С давним моим оппонентом, писателем Александром Никоновым, мы уже не первый год ведем этот спор:

– У семьи нет будущего. Она распадается и как институт скоро исчезнет совсем, – убежден Никонов (кстати, сам он – прекрасный семьянин!).

– Нет, семья не исчезнет. Просто не может исчезнуть, – возражаю я.

– Да что тут спорить, посмотрите социологию, статистику, оглянитесь вокруг, наконец. Семейные узы все слабее и слабее. Не за горами время, когда и вовсе исчезнут.

Я просматриваю социологические данные, знакомлюсь со статистикой, оглядываюсь вокруг… Увы, ни одного доказательства в мою пользу.

– Нет, семья будет существовать всегда, – тупо повторяю я. – Ну просто потому, что я так чувствую. И, наконец, я так хочу!

– Ладно, – говорит Саша. – Поезжайте в Швецию, посмотрите, что там происходит. Убедитесь, что я прав.

Начало беседы с ведущим специалистом в области социологии семьи Уллой Бьёрнберг меня совсем не вдохновляет. Профессор Гётеборгского университета, автор многочисленных книг и статей о современном браке, она руководила несколькими национальными исследованиями. В ее данных сомневаться не приходится.

– В Швеции из всех видов сожительства женщины и мужчины брак составляет чуть больше 57 процентов, – говорит она.

Ну и как я теперь стану возражать нигилисту Никонову?

Вы пытаетесь вспомнить, какой именно вид борьбы (или мексиканского танца) означает это слово? Не трудитесь. Самбо по-шведски – это союз двоих без брака.

– В таком небрачном сожительстве у нас живет треть всех пар, – говорит Улла. – Между прочим, самбо – уникальное шведское явление. Мне не приходилось такое встречать больше ни в одной стране.

– Что же тут уникального? Герлфренды и бойфренды давно уже существуют в Америке, да и в любой развитой стране. Вот и в России теперь не в диковинку такие незарегистрированные союзы.

– В том-то и разница: самбо – союз зарегистрированный.

Итак, если коротко. Пока вы встречаетесь, развлекаетесь, назначаете свидания в квартире отсутствующего приятеля – ну, вы знаете, как это бывает, – это ваше личное дело. Никто об этом не обязан знать, и в статистику эти данные не попадают. Но если вы решили съехаться, завести общее хозяйство и жить вместе одним домом – вы попадаете в категорию самбо. Не хотите оформлять брак законодательно? Это ваше дело. Но сообщить в налоговую инспекцию свой адрес вы обязаны, и поскольку адрес этот один, вас регистрируют в официальный союз – самбо. Теперь можно не спешить заключать брак в муниципалитете или освящать его в церкви. Потому что вы автоматически получаете все права, которые есть у законных супругов. Кроме одного – наследовать имущество после смерти одного из них. Но ведь до этого еще так далеко, правда?

Рождение ребенка, и даже не одного, никак не подтолкнет к законному браку: прав от этого у обоих родителей не прибавится и не убавится. Ваш союз распался? Вы отказываетесь платить алименты? Так ведь вы жили с этой женщиной, родили этого ребенка – обязаны его содержать. Ах, это не ваш ребенок? Она вам изменяла? Пожалуйста, пройдите тест на отцовство. Были вы в это время в браке или самбо – разницы никакой.

В первые мои дни в Швеции мне показалось, что вообще все пары вокруг неженаты и не замужем. С кем бы мне ни приходилось знакомиться, на вопрос: «Вы в браке?» отвечали: «Нет, у нас самбо». Это были люди разных возрастов, разного социального статуса.

Мари-Луиз, студентка, и ее партнер (как это здесь называется) Нильс, аспирант, живут вместе три года. Недавно они купили общую квартиру. Родители с обеих сторон помогли деньгами. Маме и папе Мари-Луиз ее выбор нравится. Они живут в другом городе, часто приглашают молодых погостить и очень радуются, когда те остаются на несколько дней. Но Мари-Луиз этими визитами тяготится:

– Понимаете, они все время спрашивают, когда мы наконец оформим наши отношения, то есть заключим брак. Но я не понимаю, зачем это нужно? У каждого есть свои цели, учеба, карьера. Самбо дает ощущение свободы, независимости от другого.

– Я – другой? – спрашивает Нильс. До сих пор он сидел молча, предоставляя девушке говорить за них двоих.

– Да, другой. Значимый другой, дорогой другой, но – другой. И пока ты будешь дорог мне, а я тебе, наши отношения будут романтичными и прекрасными. И мы будем вместе. А если…

– Если что? – я вижу, как он напрягся, и понимаю, что этот разговор не первый.

Нильс не представляет себе жизни без Мари-Луиз. Он старается быть с ней всегда, когда это только возможно. Она ходит на занятия по латиноамериканским танцам, и он ходит с ней, хотя до того не обнаруживал в себе любви к этому виду искусства. Она уехала на практику в Берлин, на три месяца. Он взял отпуск в аспирантуре и уехал с ней. «А вы когда-нибудь зарегистрируете свой брак?» – спрашиваю я. Он отвечает не задумываясь, видно, что ответ у него готов давно: «Сразу же, как только Мари-Луиз согласится».

А вот еще одна встреча, еще один разговор.

Тридцатилетние Кристен и Стефания живут вместе около года. Он работает на железной дороге, она – в магазине. Оба они объясняют мне, почему живут самбо. Они получают одинаковую зарплату и, значит, нет необходимости финансовой поддержки друг друга. До знакомства каждый снимал квартиру, могли бы это делать и сейчас, но зачем же порознь? У них любовь, они хотят жить вместе – квартиру сняли общую.

Оба говорят примерно одно и то же. Однако с разными интонациями. Кристен спокоен, уверен и, кажется, вполне доволен такой жизнью. Стефания же явно нервничает, то вспыхивает румянцем, то, наоборот, бледнеет. Голос ее то и дело срывается.

Я улучаю момент, когда Кристен выходит из комнаты, и спрашиваю:

– Стефания, тебе, кажется, не очень по душе самбо?

– Ах, это все мое католическое прошлое.

– Ты верующая?

– Нет, но я приехала из Польши, меня воспитывали дедушка с бабушкой, а они истинные католики. И мне без брака как-то… неловко, что ли.

– Перед кем неловко? Ведь общественное мнение в Швеции вполне принимает такую форму отношений. Да и права у самбо почти такие же, как у законных супругов.

– Ах, при чем тут права! – восклицает Стефания. На глаза ее навертываются слезы. – Брак ведь это нечто стабильное. Он дает уверенность в будущем. А самбо – нет. Захотел кто-то один – и, пожалуйста, уходи. Ничто не остановит. А я хочу, чтобы нас с Кристеном связывали серьезные обязательства.

Я прошу Уллу Бьёрнберг прокомментировать мои интервью. Она говорит:

– Да, это самая распространенная причина, по которой партнеры в самбо решают свой союз превратить в полноценный брак. То есть причина чисто психологическая: получить уверенность, что это не временное сожительство, а глубокие и долгие отношения, что их не так-то просто будет разорвать. И наше исследование подтверждает основу для таких опасений: союзы самбо распадаются в два-три раза чаще, чем законные браки.

– Но бывает и наоборот, – продолжает Улла. – Супруги живут долго и вполне своим союзом довольны. У них в этом внебрачном союзе рождаются дети. Они подрастают, и тут родители решают сочетаться законным браком. Тогда подросшие дети присутствуют на свадьбе родителей. Создался даже ритуал: в руках у ребенка должны быть цветы, которые он дарит жениху и невесте, то есть папе и маме. А знаете, какая в связи с этим появилась новая статистика? Средний возраст женщины, родившей первого ребенка, ниже, чем возраст ее вступления в брак.

Такой вот забавный парадокс.

С Йоном Орнесом мы ведем неторопливую беседу о политической жизни страны, о ее социальных проблемах. Ему явно нравится эта беседа. Вдруг он взглядывает на часы и начинает торопливо собираться:

– Ох, я совсем забыл, мне сегодня дочку забирать из детского сада и надо еще успеть в магазин, купить чего-нибудь на ужин.

– Жена не успеет ужин приготовить?

– Нет, девочка сегодня не у жены, а у меня.

– Вы в разводе?

– Нет, мы женаты и разводиться не собираемся. В субботу вот едем все втроем на дачу.

– Это сарбо, – объясняет мне Улла. – Еще одно шведское изобретение. Это когда супруги, будучи в законном браке и имея общих детей, живут порознь.

– В Америке я знаю такие случаи: когда муж и жена не могут найти работу в одном городе, они разъезжаются по разным городам, а иногда и странам. Это что, тоже сарбо?

– Нет, не совсем, – говорит Улла. – Разница в том, что там этот разъезд вынужден. При возможности муж и жена опять соединяются и стремятся жить вместе. Наши же супруги-сарбо обычно разъезжаются по психологическим причинам. Тут много объясняется чисто шведским характером, привычкой к уединению. Если в большинстве культур понятие «одиночество» имеет негативную окраску, то у шведов скорее положительную. Да и опыт показывает, что раздельное существование часто ослабляет напряжение, которое супруги испытывают от несовпадения взглядов, или привычек, или просто от присутствия друг друга. Жизнь порознь иногда уменьшает количество конфликтов в семье, а то и вовсе их снимает. Некоторые супруги таким образом «лечат» свой брак.

– Впрочем, бывает и наоборот. Муж и жена разъезжаются по разным домам, уже договорившись о разводе. Дело в том, что развод можно получить по первому же заявлению, если супруги бездетны. Но если есть дети, тогда им дается время на обдумывание их решения: ровно шесть месяцев. В это время они и живут, как правило, сарбо.

Я наконец задаю профессору Бьёрнберг свой главный вопрос:

– Улла, похоже, что брак действительно теряет свой общественный статус. Распадается, сокращается. Исчезнет совсем?

– Почему вы так решили?

– Ну как же! На примере Швеции это особенно заметно: самбо, сарбо… В брак хотят вступать все меньше молодых людей…

И тут она меня ошарашивает:

– Как раз молодые люди сейчас женятся и выходят замуж значительно охотнее, чем их родители. В Швеции наступает новая волна: мода на брак. Сегодня в церквях запись на брачную церемонию – на несколько месяцев вперед.

Я хочу проверить, насколько справедливо это утверждение.

Мой первый собеседник – Арам Доун.

– Ты собираешься жениться? – спрашиваю я сына Оке Доуна.

– Ну, сейчас-то мне еще рано, мне только 20. Но когда я окончу университет, думаю, что женюсь. У меня, между прочим, была девушка, она мне очень нравилась. Но – мы решили расстаться.

– Разонравилась?

– Нет, наоборот. Я почувствовал, как мы сближаемся все больше. И меня это испугало. Можно, конечно, было бы продолжать наши случайные контакты. Можно было бы начинать жить самбо. Но я этого не захотел. Если не намерен жениться, то и не надо завязывать серьезные отношения.

Впрочем, Арам не очень типичен: отец у него швед, а мама – армянка из Еревана. Так что благоговейное отношение к браку могло ему передаться по материнской линии.

Моя следующая собеседница Кристина Стром, студентка. Оба ее родителя – шведы.

– О чем вы говорите, когда общаетесь с друзьями? – спрашиваю я.

– О мальчиках, о новых фильмах, о телепередачах. И еще о будущей семейной жизни. Сейчас мои подруги много об этом говорят. Каждая мечтает встретить такого парня, с которым можно было бы построить крепкую семью. Обсуждаем наших знакомых парней с этой точки зрения. Настроен ли он на создание семьи? Может ли из него получиться хороший муж и отец?

– А как вы относитесь к самбо?

– Я и мои подруги – мы все против самбо. Отношения с самого начала должны быть серьезными, с намерением остаться в этом союзе на всю жизнь.

Малин Хассельбладт придерживается того же мнения:

– Мои родители жили самбо до моего совершеннолетия. Мама мне сказала: «Если хочешь чувствовать себя частью целого, сразу выходи замуж. Иначе полжизни уйдет на пустую нервотрепку, а при любой размолвке будешь думать: зачем мне это надо? Так и разрушаются союзы самбо».

– Так разрушаются и законные браки, – говорю я.

– Да, но значительно реже.

Я решаю провести «социологический опрос» в группе студентов-политологов, которым читаю лекции.

– Ребята, как вы думаете, семья сохранится или исчезнет?

Кто-то откликается – «сохранится», кто-то – «исчезнет».

– Хорошо, давайте голосовать. Поднимите руки, кто считает, что у института семьи будущего нет.

Поднимаются две руки.

– А кто за то, что будущее есть?

Я считаю: 22 руки. Остальные, по-видимому, не определились. Всего в группе 31 человек. Данные моего самодеятельного «социологического опроса» далеки от репрезентативности. И все-таки…

– Но ведь ваши родители очень скептически относились к браку, – напоминаю я.

Девочка тянет руку:

– Знаете, мы своим родителям подражать не хотим. Самбо, сарбо… Мы не хотим играть с человеческими отношениями, мы хотим стабильной семьи.

Я улыбаюсь. А потом начинаю совершенно неадекватно смеяться. Ребята смотрят на меня с удивлением.

– Вы слышите, Никонов?! – тихо говорю я по-русски. Впрочем, если бы я сказала это по-английски, они бы все равно меня не поняли…

Ну, а что по этому поводу говорит Питер Берлин? Насмешничает, ёрничает, как обычно? А вот и нет:

«После десятилетий упрощенного отношения между полами шведы вдруг стали приобретать вкус к свадьбам. Празднуют их все чаще и возвращают старинные ритуалы».

Об этом же говорит и редактор шведского «Журнала для невест» София Буй:

«Три четверти наших читателей хотели бы сочетаться браком в церкви. Они мечтают о традиционной свадьбе: белое платье, букет белых роз, большой свадебный торт и церковная церемония. И чтобы обязательно горели свечи и звучал марш Мендельсона».

Эту тенденцию, впрочем, будущие невесты вовсе не связывают с религиозностью. «Для большинства, – пишет журнал для невест, – церковь – это просто красивое место, которое лучше всего подходит для клятв в вечной любви, независимо от того, религиозен ли человек».

Кстати, церковь не единственное место, где сочетаются браком молодые пары: не менее популярные для этого места – близ реки или на зеленом лугу.

…Пэр Монсон и его жена Людмила меня повезли посмотреть знаменитый замок Гуннебо, под Гётеборгом. Когда-то это был частный дом, который богатый купец выстроил для своей возлюбленной. Сегодня это любимое горожанами место для прогулок.

Открытое зеленое поле идет по пологому холму вверх. Его венчает белый дом в классическом стиле. С обеих сторон поле окружает лес, осенью он очень нарядный – зелено-желто-красный. А посреди поля двумя ровными рядами высятся островерхие кусты. Их кроны из мелких листочков подстрижены с тщательностью опытного парикмахера. Все кусты одного размера, такие одинаковые башенки, будто это не живая природа, а театральная декорация. Между собой они образуют широкую аллею, по которой в этот солнечный осенний день гуляет множество народа.

Мы поднимается к замку, и сразу за ним открывается водная гладь: небольшое озеро.

На берегу озера обращает на себя внимание группа, человек тридцать. Все нарядно одеты. А посередине – девушка в длинном белом платье и молодой человек в строгом черном костюме. Свадьба!

В руках у невесты небольшой букет белых роз, платье ее также украшено цветами. Человек в черной сутане говорит что-то минут пять. Потом молодые обмениваются кольцами, целуются. Друзья и родные произносят тосты и пожелания, при этом в руках у каждого по бокалу, который то и дело наполняется шампанским.

Вот, собственно, и вся церемония. Вернее, формальная ее часть. Вместо священника процедуру бракосочетания может провести и чиновник из мэрии. Но это именно формальности. Само же свадебное торжество начнется позже.

В приглашении на свадьбу сообщается дресс-код, то есть стиль одежды, рекомендуемый для гостей. Он, впрочем, довольно свободный – нарядное платье, хороший костюм. Есть только один категорический запрет: женщины не должны быть ни в белом (если вы не хотите соперничать с невестой), ни в черном («плохой знак»).

Во время приема гости поют, танцуют, разыгрывают шутливые сценки. Одна из них – «умыкание невесты»: подружки прячут девушку, и жених должен ее отыскать.

Когда начинаются танцы, первой парой выходят в круг новобрачные. За ними – гости в паре с тем, кто оказался рядом за столом. И только на второй танец они меняются партнерами: приглашают своих законных супругов или возлюбленных.

В любой момент гости могут начать стучать вилками по бокалам. Это эквивалентно нашему «Горько!», то есть сигнал к тому, чтобы молодые поцеловались.

Когда же невеста выходит из комнаты, подружки, согласно ритуалу, идут целоваться с женихом. То же происходит с мужской частью гостей, когда выходит жених.

Дорогое ли это удовольствие? Отнюдь не дешевое. Согласно данным газеты «The local», все расходы – оркестр, цветы, еда и свадебное путешествие – обходятся в среднем около 15 тысяч долларов. Впрочем, довольно часто сумма доходит и до 50 тысяч.

Но на какие расходы не пойдешь, чтобы, как в старое, доброе время бабушек и дедушек, широко отпраздновать это важнейшее событие в жизни человека – начало семейной жизни.

Еще до своего отъезда в Швецию я встретилась с Анной-Майей Перссон, корреспондентом шведского телевидения в Москве. Меня интересовали такие вопросы:

– Что, на ваш взгляд, отличает Швецию от России? Что российскому читателю было бы интересно узнать о шведах? В чем, так сказать, шведская экзотика?

Анна-Майя живет в Москве больше года, а как раз в день нашей встречи только вернулась из отпуска на родину. Так что ее впечатления должны быть свежими.

– Главное, что нас отличает, – говорит она, – отношения в семье. Это просто бросается в глаза.

– В чем же разница?

– В том, что отношения между супругами в Швеции построены на принципе равенства.

– А в России нет?

– В России это больше декларируется, да и то не всегда. А в Швеции реально осуществляется. Я бы сказала, даже законодательно. Вот, например, декретный отпуск. Раньше он предоставлялся только матерям. Сейчас оба родителя имеют право на отпуск по рождению ребенка общим количеством 480 дней. Отпуск оплаченный: отец или мать получают 80 процентов от суммы последнего заработка.

– И мужья, конечно, передают эту привилегию своим женам?

– А вот тут уже вступает в силу закон: каждый родитель имеет право на 60 дней отдыха от работы, и присоединить этот отцовский отпуск к материнскому нельзя.

– И многие отцы этим воспользовались?

– Да почти все, кого я знаю.

– А что потом, после этих двух месяцев?

– А потом матери, конечно, чаще используют отпуск. Но я знаю уже много молодых мужей, которые дают возможность женам вернуться на работу, а сами занимаются домом и детьми до конца родительского отпуска.

– И это не задевает их мужскую гордость?

– А сейчас у нас совсем другие представления о мужской гордости. Мы называем это «новая мужественность»…

Я тогда не все поняла из разговора с Анной-Майей. Многое мне прояснило знакомство с семьей Матиаса и Кристины Алм. Напомню, что им по тридцать лет, она журналист, он – фотограф).

– Хотелось бы иметь больше возможности быть настоящим мужчиной, – сказал мне Матиас.

– А что вам мешает?

– Дефицит времени.

– А что такое, по-вашему, настоящий мужчина?

– Ну, это же всем понятно. Хороший муж. Хороший отец. И хороший профессионал.

Фотограф Матиас – отличный профессионал. Я видела его работы, они сняты настоящим художником.

– А что такое хороший муж?

– Тот, кто умеет максимально облегчить своей жене ее домашний труд. Чтобы она всегда чувствовала, что он – ее надежный помощник.

Матиас очень симпатичный, такой типичный швед: светлокожий, блондинистый, спортивного сложения. Правда, все с тем же бесстрастным выражением лица. Когда же он улыбается, лицо преображается и становится очень милым.

Они с Кики немножко похожи друг на друга. Только она живее, энергичнее и очень улыбчива. Последнее я отношу на счет ее профессии: она журналист, а значит, много общается с людьми, обязана их к себе располагать.

– Кики, а вы как считаете, ваш муж – настоящий мужчина?

– О да! – она кидает на него игривый взгляд, явно вкладывая в свой ответ интимный смысл.

Однако, вспомнив, как это определил муж, отвечает уже серьезно:

– Да, Матиас мне верный друг во всем. Только с ним могу я обсудить свои проблемы, в том числе и рабочие.

Знаете, часто его советы мне очень помогают. Ну а родитель он, наверное, даже лучше, чем я. Всегда ровен, спокоен, разумен. Он их очень любит, но не балует.

«Их» здесь двое: пятилетняя девочка с неожиданным именем Ваня и трехмесячный Эббе. Мне не удалось увидеть, как Матиас обращается с Ваней – она была в детском саду. Но с Эббе отец управлялся прекрасно: и умело, и нежно. Кормил его, менял памперсы, разговаривал, играл с ним. И явно сдерживал эмоции, которые этот очаровательный шведик не вызвать просто не может.

Я прошу рассказать, как они познакомились.

– Это было на вечеринке у друзей, – вспоминает Матиас. – Я пригласил Кики танцевать и вдруг почувствовал острое желание немедленно с ней переспать.

– Да-а? – вдруг разочарованно говорит Кики. – Так это была просто страсть? А я-то думала, что любовь с первого взгляда.

– Нет, – честно говорит Матиас. – Сначала это была именно страсть. А вот потом – да, потом я понял, что люблю эту женщину.

Свадьбу они отпраздновали через полтора года. Кики вспоминает:

– Друзья пригласили нас на свою дачу. Туда же приехал священник из соседней лютеранской церкви. Нет, мы оба не религиозны. Просто захотели, чтобы бракосочетание было настоящим, то есть по всем правилам христианской традиции.

– В саду накрыли большой стол: в городе мы не могли бы разместить всех своих друзей и родных – около 70 человек. Гости придумывали смешные тосты, вспоминали забавные истории из нашей прошлой жизни. Очень была веселая свадьба.

– А потом начались довольно трудные будни. Моя квартира, где мы начинали жить, была очень маленькая. Чтобы купить эту, где мы сейчас, пришлось много работать. И, конечно, полно дел по дому.

И эта новая их квартира, в которой мы сидим, не так уж велика для четверых: всего две спальни.

Я обращаю внимание, что там идеальная чистота.

– Кто помогает?

– Никто, – говорит Матиас. – Сами. Мы разделяем домашние обязанности, так сказать, «по интересам». Я люблю убираться. На мне также стирка.

– Матиас вообще чистюля, – говорит Кики. – Порядок, который вы видите, – это его заслуга.

Матиас:

– Зато Кики прекрасно готовит.

Кики:

– Просто я люблю этим заниматься. Ведь готовка – это процесс творческий. Из тех же овощей, фруктов, зелени можно приготовить множество блюд – и каждый раз разное.

– А кто покупает продукты?

– Овощи нам привозят на дом. Это так называемая «корзина натуральных продуктов». А за остальными мы едем вместе, детей берем с собой.

Кики сейчас во втором своем декретном отпуске. Первый она взяла, когда родилась Ваня: тогда поделили его с Матиасом пополам. Нынешний свой отпуск Кики собирается прервать, когда Эббе можно будет отдать в детский сад. Дочка туда ходит с трех лет. А сэкономленные месяцы Кики возьмет позже, когда в этом будет необходимость: она может использовать отпуск в течение восьми лет.

– Вы оба работаете, – почему бы вам не воспользоваться службой сервиса? – говорю я. – В Америке, например, если супруги прилично зарабатывают, они обязательно наймут приходящую домработницу, а те, кто побогаче – целую бригаду.

Кики:

– Ну, во-первых, мы не так уж много зарабатываем: деньги приходится экономить на всем. Но главное не это. Просто у шведов не в традиции использовать наемный труд для домашних дел.

Впоследствии мне объяснили, что эта традиция идет от демократических представлений о равенстве.

Об этом я узнала в доме Уллы и Шелла Бьёрнбергов. Улла преподает, пишет статьи, ведет международные исследования, издает книги – времени в обрез. Шелл – судья мировой категории, он тоже много работает. Люди они совсем не бедные. Тем не менее уборкой своего огромного дома они занимаются сами.

– У шведов очень сильная установка на равенство, – говорит мне Улла. – Вид человека, убирающего мою спальню за деньги, меня лично коробил бы. Почему в моем доме кто-то должен делать черную работу за меня?

– Мне кажется, что это не очень современно, – говорю я.

– Да, вы правы, но мы с Шеллом имеем право быть несовременными: нашему браку скоро уже 40 лет.

– То есть вы поженились как раз в разгар «сексуальной революции», моды на «стокгольмский брак» – тот, что за границей называется «шведской семьей»?

– Да, именно тогда. В то время брак, свадьба считались ужасно «буржуазными». И вообще дух «свободы», «независимости» витал в воздухе. Сегодня я беру эти слова в кавычки, а тогда мы какое-то время даже скрывали свои супружеские отношения… А что касается домашней работы, сейчас ее не так уж много, потому что дети выросли, разъехались.

Трое детей Бьёрнбергов уже окончили университеты, обзавелись своими семьями, живут неблизко: кто в Стокгольме, а кто и вовсе за границей. Съезжаются к родителям в основном по праздникам.

– Сейчас-то мы живем, как говорится, для себя, – продолжает Улла. – А то, знаете, каково это, когда в доме одновременно трое подростков…

«Kаково это» я вижу на примере семьи Джейд и Леннарта Хаггстромов. Оба работают: он – строительным рабочим (сейчас окончил курсы программистов, получил повышение), она – медсестрой в центре для инвалидов.

Джейд – приветливая, спокойная, заботливая. Последнее слово требует дополнения – «заботливая о ком-то». Но на ее добром лице написана забота обо всех: муже, детях, друзьях, даже обо мне, ее временной соседке, – я живу в соседнем доме, и она все время приносит мне что-то, что очень нужно: то лекарство от больного горла, то шерстяной шарф (свой я потеряла). И, конечно, она очень заботится о своих подопечных – людях, с которыми работает в доме для пациентов с нарушенными функциями.

– Работать трудно?

– Трудно, – говорит она, – но зато какое удовольствие от результата!

Какой уж тут результат, если твои пациенты кто без рук, кто плохо видит, а кто и вовсе умственно отсталый. Но Джейд думает по-другому:

– Эти беспомощные люди учатся писать, рисовать, работать, они приобщаются к спорту и к искусству. А я этому помогаю.

Леннарт – сгусток энергии. Всегда на подъеме, всегда в хорошем настроении. Весел, любит шутить, от него идет постоянный «драйв».

Трудятся они оба очень много, и проблем у них хватает. Главное дело – строительство дома. Вернее, дом-то уже есть, но они его надстраивают, прибавляют число комнат, расширяют. Дети растут, для них нужно больше пространства. Стройкой занимается Леннарт – каждую минуту после работы и все выходные. Так что заботы по хозяйству в основном ложатся на Джейд. Она работает на полставки, после полудня уже дома.

Проблем с детьми тоже хватает. Старшей, Сессилии, уже 17 лет, она живет со своим бойфрендом. Но что-то у них там не все ладно. Она то переезжает к родителям, то опять возвращается к приятелю.

Пятнадцатилетняя Софи любит ходить на дискотеку – здесь эти танцевальные клубы разделены по возрастам. Есть для взрослой молодежи – с вином и пивом, а есть и для подростков, где за столом особенно не разгуляешься: подают только кока-колу и орешки. Но зато это прекрасное место для знакомств. Знакомится Софи преимущественно с девочками: у нее много подруг. Реже с мальчиками. Но на свидания пока не ходит:

– Когда увижу, что это надежный парень, что у него ко мне серьезное отношение, тогда начну встречаться.

– Какой парень? – смеется Леннарт. – Ты лучше об уроках думай и меньше крутись у зеркала.

Леннарт мне жалуется:

– Перед дискотекой часами макияж наводит, завивает волосы, красит губы.

– Да? – удивляюсь я. – Мне показалось, что шведские девушки не любят яркую косметику.

– Это когда они становятся взрослыми. А пока девчонки – либо перед зеркалом крутятся, либо по телевизору на моделей любуются, стараются им подражать.

Любимая передача Софи – «Топ-модель» (конкурс красоток, которые соревнуются за право быть фирменным лицом известных компаний). Если честно, то Софи пока не очень тянет на топ-модель: полноватая фигура, круглое лицо, неловкие движения. Но ведь 15 лет – переходный период, может, еще «окуклится» и станет прелестной бабочкой.

Младший, тринадцатилетний Томас, тоже, конечно, не без греха. У него не очень хорошо идет математика. Мать с ним сама занимается: как ни заглянешь, сидят оба за компьютером, решают школьные задачки. Но он не горит желанием отдавать этим занятиям слишком много времени. Только сядет с мамой за компьютер – стук в дверь: приехали друзья, зовут покататься на велике. Вот этим он готов заниматься с утра до вечера, недаром курносое его лицо пылает ярким румянцем.

Словом, семья как семья. Ничего необычного. Однако, несмотря на занятость родителей, несмотря на напряженный ритм домашней жизни, несмотря на проблемы, которых здесь не может не быть, – несмотря на все это, здесь царит удивительное спокойствие. Я люблю приходить в гости к Хаггстромам: я у них расслабляюсь. Да и каждый из них пятерых тоже, кажется, спешит домой, чтобы тут укрыться от внешнего мира с его напряжением и стрессами.

Мне трудно судить, насколько такая атмосфера типична для шведского дома – все-таки семейная жизнь обычно скрыта для посторонних глаз. Поэтому я обращаюсь к Оке Доуну:

– Характерна ли такая спокойная домашняя обстановка для шведов вообще?

– Да, это типично. Помните, я вам говорил, что шведы стараются по возможности избегать конфликтов. Они скорее склонны к согласию, готовы на уступки.

– Откуда же тогда такое количество разводов? Им же должны предшествовать конфликты?

– Видите ли, настоящие конфликты – ссоры, скандалы – у нас не очень приняты. Даже самые сложные отношения часто развиваются молчаливо.

А вот это уже оборотная сторона «шведской бесконфликтности» – молчаливое противостояние.

Моя московская знакомая Татьяна вышла замуж за шведа.

– После своего первого, московского, брака я была просто счастлива, – вспоминает она, – мой супружеский опыт запомнился мне чередой криков, брани, взаимных оскорблений… Доходило до драк. А тут – все тихо, никаких скандалов. И вообще почти никаких противоречий. Когда мой шведский муж выразил недовольство, что я часто посещаю корпоративные вечеринки на работе и не беру его с собой, я не придала этому значения. Очень уж спокойно он об этом сказал. Второе его замечание я тоже не приняла всерьез, оно мне показалось просто смешным. Я, видите ли, в гостях у его сослуживца слишком часто смеялась. Потом была еще пара каких-то замечаний, таких же пустяковых. А потом муж просто замолчал. Он и до этого не очень был разговорчив, так что я не придала этому большого значения.

– И вот однажды он приходит и говорит: «Я думаю, нам нужно расстаться, мы не подходим друг другу. Надеюсь, мы останемся друзьями». Я стала его тормошить, требовала, чтобы он объяснился. Он отвечал: «Я ведь все тебе уже сказал, мне нечего добавить». И, несмотря на мои просьбы, мольбы, рыдания, действительно ушел. Сначала жил один, недавно женился. Я вот купила сумочку, нравится? Подарю завтра его жене на день рождения.

– Вы что, пойдете?

– Да, пойду. Меня пригласили – здесь так принято.

Это еще одна особенность современной семьи в Швеции: в разводе супруги продолжают сохранять друг с другом дружеские отношения. Улла Бьёрнберг говорит, что это новая, но все более укореняющаяся тенденция: отношения между «бывшими» не прерываются. Этот новый стиль всячески пропагандируется. В том числе и на телевидении.

По семейному каналу идет ток-шоу. В центре – муж и жена, они в разводе. Рядом их общие дети – сын и дочь. Слева – новая жена бывшего мужа и ее сын. Справа – бывшая жена, ее новый муж и их общий ребенок. Вся эта «родня» рассказывает, как они взаимодействуют. Они приглашают друг друга в гости на семейные праздники. Все взрослые готовят подарки всем детям. Они друг другу помогают и в повседневной жизни. Бывшая жена рассказывает, как она навещала нынешнюю жену своего экс-супруга, когда та лежала в больнице. Дети вспоминали, как они все вместе отлично провели каникулы на даче.

Все это было немножко комично, однако смеяться мне не хотелось. Скорее, я испытала уважение к этому цивилизованному разводу. Ну не сложилось, разошлись, но зачем же, как говорится, «стулья ломать»? Зачем копить ненависть друг к другу? Зачем создавать у детей ощущение неблагополучия, недоброжелательности, разрушенного семейного мира? Хорошо, если люди сумели преодолеть свою неприязнь, изжить ее полностью. Полностью?

Ингер, учительница начальных классов, призналась мне:

– На день рождения сына я пригласила, естественно, его отца, то есть моего бывшего мужа, его жену и их общую дочь. Я всячески делала вид, что так и должно быть и что я всем довольна. Но, видит бог, чего мне это стоило. После их ухода я долго не могла уснуть: плакала в подушку – тихо, чтобы сын не услышал. Мой сын об этих моих страданиях, конечно, ничего не знает. И, надеюсь, никогда не узнает.

– Знаете, какой был у меня самый счастливый период жизни? Когда я была беременна. А знаете почему? Потому что я чувствовала, что мне все рады. Такой тут общий настрой: будто беременная женщина несет в себе праздник – готовность подарить нового человека этому старому миру, – так говорила мне Людмила, русская жена Пэра Монсона.

Я это уже успела заметить: будущая мать привлекает к себе исключительно положительное внимание, общество относится к ней с пиететом.

…В трамвай входит молодая женщина с сильно заметным животом. И весь вагон начинает улыбаться. Будущая мама явно пользуется вниманием. Она сидит с довольным видом человека, который несет окружающим радостную весть.

Другая сцена. В магазине молодой человек лет 25, увидев беременную продавщицу, интересуется:

– Вам не трудно стоять? Может быть, лучше работать сидя?

Беременность, кажется, не только не пытаются скрывать, ее скорее даже демонстрируют. Выпирающий живот тесно обтягивают свитером, не изменяют и современной моде – оставлять полоску обнаженного тела между блузкой и джинсами. Особенно любят подчеркивать свое «интересное положение» известные женщины – политики, актрисы, телеведущие. При этом окружающие не делают вид, что этого «положения» не замечают: напротив, беременность обсуждается, о ней открыто говорят с экранов телевизоров.

– У меня было такое ощущение, что я нахожусь как бы в облегченном режиме жизни, – вспоминает Людмила. – Самые противные заботы – получить справку, отнести анкету и другие подобные – оказывались пустяковым делом. Я позвонила в социальную службу, заявила, что жду ребенка. Мне электронной почтой прислали анкету, я ее заполнила и через несколько дней получила сертификат: право на декретный отпуск.

– Потом я отправилась в женскую консультацию, и Пэр пошел со мной. На все приемы к врачам мы потом ходили вместе. И это было очень кстати: я волновалась и плохо слышала, что говорил врач, а половину рекомендаций вообще не запомнила. Пэр же задавал точные вопросы, информацию тщательно записывал. Потом на протяжении всех месяцев он следил, чтобы я принимала лекарства и во всем выполняла предписания. Кроме того, Пэр посещал специальную мужскую консультацию – для будущих отцов. Словом, мы «беременeли» вместе. А потом при родах муж перерезал пуповину.

– Так вы рожали дома?

– Нет, в больнице. Но здесь это принято: муж, если хочет, может оставаться в палате, принимать участие в родах.

– А как же гигиена, опасность инфекции и все такое?

– А никак. Ну, конечно, если человек болен, его к роженице не допустят. Вообще же само присутствие будущего отца очень полезно для женщины и для самого отца. Для жены это поддержка: он ее успокаивает, подбадривает. Для мужа это как бы начало тесной связи с ребенком с первых его дней.

И эта связь заметна даже постороннему взгляду. В парках я встречаю десятки молодых мужчин, катящих детские коляски. К детскому саду, что рядом с моим домом, по утрам на велосипедах отцы подвозят ребятишек примерно так же часто, как и матери.

На лужайке в лесу я увидела группу друзей – молодых супругов с детьми. Мужчины сидели в кружке, в центре которого резвились дети. А их жены в это время девичником расположились поодаль. Знакомый, который меня привез в этот лес, заметил в мужской компании приятеля.

– Что, к нам пришли мусульманские обычаи? – пошутил он. – Мужчины отдельно, женщины отдельно?

– Ну, надо же им пообщаться друг с другом. Дети, работа. Пусть отдохнут, – ответил приятель.

У Людмилы и Пэра родились двойняшки, назвали их русскими именами: Коля и Митя. В честь русской матери, а также из любви Пэра к России. Они появились на свет с разницей в две с половиной минуты, но отличаются друг от друга так, будто вообще произошли от разных родителей. Один медлительный, несколько аутичный. Другой, наоборот, шумный, чересчур подвижный. Когда им исполнился год, а декретный отпуск закончился, малышей повели в детский сад. Казалось, что это прекрасный выход из положения: группа на семь-восемь человек, в каждой по три воспитателя, дети под внимательным присмотром. Увы, оказалось, все не так гладко. Мальчики плохо адаптировались в новой среде. Среди других ребят они чувствовали себя неуютно, плакали. Пришлось их забрать и перевести в другое дошкольное учреждение с очень домашним названием «Дневная мама».

Эта детская служба устроена так. Мать маленького ребенка приглашает в свой дом еще двоих-троих детей. Обстановка в таком доме больше напоминает домашнюю. Во всяком случае, Коля и Митя почувствовали себя значительно лучше, разом повеселели.

Есть и другие варианты. Один из них – женщина трудится на своей основной работе не пять раз в неделю, а два. А еще три дня подрабатывает «домашней мамой». Сюда приводят ребятишек те родители, которые не хотят, чтобы их чада целую неделю были на попечении чужих людей, а два-три раза их устраивает.

Другая альтернатива детскому саду – «материнская коммуна». Это когда мамы – преимущественно в первый год жизни ребенка – объединяются и присматривают за детьми по очереди. Государство не остается в стороне при любом варианте. Все эти дошкольные заведения получают финансовую поддержку из муниципального бюджета. Независимо от того, государственные они или частные.

– Каковы принципы воспитания детей в Швеции? – об этом я прошу рассказать Оке Доуна.

– Ведущая задача воспитания ребенка – как развить его независимость. В первую очередь независимость от родителей. У нас очень популярен слоган: «Мы не владеем своими детьми, мы только производим их на свет». Этот принцип резко отличает воспитание в Швеции от многих других обществ.

Эту мысль развивает и Аник Сьогрен, француженка, живущая в Швеции:

«Здесь считается, что хорошо воспитанный молодой человек – это тот, кто умеет устанавливать границы своего пространства. За эти границы не должны заходить посторонние, в том числе и родители. Последние относятся к такому поведению детей с пониманием. Это их не сердит и не раздражает. Ребенку следует научиться сопротивляться давлению взрослых. Он должен быть независим в суждениях и поступках. А в южноевропейских странах такое отделение детей от родителей воспринимается почти как драма».

Эти принципы лежат не только в основе семейного воспитания – общественного тоже. Вот выдержка из программы, которую я взяла в одном из центров детского досуга. Она рекомендована Государственным национальным советом здоровья:

«Центр должен поддерживать в детях их стремление освобождаться от близкой зависимости от родителей». И еще: «Центр должен способствовать развитию у детей навыка кооперироваться с другими детьми, не обращаясь за решением своих проблем к взрослым. Его цель – воспитать ребенка независимым и самостоятельным».

Ну и, конечно, как же тут обойтись без Питера Берлина:

«Если южноевропейская мама может целую минуту шлепать своего ребенка, а в следующую минуту душить его в объятиях и поцелуях, то шведские родители сильно ограничены в способах воспитания. Шлепнув собственного ребенка, ты нарушаешь один из важнейших законов Швеции».

Последнее – не шутка и не преувеличение. Именно законодательно запрещено любое рукоприкладство родителя по отношению к своим детям. При этом у несовершеннолетних граждан, так же как и у взрослых, есть правозащитник. Такой «омбудсмен», лицо вполне официальное, призван отстаивать права малолетних, защищать их интересы.

Одна студентка-иранка рассказала мне, как ее дедушка, приехавший в гости из Тегерана, попался на незнании этого положения в Швеции. Рассердившись на младшего брата девушки, своего десятилетнего внука, за непочтительность (настоящую или мнимую – роли не играло), он дал мальчишке подзатыльник. Внук ушел в соседнюю комнату и позвонил по телефону горячей линии детскому омбудсмену. Через полчаса в дверь позвонили. На пороге стояли двое полицейских, которые вручили ошарашенному дедушке повестку в суд. И суд состоялся, его вердиктом был штраф. Студентка считает, что дед еще легко отделался, мог бы попасть и за решетку.

Принцип воспитания по-шведски усвоила и Людмила Монсон.

…Вместе с Людмилой, Пэром и их трехлетними двойняшками мы едем в парк Гуннебо Кассл. Как я уже писала, это большой прогулочный плац, который полого поднимается вверх к замку, а затем спускается к небольшому водоему. Вода отгорожена от земли невысоким парапетом. И оба мальчика пытаются на него взобраться. Люда и Пэр оттаскивают их оттуда. Митя больше не подходит, а Коля норовит вернуться.

«Туда нельзя», – спокойно говорит Людмила и отворачивается для разговора со мной. В ту же минуту Коля, перегнувшись через парапет, исчезает в воде. Правда, глубина там небольшая, так что вскоре показывается его светлая головка в тине. Он кашляет, чихает и, конечно, плачет. Людмила быстро и ловко, но без тени паники, вытаскивает орущего Колю. Пэр так же без лишних слов спускается вниз к машине и пригоняет ее. Людмила стягивает с дрожащего Коли все мокрое, заворачивает его в свою куртку, укутывает пледом. Все это быстро, но без суеты, без каких-либо слов назидания. А мне, у которой зуб на зуб не попадает от страха, тихо говорит: «Не беспокойтесь. Это хороший урок».

Больше сцен домашнего воспитания мне видеть не доводилось. Зато я довольно долго наблюдала жизнь в детском саду – в комьюнити «Эльфо». С директрисой детского сада Анитой Гронланд мы подружились. Она поделилась со мной своими проблемами: в детском саду три группы ребятишек от года до трех лет, в каждой по 14–15 человек. На одну группу приходится три воспитателя и две няни. Этого в общем-то достаточно, если дети, так сказать, в норме. Но недавно сюда привели двоих новичков: один – необыкновенно непоседливый и задиристый, другой, наоборот, – аутист, полностью замкнутый в себе.

Пришлось взять двоих новых воспитателей. К непоседе пристроили веселого парня, выпускника педагогического вуза, а к аутисту – немолодую женщину, мать и бабушку, имеющую большой родительский опыт.

– Но ведь им надо платить дополнительные деньги, – делится проблемой Анита. – Родители обоих – люди небогатые, то есть платят небольшой процент соответственно своему невысокому заработку. А муниципалитет выделяет суммы усредненные. Приходится как-то выкручиваться.

Я прошу ее рассказать о задачах педагогических. Она говорит мне о принципах, с которыми я уже знакома:

– Главное – воспитать у ребенка самостоятельность и независимость. И обязательно – уважение к другому.

Я наблюдала такую сценку. Мальчик лет пяти пожаловался воспитательнице, что девочка заняла качели и летает на них уже очень долго. Воспитательница останавливает качели, объясняет девочке, что нужно учитывать желания других людей. Девочка сходит на землю, а воспитательница обращает внимание на другую группу и уходит в дальний угол площадки, полагая, что инцидент исчерпан. Но это не так. Конфликт только начинается.

Пока девочка не торопясь сходит с качелей, а мальчик на них впрыгивает, он ей бросает: «Давай поторапливайся, толстуха!» Тут надо заметить, что девочка в свои пять лет действительно полновата и немного медлительна. Но слышать это обидно, и она начинает плакать. Воспитательница кидается на плач, узнает, в чем дело, и бледнеет. Мальчик совершил по меньшей мере два проступка: во-первых, он обидел девочку, что более тяжкий проступок, нежели обидеть мальчика. Во-вторых, «толстуха» звучит по-шведски так же оскорбительно, как и по-русски. Каково же будет наказание?

Воспитательница объясняет ему, как взрослому, его вину. Потом берет за руку и отводит к песочнице, где сейчас никого нет.

– Пока ты будешь играть тут один, – говорит она. – У тебя будет время подумать о том, как нужно уважать других людей.