ГЛАВА II

Развитие брахманизма

Что касается системы, созданной пурохитами и превратившейся в брахманизм, мы вели речь только о самом принципе, но не о трудном процессе его реализации. Чтобы рассмотреть его, я выбрал не момент начала формирования этого процесса и его развития, а эпоху его апогея. Теперь вернемся в лоно истории и ближе познакомимся с системой.

Могущество пурохит сформировалось на двух устоях: разумная религиозность арийской расы, с одной стороны, а с другой, преданность, менее благородная, но более фанатичная, метисов и аборигенов. Их власть опиралась на вайсиев, всегда искавших поддержки против военной касты, и на судрасов, отличавшихся чувством суеверного страха и восхищения перед людьми, ежедневно общавшимися с Богом. Без такой двойной поддержки пурохиты даже не могли бы и подумать о независимости, а если бы им и пришла такая мысль, они не смогли бы осуществить ее. Ощущая поддержку, они осмелели. Однако в это время внутри многочисленной группы арийцев разразилась большая смута. И в результате баталий, вызванных религиозными распрями, зороастрийские народы откололись от индийского семейства и ушли из Пенджаба и соседних с ним земель. Они направились на запад, навсегда порвав со своими братьями, чья политическая организация их больше не устраивала. Если задаться вопросом о причинах раскола, если спросить, почему то, что было по нраву одним, не устраивало других, то вряд ли можно получить однозначный ответ. Однако я почти не сомневаюсь в том, что зороастрийцы, оставаясь дальше к северу, т. е. в арьергарде арийцев-индусов, не сохранили в себе вместе с большей чистотой крови достаточно разума, чтобы отказаться от установления иерархии по рождению, надуманной, с их точки зрения, и, следовательно, бесполезной и не популярной. Если бы в их рядах не было черных судрасов, вайсиев-кафров и мулатов-кшатриев, если бы все они были белые и равные, тогда они могли бы согласиться с тем, чтобы во главе их социальной организации стояли брахманы. В любом случае очевидно, что новая система внушала им отвращение, которого они не скрывали. При знаки такого отношения мы видим в реформе, вдохновителем которой был Зороастр, Зердушт или Зеретоштро.

Но раскольники, так же как индусы, не сохранили древний арийский культ. Возможно, они хотели свести его к более точной формулировке. Все в новой религии-магии дышит протестом и враждой к брахманизму.[135] В священном языке зороастрийцев бог индусов «Deva» стал «Дивом», т. е. злым духом, а слово «maaniu) получило значение «небесный», а его корень у брахманистских народов сохранил значение «ярость» или «гнев».[136]

Итак, раскол произошел, и два народа с тех пор продолжали жить отдельно и вступали друг с другом в отношения только с оружием в руках. Тем не менее, даже отвечая неприязнью на неприязнь, оскорблением на оскорбление, они всегда помнили об общем происхождении и не отказывались от родства.

Кстати, следует отметить, что по всей вероятности незадолго до этого-раскола начал формироваться пракритский язык, а собственно арийский язык, если он вообще когда-нибудь существовал иначе, чем в виде совокупности наречий, прекратил свое существование. Но еще долго санскрит преобладал в виде разговорной речи, что не мешало множиться производным наречиям и диалектам, а священный язык тем временем постепенно превращался в книжный.

Как были бы рады брахманы, если бы уход зороастрийских народов избавил их от всякой оппозиции. Но пока они боролись только с одним противником, хотя было немало желающих разрушить их систему. До сих пор они сталкивались только с одной формой протеста, а другие еще не проявились.

Арийцы продолжали движение к югу и востоку, и это движение, которое длилось до XVIII в. н. э. И которое, возможно, продолжается в скрытой форме до сих пор, пока существует брахманизм, сопровождалось — и частично было вызвано — давлением других народов с юга, прибывавших с древней родины. В «Махабхарате» рассказывается об этом великом запоздалом переселении. Эти пришельцы, возглавляемые сыновьями Панду, очевидно шли путем своих предшественников и пришли в Индию через Согдиану, где основали город, который назвали Панда по имени своего патриарха. Что касается расы, к которой принадлежали эти завоеватели, здесь нет никаких сомнений. Их название означает «белый человек». Брахманы легко узнавали этих противников и считали их отпрысками прародителей индийской нации. Они даже признавали родство пришельцев с ортодоксальной королевской расой куравов. Их женщины были крупными, белокожими и белокурыми и пользовались той свободой, которая у тевтонов — наполовину подавленная у римлян — была продолжением древних нравов белого семейства.

Эти пандавы ели любое мясо, т. е. питались и быками, и коровами, что считалось самым большим кощунством у индийских арийцев. В этом отношении зороастрийские реформы не затрагивали старую систему, что было еще одним и убедительным в ретроспективе доказательством того, что эта цивилизация, построенная на общих религиозных идеях, издавна объединила обе ветви независимо от исконных идей расы. Пандавы не уважали священных животных и еще меньше почитали кастовую иерархию. Их священники не были брахманами и даже пурохитами. Поэтому в глазах индусов они были «нечистыми», и бросали тень на брахманскую цивилизацию.

В конечном счете разразилась война, ее театром был весь север, юг и восток полуострова до Видехи и Висалы, а участвовали в ней все народы, как арийцы, так и аборигены. Борьба была тем более долгой, что у завоевателей были естественные союзники в лице многих арийских племен в Гималаях, враждебно относившихся к брахманской системе. Многие метисные народы были заинтересованы в разрушении этой системы: все разбойники любого цвета кожи становились сторонниками пандавов.[137]

Куравы защищали цивилизацию, но в конце концов потерпели поражение. Пенджаб и большие территории по соседству с ним оказались в руках более белых и, следовательно, более активных завоевателей, и, вынужденная уступить, индусская цивилизация отодвинулась дальше на юго-восток. Однако она сохранились благодаря устойчивости рас, ее составлявших. Ей оставалось только ждать, и ее реванш в отношении потомков пандавов стал блестящей победой. Пандавы, свободные от любых священных ограничений, быстро смешались с местными племенами и де градировали в этническом отношении. Брахманы одолели их. Они вовлекли выродившихся потомков Панду в сферу своей деятельности, навязали им свои идеи и догмы, вынудили организоваться по своим правилам и увенчали свой успех тем, что навязали им жреческую касту. Между прочим, в Кашмире нынешние представители высших слоев имеют более темную кожу, чем остальные жители. все дело в том, что их предки пришли с юга 4).

На севере отношения между кастами были не такими, как на юге.[138] Здесь брахманы ничем не отличались от массы населения, которое никогда не подчинялось добровольно своим жрецам, и глубокое презрение к ним со стороны истинных индусов, а еще больше их низкий моральный уровень — эти факторы и определили вечное наказание потомков пандавов за попытку разрушить брахманскую систему. Кстати, следует отметить, что хорошо известная классификация греческих писателей, которые делили индусов на три категории — рыбаков, земледельцев и горцев, — скорее всего относится только к группам, имевшим очень мало арийского и жившим на западных окраинах Индии.

Итак, победу брахманов над пандавами определила в большей мере чистота расы, нежели однородность этнических элементов. У первых все инстинкты были упорядочены и, не противореча друг другу, имели особые сферы применения; вторые были обречены чрезмерным смешением крови. Аналогичную ситуацию мы видели в последний период истории Тира.

Начиная с этого времени многочисленные арийские народы окончательно отделились от индийской национальности и утратили прежнее достоинство и уважение. В эту категорию следует включить белые племена, жившие между Сарасвати и Гиндукушем, и некоторые из тех, что населяли берега Инда, т. е. всех, кто для древних греков и римлян являлись жителями Индии.[139] Ниже этих народов стояли многочисленные «нечистые» жители, а еще ниже — аборигены.[140]

Таким образом, для брахманов, строгих логиков, общество делил ось на три большие категории: чисто индийская народность, включающая в себя три освященные касты и дополнительную касту, признаваемую в силу необходимости; затем идут арийские народы, или вратии, которые имели большое количество местной крови, поздно приняли священный закон, не всегда его соблюдали и, самое худшее, были его противниками. В данном случае слово «вратия», т. е. вор, грабитель, казалось истинным индусам недостаточно сильным, поэтому таких людей называли еще «дасиу», что равносильно оскорбительному ругательству, которое этимологически близко к зендскому «данджу», «дакиу», «дахиу» — так зороастрийцы называли свои провинции.

Наконец, ниже презираемых дасиу стояли аборигены. Это были полные дикари, и их число было очень велико. Чтобы судить об их моральных качествах, достаточно посмотреть сегодня на их прямых потомков в Декане, в горах Виндхиа и в центральной лесной части полуострова, где они бродят, собравшись в шайки. Не смотря на многие века, которые прошли с тех пор, как Рама победил жителей. Цейлона, в их образе жизни ничего не изменилось. Не буду упоминать все племена этой категории — ограничусь несколькими.

Племя кад-эрили-гару, говорящее на тамильском наречии. Они не носят одежд, спят в пещерах и кустах, питаются кореньями, дикими фруктами и животными. Не исключено, что это потомки Анака, хореяне, о которых говорится в Библии.[141]

Катоди, живущие под деревьями. Они едят живых рептилий.

Каухиры: не умеют даже защититься от диких зверей, которые часто их пожирают.

Кандасы: приносят человеческие жертвы, крадут индийских детей или покупают их у париев и убивают.

Этими примерами можно ограничиться.

Брахманы объединяли их всех под общим именем «Mlekhas» (этимологически «слабые»), т. е. дикари или варвары (Barbara). Последний термин укоренился во всех языках белой расы.

«Barbara», «Varvara» означает человека с курчавыми волосами; то же значение имеет слово «papua». Можно предположить, что первые не белые люди, с которыми столкнулись арийцы, принадлежали к черной расе. К ним относятся и африканские берберы.

Учитывая огромную численность аборигенов, индийские политики понимали, что нет смысла игнорировать их и что разумнее оставить отвращение в стороне и каким-то образом приобщить их к арийской цивилизации. Но каким путем? Что им можно было предложить? Все блага земные были распределены. Впрочем, брахманы были готовы предложить им даже высокие привилегии, из тех, что и арийцам приходилось добывать физической силой: я имею в виду знак божественности с той оговоркой, что его можно было получить лишь после смерти, вернее, после ряда перевоплощений. После того, как был узаконен догмат о переселении душ, люди, входившие в категорию «Mlekhas», убедились, что все классы индийского общества живут согласно новой вере, и также принимали ее.

Истинно верующий и добродетельный брахман, умерщвляющий плоть, гордился тем, что после смерти он попадет в число высших существ. Кшатрия заново рождался брахманом и обретал надежду на более высокое перевоплощение, вайсиа в следующей жизни становился кшатрием, судра — вайсием. Впрочем, ошибки и прегрешения приводили к противоположному результату. Так почему же абориген не мог стать судрой и так далее? Иногда он попадал в последний класс еще при жизни. Когда какой-нибудь народ начинал группироваться и требовалось включить его в систему индийского государства, несмотря на догмат, приходилось идти на то, чтобы допустить аборигенов в самый низший из классов.

Но система обещаний лучшей доли после перевоплощения могла работать лишь при наличии доброй воли тех, кого она касалась. И в Индии это стало возможным.

Приобщение аборигенов к цивилизации происходило двумя путями. Первый был менее эффективным и заключался в том, что воины-кшатрии, составлявшие регулярную армию, которая включала в себя пехоту, кавалерию, вооруженные колесницы и слонов, а также вспомогательные части из аборигенов, отправлялись в поход на врага. После победы гражданский и религиозный закон запрещал военным ассимилировать «нечистое» население. Кшатрии просто отбирали власть у непокорного вождя, заменяли его одним из его сородичей и уходили, забрав добычу и удовлетворившись ненадежными обещаниями покорности и лояльности.[142]

Брахманы действовали по-другому. Они небольшими группами уходили за пределы священной земли Арьварта или Брахмаварта. Они добрались до густых лесов, до болотистых мест, где тропическая природа вырастила сказочные деревья, фрукты, цветы, где жили красивые птицы, бродили газели, а также опасные тигры и змеи, строили там уединенные жилища и предавались бесконечным молитвам, медитации и просветительству. Они в любую минуту могли стать жертвой местных дикарей. Полуголые брахманы сидели у своих хижин, чаще всего в одиночестве, иногда с учениками, такими же безоружными, как они сами, и столь же беззащитными. Тысячи миссионеров погибли. Кстати, согласно легендам и поэмам, аскеты имели дело с людоедами. Но на место одного убитого приходили десять новых, которые оспаривали право на хижину, ставшую теперь святилищем, и колонии расширялись и множились по мере того, как брахманы овладевали умами своих диких врагов. А те, пораженные суеверным страхом, наконец захотели узнать, что же представляют собой эти загадочные люди, столь безразличные к страданию и к смерти, и что их привело сюда. Тогда анахореты внушали им следующее: «Мы самые благородные из людей, и нет нам равных на земле. Мы имеем право на высшие почести. В предыдущих жизнях мы были такими же ничтожными, как и вы. Благодаря добродетелям мы постепенно возвышались и достигли того, что даже цари пресмыкаются у наших ног. Мы всегда стремимся к тому, чтобы стать богами. Наши страдания в этом краю направлены на достижение этой цели. Вы можете убить нас — мы все равно добьемся этого. Слушайте нас, верьте нам, покоритесь, служите нам, и вы станете такими же, как мы».[143]

Дикари слушали, верили и покорялись. Арьяварта завоевывала новые земли. Анахореты становились ветвью местного брахманства. Для управления и охраны новой территории приходили кшатрии. Чаще всего местные вожди занимали место в воинской касте. Появились новые вайсии, причем чистота крови уже не имела значения. В небрежении чистотой упрекали даже брахманов, и эти упреки были обоснованы. Так, в эпические времена Ломапада, местный вождь обращенных ангасов, женился на Санте, дочери арийского царя Айодхиа. В той же «Рамаяне» говорится, что одна из жен ге роического царя Дасаратха была из народа кекайа. Вообще-то, этот народ был арийским, но жил за пределами священной земли Сарасвати и считался «вратия». Так, в VIII в., во время индийской колонизации земель желтых народов к востоку от Кали, в Непале и Бутане, брахманы брали в жены местных девушек, а их потомство получало право вступить в воинскую касту.

Таким образом, во имя своего принципа, делая этот принцип основополагающим для социальной организации, аскеты-брахманы создавали систему, которая объединяла множество людей, тем более, что ее члены были далеки от ратных трудов и вели строгую жизнь. Однако при всем том, что эта система уже преодолела множество препятствий, ее в будущем ждали новые, еще более трудные.

Кшатрии видели, что если при такой социальной организации им была уготована самая важная роль, то основная власть принадлежала жречеству. Они должны были выполнять то, что решали брахманы; их называли царями, но в глазах народа они были на втором месте после священников. Еще более неприятным для них было то обстоятельство, что брахманы служили вечными посредниками между властителями и простым народом и даже их солдатами, между тем как те же брахманы, посредством терпения и отказа от земных радостей, становились отцами Арьяварты, используя результаты работы своих мужественных миссионеров среди аборигенов. Рано или поздно такая ситуация должна была привести к смягчению строгих правил и к расшатыванию брахманской системы.

Брахманы, например, дошли до того, что начали возводить вождей аборигенов в ранг кшатриев; более того, они проявили еще большую терпимость к арийцам этой касты, а именно: давали многим усердным в религиозности и науках право подняться до брахмана. Так можно интерпретировать эпизод с Висвамитрой в «Рамаяне». При этом следует признать, что взамен они оговорили для себя право жениться на дочерях кшатриев и самим становиться царями. Кроме того, становясь зятьями властителей, они не имели ничего против того, чтобы дети от их браков исключались из жреческой касты, следуя закону «деградации». Но привилегии воинской касты, а также царского достоинства, оставались за ними.

Итак, в Древней Индии благосклонно относились к объединению двух каст, а во многих случаях брахманы становились соперниками кшатриев в борьбе за высшую власть «материального» порядка. Было ясно, что сохранение принципов во всей их строгости может поставить под угрозу существование самой системы. Чтобы избежать этой опасности, брахманы призвали на помощь логику, разум и гибкость.

Было введено такое правило: сын от брака отца кшатрии и матери-брахманки не может быть ни царем, ни священником. Он мог стать бардом или царским конюшим. Будучи выродившимся брахманом, он мог стать ученым историком, изучать светскую поэзию, сам сочинять стихи, декламировать их своему господину и собравшимся на праздник кшатриям. В то же время он не имел права изучать литургические гимны и священные науки. Будучи неполным кшатрием, он имел право носить оружие, садиться на лошадь, управлять колесницей, сражаться во втором ряду, но не мог надеяться на то, чтобы самому командовать воинами. Ему была предоставлена большая честь: самоотверженность. Совершать подвиги для своего господина и воспевать его вот был удел такого человека. Его звали «сута». В индийском эпосе нет более мягкого, благородного, нежного и печального персонажа. Это было олицетворение женской преданности в суровом сердце героя-воина.[144]

При всей своей изобретательности такой порядок должен был обернуться беспорядком, и хотя связанные с ним компромиссы были изначально ему присущи, не было сомнения в том, что для его сохранения требовались срочные меры — необходимо было закрыть зияющую рану

на теле социальной системы. Именно с этой целью брахманы придумали класс чандалов, который разрушительным образом завершил иерархию «нечистых» каст.

Град оскорблений сыпался на арийцев-отступников и необращенных аборигенов. Но все они, включая угрозу изгнания из общества и даже смерти, были пустяком по сравнению с тем, что ожидало несчастных детей представите лей четырех узаконенных каст, запятнавших себя запретным союзом. Даже подходить к этим существам считалось постыдным делом, позором, смыть который кшатрия мог, лишь убивая тех, кто был в этом уличен. Им запрещалось входить в города и деревни. Увидев их, любой человек мог спустить на них собак. Колодец, из которого они пили, объявлялся оскверненным. Если они строили себе жилище, его можно было разрушить. Наконец, на земле не было более мерзких чудовищ, на которых с такой силой ополчалась целая социальная и политическая теория. Причем все эти страшные кары были направлены не столько против несчастных чандалов, сколько на их будущих родителей. Надо признать, что если презренная каста и испытывала на себе тяжесть кровавой длани закона, то такие случаи были редки. В данном случае теория безуспешно боролась с мягкими индийскими нравами. Чандалов презирали и ненавидели однако они выжили. У них были деревни, которые можно было сжечь, но их не жгли. Остальные люди даже не особенно сторонились их и терпели их присутствие рядом с собой. Им дали возможность заняться ремеслом. В нынешней Индии такие «нечистые» занятия, как, например, работа мясника, приносят большую прибыль чандалам. Многие из них разбогатели на торговле зерном. Другие играют важную роль в переводческом деле. На более высоких ступенях социальной лестницы можно встретить богатых чандалов — счастливых, независимых от кастовой идеи и уважаемых. Есть индийские династии, принадлежащие к «нечистой» касте, что не мешает им иметь совeтников-брахманов. Следует, правда, отметить, что такой порядок вещей был результатом потрясений, начиная с эпохи вторжений. Что касается терпимости на практике и мягкости нравов перед лицом теоретической жестокости закона, они имели место во все времена.

Появление этой ужасной касты имело серьезные последствия, но я не сомневаюсь в том, что этого было недостаточно, чтобы сохранить в индусском обществе базовую иерархию и стать препятствием для рождения новых каст, по крайней мере в провинциях, которые присоединились к Арьяварте.

В этом смысле брахманы, как и прежде, сделали все, что смогли. Не стану повторять сказанное выше о Бутане и Непале — в других землях произошло то же самое. Тем не менее не надо забывать, что независимо от количества чужой крови в арийцах на той или иной территории арийского элемента всегда было больше в жилах брахманов в первую очередь, кшатриев во вторую, чем у остальных каст, этим объясняется неоспоримое превосходство, которое даже сегодня, после стольких бурных событий, демонстрирует брахманское общество. Если этнический уровень всей системы снизился, то общий беспорядок был только преходящим и временным. Объединение рас внутри каждой касты происходило скорее там, где принципы оказывались слабее; цивилизация испытывала взлеты и падения, но не претерпевала коренных изменений, потому что в каждой категории смешение инстинктов довольно быстро уступало место настоящему единству. Иными словами, сколько было каст, столько и смешанных рас, находящихся в состоянии равновесия.

Категория чандалов отвечала настоятельной потребности в системе, которая должна была показаться особенно неприемлемой для военных. Множество законов и ограничений стояло на пути кшатриев в осуществлении их воинских и властных прав, унижало их личную независимость, мешало им удовлетворять свои страсти и прежде всего ограждало от них дочерей и жен их подданных. После долгих колебаний они засобирались свергнуть иго и, взявши в руки оружие, объявили войну жрецам, отшельникам, аскетам, философам, чьи дела исчерпали их терпение. Таким образом, после победы над зороастрийскими и прочими еретиками, над жестокими невежественными аборигенами, преодолев трудности на пути создания для каждой касты своего русла между берегами закона, брахманы столкнулись с гражданской войной; войной самой опасной, потому что она велась между человеком вооруженным и человеком безоружным.

История Малабара сохранила дату — если не самой борьбы, то, по крайней мере, одного из ее эпизодов. В анналах этой страны рассказывается о том, что большой раскол произошел между кшатриями и мудрецами на севере Индии, что все воины были уничтожены, а победители во главе с Парасу Рамой, знаменитым брахманом, которого не надо путать с героем «Рамаяны», после своей победы укрепились на южном побережье и создали там республиканское государство. Это произошло в 1176 г. до н. э. И ознаменовало начало малабарской эры.

Это поражение брахманов было только одним из эпизодов войны, и таких эпизодов было немало. Все указывает на то, что их противники, почти такие же арийцы, как брахманы, не были лишены способностей и не полагались слепо только на силу оружия. Кшатрии ловко внедрились в самый стан врага, в его теологическую цитадель — для того, чтобы искоренить влияние брахманов на вайсиев, судр и аборигенов и для того, чтобы успокоить свою совесть и оправдаться от упреков в безверии, что было очень важно в такой глубоко религиозной стране.

Известно, что во время пребывания в Согдиане и позже основная масса зороастрийских и индусских племен исповедовала довольно простой культ. Хотя В нем было больше заблуждений, чем в первобытных верованиях белой расы, тем не менее он был не такой сложный, как религиозные понятия пурохит, которые начинали строить брахманизм. По мере того, как индийское общество взрослело и все больше «черной» крови аборигенов запада и юга, а также желтого элемента с востока и севера поступало в жилы народа, изменялись религиозные потребности. Мы уже видели на примере Ниневии и Египта, какие уступки приходилось делать для удовлетворения нужд черного элемента. Это было началом умирания арийских народов. Они продолжали оставаться чисто абстрактным понятием, а антропоморфизм, хотя он, возможно, и присутствовал в идеях, еще не проявился. Боги были красивы и этим походили на арийских героев. Изображать их еще никому не приходило в голову.

Когда на сцене появились черный и желтый элементы, пришлось изменить систему, чтобы сами боги вышли из идеального мира, в котором обитали арийцы. Независимо от различий между черным и желтым типом и независимо от того, какой из них преобладал, аборигены были едины в том, что боги должны быть скорее ужасными, жестокими и непохожими на человека, нежели красивыми и добрыми, и отличающимися от людей только большим совершенством, чем формой. Эта доктрина была исключительно метафизической, а скудный опыт художников еще больше затруднял ее реализацию.

Иногда объясняют все эти отталкивающие языческие изображения Индии, Ассирии и Египта, все эти отвратительные неприятности, плод воображения восточных народов, чисто метафизическими причинами, т. е. желанием представить вместо образов символы, которые дают пищу для трансцендентных размышлений. Такое объяснение не кажется мне солидным. Мне даже. представляется, что оно навязывает извращенный вкус возвышенным умам, которые, желая проникнуть в самые глубокие тайны, тем не менее не чувствуют в себе острой необходимости сделать свои физические ощущения более грубыми и материальными. Но разве нельзя было использовать не столь отталкивающие символы? Разве только скандальным образом можно выразить мощь природы, силы Божественного и его многочисленные атрибуты? Разве эллины изобразили мистическую статую «тройственной» Гекаты с тремя головами, шестью руками и ногами и исказили ее лица жуткими конвульсиями? Разве они усадили ее на страшного Цербера и повесили ей на грудь ожерелье из черепов и дали в руки орудия пытки со свежими следами крови на них? Точно так же христианство не прибегало к ужасам, изображая божественную троицу. И не сделало карикатуру из святого Петра. Эллинизм и католическое христианство прекрасно обошлись без уродства. в сюжетах, которые были не менее метафизическими, чем индусские, ассирийские, египетские догматы. Итак, в безобразии образов нельзя винить природу абстрактного мышления, потому что все дело в устройстве глаз, умов и сердец, к которым обращены эти образы. Черные и желтые аборигены могли понимать

только уродливое — оно было создано для них, и оно стало для них необходимым.

Таким образом, индусам нужно было не только создать теологическую персонификацию, но и размножить ее, чтобы сделать более доступной для восприятия. Немногочисленных богов древних времен — например, Индры со своими спутниками — уже было недостаточно для передачи идей, которые в изобилии порождала расширяющаяся цивилизация. Когда идея богатства стала доступной для масс, которые научились ценить ее предпосылки и следствия, эту мощную движущую социальную силу поставили под охрану небесного покровителя и придумали Куверу, богиню, полностью отвечавшую вкусу черной расы[145]

Между тем в таком размножении богов следует видеть не только чрезмерность. По мере того, как становился тоньше брахманский дух, он пытался вновь овладеть древней истиной, которая когда-то ускользнула от арийской расы, и, создавая низших богов на потребу аборигенам или вначале терпя, а затем принимая автохтонные культы, брахманизм укреплял свои позиции. Он вел поиски все выше и выше, и, думая о силах, о небесных существах, превосходящих Индру, Агии, он нашел Брахму, придав ему самые возвышенные черты, какие только были доступны философии; и в тот мир эфирного созидания, где инстинкт прекрасного лепил такое великое существо, допускалось очень мало безобразного.

Долгое время Брахма оставался для толпы неизвестным богом. Его изображение появилось позже. Низшие касты не понимали и игнорировали его; он был в основном богом аскетов, которым был необходим и которые не собирались его свергать. Они прошли весь путь высших существований, они сами узнали, что значит быть богом, и теперь мечтали только об одном: слиться с ними наконец отдохнуть от жизни, которая была тяжела даже для них, познавших небесное существование.

Если высшее Божество брахманов было недоступно пониманию низших классов и, возможно, даже вайсиев, оно было доступно возвышенному уму кшатриев: оставаясь участниками ведических наук, они обладали менее активным чувством религиозности, чем их соперники, но были достаточно образованны, чтобы не выступать открыто против понятия, значение которого они хорошо понимали. Они пошли в обход и при помощи теологов из воинской касты или брахманов-отступников трансформировали суть Вишну, второстепенного кшатрийского бога, поставили ему метафизический трон и подняли его на ту же высоту, где пребывал небесный покровитель их врагов. Теперь он был равным Брахме, и воинская каста больше не чувствовала себя ущемленной в смысле теологической доктрины.

Это был хорошо обдуманный шаг, и он сопровождался долгой и упорной борьбой; он угрожал власти брахманов и крахом всему индийскому обществу. На одной стороне был Вишну со свободными и вооруженными кшатриями, на другой — Брахма со своими мирными жрецами и беззащитными классами вайсиев и судр. Аборигены имели выбор между двумя системами: первая предлагала им религию, такую же организованную, как и прежняя, абсолютное освобождение от кастовой тирании и в перспективе возможность для самого последнего из людей добиться всего даже в течение нынешней жизни, не дожидаясь следующего перевоплощения. Другой режим не сулил ничего нового для простых людей, он даже не мог обвинить соперников в безбожии, потому что у них был один пантеон — только верховный бог был другой, — он даже не мог обеспечить защиту слабым или проявить либерализм, т. к. отныне либерализм был оружием тех, кто обещал униженным все блага. Итак, если брахманы утратили доверие черных подданных, то какое воинство они могли противопоставить царским мечам?

Такие ситуации часто встречаются в истории. Однако стоит отметить, что из двух воюющих политических партий меньше ошибок делали брахманы. Их заслугой было также то, что они жертвовали частностями, чтобы сохранить основу. В результате долгих распрей жрецы и воины пришли к соглашению.

Брахма стоял на одной ступени с Вишну. Спустя многие годы, после революций, о которых мы говорить не будем, т. к. они не имели чисто этнического характера, к ним присоединился Шива,[146] а еще позже появилась философская доктрина, которая объединила эти три божественных существа в троицу, обладающую способностью творения, сохранения и уничтожения мира, и в результате свела брахманскую теологию к древней идее одного, единого, бога, охватывающего всю вселенную.

Брахманы окончательно отказались от мысли сохранить высшую власть, а кшатрии стали считать ее своим атрибутом от рождения. При этом кастовый режим сохранился во всей строгости и целостности.

Индийское общество, основанное брахманами, с честью выдержало один из самых опасных кризисов в своей истории. Оно восстановило свои силы, оно было однородным, и его будущему ничто не угрожало. На юге оно колонизировало большую часть плодородных земель и вытеснило непримиримых врагов в пустыни и болота, в заснеженные Гималаи, в горы Виндхиа. Оно оккупировало Декан, овладело Цейлоном и принесло туда свою культуру. Все свидетельствует о том, что с того времени оно продвинулось до дальних островов Явы и Бали, обосновалось в нижнем течении Ганга и по течению Брахмапутры проникло на земли желтокожей расы, которая до сих пор была известна индусам по небольшим районам на севере, востоке и на южных островах. Кстати, арийцы никогда не имели в Индии компактной территории. Во многих местах их поселения были окружены местным населением. В Декане их раньше вообще не было.

По мере того, как осуществлялась эта деятельность, тем более трудная, что новые территории были обширнее, расстояния больше, а всего труднее были климатические условия, расширялась морская торговля, в частности, с Китаем, и еще в 1400 г. до н. э. В Индию поступали чудесные дары земли, продукция рудников и ремесленников — .: все, чем славилась Поднебесная Империя и другие цивилизованные страны мира. Индийские торговцы посещали и Вавилон.[147] На побережье Йемена они обосновались основательно. Процветающие государства полуострова славились сокровищами, чудесами и радостями жизни — плодами цивилизации, созданной по строгим правилам веры и истины, но национальный характер сделал ее мягкой, почти «патерналистской». По крайней мере, такое впечатление появляется при чтении великих исторических эпосов и религиозных легенд эпохи буддизма.

Цивилизация их ограничивалась этими внешними блестящими эффектами. Будучи вскормленной теологической наукой, она черпала из этого источника силы тот самый гений всего великого: это можно сравнить с тем, как средневековые алхимики воспринимали свой великий труд, цель которого заключалась не только в получении золота. При всех своих достижениях, при всех своих поражениях, которые она переносила с таким достоинством, и всех победах, плоды которых она так счастливо использовала, индийская цивилизация рассматривала как нечто незначительное все то, чего она добилась, и в ее глазах настоящий и окончательный триумф предстоял в ином мире.

В этом заключался великий смысл брахманского детища. Разделив людей на категории, брахманы максимально использовали эту систему для совершенствования человека и подготовки его к опасному пути, началом которого была агония, который должен был привести к более высокому предназначению, если человек прожил без грехов, или к более низкому уделу, который давал возможность покаяться. Какой же силой должна была обладать эта идея для верующего, если даже сегодня индус из самой презренной касты, питаемый надеждой на лучшее перевоплощение, презирает господина-европейца, который платит ему, или мусульманина, который его бьет!

Итак, смерть и посмертное осуждение являются основными принципами жизни индуса, и судя по безразличию, с каким он относится к земному существованию, можно сказать, что он живет только для того, чтобы умереть. Здесь есть очевидное сходство с тем духом отрешенности, который царил в Египте: египтянин тоже был устремлен к будущей жизни, видел ее будто наяву и в каком-то смысле подготавливал ее. Параллель очевидна, или лучше сказать, обе линии идей пересекаются под прямым углом и исходят из общей вершины. Равнодушие к земному существованию и прочная вера в обещания религии придают истории нации логику, прямоту, независимость и возвышенность. Когда человек мысленно живет одновременно в двух мирах, он взором и душой видит за чертой могилы не мрак, но блеск новой жизни, его мало пугают страхи, при сущие рационалисту, и он считает кончину только переходом к иному существованию. Самые славные моменты человеческих цивилизаций случаются тогда, когда жизнь еще ценится не так высоко, чтобы кроме ее сохранения не видеть иных целей. Откуда же берется такое отношение к жизни? Всегда и всюду оно определяется количеством арийской крови в жилах народа.

Таким образом, теология и метафизические исследования были фундаментом индийского общества. На них строились политические и социальные науки. Брахманизм не разделял сознание гражданское и религиозное. Китайская и европейская идеи разделения церкви и государства была для него неприемлема. Без религии брахманское государство немыслимо. С религией был связан каждый шаг в личной жизни индуса. Религия была всем, она проникала везде, давала смысл всему; она одновременно и унижала и возвышала даже чандала, и этот ничтожный человек получал основание для гордости и находил существ более низких, чем он, и достойных презрения.

Под сенью науки и веры поэзия нашла великих творцов в священных обителях отшельников. Aнaxopeты, спустившись с невиданных высот медитации, покровительствовали светским поэтам, поощряли их и даже соперничали с ними. Валъмики, автор «Рамаяны», был почтенным аскетом. Оба рапсода, Кусо и Лаво, которым он поручил заучивать и декламировать свои стихи, были сыновьями самого Рамы. В царских дворцах тепло принимали интеллектуалов, а часть брахманов занималась только поиском талантов. Поэмы, элегии, другие произведения занимали место рядом с объемистыми плодами суровых наук. Драма и комедия, озаренные светом настоящих гениев, с блеском изображали нравы настоящего и великие деяния прошлого. Достойное место в ряду знаменитых мемуаристов занимает Калидаса. Хотя надо заметить, что понятие индусов об истории отличается от нашего отсутствием стройного и последовательного изложения фактов и событий.

Однако я не могу сказать, что такой расцвет независимой свободной мысли, каким бы выдающимся он ни казался нам, не способствовал последнему крупному восстанию, одному из самых разрушительных, какие испытал брахманизм. Я приступаю к разговору о рождении буддистских доктрин и об их политических следствиях.

Примечания:

1

«Одиссея», XV.

13

Цитата взята из «Естественной истории человека» Причарда.

14

Кстати, среди них есть почти незаметные, хотя и очень характер¬ные. Я бы отметил небольшое утолщение по краям нижней губы, которое встречается у немцев и англичан. Этот признак германского происхождения можно заметить в некоторых портретах фламандс¬кой школы, в «Мадонне» Рубенса из Дрезденского музея, в «Сатирах и нимфах» из того же собрания, в «Лютнистке» Миерса и т. д. Ни один краниоскопический метод не в состоянии обнаружить такие детали, которые, тем не менее, характерны для наших смешанных рас.

135

В «Зенд-Авесте» есть остатки брахманистских верований, которые отсутствуют в нынешней религии парсов.

136

Зороастрийцы дали имя «Индра» злому гению.

137

Возможно, пандавы были обязаны своей победой подкреплениям с севера, например кулиндасов, обосновавшихся на востоке ближе к истоку Ганга. «Махабхарата» называет их чистой расой, но далекой от индусской культуры.

138

Население Кашмира и Пенджаба поддерживало разнообразныеконтакты с желтыми народами, а также с черными и мулатами. В более поздние времена туда вторглись греки-бактрийцы и саки, затем арабы, афганцы, балуки. В результате страна индусов первойузнала власть арийских племен, а сегодня мы видим, что именно здесь арийцы сильнее всего перемешались с другими расами. Уже в эпические времена дарадаты Пенджаба считались отщепенцами.

139

«Что касается «пандитов» (кашмирцев), принадлежащих к касте брахманов, они отличаются невероятным невежеством, и любой из прислуживающих нам индусов выглядел благороднее их. Они едят все, кроме говядины, и пьют «арак», что в Индии позволительно лишь самым низшим кастам». (Из письма В. Жакмона, 1831 г.)

140

Население, с которым сражался Александр Великий, было полуарийским, но настоящие индусы считали этих людей «вратиями». Это были малли (малавы) и подданные Поруса. Малавы составляли часть бахилаков вместе с ксудраками (или оксидраками). «Манава-Дхарма-Шастра» обвиняет их брахманов в несоблюдении религиозного закона. Греки и индусы плохо знали друг друга. В далекие времена народ, живший за Синдхом, называл западные народы — хамитов и семитов — «Javana». Значение этого слова неясно, и если оно означает западные народы вообще, тогда его следует отнести и к северным и южным племенам. «Jawa» — значит «вторгаться». Позже джаванами называли арабов. В Библии так именуются семиты Кипра и Родоса, а также испанские турдеты. А в одной надписи Дария «Jouha» означает островных греков; скорее всего поселенцы, жившие на побережье, получили это имя от персов и в свою очередь перенесли его на жителей континента. Еще позже индусы считали джаванами греков. В последних книгах «Махабхараты» так называются бактрийцы-македонцы, причем они изображаются храбрым и ученым народом.

141

Еще больше напоминает потомков Анака племя, которое обитало в южном течении Ямуны в пустыне Дандака. Это были жестокие гиганты, часто нападавшие на жилища аскетов-брахманов.

142

Сомнительно, что именно поход Рамы против ракшасов, черных демонов, живших на юге, предопределил появление арийцев на острове Ланка (Цейлон). Победитель сбросил с трона Равана, отдал империю брату этого великана и вернулся на север.

143

Отрывок из «Манава-Дхарма-Шастра».

144

«Сута» — прототип спутника странствующего рыцаря, Гандолена или Гвендолена

145

Брахманизм вел долгую борьбу, прежде чем принять антропоморфизм; видимо, Шлегель был прав, когда говорил, что и индийские памятники не могут соперничать по древности с египетскими. Впрочем, он был не прав, добавив: «и с ниневийскими».

146

По свидетельству Лассена, это божество имеет связь с культом черных аборигенов. На юге его боготворят под именем Линга, и брахман никогда не войдет в храм, где находится его изображение.

147

Опытными мореплавателями были вайсии: в одной буддистской легенде рассказывается о торговце, который совершил семь морских путешествий. Индусы могли иметь связи с халдеями, у которых был морской флот (Исайа, ХIII, 14) и колония в Герра на западном побережье Персидского залива, где имела место торговля с Индией. В ней участвовали финикийцы до и после своего исхода из Тилоса. Офир из священных книг находился на берегу Малабара, а поскольку еврейские названия привозимых оттуда товаров звучат на санскрите, а не на деканском языке, из этого следует, что высшие классы страны состояли из арийцев в ту эпоху, когда туда приходили корабли Соломона. Стоит также отметить, что первые колониальные поселения на юге Индии появились на морском побережье, и это указывает на то, что их основатели были мореплавателями. Вполне вероятно, что они издавна пришли к устью Инда и основали там первые империи, например, Потапа.