтобы отметить недостаточность сведений о посвящении в коллегиях и странный характер одной гипотезы, согласно которой корпорация торговцев лесом, видимо, произошла от коллегии жрецов-дре-воносцев (дендрофоров) Кибелы.

ТЕОЛОГИЯ ГРЕЧЕСКИХ ФИЛОСОФОВ (1905)12

Цель этой книги13 состоит в том, чтобы показать, как греческая теория первоначально определила все последующее развитие теологической мысли. С другой стороны, чтобы доказать свой тезис, автору пришлось создать логически выстроенную историю греческих идей, где в духе Гегеля он диалектически соединяет доктрины философов согласно тезисам, которые они выдвигают, антитезисам, которые они им противопоставляют, и синтезам, которые все улаживают. Мы видим, что

12 Выдержка из журнала Аппёе sociologique, 8.

13 Е. Caird. The Evolution of Theology in the Greek Philosophers (Gifford Lectures, 1900-1902). Glasgow, 1904; 2 vol.

370

социологическая сторона вопроса от него ускользает. Ведь если несомненно, что философские доктрины связаны между собой согласно законам дискурсивного мышления, то еще более несомненно, что порядок их появления не обусловлен только этими законами. Социальные и религиозные революции глубже затронули и даже обновили философскую мысль, чем это сделали дискуссии, которые вели между собой различные школы.

Но рассмотрим проблему в таком виде, как ее понял Кэрд. С абсолютной ясностью, в логической последовательности, которая не оставляет пустых мест даже там, где в документах огромные лакуны, он ведет нас незаметно вдоль вершин идеализма и спиритуализма. Его главная цель состоит в том, чтобы показать нам, как греческая философия подготовила христианскую теологию. Теология, фактически будучи лишь рациональным "отражением" и "центральной идеей религии", стала возможна лишь благодаря развитию философских методов Греции и выводов, к которым привело применение этих методов. Суть преследуемой цели объясняет способ, каким Кэрд выбрал обсуждаемые им темы. Платон и Аристотель, стоики и неоплатоники, но особенно Платон - таковы авторы, главные идеи которых он обсуждает; так что речь идет скорее обо всей их философской системе, нежели только об их теологии. Естественно, Кэрд не преминул указать

на связь христианской этики с этикой стоиков и на отношение между пантеизмом Спинозы и пантеизмом Плотина. Он несколько преувеличил дуализм, присущий греческой философии, но именно в этом заключается его основной тезис, так как для него движение греческой мысли в целом состояло в переходе от материализма к идеализму и к спиритуализму, а от него - к мистицизму.

Мы считаем, что к числу самых интересных разработок Кэрда относятся те, которые посвящены родству, существующему между теорией стоиков о городе людей и богов, плотиновской теорией того же названия и принадлежащей св. Августину теорией Града Божьего. Идея, которая побуждает Кэрда постоянно обращаться к началам греческой мысли, эволюции и видеть в Плотине естественное завершение Аристотеля, Платона и стоиков, имеет положительную сторону. Впрочем, несомненно, не следовало бы слишком преувеличивать значение Филона. Но мы считаем вредным значительные усилия, направленные нашим автором на модернизацию античных теорий в выражениях наполовину теологических (англиканских) и наполовину кантианских и гегельянских. Противопоставление Канта и Аристотеля по вопросу о связях "практического разума и разума теоретического" нам кажется настоящим историческим абсурдом; также мы должны выразить наш протест по поводу всякого приравнивания иудо-христианского понятия о Боге и греческого понятия о Боге. Нет ничего более далекого от Яхве с его творением мира ex-nihilo, чем платоновская Идея или число "один" у Плотина; и что касается нас, различные места, где Кэрд их приравнивает, кажутся нам чистыми недоразумениями. Впрочем, вся книга, кажется, основана на фундаментальной двусмысленности. Между платоновской 371

теологией, теорией божественных вещей, и теологией первых Отцов церкви, рациональным доказательством божественности Христа, как нам кажется, лежит пропасть размером в целый мир; общими являются только слова; их значение полностью обновлено. Недостаточно различать первую и вторую фазы теологии. Между теорией творения, теорией воплощения Бога в своего Сына и в свою Церковь и, с другой стороны, вторичными рассуждениями о богах города, богах небесных сфер, демиурге, кажется, нет ничего, кроме гомологии; выведение принципа любви и веры все изменило, на наш взгляд. И сказать, что у Платона, в частности, теология и философия ведут борьбу между собой и что неизвестно, кто из них одержит победу, - это значит отрицать, что Платон был исключительно философ. На наш взгляд, теология - это рациональное рассуждение о формулах веры, о догматах. Греческая теология или теодицея Лейбница относятся к философии; собственно теологи извлекли из этого свою выгоду. Кэрд скажет нам, что мы ведем с ним мелочную войну из-за слов, но эти слова являются определениями и мы противопоставляем наше определение его определению.

Эта книга полна интересных идей и ошибок в деталях . Мы упомянем в числе первых: противопоставление уравнительного индивидуализма, характеризующего христианство, и аристократического духа, который вдохновлял всех греческих философов; интересное замечание о происхождении мифического образа ангелов в средневековье, которое, по мнению Кэрда, следует искать в теории сверхчувственного мира. Среди вторых мы видим недостаточное внимание по отношению к эпикуреизму и особенное пренебрежение, с которым обсуждаются софисты и скептики, эти основатели вольнодумства.

ВОСТОК И КИТАЙ

ПОГРЕБАЛЬНЫЕ ОБРЯДЫ В КИТАЕ (1899)1

Эта работа2 - одна из самых значительных, какие наука о религиях получила за долгие годы. Когда она будет закончена, она станет настоящей энциклопедией религиозной жизни Китая; а ведь не существует, вероятно, системы религиозных верований, изучение которой обещает быть более плодотворным. Действительно, помимо того что факты религиозной жизни в Китае отличаются крайним разнообразием, их история восходит к глубокой древности и лучше датирована, чем соответствующая история Индии. К тому же, мы имеем здесь, как в Индии, параллельно с обрядовой системой, систему теологическую, которая её объясняет. Наконец, в этом сочинении религиозные феномены изучаются в их связях с социальными институтами. Это произведение очень ценно для социологов: де Гроот отчасти свою работу

именно им и адресовал.

Его метод, по существу, объективен. То, что предпринял де Гроот, есть написание истории верований и религиозных практик в их безличной форме. Исследование каждого из верований он начинает с того, что дает его описание, основываясь на самых древних текстах, одновременно проводя социологическое сравнение с фактами того же рода, обнаруживаемыми у других народов. Затем он изучает их эволюции, каноны, связи с другими обычаями или традициями, очищая тем самым историю этих верований от примесей частных и случайных. Религиозные памятники Китая способствуют такой манере видеть и представлять вещи: традиционализм, отпечаток которого они носят, оставляет совсем мало места действию личностей. С самого начала мы находим китайскую историю как бы втиснутой в систему обрядов и идей. Над этими идеями, несомненно, трудились умы, которые испытывали влияние различных случайностей, философской критики и мистических преувеличений, но их суть в высшей степени традиционна и коллективна. Соответственно и де Гроот в своих объяснениях предпочтение всегда отдает социальному началу, социальной значимости обрядов и верований. Такое сочинение невозможно анализировать. Мы ограничимся тем, что выберем из фактов те, которые должны привлечь внимание теоретиков,

1 Выдержка из журнала Аппёе sociologique, 2.

2 J.-M. de Groot. The Religious System of China. Its Ancient Forms, Evolution, History and Present Aspect. Manners, Customs and Social Institutions Connected therewith. Leyde. Vol. 1. 1892. Vol. II. 1894, Vol. Ill 1897.

373

те, на которые китайские документы проливают новый свет. В этом изложении мы позволим себе не всегда следовать плану автора, с тем чтобы избежать повторений.

1. Погребальные обряды. В данном случае мы будем повторять почти все сказанное де Гроотом. Умирающего помещают на специальное ложе посреди зала в доме; родственники находятся здесь же. После смерти раздаются вопли плачей по умершему, открывают окно (как и в некоторых частях Европы) и женщины обмывают тело. Вода, как и пепел, который положат в свое время в гроб, взята у соседей, это, несомненно, форма выражения причастности к соболезнованию. Рядом с телом ставят светильник, чтобы защитить его от темных сил. Многочисленные правила определяют одежду, которая должна быть надета на покойника, предметы, которые следует положить в гроб. По окончании погребения приходят буддийские монахи и посредством жертвоприношений покойнику и магических формул призывают душу и заключают ее во временную табличку, где она будет пребывать до изготовления постоянной таблички. Именно в этот момент родственники и друзья сжигают перед мертвым большое число фальшивых бумажных денег: раньше деньги были настоящими и цель обряда состояла в том, чтобы закопать умершего вместе с его состоянием. Наконец, дом очищается силами заклинателей. После этого семья может оставить умершего у себя до дня захоронения, указанного астрологами. Более того, раньше в семьях высокого социального положения мертвого оставляли в доме и наследник совершал ему приношения утром и вечером.

Приходит час захоронения. Гроб, прикосновение к которому считается опасным по причинам магического характера, пересекает порог дома. Покойного выносят ногами вперед. Выстраивается похоронная процессия. Впереди музыканты, чтобы отогнать злых духов; за ними с той же целью несут изображение божества, "освящающего путь". Здесь напрашивается сопоставление с европейскими обычаями. Далее несут тело и душу покойного, которая еще пребывает в теле. Замыкают процессию лица, облаченные в траур. Как только тело опущено в яму, которая была подвергнута предварительному очищению, приносят в жертву белого петуха для того, чтобы отогнать духов тьмы и передать с кровью душу умершего во временную табличку, которая в сопровождении торжественной процессии возвращается домой. Эта церемония есть собственно возвращение души. Теперь, вопреки порядку изложения де Гроота, мы сосредоточимся на жертвоприношениях, сопровождающих погребение. В Китае существовало, как почти повсюду, захоронение мертвого со всем движимым имуществом, рабами, друзьями, которые обычно являлись вассалами усопшего. Но особое место занимает принесение в жертву вдовы. . Без сомнения, если жертва предается огню, то подобное жертвоприношение является недавним по времени и индийским по происхождению. Но самоубийство жены на могиле мужа или ее публичное повешение прославлены многими преданиями, определены законами и уважаемы императором и народом. Если самоубийство не совершалось, вдова (или невеста) должна была остаться вдовой на всю жизнь; по крайней мере, замужество было ей запрещено в течение двадцати семи месяцев. Во 374

всяком случае, новый брак лишал ее уважения. Часто взамен жертвоприношения жена поселялась на могиле мужа. По этой же причине и вследствие строгой реакции моралистов против такого чрезмерного расточительства предметы или животные, приносимые в жертву, были во многих случаях

заменены всякого рода изображениями; однако эти обряды продолжают существовать, сохраняя

удивительную живучесть в

обществе.

Именно к погребальным обрядам мы относим предписания, связанные с трауром, которые де Гроот достаточно произвольно связывает с изучением устройства гробницы. Согласно китайским документам, которым здесь следует де Гроот, практика траура основывалась, видимо, на том общем принципе, что здравствующие должны все оставить покойнику, как сын обязан во всем уступать своему отцу, если тот этого требует. Таким образом, траур был, вероятно, более полной данью умершему: траурная одежда, отмена украшений, возможно, остались с того времени, когда вся одежда семьи отдавалась покойнику, и траурные хижины, где укрываются еще сейчас мандарины, только что потерявшие родителей, возможно, являются остатком древнего обычая, который требовал, чтобы дом был оставлен умершему. В последнем случае объяснение точно, но оно, вероятно, не годится для большей части предписаний, которые касаются траура, для многочисленных запретов, которые налагаются на семью, пост, запрещение касаться наследуемого имущества, заниматься делами во время великого траура, заниматься музыкой, иметь половые отношения (а для женщины - выходить из клана, чтобы выйти замуж, запрет мыть голову в течение ста дней, соблюдать определенные пищевые ограничения). Все эти правила основаны на принципе воздержания, "истощения", который сам по себе является следствием особой религиозной ситуации, в которой оказываются люди, когда кто-то умирает. II. Гробница. Отметим сначала общую черту всех обрядов, которые касаются смерти: они строго обязательны. Если ими пренебрегают, это приводит к самым ужасным последствиям для человека, семьи и даже государства; поэтому государство субсидирует общества, которые имеют целью помочь бедным соблюдать предписания как можно лучше. С другой стороны, законодательство, касающееся могил, чрезвычайно строго. Что касается самой гробницы, то когда экономические причины не заставляют семью сделать ее как можно проще, она имеет вид, который говорит о ее происхождении. Это склеп, который в точности напоминает древнюю хижину первобытных речных народов Китая, и таково ее действительное происхождение. Родственники оставляли хижину умершему патриарху, и пышные императорские мавзолеи есть просто этот древний дом, который со временем изменился. Де Гроот замечательно прослеживает эту эволюцию. Он показывает нам, как умерший, лежащий в погребальном доме, окружается уважением, культом, который все более и более усложняется. Так, чтобы преподнести усопшему дары, которые служат ему пищей, к гробнице добавляется алтарь. Так мавзолеи в конце концов становятся иногда настоящими храмами (гробницы императоров), со своими печами, своими комнатами для раздевания, стадами, которые дают молоко для приношений, с гарнизонами, чтобы 375

охранять все это имущество. Но все это предполагает, что умерший остается в этом мире и живет в гробнице. Следует обеспечить эту жизнь. Для этого мемориальная таблица, содержащая имя покойника, удерживает душу вблизи гробницы. По этой же причине возле таблицы с именем покойного всегда сажают вечнозеленые деревья, чтобы предупредить разложение тела и удерживать на месте душу, а в некоторых случаях они даже идентифицируются с ней. Последняя черта, которую надо отметить, это семейный характер места погребения: умершего хоронят среди своих. Поэтому китайцы-эмигранты заботятся о том, чтобы быть похороненными в своей деревне, со своей семьей. Единство клана и семьи продолжается и после смерти.

Ш. Представления о смерти. Де Гроот достаточно некстати, по нашему мнению, говорит о доктрине воскресения. В действительности китаец верит не в воскресение в буддийском или христианском смысле, но в простую непрерывность жизни души. Смерть - это оставление тела душой, которая продолжает жить. Вот почему, когда родственники выкрикивают имя покойника, они призывают душу, с этим же связаны отсрочки с положением тела в гроб; дело в том, что ждут возможного возвращения души. Начиная с момента захоронения дух покойника ведет свою жизнь. Во-первых, есть душа, поселившаяся в доме, и именно к ней обращен культ предков, который де Гроот исследует в следующем томе; во-вторых, есть душа, поселившаяся в гробнице. Существование последней тесно связано с душой, остающейся в теле. Поэтому обряды, которые ее сохраняют, двойственны: их предметом является как тело, так и душа. В особенности они предназначены для того, чтобы тело было в контакте с вещами, в которых содержится жизненная сила (вечнозеленые деревья, драгоценные камни и т. д.).

Но самым замечательным является то тесное единство, которое объединяет все эти обряды с

жизнью семьи: исполнение всех погребальных знаков почтения сказывается на успехе, на удаче в карьере здравствующих людей. Если покойник похоронен в благоприятный день, в благоприятном месте, где дуют способствующие плодородию ветры, вся семья процветает: это принцип фэн-шуй (букв, "ветер и вода"; геомантия). Злоупотребление этой системой стало одним из бичей китайской цивилизации: при малейшем материальном изменении, которое происходит в соседстве с покойником, благополучие души подрывается, и это катастрофа для здравствующих. Покойники не дают жить живым. Стоит отметить связь между ростом растений и душами умерших.

IV. В заключение обозначим кратко два факта, которые больше связаны с социологией семьи. Во-первых, погребальные обряды тесно связаны со структурой семьи и являются потому ее отражением. Степени траура соответствуют степени родства. Именно поэтому правила траура выявляют патриархальный характер этой организации. Действительно, траур носит лишь небольшое число особенно близких родственников по материнской линии. Далее очевидно, что размер семьи ограничен поколением дедов и общностью жилища. Наконец, погребальные обряды, полностью вытекающие из семейных отношений, оказывают не последнее влияние: значение, которое китаец придает этому, приводит к настоящему господству в семье "продолжателя традиции" и влечет за собой 376

многочисленные случаи усыновления. Во-вторых, часто отмечался патриархальный характер феодальной организации и управления в Китае; нигде более он не проявляется так отчетливо, как в траурных обрядах, когда вассал носит траур по своему господину, и все подданные - по своему императору.

Вполне понятно, что мы уклонились от каких-либо возражений, касающихся деталей этого важного собрания теорий и толкований.

ЗОРОАСТР (1900)3

Эта книга4 достаточно удачно борется с тенденцией, которая восходит к трудам Шпигеля и Дарместетера, - видеть в Заратустре мифическое существо, превращает его в историческое лицо и дает нам его достаточно правдоподобную биографию, основанную на целой группе свидетельств. Однако, сам того не осознавая, он считает данностью достоверность этих свидетельств, а ведь именно это оспаривают Шпигель и Дармес-тетер. Если редакция Авесты не восходит ко времени до эпохи сасса-нидов, то сведения о Зороастре, которые находят в ней, становятся несколько сомнительными. Джексон справедливо допускает древность большинства традиций, которые содержит литература пехлеви и ссылается на некоторое количество классических фрагментов, персидских и арабских. Но здесь остро встает один вопрос. Тот факт, что имя Зороастр не обнаруживается ни в одном подлинном греческом тексте, датированном до I века, ни в одной надписи ахеменидов, не может не дать пищи для размышления.

Впрочем, возможно, что, действительно, в очень древние времена существовала религия, пророком которой, видимо, был Зороастр, однако не существовало человека, который действительно сделал все, что ему приписывается. Одно сопоставление позволит нам уточнить нашу мысль. Вопрос, который встает относительно Зороастр, встает также относительно Моисея, как он вставал и относительно Будды. Одни полагали и того и другого чисто мифическими существами, в то время как другие сочинили им жизнь вполне простую и будничную. Правда, вероятно, находится как раз посередине. Конечно, Моисей тоже не упоминался в самых древних библейских текстах, и документы, которые дают нам сведения о Будде, датируются весьма недавними датами. Но у нас нет никаких серьезных доводов, чтобы поставить под сомнение существование Будды и Моисея, если мы не делаем скептицизм основой метода. Следует лишь ясно понимать, что существование пророка никогда не отражается в текстах и никогда не отражалось в религиозной мысли верующих как жизнь исторического лица, а лишь как жизнь религиозного и мифического персонажа. К тому же Зороастр в Авесте, как и Моисей в Библии предстают как основатели не только религии, но и всей

3 Выдержка из журнала Аппее sociologique, 3.

4 W. Jackson. Zoroaster, the Prophet of Ancient Iran. Londres et New York, 1889.

цивилизации. Это культурные герои. Таким образом, на миф о пророке, об откровении накладывается целый ряд подробных мифов о национальном герое. Все происходит так, будто миф о Ликурге слился с мифом о Геркулесе. Но какими бы важными ни были мифические элементы, из которых частично сплелась традиционная жизнь Зороастра, из этого не следует, что Зороастр не существовал в действительности и не совершал хотя бы чего-то из того, что ему приписывает традиция. Итак, Джексон решил, стало быть, написать для нас биографию Заратустры. Так как главный вопрос, который ставится в этом сочинении, интересен только с точки зрения социологии, мы не приводим подробных выводов этой работы. Самые важные выводы состоят в следующем. Заратустра, по всей видимости, родился около 660 года до Р. X. Когда ему было около тридцати лет, с ним произошли те события, которые и составляют откровение. Вопреки расхожему мнению, именно восточная часть Ирана, а не западная была вероятным местом религиозных проповедей пророка. Впрочем, в этой книге можно найти все, на что способна наука относительно ранней истории маздеизма.

буддийская мифология

В ТИБЕТЕ И МОНГОЛИИ (1901)5

Работа опубликована по материалам коллекции, собранной князем Ухтомским6. Это не каталог, а описание религиозных предметов, и хотя описание памятников изобразительного искусства занимает в ней большое место, оно отнюдь не является преобладающим. В этом сочинении проделана большая работа по систематизации, и, собственно говоря, оно представляет собой историю буддийской мифологии в Тибете и Монголии. Тут мы найдем множество данных из области археологии, ряд новых и важных суждений. Широкие познания автора привлекают внимание к этой книге. Но будучи плохо переведенной на французский и не очень ясно написанной по-немецки, книга не всегда доступна для понимания. Автор начинает с изложения самой древней буддийской мифологии, с той, которую отчасти можно воссоздать путем сравнения старых санскритских текстов с текстами на языке пали, с одной стороны, и с датированными памятниками, с другой: греко-индийскими монетами, греко-буддийским искусством из Гандхары, скульптурами Бархута и Санчи. Грюнведель поддерживает теорию, которая имеет надежду стать классической. Согласно этому мнению, мифология буддизма является не искажением или усложнением по отношению к изначальным буддийским верованиям, но, скорее, очень древним догматом буддийской веры. 6 Выдержка из журнала Аппёе sociologique, 4.

6 A. Gruenwedel. Mythologie des Buddhismus in Thibet undMongolie. Fuhrer durch die Lamdistische Sammlung des Fursfen E.

Ukhtomskij. Leipzig. 1900. Перевод на французский: Mythologie du Bouddhism аи Thibet et en Mongolie.

378

Затем следует настоящий исторический очерк буддизма в Тибете и Монголии до XV века в форме повествования об обожествленных духовных лицах буддизма и об их различных изображениях. В эту эпоху желтошапочный буддизм, который получил - достаточно, впрочем, неточное - имя ламаизма, почти окончательно сформировался. С тех пор мифология не получила никаких других добавлений, кроме аскетов и обожествленных иерархов, рассматриваемых в качестве перевоплощения разных Будд и разных Бодхисаттв. Упомянем особенно интересные места, где Грюнведель рассказывает о великих ламах, постоянно обновляющихся воплощениях Будды (или Бодхисаттвы, согласно монголам) - Авалокитешварах. Помимо всего прочего, вся эта часть книги наиболее важна для социолога, который хотел бы изучать распространение великих религий и образование церквей. Мифы о буддийских церквах Тибета и Монголии группируются вокруг разных типов божественных или же обожествленных личностей. Прежде всего, это типичные для буддизма божества - Будды, и во главе всего - Будда Гаутама (исторический Будда). Бронзовые или другие изображения этого Будды очень малочисленны: он не занимает первое место. Впрочем, все Будды, в конце концов, являются результатом раздвоения одной божественной личности с очень сложными функциями, которая умножалась посредством простого деления. Есть Будды церкви и Будды медитации, "Будды неисчислимые", есть Будда - владыка мира, Будда - бесконечное сияние, Будда - врачеватель и т. д. И все эти Будды имеют в Монголии и в Тибете изображения, относительно сходные с теми, которые существуют во всем северном

буддизме. Затем следуют Бодхисаттвы, число которых, в принципе, бесконечно. Это мифические существа, которые похожи одновременно на самого перевоплощенного Будду, на исторического или легендарного святого, на божество шиваизма. За ними следуют обожествленные иерархи, которые сами являются перевоплощениями Будд или Бодхисаттв. Наконец, есть боги, чуждые буддизму, но которым буддизм с самого начала разрешает поклоняться. С помощью любопытной уловки различные буддийские церкви смогли принять в свой пантеон определенное число богов, с которыми они были в контакте. Во-первых, большая часть индуизма, в частности, шиваизма, была поглощена тибетскими Тантрами и другими (магическими школами). Шива, Махакали, Бхайрава, Яма были приняты в качестве "богов-покровителей" буддизма и буддистов. Во-вторых, так как буддизм, возможно, никогда не был закрытой религией, будучи лишь философской и нравственной системой, наложенной на религиозные и мифологические системы, которым он придал свою окраску, и поскольку он всегда учитывал особенности местной культуры, нет причин удивляться тому, что ему удалось приспособиться почти ко всем религиозным формам и традициям. Он вобрал в себя многие местные божества Центральной Азии, он признал в качестве предмета культа Нагов (змей, богов воды), веталов или вампиров, гаруд или птиц-химер и т. д. И все это слилось в относительно органичное целое.

Тут мы встретим главных божественных персонажей буддийской мифологии, в которых в настоящее время верит большая часть Центральной и Северной Азии. Но их не следует отделять от других 379

божеств, которые, собственно говоря, будут лишь их двойниками. Во-первых, есть ряд женских двойников божеств в буддийском тантризме. Эти двойники абсолютно похожи на те, которые встречаются в брах-манистском тантризме. Каждый бог, каждый святой, как и каждый аскет, имеет свою Шакти, свою обожествленную "энергию", с которой, как полагают, он идентифицируется посредством постоянной копуляции, часто представляемой в памятниках и имитируемой в обрядах. Так, у Бодхисатвы Авалокитешвара в качестве богини, в полном смысле подобной "Шакти", имеется Тара в ее многочисленных воплощениях. Другие богини обладают более независимым происхождением, но они все же связаны с некоторыми богами, как женские особи с мужскими. Во-вторых, каждое из этих божеств раздваивается еще в форму милостивую или умиротворенную (шанта) и в форму ужасную или разъяренную (кродха). Естественно, Будды выступают лишь в первой форме, но все другие боги имеют и хороший и плохой аспект.

В целом, бесконечное умножение одних и тех же мифологических образов, по-видимому, является характерной чертой северного буддизма. Добавим, что поскольку возможно проследить последовательное развитие этого явления по историческим документам, в подлинных и датированных текстах, на конкретных произведениях скульптуры и искусства, то, возможно, нет другой религии, которая предоставляла бы лучшие условия для наблюдения этого факта. Не считая того, что это умножение продолжается еще и сегодня и что это можно было бы констатировать непосредственно. Книга Грюнведеля - первый вклад в изучение этого интересного явления. Приходится сожалеть, что полное отсутствие теоретического анализа превращает эту работу в простое собрание эмпирических сведений.

ПОНЯТИЕ ДУШИ В КИТАЕ (1903)7

Мы не будем повторять по поводу этого четвертого тома то, что мы думаем о высоко профессиональной работе де Гроота. Она должна оказать значительное влияние на исследования не только специалистов по религии, но и социологов. Социальные факты, которые представляет Китай, отныне более доступны для изучения, а ведь благодаря их разнообразию, их взаимосвязанности, их абсолютной достоверности, четкой локализации, которой они поддаются, они имеют уникальное для социологии значение. Особенно полезными они могут оказаться при изучении коллективных представлений. Выше мы показали, какую роль они должны играть при трактовке форм классификации. Этот том книги8 де Гроота показывает, что они в равной мере необходимы для создания теории коллективных представлений о душе.

Выдержка из журнала Аппёе sociologique, 6.

8 J. J. M. de Groot. The Religious System of China. Book IV: On the Soul and Ancestral Worship. Part I: The Soul in Philosophy

and Folk Conception (Vol. IV). Leiden, 1901.

380

Итак, понятие души дано в коллективных представлениях. Действительно, оно зависит не от фактов индивидуального сознания, но от формы цивилизаций: так, чтобы далеко не ходить за примерами, нам известно, как различаются греческие и индийские представления о душе. Даже самые рациональные философские идеи внешне часто берут свое начало в предрассудках, существующих у определенного народа. Книга де Гроота точно показывает нам, какая связь объединяет в Китае народные представления с концепциями философскими. Она показывает, какое воздействие пережитки и верования имеют на абстрактные философские, медицинские и другие концепции, а также каково обратное влияние. Очень часто научный принцип рождается из магического верования и, в свою очередь, выступает в качестве организующего начала того или иного обряда магической медицины, медицинской магии.

Книга состоит из двух частей. Первая часть посвящена философским идеям, высказанным учителями даосизма. Вторая - народным представлениям, которые изучаются, прежде всего, по сказкам и так называемым историческим рассказам о чудесах.

Можно сказать, что Китай представляет собой самую полную совокупность представлений о человеческой душе. Душа в некоторой степени похожа на тень. Она подвижна и не обязательно прикреплена к телу: сны, в частности, есть результат ее реальных странствий; ее отсутствие влечет за собой кризисы, кому и каталепсию. Ее болезни порождают болезни тела, ее окончательный уход есть смерть. Между тем она может временно отделяться от тела, а некоторые люди могут даже сами отделять ее от тела. Здесь, видимо, де Гроот опирается на теорию внешней души и залога жизни. Удивительно, что он не нашел больше фактов этого рода в таком богатом и таком древнем фольклоре, и, если бы не его филологическая добросовестность, мы, возможно, могли бы подозревать, что в этом вопросе есть какие-то пробелы.

Но смерть не есть, по определению, исчезновение различных частей души и самой души. Напротив, освобожденная душа всегда способна вновь ожить при условии, что она найдет тело: это тело может быть, впрочем, телом человека или телом животного - таким образом, с одной стороны, мы имеем перевоплощение, с другой - зооантропию в собственном смысле слова. Перевоплощение может быть либо простой реанимацией тела, либо вселением в тело другого умершего, либо возрождением через новое зачатие. Но если верить автору, народные представления китайцев о последнем пункте не были сильно затронуты буддизмом. Теория непосредственного переселения души умирающего в чрево зачинающей женщины - этот фундамент индуистского и буддийского понятий о метампсихозе - кажется, не сыграла в Китае значительной роли. То же самое можно сказать и о зооантропии. Она связана, скорее, с даосизмом и в действительности состоит, в основном, в простом народном выражении верований, подобных нашим представлениям об оборотнях, ликантропии. Де Гроот, который, похоже, особенно увлечен этой темой, дает нам обширный перечень сказок и рассказов, в большинстве своем очень сходных, о тиграх-оборотнях (самая полная 381

доктрина), о волках-оборотнях, о собаках-оборотнях, о лисицах-оборотнях, об обезьянах, быках, домашних животных, которые когда-то были людьми.

К рассмотрению человеческой души следует, стало быть, добавить рассмотрение души животных. Серия метаморфоз охватывает всю иерархию животных. Это означает, что границы между видами абсолютно проницаемы. Более того, действительно многочисленны истории, которые рассказывают о животном происхождении того или иного человека или даже целых наций: так, тюрки и уйгуры происходят, по мнению китайцев, от волка. Но, что самое удивительное, подобная доктрина не является производным от тотемизма, следы которого можно еще обнаружить в самых древних документах. В действительности же именно к анимизму, всеобщему, универсальному, абсолютному восходят все эти представления, и именно изучению этого анимизма посвящена, в сущности, работа де Гроота. Даже растения наделяются душой, будь то душа в форме животного или не имеющая никакой формы. Во всяком случае, именно благодаря своей душе, своей духовной силе они могут

оказывать целебное действие. Все факты, которые де Гроот излагает по этому поводу, имеют очень большое значение для изучения и магии, и происхождения медицины: так, в случае знаменитого женьшеня, сила выводится из того, что форма его души представляет дыхание, душу земли; лекарственное растение, названное "шан", соответствует солнцу, солнечной силе и должно собираться при определенных условиях.

Даже неодушевленные предметы имеют душу. Во всяком случае, некоторые из них не являются для китайцев неживыми: таковы яйца, кровь, моча, останки человека, умершего насильственной смертью. Они, напротив, совершенно живые, и их жизненные свойства стали причиной возникновения некоторых видов антропофагии. Де Гроот рассуждает по этому поводу об идентичности пластических и графических изображений и изображенных предметов, живых статуях и т. д., но думается, что он мог бы и даже должен был обсудить эту проблематику отдельно.

В итоге получается, что для китайского народа все одушевлено и душа везде одинакова. Эта концепция лежит в основе понятий, которые создали мудрецы, преподававшие учение о Дао, или о природе вещей. Напомним, что, согласно этой теории, все вещи есть продукт двух физико-духовных сил - ян (свет, мужское начало, небо) и инъ (женское начало, тьма, земля). Человеческая душа также подчиняется этому правилу: она двойственна. Она является шэнъ, или духовной, и гуй, или материальной. К тому же она расщепляется на определенное количество форм согласно своим отношениям, она разделяется на части согласно своим функциям. Но это деление находится в прямой связи с различными моментами жизни и с созданием мира двумя фундаментальными силами. Стало быть, соответствия между различными частями мира, пространства, времени и различными частями этой двойной души, ее деятельностью, чувствами, вместилищами абсолютны. Это единственная теория микрокосма, которую знал Китай, по сути, она является лишь выражением пережитков анимизма в широком смысле 382

слова. Она, впрочем, влияла на этот анимизм, и большинство сказок и преданий приняли терминологию, соответствующую этой философии. Даже понятия о появлениях и вмешательствах духов в мир людей, даже классификация привидений постепенно согласовались с догмами даосизма.

Человеку, не являющемуся специалистом в области синологии, нечего и думать о том, чтобы оспаривать факты, приведенные де Гроотом; с другой стороны, несомненно, что он делает из этих фактов совершенно логичные выводы. Стало быть, с определенной точки зрения, нам остается лишь принять их. Может быть, ему просто следовало отметить силу веры - даже, может быть, религиозной веры - присущей народным преданиям, на которые он опирается. Китайская сказка всегда датирована, локализована. Но, возможно, от этого она все-таки не перестает быть сказкой - даже для того, кто видит ее в исторической форме.

ДЕМОНОЛОГИЯ И МАГИЯ В КИТАЕ (1910)9

Этот пятый том о религиозной системе Китая10, возможно, не представляет для социолога такого же интереса, как предыдущие тома. Все они содержали исчерпывающее изложение совокупности практик и идей: первые три, посвященные погребальному обряду и культу предка-отца, представляли огромную массу фактов; четвертый, посвященный душе и культу предков вообще, показывал своеобразные китайские теории о душе и о том, как они сближались с народными концепциями, полностью деформируя их11.

Но уже последняя часть IV тома образовала, скорее, сборник сказок, исторических анекдотов (эти жанры в Китае не различаются), в которых порой отражались верования, о которых не упоминают иначе, как в связи с каким-либо культом или видом деятельности. Настоящий том, озаглавленный "Демонология и колдовство", составлен таким же образом. Это каталог самых древних сказок, касающихся демонов и черной магии; это также перечень фактов, более или менее достоверных, записанных китайскими летописцами, энциклопедистами, специалистами в различных областях знания. Это не анализ обрядов или верований, но сборник литературных и исторических памятников.

Он разделен на две части: первая часть - демонология - исследует "суеверия", касающиеся

привидений, душ, демонов. Но разные виды существ не классифицированы. Не сделано даже попытки обозначить их отличительные черты. Поскольку литература и народное воображение

в Китае никогда не пытались различать тех, кто когда-то был человеком,

д Выдержка из журнала Аппёе sociologique, 11.

10 De Groot J. J. The Religious System of China. The Demonology and Sorcery. Vol. V. Leyde, 1908.

11 Ср. Аппёе sociologique, 32, p. 221 и далее; 36, p. 226 и далее. 383

и тех, кто был лишь приведением, де Гроот их путает. Лишь по отношению к богам он попытался отделить демонов от других духов (см. историю демонов, ставших богами). Это досадное смешение связано, как мы думаем, с использованием исключительно филологического метода. Анализ слов, идей народа может быть обманчивым, когда критика не распространяется на сами эти слова и идеи, но применяется только к документам, которые их выражают или их содержат. Ведь народ может неточно представлять себе, что он думает; коллективный разум не более непогрешим, чем индивидуальный ум. Именно такого рода ошибка произошла в Китае. Народная традиция и традиция научная, которая лишь облагораживала первую, ошиблись в вопросе о природе собственных идей о существовании демонов. Дух классификации a priori исказил верования и выразил их ложно. Китайцы все разделили в своем мире между ян и инъ, началом божественным, мужским, светлым, добрым, с одной стороны, и земным, женским, темным, злым, с другой. Согласно этому фундаментальному разделению, душа сама была разделена на шэнъ и гуй, душу добрую и светлую и душу темную и злую. Теология и популярная литература попались в эту ловушку. Когда хотели уточнить положение демонов относительно других существ, оказалось, что они могли быть либо шэнъ, либо гуй; так они стали гуй. К тому же, чтобы удовлетворить систематику, было решено, что все гуй были привидениями, бывшими душами людей. Действительно, время от времени повторялось, что демон есть темная сторона души умершего или живого человека. Китайские ученые и весь китайский народ делал обобщения, отражающие тысячелетние споры, но обобщение это произвольно. Таким образом, де Гроот лишь следовал ему, постоянно переводя словом "призрак" слово, которое не обязательно означает душу умершего, а в некоторых случаях вообще ее не означает.

На самом деле, эта тема в китайской мысли воплощалась иначе. Разумеется, не душа человека послужила моделью представления о мировой душе, душе вещей и духах. Хотя различные виды души представлялись взаимозаменяемыми, в то же время души, которые есть в вещах, не обязательно имеют облик человека: каждая из них имеет конкретную форму того, что она оживляет. В Китае есть не только волки-оборотни, как в нашей индоевропейской традиции, но есть также демоны-тигры, души которых овладевают людьми, их телами и разумом. "Животные, птицы, рыбы, насекомые переносят свои души в людей, делая их больными и безумными; они отделяют души от своих тел, чтобы нарушать спокойствие домов и деревень". Души людей, души зверей и деревьев созданы по одному образу. Так что китайцы отнюдь не предоставляют аргумент тем, кто стремится вывести все религиозные понятия, все представления о духах из понятия о человеческой душе. А именно это, как кажется, и делает - правда, вслед за китайцами - де Гроот, когда он переводит слово "гуй" и его синонимы словом "призрак", то есть когда он рассматривает демонов как человеческие души, превратившиеся в злых духов. Вероятно даже, не исключена возможность проследить по документам, переведенным де Гроотом, то, как эволюционировала эта идея демона. Сначала были 384

разные категории демонов: ся, ван и т. д. Потом люди задались вопросом, какова природа этих демонов, но так и не решили окончательно. Их помещали среди существ смешанного происхождения. В одном очень древнем заклинании одного императора их называют не гуй, а шэнъ гуй', это ясно показывает, что это выражение имело тогда неустойчивое и неопределенное значение. Духи гор, ся, которые никогда не были людьми, которые ни одна сказка не отождествляет с привидениями, также были шэнъ гуй. Лишь вследствие философского процесса, более или менее народного, они становятся просто гуй. Наконец, именно искусство, наделяя их человеческими чертами, делает из них бывших людей, низведенных до состояния гуй.

Вредоносные духи бесчисленны и вездесущи. Одни являются эма-нациями, душами, существами, которые являются людям, которые повторяют природу и ее творения. Это демоны горы, пустыни, леса. Любопытно, что они не самые частые причины кошмара; скорее эту роль играют духи растений и неживых вещей. Большинство имеют вид животных, но они не обязательно должны представать только в таком образе. Духи гор имеют только одну ногу и облик коз или собак; они могут также, по-видимому, принимать иногда, как бы в противоположность оборотням, человеческие формы, более или менее ужасные, колоссальные, чудовищные, расплывчатые, гротескные. Духи вод имеют, естественно, змеевидные формы; духи деревьев могут отличаться по форме от своих пристанищ, а могут быть похожими на них. Статуи, естественно, одушевлены, как и другие вещи, которые даже не имеют внешних признаков живого существа, как метла, поленья, и которые являются демонами. Но самыми важными и самыми многочисленными являются демоны-животные: тигры, волки, собаки, лисицы и др., а также рептилии, птицы, рыбы. Естественно, присутствие демона-животного часто связывается с историей смерти человека; дух умершего благодаря животным формам, которыми обладала человеческая душа, благодаря имеющейся у нее способности вселяться в тело животного превращается посредством неуловимых изменений в животное-демона, который овладевает телом, живым или мертвым. Но большую часть времени именно демон в образах животных является людям, преследует их, овладевает ими и этим губит их. Остаются демоны человеческого происхождения, которые сохранили человеческие формы. Это, прежде всего, духи умерших, над которыми еще не была совершена или еще не закончена погребальная служба; это призраки самоубийц, скелеты, черепа, ставшие демонами; наконец, это вампиры. Согласно де Грооту, представления о вампирах появились в Китае лишь недавно, может быть, вслед за поветриями такого рода в Европе - факт вероятный и сам по себе довольно интересный. Но мы не очень хорошо понимаем, почему автор так четко различает вампиров и призраков-некрофагов и почему он их не связывает с другими типами привидений, уже изученными так или иначе в связи с погребальным ритуалом, и, наконец, почему он отделяет последних от других демонов человеческого происхождения, как, например, от духов самоубийц. Впрочем, по нашему мнению, списки де Гроота,

13 Зак. 3 106 385

какими бы длинными они ни были, не исчерпывают всего того, что могло бы быть в них включено. Инкубы и суккубы, духи ветра и воздуха, блуждающие души, ускользнувшие от спящих живых, духи болезни (которые де Гроот изучает лишь в связи с повальными эпидемиями и паникой,; которую они вызывают) не попали в его классификации, но, возможно, мы их найдем в следующей книге.

Вторая часть этого тома посвящена колдовству, или, точнее, черной магии, той, которая заключается в наведении порчи и применении запретных средств. Здесь еще более проявляется недостаток способа изложения де Гроота, который заключается в создании исторического очерка скорее на основе художественной литературы, чем на основе фактов. Непонятно, почему Китай,; который имеет по всем предметам • богатую письменную традицию, не дал де Грооту ни одного руководства по черной магии. Конечно, так как эдикты и законы строго запрещают печатать или распространять какие-либо сочинения по черной магии, мы понимаем, что было бы трудно их обнаружить. Но мало вероятно, что такой важный институт, как колдовство, не оставил других следов, кроме анекдотов, рассказов о судебных процессах и различных событиях, сказок. Исполь,-зование зловредных демонов, использование существ, которые неправедным образом делают человека. богатым (например, золотой гусеницы, магической сороконожки), насылание чар (которое не стоило бы путать с приемами магического умерщвления с целью приобретения зародыша-духа-хранителя), известные случаи использования гуй, которые вызвали в период царствования первых исторических династий столько судебных процессов и паники, наверняка, были описаны в своих руководствах. Последние передавались, по крайней мере, устно или в тайных рукописях, или в текстах, непонятных для толпы, но ясных посвященным. Глядя на документы, которые нам открывает де Гроот, мы видим лишь некий эффект, воздействие, которое черная магия оказывала на народное воображение и, частично, на закон. Этот эффект состоит в ярко выраженном отношении неприятия. Власти и мораль решительно противодействовали черной магии, которая считалась пагубным образом действия, нарушением закона, правил,

установленных для людей и вещей, Дао. Но мы хотели бы знать приемы, к которым она прибегает. Что представляют собой обряды, исполнители12 (часто даосские монахи), формулы, используемые предметы? Это мы можем узнать только из текстов. Так, очевидно, что магия гу не заключалась только в использовании хищного насекомого, но предполагала также кукол-двойников и использование пищи объекта колдовства. Но, может быть, де Гроот вернется к этим вопросам, когда будет рассматривать даосизм.

Обилие документов, собранных автором в силу самого его метода, обладает хотя бы тем преимуществом, что оно даст богатый материал для наблюдения тем, кто будет изучать любопытные связи психических феноменов (прежде всего, феномена сна) с некоторыми социальными феноменами, типа веры в духов и т. д. Мы достаточно четко увидим, каким образом коллективное воображение подчиняет себе индивидуальные факты (эпилептические припадки, кошмары, скатофагическая

12 Существуют интересные рассказы о связях души колдуна, его голоса, его заклинания, его кота, падающей звезды, нити.

386

мания, галлюцинации и т. д.), поднимая их до уровня мифологических тем. Мы найдем также любопытные рассказы о массовом внушении, панике, армиях духов, отрезанных хвостах, вампирах, случаях применения гу, эпидемиях самоубийств вместе с курьезным мифологическим истолкованием последних.

Отметим, наконец, текст, который устанавливает связь между "пятью видами гу, пятью нотами гаммы и названиями кланов". Мы не смели надеяться найти когда-либо подобное соотношение между древней организацией кланов и системой классификации, которую мы изучали. Правда, текст относится к эпохе Мин, следовательно, более поздний по времени, и здесь преобладает мифологическая арифметика.

ДЕМОНОЛОГИЯ В КИТАЕ (1913)13

Мы уже писали о предшествующих томах великой энциклопедии14, которую де Гроот посвящает религиозной системе Китая. Первая книга была посвящена погребальному ритуалу; вторая - понятиям, касающимся души, демонов, культа предков. Теперь мы подошли к демонологии. Настоящий том15 рассматривает исключительно проблему заклинания злых духов, войну с призраками, священство, в обязанности представителей которого это входит.

Под войной с призраками де Гроот, следуя в этом традиции китайских собраний текстов на эту тему, подразумевает очень разные вещи, и сравнительная наука о религиях должна стараться их различать. Вероятно, небезынтересно показать, что в сознании китайцев все это факты одного порядка, но тем не менее различия между ними сохраняются, что подтверждается на практике. Прежде всего, мы должны вспомнить оговорки, которые мы уже сделали о переводе "призраки", который де Гроот предлагает для слова гуй. Смысл его одновременно более широкий и более сложный. Все вещи состоят из двух противоположенных начал, одно, инъ, женское и действующее во зло, другое, ян, мужское и действующее во благо. Слово гуй означает все конкретные формы, которые принимают принцип инъ, следовательно, всех враждебных духов, делающих зло, в том числе и тех, которые никогда не были людьми. К тому же любая душа состоит из двух частей, потому что в ней есть и инъ, и ян. Гуй - это лишь темная часть, другая называется шэнъ. Стало быть, гуй не есть вся полнота души. К тому же мы не принимаем полностью истолкование, которое, по существу, придает всей белой магии китайцев смысл борьбы с призраками. Отчасти это верно, но случается, что ей приходится заклинать не гуй привидения,

13 Выдержка из журнала Аппёе sociologique, 12.

14 Аппёе sociologique, 6, р. 221 и 11, р. 227.

15 J. J.-M. de Groot. The Religious System of China, Book II, Vol. VI. On the Soul and Ancestral Worship. Part IV. The War against Soul and Ancestral Worship. Part. V. The Priesthood of Animism. Leyde, 1910.

темные стороны человеческой души, а вредные воздействия, силы зла, которые не являются привидениями; это свойства, анонимные существа и т. д. Де Гроот вынужден сам это признать, пользуясь иногда некоторыми из выражений, которые мы только что употребили. Даосские священники, ученые, торговцы лекарственными травами, астрологи и сам китайский народ стараются, вероятно, все свести к словам шэнъ и гуй; но это теоретическое упрощение непрестанно опровергается

фактами. Именно поэтому де Гроот находится в не менее затруднительном положении, чем китайские авторы, при объяснении магических свойств соли и других веществ.

1. Книга состоит из двух сильно отличающихся частей. В первой части автор показывает, что такое ортодоксальная магия, разрешенная законом, вдохновленная принципами дао, классической официальной философией. Это борьба с силами зла с помощью сил добра. Де Гроот описывает нам эту борьбу так, будто она осуществлялась только посредством материальных предметов и действий. И, возможно, обряды заклинания демонов, изгнание, уничтожение, битвы с духами, очистительные обряды во время совершения обрядов экзорцизии, ритуальные шествия заклинателей занимают большое место в китайской религии. Но прежде всего, используемым инструментам часто придается настолько аллегорический, условный смысл, что уже не приходится говорить о сражении в прямом смысле слова. В частности, де Гроот переводит и комментирует знаменитую песнь "Дыхания справедливости", исполнение которой есть одно из самых сильных магических средств против зла, бесов и призраков. Она заключается в простом перечислении самых знаменитых героев Китая и в выражении нравственной воли, соответствующей Пути, Закону, Дао. С другой стороны, если, например, способы избежать зла, меняя родителей или меняя имя, могут быть уподоблены войне, то они относятся скорее к гаданию, чем к изгнанию злых духов: это способ изменить гороскоп заинтересованного лица. Наконец, способ усилить начало ян каждого индивида, его шэнъ, чтобы позволить ему противостоять противоположному началу, составляет скорее способ нападения, нежели защиты.

Если бы мы осмелились выразить наши пожелания, мы попросили бы де Гроота в тех частях его сочинения, которые еще не появились, рассмотреть некоторые важные вопросы, прямо касающиеся его темы, но которые он еще не рассматривал. Абстрактные понятия инъ и ян, конкретные понятия шэнъ и гуй, может быть, достаточно освещены. Еще заметим, что в настоящем томе слово шекъ часто определяется как "божества"; это кажется достаточно новым в теориях де Гроота. Но есть другие понятия: понятие лин ("душа"), ци ("сила, энергия"), цин (может быть, равнозначно понятию мана) - все они подлежат глубокому изучению. Мы поражены, например, тем фактом, что в амойском диалекте китайского языка говорят цзин шэнъ, разделяя тем самым понятие шэнъ на два этимологических элемента.

2. Вторая часть этого тома посвящена изучению религии, которую автор вновь связывает, несомненно, обоснованно, с религиозным строем,

который, видимо, предшествовал даже даосизму: это то, что он называет религией анимизма или религией у. Это слово представляет собой достаточно точную транскрипцию выражения, которое часто употребляется в повседневной речи, а иногда и в литературной: это шаманизм. Китай всегда знал и все еще знает явление одержимости: одержимые считают, что ими владеет божество (в данном случае шэнъ), который действует в них и посредством их, прежде всего, против демонов. Главы, которые де Гроот посвятил современным шаманам, сайгун, входят наверняка в число лучших в его книге. Ему предоставился случай видеть их в действии в Амое, и он сумел провести очень сложное исследование, так как в настоящее время их действия скорее терпят, чем разрешают, а некоторые из них откровенно проникнуты инакомыслием. Особенно интересен один магический шаманский обряд, который совершается женщинами: он обращен к шэнъ, богу чуланов, и осуществляется на пятнадцатый день после наступления Нового Года (это может быть неблагоприятный день). Шэнъ в этом случае есть вторая, третья, седьмая, четвертая дама, которая предсказывает судьбу, завораживая женщину, которая ее спрашивает, и отвечая ей, главным образом, при помощи метлы: во всем этом мы (Находим подтверждение связи между женщинами и дьявольскими силами (которые по природе относятся к женскому роду).

Религия у имела в Китае самые разные судьбы. По-видимому, она была объектом официального культа в эпоху легендарных династий; потом он прошел через череду милостей и немилостей в соответствии со степенью суеверности императоров и правителей. Все более и более преследуемый как безбожный и безнравственный, этот культ, в конце концов, был полностью запрещен в эпоху правления династии Мин. Между тем это преследование не помешало ни частым эпидемиям шаманизма в отдаленных провинциях, ни стойкой приверженности ему народа. Возникло даже что-то вроде официальной организации; существовала наследственная корпорация профессиональных "сайгунов"; вероятно, их было, так сказать, по одному в каждом приходе. Вокруг этих "сайгунов" группируются "своего рода коллегии", если использовать латинское слово, или "клубы", которые являются одной из самых интересных черт этой организации. Вызывает интерес то, что де Гроот написал о посвящении шаманов, об испытаниях, которые доказывают и подтверждают одержимость. Он совершенно прав в том, что сближает эти последние с испытаниями шаманов Ман и Карен. Очевидно, перед нами палеоазиатские по происхождению факты.

Как и во всех предыдущих томах, в этом томе читатели найдут замечательные сказки, занимательные факты психологии (нечувствительность сайгунов к боли, например), важные исторические объяснения,

например, возможного религиозного характера, который приобрел даосизм незадолго до прихода династии Хань и в эпоху ее правления. Мы отметим также некоторые особенности классификации: так, духи зла классифицируются согласно двенадцатеричному циклу по году, месяцу и согласно моменту времени, с которым они соотносятся; они локализуются повсюду: в дверях, ступках и т. д. 389

искусство и культы в КИТАЕ

(1913)16

Эти две значительные работы17 приносят нам важные сведения по многим социологическим проблемам.

Прежде всего, ставится вопрос связей между искусством и религией. Именно в этой перспективе рассматривает факты господин Бершманн. Это видный архитектор, и три года интенсивной работы он посвятил глубокому техническому изучению девяти самых важных святилищ Китая: пяти даосским и четырем буддийским. Результатом этих исследований стало заключение, что все искусство Китая и, в частности, одно из самых важных - архитектура, было не только вдохновлено религиозными принципами, но и полностью определялось теми категориями, которые лежат в основе китайской религии и менталитета. Можно сказать, что функцией искусства является выражение - средствами, которые образованный китаец сочтет сугубо реалистичными - представления о мире, которые подсказывает традиция. Конечно, в виде смутного ощущения эта идея существовала и до Бершманна, но он смог ее выразить с помощью измерительных приборов архитектора. Все храмы, буддийские или нет, тщательно ориентированы. Известно, что вещи разделены на две большие категории: одни - инь, другие - ян, и пространство разделено таким же образом. В месте, обладающем свойствами инь, может находиться только вещь инь и никакая другая. Нравственные максимы написаны красками, которые строго определяются местом, которое они должны занимать: красный и зеленый могут быть только на востоке и т. д. Украшения не могут быть расположены где попало. Так, те украшения, которые покрывают эти великолепные стены, на которых изображены дороги Царства мертвых, в великих храмах Тай Мяо или Пу По Мянь могут располагаться только в месте, соответствующем месту подземного царства в мире. Изображения божеств не могут располагаться произвольно: они в обязательном порядке сгруппированы триадами и охраняются четырьмя или восьмью прислужниками и т. д.

Примечательно уже то, что искусство смогло в такой степени стать выражением представлений, причем довольно абстрактных представлений, в каковых заключена система категорий и классификаций, которые китайская религия, так сказать, нашла в своей колыбели. Это показывает, как в вещах, которые, как нам кажется, не имеют особого значения, может действительно отражаться сердце нации. К тому же это доказывает, что идея служения не чужда искусству. В Китае нет чистого искусства, искусства для искусства, свободы выражения. Эстетический символизм подчинен строгим, жестким правилам, и художник должен соблюдать их. Это значит, что разделение, так строго обозначенное в наши дни - изящные искусства, с одной стороны, и наука

16 Выдержка из журнала Аппёе sociologique.

17 Chavannes E. Le T'ai Chan. Essai de monographic d'un culte chinois (Appendice: Le dieu du sol dans la Chine antique). Annales du Musee Guimet. Bibl. D'Etudes. XXI, Paris, 1920. Bcerschmann E. Die Baukunst und religiose Kultur der Chinesen. Vol. I, P'utb Shan Berlin, 1911.

390

и религия, с другой, - не имеет абсолютного характера. Символизация, о которой только что шла речь, является одновременно научной, религиозной и эстетической, и тот же принцип неразличения обнаруживается у истоков многих искусств и наук. Когда Платон задавался вопросом, не издают ли небесные сферы музыкальных звуков, не согласованы ли их размеры гармонично, будто струны лиры, это не было просто поэтическим сравнением: дело в том, что для него музыкальная гармония должна была быть законом вещей.

Но эти исследования не менее важны для изучения самих категорий, которые властвуют над искусством, как и над мыслью и религией китайцев. Уже давно известно, что все вещи разделяются между началами инь и ян, стихии и силы природы связаны между собой. Но лучший способ различать причины, которые определили эти разделения и связи, - наблюдать, как они функционируют в действительности и особенно в искусстве. Так, мы видим по замечаниям Шаванна, почему северная сторона для гор есть инь, а для рек - ян; каким образом зеркало, как полагают, собирает росу, упавшую с луны (которая есть инь), в то время, как чешуя собирает росу, упавшую с солнца, ян. В этом есть тайны, в которые можно проникнуть лишь постепенно, с помощью исследований, таких, какими являются исследования наших авторов, проводимые непосредственно на месте с помощью ученых китайцев и их книг.

Эти два сочинения посвящены двум, впрочем, связанным между собой сюжетам: и то и другое относится к культу одной из девяти священных гор Китая. Книга Бершманна описывает всю совокупность святилищ, храмов, монастырей и т. п. большого гористого острова буддистов, расположенного по соседству с Шанхаем, Путо Шань, где почитается великая богиня Гуаньинь, своего рода Богоматерь - покровительница всех матросов и торговцев страны и Добрая Матерь женщин всего Китая, дети которых больны, умерли или в опасности. Это также мать будущего Будды. Мы достаточно плохо осведомлены об этой мифической личности и о ее происхождении. Святилище, изученное Шаванном, святилище Тай-шань, или Восточная вершина, имеет типичные китайские черты. Оно принадлежит старой религии, которой даосизм попытался дать философскую форму и которая остается в основе китайского менталитета. Это один из пяти священных пиков, соответствующих теоретически сторонам Поднебесной. Восточная вершина соответствует одной из форм мужского начала, восходящему солнцу и, в особенности, солнцу весны. Согласно самой древней мифологии, это первая гора, которая возникла при разделении инь и ян. Святилище, которое там находится, более древнее, чем святилище Путо Шань. Императорские культы практикуются там со времени исторических династий, они засвидетельствованы не только длинной серией хроник, но и многочисленными и подробными надписями, причем некоторые из них были сохранены китайскими историками, так сказать, в виде копий. Большая часть работы Шаванна посвящена изданию и переводу некоторого числа этих стел, содержащих молитвы, официальные заявления, императорские указы, пожалования и т. д. 391

Среди обрядов, совершавшихся там, были два самых важных обряда из всего императорского ритуала. Именно на Тай-шань император совершал церемонии фан и шань, одна из которых обращена к Земле, а другая к Небу. Посредством этих церемоний император сообщает двум божествам незыблемость, непрерывность своей династии и успехи своего царствования: Тай-шань - посредник между императором и этими двумя богами. Глава III книги Шаванна посвящена именно изучению текстов, большей частью императорских декретов, которые восходят к династии Хань (II век до н. э.) и прослеживаются непрерывно до последней династии. Одна из главных заслуг этой книги состоит, пожалуй, в том, что она дает нам возможность наблюдать в течение такого длительного периода времени один и тот же ритуал со всеми его изменениями и вместе с тем с его удивительным постоянством. Однако если Шаванну и удалось описать факты как можно точнее, то задача социолога, который пытается их понять, не становится от этого легче, так как он чаще всего воздерживается от их толкования. Так, повторение обряда "фан" дважды, на вершине и у подножия горы, нелегко объяснить. Точно так же личное участие императриц в церемонии шань - сначала принятое, а потом отмененное - поднимает вопросы обрядовой казуистики, для которых, видимо, необходимы комментарии.

В этом отношении работа Шаванна удивительно контрастирует с работой Бершмана. Если первый часто колеблется, встать на путь истолкования и гипотезы или же нет, то второй, напротив, не отступает перед самыми смелыми обобщениями и самыми подробными комментариями. К тому же он чувствует себя менее свободно, изучая буддийское святилище, нежели строго китайские святилища. Он рассматривал последние в статье в Zeitschrift fur EthnologieT, озаглавленной "Architektur und Kulturstudien in China", где он хорошо отразил их дух, хотя и с излишней систематичностью. Но здесь речь идет не о явлениях чисто китайских; их понимание предполагает филологические и археологические познания, которыми автор не обладает в той же степени, в какой владеет собственно китайским материалом. То, что особенно запоминается из первого тома, это в какой степени буддийский китайский ритуал сам подчинился дисциплине китайских категорий. Дело не ограничивается тем, что даосские божества обитают на священном острове и на горе Гуаньин и тем, что чисто китайские символы являются неотъемлемой частью архитектурного или ритуального убранства храмов, но сами принципы триады, ориентации, цвета применяются в каждый момент ритуала, к каждому объекту культа. Гробницы буддийских священников устроены по принципу фэн-шуй

[...].

1910, р. 390.

ИЗ ОБЛАСТИ ИУДАИКИ

ПОНЯТИЕ О БОГЕ В ИЗРАИЛЕ (1902)1

Эта работа является исследованием в области библейской критики и одновременно в области мифологии2. Эти две стороны данного сочинения тесно связаны друг с другом, как это всегда случается в работах теологов, и они приводят к единому заключению, которое и есть тезис в полном смысле этого слова.

Согласно фундаментальному принципу библейской критики, который сейчас в моде, еще до нашего принятого текста существовало, по крайней мере, два варианта Пятикнижия, одно древнее, именуемое элохистским, другое яхвистское, более позднее. В первом употребляется исключительно имя Элохим (боги, множественное число от эл), что указывает, возможно, что политеизм был не так уж давно преодолен. Во втором варианте исключительное употребление имени Яхве, вероятно, указывает на окончательное формирование моисеева монотеизма. Циммерман меняет эти слова местами: он полагает, что имя Яхве - это обычное древнее имя бога Израиля и что именно элохистский вариант является более поздним; он знаменует собой появление определенной метафизической теологии.

Первая часть доказательства состоит в искусном анализе имени Элохим. Это слово якобы не было ни отголоском политеизма, ни pluralis majestatis3, но абстрактным словом, "множественным числом вообще", привычной формулой, которую семитские языки якобы приняли, чтобы выражать "идею божества" в целом, саму по себе. Второй пункт тезиса заключается в том, что, очевидно, этот абстрактный термин был употреблен лишь позже школой монотеистских богословов, которая, возможно, запретила называть трансцендентного бога-личность, Яхве, его именем и которая, по всей видимости, предпочла обозначать его словом, непременно произносимым, которое значило "божество в себе", "бог". Автор исходит из этого, чтобы заняться критическим изучением современного варианта Пятикнижия и перечислением разных авторов с

1 Выдержка из журнала Аппее sociologique, 5.

2 Zimmermann. Elahim. Eine Studie zur isrdelitischen Religion und Litteraturgeschichte, nebst einem Beitrag zur Religionsphilosophie. Berlin, 1900.

3 Грамматическое множественное число при указании на почитаемое лицо. Прим. ред. 393

указанием пассажей, которые восходят каждому из них. Он столь заботится о полноте или точности в этом отношении, что это даже трудно себе представить. Интерес работы состоит не в применении предложенной гипотезы; с другой стороны, принципы, на которых основана эта гипотеза, относится к очень простой философии. Но остается лишь идея о том, что движение, элохистов, судя по всему, могло быть более поздним, чем яхвизм.

ЕВРЕЙСКОЕ СООБЩЕСТВО

ПОСЛЕ ВАВИЛОНСКОГО ИЗГНАНИЯ (1902)4

Обе эти книги5 появились почти одновременно, они излагают один и тот же вопрос, пользуясь одним и тем же методом, и, по существу, написаны едином духе. Стало быть, мы можем изложить их суть одновременно. Речь идет о восстановлении Иерусалимского храма после плена, об образовании того, что назвали "еврейское сообщество" в противоположность "древнееврейской нации", потому что последнее выражение было оставлено для обозначения евреев до изгнания; различие, может быть, обоснованное и, во всяком случае, ставшее классическим.

Вопрос, как это утверждает Никель, имеет три разных аспекта; это вопрос литературный, хронологический и, в то же время, проблема истории религии. К несчастью, оба наши автора пренебрегли последней точкой зрения. Между тем, это самый важный аспект, ведь было бы как раз действительно интересно знать, как образовалось (или, может быть, реформировалось) еврейское сообщество вокруг Иерусалимского храма, какова была его организация, в какой мере оно походило на древний еврейский народ, какими были различия между законами и культом евреев до и после плена. Вся история общественной и юридической организации в Иудее между VII и VI веками является вопросом первостепенной важности, если установлено, что Пятикнижие и закон Моисея относятся к более позднему периоду; по-видимому, под

вопросом остается именно это, особенно после работ Галеви. Эти вопросы представляют не только значительный исторический интерес, но они еще обладают тем большим преимуществом, что они исходят из имеющихся данных, которыми мы и располагаем. Может быть даже, что эти вопросы уже получили удовлетворительные основания для своего разрешения,

4 Выдержка из журнала Аппее sociologique, 5.

5 Е. Sellin. Studien zur Entstehung des judischen Gemeinwesens nach dem babylonischen Exil. Leipzig, 1901; 2 vol. J. Nickel. Die Wiederherstellung des judischen Gemeinwesens nach dem babylonischen

Exil.

I. B. Freiburg Biblische Studien, V, 2 et 3, 1900. 394

особенно со стороны Е. Мейера6. Никель и Селлин предпочли обсуждать проблемы политической хронологии и истории литературы, которые, как мы опасаемся, безнадежны. По существу, они задались целью восстановить историю возвращения гола (группы изгнанных), а состояние источников делает такое восстановление почти невозможным. Одни источники, и их множество, могут быть расценены как недостоверные; те же, которые могут считаться подлинными, полны неточностей и путаницы. Фактически летописец знает лишь двух-трех персидских царей, он путает Камбиза и Кира, Дария и Артаксеркса, сатрапов и царей. Если в некоторых частях рассказ относится именно к той эпохе, когда происходят события, то текст в теперешнем виде имеет более позднее происхождение, примерно века на два позже. Именно эту загадку, может быть, не очень интересную, Никель и Селлин взялись решить вслед за многими другими.

Относясь с почтением к широко принятой традиции, Никель принялся оправдывать классический способ истолкования летописца. Согласно ему, евреи, которые в изгнании преданно сохранили память о своем боге, вернулись за один раз под предводительством Шешбаццара (538), за которым последует Зоровавель; потом придет Ездра (450) и, наконец, Неемия.

Исследования Селлина локализованы более узко; они относятся только к эпохе, которая длится с кОнца плена до начала возвращения (540-516). Но у него идут в ход все приемы экзегетической критики и тексты трактуются с большой непочтительностью. В то время как Никель, верный традиции, не делает различия между разными пророками, произведения которых дошли до нас под именем Исайи, между разными течениями мессианского пророчества того времени, Селлин делает из этого различия центральный пункт своего исследования. Ему представляется, что высказывания пророка, известного под именем второго Исайи, где идет речь о "служителе Яхве" (эбедъяхве), имеет отношение не к народу, рассматриваемому как общность, но к потомку Давида, на которого вавилонские евреи в конце их плена возлагали надежды как на мессию. Селлин полагает, что может идентифицировать этого потомка царей не как раньше с Зоровавелем, но с Иоакимом, бывшим королем Иудеи, вероятно идентичным также с Шешбаццаром. Милость, полученная при ассирийском господстве, возвращение евреев в Палестину в правление Кира, по-видимому, вызвала в еврейских сообществах Вавилонии пророческий и мессианский энтузиазм, носителем и отголоском которого одновременно был, вероятно, Исайя. Вся эта система весьма возможна. Она хорошо объясняет некоторые вопросы, но это лишь система догадок. Нельзя создавать историю с помощью документов, которые никогда не были историческими, своего рода зашифрованных романов.

6 Entstehung des Juden turns, 1876. 395

Во второй части своей работы Селлин сравнивает документы, содержащиеся у пророков после изгнания, с текстом летописца и представляет нам достаточно правдоподобную историю восстановления храма. Возвращение, видимо, осуществлялось маленькими караванами; группы набожных людей, мирян или левитов под руководством потомков Давида, вероятно, вообразили, что царство Иудейское скоро восстановится. Отсюда вера во всеобщее и скорое признание царства Божьего. Но, вероятно, попытка Зоровавеля провозгласить себя царем и ее подавление со стороны персов, видимо, разрушили эти надежды и предоставили полную свободу действий реакции священнослужителей. Именно тогда, вероятно, был составлен жреческий кодекс; признание прав первосвященников, по-видимому, отметило конец

мессианского прорицательства, которое не появится еще очень долго. Эта последняя часть тезиса очень слабо доказана. Нельзя же рассматривать предписания, касающиеся нагрудного украшения первосвященника и срока изгнания убийцы, в качестве признаков наступившего царства священников и конца веры в царство Божье.

ПРОРОКИ И ЯСНОВИДЦЫ

В ПЕРВОБЫТНОМ ИЗРАИЛЕ (1902)7

Этот небольшой по объему труд8 подводит итог целому ряду исследований о прорицательстве в Израиле. Автор отмечает здесь три течения. Прежде всего, существует набизм. Наби был своего рода аскетом. Набии перемещались группами и доводили себя посредством различных методов до состояния экстаза - такого особого состояния психики, когда они говорили от имени Яхве. Вероятно, они были ярыми защитниками яхвистского культа. Вторая группа энтузиастов состояла из роим. Роим, зритель, близкий к кохен (зритель, священнослужитель), предсказатель, который указывает Израилю волю Яхве и носит его знаки. Их главная роль состояла уже в том, чтобы указывать нравственные требования, установленные Богом. Но группы подобных личностей встречаются в других религиях древнего мира. Стало быть, Израиль не миновал бы стадию религиозного развития, обнаруживаемую у других народов, если бы в его среде не нашлись набии, роимы и их, так сказать, сочетания, люди исключительных качеств, "пророки закона", среди которых Амос - самый древний и тексты которых показывают нам антагонизм с их собратьями. Именно им обязан Израиль своим нравственным и религиозным прогрессом. У прорицательства тоже, по всей видимости, была своя эволюция.

7 Выдержка из журнала Аппее sociologique, 5.

8 R. Kraetschmar. Prophet und Seher im alien Israel. Tubingen, 1901. 396

Мы охотно согласимся с этим последним положением; но мы не думаем, как автор, что появление в Израиле пророков нового рода было результатом отдельных случайностей, непредвиденных и почти провиденциальных совпадений. Именно определенные социальные условия, изменяя религиозное состояние народа, сделали неизбежным возникновение пророческого движения, причем пророк-моралист и проповедник был лишь естественным проводником этого обновления.

ИСТОКИ ЕВРЕЙСКОЙ ЭСХАТОЛОГИИ (1907)9

В теме, одно лишь название которой вызывает у социолога тоску и пресыщенность, Грессманн нашел нечто новое10. После тысяч лет скучных теологических толкований, пусть даже критических, молодой ученый благодаря здравому методу, с помощью сравнительной истории семитских религий и цивилизаций, с помощью науки о религиях обнаруживает новые проблемы и новые способы их решения. Конечно, эта работа изобилует гипотезами и не только гипотезами, но еще и гипотетическими методами, так как он считает допустимыми и результаты велльхаузенианской критики, и новые выводы работ Гункеля. Конечно, эти гипотезы и эт# построения, основанные на гипотезах, отталкивают умы, привыкшие рассуждать, лишь опираясь на факты и даты. Но библейские тексты, особенно те, которые касаются судьбы мира, представляются настолько прогнившими, израильский миф пришел в такой упадок, что надо согласиться вообще об этом не думать или же нагромождать догадки. И система Гункеля кажется нам новой, любопытной, во многом правдоподобной, интересной с теоретической точки зрения.

Отправной точкой работы является замечание о существовании или, скорее, о сосуществовании в текстах двух противоречащих друг другу эсхатологии, причем и одна и другая взяты на вооружение, начиная с эпохи канонических пророков, и в равной мере усовершенствованы после возвращения из изгнания. Первая есть эсхатология несчастья и разрушения (Unheilseschatologie). Вторая есть эсхатология спасения и добра (Heilseschatologie). С одной стороны, утверждали, что конец света наступит, как катастрофа, сопровождающаяся различными бедствиями разной степени тяжести, а с другой стороны, в то

же самое время, говорили и верили: мир завершится эпохой золотого века, в царстве Бога и его мессии.

9 Выдержка из журнала Аппее sociologique, 10. 10 Н. Gressmann. "Der Ursprung der israelitisch-judischen Eschatologie". Forschungen zur

Religion und Literatur des Alien und Neuen Testaments, hrsg. v. Bousset und Gunkel,

Heft VI. Gottingen, Vandenhoeck et Ruprecht, 1905.

397

Каждой из этих эсхатологии Гункель посвящает часть своей работы. Миф о разрушении кажется ему более древним. Он состоит из важных элементов, предшествующих олицетворению сил природы и является, если мы правильно истолковываем не очень ясную мысль, лишь своего рода обострением теофании-Яхве, проявляемой в разных формах. "День бога", день землетрясения, день ужаса, день сирокко, засухи и голода, в то же время и день потопа; это также день огня, день вулкана; самые причудливые мифические картины сталкиваются в литературном изложении. Ценность всех этих сопоставлений заключается в очень добросовестной попытке доказать, что большинство элементов эсхатологического стиля заимствовано из древних мифических традиций, совершенно разных по датировке ценности и значимости. Если каждое доказательство грешит в деталях и, в особенности, если слишком полная история приходит к точным сведениям, которые лучше' было бы оставить в стороне, то тезис, на наш взгляд, в целом справедлив и будет приобретать с каждым днем все большее правдоподобие по мере того, как будут проясняться подробности семитских мифологий. Главный недостаток большинства .этих доказательств заключается в том, что они пользуются почти без различия текстами всех веков. Можно было бы даже сказать, что главное положение сформулировано исходя из фрагментов Псалмов, то есть из последних текстов Библии. Вообще, если допустить, что возраст фактов сильно отличается от возраста текстов, мы считаем, что необходима самая большая осторожность.

Мы не последуем за Гункелем в детали истории, которую он развертывает под подкровом эсхатологического мифа о разрушении мира в одной из многочисленных мифических форм народного сознания, в которые облегаются эти идеи (определение того, что надо подразумевать под популярностью). Автор продолжает историю до предыстории, до Моисея. Мы предпочли бы отметить основной план этой работы, сотканной из смеси гипотез ,и фактов. Идея эта принадлежит, в принципе, Диллманну, и особенно Гункелю, но, в конце концов, именно Грессманн проложит ей путь. Эсхатологический миф, возможно, является фрагментом древнего мифического цикла периодов существования мира. Известно, что это представление было широко распространено в Ас-сиро-Вавилонии зл. в античном мире. Миф о разрушении, впрочем, мог бы быть и повторением космогонического мифа, где конец идентичен началу (см. на стр. 80 книги Гункеля вполне завершенное наблюдение об омытом мече у дверей рая, отождествляемом с мечом, который разрушит мир). В мире прошлое, настоящее, будущее смешиваются, растворяются до бесконечности в литературе, в пророческом духе, в сознании народа. Это не просто любопытная идея. Это правдоподобная демонстрация того, что нам представляется одним из оснований мифологического мышления, того способа, которым оно переносит разнородные времена за пределы времени, которым оно выводит пространство, пронизанное различными силами и неоднородное по своим свойствам 398

за пределы пространства (миф о "Великом годе", как нам кажется, проанализирован плохо, кроме того, Грессманн весьма обоснованно требует дополнительные сведения от ассирологов).

Проникновение этих мифологических элементов в пророчества этического характера и апокалиптические пророчества хорошо и надежно изучено; так что почва для исследования Грессманна была подготовлена. Однако его стремление превратить эти вопросы в вопросы истории, литературы может показаться несколько излишним.

Обсуждение происхождения эсхатологии спасения, может быть, еще более интересно. Оно разделено на три части. Первая озаглавлена "Золотой век": в ней устанавливается и обосновывается эквивалентность первоначального понятия первобытного рая и понятие счастья после суда, в той же мере, в какой на эти представления можно найти указания. Что же касается попытки объяснить связь этих двух эсхатологии (понятие "остатка".людей, которые, избежав катаклизма, знают радости блаженства), нам, кажется, что она менее удачна,

чем это истолкование эквивалентности двух космологических .и эсхатологических картин. Вторая часть посвящена происхождению понятия "помазанника", мессии. В этой части развиваются идеи, которые изначально принадлежат Гункелю, но тем не менее она не лишена оригинальности, хотя сопоставление понятий победоносного царя и;мессии уже долгое время было очевидным, слишком," фундаментальным,, чтобы, остаться незамеченным. Однако именно Грессманн первый провел методическое сравнение протокола восхвалений вавилонского царя Кира, и эпитетов, присущих Мессии, творцу золотого века, владыке народов, сыну божьему74 нерожденному, первенцу И;т. д. Третья часть посвящена мифу о "служителе Яхве", мифу, который появляется • у второго Исайи. Но она содержит кое-что еще, кроме гипотез, о стиле этого пророка о его ассиро-персидском происхождении. Тексты, которые, на это намекают, действительно содержат понятия, которые станут основными позже вместе с собственно мессианской эсхатологией, представления о "рабе", о "служителе", принесенном в жертву и обожествленном. Однако в данном случае Грессманн, быть может, более чем когда-либо находится на учебной почве гипотез. Впрочем, нам мажется, что он рассудил правильно, соотнеся понятия той эпохи и понятия, связанные с принесением в жертву бога, один из элементов которого,, а именно смерть бога, весьма ярко описывается в Библии во фрагменте, посвященном; смерти сирийского бога Хаддада Римона. Грессманн сходится здесь, с Фрэзером; и мы вновь обращаемся к фактам, приведенным последними в книге, с которой мы начали разговор.

Мы рассматриваем в качестве приложения, необходимого пе отношению к анализу мессианской литературы, рассуждение о понятии сына человеческого; само это понятие нас непосредственно интересует в меньшей степени. 399

Самый серьезный недостаток этой книги - это избыток исторической точности. Грессманн разделяет в этом преувеличения Гункеля; он доходит даже до того, что принимает рискованные мнения насчет Синая, который, возможно, не Синай, а вулкан; он придает излишнее значение литературным темам (например, о чаше Яхве), хотя обычно он очень хорошо их анализирует. Впрочем, мы придерживаемся мнения, что он не применил со всей возможной последовательностью принципы метода, порой бесплодные и несколько туманные, которые он предложил в содержательном введении к своей работе.

РЕЛИГИОЗНЫЕ ТЕЧЕНИЯ В ИЗРАИЛЕ

ВО ВРЕМЕНА ИИСУСА (1907)11

То, что христианство первоначально было сектантским течением внутри иудаизма, ничуть не оспаривается историками. Это даже а priori необходимо, по крайней мере, в том случае, если мы не признаем абсолютную божественность Христа. Необходимо признать, что христианство было одним из религиозных направлений этого времени, что оно последовало за одним из течений, которые различными способами увлекали беспокойные умы и плохо организованное в религиозном отношении общество на путь вынашивания новых феноменов и новых групп. Работа критики за последние пятьдесят лет касалась как раз трудов и доктрин евреев эпохи, предшествующей и современной Иисусу; открытие важных документов (древнееврейский текст Экклезиаста и т. п.) вновь подняло эти вопросы, и хотя последние достаточно еще далеки от окончательных решений, по крайней мере, можно сказать, что собственно социологическая проблема об истоках христианства сделала шаг вперед. В какой группировке или, скорее, под воздействием каких группировок образовалась христианство, это религиозное движение Иисуса и Павла? При каких социальных обстоятельствах, среди каких социальных течений, в ходе каких перестроек и перегруппировок еврейского общества появились на свет доктрины, которые восторжествовали если не в иудаизме, то, по крайней мере, в греко-римском мире. Мы начинаем это узнавать, еще не все понимая полностью. Фридлендер после других опубликованных им работ вносит вклад в исследование этого вопроса12. Мы скажем даже, замечательный вклад, благодаря ясности, живости изложения и действительной заботе о том, чтобы сделать доступными для профанов очень деликатные проблемы

Выдержка из журнала Аппёе sociologique, 10. 12 М. Friedlander. Die religiosen Bewegungen innerhalb des Judentums im Zeitalter Jesu. Berlin, 1905. 400

иудейско-греческих толкований. Впрочем, интеллектуальная позиция автора очень подходит для такой задачи, так как он владеет одновременно и греческой, и древнееврейской раввинской литературой и так как он умеет обращаться с текстами Мидрашей и Талмуда даже лучше, чем с греческими текстами. Даже его теологическая позиция, которую мы отмечаем, чтобы все оговорить, если и служит ему какую-то службу, то в качестве своеобразного еврейского протестантизма, типа того, который оживляется благородным рвением, позволяя ему приступить к христианским и греческим текстам без раввинских семитских предрассудков, без какой-либо ортодоксальности.

Главная теория этой книги была в общем и целом подготовлена многочисленными предшествующими работами самых разнообразных авторов и тем не менее она так ясно изложена здесь, что она заслуживает представления в качестве новой идеи. Христианство как социальное движение связано с глубокими изменениями в еврейском обществе до Христа и до Павла. Первое и самое важное изменение - это существование диаспоры, еврейской эмиграции, где группы евреев теряли свой национальный характер, не теряя, однако, своей индивидуальности, и образовывали эллинистический иудаизм. Эта часть, оторванная от нации, тем не менее находилась в непосредственных постоянных отношениях, во взаимном движении интересов и идей с Иерусалимом, Иудеей и всем Израилем в целом: однако религиозная структура общества совершенно изменилась, и его нравственная тональность была почти разрушена. Потребность в прозелитизме, потребность в обращении в свою веру язычников, универсализм, философские тенденции, тенденции аскетические, мистические и гностические, преобладание религиозного индивидуального чувства над национальной приверженностью обрядам - вот то, что характеризует иудео-эллинизм диаспоры, самым энергичным представителем которой является Филон, а последним и окончательным результатом - относительный разрыв Павла с древним законом (см. интересное замечание об очень либеральном, очень элли-мистическом характере фарисейства Павла). Если Фридлендер, как нам кажется, достаточно легко и блестяще одержал победу в этих вопросах, все-таки немного оспариваемых, в особенности еврейскими учеными, то он, как нам кажется, менее преуспел в попытке анализа деталей влияния диаспоры на иудаизм в эпоху Христа в Иерусалиме. Он прав, отмечая существование синагог у сицилийцев и в других местах, о которых идет речь в "Деяниях апостолов", он прав, показывая, что диаспора и часть народа, которая с ней была непосредственно связана, всегда избегали фарисейства и что она была элементом, который одержал победу вместе с Павлом. Но там, где он обращается к идеям, которые уже много раз подвергались у него критике, а именно, когда он не сомневается в некоторых заявлениях, часто новеллистического свойства, Филона и Иосифа о сектах ессеев (см. особенно стр. 59 о числе есеев) и терапевтов (мы, однако, 401

не оспариваем у Фридлендера их родства с христианством); когда он с жаром допускает исключительно еврейский характер терапевтов и когда он относит, не колеблясь, Сивиллины книги к апокалиптическому иудаизму. Их следует оставить, как должно оставить Филона, в атмосфере синкретизма и инакомыслия, которое уже больше не относится к иудаизму, даже к сектантскому. (Отметим по ходу дела остроумную идентификацию демона, Азазела, Велиола, с цивилизацией, с материальным и нравственным распадом, которые она повлекла за собой.) Второе изменение, которое претерпело религиозное общество в Израиле, было образование сект после кризиса периода Маккавеев. Здесь встает вопрос, на который, несмотря на неожиданные проникновения в суть проблемы, Фридлендер сохраняет свой прежний ответ. Это вопрос относительно "миним", то есть еретиков, часто упоминаемых в Талмуде, идентифицированных, конечно, в недавних текстах этого сборника, с христианами. Фридлендер поверил, что он смог доказать, что древние тексты, тексты первых веков нашей эры, рассматривали их как секту, еретическую, конечно, но никак не христианскую; по-видимому, они были чем-то вроде еврейских гностиков до Евангелия13. Вопрос интересен с социологической точки зрения, так как речь идет об увеличении на единицу количества внутренних течений, которые стремились к тому, чтобы вывести еврейскую религию из ее

равновесия как общей религии евреев. Замечание Херфорда, главного антагониста Фридлендера в идентификации миним с основателями мистики и каббалистики, кажется неопровержимым. Но с другой стороны, замечание Фридлендера относительно гипотезы Херфорда и классического мнения в равной степени убедительно, так как очевидно, что минимы, не веря в воскресение, не могли быть ни фарисеями, ни христианами. И мы делаем вывод, что если надо обязательно рассматривать их как новую секту, мы не очень хорошо знаем, каковы были их убеждения.

Талмуд (как и Мидраши) рассказывает нам еще о другой сектантской группе, "деревенщине", которую обычно не рассматривают в истории сект. Нам кажется, что Фридлендеру удалось доказать, что это не грубые маловоспитанные личности, что у них была доктрина, но эта доктрина не была философской, что у них был синогальный ритуал и что они могли быть настоящей избранной средой, открытой для воздействия Иисуса. Именно с этой религиозной группой Фридлендер связывает посредством хорошо продуманных и не лишенных смысла доказательств течение Иоанна Крестителя. К сожалению, все попытки, которые он делает, чтобы зафиксировать доктрину этих ха-арец, нам кажутся априорно обреченными на провал ввиду бедности документации. И говорить, что их воодушевлял этот мессианский дух в его апокалиптической форме, - это значит высказаться о возможности, пред-13 V. Аппёе sociologique, 3, р. 286. 402

ложить лишь гипотезу о том, что они были противниками фарисеев; это значит ничего не добавить к тому же требованию ясности.

Остается, однако, следующее. Дело в том, что должны были существовать религиозные круги, которые не относились ни к левитской среде, ни к обеим классическим сектам фарисеев и саддукеев, ни к аскетическим и отшельническим группировкам Иудеи и александрийского иудаизма, терапевтам и ессеям. Дело в том, что эти круги были пропитаны идеями, чуждыми чистой моисеевой обрядности, возможно, они относятся к среде мистиков. Остается еще превосходно освещенный Фридлендером сюжет о том, что в совокупности этих религиозных течений, в распавшихся группах, связанных, однако, между собой общим энтузиазмом, образовалось, по крайней мере частично, религиозное чувство индивидуума. Это, впрочем, один из наиболее важных в социологическом плане вопросов, если верно то, что главным нововведением христианства было признание религиозной роли за индивидуальным сознанием.

Мы не будем предъявлять Фридлендеру детальных замечаний, они были бы бесполезны и несложны, в частности, в книге плохо напечатан греческий текст. Но нам представляется необходимым сделать два взаимосвязанных замечания. Изучение апокалиптического иудаизма, апокрифической и эллинистической литературы, в том числе литературы сектантской привело с тому, что вот уже на протяжении некоторого времени упускаются из вида результаты великих обобщающих исследований в этой области, таких как работы Шюрера и более старые исследования, например, Леба. Нам представляется, что решающим религиозным изменением в Израиле, было не только образование сект, но появление синагоги, особенно ритуала, осуществляемого вне храма, народного религиозного общества без священников. Именно оно обнаруживает и древние мессианские, и апокалиптические взгляды, ткань мифов и народных упований, а также индивидуума, растворенного до тех пор в национальном или семейном культе или в общем хоре, который поет псалмы. От синагоги отделяются, как простые эпифеномены, секты: ессеи, что-то вроде монашеского ордена, фарисеи, саддукеи. Именно синагога произвела их на свет, а не какой-то вид расплывчатого иудаизма, что-то вроде религии, которая больше не была религией священнического кодекса и которая не была религией набожных и мудрых. Несомненно то, что синагога образовалась под двойным давлением, с одной стороны, народной борьбы против понтификата и, с другой стороны, евреев диаспоры, которые во все времена имели свой культ.

Во-вторых, мы должны выразить протест против слишком узкой и слишком общепринятой в

данный момент тенденции рассматривать за пределами иудаизма лишь эллинский мир и, в

крайнем случае, вавилонский как факторы, внесшие свой вклад в рождение христианства.

Особенно это касается еврейской диаспоры, которая, если и оказывала 403

какое-либо воздействие на иудаизм, если и была источником каких-либо черт

зарождающегося христианства, не оказалась бы столь важна, будь она лишь иудео-греко-вавилонской. Она была также сирийской, египетской, анатолийской и т. д. Что касается нас, мы поражены, что Павел был родом из Тарса, из страны, где боги мертвы и принесены в жертву, и мы не удивлены, как Фрэзер, быстрым распространением христианства в Малой Азии. Конечно, Фридлендер и его предшественники были поставлены в достаточно затруднительное положение, рассказывая нам о влиянии этой диаспоры, ввиду отсутствия текстов. Но тексты о других диаспорах ничего не стоят, и здесь мы имеем дело скорее с рассуждениями, нежели с работой с источниками. Нам кажется, во всяком случае, что есть смысл отметить размеры явления, даже если его невозможно достаточно хорошо описать.

ДУХ БОЖИЙ В ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ (1913)14

Фольц принадлежит к школе толкования Гункеля. Известно, что эта группа исследователей поставила себе целью найти за библейскими тестами целую мифологию, теологию-космологию и пневматологию - намного более богатые, чем те, о которых нам рассказывает традиционное толкование. Под монотеистической теорией, принятой последними редакторами Библии, и даже в многочисленных произведениях апокрифической литературы (Апокалипсисы, Заветы, Мидраши и т. д.) они пытаются найти эту мифологию и эту философию. И их усилия в большой степени увенчались успехом. Невозможно больше представить себе историю еврейской мысли, идя, как это обычно делали раньше, от политеизма к непримиримому монотеизму, чтобы прийти к александрийской, эллинистической и, наконец, раввинской литературе. В действительности в Иерусалиме и в других святилищах, как и в других центрах семитских культов, существовала во все времена своего рода школа традиционной теодицеи, очень давно образованная и постоянно совершенствовавшаяся. Независимо от того, имеет ли она вавилонские истоки, как этого хочет Буссе, или иранские, как полагает Фольц, это была философия, и даже идеалистская философия, которая обнаруживается начиная с самых древних традиций, которые упомянуты в Ветхом Завете, и она непрерывно развивалась.

Среди проблем, которые вызывает эта точка зрения, одна из самых назревших есть та, которая касается понятия духа. "Пневматизм", учение о духе, столь очевидное в иудео-александрийской литературе, столь преобладающее в Новом Завете, столь важное уже в самой

14 Выдержка из журнала Аппёе sociologique, 12. 404

древней раввинской литературе, имеет ли оно происхождение, восходящее к чему-то внешнему по отношению к еврейскому народу? Или, может быть, имеет несемитские корни? В противном случае, откуда оно происходит? Каковы понятия, которые ему соответствуют в самых древних еврейских документах? Какова была его история и эволюция? Именно на эти вопросы, интересные не только для еврейской истории, но и для общей истории идей, Фольц берется ответить, хотя бы частично, в своей книге15. Для этого он анализирует понятие рух, дух и дыхание, которое он исследует, начиная с самых древних исторических и пророческих текстов до самой поздней палестинской литературы. Он устанавливает, что это слово, которое переводчики Септуагинты переводят как "пневма", а Вульгата как "spiritus" обозначает последовательно: некоего демона (рух в мужском роде), независимого от Яхве; затем, и очень рано, нечто вроде общей идеи пневмы, вдохновения, особенно поэтического вдохновения или героической силы (см. в книге Фольца особенно превосходный анализ этой идеи в легенде о Самсоне); наконец, духовное существо, сначала, по всей вероятности, отличающееся от Яхве, но связываемое с ним по мере того, как развивался яхвизм. Из этих понятий самое первобытное то, которое, возможно, было семитским, - это понятие флюида, сверхъестественной формы (рух, женский род), аналогичной воздуху и ветру, как сами пневма и spiritus Именно вследствие прогресса теологии понятие рух,чвидимо, было переведено из рода духовной материи, из мана, в род ипостаси божественной силы, бога Яхве.

Но уже под воздействием прорицательства и монотеизма рух становится существом, обладающим нравственностью и разумом. Эволюция иудаизма после изгнания в Иерусалиме и в Александрии состояла в том, чтобы сделать из рух разум, ипостась-дух (Geisthypostase) и повести его по пути, в конце которого она должна была совместиться с логос, софия, пневма.

Один из самых интересных вопросов - это тот, где в пророческой литературе после изгнания Фольц открывает это понятие Geisthypostase, осуществленное в сообществе Израиля. С псалмами барьер, который отделял эту концепцию от греческих, египетских и древнесирийских, был легко преодолен: дух Яхве становится первопричиной непрерывного создания мира; и Филон, апокрифы, Сивиллины книги, Заветы должны были лишь развивать эту идею, чтобы обогатить ее множеством инородных элементов.

Тем временем старый пророческий фон продолжал существовать и рядом со всеобщим пневматизмом рождающийся иудаизм сохранил понятия, относящиеся к тем, кто одержим рух. Дух всегда был тем, что вдохновляло пророка и мистика, способом общения с божеством, способом проникновения божества в мир, совершения чудес, таких,

15 Volz P. Der Geist Gottes und verwandten Erscheinungen im Alien Testament und im anschliessenden Judentum. Tubingen,

1910.

405

какие совершал Иоанн Креститель. Но в недрах самого иудаизма возникали проблемы, которые поднимало употребление этих понятий, и против грубого и магического пневматизма встал метафизический и нравственный пневматизм, который должен был одержать победу с появлением христианства.

Книга Фольца, впрочем, полна интересных суждений и любопытных сопоставлений (см. особенно суждения о dyaQoc, 6к1цюу). Невзирая на некоторые теологические заявления, книга лишена конфессиональных предрассудков. Может быть даже, она недостаточно воздает должное той теологии, о которой у нас есть лишь смутное представление и которую евреи, жившие в Древней Сирии, приняли в I веке. Нам кажется, что автор не заметил всего, что стоило извлечь из сопоставлений между словами, которыми пользуются таргумы (арамейские переводы Библии) и словами, которые употребляют раввины Талмуда: не примечательно ли, что в первом стихе таргум Онкелос элохим переведен словом mimrach, которое значит логос?

ПРИЛОЖЕНИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ К ТРУДАМ МАРСЕЛЯ МОССА

Клод Леви-Стросс

Немного осталось учений столь же эзотерических и в то же время столь же влиятельных, как учение Марселя Мосса. Его мысль иногда становилась непрозрачной из-за своей насыщенности, однако она вся пронизана озарениями и полна извилистых тропок, казалось бы, уводящих в сторону, но на самом деле самым неожиданным образом ведущим к самой сути проблемы. Только те, кто знали и слышали самого Мосса, могут в полной мере оценить плодотворность его трудов и понять, насколько они обязаны ему. Речь идет даже не о роли Мосса во французской этнологической и социологической мысли. Этот вопрос был рассмотрен ранее1. Достаточно упомянуть, что влияние Мосса не ограничивается кругом этнологов (никто из них не сможет утверждать, что избежал этого влияния), но распространяется также на лингвистов, психологов, историков религий и востоковедов, так что целая плеяда французских исследователей в области гуманитарных и общественных наук в той или иной степени обязана ему своей ориентацией. Для прочих же работы Мосса оставались слишком сильно разбросанными по разным изданиям и зачастую труднодоступными. Случайная встреча или прочтение книги могли рождать разнообразные продолжительные отклики: мы находим их в трудах у Рэдклифф-Брауна, Малиновского, Эванс-Притчарда, Ферса, Херсковица, Ллойда Уорнера, Ред-филда, Клакхона, Элкина, Хельда и многих других. В целом влияние трудов и мысли Марселя Мосса передавалось, скорее, через посредничество коллег и учеников, поддерживавших с ним постоянный или случайный контакт, нежели напрямую, через слова и книги. Исправить эту парадоксальную ситуацию и призван сборник статей и докладов, который, конечно, не исчерпывает мысли Мосса; надо надеяться, он положит собой начало целой серии книг или полному собранию трудов Мосса, как издававшихся ранее, так и неопубликованных; написанных как самостоятельно, так и в сотрудничестве с другими людьми. Собрание сочинений позволило бы познакомиться с творчеством Мосса как с единым целым.

Выбор сочинений, вошедших в эту книгу, был продиктован практическими соображениями. Однако даже случайная выборка уже позволяет увидеть определенные аспекты мысли, а также

продемонстрировать, пускай и не полностью, богатство и разнообразие мысли Марселя Мосса.

В первую очередь нас поражает, так сказать, актуальный и современный характер мысли Мосса. "Эссе об идее смерти" вводит в самую суть представлений, которым так называемая психосоматическая медицина начала

1 С. Levi-Strauss. "La Sociologie francaise", в "La Sociologie au XX-eme sciecle", Presses Universitaires de France, 1947, vol.

2 (Twentieth Century Sociology, New York, 1946, chap. XVIII). 409

цепций, полагающих человека продуктом его тела, покажет, что как раз человек во все времена и во всех странах делал свое тело продуктом собственных техник и представлений. Однако о пользе такого дела свидетельствуют не только моральные и практические соображения. Оно дало бы неожиданно богатую информацию о миграциях, культурных контактах и заимствованиях, случившихся в далеком прошлом и оставшихся в, казалось бы, ничего не значащих жестах, передающихся из поколения в поколение и оберегаемых благодаря своей незначимости; порой они свидетельствуют о подобных вещах гораздо лучше, чем археологические находки или памятники искусства. Положение руки при мочеиспускании у мужчин, умывание в проточной или стоячей воде, все еще живущее в привычке затыкать пробкой или, наоборот, открывать сток раковины умывальника и тому подобные примеры археологии телесных привычек в современной Европе (и в еще большей степени за ее пределами) дали бы историку культуры сведения не менее ценные, чем филология и археология.

* * *

Никто не обладал такой чувствительностью к единству прошлого и настоящего, запечатленного в самых неприметных и обыденных наших привычках, как Мосс, который развлекался тем, что прослеживал границы кельтской экспансии по форме хлеба на прилавке булочника. Подчеркивая важность магической смерти и техник тела, он надеялся также установить новый тип единства, ставшего главной темой третьего доклада, опубликованного в этой книге: "Практические и реальные связи психологии и социологии". Во всех этих случаях мы сталкиваемся с фактами, "требующими скорейшего исследования: их социальная природа самым непосредственным образом сливается с биологической природой человека" . Именно такого рода факты позволили подступиться к проблеме отношений между социологией и психологией.

Только Рут Бенедикт сообщила современным этнологам и психологам, что явления, описанием которых занимаются и те и другие, вполне могут быть описаны на общем языке, заимствованном у психопатологии, что само по себе является загадкой. Десятью годами ранее Мосс понял это со столь пророческой ясностью, что только запущенностью наук о человеке можно объяснить тот факт, что огромная область, вход в которую был отмечен и открыт, не стала тотчас предметом исследования. Действительно, с 1924 г., обращаясь к психологам и определяя общественную жизнь как "мир символических отношений", Мосс говорил: "Пока вы находите эти случаи символизма достаточно редко и чаще всего в сериях фактов, представляющих собой отклонения от нормы, мы постоянно обнаруживаем множество подобных случаев в огромного размера сериях фактов нормы". В этой формуле, с которой Рут Бенедикт, несомненно, не была знакома, предвосхищаются основные положения ее труда "Patterns of Culture", это прискорбно: если бы Рут Бенедикт и ее школа познакомились с работами

3 Чтобы ознакомиться с этим аспектом мысли Мосса, читатель может обратиться к двум другим статьям, не вошедшим в данное издание: "Salutation par le Eire et les Larmes", Journal de Psychologie, 1922 и "L'Expression obligatoire des Sentiments" см. русский перевод "Обязательное выражение чувств" в кн. Мосс М. "Общество. Обмен. Личность". М., 1996.

412

Мосса и с развитием мысли, приведшим Мосса к таким выводам, им было бы легче защищаться от нареканий, иногда вполне заслуженных.

Пытаясь определить систему отношений культуры сообщества и индивидуальной психической жизни, американская психосоциологическая школа едва не попала в замкнутый круг. Она обращалась к психоанализу за сведениями о фундаментальных воздействиях, выражающих культуру сообщества и формирующих устойчивые индивидуальные установки и ценности. В результате этнологи и психоаналитики были вовлечены в бесконечную дискуссию о первенстве одного фактора по отношению к другому. Вопрос стоял так: либо общество обязано особенностями своих институтов особенным чертам личности своих членов, либо личность объясняется определенными аспектами воспитания в раннем детстве, которые сами принадлежат к числу явлений культурного порядка. Этому спору не суждено разрешиться, если только спорщики не заметят, что причинно-следственной связи между двумя порядками фактов

нет (что, впрочем, не связано с первичностью или вторичностью, приписываемым им), а психологическая формулировка оказывается лишь переводом в план индивидуальной психической жизни чисто социологической структуры. Кстати, именно на это вовремя обратила внимание Маргарет Мид в недавней публикации4, показав, что тесты Роршаха, примененные к туземцам, не дадут этнологу ничего такого, что бы он уже не знал благодаря чисто этнологическим методам исследования, хотя и могут предоставить удобный психологический перевод результатов, полученных независимо.

Именно эту подчиненность психологического социологическому Мосс и делает очевидной. Разумеется, Рут Бенедикт никогда не пыталась свести типы культур к различиям психических расстройств или объяснить первые через последние. Но все же непредусмотрительно было использовать терминологию психиатрии для характеристики социальных явлений, тем более что настоящая связь устанавливается, скорее всего, в другом направлении. Обществу естественно выражать себя символически в обычаях и установлениях, но формы нормального индивидуального поведения, напротив, сами по себе никогда не бывают символическим: они являются элементами, исходя из которых строится символическая система, способная быть лишь коллективной. Только в аномальных случаях десоциализированное и в каком-то смысле предоставленное самому себе поведение реализует в индивидуальном плане иллюзию автономного символизма. Иными словами, в некоторой данной социальной группе аномальные формы индивидуального поведения достигают символизма лишь на низшем уровне и, так сказать, в масштабах, совершенно иных и не сравнимых по размаху с символизмом, в котором выражает себя группа. Таким образом, одновременно естественно и неизбежно, что индивидуальные формы психопатологического поведения, будучи, с одной стороны, символическими, а с другой, переводящими на свой язык (по определению) систему символизма иную, нежели символизм группы, дают каждому обществу некий дважды (поскольку речь идет о явлении индивидуальном и патологическом) ослабленный эквивалент символов, отличных от его собственных, но смутно напоминающих при этом о нормальных формах, реализованных в масштабах коллектива.

Вероятно, можно идти даже дальше. Сфера патологического никогда не сливается со сферой индивидуального, поскольку различные типы болезней распределяются по категориям, допускают классификацию, а доминирующие

4 М. Mead. "The Mountain Arapesh", American Museum ofNatural History, Anthropological Papers, vol. 41, Part. 3, New

York, 1949, p. 396.

413

формы различаются в зависимости от общества и исторического момента в пределах одного общества. Понытка сведения социального к психологическому через посредничество психопатологии, предпринятая некоторыми исследователями, покажется еще более иллюзорной, если мы допустим, что каждому обществу присущи свои наиболее распространенные формы психических расстройств и что они не в меньшей степени, чем нормальные формы, являются производными от коллективного порядка и даже в исключительных случаях остаются с ними связаны.

В своей работе о магии (позже мы вернемся к ней, но, чтобы оценить ее по достоинству, надо учесть, когда она была написана) Мосс замечает: хотя "симуляция мага относится к явлениям того же свойства, что и симуляция, наблюдаемая при невротических состояниях", не менее справедливо, что и категории людей, становящихся колдунами: "увечные, юродивые, невротики и фокусники на самом деле образуют что-то вроде общественных классов". Он добавляет: "Магические достоинства дают им не их личные физические черты, а отношение общества ко всем им вместе взятым". Таким образом, Мосс ставит здесь проблему, так и не разрешенную им самим, однако мы можем попытаться изучить ее вслед за ним.

* * *

Удобно сравнить шамана в состоянии транса или человека одержимого с невротиком. Мы и сами делали это5, причем такая параллель вполне оправдана в том смысле, что в состояниях обоих типов, похоже, действительно появляются общие элементы. Далее, однако, начинаются ограничения: во-первых, при просмотре кинематографических материалов, фиксирующих пляски одержимых, психиатры говорят, что не могут охарактеризовать такое поведение как одну из знакомых им на практике форм неврозов. Во-вторых, и это даже важнее, этнографы, наблюдающие колдунов и одержимых, приходящих в это состояние систематически или же однократно, не соглашаются, что эти люди, нормальные во всех отношениях вне вполне определенных общественных условий, в рамках которых и наблюдается проявление их

одержимости или колдовства, могут рассматриваться как больные. В обществе, где встречается одержимость, это состояние доступно для всех; его особенности фиксируются традицией, а значение подтверждается коллективным участием. Во имя чего мы должны утверждать, что людей, ничем не примечательных в своей группе, пользующихся во всех действиях обыденной жизни всеми своими интеллектуальными и физическими способностями и лишь случайно переходящими в значимое и одобряемое обществом состояние, надо рассматривать как ненормальных?

Это противоречие может быть разрешено двумя разными способами. Либо состояния, описываемые как "транс" или "одержимость" не имеют ничего общего с тем, что в нашей культуре называется психопатологическими заболеваниями, либо их можно рассматривать как состояния, аналогичные патологиям, и тогда связь с патологическими состояниями будет не присущей им по природе, а производной от специфических условий нашего общества. В таком случае мы должны принять одно из двух: либо так называемые душевные болезни, по сути не имеющие отношения к медицине, должны рассматриваться как социальное влияние на поведение индивидуумов, которые, благодаря свой личной истории и конституции, в некоторой степени

5 "Le Sorcier et sa magie", Les Temps modernes, mars 1949. 414

отделились от группы, либо нам придется признать у них наличие действительно патологического состояния физиологического происхождения, которое лишь создает благоприятную почву или, если угодно, "сенсибилизирующую" почву для некоторых символических форм поведения, смысл которых раскрывается лишь при учете социальных факторов.

Нет нужды начинать споры на эту тему; если мы и привлекли внимание к этой альтернативе, то лишь затем, чтобы показать, что возможно разработать чисто социологическую теорию душевных расстройств (или того, что мы считаем таковыми) не опасаясь, что однажды физиологи откроют биохимический субстрат неврозов. Даже и в этом случае теория осталась бы верной. Достаточно представить себе строение такой теории. Любая культура может рассматриваться как совокупность символических систем, на первом уровне которой располагаются язык, система правил брачных отношений, экономические отношения, искусство, наука, религия. Все эти системы призваны выразить определенные аспекты физической реальности и реальности социальной, плюс к тому взаимоотношения между этими типами реальностей и между самими символическими системами. Однако символическим системам так и не удается сделать это исчерпывающе удовлетворительным образом, кроме того, они далеко не эквивалентны - все это следует, прежде всего, из присущих каждой системе собственных условий функционирования: системы несоизмеримы друг с другом; кроме того, ход истории привносит в системы чужеродные элементы, определяет соскальзывание одной культуры в направлении другой и сбои относительного ритма эволюции различных систем. Итак, из того факта, что общество всегда существует в конкретном времени и месте и потому подвержено влияниям других обществ и предшествующих этапов собственного развития; из того факта, что даже в некоем теоретическом обществе, которое, как мы можем вообразить, существует без контактов с другими и даже не испытывает зависимости от своего прошлого, символические системы, совокупность которых составляет культуру или цивилизацию, но которые все равно остаются несводимыми друг к другу (так как перевод одной системы в другую обусловлен введением констант, которые являются иррациональными величинами), следует, что ни одно общество не является целиком и полностью символическим. Точнее, обществу никогда не удается дать в равной степени всем своим членам средства полностью включиться в создание символической структуры, которая для нормального мышления реализуется только в плане общественной жизни. Собственно говоря, сходит с ума, отчуждается человек, которого мы называем психически здоровым, потому что он соглашается существовать в мире, определяемом исключительно отношением "я" и другого6. Индивидуальное душевное здоровье подразумевает участие в общественной жизни, а отказ (впрочем, это зависит от особенностей, которые общественная жизнь диктует) соответствует появлению душевных расстройств.

Таким образом, любое общество сравнимо с вселенной, состоящей из дискретных, однако высоко структурированных масс. Поэтому наличие определенной части (она может быть разной) индивидуумов, находящихся, так сказать, вне системы или между разными системами, неизбежно. От них группа требует и даже навязывает им некоторые притворные формы компромисса, недоступные на уровне коллектива, воображаемые переходы,

6 Как нам кажется, именно такой вывод следует из глубокого исследования Лакана: Jacques Lacan "L'Agressivite en Psychanalyse", Revue franfaise de Psychanalyse, no. 3, juillet-septembre 1948.

воплощение синтеза несовместимых вещей. Во всех внешне явно ненормальных состояниях "больные" лишь транскрибируют состояние группы и проявляют ту или иную ее константу. Их периферийное положение по отношению к некоторой локальной системе не мешает им быть, тем не менее, столь же равноправной составной частью, как и локальная система системы глобальной. Точнее, если бы они не были такими покорными свидетелями, то глобальная система подверглась бы риску рассыпаться на множество локальных. Таким образом, можно сказать, что для всякого общества отношения между нормальными и особыми формами поведения являются отношения взаимодополнительности. В случае шаманизма и одержимости это очевидно, но и не менее справедливо это для форм поведения, которое наше собственное общество отказывается группировать и легитимизировать как призвания, оставляя реализацию некоторого статистического эквивалента на совести индивидуумов, чувствительных по причинам историческим, психологическим, социальным или физиологическим, все равно каким, - к противоречиям и прорехам в социальной структуре.

Итак, мы видим, почему и каким образом колдун становится фактором социального равновесия; то же самое относится к пляскам и церемониям одержимых . Но если наше предположение верно, из него следует, что душевные расстройства, присущие каждому обществу и часть индивидуумов, затронутых этими расстройствами, являются конститутивным элементом особого типа равновесия, свойственного данному обществу. В своем весьма примечательном исследовании, появившемся сравнительно недавно, Надель отмечает, что любой шаман "в повседневной жизни не оказывается "ненормальным", невротиком или параноиком, что в противном случае он рассматривался бы не как шаман, а как сумасшедший", следовательно, утверждает Надель, между патологическими расстройствами и поведением шаманов существует связь, однако заключается она не столько в уподоблении форм поведения шамана поведению патологическому, сколько в необходимости определить патологическое поведение, соотнося его с поведением шамана. Именно потому, что шаманское поведение нормально, в обществах, где есть шаманы, многие состояния, которые рассматривались бы в другом месте как патологические, могут оставаться нормальными. Сравнительное изучение групп, где есть шаманы и где их нет, в географически ограниченном пространстве показывает, что в отношении психопатических склонностей шаманизм может играть двойную роль: с одной стороны, он эксплуатирует их, с другой - дает им выход и стабилизирует их. Действительно, группы, не знающие шаманизма, под влиянием контакта с цивилизацией переживают рост числа психозов и неврозов, а в других сообществах ускоряется развитие шаманизма, однако без возрастания количества душевных расстройств8. Таким образом, этнологи, пытающиеся представить некоторые ритуалы совершенно независимыми от какого бы но ни было контекста психопатологии, движимы несколько боязливыми благими намерениями. Аналогия прослеживается явно, а отношения, возможно, даже могут быть предметом применения количественных методов. Это не означает, что так называемые примитивные общества находятся под властью сумасшедших; скорее, это мы, не задумываясь, рассматриваем социальные явления так, словно они относятся к патологии, в то время как на самом деле они ничего общего с ней не имеют или, по крайней

7 Michel Leiris. "Martinique, Guadeloupe, Haiti", Les Temps modernes, no. 52, fevrier 1950, p. 1352-1354.

8 S. F. Nadel. "Shamanism in the Nuba Mountains", Journal of the Royal Anthropological Institute, vol. LXXVI, Part. I, 1946 (опубл. в 1949).

416

мере, два этих аспекта следует разделять самым строгим образом. Фактически, под вопросом оказывается само понятие душевной болезни. Ведь если, как утверждает Мосс, индивидуально-психологическое и социальное сливаются друг с другом, было бы абсурдом применять в тех ситуациях, когда общество и физиология соприкасаются самым непосредственным образом, к одной из двух сфер понятие (например, болезни), имеющее смысл лишь в другой сфере. Некоторым наш экскурс, несомненно, покажется опрометчивым, но доходя до последних границ мысли Мосса или даже выходя за них, мы лишь хотели продемонстрировать богатство и плодотворность тем, которые он предлагал читателям и слушателям. Присущее Моссу понимание символизма, целиком подчиненное социологическим доктринам, сформулировано, как и у Дюркгейма, неосторожно: в докладе об "Отношениях психологии и социологии" Мосс все еще верит в возможность создания социологической теории символизма, хотя очевидно, что надо искать символические корни общества. Чем больше мы отказываем психологии в компетенции, распространяющейся на все уровни душевной жизни, тем в большей степени мы вынуждены признать, что лишь она (вместе с биологией) способна объяснить происхождение базовых

функций. Не менее справедливо, что иллюзии, связываемые сегодня с понятием "типичной личности" или "национального характера", и порочный круг рассуждений, следующий из этих понятий, основываются на вере в то, что индивидуальный характер символичен сам по себе, между тем, Мосс предупреждал, что (если исключить психопатологические явления) индивидуальное дает сырье или элементы символизма, который, как мы видели выше, даже в плане группы не приходит к своему завершению. Так что и в плане нормального, не в большей мере, чем в плане патологического распространение методов и техник психоанализа на индивидуальную психическую жизнь способно зафиксировать образ общественной структуры. Это не та волшебная палочка, которая поможет этнологии уйти от себя самой. Индивидуальная психическая жизнь не отражает всей жизни группы; и уж, конечно, не предопределяет форму группы. Значение и важность сегодняшних исследований в этом направлении состоит лишь в том, что индивидуальная психическая жизнь дополняет социальное. Эта комплемен-тарность индивидуальной психики и социальной структуры делает возможным плодотворное сотруднического этнологии и психологии, о котором говорил Мосс. Однако подобное сотрудничество даст какие-то результаты только в том случае, если этнология ради описания и объективного анализа обычаев и установлений не позволит оттеснить себя на второй план и анализ социальных аспектов останется на первом месте, которое не станет подвергаться сомнению в угоду углубленному изучению индивидуальных случаев и субъективных обстоятельств. II

Таковы, как нам кажется, основные моменты, на размышление о которых могут навести три эссе: "Психология и социология", "Идея смерти" и "Техники тела". Еще три работы, дополняющие этот том (и занимающие большую его часть) - "Общая теория магии", "Очерк о даре" и "Понятие личности"9 - представляют не менее важный аспект мысли Мосса, который легче выделить, если проследить путь, проделанный им за двадцать лет,

9 В дополнение к этим работам: "L'Ame et le Prenom", Communication a la Societe de Philosophic, 1929. 143ак. 3106 417

разделяющих "Магию" и "Дар", вехи которого таковы: "Искусство и миф" , "Anna-Viraj"11, "Происхождение понятия денег"12, "Боги Эве денег и обмена"13, "Архаическая форма договора у фракийцев"1*, "Комментарии к одному тексту Посидбнйя" 5, и дополнить капитальное "Эссе о даре" текстами, свидетельствующими о той же ориентации: "О некоторых примитивных формах классификации"16 (в соавторстве с Дюркгеймом), "Эссе о сезонных изменениях эскимосских сообществ"17, "Gift, Gift"18, "Родство в Щутку"19, "Wette, Wedding"20, "Мужское и женское

имущество в кельтском праве"21, "Цивилизации" , "Фрагмент плана общей описательной социоло-

гии" .

Действительно, хотя "Эссе о даре", вне всяких сомнений, является шедевром Мосса, его самым известным произведением, оказавшим на других исследователей наиболее глубокое влияние, мы бы допустили грубую ошибку, оторвав его от других работ. Именно "Эссе о даре" вводит и утверждает понятие тотального социального- факта, но мы без труда заметим, как это понятие связываетсяА с другими темами, рассмотренными выше и лишь на первый взгляд отличающимися. Можно даже сказать, что оно их направляет, поскольку, подобно им, понятие тотального социального факта лишь более систематично и полно пытается определить социальную реальность; лучше сказать, пытается определить социальное как реальность. Ведь социальное обретает реальность, лишь интегрируясь в систему, и это один из главных аспектов понятия тотального факта: "После вынужденных и несколько излишних разделений и абстракций, социологи должны попытаться вновь собрать целое". Но тотальный факт не станет таковым благодаря простой реинтеграции разрозненных аспектов - семейного, технического, экономического, юридического, религиозного, каждый из которых с определенной точки зрения мог бы представлять всю целостность. Он воплощается в индивидуальном опыте, причем двояко: прежде всего, в индивидуальной истории, "позволяющей наблюдать поведение целостных существ, не расчлененных на отдельные способности", и затем в том, что хорошо бы назвать (возвращаясь к архаичному значению слова, применимость которого в данном случае очевидна) антропологией, то есть системе интерпретации, учитывающей одновременно физический, физиологический, психический, и

10 "L'Art et le Mythe", Revue Philosophique, 1909.

11 "Anna-Viraj", Melanges Sylvain Levy, 1911.

12 "Origine de la Notion de Monnaie", LAntropologie, 1913-1914.

13 "Dieux Ewhe de la Monnaie et du Change", Ibid.

"Une Forme archaVque de Conrat chez les Thraces", Revue des Etudes grecques, vol. XXXIV, 1921.

15 "Commentaires sur un Texte de 'Posidonius", Revue Celtique, 1925.

16 "De quelques Formes primitives de Classification", Annee Socilogique, VI, 1901-1902 (ссылка на, русское издание!).

17 "Essai sur les Variations saisonnieres des Societes eskimo", Annee Socilogique, IX, 1904-1905. ш "Gift, Gift", MelangesAdler, 1,925.

19 "Parentes a Plaisateries", Rapport de I'Ecole des Hautes Etudes, Annuaire, 1928.

20 "Wette, Wedding", Proces-verbaux de la Saciete dHistoire du Droit, 1928.

21 "Biens masculins et. feminins en Droit celtique", Proces-verbaux des Jornees dHistoire du Droit, 1929.

22 "Civilisations". B: "Civilisation, le mot et l'idee",<. Centre international de Synthese, Premiere semaine, 2-eme fascicule, Paris, 1930.

23 "Fragment d'un Plan de Sociologie generate descriptive", Annales Sociologiques, serie A, fasc. 1, 1934. 418

социологический аспекты всех форм человеческого поведения: "Изучения только одного фрагмента нашей жизни - жизни в обществе - недостаточно". Таким образом, тотальный социальный факт трехмерен. Измерение социологии с многочисленными синхроннымА ему аспектами он должен совмещать с измерением историческим, или диахроническим, а также с измерением физиопсихологическим. Такое тройное соотнесение возможно только применительно к индивидуумам. Если обратиться к "изучению конкретного факта в его целостности", нельзя не заметить, что "им являются не молитва или право, но меланезиец с того или иного острова, Рим, Афины".

Следовательно, понятие тотального факта непосредственно связано с двойной проблемой, до сих пор представлявшейся нам единой: надо определить отношения социального и индивидуального, с одной стороны, и физического (или физиологического) и психического, с другой. Будет проще понять причину связи понятия тотального факта и этих двух типов отношений, если учесть, что причина эта тоже имеет двоякий характер: с одной стороны, только в рамках всей серии упрощений можно получить тотальный факт, включающий в себя 1) различные варианты модальности социального (юридический, экономический, эстетический, религиозный и т. д.); 2) различные моменты индивидуальной истории (рождение, детство, период образования, отрочество, женитьба и т. д.); 3) различные формы выражения, начиная с таких физиологических феноменов, как рефлексы выделения, замедления и ускорения, и заканчивая бессознательными категориями и коллективными или индивидуальными сознательными представлениями. Все это хорошо, но лишь в одном смысле, социальном, поскольку только в форме социального факта все эти столь разнородные элементы могут получить глобальное значение и стать целым. Однако не менее справедливо и обратное: единственную гарантию того, что тотальный факт будет соответствовать реальности, а не окажется собранием произвольных, хотя и правдоподобных деталей, может нам дать только его обнаружение в конкретном опыте: прежде всего, в опыте некоторого локализованного во времени и пространстве общества, то есть "Рим, Афины", но также и произвольного индивидуума из какого-либо из этих обществ - "меланезиец с того или иного острова". Поэтому в определенном смысле верно, что любой психологический феномен действительно является социологическим феноменом, что психологическое отождествимо с социальным. Однако в другом смысле все обстоит прямо противоположным образом: доказательство социального может быть только психологическим, иначе говоря, мы не можем быть уверены, что поняли смысл и функцию некоторого социального института, если .не можем установить его'влияние на индивидуальное сознание как определенное переживание. Поскольку это влияние - составная часть института, любая интерпретация должна совместить объективность исторического или сравнительного анализа с субъективностью переживания. Рассматривая то, что показалось нам одним из направлений мысли Мосса, мы пришли к предположению о взаимодополнительности психического и социального. Эта

взаимодополнительность не статична, в отличие от двух половинок головоломки, она динамична и проистекает из того факта, что психическое является как простым значащим элементом для более обширной символистической системы, так и средством верификации некоторой реальности многочисленные аспекты которой не могут быть представлены в форме обобщения вне психического. 419

Таким образом, в понятии тотального социального факта мы видим нечто гораздо большее, чем просто рекомендацию исследователям не забывать связывать земледельческие техники и систему ритуалов или конструкцию лодки, форму семейного поселения и правила распределения улова. Тотальность социального факта означает не только то, что все наблюдаемое становится частью наблюдения, но и другое: в науке, где наблюдатель обладает той же природой, что и его объект,

сам наблюдатель оказывается частью своего наблюдения. Мы здесь имеем в виду не искажения, неизбежно вносимые этнологическим наблюдением в изучаемое общество, ибо эта проблема свойственна не исключительно социальным наукам; она проявляется всюду, где требуются тонкие измерения, то есть там, где наблюдатель (он сам или средства наблюдения) принадлежат тому же порядку величины, что и наблюдаемый объект. Тем более что установили наличие этой проблемы физики, а не социологи, хотя последних она также затрагивает. Особенности положения социальных наук другого рода проистекают от свойств их объекта. Он может быть одновременно объектом и субъектом, то есть, говоря на языке Дюркгейма и Мосса "вещью" и "представлением". Конечно, можно было бы утверждать, что естественные науки и физика находятся в одинаковом положении, поскольку любой элемент реальности есть объект, который порождает определенные представления, и полное объяснение объекта должно учитывать не только его собственную структуру, но и представления, посредством которых мы воспринимаем его свойства. Теоретически все верно: тотальная химия должна объяснять как форму и распределение молекул в клубнике, так и уникальный вкус, происходящий от этого устройства клубники. Однако, как показывает история, науке вовсе необязательно идти так далеко: в течение веков и даже тысячелетий (мы же не знаем, когда она достигнет цели) она может совершенствовать свое знание объекта, не касаясь неизбежно нестабильного различия между собственными качествами предмета (только они ее и интересуют) и качествами, производными от субъекта, исследование которых вовсе не так обязательно.

Говоря о тотальных социальных фактах, Мосс имеет в виду (если мы верно понимаем его), что такая простая и эффективная дихотомия социологу запрещается или, по крайней мере, соответствует лишь начальному и мимолетному периоду развития его науки. Для правильного понимания социального факта требуется его тотальное, целостное восприятие, то есть извне, как вещи, но при этом и как вещи, составляющей неразрывную часть субъективного (сознательного и бессознательного) восприятия, то есть так, как мы, такие же люди, переживали бы на месте туземца, а не бесстрастный наблюдатель-этнограф. Проблема в том, что мы не знаем, насколько такая установка возможна, ведь она требует не только одновременного внутреннего и внешнего восприятия объекта, но и гораздо большего: внутреннее восприятие (туземца или хотя бы наблюдателя, переживающего туземный опыт) должно переводиться в границы внешнего, что даст определенные термины целого, которое не может считаться валидным, если не будет представлено систематически и упорядоченно.

Задача была бы неосуществима, если бы различие между объективным и субъективным, не признаваемое социальными науками, было бы столь же строго, как должно быть аналогичное различие, временно принятое физическими дисциплинами. Однако, если точнее, последние временно признали это различие, стремясь к его строгости, тогда как социальные науки не приняли его, потому что в их сфере оно может быть только крайне расплывчатым. Что мы имеем в виду? В той же мере, в какой теоретически 420

это различие невозможно, на практике оно может заходить сколь угодно далеко, вплоть до забвения одной из своих границ, по крайней мере, в сравнении с масштабом наблюдения. Когда установлено различие между субъектом и объектом, субъект может аналогичным образом удваиваться до бесконечности, так никогда и не исчезая. Социологическое наблюдение, казалось бы, обреченное в силу непреодолимого противоречия, сформулированного нами в предыдущем абзаце, преодолевает его благодаря способности субъекта к бесконечной объективации, то есть проецированию вовне (без уничтожения себя как субъекта) постоянно убывающих долей самого себя. По крайней мере теоретически, это дробление не имеет предела, разве что предполагает постоянное наличие двух полюсов как условия своего существования.

Важное место этнографии среди наук о человеке, объясняющее роль вдохновительницы нового гуманизма, уже сыгранную ею в некоторых странах под именем социальной и культурной антропологии, как раз и объясняется тем, что она в конкретной и экспериментальной форме представляет этот бесконечный процесс объективации субъекта, едва ли доступный для индивидуума. Тысячи обществ, существующих или существовавших на поверхности Земли, - человеческие общества, благодаря чему мы субъективно разделяем их жизнь: мы могли бы родиться в них и потому можем пытаться понять их так, будто бы действительно родились там. Но в то же время вся их совокупность по отношению к любому из них подтверждает способность субъекта к объективации практически в неограниченных масштабах, ибо некоторое избранное общество, взятое в качестве точки основы и составляющее бесконечно малую долю данных, само

всегда готово к разделению на две части, одна из которых присоединится к огромной массе того, что для второй есть и будет объектом, и так до бесконечности. Любое общество, отличное от нашего, есть объект, любая группа в нашем обществе, отличная от той, к которой принадлежим мы, есть объект, любой обычай нашей группы, который мы не разделяем, есть объект. Однако эта бесконечная серия объектов образует единый Объект этнографии, и субъект должен мучительно отрывать ее от себя, если разнообразие обычаев и нравов не позволяет ему найти это расчленение в заранее подготовленном виде. Заросшие шрамы исторических и географических разрывов никогда не дадут ему забыть (иначе он сведет на нет результаты своих усилий), что вся эта серия объектов происходит от него и даже самый объективный ее анализ этих объектов не позволит ему пренебречь сведением их воедино в его собственной субъективности.

* * *

Этнограф, пустившийся в подобное предприятие идентификации себя с другим, всегда трагически рискует стать жертвой недоразумения: достигнутое им субъективное понимание может не иметь с туземным ничего общего вне самой субъективности этнографа. Эта сложность была бы непреодолимой, если бы субъективности гипотетически были несравнимы и изолированы друг от друга, если бы оппозиция "я" и другого не могла бы быть преодолена на территории, где встречаются также субъективное и объективное, то есть в бессознательном. С одной стороны, законы бессознательной деятельности действительно оказываются вне субъективного понимания (мы можем сознавать их, но лишь как объект), но с другой, именно они и определяют модальности этого понимания. 421

Поэтому нет ничего удивительного в том, что Мосс, понявший необходимость сотрудничества социологии и психологии, постоянно обращался к зессознательному, считая, что оно сообщает социальным фактам как общие, гак и специфические черты: "В магии, как и в религии или лингвистике, действуют бессознательные идеи". В той же работе о магии, откуда извлечена эта цитата, мы видим попытку, пускай и нерешительную пока, сформулировать этнологические проблемы без помощи "жестких и абстрактных категорий нашего языка и нашего разума", в терминах "не интеллектуа-пистической психологии", чуждой нашим "понятиям взрослого европейца"; однако мы ошибемся, увидев здесь согласие с тогда еще несформулированной концепцией дологического мышления Леви-Брюля, которой Мосс так никогда и не примет. Смысл скорее следует искать в той части его работы, которая этносится к понятию маны: там Мосс предпринял попытку определить что-то вроде "четвертого измерения" сознания, того плана, в котором сливаются понятия "бессознательной категории" и "категории коллективного мышления".

Итак, еще в 1902 г. Мосс видел, что "в общем, в сфере представлений магических свойств мы сталкиваемся с феноменами, подобными языковым". Именно лингвистика, точнее, структурная лингвистика, сроднила нас с мыслью о том, что фундаментальные феномены жизни сознания, обусловливающие ее и определяющие ее наиболее общие формы, располагаются на уровне бессознательного мышления. Таким образом, бессознательное становится медиатором между "я" и другим. Углубляя данные бессознательного, мы, если можно так выразиться, не продолжаем себя в себе самих, а соединяемся с планом, который не только представляется нам чуждым, ибо он скрывает наше самое потаенное "я"; но и, что гораздо обычнее, не заставляя нас выходить за пределы себя, связывает нас с формами деятельности, одновременно принадлежащими как нам, так и другому, то есть с условиями психической жизни всех людей во все времена. Таким образом, понимание (оно может быть лишь объективным) бессознательных форм психической деятельности все-таки ведет к субъ-ективации, потому что в конечном итоге, эта операция подобна той, с помощью которой в психоанализе нам помогают вернуть себе наиболее чуждое наше "я", а в этнологическом исследовании - подойти к самому чуждому другому, как к нашему другому "я". В обоих случаях мы сталкиваемся с проблемой поиска коммуникации, как между я субъективным и я объективирующим, так и между я объективным и другим субъективным. Опять-таки в обоих случаях условием успеха является строго позитивный поиск бессознательных путей, ведущих к этой встрече, прочерченных раз и навсегда и во врожденной структуре человеческой психики, и в особенной и необратимой истории индивидуумов или групп. Итак, в конечном итоге, этнологическая проблема сводится к вопросу коммуникации, и этого утверждения должно хватить для того, чтобы радикально отделить путь, проделанный Моссом при отождествлении бессознательного и коллективного от взглядов Юнга, которые можно было бы сформулировать сходным образом. Однако определение бессознательного как категории

коллективного мышления и разделение его на секторы в зависимости от коллективного и индивидуального характера содержания, которое ему приписывается, - разные вещи. В обоих случаях бессознательное понимается как символическая система, но для Юнга бессознательное не сводится к системе: оно полно символов и даже символизированных предметов, образующих некий его субстрат. Либо этот субстрат может быть врожденным, но без каких-либо гипотез теологического толка 422

мы не можем себе помыслить, чтобы ему предшествовал некий опыт; либо этот субстрат оказывается приобретенным, однако вопрос о наследовании приобретенного бессознательного не менее сомнителен, чем вопрос о наследовании приобретенных биологических признаков. На самом деле речь идет не о переводе внешних данных в символы, а о сведении природы к символической системе вещей, ускользающих от этой процедуры только в том случае, если они становятся недоступны для коммуникации. Как и язык, социальное является автономной реальностью (впрочем, той же самой); символы реальнее, чем то, что они символизируют, означающее предшествует означаемому и определяет его. С этой проблемой мы еще столкнемся в связи с маной.

Революционный характер "Эссе о даре" состоит в том, что эта книга вывела нас на этот путь. В фактах, содержащихся в ней, нет ничего нового. За два года до Мосса Дэви анализировал и обсуждал потлач, основываясь на исследованиях Боаса и Свентона, важность которых подчеркивал и сам Мосс начиная с 1914 г. Более непосредственно "Эссе о даре" вытекает из работы Малиновского "Argonauts of Western Pacific", опубликованной опять-таки за два года до труда Мосса; независимо от Мосса Малиновский должен был бы прийти к сходным выводам24. Такой параллелизм склоняет к мысли, что меланезийские туземцы и были настоящими авторами современной теории взаимности. Откуда же берется невероятная сила этих разрозненных страниц, еще почти не упорядоченных, на которых импрессионистские заметки соседствуют с вдохновенной эрудицией, сжатой в критическом аппарате, под тяжестью которого текст грозит развалиться; с эрудицией, подобравшей ссылки на американские, индийские, греческие, кельтские, океанические обычаи, казалось бы случайные, но всегда равно веские? Немногие при чтении "Эссе о даре" не испытали чувств, подобных тем, которые так хорошо описывает Мальбранш, вспоминая о своем знакомстве с трудами Декарта: сердце бьется, голова идет кругом, а дух чувствует, пусть и неопределенную пока, но твердую уверенность в том, что присутствует при важнейшем событии в развитии науки.

Дело в том, что впервые в истории этнологической мысли была предпринята попытка выйти за рамки эмпирического наблюдения и достичь более глубокой реальности. Впервые социальное перестало зависеть от сферы происхождения данных - от анекдота, рассказа о диковинке, материалов, предназначенных для морализаторского описания или ученого сравнения, - и впервые социальное стало системой, между различными частями которой можно было найти связи, соответствия, объединения. В первую очередь стали сопоставимы продукты социальной деятельности, технической, экономической, ритуальной, эстетической, религиозной, то есть инструменты, предметы ремесленного производства, пища, магические формулы, орнаменты, гимны, танцы, мифы. Это возможно потому, что все они обладают общей чертой - переводимостью, осуществляемой в соответствии с теми характеристиками, которые будут анализироваться и классифицироваться и которые, даже когда они кажутся неотделимыми от определенных типов ценностей, сводятся к самым фундаментальным и общим формам. Впрочем, дело было не только в сопоставимости, но и во взаимозаменяемости постольку, поскольку различные ценности могли замещать друг друга в рамках одной операции. И, что гораздо важнее, за событиями социальной

24 См. по этому поводу примечание Малиновского в его книге Crime and Custom in Savage Society, New York-

London, 1926, p. 41, n. 57.

423

"изни - рождением, посвящением, свадьбой, договором, смертью, наследованием - и какими произвольными бы они ни выглядели за ситуациями, эазличными по числу и по распределению ролей участвующих в них пюдей, которые могут быть получателями, посредниками, дарителями; итак, : ами эти операции позволяют сведение к такому числу операций, групп или личностей, что остаются, в конечном счете, лишь базовые элементы некоторого равновесного состояния, по-разному понимаемого и по-разному реализуемого в зависимости от типа общества. Таким образом, типы становятся определимы через их внутренние свойства и сравнимы друг с цругом,

поскольку различие присущих им характеристик состоит не в качестве, а в количестве и порядке элементов, которые являются константными для всех типов. Приведем пример из работы ученого, который, вероятно, лучше всех остальных сумел понять и использовать возможности этого метода25: бесконечные серии празднеств и подарков, сопровождающие свадьбы в Полинезии, вовлекают в действие десятки, если не сотни человек, что уже довольно трудно для эмпирического описания. Однако они могут быть проанализированы в терминах тридцати или тридцати пяти подарков, передаваемых между пятью линиями родственников, находящихся в постоянной связи и разделяемых на пять циклов взаимности между линиями А и В, А и С, А и D, А и Е. Целое выражает определенный тип социальной структуры - такой, что, например, циклы В и С, Е и В или, наконец, Е и С исключаются, хотя при другой форме общества они оказались бы на первом плане. Этот метод настолько точен в использовании, что ошибка в уравнениях, полученных подобным образом, была бы вызвана скорее пробелом в знаниях относительно туземных обычаев, чем неверными вычислениями. Так, в цитированном примере цикл между А и В открывается подарком без компенсации, что тотчас наводит исследователя на мысль (если у него нет такой информации) о некотором действии, предшествующем матримониальным обрядам, хотя и непосредственно связанном с ними. Именно такую роль играет в вышеуказанном обществе увод невесты, а первый подарок, согласно самой туземной терминологии, является "компенсацией". Таким образом, можно было логически прийти к выводу о существовании подобного обычая, если бы это не было известно из наблюдений.

Легко заметить, что очень близкую технику операций и примерно в то же время, когда Мосс писал "Очерк о даре", вводили Якобсон и Трубецкой, что позволило им заложить основания структурной лингвистики. В этой исследовательской технике суть была в различении чисто феноменологических данных, над которыми научный анализ не властен, и более простой инфраструктуры, которой феноменологические данные обязаны своей реальностью26. Благодаря понятиям "факультативных вариантов", "комбинаторных вариантов", "группировки вариантов" и "нейтрализации" фонологический анализ позволит определить язык через небольшое количество постоянных отношений, где возможная гамма допустимых комбинаций проявляется во всем разнообразии и явной сложности фонетической системы.

Подобно роли фонологии для лингвистики, "Очерк о даре" ознаменовал начало новой эры в развитии социальных наук. Важность этого двойного

В Raymond Firth. We, The Tikopia, New York, 1936, chap. XV; Primitive Polynesian

Economics, London, 1939, p. 323. 26 H. С. Трубецкой "Основы фонологии" ("Griindzuge der Phonologic", 1939) и различные

статьи Р. Якобсона, опубликованные в приложении к французскому переводу

Ж. Кантино, Paris, 1949.

424

события (к сожалению, оставшегося у Мосса лишь в черновом варианте) можно сравнить только со значением открытия комбинаторики для современной математической мысли. Одно из величайших несчастий современной этнологии состоит в том, что Мосс так никогда и не развил своего открытия и, таким образом, бессознательно подтолкнул Малиновского (не пороча его памяти, надо все же признать, что наблюдателем он был лучшим, чем теоретиком) к разработке соответствующей системы на основании тех же фактов и выводов, к которым оба ученых пришли независимо друг от друга.

Сложно сказать, как развил бы свою доктрину Мосс, если бы он согласился сделать это. Одна из его наиболее поздних работ, "Понятие личности", также опубликованная в этом томе, интересна прежде всего не своей аргументацией, которая может показаться беглой и местами даже небрежной, а тенденцией, разворачивающей в диахроническом порядке технику перестановок, задуманную в "Очерке о даре" скорее в применении к синхронным феноменам. Как бы там ни было, Мосс, скорее всего, столкнулся бы с определенными трудностями при разработке своей системы, и скоро мы увидим, почему. Но уж наверное он не стал бы придавать ту абстрактную форму, которую она получила у Малиновского: понятие функции, трактуемое Моссом по аналогии с функцией в алгебре (то есть подразумевающее, что значения в социальной системе познаваемы как функции друг друга), у Малиновского получило смысл наивного эмпиризма и стало означать лишь практические услуги, оказываемые обществу его обычаями и установлениями. Там, где Мосс предусматривал постоянное отношение между феноменами, дающее их объяснение, Малиновский спрашивал, для чего они предназначены, чтобы найти им оправдание. Такая постановка проблемы сводит на нет весь предшествующий прогресс, поскольку вновь вводит аппарат бессмысленных в научном плане постулатов.

Тогда как постановка проблемы в том виде, как мы находим ее у Мосса оказывается единственным обоснованным подходом, что подтверждается всем ходом развития социальных наук, в последнее время позволяющим надеяться на их все большую математизацию. В некоторых важных областях, например в том, что касается отношений родства, аналогия с языком, столь уверенно проведенная Моссом, позволила открыть точные правила, по которым в любом обществе формируются циклы взаимности. Отныне мы знаем законы их механики и можем использовать дедуктивный метод умозаключения в области, подчиненной, казалось бы, полнейшему произволу. С другой стороны, все теснее и теснее соприкасаясь с лингвистикой ради создания обширной науки о коммуникации, социальная антропология может воспользоваться широчайшими перспективами, открывающимися перед самой лингвистикой благодаря применению математической мысли при изучении феноменов коммуникации27. Сегодня мы знаем, что множество этнологических и социологических проблем, как в плане морфологии, так даже и в плане искусства или религии, ждут лишь доброй воли математиков, которые в сотрудничестве с этнологами, смогут обеспечить значительные достижения, если не решение, или уж, по крайней мере, помочь нам продвинуться к предварительной унификации, которая является необходимым условием решения.

27 N. Wiener. "Cybernetics", New York and Paris, 1948; С. Е. Shannon and Warren Weaver. "The Mathematical Theory of

Communications, University of Illinois Press, 1949.

425

1ll

Итак, не в качестве критики, но скорее по соображениям долга (нельзя позволить затеряться или подвергнуться извращению наиболее плодотворной части учения Мосса) мы подошли к причине, по которой Мосс остановился на пороге огромных возможностей, подобно Моисею, что вел свой народ к земле обетованной, но так и не увидел ее великолепия. Где-то должен быть решительный переход, так и не сделанный Моссом, но объясняющий, почему "Новый органон" социальных наук XX века, создания которого можно было ожидать от Мосса, так и остался в форме фрагментов, хотя Мосс явно держал все его нити у себя в руках.

Нас наведет на след его затруднений любопытный поворот аргументации в "Очерке о даре". Похоже, что Мосс здесь поддается, и не без оснований, уверенности логического порядка: обмен оказывается общим знаменателем множества по видимости разнородных видов социальной деятельности. Но Моссу не удается увидеть обмен в явном виде среди анализируемых фактов. Эмпирическое наблюдение дает не обмен, а лишь, как говорит сам Мосс, "три обязанности: отдать, получить, возвратить". Итак, теория требует наличия структуры, а опыт предоставляет лишь разрозненные части или, скорее, элементы этой струкуры. Если обмен необходим, но его нет среди данных, значит, надо сконструировать его. Как? Прилагая к изолированным телам - единственное, что имеется в наличии - источник энергии, осуществляющей их синтез. "Можно доказать, что в обмениваемых вещах <...> присутствует некое качество, заставляющее дары циркулировать, дариться и возвращаться". Вот тут и начинаются затруднения. Неужели это качество существует объективно, как физическое свойство обмениваемых предметов? Очевидно, нет. Впрочем, это и невозможно, ибо дарят не только физические вещи, но и достоинства, обязанности, привилегии, социальная роль которых та же, что и у материальных благ. Значит, качество должно мыслиться субъективным, но в этом случае приходится выбирать: либо это качество и есть акт обмена, как его представляет себе мышление туземцев, но в этом случае мы попадаем в замкнутый круг; либо оно обладает другой природой, и акт обмена по отношению к нему оказывается вторичен.

Избежать этой дилеммы можно только одним способом: заметить, что обмен, а не отдельные операции, на которые раскладывает обмен социальная жизнь, конституирует примитивный феномен. Здесь более чем где-либо применимо правило, сформулированное самим Моссом в "Очерке о магии": "Единство целого более реально, чем любая из составляющих его частей". Напротив, в "Очерке о даре" Мосс изо всех сил пытается реконструировать целое из частей, а поскольку это, очевидно, невозможно, ему приходится добавлять к общей смеси некоторое дополнительное количество фактов, дающее исследователю иллюзию решения задачи. Эти факты - явление хау.

Не сталкиваемся ли мы здесь с одним из случаев (не таким уж и редким), когда этнолог поддается мистификации со стороны туземца? Конечно, не со стороны туземца вообще (туземца вообще не существует), но со стороны определенной группы туземцев, уже изученной специалистами, которые ставили себе вопросы относительно этой группы туземцев и пытались на эти вопросы

ответить. В данной ситуации Мосс, вместо того чтобы последовательно применять свои принципы, отвергает их в пользу одной новозеландской теории, обладающей огромной ценностью как этно-

лением о роли связки рухнули бы и понятия, держащиеся в его аргументации только на ней. Мосс формулировал это в явном виде: "Мана <...> играет роль связки в предложении"), то есть мана в теории магии и хау в теории дара".

* * *

Двадцать лет спустя аргументация "Очерка о даре" (по крайней мере, в начале книги) воспроизводит аргументацию "Теории магии". Это оправдывает включение в данный сборник работы, в отношении которой, только учитывая дату написания (1902 г.), можно удержаться от несправедливых оценочных суждений. В ту пору сравнительная этнология по большей части еще не отказалась, во многом по вине самого Мосса, как он вынужден был признаться в "Очерке о даре", "от постоянного сравнения, в котором все перемешивается, социальные институты теряют свой местный колорит, а документальные свидетельства становятся безвкусным наполнителем". Лишь позднее он будет уделять внимание обществам, "действительно представляющим собой крайности, позволяющие видеть факты лучше, чем те, где эти факты, будучи не менее важными, остаются в еще неразвитом или в вырожденном состоянии". Однако для понимания истории развития концепции Мосса и выявления некоторых ее констант "Набросок" имеет исключительную ценность. Это верно не только для понимания мысли Мосса, но и для изучения истории Французской социологической школы и определения точных отношений между мыслью Мосса и Дюркгейма. Анализируя понятия маны, вакана, аренды, воздвигая на их основе интерпретацию всей системы магии и добавляя к последней то, что он рассматривал как фундаментальные категории человеческого духа, Мосс предвосхитил строение и некоторые выводы "Элементарных форм религиозной жизни", написанных десять лет спустя. Таким образом, "Набросок" показывает, как много Мосс дал мысли Дюркгейма; он позволяет восстановить кое-что из этого тесного сотрудничества дяди и племянника, не ограничивавшегося областью этнографии, ибо известно, например, какую роль сыграл Мосс в подготовке "Самоубийства". Но нас, прежде всего, интересует логическая структура этой работы. Она полностью основана на понятии маны, и мы знаем, сколь много воды рассуждений на эту тему утекло с тех пор. Чтобы снова войти в эту реку сегодня, надо рассматривать "Набросок" совместно с результатами новейших полевых исследований и лингвистического анализа28. Кроме того, различные типы маны надо дополнить, введя в эту обширную, но не очень гармоничную семью понятие, весьма распространенное среди туземцев Южной Америки, некоей мыслимой как субстанция и обычно негативной маны: это текучая материя, управляемая шаманом, зримо оседающая на предметах и вызывающая перемещения и левитацию. Ее действие, как правило, считается

28 А. М. Hocart. "Mana", Man, по. 46, 1914; "Mana again", Man no. 79, 1922; "Natural and Supernatural"; Man no. 78, 1932. H. Ian Hogbin. "Mana", Oceania, vol. 6, 1935-1936. A. Cappel. "The word "mana": a linguistic study", Oceania, vol. 9, 1938. R. Firth. "The Analysis of Mana: an empirical approach", Journal of Polynesian Society, vol. 49, 1940; "An Analysis of Mana", Polynesian Anthropological Studies, p. 189-218, Wellington, 1941. G. Blake Palmer. "Mana, some Christian and Moslem Parallels", Journal of Polynesian Society, vol. 55, 1946; G. J. Schneep. "El Concepto de Mana", Acta Anthropologica, vol. II, no. 3, Mexico, 1947. B. Malinowski Magic, Science and Religion, Boston, 1948.

вредным. Это тсарума индейцев живаро, нанде, представления о которой у индейцев намбиквара мы изучали сами28, и аналогичные им формы, существующие у индейцев амниапа, апапокува, апинайе, галиби, чикито, ламисто, шамикуро, шеберо, ямео, икито и т. д.3" Чем заменится понятие маны после такой постановки вопроса? Сложно ответить. Во всяком случае, оно будет профанировано. Дело не в том, что Мосс и Дюркгейм, как иногда утверждают, ошиблись, сблизив понятия, заимствованные из слишком далеких миров, и определив с их помощью единую категорию. Даже если история подтверждает результаты лингвистического анализа и полинезийский термин "мана" является далеким откликом индонезийского термина, обозначающего действенность персонифицированных божеств, отсюда никоим образом не следует, что понятие, выражаемое этим термином в Меланезии и Полинезии, является остаточным явлением или следом более разработанной религиозной мысли. Несмотря на все местные различия, кажется вполне обоснованным, что мана, вакан и аренда суть объяснения одного и того же типа. Значит, вполне оправданно было бы установить этот тип, попытаться классифицировать и анализировать его. Затруднение традиционной позиции по поводу маны, на наш взгляд, другого рода. Вопреки тому что было принято считать в 1902 г., представления типа маны столь часты и распространены, что впору задуматься, не столкнулись ли мы с универсальной и неизменной формой мышления, которая вовсе не характеризует определенные цивилизации или так называемые архаические и

полуархаические "стадии" развития человеческого духа, но систематически зависит от определенного состояния ума в присутствии определенных вещей и проявляется всякий раз, когда возникает подобное состояние? В "Наброске" Мосс цитирует глубокое замечание отца Тавене по поводу понятия маниту у алгонкинов: "...Оно обозначает всякое незнакомое существо, для которого еще нет названия: женщина испугалась саламандры и сказала, что это маниту. Над ней посмеялись и сообщили ей название этого животного. Жемчуг спекулянтов - это чешуя маниту, а сукно, эта дивная вещь, - шкура маниту". Точно так же группа затронутых цивилизацией индейцев тупи-кавахиб, помогших нам в 1938 г. попасть в неизвестную нам дотоле деревню племени, восклицали, когда мы подарили им куски красной фланели: "О que ё esto bicho vermelho?" - "Что это за красный зверь?" Это не было свидетельством первобытного анимизма или переводом туземного понятия, но лишь идиотизмом falar cabyclo, то есть деревенского диалекта португальского языка, распространенного в центре Бразилии. И, напротив, намбиквара, не видевшие быков до 1915 г., использовали для них то же слово, что и для звезд, atdsu-стоящее за этим термином понятие очень близко к алгонкинскому маниту

Ср. слова индейцев дакота о лошади, принесенной, согласно мифу, молнией: "Она была похожа на человека; думали, что это собака, но она была больше тягловых собак, вот ее и стали звать sunka wakan, таинственная собака" (М. W. Beckwith. "Mythology of the Oglala Dakota", Journal of the American Folklore, vol. XLIII, 1930, p. 379).

29 "La vie familiale et sociale des Indiens Nambikwara", Societe des Americanistes, Paris, 1948, p. 95-98.

30 Alfred Metraux. "La causa у el tratamiento magico de las enfermedadas entre los indios de la Region Tropical Sul-Americana", America Indigena, vol. 4, Mexico, 1944; "Le Shamanisme chez les Indiens de 1'Amerique du Sud tropicale", Acta Americana, vol. II, no. 3 et 4, 1944.

31 C. Levi-Strauss. "La vie familiale...", Zoc. ctt., p. 98-99; "The Tupi-Kawahib", Handbook of South American Indians, Washington, 1948, vol. 3, p. 299-305.

429

В таких уподоблениях нет ничего удивительного. Мы делаем то же самое, хотя и более сдержанно, когда описываем предмет, который нам незнаком, или применение которого нам не слишком хорошо понятно, или работа которого нас поражает. Мы говорим штуковина [true], штука [machin]. А за штукой [machin] стоит машина, а еще дальше - идея силы или мощи. Что же до слова true, то этимологи выводят его из средневекового термина, означавшего удачный ход в азартной игре или удачный бросок жонглера, то есть в точности смысл индонезийского термина, от которого, как считают некоторые, произошло слово мана32. Конечно, мы не говорим, что в некотором предмете есть что-то "от штуковины [true]" или "от штуки [machin]", но когда про человека говорят, что в нем есть "что-то такое" и когда американский сленг приписывает женщине "сексапильность" [oomph], возможно, мы не очень далеко отходим от смысла слова мана, особенно если вспомнить переполненную табу священную атмосферу, царящую в сексуальной жизни в Америке более чем где-либо еще. Различие состоит не столько в понятиях, бессознательно вырабатываемых повсюду, сколько в том факте, что в нашем обществе эти понятия носят расплывчатый и случайный характер, а у туземцев на них основываются продуманные и нормативные системы интерпретации. Мы же отводим эту роль науке. Но всегда и повсюду эти понятия, в чем-то подобно алгебраическим символам, служат для представления величины неопределенного значения, лишенной внутреннего смысла, а потому способной принять любой смысл, единственная функция которого состоит в устранении зазора между означающим и означаемым, или, если точнее, в указании на следующий факт: при таких-то обстоятельствах, в таком-то случае или при таких-то проявлениях между означающим и означаемым устанавливается отношение соответствия вопреки предшествующему взаимодополнительному отношению между ними.

Итак, мы оказались на пути, параллельном направлению Мосса, который предполагал понятие маны как основание определенных априорных синтетических суждений. Однако мы не желаем присоединяться к нему, когда он пытается найти происхождение понятия маны в другом порядке реалий, нежели отношения, которое это понятие помогает сконструировать: это такие реалии как чувства, волевые акты, верования, которые с точки зрения социологического объяснения, являются либо эпифеноменами, либо просто непроницаемой загадкой, но в любом случае, явлениями, не входящими в поле исследования. Это, по нашему мнению, и есть причина того, что столь богатое, проницательное и полное озарений исследование внезапно изменило направление и закончилось совершенно разочаровывающими выводами. В конечном итоге мана стала "выражением общественных чувств, сформировавшимся порой закономерно и неизбежно, а порой на случайных основаниях (последнее универсально), по отношению к некоторым предметам,

выбранным по большей части произвольно..."33 Однако понятия чувства, неизбежности, случайности и произвольности не являются научными. Они не освещают изучаемые явления, а участвуют в них. По крайней мере, в одном случае понятие маны обнаруживает-таки черты тайной

•й О таком происхождении слова мана см. A. Capell, loc. cit.

33 Столь же решительная, как и пассаж Мосса об уподоблении социальных феноменов языку, эта цитата должна поставить социологическую рефлексию в затруднение. Подобные идеи могли отсылать к созвучности того, что долгое время рассматривалось как неприступный оплот соссюровской лингвистики, то есть к теории о произвольной природе лингвистического знака. Впрочем, и сегодня это не то положение, которое надо преодолевать в первую очередь. 430

мощи, таинственной силы, что Дюркгейм и Мосс ему и приписывали. Такую роль оно играет в их системе. Вот тут мана действительно становится мамой. Но в то же время приходится задуматься, не является ли их теория внедрением в .туземную мысль свойств, обусловленных особым местом, занимаемым идеей маны в их собственном мышлении.

Следовательно, было бы нелишне предостеречь искренних поклонников Мосса, которые могли бы остановиться на первом этапе его мысли и адресовать Моссу свою признательность не только за проницательные анализы фактов, сколько за исключительный талант восстанавливать некоторые туземные теории во всей их странности и достоверности, хотя сам Мосс никогда не стал бы искать в их созерцании тихого убежища для колеблющейся в нерешительности мысли. Ухватившись лишь за предварительный этап в истории развития мысли Мосса, мы рисковали бы направить социологию по опасному пути, ведущему даже к ее гибели, если, сделав еще один шаг, свели бы социальную реальность к тому представлению о ней, которое создает себе человек, в том числе и дикарь. Такая концепция лишалась бы смысла, если забыли бы о ее рефлексивной природе. Этнография растворилась бы тогда в многословной феноменологии, лженаивной смеси, где явные неясности туземной мысли выдвигаются на первый план лишь затем, чтобы прикрыть слишком заметное замешательство этнографа.

Позволительно попытаться продолжать мысль Мосса в другом направлении - в том, которое должен был бы определить "Очерк о даре" после того, как в нем была бы преодолена двусмысленность, связанная с понятием хау. Если мана завершает "Набросок", хау, к счастью, появляется в самом начале "Дара", а в оставшейся части книги оно воспринимается как отправной пункт, а не как результат. Во что вылилась линия рассуждения, если бы не попробовали ретроспективно спроецировать на ману концепцию, которую Мосс предлагает нам на материале обмена? Мы должны допустить, что, подобно хау, мана - лишь субъективное отражение требования некоей целостности, не открытой восприятию. Обмен не является слишком сложным строением, возведенным из обязательств давать, получать и возвращать и скрепленным цементом аффекта и мистики. Это обобщение, непосредственно данное символическому мышлению и символическим мышлением производимое, которое в обмене, как и любой другой форме коммуникации, преодолевает свойственное этому мышлению противоречие, состоящее в том, что предметы оно воспринимает как элементы диалога, одновременно в отношении себя и другого, по самой природе предназначенные для перехода от одного к другому. Тот факт, что эти элементы оказываются принадлежащими одному или другому, представляет собой ситуацию, производную от начального характера отношений. Но не так же разве дело обстоит и с магией? Магическое суждение, подразумеваемое в акте создания дыма, вызывающего облака и дождь, основывается не на изначальном различии дыма и облака в совокупности с призывом маны, якобы связывающей их, а на том факте, что более глубокий план мышления отождествляет облако и дым, одно оказывается другим, по крайней мере, в некотором отношении, и это отождествление оправдывает последующую ассоциацию, но никак не наоборот. Все магические операции основаны на восстановлении единства, не потерянного (ничто не теряется), но бессознательного или, во всяком случае, менее сознаваемого, чем сами операции. Понятие маны принадлежит не к порядку реального, а к порядку мысли, всегда мыслящей только объект, даже когда мысль обращается к себе самой. 431

Именно в реляционном характере символического мышления можем мы найти решение нашей проблемы. Какими бы ни были обстоятельства появления языка среди животной жизни и когда бы это ни произошло, появление языка могло быть только одномоментным в его целостности. Ибо вещи не Способны означиваться постепенно. Вслед за трансформацией, изучение которой пристало скорее биологии и психологии, чем социологии, произошел переход от стадии, где ничто не имело смысла, к периоду, где все обладало им. Это банальное на первый взгляд замечание очень важно, потому что радикальному изменению, произошедшему с появлением языка, не было

соответствия в области знания, приобретавшегося медленно и постепенно. Иными словами, став значащим, весь мир не стал оттого более познанным, даже если появление языка действительно должно было ускорить ритм развития знания. Таким образом, в истории человеческого мышления наблюдается противоречие между символизмом, носящим черты дискретности, и знанием, отмеченным, наоборот, континуальностью. Что из этого следует? Категории означающего и означаемого устанавливаются одновременно и в связи друг с другом, подобно взаимодополняющим блокам, но познание, то есть интеллектуальный процесс, позволяющий идентифицировать по отношению друг к другу некоторые аспекты означающего и некоторые аспекты означаемого, - можно даже сказать, позволяющей выбирать в совокупностях означающего и означаемого части, наиболее удовлетворяющие взаимному соответствию, - так вот, познание развивается очень медленно. Дело обстоит так, словно человечество разом получает огромную область и ее подробный план, а также понятие о взаимном отношении карты и территории, но тратит тысячелетия на изучение того, какие именно символы на плане представляют различные аспекты территории. Само собой разумеется, что у вселенной появляется означаемое задолго до того, как люди начинают узнавать, что оно значит. Однако из предшествующего анализа вытекает, что с самого начала оно означает всю сумму того, на познание чего может рассчитывать человечество. Так называемый прогресс человеческого мышления и уж во всяком случае прогресс научного знания всегда состоял и состоит лишь в исправлении разбивки на элементы, в их перегруппировке, в определении отношений принадлежности и открытии новых ресурсов в рамках замкнутого и самодостаточного единства. На первый взгляд, мы далеко отошли от маны; на самом же деле, мы очень близки к ней. Хоть человечество и владело всегда невероятным объемом позитивных знаний, хоть различные человеческие общества и тратили определенные усилия на их развитие и поддержку, все же лишь относительно недавно научная мысль обрела власть и появились такие формы общества, в которых интеллектуальный и моральный идеал, а также практические цели, преследуемые общественным организмом, стали организовываться вокруг научного знания, официально и осмысленно избранного точкой отсчета. Разница состоит лишь в степени, а не в природе, но все же она есть. Таким образом, мы вправе ожидать, что отношения между символизмом и знанием сохраняют общие черты в доиндустриальных обществах и в наших при том, что эти черты в разной степени отмечены в разных обществах. Мы не устанавливаем непреодолимой пропасти между двумя типами обществ, когда признаем, что с рождения современной науки и в пределах ее экспансии велась самая методичная и строгая работа по пропорциональному распределению связей означающего и означаемого. Однако повсюду - и постоянно и в нашем обществе (несомненно, на протяжении долгого времени) сохраняется фундаментальная ситуация, проис-432

ходящая от самой сути человека, - человек изначально располагает всей совокупностью означающего, весьма затруднительно разместить по отношению к ней означаемое, данное в этом качестве, но оттого не становящееся познанным. Имеется постоянное несоответствие означающего и означаемого, которое под силу устранить разве что божественному разуму и которое выливается в избыток означающего по отношению к означаемым, на которое оно может быть положено. В попытке понять мир человек всегда располагает избытком значения (и распределяет его среди вещей, согласно законам символического мышления, изучать которые должны этнологи и лингвисты). Такое распределение, если можно так выразиться, избыточного символического запаса абсолютно необходимо, чтобы в целом имеющееся в распоряжении означающее и отыскиваемое доступное означаемое сохраняли отношение взаимодополнения, являющееся условием работы символического мышления.

Мы полагаем, что понятия типа маны, как бы разнообразны они ни были, представляют, если принять во внимание их самую общую функцию (а она, как мы видели, не исчезает и в нашем мышлении, в нашем обществе), - как раз это текучее неустойчивое означающее, являющееся тяжким бременем для любой законченной мысли (но одновременно залогом искусства, поэзии, мистического и эстетического изобретательства), хотя научное знание способно если не зафиксировать его в неподвижности, то по меньшей мере отчасти дисциплинировать. Магическое же мышление предлагает иные методы его введения потока в русло, дающие иные результаты, причем оба подхода могут отлично сосуществовать. Иначе говоря, если исходить из утверждения Мосса о том, что все социальные феномены можно уподобить языку, то в мане, вакане, аренде и прочих понятиях того же типа мы увидим сознательное выражение семантической функции, роль которой состоит в том, чтобы позволить символическому мышлению работать, несмотря на

свойственные ему противоречия. Так объясняются, казалось бы, неразрешимые антиномии, связанные с этим понятием. Они поражали этнографов, а Мосс пролил на них свет. Это антиномии силы и действия, качества и состояния. Это возможность быть существительным, прилагательным и глаголом. Это антиномии абстрактного и конкретного, вездесущего и локализованного. Действительно, мана оказывается всеми эти вещами сразу, но не потому ли, что на самом деле она не есть ничто из этого: простая форма или, точнее, символ в чистом виде, способный принимать любое символическое содержание?

В системе символов, лежащей в основании любой космологии, это просто нулевое символическое значение, то есть знак, указывающий на необходимость символического содержания, дополняющего то, что уже несет означаемое, но способный иметь какое-нибудь значение при условии, что это значение берется из имеющегося набора значений и что оно не является общим значением группы элементов, входящих, как говорят фонологи, в пропорциональную оппозицию . Схематично повторяя предложенную здесь концепцию, можно сказать, что функция понятий типа маны состоит в противопоставленности отсут-

34 Лингвисты уже сформулировали гипотезы подобного рода: "Нулевая фонема<."> противопоставлена всем остальным фонемам французского языка тем, что она не имеет никаких дифференциальных признаков и постоянного фонетического значения. Функция нулевой фонемы состоит в противопоставленности отсутствию фонемы". R. Jacobson, J. Lotz, "Notes on French Phonemic Pattern", World, vol. 5 no. 2, August 1949, New York, 1949, p. 155. 433

ствию смысла при том, что сами они не содержат никакого конкретного специфического знания. Как нам кажется, эта концепция сохраняет верность мысли Мосса. На самом деле, это и есть концепция Мосса, только переведенная с терминов логики классов в термины символической логики, выражающей наиболее общие законы языка. Такой перевод не является ни нашим изобретением, ни вольным истолкованием первоначальной концепции. Он просто лишь отражает объективное развитие психологических и социальных наук, произошедшее за последние тридцать лет. Учение Мосса было одним из первых проявлений этого прогресса и одним из существенных вкладов в него. Мосс чуть ли не впервые заявил о недостаточности традиционной логики и психологии и разбил их жесткие рамки, открыв новые формы мысли, явно "чуждые рассудку взрослого европейца". Когда он писал свои труды (вспомним, что очерк о магии датируется временем, когда об идеях Фрейда во Франции никто еще и не слышал), его открытие могло выражаться лишь в негативной форме, через призыв к "неинтеллектуалистической психологии". Однако ни у кого не было бы такого повода к радости, как у Мосса, если бы однажды эта психология была сформулирована как иным образом интеллектуалистическая, то есть как обобщенное выражение законов человеческого мышления, различные проявления которого в разных социологических контекстах суть лишь вариации одного и того же. Во-первых, потому что именно "Очерк о даре" определяет метод, пригодный для такой задачи; далее, и это важнее всего, Мосс сам считал главой целью этнологии участие в расширении человеческого разума. Тем самым он заранее нашел место для будущих открытий относительно разума, которые сделаны в темных областях, где умственные формы, сложнодос-тупные в силу того, что они прячутся одновременно в самых дальних границах универсума и в самых потаенных закоулках нашей мысли, зачастую воспринимаются лишь преломленными в тусклом ореоле эффективности. Ведь и вся жизнь Мосса была подчинена контовским принципам, постоянно всплывающим в этом томе: согласно им, психологическая жизнь имеет смысл лишь в двух планах - социальном, то есть в языке, и физиологическом, то есть в другой немой форме потребности живого существа. Мосс никогда не был более верен своей глубинной мысли и нигде лучше не описал миссию этнолога как астронома человеческих созвездий, чем в этой формуле, подытоживающей метод, средства и конечную цель наших наук и вполне достойной быть начертанной на фронтоне института Этнологии: "Прежде всего надо составить по возможности максимально обширный каталог категорий, начиная со всех, о которых мы можем узнать, что люди пользуются ими. Тогда мы увидим, что на небосводе разума еще много мертвых, бледных или темных лун".

указатель именной

Августин св. 371 Агобард из Лиона 180 Аполлоний Родосский 44 Аристотель 371 Аусфельд К. 310 Бане Д. 298

Бартелот, М. П. Е. 112, 227

Бастиан А. 9 Беккер Б. 180 Бенвенист Э 341 Бенедикт Р. 410, 412 Бергень А. Г. 244

Блумфильд М. 14, 65, 111 БоосФ. 421 Буссе 404

Вебер А. Ф. 14, 21, 26, 30, 33, 34, 38, 45,

56, 111 Вейль Р. 333 Виктор А. 159 Вилкен Г. А. 10, 17, 71, 75 Вудс А. Л. 288 Вундт В. 235 Галеви Э. 23, 91, 394 Гаф Дж. Б. 345 Гегель Г. В. Ф. 370 Гейзон (Gason) 295, 299 Генри В. 14, 111, 242 Генри Дж. 410 Гиллен Ф. Дж. 181, 183, 286, 288, 294,

296, 303, 304, 311, 315,

319, 322, 323 Грей М. 111, 238 Гренфелд Г. 346 Грессманн X. 397-400 Гримм Якоб и Вильгельм 92, 107, 117 Грюнведель А. 378-380 Гункель Г. 97, 397, 398, 400, 404 Дарвин Ч. 9

Дарместетер Дж. 72, 93, 377 Де Гроот Я. Я. М. 373-376, 380, 382-389 Декарт Р. 421

Джевонс Ф. Б. 11, 38, 108, 109, 154 Джексон У. 377, 378 Джолли Ю. 354-357 Диллманн Ав. 398 Дионисий Галикарнасский

44 Дитрих А. 147 Доусон (Dowson) 308 Дэвис К. 410 Дюбуа К. 410

Дюркгейм Э. 416, 418, 425-427

Зелер Э. С. 111, 201

Каланд, В. 15, 41, 72, 358

Кант И. 208, 371

Каттенбуш Ф. 359-361

Кирилл Александрийский 94

Клакхон К. К. М. 409, 410

КлэйА. Т.333

Кодриштон Р. Г. 185, 195, 198, 280

Крук У. 79, 112

Кун А. 242

Кэнон У. Б.409

Кэрд Е. 371, 372

Кюмон Ф. 44, 369

ЛайонА. 108

Лассен Хр. 345

Лёнрот Э. 146

Леви С. 15, 26, 30, 37, 41, 58, 65, 71, 72,

78, 80, 89, 93, 96 Леви-Брюль Л. 420 Лейбниц Г. В. 372 Лейтон Д. 410

Леман И. Э. 107, 109, 214, 215, 216 Ли Ч. Г. 3, 66 Лэнг Э. 108 Мак-Ги М. 284 Мак-Леннан Дж. Ф. 10, 335 Малиновский Б. 409, 421, 422 Маннхардт В. 11, 62, 76, 79, 81-83, 85-89, 91, 94

Марки А. 368-370 Марцелл из Бордо 152, 157, 188 Массон-Урсель П. 344, 345 Мейе Н. А. 333 Мейер Е. 395 Мид М. 410, 412

Мишельс А. 364, 365 Мосс М. 409, 410-418, 420-427, 430 Муни Д. 111, 146, 201 Мюллер М. 14, 20, 90, 242, 280, 281 Надель С.

Ф. 415 Никель Я. 394, 395 Оксли (Oxley) 291 Олимпиодор 227 Ольденберг X. 26. 35, 41, 52~55, 58, 62,

64, 65, 71, 72, 75, 108 Ориген 149 Панини 345

Паркер Л. 219, 291-294 Петри Т. 295

435

Платон 371, 372, 391 Плотин 345-347, 371 Порфирий 18, 41, 44, 59, 77, 79, 86, 93 Радклиф-Браун А. Р. 409 Редфилд Р. 409 Ренан Э. 333, 345 Риверс У. 281 Ритшель Г. 361-364 Роберте С. М. 366, 367 Робертсон-Смит У. 9, 10-13, 17-20, 29, 35, 38, 42-46, 50, 69, 73, 76, 78, 79, 85, 90, 98, 100

Рот У. Э. 14, 182, 286, 287, 301 Сабатье М. 247-249, 279 Самодева 126 Селигман Б. 336 Симон (Semon) 295 Скит У. В. 111, 113, 146, 198 Смит Б. 295 Сократ 343 Спенсер У. Б. 9, ПО, 181, 183, 286, 288 294, 296, 303, 304, 311,

315, 319, 322, 323 Спиноза Б. 371 Стивене Эд. 295 Тавене св. от. 200 Тайлор Э. Б. 9, 107, 155, 280, 281 Тертуллиан 360 Тиль К. Р. 247, 248, 279 Томас Н. У. 296 Трубецкой С. Н. 422 Уилнен Дж. 107 Ухтомский 378 Фарнелл Л. Р. 79, 281 Фаррер Дж. А. 280, 281 Ферс Р. 409

Филон Александрийский 371, 401, 402, 405 Фольц П. 404-406 Фоссе К. 112 Фрейд 3. 430 Фридлендер М. 400-404

Фрэзер Дж. Дж. 9, 11, 12, 18, 29, 30, 34, 35, 38, 39, 43, 45, 46, 49, 50, 56, 59, 62, 63, 67, 71, 72, 76-79, 81, 83, 85-87, 89, 90, 93, 96, 107-109, 115, 116, 123, 154, 158, 162, 186, 217, 339, 399, 400 Хант 346

Хартланд С. Э. 17, 62, 73, 92, 107, 158, 189 Херсковец М. Ж. 409 Хигни (Heagney) 291

Хиллебрандт Н. В. 15, 16, 21, 22, 29, 30, 33, 35, 38, 41, 53-58, 64, 72, 75, 96

Хоуитт А. ПО, 130, 183, 287, 294, 305, 388

Хоффман У. Дж. 111

Хьюит Дж. Н. Б. 199-201, 206, 226

Хэнсон Дж. 112

Чалмерс Дж. 124

Шлейермахер Ф. Эр. Д. 362

Штенгель 19, 24, 29, 32, 33, 38-41, 44, 46, 48, 56, 77, 78

Штрелов К. 316, 318-323, 328-330

Шульце (Schultze) 318-323, 328, 329

Эванс-Притчард Э. Э. 409

Эриксон Э. 410

Юбер А. 333, 341

Якобе (Jacobs) 345

Якобсон Р. А. 422

Ямвлих 129, 149

УКАЗАТЕЛЬ МИФОЛОГИЧЕСКИЙ

Аарон 24, 31, 47 Авалокитешвара 379, 380 Авраам 334, 335, 336, 338, 340 Аглавра 91

Агни 22, 32-34, 41, 52, 55, 58, 88, 353 Адапе 90

Адонис 89, 90, 94, 97 Азазел 49, 59, 63, 402 Аид 93

Акка Лоренция 369 Амон 167 Андромеда 92 ануннаки 92 Аполлонн 89, 97, 174 Ариман 172 Аристей 97 Ариэль 222, 223 Артемида 91, 147 арунгкилита 187, 202 архангелы 173 Архемор 92 архонты 92 Асклепий 174 Астарта 94 Астроноя 91 асуры 147, 172 Атнату 304, 305 Аттис 87, 89, 91, 92, 94 Ауксезия 91 Афина 91 Ахилл 45

Ахурамазда (Ахура Мазда) 172

Ашшур 92

Байма 291-294

Безоар камень 223

Бел 92

Белен 90

Беллерофонт 91

бодхисаттва 379, 380

Брахма 203, 350

Брахман 203, 240, 350

Брахманаспати 244

Будда 345, 377, 379, 380, 391

булья 202

Вайшванара (Рудра-Шива) 353 Вакх 48, 369

Валерия Луперка 368, 369

Варуна 58, 78, 79, 80, 96, 147, 275

Велиол 402

Венера 147

веталы 379

вигона 172

видьядхры 126

Вишну 92

Волункава 302

Вритра 96, 172

вуи 172

ганы 174

Гаруда 379

Геката 91, 118

гении 172, 173

Георгий св. 91, 92

Геракл 87, 90-95

Геркулес 378 Гесиона 92 Гибил (Нергал) 93 Гим-зи-да 90 гномы 173 гоблины 173 Горгона 91, 98

Гуаньинь 391, 392

гуй 382, 384, 385, 386, 387

Давид 395, 396

Даджжал 91 Дамия 90 Дарамулин 305 Дасью 124 деваты 131

демоны 130, 131, 132, 145, 146, 148, 153, 169-174, 176, Демофонт 45 Дидона 90 Дионис 95

Донар 189

Ду-му-зу 90 дэвы 172 Елена 91 Ехидна 189

Зевс 76, 174

Зороастр (Заратустра) 377, 378

Иаков 334, 339, 364 Ида 54 Идас 92

Изида (Исида) 45, 83, 94, 346, 347, 369

Иисус Навин 272 Илия 31 Индра 96

инкубы 191, 386

Интивайльюка 324, 325 Иоаким 395 Иоанн апостол 365 Иоанн Креститель 402, 406 Иодама 91 437

Иосиф 334, 401

Ипполит 90 ирунтариния 130, 172

Исаак 334, 336, 340

Исав 336

Исайя 395, 399 Иуда 336, Ш Ификл 160 Иштар 90, 94

Йошакид 169 Кадм 97

Каримари (водяной змей) 303, 304 Кастор 92 керкопы 173 керы 173

Кибела 94

кобольды 173

Крий 89 Кронос 87, 94

кучи 202 Лакшми 170 Ламбуламбула 320 Лен-ба-моор 308

Ликаон 62 "

Ликург 378

Линкей 92 ' ' -

Лирнейская гидра 93 '

Лот 334

Люцифер 173 Магомет 335

Мардук 92, 93 '

Марменгата 298 маруты 358

180, 187, 191, 196, 197, 202, 383, 384, 385, 388, 389

Матфей св. 364 '

Махакали 379

Медея 189 J

Меламп 160

Меликерт 91

Мелькарт 90

Мефистофель 133

Миания 51

Милка 336

Митра 93, 147, 369, 370

Моисей 48, 101, 215, 333, 367, 377, 394,

398, 425

Моора-Моора 299

Мотагон 295 '

Мунканинджи 307 Наби 395 наги 379 намуги 172 науаль 201 нахор 334 Нергал 92 Нихрити 170 оборотни 170 u

Океан 87 >

Осирис 71, 83, 90, 94 Пан 89

Пелопс 62, 83, 95 Пифия 77, 79, 91 пишачи 179 Плутон 93" . . П$аджа'пати>,В7,34В птица-химера 379 Пуруша 97, 352 ракшасы 172 Рахиль 336 ;,

Ревекка 334, 386, 340 Рем 369 ' '

Ромул Д69

Рудра 22, 65, 353 '

Рудра-Шива 118 '' ',

Руттеренкин кошка 129 '

Самсон 97 Сандес (Сандон) 90 Сарра 334 ' ;

Семела 35

сиддха 133, 169, 192, 203 ' "

Сикоракс ведьма 222 Синие 91 Содом 334 '

Сома 59, 96, 97, 100 Сопатр 77, 81 суккубы 386 '"'

Таммуз 94 J

Тара 380 Телус 82 Тесей 91 Тиамат 91, 92, 97

Тифон 92, 93 ;

Тоси 87 Тотек 87 Уицилопочтли 94 Фавлон 77 феи 130, 131, 173, 189 Фетида 45 Филакс 160 Хаос 91, 92 '" '

Харила 91 Химера 91 Христос 88, 189 Шакти 169, 192, 300 '

эмпуза 173 '

Эригона 87, 91 '

Эринтаринга 330 Эшмун 87 Юпитер 167 Яффа 91 Яма 379 Ясон 97

Яхве 28, 38, 48, 49, 66, 67,' 70, 101,'173, 253, 371, 393, 395, 396, 398, 400, 405

438

Указатель источников

Авеста 244, 377

Айтарейа-брахмана 14 ,

Анна-вирадж 348-353, 416 Апастамба-шраута-сутра 14 аратлейские переводы Библии 406 апокрифы 403, 404, 405 ,. ",-.--

Атхарваведа 14, 111, 143, 170, 211, 276, 276, 344, 350

атхарванические тексты 14, 140, 141, 143, 169, 203 Ашвалаяна-шраута?*сутра 14

Библия 47, 147

Берахот 246, 276 брахманы 203, 244

бревиарии 251 • •,.

Ваджасанейя-самхита 14, 51 Веданта 345

Веды 203, 240, 244, 276

Второзаконие 22, 63 ' ;;

Вульгата 405 <

Грихья-сутра 21 Дидахия 246

Иерусалимский талмуд 31, 32 Катьяяна-шраута-сутра 14 Каушика сутра 14, 20, 22, 140

Коран 147

Мазор 251 ., .

Маджхима Никая 344 i

мантры 35, 36, 39, 40, 42, 44. 51, 53, 71,

240, 252, :350 Мидраши 401, 402, 404 Мишна 31, 32, 49, 59, 67, 69, 78, 246, 278 Пурущасутра 350 Пятвдшижие 24, 33, 393, 394 Ригведа 14, 26, 36, 52, 53, 58, 65, 71, 96,

97, 275, 345. Самхита 14, 244 Септуагинта 334 сутры 14, 20, 128, 133, 354, 356 Тайттирия-брахмана 14 .

Тайттирия-самхита 14, 40, 51 Талмуд 246, 260, 276, 401, 402, 406 Тефила 251 ,

Трипитака 147

Упанишады 203, 263, 344, 345 Чероков манускрипты 140 Чхандогья-упанишады 353 Шатапатха-брахмана 14, 28, 149, 351 Шраута-сутра 21 Эфесские письмена 148, 149, 169 ;

указатель народов

аганы 283

Аделаиды племя 295 айны 38

аккадцы 335, 355 алгонкины 129, 200, 205, 426 амазулу 99 анула 305, 307 арии 345

арунта (аранда) 116, 123, 130, 134, 172, 183. 187, 295, 311-315, 318, 319, 130

ассирийцы 153

баганда 156

байга 120

байенда 338

бакитара 338, 339

баниору 338

банту 337, 338

баньякколе 338, 339

бахума 338, 339

бедуины 335, 339

бинбинга 307

боандик 125, 295

бунан 305

бунуронг 308

бурбунг 305

ведда 284

вандоробо 338

варрамунг 303, 312

войворунг 226

вуренджерри 296

галла 337

германцы 341, 343 гилонг 295 гунны 342

гуроны 141, 153, 199, 200 дакота 201, 426

даяки 128, 217, 218, 220

джупагалк 308 диери 122, 295, 299 индо-иранцы 343 ионийцы 343 ирокезы 111, 129, 140 каитиш 304 кайова 201 кельты 112 коковарра 302 курнаи 127 кхонды 81, 82 малайцы 133, 151 малланпара 299, 302 440

маори 427 мара 307 масаи 338, 340 моав 336, 337, 339 моки 201

Мортона залива племя 295 мурринг 130, 133, 183 найди 338 нариньери 306 негритос 284

нило-чадские племена 337, 338

оджибве 111, 129, 132, 163, 169, 171, 200

оджха 120

омаха 201

паванг 134

папаги 284

паранкала 301, 302

парфяне 342

пеласги 343

пигмеи 284

пима 284

пита-пита 137, 218, 303 раджапуты 131 семиты 333, 334 сери 284

Сиднея племена 291 сиу 132, 133, 140 скандинавы 342 скифы 342, 343 славяне 354 тевтоны 342 то да 281 туареги 335 тулаба 307 тюрки 382 уйгуры 382

филистимляне 334, 335, 338 финикийцы 332 финно-угры 342 хамиты 337, 338, 340 ханту 130 хова 217 хопи 201 хорусы 335

чероки 129, 137, 138, 144, 146, 166, 169,

171, 180, 212, 224 шамы 134, 219 эдома 336, 337 эйлайи 291, 292, 299 эскимосы 134 юма 284

УКАЗАТЕЛЬ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЙ

агнатная семья 356

анимизм 127, 192, 193, 196, 280, 382, 383, 389

антропофагия 382 аплозис 345 аскетизм 379

вербальная магия 145. 148 вотивные жертвоприношения 21 геоцентризм 185 десакрализация 143 животное-маниту 129, 132 закон

ассоциации 155 контраста 155 контрастности 155 симпатический 155, 186, 187

сходства 155, 158, 159 зоонтропия 381 инициация 39, 116, 120, 133-135, 137, 254, 294, 356, 368 инцест 367

коллективные представления 358, 381, 384 композитное общество 337, 338, 342 левират 336 ликантропия 381 логос 250, 405,

406 майя 152, 154, 346, 347 мана 31, 123, 153, 168, 185-187, 195-197, 199, 200, 203-207, 211, 212, 220-223, 272, 288, 405,

420, 421, 425-430 маниту 169, 173, 192, 193, 200, 205 матримониальное общество 356 метемпсихоз 381 Митры культы 369, 370

моноидеизм 215, 212 мифологическая школа 237 монотеизм 249, 250, 393, 404 набизм 396 нагуализм 201 негативная магия

150 некрофагия 385 обряды

вербальные 142, 146

негативные 150, 186, 212, 216, 217

операционные 142, 146, 148-150, 170

позитивные 150

происхождения 148

речевые 146-150, 239

симпатические 143, 146, 186, 187

оренда 153, 193, 199, 200, 202, 205, 206

ортокузенный брак 334

пантеизм 2 63

пиктограмма 163, 169

плотинизм 34 6

пневма 405

пневматизм 404

пневматология 404

полигамия 356

политеизм 248, 393, 404

прозелитизм 296, 401

сакрализация 143 симпатия

симпатическая ассоциация 145 симпатический закон 155, 186, 187 симпатический метод

143, 275 симпатический ритуал 115, 272, 273 симпатическое табу 150, 187, 212

симпатические церемонии 186, 187, 237

скептики (школа) 342

солярный ритуал 275

софисты 372

София 4 05

субтотемы 316

суждение

аналитическое 208, 209 синтетическое 209

табу 150, 187, 195, 198, 205, 212, 213, 214, 216, 266

теодицея 404

теомахия 91, 95

териоморфные мифы 369

тиндало 171, 173, 196, 197

тотемизм 10-12, 266, 382

усия 190

фетишизм 242, 248 фратрия 200

шаманизм 128, 132, 134, 345

эйдос 164, 190

экзегеза 361

экзогамия 356

экзорцизм 13, 148, 170

элохизм 394

энозис 344

эпикуреизм 397, 398 яхвизм 394, 396 яхвистский культ 396 441

УКАЗАТЕЛЬ ПРЕДМЕТНЫЙ

Абидос 336 авабакал (язык) 295 Авимелех 369 Аврелиев род 369 аконит 189

Алатунджа 324, 325-327 Алкналита 325 алконгинов язык 149 алтерха 270 алчеринга 330 Амбраууз Паре 223 Амос 396

Ампара Маэгва 324 амрита 52, 72, 73 ангенкок 134 аннадие 352 аннандва 35 0 Антонов день 89 апинайс 42 6 апоройай 192 апостольский символ 359 Арка дерево 161 Артаксеркс 395 Ассирия 169, 173 атман 352

атхарванический ритуал 161, 358

Афинская цивилизация 343

Ахемениды 377

Бандху 356

Барахут 378

баскский анклав 341

ба-хера 338

Белой Яджурведы Школа 14, 42 берака 274

Библа царя, сыновья 45 бонза 265 Брахманаспати 244 брахманизм 73, 252, 345

брахманская магия 344

брахманы 36, 78, 111, 120, 125, 137, 143,

158, 160, 203, 211, 242, 252, 274, 347-349, 350, 351, 353, 355, 356, 358 буддизм 144, 237, 240, 244, 379 буддийский шраман 347 Буколиусы 346 булимос 49

бунуронг (языковая группа) 296

Буффонии 43, 76, 81-84

бхасаханту (магический язык) 149

Ваджасанейи Школа 14, 40

вайшьи (каста) 355

вакан 425, 426

валлаби 306

ван 384

вапа 42, 53

варунапрагхаса 80

веди 34, 57

вирбию 96

вуду культ 124

вуи 172

Вунгко (праздник) 301 галиби 426 Герагамелии 52 Гераклид Гиппот 88 гностики 346 гомология 372 Горациев род 369 готра (клан) 356 гуи 382-388 даймонас 171, 172 дайяды 356 данастути 261

даосизм 381, 383, 386, 388, 389

Дарий 395

дароносица 363

двиджа 355

дендрофы 370

Денис 347

джайнизм 27

диабалан 175

дикша 26, 30, 31, 58, 137

дикшита 26, 27, 32, 71, 72, 100

Диполии 76, 78, 79, 89

дискос 363

дхарани 265

дхьяна 240

ессеи 402, 403

жертвоприношение сомы 30, 58, 80, 96, 99 зебах шеламим 22-24, 48, 62, 66 Зоровавель 395, 396 Зулуленд 79 Иванов день 81, 87 ида 54

иевусеи 337, 338 Илия 31, илтура 325, индуизм 144, 379 Интивайльюка 324, 325 Интичиума 116, 270, 309, 311-313,

317-319, 323, 325 Иолай 92, 94 Ириней 361 ирунтариния 130, 172 442

ислам 237

Истмийские игры 91 пюникс 169 йогин 203 йогишивара 203

йом-киппур 27, 31-32, 37, 46, 59, 68, 71.

246, 367 калил 49 Камбиз 395 Карен 389 Камья Кармани 358 Карнеи (праздник) 84, 88 катары 124 катхармос 143 кафры 79 Кир 395 китара 339

клан гусеницы Вичетти 323, 327 клан Кенгуру 273 Климент св. 365 коганим 48, 67 колуриа 144 корробори 270, 291 кохен 396 крамат 198 ксоан 87 курчилла 301 кшатрии 120, 252, 359 Латронский собор 336 Лациум 369 левит 62, 253, 403 Лигурийский анклав 341 Литоболии (праздник) 44, 90 литургия 359, 360, 361, 362, 363, 364 Луперкалии 369 Лютер 396 Маймонид 337, 339 Майская невеста 92 майское дерево 82, 90 майя 152, 154, 346, 347 мамит 153, 169, 186, 193 Ман 389

Ману законы 354 маэгвва чуринга 324-326 мезузоты 241 Мекка 29

Мин династия 387, 389 минимы 402 минха 18, 22, 23, 69 Мугабе Китара 340 Мукама 340 Мунк 337 назорей 66 науатль (язык) 202 недаба 50 недер 50

Немейские игры 91 Никейский собор 361 нкола 339

ола 22, 23, 46-49, 59, 66-68 Орла небесного растение 189 отпущения праздник 83 паджа 134

палилии (праздник) 82 паулинистские общины 363 пахлеви 377 первины 67, 82 потир 336 прана 351

приношение сомы 22 пританей 43 Прокритов эпоха 144 Пу По Мянь храмы 390 Путо Шань 391 путрикапутра 356 религия у 389 ремонстранты 238 реформация 363 роим 396

Рох Хашанаха (праздник) 262

Рудольф (император) 223

саддукеи 403

сайгун 389

санкары 20

Санчи 378

сапинда 356,

секвойа (язык) 111

Символ веры 230, 294

Сихема 334

скапулары 241

смрити 354

сома 71, 102, 358

Суд панчаята 354, 355

суккот (праздник) 115

Тапауэрл 303

Тара 380

Таргелии (праздник) 44, 49, 83, 84

тенуфа 47, 48, 66

теофания 398

терапевты 402, 403

терах 334

терума 47, 48, 66

умбана 326, 327

фаблио (пьесы) 140

фарисейство 401, 403

Фауст 133, 140

филактеры 241

Филон из Библа 87

Фордицидии (праздник) 82

фэн-шуй 376, 392

фюсис 163, 164, 190, 203, 208

ха-арец 402

хампан 22

Хань династия 392

хаома 71

харран 334

хаттат 22, 23, 24, 46, 47, 49, 59, 63 холокауст 48, 75 хризалиды 325, 326, 328, 330 церемония фан 392 церемония шань 392 цзин шэнь 388 цин 388

чуринга 318, 320, 321, 325, 329, 330 443

шаман 132, 138, 200, 201, 209, 416 шастры 354

шеламин 22, 24, 46-48, 67, 68, 75 шехита 271 Шешбаццар 395 шрути 354

шудры 355

шэнь 382, 384, 385, 387-389

эбедъяхве 395 Экклезиаст 400 Элевсинский хлеб 71 эпитхюмата 145 Юны Сорории культ 369 юпа 35, 36

СОДЕРЖАНИЕ

От издательства ....................................._5

ОЧЕРК О ПРИРОДЕ И ФУНКЦИИ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ

Предварительные замечания..............................._9

Определение единства системы жертвоприношения.................. 15

Схема жертвоприношения

Как схема видоизменяется в зависимости от общих функций жертвоприношения

Жертвоприношение бога ............................. .... 85

Заключение ........................................ 99

НАБРОСОК ОБЩЕЙ ТЕОРИИ МАГИИ

История вопроса и источники ...................... ........ 107

Определение магии .................................... 113

Элементы магии...................................... 119

Анализ и объяснение магии ......................... ...... 179

Заключение ........................................ 225

Приложение ........................................

МОЛИТВА 229

61 70

Предисловие к французскому изданию.........................

Книга первая. Молитва.................................._235

Введение ........................................ 235

История вопроса ..................................._242

Молитва как социальный феномен .........................

234

249

Предварительное определение молитвы

267

Книга вторая. Природа элементарных речевых ритуалов

279

История вопроса и граница темы.. Есть ли молитва в Австралии ..

279 290

Формулы интичиума

309

КОЛЛЕКТИВНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ И МНОГООБРАЗИЕ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

Внутренняя критика легенды об Аврааме ......................._333

Различия между миграциями кельтов и германцев .................. 341

Исторические связи между индуистской и западной мистикой ..........._344

Индия

348

Анна-Вирадж ...............

Правые обычаи в Индии..

348

354

Приношения в ведической религии

358

359

Апостольский символ....................... 359

Трактат о литургии........................... 361

Происхождение епископата............. 364

История исповеди............................. 366

Частный культ в Риме........................ 368

Теология греческих философов...... ..... 370

Восток и Китай.................................. 373

Погребальные обряды в Китае........ ... 373

Зороастр ........................................ 377

Буддиская мифология в Тибете и Монголии

Понятие души в Китае...................... 380

Демонология в Китае(1910)............. . 383

Демонология в Китае (1913 г)......... ... 387

Искусство и культура в Китае......... .. 390

Из области иудаики ..................... 393

Понятие о боге в Израиле................. 393

378

394

Пророки и ясновидцы в первобытном Израиле

396

Истоки древнееврейской эсхатологии

397

Религиозные течения в Израиле во времена Иисуса

400

Дух божий в Ветхом Завете

404

Приложение

Указатель именной .............................. .... 435

Указатель мифологический ........... 437

Указатель источников ........................... ...... 439

Указатель народов .............................. .... 440

Указатель терминологический ............ 441

Указатель предметный ........................ ........ 442

409

МОЛИТВА

ОТ РЕДАКТОРА ФРАНЦУЗСКОГО ИЗДАНИЯ