На рассвете со стен крепости раздались три пушечных выстрела. Местным жителям сигнал этот был хорошо известен. Он означал, что с Брестской каторги бежал преступник, и напоминал о том вознаграждении, которое ожидает всякого, кто поймает беглеца. На этот раз им был двадцатитрехлетний Франсуа Эжен Видок, известный, несмотря на молодость, как «король побегов». Излюбленным его способом был побег с переодеванием. Однажды он вышел из тюрьмы под видом муниципального служащего, сделав из трехцветной ленты пояс и кокарду. Нехитрый маскарад вполне удался — часовой вытянулся перед ним, отдавая честь. В другой раз совершил побег в мундире офицера. Стражник почтительно приветствовал мнимое начальство и сам распахнул перед ним двери. Приходилось ему совершать побеги и с помощью подкопов, веревочных лестниц, подкупа… Каждый новый способ побега рождался в изобретательной голове Видока, как импровизация, прямо на месте — в зависимости от обстоятельств.

Репутацию «короля побегов» Видок поспешил оправдать и на Брестской каторге. Переодевшись в платье монахини, которая за ним ухаживала в тюремном лазарете, он на восьмой день после прибытия в крепость бежал… В конце концов сумел сменить женский наряд на платье матроса и добрался до родного Арраса, где он родился в 1775 году в семье булочника.

В жизни ему приходилось выступать под разными именами: де Сент-Эстев, де Сен-Жюльен, Сен-Шарль и Доран, Жан Луи и господин Жюль, его называли Мек, что значит на воровском жаргоне «Хозяин», а то и просто — «папаша с улицы Галери Вивьен»…

Свой первый побег, собственно и определивший всю его дальнейшую жизнь, Франсуа Видок совершил еще в детстве…

В один прекрасный день, прихватив из кассы родителей тысячу франков, он отправился в Остенде, надеясь там сесть на корабль и уплыть в Америку. Однако уехать не удалось — на пристани его дочиста обокрали, и ему пришлось поступить в бродячую цирковую труппу. С этого момента начались похождения Видока, вполне оправдавшие предсказания гадалки. В балагане впервые проявился его талант подражателя, не раз выручавший его впоследствии. Видок поистине владел даром Протея, перевоплощался буквально на глазах, легко изменял возраст, облик лица, манеры, голос.

С этих самых пор жизнь превратилась для Видока в постоянный театр, наполненный перевоплощениями и переодеваниями, вхождениями то в одну, то в другую роль, сменой масок, имен, биографий. Видок становился то хозяином положения, то жертвой случая. Казалось, что временами судьба играет с ним, а подчас и он — судьбой. Причем судьбой не только своей…

…Шел 1791 год. Молодая французская республика переживала тяжелые дни. До аррасцев доносятся из Парижа призывы отстоять отечество. Среди выступлений патриотов они узнают голос и их земляка адвоката Максимилиана Робеспьера, родившегося в соседнем с Видоками доме и отправившегося отсюда однажды вечером на дилижансе в столицу, как избранник города в Генеральные штаты.

Франсуа Видок, к тому времени вернувшийся после долгих странствий в родной Аррас и прощенный отцом, вступает добровольцем в армию. В день битвы с австрийцами при Вальми — первого крупного успеха республиканских войск, его производят в капралы. Для шестнадцатилетнего юнца это было неплохое начало. Подвел его необузданный нрав. После дуэли с унтер-офицером и ареста, ему ничего не оставалось, как бежать и скрыться. На его счастье подоспела амнистия, после чего он спокойно объявился в Аррасе. В городе в тот момент расправлялись с аристократами. На площади перед ратушей мрачно возвышалось изобретенное годом раньше доктором Гильотеном «во имя любви к человечеству» быстро действующее приспособление для обрубания голов, метко окрещенное в народе «национальной бритвой». Не обходилось и без трагических курьезов. Одного беднягу собрались казнить лишь за то, что крики его попугая показались бдительному соседу похожими на восклицание: «Да здравствует король!»

Вступившись за невиновного, Видок обвинен сам и вынужден покинуть Аррас, если не хотел оказаться на гильотине… Затем он снова в армии и снова дезертирует. Кочует с цыганами, становится морским артиллеристом, потном корсаром, погонщиком скота, торговцем, актером, контрабандистом. Всюду выступает под разными именами…

Вскоре ему опять не повезло. Из-за ссоры и поединка он оказывается на три месяца заключенным в тюрьму, не подозревая, что отсюда отправится прямо на галеры.

В тюрьме Видок познакомился с неким Севастьяном Буателем. Вся вина этого крестьянина состояла в краже хлеба. Шесть лет каторги — таково было наказание, которое ожидало несчастного. двое заключенных взялись ему помочь. Написав от его имени прошение, они заодно ловко сфабриковали и поддельный документ об освобождении Буателя, причем вовлекли в это дело и юного Видока. Крестьянина выпустили. Когда же подлог раскрылся, его авторы свалили всю вину на Видока — для него это означало несколько лет каторжных работ. Тогда-то он и решил бежать. Был пойман, убежал снова. Так повторялось неоднократно, пока, наконец, его не приговорили — уже как «закоренелого» преступника — к восьми годам галер…

Он жил среди отверженных законом, изучал их повадки и нравы, много лет наблюдал жизнь с ее изнанки. Склонный к парадоксам, Стендаль говорил, что только на галерах можно найти людей, обладающих великим качеством — силой характера. Рядом с бедняком, осужденным за кражу хлеба или кочана капусты, здесь были преступники, имена которых долго сохранялись в преданиях галер. Портреты некоторых из них Видок позже набросал в одной из своих книг, посвященной бывшим его дружкам. Таков был, например, благовоспитанный вор Жосса по прозвищу «Отмычка», выступавший под именем маркиза Сен-Аман де Фараль. В высшем свете, где он обычно орудовал, его принимали за креола из Гаваны. Приятная наружность, изящные манеры, костюм франта открывали перед ним двери богатых особняков, которые и являлись объектом его краж, свидетельствовавших о тонкой наблюдательности и изобретательности их автора. Подстать ему был и Пьер Куаньяр. Сын крестьянина, он был приговорен в 1801 году за воровство к четырнадцати годам исправительных работ и отправлен на галеры в Тулон. Но вскоре объявился в Испании. Спустя некоторое время вступил во французскую армию под именем графа де Понти де Сент-Элен. Мнимый граф — порождение буржуазного общества, где, по словам Бальзака, «честностью нельзя достичь ничего», — усвоил главное правило этого общества: «в него надо врезаться пушечным ядром или проникнуть, как чума». Вор пробрался в высший свет, сменив красную куртку и зеленый колпак каторжника на щегольский офицерский мундир. После Наполеона служил Людовику XVIII, был принят при дворе, за личные заслуги перед королем его производят в подполковники. Но, оказалось, — бывший уголовник ни на минуту не изменил своему ремеслу: псевдограф возглавлял успешно действовавшую шайку воров. Кончил свою жизнь Куаньяр все же на галерах: его случайно опознал на военном параде бывший заключенный, раньше отбывавший вместе с ним срок в Тулоне.

К типу «флибустьеров в желтых перчатках», как называл Бальзак респектабельных разбойников, принадлежал и Сен-Жермен, прошедший жизнь под разными именами и 6 разных костюмах, и знаменитый авантюрист Антельм Колле, тоже обладавший даром превращения и тоже окончивший свои дни на каторге. Этот дерзкий мошенник, которого много лет тщетно пытались изловить, появляясь в облике епископа и в сутане монаха, в мундире генерала или под видом простого офицера, похищал крупные суммы и исчезал…

Легендарный «король побегов» на деле оказался вовсе не одинок, а его биография, полная удивительных приключений и фантастических превращений, была типичной для общества, в котором он вращался. Люди, воплощавшие своим обликом и судьбой преступный мир, были нередко в то же время скрытой движущей пружиной и «высшего света», составляли его суть.

Их похождения часто находили отражение на страницах прессы того времени, в «Судебной газете», печатавшей отчеты о дерзких подвигах беглых каторжников, сеящих смятение в провинции и в столице. Факты такого рода неслучайно получили отклик и в художественной литературе. Создается даже мода на романы, где действуют пираты, разбойники, беглые каторжники, полицейские. Не избежал всеобщего поветрия и молодой тогда Бальзак. Уже в ранних своих произведениях он выводит тип сильного человека, скрывающегося обычно под чужим именем. Это и пират Аргоу, присваивающий себе фамилию графа де Максенди, и неуловимый, таинственный Феррагюс — элегантно одетый, с орденом Золотого руна и звездой на фраке, с двумя буквами, выжженными на правом плече: «К.Р.» — каторжные работы. Наконец, это Вотрен — один из наиболее известных и ярко обрисованных персонажей «Человеческой комедии». В прошлом «Наполеон каторги», известный под именем Жака Коллена, по кличке «Обмани-смерть», он впервые появляется в романе «Отец Горио»…

Впрочем, у Бальзака это не просто дань литературной моде, не просто подыгрывание публике, падкой до дешевых сенсаций или жаждущей таинственных приключений: кровавых злодеяний и эффектных разоблачений. Это отражение закономерностей самой жизни.

«Ко двору, в министерства, на вершину администрации и армии протискивается толпа молодчиков, о лучшем из которых приходится сказать, что неизвестно, откуда он явился, — шумная, пользующаяся дурной славой, хищническая богема, которая напяливает на себя обшитые галунами мундиры…» — так характеризовал К. Маркс новых героев, пришедших из жизни в литературу, на страницы бальзаковских романов (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т.8, с. 216).

В пестром мире героев Бальзака, среди галереи созданных им типов мрачная фигура Вотрена занимает особое место. Образ этот, по словам самого автора, представляющий моральное гниение общества и все общественное зло, был подсказан писателю подлинной историей, свидетелем которой он явился.

Автор «Человеческой комедии» считал действительное событие, случай — «величайшим романистом мира», призывал его изучать, ибо жизнь всегда придумывает более сложные сюжеты, чем писатель. Искусство писателя — озарить огнем воображения картины, увиденные в жизни, осмыслить их, укрупнить, переплавить в форму художественного обобщения.

Бальзак, носивший в голове целое общество, стремившийся изучить это огромное скопище типов и дать точный социальный диагноз общественных болезней, взял подлинный факт, почти неправдоподобный, и угадал за ним типическое явление. Это была история Видока.

Метаморфозы Видока, так же как и перевоплощения Куаньяра, Колле, Жосса, напоминают нам различные маски, принимаемые Вотреном. Бальзак прямо указывал, что мнимый испанский аббат Карлос Эрера «оказался на месте каторжника Коллена в результате какого-нибудь преступления, столь же искусно совершенного, как то, при помощи которого Куаньяр стал графом де Сент-Элен». Тот же Коллен, скрываясь от полиции, выступает под личиной негоцианта, в роли генерала, осуществляет «блистательнейшую из своих проделок» — побег, переодевшись, подобно Видоку, в мундир жандарма. Как и Видок, Вотрен совершает еще одно, быть может, самое удивительное из своих перевоплощений. Но об этом по порядку…

На парижской улице, где в начале двадцатых годов прошлого столетия находился кабачок «Стульчик», в то время часто можно было видеть хорошо одетого господина. Высокий рост, широкие плечи и развитая мускулатура свидетельствовали о незаурядной силе. Наружность его не лишена была приятности: огненно-рыжая шевелюра, голубые глаза, чуть улыбающийся рот, лицо властное, запоминающееся.

Обычно он пользовался кабриолетом, сзади которого восседал лакей — здоровенный детина. Но иногда господин, возбуждавший любопытство всей улицы, позволял себе прогуляться пешком. Тогда в глаза бросались шпага с рукояткой, украшенной драгоценными камнями, а под тканью его костюма угадывались очертания пары пистолетов. Видимо, человек этот чего-то опасался и вынужден был принимать чрезвычайные меры предосторожности.

Никто из соседей по улице толком на знал даже, как его зовут. Называли просто «господин Жюль». И никому в голову не приходило, что под этим именем скрывается всесильный начальник сыскной парижской полиции Видок — тот самый «король побегов» — каторжник, имя которого еще не так давно было известно в любой тюрьме Франции.

Что же произошло, каким образом каторжник оказался в роли высокопоставленного хранителя закона? Что за новая чудесная метаморфоза произошла с легендарным авантюристом?

Видоку опостылела жизнь травимого зверя, ему надоело, как скажет потом Вотрен, «играть роль мячика между двух ракеток, из которых одна именуется каторгой, другая — полицией». Постоянный обитатель каторги решает стать ее поставщиком.

Это было одно из самых неожиданных превращений Видока, которое позже повторит на страницах «Человеческой комедии» бальзаковский Вотрен. Из человека, преследуемого и гонимого буржуазным обществом, Видок становится его рьяным защитником, навсегда приковывает себя к… галере власти.

Перед ним была поставлена задача: очистить от преступников столицу Франции, насчитывающую тогда около миллиона жителей. Задача эта была тем более сложной, что первое время в подчинении шефа полиции имелось всего несколько помощников. Приходилось самому участвовать в облавах и арестах. Разоблачениям Видока способствовал не только талант сыщика и знание мира, с которым ему так долго приходилось иметь дело, но и искусство трансформации. Теперь он не раз применил испытанные в прошлом средства ради иных целей: во время охоты на преступников появлялся на парижских улицах, в кабачках и ночлежных домах под видом угольщика и водовоза, слуги и ремесленника, одинаково ловко носил костюм аристократа и бродяги, беглого каторжника…

Первый его крупный успех на новом поприще был связан с именем знаменитого фальшивомонетчика, человека редкой ловкости пальцев — некоего Ватрена. Его долго не удавалось поймать. Наконец, осенью 1811 года газета «Журналь де Пари» сообщила, что Ватрен, приговоренный заочно, схвачен на площади Отель де Вилль. Возможно, Бальзак, узнавший позже об этой истории от Видока, заимствовал это имя и, несколько изменив его, назвал им одну из самых колоритных фигур «Человеческой комедии».

Но не только имя для своего персонажа взял Бальзак из жизни. Писатель придал Вотрену черты реального лица — Видока, создал близкий к подлиннику портрет, наделив его умом, хитростью и силой характера, присущими прототипу. Даже внешний облик этого литературного героя, его ярко-рыжие волосы, незаурядная физическая сила, приветливое обращение и грубоватая веселость, за которыми скрывался вулкан человеческих страстей, — скопированы с Видока.

Бальзак имел право сказать, что Вотрен «не заключает в себе никакого преувеличения», ибо был списан «с живого человека».

Однако и это не все. Бальзак использовал факты биографии бывшего каторжника при создании своих романов, разумеется, подвергнув жизненный материал процессу творческой переплавки.

Сведения, почерпнутые из жизни Видока, послужившего как бы возбудителем творческого воображения писателя, были немаловажным источником для автора «Человеческой комедии» при описании преступного мира, которым, как он считал, нельзя было пренебрегать в характеристике общественных нравов, в точном воспроизведении состояния всего общества.

…Летним вечером 1844 года в загородном доме Бальзака в Жарди собрались друзья писателя. Хозяин «угощал» в тот день своих гостей примечательной личностью — известным сыщиком Видоком.

Расположившись в глубоком кресле, он занимал окружающих историями из своей жизни. Рассказывал о неписаных

законах преступного мира, о «царе» воров Фоссаре, о Бомоне-человеке совершившем сверхъестественное: умудрившемся проникнуть в хранилище драгоценностей и похитившем ценностей на огромную сумму. «Тут столько, — заявил он при аресте, — что можно было сделаться честным человеком. И я сделался бы честным. Это так легко богатому! А между тем, сколько богатых, которые хуже мошенников!» Или о том, как он «вычищал Тюильри» от самозванцев, разгадав нюхом бывшего каторжника клеймо обитателей галер под платьем маркиза де Фенелона и де Шамбрей, под мундирами де Стевенс и де Сент-Элена. Время от времени, Видок сопровождал свое повествование словами: «Комедия! Комедия мира — самый необыкновенный спектакль!..»

Это была не первая встреча автора «Человеческой комедии» Бальзака с прототипом его Вотрена. Они познакомились задолго до этого, еще в начале двадцатых годов. Встречались в доме господина де Берни, советника суда, за обеденным столом у Бенжамена Аппера, известного филантропа редактора «Журналь де призон». Бальзака интересовали факты, случаи из уголовной и судебной практики, он запасался материалом для своих романов, изучал жизнь «дна». Видок, как никто, мог оказаться полезным для него. Возможно, именно после встреч с ним Бальзак записал свои знаменитые слова о том, что все ужасы, которые романистам кажутся их вымыслом, бледнеют перед действительностью. Великий писатель не только находил в рассказах Видока подтверждение тому, что мир преступников связан тайными узами с верхами общества, с полицией, но и черпал из его историй темы, сюжеты, образы для своих «этюдов о нравах». Литературоведы считают, что Видок послужил прообразом многих его героев. Чуть ли не пятнадцать из них наделены его чертами. И первый среди них, конечно, титанический образ Вотрена. Кроме того Бальзак создавал целые произведения на сюжеты, подсказанные Видоком, получал от него бесценные сведения о мире преступников и махинациях дельцов, о скрытых сторонах жизни аристократов…

«Если бы у меня было ваше перо, — признавался он Бальзаку, — я написал бы такие произведения, что земля и небо перевернулись бы вверх ногами…» Понимая, что не обладает писательским талантом, Видок щедро предлагал использовать его знание жизни и опыт.

«Действительность — вот она, у вашего уха, у вас под рукой», — говорил Видок и рассказывал Бальзаку историю сообщества «Десяти тысяч», вслед за тем — историю Сильвии, которая станет Феодорой из «Шагреневой кожи», знакомил с Досье на некоего каторжника Феррагюса. Образы Онорины, кузины Бетты также во многом были подсказаны словоохотливым Видоком. Можно сказать, что Видок поставлял «сырье» для лаборатории писателя, который перерабатывал этот жизненный материал в соответствии со своими идейно-художественными замыслами. «Дочь Евы», «Депутат от Арси» и «Отец Горио», «Утраченные иллюзии» и «Блеск и нищета куртизанок» — многие страницы этих шедевров родились под воздействием рассказов Видока.

История прототипа Вотрена, его необычайных приключений, — это история жизни человека, которого Бальзак сделал актером своей бессмертной «Человеческой комедии».

Не раз в «Человеческой комедии» появляется и сам Видок — под собственным именем. Но чаще он предстает в иных обличиях. Бальзак заимствует черты его внешнего облика не только для Вотрена, но и для Годиссара и Бьяншона, Серизе и Гобсека. (Кстати, под именем Гобсека выведен старый приятель Видока ростовщик Жюст).

В своей работе Бальзак не преминул воспользоваться и таким письменным источником, как воспоминания Видока в 4-х томах. Они появились после того, как он ушел в отставку в 1827 году. Не обладая пером Бальзака, человек-легенда все же взялся за перо.

На страницах жизнеописания Видока перед читателем возникал, по мнению тогдашнего генерального инспектора тюрем Моро-Кристофа, человек «необычайного ума, неслыханной, дерзновенной смелости, невероятной, неистощимой изобретательности, огромной физической силы и ловкости». Его личность обрастает плотным ореолом вымысла, делается почти мифической…

В России на выход в свет мемуаров, приобретавших скандальную известность, откликнулась «Литературная газета». В двух ее номерах за 1830 год появились небольшие заметки, посвященные мемуарам Видока. Автором их был А. С. Пушкин, назвавший Видока «человеком без имени и пристанища, живущего ежедневными донесениями…» Однако многим современникам Пушкина было ясно, что заметки «О записках Видока» являются на самом деле остроумным эзоповским намеком на тайного агента III отделения, продажного журналиста и бездарного писателя с непомерным честолюбием — Ф. В. Булгарина.

С тех пор имя Видока — полицейского сыщика становится у нас в России нарицательным. Пушкин навсегда заклеймил им доносчика Фаддея Булгарина, называя его в эпиграммах «Видок Фиглярин». Герцен советовал отказаться от услуг шпионов — Видоков в литературе, считая, что «всю их работу прекрасно исполняют газеты по дешевой цене, а, может быть, и даром», имея в виду продажность и верность реакционным правительствам официозной прессы того времени, выполнявшей, часто по собственной инициативе, полицейские функции и занимавшейся политическими доносами на видных писателей, прогрессивных ученых и общественных деятелей…

Некоторое время спустя Видок учреждает первое в мире частное сыскное бюро. Он умеет хранить тайны, но умеет и разгадывать их. И вот уже деятельность его бюро распространяется не только на Францию, у него появляются информаторы и за границей. Четыре тысячи богатых клиентов пользуются его услугами. И снова Видок проникает в чужие тайны, раскрывает секреты. Он успешно конкурирует с официальной полицией, о пришлось последней, естественно, не по вкусу. Против Видока возбуждают один, потом второй процессы. Но победить его так и не удалось. В конце концов, устав от войны со столь опытным противником, полиция примиряется с ним.

О нем вспоминали главным образом тогда, когда надо было оказать услугу трону, выполнить тонкое и трудное дипломатическое поручение за границей, получить совет по делам полиции. Тем временем он ведет полусветскую жизнь, и его черный сюртук с пустым рукавом правой руки, ампутированной после тяжелого перелома, часто мелькает в парижских гостиных. И всюду он желанный гость, ибо охотно рассказывает о своих приключениях. В его друзьях числились герцоги и графы, министры и политические деятели, с ним водили знакомство писатели — Виктор Гюго и Александр Дюма, Эжен Сю и Ламартин… А сколько — менее знаменитых!… И каждый — черпал из этого мутного источника, по-своему перерабатывая факты и сюжеты, рождая новые образы. Так, например, В. Гюго воспользовался рассказами Видока, когда создавал образ Жана Вальжана в романе «Отверженные».

По материалам Видока были написаны Эженом Сю «Парижские тайны». Под именем Жакаля его вывел в романе «Сальваторе» Александр Дюма, а Жорж Занд в романе «Лелия» под именем Тренмора. Много раз, при жизни и после, вплоть до наших дней, образ Видока — беглого каторжника и сыщика — появлялся на театральных подмостках.

Но нигде не обрисован он так ярко, как в «Человеческой комедии». Его своеобразная фигура, как бы отступившая в полумрак истории, была освещена прожектором бальзаковского гения и предстает перед нами в образе Вотрена на страницах романов «Отец Горио», «Утраченные иллюзии», «Депутат от Арси», «Блеск и нищета куртизанок», в драме «Вотрен».

И это неудивительно. Ведь Бальзак, по словам Ф. Энгельса, «в „Человеческой комедии“ дает нам самую замечательную реалистическую историю французского „общества“…» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 37, с. 36). Неотъемлемым элементом этого общества, предвещавшим неизбежность его падения (Энгельс), был и Вотрен.