СТАЛИНСКИЙ СОКОЛ

Сталин любил авиацию. И хотя слово «любовь», обозначающее самое высокое и самое благородное чувство, коим природа одарила человека, диссонирует с фамилией палача, дьявольской волей которого были уничтожены десятки миллионов людей, тем не менее повторим: Сталин любил авиацию. Не обошел «вождь всех времен и народов» своим благосклонным вниманием и некоторых летчиков.

Должен признаться, что я люблю летчиков. Если я узнаю, что какого-нибудь летчика обижают, у меня прямо сердце болит. За летчиков мы должны стать горой, – откровенничал он в 1938 году в беседе с депутатами Верховного Совета СССР.

Принято считать, что наиболее близок к Сталину был Чкалов. Это не так. Более всех летчиков Сталину импонировал С. А. Леваневский, многие факты жизни которого были прямым следствием сталинской благосклонности.

Судьбы трех сыновей жившего в России поляка Александра Леваневского оказались во многом схожими. Все трое посвятили свою жизнь авиации.

Старший из братьев – Владислав – начал летать в 1914 году, попал в тяжелую аварию, был основательно изувечен и после этого расстался с авиацией.

Средний – Юзеф – стал летчиком польских военно-воздушных сил, дослужился до звания капитана. Карьера его складывалась вполне благополучно, и в 1933 году он даже добился права установить национальный рекорд дальности и продолжительности беспосадочного перелета на машине польского производства.

Первого сентября 1933 года в советских газетах, в частности в «Известиях», появилось сообщение под заголовком: «Варшава – Красноярск без посадки. Перелет польских летчиков». Из него следовало, что начальник департамента гражданской авиации Польской республики господин Филиппович и известный польский военный летчик Юзеф Леваневский на днях должны выполнить рекордный беспосадочный перелет на двухместном туристском самолете ПЗЛ-19 со 136-сильным мотором по маршруту Варшава – Москва – Свердловск – Омск – Новосибирск – Красноярск.

Однако 17 сентября «Известия» сообщили: 15 сентября гроб с телом погибшего при аварии под Ядрином польского летчика капитана Леваневского отправлен из Москвы в Варшаву. На вокзале был выстроен почетный караул из московской авиабригады.

Что же случилось с польским экипажем?

Вылетев из Варшавы в полдень 11 сентября, в 20 часов машина прошла над Москвой. С наступлением темноты на землю стал опускаться туман. Юзеф Леваневский вел машину, ориентируясь в основном визуально – сличая карту перелета с ориентирами на местности. Делать это в темноте, а тем более в тумане, было непросто. Самолет постепенно терял высоту. Потеряв представление об истинной высоте полета, усталый летчик, очевидно, просто-напросто задел за поверхность земли. Ударом Леваневский был выброшен из кабины. Его тело упало в овраг в полутора десятках метров от разбитого самолета. Филипповичу повезло: оставшись в кабине в момент удара, он отделался многочисленными ушибами, вывихами и сотрясениями.

Так, первым из трех братьев, ушел из жизни Юзеф Леваневский.

Самостоятельная жизнь Сигизмунда Леваневского началась, когда его семья, похоронив в России своего кормильца, уехала на родину, в Польшу. Отказавшись покинуть Россию, 17-летний Сигизмунд остался один. Сначала он вступает в продотряд, а затем в армию и принимает участие в борьбе с Колчаком. Рослого энергичного парня сразу же по прибытии на фронт назначили командиром роты, состоящей из бывших дезертиров. Несмотря на то что он не имел ни малейшего представления о военном деле, Леваневского вскоре повышают в должности: назначают сначала командиром батальона, а затем и помощником командира полка. Однако тут в карьере его произошел поворот.

Однажды нашей задачей было выйти на опушку леса и обстрелять неприятеля... Слышу стрельбу... Я пошел по цепи. Много убитых. Комиссар батальона вместе с нами сидел в яме, вырытой снарядами. Принесли вареное мясо. Комиссар батальона чудный был парень. Съел он свою порцию, облизнулся, покрутил усы и пошел по цепи к опушке леса. Вдруг неприятельская пуля щелк – и убила комиссара батальона. И сразу же с их стороны началась яростная стрельба. Потом неожиданно все стихло. Прохожу по фронту, смотрю: черт возьми, полка-то нет. Оказалось, что полк у меня весь разбежался... Я получил понижение: с помощника командира полка на командира батальона.

Вот так и шла эта война.

Осенью 1923 года Леваневский, выпускник Севастопольской летной школы, стал в ней летчиком-инструктором. Затем он получает назначение в Полтаву на высокую должность начальника Всеукраинской летной школы ОСОАВИАХИМа.

Весной 1933 года Сигизмунд Леваневский, находясь в командировке в Москве, обратился в Главное управление Северного морского пути к генеральному секретарю ОСОАВИАХИМа Малиновскому с просьбой послать его на север и получил очень интересное для себя предложение: перегнать тяжелый морской самолет – летающую лодку «Дорнье Валл» СССР Н-8 – с Черного моря на Дальний Восток, в Хабаровск. Леваневский с радостью принимает это предложение. Именно с этого задания началось восхождение к славе летчика Леваневского, хотя перелет на далеко не новой машине с моторами, требующими капитального ремонта, вроде бы, лавров не сулил. Вдобавок ко всему морской самолет надо было вести поближе к водным участкам маршрута и садиться там, где можно было найти горючее, масло и все прочее, необходимое для самолета и его экипажа.

Пролетев более десяти тысяч километров в открытой кабине, экипаж СССР Н-8 испытал все «прелести» дальнего пути: туманы, холод, ветер, дожди.

Только в Хабаровске на самолет поставили новые моторы. Здесь, в Хабаровске, произошло одно событие, сыгравшее заметную роль в дальнейшей жизни Леваневского: в составе его экипажа появился новый штурман – черноволосый веселый украинец Виктор Иванович Левченко. С этого момента Леваневский и Левченко становятся практически неразлучны вплоть до их гибели во льдах Северного Ледовитого океана. Только один перелет – с Аляски в Ванкарем (во время эвакуации со льдины челюскинцев) – был сделан без Левченко.

В Хабаровске перед экипажем Леваневского совершенно неожиданно поставили новую задачу: вылететь в Анадырь и принять участие в поисках потерпевшего в тех местах аварию американского летчика Джимми Маттерна, осуществляющего попытку кругосветного перелета. Однако пока машина Леваневского добралась до Анадыря, американский пилот уже был найден. Экипажу Сигизмунда Александровича поручают доставить Маттерна на Аляску, в город Ном, с чем летчики и справились вполне успешно, хотя и с одной вынужденной посадкой по пути.

При возвращении домой самолет Леваневского вскоре после взлета попал в туман. Пришлось сесть на озерцо. Когда туман рассеялся, стало ясно, что взлетать будет чрезвычайно трудно: озерцо было не только мелким, но еще и с высокими лесистыми берегами. Положение усложнялось тем, что при посадке было пробито днище машины. Несколько дней ушло на ремонт и ожидание хотя бы небольшого ветерка, который помог бы взлету. В эти дни Леваневский более всего тревожился о том, как бы американцы, обеспокоенные отсутствием сведений об улетевшем экипаже, не занялись его поисками: ведь посадка произошла на их территории.

Озерцо, на которое сел самолет, было невдалеке от моря. Поэтому Леваневский, дождавшись все же легкого ветерка и взяв на борт самолета только первого механика Крутского, взлетел и почти тут же сел на море. Второй пилот Чернявский, штурман Левченко и второй механик Моторин добрались до моря пешком и уже там заняли свои места в самолете.

Итак, свой первый в жизни сложный полет молодой пилот выполнил успешно, показав неплохие профессиональные навыки. Однако за полтора месяца проявились и человеческие свойства Леваневского: гипертрофированная самоуверенность, заносчивость, нежелание прислушиваться к мнению других.

Не слишком ли резко мы характеризуем молодого еще человека? Нет, не слишком. Более того – год от года малоуважаемые качества его характера усугублялись и крепли не без влияния, кстати, высокого покровительства. Читатель, будем надеяться, согласится с нами, познакомившись с летной биографией Сигизмунда Александровича. Гибель летчика, не говоря уже о многочисленных неудавшихся полетах, явилась прямым следствием его моральных свойств.

Во время перелета 1933 года от командирского характера пострадали четыре члена экипажа. В Хабаровске Леваневский списал второго пилота – «он страшно ныл» – и штурмана, которого заменил Левченко. В Анадыре был списан новый второй пилот, так как «он проявил себя как большой лодырь». Третьим по счету правым пилотом, полетевшим в Ном, стал летчик Чернявский, уже упомянутый выше. После возвращения в Уэллен он был тоже списан с борта самолета и оставлен на зимовку.

Таковы результаты первого дальнего перелета Леваневского. За участие в «спасении» Маттерна, а по существу за полет из Анадыря в Ном и обратно, Леваневский получил свою первую награду – орден Красной Звезды.

Следующей заметной страницей в жизни летчика Леваневского стала челюскинская эпопея. Узнав из газет о катастрофе во льдах, Леваневский тут же шлет в Москву телеграмму, предлагая свои услуги в спасении зимовщиков. Его, вместе с летчиком Слепневым и полярником Ушаковым, направляют в США с заданием приобрести пару самолетов и через Аляску добраться до лагеря О. Ю. Шмидта. В Америке Леваневский и Слепнев получили в свое распоряжение новенькие пассажирские самолеты «Консолидейтед Флейстер». Чтобы облегчить летчикам путешествие к «Челюскину», американцы отправили с ними двух механиков, хорошо знавших конструкцию самолета и его мотора, имевших большой опыт эксплуатации этих машин.

«Флейстер» Леваневского с Ушаковым и механиком Клайдом Армистедом на борту 29 марта вылетел из Нома курсом на Ванкарем. Когда до цели путешествия оставалось около 50 километров, Леваневский (как сообщалось, в усложненных метеоусловиях) на посадке разбивает самолет. Вот как рассказывал об этом эпизоде сам летчик:

Вижу, как торосы двигаются прямо на меня. Вытягиваю самолет на себя, и вдруг – толчок. Треск. Понимаю, правой лыжи нет. Вижу внизу полосу, свободную от торосов, и черный берег. Рассчитываю на эту полосу. Чувствую, машина проваливается совершенно... Крепко держу штурвал... Слышу хрипящий звук самолета. Соображаю: это от встречи фюзеляжа со льдом. Самолет бежит. В глазах потемнело...

Второй участник этой аварийной посадки – Ушаков – описал ее так:

Вдоль берега шла узкая полоска сравнительно ровного льда. На этой полоске и произошел первый удар, после которого машина взмыла вверх. Ударом снесло правую лыжу. Пилот выбил обледеневшее стекло своей кабины и привел машину на ту же площадку, вторым ударом снес левую лыжу и после этого, выключив мотор, бросил машину на фюзеляж таким образом, что она скользнула по небольшой ледяной площадке. Раздался треск. В боковое окно я заметил летящие куски и ждал, когда машина ударится в торос. Но этого не случилось. Машина остановилась... Механик и я были невредимы...

Итак, честь и хвала летчику, который «в усложненных метеоусловиях» ценою разбитого самолета спас жизнь экипажу?

Смеем утверждать: метеоусловия были не столь уж усложненными, если пилот видел внизу полосу, свободную от торосов, и черный берег, а самое главное, сумел сделать еще один заход на посадку после первого удара – привел машину на ту же площадку. Да и Ушаков хорошо видел в маленькое боковое окно, что вдоль берега шла узкая полоска сравнительно ровного льда.

Самолет бежит. В глазах потемнело... – почему потемнело, почему разбито лицо о приборную доску, если самолет бежит и не сталкивается ни с каким препятствием? Ведь Ушаков ждал, когда машина ударится в торос. Но этого не случилось. Машина остановилась.

Наконец, по рассказу Леваневского, встреча фюзеляжа со льдом произошла при первой попытке посадки. По словам же Ушакова, после того как ударом снесло правую лыжу, Леваневский привел машину на ту же площадку и вторым ударом снес левую лыжу.

Трудно представить себе, как от бегущего самолета вдруг почему-то полетели куски.

Не надо быть летчиком, чтобы заметить несовпадение впечатлений о посадке двух ее участников.

Наиболее точно охарактеризовал произошедшее член чрезвычайной тройки – была такая создана в Ванкареме решением правительственной комиссии по спасению экипажа «Челюскина» – Д. Небольсин: Прилетает Леваневский на прекрасном, как картинка, самолете и чуть ли не вдребезги расшибается...

Правомерность подобной оценки аварии подтверждает такой факт: самолет даже не пытались восстанавливать. Это в условиях острого дефицита спасательных средств выглядит странным, если у машины действительно были поломаны только лыжи и винт после «пробежки» на фюзеляже по льду. Ясно, что посадка завершилась, как шутят летчики, «мелкой» поломкой: самолет пришлось граблями собирать.

Подлечив разбитое лицо и добравшись через два дня после аварии до Ванкарема, Леваневский шлет в Москву телеграмму: Чувствую себя работоспособным и готов снова к работе. Однако на этом его «работа» по спасению челюскинцев завершилась, если не считать того, что он перегнал пустой самолет из Ванкарема в бухту Провидения. Даже не побывав в лагере Шмидта, не говоря уже о спасении людей, Леваневский становится одним из первых семи Героев Советского Союза. Это выглядело бы не столь диким, если бы звание Героя Советского Союза получили кроме Леваневского летчики Демиров, Бестанжиев, Галышев и Пивенштейн. Люди, далекие от авиации, наверняка даже не слышали их фамилий. Эти летчики тоже не добрались до ледового лагеря и не вывезли ни одного челюскинца непосредственно со льдины, но по своей ли вине? Впрочем, предоставим читателю решать, достойны ли эти люди высшей награды страны, если за свой аварийный полет в Ванкарем ее удостоился Леваневский?

Виктор Галышев. Один из первых советских дальневосточных и северных летчиков – он начал летать в тех краях в 1926 году. Вылетев из Хабаровска 17 марта, Галышев не в усложненных, а в сложнейших метеоусловиях преодолел более пяти тысяч километров, но в Уэллен попал, когда уже все челюскинцы были вывезены из лагеря на льду. Задержал летчика в Анадыре на десять ставших решающими дней отказавший мотор его самолета. Причина отказа была совершенно не связана ни с квалификацией летчика, ни с его человеческими качествами. Как только отказавший мотор починили, Галышев принялся перевозить спасенных челюскинцев в бухту Провидения.

Демиров и Бестанжиев. Два военных летчика из звена Каманина. Вылет из Олюторки, куда самолеты и их экипажи были доставлены пароходом, состоялся 20 марта. Из пяти стартовавших самолетов до Анадыря долетели три. Это были машины Каманина, Молокова и Пивенштейна. Демиров и Бестанжиев не пробились к Анадырю из-за отвратительной погоды. Они предприняли пять попыток сделать это. Все безуспешно: горы и погода заставляли их каждый раз возвращаться назад. При шестой попытке летчики решили долететь до Анадыря во что бы то ни стало. И долетели. Но уже над Анадырем в момент их прилета опустился густой туман и повалил снег. При практически полном отсутствии видимости оба самолета в поисках места посадки «задели», как сообщала потом пресса, за сопки. Произошедшее хорошо описал еще один летчик – участник спасения челюскинцев, М. В. Водопьянов:

Когда в плохую погоду летишь над снегом, линия горизонта пропадает. Сверху бело и снизу бело. Глазу зацепиться не за что. Определить истинную высоту полета на глаз не по чему. Карты не точные. Сопки внизу не мерянные. По карте – долина, а внизу громоздится гора. Демиров и Бестанжиев летели именно в такую погоду, руководствуясь только высотомером и картой. Прибор показывал сто с лишним метров высоты, а карта – долину. Вдруг толчок, треск, грохот, и Демиров очнулся по шею в снегу с ручкой управления мотора, зажатой между пальцами. Оказалось, что под ним была не долина, а покрытый снегом склон сопки. Не заметив склона, летчик на полном ходу врезался в гору. Машина, конечно, в щепки, а сам Демиров остался жив только потому, что мягкий глубокий снег смягчил страшный удар. Бестанжиев разбил свой самолет при точно таких же обстоятельствах, совпадающих в мельчайших деталях...

Самолет Демирова разбился в 15 километрах, а Бестанжиева – в 50 километрах от Анадыря. Бестанжиев и летевшие с ним механик и моторист были выброшены ударом из самолета на многие метры от места аварии. Трое суток голодный полузамерзший экипаж брел по тундре к людям. И дошел. Бестанжиев упал без сознания буквально в двух десятках метров от жилья. Техник-механик Романовский поморозил ноги. Ему пришлось ампутировать два пальца.

Борис Пивенштейн. Этот летчик пережил огромную моральную травму. Как мы уже отметили выше, в звене Каманина после потери самолетов Демирова и Бестанжиева остались сам Каманин, Молоков и Пивенштейн. Перед последним, уже небольшим этапом перелета Каманин при посадке подломил шасси своего самолета. Используя права командира, он приказал Пивенштейну остаться и чинить его машину, а сам полетел дальше на самолете Пивенштейна.

Вряд ли когда-нибудь в жизни я получал более тяжелое приказание, – вспоминал Пивенштейн.

И несмотря на столь дикую несправедливость, летчик не сдается: он на собачьей упряжке, одолженной у местного населения, привозит к самолету за сотню километров 170 килограммов бензина, залитого в четыре моржовых пузыря и две жестяных банки. (Каманин и Молоков, улетая, слили до капли из сломанного каманинского самолета бензин в баки своих машин.) Пока Пивенштейн доставал бензин, механик самолета Анисимов сделал из куска дерева – другого материала найти не удалось – шатун для стойки шасси, сломавшийся при грубой посадке Каманина. Два дня летчик и механик приспосабливали этот деревянный «протез» к самолету, и 10 апреля Пивенштейн с Анисимовым прилетели в бухту Провидения. Летчик мастерски посадил самолет – «протез», обмотанный веревками, не сломался. За три дня самолет привели в полный порядок, но последующие семь дней выла жестокая вьюга, а когда она кончилась, по радио передали, что все челюскинцы спасены. Опоздали! Пивенштейн и тут не упал духом. Шесть раз он летал из Уэллена в бухту Провидения и два раза – из бухты Провидения в бухту Лаврентия, перевозя спасенных челюскинцев к пароходу. Он переправил на своем самолете 22 человека.

Выше мы упомянули, что у самолета Галышева в Анадыре отказал мотор. Галышев, как и Каманин, летел не один: он вел звено из трех самолетов. В состав его звена входили еще двое молодых летчиков – Водопьянов и Доронин. Так же как и звену Каманина, звену Галышева оставался один последний бросок – до Ванкарема. Тут-то и случилась беда с мотором.

Итак, судьба поставила двух командиров звеньев совершенно в одинаковые условия, с той лишь разницей, что один поломал свой самолет сам, а у другого самолет отказал не по его вине. Как поступил в этой ситуации Каманин, мы уже знаем. Виктор Львович Галышев имел даже большие моральные права поступить так же и оставить любого из «мальчишек» возиться с его самолетом и мотором. Однако он решил иначе. Водопьянов и Доронин улетели, напутствуемые добрыми словами своего командира, и стали Героями Советского Союза, людьми, известными всему миру. Это же звание и известность получил и Каманин. Фамилии же Галышева и Пивенштейна известны лишь узкому кругу людей, в основном из среды историков авиации.

Позволим себе поведать читателю и о том, как, подарив славу одним летчикам, советское правительство «позаботилось» о других «крылатых» участниках челюскинской эпопеи, в частности – о В. Л. Галышеве. По доносу, а может быть просто по произволу НКВД, в 1938 году летчик был брошен в застенки ГУЛАГа. Приведем здесь рассказ ветерана якутской авиации В. Протодьяконова, который не нуждается в комментариях:

Неожиданно в феврале 1939 года мне дали указание взять Виктора Львовича из тюрьмы и организовать его отправку в Москву на лечение. Как и все непонятное, эта, я бы сказал, невероятная команда сверху – а таким было внезапное освобождение из тюрьмы Галышева – обрастала легендами. Вот одна, из них. Передавали друг другу шепотом, под большим секретом, что Виктор Львович смог передать из тюрьмы письмо Ворошилову, с которым был лично знаком еще со времен гражданской войны, и тот распорядился выпустить Галышева. Тогда этому верили. Теперь-то мы знаем, что «первый маршал» не торопился выручать не только своих знакомых, но даже близких соратников, безвинно отданных на заклание.

Я на руках вынес неправдоподобно легкого, донельзя истощенного и истерзанного Галышева за пределы страшного учреждения и привез на повозке, запряженной лошадью, в общежитие авиагруппы, где для него подготовили комнату (жена Галышева жила в Иркутске). Два месяца лежал он с отбитыми почками и печенью, переболевший пневмонией. Когда медицина дала разрешение, в автобазе авиагруппы оборудовали на полуторке коробку и отправили Виктора Львовича в сопровождении врача на станцию Невер, что на транссибирской магистрали, а дальше поездом в Москву. Там Галышева поместили в больницу, где он и скончался в скором времени.

...Добравшись до Владивостока пароходом, челюскинцы и их спасители – семь Героев Советского Союза – совершили триумфальную поездку через всю страну на поезде. На каждой станции – митинги, оркестры, подарки, взрывы энтузиазма. Леваневский, чувствуя, что сыграл более чем скромную роль в челюскинской эпопее, старался держаться на втором плане. Вот как он сам вспоминает, например, встречу в Москве с правительством: Я отошел в сторону, чтобы не мешать. Но вдруг слышу, товарищ Сталин зовет: «Леваневский! Чего Вы прячетесь и скромничаете?» Подошел ко мне и пожал руку.

В тот же вечер в стенах Георгиевского зала Кремля прозвучал тост «вождя»: Зачем летал Леваневский? Разве мы обещали ему деньги, когда он спасал Маттерна или когда летел к челюскинцам? Он сам вызвался помочь советским людям, оказавшимся на льдине вдали от берега... За здоровье Леваневского и всех Героев Советского Союза, мужественных, храбрых и достойных сынов нашей великой Родины!

А на следующий день Сталин лично позвонил Леваневскому в гостиницу и предложил ему вместе с Молоковым посетить международную выставку в Лондоне. 27 июня оба летчика с супругами выехали в столицу Великобритании.

«Прятаться и скромничать» теперь уже не было никакого смысла. Этот тезис и определил новый стереотип поведения Сигизмунда Леваневского.

В 1932 году появились первые наброски на ватмане самолета, принесшего в довоенные годы нашей стране наибольшую славу. Именно тогда возникли на бумаге контуры АНТ-25. С этого момента и до полного завершения летных испытаний новый самолет «вел» шеф-пилот конструкторского бюро А. Н. Туполева – М. М. Громов. Нельзя сказать, что летные испытания прошли без сучка и без задоринки – были вынужденные посадки, была реальная опасность взрыва машины в полете, были отказы жизненно важных систем. Но воля и мастерство Громова победили. «Приговор» его был однозначен: «Машина устойчива в полете и проста в управлении». Далеко не каждый новый самолет удостаивался столь лестного отзыва.

И начался трудный, но славный путь красавца АНТ-25. 13 сентября 1934 года машина под управлением Громова, с которым были второй пилот А. И. Филин и штурман И. Т. Спирин, ушла в полет с задачей установить мировой рекорд дальности и продолжительности полета по замкнутому маршруту. Результат – 12411 километров за 75 часов беспосадочного полета. Есть мировой рекорд!

Разумеется, знавший досконально все возможности самолета и «поставивший его на крыло» Громов не мог не думать о перелете на АНТ-25 через Северный полюс. Уже в 1932 году, когда самолет существовал только на бумаге, он мечтал об этом. Зимой 1934-1935 гг., когда АНТ-25 прошел все летные испытания и два экземпляра машины стояли полностью готовыми, желание перелететь Северный полюс созрело окончательно.

Однако весной 1935 года к правительству обращается с просьбой разрешить перелет из Москвы в Америку через Северный полюс на АНТ-25 теперь уже член ВЦИК СССР С. А. Леваневский. Сталин пригласил его и, выслушав, разрешил перелет. Начался новый виток биографии летчика.

Леваневский сформировал экипаж: второй пилот Г. Ф. Байдуков, штурман В. И. Левченко. Началось освоение самолета, тренировки, которые продолжались три месяца. В одной из тренировок экипаж провел в беспосадочном полете 17 часов 20 минут. Вся подготовка к перелету за океан протекала вполне благополучно.

Лето 1935 года выдалось очень дождливым. К тому моменту, когда ранним утром 3 августа 1935 года полностью заправленный, подготовленный к прыжку через Северный Ледовитый океан самолет занял свое место в начале взлетной полосы, дождь почти беспрерывно заливал аэродром уже вторую неделю. Вот что писал ставший впоследствии знаменитым, а в то время никому не известный чешский журналист Юлиус Фучик, находившийся в те дни в Москве: Московские крыши десятые сутки поливал проливной дождь. В эту ночь Москве не спалось. Впрочем, этот перелет взволновал не только москвичей... За приготовлениями Леваневского внимательно следили не только в Советском Союзе, но и во всей Европе и в Америке.

После доклада начальника метеослужбы о погоде по маршруту экипаж прощается с провожающими. Генеральный конструктор машины А. Н. Туполев уходит, не торопясь, к тому месту взлетной полосы, где самолет должен будет оторваться от земли. Так он поступает каждый раз, когда его самолет уходит в небо с важным заданием.

Заработал мотор. Белая ракета. Самолет, медленно набирая скорость, начал разбег, уподобившись глиссеру: из-под колес веерами вырывалась вода. По рассказам провожающих, взлет казался мучительно долгим. Наконец вздох облегчения вырвался из груди тысяч людей. Машина ушла в воздух.

Как и предсказала метеослужба, через пару сотен километров дождь постепенно прекратился. Облака редели, и вскоре взгляду открылся беспредельный голубой купол. Погода установилась чрезвычайно редкая для этих мест, о какой летчики говорят: миллион на миллион – миллион километров чистого неба на миллион километров видимости во все стороны, куда ни посмотришь.

В половине четвертого дня, когда самолет шел над Баренцевым морем, Леваневский заметил на левом крыле небольшую струйку масла, вытекающую из мотора. В кабине появился легкий запах гари. Экипаж насторожился. Однако, оценив утечку, Байдуков и Левченко доложили командиру, что бортовых запасов масла вполне хватит до Канады, где при плохом исходе можно будет посадить самолет на подходящую площадку. Основная задача перелета – преодолеть Северный Ледовитый океан через Северный полюс – будет выполнена. Однако Леваневский докладывает на командный пункт об утечке масла и разворачивает самолет на обратный курс.

Позже выяснилось, что маслосистема мотора была полностью исправна, но техники, готовя машину к уникальному перелету, залили масло в бак «от души» – по заглушку. Разогревшись, масло, естественно, расширилось, и излишки его начало выбрасывать через дренажную трубку. Таким образом, утечка должна была вскоре прекратиться, что, кстати, и случилось при подлете к аэродрому в Кречевицах (между Ленинградом и Москвой), куда было приказано лететь на посадку. Однако, когда это произошло, экипаж уже сливал из баков горючее, готовясь к посадке. Слив горючего в полете, мягко выражаясь, операция далеко не безопасная. Стоило открыть сливные горловины, как кабина наполнилась резким запахом бензина. Вдыхание паров бензина было не самой большой неприятностью для экипажа. Байдуков, который в тот момент пилотировал машину, вспоминал позднее: В этих условиях огромные светло-фиолетовые ленты пламени выхлопных газов мотора, которые днем простым глазом мы не видим, теперь, с наступлением темноты, казались созданными для казни экипажа. Я вел насыщенный парами бензина самолет над макушками леса и думал: «Уж лучше было рискнуть перелететь полюс!»

Самолет приземлился. И тут случилась новая беда. Уже после выключения мотора Левченко случайно выстрелил осветительной ракетой. Пропитанная бензином обшивка крыла мгновенно вспыхнула. Пожар удалось потушить, но самолет являл собой печальное зрелище.

Доклад Леваневского Сталину о том, что на одномоторном самолете лететь через полюс нельзя, не имел под собой никаких оснований, что, однако, не помешало ему сыграть отрицательную роль в судьбе не только самолета, но и его конструктора.

«Мудрый вождь» сделал Леваневскому далеко не мудрое предложение: поехать в Америку и приобрести там самолет.

«Необходимо выяснить, можно ли у них купить самолет для задуманного перелета через Северный полюс», – размышлял вслух «отец советской авиации».

Очевидно, он полагал, что за океаном есть самолеты, пригодные для такого перелета, а вот с летчиками у империалистов плохо. Байдуков, который хорошо понимал, что самолета, подобного АНТ-25, не имеет ни одна страна мира, попросил Сталина не командировать его в Америку и занялся восстановлением загнанного в дальний угол ангара, опаленного и ставшего опальным самолета.

Леваневский, а затем и Левченко отбыли в заокеанское турне. Как уже знает читатель, лето 1936 и 1937 годов ознаменовалось тремя великолепными дальними перелетами АНТ-25, которые совершили экипажи Чкалова и Громова. Можно сказать, не боясь быть уличенным в предвзятости, что весь мир рукоплескал искусству не только летчиков, но и создателей самолета.

Не обнаруживший за океаном подходящего для поставленной цели самолета, Леваневский все же купил машину фирмы «Валти» и вернулся на родину на неплохом, но вполне рядовом морском самолете (кстати, тоже одномоторном).

Весной 1935 года была закончена постройка спроектированного в конструкторском бюро В. Ф. Болховитинова тяжелого четырехмоторного самолета-гиганта, получившего позже наименование СССР Н-209. К летным испытаниям машины приступили летчики Я. Н. Моисеев и Н. Г. Кастанаев. Случилось так, что буквально после первого испытательного полета Моисеев заболел, и в пилотское кресло вместо него сел старейший русский авиатор, летавший еще в первую мировую и гражданскую войны, А. К. Туманский.

Самолет плохо проходил испытания. По впечатлениям Туманского, машина не обладала необходимой продольной и поперечной устойчивостью, была очень тяжела в управлении. Тяжела до такой степени, что главный механик летно-испытательного аэродрома Н. Н. Годовиков был вынужден установить на самолет специальную систему, уменьшающую нагрузку на штурвал. Не исключено, что Н-209 после нескольких полетов был бы снят с испытаний для доработки, если бы не Кастанаев. Говоря об этом человеке, будет уместно заметить, что он обладал огромной физической силой. Туманский, вспоминая о нем, приводил такой, например, факт. У крыльца дома Кастанаева лежал с незапамятных времен огромный валун, мешавший подъезжать к крыльцу дома на автомобиле. Туманский как-то посоветовал Кастанаеву пригласить пяток рабочих, чтобы они убрали глыбу. «Зачем?» – удивился тот. Поднял камень и отнес его за угол дома.

Огромная сила Кастанаева помогала ему справляться с тяжелым управлением нового самолета. Туманский вспоминал, что Кастанаев закрывал глаза на недостатки Н-209. После нескольких совместных полетов мнения летчиков о машине резко разошлись. Туманский не мог понять, почему напарник старается не замечать дефектов конструкции, мирится с ними.

Причина такого поведения опытного летчика вскоре стала ясна всем: Кастанаев предложил Леваневскому возглавить экипаж Н-209 для перелета из Москвы через Северный полюс в Америку. Леваневский с готовностью согласился, но дальше этого дело не пошло. Леваневский не выразил даже желания вылететь самостоятельно на новой для него машине, полностью надеясь на Кастанаева. Пока шли отладочные полеты, Леваневский всю весну и начало лета 1937 года облетывал на Черном море американские морские самолеты, закупленные советским правительством за океаном, хотя заняться этим могли десятки и сотни других летчиков. Даже вернувшись с юга, Леваневский, по воспоминаниям летчиков и инженеров опытного аэродрома, на удивление редко приезжал на аэродром, держал себя отчужденно до заносчивости, чисто человеческих контактов с членами своего будущего экипажа не искал. Не проявлял он никакого интереса ни к новой машине, ни к тренировкам. Туманского, например, очень удивил тот факт, что ни Леваневский, ни Кастанаев перед труднейшим полетом совершенно не упражнялись в «слепом» самолетовождении.

Приближался июль 1937 года. На 28 июля был назначен контрольно-тренировочный полет по маршруту Москва – Мелитополь – Москва. Машину поднял в небо и фактически провел весь полет Кастанаев. У Леваневского были все основания доверять ему: на Н-209 Кастанаев совершил уже более ста полетов, налетав свыше 50 тысяч километров.

Двенадцатого августа в начале седьмого вечера – именно на это время был назначен вылет Н-209 – на командирское сидение вновь сел Кастанаев, и опять он поднял тяжело нагруженного гиганта в небо. Машина, готовая к взлету, весила 35 тонн – цифра по тем временам более чем впечатляющая.

Первые часы полета протекали вполне благополучно. Более скоростной, чем АНТ-25, четырехмоторный Н-209 в середине следующего дня, в 13 часов 40 минут, прошел Северный полюс, о чем экипаж информировал штаб перелета радиограммой. А уже через час, в 14 часов 32 минуты, пришло первое тревожное сообщение. Экипаж доложил об отказе правого крайнего мотора. Это происшествие хотя и не вызывало радости, но и не внушало тревоги. Почти за сутки полета самолет выработал много горючего, был уже значительно легче и вполне мог лететь на трех моторах. Около 16 часов якутская радиостанция приняла еще одну не вполне разборчивую радиограмму, из которой все же можно было понять, что экипаж практически не слышит «земли». Около 18 часов радиостанция мыса Шмидта на волне Н-209 более или менее разборчиво приняла слово «ждите», судя по всему переданное с борта самолета. Это была последняя весточка, и вот уже много лет остается без ответа вопрос, что же случилось с Н-209 и его экипажем.

Версий обстоятельств гибели достаточно много. Наиболее близкими к истине, скорее всего, следует считать две. Первая: самолет был разбит при посадке и похоронил под обломками экипаж или тут же после посадки затонул. Вторая: беспорядочное падение или срыв в штопор обледеневшего самолета. Г. Ф. Байдуков выдвинул и третью гипотезу: интенсивное образование льда привело к сильным вибрациям, в результате которых самолет разрушился в воздухе.

Один из участников поиска Н-209, Герой Советского Союза А. Н. Грацианский пишет в своей книге «Уроки Севера» следующее: Наиболее вероятный район посадки или падения самолета Леваневского – участок океана между полюсом и восьмидесятым градусом северной широты в американском секторе Арктики. Но там в это время скопились многолетние торосистые льды, посадка на которые не сулила ничего доброго. В этот район добрался лишь один участник поисковых полетов – американский летчик Уилкинс на самолете «Консолидейтед», который обладал в те времена наибольшей дальностью полета. Но он не смог осмотреть эту территорию из-за крайне неблагоприятных условий погоды. Густая облачность не позволяла ему опускаться ниже двух с половиной тысяч метров.

Интересна гипотеза ветерана полярной авиации Н. Кекушева, который вместе с журналистом П. Новокшеновым высказал догадку, что Н-209 приземлился на большой айсберг. Постоянно дрейфующий айсберг вскоре оказался далеко от места катастрофы. Самолет замело снегом. Снег спрессовался, превратился в лед. Постепенно, год от года, под давлением собственного веса и в связи с большей, чем у окружающего льда, теплоемкостью самолет (или его обломки) погружался в толщу льда. Там он и поныне, если в конце концов не прошел айсберг насквозь.

Часть из тех, кто исследовал обстоятельства и возможные районы гибели Н-209, полагают, что обледеневший самолет, терявший высоту, с одним неработающим мотором, был, без сомнения, развернут экипажем на южный курс, чтобы в случае вынужденной посадки оказаться на материке. Сторонники этой гипотезы уже много лет организуют экспедиции к побережью Северного Ледовитого океана. Читатели журналов «Техника молодежи» и «Вокруг света», газет «Известия» и «Советская Россия», конечно же, следят за ходом этих экспедиций. Имеет ли право на существование гипотеза, принятая энтузиастами поисков, сказать трудно. Так или иначе, очерчены три возможных зоны поиска: якутская (район горного озера Себян-Кюэль), чукотская и аляскинская. Пожалуй, наиболее жизнеспособна аляскинская версия. Она базируется на рассказах эскимосов из поселка Оликток, утверждающих, что они видели между островами Спай и Тэтис (группа островов Джонса) 15 августа 1937 года (непонятно, почему 15, а не 13 августа), как большой предмет дважды коснулся поверхности воды и в третий раз упал в лагуну. Между упомянутыми островами расстояние в 5 миль. Глубина лагуны 5-7 метров) Сторонники аляскинской версии считают, что самолет или его обломки покрыты двух– трехметровым слоем песка и ила. Описываемое место находится в американском секторе Арктики. Туда уже неоднократно направлялись экспедиции, организованные на личные средства бывшим американским летчиком Вальтером Курильчиком под эгидой журнала «Нейшнл джиогрэфик». Принять участие в экспедиции приглашался и советский сторонник аляскинской версии – Ю. Сальников.

На наш взгляд, наиболее близка к истине следующая версия. Самолет закончил свой полет над океаном. В момент отказа мотора машина, по докладу экипажа, шла на высоте 4600 метров в сплошной облачности. Очевидно, начавшееся обледенение усложнило и без того тяжелое управление самолетом, и даже силач Кастанаев, уставший за сутки пилотирования трудной машины, не справился с самолетом, и Н-209 погиб. Как это случилось – при постепенном снижении (на это указывает постепенное, с 14 часов 32 минут до 18 часов, ухудшение связи между «землей» и экипажем) или же при переходе машины в беспорядочное падение или штопор, – сказать трудно. Так или иначе, экипаж Н. Г. Кастанаева, в котором С. А. Леваневский практически выступал в роли пассажира, разделил судьбу многих исследователей Арктики, чьи последние минуты навсегда останутся тайной для людей.

В августе 1937 года поиски исчезнувшего Н-209 были организованы оперативно и довольно большими силами. Ледокол «Красин», несколько самолетов с лучшими полярными летчиками (как советскими, так и американскими) продолжали искать спустя месяцы после исчезновения Н-209, когда экипаж, даже если он чудом уцелел при катастрофе, уже не нуждался в помощи. Отчаявшись найти летчиков, искали место гибели самолета.

В мае 1938 года решением правительства поиски были прекращены. Люди и техника поисковых экспедиций начали возвращаться к местам своего постоянного базирования. Возвращалась в Москву с острова Рудольфа и группа летчиков звена Чухновского – Бабушкин, Мошковский и Фарих на тяжелых самолетах. Самолет Н-212, пилотируемый Мошковским, потерпел катастрофу. На борту этой машины находился в качестве пассажира раненый М. С. Бабушкин (за несколько дней до вылета в Москву Бабушкин попал в аварию, у него была раздроблена стопа и сильно повреждено плечо). Плохая погода задержала Н-212 в Архангельске. Бабушкину предлагали выехать в Москву поездом. Он отказался наотрез. 18 мая погода несколько улучшилась, и Н-212 вырулил на взлетную полосу. Сразу же после отрыва от земли загорелся один из моторов. Машина упала в Двину, предварительно ударившись о землю. Самолет тут же затонул. Бабушкин был выброшен из разламывающегося самолета и извлечен из воды подоспевшими к месту аварии рыбаками. Он был без сознания. Думая, что летчик утонул, рыбаки применили испытанный способ возвращения к жизни захлебнувшегося человека: они стали подбрасывать тело на брезенте – попавшая в легкие вода при этом выливается. В данном случае этого делать было нельзя: Бабушкин потерял сознание не от того, что захлебнулся, – при ударе самолета о землю у него сломалось ребро, и осколок разорвал легкое. Поэтому рыбаки невольно ускорили его смерть. Так не стало ветерана Севера, выдающегося полярного летчика, пролетавшего в Арктике 23 года, Михаила Сергеевича Бабушкина. При катастрофе Н-212 погибли также И. И. Жутовский, врач Е. М. Россельс и механик К. А. Турский.

...Леваневский погиб, не достигнув цели. Его называли в нашей среде неудачником, и он это знал. Сигизмунд был действительно «невезучим», – эти слова принадлежат В. П. Чкалову. Нам не хотелось бы соглашаться с Валерием Павловичем: Леваневскому, наоборот, всю жизнь везло, кроме, пожалуй, последнего полета.

К его летной судьбе, скорее, можно применить слова великого труженика Арктики Амундсена: Победа ожидает того, у кого все в порядке, – люди называют это счастьем. Поражение обеспечено тому, кто забыл вовремя установить нужные правила поведения, – люди называют это несчастьем.

Рассказывая о Кастанаеве, Годовикове и Галковском – членах экипажа Н-209, – хорошо их знавший по многолетней совместной работе на опытном аэродроме А. К. Туманский говорил: До сих пор я с болью вспоминаю это трагическое путешествие, вспоминаю единственно из желания способствовать укреплению в нашей жизни таких норм поведения, при которых известность и слава венчают усилия людей, действительно верных долгу и воодушевленных идеей, а не охотников за фартом, не тех, кто жаждет достичь успеха, не задумываясь о средствах. Древние были мудры, говоря, что честолюбие – вечный враг справедливости.