На протяжении большого исторического отрезка времени — с конца XIII в. до начала промышленной революции — Европу сотрясали чумные моры и частые бунты, вызванные страхом то перед солдатом, то бандитами. Из этого пятивекового периода следует выделить отрезок максимального страха, когда его вспышки были наиболее частыми. В период между 1348 и 1660 гг. Европа была подвержена всевозможным напастям, сопровождаемым драмами в духовной жизни. 1348 год отмечен смертоносной эпидемией Черной Чумы; с XIV по XVII век из страны в страну по всей Европе прошла война восстаний; Столетней войне не было видно конца; после поражения под Косово (1389 г.) и Никополисом (1396 г.) европейцы были обеспокоены возможным вторжением турок, а в XVI в. турецкая опасность стала особенно угрожающей; в религии произошел "скандал из скандалов" — великий раскол; были и крестовые походы против гуситов, и моральный упадок духовенства перед реформой католической церкви, и отступление протестантства со всеми вытекающими последствиями — взаимными низложениями сана, убийствами и войнами. Подавленные таким трагическим стечением обстоятельств и обрушившимися бедствиями, люди старались связать их между собой и найти им объяснение. Исследования приводят нас на уровень рассуждений богословов, которые пытались в то время понять причину страха. Их рассуждения тоже порождали страхи, причем более многочисленные и завораживающие, чем прежние. Но чудо западной цивилизации состоит в том, что она пережила все эти страхи, не дав им себя сломить. Эпоха Возрождения характеризовалась не только всеобъемлющим страхом, но одновременно и динамизмом: страх вырабатывал свое противоядие.

Исторические исследования опровергают легенду об ужасах однотысячного года, которая была основана на немногочисленных письменных текстах, причем составленных позже. "В течение X в. было составлено единственное описание возрожденного Христом мира, и ничто не говорит о том, что оно наводило на людей ужас". Первое описание ужасов однотысячного года сделано в период триумфа нового гуманизма бенедиктинцем Трифемиусом (1462–1516), редактировавшим монастырскую летопись. Сам он был образованным человеком, не подверженным схоластической рутине и довольно мягко описывающим ужасы варварского периода. Но эта легенда появилась в начале Нового времени не случайно: те страхи, которые испытывали европейцы в XIV–XVI вв., приписывались современникам Оттона III.

Этот период очень подходил для зарождения страха перед приближающимся концом света и приходом Антихриста. Такой поворот событий был для христиан реальной возможностью. Св. Августин в XX книге "Города Бога" убеждает в неотвратимости этих событий — многие священные тексты возвещают о них, хотя время их свершения непредсказуемо. В средневековье Церковь размышляла о конце человеческой истории в свете апокалипсических пророчеств. Свидетельством этому могут служить около двадцати испанских рукописей X–XIII вв., донесших до нас сочинения монаха Беатуса, составившего в конце VIII в. "Комментарий Апокалипсиса". Известный Апокалипсис Сен-Севера (XI в.), поражающий фантастическими чудовищами, тоже является иллюстрированной рукописью «Комментариев» Беатуса. Великолепные украшения многих французских церквей XII–XIII вв. — в Отэне, Конке, Париже, Шартре — воспроизводят сцены Страшного суда. Тема Страшного суда фигурирует также в латинских поэмах Коммодьена из Газа (III в.), Св. Иллариона из Пуатье (IV в.), Св. Пьера Дамьена (XI в.), Петра Диакона (XI в.), Св. Бернара (XIII в.) и пр.

Историки единодушны в том, что в Европе начиная с XIV в. нарастает и распространяется страх конца света. В обстановке общего пессимизма, как физического, так и морального, в 1508 г. в Страсбургском соборе проповедник Гейлер обратился к народу с призывом "спасайся, кто может":

"Лучшее, что можно сейчас сделать, это забиться в щель, спрятаться в своем углу, следовать заповедям Господа и творить добро, чтобы обрести вечное спасение".

Он не питал никакой надежды, что люди станут лучше, поэтому конец этого прогнившего мира был близок. На закате средневековья все больше утверждалась мысль о скором всеобщем крушении. В последние годы XV в, и в самом начале XVI в. страх вновь овладевает воображением людей и Великий раскол способствовал обращению людей к идеям Апокалипсиса. Никогда еще не было так много верящих, что трубы Судного дня уже протрубили, как в период 1430–1530 гг. Некоторые представители духовенства дошли до того, что организовывали публичные дискуссии на тему Страшного суда и о признаках его приближения, например, в Кёльне в 1479 г. Они полагали, что это успокоит и просветит умы. Наступило время ожидания конца света. В этом сходятся все исследователи, но не всегда подчеркивается тот факт, что ужас этого периода был реальнее страхов первого тысячелетия и что им заполняется лакуна между средневековьем и Ренессансом. Новый мир зарождался в атмосфере этого ужаса.

Страх и драматизм ожидания находили свое конкретное выражение в искусстве: в старом соборе Саламанки (XII в.) Страшный суд изображен на боковой стене, которая не вся видна посетителям. В центре фрески на престоле, окруженном радугой, сидит Христос в славе, святейший, светлейший, с нимбом вокруг чела. Справа и слева от него — избранники Божьи и грешники, а внизу художник изобразил чистилище (довольно редкая композиция); в общем, фреска не производит устрашающего впечатления. В новом же соборе (XIV–XVI вв.), пристроенном к старому, также есть сцены Страшного суда, но они находятся на стене, которая стоит прямо перед глазами посетителей; их формат больше, чем сцены жизни Христа. Чистилища больше нет, все пространство поделено на две равные части между раем и адом. Христос смотрит в сторону отверженных и жестом отталкивает их от себя.

С точки зрения методологии важно установить различия в интерпретации христианских пророчеств относительно конца света, поскольку в одних говорится о Судном дне, тогда как другие обещают тысячу лет счастья. Цифра 1000 лет пришла в христианство из израильских религиозных текстов: пророки после исхода возвещали о пришествии мессии и наступлении мира и благополучия на Земле. В еврейской религиозной литературе существовало также понятие промежуточного царства, земного рая, который продлится от настоящего времени до вечного царства. Вера в мессию перешла к христианам через «Апокалипсис» Св. Иоанна, который считал, что Сатана будет закован в течение тысячи лет. Тогда Христос и праведники воскреснут и будут пребывать тысячу лет в счастии. Примерно те же пророчества высказаны в посланиях Варнавы (II в.), Св. Юстина (около 150 г.), Св. Иеренея (ок. 180 г.) и др., включая христианского Цицерона — Св. Августина. Он воспринял сначала тезис о тысячелетнем периоде, но затем в "Городе Бога" опровергает его. Возрождение этого тезиса приходится на период религиозных бунтов на севере и северо-западе Европы в XI и начале XII века. Новый импульс ему был придан в трудах Иоахима де Флора (скончался в 1202 г.). Он пророчествует, что после царства Бога-отца (Старозаветные времена) и Бога-сына (времена Нового завета) в 1260 г. наступит царство Святого духа. Правление перейдет к монахам, а человечество обратится к евангелической бедности. Это будет субботой, временем покоя и мира. Земля станет одним большим монастырем, а люди — святыми, которые будут славить Господа Бога. Это царство продлится до Судного дня.

В этих миролюбивых и набожных проповедях зрело противоречие. Францисканцы, ссылаясь на Иоахима де Флора, восстали против мощи и роскоши Церкви, за что подверглись преследованиям. В Германии появилась и крепла вера, возрожденная Фридрихом И. Этот поборник справедливости станет "императором последних дней мира". Итак, со временем сформировались два течения, по-разному трактующих тысячелетний период, предваряющий Страшный суд. Одно из них, обычно его и принимают во внимание, было более склонно к жестокости. Монахи-бичеватели XIV в., экстремисты Табора 1420 г., экзальтированные приверженцы Мюнцера в 1525 г., фанатические анабаптисты 1534 г. хотели огнем и мечом приблизить царство счастья и равенства на Земле. В Англии времен Кромвеля по этому же пути шли "люди Пятой монархии" и землекопы Винстенлея, убежденные, что следует ускорить наступление Судного дня, когда мертвые воскреснут и Христос вернется на Землю.

Другое течение воспринимало тезис тысячелетнего периода в духе Иоахима де Флора, исключающего насилие. Его приверженцы полагали, что наступит время тысячелетнего царства Божьего, когда на возрожденной Земле исчезнут зло и грех. После этого периода мира и святости будет Судный день. Последние исследования, в противоположность существовавшему ранее мнению, доказывают, что в Англии 1560–1660 гг. и даже между 1640–1660 гг. эта религиозная и миролюбивая эсхатология, равно как и идеи примитивной церкви, вызывали большее доверие, чем революционные прожекты "людей Пятой монархии". Но и после реставрации в Англии монархии в западной культуре существовали оба течения. В Италии и Бразилии начиная с XIX в. возродились жестокости тех, кто ожидал прихода мессии. Среди мирно настроенных ожидающих мессию находятся адвентисты и приверженцы бога Яхве, все же продолжающие надеяться на тысячелетие мира и спокойствия и усмирение Сатаны.

Иное прочтение пророчеств конца человеческой истории выявляют страх людей перед Судным днем. В писании есть много предупреждений об этом страшном дне, особенно многочисленны они у Матфея (гл. 24–25):

"И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются;

Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великой… И поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую;

Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: "Приидите, благословенные Отца моего, наследуйте Царство, уготованное Вам от создания мира"…

Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: "Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его".

Именно эти строки Евангелия вдохновляли иконописцев XII–XIII вв. Кроме того, они черпали темы из подобных евангелических текстов Марка (XII и XIII); Луки (XII), а также Исайи (XXIV–XXVII), Даниила (II, VII, XII), из многочисленных псалмов (например, псалом I, близкий по тематике к главе XXV Писания от Матфея), из Послания к Коринфянам (XV, 52) и Первого послания к Тимофею (IV, 13–17). Но основная роль принадлежит, конечно, Откровению Иоанна, произведению сложному и противоречивому, не сулящему с приходом Христа никакого мирного времени перед Страшным судом.

С приближением XVI в. из веры в эти пророчества и их иллюстрации рождалось все более трагическое и обогащенное деталями представление о последней драме человеческой истории. Эта драма изображалась в следующих сценах: ангелы, трубящие о надвигающемся катаклизме; Судия, сидящий на сверкающем троне в радужном сиянии с мечом и в окружении фантастических зверей, херувимов, апостолов и двадцати четырех мудрецов; разделение людей на праведников и грешников: первые, в белых одеждах, входят в небесный Иерусалим, вторые обречены на вечные муки ада.

Начиная с XIV в. в религиозной живописи и литературе, посвященных теме Судного дня, акцент делается на следующие моменты: подчеркиваются разнообразие и устрашающий характер испытаний, которые обрушатся на человечество (пятнадцать знамений конца света); Высший Судия отличается суровостью, наводящей страх на Лютера и людей его времени: в Страшном суде Луки из Лейдена сам Сатана держит книгу дел человеческих; адские муки обрисовываются с устрашающими подробностями, тогда как до XIII в. живописцы изображали только врата ада. Итак, в XV и XVI вв. повсюду прослеживается трагический характер Судного дня "в украшениях соборов крупных городов и часовнях затерявшихся в Альпах деревенек". Везде и всюду можно видеть в изображениях Судного дня свидетельства растущего страха: в величественных произведениях Альби, Орвьето, в Сикстинской капелле, в композициях Ван дер Вейдена, Ван Эйка и Мемлинга, в известной гравюре «Апокалипсис» Дюрера. Витражи, посвященные этой теме, в соборе Кутанс (вторая половина XV в.) имеют сходство с художественными произведениями, находящимися в Нормандии: три из них относятся к XII–XIII вв., шесть — к XIV в., шесть — к XV в., шестнадцать — к XVI в. и одно к началу XVII века.

Итак, два важных апокалипсических видения тысячелетний период и Судный день — имели различную значимость. Первое воспринималось с оптимизмом, поскольку обещало долгий период спокойствия, когда Сатана будет заключен в аду. Другое окрашено в более мрачные тона. Несмотря на то, что в результате Страшного суда праведникам сулили рай, нельзя было с определенностью надеяться на место по правую руку от Господа Бога среди овец, поскольку Судия представлялся суровым и непреклонным. Последний день человечества воспринимался как день гнева. Существовало еще одно различие: концепция тысячелетия имела тенденцию развития в материализме: в тысячелетие правления святых с лица Земли исчезнут страдания, болезни, нищета, неравенство и эксплуатация человека человеком. Это будет возврат к золотому веку, вечной мечте человечества. Земля будет всем изобиловать, как полагали в Таборе или Мюнстере. Конкретные детали тысячелетнего периода присутствуют в произведениях португальского иезуита Вьеира, который в XVI в. прочит своему королю мировое господство. Португалия того времени была охвачена надеждой прихода мессии. Эта мысль в XVI в. пришла в голову некоему сапожнику и была подхвачена и распространена монахами Алькобаса. Во время испанского владычества 1580–1640 гг. португальцы не хотели верить в смерть короля Себастьяна, пропавшего без вести во время сражения в Алькасар-Квивер в 1578 году. Он должен был возвратиться и принести освобождение и славу своему народу. Антикастильская революция 1640 г. усилила надежды на грядущее тысячелетие. Вьеира, со своей стороны, за время своей долгой карьеры (1608–1697) неустанно предсказывал португальским королям исключительную судьбу. В кометах, бурях и наводнениях он видел знамения приближающегося тысячелетия португальского владычества. Мир установится на Земле, турки будут побеждены, а евреи обращены в истинную веру. Это будет духовное и временное правление, в течение которого Земля будет обильна к наибольшей выгоде Лиссабона и Португалии. Обращаясь к Хуану IV, он уверяет, что это блаженное правление будет установлено "для преумножения веры, славы Церкви, чести португальского народа, увеличения его благосостояния и благополучия". В другом пророчестве Вьеира уже видит себя в том счастливом времени, наступление которого он предсказывал, и воздает хвалу Господу за то, что божественный выбор пал на Лиссабон как столицу возрожденного царства:

"В этом восхитительном городе небо, земля и море способствуют общему величию империи и общей благопристойности подданных". Лиссабон — "самый подходящий и соразмерный город, на который пал выбор Высшего Архитектора при строительстве большого дома (всемирной империи)".

"Словно распростертые объятия, два мыса выдаются далеко в море, а между ними расположился город, который не хочет принудительной силой дать свободу народам, он хочет добровольного подчинения всех народов, которые нашли бы в нем свое единение, даже тех народов, которые ныне еще неизвестны и которые обрели бы себя в нем".

Вьеира предвещал наступление счастливого времени в 1670 г., затем в 1679 и в 1700 году.

В противоположность чарующим мечтам о тысячелетнем счастье, изображения Судного дня направляли умы и воображение в иную сторону. Акцент ставился на вечность души, личную ответственность за провинность, необходимость ежедневно следовать примеру и учению Иисуса, а не тщиться обрести счастье на Земле. В общем, с точки зрения церковных иерархов ожидание тысячелетнего царства, являясь источником многих ересей, было чревато всевозможными отклонениями, подозрительными в глазах инквизиции (Вьеира не был с ней в ладах). Последнее сведение счетов, напротив, как действенное и нравоучительное средство могло быть использовано Церковью для наставления людей на путь истинный. Не случайно поэтому идея неизбежности Страшного суда распространялась в основном церковниками, для которых пастырские заботы были главными. Это замечание справедливо и для протестантских реформаторов.

В основе расхождений между предвестниками тысячелетнего царства с пророками Страшного суда лежит различная интерпретация видений Даниила, привнесенных в Апокалипсис. Даниил предсказал падение четырех царств, в которых богословы видели государства ассирийцев, персов, греков и римлян. За ними должно следовать пятое царство, созданное Богом и небом, нерушимое и неподвластное никакому другому. Можно предположить, что именно об этом царстве говорится у Иоанна: в таком случае день Страшного суда отодвигался еще на тысячу лет. Но если точкой отсчета считать рождение Христа, то мир приближается к своему концу и свидетельством тому — многочисленные беды. Так что Священная империя, зародившаяся из Римской, должна погибнуть.

В Англии XVII в. также наблюдалось противостояние между сторонниками идеи царства тысячелетнего блаженства и теми, кто готовился к грядущему Судному дню. Однако эти две концепции имели много общего и дополняли друг друга в общей схеме конца света. Примером этого могут служить взгляды Савонаролы — в начале своей деятельности, то есть до 1492 г., будущий духовный руководитель Флоренции считал, как и большинство современников, что конец света уже близок. В песне, написанной в 1472 г., он выражает уверенность, что "уже настало время Страшного суда и содрогнется ад". В 1475 г., став доминиканцем, в "Современном мире" он пишет: "О, слепцы, неужели вы не замечаете, что конец света уже наступает?"[12] Во Флорентийских проповедях 1490–1491 гг. он предсказывает наступление конца света из-за бесчисленных прегрешений Церкви и приводит десять причин Судного дня. Но уже в 1492 г. и особенно после 1495 г. Савонарола отходит от этой концепции и становится сторонником идеи тысячелетнего царства. Он предвещает приход Карла VIII, бедствия Арно и всей Италии, если она не примет протестантство. Став духовным руководителем Флоренции, он обещает ее жителям мир, процветание и счастье, если они будут верны своему царю небесному Христу. Флоренция станет вторым Иерусалимом, утопающим в роскоши:

"Подобно вселенскому потопу, который обновил мир, современные напасти обновят Церковь для тех, кто останется в ее ковчеге… В псалме говорится: "Славьте Господа нашего новой песней!" Вы (флорентийцы) избранники Божьи, пойте новую песнь, потому что Бог пожелал обновить Церковь".

"Флоренция! Ты станешь небесным Иерусалимом и будешь благословенна, если твои жители будут обладать добродетелями, о которых я говорил".

"Я несу благую весть городу Флоренции: он будет славен, богат и силен, как никогда ранее. Он будет славен в глазах Бога и людей, потому что отсюда начинается реформация всей Италии. Ее сияющий свет проникнет повсюду, а исходить он будет из Флоренции — сердца Италии. Божия благодать твоих советов все реформирует. Во-вторых, твои богатства будут неисчислимы и с Божьей помощью преумножены. И, в-третьих, ты распространишь свою власть и духовную мощь".

Так концепция тысячелетнего царства была дополнена оптимизмом и ориентирована на земные блага.

На практике, в каждом конкретном случае не всегда легко определить, о какой концепции идет речь — о тысячелетнем блаженстве или скором конце света. Такие выражения, " как "новая земля" и "новые небеса", характерны для обеих концепций. То же можно сказать и о выражении «преддверие», которое подходит и к Страшному суду и к блаженству. В умах современников тоже, по-видимому, не было четкого разграничения этих концепций. Так, Колумб был уверен, что он избран Богом, чтобы обратить в христианство заокеанских язычников. В письме, датируемом 1500 г., он пишет:

"Бог избрал меня своим посланником, указав мне путь к новым небесам и землям, о которых сказано в «Апокалипсисе» Иоанном, а еще ранее Исайей".

Открытие Америки и доселе неведомых народов также было истолковано двояко. Миссионеры, прибывшие в Новый Свет, видели в этом событии либо знамение начала царства святых (как полагал в XVII в. Вьеира), либо приближение Страшного суда. В писании от Марка и от Матфея говорится о крещении неверных перед пришествием: "И проповедано будет сие евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец" (от Матфея, 24, 14); "И во всех народах прежде должно быть проповедано Евангелие" (от Марка, 13, 10). Каким бы ни было толкование священных текстов, американские миссионеры отличались большим усердием. Пробил час последней жатвы. Поэтому следовало быстро и незамедлительно поместить индейские племена в спасительное лоно Церкви. Эта благородная миссия выпала на долю Испании и Португалии. По пришествии Христа они представят ему миллионы обращенных в христианство, которые встанут под его правую руку.

Лас Касас видел грядущие события в более мрачном свете: за океаном испанцы проявили себя как плохие христиане, действуя одновременно крестом и мечом; поэтому следует ожидать Божьего наказания. При этом Америка может стать местом последнего расцвета Церкви. Так у защитников индейского населения идея конца света сочеталась с надеждой, что Испания понесет наказание. Согласно Св. Петру "новые небеса" и "новая земля" ждут человечество, избавившееся от грехов и несчастий. Как видно, эти выражения приемлемы для любой апокалипсической схемы. Если верить "Проповеди на Филиппов пост" Лютера, твердо верившего в приближение конца света, то обновленный мир станет страной изобилия — эта концепция близка идеям сторонников раскола.

"После Судного дня земля не будет опустошенной, бесплодной и безутешной, так как сказано у Св. Петра, что нас ждет новая земля, где царит справедливость. Бог, создавая новую землю и новые небеса, заселит их собачками с золотой шкурой и драгоценными каменьями. Там будет хищников и ядовитых тварей подобно змеям и жабам, ставших вредоносными из-за земных грехов. Эти твари перестанут нам вредить, они станут ласковыми, красивыми, приятными, так что мы сможем забавляться ими".

Исходя из этого, ожидание Судного дня ассоциировалось с предчувствием освобождения. В «Проповедях» реформатора об этом говорится следующее:

"О, Боже! Приходи обязательно! Я жду наступления того дня, когда возродится весна, день станет равен ночи и будет начинаться прекрасной зарей. Вот что я об этом думаю и хочу сказать. Вскоре после зари небо закроется черной тучей, блеснут три молнии, прогрохочет гром и небо смешается с землей. Слава и хвала Богу за то, что мы знаем, что переживем этот день и с нетерпением должны ждать его. Во времена папства мир ожидал этого дня с ужасом, о чем свидетельствуют песнопения "Этот день, день гнева". Надеюсь, что этот день близок и мы еще при жизни будем его свидетелями".

Через несколько лет после смерти Лютера Бюлингер, последователь Цвигли из Цюриха, так утешает протестантских изгнанников:

"Я посвящаю это произведение ("Сто проповедей по "Апокалипсису") тем, кто рассеян по всей Земле среди разных стран и народов, но остается верен сыну Божьему Иисусу, и все мы будем освобождены от угнетения. Долгожданное обновление обязательно свершится и Земля преисполнится обещанным счастьем, о чем ясно и твердо сказано у апостолов и пророков".

В немецкой протестантской поэзии того времени звучат слова о том, что горести Тридцатилетней войны должны закончиться концом света и Страшным судом, о чем мечтают все набожные люди.

"Приди, Иисус, приди! Положи конец этому злому миру. Возьми нас в свои благословенные руки и отнеси к вечному свету, счастью и радости" (Дерсхау, 1639 г.).

Те же надежды выражает в 1650 г. английский пуританин Баэкстер в "Вечном покое святых": "Поспеши, Спаситель, со своим пришествием! Пошли своих ангелов протрубить в радостные и ужасающие трубы!" "О благословенный день! Придет ли он, этот день радости и благодати? Да, он уже близок и свершится то, что должно свершиться".

Как видно, источником надежды являлись обе версии конца света. Но очевидно также, что чаще они были причиной страха несчастий, предшествующих царству блаженства, или страшного Судного дня. В любом из этих вариантов значительная роль отводилась Антихристу. Для некоторых его появление на Земле было неизбежным. Для других его рождение было уже свершившимся фактом. Эта зловещая личность не фигурирует в «Апокалипсисе», но она прочно вошла в общественное сознание и ассоциировалась с "великим Вавилоном, оплотом дьявола", "красным зверем", о котором говорится в «Откровении». Как собирательный или индивидуальный образ Антихрист описан в Посланиях Св. Иоанна и Втором послании Св. Павла к Фессалокикийцам. Никогда так много не говорилось об Антихристе, как после Великого раскола. Это было наваждение "человека греха, сына погибели… противящегося и превозносящегося выше всего, называемого Богом или святыней, так что в храме Божьем сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога" (Св. Павел, Второе послание к Фессалоникийцам I, 3–4).

Проповеди, особенно Ферье и Верчелли, издание "Золотой легенды", где описываются злодеяния самозваного Бога, религиозный театр, растиражированное "Житие Антихриста", живопись и гравюры Дюрера и Синьорелли — все это способствовало распространению страха перед этим сильным противником Бога и людей. Одна из таких проповедей или книжек о "Житии Антихриста" при поддержке антииудаизма была способна убедить людей в том, что родился (или должен родиться) "отвратительный распутник-еврей, прелюбодействующий со своей дочерью". Еще больше было тех, кто в образе Антихриста видел поверженного врага. Для Савонаролы, Гуса, Виклифа это был папа. Для римской курии, наоборот, это были Савонарола, Лютер. Для последователей Мюнцера Антихрист был двуликим — и папа и Лютер. А для Лютера Антихрист имел два имени — папа и турок. В такой обстановке, даже надеясь на тысячелетнюю благодать, люди испытывали страх перед этой демонической фигурой, плодящей на Земле ложь, святотатство и преступления. Для современников Гуса, и прследующей Реформации ближайшее будущее было окрашено в очень мрачные тона.

В период начиная с середины XIV в. страх конца света и появления Антихриста, распространяемый церковными кругами, охватил более широкие массы населения, чем в 1000 году. Это объясняется не только обрушившимися на мир бедствиями, но в основном наличием средств распространения этого страха. Во временной отрезок после смерти Карла Великого и до начала XI в. бедствия в Европе были столь же многочисленны. Но Запад XI в. представлял собой страну лесов и племен с их царьками и колдунами. Он был слишком сельским, разобщенным, необразованным для восприятия и широкого распространения каких-либо идей. Четыре столетия спустя на Западе появились города, а в них образованный слой населения. Теперь проповедники могли собирать толпы людей на свои выступления, то сокрушая их сердца угрозой наказания за грехи, то вселяя в них надежду или страх. Таким образом, страх конца света не мог бы стать коллективным чувством, в частности в городах, без публичных проповедей, которым Феррье в начале XV в. придал новый стиль. Странствующие монахи, переходя из одного города в другой, подолгу останавливались в каком-нибудь месте с тем, чтобы прочитать населению целую серию проповедей. Эти божьи странники взывали прежде всего к раскаянию, предвещая приближение кары. В странствиях их сопровождали кающиеся грешники, вчерашние слушатели проповедей, решившие искупить свои грехи и духовно возродиться. Кратко приведем маршрут странствий и проповедей Феррье: в 1399 г. он выходит из Авиньона, проповедует сначала в Провансе, Савойе, Дофинэ, Пьемонте, возможно, в Ломбардии. С 1409 по 1415 год он обходит Кастилию, Арагон, Каталонию. В 1416 г. возвращается во Францию, останавливается в Тулузе, пересекает Центральный массив, проходит вдоль Луары, затем идет в Нормандию и заканчивает свою апостольскую деятельность в Бретани, где он скончался в Ванн в 1419 г. Подсчитано, что за 20 лет он прошел путь, равный полутора Франциям, так что его проповеди слушали миллионы людей. Эти цифры могут быть завышены, потому что города насчитывали в то время небольшое количество жителей, но все равно по маршруту Феррье можно судить о том, какое влияние на общественное сознание оказал убежденный в неизбежности Страшного суда доминиканский монах. Кроме него в Европе начала XV в. было еще множество монахов, собиравших на свои проповеди толпы людей. Среди тех, кто делал упор на крушение мира, следует назвать Верчелли Капистрано, брата Ришара, который служил Жанне д'Арк, а также Виклифа, Гуса и Савонаролу. Что касается Виклифа, то, несмотря на скуку, исходившую от его проповедей, он считал себя народным проповедником, а его идея создания "братства бездомных священников" близка по духу к "нищенствующим монахам". И, наконец, известно, какое влияние на жителей Праги и Флоренции оказали Ян Гус и особенно Савонарола.

С другой стороны, религиозный театр также способствовал распространению страха Антихриста и конца света. Представления разыгрывались перед многочисленной публикой, и в них было занято много актеров. Пьеса XII в. "Игры Антихриста" с успехом шла три столетия спустя. В ней участвовало более тысячи актеров, что особенно впечатляло публику. Сохранились исторические свидетельства о грандиозных постановках "Страшного суда" в Мюнхене (1518 г.) и Люцерне (1549 г.). В Германии XVI в. продолжают ставить пьесы на тему Судного дня, например, "Трагедию Страшного суда", написанную Саксом, в то время примкнувшим к реформации. Надо сказать, что в Империи чаще, чем во Франции, постановки «Страстей» оканчивались сценами Страшного суда.

Естественно, что книгопечатание и гравюра оказали большое влияние на обострение чувства страха в ожидании последнего часа. Примером может быть Антуан Верар, который в 1500-х годах был большим специалистом по иллюстрированным изданиям на французском языке, пользовался успехом у читателей, имел две книжные лавки в Париже, склад в Туре, а также торговал с Англией. Он издал "Искусство хорошо жить и хорошо умереть" с доходчивыми и простыми иллюстрациями пятнадцати знамений конца света. Эта религиозная тематика пользовалась в то время большим успехом. Она находит отражение в иллюстрациях часовников, витражах соборов, например, в Анжере. Пятнадцать знамений были известны повсюду в Германии благодаря гравюрам книги «Антихрист». Посредством книгопечатания было распространено множество экземпляров на разных языках "Жития Антихриста", «Откровений» Св. Бригитты Шведской, "Золотой легенды" (которая нас интересует в той части, где описывается второе пришествие), а также устрашающие астрологические прогнозы. «Прогноз» эльзасского отшельника Лихтенбергера был издан десять раз в Германии (с 1480 по 1490 год). Основываясь на неблагоприятном расположении Сатурна и Юпитера в 1484 г. и солнечном затмении 1485 г., он предсказал войны, разорение и другие бедствия как предвестники конца света. Многочисленные последующие астрологические предсказания, так же как и прогнозы Лихтенбергера, сочетали в себе страх Сатурна (считавшегося неблагоприятной планетой) и страх конца света. В 1521 г. Лютер написал предисловие к немецкому изданию «Прогноза». Каталог изданий 1625 г. во Франкфурте-на-Майне показывает, что разделы: Страшный суд, воскресение мертвых, оживление мертвых, закат мира, Откровения Иоанна и пророчества Даниила насчитывают 89 названий книг, изданных на немецком языке с 1551 г., из них 35 изданы в период 1601–1625 годов.

Лютер верил в близость Судного дня. Книгопечатание, со своей стороны, так растиражировало его произведения, что его можно считать одним из тех, кто больше всего способствовал распространению страха конца света, по крайней мере в странах, принявших протестантство. Подсчитано, что с 1517 по 1535 год было продано более 2000 книг, написанных реформатором. А это было только начало его деятельности. Успех его перевода Библии был огромен. При жизни было выпущено 84 оригинальных издания и 253 последующих. Кстати, Библия Виттенберга, первое издание которой датируется 1522 г., содержала слегка подправленные копии гравюр Дюрера 1498 г. Уже Библии из Кельна (1480 г.) и Нюрнберга (1483 г.) были иллюстрированы сценами «Апокалипсиса», которые Дюрер безусловно видел. Двадцатисемилетний провидец так правдиво изобразил этот "мир звонкого металла, где раздается цоканье копыт и звон мечей", что все последующие живописные воспроизведения «Апокалипсиса», изданные в Германии XVI в., были копиями гравюр Дюрера. Во Франции он также был известен: с 1507 г. некоторые его гравюры украшали заставки "Римского часовника". Но полная серия иллюстраций виттенбергской Библии была напечатана во французских изданиях Библии в Анвере в 1530 г. и Лионе в 1541 г. и 1553 г. Апокалипсическая тематика гравюр Дюрера вдохновила также мастеров XVI в., выполнивших витражи в Труа, Гранвиле, Шаванже, Эсне, а также в королевской часовне Венсена.

В соборе Лиможа надгробие Жана де Ланжана (умершего в 1541 г.) украшено барельефом с изображением четырех всадников с луком, острым мечом, мерой и трезубцем. Влияние Дюрера здесь бесспорно. Очевидно также влияние немецкого художника на «Апокалипсис», изданный в 1561 г. Жаном Дюве.

Итак, разными средствами — проповедями, религиозным театром, церковными песнопениями, книгопечатанием, гравюрой и другими изобразительными средствами — европейцы начала Нового времени оказались в окружении апокалипсических угроз. Все люди прониклись ощущением конца света. Прекрасный знаток Германии XVI в. Лебо пишет:

"Апокалипсические пророчества были известны всем. Эпоха, отмеченная столькими открытиями и завоеваниями, никогда не догадывалась, что является зарей Нового времени. Напротив, охваченная предчувствием заката и предстоящего Страшного суда за прегрешения, она пребывала в уверенности, что ею закончится история человечества"

Многие признаки свидетельствуют об усилении апокалипсического страха во второй половине XIV в. Его распространение на этом временном отрезке объясняется обрушившимися на Европу многочисленными бедствиями, о которых уже говорилось: установление в Авиньоне папского правления, становившегося все более алчным и бюрократическим; Великий раскол, приведший к тому, что каждый европеец оказался отлученным от церкви тем или другим папой; повторение опустошительных чумных моров; Столетняя война, турецкое вторжение и т. д. Франкостель отмечает:

"Повсюду в Европе XIV века… изображение сцен «Апокалипсиса» было в большой моде. Сначала это была одна из тем монументальной скульптуры во Франции, затем эта тема стала использоваться в соборных украшениях, фресках, миниатюре. Высшего расцвета она достигла в XIV в. Появление этой тематики в иконографии Венеции датируется 1394 г. В немецком искусстве тема Страшного суда появляется в начале XV в. Учитывая деятельность проповедников, по-видимому, можно считать, что страх конца света возобладал над надеждой на тысячелетнее блаженство, которую сохраняли лишь немногие верующие".[13]

Антихристом был назван Иоанн XXII, авиньонский папа 1316–1334 гг., враг Людовика Баварского и францисканцев, подвергшийся нападкам в "Защитнике мира", против которого выступал с 1323 г. по 1330 г. антипапа. Во времена Великого раскола (1378–1417 гг.) подобные обвинения все более учащаются: обе стороны обвиняют друг друга в том, что во главе противоборствующей Церкви стоит Антихрист. Так делал, например, Матиас Янош, пражский каноник и учитель Яна Гуса. Он создал целую типологию Антихриста, собрав все отрицательные качества Искупителя, дурного пастыря, проникшего в христианство, пользующегося высшей духовной властью и земными богатствами и нагло присвоившим себе блага, принадлежащие Иисусу Христу — Писание и Святые дары. Этим лжецом, настоящим воплощением лжи, ядом, отравляющим кровь Церкви, был не кто иной, как папа Клемент VII, дерзнувший восстать против Урбана VI — истинного и апостольского папы. Ян Гус тоже часто говорит об Антихристе, но двояким образом. То он его обрисовывает в общих чертах, как того, кто "мостит дорогу в ад", то есть фигуру внеземную, незримую, но всемогущую, сражающуюся с добром с помощью множества пособников, тоже антихристов. Но иногда он его представляет как конкретную личность, Иоанна XXIII, называя его предтечей Антихриста, потому что в нем все "зло, бесчестие и стыд Антихриста".[14] Но, к сожалению для Церкви, некоторые категорично настроенные умы пошли еще дальше, считая, что воплощением Антихриста является любой глава Церкви — папа. То же в Праге, в конце XIV и начале XV века эту мысль высказал Николай Дрезденский. Так же полагал и Виклиф, обвинивший и римского папу и его авиньонского антипода в том, что оба они антихристы, "подобно двум псам, грызущим одну кость". Церковь стала сатанинской синагогой, а выборы папы — это изобретение Дьявола; отречение от Церкви осуществляется папой и епископами с ведома Антихриста.

Эти обвинения повторялись в народе и наряду с проповедями, направленными на искоренение всякой ереси, создавали обстановку ожидания конца света. Доминиканский проповедник Верчелли (Италия, начало XV в.) настолько был убежден в неминуемом конце света, что призывал жен к разводу, чтобы в момент пришествия не быть связанными родственными узами. Его противником был францисканец де Сьенна, который тоже проповедовал на полуострове, но считал, что следует успокаивать разгоряченные умы. Он с горечью замечает: "Мы по горло сыты проповедями о втором пришествии, знамениями Судного дня и церковными реформами". Но в это смутное время на одного здравомыслящего священника приходилось столько фанатиков! Феррье, о рвении и влиянии которого уже говорилось, непрестанно повторял, что Страшный суд свершится "скоро, без промедления, в ближайшем будущем" (это было его любимое выражение). Семь из десяти проповедей касались темы Страшного суда. Просветленный видением, которое ему было в Авиньоне в начале проповеднической деятельности, Феррье считал себя ангелом из 14-й главы «Апокалипсиса», "летящим посредине неба, который имел вечное Евангелие, чтобы благовествовать живущим на Земле и всякому племени, и колену, и языку, и народу. И говорил он громким голосом: убойтесь Бога и воздайте ему славу, ибо наступил час суда Его". Чудеса, случавшиеся с ним, в частности чудо в Саламанке, укрепляли его убежденность. В то время, когда он, стоя перед толпой людей, произнес слова: "Я тот ангел, который привиделся Св. Иоанну", — по улице проходила похоронная процессия. Пророк обратился к умершей женщине, которую хоронили, повелел ей подняться из гроба и подтвердить его слова. Мертвая ожила, сказала, что он ангел, возвещающий приближение Судного дня, и снова легла в гроб. После этого проповедник мог с уверенностью утверждать: "Что касается пришествия Антихриста и конца света, я говорю о них без тени сомнения и страха ошибиться, поскольку Господь подтвердил мои слова этим чудом".[15] Так как Св. Павел в своем Послании к римлянам (XI, 25–32) говорит об обращении Израиля в христианство до конца света, то в своих проповедях Феррье особенно старался убедить в этом евреев. Иначе христиане должны были порвать с ними все отношения.

Необходимо подчеркнуть, что, по-видимому, евреи сыграли значительную роль в усилении апокалипсических страхов и надежд среди европейцев. Со времен Черной Чумы они подвергались все большим преследованиям, становились жертвами погромов и объектами зависти и мести бедного люда, направляемого фанатичными проповедниками. Евреи тоже надеялись на пришествие Антихриста — турка, который отомстит за поруганный Израиль и превратит христианские церкви в "стойла для скота". С другой стороны, какая-то часть испанских евреев искренне приняла христианство и даже достигла высоких церковных должностей. Они и стали продолжателями мессианских традиций своего народа, нагнетая тем самым атмосферу апокалипсического страха, сгущавшуюся над Европой.

В XV в. наступило относительное затишье страхов: заканчивалась Столетняя война, забывались авиньонское изгнание, Великий раскол и лихорадочные поиски согласия. Но в конце XV в. в результате турецкого вторжения, скандального правления Иннокентия VIII (1484–1492 гг.) и всеобщего убеждения в коррупции церковных иерархов вновь наступил длительный период усиления апокалипсических страхов.

Страх охватил Италию эпохи Возрождения и нашел свое выражение в проповедях Савонаролы. После казни пророка тема его предсказаний была подхвачена его учениками и последователями: в 1498–1515 гг. ремесленником Бернардино и сопровождавшими его «помазанниками»: францисканцем из Монтепульчано фра Франческо, собиравшим на проповеди в соборе Санта-Кроче огромные толпы верующих; купеческим сыном Франческо из Мелета, проповеди которого о предстоящем крушении жители "города лилий" слушали затаив дыхание. В некоторых из этих проповедей светилась надежда на тысячелетнее царство. В живописи эта тема нашла отражение, в частности, в произведениях Боттичелли; например, в его распятии 1502 г. Флоренция изображена в трех временах, предсказанных Савонаролой: слева город несет Божью кару, в центре Мария Магдалина кается в грехах у распятия, справа город сияет в свете обновления, тогда как Рим повержен от гнева Высшего Судии. Более полное отражение идеи тысячелетнего блаженства можно найти в трудах Франческо из Мелета 1513 г. Он полагает, что евреи будут обращены в христианство к 1517 г., после чего начнется время последнего откровения Священного писания. Для этого Всевышний изберет "человека простого, чтобы оттенить свое величие". Новое время наступит между 1530–1540 гг., именно тогда мусульмане примут христианство. Это десятилетие будет временем пятой церкви, а в начале шестой трубы возвестят о пришествии Мессии, всеобщем крещении и "едином для всего мира пастыре".

Другие проповеди того же времени более мрачны. Фра Франческо, предсказавший во время проповеди в Санта-Кроче пришествие в 1513 г., устрашает флорентийцев в преддверии мести:

"Повсюду прольется кровь, улицы будут затоплены реками крови, люди будут погружены в потоки, озера крови… Два миллиона демонов будут освобождены на небе… потому что за последние 18 лет было совершено больше грехов, чем за предшествующие пять тысяч лет.

Раскаявшись, Флоренция, возможно, спасется, но для этого не следует ожидать новых пророков — все они будут лжесвидетельствовать. Три знамения предвестят пришествие Антихриста: падение французского короля Фредерика Арагонского и новый раскол церкви с восшествием на престол антипапы. Рим ждут наихудшие муки".

Такие предсказания смущали умы и содержали явную или скрытую критику церковных иерархов, что доставляло беспокойство властям, в частности Медичи, правящим во Флоренции после своего возвращения в 1512 г. и в Риме, когда в следующем году папский престол занял представитель этого рода Леон X. 19 декабря 1516 г. одиннадцатая сессия V Латранского собора запретила проповедникам указывать точную дату пришествия Антихриста и Страшного суда. В следующем году провинциальный собор Флоренции, проходивший под председательством другого представителя рода Медичи — будущего Клемента VII, подтвердил этот запрет для флорентийских проповедников. Но запрет касался лишь тех, кто торопился переворачивать листы календаря в приближении светопреставления. По сути и V Латранский собор, и большинство отцов Церкви были убеждены в скором завершении истории, просто они не хотели доверять произвольно названным датам.

Причины протестантской реформации легче понять, учитывая царившую в то время в Европе и, в частности, в Германии атмосферу ожидания конца света. Если бы Лютер и его единомышленники не верили в неминуемость конца света, в то, что римская церковь переживет его, то их непримиримость была бы меньшей. Но сомнения им были неведомы: папы стали воплощением Антихриста. Приклеивая им этот ярлык, протестанты не помышляли о пропаганде, просто это было отражением конкретной исторической обстановки. Если дело дошло до того, что в Риме сидит Антихрист, то скоро придет конец света. Мысль о Судном дне преследовала Лютера. В 1485 г. францисканец из Тюрингии Гитлен предсказал конец папского правления в 1514–1516 гг., падение Рима в 1524 г. и конец света в 1651 г. В 1500 г., когда Гитлен умирал в Эйзенахе, Лютер там был. Иногда он ссылался на Гитлена, так, в 1520 г. он предрек: "Наступает последний день!"; в 1530 г., когда усилилась опасность со стороны турок, в предисловии к переводу "Книги Даниила" Лютер утверждает, что "все исполнилось, Римская империя заканчивает свое существование, турки одерживают верх, папство уходит в небытие и мир трещит по швам". Те же предостережения высказаны им в предисловии к «Апокалипсису». "Проповеди на Филиппов пост" также содержат многочисленные свидетельства апокалипсических предчувствий Лютера.

"Вот уже полгода, как жуткие кошмары Судного дня мучают доктора Лютера и он не раз об этом говорил. Может быть, последний день мира уже близок, в чем нас убеждает Писание. Если сравнить время, которое прожито миром, с тем, которое осталось, то оно уже на ладони. Это последнее крохотное яблоко, которое еле держится на ветке и вскоре упадет. Царства, о которых сказано у Даниила — Вавилонское, греческое, персидское, римское — больше не существуют. Папе удалось сберечь остатки Римской империи, но это последняя святая печать «Апокалипсиса». На небе появляется много знамений, предвещающих близость конца света, а на земле люди стараются засевать поля, строить и копить богатства, как будто мир готовится к возрождению и новой жизни. Думаю, что Господь положит всему этому конец. Леонардо утверждает: "Математики и астрологи предсказывают для четвертого года (1540 г.) неблагоприятное расположение планет и крупные события". Да, отвечает доктор Лютер, — мир может продлиться еще несколько лет, но события Писания свершатся, и наши потомки, а может быть, и мы будем их свидетелями".

В другой раз, на вопрос о конце света реформатор ответил: "Мир долго не протянет, может быть, сотню лет с Божьей помощью". Огромная популярность Лютера в Германии конечно усиливала и без того широко распространенное убеждение в неминуемости конца света. Протестантская проповедь подхватила идеи Лютера. В 1562 г. некий священник, выступая перед паствой на эту тему, сказал между прочим: "Должно непременно случиться то, что предсказано новым Илией, новым Св. Павлом. Только паписты, неверные и содомиты могут сомневаться в этом. Много чудес, о которых раньше не слыхали, говорят только об одном: Иисус скоро спустится на Землю, чтобы покарать и наказать".

Существуют также косвенные подтверждения роли Лютера в распространении апокалипсического страха.

Католический проповедник Визель, проникшийся с 1536 г. устрашающими идеями Лютера, пишет:

"Лютер полагал, что запугиванием он привлечет к своему учению больше сторонников. Поэтому он так много говорит о Судном дне и пришествии Антихриста… Разразится ли гром или буря на море-все это становится предвестником Страшного суда и пришествия Иисуса Христа. Все высказывания Лютера читаются с жадностью, ему доверяют и чтут его как небесного посланника".

Высказывание Визеля несколько упрощенное. Лютер не был единственным ответственным за нагнетание апокалипсического страха. Меланктон, немецкий проповедник, известный не менее категоричными, чем у Лютера, взглядами, говорит об "опасных последних днях", о Христе, "пришествие которого не за горами… который скоро вернется". "Священное Писание, — говорит он, — дает нам утешение и предостережение о близости Страшного суда, который должен свершиться после распада Германской империи". Меланктон высказал свои взгляды в предисловии изданий 1532 и 1558 гг. «Хроники» немецкого историка и астролога, советника Бранденбургского двора Кариона (умершего в 1537 г.). Карион так же, как и Меланктон, основывается на пророчествах Даниила и смене четырех царств и считает, что человеческая история подходит к концу. То же мнение было высказано Слейданом в известном трактате с многозначительным названием "О четырех погибших царствах" (1556 г.):

"Должно быть услышано пророком (Даниилом) о нашем бедственном и презренном времени; он предсказал нам родиться на искончании мира и изжить его до конца, застыв в утешении от постигших нас бед и оградившись от грозящих нам бурь и волнений".

Труды Слейдана и Хроника Кариона получили широкое распространение в Германии и за границей; так же как и "Расположение планет и последние времена перед концом света" Оспандера (1545 г.).

Во времена Реформации рост апокалипсических страхов и надежд отмечался и за пределами Германии. Лефевр д'Этапль считал, что настал последний час веры и толпы верующих сплотились вокруг Евангелия, как в свое время тысячи людей насытились семью хлебами Мессии.

В трудах Кальвина, напротив, содержится меньше апокалипсической озабоченности. Но и он уверен, что пришествие Христа скоро свершится. Так же, как Лютер, он считал папу римского Антихристом, а Рим вторым Вавилоном. В конкретной исторической обстановке это не было фигуральным выражением. Это однозначно говорило о том, что в упорной борьбе, которую вел Кальвин против предрассудков, он считал себя пророком своего времени, а его сторонники и противники были убеждены в приближении конца света. Среди его противников следует назвать Сервэ. Этот испанский медик в своем труде "Восстановление христианства" пытается доказать, что между папой-Антихристом и его антиподом — Великой проституткой ведется борьба, которая вошла в последнюю фазу. Второе пришествие должно положить конец этому прискорбному для Церкви и всего мира действу, продолжающемуся со времен монашества Константина и восшествия на римский престол папы Сильвестра. Конец грешного мира означает возрождение христианства. Среди друзей Кальвина был Вире, проповедовавший в Швейцарии, затем Лангедоке. В его любопытном произведении "Мир царства и мир демонов", составленном в форме диалогов, он говорит читателям:

"Мир близится и концу… Он подобен человеку, который изо всех сил цепляется за жизнь. Так обустрой свой дом… откажись от коррупции, оставь вредные созерцания и постарайся уйти от этого мира. Его ждут еще более худшие бедствия, чем те, которые тебе пришлось пережить".

Бюллингер (умер в 1575 г.), в течение многих лет возглавлявший церковь в Цюрихе, тоже считал, что время истории истекло, хотя и не называл точной даты ее конца:

"Учение Господа нашего Иисуса Христа, недвусмысленные высказывания святых пророков, толкования избранных Богом апостолов, наконец, стечение событий, которые либо сбылись, либо свершаются на наших глазах, — все говорит о том, что сбылись пророчества о конце света и уже близок день Божьего гнева".

Как видно, протестантская реформация проистекала из глубины апокалипсических страхов и, в свою очередь, способствовала их нагнетанию. Можно сказать, что чувство надежды или страха перед вторым пришествием было особенно обострено в Германии XVI в., когда поднялась подогреваемая Лютером и Дюрером паника из-за расположения планет в 1524 и 1525 гг. Но в других странах также росло беспокойство. До настоящего времени этому обстоятельству не уделялось должного внимания, и причиной этого является тот факт, что под общим термином «Ренессанс» иногда скрываются достаточно мрачные реалии. Именно в эпоху Возрождения Синьорелли описывает злодеяния Антихриста (имеющего сходство с Савонаролой), а Микеланджело расписывает Сикстинскую капеллу сценами Страшного суда. В расцвет эйохи Возрождения V Латранский и Флорентийский соборы пытаются сдержать натиск апокалипсических пророчеств в Италии. В Испании времен Сиснероса (умер в 1517 г.) "загадочная зараза" также сопровождалась предсказаниями конца света. Во Франции сцены Страшного суда заполнили церкви. Эта страна тоже очень показательна в отношении роста страха (по крайней мере у церковников). Так, каноник Лангр пишет в "Книге состояния и течения времен", опубликованной в 1550 г.:

"Мы находимся в преддверии обновления мира или его изменения и раскола…"

В России XV–XVI вв. страх конца света, по-видимому, тоже усилился, о чем говорят росписи церквей сценами Страшного суда, фрески расположены таким образом, что при входе в церковь нельзя не заметить чашу весов в руках у Всевышнего Судии и огненно-черный ад с выползающим из него огромным змием. На другом конце христианского мира — в Мексике — тоже можно увидеть сцены Страшного суда, украшающие стены августинского монастыря XVI в. Так что страх второго пришествия был вездесущим.

Необыкновенный интерес к темам Страшного суда и крушение мира, предшествующего ему или означавшего переход к тысячелетнему блаженству, объясняется вероучением о грозном Господе Боге, а поток бедствий, начиная с эпидемий чумы, обрушившихся на Европу, лишь подчеркивали значимость этой темы. Мысль о том, что Бог карает виновных, стара как мир. Она получила особое развитие в Ветхом Завете. Священники, не зная, чем объяснить событие, выделили ее из Священного Писания и представили взбудораженной толпе как несомненное объяснение происходящих в мире событий. Таким образом, в общественном сознании укоренилась, как неизбежная, связь между преступлением и Божьим наказанием. В любом трактате или донесении о чумных морах (включая эпидемию в Марселе 1720 г.) подчеркивается эта мысль. Архиепископ Толедо Карранза и хирург Парэ объясняют этим такую болезнь, как сифилис.

"Есть две причины этой гнили, — пишет французский хирург, — первая причина заключена в особой и загадочной природе, не поддающейся изучению. Это можно объяснить только гневом Божьим, наславшим порчу на род человеческий, чтобы укротить похоть и сладострастие. Вторая причина это заражение от мужчины (или женщины), болеющих этой болезнью".

Чума, голод, войны и даже нападение волков объяснялись Церковью и духовными проводниками как Божья кара: острые стрелы, ниспосланные небом греховному человечеству. Именно так Савонарола представил флорентийцам начало итальянских войн. Даже официальные документы составлялись в том же стиле: в преамбуле договора Като-Камбрезис (1559 г.) говорится:

"… да будет известно, что после стольких тяжелых войн, ниспосланных Богом в наказание народов, царств и подданных (Генриха II и Филиппа II), божественная доброта соблаговолила, наконец, обратить свой милостивый взор на бедных созданий…" Текст мирного договора в Амбруазе тоже в преамбуле содержит такую фразу: "…Сбылись лихолетье и суд Божий (надо полагать, за наши грехи и неправедность) и пришло время смуты".

В период великого гонения на ведьм (XVI и начало XVII века) богословы и юристы учили, что Бог посылает демонов и ведьм вершить суд над людьми. Ж.Боден пишет:

"Бог насылает чуму, войны и голод посредством злых духов, то же он делает и через колдунов, особенно в случаях богохульства, что распространено сейчас повсюду с такой безнаказанностью и вседозволенностью, что этим занимаются даже дети".

Таким образом, идея отмщения заложена в самой природе божественности. В "Молоте ведьм", со ссылкой на Св. Августина, говорится о дозволенности греха, поскольку Бог оставляет за собой право кары того, чтобы "свершить отмщение за зло и упрочить красоту мироздания… чтобы стыд за содеянное был украшен отмщением". Тема отмщения, и в частности кары Божьей, настойчиво подчеркивается во всех французских трагедиях от Жоделя до Корнеля (можно, конечно, в качестве примера привести авторов других национальностей). Во время Религиозных войн, когда происходили массовые убийства, в образе Бога были воплощены черты разгневанного человека. В период правления Генриха IV тема кары небесной звучит не только в драме, но и в поэзии. Согласно Агриппе д'Обинье, Высший Судия вершит суд строго и по справедливости (Трагическое, VI, около 1075–1079 гг.):

Страхом трепещет сердце храбреца;
Вшами кишит кафтан гордеца;
Тот, кто строптив, Бога гневит,
Душа его в адском огне сгорит.

Досье может быть дополнено и другими доказательствами. Так, в "Чудесных историях" Пьер Буатюо (1560 г.), с одной стороны, предпринимает попытку критического отношения к идее греховности зла, но в то же время утверждает:

"Несомненно, что большей частью уроды рождаются как наказание Господне, кара, Божий гнев и проклятье за мерзости, свершенные отцом и матерью, которые, подобно диким зверям, утоляют свою похоть без соблюдения срока, места и других законов природы".

Имела хождение также идея о долготерпении Бога, Агнца, готового к всепрощению, помышляющего не о каре, а о пособничестве Церкви. Но когда терпению приходит конец, Бог приходит карать, а не помогать: "Пришло лихолетье и пробил час кары Господней, ниспосланной на нас". Другой поэт того времени, Дешан — современник Великого раскола, Столетней войны и безумств Карла VI, наблюдавший повсюду гордыню, подкуп, разнузданность и несправедливость, — верил, что надругательствам должен прийти конец:

Время придет, и Бог мироздания
От наших грехов в гневном сиянии
Ниспошлет на все свои создания
Кровавые слезы и чашу страдания.
Неведомы нам Господни желания,
Агнца, идущего на заклание,
И каждый получит воздаяние:
Кровавые слезы и чашу страдания.

Если Бог не карает за грехи, то он недостоин своего августейшего имени, он просто марионетка. Такое мнение высказано Лютером в "Воззвании к молитве против турка" (1541 г.) в момент особого обострения турецкой опасности, нависшей над центральной частью Европы. Так же, как и Дешан, реформатор склонен полагать, что христианский мир настолько погряз в грехах (предрассудках и многобожии) и презрел божественное слово, что Всевышний не может более взирать на все это, скрестя руки. В силу своей природы он должен покарать людей за их дерзость, следовательно, нетрудно предположить, что погрязший в грязи мир скоро будет уничтожен:

"Когда придет конец терпению Господа Бога? В конце концов он должен защитить истину и справедливость, наказать зло и творящих его, гнусных хулителей и тиранов. Иначе бы он лишился своей божественности и не был бы почитаем как Бог. И каждый был бы волен делать, что ему заблагорассудится, без стыда и совести презирать Бога, его слово и заповеди, считать его безумцем или куклой и не принимать всерьез его угрозы и приказы. При таком раскладе вещей мне остается уповать лишь на Страшный суд, которого не миновать. Дело зашло так далеко, что терпению Бога придет конец".

Таким образом, Лютер стал, сам того не подозревая, сторонником идеи чести и достоинства (Бога), которая в плане человеческих отношений стала причиной бесконечных дуэлей. Бог тоже не может сносить наносимые ему оскорбления. Исследование исторического материала в этом аспекте дает неожиданные результаты: так же, как мир героев Банделло и Шекспира, христианство оказывается проникнутым идеей отмщения, а милостивый Бог оказывается в ловушке.

Именно в ловушке. Потому что распространители апокалипсического страха чистосердечно верят в справедливость суда Всевышнего, не подозревая, что, по сути, они стремятся к отмщению, а Бог для них всего лишь исполнитель. Психологический механизм этого чувства четко выявлен в проведенном Фригоффом исследовании Объединенных провинций XVII–XVIII вв. В религиозном отношении эта республика была менее терпимой, чем об этом думают. Католики и протестанты там жили бок о бок в обстановке напряженности и взаимной подозрительности, очень благоприятной для распространения всякого рода брошюр, памфлетов, «уток», содержащих различные проповеди. Подсчитано, что в период 1540–1600 гг. их было 161, для всего XVII в. — 563 и 89 — в XVIII в. При отдельном подсчете апокалипсических изданий статистика выглядит так: 1540–1600 гг. — 4; 1661–1700 гг. — 119; 1701–1800 гг. — 13. Значительное распространение этих изданий в XVII в. совпадает с ростом напряженности в отношениях между противоборствующими вероисповеданиями. Отсюда становится ясной связь между апокалипсической тематикой проповеди и наличием враждебно настроенных друг к другу сообществ. Ожидаемые катаклизмы при этом должны обрушиться на противника. В данном случае надеждой на пришествие Христа были проникнуты католики, поскольку в этом протестантском государстве они были вынуждены исполнять обряды полулегально. Они притеснялись разными путями: так, им было отказано в различных общественных должностях и помощи. Поэтому они жаждали отмщения либо в виде крушения мира, либо своего освобождения каким-либо правителем иностранной державы, например, королем Франции, которого им ниспошлет провидение. Особое внимание при этом привлекали необычные даты календаря — именно к ним была приурочена развязка событий. Так, в 1666 г. (год Апокалипсического зверя) и в 1734 г. совпадали два праздника: Тела Господня и Иоанна Крестителя. Из дневника некоего католического священника, бывшего в Зеландии в 1734 г., нам известно, что произошло 24 июня в Гоэс. Альманахи из Амстердама, основываясь на расположении планет, предвещали в этот день большие беды. Сезонные рабочие из Вестфалии тоже сообщали о необычных событиях. Протестантов охватила паника. Накануне по приказу магистрата дома католиков были подвергнуты обыску с целью изъятия оружия. Тревога росла, и в ночь с 22 на 23 власти решили закрыть ворота города на два дня. 23 июня как раз был базарный день, и окрестные крестьяне, привезшие свой товар, вынуждены были повернуть назад, распространяя в деревнях тревожные слухи: из Фландрии прибывает католическая армия, городская управа будет перебита, храм взорван (часовой механизм и порох уже подложены), католики уничтожают завещания протестантов. В долине дома некоторых католиков подверглись нападению со стороны испуганных протестантов. Но 24 июня католической реставрации так и не было. Предсказания не сбылись, и снова воцарилось спокойствие до очередной паники. Как видно, пророчества и паника связаны со страхом и надеждами на месть угнетенной части населения.

Обобщая, можно сказать, что обе концепции как тысячелетнего царства, так и конца света — конечной целью ставят уничтожение противника (или противников). Это подтверждается историей таборитов, Мюнцера или Иоанна Лейденского. Это справедливо также для Феррье, Савонаролы и Лютера, а вслед за ними и для всех протестантских проповедников. Они ждали, объявляли и желали уничтожения погрязшего в грехе враждебного им мира, где царствует Антихрист (папа для Савонаролы и Лютера). Так, в проповедях светопреставления люди выражали надежду на то, что Бог отомстит за них.

Неосознанно выражая идеи реваншизма, проповедь, кроме того, так или иначе давала представление о времени. Это представление было сложным, включало разнородные элементы от понятия времени как цикла до его толкования как хода веков по восходящей линии. В годовом цикле каждый день является неповторимым в течение этого года. Поэтому на праздник Ивана-Купалы зажигались костры, чтобы не упустить положенные по этому случаю Божьи милости. Существует также совпадение дат, повторяющихся один раз в сто лет. Это, например, именно тот случай, когда праздник Тела Господня приходится на 24 июня. В силу законов магии такое совпадение считается исключительным и предвещает необычные события. Поскольку такие совпадения наблюдаются каждые сто лет, то их предсказания содержали много общего, то есть события становились датой столетнего цикла, что было подтверждено событиями в объединенных провинциях 1666 и 1734 гг. Исключительные события ожидались также на самый ранний и самый поздний срок празднования Пасхи (в последнем случае за этим следовало совпадение праздников Ивана-Купалы и Тела Господня).

В наиболее образованных слоях общества концепция цикличности времени сочеталась с пессимистическим его восприятием. Для европейцев начала Нового времени оно не сулило никаких земных радостей и светлого будущего, не призывало к накоплению материальных (или духовных) благ. Напротив, Время — это был Старец из «Триумфов» Петрарки. В эпоху Возрождения этот образ слился с образом Сатурна, грозного и неумолимого разрушителя, держащего в одной руке костыль, в другой — косу, пожирателя детей и властителя песочных часов. Сатурн был вторым символом смерти. Он дает жизнь, но также уничтожает все живущее. В плане морали он поборник истины, потому что срывает иллюзорные маски. Итак, мы снова приходим к идее разрушения, доминирующей в период Возрождения и проникшей позднее в эпоху барокко. Образ старца символизировал время не случайно: человечество чувствовало себя и сознавало тоже старым. Независимо от знамений того времени, предвещавших конец света, для европейцев XIV–XVII вв. было очевидным завершение человеческой истории. С возрастом человечество не становится мудрее. Его можно сравнить с умирающим старцем в плену всевозможных фантазий, мечтаний и иллюзий. Оно становится все более дряхлым с течением веков: по мере старения мира уменьшается рост и продолжительность жизни, а также физическая сила людей. Широко распространенной была в то время хронология, заключавшая в прошлом золотой век и представляющая течение веков как моральный и физический упадок мироздания. Для Никола де Кламанж, священника XV в., в прошлом все было обустроено на Земле:

"Города и веси были обильно населены, загоны были полны тучным скотом, ветви деревьев сгибались под тяжестью плодов, поля колосились хлебом… Люди были долгожителями".

Французские протестантские апологеты XVII в. возвращаются к теме оскудения природы и физического упадка человечества. Такое мнение высказывается Пакаром и дю Муленом:

"Времена года смешались, земля устала, горы истощились, продолжительность человеческой жизни уменьшилась, равно как и добродетель, природная сила, честь и набожность. Можно сказать, что наступает закат мира и его конец".

Другие реформаторы, в частности Полло и Каппель, подхватывают эти стенания. Нет ничего удивительного в том, что набожность и честь убывают вместе с физической силой. Со старостью приходит привязанность к земному и отчуждение от небесного; определяется эта логика так:

"Мир подходит к своему завершению. Подобно старцу он тянет со смертью, сколько может. Поэтому его мысли и сердце обращены не к небу, а находятся всецело на земле и заняты земными смертными делами. Чем ближе люди к своей могиле, тем более они озабочены приобретением земных благ, которые так же, как и они сами, всего лишь прах. И чем меньше у людей благ, тем больше они их хотят иметь".

Так, по мере продвижения человечества от юности к зрелым годам добродетели стареют, а пороки набирают силу — таков непреложный закон угасания. Отсюда ясно, почему мир "блуждает в потемках" и люди живут "без озарения светом". Но следует быть готовым к худшим временам, поскольку человечество одряхлело душой и телом, и оно не сможет им противостоять:

"Наступят еще более страшные беды, чем те, свидетелем которых ты уже был. По причине старческой слабости нашего века на нас обрушатся многие бедствия. Потому что истина отступает под натиском лжи".

В том же духе:

"Мне видится мир как старый разваливающийся дом, у которого постоянно осыпается песок, известковый раствор или целая часть стены. Не лучше ли будет, если дом рухнет сразу, в час, когда меньше всего этого ожидаешь?"

Такой представляли себе концепцию Времени образованные люди той эпохи. Они непременно должны были заметить неблагоприятное совпадение двух симптомов — старение человечества и библейские знамения конца света. Обе идеи соответствуют друг другу и являются взаимно дополняющими. Поскольку мир состарился, все идет плохо и будет еще хуже. Ну как можно сомневаться в скорой гибели грешного и дряхлого мира, если повсюду случаются войны, разбои, моры, голод, в то время как Церковь подкуплена и расколота, благодатный пыл остывает, но множатся лжепророки и скоро неумолимо свершится на Земле появление Антихриста. После трагических судорог, которые потрясут всю Землю, наступит или тысячелетний земной рай (на что уповали сторонники раскола), или Страшный суд и мир падет к ногам Вседержителя, сошедшего с неба в Судный день (кстати, такой поворот событий считался более вероятным).

Те, кто возвещал о скором светопреставлении или о начале тысячелетнего царства, основывались на изобилующих цифрами библейских текстах. В "Книге Даниила" говорится, что пятому нерушимому царству будут предшествовать четыре первых, и что четвертый правитель будет притеснять святых в течение времени, времен и полувремени, что соответствует хронологии, приведенной в XII главе «Апокалипсиса»: "И родила она сына мужского пола, которому надлежит пасти все народы посохом железным; и было восхищено дитя ее к Богу и к престолу Его. И жена убежала в пустыню, где она имеет место, уготованное Богом, чтобы там питали ее тысячу двести шестьдесят дней". У Даниила время печали продлится 1290 дней. В «Апокалипсисе» (XI глава) говорится: "И двор, что вне храма, оставь вне, и не измеряй его, потому что он дан был язычникам, и они будут попирать город святой сорок два месяца. И дам двум свидетелям Моим, и они будут пророчествовать тысячу двести шестьдесят дней, одетые во вретище". В XIII главе «Апокалипсиса» зверь имеет число имени 666. Наконец там же в XX главе: "И он охватил дракона, змея древнего, который есть Диавол и Сатана, и связал его на тысячу лет". Богословы, математики и астрологи немало потрудились, чтобы уложить эти цифры в общую схему, упрощенный вариант которой выглядит так: от сотворения до закона мир прожил 2000 лет и еще 2000 лет по закону. Срок правления Мессии тоже равен 2000 годам. Правда, некоторые, например, Колумб, получали при подсчете 7000 лет, так как к шести дням сотворения мира они прибавляли седьмой день, когда Бог отдыхал. Некоторые наиболее смелые подсчеты переступали грань 7000 лет. Однако много было также сторонников более точного подсчета, а не упрощенного разделения истории человечества на три ранних периода по 2000 лет. При более подробном подсчете Мальведа в «Антихристе» получает разные цифры от наивысшей — 6310 лет до 3760 лет. Меркатор насчитывает 3928 лет, Янсениус — 3970 лет, Беллармэн — 3984 года со дня сотворения мира. Эти подсчеты, несмотря на небольшие расхождения, ниже привычного нам летосчисления мира. Авторы заниженных подсчетов полагали, что раз история человечества коротка, то ему остался совсем малый срок существования. Христофор Колумб в 1501 году рассуждал так:

"По подсчетам короля нашего дона Альфонсо, которые кажутся самыми достоверными, со дня сотворения мира или от Адама до прихода Господа нашего Иисуса Христа прошло 5343 года и 318 дней. Добавив к ним 1501 год и несколько месяцев, получим немногим меньше 6845 лет. По этим подсчетам не хватает всего 155 лет до цифры 7000 лет, когда миру должен прийти конец".

Итак, несмотря на различие в подсчетах и рассуждениях о возрасте мира, все они не слишком щедры в отношении срока, оставшегося до светопреставления. Николай Кузанский считает, что оно свершится в 1700 г., Лютер предлагает несколько вариантов, но в рамках довольно узкого диапазона: его поколение или следующее за ним увидит свершение предсказаний Святого Писания; с Божьего позволения мир, может быть, протянет еще сотню лет, но не больше. Вирэ также вносит лепту в подсчеты грозящего человечеству искончания веков:

"Молодость вечности прошла, и дело идет к старости. Вечность разделена на двенадцать частей; десять частей и еще половина десятой части (следует понимать: одиннадцатой) уже прожиты. Предстоит прожить то немногое, что осталось после половины десятой (т. е. одиннадцатой) части".

Согласно этому подсчету, 21 из 24 частей времени, отпущенного человечеству, прошли. Каноник из Лангра Русса еще более точен в определении срока, отделяющего его современников от предстоящего обновления мира или великих потрясений и его гибели: с 1548 г. должно пройти 243 года. С определенной логикой он поэтому советует учитывать этот срок при строительстве дворцов, башен, замков и других крупных сооружений. Действительно, нужны ли постройки, которые в нормальных условиях строились на века, если они погибнут в приближающемся всемирном крахе. Кончилось время строить, настало время раскаиваться.

В качестве доказательства можно привести еще одно снабженное подсчетом предсказание конца света, сделанное неким Пеньер-Вареном. Его произведение, одобренное высшими духовными властями, называется "Предупреждение всем христианам о великом и страшном пришествии Антихриста и о конце света" и посвящено кардиналу Жуаез, архиепископу Руана, примату Нормандии и пэру Франции. В 1656 г. после Рождества Христова начнется царство Антихриста (в это презренное время земля будет затоплена морем скорби и страданий). Поскольку существует определенная симметрия между Христом и его врагом, то Антихрист должен родиться в 1626 г. В 1660 г. его царство погибнет, а в 1666 г. наступит конец света (число 666 указано в "Апокалипсисе").

Солнечное затмение 1654 г. повергло Европу в панику, объяснимую исключительным значением, которое протестантские проповедники и богословы придавали цифре 1656. Действительно, протестантство приняло за основу Ветхого Завета древнееврейскую Библию и семидесятилетний цикл летосчисления. Поэтому в 1656 г. (в период между 2242 и 2262 гг. по древнееврейскому летосчислению) в странах, принявших протестантство, ожидали огненный потоп, который поглотит землю. Об этом свидетельствуют многочисленные трактаты и проповеди. Следующие друг за другом солнечные затмения 1652 и 1654 гг. тоже способствовали нагнетанию страха. Страх перед надвигающейся катастрофой пересек политические и религиозные барьеры и захлестнул другие страны, такие, как католическая Франция.

Уже в XVIII в. в Европе все еще были живы озабоченность пришествием Антихриста и ожиданием конца света (или начала тысячелетия счастья). Математик Непер видел основное применение изобретенных им логарифмов в том, чтобы облегчить подсчеты, связанные с числом апокалипсического зверя 666. По его мнению, 1639 г. отмечает начало распада антихристианского царства — римской Церкви. За этим последуют 50–60 лет неимоверных событий последнего времени перед Страшным судом, который произойдет, учитывая апокалипсические числа, в 1688 г., а если верить пророчеству Даниила, то в 1700 г. В 1660-е годы подобные подсчеты были очень распространены в Англии и английских территориях Америки. Пастор Паркер возвестил о конце света, который произойдет в 1649 г., пресвитерианец и роялист Холл предсказывал его свершение в 1650 г. или в последующие двенадцать месяцев. Брайтман и Гудвин — оба значительно способствовали распространению в Англии предсказаний «Апокалипсиса» и Даниила — объявляли о конце света в 1690, 1695 и 1700 гг.

Как видно, кроме Непера и другие известные английские деятели того времени утверждали, что апокалипсическое крушение мира неизбежно. Среди них можно назвать будущего генерала армии парламента Вильямо Воллера, одного из лидеров парламента — Джона Пима, естественно, Кромвеля, Джона Либурна и Джерарда Винстенлей, секретаря Королевского общества Генри Ольденбурга и самого Исаака Ньютона. Список невелик, но впечатляет.

Во второй половине XVI в. и в первой половине XVII в. страхи Антихриста и бедствий во время его царства, охватившие раньше всю латино-христианскую Европу, кажется, начали угасать в католических странах и, напротив, усиливаться в протестантских. В каталоге книг, изданном во Франкфурте в 1625 г., из 89 произведений апокалипсической тематики на немецком языке лишь одно составлено католиком; авторы: 68 — лютеране и 20 — кальвинисты. В 1610 г. сторонник реформации Винье составил список 28 известных протестантских авторов из разных стран, считающих папу Антихристом. Самым известным из них является, безусловно, Дано, выпустивший в Женеве в 1576 г. "Трактат об Антихристе", который в следующем году был переведен на французский язык. Это произведение является итогом многолетних раздумий протестанта по поводу апокалипсических текстов. С категоричностью и аргументированно он утверждает, что Антихрист уже проявил себя в истории, его царство началось в XII в. и подходит и концу. Надо понимать, что речь идет о папстве, крушение которого намечалось в XVII в. Из скромности Винье не включил себя в этот список, однако он автор объемного (692 страницы) тома "Римский Антихрист, противопоставленный еврейскому Антихристу кардиналом Беллармином… и другими", вышедшего в 1604 г. Так же объемна и еще более известна "Тайна посвящения, то есть история папства" Дюплесси-Морней (1611 г.), переведенная на английский язык и очень популярная в Англии.

По утверждению автора, папа — это Антихрист.

"Требуется ли называть его имя? Не разумеется ли это само собой, кажется, что Сатана для собственного удовольствия произвел на свет в наказание всем и за наше ослепление такое совершенство. Как будто не было сказано Богом через своих пророков и апостолов, со всею ясностью и уже давно, о пришествии Антихриста, его приметах, делах, поведении, местонахождении и облике".

Укоренение, а вернее, рост страха в протестантском сознании в конце XVI и первой половине XVII века объясним. В Германии Тридцатилетняя война в какой-то момент велась в пользу Габсбургов, политическая линия и армия которых, естественно, представляли угрозу для Реформации. Во Франции протестанты, нашедшие поддержку в Нантском эдикте, боялись реакции на это католиков. Поэтому в своей защите протестанты более, чем когда-либо прибегали к традиционным обвинениям — папа это Антихрист — и питали надежду на избавление в результате Страшного суда (или перехода к тысячелетию блаженства).

В Англии официальная религия тоже испытывала чувство опасности как извне (Непобедимая Армада 1588 г.), так и внутри страны (Заговор 1605 г.). В 1560–1660 гг. там косо смотрели на тех, кто не хотел видеть в папе римском Антихриста, а в римской Церкви "Великую проститутку". Один английский пуританин не без иронии замечает в 1631 г.: "Протестантом считается всякий, кто может поклясться, что папа это Антихрист и что по пятницам можно есть скоромное". Библиотека, которая осталась после смерти (1576 г.) эрудита Лазаря Симона, содержит 50 книг из 6630 об Антихристе, в большинстве своем на английском языке, вышедших в период 1570–1656 гг. Протестантство, укрепившись в Англии и Шотландии, принесло с континента апокалипсическую литературу и страх светопреставления. Начиная с 1548 г. на английский язык переводятся "Предсказания Оскандера о скончании времени и светопреставлении", с 1561 г. — "Сто проповедей об «Апокалипсисе» Бюллингера. Именно в этой обстановке ожидания Латимер пишет в 1555 г. из своего Оксфордского заточения "искренним друзьям Божьей истины", что "Христос явится в славе и произойдет это скоро".

В Англии конца XVI в. и первой половины XVII в. радикальные и умеренные сторонники идеи тысячелетия, с одной стороны, и те, кто ожидал Страшный суд, с другой, дополняли друг друга и способствовали созданию обстановки апокалипсических страхов, причем хождение имели обе идеи. Вот несколько примеров того, как распространялась идея Страшного суда: Иаков I, автор "Размышлений об «Апокалипсисе» (1588 г.), поэты Александер, Витер, Доун и, конечно, Мильтон внесли свою лепту в апокалипсическую литературу. "День Страшного суда" Александера (1614 г.) содержит не менее 1400 стансов, описывающих во всех подробностях двенадцать часов Судного дня. Этот поэт и государственный муж, друг Иакова I, ясно видел предвестников окончательного крушения мира:

"Ползут слухи о войне, Евангелие принято повсюду, евреи обращаются в христианство, Антихрист дает о себе знать, демоны ожесточились, повсюду царствует порок, рвение ослабело, вера угасает, звезды падают. Чумные моры протрубили в последнюю трубу. Небесные знамения возвещают о пришествии Сына человека".

Поэтическое видение подкреплялось богословскими утверждениями о наступлении последнего времени, последнего часа, последнего дня последнего времени. Показательно в этом отношении сделанное Адамсом сравнение хода времени со сменой времен года:

"Мы все больше погружаемся в зиму. Весна прошла, лето пролетело, осень принесла свои плоды. Зимой деревья лишились листвы, стоят обнаженные и бесплодные. Для нас наступил последний месяц великого года. Мы находимся в декабре".

В гражданской войне, падении трона, создании многочисленных сект пессимистически настроенные английские богословы видели неоспоримые доказательства того, что Дьявол раскован и пришествие Христа уже близко.

В противоположность тому, что происходило в Англии и Германии, католическая реформция способствовала затиханию апокалипсических тревог (если не считать пика страха 1654 г.). По мере того как протестантская пропаганда без устали клеймила папу именем Антихриста, а римскую церковь — именем апокалипсического зверя, зарождались сомнения в этих слишком категоричных обвинениях, а не раз повторяющиеся обещания конца света вызывали у людей скепсис.

Католический проповедник Визель замечает в 1536 г.:

"Ну, блеснула необычным светом молния где-то в Силезии. Что это — чудо? Ну, сорвал ураган крыши домов. Что это знамение суда Божьего? Где-то в лесу загорелась груда угля; земля вздрогнула; разразился гром и сильная молния озарила город; так ли уж редко это случается? В Бреслау обрушилась башня, эко чудо! В Силезии женщина не разродилась в срок: это, конечно, удивительно, но нельзя же видеть в этом знамение пришествия Господа Бога!"

В борьбе против католицизма протестантская пропаганда использовала по мере возможностей Святое Писание, еще более запугивая население, склонное видеть в появлении комет, солнечных затмениях, расположении планет признаки грядущих бедствий. И напротив, обновленный католицизм способствовал затиханию страхов. Показательна в этом смысле резкая и красочная книжка «Антихрист» бывшего протестанта Раймонда (1597 г.), который выступает против фантастических пророчеств своих прежних единоверцев:

"В их книжных лавках каждый день появляются книжонки с предсказаниями о крахе папы и папства. Эти люди хорошо покорпели над «Апокалипсисом» и "Книгой Даниила", в которых они разглядели сокрушение Антихриста, проклятие католицизма во Франции и много других фантазий".

Раймонд полагал, что появление Антихриста должно произойти, а когда это свершится, протестанты будут его первыми жертвами, поскольку не узнают об этом, ошибочно принимая за Антихриста папу римского.

От Мальвенды до Боссюэ римские богословы, ссылаясь на евангелистов и XX главу "Города Бога", пытались доказать, что никакой подсчет не может указать точную дату второго пришествия. Приведем такой значимый и показательный факт: Италия, которая в эпоху Возрождения жила в постоянном апокалипсическом страхе, забыла о них, как только после Трентского собора была укреплена религия. Теперь католическая церковь больше говорила не о Страшном суде, а о Божьем суде как о частном явлении.

В Западной Европе наступление Нового времени ознаменовалось невероятным ростом страха перед дьяволом. Эпоха Возрождения унаследовала понятие и образы дьяволиады, которые множились и уточнялись еще в средневековье. Но эта эпоха связала их воедино и распространила так, как это не делалось ранее.

Сатана не изображался в раннем христианском искусстве и наскальных фресках. Одно из самых ранних изображений Сатаны в церкви Бауит в Египте (VI в.) представляет его в виде ангела, безусловно падшего, с обломанными ногтями, но не страшного и с легкой иронической усмешкой на устах. На страницах Библии Св. Грегуара Нацианского (Гос. библиотека, между VI и IX вв.) это обольстительный искуситель, на росписях некоторых восточных церквей того же времени — падший герой, Люцифер, любимое Божье создание, в то время не считался еще отталкивающим чудищем.

Первый большой "дьявольский взрыв" произошел на Западе (по Ж. Ле Гоффу) в XI–XII вв. Сатану начинают изображать с горящим взором, огненными волосами и крыльями (Апокалипсис Сен-Севера), пожирателем людей (Сен-Пьер де Шовиньи), огромным демоном (у Отэна) или как, например, в Везелэ, Муассаке или Сен-Бенуа на Луаре, исчадием ада, который пытает и мучает людей.

Согласно феодальному кодексу, Сатана вошел в нашу цивилизацию в образе вероломного вассала. Если раньше это был абстрактный богословский образ, то теперь он конкретизируется и изображается на церковных сводах в человеческом или зверином обличье. Была установлена связь между скульптурным изображением Сатаны в Везелэ и его изображением в «Светильнике» (что-то вроде катехизиса, составленного в начале XII века немцем, известным под именем Гонориуса Августодунского). Это произведение представляет собой популярное издание, в котором собраны и систематизированы сведения о Сатане, начиная с момента создания Церкви, а также впервые собрано воедино описание всех мук ада. Образ Сатаны XI–XII вв., обольстителя и мучителя, безусловно устрашает. Однако и он, и его пособники иногда не столько страшны, сколько смешны. Таким образом, они становятся более обыденными. Час большего страха Сатаны еще не пробил. В готических соборах XIII в. Страшный суд с его адом, муками и дьяволами занимает уже положенное место. А наверху, на пьедестале, майский сад и безоблачная радость избранников Божьих. Э.Маль пишет: "В церковном искусстве XIII в. не встречается ни одного детального изображения ада", даже если принять замечание Св. Фомы Аквинского, что рассказы о загробных муках имеют не только символический смысл.

Но уже в XIV в. положение вещей изменяется, обстановка в Европе усугубляется и дьявольская гримаса классического церковного искусства уступает место бесовскому нашествию. "Божественная комедия" (ее автор умер в 1321 г.) условно означает переход от одной эпохи к другой, в течение которой религиозное сознание западной элиты было полностью и надолго угнетено идеями сатанизма. Освобождение от бесовства наступило лишь в XVII в. Эта одержимость принимала две формы — обе нашли отражение в иконографии: наваждение адских мук и мания дьявольских искушений, к которым прибегает искуситель чтобы погубить людей. Задолго до Данте по Европе ходили фантастические рассказы об адских муках. Некоторые из этих рассказов пришли с Востока, как, например, "Видения Св. Павла", которые датируются не позднее IV в. Оказавшись за пределами Земли, апостол неверных приходит к вратам царства Сатаны. Во время своего ужасающего путешествия он видит мертвые деревья с висельниками на ветвях, адское пекло, реку, в которой тонут грешники, а степень их погружения зависит от тяжести совершенного греха, наконец, бездонную пропасть, из которой поднимается зловонный дым. Некоторые детали "Видения Св. Павла" встречаются в ирландских легендах, в частности в "Видениях Тангдала", ужасам которых не позавидовали бы персонажи "Божественной комедии". В безумных картинах этого северного ада есть описание огненного озера и ледяного озера, чудищ, пожирающих души скупых и неверных, зловонные болота, кишащие отвратительными жабами, змеями и прочими тварями.

В XIII в. эти кошмары изображались без какого-либо смягчения со стороны церковников. Более того, позднее они еще более сгустили краски в этих описаниях. Дионисий, монах Картезианского ордена и известный богослов XIV в. (умер в 1471 г.), при составлении трактата о четырех светопреставлениях вводит туда ирландские рассказы, в частности "Видения Тангдала". После Черной Чумы на стенах Кампо Санто в Пизе и часовни Строцци Санта-Мария-Новелла во Флоренции появляются изображения мук ада.

Художник, который расписывал стены этой часовни (А. Орканья или один из его учеников), неотступно следовал тексту "Божественной комедии". Еще одним впечатляющим свидетельством "нового ужаса" являются малоизвестные фрески церкви, небольшого городка Сан-Джиминьяно. Тадео ди Бартоло (1396 г.) изобразил ад, в центре которого расположился Люцифер, почти такой же, как и в Кампо Санто в Пизе, огромного роста, с чудовищной рогатой головой, сжимающий мощными ручищами смехотворных маленьких грешников. В этом царстве ужасов черти вытягивают кишки у завистников, выворачивают наизнанку скупых, не подпускают чревоугодников к богатому всяческими яствами столу, бичуют прелюбодеев и сажают на кол неверных жен.

В книге "Великолепный часовник герцога де Берри" (Франция, начало XV в.) описание некоторых картин ада также заимствовано из "Видения Тангдала": огромный Люцифер с короной на голове пожирает души грешников, заглатывает и исторгает их вместе с клубами дыма и пламенем. Во Франции муки ада начинают появляться в монументальном искусстве в середине XV в. Э.Маль приводит примеры (их список, конечно, далеко не полный) описаний ада с заимствованиями из Видения Св. Павла и ирландских легенд. Таким представляли себе ад художники, сделавшие росписи в Сен-Маклу в Руане, в Нантском соборе, в церквах Нормандии, Бургундии и Пуату. Некоторые детали просто поразительны: черти-кузнецы поднимают огромный молот над наковальней, составленной из человеческих тел, лежащих друг на друге мужчин и женщин; грешники, привязанные к огромному колесу; осужденные на адские муки грешники, корчащиеся под капающим на их головы расплавленным свинцом, живые висельники на дереве и т. п.

Но наивысшей жестокости кошмар ада достигает в безумном мире И. Босха. В Страшном суде в Вене и в Брюгге, в триптихе в Прадо, где боковые створки изображают райские кущи и ад, безумие и сатанинское зло изображаются с садистской разнузданностью. В Вене, в фрагменте ада, черт с птичьей головой и длинным клювом несет в корзине за спиной осужденного на муки грешника. Другой черт несет на плече палку, к которой ногами и руками пригвожден грешник. Один грешник осужден навеки крутить ручку огромной шарманки, другой — распят на гигантских размеров арфе. У Сатаны на голове тюрбан, горящий взор, пасть дикого зверя, крысиный хвост и лапы, а вместо живота — пылающая печь. Он ждет грешников в окружении жаб. Какими бы исключительными ни были картины ада Босха, они составляют единую серию живописных произведений фламандцев от Ван Дика до Анри Блеза и посвящены теме Страшного суда, подробному описанию мук ада. Эта живопись занимает определенное место в изобразительном искусстве исторического периода, объединяющего сикстинские фрески Микеланджело и сцены наказания грешников, написанные неизвестным португальским художником в XVI веке.

Ж.Балтругайтис, прибегая к сравнению, убедительно показал, что в европейской иконографии дьяволиада была наполнена восточными мотивами, которые производили еще более ужасающее впечатление. Из Китая на Запад приходят орды чертей с крыльями летучей мыши и женской грудью. Появляются также драконы с перепончатыми крыльями, большеухие единорогие великаны.

В "Искушении Святого Антония" раскрывается еще одна сторона сатанинской серии — по аналогии с Буддой, медитирующим у подножия дерева и подвергающимся искушениям духа зла и силам ада.

Как и христианский отшельник он подвергается двойному испытанию — его хотят и запугать, и ввести в соблазн. Он должен противостоять бесформенным великанам, сыплющимся на него стрелам, адскому гаму, мраку и потопу, но, с другой стороны — девам с обнаженной грудью, которые знают тридцать два колдовских способа женских чар. В изобразительном искусстве Востока эта сцена встречается достаточно часто, на Западе она дополняет историю Св. Антония, известную также по сюжету "Золотой легенды". Вот так преумножались «Искушения», которые затем изображались Босхом, Мандином и др. с буйной фантазией в забавных и чудовищных деталях. В большом триптихе в Лиссабоне Босх изображает отшельника, который противостоит бесовским чарам, видя перед собой кувшин на ножках и покрытую древесной корой старуху, из которой растет сельдерей, старика, поучающего обезьяну и гнома, гонца, бегущего на коньках по песку. Там также присутствует ведьма, наливающая эликсир жабе, лежащей на цветке, обнаженная молодая женщина, спрятавшаяся за засохшим деревом, на ветвях которого развевается алое полотнище, стол с яствами, за которым сидят девы и отроки, приглашающие Антония присоединиться к ним. Дьявол-искуситель пытает бесстрастного отшельника всевозможными проделками: пытается его запугать, помутить его разум, искусить земными наслаждениями. Все напрасно. У Босха Св. Антоний олицетворяет христианскую душу, сохраняющую бесстрастность в царстве Сатаны, который расставляет все новые и новые ловушки.

Искушения Св. Антония можно было бы назвать мучениями Св. Антония, потому что вражья сила искушает и одновременно пытает человеческую душу. Она смущает сон, устрашает видениями — по выражению авторов "Молота ведьм" — "видения во сне и наяву". Впрочем, бес может покуситься не только на земные блага и самого человека, он может вселиться в строптивого человека и стать его двойником.

В "Молоте ведьм" приводится исповедь одержимого бесом священника:

"Как только я хочу прочитать молитву или посетить святые места, я теряю рассудок… [Тогда бес] вселяется в меня, во все члены и органы — шею, язык, легкие — чтобы говорить и кричать, когда ему заблагорассудится. Конечно, я слышу, как он говорит моим языком, но ничего не могу поделать. И чем больше мое желание произнести молитву, тем большее насилие он совершает надо мной".[16]

Но в конечном счете искушения более опасны, чем муки. Отсюда необходимость предостеречь излишне доверчивых к бесовским хитростям людей.

В известном в Германии XV в. сочинении "Сети дьявола" действующее лицо — отшельник, противоборствующий Сатане, который владеет многочисленными способами, чтобы развратить людей. Здесь та же озабоченность чистотой морали, что и у Босха в саду блаженства (в триптихе Прадо). В этом ложном земном раю бьют источники молодости, в которых плещутся белые и черные красавицы, с ветвей свисают дивные плоды, цветут такие нежные и восхитительные цветы, что можно подумать, будто это персидская миниатюра. Все это создает атмосферу блаженства. Но элементы смешного и неприличного напоминают, что это всего лишь бесовский обман. Существо со странным лицом смотрит на крысу и двух милующихся влюбленных под стеклянным колпаком. Слева сидит сова — сатанинская птица. Справа обнаженный человек падает в бездну. Эта центральная часть триптиха обрамлена, с одной стороны, истинным раем, раем Адама и Евы, который навеки утрачен, с другой — адом, в котором мучаются заблудшие в земных наслаждениях души.

Другое название "Сада блаженства" это "Сказочная страна. Но счастья нигде нет, оно призрачно, подобно шутовскому празднику".

Сквозь безумства этого перевернутого мира проглядывается Сатана. В VIII главе "Корабля дураков" (1494) Бранта корабль с безумцами на борту без карты и компаса отправляется на поиски страны счастья. Причем заранее известно, что, пройдя все испытания, они погибнут в морской пучине. Любой перевернутый мир — это ложь. В "Корабле дураков" эта тема звучит время от времени и недостаточно развита. Но она уже доминирует в "Заклятии безумцев", составленном проповедником Фомой Мюрнером в 1509 и 1512 гг. Этой теме посвящено более трети всего произведения. Мюрнер считает, что нельзя впадать в искушение поисков земного рая. Однако грешники постоянно предаются этим химерам. Поэтому мир безумия по своей природе перевернут, это мир зла. Мюрнер, так же как и Брант, разоблачает все разом шутовские забавы, которые по своей природе являются бесовскими. Безумец — добыча Сатаны, а шутовские забавы — ниспровержение морали и отсутствие гармонии.

В предыдущей главе было показано, как безмерный страх перед вездесущим дьяволом, являющимся первопричиной безумства и распорядителем ложного рая, ассоциировался в общественном сознании с идеей грядущего светопреставления. Эта связь прослеживается в предисловии к "Молоту ведьм". "Среди бед гибнущего мира", в то время как "мир клонится к закату, а плутовство людское возрастает", Враг знает, что недолго ему осталось буйствовать. Поэтому он спешит "посеять на поле Господа нашего небывалую ересь", то есть колдовство.

Брант также соединяет в одно понятие безумство, движение без ориентиров, перевернутый мир и Антихриста. Злобные нападки Сатаны он также объясняет неизбежностью краха мира. В одной из глав он восклицает: "Грядут времена! Времена грядут! Боюсь, что Антихрист уже недалеко. Грядет Страшный суд". У Мюрнера примерно такое же мировоззрение, он считает, что правильность мира может быть окончательно восстановлена только во время Второго пришествия. Не случайно также, что в Лютере страх перед дьяволом уживался с уверенностью близкого конца света. Итак, протестантская Германия XVI и начала XVII века содрогалась от этого двойного ужаса.

Всякий раз, когда доктор Мартин сталкивался с противником или препятствием, он был уверен, что имеет дело с дьяволом. Из его произведений ясно видно, что Сатана ввел денежное обращение, "развращение деньгами", придумал гнусные формы церковных обрядов — имеются в виду обряды римской церкви. Он же внушил Ван Эку, этому главному противнику Лютера в Германии, "неистребимое стремление к славе". Это он лжет устами и пером папы, он царствует в Мюльхаузене, городе Мюнцера, где по его воле царят разбой и убийства и льется кровь. Поэтому подавление восставших крестьян — это не только борьба против крови и плоти, но и против злого духа. Этим "дьявольским действом" (крестьянским бунтом) Сатана задумал опустошить всю Германию, потому что не имеет других способов противостоять Евангелию". Меланктон, так же как и Лютер, испытывал большой страх перед Сатаной и боялся в любую минуту увидеть его перед собой.

Богословская полемика, развязанная Лютером и его последователями, способствовала еще большему нагнетанию страха в протестантской Германии, где церковники и моралисты были убеждены, что с приближением конца света Сатана множит свои нападки на евангелистов.

Суперинтендант Андрэ Селикиус писал в 1595 г., что во времена римско-католической церкви гномы и домовые часто досаждали людям, но "теперь каждый день из бездны выходят алчущие палачи и люди охвачены тоской и ужасом". По поводу одержимости он пишет:

"Почти повсюду, рядом с нами и вдали от нас, множится число одержимых — факт изумляющий и удручающий. Это настоящее наказание, которое погубит второй Египет и всех, кто живет в этом падшем мире".

Муки Св. Антония были перенесены на всю Германию. Жители страны, где разворачиваются действия «Фауста», были убеждены, что миром правит Сатана. Конечно, это убеждение не было бы абсолютным, если бы театр и особенно книгопечатание не потакали распространению страха и упоению сатанинством. В пьесе, поставленной в 1539 г., зрители видели на сцене папу и его советника Порфирия, призывающего Сатану. "Он рогат, безобразен, волосы взъерошены, выпученные глаза сверкают, нос крючком и перекошен, непомерно большой рот изрыгает ужас и страх, а сам он весь черный".

В "Суде Соломона" дьявол глумится над святой водой, солью и благословением. В «комедии» "Последний день Страшного суда" показаны черти, с криком выскакивающие из бездны. Они утаскивают католиков в ад, затем возвращаются на сцену и приступают к трапезе. В другой «комедии», поставленной в 1580 г. в Тубингене, по просьбе Иисуса — черти бросают в ад не только папу, но и Цвингли, Карлштадт и Швенкфельд. Конечно, все это лютеранские произведения. Нужно сказать, что средневековый театр часто изображал Сатану и его приспешников. Но он еще не достигал такого уровня сатанизма, который превзошел даже богословские оперы. Сатана, с некоторыми чертами театра Петрушки, стал неотъемлемой частью всех театральных представлений в Германии конца XVI в. Один из современников пишет в 1561 году: "Если автор хочет понравиться публике, ему следует постараться изобразить побольше чертей. И чтобы они были пострашней, радостно кричали, негодовали, вопили, умели сквернословить и хулить и среди этого дикого воя утащить свою жертву в ад. Этот шум и гам должны быть ужасающими, тогда это привлекает публику, тогда ей нравится представление". Критический ум и юмор, столь редкие в то время, этого одинокого наблюдателя нивелируются, увы, многочисленными процессами над ведьмами.

Книгопечатание сыграло свою роль не только в распространении апокалипсического страха, но и в росте сатанизма в XVI в. Он не имел бы такого размаха, в частности в Германии, без такого мощного множительного механизма, как книги и газетки, снабженные рисунками. Здесь уместно сказать об успехе произведений Лютера. Доктор Мартин поведал о своих страхах перед дьяволом сотням и сотням тысяч читателей. В немецком варианте "Корабля дураков" С.Брант вынес недвусмысленный приговор печатной продукции и сделал это удивительным, но довольно показательным для пессимизма того времени образом. В прологе, по существу, говорится о том, что новое изобретение позволило распространить Библию, но не принесло никакого улучшения морали. В первой главе появляется ложный эрудит в окружении бесполезных книг и неудачников учеников, которые пытаются поправить свои дела, занявшись книгопечатанием. Ранее говорится, что, едва появившись на свет, книгопечатание, как и все ремесло, приходит в упадок. В главе, посвященной Антихристу, снова заходит речь о печатной продукции. Именно Антихристу принадлежит идея изображения этой дьявольской машины, распространяющей ложь и ересь. Перефразируя Бранта, не будет преувеличением сказать, что книгопечатание стало "дьявольской машиной", в том смысле, что растиражировало образ и невероятные способности врага рода человеческого. Стоит лишь ознакомиться с каталогами первых изданий: среди иллюстрированных книг, которые чаще других издавались во Франции и Германии до 1500 г., фигурирует история Сатаны Жака де Терамо. Затем и в протестантской Германии демоническая литература заменила житие святых. Вот печальное подтверждение, датируемое 1615 г., одного образованного человека:

"Житие святых, повествующее о любви и божественном всепрощении, о долге христианского милосердия, побуждающего нас следовать им в жизни, нынче уже не в моде, как это было прежде, у благочестивых христиан. Напротив, все покупают книги о магии, с картинками и рифмами оккультных и дьявольских наук".

Печатная продукция, распространяющая страх Сатаны и его приспешников, была двух видов — солидные и дешевые издания. Среди первых достойное место занимает слишком хорошо известный А.Данэ, переизданный 34 раза в период 1486–1669 гг., что означает, что от 30 до 50 тысяч экземпляров этого произведения циркулировали в Европе, выпущенные издателями Франкфурта и городов на Рейне (14 изданий), Лиона (11 изданий), Нюрнберга (4 издания), Венеции (3 издания) и Парижа (2 издания). Две большие волны распространения этой печатной продукции (1486–1520 и 1574–1621 гг.) соответствуют двум большим кампаниям — выявления и репрессий ведьм, осужденных протестантской церковью, и пожаром религиозных войн. Среди немецких изданий, посвященных сатанизму, есть "Театр дьявола" неизвестного автора, который выдержал за 28 лет три издания (1569, 1575, 1587 гг.), а также "Наставления о тирании и власти дьявола" Андрэ Мускулуса, которые имели еще больший успех. Сначала в "Театр дьявола" входило 20 (1569 г.), затем 24 (1575 г.) и наконец 33 книги (1587 г.), посвященных демонологии. Подсчитано, что в период между первыми изданиями и переизданиями по крайней мере 231 600 экземпляров произведений, посвященных демоническому миру, были выпущены на немецкий рынок во второй половине XVI века, из которых приблизительно 100 000 были изданы в 1560-е годы и 63 000 в 1580-е годы. В последние 12 лет XVI столетия история Фауста была переиздана 24 раза. Что касается газеток, брошюр и других дешевых изданий, то они неисчислимы. Они распространялись бродячими торговцами, чародеями и заклинателями и толковали сны, повествовали о чудовищных преступлениях и историях, обучали, как предсказывать будущее и уберечься от дьявольских уловок. Они были полны рассказами об одержимых, оборотнях и явлениях Сатаны. Таков был насущный хлеб в Германии конца XVI и начала XVII века. Андрэ Мускулус писал в 1561 г.: "Ни в одной другой стране дьявол не пользуется такой тиранической властью, как в Германии". Действительно, ни в какой другой европейской стране не получил такого размаха страх конца света и дьявольских проделок.

Тем не менее этот феномен имел более общий характер и, безусловно, касался и Франции. Здесь тоже печатная продукция несет большую ответственность за распространение страха перед дьяволом и нездорового интереса к сатанизму. Вернемся на некоторое время назад. В 1492 г. появляется сочинение, в котором собраны ранее указанные истории о муках ада и составлена почти окончательная их типология. Речь идет о "Трактате о муках ада", который вошел в уже ранее издававшееся "Искусство благочестиво жить и благочестиво умереть" Верара. Без излишнего воображения, но ясно и методично Верар сортирует умопомрачительные картины, по своему происхождению явно восточные или ирландские, и наделяет каждый смертный грех соответствующим наказанием: гордецы привязаны к колесу, завистники тонут в ледяной воде, змеи и жабы пожирают половые органы сластолюбцев и т. д. Кстати, книга Верара вскоре была скопирована. Для того чтобы привлечь большее внимание к календарю пастырей (1-е издание в 1491 г.), Чийо-Мартан добавляет в него главу о муках ада, которая пересказывает трактат Верара и без зазрения совести копирует его иллюстрации. Вскоре календарь появился во Франции, и его успех оказался долговечным. Э.Маль считает, что он оказал непосредственное влияние на актеров, которые играли в "Судном дне" Альби в конце XV в. и на сюжеты маркетри Гайона (начало XVI в.).

Итак, в противоположность мнению Стендаля и многих других, не в средневековье, а в начале Нового времени ад, его обитатели и сподручные завладели воображением народов Запада. В отношении Франции об этом свидетельствует список пасквилей, трактатов известных и неизвестных авторов XVI–XVII вв., относящихся к колдовству и миру Сатаны. Этот список приведен в книге "Судьи и колдуны во Франции XVII в." Робера Мандру, который приводит не менее 340 названий, что обозначает обращение по крайней мере 340 000 экземпляров. Не все эти произведения были созданы во Франции, не все они там были распространены. Следует также отметить, что это лишь видимая часть того огромного айсберга, определить размеры которого не под силу историку.

В Европе страх Сатаны достиг кульминации во второй половине XVI и начале XVII века. В это время в разных странах выходят в свет солидные издания, в которых содержатся детально и подробно обрисованные различные лики и способности врага рода человеческого. Именно это жаждало увидеть общество в образе Сатаны. Это была действительно интернациональная литература, хронология и география которой видна из приведенного ниже небольшого и неполного списка, который, однако, показателен:

Дата — Автор — Название произведения

1569 — Жан Виер (немец) — Демонические чары

1574 — Ламбер Дано (француз) — Диалог о колдовстве

1579 — // — Два новых трактата очень полезных для этого времени. Первый касается колдунов

1580 — Жан Бодэн (француз) — Демономания колдунов

1589 — Пьер Бинсфельд (немец) — Трактат о признании ведьм и колдунов

1590 — Пьер Креснэ (француз) — Две книги о ненависти Сатаны

1591 — Анри Бог (француз) — Поганые речи ведунов

1595 — Никола Реми (лотарингец) — Три книги демонологии

1599 — Пьер де Беруль (француз) — Трактат об одержимых

1603 — Хуан Мальдонадо (испанец, живший преимущественно во Франции) — Трактат об ангелах и демонах

1608 — Уильям Перкинс (англичанин) — Трактат о колдовстве и ведовстве

1609 — Фро-Мариа Гуаццо (итальянец) — Свод колдовского искусства

1612 — Пьер де Ланкр (француз) — Картина изменчивости злых гениев и демонов

1622 — // — Совершенно убежденное неверие и недоверие к колдовству

1635 — Бенедикт Карпцов (немец) — Практика преступных деяний

1647 — Метью Хопкинс (англичанин) — Трактат о ведьмах

Добавим, что «Фауст» Марлоу появился в 1581 г., «Макбет» — в 1606 г., "Показательная история" — в 1613 г. Колдуны и демонический мир всегда на авансцене в пьесах Шекспира, то же можно сказать о новелле Сервантеса "Сципион и Берганза". Все эти произведения вместе и каждое в своем роде являются продуктом учености того времени. А это означает, что страх дьявола, кульминация которого датируется 1575–1625 гг., охватил в первую очередь руководящие слои общества — богословов, юристов, писателей, монархов. Статистика изданий может еще раз подтвердить это: книга Жана Бодэна[17] за 20 лет была переиздана 20 раз на четырех языках, книга Дель Рио, изданная в Лувэне в 1599 г., была переиздана 14 раз до 1679 г. и еще раз в Венеции в 1747 г. С 1611 г. издается ее французский вариант под названием "Ученые споры и изыскания в магии".

Обобщая, можно сказать, что в эту эпоху, а также позднее, существовало два различных представления о Сатане: одно народное, второе, более трагическое, элитарное. О первом можно судить по показаниям на суде и анекдотам, дошедшим до нас благодаря произведениям гуманистов и богословов. О некоторых из них уже было сказано. Судебные документы свидетельствуют, что в Юре и Лотарингии дьявол в простонародье назывался не так, как в Библии, а имел другое имя — Робин, Пьерасет, Грепэн и т. д. Только в Ажуа (епископат Баль) в период 1594–1617 гг. было известно около 80 наименований демонов. Нередко они вовсе не были черными (что характерно для Сатаны), а зелеными, синими, желтыми. Эти цвета были присущи древним божествам лесов Юры.

Таким образом, дьявол располагался в одном ряду с божествами и его можно было умилостивить и сделать добрым. Ему делались подношения, а затем искупали содеянный грех в церкви. И в наше время так еще поступают горняки из Потози — они совершают культовый обряд Люциферу — подземному божеству, но периодически приносят покаяние в виде пышного крестного хода в честь Богородицы. Народный черт — это свойский персонаж, человечный, совсем не такой страшный, как его представляет церковь, и это подтверждается тем, что его можно провести вокруг носа. Таким он представлен в деревенских сказках, таким его помнит бретонец П. Ж.Элиас:

"Дьявол назывался у нас «Рогатым». Это был довольно необычный черт, совсем не похожий на то изображение дьявола, которое отец Барнабэ вывешивал на хорах как иллюстрацию к Страшному суду. Это был зверь красного цвета, с длинным хвостом, терзающий вопящих грешников. Так вот, наш черт был совсем не такой, у него был человеческий облик бретонца из Нижней Бретани, который любит поесть, этакого Вечного Жида, повидавшего свет и занимающегося благородными делами — сватовством, шутками во время свадеб, пиров, посиделок, засолкой свинины…

Готовя нас к первому причастию, господин кюре обрисовывал нам дьявола как нашего заклятого врага, который хочет нашей погибели и достигнет своей цели, если мы потеряем бдительность. "Кто в зеркале, чей лик незрим?" — вопрошал священник. "Дьявол!" — отвечали мы хором. Так вот, черт в историях, которые рассказывал мой дед, был совсем не таким".[18]

Таким образом, простонародная культура защищалась, и не без успеха, от нападок интеллектуального воинствующего богословия. А ученые мужи Запада, наоборот, считали в течение веков своим долгом представить Лукавого через заклятия, причастия, суды над ведьмами и произведения искусства.

Еще Св. Августин в свое время старался доказать язычникам, что добрых демонов не существует. В начале Нового времени европейская культура прилагает все силы, чтобы разоблачить Сатану, Можно воссоздать физический и моральный образ дьявола и его пособников эпохи Возрождения на основе таких произведений, как "Ученые споры и изыскания в магии" Дель Рио, "Трактат об ангелах и демонах" Мальдонадо, а также книги Лютера, А.Парэ, де Берулля.

Все авторы с уверенностью утверждают, что даже демоны преклоняются перед Богом, что они искушают и пытают людей только с разрешения Всевышнего. Подтверждением тому служит произведение Жоба. Дель Рио, автор, на которого мы постоянно ссылаемся при воссоздании образа демона, замечает, что "демонам не под силу превратить мужчину в женщину (и наоборот), вызвать души усопших, предсказать то, что действительно должно случиться". И хотя манихейство в теоретическом плане было вытеснено, на практике оно появляется вновь, поскольку в богословии врагу Господа Бога и его ангелов отводится значительная роль и также значителен его послужной список, несмотря на его падение. Вот показательные цифры: в проповеди Канизиуса имя Сатаны упоминается 67 раз, а имя Иисуса Христа — 63 раза. Также и в "Молоте ведьм" дьявол упоминается чаще, чем Бог.

Так материальны или нет Сатана и демоны? Положительный ответ дает только великий последователь Фомы Аквинского Гаэтано, с которым Лютер встречался в 1518 г. в Аугсбурге и который пошел наперекор Св. Фоме и IV Церковному Собору в Латране. Но, по теории Гаэтано, речь идет о простом, нетленном теле, способном к перевоплощению, несмотря на различные материальные преграды. В противоположность этому мнению другие авторы единодушно сходятся на мысли о нематериальности демонов, этих падших ангелов. Но так ли значительно расхождение этих двух точек зрения?

Св. Фома, Суарез (XVII в.) и многие другие солидарны со Св. Августином в том, что демоны приговорены к бытию в аду и выходят оттуда, чтобы искушать людей. Они живут в потустороннем мире, рядом с нами. Кальвин тоже говорит о духах, которые и есть демоны.

Бестелесные в сущности, они тем не менее очень опасны. Образу Люцифера — персонажу церковного Страшного суда вторит его описание, данное в XI главе Книги Иова и в копии этого произведения, сделанной Мальдонадо. Вот как описаны Бегемот и Левиафан:

"Зверь премного ужасный и размерами туловища, и жестокостью. Его сила заключена в почках, а добродетель в пупе. Хвост его тверд подобно кедру, его гениталии перекручены, кости словно колонны, а хребет острый как лезвие. Его клыки наводят ужас: все его тело покрыто чешуей словно чеканными монетами. Он недоступен и защищен со всех сторон".

Со времен первородного греха это прожорливое чудовище захватило Землю и стало хозяином падших людей. Беруль поясняет:

"Сатана, будучи победителем в замкнутой сфере земного рая, отнял у Адама его вотчину и присвоил себе титул властителя — власть над миром, которая должна принадлежать человеку. И без конца он его искушает, не давая душе человеческой покоя, поскольку она находится в пределах царства Сатаны, которым он незаконно завладел".

Иногда ему удается завладеть телом человека. Если до грехопадения Сатана мог превращаться в змия, то теперь он вселяется в человека, и тот становится бесноватым. Во всех богословских произведениях, когда речь идет о демоне, прослеживается доктрина, согласно которой выражения "князь этого мира", "князь поднебесья" можно понимать буквально. Лютер заверяет нас, что "мы подвластны дьяволу так же, как и Господу Богу". И добавляет: "Телом мы подвластны дьяволу, мы странники и гости в мире, где дьявол является князем и богом. Хлеб, что мы едим, питие, что мы пьем, одежды, что мы носим, и даже воздух, которым мы дышим, — все плотское в этой жизни в его власти".

Три четверти века спустя Мальдонадо тоже утверждает, что "нет на Земле другой такой власти, которая сравнилась бы с его властью". Следовательно, "кто может противостоять дьяволу и плоти?" Мы не можем устоять даже перед самым малым грехом". Лютер, задаваясь этим вопросом, вторит тексту из Книги Иова: "Для демона железо не прочнее соломинки, он не страшится никакой силы на Земле". Подобное возвеличивание власти Сатаны устраивало Церковь и служило подтверждением веры, постулирующей беззащитность человека перед кознями Лукавого. Поэтому Кальвин проповедует, что сражаться в одиночку с дьяволом, таким сильным и искусным воителем, это просто безумие.

"Те, кто собирается сразиться с ним, полагаясь только на свои силы, не представляют, с каким врагом они имеют дело, насколько он силен и ловок в борьбе, насколько он вооружен. А потом мы просим освободить нас от его власти, как от пасти голодного и свирепого льва, готового растерзать нас ногтями и зубами и проглотить".

Итак, "начиная с колыбели человечества между людьми и дьяволом идет постоянная война". Католические и протестантские богословы сходятся в том, что враг неустанно тщится напакостить своей несчастной земной жертве. Мальдонадо пишет: "Существуют три сферы, где дьявол может проявить свою власть: духовная, телесная и внешняя". Иначе, ничто во Вселенной не может укрыться от влияния властителя ада и злых гениев. Дель Рио поясняет, почему: "Следует знать, что демоны воздействуют тремя способами — "непосредственно локальным воздействием", опосредованно "путем превращения активных вещей в пассивные, что признается всеми богословами" и "ослеплением и обманом чувств".

Что касается локального воздействия, то в действительности демоны не могут изменить порядок вселенной "поколебать и изменить или помешать естественному ходу небес". Но все это они способны сделать с низшими телами, находящимися в подлунном мире, который подвластен ангелам, а также демонам. В этой сфере нет такого тела, сколь бы обширным и большим оно ни было, которое бы демоны не смогли переместить. В этом и заключается "локальное воздействие", в результате которого в мгновение ока одна вещь подменяется другой.

Что касается превращения активных вещей в пассивные, то Дель Рио объясняет это так:

"Путем превращения или изменения вещей они часто творят чудеса, природа которых естественна, но нам неведома. Демонам известны сущность всех естественных вещей, все их особенности, наилучшее время превращений, наконец, все ухищрения и лукавство. Поэтому не стоит удивляться тому, что случаются сверхъестественные вещи, невозможные без дьявольского вмешательства, но которые совершаются посредством естественных способов и приспособлений. Такие творения, однако, не выходят никогда за рамки природы".

Поскольку теоретическая база власти Сатаны была подведена, то и список его возможностей был длинным и тревожным. По этому вопросу Дель Рио в своей книге собирает воедино все составляющие демонологической науки, которая развивалась в течение веков и к 1600 г. достигла своей вершины. Автор говорит одинаково и о чертях, и о колдунах, так как они получают мощь и секреты колдовства, продав душу дьяволу.

Колдуны могут погубить скот или навести на него порчу путем порошка, мази, сглаза, заговора, прикосновения рукой или волшебной палочкой. Они могут призвать на помощь демона, который превратится в волка и порежет и попортит скот.

Они способны "собрать урожай и перенести его на чужое поле", посредством колдовских чар погубить урожай и превратить плодородное поле в бесплодное, при помощи порошка, одолженного у дьявола, расплодить гусениц, саранчу, улиток, крыс и другую нечисть, которая опустошает поля и сады, если только "эти твари не появились на свет в результате гниения и разложения с помощью самого Сатаны".

Они могут сжечь дом, освободить узника, "снять осаду города, взять его приступом, закончить битву победой", а также "жаловать всякие почести".

Дьявол способен чеканить золотую и серебряную монету, и так много, как он этого пожелает, то есть создавать самое злато и серебро. Ему ведомы все подземные клады, все богатства, покоящиеся на дне морском, все золотые и серебряные рудники, все клады жемчуга и драгоценных камней, и все это "он может брать по своему желанию, и никто не в силах ему помешать. Как никто другой, он может ловко запустить руку в чужой кошелек и опустошить его".

Существуют демоны инкубы и суккубы. От злого духа, инкуба, женщина может родить ребенка, человеческое существо. Дель Рио, так же как автор "Молота ведьм", полагает, что в этом случае настоящий отец ребенка не злой дух, а муж. Однако семя было подложным — прекрасный пример "локального воздействия".

Так же, как авторы "Молота ведьм" и другие демонологи того времени, Дель Рио верит, что ведьмы действительно собираются на шабаши, и их присутствие там не является лишь плодом воображения. Они летают то на козле или другом животном, то на помеле или палке, то оседлав мужчину, которого им сотворяет из воздуха сам черт.

Вопрос об оборотнях был особо дискутируемым. Действительно ли адские силы способны превратить человека в зверя, а именно в волка? И в "Молоте ведьм", и у Дель Рио ответ отрицательный. Но здесь имеются две возможности. Воздействуя на расположение духа и возбуждая испарения, нужные для своей проделки, дьявол делает так, что человек создает в своем воображении то, что он ему внушает. Или же волк и в самом деле настоящий, не одержимый демоном, и в этом случае его нельзя ранить или поймать.

Опираясь на материалы процессов над оборотнями, Жан Бодэн высказывается более категорично:

"Если мы верим, что человеку под силу сделать так, чтобы вишня расцвела розами, на капусте созрели яблоки, железо превратилось в сталь, а серебро в золото, и создать тысячи разных драгоценных камней, более прекрасных, чем натуральные, так стоит ли удивляться тому, что Сатана способен изменить свой облик, имея такую силу, которой наделил его Господь Бог в этом мире".

Нас поражает это переплетение правды и вымысла, логика, основанная на абсурде, но именно это привело к возвеличиванию силы Сатаны. В вопросе демонологии Дель Рио более сдержан, чем Бодэн. Но и у него можно еще найти описание поразительных способностей Сатаны:

"С Божьего позволения он может вернуть старикам первую молодость (вот вам сюжет "Фауста"), способен "улучшить память, ухудшить ее или вовсе лишить человека памяти".

"Этот ученый мастер может повлиять на интеллект в смысле повышения его способностей посредством более удобного расположения органов, а именно изгнать через локальное воздействие тяжелые духи или же очистить и преумножить чувствительность".

Но чаще происходит обратное: демонам больше нравится мутить человеческий разум, сгущая тяжелые духи глупости с тем, чтобы человек все видел в искаженном свете. Дав волю внешним проявлениям чувств, человек через дьявольское воздействие может впасть в исступление или крайний восторг.

Говоря о прогнозировании будущего, Дель Рио уточняет, что дьявол не может заранее предсказать все действия человека. Однако Враг располагает обширными сведениями о будущем, поскольку в результате каждодневных наблюдений он приобрел "всеобъемлющий опыт". Ему ведомы "свойства естественных вещей, их сила и добродетельное воздействие. Поэтому он может вычислить то, что непременно произойдет: затмения, конъюнкция звезд и т. п. Между прочим, прибегая к соблазну, он способен сломить волю человека". Он осведомлен о слабостях человека и различных темпераментах и о возможных их проявлениях. Несмотря на то, что по своей природе дьявол лжив, он может делать истинные предсказания (но это лишь один из его способов лгать).

"Что и когда должны совершать люди, что Бог должен покарать какой-то народ, что какая-то армия будет разбита мечом, голодом или напастью, что такой-то погибнет от такого-то, что такой-то князь будет свергнут с престола…"

Так или иначе, Сатане известно три четверти нашего будущего.

Теперь о жутком союзе Сатаны и смерти. Лукавый имеет обыкновение принимать личину умерших и представать в их облике. Его власть над погребенными без должного образа исключительно велика. В общем, его способность воздействия на мертвых можно объяснить тем, что ему подвластны все "телесные вещи". Иногда случается, что после смерти человека и его сердце, и его тело в течение какого-то времени не подвержены разложению, а волосы и ногти продолжают расти — это дело рук Сатаны.

Демоны имеют некоторую власть над умершими. Но способны ли они по-настоящему отделить душу от тела, то есть умертвить? Это важный вопрос, и Дель Рио отвечает на него утвердительно: разве не были задушены Асмодеем семь мужей Сары; разве не Сатана убил детей Иова, не он ли убивает ежедневно множество людей посредством колдовства и порчи? На вопрос, могут ли демоны убить человека, Мальдонадо отвечает, что "они могут его убить", и прибегает к тем же аргументам: дети Иова, семь первых мужей Сары. Шестьдесят лет до этого Лютер проповедовал в "Великом катехизисе":

"Поскольку дьявол не только лжец, но еще и убийца, то он непрестанно покушается на нашу жизнь и разряжает свою злобу, чиня нам телесные повреждения и несчастья. Многих он погубил: сломал шею, помутил разум, утопил, подтолкнул к самоубийству и другим жутким несчастьям. Посему на этой земле нам не остается другого, как беспрестанно взывать к Богу о помощи, о защите от основного Врага и его нападок".

Перечисление всех проделок Сатаны и его способностей не имеет предела. В приведенных выше текстах слова "он может… он может…" повторяются как молитва. Он может все "пролезть в игольное ушко и вызвать бурю или сползание ледников с альпийских вершин". Все под силу Сатане.

Библия наделяет дьявола такими определениями, как "сверхчеловеческий враг, искуситель, лжец и обманщик". Он превосходный фокусник и опасный обманщик. Существует множество церковных произведений того времени, посвященных этой теме, в которых необъяснимые явления определялись как проделки Сатаны. В «Молоте» приведены многословные рассуждения об обманах, которые творит второй властитель Вселенной, потешаясь над людскими слабостями.

"Демоны в состоянии переместить какое-либо тело, также они могут повлиять на мысли и расположение духа, естественные функции, то есть на то, как воспринимается окружающее нашими органами чувств и воображением".

Или, например, у мужчины пропадает мужское достоинство. Вне всякого сомнения — демоны с Божьего позволения лишили бедную жертву ее органа; безусловно, это один из видов наваждения.

Дьявольским внушением пустое место там, где должен находиться этот орган, воспринимается как обычный порядок вещей. Это наваждение не является результатом реальности, поскольку орган остается на месте, он всего лишь невидим. «Молот» приписывает обману чувств все удивительные превращения: человек вдруг принимает обличье зверя, старуха превращается в девушку; также может померкнуть свет или потускнеть стекло. При таком подходе становятся досужими богословские споры о шабашах ведьм и оборотнях. Ведь то, что Сатана не может совершить, он может внушить, что это совершилось. При этом остается важным оградить себя молитвой, чтобы не быть обманутым великим искусителем. Поэтому верить в чары Сатаны и в своем воображении присутствовать на шабаше так же грешно, как и быть там на самом деле.

Картины Босха являются живописной иллюстрацией веры в дьявольский обман. Бесконечное множество и разнообразие вымышленных существ и предметов, так же обольстительных, как и ужасающих и относящихся к миру Сатаны, дают нам представление о коллективном страхе того времени.

Человек беспрестанно сталкивается с адскими уловками, которые остаются опасными, даже будучи иллюзорными. Они терзают человеческую душу, вводят в обман разум и чувства. Безумным композициям Босха вторит писание Лютера:

"При посредничестве ведьм Сатана может нанести ущерб ребенку, повергнуть в ужас и ослепить, сокрыть, сделать так, чтобы дитя исчезло, а сам займет его место в колыбельке…

Чары — это не что другое, как дьявольский обман, касается это всего тела или какой-то его части. Так же объясняется возрастной обман. Колдовским чарам могут быть подвержены и дети. Все это в реальности не более, как игра, и все то, на что Сатана навел порчу, может быть им же исправлено, для этого он должен снять свое внушение у жертвы и у окружающих.

Столь велики хитрость и сила Сатаны, которыми он действует на нас. И что в этом удивительного? Ему очень легко околдовать человека, который видит то, чего нет в самом деле, слышит несуществующие голоса, гром, флейту или трубу".

Через всю богословскую, то есть научную литературу эпохи Возрождения проходит мысль о злоупотреблениях колдовством. Кальвин проповедует, что Сатана варит кашу из хитроумных обманов, чтобы наш разум не достигал небес, а оставался внизу. XXIX глава XIX книги А.Парэ озаглавлена "Как демоны могут разговаривать", а следующая глава "Дьявольские обманы". Дель Рио подтверждает в конце XVI в., что Сатана, "отец лжи", может прибегнуть к чарам и обману, чтобы показать, что он способен творить чудеса, которые на самом деле ему не под силу. Наконец, почему человек, будучи действующим лицом и наблюдателем дьявольского обмана, не подвергает его сомнению? Как отличить истинное от иллюзорного? Насколько реально то, что мы видим? Ведь все, что мы видим, может быть не реальным, а дьявольскими проделками. Эти мысли высказывались Св. Августином и Св. Фомой и много раз повторялись в начале Нового времени.

Сатана, демоны — в демонологии нет различия для единственного и множественного числа. Дьявольская вездесущность приводит к тому, что постулируется не только всемогущество Люцифера, но и наличие послушного ему войска падших ангелов, подобно небесному воинству ангелов, исполняющих волю Господа Бога. Даже если, как полагают некоторые богословы, Сатана сам восседает в аду, то его подручные обитают в нашем мире (к сожалению для нас) или же по крайней мере находятся между адом и землей и будут там находиться до Судного дня. В связи с этим несколько уменьшается послужной список Сатаны и происходит специализация преступных деяний. Католические и протестантские церковники в XVI в. проповедуют в Германии существование демонов, специализирующихся на простолюдинах, сквернословии, свадьбах, охоте, пьяницах, изнеможении, танцах, финансах, колдовстве, моде, мести, лжи, суде и т. д. В 1616 г. секретарь герцога Баварского в своем широко известном произведении с многозначительным названием "Империя Люцифера" обозначает географию этой империи. Первая категория демонов обитает в аду, вторая категория — в нижнем (нашем) небе, третья — на земле, а точнее в лесах, четвертая — в морской пучине, в реках и озерах, пятая — под землей и, наконец, шестая категория — люцифуги — живут во мраке и проявляют себя только в темноте. Таким образом, читателю предлагается, причем с непоколебимой уверенностью, целая классификационная система злых духов. Сколько же их? Альберт Великий утверждал, что это ведомо только самому Господу Богу. Гийом Овернский объявил, что они очень многочисленны, поскольку вездесущи. Тассо, великий поэт реформации католицизма, в своей книге "Освобожденный Иерусалим" подтверждает это мнение, приводя описание злобного воинства демонов, пытающихся помешать крестоносцам освободить святые места. Но если раньше богословы были осторожны при исчислении злых духов, то в XVI в. вносят уточнение в этот вопрос. В "Демонических чарах" (1564 г.) Ж.Виер насчитывает 7 409 127 демонов, подчиненных 79 князьям тьмы, которые, в свою очередь, подвластны Люциферу. В произведении неизвестного автора "Кабинет короля Франции", вышедшем в 1581 г., приводится цифра того же порядка: 7 405 920 злых духов, распределенных между 72 князьями, которые, естественно, послушны Сатане. Что касается других авторов, то они еще более щедры: в "Трактате об ангелах" Суарез высказывает мысль, что с момента первого движения каждый человек имеет, по-видимому, двойника — злого духа, который предназначен для его искушения в течение всей жизни.

В письменном документе середины XV в., пособии по заклинаниям "Книге заклятий" отражается с необычайной силой великий страх клерикальной культуры перед Сатаной и его предвестниками. Вопросы, которые задает человеческое сообщество демону, удивительно точны и наивны. Заклинатель, а в его лице и вся Церковь, пытается посредством этого вопросника проникнуть в тайны потустороннего мира, средства и границы воздействия обитателей ада. Человек Бога с покорностью обращается к своему противнику. Ему хочется побольше о нем узнать. Он испрашивает даже у него советы. Но это, конечно, опасная игра. Перед тем как в нее вступить, заклинатель должен прочитать молитву "Скорбящее сердце" и осенить себя крестом.

Вопросы демону:

Каково твое имя?

Чего ты желаешь и почему ты беспокоишь это место более, чем другие?

Почему ты принимаешь разные обличья?

И почему одни обличья чаще, чем другие?

Ты это делаешь для того, чтобы запугать местных обитателей и жителей города? Или для их погибели? Или для того, чтобы проучить их?

К жителям этого города ты более враждебен, чем к другим? Или менее, или так же?

Жителей этой местности ты подвергаешь пыткам более, чем других? В силу каких грехов?

Ты пытаешь больше прихожан или священников и в силу каких грехов?

Священники или прихожане мужского или женского пола более подвержены наваждениям твоим и твоих сообщников, чем жители других мест и за какие грехи?

Какой грех самый желанный для тебя и твоих сообщников? Какое благодеяние для вас самое огорчительное?

Какая добродетель помогает людям легче и лучше избежать вашей тирании?

Когда человек агонизирует, к какому греху вы его особенно склоняете?

Если человек при смерти, будь то даже святой, присутствуешь ли при этом ты или другой злой дух?

Присутствуют ли при этом ангел-хранитель и святые, чтобы защитить благочестивого от ваших гнусных нападок?

Являются ли делом рук злого духа те наваждения и обманы, которые время от времени случаются через воздействие женщин, которых называют «фатальными» (ведьмами) или каким-либо другим образом злоупотребляют невежеством обывателя? Существуют ли женщины, мужчины и животные от дьявола? Или же злой дух не способен принять их обличье?

Можем ли мы получить благодать Господа нашего Иисуса Христа, чтобы он удалил тебя из наших мест, чтобы ты никому не чинил зла, чтобы ты бежал туда, где нет людей?

Что мы должны сделать, чтобы так случилось?

Как мы узнаем, что Господь наш убрал тебя из этих мест и других людских обиталищ?

Не парадоксально ли такое безмерное возвеличивание власти Лукавого? Заклинатель приниженно обращается к нему, чтобы узнать о том, к каким средствам прибегнет Господь Бог.

Иисус назвал Сатану "князь этого мира", он сказал: "я не этого мира… мир меня ненавидит", и предупредил о том же своих учеников: "Вы не этого мира. Мир вас ненавидит". Св. Павел пошел дальше и назвал Сатану "богом этого мира". В течение веков богословы развили эту тенденцию и расширили значение слова «мир» до пределов, которых не было в Писании. Иисус и Св. Павел не имели в виду землю и обитающее на ней человечество, они говорили о царстве злобы, о мире темноты, борющихся против истины и жизни. И Сатана правит только в таком мире. То же говорится в Евангелии от Иоанна о Слове, просвещающем "каждого, пришедшего в этот мир", и об Иисусе, который должен прийти в "этот мир". Но церковники придали двоякое значение слову «мир» и таким образом расширили царство Лукавого до границ Вселенной. Еще никогда смешение смысла слова не имело таких тяжелых последствий и не проводилось так безответственно, как это было сделано в начале Нового времени. Книгопечатание эту ошибку распространило, а страх светопреставления укрепил веру.

Итак, то, что писал Брукхарт об эпохе Возрождения, требует поправок. Возрождение не было освобождением человека, оно им было лишь для немногих — Леонардо, Эразм, Рабле, Коперник. Для основной части элиты европейского общества эта эпоха принесла чувство слабости. Новое самосознание было основано на обостренном чувстве незащищенности человеческой жизни, что находило выражение одновременно в учении о самоочищении верой, плясках смерти и прекрасной поэзии Ронсара. Незащищенность от греховных искушений, незащищенность от пагубных сил. Эта двойная незащищенность чувствовалась острее, чем раньше, и человек эпохи Возрождения выражал и оправдывал ее тем, что противопоставлял себе гигантский образ всемогущего Сатаны, а также его приспешников с их бесчисленными уловками и нападками. Волны жестокости, затопившие в крови Европу в первые века Нового времени, в полной мере соответствовали страху перед дьяволом с его подручными и их уловками.

В эпоху Возрождения народы Запада с удивлением констатировали, что царство Сатаны намного более обширно, чем они предполагали до 1492 г. Большинство миссионеров и представителей католической элиты разделяли мнение отца Акосты: с пришествием Христа и распространением истинной религии в Старом Свете Сатана укрылся в Америке, превратив ее в свой бастион. Конечно, он продолжает вершить свои гнусности на христианской земле — об этом уже говорилось в предыдущих главах и будет сказано еще. Но там церковь бдит, и, укрывшись под сенью ее духовности, можно отразить нападки Лукавого. Тогда как в Америке до прибытия туда испанцев его власть была беспредельна. Мрачный образ язычества служил основой для такого утверждения богословов. Язычество считалось религией от дьявола. Это не ошибочная форма естественной религии, это "начало и конец всех зол". Этот антигуманный тезис гармонировал с религиозным оптимизмом Пика де Мирандоля и Фисэна, однако некоторые известные мыслители и богословы XVI в. отвергли его. Для Виториа язычество индейцев является заблуждением, а не грехом. Лас Касас в своем произведении "Апология истории" также дает оценку язычеству как недугу, а не пороку, лишает его таким образом аморальности и бесовства и показывает, что оно присуще человеческой природе. В конце XV в. Монтень решительно встает на защиту доколумбовых цивилизаций. Однако именно в этот период в Америке свирепствует политика "искоренения идолов" так, что становятся подозрительными даже записки французского миссионера Сахагэна, который попытался если не понять, то просто описать обычаи и обряды мексиканцев. Впрочем, начиная с этого времени, для изложения христианских догм и их перевода уже более не используются язык и фразеология аборигенов, так как они заражены бесовством. Франциско де Толедо, вице-король Перу с 1569 по 1581 год, превратил борьбу против язычников в этом районе Нового мира в настоящий показательный процесс. Он сам и окружающие его юристы и богословы занялись выискиванием и классификацией всех аргументов, которые, начиная с открытия Америки, приводились, чтобы оправдать завоевание непокорных неверных и завладение их сокровищами". Инки совершили грех перед истинным Богом, принуждая население поклоняться идолам и уведя их таким образом с пути спасения. Более того, язычество — это грех против природы, так как обязательно предполагает людоедство, человеческие жертвы, содомию и дикость". Уже только это оправдывает конкисту и владычество испанских королей, считает Сармьенте де Гамбоа. Что же касается сокровищ, которые индейцы приносят в дар своим божествам, то на самом деле они предназначаются дьяволу и, следовательно, должны быть отданы королю Испании, так как истинный Бог не может принять "подношения и жертвы язычников". Такова аргументация ханжи в рясе из Толедо.

Подобные религиозные оправдания оказывали испанскому владычеству такую же поддержку, как в свое время доводы Аристотеля в пользу рабства "тех, чье естественное состояние состоит в послушании другим". Чтобы доказать неполноценность индейцев в сравнении с конкистадорами, на эти доводы ссылается в 1545 г. гуманист и королевский историограф Сепульведа. В своем произведении "О высшей демократии" он пишет:

"Теперь со всей предосторожностью сравни ум, великодушие, воздержанность, человечность и религию испанцев и недочеловеков индейцев, у которых с трудом можно отыскать человеческие черты, которые не владеют ни знаниями, ни письменностью, не хранят исторические памятники, кроме смутных воспоминаний, запечатленных в примитивных рисунках; у них нет писаных законов, только варварские обычаи".

Под варварскими обычаями подразумевались, конечно, человеческие жертвоприношения, которые ужасали европейцев жестокостью и послужили удобным предлогом для закабаления аборигенов. Лас Касас, не оправдывая подобные извращения, пытается все же доказать, что число человеческих жертв индейским богам было исключительно малым и что эти кровавые жертвы имели религиозный смысл.

В "Апологии истории" он пишет: "В Новой Испании, насколько я могу судить, людоедством не занимаются повседневно, обычно съедают мясо жертв, как нечто священное, в силу религиозных соображений".

Лас Касас считает, что индейцы приносили человеческие жертвы богам с незапамятных времен. Этот весьма распространенный обычай свидетельствовал о том, что богам отдается самое драгоценное, что есть у человека. Таково было проявление исконной религиозности индейцев.

Человеческие жертвоприношения были отныне запрещены. Но, по свидетельству Виториа и Лас Касаса, неверные и язычники могли еще исповедовать свою религию, так как вера в христианского бога была для них необязательна. В конце XVI в. отец Акоста теоретически придерживается этого положения, но вносит в него существенные поправки: оно неприемлемо в стране, где уже началась евангелизация. Америка была именно такой страной. Язычество является препятствием для евангельской благодати и напоминает обращенным в христианство о ритуалах прежней веры. Поэтому становится необходимым искоренение и уничтожение "любых дьявольских предрассудков, и, если нужно, прибегая к силе и власти". Отходу от либерализма Лас Касаса способствовал также миф о Св. Фоме. В Европе считали, полагаясь конечно, на текст Евангелия, что он умер в Индии. После открытия Америки стало возможным использование слова «Индия» в применении к Новому Свету. В XVII в. священники, проповедующие у индейцев, доказывали, что Св. Фома боролся с язычеством в Перу, где и стал великомучеником. Этот миф послужил еще одним доводом против такого индейского предрассудка, как человеческие жертвоприношения.

Христианские проповедники использовали в борьбе против американского язычества целый набор доводов и исходили из того, что религия индейцев — их жрецы, обряды, изображения богов — дьявольская по своей природе. Лопес де Гомара, секретарь Кортеса, уверяет, что дьявол "часто и запросто" обращается к жрецам и вождям, представляясь им в разных обличьях, предсказывая им будущее и повелевая приносить человеческие жертвы. Индейцы "не подозревая, что это дьявол", повинуются и изображают его в том обличье, в каком он предстал перед ними. Лопес де Гомара один из тех евангелистов, которые убеждали индейцев в том, что дьявол многолик и что все их боги — проявление дьявола. Так, в Перу было покончено с Зупаи, духом, который был и не таким уж злым. Для колонизаторов этот дух стал олицетворением европейского Сатаны. Испанцы были убеждены, что повсюду в Америке они сталкиваются со всемогуществом и многоликостью Лукавого и не сомневались, что это их собственный Люцифер, прибывший в трюме корабля вместе с ними из Старого Света. Кстати, библейский Сатана олицетворяет ложь. Поэтому миссионеры не удивлялись сходству верований и религиозных обрядов индейцев и христиан: пост и воздержание; женские монастыри, обряды, напоминающие крещение и причастие, исповедь, Святая Троица в перуанской религии и т. д. Миссионеры считали это пародией и сатанинским узурпаторством, но не вменяли Богу вину за то, что он позволил Сатане создать эти пародии в Америке, уже вставшей на путь истинный.

Поскольку Сатана — он же Зупаи — был разоблачен, индейцам следовало отречься от ложных богов. Потому что Бог карает язычников. Авенданьо в XVII в. проповедовал, что Бог лишил власти инков, потому что они были язычниками. По той же причине лишился власти Монтесума. И если теперь страна обезлюдела, то виной тому не налоги и непосильный труд. "Отцы ваши, хотя и получили крещение, продолжают тайно поклоняться дьяволу. Не тяжкий труд, а грех идолопоклонения несет смерть индейцам, потому что во времена инков они работали еще больше".[19]

Итак, причиной всего было язычество индейцев: оно оправдывало колонизацию и грабеж, объясняло демографическое угасание индейцев, вплоть до их полного вымирания. А самым ловким трюком европейского Сатаны стало то, что он обманул своих грозных соперников, подсунув им идеологию, отмывающую все их преступления.

Миссионеры привезли в Америку вместе с европейским Сатаной и ад, куда попали все индейцы, жившие до принятия христианства.

Первый Собор в Лиме (1551 г.) предписывал проповедовать индейцам, что "все ваши предки, все ваши вожди попали в царство страданий, потому что не знали истинного Бога, не поклонялись ему, а поклонялись Солнцу, камням и другим созданиям".

Проповедник Аведаньо, о котором уже было сказано выше, взывал к индейцам:

"Теперь скажите мне, сыны мои, из всех людей, живших на этой земле до того, как испанцы стали проповедовать Евангелие, сколько получили спасение? Сколько? Сколько из них оказалось в Царствие Небесном? — Никто. А сколько инков отправились и ад? — Все. Сколько королев? Все. Сколько принцесс? — Все. Потому что они поклонялись демонам".

Для большей убедительности миссионеры демонстрировали пастве огромные картины с изображением рая и ада подобно тому, как это делали в Бретани отец Ле Ноблец и отец Монуар. В рай попадали обращенные индейцы, в ад — их предки и те, кто упорствует в язычестве. Ужасающее окультуривание! Оно нанесло глубокую травму человеческим сообществам, "чья религиозная, социальная и культурная системы были основаны на узах родства и культе мертвых". В своем историческом и психо-этнографическом исследовании «Видений» мексиканских индейцев, записанных иезуитами в 1586–1620 гг., С.Грузински убедительно показал, что окультуривание достигло поставленной цели, по крайней мере в некоторых местах (например, в районе Паскуаро). Бред, алкогольного или психического происхождения, выраженный в терминах и образах христианской религии, показывает, что окультуривание проникло через сознание в глубины человеческой психики восприятия культуры завоевателей, глубже чем заимствования кулинарных рецептов, одежды или религиозных обрядов. Бред индейцев восходит к, проповедям миссионеров. 57 видений из 99 содержат упоминания о дьяволе и каре Господней. Рай упоминается в два раза меньше, чем ад, праведники — в три раза меньше, чем грешники. Ангел-хранитель не только помогает, но и карает, святые и мученики предстают иногда как грозная сила. В общей сложности лишь 35 видений из 99 не пронизаны страхом. Остальные являются выражением дуалистской религии, делающей упор на идее наказания и угрозы. Очевидно, что в видениях отражены рассказы, которые были услышаны в проповедях, кроме того, рассказы подкреплялись аудио-визуальными способами — сценой распятия, изображениями дьявола и ангелов и т. п. Для большего убеждения индейцев миссионеры в случае надобности платили собственной персоной.

Так, во время своих проповедей августинец Антонио де Роа подвергал себя различным пыткам: каялся в несовершенных грехах, обнажая свое тело, бичевал себя, лил на раны горячую смолу. Затем он ходил по раскаленным углям с тяжелым крестом на спине. И делалось это не единожды. Конечно, обращенные в христианство индейцы не могли оставаться равнодушными к таким зрелищам. В иезуитских отчетах говорится, что индейцы, осознав свою вину, начинали вопить, рыдать и стенать, биться головой о землю или стену. Это состояние трагической безысходности отражено в религиозном бреде индейцев, на который ссылаются в своих реляциях миссионеры. Таким образом, колдуны потеряли монополию на связь с потусторонним миром. Теперь индеец в своей предсмертной исповеди в терминах и образах христианской религии рассказывал священнику свои видения, совершая к тому же умиротворяющий и душеспасительный обряд. Страх отступал, приходило утешение, хотя их источник был один и тот же. Благодаря необычности этих исторических документов и таланту исследователя мы видим, как христианская проповедь ассимилировалась и воспринималась менталитетом индейцев, несмотря на языковой барьер и различия философских концепций. Далее можно предположить, каким образом христианские легенды и мифы заняли место тех, которые существовали у индейцев до их колонизации. Наконец, христианское духовенство осознавало, что принятие новой религии влечет за собой отказ от религиозного прошлого, каким бы тяжелым он ни был.

По мнению Церкви, разрыв был необходим, так как речь шла о борьбе Бога с Сатаной, между которыми следовало сделать выбор. В ходе этой яростной борьбы Господь Бог творил чудеса на пользу христиан. На карту было поставлено его достоинство, и он не упускал возможность показать, что он могущественнее противника. Ну как тут не обратиться в христианство?

Лопес де Гомара объясняет это так:

"Святые дары алтаря стали основной причиной отрешения жителей этой страны от прежних мерзостей. Причастие заставило сомкнуть уста дьявола, который раньше подстрекал их к неповиновению, а также к человеческим жертвоприношениям, как это было у них в обычаях и что немало изумляло наших людей. Воздвижение Святого Креста отогнало прочь нечистую силу. Благодать святой воды, равно как молитва всего испанского народа немало способствовали этому. Они упорствовали на пути благочестия и совершали обряд крестного хода, чтобы испросить благодать Господа Бога ниспослать или прекратить дождь, излечить их или их стада от хвори и напасти, получить от индейцев то, что они хотели, тогда как те видели причину своих бед и несчастий в другом, считая, что их боги повелевают оставить невредимыми горстку христиан, оказавшихся среди них и не признающих их обычаев и религии".

Так что истинный Бог помог горстке испанцев укрепиться в Мексике и распространить там христианскую религию. В Перу он также показал, кто сильнее. В 1568 г. в Пукира произошло такое событие: дьявол, пребывая в своем храме, разорял урожай и стада тех, кто принял крещение. Появляются двое монахов-августинцев, читают молитву с просьбой о чуде, заставляют индейцев обложить храм дровами и поджечь его.

"Тогда Сатана изошел из храма с такими воплями и воем, что содрогнулись горы. Храм был сожжен до основания и ничего от него не осталось. Язычество, словно затравленный зверь, было повержено, а взявшее верх христианство торжествовало".

Поскольку дьявол был вдохновителем и объектом поклонения религии индейцев, необходимо было разрушить храмы, предметы культа и священные писания язычников. Разрушения начались сразу же и продолжались еще в XVII в. Начиная с 1525 г. францисканец Мартин де ла Корунья уничтожил все храмы и всех идолов священного города Мигоакана. Другой францисканец Пьер де Ганд заявил о том, что он и его ученики озабочены тем, чтобы как можно больше разрушить священных зданий и предметов культа аборигенов. Первосвященник Мехико Зумаррага подсчитал в 1531 г., что за время конкисты в Новой Испании разрушено более 500 храмов и 20 000 идолов. Сьеза де Леон, солдат, служивший в Перу в период с 1540 по 1550 год, засвидетельствовал, что повсюду разрушены все большие святилища. "По Божьей воле, — пишет он — эти люди внемлют Евангелию, а их храмы уничтожаются".[20]

В донесении по поводу Тамбобланко он пишет: "Прежние храмы, которые носят название «huacas», разрушены и осквернены, а идолы разбиты. Тогда Сатана изошел из этих мест и там был воздвигнут крест". По поводу Кахамарка: "Храмы и «huacas» в этой области разрушены, идолы разбиты". По поводу Гуамачуко: "Все храмы пали, идолы разрушены. Чтобы изгнать бесов, на их месте воздвигли крест".

Первый Собор в Лиме (1551 г.) в том же духе готовит процессы против индейских жрецов и вождей. Второй Собор, тоже в Лиме, в 1567 г. предписывает духовенству публично в присутствии судей выявить местонахождение huacas и идолов. После этого индейцы, поклонявшиеся им, должны их разрушить собственными руками, "стерев их с лица земли".

Прибыв в Перу в 1570 г., вице-король Толедо решает покончить с кастой местных старых жрецов, которые "затмевают молодежи свет истинной религии". Таким образом, политика "tabula rasa" стоит у истоков испанского пребывания в Америке. Однако во второй половине XVI в. Церковь не была еще слишком обеспокоена пережитками язычества. Поскольку индейцы приняли крещение, они должны были, соответственно, следовать христианским обрядам. Но уже в начале XVII в., в частности в Перу, было замечено, что втайне, а иногда и открыто индейцы исполняли культовые обряды предков и с 1610 г. начались гонения, пики которого приходятся на 1610–1621, 1626, 1649–1669 гг. Были назначены ревизоры, в обязанность которым вменяли разоблачение язычества, в помощь им составлялись руководства. Репрессивный аппарат таких ревизий повторял инквизицию, так как в Америке она не распространялась на индейцев. Свидетельства «исповеди», организация и проведение процессов — все, кроме секретности, — повторяло аналогичные процедуры инквизиции. Смертная казнь, конечно, не применялась. Зато для язычников в Лиме была построена специальная тюрьма (Дом Святого Креста).

Нынешний уровень религиозности в Латинской Америке со всей очевидностью свидетельствует о поверхностном характере авторитарной христианизации местного населения, проводившейся колониальными властями. Например, в Бразилии среди индейцев, и особенно африканских негров, существовали тайные обряды, которые, кстати, возрождаются в наше время. Писатели и путешественники XVI–XVII вв. отмечают это в своих произведениях: если день принадлежит белым, то ночь принадлежит рабам. С заходом солнца дороги Бразилии были закрыты для белых, которые наглухо закрывали свои обширные жилища из-за страха перед рабами. А те, наоборот, под покровом ночи могли общаться между собой как люди, что не укладывалось в рамки колониальной системы. И все-таки, чтобы исполнять более или менее свободно языческие обряды, рабы прибегали к католической символике, но это доказывало лишь их внешнюю интеграцию, а в глубине души — коллективное неприятие их включения в рабовладельческое общество. Слова, сказанные на португальском языке, воспринимались индейцами с подозрительностью, потому что это был язык их поработителей. Поэтому в их обрядах мало слов, но очень богатая и значимая жестикуляция. Танцы, музыка, религиозный экстаз свидетельствуют о приверженности индейцев к культовым обрядам предков и твердой решимости сохранить свой культурный мир. В Бразилии дело кончилось тем, что хозяева перестали преследовать за подобную религиозную практику. Вот свидетельство одного путешественника XVIII в., который остановился на ночлег в большом поместье и на вопрос, как он провел ночь, ответил: "В смысле удобств, хорошо. Но я не сомкнул глаз, меня все время будили звуки песен, кастаньет, тамбуринов и прочих инструментов. А вопли были такими страшными, что мне это напоминало ад". Хозяин поместья ему возразил на это: "Для меня, наоборот, нет ничего лучше, чем этот гам, чтобы спокойно спать". Это было признанием своего поражения.

Уместно было бы провести сравнение между политикой искоренения язычества в Америке конца XVI в. и первой половины XVII в. и агрессивностью властей в отношении вероотступников в Европе того же периода. Действительно, наблюдается совпадение по времени гонений и охоты за ведьмами, затопившими в крови Старый Свет, и безжалостной борьбы против язычества за океаном. И здесь, и там преследовали одного и того же врага — Сатану. Соответственно, для этого использовались одни и те же слова и проклятия. Высшее духовенство, созванное вице-королем Толедо в 1570 г., вынесло решение, что крещеные индейские колдуны, как вероотступники, должны подвергаться преследованию подобно еретикам и к ним применима смертная казнь, равно как и к тем, кто чинит препятствия проповеди христианства. Авторы зловещей книги "Молот ведьм" уже в предисловии определили, против кого направлены неустанные усилия инквизиции: "против невероятных еретических извращений… против ереси ведьм". И далее: Сатана, "Старый Восток", начиная с момента пришествия в этот мир Христа — "Нового Востока", старается осквернить Церковь "чумой всевозможных ересей". Таким образом, преследование колдунов, гонения, заключения в тюрьму, сжигание на костре еретиков на том и другом побережье Атлантики составляли единую и одну и ту же по своей сути борьбу против отступников от Церкви. Вот еще одно совпадение: большая кампания по искоренению язычества в Перу в 1610 г. началась несколькими месяцами после эдикта Филиппа III, предписывающего изгнание морисков — испанских арабов — из страны (4 апреля 1609 г.) Обе репрессии связаны, по-видимому, причинно-следственными отношениями, а положение мавров идентично положению индейцев, так как и те и другие упорствовали в исполнении прежних культовых обрядов, от которых им следовало отречься после крещения. У морисков зло пустило такие глубокие корни, что духовное излечение было уже невозможно. Поэтому их изгнали. Великий «корчеватель» Арриага писал в 1612 г., что во избежание подобного бедствия в Перу следует выкорчевать язычество, пока еще не поздно. Все будет зависеть от эффективности средств, используемых для духовного оздоровления индейцев. Раз уж их нельзя изгнать — действительно, их некуда выслать, — то их следует обратить в истинную веру. Все взаимосвязано в этой дьявольской игре; не счесть воинство Сатаны, осаждающего Церковь; вот уже и в Америке появилась угроза распространения протестантства: голландцы и англичане, живущие на побережье в Чили, уже готовы объединиться с местными язычниками против испанцев. Возможно, этот дьявольский союз несет угрозу Церкви и Испании в Перу. Начиная с 1580 г. и до середины XVIII в. этот "еретический шантаж" использовался довольно часто в католической Америке. Безусловно, угроза была явно преувеличена. Но для нас главное то, что люди в нее верили.

В Америке агрессивность насаждаемого там христианства была выражением его слабости и незащищенности перед местным язычеством. Но и в Европе христианство находилось под угрозой: остановится ли когда-нибудь турецкая волна, докатившаяся уже до самого Запада? Говоря об успехах Ренессанса и распространении западного христианства за океаном, иногда забывают об озабоченности успехами Оттоманской империи. Вот показательные цифры: в период 1480–1609 гг. о турках и Турции было издано в два раза больше книг на французском языке, чем об Америке.

В XVI в. османские владения простирались от Адриатического побережья и процветали на трех континентах — от Буды до Багдада и от Нила до Крыма, включая обширный протекторат на большей части северной Африки. Поражение христиан в Косово (1389 г.) и Никополисе (1396 г.), взятие Константинополя (1453 г.), конец осколка Византийской империи Трапезунда (1461 г.), захват Египта (1517 г.), оккупация Белграда (1521 г.), разгром венгерских рыцарей и смерть их короля (1526 г.), последовательная политика захвата Эгейских островов в период с 1462 г. (о. Лесбос) по 1571 год (о. Кипр) — все это позволило турецкому султану стать августейшей особой. Он наследник Магомета, "Слуга святых городов". В Европе он владеет Балканами, двумя третями Венгрии; Трансильвания, Молдавия и Валахия платят ему дань. В 1480 г. турецкие войска высаживаются в Отранте. Даже после событий в Лепанте (1571 г.) турецкие и варварские корсары продолжали делать набеги на итальянское побережье.

В путевых заметках Монтеня, который путешествовал по Апеннинам в 1580–1581 гг., можно прочесть:

"Римские папы, в частности нынешний (Григорий XIII, 1572–1585 гг.), превратили побережье Тирренского моря в полосу укреплений с неприступными сторожевыми башнями на расстоянии мили одна от другой с тем, чтобы отражать набеги, которые совершали турки с целью захвата людей и скота даже во время сбора урожая. При виде врага сигнал тревоги пушечным выстрелом передавался от башни к башне и очень быстро доходил до Рима".

В 1453 г. Запад испытал психологический шок в результате падения Константинополя. А С.Пикколомини, будущий Пий II, с грустью писал: "И в прошлом мы терпели поражение в Азии и Африке — но это были запредельные страны. Теперь нас побили в Европе, у себя на родине. На это могут возразить, что и раньше были нашествия турок в Грецию, завоевание монголами Европы, захват арабами части Испании. Но еще никогда нами не был утрачен город, сравнимый с Константинополем". Так говорил будущий папа Римский.

Действительно ли, что в христианской Европе все испытывали страх перед турками? Считается, что победе турок на Балканах способствовали революционные социальные изменения. "Феодальное общество, будучи тяжким бременем для крестьян, было потрясено и рассыпалось". Крестьянским смутам предшествовали иногда турецкие завоевания, и вначале их режим был более мягким, чем предыдущий. Новые сеньоры — шахи — предпочитали каторжному труду крестьян денежную подать. И только с течением времени положение крестьян ухудшилось. Но в XV и начале XVI века на Балканах немало крестьян переселилось на территории, контролируемые турками, где условия жизни, по-видимому, были более сносные, чем на покинутой ими христианской земле. Впрочем, на завоеванных турками христианских землях правители вынуждены были сотрудничать с побежденными балканскими народами и, что любопытно, возродить роскошь Византийской империи. В этих условиях помешать обращению в ислам было довольно трудно. Из 48 великих визирей, правящих с 1453 по 1623 год, 33 были вероотступниками. На востоке Османской империи правящий класс быстро пополнился принявшими ислам христианами. Пленные и дезертиры тысячами отказывались от христианства и обращались в новую веру. Хроники конца XVI и начала XVII века повествуют о некоторых из них: Окиали, калабрийский рыбак, стал "Алжирским королем" под именем Али; Чикала, сицилийский отступник, который, будучи ребенком, плавал на разбойничьем корабле вместе со своим отцом и там был пленен турками, стал адмиралом, затем военным министром султана. Конечно, кроме этих известных имен, хроники того времени полны событиями и фактами не столь известными, но по-своему примечательными: эпидемии дезертирства в испанских гарнизонах на севере Африки, значительное число вероотступников в Португалии, бегство сицилийских христиан на захваченные варварами земли, марокканская экспедиция 1591 года под предводительством испанских вероотступников.

Даже духовенство впадало в искушение обращения в ислам; так, в 1630 году отцу Жозефу было предписано отозвать монахов капуцинов из Ливана, чтобы они не превратились в турок. Христианская наука и техника, в свою очередь, способствовали модернизации (частично) турецкой армии. В 1573 г. некий француз писал:

"Турки овладели христианскими достижениями за счет вероотступников". Впрочем, он преувеличил и забыл еще о роли евреев. "Отовсюду — из Корсики, Сардинии, Сицилии, Калабрии, Генуи, Венеции, Испании и т. д. — со всех концов Средиземноморья вероотступники шли к исламу. Движения в обратном направлении не наблюдалось. Может быть, подсознательно турок распахивал свои двери, а христианин свои двери запирал. Христианская нетерпимость, как следствие большой численности, не привлекала, а отталкивала от себя людей. Все идут в ислам, и каждый находит там свое место и выгоду".

Венецианское «Lamento», написанное неизвестным автором в 1570 г., может служить еще одним свидетельством отношения христиан к туркам. Речь идет о двух рыбаках, горько сетующих на несправедливое правление Его Светлости, а потом молят о победе турок.

Марино: Не допустит Господь, чтобы царство тирана давило на плечи народа. Уготовано всем нам турецкое иго и власть великого султана.

Ветторе: Гребли под себя до него и он тоже будет грести. Уготованы нам война и страдания, посылаются на головы удары.

Марино: Мы станем их милыми братьями, все вместе рыбачить мы будем и возвратимся с уловом крабов, дорад и омаров.

Ветторе: Они не будут больше издеваться над бедным людом, плевать им в лицо, называя их псами, ворами, негодяями и рогоносцами.

Эти строки выдают озлобленность и надежду на отмщение обездоленных людей. Само же венецианское правительство ведет борьбу против турок лишь время от времени, когда ее восточные владения подвергаются нападению. В остальное время оно предпочитает торговать. В случае неизбежности конфликта, то едва он исчерпывается, как торговля возобновляется. Так было в 1540 г., затем в 1573 г., восемнадцать месяцев спустя после событий в Лепанте, когда Венеция последовательно сдала две Святые лиги, причем каждый раз заключала сепаратный мир с Портой. В Риме и Испании раздавались голоса об измене. Но Его Светлость преследовал прежде всего свои интересы. Кроме того, уже давно с мусульманским миром были налажены разного рода отношения и связи. Дж. Беллини, придворный художник дожей был приглашен Мухамедом II, чтобы написать его портрет. В благодарность он получил благородный титул. Карпаччо изображает на своих картинах Иерусалим восточным городом, жители которого носят тюрбаны. И это еще раз показывает, насколько сильным было восточное влияние на Венецию. Наконец в 1547 г. в городе каналов издается первый итальянский перевод Корана.

Франциск I и его последователи пошли на сговор с турками, чтобы нанести Габсбургам удар с тыла, и сделали это потому, что не испытывали страха перед турецкой угрозой и, следовательно, не сознавали «предательство» по отношению к христианству. Европейский менталитет, даже в среде господствующих классов, лишь время от времени разделял страх папства перед исламом. Доказательством тому были нарастающий распад христианства с одной стороны и успехи неверных — с другой. Уместно также напомнить, что во второй половине XV в. Николай V, Каликст II, Пий II, Сикст IV и другие предпринимали безуспешные попытки созыва крестовых походов. На Соборе в Мантуе, который был созван в 1459 г., именно в этих целях, Пий II с горечью сказал:

"Мы пребываем в глубоком сне. Нас раздирают распри, и этим мы развязываем руки туркам, предоставляя им полную свободу действий. Из-за малейшего пустяка христиане готовы взяться за оружие и убивать друг друга. Когда же нужно сразиться с богохульствующими турками, разрушающими нашу церковь, которые хотят ни больше и ни меньше, как уничтожить само понятие христианства, никто и пальцем не пошевельнет. Воистину, нынешние христиане трусливо попрятались, превратились в бесполезных слуг".

Пять лет спустя умирает в отчаянии Пий II: он так и не дождался войска крестоносцев. Немного раньше, в 1456 г., Парижский университет воспротивился введению десятинного налога, предназначенного для финансирования крестовых походов, так как не был заинтересован в такой жесткой мере. А герцог Бургундский вообще присвоил себе средства, собранные для этой цели. Показательно в этом плане отношение испанского духовенства в 1519 г. В соответствии с решением V Собора в Латране Лев Х и Карл V заключили договор, направленный против турок. Этот договор, как обычно в таких случаях, предусматривал изъятие десятины. Испанское духовенство, все как один, отказались платить налог, поскольку в тот момент не было непосредственной угрозы христианству. Рим наложил запрет, но по требованию Карла V отменил наказание. Страх перед мусульманами овладел Испанией позже, в XVI веке.

Случаи, когда христианским народом в их борьбе против турок не была оказана поддержка, могут составить длинный список: в 1523 и 1524 гг. при осаде Спира и Нюрнберга венгры взывали о помощи, и в обоих случаях немцы отказывались рассмотреть их просьбу, по крайней мере в ближайшее время. В 1521 г. пал Белград, в 1526 г. произошло бедствие в Мохаче. Правда, французы в 1644 г. вложили лепту в победу Сен-Готара, а поляки помогли в 1683 г. снятию осады Вены. Правда и то, что Европа причастна к тому, что венецианцы смогли оказать в Канди упорное сопротивление исламу (1665–1669 гг.). Но 6000 французских солдат, посланных Людовиком XIV с большим опозданием, отменили свое решение высадиться именно тогда, когда в них более всего нуждались. Множество исторических документов подтверждают диагноз, поставленный М.П.Гилмором: "В Европе все, кому непосредственно не угрожала турецкая опасность, были к ней безразличны. Кто же был небезразличен к этой угрозе? На местах это были люди, страдающие от жестокости мусульман. В общем плане, во-первых и прежде всего, духовенство, понимавшее, что христианской вере грозит опасность".[21]

В конце XV в. и в течение всего XVI в. горячие точки противостояния находились на итальянском побережье, на государственных границах, то есть внутри Империи, на юге Испании. В этих трех секторах страх магометанства — будь то турки или берберы — овладел различными слоями общества. В 1480 г. в Отранте были ужасным образом уничтожены и побиты многие тысячи христиан. Безусловно, существует связь между реальными ужасами и их отражением в живописи, например, на картине "Мученичество святых невинных", относящейся к живописной школе Сьенны. В XVI в. из-за постоянных набегов вражеских кораблей память о кровавых событиях прошлого была жива, и сицилийское и неаполитанское побережье срочно укреплялось сторожевыми башнями и крепостями.

В Венгрии вторжение турок вызвало панику. После разгрома в Мохаче, большая часть населения Буды, насчитывающей 8000 жителей, покинула город. При приближении османского войска крестьяне прятали своих детей. На оккупированных территориях, по-видимому, погибло 5-10 процентов населения. В Германии рассказывали, что после победы в Мохаче султан повелел в качестве военных трофеев посадить на шесты 2000 голов перед своим шатром, 80 000 пленных были зверски убиты. В Вене с ужасом ждали нашествия варваров. Жители Страсбурга впали в отчаяние, когда турки, "душегубы и поджигатели", заняли в 1529 г. Линц. Страх подогревался рассказами и рисунками. На гравюрах Игона (1530 г.) изображен турецкий базар, где продают обнаженных христианских пленников, а султанские воины сажают на кол детей или разрубают их саблями. Несмотря на взаимное недоверие, отсрочки и скупость удельных князей, как католиков, так и протестантов, страх вынудил их оказать финансовую и военную поддержку своим суверенам, чтобы они смогли противостоять турецкой опасности.

Неверные стояли уже на пороге Германии. А в Испании враг был внутри христианского города и готов к сговору с неизвестно откуда появившимися берберами.

И все-таки в XVI в. в Испании почти все мусульмане приняли христианство. В 1499 г. гренадские мавры были обращены по высочайшему указу. Эта мера затем распространилась на всю Кастилию и страны Арагонской короны (1526 г.) Правда, в этих странах указ был предвосхищен, так как старые христиане провели собственными силами массовое крещение своих мусульманских соотечественников. Обращенные сохраняют свой язык, образ жизни (одежду, бани, скрытые от чужих глаз жилища), тайно исполняют культовые обряды, не едят свинину, не пьют вино, запрещают браки с христианами. А когда пираты Алжира, Тетуана и Сале высаживаются в Испании и совершают набеги внутри страны, они им оказывают поддержку, грабят и убивают вместе с ними. 23 августа 1565 г. 400 берберов с барабанами и знаменами вторглись в страну и достигли южных склонов Сьерра-Невады. Мориски встретили их с распростертыми объятиями, они разрушили христианские жилища, обрушились на церковь, растоптали святые дары и на следующий день ушли, уведя 15 пленников. В сентябре следующего года 350 тетуанских пиратов достигли северной части Альмерна, сея среди христиан панику, не найдя братский прием у морисков. Они убили трактирщиков, священников и уплыли, захватив 44 пленника. Вместе с ними ушли 600 добровольцев, эмигрировавших в Северную Африку. В районе Альмерна мориски составляли 90 процентов населения, поэтому христиане чувствовали себя в безопасности только за городскими укреплениями. В Малаге мориски составляли 50 процентов населения. Далее на север они составляли треть населения Валенсии: в 1609 г. насчитывалось 31 715 их дворов против 65 016 христианских. Повсюду, где проживало смешанное население, царила колониальная атмосфера — морисков выселяли в пригород или на плохие земли горных районов. Сколько ненависти и обоюдного страха накопилось у двух взаимно ассимилированных народов, народа-победителя и побежденного.

В XVI в., по мере того как турецкое владычество утверждается в Средиземноморье, в Испании зреет страх перед османской опасностью. Он достигает кульминации на Рождество 1568 г., когда в Гренаде разразилась "религиозная война", "война враждебных цивилизаций", потрясшая все королевство. Для правителей Мадрида это не было неожиданностью. Зная о сговоре между морисками и внешними мусульманами, они полагали, что зло можно искоренить, если принудить морисков носить испанскую одежду, говорить по-кастильски и оттеснить их внутрь страны. Эти меры, предпринимаемые с 1566 г., породили бунт 1568 г. За семь месяцев до взрыва посол Франции докладывал своему королю о его возможности, прямо называл причину: страх.

"Сир, опасность в Гренаде, о которой я уже докладывал, есть не что иное, как страх перед местными морисками, которые, по проверенным данным, имеют налаженную связь с королем Алжира. Король Испании желает, чтобы они носили испанскую одежду, более того, чтобы они говорили по-испански, полагая, что тем самым он упрочит уважение к себе. Поговаривают также, что все они будут высланы за пределы страны, в Галицию, в горы и рассеяны там так, чтобы не смогли более сговариваться с маврами. На их же земли поселят горных жителей".

Бунт разразился из-за потасовки между христианами и морисками. Албанцин и Гренада остаются спокойными. Но восстание захватывает Сьерра-Неваду и длится около двух лет. В самых значительных сражениях бунтари насчитывают в своих рядах не менее 150 000 человек, среди которых 400 вооружены. Около 4000 берберов сражались на их стороне. Тем временем Али захватывает Тунис, а в июле турки высаживаются на Кипре, еще лишний раз подтвердив мусульманское единство во всем Средиземноморье. Таким образом, у испанцев были многочисленные и разнообразные враги, как внешние, так и внутри страны. Погасить очаг восстания в Сьерра-Неваде и не дать ему распространиться по Валенсии удалось военачальнику дону Хуану Австрийскому с военной помощью из Ломбардии и Неаполя. Усмирив бунт, власти депортировали в Кастилию 70–80 тысяч морисков, которые снабжали восставших провиантом. Переселение произошло в ноябре 1570 г. под холодным ветром, дождем со снегом, так что в дороге погибло около 20 тысяч сосланных морисков. А в обратном направлении двигались христиане, спешившие занять лучшие земли в королевстве Гренада.

Конечно, это не могло решить проблему, так как после переселения мориски оказались в Толедо, самом сердце Испании. Мориски, причем очень многочисленные, проживающие в Севилье, тоже всегда были готовы способствовать английскому вторжению. Обстановка в Валенсии также была тревожной. Страх перед мусульманами не исчез даже после победы в Лепанте (1571 г.), несмотря на то, что она имела большое значение для расстановки сил на Средиземном море.

Мориски, связанные с миром неверных и враждебные ко всему христианскому, продолжают сопротивляться ассимиляции. Их депортация в 1609–1614 гг. подтверждает беспомощность Испании. Тогда было выслано 275 тысяч морисков при общем населении страны в 8 миллионов человек, то есть депортированные составили 3,4 процента населения. К примеру, как если бы современная Франция лишилась 1 800 000 жителей. Правомерны ли были подобные меры, чтобы избавиться от страха?

Не считая этих локальных очагов контакта, население Западной Европы в начале Нового времени не испытывало серьезной опасности со стороны мусульман. Во всяком случае, так считало духовенство. Можно заметить, что по мере удаления от границ, так сказать, от горячих точек соприкосновения с мусульманским миром, страх насаждался высшим духовенством, причем в первую очередь там, где население проявляло непокорность. Именно в этих регионах было распространено мнение, что христианство находится в осаде. На протяжении XVI века и позже письменные памятники культуры свидетельствуют о расхождении в оценках мусульманской опасности. Географы, историки, путешественники, политики и моралисты делают попытки понять неприятеля, в то же время восхищаясь законами и состоянием дел в оттоманской армии. Г. Постель, теолог и известный востоковед, составил, в числе многих других, объективное и добросовестное описание мусульманского мира. Историк П.Джово пишет: "Сулейман склонен к религиозности и либерализму". В «Космографии» Мюнцера читаем: "Турки — большие приверженцы справедливости". Натуралист и врач П.Белон утверждает, что мусульмане "миролюбивы во всех своих начинаниях". В "Путешествии по Турции", написанном испанцем Лагуной и посвященном Филиппу II (1557 г.), предисловие отражает антитурецкие настроения испанцев. Но далее, сравнивая Турцию с Испанией, автор восхваляет Турцию и порочит Испанию. Что касается Бодена, Монтеня, Шаррона, то будучи в восхищении от армейской дисциплины, собранности турецких воинов, они приходят к выводу, что в «республике», одержавшей столько побед, должен царить "строгий порядок".

Безусловно, подобный беспристрастный анализ и объективное описание, должны способствовать усилению страха перед турками. По мнению Монтеня, "Турция является в настоящее время самым сильным государством". Шаррон еще более категоричен: "Самым великим и мощным современным государством в мире является империя Великого Повелителя, который, как лев, устрашает всех на Земле и сокрушает князей и монархов".

Церковь, наоборот, обращала внимание на опасность со стороны Турции и делала это, видимо, потому, что население выражало безразличие даже в центральной Европе, находящейся под непосредственной угрозой, и где часть Венгрии противостояла Габсбургам. В середине XV в. Каликст III, напуганный военными успехами Мухамеда II, повелел всем христианам читать ежедневную молитву, чтобы молить небо отвести турецкую угрозу. В Германии по указу Карла V ежедневно в полдень звонили "колокола по туркам" с тем, чтобы католики и протестанты не забывали о нависшей угрозе. В 1571 г. Пий V повелел отслужить торжественную мессу и молитвы, чтобы молить о божественной защите христианского флота в сражении против султана. Сам Пий V наложил на себя строгую епитимью. Узнав о победе в Лепанте, он учредил специальный праздник "Победоносной Божьей Матери", который был переименован Грегуаром XIII в праздник Четок и отмечался в первое воскресенье октября. Начиная с 1572 г. распространяются также различные "гимны победы", сочиненные в основном в иезуитских университетах; картины религиозного содержания с изображением Богоматери-победительницы; христианский крест дополняется поверженным полумесяцем. После освобождения Вены в 1683 г. стяг великого визиря был отправлен Иннокентию XI и вывешен над главным входом в собор Св. Петра. Победа свершилась на 30-й день после Успенья, потому эта дата стала праздником благодати Божьей Св. Девы Марии. Повсюду в Германии, которой также грозило турецкое вторжение в 1683 г., население праздновало избавление от опасности и ликование Церкви, которые выражались религиозными песнопениями, паломничеством, изображениями событий в живописи и скульптуре.

Конечно, нельзя не заметить, что основная роль в длительной борьбе против турок принадлежала духовенству. Зверства неверных постоянно упоминались в проповедях и специальных молитвах "против турок". В молитвах содержались обращения к Богу о защите христианства от языческого нашествия. Вторжение турок ставилось наравне с другими стихийными бедствиями — эпидемиями, голодом, пожарами, наводнениями. Считали, что конец света наступит от турок. Когда на латинский язык был переведен Коран, его основные положения тотчас были подвергнуты критике. Не удивительно, что духовенство, особенно монахи, находились на фронтах борьбы против турок. В 1456 г. во время обороны Белграда душой защитников города стал французский монах итальянец Жан де Капистрано. Провозгласив новый крестовый поход в 1453 г., Пий II обращается к проповедникам, особенно францисканцам, чтобы поднимать народ на борьбу. В Мохаче погибли два архиепископа и пять епископов. Во времена Пия V капуцины служили священниками на флоте. Во время осады Вены в 1683 г. капуцин Марко д'Авиано прославился своими проповедями и покаяниями. Во Франции XVII в. среди тех, кто грезил еще крестовыми походами, мы видим капуцина отца Жозефа, поддерживающего ополчение Гонзага и автора запоздавшей «Туркиады». Два несущих крыла обновленной католической церкви — капуцины и иезуиты — стали также ярыми врагами неверных.

В XVI в. в произведениях Лютера и Эразма показана степень осознания турецкой опасности духовенством. Конечно, оба они жили в странах, находившихся под непосредственной угрозой победоносного султана, что отчасти объясняет их отношение к этой опасности. Но, кроме того, каждый из них по-своему стремится стать проповедником христианства. Им принадлежит заслуга пробуждения общественного сознания, всегда готового впасть в забытье и пренебречь долгом единения. В 1530 г. Эразм пишет:

"Варварский народ темного происхождения, сколько раз опустошал он земли христиан? Каких еще зверств не видели мы от него? Сколько городов, островов, провинций вырвано из христианского владычества? И дела, видимо, принимают такой оборот, что десница Господня не оградит нас от них, и близится час захвата оставшегося крещеного мира. Поэтому следует принять эти несчастья как предназначение всем нам, объединенным общей верой, и остается только опасаться, как бы эти несчастья не стали нашей общей судьбой. Когда горит соседний дом, ваше добро тоже в опасности, тем более весь город должен быть в опасности, когда неизвестно, в каком доме вспыхнет пожар. Нужно поспешать на помощь".

В 1539 г. Лютер удивляется пассивности населения, когда неверные через Польшу направились к Германии: "К великому несчастью, оставаясь в безопасности, мы взираем на турок как на обыкновенных врагов, как если бы речь шла о французском или английском короле".

В проповедях того времени постоянно прослеживается мысль, объясняющая турецкую угрозу как справедливое наказание христиан за их грехи. Эразм считает, что Бог "наслал на нас турок, как раньше он наслал на египтян саранчу и прочую нечисть… Своими победами турки обязаны нашим порокам".

Лютер в "Увещевании молиться против турок" утверждает, что "в сущности все идет своим чередом, как в допотопные времена. Бог посмотрел на Землю и увидел, что она развращена".

Руководствуясь тем же доводом, в Берне в 1543 г. запрещают "танцы, как свадебные, так и прочие, фривольные песни, дурное поведение, крики и визги" по причине недавних турецких побед, "этих очень опасных событий, свершившихся с нами по воле Господа за наши прегрешения". Этот лейтмотив будет звучать очень долго. В IV книге трактата "Об истинных христианских религиях", вышедшего в 1627 г. и неоднократно переизданного на разных языках, победы турок всегда представляются как наказание Господне. Такая трактовка событий была характерна не только для протестантского, но и всего христианского мира того времени.

Именно поэтому Лютер и Эразм призывают христиан к самоочищению во избежание мусульманской угрозы. Эразм пишет: "Если мы хотим преуспеть в нашем стремлении вырваться из турецких тисков, прежде чем изгнать турецкую нечисть, нам следует вырвать из нашего сердца алчность, спесь, любовь к власти, щепетильность, склонность к кутежам, похоти, плутовству, гневу, ненависти, зависти".

Лютер сравнивает христиан XVI в. с жителями Нинивии и, обращаясь к проповедникам, говорит: "Пастыри! Взывайте прежде всего народ к покаянию!"

Несмотря на общность в постановке диагноза и лечебного средства — покаяния, во многом Эразм и Лютер расходятся. Говоря о турках, Лютер не делает различия между папой и дьяволом, то есть между "миром и плотью".

Для него между тем и другим существует объективная связь — заговор Сатаны, который нападает на слабый и греховный христианский мир со всех сторон, насылая полчища мусульман, упорствуя в язычестве и смущая всяческими плотскими искушениями. Если кто и считал, что христианство находится в осажденном граде, так это Лютер — и на приступ этого града брошены все силы ада. Он приходит к парадоксальному выводу (и пишет об этом в 1529 г., 1539 г., 1541 г.), что эффективным в этой борьбе может быть только духовное оружие, потому что сражаться приходится не с людьми, а с демонами.

"И если сейчас вы подниметесь на борьбу против турка, знайте же и не сомневайтесь, что сражаться придется не с людьми из плоти и крови. Наоборот, пребывайте в уверенности, что нам придется сразиться с несметной армией дьяволов. Посему не доверяйтесь вашему копью, мечу и аркебузу, силе и численности — они вам не помогут против дьявола. В борьбе с дьяволом помощь придет от ангела-хранителя и будет так, если мы покоримся и будем молить Господа Бога и доверимся Его слову".

В отличие от Лютера у Эразма никогда не было наваждений христианского осажденного града. Но нарастающая турецкая опасность заставила его отказаться от безграничного пацифизма и признать, что в случае необходимости возможна оборонительная война, не только в том случае, если исчерпаны все средства мирных переговоров и отношение к врагу, даже такому опасному, как турки, останется христианским. В трактате "О ведении войны против турок" (1530 г.), он выразил свое мнение о войне, одновременно реалистичное и неоднозначное, но идущее вразрез эсхатологическому мировоззрению Лютера. Этот трактат был ответом на сочинение Лютера "О возобновлении войны с турками" (1529 г.), Эразм переписывался с гуманистами Австрии, Венгрии и Польши, живо переживал поражение в Мохаче и осаду Вены в 1529 г. Впрочем, приближенные Карла V также требовали от него публично высказаться против пораженческих настроений Лютера. Спор по турецкому вопросу между этими философами показателен в том смысле, что дает представление о социальных слоях, наиболее остро ощущавших мусульманскую опасность: ими были образованные люди и духовенство. Этот спор характеризует его участников — Эразм Роттердамский, очень обеспокоенный, но сохраняющий хладнокровие, и Лютер, у которого чувство страха переходит в панический ужас: если христианский град находится в осаде под натиском Сатаны, то только Господь Бог может его защитить.

Испытывая непомерный страх перед турецкой опасностью, Лютер одновременно боролся с евреями, которых он вначале хотел было приобщить к Евангелию. Не случайно оба разоблачения проходили одновременно. В Западной Европе рост антииудаизма, теоретически обоснованного и логически завершенного, характерен для периода, когда Церковь видела врагов повсюду и чувствовала себя под перекрестным огнем сплоченной вражьей силы. В начале Нового времени страх иудаизма был присущ религиозным кругам, а официальная культура была его питательной средой. Подобное предположение не преследует цель упрощения этого сложного явления. Как прежде, так и во времена Гитлера, антисемитизм состоял из двух составляющих, которые дополняют друг друга. С одной стороны, враждебность общества или его части к предприимчивому меньшинству, не поддающееся ассимиляции и которое превзошло допустимый порог по численности или благополучию либо по обоим показателям сразу. С другой — страх, который испытывали приверженцы христианских догматов, для которых жид был олицетворением абсолютного зла, люто ненавистного даже после того, как он был изгнан. Однако было бы неверно утверждать, что идеология отражает лишь некую суперструктуру — теоретическое обобщение экономической ситуации и настроений народных масс. Это означало бы обедненное и узкое понимание реальной жизни. В начале XX в. гитлеровский расизм придал немецкому антисемитизму новый размах и агрессивность. Точно так же в период XVI–XVII вв. страх, который испытывала воинствующая церковь перед Жидом, другими словами религиозный расизм — психоз, сравнимый с чувством осажденных, — не только узаконил, обобщил и обострил враждебное отношение к евреям на местах, но и вызвал явление отторжения, которого без этого идеологического подстрекательства, конечно, не было бы. Следует согласиться с мнением, высказанным Ли в "Истории испанской инквизиции": "Не будет преувеличением сказать, что церковь была основным, если не единственным ответственным за насилия над евреями в период средневековья". К этому можно добавить: и в период Возрождения.

Тем не менее в течение длительного времени историки отмечали лишь антииудаизм простонародья. Он действительно был, в основном в городах (с кровавыми событиями, как правило, до XVI в.). Погромы происходили в Германии и Каталонии во время Черной Чумы, евреи были жертвами насилия в Париже, да и во всей Франции при Карле VI (1380 г.). Эти события отражают отношение населения, точнее какой-то его части, к израильтянам. Лихоимцы, кровопийцы, отравители христиан — такими их считали буржуа и простонародье на исходе средневековья. Они были олицетворением непонятных иноземцев, упорствующих в своей религии, обычаях, образе жизни, которые сильно отличались от обычаев и уклада жизни народа, приютившего их. Эта упорная и подозрительная приверженность своим традициям делала из евреев в критические моменты козлов отпущения. В то же время, довольно часто монархи и знать защищали евреев от народного гнева. Так было в Испании и Германии во время чумы, в Богемии в XVI в., в Польше в XVII в. Папы тоже довольно долго относились к ним с сочувствием.

С другой стороны, нельзя не заметить, что причиной антиеврейских выступлений были финансовые претензии и зависть, а религиозные обвинения служили лишь предлогом. Так, например, было в Венеции в конце XIV в. После изнурительной войны 1378–1381 гг. нужно было каким-то образом платить усиленный налог государству, возродить торговые соглашения, привлечь новые средства. В 1382 г. Сенат разрешил ростовщикам, которые были в основном евреями, обосноваться в городе. Двенадцать лет спустя это разрешение было аннулировано, так как "все движимое имущество венецианцев могло перейти в дома израильтян". Их также обвиняли в отказе ссуды, если под залог не вносилось золото, серебро или драгоценные камни. Изгнание евреев из города не было осуществлено, большая еврейская община осталась в Венеции. В Испании первые гонения обращенных в христианство евреев начались в Толедо в 1449 г. Зачинщиком был неизвестный торговец, а поводом послужило резкое увеличение налогов из-за военных расходов. Народный гнев был направлен против богатых купцов — крещеных евреев. Их обвинили в том, что они были инициаторами увеличения налогов. В XVI в. в Праге ремесленники (в основном скорняки) и большая часть состоятельных горожан неоднократно требовали изгнания из города многочисленной еврейской общины. Им вменялись в вину вывоз денег из Богемии, большие залоговые проценты, а также попытки поджечь город. В общем, начавшееся в XII в. усиление роли христианского купечества в западной экономике вызвало усиление агрессивности нового купечества против традиционной еврейской торговой среды, которую нужно было уничтожить или ограничить тесными рамками. Во многих случаях налогообложения, ликвидации долга, изгнания могут быть объяснены чисто финансовыми интересами. Причем за определенную плату санкции могли быть приостановлены, а коммерческая деятельность израильтян, этих "финансовых губок", возобновлялась. Финансовые трудности королевской казны во многом способствовали изгнанию евреев из Англии в 1290 г. и из Франции в 1394 году.

Погромы, антиеврейские выступления ремесленников и купечества по финансовым соображениям являются фактами, которые нельзя недооценивать, но которые не говорят всей исторической правды. Следует учитывать также, что а) отношения между христианами и иудеями до погромов не всегда были плохими; б) в их ухудшении большую роль сыграл религиозный фактор. Едва ли можно считать преувеличением то, что сказал по этому поводу Ж.Сартр: "Христиане сами выдумали Жида и тем самым резко затормозили ассимиляцию евреев". Начиная с XVI в. религиозный фактор становится основной движущей силой, доминантой западного антииудаизма. Жид стал одним из образов дьявола.

До XI в. на Западе нет свидетельств народного антииудаизма. Напротив, в Европе эпохи Каролингов евреи находились в привилегированном положении. Их общины, пользующиеся большой автономией, множились. В условиях слабо развитой экономики позднего средневековья они в основном осуществляли международную торговлю. Довольно известные случаи обращения в иудейскую веру стали возможны именно в силу завидного положения израильтян. Охраняемые хартиями, они были вольными людьми, владевшими местным языком и носившими местную одежду, им было разрешено передвигаться на лошади, носить оружие и приносить клятву. Практически они были интегрированы в общество, принявшее их. Начиная с Крестовых походов их положение повсюду ухудшилось за исключением Испании, где тяжелые времена наступили позже. Но их привилегии в некоторых местах сохранялись довольно долго. Предписание Латранского Собора (1215 г.) одеваться евреям отлично от христиан свидетельствует о том, что до этого их одежда ничем не отличалась от одежды других людей. Во Франции с 1215 по 1370 год решения двенадцати Соборов и девяти королевских указов предписывали евреям носить шестиконечную желтую нашивку, и это тоже свидетельство трудностей, испытываемых властями при введении этого новшества. В Германии обычай прививался медленно, как, впрочем, и другие нововведения. Хотя с 1236 г. евреи больше не считались вольными людьми, а крепостными имперской палаты, власти продолжали считать законным обычай талмуда, лишающий наследства молодых евреев, отрекшихся от веры своих предков. Эта цивилизация долгое время была замкнутой, поэтому ее раскол протекал медленно. В XII–XIII вв. при столкновении двух религий область культуры испытывает двойственнее влияние мистицизма и учения Аристотеля. Даже в эпоху Возрождения Пико де ла Мирандола тесно общается с еврейскими учеными, а высокопоставленные христианские чины, в частности папы, продолжают пользоваться услугами врачей, принадлежащих к народу-богоубийце.

Испания, которая раньше так гостеприимно встретила израильтян, в XVI–XVII вв. стала по отношению к ним самой нетерпимой страной. В конце XIII в. их там насчитывалось около 300 000 и они были рассеяны среди остальной части населения. Они ходили в гости к христианам и приглашали их к себе, мылись вместе с ними в одних и тех же общественных банях и даже, несмотря на запреты, в одни и те же дни. Христиан приглашали на обрезание, а израильтян на крещение. В Новой Кастилии на похороны христиан обычно приглашали платных еврейских плакальщиц. Неверные в толпе правоверных присутствовали на мессе, и наоборот, испанские христиане похаживали в синагогу на проповеди раввинов. Обычай совместных церковных обрядов существовал еще в XV в.: так, в 1449 г. для заклятия чумы евреи Севильи, несшие списки Торы, присоединились к крестному ходу — и это с разрешения архиепископа. В XII в. в Испании были евреи землепашцы и целые сельские общины. Но большая часть еврейского населения все же жила в городах, занимаясь ремеслом, либо как богатые буржуа. Кредиторами короля были евреи. Будучи городской элитой, они были также и интеллектуальной элитой, именно они перевели на кастильский язык труды арабских ученых и ознакомили с ними образованных христиан. Этим превосходством объясняется та роль, которую в XV и в XVI вв. играли обращенные евреи в культурной жизни Испании. Итак, средневековая Испания "трех религий" была терпимой, поскольку разрозненной, страной. Рост, хотя и запоздавший, буржуазных отношений и религиозного самосознания, затем конкиста и миссионерская ответственность, которая появилась у Испании после завоевания Америки, успехи ислама — все это способствовало превращению гостеприимной Испании в неприступную, закрытую страну, ненавидящую иностранцев.

На другом конце Европы Польша также долгое время, а именно до середины XVII в., оставалась открытым для евреев пространством. В результате многочисленных гонений евреи прибывали сюда с Запада. В Польше развитие новых экономических отношений и христианства проходило на несколько веков позже, чем на Западе. Поэтому в начале Нового времени евреи, преследуемые повсюду на христианском Западе, нашли в Польше счастливую долю. В Польше в XV в. их численность приблизилась к 100 000 и все время возрастала. В 1565 г. папский легат в Польше с удивлением отмечал необычный для Европы статус евреев в этой стране:

"В этих местах плотность еврейского населения высока и их не так презирают, как в других странах. Они не принижены и не ограничены в выборе занятий. Они владеют землей, занимаются торговлей, изучают медицину и астрономию. Они богаты и не только считаются почтенными людьми, но иногда занимают высокие должности. Они не обязаны носить отличительный знак, им даже разрешено иметь оружие. Короче, они обладают всеми гражданскими правами".

Важное наблюдение: действительно, в разрозненной Польше эпохи Возрождения жизнь израильтян была "золотым веком". Они не были ограничены пространством гетто; как и в Испании XII в., банкирами короля и знати были евреи, они устанавливают налоги и пошлины, владеют рудниками и лесоразработками, среди них есть крупные землевладельцы. В городах они составляют основную часть среднего класса ремесленников и купцов. Страна расцвела синагогами, и некоторые из них — настоящие произведения искусства. С конца XVI в. польские евреи стали пользоваться беспрецедентной административной автономией. Совет четырех стран (Великой Польши, Малой Польши, Подолии и Волыни), состоящий из представителей кагалов, существовал до 1765 г. и собирался ежегодно по случаю Люблянской ярмарки. Все еврейские общины подчинялись его решениям. Поскольку деятельность Совета способствовала упорядочению и сбору налогов, польские правители поддерживали его. К этому времени положение польских евреев стало ухудшаться. В 1648 г. православные казаки Хмельницкого восстали против польских панов и их управляющих-евреев. Они все сметали и уничтожали на своем пути. Затем последовало завоевание страны шведами и Россией. Антиеврейский взрыв жестокости казаков Хмельницкого обозначил раскол в истории польских евреев. Отныне население стало относиться к ним враждебно.

Установлена определенная связь между экономическим и демографическим факторами и преследованиями, гонениями, избиениями, насильным обращением в христианство, которыми отмечена история еврейского народа.

"Пасторские бунтари", в основном крестьяне, из-за голода покидавшие свои места и бежавшие на юг Франции, к 1320 г. разграбили 140 (?) израильских общин. Грабежи в Германии 1348–1349 гг. были следствием эпидемии Черной Чумы. Изгнание евреев из Испании (1492 г.) совпало с периодом застоя в торговле при правлении Фердинанда и Изабеллы и продолжалось в 1509 г. и, возможно, в 1520 г. Точно так же репрессии евреев в Венеции в 1570–1573 гг. приходятся на период спада экономического развития (1559–1575 гг.) вследствие турецкой войны 1570–1573 гг. Подобные параллели наводят, в свою очередь, на вопрос: почему евреи всегда являются козлами отпущения? Мы снова сталкиваемся с проблемой мышления, с воздействием на общественное мнение христианских проповедей. На Западе во времена Каролингов, в Испании "трех религий", в Польше "золотого века" царила религиозная терпимость и не было антииудаизма как такового. С другой стороны, нельзя не заметить, что антиеврейские настроения резко возрастали во время религиозного неистовства, а насилия против евреев случались часто во время Пасхи. Нужно отдать справедливость: папство неодобрительно относилось и долгое время сдерживало рост антиеврейских настроений. Впервые они проявились в 1000-м году, но окончательный разрыв и начало еврейских гонений приходится на период первого Крестового похода. На Рейне, в Руане и других областях Франции находились крестоносцы, считавшие "несправедливостью оставлять у себя на родине врагов Христа, тогда как сами они идут с оружием сражаться против неверных". В 1146 г. этот аргумент был повторен аббатом де Клюни: "Зачем идти на край света, чтобы сразиться с сарацинами, тогда как среди нас живут неверные, в сто раз более виновные перед Христом, чем магометане?" Во времена второго Крестового похода впервые отмечаются случаи обвинения в жертвенной смерти христианских младенцев и осквернении святого тела Господа, что является настоящим преступлением — богоубийством. Во время Черной Чумы на Рейне погромы были организованы кающимися христианами-самобичевателями, которые считали себя Божьими избранниками. Однако вскоре церковь запретила этот вид покаяния. Впрочем, духовные власти сами потакали распространению слухов о том, что евреи отравляют колодцы с водой. В 1267 г. Соборы в Бреслау и Вене предписали христианам не покупать более провизию у израильтян из страха быть "подло отравленными". Подобные запреты были изданы также в начале XIV в. в Баварии и Швейцарии. Наконец, страх еврейской угрозы возрастал и усиливался по мере углубления кризиса Церкви, начавшегося Великим расколом и продолжавшегося во времена Гуситских войн, турецких завоеваний и раскола католической Церкви. Множатся антиеврейские трактаты, предписания заключений и гонений евреев. В Испании, например, обращенным евреям запрещалось занимать ответственные должности. Евреи стали, в основном по религиозным мотивам, внутренними врагами. Можно провести еще одну параллель, связанную с предыдущей: в период XIII–XVII вв. распространение христианства сопровождалось все более и более ярым изобличением «народа-богоубийцы». "Действительно, пишет Айзек, — катехизис был распространителем идеи антииудаизма и презрения к Израилю".

Если раньше антииудаизм объяснялся экономическими причинами, а гонения евреев были удобным средством завладения их имуществом, то теперь следует внести в историю определенные поправки. Указанные факторы безусловно играли роль на местах в тот или иной период. Но испанская инквизиция арестовывала евреев или обращенных, которые вовсе не были богаты и которых она должна была в тюрьме кормить. Свидетельства тому можно найти в архивах Куэнка. Точно так же нельзя объяснить процессы над ведьмами только одним желанием завладеть их домами и землей. По сути, гонения на ведьм помогают понять мотивы еврейских преследований, и наоборот. В обоих случаях подвергались преследованию и обезвреживались подручные Сатаны.

Религиозный театр, по крайней мере в городах, был мощным средством антиеврейского катехизиса. Мистерии и моралите, особенно в XIV и XV вв., дают зрителям множество поводов для ненависти или осмеяния евреев. Обвинения в их адрес особенно часто встречаются в драмах о Христе. Израильтяне фигурируют на первом плане в следующих сценах: 1. Спор младенца Иисуса с книжниками; 2. Изгнание торговцев из Храма; 3. Искушения Христа фарисеями; 4. Совет, решивший казнь Христа; 5. Предательство Иуды; 6. Арест Иисуса; 7. Иисус перед верховным священнослужителем; 8. Муки Христа перед казнью; 9. Иудейский совет в пятницу утром; 10. Распятие и терновый венец; 11. Дорога к Голгофе и воздвижение креста; 12. Попытки иудеев помешать Христову воскресению. Сцена за сценой проявляются такие качества израильтян, как ослепление, злоба и трусость. Они заблудились в дебрях Талмуда, осыпали Иисуса оскорблениями и ударами. Конечно, они страдают всевозможными физическими и моральными недостатками и их пороки заклеймены позором. Они "свирепее волков", "ядовитее скорпиона", "чванливее старого льва", "дурнее бешеного пса"" они "предатели и трусы", «греховодники», "извращенные чада", одним словом, "исчадия ада". Таков текст "Мистерии страстей" Арну Кребана (до 1452 г.). Посмотрев эти сцены и услышав такие обвинения, зритель впадал в искушение разделаться с местными евреями, если они еще не были изгнаны из города. В 1338 г. городские власти в Фрибур-эн-Брисгау вынуждены были запретить представление некоторых антиеврейских сцен. В 1469 г. во Франкфурте дома израильтян охранялись во время представления мистерий.

В религиозном театре евреев обвиняли не только в сценах "Драмы о Христе" (живописное изображение которых представлено на картинах И. Босха). "Игры разрушения Иерусалима" делают упор на Божью кару народа-богоубийцы. "Игры об Антихристе" представляют евреев, ожидающих пришествия лже-Мессии, который, по их мнению, возродит былое великолепие Израиля. В "Играх Судного дня" все евреи попадают в ад. То же самое можно сказать об "Аллегориях Смерти". "Жизнеописания святых" также представляют широкое поле деятельности антиеврейским настроениям. В "Мистерии об успении Богородицы" (вышедшей в Париже около 1518 г.) четверо иудеев осмелились прикоснуться к гробу девы Марии, за что поражены слепотой. Двое из них принимают крещение и прозревают. Двое других упорствуют и убивают друг друга. Эта сцена восходит к библейским легендам, она была воспроизведена в "Золотой легенде" и существовала в нескольких вариантах. Вот еще один из них: впереди похоронной процессии Богородицы идет Св. Иоанн с пальмовой ветвью. Иудейский священнослужитель пытается помешать процессии. Архангел Михаил ударом меча отсекает ему кисти рук, которые чудесным образом остаются на гробе девы Марии. Лишившись рук, иудей молит о прощении. Не без вмешательства Св. Петра мертвые кисти оживают и прирастают к рукам пострадавшего. В другом варианте этой легенды обвинение падает не на одного, а на нескольких иудеев. Эти истории представлены как в театральных мистериях, так и в иконографии. Так, картина работы фламандских мастеров конца XV — начала XVI века, которая украшает алтарь часовни Кердево в Эрге-Габерик (около Кэмпера), представляет чудо Богородицы во время ее похорон, когда отрубленные кисти вновь приросли к рукам. В "Мистериях об отце Теофиле" говорится о том, как священник, лишенный своего сана, вступает в сговор с дьяволом, при посредничестве одного (или нескольких) иудеев. Но, благодаря своему раскаянию, он спасается. В "Легенде о Св. Сильвестре" святой противостоит двенадцати фарисеям, которые убивают быка. Святой воскрешает его, осеняя крестом. Этот спор является лишь частным случаем общего противостояния христиан евреям, которое представлялось в религиозном театре. Часто абстрактные и теоретические, эти споры происходили без судьи, чего нельзя сказать о других формах религиозного спора той эпохи, последствиями которого были почти всегда гонения и жестокость в отношении раввинов и их последователей.

Комедии несколько опоздали с осмеянием евреев. Начиная с XV в., особенно в XVI в., появляются карикатуры еврея-ростовщика. Антииудаизм проникает из религиозного театра в светский. Гнусный и презренный Шейлок не был бы возможен и не был бы реален для зрителя, если бы мистерии в свое время не содержали всевозможные оскорбления в адрес проклятого Богом народа.

Когда в 1386 г. были изданы "Conte de la prieure", прошло уже около ста лет с момента изгнания евреев из Англии, а постановку "Венецианского купца" Шекспира отделяет от 1290 г. более трех столетий. Во Франции зритель, смотревший мистерии, чаще всего в глаза не видел израильтянина. Фламандская молитва XV в. призывает к оружию против евреев, тогда как они практически исчезли в большей части Нидерландов со времени чумы: "Когда Господь Бог завершил свои деяния, он был предан Иудой и продан евреями, своим лжебратьям. Бог покарал их и рассеял по свету. Наказать их — праведное дело; мы их раздавим, и против евреев я взываю: "К оружию!".

Век спустя Ронсар сожалеет о том, что Тит не уничтожил их всех:

"Не люблю иудеев, они распяли Христа, Мессию, искупившего наши грехи. Великий Тит, сын Веспасиана! Ты должен был, уничтожив их город, уничтожить и народ, не дав им времени и возможности искать прибежища в других странах".

Так христианская культура опасалась врага, которого не было, но который где-то существовал и продолжал угрожать. Его ненавидели, потому что опасались. Да и как не опасаться, если он убил Господа Бога?

Религиозная мысль была сознательным и мощным источником антииудаизма. Она соединила все частные проявления ненависти к евреям. Основная роль в процессе становления новой ментальности отводится странствующим проповедникам — особенно нищенствующим монахам, а в более общем смысле — части духовенства, осознавшей свою ответственность за чистоту догмы. Начиная с XIII в. и особенно с момента Великого раскола развитие христианства преследуется вечным призраком Израиля.

Исторические документы разных времен и народов сходятся в том, что прямо или косвенно деятели Церкви связаны с появлением антиеврейских настроений. В Испании: в святой четверг 1331 г. в Героне около тридцати клерков и школяров под предводительством каноников вторглись в еврейский квартал и пытались поджечь его. В Сервера во время Черной Чумы в 1348 г. был погром, а за два года до событий местная еврейская община обратилась к властям с просьбой удалить одного францисканского монаха, смущающего население антиеврейскими проповедями. В 1348 г. в июне в Барселоне высшему духовенству было предписано успокоить проповедников, которые рьяно выступали против израильтян. 43 года спустя, во время Великого раскола, серия погромов затопила в крови Испанию. С 1378 г. архидиакон Севильи Мартинес д'Эсиха, духовный наставник королевы-матери, клеймит позором евреев, несмотря на королевский запрет.

В качестве нового пророка он заявляет: "Не могу отказать себе в проповеди и сказать об иудеях то, что сказано Господом Богом о них в Евангелии". И далее: "Христианин, причинивший зло или убивший еврея, не доставит неприятности ни королю, ни королеве, совсем наоборот". В 1391 г. по случаю смерти Хуана I Кастильского и архиепископа Севильи воинствующий тон его разглагольствований нарастает. 6 июня толпа врывается в еврейский квартал, и его обитатели поставлены перед выбором — или обращение в христианство, или смерть. Начавшись в Севилье, пожар распространился по всей Испании. В Валенсии толпа напала на жителей еврейского квартала с криками: "Мартинес идет! Бить жидов или крестить!" В Сарагосе главным возмутителем был племянник архидиакона. Один христианский очевидец показывает: люди врывались в еврейские кварталы "как если бы это было во время священной войны под предводительством короля". Вскоре арагонская земля также стала театром антиеврейских действий. Противником жестокости и насильственного крещения был доминиканец Феррье, который странствовал по Испании и части Западной Европы в начале XV в. Однако он был убежден, что Антихрист уже родился и до Судного дня всех евреев следует обратить в христианство. Поэтому он торопит события и хочет, чтобы в синагогах поклонялись не Торе, а Кресту. При поддержке новых властей он вменяет в обязанность еврейским общинам посещать мессы, "уплатив тысячу флоринов". Он был инициатором создания первых еврейских гетто в Испании и антиеврейского законодательства из опасения, как бы обращенные не были совращены упорствующими в старой вере. Для испанских евреев того времени он был настоящим бичом. Завидев его, они спешно разбегались, и не напрасно, поскольку христиане, понимая проповеди доминиканца несколько упрощенно, при его виде переходили к действиям. В сентябре 1412 г. король Фердинанд узнает, что после проповедей мэтра Феррье христиане, охваченные "ложным порывом", запрещают евреям покупать даже предметы первой необходимости и угрожают их безопасности на улицах. Три года спустя он повелевает властям Сарагосы: "Нам стало известно, что из-за проповедей мэтра Феррье, в частности, потому, что он грезит отлучением тем, кто знается с иудеями, некоторые лица не должным образом пытаются нанести им ущерб и замышляют против них. Мы требуем от вас принять все меры, чтобы еврейской общине и каждому еврею в нашем городе не был причинен ущерб и к ним не было применено насилие, а именно в течение Святой недели".

Значение этого документа можно оценить, лишь учитывая тот факт, что Фердинанд был одним из почитателей Феррье.

Лиссабонский бунт в апреле 1506 г. (на Пасху) разыгрывался по типичному сценарию: во время службы в церкви Св. Доминго при виде засиявшего распятия толпа воскликнула: "Чудо!" Один из присутствующих засомневался в этом и предположил, что, возможно, это только отражение света. Тут же решили, что он обращенный еврей, его убили и сожгли. Двое доминиканцев вышли из церкви с распятиями и стали подстрекать народ возгласами "Ересь, ересь!". Беспорядки длились три дня и стоили около двух тысяч жизней. Это был редкий для XVI в. погром. Король, вернувшись в Лиссабон, повелел казнить двух монахов — возмутителей спокойствия. Но им удалось скрыться и они не были казнены. 36 лет спустя их видели живыми.

Действительно, власти, призванные защищать евреев, никогда не выступали на передней линии борьбы. Церковь вела наступление на двух фронтах: в простонародье с помощью проповедей и в кругах образованных людей посредством научных трактатов, которые, кстати, использовались в качестве аргументов в проповедях. В Испании были выпущены два произведения, внесших свой вклад в рост ненависти к израильтянам. Это "Кинжал веры", написанный доминиканцем Раймоном Мартини в конце XIII в., и "Крепость веры" — автор францисканец Альфонс де Спина (около 1460 г.). Первая из этих книг, по-видимому, служила теоретическим источником доказательств того, что иудеи — люди Сатаны. Второй трактат, близкий по содержанию с «Молотом», был переиздан 8 раз в последующие пятьдесят восемь лет, из них три раза в Лионе. С самого начала трактата автор заявляет читателю о своем намерении снабдить их "оружием против врагов Христовых". Затем следует хронологическое перечисление злодеяний евреев. "Их пятое преступление было в 1267 г.", "их седьмое — в 1420 г. в Вене". Обрядовые убийства и магические действия вот основное содержание этой книги "черной серии". О Талмуде в ней сказано, что это собрание "ересей, гордынь и извращений, направленное не только против евангелических законов, но и против божественной природы, против Святого Писания, наконец, против самой природы. Именно поэтому евреи понесут кару". В "Крепости веры" будущее отмечено приходом Антихриста, вокруг которого сплотятся евреи и будут ему поклоняться как богу. Поэтому их непременно следует обратить в истинную веру и окрестить всех их детей.

Италия была одной из западных стран, которая в эпоху Возрождения не проявляла враждебности к евреям. Но и там нищенствующие монахи пытались не без успеха навязать духовным и светским властям программу борьбы против израильтян. Следовало изгнать евреев, а если это невозможно, то заклеймить их особым отличительным знаком на одежде и отделить от христиан. Францисканцы предприняли попытку создать беспроцентные ломбарды, которые составили конкуренцию еврейским ростовщикам. Их неустанными стараниями первый ломбард был создан в Перузе в 1462 г., затем в Тревизе, Удине, Пизе, Флоренции (1496 г.) — всего около тридцати. Запевалами антииудаизма в Италии были де Капистрано и де Фельтр, оба францисканцы. Первый (1386–1456 гг.) предвещал приход Антихриста и конец света. Всегда на переднем крае борьбы в Италии и в Европе он последовательно борется против отщепенцев, гуситов, турок и евреев. Этот прирожденный инквизитор, преследуемый апокалипсическими видениями, являет собой типичный случай психоза опасности, нависшей над христианством. В 1453–1454 гг. в Силезии он ставит сцены жертвоприношения младенца, которые заканчиваются сжиганием израильтян. Ему даже удается ограничить на какой-то срок привилегии евреев в Польше.

Де Фельтр появляется в еврейской истории в 1475 г. Проповедуя в Тренте, который был до сих пор гостеприимным для израильтян городом, он, по его собственному выражению, "лает на еврейских ростовщиков и обещает пастве, что необычные события произойдут на Пасху. Он также предостерегает о том, что евреи имеют обычай на Страстной неделе совершать преступление над детьми. И действительно, в Святой вторник исчезает двухлетний младенец Симон, потом его найдут утопленным. Подверглись аресту все евреи города. Девять из них под пыткой признали себя виновными и были казнены. Остальные изгнаны из города. Напрасно Сикст IV заявил в энклитике, что для обвинения нет достаточных улик, и наложил запрет на почести убиенного младенца. На похороны, однако, собралась огромная толпа под предводительством нищенствующих монахов. Северная Италия была взбудоражена. Тексты и изображения истории Симона из Тренты распространились по всей стране. В 1582 г. он был причислен к лику блаженных. В Венеции, Ферраре, Реджо, Модене, Павии власти вынуждены были запретить проповеди. В последующие годы антиеврейские выступления вспыхивают в Брешии, Павии, Мантуе, Флоренции, некоторые из них спровоцированы непосредственно проповедями де Фельтра, который в конечном счете всего лишь типичный пример ревностного приверженца, ослепленного опасностью, нависшей над христианством. Его учителем был Бернардино из Сьены, более умеренных взглядов и основатель культа Святого сердца. Но и он ненавидел евреев по двум причинам: их ростовщики "лишают христиан земных благ"; "их лекари тщатся лишить христиан жизни и здоровья". Естественно, что, придя к власти в Италии XV в., монах должен был предпринять против израильтян определенные меры, что и делает Савонарола в городе, где они до тех пор были в безопасности. Он вменяет им в вину то, что за 60 лет они нажились на 50 миллионов флоринов, и выносит решение об их изгнании. Они вернутся в город обратно вместе с Медичи.

В Империи также очевидна антиеврейская направленность деятельности духовенства, проникнутого своей миссией, и гуманистов, озабоченных возрождением Церкви. Ярый францисканец Гейлер, Брант, Ренанус, Кельт, Эразм — все они враждебны евреям — ростовщикам, ненавистникам, бездельникам, которые смущают общество рода человеческого". По инициативе обращенного еврея Пфеферкорна доминиканцы Кёльна в 1510 г. предлагают сжечь все книги на древнееврейском языке. Гуманист Реухлин, напротив, встает на защиту литературы на древнееврейском языке, но предлагает сжечь произведения, оскорбляющие Евангелие. Он тоже не очень благосклонен к евреям:

"Ежечасно они оскверняют Бога, совершают надругательства и богохульства в образе сына его Мессии Иисуса Христа. Они называют его грешником, колдуном и висельником. Считают фурией Св. Деву Марию. Считают еретиками апостолов и учеников Его. А мы — христиане, мы для них глупые "безбожники"".

В таком контексте выступает со своим учением Лютер. В начале своей реформаторской деятельности он лелеет надежду обратить евреев в христианство. Произведение "Иисус Христос был рожден евреем", вышедшее в 1523 г., изобилует пониманием и предупредительностью по отношению к евреям. Католичество, язычество и аферы отдалили их от истинной веры. Церковь, пеняя им ростовщичество, обвиняя их в "использовании христианской крови, чтобы избавиться от дурного запаха", и Бог знает еще в каких грехах, мешает им жить и трудиться вместе с нами.

"Если мы хотим им помочь, мы должны действовать по законам христианской любви, а не по папским законам". Но вскоре Лютер меняет курс — евреи не хотят обращаться в другую веру. Более того, становится известным, что протестанты в Богемии приняли обряд обрезания и празднования субботы. Наконец, очищение верой и иудаизм несовместимы. В 1543 г. доктор Мартин Лютер опубликовал памфлет на 200 страницах "Против евреев и их лжи", вслед за которым выходит другое, еще более острое произведение. Оба произведения истеричны до отвращения.

"Христос не имел более ядовитых, лютых и гнусных врагов, чем евреи… Тот, кто позволяет им грабить, воровать, богохульствовать и кощунствовать, тот пресмыкается перед ними, поклоняется их алтарю и может гордиться своим милосердием, за что Христос воздаст ему в Судный день огнем адовым". Когда Иуда повесился, "иудеи, наверное, послали своих слуг с серебряными блюдами и золотыми сосудами, чтобы собрать испражнения, а затем съесть и испить эту мерзость. Поэтому-то они так хорошо видят, что узрели в Писании то, чего не увидели ни Матфей, ни Исайя". "Сколько радости и ликования для Господа и его ангелов, когда лопнет еврей".[22]

Что послужило причиной подобного сарказма? Лютер, конечно же, является выразителем настроений немецких ремесленников и буржуа, завидующих израильтянам — ростовщикам, бездельникам, пришельцам, "которые не должны были бы владеть ничем, а стали хозяевами на нашей земле". Но основные претензии носят религиозный характер: "ни один народ так не упорствует обращению в истинную веру, как евреи". "Вот уже 1500 лет, как они подвергаются гонениям и преследованиям, но они не хотят принести покаяния". Бродячий народ, попадающий из одного рабства в другое, вызывает у Лютера мрачное восхищение, и он объясняет это проклятие карой Господней:

"Посмотрите, как страдают иудеи в течение почти пятнадцати веков, и худшее их ожидает в аду… Нужно, чтобы они сказали нам, почему их народ отвергнут Богом, почему у них нет царя, пророков и Храма. Они могут объяснить это только своими согрешениями. Никогда гнев Господний не был таким разящим, как в отношении к этому народу".

Поскольку евреям ненавистен истинный Бог, то они "дети дьявола", способные на всевозможные «чудеса». В их лице Лютер обрел своего самого большого врага — Сатану, вдохновителя папы и предводителя турок. Это является стержневой идеей угрозы христианству, которая была так популярна в религиозных кругах в начале Нового времени. Христианский град находится в осаде со всех сторон под натиском Люцифера. Но антиеврейские нападки Лютера без поддержки крестовых походов на турок уже не могут противостоять силам зла:

"О, Господи! Я слишком ничтожен, чтобы посмеяться над такими демонами. Хотелось бы это сделать, но они лучше меня умеют глумиться, и бог их — великий мастер поглумиться, и имя ему дьявол и злой дух".

Но что интересно, Лютер не призывает бороться против евреев тем же оружием что и против турок — молитвой, поскольку речь идет о враге, который подобно папистам и ведьмам засел внутри христианства. Против них нужны силовые действия:

"Чтобы искоренить эту доктрину надругания, следовало бы предать огню все синагоги, а то, что останется после сожжения, посыпать землей и пеплом, чтобы не осталось ни черепицы, ни единого камня от их храмов… И под страхом смерти запретить иудеям, будучи у нас, на нашей земле, поклоняться своему богу, молиться, обучаться и петь".

Лютер снабдит нацистов аргументацией и программой действий. Но при жизни автора "Против евреев и их лжи" и др. (которые при Гитлере будут выпущены миллионным тиражом) произведения были переизданы. В Швейцарии реформаторы осуждали в них жестокость. В XVII и XVIII вв. в Объединенных провинциях и в Англии, протестантских странах, евреи смогли вновь обрести статус терпимости. В отношении Лютера к евреям, как в капле воды, отражено настроение умов большей части духовенства XVI в. Вместе с Павлом IV (1555–1559 гг.) и Пием V (1566–1572 гг.) антииудаизм восходит на папский престол. Первый, будучи кардиналом, посоветовал Павлу III учредить инквизицию (1542 г.). Второй, прежде чем стать папой, сам был инквизитором. На их правление приходится ограничение жизненного пространства евреев обязательным проживанием в гетто в Риме и Анконе, доведение еврейской общины на Тибре до состояния нищеты, которое продолжалось оставаться таким до XIX в. Иезуиты, проводники политики папы по сути своей, также проявляют повсюду в Европе враждебность по отношению к евреям. Один из них, Хендрик Блиссен, во время проповеди в Праге в 1561 г. требует их изгнания из города. Известнейший польский проповедник конца XVI в. иезуит П.Скарза неустанно распространяет чудесную историю Симона — младенца из Тренто — и выступает общественным обвинителем на процессе осквернения облатки.

Та роль, которую играли некоторые обращенные евреи, еще раз подтверждает богословский аспект антииудаизма. Обвинениями против прежней веры и тех, кто остался ей верен, неофиты пытаются оправдать свое обращение к новой вере. В 1392 г. Генриху IV Кастильскому доносят, что в Бургосе евреи боятся оставаться в своих жилищах из боязни новых христиан, "которые их преследуют и чинят много зла". В 1413 г. Бенуа ХIII, начав грандиозный Тортосский «диспут», полагал, что он закончится массовым отречением евреев; высокую миссию защиты христианства от обвинений четырнадцати раввинов он доверил обращенному еврею де Лорка. Крещеный еврей из Тортосы юрист де ла Кабаллериа выпустил в 1450 г. трактат с многозначительным названием "Дела Христовы против иудеев, сарацин и неверных". За 18 лет до этой публикации другой отщепенец Пабло де Санта Мариа издал против своей прежней религии очень резкое произведение под названием "Исследование Писания". Дон Пабло был первым раввином Бургоса, а затем стал там епископом. Он объясняет упорство евреев в прежней вере их благополучием в Испании, поэтому они отказываются верить в Спасителя. Они и не помышляют сожалеть о том, что их предки предали Иисуса смерти, они продолжают осквернять его. Это еще одно преступление в ряду таких, как ежедневные ложь, кража, разврат и человекоубийство. Дон Пабло приветствует преследования евреев в 1391 г., которые стали отмщением за кровь Христову и показали евреям их заблуждения, способствуя отречению от них. В конце века обращенные евреи были в числе первых, требующих учреждения инквизиции в Испании. Боясь запретов, последовавших за введением статуса чистоты крови — а вскоре этот вопрос возник, — евреи-христиане были сторонниками разоблачения и наказания лжеобращенных. Страх подстегивал их усердие. В течение всей европейской истории деятельность обращенных евреев наносила ущерб еврейским общинам. В 1417 и 1466 гг. герцоги Савойские поручают именно обращенным евреям отыскать и уничтожить во всей стране книги на древнееврейском языке. Немецкий отщепенец Пфеферкорн в 1516 г. требует запрещения ростовщичества, обязательного для евреев присутствия в церкви и уничтожения Талмуда, что послужило причиной его спора с Реукленом. Вероотступник, итальянский проповедник Паоло Медичи, родом из Ливорно, опубликовал в 1617 г. брошюру, где вновь появляется обвинение в жертвенной смерти. В течение четырнадцати лет он ездит по Италии, громогласно обвиняя евреев.

Двумя основными источниками антииудаизма были в свое время: обвинение в ростовщичестве, исходившее со стороны мелкого люда и купечества, и обвинение в богоубийстве, выдуманное и неустанно повторяемое церковными кругами, которые не сомневались в коллективной ответственности народа, распявшего Христа. Это обвинение было сформулировано уже к IV в. Тертульеном, Оригеном и высшим духовенством и со времени крестовых походов до XVII в. росло и ширилось, проникая в театр, иконографию, проповеди и бесчисленные катехизисы. В экономический антииудаизм, проявления которого были спонтанными и носили местный характер, оно привнесло теоретическое обоснование, хотя бы настоятельным упоминанием о тридцати иудиных сребрениках. Это обвинение было системным, систематическим и догматическим. Нескончаемая цепь преследований евреев была его логическим следствием. Проклятый Богом народ, который сам этого пожелал в момент приговора Иисусу Христу и который обречен на кару. Упорствуя в своем грехе, он приумножает изначальное погрешение грехом ожесточенности. Он заслуживает последовательных наказаний, которые продлятся до скончания веков, а гонения евреев то из одного, то из другого места породили легенду о Вечном жиде-скитальце.

Еврейский народ-богоубийца продолжает желать его смерти. Этим объясняется обряд пронзания облатки (просвиры) и выливания на землю содержимого святого потира. Убеждение, что богоубийцы уничтожают святые дары, появилось во времена второго Крестового похода и впервые имело правовые последствия в 1243 г. в Белице около Берлина. Обвиненные в святотатстве несколько евреев обоего пола были казнены. В 1290 г. в Париже происходит чудо, которое затем становится стереотипом: бедная женщина, пребывая в нужде, поддается на уговоры еврейского священника Джонатана и приносит ему после причастия в Сен-Мери святые дары. Тот разрывает на части облатку, и она начинает кровоточить. Вся его семья переходит в христианство, а он остается в прежней вере. Его казнят, а в доме, где произошло чудо, вскоре устраивают часовню. Рядом селятся монахи, которые становятся преемниками обряда святого причастия. Через восемь лет кровавые события разразились в Баварии. Население Ретингена восстало против евреев из-за осквернения гостии. В городе перебили всех евреев; еще долго потом в Баварии банды истребляли всех евреев, не соглашавшихся принять христианство. Никогда до этого израильтяне целой области не несли ответственность за преступление, вменяемое одному человеку. Это был первый случай геноцида евреев в христианской Европе. Коллективное истребление евреев из-за осквернения святых даров наблюдалось также в Баварии в 1337–1338 гг., в Старой Кастилии в 1417 г., в Берлине в 1510 г., где было казнено 38 израильтян, а остальные были изгнаны из Бранденбурга.

В этих вспышках насилия иногда трудно уяснить роль церкви. Но с уверенностью можно сказать, что обвинения в осквернении святых даров способствовали развитию этого культа, как это отмечалось уже в Париже в 1290 г. В 1369 г. в Брюсселе в одной часовне была обнаружена пропажа святых даров. Евреев обвинили в том, что они хотят надругаться над ними в великую пятницу грядущего праздника Пасхи. Но гостия начала кровоточить, и злодеяние было раскрыто. За сим последовали, смертные приговоры, изгнания из города евреев, покаяния, еще большая пышность праздника Тела Господня, возведение на месте синагоги, где было совершено кощунство, молельни и часовни в Сен-Гюдюль для хранения святых даров. Булла Евгения IV, одновременно подтверждающая преступление и его раскрытие в 1436 г., вышла с явным опозданием. Во время чумы 1530 г. в Брюсселе было совершено обращение к чудодейственным святым дарам, и эпидемия прекратилась. В знак благодарения в июле каждого года в городе проходил крестный ход, традиция которого просуществовала четыре столетия, с XVI по XIX век, в Нидерландах множество произведений искусств — картины, гобелены, витражи, гравюры — изображали сюжеты Брюссельской набожности, что является типичным примером опосредованного распространения антииудаизма. Подтверждение ответственности церкви можно найти и в Италии XV в. Уже отмечалось, что здесь антииудаизм получил развитие позже, чем в других странах. Здесь не боялись ведьм и не убивали, а если и убивали евреев из-за святотатства, то мало. Однако самое замечательное художественное произведение на этот сюжет находится в Урбино и написано Учелло (1397–1475 гг.). Панно последовательно изображают "Чудо гостии" — израильский священник покупает облатку у задолжавшей ему женщины, затем показаны его тщетные усилия сжечь ее, чудесные превращения святого хлеба, который начинает кровоточить, прибытие солдат и казнь виновника. Так вот, цикл был изготовлен в 1468 г. по заказу братства Святого причастия.

Воинствующая церковь, старавшаяся в начале Нового времени упрочить влияние на население, считала, что иудаизм ведет против христианства постоянную войну и святотатство является одним из проявлений этой вражды. Валенсийский каноник Молинэ описывает в своей реляции 1493 г. такой случай: пастор из Иври Жан Ланглуа "почтенный проповедник", долгое время жил в папской области, в Авиньоне, где евреям разрешено было селиться. Они его «совратили» и заставили «отречься» от христианской веры, публично уничтожив при этом Тело Господа нашего. Что он должен был совершить в соборе Парижской Богоматери, городе, который считался неприступным благодаря "наиболее известному в мире" Богословскому факультету. Не сумев совершить святотатство в день праздника Тела Господня (заметим, что вновь святотатство приурочено к этому празднику), на следующий день Ланглуа во время службы в часовне Нотр-Дам вырвал из рук священника святые дары и бросил их на землю. Его арестовали, и он заявил, что действовал в рассудке по убеждению, что не верит в Святую Троицу и что ожидает, как и иудеи, второго пришествия. Знаменитый аскет Стандок, призванный на помощь, не сумел вернуть его "из мрака тьмы к свету истины", Ланглуа с отрезанным языком был заживо сожжен. Апологетам церкви антииудаизм был просто необходим: за неимением евреев (они не жили в Париже уже более ста лет) Церковь продемонстрировала свою победу над неоиудеями.

Приведенные факты представляют собой лишь фрагменты тяжелого досье. Обвинения в святотатстве зафиксированы в Польше в 1450-х годах, безусловно, как следствие проповедей Капистрано. Во Франции они являются источником сюжетов религиозного театра, где Мистерия Священной гостии отныне стала стереотипом. Здесь фигурирует еврей-ростовщик, его христианская должница, которая и передает ему облатку. "Меня охватило желание распять ее, предать огню, раздавить и сровнять с землей". Она начинает кровоточить, но остается целой. Еврейская жена и дети, видя это, приняли крещение. Он не стал упорствовать. На костре он просит принести Талмуд и взывает к дьяволу. В бывшей Коллегии Сен-Тремер в Карэ есть три деревянных панно конца XV в., которые воспроизводят, по-видимому, сюжет этой мистерии. На левом изображен иудей, совращающий женщину на богохульный поступок. На правом изображена сцена, когда иудей пронзает облатку кинжалом, копьем, затем бичует ее. Центральное панно воспроизводит триумф Церкви и Святых даров.

Можно перечислить более ста процессов по поводу святотатства и более ста пятидесяти дел о жертвенных умерщвлениях. Эти цифры, безусловно, занижены, но и они отражают рост страха. Единого страха, так как оба злодейства представляют собой две стороны одного преступления. Христианин, обычно младенец, умерщвленный евреями на Страстной неделе, олицетворял Иисуса Христа. Эта жертва часто изображалась как распятие. Конечно же, те, кто убил Спасителя, снова желают смерти всех, кто верит в него. Поэтому нет ничего удивительного в том, что они могут отравить колодцы. А не подвергает ли христианин свою жизнь опасности, доверяясь лекарю-еврею? Все взаимосвязано в этом анализе психики иудейских врагов. "Они убийцы и дети убийц и на них следует наложить табу" (Ж.Сартр). Во всяком случае, к XII в. обвинение в жертвенной смерти было уже готово. Оно было сформулировано в 1144 г. в Англии по поводу убитого подмастерья, тело которого нашли в лесу около Норвика в Великий четверг. История повторяется три года спустя в Вюрцбурге во время проповеди второго Крестового похода. В Мэне находят тело убитого христианина, что стало причиной убийства нескольких евреев. Отныне мысль о жертвенном убийстве укоренилась в сознании людей. Это привело к массовым преследованиям евреев — в Блуа в 1171 г. 38 смертных приговоров, в Брэ-сюр-Сен в 1191 г. около ста жертв. В Германии XIII в. произошло около сотни кровавых расправ. Фридрих II, издав Золотую буллу 1236 г., не смог снять с евреев это одиозное обвинение, поскольку идея уже крепко засела в умах. В Берне в 1294 г. произошло изгнание еврейской общины. В память об этом событии в XVI в. протестантские городские власти поставили памятник с многозначительной надписью "Колодец пожирателя младенцев". В Мессине в 1347 г. были казнены евреи, обвиненные в совершении жертвенного убийства. В 1462–1470 гг. Бавария была взбудоражена из-за дела, подобного тому, которое произошло в Эндингене и которое послужило сюжетом одной из самых известных театральных пьес того времени.

А уже потом, в 1475 г., случилась смерть младенца Симона из Тренто, которая вызвала в северной Италии пожар страха, раздуваемого проповедниками. На следующий год Фельтр вновь разыгрывает сценарий Симона из Тренто. Он предупреждает родителей присматривать за детьми с приближением Страстной недели. Хроника за 1478–1492 гг. Мантуи, Арены, Портобуффоль (около Тревизо), Виченсы и Фано пестрят обвинениями в жертвенных убийствах. Испания, где растет в это время нетерпимость, также не остается безразличной к этой идее. В "Крепости веры" приведен список злодеяний, совершенных евреями в разных местах. Этот список, снабженный свидетельствами, претендующими на достоверность, еще больше разжигал антиеврейские настроения в испанском обществе. В 1490 г. шесть евреев и пять обращенных из Гуарды, около Толедо, были обвинены в черной магии: они якобы распяли христианского младенца, разорвали его плоть "с такой же злобой и жестокостью, как это совершили их предшественники со Спасителем нашим Иисусом Христом" и смешали его сердце со святым хлебом. Преступники надеялись, что от этого действа погибнет христианская религия. Под пыткой все, кроме одного, признали свою вину. Однако у младенца не было ни имени, ни лица. Ни один свидетель не заявил о пропаже ребенка, тело так и не было обнаружено. Это была пародия на судебный процесс. Тем не менее отныне в Испании приносились почести "святому младенцу из Гуарды", подобно тому, как в Германии и Италии возник культ Симона из Тренто. В XIII и XV вв. папы, в частности Иннокентий IV, Григорий X, Евгений IV, Климент IV, Климент XIII, пытались искоренить поверье в жертвенные убийства, совершаемые евреями. Но им лишь отчасти удалось затормозить его рост и уменьшить жестокость процессов. Движущая сила Церкви ее проповедники были уверены в черных замыслах синагоги. Для них она стала антицерковью, прибежищем дьявола. Каждый израильтянин был втайне колдуном. В начале XVIII в. в Сандомирском соборе в Польше, которая уже встала на путь антииудаизма, огромное панно представляет жертвоприношение христианского младенца.

Тем не менее существовало средство, чтобы вырвать из власти Сатаны потомков Иуды: обратить их в христианство. Наиболее рьяные представители духовенства возлагали большие надежды на излечение путем такой волшебной добродетели, какой считалось крещение. Святая вода изгоняла из души еврея демонов, который в одночасье становился безобидным и нестрашным. Разъяренная толпа верила этой наивной концепции. Доказательством этому могут служить несколько наугад выбранных фактов. Летописец из Вюрцбурга повествует о крестоносцах в 1096 г.: "Бесчисленные толпы со всех земель и всех народов прибыли с оружием в руках в Иерусалим и принудили иудеев к крещению, уничтожая всех, кто отказывался от него". В 1391 г. в Валенсии толпа ворвалась в еврейский квартал с криками: "Жидов бить или крестить!" Позже члены городской управы Перпиньяна доносили Хуану I Арагонскому: "Пусть иудеи примут христианство, и все смуты прекратятся". В следующем году в Сицилии еврейской общине Монте Сан Джулиано было предложено принять крещение под угрозой оружия. Кто отказался, были убиты. В Лиссабоне в 1497 г. в канун Пасхи дети были силой уведены от родителей и доставлены к купелям. Несколько недель спустя родители под угрозой вынуждены были последовать за ними. Альгарвский епископ, порицавший такую процедуру, рассказывает об этих событиях:

"Я видел, как людей тащили за волосы к купелям. Я видел, как отцы семейства, с покрытой головой в знак траура, вели своих сыновей на крещение и призывали Бога засвидетельствовать их общее желание умереть вместе, по закону Моисея. Я собственными глазами видел, что с евреями делали еще более ужасные вещи".[23]

Подобная жалоба была исключением. Во всяком случае, в то время это вовсе не считалось кощунственным фарсом, а заклинанием, от которого ожидали внезапного обращения в веру. Поэтому цель оправдывала средства. Решение католических правителей об изгнании в 1492 г. подтолкнуло 50 000 евреев к отречению в самый последний час (доля беженцев была более драматичной). Крещение, предваренное подготовкой к принятию христианства, было более желательно, чем внезапное причастие. Поэтому евреям предписывалось присутствовать на службе в церкви или в синагоге, специально предназначенной для этих целей. Идея зародилась, кажется, в XIII в. и исходит от нищенствующего братства. В XV в. Феррье ставит дело на широкую ногу: с ведома властей синагоги переоборудовались в церкви, и евреи, под страхом штрафов, должны были приходить на его проповеди. В свое время ему приписывали несколько десятков тысяч крещений. В 1434 г. Собор в Бале обобщает методику и предписывает евреям, в целях образования, присутствовать на христианских проповедях. Того же требовал в 1516 г. обращенный еврей Пфеферкорн. Конечно же, из-за инертности на местах осуществление этой программы сталкивалось с различными трудностями, тем не менее она завершилась во времена, последовавшие за реформацией Церкви. Булла 1577 г. и поправки к ней, сделанные семь лет спустя, предписывали евреям Рима и папства присылать по случаю праздников своих представителей на христианские проповеди, которые должны были обратить их в эту веру. В 1581 г. Монтеню удалось присутствовать в Риме на одной такой зажигательной проповеди, которые обычно читались обращенными евреями и на родном языке. Расходы оплачивались еврейской общиной. Несмотря на жестокость такой методы, ее авторы возлагали на нее надежду. Они считали, что в духовном плане евреи исправимы. Поэтому большое число средневековых мистерий жизнеописаний святых, представлений чудодейств, «споров» между Церковью и Синагогой включало в себя сцены отречения от веры израильтян под влиянием сошедшей на них благодати. Диспут в Тортосе (1413–1414 гг.) является яркой иллюстрацией ментальности, которая надеялась на отречение от своей веры некогда избранного народа и готова была принять его в лоно Церкви без каких-либо ограничений. Какие только меры не предпринимались для достижения этой цели. Бенуа XIII собрал самых образованных раввинов Арагона для участия в споре с обращенным Хосе де Лорка. Научный спор проходил в присутствии около двух тысяч зрителей, многие из которых приехали издалека. По окончании каждого раунда присутствующие евреи (уж не были ли они подставлены) заявляли о своей убежденности и готовности принять крещение. С января 1413 г. по ноябрь 1414 г., года «отречений», в Тортосе приняли крещение 3000 неофитов. Успех был впечатляющий, хотя и частичный. Вопрос стоял о том, что делать с остальными евреями.

Их следовало максимально изолировать от новых христиан, чтобы не склонять к возвращению к прежним заблуждениям. К этому основному резону добавлялись побочные соображения: защитить христиан от еврейской черной магии, не показывать, во избежание насмешек евреев, Святые дары и т. п. Политика апартеида принимает ощутимые формы в конце XII в., и в XIII, в частности благодаря решениям III и IV Латранских соборов (1179 и 1215 гг.). Последний заявил о желании положить конец общению христиан с евреями (или сарацинами). Чтобы прекратить "чудовищные вещи", евреи отныне должны носить отличающую их одежду, не проживать на одной земле с христианами, не выходить из дома на Страстной неделе, не занимать ответственные должности: эти предписания исполнялись вначале довольно вяло вследствие обстановки терпимости, царившей в Испании, но постепенно область их действия расширялась. Во Франции синодальный статус XIII в. запрещал христианам нанимать евреев слугами, делиться с ними едой, мыться вместе с ними в общественных банях. В общем, 17 соборов из 40, собиравшихся в королевстве с 1195 по 1279 год, принимали антиеврейские решения. Снова во Франции возрождается предписание евреям носить специальный знак: с 1215 по 1370 год двенадцать соборов и девять королевских указов принимали решение о желтой шестиугольной нашивке, которая стала затем обязательной для евреев Италии и Испании. Евреи Германии должны были носить желтый или красный островидный головной убор. В средневековье еврея можно было опознать по знаку или головному убору, он должен был постоянно платить позорные поборы, как будто покупал свое право на жизнь, приносить клятву в унизительном положении; его казнили, вешая головой вниз, он все больше и больше становился непонятным пришельцем, не поддающимся ассимиляции. Безусловно, у него были собственные обычаи, жизненный уклад, религия. Но церковь и под ее давлением государство путем все более возрастающей изоляции способствовали его отчуждению и неуживчивости. Собор в Бале в 1434 г, запрещает евреям посещать университет и лечить христиан. Начиная с XIII в. соборы и проповеди неустанно призывают христиан отказаться от услуг лекарей-евреев. Но как до, так и после 1434 г. многие короли, папы и частные лица не соблюдали этот запрет. Но остается недоверие к еврейской медицине, призванной убить тело, и особенно душу христианина:

"Лучше болеть, если уж на то воля Божья, чем лечиться запрещенными дьявольскими средствами. Позвать лекаря-еврея — это то же самое, что пригреть змею у себя на груди, вскормить волка в своем доме". Это призывы духовенства Франкфурта в 1652 г. Пять лет спустя проповедники Галле выражаются еще более категорично: "Лучше умереть во Христе, чем вылечиться у лекаря-еврея и Сатаны". Еврейская медицина считалась лучшей.

Свод законов собора в Бале стал вехой в истории антииудаизма в том смысле, что он обобщил изданные в разных местах и в разное время запреты, добавив к ним некоторые новшества: запрет христианам тесно общаться с евреями, прибегать к их помощи в качестве врачей, слуг, кормилиц, селиться в одном доме; запрет евреям строить новые синагоги, нанимать христиан на работу, селиться на новых местах без разрешения, занимать общественные должности, давать ссуды под проценты и даже изучать Талмуд.

Эти меры, исполнение которых было неоднозначным во времени и пространстве, были приняты по инициативе испанской делегации и представляли в некотором роде оправдание задним числом погромов 1391 г., деятельности Феррье, который действительно был инициатором создания еврейского статуса, принятого властями Кастилии в отношении местной и очень сильной еврейской общины. Для евреев этого города к указанным ограничениям добавилось еще одно. Отныне они обязаны были жить в резервации. Доминиканцы Сан-Пабло уступили им в следующем году территорию, что было заверено нотариальным актом. Евреи расселились на восьми улицах вокруг двух площадей. Квартал был обнесен стеной и имел лишь одни выходные ворота, которые вечером запирались на замок, а ключ отдавался на хранение стражнику. Евреи с давних пор селились обычно скученно, не впервые в истории еврейский квартал принял тюремный облик. Затем были обнесены оградой еврейские кварталы в Пьемонте — в Верчелла и Но-варе в 1488 г., а в 1516 г. в Венеции, где они стали называться «гетто».

Венеция долгое время колебалась в выборе своего отношения к евреям. Решения об изгнании евреев в 1394 г. и в начале XVI в. не были осуществлены. Несмотря на жалобы проповедников и враждебность некоторых должностных лиц, в городе оставалась значительная еврейская колония. В 1516 г., стараясь примирить религию и коммерцию, власти принимают решение о создании резервации — "нового гетто" по испанскому образцу. На ночь оно запиралось, и христианский сторож охранял ворота. В 1541 г. ливанские евреи тоже поселились в смежном квартале, который стал называться "Старым гетто". В 1633 году к этим поселениям добавилось третье "Новейшее гетто". В общей сложности они представляли собой три изолированных квартала с самой высокой плотностью населения, с домами, достигающими высоты семи этажей.

В середине XVI века Рим следует этому примеру. До сих пор израильская колония пользовалась покровительством папы, однако к этой благосклонности примешивалась враждебность. Так, римские евреи, по крайней мере с 1312 г., должны были уплачивать специальный налог для оплаты карнавалов. В 1421 г. Мартин V распространил этот налог на все еврейские общины папства. К тому же с 1466–1469 гг. в Риме появляется обычай устраивать во время карнавала бега. В шести забегах поочередно участвовали евреи, ослы, подростки, дети, буйволы и старцы. Как видно, израильтяне были здесь в отличной компании. С начала XVI в. они должны были бежать без обуви в одной рубашке, которая все время укорачивалась. Для потехи публики они должны были быть почти голыми. Можно привести еще такое сравнение: в XV в. в Ферраре во время праздника Св. Георгия — покровителя города — в забеге принимали участие проститутки и обнаженные евреи; в Падуе в 1517–1560 гг. во время праздника Санта-Марина в забегах участвовали уличные девицы и евреи. Двойственное отношение властей к евреям можно подтвердить и таким фактом: во время правления безобидного и терпимого Льва Х Рафаэль в "Триумфе Давида" (1519 г.), который украшает стены Ватикана, с явным пренебрежением изображает Скорпиона, традиционный символ синагоги на национальном еврейском флаге.

Но в середине XVI в. двойственности отношения больше нет. Римская инквизиция публично сжигает Талмуд, что официально одобрено буллой Юлия III. Талмуд считался собранием богохульств и осквернений христианской религии, а также препятствием для обращения в веру израильтян. Отныне римские власти решительно запрещают Талмуд. В 1557 г. Инквизиция запрещает также евреям иметь все книги религиозного содержания на древнееврейском языке, кроме Библии. С 1559 г. Талмуд заносится в список запрещенных книг. Тот, кто в 1553 г. был инициатором запрета Талмуда, в 1555 г. становится папой Павлом IV. Эта суровая личность соединяет тесным образом реформацию Церкви и антииудаизм. Он проводит жесткую политику защиты католицизма, которой всегда придерживались проповедники. Не проходит и двух месяцев его правления, как появляется зловещая булла "Как слишком абсурдные":

"Нелепо и неприлично, что иудеи, Богом обреченные за грехи свои на вечное рабство, под предлогом, что христиане относятся к ним с любовью, а власти позволяют жить среди прочих, могут быть до такой степени неблагодарными, что вместо того, чтобы сказать спасибо, оскорбляют их, и держатся хозяевами там, где им пристало быть слугами. Нам сообщили, что в Риме и других местах их дерзость доходит до того, что они селятся среди христиан вблизи церквей, не носят знак отличия, арендуют дома в богатых кварталах около площадей в городах, деревнях и селениях, где они живут, приобретают и владеют имуществом, нанимают христианских служанок и кормилиц, а также прочих слуг, совершают к своему стыду и христианскому презрению прочие проступки".

За этим безапелляционным заявлением следуют жесткие меры: в Риме и других папских городах евреи обязаны жить отдельно от христиан в кварталах или на улицах, имеющих только одни входные ворота. В городе должно быть не более одной синагоги. Израильтяне не должны владеть недвижимостью за пределами зон оседлости, а то, чем уже владеют, должны продать. Отныне они будут носить желтые шапки, у них не будет христианских слуг. В дни христианских праздников они будут отдыхать. У них не будет тесного общения и заключения сделок с христианами. Свои счета они будут вести на итальянском или латинском языке. Залог, под который они дали заем, может быть продан только полтора года спустя. Они не будут торговать зерном или другими продуктами, годными для пропитания. Бедняки-христиане не будут, обращаясь к ним, называть их «господами».

Как только вышел этот документ, начинается заключение евреев в Риме, Болонье и других городах. В гетто по бросовым ценам они распродают имущество, каким они владели в разных местах. Затем последовал период затишья во время правления Пия IV. С приходом Пия V ожесточение возобновляется. Не решаясь изгнать всех израильтян с папской земли, он решает в 1569 г. за их колдовство, магию и гадание ограничить их пространство двумя гетто — в Риме и Анконе. Так было покончено с еврейскими общинами в Камерино, Фано, Орвьето, Сполете, Равенне, Террачине, Перузе, Витербе и т. д. Римское гетто было перенаселено и обнищало. Но оно обязано было содержать на свои деньги созданный де Лойолой Дом катехизиса, предназначенный для кандидатов принятия крещения. Пий V умер в 1572 г., а его последователи оказались менее строги к евреям. Но римское гетто прозябало в нищете до Пия IX. Тем временем благодаря стараниям проповедников и епископов колесо истории продолжало вращаться. Повсюду в Италии, где сохранились еврейские общины, создавались гетто: в Александрии (1566 г.), герцогстве Урбино (1570 г.), Флоренции (1570 г.), Вероне (1599 г.), Падуе (1602 г.), Мантуе (1610 г.), Казале (1648 г.), Реджио (1669–1671 гг.), Турине (1679 г.).

Конечно, создание гетто не могло решить проблему, стоявшую перед властями в отношении евреев: это был всего лишь неудачный компромисс. Достичь изоляции евреев, особенно днем, не представлялось возможным. Невозможно было сведение к минимуму общения двух частей населения в пределах одного города. Поэтому с конца XIII в. в разных городах и странах власти прибегают к радикальному средству — изгнанию. Решение об изгнании принимается в Англии в 1420 г., во Франции в 1394 г., в Австрии в 1420 г., в Фрибурге и Цюрихе в 1424 г., в Кельне в 1426 г., в Саксонии в 1432 г. и в течение XV в. в различных немецких городах. Причиной этих решений были зависть ремесленников и буржуазии и страх перед еврейскими ростовщиками. Однако часто религиозный фактор тоже имел значение. Решение 1394 г. во Франции было принято «набожным» королем, опасавшимся "дурных влияний евреев на христиан". Решение в Кельне было мотивировано "защитой чести Господа Бога и Св. девы Марии". Во всяком случае, религиозные мотивы, то есть страх на самом высоком уровне пагубного влияния евреев на тех, кто обратился к новой вере, были доминирующим фактором при принятии решений об изгнании евреев Фердинандом и Изабеллой в Испании и Сицилии в 1492 г., королем Португалии в 1497 г., Карлом XIII и Людовиком XII в Провансе в 1495 и 1506 гг., Карлом V в Неаполитанском королевстве в 1541 г., Пием V в 1569 г. в отношении папских евреев, которые отказались поселиться в гетто в Риме и Анконе. Под натиском контрреформации из Генуэзской республики евреи бежали в 1567 г., из Милана в 1591 г., из Лукки в 1572 г. В испанском эдикте 1492 г., который послужил образцом для последующих документов, четко выражена идеология страха, испытываемого властелинами, правителями и высшим духовенством.

"Нам стало известно от инквизиторов и других лиц, что торговля евреев с христианами наносила им большой ущерб. Изо всех сил евреи тщатся совратить (обращенных) христиан и их детей, предупреждая их о грядущих еврейских праздниках, снабжая их священными еврейскими книгами, мацой на Пасху и скоромной пищей, убеждая их жить по закону Моисея. От этого страдает и принижается наша святая католическая вера. Мы пришли, таким образом, к выводу — единственным действенным средством, способным положить конец этому злу, будет полный разрыв отношений между христианами и евреями, и это может быть достигнуто через их изгнание из нашего королевства".

Не терпеть более пятой колонны внутри христианского града — такова была цель.

И все же враг, который, казалось бы, был изгнан, вновь появился под другой личиной. Это были обращенные в веру. Действительно ли они обратились к христианству? Можно предположить, что многие насильно крещеные евреи, втайне исполняли обряды прежней веры, то есть вновь впадали в ересь, или же, приобщившись к новой вере, оставались приверженными традиционной кухне, не ели свинины и т. п. Их начинали подозревать в ереси. Враг был тем более опасен, чем меньше он был заметен внешне. Перед этой надвигающейся опасностью Изабелла и Фердинанд добиваются от папы издания буллы 1478 г., учреждающей Инквизицию, которая заработала два года спустя в Севилье. Ее главой для всей Испании был назначен в 1483 г. Торквемада, ревностный и непреклонный доминиканец, иудо-христианин. Несмотря на призывы из Рима к умеренности, трибуналы веры работали с таким рвением, что терроризировали население. Во время семилетней чистки 1480–1487 гг. 5000 севильских обращенных евреев, обвиненных в возврате в прежнюю веру, были «примирены» с церковью, понеся обычные наказания и унижения. 700 еретиков были сожжены на кострах. До Толедо очередь дошла в 1486 г. За четыре года здесь было 4850 примирений и 200 казней. В Арагоне жестокость инквизиции, в частности в Валенсии и Теруэле, Сарагосе, вызвала враждебное отношение к новому трибуналу со стороны населения. В общей сложности Торквемада подверг, казни на костре около 2000 человек, в основном обращенных евреев. После декрета 1492 г. о высылке евреев они бежали в Португалию, где, в свою очередь, подобный указ был принят в 1497 г. Тогда-то и произошли события, о которых речь шла выше: людей волоком тащили к купелям для принятия крещения. Конечно, такие крещенные при первой же возможности возвращались в прежнюю веру. Португалия добивается от папы разрешения на создание своей Инквизиции, которая начала работать в 1536 г. С ноября 1538 г. по апрель 1609 г. она насчитывала уже 105 аутодафе. Португальские марраны тогда бежали в Италию, в Анкону, куда им был разрешен въезд Павлом III. Но наступило правление Павла IV и в 1556 г. Инквизиция обрушилась на Анкону. 22 мужчины и одна женщина были сожжены как повторно впавшие в ересь, 27 были "примирены с церковью". 30 обвиняемых, скрывшись, избежали процесса. Бесконечные преследования на Западе привели к тому, что в XVI в. евреи стали искать прибежище в Османской империи и в Польше, которая была для них открыта до "великого потопа" 1648 г.

В истории европейского антииудаизма можно выделить две фазы и две ментальности. Вначале крещение рассматривалось как средство очищения для обращенного в веру от всех пороков народа-богоубийцы. Впоследствии эта добродетель крещения была подвергнута сомнению и на практике стало считаться, что еврей христианин неотъемлем от израильского греховодного наследия. К этому времени антииудаизм, оставаясь в сфере богословия, становится радикальным. Враждебность к крещеным евреям можно подтвердить следующими цифрами: в Валенсии во время бесчинств 1391 г, семь, а может быть, и одиннадцать тысяч евреев приняли крещение во избежание смерти. Феррье приписывают крещение 35 000 евреев и 8000 мусульман. Трудно выразить цифрами другие формы отречения, которые имели место в Испании в тот же период. Наконец, декрет 1492 г. о высылке евреев повлек за собой крещение 50 000 человек и бегство 185 000, из которых в пути погибло 20 000. Крещеные евреи, как и их некрещеные предшественники, селились в основном в городах, численность которых вновь стала критерием того «порога», который прежде способствовал зарождению испанского антииудаизма. Кстати, обращенные в веру евреи, в силу свобод, полученных в результате крещения, продолжали занимать такое же высокое положение в обществе, как и до крещения. На этот раз они превысили уровень благополучия, став советниками, финансистами, сборщиками налогов, сочетались браком с представителями старых христианских семей, а самые усердные вскоре вошли в высшее духовенство и заняли важные должности в религиозных орденах, оставаясь между тем убежденными, что всякое обращение является по сути чистой формальностью. Так, отречение открыло крещеным евреям новые возможности в достижении блестящей карьеры, на что они не могли рассчитывать раньше. Чувством обделенности и зависти старых христиан, к которому примешивалась застарелая враждебность к евреям — сборщикам налогов, можно объяснить первое испанское восстание против крещеных евреев в Толедо 1449 г. Впервые в Испании муниципальные власти, опираясь на "закон пушек и гражданские законы", учитывая все преступления и ереси крещеных евреев, постановляют, что отныне евреи недостойны занимать ответственные должности, частные и общественные, в Толедо и окружающих землях. Так появился в Испании первый документ статуса чистоты крови.

Как и обычно для данного исторического периода, отдельные события местного значения благодаря проповедям и общей обстановке страха перед угрозой христианству разрастаются до государственного и даже международного масштаба. После инцидента в Толедо начинается дискуссия на самом высоком уровне культуры между сторонниками и противниками статуса чистоты крови. Начиная с 1449 г. вышли в свет многочисленные произведения, осуждающие сегрегацию в Толедо. В своем трактате, адресованном Хуану II, Алонсо Диас де Монтальво укоряет непримиримых к обращенным евреям христиан, которые хотят разобщить Церковь. Отделение крещеных евреев — это ересь, так как оно приведет к расколу Церкви. Мир наш во Христе, который примирил евреев и мусульман. Восставшие в Толедо — это "волки Христа". В религии они ищут выгоду. Еще большее значение имел трактат "В защиту христианского единства" (тоже 1449 г.), составленный крещеным евреем Алонсо де Картахена, епископом Бургосским и сыном дона Пабло де Санта Мариа, того, который, приняв крещение, написал "Исследование Писания" и тоже был епископом в Бургосе. Все люди ведут свой род от Адама, и это единородие было повторено в новом Адаме Иисусе. Бог избрал еврейский народ еще до Христа, а Спаситель наш рожден евреем, чтобы примирить их с неверными. Крещеные евреи подобны пленникам на войне, которых освободили и разрешили вернуться к себе домой. И не важно, сколько лет они пребывали в плену. Преследуя своих крещеных братьев, старые христиане Толедо действовали как раскольники. А кто отрицает единство Церкви и ведет к ее расколу, тот еретик. В том же 1449 г. папа Николай V предает анафеме антиеврейский статус Толедо, выпустив буллу, значение которой впоследствии будет принижено и оспорено. В "Исследовании писания" дон Пабло де Сайта Мариа за семнадцать лет до событий в Толедо сформировал тактику, приемлемую для крещеных евреев: обрушить репрессии на упорствующих, чтобы спасти обращенных в веру. Ту же линию поведения в 1460 г. высказывает настоятель ордена отшельников Св. Иеронима. Алонсо де Оропеса, у которого францисканцы в открытом письме просят совета, как противостоять возрастающему влиянию крещеных евреев в религиозных орденах. "Свет просвещения язычников" стал ответом Оропесы на этот затруднительный вопрос, поскольку его орден насчитывал многих крещеных евреев. Как и Пабло де Санта Мариа, он различает евреев и новых христиан. Первые опасны как неверные, еретики и раскольники. Но и старые христиане подрывают веру в единую Церковь, подозрительно относясь к евреям, принявшим крещение. Поэтому нужно защитить обращенных евреев от их бывших единоверцев. А это означает изоляцию последних или их приобщение к христианскому миру, по возможности "с любовью", а если не удастся, то через «наказание». Война в тылу использовала арсенал мягких мер магическую силу крещения. Но действительно ли мягкими были эти меры? Показательными в этом отношении можно считать сомнения, высказанные Алонсо де Эспина. Конечно, "Крепость веры" поощряет насильное крещение. Но в огнеметном произведении усердствующего францисканца собраны не только преступления тех, кто следует заветам Моисея. Оно содержит также список беззаконий, совершаемых в Испании обращенными в веру евреями: отрицание Св. Троицы, тайное празднование дня Св. ковчега, исполнение обряда обрезания и др. Евреи — крещеные или нет — развращенный народ, и новые христиане унаследовали все зло своих предков. Поэтому незачем разделять евреев, как это рекомендует Пабло де Санта Мариа, на верных (которые видят в Иисусе Мессию Старого Завета) и неверных (отрицающих Христа). Надо различать тайных евреев (крещеных) и явных приверженцев своей веры. Это основная идея религиозного расизма, объясняющая природу страха увидеть христианский град разрушенным изнутри вечным врагом, ставшим скрытным и поэтому более опасным, чем раньше.

Позднее будут проведены меры, отмечающие вехи в распространении статуса чистоты крови в Испании эпохи Возрождения. А пока изучим аргументацию противников крещеных евреев в XV в. Ментальность осадного положения проявлялась в то время очень активно. В документах, составленных архиепископом Толедо Силисео в 1547 г., содержится требование изгнать из его епархии новых христиан. Ему грезится призрак новой Синагоги. Все евреи, крещеные или нет, остаются непостоянным народом, всегда готовым к предательству и измене. Поэтому святой Павел и не допустил к епископу крещеных евреев. Такая предусмотрительность достойна подражания, учитывая многочисленные злодеяния и заговоры, ответственность за которые несут испанские крещеные евреи. Многие из них приняли христианскую веру из страха и теперь жаждут отмщения. Завоевание Церкви идет силами крещеных евреев, проникших в высшее духовенство. "В Церкви едва ли отыщется кто-нибудь, кто не был бы из их числа. Испанская Церковь полностью или большей частью, управляется ими". Силисео, между прочим, требует запрета для евреев заниматься медициной, хирургией, фармакологией, так как они хотят убить старых христиан, а также заключать браки с ними. Лишняя бдительность не помешает.

Статус церкви Толедо наткнулся на сопротивление духовенства, тем не менее поддержан был в 1575 г. Симанкасом, знатным представителем города Кордова, который добивался архиепископского сана. В своем произведении "Защита статуса Толедо" он предъявляет ставшие классическими обвинения, но делает при этом упор на вероломство евреев во времена Иисуса. С рождения и до кончины все в природе — солнце, звезды, море говорило о его божественности. Но евреи предали его смерти и продолжают ежедневно распинать его. Впрочем, чрезмерная спесь всегда была чертой этого злодейского народа. Поэтому крещеные евреи хотят завладеть богатствами Церкви и приобщить их к своим. То, что они презирают физический труд, говорит об их неискренности при крещении. Их истинная цель — это обокрасть старых христиан, завладев их богатством. Сплоченность крещеных евреев тоже вызывает подозрительность. Они подобны стаду свиней — одна хрюкнет и тут же другие вторят ей, а в момент опасности смыкают ряды, чтобы защищаться сообща. Однако существуют, по мнению Симанкаса, искренние обращенные евреи, но они должны пройти это земное чистилище и социальное отчуждение. Пройдет время, и наступит час, когда новые христиане могут занимать все должности.

Это предисловие не вошло в злобное произведение "Часовня Божией церкви против иудеев", составленного в 1674 г. монахом-францисканцем.[24] Само название говорит о том, что церковь нуждается в защитниках от еврейской опасности. Но что интересно израильтяне, представляющие опасность, были изгнаны из страны двести лет тому назад. По сути, автор не делает различия между евреями и крещеными евреями. Перечень совершенных евреями преступлений (включая чуму 1348 г.) достаточен для обвинения крещеных евреев. Они унаследовали от предков неистребимую ненависть к христианству. Достаточно половины, четверти, даже восьмой части крови, чтобы быть зараженным этой ненавистью.

Но как могли сочетаться такой радикальный антисемитизм и крещение евреев? Действенно ли причастие, создает ли оно нового человека? Ответов было множество. Новые христиане несут наказание не потому, что они испорчены по своей природе, а потому, что они отщепенцы (Симанкас); несмотря на крещение, от родителей к детям передаются дурные наклонности нравов (Каспихон и Фонсека). Св. Фома учит, что дети не отвечают за пороки родителей. Но они могут подвергнуться временным санкциям за неверие своих предшественников (Порреньо). Все можно объяснить, когда буква не соответствует духу и когда страшно. Перечисление некоторых основных событий помогает шире взглянуть на тот период и понять, какой вал ненависти катился на испанских крещеных евреев. В этом смысле хронологическое представление событий более показательно, чем их подробное описание.

1467 — Вследствие волнений среди крещеных евреев возобновление в Толедо статуса 1449 года.

1474 — Кровавая расправа над крещеными евреями в Кордове и других местах Андалузии. В Кордове новые христиане сняты со всех общественных должностей.

1482 — Цех каменщиков Толедо запрещает передавать евреям секреты производства.

1486 — Отшельники Св. Иеронима (среди которых были крещеные евреи) после долгих колебаний принимают решение: а) обращенные евреи до четвертого колена не могут быть членами ордена, а Инквизиции надлежит проверять это; б) новые христиане — члены ордена лишаются всех должностей и права проповеди. Преступившие эти правила будут исключены из ордена. Александр VI, испанец по происхождению, предав забвению буллу Николая V, одобрил эти правила, которые стали считаться образцовыми.

1489 — В Сен-Себастьяне, боясь миграции новых христиан в страну басков, запрещают обращенным евреям селиться в этой провинции и жениться там.

1496 — Первые меры, принятые против новых христиан доминиканским монастырем в Авиле.

1497 — (И позже) "Статус против евреев" (а по сути против крещеных евреев в коллегии Сан Антонио де Сагунта.

1515 — Капитул Севильского собора принимает статус чистоты крови, отныне собор закрыт для детей крещеных евреев-еретиков, это одобрено Львом X в 1516 г., Клемент VII в 1532 г. распространяет запрет и на "внуков еретиков", Павел III в 1546 г. — на их третье поколение.

1519 — Антиеврейский статус коллегии Сан Ильде-фонсо в Алькале, составленный Сиснеросом, не включившим в документ никаких дискриминационных мер.

1522 — Запрет на университетские ученые степени для всех лиц еврейского происхождения в Толедо, Вальядолиде, Саламанке.

1525 — Папское разрешение францисканцам снять со всех должностей потомков евреев и впредь не принимать их в орден.

1530 — Капитул собора в Кордове принимает статус крови, подтвержденный Римом только в 1555 году.

1531 — Рим разрешил доминиканцам Толедо исключить из ордена новых христиан.

1547 — Капитул собора в Толедо, приматской церкви в Испании, по настоянию архиепископа отказывается назначать каноников без анкетирования по вопросу национальной принадлежности. После споров и колебаний приходит официальное одобрение от Павла IV в 1555 г. и Филиппа II в 1556 г.

1593 — Пятая генеральная конгрегация "Общества Иисуса" исключает из ордена христиан еврейского происхождения. Впрочем, Игнатий де Лойола, умерший в 1556 г., кажется, не разделял предубеждений своих соотечественников по поводу чистоты крови, и многие его помощники, например, Поланко, были евреями.

Поскольку постановление капитула собора Толедо было подтверждено юридически и требовало официального доказательства чистоты крови, отныне Испания надолго будет руководствоваться этим статусом, существовавшим без изменений и в XVII веке.

Таким образом, была сформулирована догма и создан миф о двух основных испанских ценностях — набожности и чести. Напряженность, обстановка тревоги и одержимости, царившие во всех слоях общества, были обратной стороной гордости и чистоты расы. Испания осознавала себя крепостью христианства, скалой, о которую разбиваются волны зла и ереси. Ее честь во вселенском масштабе была обусловлена истинной верой. Все произошло так, как и должно было произойти в стране, которая поздно пришла к самоосознанию и нуждалась в негативном элементе — иудее, чтобы раскрыть себя. Но она оказалась перед необходимостью снова придумать его, когда прежние враги были изгнаны или обращены в христианство. Без этого в стране не было бы внутреннего единства. Будучи мощной, но открытой для вторжения страной, Испания могла противостоять многочисленным врагам только при условии внутренней интеграции, которая способствовала также ее самоопределению. Кстати, до окончательного определения наций в XIX в. народы находили единение в религии. Чтобы стать или вновь стать частью Европы, Испания должна была пойти по пути воинствующего христианства.

Почему же воинствующее христианство того времени непременно имело антиеврейскую направленность? Возможно, эти меры были ответными. В эпоху Возрождения евреи вовсе не были дружелюбным и миролюбивым народом. Наоборот, еврейская цивилизация проявила себя как активная, напористая и вербующая себе сторонников. Гетто были не только местом насильного заключения евреев. Это была их цитадель, стены которой защищали их веру и приверженность Талмуду. Нетерпимость евреев в начале XVI в. была намного больше, чем христианская. И еще некоторые вопросы: почему за гостеприимным приемом еврейских переселенцев в Европе Каролингов, в Испании "трех религий", в Польше XVI в. следует враждебное к ним отношение? Чья нетерпимость была первичной? Почему в таких странах, как Франция, Англия, Нидерланды, которые изгнали евреев и в которых оставалось лишь незначительное количество крещеных евреев, население продолжало испытывать ненависть к тем, кого уже в стране не было двести или триста лет? Не было уже ни фактора порога численности, имевшего большое значение для Испании, ни зависти к состоятельному и культурному слою населения. Ответ на эти вопросы следует искать в общественной психике.

Существует связь между страхом привидений и антисемитизмом: "страх привидений воспринимается как врожденное чувство, характерное для психики людей. Поэтому нет ничего необычного в появлении страха перед мертвым народом, который продолжает восприниматься как живой". При другом подходе к проблеме антииудаизма он может быть объяснен через понятие "эдипов комплекс". Иудеи воспринимались христианским миром как "плохой отец", который противопоставлялся Богу-сыну. Враждебность к низвергнутому Израилю могла выражать конфликт между детьми, получившими послание милосердия, и их отцами, оставшимися верными закону возмездия "око за око", идущему от Бога-отца. Оба объяснения являются дополнительными в том смысле, что основное восходит к реакции воинствующей церкви. Клерикальная культура, более, чем кто-либо другой, опасалась и народа-богоубийцы, и народа-привидения, и угрозы строгого Бога-отца. В эпоху Возрождения еврейской угрозы боялись «заинтересованные» христиане. Они также опасались турок и морисков всех врагов, которые по указу Сатаны атакуют цитадель христианства. Итак, пренебрегая частными определениями, антииудаизм и отношение к иудеям в XIV–XVI вв. можно определить как поведенческую систему. Угроза ощущалась не только в христианской Испании. Церковь тоже чувствовала нестабильность и неуверенность положения, страшась одновременно и Бога и дьявола и Отца праведного и Жида, воплощающего Зло. Если до XIV в. наблюдались отдельные, местные проявления антииудаизма, то впоследствии они были обобщены, теоретически обоснованы, соединены с религией и превратились, таким образом, в антииудейское движение.

В Западной Европе антииудаизм и гонение на ведьм совпали по времени. И это не было случайностью. Женщины, как и Жид, считались опасными подручными Сатаны. Такого мнения придерживалось духовенство и гражданское население. Это отношение имеет долгую историю, но было сформулировано с исключительной недоброжелательностью именно тогда, когда развитие литературы, искусства, придворной жизни и протестантского богословия способствовало повышению общественной значимости женщины. Следует провести анализ этой сложной ситуации и выявить механизм превращения посредством правящей культуры спонтанного страха в осознанный коллективный страх.

Отношение мужчин к представителям "второго пола" всегда было противоречивым в диапазоне от любви до ненависти, от восхищения до вражды; описание этих чувств можно найти и в Библии, и у древних греков. Начиная с каменного века до эпохи романтизма женщиной восторгались: сначала это была богиня плодородия с надлежащими формами, образ неисчерпаемой природы, в Афинах — богиня мудрости, а Дева Мария символизирует милосердие и божественную доброту. Женщина вдохновляла поэтов от Данте до Ламартина и, по словам Гете, женщина возвышает нас. Св. Иоанн, в детстве был плохим учеником. Однажды он молился перед статуей девы Марии. Статуя ожила и произнесла: "Иоанн, прильни своими устами к моим и ты преисполнишься знанием. Не бойся!" Дитя сначала не решался, затем прильнул устами к статуе Богоматери. Одного поцелуя было достаточно, чтобы он познал все искусства и великую мудрость.

На протяжении веков почитание женщины сочеталось со страхом, испытываемым представителями другого пола, особенно в обществах с патриархальным укладом. Природа этого страха не была изучена и до настоящего времени пренебрегалась психологами. Однако взаимная враждебность двух составляющих человечества, по-видимому, существовала всегда и характеризуется всеми чертами неосознанного и импульсивного проявления чувств. Изучение этого вопроса важно хотя бы для определения роли этого фактора наряду с такими, как совместимость и свобода каждого из партнеров при создании семьи.

Причины страха мужчины перед женщиной более сложные и многочисленные, чем определенные Фрейдом как страх кастрации, который, в свою очередь, является следствием желания женщины обладать мужской плотью. Эта концепция недостаточно обоснована и искусственно привнесена в психологию сторонниками мужского превосходства. Тем не менее Фрейд прав в том, что в лсенскои сексуальности все непонятно и трудно поддается анализу. Симон де Бовуар считает, что для женщины ее сексуальность остается непонятной, скрытой и мучительной, потому что она не осознает себя в ней и не признается в своем вожделении. Для мужчины роды всегда будут загадкой, и в этом смысле прав Карен Хорней, считая, что именно это определяет страх, который внушает мужчине женщина. Роды приближают женщину к природе, но также являются причиной всевозможных запретов, табу, обрядов; они превращают женщину в загадочную «дарохранительницу». Поэтому так различны и вместе с тем нераздельны судьбы двух партнеров человеческой истории: женское начало представляет природу, а мужское — историю. Поэтому матери везде и всегда одинаковы, тогда как отцы более обусловлены. Находясь ближе к природе и владея ее секретами, женщина во все времена считалась способной предсказывать будущее, лечить и вредить известными только ей способами. Мужчины, в свою очередь, чтобы остаться на высоте положения, определили себя носителями рационального в противоположность женской инстинктивности, более, чем они, подверженной мечтательности, неосознанности и непредсказуемости действий. Учитывая весь комплекс причин, отсутствие взаимопонимания между представителями обоих полов может, быть выявлено на всех уровнях. Женщина остается для мужчины вечной загадкой — он не знает, чего она хочет (именно по выражению Фрейда). Она хочет, чтобы мужчина был героем, но старается удержать его около себя, то есть презирать его, если он повинуется ее желанию. Женщина вся состоит из противоречий, во всяком случае до тех пор, пока мужчина не начинает понимать, что она предмет его вожделений и стремление к стабильности. Оба условия необходимы для функции созидания, которой наделена женщина.

Загадка материнства, еще более, чем женская физиология, связана с лунным календарем. Мужчину влечет к женщине, но и отталкивает от нее из-за месячных циклов, запахов, выделений, отторжения плоти при родах. Известно печальное изречение Св. Августина "в грязи и испражнениях мы рождаемся". С течением времени в разных странах зародились всевозможные запрещающие обычаи — женщина во время месячных циклов считалась нечистой и опасной, следовательно, ее нужно было удалить, чтобы она не могла навредить. Роженица также считалась нечистой, и существовал обряд очищения, для того чтобы женщина после родов вновь была принята своим обществом. Во многих цивилизациях женщина не допускалась к исполнению некоторых обрядов как существо изначально испорченное. Отвращение к слабому полу было усилено также тем, что женщина, которая является самым близким существом для мужчины, быстро стареет и это происходит более заметно, чем у мужчин. Эта тема уходит корнями в древнее прошлое и отражена в литературе и живописи в образе женщины со старческими спиной, грудью и животом. Облеченная моралью, эта тема вошла в христианство, но и в дохристианской культуре встречаются изображения женщины с разложившимся чревом. Не является ли это причиной того, что парфюмерный арсенал женщин в глазах мужчин всего лишь средство скрыть старение.

На протяжении многих веков отношение к женщине было двойственным — как к существу, дающему жизнь и предвещающему смерть. В частности, оно нашло отражение в культе богини-матери. Мать — земля кормилица, но ее чрево — это также последнее пристанище усопших. Она подобна критским урнам, в которых хранили воду, вино и зерно, но также прах умерших.

Симонa де Бовуар в книге "Второй пол" пишет:

"Лицо мрака, оно хаос, из которого мы все вышли и в который однажды должны возвратиться… Ночь царит в тисках земли. Эта ночь — вечная угроза человеку, а обратная сторона плодородия — страх".

Не случайно во многих цивилизациях именно на женщин возлагалось исполнение похоронных обрядов. Потому что считалось, что они теснее мужчин связаны с вечным круговоротом природы — от рождения к смерти и от смерти к жизни. Они созидают, но они же и разрушают. Отсюда появились разнообразные образы богини смерти и многочисленные легенды о чудовищах в женском обличье. "Мать, пожирающая своих детей "(Медея и пр.), является столь же распространенным образом, как и сам каннибализм, и таким же древним, как человечество. Образ людоеда-мужчины, напротив, встречается редко. В XV–XVII вв. за обвинениями ведьм в убийстве младенцев, чтобы принести их в жертву Сатане, в подсознании людей скрывался все тот же застарелый страх перед женщинами-демонами, убивающими новорожденных детей. Самым грандиозным символом женщины, созидающей и вместе с тем разрушающей, безусловно является индийская богиня Кали — мать мира. Эта прекрасная, но кровожадная богиня очень опасна, и для ее умиротворения нужна ежегодная жертва многих тысяч животных. Она воплощает принцип материнской слепоты, которым движет круговорот природы. Она производит взрыв зарождения жизни и вместе с тем слепо сеет чуму, голод, засуху, войны. В эллинской культуре образу богини Кали в какой-то степени соответствуют Амазонки, пожирающие человеческую плоть, Парки, обрывающие нить жизни, безумные, мстительные и ужасные Эринии, настолько страшные, что греки боялись произносить их имя. Тот же мужской страх перед слепым женским чувством выражен в "Безумной Марго" Брейгеля.

Таким образом, страх мужчины перед женщиной не ограничивается боязнью кастрации, названной Фрейдом. Боязнь лишиться полового органа может быть одной из причин мужского страха, но ее не следует рассматривать вместе с постулируемым без достаточных оснований желанием женщины завладеть мужской плотью. Мифология истории болезней и сама история действительно подтверждают наличие у мужчин страха кастрации. У американских индейцев существует более трехсот версий легенды о женском половом органе, ощетинившимся зубами (или змеиными жалами, согласно индусскому варианту). В "Молоте ведьм" страху лишиться полового органа посвящена целая глава (часть I гл. IX): "Действительно ли ведьмы обладают даром внушения, что мужской член исчез или отделился от тела?" На этот вопрос ответ положительный — да, поскольку демоны и вправду могут отнять у мужчины его пенис. Этот вопрос содержится в большинстве трактатов по демонологии эпохи Возрождения, тогда же верили в чудодейственную силу завязанного узелка, способного лишить жертву на время или окончательно мужской силы.

Женщина вызывает в подсознании мужчины тревогу не только потому, что она судит о его мужском достоинстве, но еще и потому, что она в его глазах подобна священному ненасытному огню, все поглощающему и который нужно все время раздувать. Мужчина страшится сексуального каннибализма своей партнерши, видя в ней мифический образ огромной женщины-людоеда, сметающей все на своем пути. Он представляет себе Еву безбрежным океаном, в котором затерялся его хрупкий кораблик, бездной, которая может его поглотить, бездонным озером, глубоким колодцем. Женская бездонность символизирует погибель, и мужчине следует противиться страстным призывам Цирцеи и Лорелеи. Мужчина никогда не побеждает в сексуальной дуэли. Женщина для него всегда фатальна, она мешает ему быть самим собой, реализовать духовное начало, найти путь спасения. Будь то жена или возлюбленная, женщина всегда была для мужчины тюрьмой, поэтому перед длинной дорогой и большим начинанием он должен воспротивиться женскому соблазну. Так поступали Одиссей и Кетцалькоатль. Поддаться чарам Цирцеи означает потерять самого себя. Тема мужчины, погубленного из-за женских чар, фигурирует и у американских индейцев, и в поэмах Гомера, и в суровых трактатах контрреформации.

Долгое время считалось, что дружба между женщиной и мужчиной невозможна. Мари-Одиль Метраль пишет, что "дружба — это изобретение мужчин для подавления древнего страха перед женщиной. Узы дружбы призваны обезвредить женские чары, власть женщины и ее сговор с природой. Нужно поработить женщину, чтобы обуздать ее опасную натуру, обусловленную ее изначальной нечистотой и загадочной силой".[25]

Женщина как олицетворение великолепного зла, наслаждения смерти, ядовитости и лжи, обвинялась представителями другого пола в том, что принесла на Землю грех, горе и смерть. Греческая Пандора и библейская Ева совершили первородный грех, одна, открыв урну несчастий, вторая, вкусив запретный плод. Человек искал виновного за свои страдания, неудачи, исчезновение земного рая и нашел его в лице женщины. Можно не доверять существу, наиболее опасному тогда, когда оно улыбается. Срамное место женщины стало символом засасывающей топи ада.

Таким образом, страх перед женщиной не был только выдумкой христианских аскетов. Христианство усвоило существовавший ранее страх и использовало это пугало до XX века. Это говорит о том, что антифеминизм XIV–XVII вв. не был новой темой в богословии, однако чтение Евангелия в то время грешило неточностью. В евангелических текстах, доводящих до нас учение Христа, говорится о "дыхании кротости, снисходящей и на женщин, и на прокаженных" (Симон де Бовуар), и о революционном для того времени равенстве между мужчиной и женщиной. Фарисеям на вопрос, по всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женой своею, Христос отвечает: "Не читали ли вы, что сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей и будут два одной плотью" (от Матфея, XIX, 4–5).

В этом смысле отношение Иисуса Христа к женщине было новаторским и шокирующим даже его учеников. Еврейские женщины не были предметом проповедей раввинов, они не допускались к храмовым обрядам. Христос же окружает себя женщинами, охотно беседует с ними, считает их личностями, особенно если они презренны (самаритянка, кающаяся грешница). Он включает женщин в свои проповеди: "…он проходил по городам и селениям, проповедуя и благовестуя Царствие Божие и с Ним двенадцать".

И некоторые женщины, которых он исцелил от злых духов и болезней: Мария, называемая Магдалиною, из которой вышли семь бесов, и Иоанна, жена Хузы, домоправителя Иродова, и Сусанна, и многие другие, которые служили Ему именем своим (от Луки, XIII, 1–3). В день смерти все ученики, кроме Иоанна, покинули Господа, но женщины остались верны ему. И они первыми будут свидетелями его воскресения — в этом сходятся все четыре Евангелия. Но с самого начала, со Св. Павла, Церковь с трудом соединяла теорию с практикой. Равенство, провозглашенное Евангелием, не привилось в странах, принявших христианство, вследствие их культурного уровня. Провозглашению спорного тезиса о "равенстве достоинств" противостояли, с одной стороны, патриархальный уклад еврейского и греко-римского обществ, а с другой духовная традиция, которая, пройдя долгий путь развития от пифагорейцев через Платона к стоикам, призывала к отказу от земной действительности, к презрению физического труда и плоти (вся женщина в утробе своей). Св. Павел стоит, безусловно, у истоков двойственного отношения к женщине в христианстве, заявив, что "нет ни греха, ни иудея… ни раба, ни свободного человека, ни мужчины, ни женщины: потому что все вы едины в Иисусе Христе" (Поcл. к галатам, III, 8). Но, будучи сыном и учеником фарисея и в то же время римским гражданином, он во многом способствовал тому, что женская доля сводилась к подчинению как в семье, так и в церкви, куда ей было запрещено входить с непокрытой головой. Ссылаясь на второй стих Сотворения мира, он поучал: "не мужчина создан для женщины, а женщина для мужчины". Что касается супружеских отношений, то христианский догмат стал выразителем безусловного и неограниченного подчинения женщины мужчине:

"Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу. Потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и он же спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем" (К ефесянам, V, 21–24).

Женщина исключалась из руководства в религии. При этом делалась ссылка на Св. Павла: "Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят чему поучиться, пусть спрашивают дома у мужей своих, ибо неприлично жене говорить в церкви" (1-е к коринфянам, XIV, 34–35). Интерпретация этих слов Фомой Аквинским еще более категорична: "Я не позволю женщине поучать и управлять мужчиной". Правда, позднее толкователи Святого Писания считали эти слова включениями в первоначальный текст. Но, с другой стороны, Св. Павел неоднократно высказывал свою признательность женщинам за их проповедническую деятельность. Безусловно он не был женоненавистником; остается предположить, что он выражал то отношение к женщине, которое было характерно для его времени. Следует также отметить усиление пренебрежения к женщине в христианской культуре в свете ожидания Второго пришествия, которое считалось реальным и довольно скорым, а вместе с этим восхищение непорочностью и целомудрием и возложение вины за библейское грехопадение на женщину (Сотв. мира, III, 17).

Неудивительно поэтому, что произведения первых христианских писателей и отцов церкви грешили антифеминизмом. Так, обращаясь к женщине, Тертульен говорит: "Ты должна всегда пребывать в трауре, лохмотьях и раскаянии, чтобы искупить вину свою за погибель рода человеческого… Женщина, ты врата дьявола, ты первая прикоснулась к древу Сатаны и нарушила божественный закон". За агрессивностью и избыточным аскетизмом Тертульена скрывается все то же отвращение к загадке природы и материнству. В «Моногамии» он с отвращением говорит о приступах тошноты во время беременности; о кормлении грудью и прискорбных изменениях женской фигуры после родов.

Эта тема повторена Св. Амбруазом, разоблачающим супружество. Восхищаясь непорочностью, он призывает к тому, что впоследствии и надолго стало феминизмом: лишь по крайней нужде можно выйти замуж, материнство приносит одни огорчения и неприятности, лучше отказаться от этого, найдя свой удел в целомудрии, высшем, почти божественном состоянии. Св. Иероним рассматривает супружество как греховный дар. Советуя девицам оставаться непорочными и осуждая библейскую заповедь "Плодитесь и размножайтесь", он пишет:

"Вы скажете, что я принижаю значение супружества, благословенное Богом? Я не принижаю супружество и не восхваляю непорочность. Потому что никому не дано сравнить зло с добром. Да возгордятся жены, заняв место позади девственниц! В Писании сказано: "Плодитесь и размножайтесь!" Пусть плодятся и заселяют Землю те, кто этого желает. Твоя же когорта ждет тебя на небесах. Подумать только — плодитесь и размножайтесь! Эта заповедь появилась после исчезновения рая, фигового листа и наготы, которые возвестили о безумстве брачных объятий".

В христианской культуре секс рассматривался преимущественно как грех. Супружеству, которое ведет к сладострастию, противопоставлялось божественное созерцание. По словам Мари-Одиль Метраль, "непорочность, как физическая целостность, очищение души и посвящение себя Богу, ведет к истоку и бессмертию, которые находят в ней свое выражение". Половое влечение считалось смущением души, дурным, ненасытным вожделением. Со времен апостолов церкви была сформулирована серия отношений, которые Мари-Одиль Метраль располагает следующим образом:

девственность — божественность

брак — животность

2-й брак — разврат

вдовство — святость

Отныне в церковных кругах утверждается как очевидная истина, что "непорочность и целомудрие занимают и пополняют места в раю" (формулировка XVI в.). Восхваляя женскую непорочность, богословие в то же время продолжало подводить теоретическую базу под отвращение к женщине, которое было неосознанно унаследовано христианством от предыдущих культур. Вопрос стоял о примирении антифеминизма и евангелического учения о равном достоинстве мужчины и женщины. Св. Августину удается сделать это благодаря поразительному различию, которое он установил между мужчиной и женщиной: оказывается, любое человеческое существо обладает бесполой духовной стороной, душой, и телом с выраженными половыми признаками. Мужчина являет собой полное подобие Бога, а женщина подобна ему только душой, тело же ее постоянно противится разуму. Как существо низшее, женщина должна подчиниться мужчине.

Эта концепция, еще более жесткая в высказываниях, приписываемых Св. Августину и Св. Амбруазу, вошла в Декрет Грациана (1140–1150 гг.) и стала основным источником церковного права вплоть до начала XX в. Вот что можно в нем прочитать:

"Человек (Адам) создан по образу Бога, и от него пошли все люди, он получил от Бога, будучи его наместником, право власти, потому что он — образ единого Бога. Потому что женщина не создана по образу Бога".

Затем Грациан использует текст, приписываемый Амбруазу:

"Не случайно женщина создана не из земли, как Адам, а из его ребра. Потому что Бог не создал одновременно мужчину и женщину, или пару мужчин и женщин, а создал сначала мужчину, а из него — женщину".

Как видно, Св. Фома Аквинский не был первым в проповедях о несовершенстве, в том числе и духовном, женщины, которая должна подчиняться мужчине, "потому что у него больше ума". Аргументы религиозного характера он уравновешивает некоторыми положениями из философии Аристотеля: в процессе воспроизводства потомства активная роль принадлежит мужчине, а женщина является лишь плодовместием. Поэтому, если говорить о поле, то существует только мужской род, а женщина — это всего лишь неудавшийся мужчина. В религиозной и юридической литературе можно без труда найти такой стереотип: слабоумный от природы человек — это женщина, поддавшаяся соблазну искусителя. Поэтому она должна быть под опекой. "Женщине нужен муж не только для того, чтобы он заронил в нее зерно жизни, но чтобы подчиняться ему, потому что мужчина преисполнен ума и добродетели".

Вместе с тем Св. Фома Аквинский пытался заменить религиозное объяснение различных запретов, связанных с менструальной кровью, философскими рассуждениями в рамках системы Аристотеля, которые в то время можно было считать научными. По его мнению, менструальная кровь образуется в результате пищеварения и служит для образования тела зародыша. Иначе, как бы могла Дева Мария зародить Иисуса. Но не так просто было преодолеть многовековые традиции запретов. В течение всего средневековья многие богословы (Исидор Севильский, Руфин Болонский и др.), канонисты, толкователи Декрета Грациана, продолжали верить в нечистоту менструальной крови, ссылаясь при этом на "Естественную историю" Плиния. Эта кровь полна злодеяний, она мешает растениям, губит их и не дает им расти, из-за нее ржавеет железо, исходят злобой псы. В такой момент женщина не допускалась к причастию, то есть к церкви. А отсюда и более общие запреты для женщин, такие, как совершать службу, прикасаться к святым сосудам, исполнять обряды.

Так христианское средневековье обобщило, обосновало и приумножило женское несовершенство, существовавшее в предыдущих культурах.

Тем более что значительная часть культуры находилась в руках холостяков, которым ничего не оставалось другого, как восхищаться целомудрием и срывать злость на соблазнительницах, искуса которых они так боялись. Страх перед женщиной пронизывает монашескую литературу, которая время от времени предавала анафеме лживые и дьявольские прелести любимой сообщницы Сатаны.

Одон, аббат де Клюни (X в.) пишет:

"Физическая красота остается чисто внешней. Если бы мужчина увидел женщину изнутри, это вызвало бы у него отвращение. Мы кончиком пальца не можем дотронуться до плевка или навоза. Так как же можно поцеловать целый мешок с нечистотами?"

Марборд, епископ в Рене, затем монах в Анжере (XI в.), предупреждает:

"Среди неисчислимых ловушек, искусно расставленных врагом нашим по долам и горам, самой опасной и неизбежной является женщина, лоза, родящая несчастья, корень всех пороков, зачинщица всех мировых склок… Женщина — это нежное зло, свеча и ад, медоточивым кинжалом пронзающая сердце даже святого".

Естественно, что для самооправдания монахи старались отвратить и остальных от брака. Рожэ из Кан писал в XI в.:

"Поверь мне, брат, все мужья несчастны. Если супруга неприглядна, то она ему отвратительна и ненавистна. Если она красива, то он боится, как бы у нее не было поклонников. Красота и добродетель несовместимы. Посмотришь иной раз, как жена ластится к мужу, задабривая его поцелуями, и становится ясно, что в душе своей она копит яд. Женщине ничего не страшно; она полагает, что ей все дозволено".

Многочисленные средневековые скульптуры отражают суть этих несправедливых и отвратительных проповедей, основанных на примитивном противопоставлении белого и черного, где белое — это мир мужчины, а черное — мир женщины. В Шарлье и Муасак есть изображение обвитой змеей женщины, в срамное место которой впилась огромная жаба. В Руанском соборе изображен танец Иродиады, в соборе в Оксер — девица, оседлавшая козла. Это всего лишь четыре примера из тысячи.

Но не будем и мы односторонними в своих оценках. В средневековье была упрочена экзальтация Девой Марией, которой посвящены бессмертные произведения искусства. В этот период зародилась куртуазная любовь с культом физической привлекательности, поднявшая женщину на пьедестал так, что она стала повелительницей влюбленного в нее поклонника и его идеалом. Брачный культ и литература трубадуров имели большое значение и, по-видимому, впоследствии повлияли на упрочение положения женщины. Но это было впоследствии. А в средневековье они делали из женщины исключительное, недосягаемое существо, которое вовсе не представляло собой женщину. Восхищение Девой Марией имело оборотную сторону — принижение сексуальности. Что касается куртуазной литературы, то она не могла повлиять на социальную структуру. Кроме того, в ней самой было противоречие. Чистая любовь передавала инициативу в руки женщины, беря верх над распространенным ранее отвращением к ней, и в то же время не отрицая сексуальной стороны. Так называемое «испытание» предполагало наготу, объятия и ласки партнеров, но исключало мужской оргазм. По сути, это были элементы эротической техники и полового наслаждения, которые порывали с вульгарным и враждебным к женщине натурализмом второго "Романа о Розе". Но куртуазная любовь возвышала и даже обожествляла лишь немногих исключительных женщин и женский идеал как таковой. При этом большая часть представительниц слабого пола не были ее предметом. Этим можно объяснить изменения в воззрениях Андрэ Ле Шапелена, который выпустил две книги, воспевающие достоинства дамы сердца и подчинение ей поклонника; а затем в 1185 г. в книге "О любви" набрасывается с едкой бранью на женские пороки. Этим объясняется также парадокс перехода от куртуазной и платонической любви — любви Петрарки к Лауре, существу ангельскому и бесплотному, которая далека от повседневных забот замужества, к вражде к реальной женщине, той, которую считают дьявольской силой.

"Женщина… это сущий дьявол, враг благодати, источник нетерпеливости, причина склок, и мужчине нужно подальше держаться от всего этого для собственного спокойствия. Пусть сочетаются браком те, кого прельщают постоянное присутствие супруги, ночные объятия, визг детей, муки бессонницы. Мы тоже, если это в нашей власти, утвердим свое имя талантом, а не браком, книгами, а не детьми, и с помощью добродетели, а не жены".

Вот уж действительно признание эгоиста и женоненавистника, хотя сделано оно "первым человеком Нового времени".

Именно в эпоху Петрарки страх перед женщиной охватывает верхушку общества. Поэтому будет уместно еще раз напомнить основные вопросы, поставленные в этой книге, в то время как множились эпидемии чумы, секты, войны и страхи конца света (этот период охватывает три столетия), наиболее рьяные христиане осознают, какая опасность нависла над Церковью. То, что обычно называют "нагнетанием страха и отчаяния", было на самом деле становлением ментальности "осадного положения". Угрозы были многочисленные и разнообразные, изнутри и извне, но за каждой стоял Сатана. В такой предгрозовой атмосфере проповедники, богословы и инквизиторы сплачивали свои ряды против наступления дьявола, и более чем когда-либо они хотели, чтобы с них брали пример. Разоблачение сатанинского заговора сопровождалось мучительным усилием личной стойкости. В психологическом аспекте можно предположить, что в условиях, когда подавлялись сексуальные желания и влечения, умерщвление плоти приводило к росту агрессивности. Эти люди были обделены любовью, и в то же время они, как и все остальные, испытывали ее соблазн, поэтому они разоблачали в других то, в чем сами не могли признаться. Для своих обвинений и презрения они должны были иметь козлов отпущения.

В XIII в. с появлением орденов нищенствующих монахов проповедническая деятельность в Европе получает такой размах, о котором сейчас уже трудно судить. В период двух Реформаций — католической и протестантской — она еще более расширяется. Большинство проповеднических текстов того времени утрачены. Но те, которые дошли до нас, свидетельствуют, что со ссылкой на религию они были двигательной и множительной силой женоненавистников: женщина это существо, предрасположенное ко всему дурному. Поэтому никакие предосторожности с ней не будут лишними. И если ее не занять благими делами, то что ей может взбрести в голову? Послушаем, на этот счет, проповедь Св. Бернардена из Сьенны:

"Нужно подмести в доме? Да? Так пусть она метет пол. Нужно почистить горшки? Пусть она их чистит. Нужно просеять муку? Так пусть она просеивает, заставь ее просеивать. Накопилась стирка? Так пусть она все выстирает. Но для этого есть служанка! Не важно, что есть служанка, заставь жену работать не по нужде, а для того, чтобы занять ее время. Пусть она присматривает за детьми, стирает пеленки и все прочее. Если ты не приучишь ее все делать, она так и останется куском плоти и больше ничем. Как только ты дашь ей передохнуть, она прилипнет к окну и неизвестно, что ей придет в голову".

В трудах эльзасского проповедника Тома Мюрнера, главным образом в "Осуждении дураков" и в "Братстве плутов" (оба относятся к 1512 г.), мужчины подвергаются критике, но женщины — еще большему презрению. Для начала, она "домашний черт", затем, строптивой супруге не грех дать пинка, потому что у нее все равно девять шкур; наконец общеизвестно, что женщина неверна, чванлива, порочна и кокетлива. Она приманка Сатаны для того, чтобы увлечь мужчин в ад. В течение многих веков эта тема была неисчерпаемой в церковных проповедях. Вот пример церковных текстов XV–XVI вв. трех известных в свое время проповедников: Мено, Майара и Глапьона. Мено считает, что "женская красота — причина всех несчастий", и далее разражается бранью по поведу моды:

"Чтобы обратить на себя внимание в обществе, женщина не удовольствуется приличной для ее положения одеждой. Она прибегает ко всяческим украшениям: широким рукавам, высокой прическе открытой до пупа груди, слегка прикрытой косынкой, сквозь которую видно все то, что должно быть скрыто от глаз. И в таком бесстыдном виде, с книжкой в руках, она проходит перед домом, из которого десяток мужчин с вожделением пялят на нее глаза. И нет среди них ни одного, кто бы устоял из-за нее перед смертным грехом".

Для Майара женщина в платье со шлейфом "совсем уж похожа на животное, с которым у нее и так много общего в поведении". "Богатые ожерелья и золотые цепи на шее — это оковы дьявола, которыми он опутал ее и держит при себе". "Вместо того, чтобы читать великую книгу совести, дамы предпочитают неприличное чтиво о бесчестной, сладострастной любви. Наконец, их длинный язык причиняет много зла". Что касается Глапьона, духовника Карла Пятого, то он не признает свидетельства Марии Магдалины о воскресении Христа, "потому что среди других людей женщина — существо изменчивое и непостоянное", а посему не может "свидетельствовать против врага нашей веры". В юридическом аспекте это богословское утверждение звучит так: свидетельство женщины перед судом заслуживает меньшего доверия, чем свидетельство мужчины.

В течение многих веков антифеминистские выпады проповедников изменялись лишь по форме. Так, последователь Св. Иеронима, известный европейский миссионер XVII в. Жан Эд пишет:

"Дьявольские амазонки, вооруженные с ног до головы, ведут войну против непорочности; искусно завитыми кудрями, мушками, обнаженными плечами, шеей, руками они убивают эту небесную княгиню как в своей душе, так и у других".

В начале XVIII в. Гриньон де Монфор "объявляет войну" кокетливым, чванливым женщинам, завлекающим людей в ад:

Милые жены, красны девицы!
Прелестью вашей всякий прельстится,
Но не смущайте честных людей,
Друг вам — разбойник или злодей.
Тем, кто грешил, будь то стар или млад,
Дорога уже уготована в ад.
Распутству настанет конец, и тогда
Ждет вас в объятья свои Сатана.
Ваше известно непостоянство,
Нужно разрушить Идола чванства,
Вооружившись верой в Творца,
Войну против Зла доведу до конца.

Напомним, что эти церковные тексты предназначались для христиан, которые, по замыслу автора, должны были их петь. Существовало множество способов выражения страха перед прекрасным полом тех, кто был обречен на воздержание, а чтобы не впасть в искушение, они без устали объявляли о дьявольской опасности, исходившей от женщин. Следствием этого были ложные истины и необычайное снисхождение в отношении мужчин. Подтверждением этого может служить текст из панегирика, произнесенного в 1776 г. во Флеш в адрес Генриха IV.

"Господа, вспомним пагубные уловки, жертвой которых стал Генрих IV, и пребудем в печали по поводу бедной участи королей. Представительницы опасного пола предают забвению святые законы скромности и воздержания, усиливают дьявольским искусством свое обаяние и нападают без всякого стыда, торгуя своей добродетелью, оспаривая сомнительную честь первенства, чтобы лишить нашего героя твердости духа и сердца".

Будучи действенным средством христианизации, проповедь, начиная с XIII в., во многом содействовала ускорению в сознании людей страха перед женщиной. То, что в позднее средневековье оставалось за стенами монастырей, теперь стало достоянием широкой аудитории, оголтелым призывом церкви, в котором не делалось различия между монашеским и светским образом жизни, между сексом и грехом, Евой и Сатаной.

Очевидно, что своим ораторским искусством проповедники, разменяв мелкой монетой, щедро раздавали ту сумму христианских догм, которая была накоплена в научных трактатах. Для ученых богословов Также засиял новый свет в виде книгопечатания, которое позволило тиражировать нападки на женщин, ненависть к евреям, страх светопреставления.

Примером может служить составленный по заказу Иоанна XXII и почти забытый в наше время "О плаче церкви", автором которого был духовник Авиньонского двора францисканец Альваро Пелайо. Право же, эту книгу следовало бы изъять из библиотек. Она была издана в Ульме в 1474 г., переиздана в Лионе в 1517 г. и в Венеции в 1560 г. — хронология и география изданий говорят о широте ее распространения по крайней мере среди духовенства, управлявшего в то время сознанием людей. Вторая часть книги содержит перечень женских пороков и злодеяний из 102 пунктов. По компоновке и проводимым параллелям она схожа с "Крепостью веры", направленной против евреев. Она повторяет все самые острые нападки на женщин, собранные в "Молоте ведьм", причем делает это со ссылкой на Книгу Иисуса, Св. Павла, отцов Церкви и Книгу речений. Эти ссылки тем более опасны, что специально подобраны и оторваны от контекста, с тем чтобы подчеркнуть их антифеминистскую направленность. Видимо, эту книгу можно рассматривать как основное свидетельство религиозного пренебрежения женщиной. Безусловно этот призыв к священной войне против сообщницы дьявола может быть адекватно понят лишь с учетом того исторического времени и личности его авторов странствующих монахов, распространяющих христианство и озабоченных упадком Церкви.

В первой книге довольно тривиально говорится о создании Церкви. Во второй же — с пафосом о бедственном положении христианства. Среди прочих жалоб, в главе XIV, самой объемной во всей книге, содержатся горькие упреки дщерям Евы. Францисканец обвиняет то всех женщин, то каких-то, то некоторых, а то вообще женщину. Обвинительный процесс идет таким образом, что обвиняемая не имеет права на защиту. Сначала подразумевается, что ей присущи те же пороки, что и мужчине. Кроме того, у нее есть чисто женские пороки, о которых сказано в Писании:

Ее слова медоточивы;

Она лжива;

Она преисполнена лукавства; все лукавство и вся порча исходят от нее;

Она болтлива, особенно в церкви;

В порыве безумства, часто губит своих детей;

Некоторые неисправимы…

Несмотря на обилие обвинений, в этом перечне есть повторения, но нет внутренней стройности. Поэтому будет лучше объединить, без ведома автора, в семь пунктов содержащиеся в книге религиозные обвинения женщины, укоренившийся с незапамятных времен страх перед ней, авторитаризм патриархального общества и гордость клерикала:

Первая претензия характеризуется по крайней мере ясностью сознания автора: Ева была началом и матерью греха. Для своих несчастных потомков она символизирует изгнание из земного рая. Отныне женщина оружие дьявола, нарушение всякого закона, источник погибели. Она — глубокая пропасть, узкий колодец, она убивает тех, кого обманула, стрелы ее взгляда пронзают самых отважных, ее сердце — капкан охотника, она — горькая смерть и всем нам уготован конец (Введение к №№ 6, 7, 16).

Лживыми приманками она прельщает мужчин, чтобы увлечь их в бездну плотской любви. Сладострастие всегда ведет к грязи. Она прибегает ко всяким уловкам — красится, помадится, может даже нацепить на голову волосы от умершего человека. Она куртизанка по натуре, поэтому любит посещать танцы, воспламеняющие страсть. Она возводит добро во зло, она противоестественна, особенно в части любовных отношений. Она совокупляется со скотом, садится верхом на мужчину во время любовных утех (а этот порок вызывает наводнение) или же совокупляется со своим мужем так, как это делают животные (а это противоречит чистоте и святости супружеских отношений). Одни из них выходят замуж за кровных родственников или крестного отца, другие же становятся наложницами священников или светских мужчин (№№ 5, 23, 24, 25, 26, 27, 31, 32, 43, 45, 70).

Женщины — это нечестивые гадалки, они могут также навести порчу. Особо опасны те, которые при помощи колдовства и порчи могут помешать зачатию. Они используют травы и волшебные снадобья. Часто (обратите внимание на это слово!) по неосторожности они давят в постели новорожденных детей, которые спят вместе с ними. Часто, в припадке безумия, они убивают детей. Иной раз они способствуют разврату, склоняя девственницу к связи с мужчиной или же избавляя девицу от приблудного дитя (№№ 43, 79, 80, 81).

Это обвинение самое пространное (занимает около восьмой части всей главы) и не менее пасквильное: женщина привержена язычеству. Она отвращает мужчину от пути праведного, подстрекая его к вероотступничеству. В этом смысле ее можно сравнить с хмелем, который приводит к тому же состоянию. Человек, предающийся плотским наслаждениям, возводит храм дьявольскому идолу, отступая от истинного Бога. Так поступил царь Соломон, имевший семьдесят жен, которые были почти что царицами, и триста наложниц, принесенных им в жертву Молоху и Астарте, идолам, которым они поклонялись. Христиане, сочетающиеся с еврейками и мусульманками, следуют этому дурному примеру (№№ 21, 22).

В этом пункте собраны, подобно черным зернам четок, обвинения в адрес женщин, рассеянные по всей книге. Женщина неразумна, криклива, непостоянна, болтлива, невежественна, сварлива, драчлива, завистлива. Она хочет все сразу, гнев ее сильнее мужского. В Книге Иисуса сказано, что нет большей завистницы, чем женщина, а язык ее — враг ее. Она пристрастна к вину, но плохо переносит хмель. Нет более постыдного зрелища, чем пьяная женщина, которая не может скрыть это (№№ 5, 8, 13, 14, 17, 18).

Муж не должен доверять супруге. Она его может покинуть или принести наследника, зачатого от другого или, наоборот, будет отравлять ему жизнь ревностью и подозрениями. Некоторые, против воли мужа, слишком щедры на милостыню. Другие, охваченные бредовой идеей, становятся вдовами при живом муже, которому они отказывают в его законных притязаниях. Стоит только отпустить повод, и жена сразу же станет верховодить в доме. Если она не делает все по твоей указке, она заставит тебя краснеть перед твоими врагами. Она презирает мужчину, поэтому ей нельзя давать власть. Во всяком случае, чем объяснить ее неприязнь к детям от первого брака и родственникам мужа? (№№ 5, 11, 12, 15, 16, 20, 34, 77, 78).

Женщина, как существо нечистое и вместе с тем горделивое, вносит смуту в Церковь. Во время службы женщины болтают и, несмотря на запрет Св. Павла, могут войти в церковь с непокрытой головой, чего нельзя делать в знак женского подчинения и стыда за совершенный грех. Одержимые женщины оскверняют своим прикосновением святые дары или кадило. Они хотят стоять рядом со священником и прислуживать ему, хотят читать проповеди, как будто не знают, что это запрещено. Некоторые получают неположенные ордена или сожительствуют с духовными лицами. А есть такие, которые живут как канониссы, что никогда не одобрялось Церковью (№№ 44, 57, 58, 59, 61, 65, 68, 73, 74). Как видно, священнослужители боялись, помимо прочего, что женщина посягнет на их приоритет, и этот страх преследовал их многие столетия. С разницей в 250 лет иезуит Дель Рио с возмущением говорит о "некой монахине, которая сама причащала прихожан облаткой, освященной ею самой". Дойдя до последнего из 102 пунктов, испанский францисканец делает заключение, что под смиренным видом женщина скрывает горделивый и неукротимый характер, чем она похожа на евреев.

Анализ книги Альваро Пелайо со всей очевидностью показывает, что по своей направленности и содержанию она во многом повторяет вышедшие до нее произведения женоненавистнического толка от монастырских поэм до второго "Романа о Розе". Вместе с тем она открывает новый этап церковного антифеминизма, характерным произведением которого можно считать "О женском презрении", написанным в XVII в. монахом Бернаром де Морла и содержащим похвалу Деве Марии, презрение к миру и жуткое описание Судного дня:

"Женщина презренна, женщина вероломна, женщина труслива… Оскверняет чистые дела и помыслы, сама живет в нечистоте. Женщина — это хищник, ее грани неисчислимы, как песчинки. Не буду говорить о добрых женщинах, достойных благословения. Речь в моей проповеди пойдет о дурной женщине. Всякая женщина ликует при мысли о грехе и при его свершении. Нет добрых женщин, если не считать некоторых, которые таковыми являются. Добрая женщина — это невозможная вещь и поэтому добрых женщин почти нет. Женщина дурна, состоит из плоти, вся она утроба. Она вероломна, от природы лжива и очень опытна во лжи. Безмерная пропасть, самая ядовитая змея, красивая нечистота, скользкая дорожка, ночная сова, публичная дверь, сладкий ад. Она враг того, кто ее любит, и друг врага. Она ничего не признает, может зачать от отца и от внука. Пропасть любви, средство падения, дверь в мир порока. Пока сеятель будет трудиться в поле, собирая урожай, эта львица будет исходить рыком, свирепствовать, противясь послушанию закона. Она последний бред, скрытый враг, тайное бедствие. Хитростью превзошла всех; волчица лучше, чем она, потому что менее зла; и змея лучше ее, и львица. Женщина — это опасная змея и душой, и лицом, и делами своими. Жаркий огонь, подобно яду, сжигает ей душу. Дурная женщина красится и украшает себя грехами. Она красится, помадится, изменяет себя до неузнаваемости. Лжива в поступках, бесстрашна в преступлении, она сама есть преступление. Ей нравится вредить, и она будет вредить, пока это в ее силах. Женщина — это смрад, пламя обмана, вспышка безумия. Первая погибель, горькая доля, губительница целомудрия. Она вырывает из чрева собственное семя… Душит свое чадо, подкидывает его, убивает в гибельном бреду. Женщина змея, она не человек, а дикое животное, она непостоянна и изменяет даже самой себе. Она детоубийца, и что самое страшное, она убивает свое дитя. Страшнее аспида, бешенее бешеных. Женщина коварная, нечистая, смрадная. Она престол Сатаны, целомудрие ей в тягость. Читатель, сторонись ее".

Прочитав эти удручающие обвинения, становится ясно, что Альваро Пелайо не был оригинален. Черная поэма Бернара де Морла уже содержит стереотипные элементы, перешедшие в книгу испанского францисканца: разоблачение порочной женщины, распространяемое на всех женщин; жалобы представителей мужского пола на вероломство, лживость и жестокость; жалоба на чрезмерное сладострастие, на ее искусство помадиться и краситься; обвинение в преступлении детоубийства (новорожденного ребенка и до рождения); она старшая дочь Сатаны, бездна погибели. Однако обычные для монастырской проповеди обвинения под пером Альваро Пелайо становятся более отчетливыми и рельефными. Во-первых, и это главное, он подкрепляет каждое свое утверждение цитатой из Библии, так что оно становится как бы обоснованным. Затем он с большим размахом рисует женщину как идолопоклонницу. Муж должен держать жену в ежовых рукавицах, потому что женщина старается внести смуту в повседневную жизнь Церкви. Наконец, становится ясна цель всех предостережений.

Альваро Пелайо обращается не только к монахам, но будучи проповедником и духовником, ко всем христианам, в том числе и к светским людям.

Его соображения носят более универсальный характер, чем рассуждения францисканцев или бенедиктинцев в предшествующий период. В смысле доходчивости его книга стоит ближе к Жану де Мену, чем к Бернару де Морла. Однако обвинения в адрес женщин он подкрепляет богословскими текстами и пастырской заботой о читателе. Охота на ведьм стала логичным завершением развития антиженских настроений, подогреваемых устными и письменными проповедями Альваро Пелайо и ему подобных. Поэтому через все манихейские аргументы "Молота ведьм" антифеминизм проходит путеводной нитью. По удачному выражению А.Данэ, автор этой книги испытывает животный страх и чувствует себя окруженным кознями Сатаны. Слово «зло» и его производные так и сыплются из-под его пера; на одной странице их насчитывается до тридцати. Повсюду он видит развал; блуд и завязывание узелков множатся изо дня в день. Наш грешный век-это время женщины. Но иногда ей удается снискать милость автора. Иначе как объяснить благовест, полученный Девой Марией? Кроме того, он ссылается на Юдифь, Дебору, Эстер, Жизель и Клотильду. Причем ссылки делаются опять на Книгу Иисуса, Книгу речений и Св. Павла. Он выражает похвалу добропорядочным женщинам и поздравляет мужчин, имеющих таких жен, с выпавшим на их долю счастьем. Противовесом служит объемное досье обвинений в адрес женской ветви человеческого древа, мужская ветвь которого является, конечно, жертвой. Составителю «Молота» "опыт говорит", что вероломство (колдовство) чаще присущи женщине, чем мужчине. Объяснить такую диспропорцию очень просто, стоит только открыть любую священную книгу или же языческие предания. Цицерон, Теренций, Сенека, Книга Иисуса, Иоанн Златоуст — все они говорят о женском лукавстве.

Никакое лукавство не сравнится с лукавством женщины. Кто есть женщина, как не враг дружбы, неискупимая вина, неизбежное зло, естественное искушение, желанная напасть, домашняя опасность, приятное бедствие, природное зло в розовых тонах?

Плачущая женщина притворяется. Задумчивая женщина грезит о дурном.

Далее следует перечисление основных женских слабостей: она легковерна, впечатлительна, болтлива, непостоянна в характере и в поступках, слаба духом и телом, легкомыслием похожа на дитя, более чувственна, чем мужчина (что заметно даже по ее неприличной внешности), ее вера не так крепка, как у мужчины (слово «фемина» можно истолковать как: фе — вера и мина — меньше). Ее увлечения и пристрастия беспорядочны, которые выливаются в ревность и месть — два источника колдовства, от природы она лжива не только на словах, но и в своих поступках, поведении, отношениях.

"Молот ведьм" заканчивается словами Котона: "Если бы не было женского лукавства, я уж не говорю о колдовстве, мир был бы избавлен от многих опасностей". Женщина — это химера, ее внешность приятная, прикосновение смрадное, ее общество — смертельно опасное. Она горька как смерть, как дьявол, потому что дьявол и есть смерть. Женщины так же, как и сексуальная сторона жизни, считались греховодными и, учитывая трагизм той эпохи, приравнивались к дьявольским проявлениям, в которых таилась опасность для Церкви и ее представителей.

В конце XVI и начале XVII века антифеминистская направленность «Молота» стала еще более многогранной. Во-первых, богословы-демонологи не преминули повторить все то, что было собрано в этой книге. Дель Рио говорит, что женский пол более опасен, глуп, преисполнен жгучей и безудержной страсти, находится во власти воображения, поскольку ему недостает разума и предосторожности, более падок на дьявольский обман. Ученый иезуит отмечает, что в священных книгах редко упоминаются женщины-пророки, зато языческих жриц — несть им числа. К обычным порокам он относит сладострастие, блуд, страсть к перемене мест, неусидчивость, болтливость, сварливость и слабость к похвале.

В свое время демонические рассуждения доминиканцев и францисканцев о женской угрозе были менее опасны, чем проповеди бенедиктинцев, которые оказывали большое влияние на сознание людей. Ссылаясь на Старый Завет в "Собрании грехов", Св. Бенедикт говорит о том, что у женщины (в собирательном значении единственного числа) пылающий взгляд, он сжигает и сама она сгорает при этом. И далее: "… древние мудрецы поучают, что, когда человек долго говорит с женщиной, он идет к своей погибели и отвращает свой взор от небес и в конце концов попадает в ад. Это расплата за удовольствие поболтать и похихикать с любой женщиной — дурной или добропорядочной. Этим можно объяснить парадокс изречения о том, что распутство мужчины лучше, чем добропорядочность женщины". Св. Бенедикт предлагает также объединить начальные буквы женских пороков в аббревиатуру «ЗТСФР»: женщина это зло из зол; тщеславие из тщеславий; сладострастие из сладострастии; фурия из фурий и, кроме всего прочего, разорение. По идее ЗТСФР характеризует дурных женщин, но может относиться к женщинам вообще, так как все они опасны.

Оставим на время тяжеловесные труды казуистов и обратимся к текстам, предназначавшимся для широкой аудитории, например, к руководствам для проповедников, в частности к "Предупреждению проповедников" (которое Церковь неустанно переиздавала во всех католических приходах в течение многих веков). Этот церковный текст является ярким примером массового распространения сверху панического страха перед женщиной и догмата о ее неполноценности. Справедливости ради нужно сказать, что все усилия Церкви не приносили желаемого результата: во время Трентского собора инспекция, проведенная в Баварии, установила, что только 3–4 процента священников соблюдали обет воздержания, остальные имели сожительниц. Перед лицом такого бедствия церковные круги, состоящие в основном из мужчин и не помышляющие об утрате такой привилегии, должны были прибегнуть к чрезвычайным мерам. Сатана захватил уже все позиции, а священник не принимает достаточных мер предосторожности с прихожанами. Он не должен допускать их к исповеди, если они напомажены, завиты, в серьгах и других украшениях, свидетельствующих о чванстве. К исповеди нельзя также допускать женщин в нескромной одежде, украшенной кружевами, вышивкой, золотым шитьем. Они должны предстать перед судом Божьим с покрытой головой, и плат не должен быть прозрачным, он должен быть из шерсти, ситца, в крайнем случае, из шелка, но скромной расцветки. Исповедующий священник может быть моложе 30 лет только с высокого позволения настоятеля. На исповедь женщины могут приходить только днем и исповедальное место должно быть открытым. Таким образом, католическая церковь считала, что священнослужители находятся под постоянной вражеской угрозой со стороны женщин. Поэтому любые меры предосторожности не будут лишними. «Предупреждения» распространялись во Франции согласно постановлению духовных соборов, поэтому они были так многочисленны и сохранились в библиотеках. Во многих из них указания архиепископа дополнены письмом Св. Франциска Ксавье отцу Гаспару Барзэ, миссионеру, проповедующему в районе, где мужское превосходство является одной из особенностей восточной культуры. Однако проповедники того времени вряд ли отдавали себе отчет в том, что этот текст предназначался для миссионерской деятельности на Востоке, а не в Европе. Так или иначе, но в нем постоянно происходит смешение частного (Восток) с общим; рекомендации священнику в их отношении к женщинам основаны на двух положениях: 1. Истинная религия — это предназначение мужчин; 2. В семейном конфликте священник всегда на стороне мужа.

"Поскольку легкомыслие (жен) доставляет священнику много хлопот, то самой лучшей мерой предосторожности будет забота о душе мужа, поскольку мужчина больший христианин, чем женщина. Духовное обучение мужчины принесет большие плоды, потому что они тверды духом и сильны разумом и от их благочестия зависят порядок в семье и набожность жены…

Какую бы ошибку ни совершил мужчина, никогда не говорите в присутствии его жены, что он не прав. Наставьте его на путь истинный, исповедуйте его, но не в присутствии жены. Напомните ему о его обязанности сохранять мир и согласие в семье, но не слишком защищайте жену. Если же вы будете его укорять в присутствии жены, то она не раз напомнит ему его вину и будет подтрунивать над ним, так как все женщины насмешницы и бесстыдницы. Я бы в таком случае напомнил жене о том, что она должна чтить своего мужа, что велико наказание Господа за бесстыдство и наглость жен, забывающих святой и законный долг. Со смирением она должна переносить гнев мужа, на которого она жалуется только из-за своего непослушания и который гневается на нее из-за ее же непослушания и нескромности".

Это текст-проповедь конца XVI в., который читали тысячи и тысячи проповедников, формирующих сознание миллионов супружеских пар. Он свидетельствует о презрении к женщине, за которым скрывался страх загадочного и тревожного и вместе с этим мужская солидарность священника и мужа.

Медики, наряду с богословами, прибегая к веским аргументам, свидетельствовали об анатомической неполноценности женщины. Приписав на свой счет все, что было заимствовано у предшественников, они распространили эти сведения, благодаря книгопечатанию, в разных областях правящей культуры. Кстати, случайным ли было высказывание своего отношения ко "второму полу", сделанное медиком-священником Рабле в "Tiers livre"? Возможно, этим он определил свою позицию в "Ссоре женщин": в 1503 г. С. Шампье опубликовал "Корабль добродетельных женщин", в противовес этому Тирако в 1513 г. выпустил первое издание "О брачных законах", характеризующееся ярыми антиженскими выпадами. «Ссора» в полном смысле этого слова произошла в 1540–1560 гг. В 1541–1542 гг. появляются следующие издания: "Придворная подруга" де ля Бордери — книга, направленная против женщин, и "Совершенная подруга" А.Эроэ, которая, напротив, восхваляет их. В 1544 г. выходит "Ле Дели, предмет высочайшей добродетели" М.Сэва, "Tiers livre" Рабле — в 1546 г., а в 1555 г. — "Неодолимая сила чести женского пола" Бийона, который считает автора "Гаргантюа и Пантагрюэля" почитателем и врагом женщин. По-видимому, "Третья книга" не только определяет позицию автора, но является также ответом на "Совершенную подругу" Эроэ.

В таком случае, почему Рабле не называет Эроэ в числе своих врагов, таких, как Кальвин и пр. Безусловно, "Tiers livre" определяет позицию автора в споре XVI в. между «сатириками» и «куртуа» — приверженцами куртуазного жанра. В этом смысле книга является критикой женщины, тогда как "Ле Дели" — ее защитой. Но вряд ли Рабле стал бы писать книгу только о женщине и браке. Основным замыслом произведения является философский аспект, размышления о здравом смысле. Что касается конкретной темы — темы брака, то Пантагрюэль и Панург решают посоветоваться по этому вопросу со знающими людьми: богословом Гипофадеем, лекарем Рондибилисом, философом Труйоганом и др. Без предвзятости, пантагрюэлисты вынуждены признать, что никто из них не может дать совета: мудрецы этого мира — ложные мудрецы. Поэтому книга — это прежде всего "похвала глупости".

Каково же отношение Рабле к женщине? Его книга пестрит непристойностями и насмешками. На первый взгляд женщина предстает как существо любопытное, непослушное, нескромное и похотливое. Однако книга посвящена Маргарите Наваррской, и при случае автор воздает хвалу "благочестивым женщинам". Рабле не считает, что женщина создана на "погибель рода человеческого", она создана также для "услады мужчин", для "домашнего утешения и ведения хозяйства". Женщина скорее хрупка, чем порочна ("о, хрупкость женского пола" — гл. XVIII, которая имеет второй смысл: о, хрупкость женской невинности!). Женщина нуждается в покровительстве, прежде всего родителей, озабоченных ее воспитанием. Автор советует выбирать супругу из хорошей семьи, воспитанную и добронравную, не посещавшую дурных компаний. В XXVII главе Рабле обвиняет растлителей молодых девушек. После замужества их добродетель и благочестие должны находиться под неусыпным взором супруга, который, однако, не должен быть тираном. Панург советует ласкать жену до пресыщения, чтобы у нее не появилось желание искать услады на стороне. Правда, женщины любопытны и запретный плод для них всегда притягателен. Ревность и тирания — прелюдия рогатого мужа.

Рабле не был в то же время сторонником жеманных шалостей итальянской литературы, он осуждает влюбленных, потерявших голову из-за женщины и забывающих поэтому высшую любовь к Богу, обязанности перед родиной, республикой, друзьями. Тем, кто считает Рабле закоренелым женоненавистником, можно возразить, приведя выдержку из "Филогамии или подруги супружества" Ф.Тилье, вышедшей в 1578 г. и пересказывающей XXXV главу "Tiers livre", со ссылкой на источник.

"Ученый муж Рабле придумал персонаж Панурга — мудреца и глупца — который вопрошает философа, стоит ли ему жениться. Тот отвечает: да и нет, то есть нужно обзавестись женой, но сделать так, что ее как бы и нет. Жена нужна, потому что предназначена Богом для помощи и общества мужчины. Но, женившись, нужно, набраться твердости и не отказаться ради нее от служения Богу, стране, республике, от мужской дружбы, занятию делами или учебой, не пренебречь всем этим ради погони за женщиной".

Поэтому отношение Рабле к женщине можно определить так: снисхождение и даже любезность. Но не преданность. Ее нужно держать в строгости и не позволять отвлекать мужчину от уготованных ему благородных дел.

Следует вспомнить также Ж.Вье, медика герцога Клеве, автора известных "Историй, диспутов и проповедей о дьявольских внушениях и лицемерии", заслуга которого в том, что он также взывает к снисхождению к женщинам, в частности к колдуньям. Женский пол слаб перед дьяволом по причине своего несовершенства. Ссылаясь на Св. Петра, Св. Иоанна Златоуста, Св. Иеронима, Квинтилиана, Валерия-Максима, Аристотеля, вплоть до Платона, он без конца повторяет, что женщины легко предаются грусти, слабы, вялы и беззащитны, глупы и неполноценны. Поэтому Платон колеблется при определении места женщины: должна ли она считаться в числе людей или в числе животных. Вследствие всего этого, можно ли судить женщину так же строго, как мужчину?

Почему "второй пол" неполноценен? А.Парэ, который не был ярым антифеминистом, объясняя это, советует мужу быть мягче по отношению к жене. Однако ему, как и многим его современникам, не удается преодолеть учение Аристотеля, согласно которому горячее лучше холодного и сухое влажного: "в женщине меньше тепла, чем в мужчине… ее сперматические частицы более холодные, более влажные и вялые, чем у мужчины". Ее естественные проявления не так совершенны, как мужские. Ее половые органы расположены внутри тела, что свидетельствует "о глупости ее природы, которая не смогла вынести эти органы вовне, как это сделано у мужчины". Что касается процесса воспроизводства, то "из более сухого и горячего семени зарождается мальчик, а из более влажного и холодного девочка. А поскольку сухость более эффективна, чем влажность (заметим повторение аргумента), то женский зародыш развивается медленнее мужского. Поэтому Бог вдыхает душу мальчику на сороковой день, а девочке только на пятидесятый". Опыт подтверждает, что "дитя мужского пола более совершенное, чем женского". Женщина на сносях мальчиком более приветлива и бодра в течение всего срока беременности, у нее веселый взгляд, свежий цвет лица, лучше аппетит. Кстати, и плод располагается справа, а правая сторона — это сторона благородства. "Правый глаз более зоркий, в правой груди у женщины больше молока". Преимущества мужского пола очевидны, но только Богу дано определить пол зародыша. "Полагаю, — заключает А.Парэ, — что не правы те мужья, которые гневаются на своих жен и недовольны тем, что те принесли им девочку".[26]

Лоран Жубер, советник и придворный медик короля Генриха III, советник Медицинского университета в Монпелье, идет еще дальше в вопросах воспроизводства потомства, чем А.Парэ. Он различает роль семени и матки, но не может отказаться от укоренившейся теории холодного и горячего, сухого и влажного. Хотя его книга "Народные заблуждения" посвящена королеве Маргарите, супруге будущего Генриха IV, тем не менее он пишет в ней, что "мужчина более совершенен, достоен и превосходен, чем женщина… которая представляет собой ошибку природы, которая не могла сделать ничего лучшего".

Природа всегда стремится к созданию совершенства и законченности. Но если исходный материал не чист, то она создает то, что может только приблизиться к идеалу. Так вот, если исходный материал недостаточно чист и подходящ для создания мальчика, природа создает девочку, которая, согласно Аристотелю, несовершенный и неполноценный мальчик. Совершенно естественно поэтому желание иметь сына, а не дочь (хотя и то, и другое неплохо).

Поправка, которую вносит Л.Жубер, необходима, хотя мало убедительна, к тому же он поучает своих читателей, что нужно делать, чтобы родился мальчик, а не девочка: семя, само по себе, безразлично к полу, из него развивается мальчик или девочка в зависимости от менструального цикла и состояния матки. Ее можно сравнить с полем. На слишком влажной почве даже хлебное или ячменное зерно прорастает диким овсом. То же происходит и с семенем, из которого должен был бы развиться мужской плод, но из-за влажности и холодности матки, слишком обильной крови развивается женский плод. Поэтому имеется риск родить девочку, если зачатие произошло в момент или накануне месячного цикла женщины. И наоборот, имеется больше шансов родить мальчика, если зачатие произошло сразу же после менструального периода, когда матка стала сухой и горячей.

Вот так представляли себе женщину известнейшие медики эпохи Возрождения. Женщина — это несостоявшийся и несовершенный мужчина. Существо, созданное природой "за неимением лучшего варианта". Она подобна плевелам в противоположность хлебному колосу. Таков закон природы, установивший статус неполноценности женщины, причем неполноценности физической и моральной. Медицинская наука того времени повторила то, что уже было сказано по этому поводу Аристотелем и дополнено Св. Фомой Аквинским. Остается только догадываться о том, насколько широким был круг читателей Л.Жубера: только в Национальной библиотеке сохранилось не менее 12 изданий его книги "Народные заблуждения", вышедшей между 1578 и 1608 гг.

Богословы и медики, при взаимной поддержке, снабжали дополнительными и неопровержимыми доказательствами юристов — третью власть того времени. Поэтому без этой составляющей обзор официальной дискуссии о "втором поле" был бы неполным. Ссылаясь на Аристотеля, Плиния, Квинтилиана, античные законы и богословские труды, юристы со всей категоричностью заявляли о женской неполноценности. Тирако, друг Рабле, был неистощим по этому поводу. Он пишет:

"У них меньше благоразумия, чем у мужчин, им нельзя доверять. Они болтливы, особенно старухи и проститутки. Они не могут хранить секреты — это выше их сил. Они завистливы, способны на худшие злодеяния — убить мужа и детей от него. Поскольку они более подвержены искушениям, то должны избегать дурных компаний, неприятных разговоров, публичных игрищ и неприличных картин. Им нужно блюсти строгость, чтобы оставаться благочестивыми, и избегать безделия, и особенно поменьше болтать".

Сентенции Тирако содержат длинный перечень всевозможных запретов, некоторые из которых восходят к древним табу: им запрещено проповедовать в церкви, входить в алтарь, предаваться любви в менструальный период и при кормлении молоком. Что касается юридической стороны, то прежде, чем стать гарантом, им положено принести присягу, они не могут Подписать дарственную или другой договор без согласия родственников, им запрещено оформить завещание без согласия супруга и т. п. Теоретик по вопросу юридической несостоятельности женщин, Тирако получил кличку "женского законодателя". Его труд "О брачных законах" был переиздан четыре раза при жизни и 17 после смерти.

Другой юрист, Б.Шасене, описывая обычаи в Бургундии, заявляет, что женщина — это животное изменчивое, непостоянное, легкомысленное, неспособное хранить секреты. Поэтому во Франции наследство трона передается по мужской линии. Государственный советник Ле Брет пишет по этому поводу в 1632 г.: "Исключение женщин и их детей из престолонаследия соответствует закону природы, которая создала женщину несовершенной, слабой и нестойкой как телом, так и духом и подчинила ее мужчине".

Ришелье еще больше разжигает страсти, ссылаясь при этом на Писание:

"Следует признать, что женщина погубила мир и никто, как она, не может нанести больший ущерб государству, когда берет верх над тем, кто им правит. Они творят безрассудства, и лучшие помыслы женщины становятся дурными у тех, кто подвержен страсти, затмевающей у них благоразумие".

Этот текст показателен, но выбран из тысячи ему подобных, которые неустанно распространялись правящей культурой от Испании до России, начиная со средних веков до XIX столетия. Естественно также, что самое мрачное суждение о женщинах высказано не церковными кругами, а светскими демонологами, этими братьями по духу инквизиторов. Действительно, им нужно было дать объяснение, почему на десять женщин, осужденных за колдовство, приходился только один мужчина. Никола Реми, судья из Лотарингии, считает это нормальным, так как "этот пол более склонен к дьявольскому обману". П. де Ланкр, советник парламента Бордо, также не удивлен этим фактом, "поскольку колдовство более присуще женщинам, чем мужчинам".

"Этот пол слаб, поэтому часто принимает дьявольские наваждения за божественные откровения. Более того, женщины часто загораются жгучей страстью, наконец у них влажная и липкая натура. Поскольку влажность ведет к безрассудству и выдумкам, то их с трудом и не скоро удается обуздать, мужчины же более стойки к фантазиям".[27]

Как видно, эта пресловутая влажность снова была обращена против женщины: избыток влажности приводит к рождению девочки, та, в свою очередь, обладая липкой, вязкой натурой, дает волю воображению и попадает в лапы Сатаны.

Слабость женщин не мешает Реми и Ланкру отправить многих из них на костер. Между тем Ж.Бодэн вообще не верит в женскую слабость, пополняя тем самым ряды самых рьяных противников "слабого пола" из числа религиозных деятелей. Считая Ж.Вье слишком снисходительным к женщинам, он пишет:

"Пусть читают книги те, кто пишет о ведьмах, и тогда они узнают, что на одного ведуна приходится пятьдесят ведьм или одержимых бесом. Думаю, что это объясняется не их слабостью, потому что большинство женщин невероятно настырны. Не слабость, а животная алчность доводит женщину до крайности, чтобы удовлетворить ее ненасытный аппетит или чувство мести. Поэтому Платон ставил женщину между человеком и животным. Женская утроба больших размеров, чем мужская, поэтому у них больше алчности. У мужчин же голова больших размеров, поэтому они более благоразумны и осторожны, чем женщины".

Ссылаясь на подобные обывательские высказывания, а также апеллируя к Плинию, Платону и Квинтилиану, Ж.Бодэн устанавливает семь основных женских пороков, толкающих женщину к колдовству; это доверчивость, любопытство, впечатлительность, злоба, мстительность, отчаяние и, конечно, болтливость. Это определение было дано в самый разгар охоты на ведьм судьей, который последовательно был адвокатом парламента, рэкетмейстером герцога Анжуйского, депутатом Генеральных Штатов 1576 г., генерал-лейтенантом и королевским прокурором. В нем сошлись точки зрения трех высоких наук — богословия, медицины и права.

Поскольку по своей природе женщина более зла или, по крайней мере, более легкомысленна, чем мужчина, то с юридической точки зрения она должна занимать подчиненное положение. Эта тысячелетиями формировавшаяся логика была ужесточена в начале Нового времени: во Франции в XIV в. был закреплен основной закон, по которому корона не может наследоваться по женской линии. В Европе старого режима женщине не были доступны общественные должности. Законовед Бутилье, которого сто лет спустя часто цитировали, пишет в XIV в.: "Женщина не может и не должна быть судьей, потому что судье пристало быть твердым и благоразумным, чего женщина лишена по своей природе"; "женщины не могут быть адвокатами из-за суетливости". В Намюре указ 1687 г. запрещал женщинам преподавать в школах мальчикам, поскольку это "было бы непристойным". В некоторых судах показания одного мужчины принимались за показания двух женщин. Ж.Бодэн со ссылкой на венецианское и восточное законодательства также считает, что женщины заслуживают меньшего доверия, чем мужчины. Однако, в случае необходимости, а именно при дознании в колдовстве, нужно заслушивать в качестве свидетелей лиц бесчестных в делах и в правах (т. е. женщин). Повсюду в Европе замужняя женщина была "во власти мужа", "должна его почитать и слушаться", супружеские обязанности для нее были более обязательными, чем для мужа. "Многое должна выстрадать и вытерпеть благочестивая жена, прежде чем лишиться общества своего супруга" — сентенция, высказанная С. де Бомануаром в XIII в., оставалась справедливой и в XVII в.

В зависимости от силы чувства и страха перед слабым полом законоведы эпохи Возрождения делились на две категории в отношении строгости наказания виновной (или считающейся виновной) женщины. Одни считают, что к женщинам следует относиться с пренебрежительным снисхождением по той же причине, по какой медик Вье ходатайствовал в защиту ведьм: неразумность и глупость существа, несовершенного по своей природе. Этого мнения придерживался Тирако.

"Мужчина, совершивший измену и прелюбодейство, грешит больше, чем женщина, ввиду того, что ему больше дано ума, чем женщине.

Я так считаю: поскольку у них больше ума, чем у женщин, они должны быть более стойкими к пороку или, как говорят богословы, к искусу. Поэтому, по справедливости, женщин следует судить со снисхождением. Но это не означает, что их совсем не нужно судить, как если бы это были неразумные животные. Некоторой степени разума они все-таки достигли".

В начале XVII в. итальянский юрист Фариначи тоже советует быть более милосердными при осуждении женщин, особенно если она не преступила закон против Бога или людей. В общем, согласно римскому праву, осуждение женщины было менее суровым, чем мужчины в случае кровосмешения (но не по прямой линии), чародейства и прелюбодейства. Этого же мнения придерживался Тирако. Ж.Бодэн, напротив, не признавал смягчающих обстоятельств для женщины, не веря в слабость "слабого пола", большинство которых, по его мнению, невероятно настырны и алчны. Для него, как и для авторов «Молота», женщины — это стрелы Сатаны, стражи преисподней. Но категоричнее всех выступает против смягчающих обстоятельств П. де Ланкр. С одной стороны, он признает слабость женщин, принимающих часто дьявольские наваждения за божественные откровения, а собственные вымыслы за реальность, как в поговорке, которая гласит: "У старух и сны по заказу". С другой — он без колебаний заявляет:

"Истина в том, что старость не может быть причиной смягчения наказания за гнусности, которые они совершают. Впрочем, ведьмы-старухи встречаются только в сказках; при нашем расследовании в Лабуре там оказалось столько же молодых ведьм, сколько и старых. Причем старые передают молодым свои таинства".

Было бы ошибочно определять положение женщины в эпоху Возрождения, исходя только из негативных фактов. В действительности две линии развития пересеклись в этот период — одна из них благоприятная, другая неблагоприятная для "слабого пола". Следует отметить, что, несмотря на препятствия, развивалась феминистическая тенденция. К тому же жизнь смягчала самые суровые теории. Так, во Франции женщина не могла наследовать трон (как это было в Англии), зато регентши и королевские фаворитки пользовались не меньшей властью. Точно так же в крупных европейских городах жены купцов часто принимали активное участие в делах супругов. Наконец, законодательство периода XIV–XVII вв. тоже менялось, и эти изменения иногда были в пользу женщин. Средневековое право супружеского наказания изжило себя к этому времени; если в средние века разделение сожительства предоставлялось женщине исключительно редко, то теперь это делалось чаще. Улучшилось законодательство, защищающее финансовые интересы замужней женщины; в случае смерти мужа жена становилась опекуном детей.

Отметив эти изменения, следует, однако, признать, что в начале Нового времени юридическая недееспособность женщины была усугублена, и не без помощи трех официальных точек зрения на роль женщины — социальной, исторической и юридической. Этому способствовали также обновление римского права, рост абсолютизма и принятие монархической модели общества со всеми вытекающими из этого последствиями для семейных отношений. Недееспособность женщины, провозглашенная во Франции XVI в. А.Тирако и Ш. дю Мулэном, была принята в качестве официального юридического положения: усилился контроль со стороны мужа над всеми юридическими актами супруги, которые за редким исключением считались действительными только с его согласия, а в случае его недееспособности или отсутствия супруга не имела права его заменить.

"В этом случае требовалось дополнительное разрешение властей. Женщина считалась недееспособной и приравнивалась к несовершеннолетним. Когда мужу не хватало авторитета, он мог прибегнуть к помощи властей. И наоборот, без согласия супруга обязательство жены было недействительным не только для других, но и для нее самой".

Автор этих строк, Ф.Оливье-Мартэн, в заключении "Истории французского права" отмечает ухудшение юридического статуса замужней женщины в начале эпохи Возрождения. В средние века семейный уклад отвечал требованиям сообщества и был направлен на укрепление семьи, оставляя право последнего слова за мужем. В конце старого режима были сформированы брачные законы: раньше муж считался хозяином и сеньором своих владений, в классический период он стал хозяином и сеньором своей жены. Женщина видела в своем суженом мужа, главу семьи, хозяина и сеньора.

Итак, несмотря на подъем феминистского движения в Европе XVI в., нельзя согласиться с мнением Буркхарда, который пишет: "Для того, чтобы понять достижения общества эпохи Возрождения, достаточно знать, что в то время женщина считалась равной мужчине". Великий швейцарский историк сказал это под впечатлением нескольких примеров из итальянской жизни, которые были исключением. Он не заметил, что улучшение общественного положения женщины того времени происходило не благодаря, а вопреки официальным властям и идеологии. Оно наступило в результате спора, и нельзя с уверенностью сказать, что он разрешился в пользу женщины. Это подтверждается двумя английскими историческими текстами елизаветинской эпохи. Первый взят из "Английской республики" Томаса Смита (1583 г.), посвященной английскому общественному устройству. Смит напоминает, что крепостные не могут иметь юридической власти над свободными людьми, являясь их орудием, собственностью и владением. К этой же категории он относит женщин, потому что природа создала их как хранительниц домашнего очага, кормилиц семьи и детей, а не для общественных должностей в местном или государственном плане; точно так же для этого не годятся малые дети.

Какие были принципы, такой была и повседневная жизнь и воспитание женщины. Вот как их описывает леди Джейн Грей гуманисту Р.Эшхему (скончавшемуся в 1568 г.):

"Когда я находилась в присутствии моего отца или матери, что бы я ни делала — говорила, молчала, ходила, стояла или сидела, ела или пила, шила, играла, — я должна была это делать размеренно, не спеша и обдуманно, с тем же совершенством, с каким Бог создал наш мир. Иначе мне грозило суровое наказание и выговор, а иногда я бывала так бита, пощипана, исцарапана и наказана каким-либо другим образом, что и сказать об этом нельзя из-за уважения, которое я должна питать к родителям. Словом, меня так несправедливо наказывали, что я находилась словно в аду".

Где же тут равенство полов, о котором пишет Брукхард? Эмансипация женщин наталкивалась на тяжелое наследие и непререкаемые авторитеты.

Поэтому нельзя судить о положении женщины в эпоху Возрождения на том основании, что среди писателей и государственных деятелей того времени были представительницы "второго пола". Эти примеры можно рассматривать как алиби, за которыми скрывается реальное положение подавляющего большинства женщин, и высокое положение нескольких из них совершенно не означает их общую эмансипацию.

Поднимемся выше по течению реки времени, чтобы напомнить, с каким упорством литература XIII–XV вв., например, во Франции, выставляла женские пороки и презрение к браку. Речь идет об уровне научной культуры, источником которой, хотя бы частично, был "официальный спор" властей того времени.

Так, во второй части "Романа о Розе" развенчивается куртуазная любовь и любовь вообще. Устами героев — Разума и Гения — автор говорит о том, что не следует лишать себя удовольствий секса. Но это законное наслаждение по сути всего лишь хитрость природы для продолжения рода человеческого. Все остальное — это наивность с одной стороны и обман с другой. Эта мораль не слишком христианская, и она окрашена таким антифеминизмом, который под стать взглядам Альваро Пелайо. Другой персонаж романа — Друг — утверждает, что женщины непостоянны, их так же трудно удержать, как угря за хвост, пойманного в Сене. Исключение составляют добродетельные женщины, но… Друг не встречал ни одной такой, как, впрочем, и сам Соломон. И уж если вам встретится такая, держите ее крепче! Тем же духом проникнуты "Стенания Майо", написанные около 1290 г. священником, женатым на мегере. Для него все женщины склочны, любопытны, непослушны, завистливы, алчны, развратны, жадны, лживы, нескромны, жестоки и суеверны.

Более характерной может быть также точка зрения Эташа Дешана, военного, дипломата, уездного судьи, который был современником Столетней войны и Великого раскола (он умер в 1406 г.), то есть принадлежал к поколению, погруженному в пессимизм. Он неустанно повторяет, что Церковь плачет, она жалка и неутешна. Мир стал таким плохим, что заслуживает Божьей кары и становится все хуже и хуже.

Царят в нем алчность и тщеславие,
Предательство, зависть и непослушание.
Грядет война, и было уж видение,
Что близко светопреставление.

Верой в неизбежность Судного дня Эташ Дешан пополняет ряды охваченных тревогой проповедников своего времени и, доведя мысль до логического конца, не советует вступать в брак: "Кто женится, тот приобретает головную боль". В его произведении есть, конечно, и любовные баллады, но в основном его отношение к женщине отмечено враждебностью. Если мужчина хочет счастья в браке, ему нужно закрыть глаза, заткнуть уши:

Будь глух и слеп, а главное, не вздумай
Жену свою расспрашивать о чем-нибудь.

Последнее незаконченное произведение "Зеркало замужества" содержит 12 тысяч стихов. В нем Свободное Желание, несмотря на старание Похоти, Безумства, Рабства и Лени, сочетается духовным союзом с Перечнем Наук. Эташ Дешан устами этого персонажа говорит о том, что брак для мужчины это мучение, какой бы ни была супруга. Ссылаясь на древних философов, он утверждает, что женская красота — это начало мужской страсти и развращения. Из-за женщин теряют рассудок и согласие, даже если предмет любви благороден. Свободное Желание сдается под натиском таких аргументов.

Наиболее показательными в "Зеркале замужества" являются строки, озаглавленные "О неуемной страсти и женском бесстыдстве", где Перечень Наук произносит нравоучение: философ по имени Секонс прочитал в книгах, что нет целомудренных женщин, и задумал проверить на деле это мрачное утверждение. Переодетый странником он возвращается домой к матери-вдове, которую не видел много-много лет. Служанка, которая его встретила, не узнала его. И тогда он обещает ее хозяйке "ночную усладу, упоение и утехи", если та примет его в свою постель. Кроме того, он пообещал дать денег и с наступлением дня уйти навсегда. Для старухи это было так выгодно и не грозило никакой опасностью, что она загорелась "огнем сладострастия и ликованием мысли об обещанных деньгах". Тогда странник раскрывает себя, и мать падает замертво от стыда.

Так бесконтрольный антифеминизм приводил к втаптыванию в грязь всех представительниц «второго» пола. Это зловещее нравоучение, подобно увеличительному стеклу, показывает, насколько обильной была литература, направленная против женщин. В начале Нового времени Европа была наводнена такими произведениями, как "Пятнадцать брачных радостей" или "Прирученная мегера". В качестве показательного можно привести также французский перевод начала XVI в. отрывка из "Любовного снадобья" гуманиста Энеаса Сильвио Пикколомини, ставшего впоследствии папой Пием II (1458–1464). Этот текст отсылает нас к произведению другого гуманиста XV в., монаха Батисты Монтовано.

"Монтовано сказал о женском отродье, что они подобострастны, сварливы, язвительны, жестоки и горды, склонны к предательству, без веры, закона и средств, безрассудны, не соблюдают закон, право и справедливость. (Женщина) непостоянная, непоседливая, праздношатающаяся, грязная, чванливая, жадная, недостойная, подозрительная, болтливая, опасная, склочная, слюнтяйка, обманщица, нетерпеливая, завистливая, лживая, легковерная, выпивоха, трудная, опасная, врунья, острая, продажная, обжора, колдунья, пагубная, слабая, неуравновешенная, суетливая, безжалостная и очень мстительная, полна лести и лени, злости и ненависти, притворства и жеманности, коварная в мести, властная, неблагодарная, очень жестокая, бесстрашная и хитрая, неподвластная…"

Подобное сквернословие, так похожее на 200 обвинений Альваро Пелайо, доказывает, что охаивание женщины стало стереотипом и всеобщим отношением к ней.

Неудивительно поэтому, что пик ненависти к женщине приходится на 1560–1620 гг. в лютеранской Германии, в момент ожидания близкого конца света, и все это благодаря печатной продукции. Янсен собрал в свое время большой материал на эту тему, некоторые данные которого могут быть показательны: в 1565 г. популярный автор Адам Шуберт в книге с многозначительным названием "Домашний черт" советует мужу без стеснения охаживать жену палкой, если та сущий черт, мужик в юбке. В конце книги муж убивает свою жену, что и должно было случиться. "Эта книжица, — пишет в заключение Шуберт, — составлена для того, чтобы склонить женщин к послушанию". В 1609 г. выходит объемная книга неизвестного проповедника "Женское зло" "о жажде власти, которая искушает злую женщину". Книга переиздавалась в 1612 и 1614 гг. Вскоре появляется новый трактат того же автора "Женская власть", в предисловии можно прочитать следующее: "Подгоняемая попутным ветром, моя сатира на всех парусах обошла все страны, а ее добрые слова вошли в поговорку".

Каким был этот "попутный ветер", можно увидеть из приведенных ниже двух проповедей, полных выпадов против женщин. Первая проповедь была напечатана в 1593 г.

"Действительно, намного больше авторов, злословящих и осыпающих женщин бранью, чем тех, кто сказал бы о них хоть что-нибудь хорошее. На корабле, в трактире, в кабаке и везде во всех местах можно найти книжицы с оскорблениями женщины, и праздношатающиеся люди проводят время, читая их. Простой человек, наслышавшись и начитавшись подобных вещей, ожесточается против женщин, и когда он узнает, что одну из них приговорили к сожжению на костре, то восклицает: "Поделом! Ведь женщина злее и лукавее самого дьявола".

Вторая проповедь 1617 г. выдержана в том же духе:

"Женщины представляют собой объект исключительной ненависти. Толпы писателей видят свою задачу в распространении самой черной клеветы против женского рода. Брак охаян, ему объявлена открытая война… Охотно прислушиваются к тому, что говорится против женщин, этим упиваются, а книжонки и рифмованные шутки пользуются большим спросом, за ними охотятся в книжных лавках".

Так вот, образованные люди Германии того времени, составляющие меньшинство населения, охотились за антифеминистской литературой, которая была к тому же фривольной, а точнее похабной. Этот факт открывает еще одну, неожиданную сторону книгопечатания, значение которого для развития гуманизма оценивается так высоко.

Обратимся теперь к Франции (хотя ее пример типичен и для других стран) и попытаемся объяснить массовый антифеминизм с других позиций. Для этого достаточно раскрыть любой сборник пословиц и поговорок. Они оставляют такое же впечатление, как и немецкие книжки, распространяемые разносчиками. И те, и другие отражают народные настроения, в то же время являясь продукцией ученой культуры. Составители сборников пословиц выбирали их из греческих и римских изречений, довольно свободно обращались с текстом Старого Завета, записывали устные поговорки, расставляя при этом по собственному усмотрению смысловые акценты. Тиражировались такие сборники благодаря книгопечатанию. И очень часто женщина упоминалась в них недобрым словом. Они содержали сентенции, собранные со всех концов света, способствовали их распространению в народе, приводя, таким образом, к росту массовой жестокости и ненависти к женщине. Исследование этого разнородного и трудно поддающегося анализу материала показало, что в среднем из десяти пословиц и поговорок, касающихся женщин, семь враждебно к ним настроены. Те же, которые благосклонны к женщинам, говорят о добродетелях примерной жены и хозяйки, подразумевая при этом, что подобное жемчужное зерно не так часто встречается: "Добрым оружием вооружен тот, кто доброй девице сужен", "Добрая жена стоит царского венца", "Если жена добра и умна, семье украшенье она", "Если жена добра, то и жизнь счастлива и долга". Однако этот мотив не был доминирующим. Переход к пословицам, выражающим ненависть к женщине, можно обозначить следующей сентенцией: "за стоящую жену не жалко и королевства; в противном случае нет зверя худшего". К тому же "наступил трудный год — неразумных жен невпроворот". Предупрежденный об опасности муж теперь не допустит главенства жены в семье.

"Позволишь жене взять верх над собой, так назавтра эта непотребная женщина тебе на голову сядет". Но, может быть, действительно стоит слушаться женщин: "Чего хочет женщина, того хочет Бог", "Лишь небеса знают, чего хочет женщина". В супружеской жизни мужчине нужна под рукой палка: "Плох ли, хорош ли конь, в шпоре нуждается он; плоха ли, добра ли жена, в палке нуждается она". Так стоит ли жениться? Многие поговорки не советуют делать этого: "За женой смотрел — день пролетел", "Что жениться, что в омут броситься", "Жену содержать — в бедности прозябать", "Если хочешь спокойно жить, жену не нужно заводить".

Сборник пословиц своевременно предупреждает о женских недостатках. Жена транжирит деньги: "Все, что писарь в дом принесет, в жену уйдет", "Женщине только самоцветы подавай". Однако часто роскошь одежды скрывает духовное уродство: "Жена богато наряжена, словно навозом обмазана; кто в глаза пускает пыль, у того на сердце гниль". Красота тоже подозрительна и опасна: "Красотой жены богат не будешь", "Красива девица, да дурная голова, хороша ослица, да цена невелика", "Скажите женщине, что она хороша, и черт ей напомнит об этом сто раз". А как раздражают мужчину женские слезы! А какие они неискренние: "Пес всегда готов пустить струю, а женщина — слезу", "Женщина смеется, когда может, а плачет, когда хочет". Женщина проливает крокодиловы слезы, поэтому ее обвиняют в неискренности: "Женщина плачет, женщина стенает, когда захочет, больна бывает", "Женщина в церкви ангел, в семье черт, а в постели обезьяна".

В то время сила слова была велика на всех уровнях общества (словом можно было унизить честь и достоинство, красноречие было очень популярно, большое значение придавалось также проповеднической деятельности). Именно тогда наблюдается рост тревоги по поводу женской болтовни, которая должна была быть под контролем мужчин: "Две женщины это судебное заведение, три — трескотня сорок, а четыре — это уже базар", "Тогда лишь до женщины дойдет очередь высказаться, когда курица захочет помочиться", "Не говори жене то, что хочешь держать в секрете", "Женщина не раскроет секрет только тогда, когда его не знает". Поэтому отношение к ней также пренебрежительное: "Женщина похожа на неоперившегося птенца — меняется и линяет без конца", "Эка невидаль была, баба без глупости жизнь прожила", "Женские мозги сделаны из обезьяньих сливок и лисьего сыра".

Презрение к женщине часто сопровождается враждебностью к этой неисправимой обманщице и злодейке. В этом смысле пословицы кратко повторяют обвинения из проповедей церковнослужителей — холостяков: "Женское сердце обмана полно, все потому что лукаво оно", "Сердце женщины, словно вино, яда полно", "Женщина — мать всякого вреда, от нее идет и злоба и беда", "Женский глаз — сети паука", "Добрая жена, хорошая ослица и хорошая коза — вот три гнусных животных", "Женщины очень опасны, и по природе коварны". Опасная мудрость поговорок устанавливает связь женского начала с адом: "Женщина раньше дьявола преуспела в искусстве", "Бог еще не сказал, а женщина уже догадалась". Кстати, сколько деревенских знахарок сгорело на кострах инквизиции! Так стоило ли супругу горевать о смерти жены? Но была ли кончина жены избавлением, ниспосланным свыше? "Траур по жене длится до порога", "Бог отнимает у мужа жену, когда не знает, чем бы еще ему угодить". Эта поговорка звучит также и в более категоричной форме: "Кому Бог хочет помочь, у того отбирает жену".[28]

Фрагменты сентенций, собранных в этот ужасный перечень, находят художественное воплощение в эстампах XVI в. В качестве примера рассмотрим те, которые были изданы во Франции. Эта продукция не была однозначной, колеблясь от положительного изображения женщины к отрицательному, так что одно компенсировалось другим. Так, хозяйка дома превозносилась в некоторых пословицах как любящая супруга и мать наследников. При таком взгляде на Адама и Еву материнство представлялось как эквивалент мужского труда: Ева кормит грудью младенца, а Адам трудится в поле, или же она отдыхает рядом с двумя детьми, а Адам пашет. На других эстампах изображены косец и жница, пастух и стригальщица овец, то есть показано, какую помощь может оказать женщина в сельском труде. Иллюстрации календарей изображают женщин, собирающих в корзины срезанные гроздья винограда, женщин, которые доят коров, давят вино, приносят землепашцам еду, помогают мужьям резать скот, месят тесто. На эстампах женщина пока еще изображается пряхой или ткачихой, она черпает воду из фонтана, стряпает, ухаживает за больными, обряжает усопших. Но все ее занятия второстепенны и как бы в тени мужского труда. В то же время, поскольку формы женского тела более пластичны, они использовались в изобразительном искусстве в качестве аллегорий Непорочности, Истины, Милосердия, Природы, Величия, Религии, Мудрости, Силы (например, девять изображений храбрости или четыре основных добродетели, четыре основных элемента, четыре части света). Что это? Упрочение положения женщины? Безусловно, но не в полной мере. Потому что так же как и Дева Мария, любая аллегория, будь то Минерва или Амазонки, выполнялась как анти-Ева, то есть изображалась как существо, лишенное основного женского предназначения, поставленное выше или по крайней мере вне пола. Поэтому не будем спешить с выводом, будто возврат к греко-римскому видению произвел основательный переворот в ментальности, ценностях и вере. Процесс происходил несколько иначе. Есть связь между изображением женщины с единорогом и античной Дианой — охотницей с оленем. Ева и Пандора играют одну и ту же роль, повергнув человечество в несчастье, через свое пагубное любопытство. "Страшный Суд" в Париже может быть истолкован как переложение мифа, где Ева передает Адаму искусительный плод. Обнаженность первых обитателей Эдема, так же как любовь Марса и Венеры, Юпитера и Каллисто передают вожделение в мире, где чувственность не осуждалась, наслаждение в земном (дохристианском) раю, где оно было дозволено. Но сады, воссозданные для наваждений, являются иллюзией. Так же иллюзорен образ женщины эротичной и безгрешной одновременно.

Отныне она становится ловушкой. Конечно, женщина олицетворяет мир, но и в этом случае она отвлекает мужчину от воинского или интеллектуального призвания. Воины обрывают плоды с яблони, у которой женское лицо, а ствол имеет форму тела, затем они засыпают в ее тени, вместо того чтобы идти в бой. Жена мешала Сократу мыслить; Аристотель из-за куртизанки превратился во вьючное животное. Мы вновь видим проявление женоненавистничества, которое в изобразительном искусстве Франции усилилось, начиная с 1560 г. При этом отметим одну поразительную деталь: когда женщина олицетворяет высокие идеалы, она не одета по моде XVI в. — фигура обычно обнажена или скрыта античными одеяниями, возвышается на пьедестале или на фоне идиллического пейзажа. И наоборот, когда женщина символизирует пагубные качества, она изображается в обычной одежде и обстановке того времени. Так, добродетельная женщина выведена за пределы реальности, а порочная занимает в ней полноправное место и олицетворяет все смертные грехи. Л.Давен изображает их в 1547 г. в виде женских фигур, прикованных цепью к Правосудию. Правда, Гнев и Обжорство изображены мужчинами, но пять других пороков — Гордыня, Алчность, Зависть, Лень и Сладострастие — имеют женский облик. На лубочном парижском эстампе второй половины XVI в. только Жадность изображена в виде скупца, подсчитывающего золотые монеты, а шесть остальных пороков приписываются женщине: Прожорливость изображена в виде отрыгивающей за столом женщины; Сладострастие — это Венера с Амуром; женщина, заснувшая на соломе рядом с ослом, символизирует Лень; Гнев изображен в виде матери-детоубийцы на фоне пылающего города; Гордыня — это аристократка в дорогих одеждах, любующаяся на себя в зеркале, а рядом с ней павлин; Зависть изображена отвратительной обнаженной старухой, отбивающейся от змеиных укусов. На заднем плане художник изобразил Сатану как напоминание о Судном дне.

Написанные под влиянием античных басен или Апокалипсиса, эстампы неустанно твердят о губительной для мужчин искусственной власти женщины. Вот юноша перед выбором между добродетелью и пороком. Первая изображается в виде ангела в строгом одеянии и с ореолом сияния; порок изображен в виде куртизанки верхом на павлине и одетой по последней моде. Сюжет "Красавицы верхом на Звере" Э.Делона ("мир, вкусив наслаждение, влечет человека в пропасть") воплощен в виде женщины, оседлавшей зверя о семи голов. Она весела, украшена венцом и экзотическим одеянием, грудь ее обнажена, она высоко подняла кубок наслаждения. Но на фоне адского огня изображен Сатана, жестом приглашающий ее в пекло. Искусство гравюры XVI в. запечатлело женщину в образе Медеи губительницы и отравительницы, соблазнившей Ясона и в конце концов убившей своих детей. Она изображена также в образе Цирцеи, превратившей в свиней спутников Одиссея.

Образ Медеи имел двойное значение — соблазна и женской жестокости. Мужчина XVI в. страшился этой жестокости. Поэтому Диана изображена неприступной девственницей, но ее целомудрие, дикое и опасное, символизирует непокорную природу. Актеон, увидевший богиню нагой, превращен в оленя и растерзан псами. "Безумная Марго" Брегеля безусловно олицетворяет властную и своенравную женщину. Марго в сопровождении таких же безумных женщин нападает на мужчин, которым они были так долго подвластны. Освободившись, они рушат все. Возглавляя обезумевших воительниц, с мечом в руке и блуждающим взором мегера держит путь прямо в ад.

Женское неистовство часто имеет эротическую основу. Одна гравюра 1557 г. высмеивает мужей, не обладающих надлежащей силой. Четыре пожилые женщины разного сословия солят обнаженным снизу мужчинам "и спереди, и сзади, чтобы прибавить им прыти и силы". Другой шуточный сюжет, уже известный по итальянскому искусству XV в., был популярен во Франции и Фландрии во второй половине XVI в. под названием "Влюбленная когорта и мужские штаны". Толпа женщин оспаривает обладание мужскими подштанниками, по форме напоминающими мужской член. Надпись под рисунком призывает дерущихся женщин к сдержанности: "Влюбленная когорта! Обращайтесь аккуратней с этим членом! Это вам не рука, нога или темя. Не повредите его в драке! Это семя, из которого произрастает человеческое племя". Однако женская жестокость не останавливается на сексуальном уровне. Ярость Марго уходит корнями в желание обладать мужчиной, который непослушен брачным законам и по своей природе разрушитель. Поэтому-то на гравюрах второй половины XVI в. так настойчиво повторяется сюжет мужа-простака, отдающего бразды семейного правления в руки жены. По сути, это та же борьба за мужские штаны, но на этот раз между мужчиной и женщиной. Она напяливает его штаны, а он ее юбку, берет в руки прялку и становится на колени перед своей мегерой, а та дает ему тумака. Варианты этой сатиры можно встретить на изображениях "перевернутого мира", так как женская разрушающая сила является одной из причин нарушения иерархии. Конечно, мир перевернулся, если жена берет в руки меч, а ее миролюбивый супруг — прялку. Непослушание слабого пола послужило фабулой басни, известной под названием "Наковальня, поедающая добрых мужей"; она изображена в виде жирного чудовища, у нее нет недостатка в пище, потому что мужья предпочитают попасть в глотку чудовищу, чем жить со сварливой женой. Шыш, питающийся добрыми женами, изображен худым, как скелет, так как редко встретишь послушную жену. Так, женщина была представлена в искусстве как воплощение греха и бунтарства, тем более если речь шла о женщине из простонародья. В "Безумном хороводе" (дерево, неизвестный автор, около 1560 г.) пятнадцать женщин символизируют пороки; у каждой из них шляпа с ослиными ушами, а в центре на возвышении стоит хозяйка танцев и играет на трубе. Пять женщин одеты изысканно, десять же остальных явно простого происхождения, как если бы степень разврата нарастала по мере снижения социального положения.

Важно также подчеркнуть еще одну аналогию: часто порок изображался в виде отвратительной старухи, любимой пособницы Сатаны. В эпоху Возрождения этот образ внушал настоящий ужас. Если в средневековье живопись и литература лишь слегка затрагивали эту тематику, то в начале Нового времени она становится доминирующей под влиянием античного искусства, которое стало более известно из-за произведений Боккаччо и «Целестины» Фернандо Рохаса (1499 г.). Эпоха Возрождения и барокко оставили в наследие отвратительный образ иссушенной словно скелет старухи, причем над созданием этого образа трудились такие аристократы пера, как Ронсар, Дю Белле, Агриппа д'Обинье, Сигонь, Сент-Аман и др.: "Живая мумия, сквозь пергамент ее кожи можно изучать анатомию" (Сигонь); "У нее источенные почерневшие зубы, гноящиеся глаза, сопливый нос" (Ронсар). Одним словом, старуха символизировала смерть: "У нее потухший взгляд, она худа, как скелет, обтянутый кожей; живой портрет смерти, мертвый портрет жизни; бесцветная падаль, могильная мертвятина, могильный скелет, достояние ворона". Такой видит старую женщину Сигонь с присущими барочному стилю излишествами: "высохшая доска; мешок с костями; фантом, которого страшится страх и боится ужас". Нет ничего удивительного в том, что эпоха, открывшая для себя наслаждение красотой женского молодого тела, с таким отвращением взирала на его умирание. Заслуживает внимания другой факт, а именно то, что скрывалось за страхом перед образом отвратительной старухи. Это было время, когда вошедший в моду неоплатонизм поучал, что красота равна доброте. Поэтому, забыв об изнуряющем женское тело материнстве, можно было предположить, что физическое старение равно злобе. Правда, иногда встречается изображение добродетели в виде старой женщины. Так, в иллюстрированном издании "Корабля дураков" Бранта и в шести настенных росписях парижской конфекции с названием "Истинное зеркало человеческой жизни" (вторая половина XVI в.) Целомудрие изображено в виде некрасивой пожилой женщины с пальмовой ветвью в руке. Ее колесница, запряженная двумя единорогами, давит Купидона. Но подобная живопись является исключением: лишь одна из трехсот аллегорий с изображением старой женщины символизирует положительное качество. В основном образ старой женщины использовался для символа зимы, бесплодия, голода, Великого поста, зависти (очень распространенная аналогия), сводни и, конечно, колдуньи.

Что касается последнего образа, то живопись Дюрера, Грина и других художников под стать проклятиям Ронсара, Дю Белле и д'Обинье, которые, в свою очередь, черпали вдохновение в античной поэзии. В оде 1550 г. Ронсар гневно говорит о вандомской ведьме, которую подвергли наказанию плетью, но, к сожалению, не казнили. Так пусть она умрет скорее! "И ее поганые кости никогда не скроет земля; пусть их растерзают вороны и псы". Эта сельская Медея знает секрет любовного зелья и сглаза, наводит ужас на людей и зверей, блуждая по кладбищам, она имеет власть над злыми силами природы: "Тебя почуяв, воет пес, реки текут вспять, и волки идут следом за твоей тенью".

То же чувство ужаса запечатлено в произведениях Дю Белле, который осыпает старую женщину проклятиями и оскорблениями: "колдунья и сводня, Горгона, старая чаровница", и повторяет общие места демонической литературы: "По твоей вине вымерзли виноградники, побиты градом посевы, засохли деревья. По твоей вине плачут землепашцы о погибшем урожае, а пастухи — о погибшем стаде".

Так, поэты, претендующие на гуманизм, повторяют худшие из обвинений инквизиторов. Вновь появились Горгоны, которые идентифицировались теперь со зловещими пособниками ада.

Логично, что в эпоху, когда люди так боялись Судного дня, дьявол и его подручные придали новый размах тысячелетнему страху перед слабым полом. Несмотря на некоторую реабилитацию женщин, которую, впрочем, нельзя считать официальной, эта цивилизация более, чем какая-либо другая, обвинила их. Культура того времени, взбудораженная и неустоявшаяся, ищет способы контроля над существом, стоящим так близко к природе, где Сатана "есть князь и бог". Для большинства мужчин эпохи Возрождения женщина по крайней мере подозрительна, но чаще всего опасна. Они оставили нам ее реальное, а не мифическое изображение. Тому, кто направлял письменную культуру, была чужда мысль, что женщина ничем не лучше и не хуже мужчины.

В начале Нового времени страх перед женщиной, этой непостоянной половиной человечества, достиг у теологов и юристов своей кульминации. Поэтому нет ничего удивительного в том, что охота на ведьм проходила с такой поразительной жестокостью. Напомнить об этом не будет лишним, но при определенных условиях, то есть увязав страх перед ведьмами с его другими видами. Речь идет не о переписывании заново истории процессов над ведьмами, а об их изучении в глобальном контексте, только таким образом возможно определить их истинное место в истории и ту роль, которую играли при этом религия и культура.

Христианские императоры IV в., затем Юстиниан на Востоке, а на Западе — Хильдерик III, Карл Великий и Карл Лысый ввели строгое наказание за занятие магией. В то же время Соборы неустанно запрещали магию. Однако Церковь позднего средневековья была милосердна и призывала к сдержанности в отношении виновных, которым следовало сохранить жизнь хотя бы для того, чтобы они могли раскаяться (из письма Льва VII немецкому архиепископу); точно так же не следовало преследовать невиновных женщин под предлогом разразившейся грозы или эпидемии (письмо Григория VII датскому королю). В епископальном руководстве, составленном около 906 г., по заказу архиепископа Тревского, — известном "Епископальном каноне", — старинное поверье о ночных скачках, в которых участвуют женщины, поклоняющиеся культу Дианы, признавалось вымыслом. Верить этим домыслам — значит дать обмануть себя дьяволу, но, поскольку речь идет о вымысле, то суровость излишня. Итак, учитывая, что большинство населения оставалось язычниками и, несмотря на суровость законов, теоретически запрещающих занятие магией, церковные власти в позднее средневековье проявляли в этом вопросе достаточно здравомыслия или, во всяком случае, прагматизма. Положение изменилось в конце XII в. под влиянием взаимосвязанных причин: во-первых, признание еретиками альбигойцев и вальдейцев, во-вторых, неудержимое желание обратить всех в христианство, которое проповедовалось и распространялось странствующими монахами. О беспокойстве в церковных кругах можно судить по развернувшейся дискуссии на IV Латранском Соборе, который вынес решение об обязательном ежегодном причастии и исповедании, ужесточил сегрегацию евреев и обязал епископов под угрозой низложения преследовать и карать еретиков. Затем, когда катары на юге Франции были побеждены, Григорий IX назначил в 1231 г. первым официальным инквизитором Германии Конрада Марбургского, потрясающего аскета и фанатика, который в течение полутора лет, вплоть до своей насильственной кончины, терроризировал Эрфурт, Марбург и долину Рейна. Только после его смерти погасли костры инквизиции. Но по его настоянию папа издал две буллы (в 1232 и 1233 гг.), в которых перечислялись все злодеяния еретиков, против которых боролся Конрад. Как полагали инквизитор и святейший папа, существовало тайное общество, в котором обряд посвящения требовал от вступающего поцеловать зад черной кошки и жабы и принести поклонение бледному, худому и холодному как лед человеку. На этих дьявольских сборищах поклонялись Люциферу, предавались сексуальным оргиям, а на Пасху ели облатку — тело Спасителя — и выплевывали ее в помойку. Так был обрисован тип культа, который получил вскоре название «шабаша», и антирелигия, угрожающая и противостоящая христианству. Однако преемники Григория IX не были так решительно настроены против демонических тайных обществ. В 1275 г. Александр IV не полностью удовлетворил требование доминиканцев на право инквизиции колдовства, и согласился лишь в том, что оно явно связано с ересью. Это было борьбой в тылу, так как рос страх перед дьявольской силой.

В этом плане Св. Фома Аквинский мало отличался от своих предшественников. Тем не менее он во многом превзошел авторов "Епископального канона", утверждая, что демоны могут помешать плотской любви или, приняв мужское и женское обличье, вступать с людьми в половую связь. И все же святейший ученый муж был скорее проводником идеи божественности, а злодеяния его занимали лишь время от времени. Основательно занялся этим Иоанн XXII, пришествию которого предшествовали громкие процессы, свидетельствующие об усилении сатанинского наваждения. С 1307 по 1314 год проходил процесс Храмовников, которые под пытками признавались в том, что отрицали Христа и плевали на Крест. В то же время епископ Труа был обвинен в убийстве через колдовство королевы Франции и в отравлении ее матери; правда, обвинение не подтвердилось. А вот Энгерранд де Мариньи, бывший хранитель казны Филиппа Красивого, за попытку убийства короля с помощью магии и восковых фигур был повешен в 1315 г. в замке Монфокон. Наконец, в 1317 г. Мао, графине Артуа, было предъявлено обвинение в приготовлении ядов и снадобий с помощью колдуньи Эсден. Однако обвинение было с нее снято. В этой атмосфере смуты и слухов о колдовстве Иоанн XXII, посоветовавшись с настоятелями орденов, богословами и епископами, издал в 1326 г. в Авиньоне буллу "Выше его воззрения". Отныне колдуны считались еретиками и инквизиция получала право их преследовать. Маги отвратили лик от истинной веры, поклоняясь дьяволу, вступив с ним в сговор и общаясь с демонами при помощи зеркал, перстней и снадобий. Христианам было отпущено восемь дней, чтобы отречься от Сатаны, прекратить занятие колдовством и сжечь книги по магии. Так сформулировалось опасное уравнение

злодейство = дьявольское колдовство = ересь

и замкнулся треугольник, внутри которого вскоре запылали костры инквизиции.

Позднее, в XIV в., деятельность инквизиции против колдовства была упорядочена как в теоретическом плане, так и на практике. В процессах над тулузскими ведьмами 1330–1340 гг. впервые было произнесено слово «шабаш». Имея опыт борьбы с катарским дуализмом, инквизиторы Лангедока под пыткой вынудили обвиняемых к признанию и противопоставили истинной Церкви ночную антицерковь, которая поклоняется Сатане, принимающему козлиное обличье, отрицает Христа, оскверняет облатку, нарушает спокойствие кладбищ и предается оргиям. Дьявольские сборища, против которых в XIII в. выступал Конрад Марбургский, теперь получает одиозное название «шабаш». Несколькими годами позже — в 1376 г. — Николау Эймерих в течение 12 лет исполнявший должность генерального Инквизитора Арагона, записал и упорядочил опыт своей деятельности в виде руководства для пользования собратьев по вере. Его "Руководство инквизитора" напоминает "Крепость веры" ярого антисемита Альфонсо де Спина. Эймерих считает, что гадание на картах и по линии судьбы на руке не является еретическим действом. Ересью считается все, что связано с демонами. Поклонение им на шабашах или в других местах считается культом единого бога, если же в них видят божественных посредников, то это культ святых. Заклинание силами ада также еретично, при этом используются магические знаки, фигуры и действия. Таким образом, все было готово для начала охоты на ведьм: разрешение получено, процедура упорядочена, преступления уточнены. При этом все смешалось — ведьмы, катары, колдуны, вальдейцы. Смешение ереси и колдовства привело к тому, что в зависимости от места и времени обвиняемые преследовались как религиозными, так и светскими судами. В конце XIV и в течение XV века растет число процессов над колдунами и трактатов, осуждающих колдовство. Оба фактора взаимосвязаны, так как теоретические произведения дают импульс преследованиям, которые, в свою очередь, являются для первых источником фактического материала. Посчитано — и цифры явно не завышены, — что в Европе в период 1320–1420 гг. было 12 процессов над ведьмами, которые велись инквизиторскими трибуналами, и 24 дела, которые слушались в светских судах; в период 1421–1486 гг. (дата выхода в свет "Молота ведьм") было 34 процесса в инквизиторских судах и 120 — в светских. В 1387 г. 67 колдунов и колдуний были приговорены в Каркасоне к сожжению на костре "за магию и преступления, связанные с ересью вальдейцев, альбигойцев и бегинов". В 1410 г. проходят суды в Венеции и снова в Каркасоне; в 1412 г. — в Тулузе и опять в Каркасоне. В 1428 г. власти епархии обнаружили очаги колдовства в Зиттене, в 1440 г. — в швейцарских и французских Альпах, в частности в Дофинэ. Виновных считали вальдейцами и обвиняли в том, что они летали на встречу с дьяволом. После 1430 г. растет также число процессов в Юре. Затем, в 1453 и 1459 гг. во Франции проходят два сенсационных суда. Первый суд обвинил доктора богословия Г.Аделина в том, что он в своих проповедях отрицал реальность шабашей и вступил в сговор с Сатаной. Приговоренный к пожизненному заключению, он умер в тюрьме четыре года спустя. Суд 1459 г. слушал дело вальдейцев Арраса. Двое обвиняемых под пыткой признались, что видели на шабаше властей города. Следствие вели инквизитор города и два доминиканца, убежденные, что каждый третий христианин — колдун. 32 обвиняемых под пыткой признали свое участие в шабашах и скрепили свои показания подписью. 18 из них были сожжены на костре, но в момент смерти они отреклись от своих показаний. В июне 1491 г. со всех было снято обвинение. Запоздалое раскаяние! А между тем растет страх перед колдунами как в религиозном, так и светском судах. В конце XV в. верхняя Германия и епархия Комо стали театром, где разыгрывалась настоящая охота на подручных Сатаны.

В то же время множатся зажигательные призывы к гонениям. С 1320 по 1420 год вышло 13 трактатов о колдовстве; с 1435 (дата появления «Пропасти» Нидера, приора доминиканцев в Бале) по 1486 год (год выхода в свет "Молота ведьм") таких трактатов было уже 28. «Пропасть» описывает гонения в Швейцарии под руководством инквизитора Пьера Бернского и делает следующее заключение: колдуны и колдуньи наводят порчу, вызывают бурю, губят урожай, поклоняются Люциферу и летают на шабаш. Женщины-маги особенно преуспевают в приготовлении любовных напитков, похищении детей и людоедстве. Все они — члены тайного общества, отрицающего Бога. «Пропасть» была первым произведением, в котором особо подчеркивалась роль женщин в колдовстве. Эта тема пятьдесят лет спустя будет доведена в "Молоте ведьм" до степени наваждения.

"Молоту ведьм" предшествовала булла Иннокентия VIII "Стремящиеся к высшей страсти" (1484 г.), которая свидетельствует, что трудная жизнь того времени (эпохи Возрождения) заставила папу больше думать об усилении гонений на ведьм в Германии, чем о религии. Текст буллы был по сути отражением наваждений немецких инквизиторов, которым всюду мерещились порча, отречение, мужские и женские демоны. Авторы "Молота ведьм" поместили папскую буллу в начале книги. Ее часто и ошибочно исключают из демонической литературы, по сути она является одним из звеньев адской цепи. В ней содержатся умолчания и пропуски, ничего не говорится о шабашах и очень мало о сговоре с Сатаной, дьявольском знаке и сборищах ведьм. Но более чем какое-либо другое произведение эта книга способствовала приравниванию народного ведовства к ереси, соединяя воедино светское и духовное преступления, вовлекая гражданские суды в репрессивный процесс. С другой стороны, впервые так четко было сказано, что дьявольские общества состоят в основном из женщин. И, наконец, системность книги, методология дознания и суда превращали эту книгу в рабочий инструмент первостепенной значимости для пользователей: на нее могли ссылаться судьи при ведении соответствующих дел. Этим объясняется ее успех, которого не знало ни одно издание по демонологии ни до, ни после: 14 переизданий с 1487 по 1520 год. В течение всего XVI в. и первой половины XVII в. по всей центральной и западной Европе множатся процессы и казни колдунов; а в период 1560–1630 гг. безумие преследования достигает своего апогея. В Дуэ суды над колдунами можно распределить в хронологическом порядке следующим образом: XV в. — 8; первая половина XVI в. — 13; середина XVI в. — 23; первая половина XVII в. — 16; вторая половина XVII в. — 3; XVIII в. — 1. В немецких и валлонских управах Люксембурга период 1606–1631 гг. насчитывает 224 процесса и только 7 с 1632 по 1650 год. Вслед за В.Монтер и Р.Мушблед можно попытаться произвести подсчет жертв процессов в разных частях Европы. Эта статистика дает, конечно, заниженные цифры, но позволяет уточнить хронологию, размах и горячие точки эпидемии страха.

Место | Дата | Общее число известных казней

Юго-восток Германии (совр. Баден-Вюртемберг) | 1560–1670 | 3229

Англия (Суссекс, Кент, Эссен и др.) | 1560–1700 | 109

Шотландия | 1590–1680 | 4400 (?)

Женева | 1537–1662 | 132

Кантон Ваатланд | 1537–1630 | 90

Кантоны Цюриха, Люцерны, Солотурна | 1533–1720 | 387

Кантон Нешатель и епископат Баль | 1570–1670 | 500

Франш-Контэ | 1599–1668 | 62

Лотарингия | 1576–1606 | 2000

Люксембург | 1606–1650 | 355

Графство Намюр | 1500–1645 | 149

Современный департамент Норд | 1371–1783 | 161

Англо-нормандские острова | 1562–1736 | 144

Лабур (французская баскская область) | 1609 | несколько сотен

Новая Кастилия | 1540–1685 | 0

Несмотря на ограниченность этой тематики, у нее то преимущество, что она вносит поправку в вымышленные цифры жертв (так, например, согласно Мишле, в 1513 г. в Женеве было сожжено на костре 500 колдунов; Трево-Ропер утверждает, что 60 лет, следующих за приходом Кальвина, насчитывают 150 казней на костре), а также показывает степень жестокости гонений между 1560 и 1630 гг. Она была относительно умеренной в первой половине XVI в. и касалась в основном районов Альп и Пиренеев. После 1550 г. примерно в течение века степень жестокости нарастала в Швейцарии, южной Германии (католической и протестантской), Франш-Контэ, Лотарингии, Люксембурге, Нидерландах — в общем, вдоль хребта, протянувшегося с юго-востока на северо-запад. В Англии, и особенно в Эссексе, охота на ведьм и колдунов была особенно жестокой в правление королевы Елизаветы, хотя пик паники с запозданием приходится на 1665 год. С момента победы Реформации жестокие гонения отмечены также в Шотландии (1560 г.). На юге Франции, в Лабуре, в конце правления Генриха IV безжалостные дознания судьи Лайкра привели на костер несколько сотен жертв. В то же время пылали костры в баскской области Испании. На другом конце Европы волна репрессий достигла Трансильвании и Дании, обрушившись в 1660-е годы на Швецию. Обессилев на Западе, во второй половине XVII в. и в XVIII в. она достигла Польши, которая была охвачена эпидемией чумы и антисемитизма. Во Франции и Германии, позднее в Массачусетсе ее наваждение колдовства сопровождалось истерией, "дьявольской одержимостью", закончившимися сенсационными процессами в Эксе в 1611 г., в Лудене в 1634-м и в Лувьере в 1647 г., в результате которых четыре священника были признаны виновными в том, что околдовали кающихся монашек. На пуританской земле Салема в 1692 г. по доносу припадочных девиц были повешены несчастные жертвы за то, что они якобы были причиной одержимости этих девушек. На Западе в XVIII в. были еще, но уже редко, процессы над ведьмами, но Салемские суды были последними из тех, которые наводили на людей ужас перед колдовскими чарами. Прежде чем люди вернулись к здравомыслию, успели произойти настоящие побоища в местах, которые считались властями наиболее зараженными демонической гнилью. В немецком городке Визенстег только в 1562 г. были сожжены на костре 63 женщины. В Оберштале, сельском захолустье с 700 жителями, в 1586–1588 гг. погибло на кострах 43 женщины и 11 мужчин, то есть 7 процентов населения. В 22 деревнях епископата Трев в период 1587–1593 гг. было сожжено 368 ведьм. В княжестве Вюрцбург за восемь лет с 1623 по 1631 год было совершено 900 казней. В Вюрцбурге, в местечке Оппенау, насчитывавшем 650 жителей, за девять месяцев было совершено восемь массовых сожжений, унесших 50 жизней. Что касается миссии Ланкра в Нидерландах в 1609 г., то она продолжалась всего несколько месяцев, но завершилась сотнями казней. Англия была более сдержанна в охоте на ведьм. Но и там, в 1645 лихорадочном году в Эссексе местные суды провели процессы над 36 обвиняемыми, 19 из которых были казнены.

Проходившие процессы и казни не были бы, конечно, возможны без их постоянного инициирования церковными и гражданскими властями. За буллой "Стремящиеся к высшей власти" 1484 г., которую называют песней войны против ада, последовали другие святейшие указы в том же духе. В 1500 г. Александр VI пишет приору Клостернсбурга и инквизитору Инститорис, чтобы знать о положении вещей в борьбе с колдовством в Моравии и Богемии. В 1513 г. Юлий II повелевает инквизитору Кремоны быть суровее с теми, кто поклоняется Сатане и в злых целях использует облатку. В 1521 г. Лев X угрожает венецианскому сенату отлучением, если тот будет чинить препятствия инквизиторам в их борьбе против колдовства в Брешии и Бергамо. Так поступали папы блестящего итальянского Ренессанса. Адриен VI также повелевает инквизиторам Кремону и Комо преследовать колдовство со всей суровостью. Его преемник Клемент VII дает также указания губернатору Болоньи и капитулу Зиттена. Такой поток приказов и подразумевающееся в них сатанинское наваждение не могли не оставить следа. Что же касается печально известных текстов Иоанна XXII и Иннокентия VIII, то они вошли в буллы 1585 и 1623 гг. Откликом на эти высочайшие указы, идущие из Рима, на местном уровне были соборные решения. Подсчитано, что в епархиях Кельна, Трев, Камбре, Малин, Турнэ, Анвера, Намюра, Меца и Льежа в период 1536–1643 гг 17 соборных решений призывали к борьбе с колдовством. Гроза против ведьм разразилась и в протестантском мире. В объединенных провинциях с 1580 по 1620 год 15 синодских решений предали их проклятию и отлучению от причастия. Такое же решение было принято во Франции Синодами Монтобана (1594 г.), Монпелье (1598 г.) и Ла Рошель (1607 г.). Светские власти не только поддерживали Церковь в борьбе против сатанинских сект. Различные формы демонического наваждения помогали укреплению абсолютизма. И наоборот, единение государства в эпоху Возрождения способствовало росту гонений на колдунов и ведьм. Для правительств отмечается растущая тенденция участия или по крайней мере контроля религиозного процесса и строгости при его нарушениях. Как никогда ранее церковь слилась с государством не без выгоды для последнего. Нависшая над церковью угроза не позволяла ей противиться этому слиянию. Создание испанской инквизиции в 1478 г. является одной из иллюстраций этого феномена, который можно сравнить с фагоцитозом. Показательная деталь: когда Карл V учредил в 1522 г. в Нидерландах инквизицию, то для выявления "тех, кто заражен ядом ереси", он выбрал не церковную, а светскую личность — Франсуа ван дер Хульста, члена брабантского совета. Два доктора богословия были его помощниками, но на правах экспертов. Впоследствии император вынужден был отозвать Хульста и примириться с Римом, но папе так и не удалось навязать ему свой выбор. Взаимодействие двух факторов — утверждение абсолютизма и гонение на колдовство — привело к изменениям судебной процедуры. В средневековье разрешалась свободная защита обвиняемого и гражданские суды редко применяли пытку. В эпоху Возрождения государственная юстиция приняла инквизиторскую процедуру. Вот только два убедительных примера: во Франции ордонанс Вилер-Котрэ (1539 г.) и в Нидерландах судебные ордонансы Филиппа II (1570 г.) ужесточили уголовное право, обобщили процедуру допроса, уменьшили права защиты и усилили произвол суда. Открытое устное слушание было изменено письменным и недоступным досье. Обвиняемые, зачастую неграмотные, оказывались без защиты перед судьями, в распоряжении которых было досье, содержание которого знали лишь они. Основным принципом новой процедуры стало «запугивание». И, наконец, если в средневековье суд занимался разрешением спора между частными лицами, то в начале Нового времени суды стали разрешать конфликты между личностью и обществом. Этим объясняется суровость, а точнее, чудовищность приговоров, которые считались показательными.

Краткий обзор гражданского судебного дела в Империи, Нидерландах и Англии подтверждает ожесточение государства в отношении колдовства в XVI и начале XVII века. В 1532 г. Карл V издает "Государеву кару", три главы которой посвящены колдовству. Глава XVII посвящена чарам и тем, кто использует книги, спички, странные формулы, подозрительные предметы или ведет себя необычным образом — их можно задержать и подвергнуть пытке. Глава III касается цели допроса: следует выяснить как и когда занимаются колдовством, используют ли отраву или магический порошок, бывают ли на шабаше и вступили ли в сговор с дьяволом. Глава CIX напоминает, что согласно римскому праву (т. е. кодексу Юстиниана) маги предавались огню, они несли наказание, как только начинали вредить людям.

Читаем в гл. CIX «Кары»:

"Если кто-нибудь начинает вредить людям колдовством или порчей, он будет предан смерти, и даже сожжен на костре. Если кто-нибудь занимается колдовством без вреда для других, то его наказание будет зависеть от тяжести совершенного греха, а определит его судья".

Как это было сделано в свое время Иннокентием VIII в церковном тексте (1484 г.), так, в свою очередь, император признал существование колдовства в документе гражданского законодательства. Перечисление видов колдовства добавило веры в его реальность и в дьявольское злоумышление. В Германии усиление репрессивных мер происходит еще во второй половине XVI в. В "Саксонской конституции" 1572 г. говорится о том, что ведьму надлежит сжечь на костре, даже если она не чинит вреда, только за то, что она вступила в сговор с Сатаной. Десятью годами позже та же мера была введена Великим курфюрстом, а затем и другими немецкими городами, внесшими подобные изменения в свои законодательства.

В Нидерландах, хотя они и считались имперскими владениями, Карл Пятый не решился применить положения "Nemesi corolivra". Тем не менее в графстве Намюр, например, в период 1505–1570 гг. гражданские суды отправили на костер 58 человек, обвиненных в колдовстве. Много было злоупотреблений в судебной практике сельской местности, поэтому королевский суд издал в 1570 г. ордонанс, в котором выражается сожаление по поводу некоторых арестов и казней, совершенных "без законных оснований… вопреки законности и вышедших указов". В ордонансе была досконально регламентирована пытка. Но, с другой стороны, его статья IX предписывала магистратам быть бдительными к проискам ведьм и ворожей и применять к ним суровые меры наказания. Но основным законодательным руководством для этой части Европы были положения ордонанса от 20 июля 1592 г., которые упраздняли всякую осторожность в репрессиях.

Введение отражает атмосферу драматизма времен Филиппа II:

"Наряду с прочими великими грехами, бедствиями и мерзостями, которые день за днем приближают наше злосчастное время к крушению и концу света, существуют различные сообщества колдовства, ведовства, чародейства, обмана, внушения, прельщения и нечестивости, некоторые из них — сущее орудие дьявола, которые подобно ереси, отречению от веры и неверию растут с каждым днем".

Далее, как в булле 1484 г., в "Государевой каре", следует, но более подробно, перечисление бесконечных колдовских обманов, чар, проклятий, отравлений, порчи и других мерзостей, которые творят чародеи. Веер преступлений раскрыт от астрологии до гадания по руке, от составления любовного зелья до завязывания узелка, от проклятий и прочих суеверных изображений для возмущения воздуха и сглаза, до исцеления сверхъестественным, то есть чудесным образом и снятия сглаза с людей и скота. Эти занятия не богоугодные, а дьявольские, даже если они приносят исцеление и используют святую воду, осе-нение крестом и Святое Писание. Эти уточнения предназначались для судей. Власти и проповедники остерегались распространять эти отвратительные детали, чтобы не вызывать досужего людского любопытства и не осведомлять народ о том, как эти мерзости совершаются. Но от судей король ожидал, что

"как церковные, так и светские власти исполнят свой долг дознания и соответствующие процедуры над теми, кто занимается или способствует колдовству, чтобы наказать их духовным судом согласно апостольским канонам и буллам и светским судом через гражданские законы и ордонансы… И повелевает советникам, чиновникам и судьям как нашим, так и наших вассалов, соблюдать этот указ и честь по божественным и человеческим законам".

"Этот ордонанс будет разослан во все города и деревни Нидерландов, которые должны зорко следить за дознанием и оповещать о злоупотреблениях, с тем чтобы виновные понесли наказание, и вести дознание лиц, которые, может статься, занимаются гаданием, ворожбой, колдовством, вальдейством или замечены в подобных злодеяниях и преступлениях. И если таковые будут выявлены, то к ним следует применять самые суровые насилия и наказания в соответствии с Божьими и людскими законами, не допуская ошибок и послаблений, исходя из того, что каждый убережет себя, если хочет избежать Божьего и Нашего гнева".

Из этого исторического документа становится очевидным, что церковная лексика употребляется вместе со светской, колдовство преследуется и считается таким же грехом, как ересь и неверие. Меньший акцент делается на чинимый людом вред (что было основным в булле "Стремящиеся к страсти"), но подчеркивается запрещенность занятия колдовством, которое предполагает вмешательство нечистой силы Судьям надлежит быть суровыми, и власти не потерпят их жалости. Поощряется доносительство, так как власти должны знать о том, кто гадалка, ворожея или вальдеец, и если такие найдутся, то к ним следует применять суровое наказание. Ордонанс Филиппа II 1592 г. с некоторыми послаблениями (например, в отношении купания ведьм) был переиздан в 1595 г.; эрцгерцоги переиздали его в 1606 году.

На Британских островах, как и на континенте, судопроизводство против колдовства было ужесточено, а точнее установлено, во второй половине XVI и в начале XVII века. Кальвинистская реформа ввела в 1563 г. в Шотландии первый закон против колдовства, начав, таким образом, век террора. Первый английский закон, осуждающий за колдовство, датируется 1542 г. В 1563 г. он был ужесточен "Актом против заклятий, ворожбы и колдовства". Правительство действительно было озабочено ростом вероломных занятий, которые принимали форму ложных пророчеств, предсказаний по звездам, различных заклятий. «Акт» признавал преступным обращение к нечистой силе независимо от того, с какой целью это делалось; смертным считалось преступление, если порча, сглаз или ворожба влекли за собой гибель людей. Если же жертва оставалась невредимой и ей был нанесен только ущерб или же убитым было только животное, виновный наказывался одним годом тюрьмы и четырьмя стояниями у позорного столба. За повторное преступление полагалась смерть. Смягченное наказание предусматривалось также за занятие колдовством с целью поиска кладов, потерянных вещей, ворожбы. При повторении преступления виновного ждало пожизненное заключение с конфискацией имущества. Это относительное милосердие противоречило требованиям английских богословов той поры, которые прочили смерть всем колдунам, даже тем, кто занимался белой магией. Более суровый закон 1604 г. был приведен в соответствие с законами континента. Из приведенной таблицы видно, насколько ужесточены были законы 1604 г. по сравнению с законами 1563 года.

Несмотря на ужесточение законов, в Англии пытки применялись редко (за исключением периода паники 1645 г. в Эссексе) или же можно предположить, что виновных просто вешали и сжигали.

Хронология, география и социология гонений на ведьм исследована и уточнена в ряде современных работ, раскрывающих сложность этого явления. Существует хронологическая глобальная связь между религиозными войнами (1560–1648 гг.) и ужесточением преследований за колдовство. Но вряд ли можно согласиться с мнением историков, которые утверждают, что рост эпидемии колдовства (1560 г.) прямо связан с возвратом религиозных войн. Исследуя географию процессов, он пришел к выводу, что каждая более или менее значительная вспышка находилась в пограничной зоне, где религиозная война велась не интеллектуальными средствами. Но исследование отдельных областей противоречит этому утверждению. Так, кантон Нешатель в Швейцарии находился на стыке двух противоборствующих конфессий, однако не был охвачен религиозными войнами. В то же время там прошли многочисленные процессы над ведьмами с 1610 по 1670 год. На протестантской земле епископата Баль, где люди в глаза не видели солдат, большая волна репрессий прошла в 1600 и 1610 гг. И наоборот, в католической северо-западной части в 1620-е годы количество процессов поубавилось в то время, как там началось военное вторжение, к которому добавились голод и эпидемии. Такой же спад гонений наблюдался в Франш-Контэ и в Баден-Вюртемберге с момента начала войн на этих территориях. В Женеве также охотники за ведьмами сделали передышку во время обострения конфликта с католической Савойей (1588–1594 гг.). Также констатируется прекращение борьбы против магии в Люксембурге после 1631 г.: бедствия, обрушившиеся на княжество в последующие годы, а именно после вступления Франции в Тридцатилетнюю войну, по-видимому, положили конец репрессиям. На севере Франции две основные вспышки преследований (1590–1600 гг. и 1610–1620 гг.) приходятся на период военного затишья. Исследование судебных дел, хранящихся в парламенте Парижа, доказывает, что период наивысшей строгости законов о колдовстве приходится на последние годы XVI в., когда религиозные войны стихли. На основании этих исследований можно заключить, что если в общем плане наиболее драматичные моменты борьбы с колдовством совпадают с религиозными войнами, то в локальном плане часто наблюдалась обратная зависимость между военными действиями и процессами над ведьмами. В таком случае встает вопрос, насколько можно считать противоречие между этими фактами случайным.

География инквизиторских костров показывает, что в центральной и южной Италии их не было (хотя процессы над ведьмами проводились и там), что испанская инквизиция, оказывается, была более милосердной, даже в баскской области. В то же время безумие преследований охватило Францию, Нидерланды, Германию и Шотландию. С уверенностью можно сказать, что репрессии особенно активно, велись в горных районах, начавшись в XIV в. в Пиренеях, затем в Альпах и позже перекинулись в Шотландию. Как же объяснить такую связь? Трево-Ропер категоричен по этому поводу: "Центр великих гонений на ведьм в Европе находился в Альпах и прилегающих областях, Юре, Вогезах, а также в Пиренеях в пределах Франции и в Испании. Это утверждение, которое кстати, предполагает взаимосвязь колдовства и движения катар, наводит на ту же мысль, что и сравнение очагов репрессий и военных действий периода религиозных войн. Православный мир не преследовал ведьм, а горные районы (Балканы) есть и там. В суде над вальдейцами Арраса, а также в многочисленных процессах над ведьмами во Франции, Англии, Нидерландах к суду привлекались жители равнин. И что самое главное — жертвами репрессий в основном были крестьяне (за исключением вальдейцев Арраса и некоторых других процессов). Так, в период 1565–1640 гг. подавляющее большинство апелляций в парламент Парижа по приговорам за колдовство пришло из сельской местности и более половины (57 %) по поводу лиц, связанных с землей. Поэтому не следует задерживаться на образе городской колдуньи Испании (Целестины Рохаса) или Италии, которая занимается колдовством ради денег, являясь в основном пособницей увеселений. Одержимые монашки, чьи монастыри находились в городах и которые были предметом шуток во французских хрониках XVII в., тоже остаются за пределами нашего вопроса. Их истерическое поведение, конечно, проливает свет на демонологию церковников, но оно имеет небольшое значение для вопроса об обвинениях в колдовстве, считавшемся в деревнях обычным занятием.

Используя сельскую доминанту колдовства, можно объяснить женевские процессы, которые проводились отнюдь не над жителями самого города. Доказано, что 50 процентов процессов приходится на деревни, находящиеся в подчинении Женевы и составляющие 7 процентов страны. Этот подсчет лишний раз подчеркивает тот факт, что лица, обвиняемые в колдовстве, были в основном деревенского происхождения. Нетрудно догадаться, что они находились на значительно более низком уровне по сравнению с требованиями и моделью мышления городской знати. Иногда, как например в Лабуре, они говорили на другом языке, чем судьи. Это несоответствие имело для горцев самые плачевные последствия (Савойя пользовалась у образованных людей твердой репутацией страны колдунов). Ясно также (и это не будет противоречить сказанному), что гонения были более жесткими в лесных районах, а в более общем плане — в пограничных районах, удаленных от центра (опять же, как в случае Лабура), где утверждающееся абсолютистское государство стремилось сломить сопротивление.

И еще один бесспорный факт: борьба с колдовством охватила как католические, так и протестантские страны. Может быть, в одних странах гонения были более суровыми, чем в других? В. Монтер снизил признанные ранее цифры при подсчете казней в Женеве времен Кальвина и его непосредственных преемников. Местными властями за 60 лет (с 1537 г.) было сожжено на кострах не 150, а 132 человека (с 1537 по 1662 г.), включая в эту цифру число казней по обвинению в порче скота и насылании чумы (процессы проходили в атмосфере паники из-за эпидемий 1545, 1567–1578, 1571 и 1615 гг.). Для юго-запада Германии периода 1560–1670 гг. Е. Мидельфортом составлена таблица соотношения процессов и казней в протестантских и католических землях.[29]

Годы — Процессы — Казни (% казней от процессов)

Протестантские земли

1560–1600 — 40 — 218 (4,5)

1601–1670 — 114–402 (3,5)

Kaтолические земли

1560–1600 — 150–896 (6)

1601–1670 — 167 — 1437 (8,6)

В этой части Европы репрессии были значительно суровее, чем в католических странах. Они усилились еще больше в XVII в., в то время как в протестантских странах наметилось их ослабление. В Эльзасе тоже католические гонения были более жесткими, чем протестантские. Можно также утверждать, что Англия не так жестоко преследовала за колдовство, как Лотарингия или Нидерланды. Но это всего лишь локальные статистики: в Юре католические и протестантские магистраты судили одинаково сурово. Но в католическом Фрибурге власти были более снисходительными, чем в кальвинистском кантоне Вод, что подтверждается следующими цифрами.

Место | Дата | Обвиняемые | Казненные | Изгнанные | % казненных

Вод | 1537–1630 | 102 | 90 | 6 | 90

Фрибург | 1601–1683 | 162 | 53 | 25 | 33

В то же время пресвитерианская Шотландия безжалостно свирепствовала против "пособников дьявола", тогда как папское государство не было подвержено колдовскому наваждению, а испанская инквизиция была на удивление умеренной в своих приговорах по этой части. Наконец, как католическая, так и протестантская вера не только имела теоретиков охоты на ведьм (кальвинист Дано, шотландский король Иаков VI — позже Иаков I английский, лютеранин Карпцов), но они оказывали также взаимное влияние: католик Бинцфельд цитирует протестантов Дано и Зрастуса; голландец Ветиус и немец Карпцов ссылаются на Дель Рио и "Молот ведьм"; «Демономания» Бодэна переиздана на латинский голландским кальвинистом.

В социологическом плане в настоящее время нельзя согласиться с мнением Мишле, будто колдунья — это бунтовщица, которую нищета и отчаяние толкали на отрицание церкви и общества. Современные исследования вносят поправки в это скороспелое произведение романтического историка. Так, в Эссексе, хотя обвиненные в колдовстве занимали более скромное социальное положение, чем их жертвы, большинство из них не были сельскими бедняками. Нельзя установить взаимообусловленность между бедностью и колдовством. Известно, что в Юре лица, проходящие по делу о колдовстве, не были бедняками, отщепенцами или заблудшими. Одни из них принадлежали к сословию буржуа Нешателя и Порентрюи. В сельской местности это были выходцы из почтенных семей, жены наместников, владельцев замков, магистратов. Лишь на севере современной Франции дело вальдейцев Арраса, начавшееся в 1459 г., составляет исключение в смысле городского и высокого происхождения обвиняемых. Исследования колдовства в Камбрезисе подтверждают тот факт, что в общем ведьмы были более бедны, чем их жертвы. Но это не означает, что они были самыми бедными в деревне. Исследования, проведенные в княжестве Люксембург, также вносят некоторые поправки: за исключением районов Люксембурга и Битбурга, большинство обвиняемых были бедняками и конфискация их имущества после казни не могла принести большой прибыли. В документах часто говорится: "Нечего было взять по причине бедности казненной". В то же время в Люксембурге и особенно в Битбурге гонениям подвергались бедняки и люди с положением — старосты, богатые суконщики, подьячие. Ни одна социальная прослойка не избежала этой участи. По документам парижского парламента в конце XVI и начале XVII века большинство осужденных за колдовство, подавших апелляцию, было низкого происхождения. Но были и побогаче, судя по размерам штрафа, который они должны были уплатить; они утверждали, что находятся тут, потому что богаты и их добро хотят у них отнять. Эти поправки не позволяют согласиться с упрощенной точкой зрения на причины гонений. Осужденные за колдовство были в основном бедняками. Но среди них было достаточно и таких, кто не был беден и даже, наоборот, был зажиточным. Поэтому нельзя квалифицировать так называемое колдовство как социальный бунт.

Требует также поправки удобная, но поспешная формулировка "охота на ведьм". Учитывая сказанное, женщины составляли большинство жертв репрессий. Но были и мужские жертвы. И распределение жертв по половому признаку, в зависимости от географии, может быть различным. В 1606–1650 гг. в немецких районах Люксембурга за колдовство было привлечено к суду 31 % мужчин и 69 % женщин; в валлонских районах — только 13 % мужчин, а женщин — 87 %. Подсчет по другим областям дает следующие результаты процентного соотношения мужских жертв от общего числа обвиняемых: в епископате Баль — 5 % мужчин, в графстве Намюр и в Эссексе — 8 %, в княжестве Монбельяр — 14 %, в кантоне Зиттен — 18 %, на юго-востоке Германии и в современном французском департаменте Норд — 18 %, в кантоне Нешатель — 19 %, в Женеве и Франш-Контэ — 24 %, в Толедо — 29 %, в Куэнка — 32 %, в кантоне Фрибург — 36 % и в провинции Вод — 42 %. Можно признать средней цифрой мужских жертв 18–20 %, а также то, что в городе число мужских жертв было больше, чем в деревне. Эта статистика верна как для Арраса XVI в., так и для Люксембурга XVII в. Мужчины, таким образом, составили большое количество жертв, однако основным и традиционным контингентом жертв были женщины.

Иногда бывает трудно точно установить возраст жертв. Проанализировав 195 дел (из которых 155 женских) швейцарских, английских и французских отцов, В. Монтер выводит средний возраст — 60 лет. Подтверждается таким образом стереотип ведьмы-старухи, который был распространен во всех слоях общества. Что касается семейного положения обвиняемых в колдовстве, то подсчет, проведенный на основании 582 дел (в Швейцарии, Монбельяне, Туле, Эссексе 1545 г.), дает следующие цифры: 37 % вдовы, 14 % незамужние, 49 % замужем. В этом подсчете поражает многочисленность вдов. Это можно объяснить тем, что в колдовстве подозревались в первую очередь старые женщины, среди которых было много вдов.

И еще один вопрос: существует ли в отношении женщин связь между колдовством и сексуальными отклонениями? При ответе на него следует учитывать результаты локальных исследований. В Англии и Лотарингии подтверждений этому нет. Документы, касающиеся Эссекса 1560–1670 гг. показывают, что из 25 случаев кровосмешения только к одному прибавляется еще обвинение в колдовстве. Точно так же из 43 персонажей ведьм в памфлетах, имевших хождение в Эссексе, лишь пять представлены распутными женщинами. Обобщая сказанное, можно утверждать, что в Англии колдовство прямо не ассоциировалось с другими видами преступлений закона. Напротив, в Люксембурге 1590–1630 гг. ведьма воспринималась общественным сознанием как сводница, шлюха, лживая, непристойная женщина и даже разбойница. Во всяком случае, это была особа, пользующаяся дурной репутацией и славой. Поэтому можно считать, что в Англии, как и в Лотарингии и Швейцарии, в сознании народа не было связи между обвинением в колдовстве и обвинениями в сексуальных отклонениях или воровстве; власти же считали их всех особенно опасными, то есть злостными преступницами: ведьмы могли навести порчу или погибель, вызвать бурю, сглазить как человека, так и животное и урожай в поле.

Прежде чем закрыть это досье, следует уточнить еще несколько вопросов. Во-первых, какое было соотношение смертных приговоров и общего числа процессов. Цифры сильно разнятся в зависимости от района, например, они разные в кантоне Вод и Фрибурге. Сравнивая данные, приведенные выше, можно создать таблицу, конечно, неполную, но достаточно показательную в этом отношении.

Средние данные больших периодов времени не могут, конечно, дать представление о коротких вспышках безумия и особой жестокости. Так, во время эпидемии чумы 1545 г. в Женеве 43 колдуна, наславших чумной мор, предстали перед судом и были казнены. В 1613 г. в Шиллоне на Женевском озере за четыре месяца были обвинены и сожжены на костре 27 человек. В Эльвангене (юго-восток Германии) в 1611–1613 гг. пылали сорок костров, на которых погибло более трехсот человек.

Регион Дата — % казней по отношению к обвиняемым

Республика Женева 1537–1662 — 27,7

Кантоны Цюрих, Зиттен, Люцерна 1533–1720 — 44

Кантон Нешатель 1568–1677 — 67,5

Франш-Контэ 1599–1668 — 62

Люксембург 1606–1650 — 64

Графство Намюр 1509–1646 — 64

Англо-нормандские общества 1562–1736 — 66

Эссекс 1560–1675 — 25

Департамент Норд (Франция) 1371–1783 — 49

В 1645 г. в Эссексе, до которого докатилась репрессивная волна, были арестованы 36 подозреваемых в колдовстве. 19 получили смертный приговор от присяжных судов; 9 умерли в застенках; 6 были в заключении еще в 1648 г. и только одна была оправдана. Но эти внезапные скачки в цифрах не должны затмевать длительного периода репрессий. В Женеве в период 1573–1662 гг. в обычные годы было от одного до четырех процессов за год. Так что после очередной паники наступало погружение в монотонное наваждение. Локализация процессов иногда подтверждает это. В Юре, как и в Эссексе XVI–XVII вв., речь шла скорее не об эпидемии, а о местном специфическом заболевании. В округе Ажуа (епископат Баль) с 1590 по 1622 год прошло 144 процесса о колдовстве. Ими были поражены 24 населенных пункта из 28 этого округа. Соседнее владение Валандэн (графство Нешатель) провело 45 процессов с 1607 по 1667 год, в которых было замешано 16 деревень из 18. Подобное соотношение цифр дает исследование относительно Эссекса, где в период 1560–1680 гг. 503 обвинения в колдовстве распределяются по 108 из 426 местных деревень.

Зачастую целый район был охвачен охотой или сам бросался в сети охотников за ведьмами. Репрессии, далеко не всегда показательные, внутри определенного пространственно-временного среза приобретали форму обычной повседневности без особых взрывов, не привлекая, таким образом, к себе внимания современников и исследователей. Отсюда можно сделать вывод: вспышки паники и эпидемии гонений на ведьм не были бы возможны без специфического местного страха колдовства. Этот страх при некоторых обстоятельствах возрастал, что отражалось на сознании населения и судей.

Изложив в общих чертах материалы досье обуздания колдовства в Европе начала Нового времени, попытаемся теперь осмыслить и объяснить этот кризис и этот страх. Исследователи вопроса впадали в две крайности: старались объяснить эту великую историческую загадку на основании поведенческих особенностей или народа, или судей. Избегая систематизированной и односторонней оценки такого сложного явления, хотелось бы предложить его синтетическое прочтение, учитывающее состояние обоих культурных уровней в их взаимодействии.

В первой половине XIX в. немецкие ученые Ярке и Монэ,[30] католики, враждебно настроенные к Французской революции, которым всюду мерещились тайные общества, отождествляли колдовство с широким заговором против Церкви. Мишле в книге «Ведьма» выражает ту же точку зрения, но с горячей симпатией к этим обществам. Как полагал романтический историк, победоносное шествие христианства убило аристократов Олимпа, но сонм местных божеств все еще принадлежал бескрайним просторам, лесам, горам, рекам. Они не только обитали в дуплах дубов и глубоких стремнинах рек. Они могли поселиться также в доме и благодаря заботам его хозяйки жить в очаге. После таких безапелляционных предпосылок Мишле переходит к силлогизмам о шабаше. Это была месть крепостных за их социальное и религиозное положение, осмеяние духовенства и знати, отрицание Христа, насмешка над официальной моралью, черная месса с танцами вокруг алтаря Люцифера — вечного Изгнанника, несправедливо низверженного с небес, хозяина природы. Возле него находился Бахус, да и сам Сатана своими мужскими атрибутами был похож на бога Пана или Приама. «Жрица» — невеста Сатаны — представляла униженных крепостных женщин. Мишле изобразил ее Медеей с трагическим, горящим взглядом, копной непокорных волос, змеевидно ниспадающих на плечи. Обрядовые сельские сборища существовали уже в XII–XIII вв., но с XIV в. они приобрели характер социального вызова церкви и знати, которые все больше дискредитировали себя. Новая волна интереса к произведению Мишле добавляет веры в реальность шабашей. Похоже, что некоторые талантливые французские историки поверили в них как в дьявольские сборища крестьян, как в средство спасения культуры волшебной одушевленной природы, не поддающейся христианизации. Это был фантастический бунт, выходящий за пределы реальности, мифический уход от противоречий действительности. К точке зрения Мишле присоединяется также этнолог Национального исследовательского центра, проживший около трех лет в нормандских лесах с целью изучения колдовства. Ж.Фавре считает существование шабашей бесспорным. Истина европейского колдовства состоит, по его мнению, в представлении всего того, что запрещено церковью: "Шабаш — это своего рода представление, которое устраивали сами для себя отщепенцы средневекового общества, выходя таким образом за пределы пространства, ограниченного запретами". За последние восемьдесят лет концепция Ярке, Монэ и Мишле о пережитках языческих обрядов в христианстве приобрела многих сторонников и в первую очередь благодаря изданию в 1890 г. книги Фрейзера "Золотая ветвь" с ее идеей о культе плодородия. В 1921 г. выходит в свет книга М.Мюррей "Колдовской культ в Западной Европе"" затем в 1931 г. ее работа по сопоставительной этнологии "Бог и колдовство". Основным тезисом обеих работ является утверждение, согласно которому в Европе сохранился культ двуликого Януса, символизирующего смену времен года, расцвет и увядание природы. Для возрождения божества была нужна обрядовая смерть, и в этом смысле Жанна д'Арк, Томас Бейкет — национальные жертвы. В местном масштабе богословы и судьи представляли это божество в виде Люцифера. Невозможно определить возраст этого культа, но сохранен он был благодаря низкорослому и подвергающемуся постоянным нападкам народцу гномов и фей, которые не порывают связи с людьми. Их сборища были двух видов: «эсбаш» — еженедельные собрания тринадцати и «шабаш», которые собирали большее число участников, но с таким же строгим порядком. И далее: единственным объяснением огромного числа осужденных за колдовство в Западной Европе может быть наличие распространенной религии во всех слоях общества, от высших до самых низких. В результате христианского наступления XVI–XVII вв. эта религия была разрушена. Недавно были переизданы произведения фанатического католика М.Саммерса "История колдовства и демонологии" (1926 г.) и "География колдовства" (1927 г.), пересказывающие тезисы Ярке, Монэ, а также с некоторыми изменениями идеи Мюррей. Он считает, что общество колдунов действительно существовало, так же как и шабаш, на котором происходило поклонение человеку, олицетворяющему Сатану. Но вместо пережитков дохристианских обрядов, подтвержденных научными исследованиями, Саммерс, основываясь на вере в демонов, раскрывает обширный сатанинский заговор против Бога и общества. После "тридцати лет исследований этого чудовищного отрезка истории" он пишет:

"Я попытался показать ведьму такой, какой она была на самом деле — тунеядкой и развратницей, распространяющей бесстыдную и отвратительную веру, привыкшей к яду, шантажу и другим преступлениям, состоящую в мощной тайной организации, враждебной Церкви и государству, проклинающей на словах и на деле, терроризирующей селян суевериями, пользующейся их доверчивостью и иногда делая вид, что приносит им исцеление; грязную повитуху; черную сердечную советчицу распутных дам и их развратных поклонников; пособницу порока и разврата, обогащающих бесстыдство и грязь той эпохи".

Несмотря на переиздание, произведения Саммерса остаются малоубедительными. Тем не менее, находит все новых и новых сторонников идея о структурном построении общества колдунов, в котором взаимодействие происходит во время исполнения коллективных обрядов. Так, финский ученый Рюнеберг в книге "Колдовство, демоны и культ плодородия" (1947 г.) пишет, что сборища, называемые богословами «шабаш», действительно происходили, это не было плодом воображения или внушением судей на дознаниях. Волшебники действительно объединялись в общества, владеющие с незапамятных времен наследством магических формул и ночных служб, способных причинить добро и зло. Во всех европейских языках слово «колдовство» имеет звуковое сходство со словом «плодородие». В конце средневековья Церковь начала гонения на пережитки язычества, объявив в то же время войну католикам. В результате этих гонений волшебники и катары соединились в тайное общество и вместо культа плодородия приняли культ Сатаны. Но это была последняя стадия, которой предшествовали обряды и таинства, направленные на плодородие и доброжелательность природы.

Работа Роза "Бог разящий" (1972 г.), несмотря на критику некоторых положений Мюррей, остается в основном на ее позициях. В ней отвергается мысль о живучести культа плодородия, наоборот, начиная с пещерного времени, существует сообщество колдунов, которое стало тайным в период христианских гонений. Их божество — получеловек, полуживотное обретает облик Сатаны, вакханалии превращаются в шабаши, во время которых участники под воздействием известных им трав впадают в транс. При гонениях XVI–XVII вв. местные сообщества создали обширные прочные, хотя и подпольные организации. В Шотландии во главе одной из таких организаций стоял Франсис Стюарт, который пытался волшебными средствами погубить Иакова VI.

Книга Рассела "Колдовство в средние века" (1972 г.) является попыткой современного толкования тезисов Мишле, дополненного идеями, почерпнутыми из работ Мюррей и Рюнеберга: многовековые обряды и службы, посвященные плодородию, с танцами, чревоугодием и эротикой под давлением христианского общества превратились в шабаши. В XI и тем более XIII веке, во времена гонений Конрада Марбургского, существовали общества колдунов-еретиков, поклоняющихся демону. Позже они объединились в отдаленных от городов районах. Ведьмы, конечно, не летали на шабаши на метле, это был результат видений в наркотическом состоянии. Но верно то, что они отрицали Церковь, лобызали зад человека или животного, олицетворяющего Сатану, предавались оргиям и людоедству. Эта социальная группа нигилистов, восставших против общественного и религиозного конформизма, была продуктом карающей христианской цивилизации, преимущественно инквизиции.

Можно ли, таким образом, делать обобщения и категорически утверждать что-либо на основании одних и тех же фактов, переходящих из одной книги в другую? Рассел, например, ссылается на работу Гинзбурга "Хорошо идущие", написанную на основании изучения материалов инквизиции Фриуля в период 1575–1650 гг. и доказывающую наличие пережитка культа плодородия десять веков спустя после принятия христианства. "Хорошо идущие" — это люди, рождающиеся с пережитками околоплодных оболочек, которые они сохраняют и носят на шее как амулет. При смене времен года они выходят ночью с пучками укропа сразиться с колдунами, которые, в свою очередь, вооружены колосьями пшеницы. От этой битвы зависит судьба урожая. Правда, делается все это во сне, в воображении этих людей. Инквизиции, даже не прибегая к пыткам, удалось убедить "хорошо идущих", что они сами колдуны и что они бывают на шабаше, но наказание к ним не было применено, так как в Италии к 1650 году за колдовство не наказывали. Гинзбург поместил "хорошо идущих" Фриуля в более широкий контекст и провел параллель между их обрядами и символической битвой зимы и весны, зимы и лета. Он устанавливает связь между "хорошо идущими" и шаманами в силу материальности их сновидений, во время которых идет битва за урожай, а также сходства с процессиями мертвецов или кортежем, сопровождающим богиню плодородия (Диану, Иродиаду или других). "Епископальный канон" и другие произведения до XVI в. свидетельствуют о распространенности подобных легенд во всей Европе, что, безусловно, способствовало зарождению мифа о шабашах.

В более общих чертах можно сказать, что исследования все более низких слоев общества раскрывают новые масштабы во времени и пространстве языческих пережитков в христианском мире. Изучение народного искусства полуострова, в частности в Мец-цоджорно, проведенное итальянскими этнологами и историками (Вономо, де Мартино, Ломбарди Сатриани, де Роза, а также Гинзбургом), выявило наличие вакхических дохристианских обрядов и пережитков язычества, слившихся с христианством или принявших его форму. Многочисленные данные подтверждают это. Так, в XVII в. иезуиты-миссионеры обнаружили, что на юге Италии крестьяне верят кто в сто, а кто в тысячу богов. И только сто лет спустя Бенедикт XIV вынужден был запретить в папском государстве кортежи обнаженных людей в честь бога Пана (1742 г.) и танцы и игры в масках в честь бога Вакха (1748 г.), хотя на Масленицу люди могли еще позволить себе войти в церковь ряжеными и в масках. В Бискайе и баскских районах сохранились гроты, источники, камни, то есть места языческих культов, с которыми связана легенда о главной волшебнице Мари, обитающей на вершинах гор. Ее называют также Хозяйкой или Госпожой. Это поверье было живо еще совсем недавно. В Бретани в начале XVII в. Ноблец с удивлением встретил жителей, исполняющих культовые обряды, посвященные Луне и источникам.

В тех же местах (в нижней Бретани) так повелось, что перед новой Луной люди встают на колени и молятся на нее, а в первый день нового года к источникам приносят жертву — кусок хлеба с маслом.

Такой же обычай был отмечен К.Томасом на Британских островах в начале Нового времени. Английский автор XV в. с прискорбием констатирует, что люди поклоняются Солнцу, Луне и звездам. В 1453 г. в Стентоне мясник и землепашец предстали перед судом за то, что утверждали, будто других богов, кроме Солнца и Луны, нет. В XVII в. пуританин Р. Бакстер в приходе Киддермйнстер обнаружил, что многие прихожане настолько невежественны, что для них Христос — это Солнце, а святой дух — Луна. В том же XVII в. В. Камден доносит, что дикие ирландцы, как и крещенные Ноблецом бретонцы, преклоняют колено перед новой Луной и читают "Отче наш". Подобный обряд отмечен в то же время в Йоркшире, а в Лондоне в 1641 г. существовали секты «сатурнитов» и «венерианцев», поклонявшиеся этим обожествленным планетам.

В 1590–1630 гг. в Люксембурге, где свирепствовали гонения на ведьм, был еще жив, правда в измененном виде, культ богини Дианы, которая называлась там «Жэн». Статуи этой богини сохранились в большом количестве до XVII в. О смешении, в результате распространения христианства различных религий, свидетельствует текст молитвы, который был засвидетельствован в суде 1626 г. по обвинению в колдовстве одной сельской жительницы. Этот текст представляет собой поэму в стихах, где речь идет о Христе и кресте, Св. Иоанне и дьяволе, деревьях, травах и цветущих лугах, Деве Марии и божествах, называемых «Энежи» (возможно, искаженное "Эвмениды"). К этим разрозненным фактам можно добавить еще веру в чертей, отличных от того Сатаны, каким его представляла Церковь; они обыденны, как полезны, так и вредны, крестьяне же стараются использовать их в свое благо.

Приведенные факты, разрозненные во времени и пространстве и которые могут быть дополнены при более глубоком исследовании, подтверждают слова Фрейда: "Христианские народы плохо крещены. Под глянцем христианства они остались, как и их предки, варварами, поклоняющимися многим богам".[31] Заключение, конечно, общего характера, но исследователи европейской истории XV–XVII вв. не могут его игнорировать. Это, кстати, подтверждается исследованиями начала XX в. на юге Кампаньи.

Тем не менее неполная христианизация, пережитки многобожия и старых религий не означают наличия культа плодородия, осознанного язычества и тайных обществ с антихристианскими службами. Единственно, о чем можно с уверенностью сказать, так это о религиозном сплаве, особенно в деревнях, новой веры со старыми поверьями. Но население считало себя христианами, не причастными к вере, заклейменной Церковью. К своему удивлению, оно узнало от проповедников двух Реформ, что язычество вездесуще. Для народа язычество было разбитым зеркалом, взорвавшейся Вселенной. Остатки его, конечно, сохранились в видоизмененных именах божеств и отношении к колдовству, но пантеона богов уже не было, так же, как и жрецов (или жриц) и самого догмата. Возможно, что язычество было живо, но оно не было осознанным и управляемым. Так все-таки были шабаши или нет? Вслед за такими историками, как Мандру, Трево-Ропер, Томак и Кон, я склонен к отрицательному ответу. Авторы, признающие существование в средневековье язычества как системы, которая позже приобрела сатанинский вид, опираются, как и Мишле, на исторические документы последующего периода XVI и XVII вв. — произведения по демонологии и отчеты о процессах. С другой стороны, неясно, каким образом подпольные общества, насчитывающие тысячелетнюю историю, могли вновь возродиться. Непонятно также, почему такие инквизиторы XIV в., как Бернар Ги и Николау Эймерих, ничего не говорят о сектах Люцифера, если они в то время существовали. Кроме того, Мюррей и ее последователи, цитируя шотландские и английские документы XVI–XVII вв., приводят их не полностью. В отчетах судов они не приводят фантастические детали, так что описание шабашей становится правдоподобным. При полном прочтении этих документов оказывается, что ведьмы летали на шабаш на метле, могли превратиться в жабу, а не только поклонялись козлу и занимались людоедством. Наконец, почему обрядовую человеческую жертву у евреев считать выдумкой, а у ведьм — правдой? Так получилось, что целая историческая школа проводила исследования документов недостаточно корректно. Кроме того, эти документы — книги по демонологии и судебные протоколы составлены представителями правящей культуры, которая сама насаждала этот страх. Безусловно, люди той эпохи использовали магические действия с целью нанесения ущерба. Но, судя по документам, в этом случае речь идет об отдельных колдунах, а не сообществах. То же самое можно сказать об Африке ХХ в.: трудно предположить, что там существуют организованные общества "ночных колдунов", хотя население твердо верит в их реальность.

Исследования в области этнографии и истории доказывают, что в Европе начала Нового времени не существовал культ плодородие, равно как не было тайных сатанинских обществ и организованного заговора против Церкви. И, напротив, эти исследования со всей очевидностью доказывают стойкость и живучесть ментальности колдовства и широкое распространение веры в исключительную способность некоторых людей сглазить или убить, приворожить или отвратить любовь, навести порчу на скот и урожай. При внимательном чтении документов процессов против ведьм можно обнаружить, что обвинения, предъявляемые подозреваемым в колдовстве, были двух видов, четко различающихся между собой. Обвинения, исходящие от местных жителей, касались в основном злых дел. Обвинения же, сформулированные судьями, касались сговора с дьяволом, шабашей, демонических литургий, то есть преступления против Бога. Таким образом, официальная культура включила в демонологическую систему как шутовство перевернутого мира, так и все отклонения от нормы, существование которых не подвергалось сомнению, но которые считались на всех уровнях общества сверхъестественными. Так, например, смерть сына после угроз, произнесенных им в адрес родителей; чья-то болезнь после того, как этот человек общался с подозрительной личностью, внезапная буря, уничтожившая посевы, тогда как соседское поле осталось невредимым. Однако интерпретация таких явлений была различной в зависимости от культурного уровня. Простонародье видело причину в том, что некоторые люди обладают мистической силой (полинезийский термин «мана» подходит для ее определения), Для судей и богословов все, что было сверхъестественным, могло быть логично объяснено только вмешательством сил, выше человеческих. За колдовством скрывались силы ада, выходящие из мрака в результате сговора с сатаной или во время шабаша. По словам одного англичанина елизаветинской эпохи, "колдуном следует считать того, кто способен и хочет причинить вред людям или животным". Но власть имущие государство и религия, поддерживая друг друга, объединили в одно понятие белую и черную магию, гадание и колдовство, исцеляющие заговоры и порчу, видя во всем этом дьявольскую силу.

Показателен в этом отношении исторический документ начала XVII в. на бретонском диалекте — «Исповедальник» — в котором одинаковому осуждению подвергаются обычаи празднования Ивана-Купалы, гадания, колдовство, сговор с дьяволом и заговоры:

"Тот, кто в ночь на Ивана-Купалу собирает травы, произносит разные заклятия или проклятия… совершает смертный грех… Произносить имя дьявола или взывать к нему при гадании или другом каком-либо деле есть смертный грех… Верить в сны или хотеть знать, что случится в будущем, есть смертный грех. Наблюдать, как гадают по повадкам животных, по пению или полету птиц так, как это делали предки, есть смертный грех… Заколдовать или заговорить какую-либо вещь, чтобы узнать или излечить болезнь, вращать решето, чтобы узнать, где находится потерянная вещь, лечить с помощью лозы перелом или вывих есть смертный грех… Тот, кто завязывает узелок, чтобы поссорить супругов и посеять раздор между ними, не только совершает смертный грех, но и не может получить прощение прежде, чем не развяжет узелок… Произносить молитву, для того чтобы Бог помог найти утерянную вещь, соблазнить женщину или девицу, добиться их благосклонности и склонить к замужеству значит совершать смертный грех. Тот, кто хочет избавиться от зубной боли с помощью гвоздя и заклятия именем Господа Бога, грешит смертным грехом".

Из этого исторического документа видно, что колдовством и смертным грехом считались даже целительные средства и гадания с чтением молитвы и взыванием к Богу, то есть любые действия, вызывающие необычный эффект, не разрешенные Церковью или официальной медициной. Так, в Лотарингии судьи заявили обвиняемым, что "это искусство может идти только от злого духа", что это дело рук Сатаны и что "суеверия относятся к колдовским действиям, исходящим от дьявола". По словам одного дворянина (1680 г.), как до разрыва с Римом, так и после этого, английское духовенство объявило войну ворожеям и гадателям, которым, по мнению Томаса Мора, "многие безумцы доверяют больше, чем Богу, и которые имеют больше последователей и учеников, чем самые известные богословы".

Различие в отношении к колдовству со стороны простонародья и высшего общества, а также сравнение с африканской культурой помогают лучше понять роль колдунов в европейской цивилизации. В них видели причину необычных несчастий, постигших отдельных людей, всенародные бедствия считались наказанием Господним. Обычно колдуном считался селянин с дурной репутацией из-за странностей в поведении, внешнем облике или же дурная слава была им наследована от матери или родственников. Как полагали, этот человек обладает исключительной властью, "дурным глазом" или "дурным дыханием", а также знает пагубные средства. Но речь не шла о его личных связях с неким дьяволом. Он сам мог быть причиной смерти, болезни, полового бессилия. Это пагубное существо было одновременно объектом зависти и отмщения, причем не только на словах, но и в действии. В структуре общества, находившегося на стадии суеверий, такой человек был необходим как козел отпущения, хотя некоторые сами старались присвоить себе эту пагубную репутацию колдуна. Здесь будет уместным привести результаты исследований Р.Люно и Л.В.Томаса, проведенные в Северном Того:

"В начале колдовство считалось средством "освобождения от потрясений". Конфликты, неизбежные в коллективе, где преобладают межличностные отношения, разрешаются непосредственно либо насилием, либо правовыми средствами. Если при этом напряжение не спадает, то обращение к сверхъестественному становится неизбежным. Поэтому появляются антиправовые образования, такие, как колдовство, благодаря которому в конфликты привносится обвинительная символика. Эти обвинения не являются произвольными или индифферентными; они произносятся при определенных сложившихся социальных отношениях. Колдовские обвинения способствуют спаду накопившейся агрессивности и напряжения. Очистительная роль колдовства не вызывает сомнений. Таким образом, противоборствующие стороны, помещенные в игровой план, стараются разрешить конфликт эффективными средствами: в коллективе всегда должен быть козел отпущения, на котором поляризуется общая агрессивность. Эта эмоциональная разрядка посредством символики способствует разрешению конфликта. В этом можно видеть еще одно подтверждение организующей роли насилия: колдун становится священной жертвой (жертвой наоборот), так как он переполнен злом своих обвинителей… Колдовство, скрывающее свою сущность подобно захлопнувшейся ракушке, является противовесом, отдушиной, которые позволяют освободиться от напряжения посредством насилия произвольного, но в то же время упорядоченного: никто не может быть обвинен кем угодно и как угодно".[32]

Колдовство выполняет еще две функции: пояснительную, так как считается причиной зла, и функцию генезиса, поскольку является отклонением от нормы в смысле поведения и облика колдуна. Видимо, исследования, проведенные в Того в начале XX в., вполне могут быть приемлемы для сравнения обстановки европейской сельской местности начала Нового времени.

В обществе этого типа пагубной власти колдуна нужно было противопоставить личность, способную исцелять, находить потерянные вещи, расколдовать. Если один мог заколдовать, то другой был способен расколдовать, и это придавало разыгрываемой драме бытия характер борьбы, из которой победителем выходил тот, кто был сильнее. Все сообщество было вовлечено в эту борьбу, и не было средства от нее уклониться. В современных исследованиях колдовства на Западе большое внимание уделяется ворожеям-целителям, загадочное искусство которых соединяет в себе народную медицину и церковные тексты. К.Томас полагает, что в Англии в период Реформации отказ от святых, приносящих исцеление, вызвал рост пациентов народных целителей, особенно среди обеспокоенного населения. В этом можно видеть объяснение отношения к ворожеям-целителям духовенства, которое видело в них опасных соперников. Поэтому в католических странах официальная культура насаждала мысль о дьявольской природе белой магии. Это тоже происходило из-за боязни конкуренции. Однако можно подойти к этому вопросу с другой стороны, а именно, не была ли мысль о дьявольской природе белых магов результатом отношения к ним сельского населения. Общество того времени породило и колдунов, и ворожей-целителей. Случалось и так, что один человек вынужден был быть и тем и другим одновременно. В силу исключительных способностей, которые в нем хотели видеть, этот человек внушал то страх, то восхищение поочередно, то нанося вред и порчу, то исцеляя и снимая сглаз. А в случае неудачной попытки исцеления его конечно обвиняли в колдовстве. Кондоминас пишет по этому поводу: "Случается, что целитель использует свое искусство в дурных целях и становится колдуном. Впрочем, целитель одного сообщества считается соседним сообществом колдуном, поскольку чужой всегда враг". Двусмысленность и загадочность положения этих людей приводила к тому, что, несмотря на различие целей, их осуждали, тем более что иногда одно лицо занималось белой и черной магией.

Мы вновь вернулись к вопросу о цивилизации, которую К.Томас и А.Макфарлан определили как общество "лицом к лицу". Вряд ли стоит еще раз говорить о той роли, которую сыграла вражда между соседями в обвинениях в колдовстве. Эти обвинения, исходящие от населения в форме доносов на злодеев, свидетельствовали о глубокой враждебности людей друг к другу. Исследования в Англии, а также в Камбрезисе показывают, что обвинители принадлежали к более высокому социальному уровню, чем их жертвы. Конечно, с бедняком легче спорить, ведь ему нечем заплатить за защиту. Но почти всегда обвиняемые оказывались обездоленными людьми, которым отказывали в их просьбе. Мы подошли, таким образом, к главному вопросу, почему в определенный исторический период в Европе так много стало доносов. В Англии, например, инициатива охоты на ведьм и колдунов исходила больше от самих селян, чем от судей и церковников. Поэтому искать причину этого кризиса следует в изменениях, происходивших в то время в сельском сообществе людей. Традиционное «хуторское» хозяйство уступало место более современным сельскохозяйственным отношениям: богатые становились богаче, бедные — беднее, и их число увеличивалось. Росло взаимное отчуждение. Если раньше богатые помогали бедным в их существовании, то для новых условий характерен индивидуализм, а анонимные институты помощи беднякам заменили традиционные формы милосердия, такие, как помощь натурой и деньгами. Поэтому нуждающиеся люди имели больше причин мстить за свою бедность. У тех, кто отказывал в помощи, развивался комплекс вины, который перерождался в неприязнь к просящему помощи. И если случалось несчастье с тем, кто остался глух к просьбе ближнего, то он полагал, что это дело рук того, кому он отказал в помощи. Таков был психологический механизм доносов и преследований на сельском уровне. Что касается Англии, то к этому следует также добавить, как следствие Реформации, полный разрыв с христианскими средствами исцеления (святой водой, молитвами, обращенными к святым и т. д.) и в то же время непомерный рост веры в дьявольскую силу. Так что и духовенство, и паства испытывали искушение видеть причину всех зол в демонической силе. Перед ней население чувствовало себя менее защищенным, чем раньше. Этим объясняется также тот факт, что преследованиям больше подвергались женщины, так как они пострадали больше, чем мужчины от революционных преобразований как в религии, так и в общественно-экономических отношениях. Таково мнение английских историков К.Томаса и А.Макфарлана.

Приемлемы ли выводы английских историков для всей Европы? Преследования ведьм получили больший размах в католических странах (во Франции, Нидерландах, на юго-востоке Германии), чем в протестантских регионах. Выше было показано, что по ту и другую сторону религиозного барьера судьи и богословы распространялись о власти дьявола с невиданной доселе подробностью в деталях. Кроме того, жертвы гонений на ведьм не всегда были бедняками. Наконец, процессы над ведьмами происходили в Швейцарии, Лабуре, Лотарингии, Франш-Контэ, Люксембурге, то есть в экономически отсталых районах, не затронутых такими общественно-экономическими преобразованиями, которые были характерны для Англии. Поэтому нельзя полностью применить выводы английских исследований к условиям всей Европы. Но их заслуга в том, что они обратили внимание на такой аспект исследования, как простонародный уровень, не только для того, чтобы выявить сатанинские культы и антихристианские службы, но и для того, чтобы показать, что причину доносов следует искать в самих людях.

Обобщая, можно сказать, что в Европе начала Нового времени население было более обеспокоено и, следовательно, более подозрительно, чем раньше. В чем причина этой обеспокоенности и чувства незащищенности? Почему рост пессимизма связан с ростом колдовства? Крестьяне того времени столкнулись с такими явлениями, как галопирующая инфляция, страшный голод, истощение земель, как следствие роста населения — безработица и вследствие этого бродяжничество и, наконец, смуты религиозных конфликтов.

По поводу религиозных войн можно сказать, что они не были связаны с процессами над ведьмами. Тем не менее большая часть западной и центральной Европы, — а именно там происходили гонения на ведьм, была подвержена религиозным неурядицам. Не случайно поэтому Италия и Испания, которые более быстро отразили протестантский натиск, испытывали меньший страх перед колдунами и ведьмами. За исключением этих стран религиозный конфликт способствовал росту чувства общей незащищенности. Сыграл свою роль также тот фактор, которому до сих пор не придавалось особого значения, но который заслуживает внимания. Дело в том, что гонения на ведьм происходили в христианском мире, где безразличие к вере духовенства достигло угрожающих размеров, большинство священников дискредитировали себя, а Реформация породила колебания в вере. В Германии середины XVI в. некоторые сельские священники по воскресеньям служили то римскую, то лютеранскую мессы. Население, предоставленное самому себе, испытывало все большее беспокойство.

Итак, без глубокого изучения крестьянской среды невозможно понять во всей сложности такое явление, как гонение на ведьм в Европе. Простой люд был буквально погружен в колдовскую среду. Случалось, что из-за недостаточного знания христианских обрядов они неосознанно смешивались с традиционными языческими культами, дошедшими из глубины веков. Некоторые люди пользовались дурной славой. Несомненно, что, веря в свои исключительные способности, они могли использовать их в целях отмщения. Кроме того, начало Нового времени принесло им такие испытания, которые способствовали росту пессимизма. Все это происходило, во всяком случае в деревнях, на фоне падения авторитета духовенства и в то же время распространения демонологии со стороны официальной культуры. Безусловно, какие-то моменты этой идеологии были крестьянами усвоены, так что в Англии они выдавали властям обвиняемых, а в Люксембурге участвовали в дознаниях. Так или иначе, процессы над ведьмами свидетельствуют о глубокой растерянности в крестьянской среде. Какой бы ни была ответственность церковников и законников за гонение на ведьм, оно не было бы возможно без согласия и помощи населения на местах. Поэтому с точки зрения методологии при исследовании множества факторов, спровоцировавших такое загадочное явление европейской истории, нельзя учитывать лишь один социальный и культурный уровень — высшее общество или простонародье. Напротив, следует изучить оба уровня и установить между ними связь.

В 1609 г. Генрих IV, поручив президенту парламента Бордо и советнику де Ланкру провести процесс над ведьмами и колдунами Лабура, пишет: "Селяне и жители нашей вотчины Лабур просят нас сказать, что вот уже четыре года, как у них развелось такое число колдунов и колдуний, что вся местность заражена ими, так что жители скоро вынуждены будут покинуть свой кров и бежать, если им срочно не будет оказана помощь и защита от колдовства". Ясно, что речь идет о просьбе, адресованной властям, хотя трудно понять, о каких селянах, взывающих о помощи, говорится в тексте. Ясно также и то, что откуда бы ни исходили обвинения в колдовстве, нужны были суды гражданские или церковные, чтобы рассмотреть жалобу, провести следствие и вынести приговор. Впрочем, в различных регионах и в различные периоды гонения на ведьм происходили также по инициативе самих церковников и законников. Об этом свидетельствуют данные исследования в Люксембурге периода 1590–1630 гг. Там, а также в Нидерландах, власти разослали городским главам анкеты, побуждая их к доносам и выявлению случаев колдовства. Палачи работали без устали на службе обеспокоенного правосудия. Нельзя отрицать того факта, что существует причинно-следственная связь между степенью сатанинского наваждения инквизиторов всех видов и числом казней колдунов, ведьм и других пособников дьявола. Судьи часто сами создавали себе виновных. Это справедливо для Конрада Марбургского в период 1231–1232 гг., для Н.Реми, казнившего от двух до трех тысяч ведьм в период 1576–1606 гг., для принцев-епископов Фульды, Трев, Вюрцбурга и Бамберга, которые были неустанными врагами дьявольских исчадий в конце XVI и начале XVII века. Благодаря исключительному упорству двух миланских архиепископов в конце XVI и начале XVII века в горной части Ломбардии проводились систематические поиски пособников сатаны. В Эссексе во время эпидемии колдовства в 1645 г. два гонителя на ведьм, Стерн и Гопкинс, сыграли первую скрипку, хотя и производили впечатление, будто идут навстречу пожеланиям населения. Эти инквизиторы использовали при допросах пытки — верный способ добиться признаний, что противоречило английским традициям.

Нельзя отрицать, что пытки и угрозы при допросах увеличивали число виновных. Это подтверждается показаниями иезуита Ф.Спая в его известной книге "Преступное поручительство" (1631 г.).

"Из-за пыток наша немецкая земля полнится ведьмами и неслыханной злобой, и не только Германия, но любая другая страна, где применяется пытка. Если нас подвергнуть пытке, то мы все признаемся в колдовстве".

Нам легко критиковать способы добиться признания. Но под пыткой можно было признать любую вину. В Англии в XVI–XVII вв. пытки применялись меньше, чем на континенте. Но голодом и лишением сна также можно было сломить сопротивление. Обвиняемый, запутанный и часто плохо понимающий вопросы, старался соглашаться с судьями и утвердительно отвечать на все вопросы. Случалось, что люди сами являлись в суд и обвиняли себя в колдовстве. Другие признавались в сговоре со злыми духами. Были и такие, что, несмотря на очевидность, приписывали себе преступления, которых не совершали. Как следует понимать эти показания? Видимо, подход должен быть индивидуальным. Возможно, обвиняемый был в состоянии острой депрессии (по выражению того времени, впал в меланхолию). Кто-то искал известности и дурной славы, а кто-то старался признанием освободиться от накопившейся злобы против соседа. Однако такое признание становилось действительным для судей лишь тогда, когда оно было зафиксировано по форме и на языке, соответствующем их идеологии, то есть демолологии, еженедельно насаждавшейся посредством проповедей в общественном сознании. Несомненным подтверждением этого может служить свидетельство просвещенного инквизитора Алонсо де Саласар и Фриас, который в 1610 г. попытался объяснить колдовство в баскской области. В «Мемуарах» Саласар пишет об исключительной роли коллективного внушения во время проповедей. В Олаге после проповеди люди впали в слепую доверчивость. В другом месте подробности эдикта 1611 г. вызывали у молодежи признания в ночных сборищах и полетах на шабаш. Итак, мы столкнулись с миром богословов и судей. И те, и другие с помощью давно известных стереотипов выражали страх ниспровержения. Обвинения в заговоре предъявлялись еще первым христианам, небольшие сообщества которых своими верой и образом жизни отрицали ценности греко-римской цивилизации. Их тайные собрания представлялись врагами христианства в виде кровосмесительных оргий, во время которых убивали и поедали детей и поклонялись ослу. Когда христианство утвердилось, то подобные обвинения предъявлялись фригийским горцам (IV в.), апостольской армянской церкви (VIII в.), богомолам Фракии (IX в.). На Западе подобная клевета с демонологической примесью (поскольку еретики считались приверженцами Сатаны) произносилась в адрес набожных орлеанских каноников, затем жертв Конрада Марбургского, катар, вальдейцев. Чем более суровый образ жизни вела диссидентская группа, тем большие излишества ей приписывались (коллективное поклонение дьяволу во время ночной службы, детоубийство, людоедство, сексуальные оргии). Тем же обвинениям подвергались евреи, которых ненавидели и побаивались, и гугеноты во Франции XVI в. со стороны своих католических противников. В общем, для властей еретик всегда был самым мрачным отклонением от нормы. А колдуны и колдуньи все более и более рассматривались как еретики. Поэтому им предъявлялись обвинения, ставшие стереотипом в течение вековых традиций.

Благодаря двум историческим документам, различным и в то же время одноплановым, можно понять, как судьи или духовники добивались от простых людей (под пыткой или без нее) любых признаний: полета на шабаш, сексуальных оргий, дьявольских сборищ и т. п.

Перенесемся в Сюньи в Люксембурге 1657 г. Допрашивается подозреваемая в колдовстве некая Пьеретта Пети. Сначала ведется дознание о ее колдовских действиях: она ли вызвала худобу коровы Анри Теллье? Она ли вдохнула смерть в уста жены Байи? Она ли хотела погубить свою соседку Изабель Мерньи, дав ей отведать гороха и пирога? Обвиняемая все отрицала. Два дня спустя допрос возобновляется.

Статья 15: Когда обвиняемая бывала бита своим покойным мужем Пьере, скрывалась ли она от побоев в сенном сарае?

Ответ: Да.

Статья 16: Где к ней явился дьявол и сказал, чтобы она сочеталась с ним и он даст ей средства жить в свое удовольствие?

Ответ: Да.

Статья 17: Что она сочеталась с дьяволом и имела с ним дело?

Ответ: Она не знает, имела ли она дело с дьяволом в тот раз, но насколько помнит, имела с ним дело, когда ей случалось забыть осенить себя крестом.

Статья 18: Какое имя имел дьявол и как он говорил, чтобы его называли?

Ответ: Вельзевул.

Статья 19: Где и в каких местах она плясала с дьяволом? Было ли это в Хатрель, Гутель, Долине Безумцев, Саффа или другом месте?

Ответ: Это было в этих четырех местах.

Статья 20: Ей следует назвать тех, кого она встречала на танцах в Хартель и Гутель. Видела ли она там Жанет Хуарт, жену Жана Робо, большую Марсон Хуарт, ее сестру, Катрин Роберт, жену Хуссона Жадэн и Женн Жадэн, его сестру? Были ли они там?

Ответ: В Гутель она узнала Жанет Хуарт, жену Жана Робо; Мансон Хуарт, его сестру; Катрин Роберт, жену Хуссона Жадэн и Жени Жадэн, его сестру; они там плясали и еще двое из Пюсманж, имена которых она не знает. Она даже не знает, были ли эти двое из Пюсманж, но когда они возвращались, то пошли в ту сторону. Это было тем летом.

Статья 24: Пусть она назовет другие места, где они имели обычай плясать по ночам и кого она там встречала?

Ответ: Других мест она не припоминает.

Статья 33: Ей следует назвать, кого она отравила еще из мужчин, женщин, детей?

Ответ: Она не помнит никого.

По поводу этого документа комментарий Дюпон-Буша очень уместен: на ясно поставленный вопрос судьи обвиняемая отвечает «да» или дословно повторяет то, что было в вопросе. Если же ей следует что-то уточнить или добавить, то она не может ничего вспомнить.

"Точное совпадение ответов и вопросов, почти автоматическое согласие подозреваемой с предъявленными ей судом обвинениями, а с другой стороны, отсутствие памяти, когда следует что-то сказать от себя лично, все это позволяет на конкретном примере выявить основную фазу создания мифа о демонах и шабаше. Конечно, крестьяне слышали о дьяволе в церкви от священника. Ведьма сразу же отвечает, что дьявол являлся ей, когда она забывала креститься. Ее демон имеет научное имя — Вельзевул. Что касается остального, то все ответы внушены ей судьями".

Обратимся к другому документу, поясняющему предыдущий. Это инструкции духовнику, составленные отцом Монуар, который вел миссионерскую деятельность в Бретани в 1640–1683 гг. Он составил их в 1650 г. и дал многозначительное название «Гора», так как полагал, что в Бретонских горах водятся ведьмы, объединенные в «каббалу», что эти горы прекрасно подходят для шабашей. Все это он называл одним словом синагога. В Бретани процессы над ведьмами не были многочисленными. В то время, когда Монуар начал свой крестовый поход, во Франции костры уже не полыхали. Тем более что задача миссионера была в том, чтобы обращать в веру, а не наказывать. Поэтому-то неутомимый иезуит и дает инструкции, как добиться признания и снять "чары молчания", за которыми Сатана пытается скрыть сговор с ним. "Этот сговор настолько сатанинский, что исповедующийся не решается признаться в нем. Поэтому ему нужна решительная помощь духовника". Было бы ошибкой доверять безобидным исповедям. "По опыту известно, что без помощи духовника эти кающиеся (ведьмы) никогда не сознаются ни в одном своем грехе, как бы велик он ни был".

По многим признакам миссионер может узнать грехи исповедующейся: живет ли она в местности, где говорят о колдовстве и колдуньях, хорошо ли она знает катехизис; есть ли при ней четки; носит ли она, по своему суеверию, амулет. Если на эти вопросы нет исчерпывающих ответов, то нужно опросить других людей. Монуар рекомендует осторожничать, но если нужно, то кающегося можно ошеломить внезапным вопросом, "потому что если вести дознание, основываясь только на серьезных подозрениях, то это будет еще более худшая исповедь". На практике духовник должен повсюду видеть колдовство, каждый кающийся должен в нем подозреваться, каждая исповедь должна давать повод для борьбы Церкви с Сатаной. Как выйти победителем из этой схватки и нанести наибольший ущерб Сатане? В этом задача миссионера, который должен уметь вырвать признания у исповедующегося. Миссионер является посланником Бога, и ему поручено составить сотни досье на ведьм.

Чтобы выявить их, существуют хорошие средства, но, главное, следует неустанно допрашивать. Бывает, какой-нибудь кающийся только заикнется о совершенном грехе, как тут же начнет отрекаться от только что сказанного. Тогда-то духовник должен проявить рвение и довести допрос до конца. Или еще: подозреваемый, вместо ответа старается отделаться общими фразами или увести допрос в другую сторону. "В этом случае следует вернуться к обвинению и неустанно задавать вопросы".

Во II и III частях «Веры» Монуар поясняет, как следует вести дознание и какую цель оно должно преследовать. Большинство бретонцев, представших перед судом раскаяния, по мнению этого миссионеpa, грешат "загадочным криводушием". Они вошли в сговор с Сатаной, поклоняются демону с козлиными копытами, участвуют в шабаше, где происходят оргии и дебоши. Таких признаний следует добиваться иногда путем косвенных вопросов. Следует «продвигать» допрос вперед, "несмотря на дьявольские препоны, стараться проникнуть в сознание кающегося". Хорошо сделать так, чтобы он "не сразу догадался, о чем его хотят спросить". Вопросы должны быть обильными и должны содержать "общие слова — некто, нечто, некоторый". И только в конце дознания допрашиваемый увидит, что речь шла о дьяволе и шабаше. Допрос следует вести, как бы извиняясь: "Не показалось ли вам, что однажды ночью вы присутствовали на большом сборище? А этот поганый (т. е. Сатана) сидел, словно принимал почести?.. Вы смотрели на себя как бы со стороны, как бы отдалившись от своего тела, не отдавая себе отчета о своих действиях, вы делали то, что делали все остальные". Признания легче добиться, если сочетать сон с явью. Если вам кажется, что кающийся что-то недоговаривает, то ему нужно помочь, расчистить путь его раскаяния, подсказать, что это делали другие, что то, что происходит в воображении, может стать явью, что он был без сознания, что это было во сне. Глубокая мысль духовника заключается в следующем: "возможно, это было явью, хотя из-за опьянения они в этом не уверены", "но и во сне человек может совершить грех и иметь дело с дьяволом".

Кроме того, Монуар так же, как и авторы "Молота ведьм", убежден, что существует тесная связь между сексуальной невоздержанностью и сговором с Сатаной. Самый короткий путь в ад идет через "врата нечисти". Поэтому вопросы по поводу ночных сборищ, возлияний и танцев, дурных компаний и плотских грехов незаметно приведет допрос к теме шабаша. "Вам доводилось в молодости играть с маленькими детьми? Они совершали дурные дела? Если такой находился — конечно, это был Сатана, — то он был хитрее остальных? Вы знали его?" При утвердительном ответе следовал вопрос: "Где это происходило?" При этом духовник имеет в виду какую-либо уединенную долину, подходящую для злодеяний и дьявольских сборищ. Впрочем, вряд ли найдется такой кающийся, который не ответит утвердительно на следующий вопрос: "Посещали ли вас когда-нибудь дурные помыслы и видения? Как будто кто-то вам говорит, что надо сделать именно так?" Зная, что бретонцы имеют обычай устраивать ночные гулянья, духовник уверен в утвердительном ответе и на такой вопрос: "Это было пиршество, где ели белые хлебы, сахар, каплунов… там было много народу, все ели и пили сколько хотели, а потом плясали?" От одного утвердительного ответа к другому, допрашиваемый погружался в тину все больше и больше, так что в конце концов он оказывался перед Сатаной и шабашем. Дороги назад больше не было. Шквал вопросов не давал никакой передышки. К тому же сама формулировка вопросов предполагала утвердительный ответ. Загнанный, подавленный, окруженный со всех сторон, допрашиваемый чувствовал себя так, что духовник знает о нем больше, чем он сам. Насколько продуманной была тактика допроса, можно видеть из трех советов отца Монуара духовникам: "Если кающийся отвечает резко и это кажется подозрительным, следует его атаковать с другой стороны; не давайте ему времени на размышления; говорите ему, что вам известно больше, чем он думает".

Для духовника сомнений не должно быть: этот подозрительный попутчик, сбивший жертву с пути праведного, этот хозяин пира и плясок в ночной долине не кто иной, как Сатана. И у него копыта — по этому признаку его сразу можно узнать. Поэтому дознание обязательно должно содержать вопросы о форме ног того, кто обязательно должен оказаться Люцифером. "Если они говорят, что не видели ног, следует спросить, хотели бы они иметь такие же. Если ответят, что нет, то следует сказать: так какие же были ноги, если они не похожи на ваши?"

Другой тип вопросов: "Какие были ноги? Вы видели чулки и туфли?" Если он ответит, что нет, продолжайте с упорством: "Вы видели его ноги? Какие они были? Как у людей или как у животных? Говорите правду! Вы хотели бы иметь такие ноги?"

Если кающийся соглашался с этой деталью, которая была основной для Божьего человека, но не имела никакого значения для крестьянина, не разумевшего в ученых трудах по демонологии, то все прояснялось. У духовника появлялась причина упорно продолжать допрос, а обвиняемому оставалось только признать вину, отречься от дьявольской секты и вернуться в спасительное лоно Церкви. Ничего нет удивительного в том, что при таком методе внушения Монуар и его духовные собратья выявили в Бретани столько ведьм и колдунов!

С точки зрения истории как науки важным и интересным является следующий вопрос: почему правящая культура была охвачена колдовским наваждением во времена Возрождения и Реформации, а не в мрачный период средневековья?

Трево-Ропер видит причину в том, что духовенство и юристы получали аристотелевское образование; в XVI в. они были рационалистами, верили в мир разума и из показаний обвиняемых делали вывод о реальности сказанного. Доминиканцы, на которых лежит большая ответственность за безумие гонений на ведьм, были бесконечно преданны учению Аристотеля из-за своего духовного учителя — Фомы Аквинского. Они создали манихейскую демонологическую систему, которую отличала внутренняя логика, но которая не была связана с реальной сложностью мира. Между тем неоплатонизм, делая акцент на «естественную» магию и концепцию «природы», указал путь развития истинной науке.

Однако эти аргументы и глобальный взгляд на проблему не могут убедить историка. С одной стороны, признается, что такие последователи Аристотеля, как Нифо, Помпонацци, а в более общем плане падуанцы, не видели в колдовстве дьявольского вмешательства. С другой стороны, даже учитывая скептическое отношение к официальной демонологии таких неоплатонистов, как Агриппа, Кардан, Парацельс, нельзя не видеть в этом доминирующем в эпоху Возрождения культурном течении иррациональной стороны. Неоплатонизм отдавал предпочтение белой магии, астрологии, алхимии, населил мир демонами (не в отрицательном значении этого слова). Однако Св. Августин учит, что все демоны злы, поэтому распространение неоплатонизма среди духовенства привело к тому, что Сатана стал вездесущ и его власть безмерна.

В более широком плане следует ответить на вопрос: не гуманизм ли содействовал тому, что высшее общество было охвачено верой в колдовство и колдовские мессы? Знание древних писателей и книгопечатание способствовали распространению произведений Горация, Овидия, Петрония, Апулея. В них-то и содержались многочисленные описания ведьм, заговоров, колдовских обрядов, вакханалий. Античные произведения, ставшие доступными для образованных людей и которые нередко читались через призму христианских догм, естественно должны были способствовать росту сатанинского наваждения и веры в дьявола на уровне правящей культуры.

Что касается интеллектуального развития образованного слоя общества эпохи Возрождения, то в качестве гипотезы можно привести также такое рассуждение: не увеличился ли разрыв между научной и народной культурами вследствие накопления знаний и распространения литературы? Возможно, что возврат к классической латыни, мифологии, иконографии и греко-римской философии создал обстановку изоляции образованной части общества от того мира, которому язык эрудитов был недоступен. До того времени, когда началось триумфальное распространение науки посредством учебных заведений, письменная культура оставалась хрупкой и изолированной среди мира простонародной устной культуры. Если это так, — а я сторонник этой точки зрения, — то этот фактор может стать еще одной составляющей в ментальности осадного положения, присущей тому времени. Так или иначе, расхождение двух культур усиливало отчуждение и отвращение элиты к непонятному укладу жизни крестьянской массы. Различие порождает агрессивность. В этом смысле можно согласиться с тем, что существует человеческая потребность видеть себя добрым и нормальным, а другого — дурным и ненормальным. Процессы над ведьмами были проявлением самозащиты доминирующей этики.

Поэтому излишне задаваться вопросом, кто несет большую ответственность за охоту на ведьм — светские суды или церковные. И те, и другие, поскольку они защищали общие для них власть, знания, язык. Духовенство и судьи имели одно и то же социальное происхождение и одинаковый образовательный уровень. Это были два опорных столпа христианства. Показателен в этом отношении тот факт, что духовный теоретик демонологии иезуит Дель Рио был сначала гражданским судьей, генеральным прокурором Совета Брабанта. Судьи и богословы, цитируя друг друга, имели такое чувство, будто ведут общую борьбу. Гопкинс, "генеральный контролер ведьм" Эссекса, не старался прикрыть свою деятельность религиозными мотивами. Многие из его жертв принадлежали духовенству, его противниками были ярые пуритане. Однако он был убежден, что служит общественному делу, отводя нависшую угрозу. В общей борьбе с колдовством духовенство было носителем идеологии, а судьи считали, что выполняют святую миссию, и были орудием репрессий. В условиях слияния гражданских и церковных властей государство разыгрывало партию на двух досках, используя при этом язык Церкви. Так, Филипп II в ордонансе, изданном в Брюсселе в 1592 г., в это злосчастное время объявляет войну "великим грехам": колдовству, ведовству, гаданию, внушению и безбожию. Ссылаясь на "духовные каноны" и "гражданские законы", он поручает это дело гражданским судам и епископам. Так, Церковь и Государство объединились в борьбе против вражьей силы — Сатаны, "который погоняет людей словно вьючных лошадей до последнего вздоха, а чтобы они освежились на том свете, им уготованы вечное пекло и горящая сера".

Мы вновь видим свидетельство страха правящей культуры. Носители этого страха пребывали в убеждении, что колдовство завоевывает мир, его злодеяния множатся, сообщество подручных Сатаны непомерно разрастается. Власть, как гражданская, так и церковная, находится в осадном положении. Подтверждений этому несть числа. Приведем некоторые из них, с тем чтобы воссоздать ментальность осадного положения защитников общества. С середины XVI в. по середину XVII в. бытовало мнение многочисленности ведьм. Во время вальдейского процесса в Аррасе инквизиторы объявили, что христианский мир переполнен ведьмами и колдунами (даже некоторые епископы и кардиналы — колдуны), что треть христиан на самом деле замаскированные колдуны. Булла "Стремящиеся…" 1484 г. и "Молот ведьм" приводят другие данные, но предупреждают, что эта опасность растет. Папа пишет: "Недавно до наших ушей дошло и очень нас опечалило известие, что… многие лица того и другого пола (в Германии), забыв о спасении и католической вере, отдали себя в руки демонов как в женском, так и в мужском обличье". Авторы "Молота ведьм" также утверждают, что людское лукавство растет и что Враг "посеял на поле Господа нашего удивительный еретический разврат".

Число таких свидетельств растущего страха резко увеличилось в период с середины XVI в. до середины XVII в. Для Ж.Бодэна быстрое размножение ведьм дано людям в наказание: "Так же, как Бог насылает чуму, войну, голод посредством злых духов, вершащих справедливость, так же он создал колдунов за осквернение имени своего, как это делается сейчас всюду безнаказанно и свободно, так что даже дети искусны в этом".

Несколькими годами позже, ссылаясь на Ж.Бодэна, Н.Реми будет утверждать, что при Карле IX во Франции насчитывалось несколько тысяч лиц, зараженных дьявольской проказой. Все, кто сам принимал участие в шабашах, в один голос утверждают, что там бывает очень много людей. Одна из обвиняемых, которую цитирует Н.Реми, заявляет, что в первую ночь она насчитала там не менее 500 человек. Столь же категоричен Богэ, поклонник "Молота ведьм" и Ж.Бодэна: "Колдуны бродят по нашей земле тысячами и плодятся, словно гусеницы в садах. И это к стыду наших магистратов, которым следует блюсти чистоту нравов и пресекать преступления". В 1628–1630 гг. судьи из Доль подтверждают многочисленность ведьм: "Зло растет изо дня в день, повсюду множатся эти исчадия".

Что касается Франции, то более позднее свидетельство подтверждает стереотипный диагноз. В "Латинской газете", выходящей с 1671 г., Монуар пишет: "Из 300 священников, которые серьезно использовали этот метод (Инструкции духовников), нет ни одного, кто не согласился бы с тем, насколько велико число свершающих это ужасное преступление (колдовство)".

Рост колдовства отмечается также в официальных документах, как гражданских, так и церковных, правда со ссылкой на ересь источник всех извращений. В 1581 г. Нормандский Собор отмечает: "В колдовстве под началом Сатаны соединились почти все виды ереси. Нам остается сожалеть о том, что мы видим, как в нашем королевстве и других местах множится и растет колдовство".

В ордонансе Филиппа II от 20 июля 1592 г. также говорится о "несчастиях и напастях, которые уготованы нам ежедневно в наше презренное время", когда колдовство, равно как и "другая ересь, ложные доктрины и вероотступничество, множится повсюду".

Английские священники и магистраты также сходятся в том, что ведьмы множатся и плодятся. Епископ Джеуэл пишет в 1559 г. о времени правления Марии Тюдор: "Число магов и колдунов огромно. За последние несколько лет их численность резко возросла". В 1602 г. лорд Андерсон заявил: "Страна наводнена колдунами. Все местности ими переполнены… они истребят всю страну, если не предпринять срочных мер защиты". Позже, в 1650 г., епископ Хил уточняет: раньше колдун был редкостью. "Теперь в каждом графстве их сотни. Если верить, то в одной северной деревне в каждом из 14 домов обитают эти проклятые создания". Во времена инквизиции Гопкинса один современник подсчитал, что колдунов и ведьм было арестовано больше, чем за всю историю, начиная с сотворения мира.

Ввиду нависшей опасности суд должен быть быстрым и суровым. Послушаем Ж.Бодэна, когда он говорит о колдовстве: "Нужно использовать прижигание раскаленным — железом, чтобы отсечь загнившую часть (общества)". Поскольку опасность велика, "кроме обычных судей, следует также ввести одну или две должности комиссаров". Для поиска ведьм следует ввести анонимный донос, как это делается в Шотландии и Милане, — в Церкви устанавливается долбленый ствол дерева, куда каждый может опустить записку с именем колдуна и описанием свершенного им злодеяния. Также следует отменить или смягчить наказание за соучастие. Если эта мера недостаточна, то у ведьм следует отнимать дочерей, так как часто матери передают им свое искусство и берут их с собой на сборища. Им также нужно обещать оправдание. Если задержанные за колдовство люди не признают свою вину, следует их переодеть в другую одежду или раздеть донага и сбрить им волосы. Потому что там может быть спрятано средство для умолчания. Лишившись его, они заговорят. Не обязательно проводить дознание с пристрастием, можно только показать подозреваемому орудия пытки, что и было сделано с Жанной д'Арк.

"Прежде чем подвергнуть пытке, нужно показать допрашиваемому приготовления к ней — все орудия, веревки и палача — с тем чтобы обвиняемый в течение некоторого времени испытал ужас и страх. Также допрашиваемого можно ввести в камеру пыток, чтобы он услышал, как в соседней камере раздаются душераздирающие вопли, сказав при этом, что так кричат, когда пытают. Устрашив его таким способом, нужно пытаться вырвать у него признание".

Надлежит также использовать "подсадных уток", которые, притворившись обвиняемыми в колдовстве, могут войти в доверие к заключенному.

На каких же доказательствах основывалось обвинение в колдовстве, независимо от того, было ли признание добровольным или нет? Первым основанием была "истинность явных фактов", то есть носит ли колдунья жабу, облатку, восковую фигурку; есть при ней или на ней знак сатанинского сговора; говорит ли она с дьяволом и отвечает ли он ей, хотя и остается невидимым; обладает ли она дурным глазом или наводит порчу заговором. Кроме этих очевидных доказательств, есть еще показания свидетелей. Ж.Бодэн произносит по этому поводу тяжеловесную сентенцию: "Незачем искать многих свидетелей этого гнусного дела, проведших ночь в пещере или другом скрытном месте". Трех свидетелей достаточно для свершения суда, кроме вынесения смертного приговора. Если речь идет о смертной казни, то достаточно подозреваемого подвергнуть пытке и одного свидетеля, но чтобы это был честный человек, вне всяких подозрений, показания которого были бы разумны и доказательны. Хотя показания женщин имеют меньший вес по сравнению с мужчинами, что касается колдовства, то здесь можно верить свидетельству неполноправных лиц. Иначе нет никакой надежды, что эта гнусная нечисть будет когда-нибудь наказана. Показания соучастников и сообщников колдунов следует принимать во внимание, а за преступление других они не в ответе. Но если ведьма будет иметь веские доказательства против сообщников или соучастников, то их привлекут к ответу. И наконец, насколько можно доверять слухам? На этот вопрос Ж.Бодэн отвечает: "что касается колдовства, то слухи почти всегда подтверждаются".

Предположим, что подозреваемый признался. Насколько можно верить его признаниям, если они содержат нелепые вещи? Некоторые судьи считают, что это «сказки». Другие видят в этом стремление несчастного скорее покончить с жизнью. Ж.Бодэн без труда предлагает свое решение: если не судить за признание в сверхъестественных действиях, то тогда не следовало бы наказывать и содомитов, совершивших грех против природы. Сверхъестественное не означает невозможное. Действия "от разума" и дела Господни также противоречат естественному ходу вещей. Поэтому нельзя соизмерять дела от дьявола и злых духов с природными явлениями — это было бы софистикой. Из этого делается логический вывод: "Я говорю, что признание колдунов в том, что они летают (на шабаш) возможно и истинно, так же как и то, что заклинаниями они губят людей и животных".

Так рассуждает Жан Бодэн в четвертой книге «Демонологии», когда он пишет об инквизиции колдунов. Его мысли и страхи проявляются в заключительном утверждении: "Нужно, чтобы это гнусное преступление осуждалось чрезвычайным образом, иначе, чем другие преступления. Тот же, кто хочет сохранить обычные законы и процедуру суда, грешит против человеческого и божественного права".

Великая опасность предполагает принятие исключительных мер.

Таким наваждением страха были охвачены верхи общества и власти предержащие в период Возрождения и двух Реформаций. Следует еще раз повторить, что речь идет о деятелях культуры того времени. Это относится не только к Ж.Бодэну, автору знаменитого "Ответа господину де Малестрэ", одному из создателей современного права и исторической науки. Иаков I имел наставником гуманиста Ж.Бушанан и пробовал себя в литературе и богословии. Н.Реми редактировал "Обычаи Лотарингии", изданные в 1596 г., занимался историей, выполнял дипломатические миссии. Богэ знал классических авторов, написал на латинском языке исследование обычаев Бургундии, был также историком. Пьер де Ланкр был большим эрудитом и талантливым поэтом, хорошо владел итальянским, любил балы и светскую жизнь. Дель Рио был назван своим другом Жюстом Липе "чудом эпохи", он говорил на девяти языках, в девятнадцать лет знал наизусть произведения Сенеки. Можно было бы продолжить этот список достойных людей, таких удивительных для нас, если не учитывать, что жили они в атмосфере страха.

Примечания:

1

Leonard de Vinci par lui-meme, textes choisis, traduits et presentes par A.Chastel, P., 1952.

2

Это руководство по магии, составленное в X веке на арабском языке, содержит сведения, почерпнутые из эллинской и восточных культур. Переведенное в XIII в. на испанский язык, оно существенно повлияло на развитие астрологии. Название «Пикатрикс» является, по-видимому, искажением слова «Гиппократ».

3

Ed. de la bibl. elzevirienne. P., 1885.

12

D.Veinsiein, Savonarole et Florence; prophetie et patriotisme a la Renaissance, P., 1973.

13

G.Francaslel "Une peinture antiheretique a Venise?" dans Annales E.S.C. janv. — fevr., 1965.

14

P. de Vooght, L'heresie de Jean Hus, Louvain, 1960.

15

Histoire de saint Vincent Ferrier, Fages, 2-е vol., P., Louvain, 1901.

16

H.Institoris et J.Sprenger "Le marteau des sorciers" ("Malleus").

17

J.Bodin, La demonomanie des sorciers, P., 1580.

18

P.-J.Helias, Le cheval d'orgueil, P., 1975.

19

P.Diviols, La lutte contre les religions autochtones dans le Perou colonial, Lima-Paris, 1972.

20

Этот и следующие тексты заимствованы из: La cronica del Peru, ed. Col austral, Buenos Aires, 1945.

21

M.P.Quilmore, The World of Humanism.

22

M.Luther. Werke, ed. Weimar, vol. XI, vol. LIII, 1900–1919.

23

Цитируется по: Poliakov, Histoire de l'anticemitisme. II. P., 1961.

24

Traite incorpore dans El Fuero real de Espana. Salamanque, 1569.

25

M.-O.Metral, Le mariage. Les hesitations de l'Occident, P., 1977.

26

A.Pare, Oeuvres, ed. P., de Tartas, P., 1969.

27

P. de Lancre, L'incredulite et mescreance du sortilege plainement convaincue…, P., 1622.

28

Encyclopedic des proverbes, Tresor des sentences.

29

Erik Midelfort, Witch Hunting… et "Witchcraft and Religion in Sixteenth Century Germany" dans Arciv fur Reformationsgeschichte, 1971.

30

К.Е.Jarcke "Ein Hexenprozess" dans Annalen der deutschen un auslandischen Criminai — RechtsPflege, vol. 1, Berlin, 1828; F. J.Mone."Ueber das Hexenwesen" dans Anzeigen fur Kunde der deutschen Vorzeit, 8-e annee, Karlsruhe, 1839.

31

S.Freud, Moise et le monotheisme, trad, franc, P., 1948.

32

L.V.Thomas et R. Luneau "Les sages depossedes", P., 1977.