Глава 3

Крестьяне

Долг крестьянина состоял в том, чтобы выращивать рис (комэ) для самураев, – это было его самым важным, однако не единственным занятием. Для риса, как он выращивается в Японии и в других областях Азии, требуются абсолютно плоские, ровные поля, куда можно в нужное время отвести воду; эти поля ограничены низкой насыпью для предотвращения утечки. Поля не слишком обширны, но там, где они существовали, за Токио, за Нагоей и вокруг Нары, были довольно большими и правильной формы, однако более характерные поля встречаются в долинах и на склонах холмов, где поля нарезаются уступами, и здесь они гораздо чаще неправильной конфигурации, чем на равнинах, так как должны быть приспособлены к рельефу местности.

Поскольку все три острова древней Японии (т. е. не считая Хоккайдо) были поделены на провинции, или непосредственно удерживаемые территории, было необходимо выращивать рис по всей стране, несмотря на то что существовало много пограничных районов, где из-за климата или характера местности сделать это было очень непросто.

Другой особенностью сельского хозяйства было то, что, кроме плоских «заливных» рисовых полей, были «сухие», на которых могли выращиваться другие культуры: пшеница, просо, другие зерновые, хлопок, табак, конопля и сладкий картофель, – а также постоянно возделываемые земли, где, в соответствии с климатом, выращивали апельсины, виноград, шелковицу, чай, бамбук. Можно было обнаружить отдельные фруктовые деревья, такие как хурма, слива и абрикос, и даже на насыпях между полями выращивали такие культуры, как бобы. В более благоприятных климатических районах на рисовых полях выращивали культуры, которые вырастали, созревали и их собирали, до того как земля потребуется под рис, такие как рапс, выращиваемый на масло.

Рис. 17. Пахота

Рис. 18. Проращивание риса перед засевом. Позади крестьянского дома видна небольшая бамбуковая рощица

Рис. 19. Засев риса. Грядка для рассады разделяется с помощью веревок для равномерного распределения семян

Жизнь в сельской местности, особенно на севере, течет в соответствии с временами года, которые ясно обозначены в большей части Японии. Природа и смена времен года – постоянные темы японской поэзии, поскольку японцы очень чувствительны к их проявлениям. Весна, туманная и мягкая, с ласковыми дождями, узнается по цветению сливы, вслед за ней расцветает вишня – это сезон обновления, возвещаемый свежей зеленью молодой листвы, в то время как чуть позже опадание вишневого цвета придает пейзажу меланхоличную ноту с напоминанием, что как лепестки цветков осыпаются от ветра, так конечна и жизнь человека. Лето, идеальное время для выращивания риса, считалось непоэтичным – это сезон, который нужно перетерпевать, наслаждаться тут нечем: жара, зной, проливные дожди, сопровождаемые тайфунами. Осень, наоборот, блаженная пора, самый поэтичный, самый «японский» из всех сезонов; ясная сухая погода приносит облегчение после жары и проливных дождей. В деревне конечно же это время урожая, но и перемен, увядания; его символ – прозрачная капля росы на уже покрасневшем кленовом листе. Хотя зима длится недолго и на юге почти без осадков, большая часть территории страны в это время представляет собой заснеженный пейзаж. Японцы героически выдерживают этот период – ведь их дома не слишком приспособлены для защиты от холода. Однако при всех своих недостатках погода в Японии имеет важное преимущество: она достаточно предсказуема, так что сельскохозяйственные работы редко задерживаются. Это не означает, впрочем, что японскому крестьянину нечего опасаться: время от времени на островах случаются засухи, а возникновение и точный курс тайфунов в конце лета не всегда можно предвидеть.

Рис. 20. Посадка риса. Мужчины носят рассаду с грядок, а молодые женщины ее высаживают

Первый этап в цикле производства риса состоит в подготовке грядок для рассады в мае[30].

По различным причинам рис не высевают непосредственно на место, где он должен расти, а выращивают рассаду на специальной грядке для последующей пересадки. Этот способ, экономящий семена и время выращивания, дает возможность сконцентрировать сеянцы на небольшой площади, где за ними легко ухаживать, и предоставляет культурам на основных полях больше времени для созревания. Подготовка грядки для рассады состоит во вспашке земли с помощью животных, если таковые имелись в наличии: лошадей, более распространенных в Восточной Японии, и волов – в Западной. Иногда вскапывали вручную, добавляя навоз и добиваясь ровной поверхности. Вода в поля поступала самотеком по специально проложенным каналам или по бамбуковым трубкам. В равнинных областях воду поднимали с помощью механических средств: водяных колес, если поток был достаточно быстрым, шаговых рычагов или других устройств, где поток был медленным.

Семена, сохраненные от прошлогоднего урожая, часто проращивались перед посевом, их замачивали в соломенных тюках, где хранили, подвешивая в воде пруда, а потом раскладывали на солнце. Их разбрасывали на подстилке на берегу и присыпали землей. Для того чтобы рис пророс иногда до 12 дюймов, требовалось сорок дней.

Рис. 21. Три способа подачи воды с помощью коленчатого рычага, колеса и архимедова винта. Обратите внимание на насыпь наверху: девушка несет закуски и освежающие напитки

Рис. 22. Процессия сельчан, несущих факелы, бьющих в барабаны, звонящих в колокольчики, дующих в раковины, движется к храму, узнаваемому по характерным воротам (тории) с изображением Санэмори

Рис. 23. Молотьба. Мужчины подносят и подвозят на воле снопы, а потом подвешивают их на рамы для просушки. Некоторое количество рисовых зерен обмолачивают цепами, в то время как женщины обдирают рис. Под навесом двое мужчин отделяют зерна от шелухи с помощью устройства, управляемого веревками

Основные поля вспахивали или вскапывали, чтобы избавиться от оставшихся стеблей и сорняков, а затем вносили удобрения: растительный компост, пепел, ил и грязь из канав. Если поле не было уже покрыто водой естественным способом, такая обработка могла производиться и на сухом, но в любом случае его заливали водой перед посадкой. Посадка риса была одним из знаменательных событий года. Ее организовывали как совместное действие представителей от пятидворок. Сеяли обычно молодые женщины, возможно, потому, что они были более ловкими, но в основном из-за поверья, что их потенциальная плодовитость как рожениц будет передаваться рису. Они работали рядами, обычно продвигаясь через поле в обратном направлении, но иногда вперед, вдавливая корни растений через равные промежутки в мягкую грязь. Рассаду с грядок брали более опытные работники, чтобы избежать повреждения корней; ее связывали в пучки и разбрасывали по полю, а сеятели подбирали. Важной обязанностью хозяина было предоставление еды, и на картинах посадки риса почти всегда изображают молодую девушку, несущую закуски и освежающие напитки.

Рис. 24. Обдирка риса. Два способа получения рисовых зерен из соцветий

Такая работа очень утомительна и требует слаженности, быстроты и выносливости; крестьяне постоянно гнули спины на полях, а в минуты отдыха пели песни и танцевали под музыку, чтобы прогнать усталость, задать ритм, отметить сезон выращивания урожая. Некоторые из таких музыкальных произведений очень древние и положили начало классической драме Но за несколько столетий до XVII века.

С завершением посадки риса поля обретали свой характерный вид: покрытые водой, отражающей небо, и испещренные зеленью молодых рисовых побегов. Затем все поле становилось светло-зеленым, а воду не могли скрыть растения и пленка ряски. Там размножались лягушки, и воздух был заполнен их кваканьем. Междурядья нужно было рыхлить, чтобы избавиться от сорной травы, насыпи тоже требовали внимания – чтобы не давать им осыпаться, необходимо было поддерживать уровень воды.

Это было время, когда возникали споры из-за воды, особенно если осадков выпадало ниже нормы. Какой-нибудь крестьянин мог отвести воду на свое поле или открыть запруду на поле, расположенном выше, чем его собственное, и подобное приводило к ожесточенным взаимным обвинениям.

Вообще-то за время от высадки до сбора урожая рис не требует большого внимания. Однако были годы, когда насекомые-вредители наносили достаточно большой урон, а в некоторых областях фактически губили урожай на корню. Где-то в конце июля наступал момент, когда нашествие саранчи и других вредителей было наиболее вероятным, и это было беспокойное время. Существовали различные средства, некоторые состояли в отпугивании и поимке вручную летающей саранчи. Одно очень эффективное средство, открытое, по-видимому, на Кюсю, предотвращало наихудшие разрушительные действия; оно состояло в нагревании китового жира вместе с уксусом, чем и опрыскивали растения. Оказалось, что китовый жир можно было заменить на другой; такая практика распространилась по всей Японии. Растения обрызгивались этой жидкостью с помощью соломенных метелок. Еще одно средство основывалось на совершенно иных принципах, а именно на магии. Соломенные чучела личинок, наносящих вред урожаю, или человеческие фигурки, олицетворяющие злого или доброго духа, которого просили забрать с собой насекомых, обносили вокруг полей. Сельчане несли горящие факелы, звонили в колокольчики и били в барабаны. Чучела бросали в реку, чтобы их унесла вода, сжигали или уничтожали каким-либо другим способом. Чучело в виде человеческой фигурки часто называли Санэмори в память воина, погибшего в древних междоусобицах XII века[31]. Летом крестьяне возносили молитвы богам, которые могли напоить землю дождем, либо пытались умилостивить злых духов, наславших засуху.

В конце августа или в сентябре рис зацветал и был готов для сбора в октябре или в начале ноября – в зависимости от климата местности. Обычно зима не наступает в Японии до конца декабря, поэтому ноябрь – еще осень, с безветренной погодой и разноцветной листвой в лесах, а морозы, которые были бы губительны для риса, еще не наступали. Осенью, пока дозревал урожай, вода на полях испарялась или утекала по водостокам, поэтому почва обычно затвердевала к тому времени, когда начинается сбор урожая. Сбор риса проводился вручную, серпами, и растения срезали так, чтобы оставались длинные стебли; их связывали в пучки или небольшие снопы, обязательно хранили в круглых стогах или подвешивали сушиться вниз соцветиями на веревки, натянутые между деревьями. В начале эпохи Токугава зерна риса обдирали (технический термин «мыкать» или «прочесывать»), протягивая растения между двух палок или даже ударяя о край лохани. Позднее придумали некое зубчатое устройство, через которое протягивали растения, чтобы отделить зерна. Цепы, как те, какими пользовались на Западе, – с деревянным бруском, укрепленным с помощью шарнирного соединения на верхнем конце шеста, – в Японии в то время существовали, но, по-видимому, использовались скорее для обмолота других зерновых, таких как ячмень или пшеница. Зерна, которые были содраны с растений, затем провивали, зачерпывая плоской корзиной и подбрасывая в воздух. Получали коричневый рис с оболочкой, известный как «гэммай» – «черный рис». Именно на этой стадии отбирали нужное количество семян для посева на следующий год и откладывали про запас. И именно гэммай составлял большую часть рисового пайка, который получали самураи, после того как рис сортировали вручную и упаковывали в бочкообразные тюки из рисовой соломы двойной толщины, чтобы свести потери к минимуму.

Рис. 25. Выращивание хлопка требует много воды, и на полях обычно множество колодцев

Другие культуры выращивались либо на специально отведенных участках по краям рисовых полей, либо на насыпных грядках в виде полос на этих же полях. Среди злаковых, отличных от риса, были такие, которые очень напоминали пшеницу и ячмень, – те, что известны нам сегодня (они и тогда тоже использовались в пищу в качестве дополнения к рису как главному продукту питания и в производстве некоторых продуктов, таких как соевый соус). Хлеб не был известен за пределами Нагасаки, где пшеничная мука использовалась для приготовления «катусэра» – бисквита, который предположительно появился с появлением в стране португальцев, поскольку его название, видимо, происходит от португальского слова «castella». Просо использовалось как дополнение к рису, а также для изготовления лепешек и клецек. Из гречихи делали лапшу. Все это выращивалось на сухих полях в перерывах между возделыванием риса.

Эти культуры удобряли человеческими экскрементами и мочой из выгребных ям, которые непосредственно располагались под отверстиями в полу, служившими туалетами. Транспортировка этого удобрения в городах была широкомасштабной операцией с использованием лодок, доставляющих его туда, где оно было необходимо. В сельской местности его не требовалось перевозить на далекие расстояния, а можно было переносить в деревянных ведрах на коромысле. Дороги, проходящие через деревни, были оснащены похожими на скворечники будками, используемыми в качестве туалетов для прохожих, удобно расположенными, чтобы ничего не пропадало зря. Прежде чем удобрять этим растения, содержимое выгребных ям обычно разбавляли водой, а затем выливали под корни культивируемых растений или деревьев. Носам не полагалось быть слишком чувствительными. Более серьезным недостатком использования человеческих экскрементов было распространение некоторых болезней, в частности глистов. Продукты жизнедеятельности человека в основном не использовали для удобрения риса, который нуждался в сухих подкормках, вводимых, когда готовили поля под посадку, которые растворяла или суспензировала подаваемая вода.

Среди других культур были сливы (обычно маленькие, больше похожие на терн и употребляемые в пищу в маринованном виде), хурма (фрукт вяжущий, пока не созреет полностью и не начнет отливать золотом под осенним солнцем, – тогда, высушенный на солнце, он становится очень сладким), персики (сферической формы и хрустящие) и апельсины (небольшие, похожие на мандарины микан). Обычно в хозяйствах их употребляли в пищу, но в некоторых местах, таких как провинция Кии, специализировавшаяся на апельсинах, и Косю, где выращивали виноград, землю специально оставляли для разведения этих культур в промышленном масштабе для продажи.

Чай выращивался как отдельными кустами вокруг земельного надела, так и компактно – в специализирующихся на выращивании чая местах, таких как уезд Удзи к югу от Киото.

Определенные овощные культуры, такие как гигантская редька и корни лотоса, выращивались частично на продажу. В лесах собирали грибы, дикорастущие фрукты и травы, а молодые побеги папоротника-орляка считались деликатесом.

Некоторые регионы специализировались на промышленном выращивании некоторых культур. Например, северо-западная оконечность острова Сикоку, провинция Ава, производила индиго для краски; рассаду выращивали на специальных грядках, а затем пересаживали; собирали сразу перед цветением. Его мелко нарезали и высушивали на солнце, затем полученный продукт оставляли для брожения в небольшом количестве воды. Затем его для продажи размалывали и формовали в шары размером с бильярдные.

Из конопли, обильно произраставшей в Японии, особенно там, где климат был более суровый, ткали полотно, которое шло на изготовление верхней одежды и хакама. Выращивание хлопка, видимо, началось в конце XVI века, хотя его импортировали из Китая несколько столетий. Это была непростая культура, и от крестьян требовалось значительное внимание. Хлопку требуется много воды в период роста и сухая погода после цветения – этому последнему условию отвечали только прибрежные зоны вокруг Внутреннего моря, и главный регион хлопководства, видимо, находился вокруг города Осаки. Хлопок часто выращивали вместе с рисом, устраивая насыпные грядки на рисовых полях, либо попеременно, когда поля полностью осушались. Сбор хлопка в основном производили женщины. Одежду низшего сословия, по правительственному указу, шили только из хлопка, поэтому большую часть продукции крестьяне оставляли для домашнего употребления; прядение и ткачество были двумя самыми характерными занятиями женской части семейства.

Третьим широко используемым текстильным материалом был шелк, но крестьянам одежду из этой ткани носить не позволялось. Чаще шелковую нить получали от шелковичных червей, выращиваемых в специальных помещениях, обычно на верхнем этаже сельских домов, чем из коконов, собранных на природе, где шелковичные черви выводились на деревьях, питаясь их листьями. Выращивание шелковичных червей фактически ограничивалось главным островом. Обычная процедура состояла в том, что яйца хранились в прохладном месте всю зиму, естественно прилипшие к бумаге, на которую бабочки их откладывали в предыдущем сезоне. Шелковица (тутовое дерево), которая обеспечивала личинок едой, каждый год срубалась почти под корень, чтобы весной могла дать новые побеги, листья которых были особенно большими и сочными с середины мая. Позаботившись о том, чтобы листьями можно было воспользоваться в нужное время, крестьяне выносили яйца из прохладного хранилища и раскладывали бумагу в специальных помещениях, которые должны быть сухими, с доступом свежего воздуха и без прямых лучей солнца. Как только появлялись личинки, их переносили на подстилку из измельченных листьев – либо по одной вручную, либо с помощью особого приема, состоящего в том, что листья раскладывали на листах бумаги с проделанными в ней отверстиями и накрывали ими яйца: личинки быстро находили путь через отверстия к листьям. Очень важно, чтобы корм был чистым и свежим. Личинок кормили до пяти раз в день, подстилки нужно было чистить по крайней мере один раз в месяц, и за это время личинки четыре раза сбрасывали свои оболочки; затем они плели коконы, прикрепляясь к веточкам или соломинкам, специально для этого предназначенным.

Рис. 26. Сельскохозяйственный инвентарь: 1 – соломенная шляпа и плащ от дождя; 2 – рамка для ношения грузов на спине; 3 – деревянные башмаки для хождения по рисовому полю; 4 – устройство для резки табака; 5 – ножные сошники; 6 – рама для чесания льна; 7 – бамбуковые трубочки для введения в рисовые тюки, чтобы взять образец содержимого; 8 – коробочки для еды; 9 – мотыги и серпы; 10 – бутыль для воды; 11 – трещотка для отпугивания птиц; 12 – лоток для просеивания зерна. Другие орудия труда легко узнаваемы

Для того чтобы закончилось плетение кокона, требуется три-четыре дня и еще приблизительно неделя для достижения зрелости: тогда кокон состоит из внешнего покрытия – рыхлого шелка, который нельзя размотать в виде неразорванной шелковой нити, но тогда он используется в качестве шелка-сырца или основы для стеганой одежды.

Кокон состоит из нити длиной до 500 ярдов. Лучшие коконы отбирались для разведения, бабочкам давали возможность развиваться и выбраться из оболочки, чтобы спариться и отложить яйца для следующего сезона. В процессе появления из кокона они разрывали шелковую нить, коконам же, которые будут использоваться для получения нити, не давали достигнуть этой стадии развития, а уничтожали воздействием солнца или погружением в горячую воду. Прежде чем размотать нить, кокон замачивали в теплой воде, что высвобождает наружные слои и дает возможность обнаружить конец нити. Разнообразные сорта нитей, используемых для изготовления разных по качеству тканей, изготавливали, сплетая нити из разного количества коконов.

Уход за тутовым шелкопрядом отнимал много времени и энергии у женщин, чьей обязанностью это обычно было. У бережливых крестьян ничего не пропадало: даже коконам неправильной формы или больным находили применение, несмотря на то что нить нельзя было размотать, не порвав ее.

Все описанные работы приходились на летние месяцы. За исключением случаев, когда выращивались несезонные культуры, никакой сельскохозяйственной деятельности с ноября по апрель не было. Конечно же нужно было заниматься множеством других вещей, такими как сбор сухих листьев и сучьев на растопку, заготовка корма для домашнего скота, наряду с обычными зимними занятиями, будь то изготовление или починка инструментов и утвари. Прядение и ткачество были основным видом деятельности; крестьяне также варили рисовое вино – сакэ, которое пили только по праздникам.

Ихара Сайкаку, писатель XVIII века, включил в собрание своих сочинений рассказ о складе, принадлежащем одному японскому семейству, точнее, о крестьянине, который разбогател. Образ этого крестьянина был сильно идеализирован, ему, например, приписывалось стремление к самосовершенствованию, что было неубедительно, но в рассказе повествуется о том, как может вознаграждаться добродетель. В манере, типичной для Сайкаку, вторая половина этого рассказа изображает крестьянского сына, который после смерти отца промотал наследство и довел семью до нужды. Вот пересказ первой части этого краткого повествования:

«В деревне Асахи, в Ямато, жил мелкий землевладелец по имени Кусукэ, влачивший жалкое существование. Он сам обрабатывал свою землю, поскольку у него не было волов, а его жена с первым лучом света садилась за ткацкий станок и усердно ткала пеньку. На протяжении многих лет осенью Кусукэ отмерял один и две десятых коку рисового налога, и до тех пор, пока ему не перевалило за пятьдесят лет, он исполнял обычные ритуалы в честь наступления нового года: как все, вывешивал сардинные головы и падуб в крошечных оконцах своего дома и бросал бобы для защиты от невидимых демонов, которые бродили вокруг. Как-то он собрал бобы, которые разбрасывал, и, поддавшись порыву, посадил один из них на пустыре. Тем же летом боб пророс, и получилось несколько зеленых стебельков с листиками. Осенью созрело больше двух пригоршней бобов. Эти бобы крестьянин посадил вдоль канав с водой между своими рисовыми полями, и каждый год он собирал с них урожай, который через десять лет достиг 88 коку. На вырученные от продажи бобов деньги крестьянин велел построить большой светильник, чтобы он освещал в темноте большую дорогу Хадзэ. Он светит и до сих пор, его называют «бобовым фонарем».

Жизнь постепенно налаживается, и самые заветные мечты человека иногда сбываются. Кусукэ продолжал неустанно трудиться, чтобы хозяйство процветало. Он приобрел больше земли под рис и другие культуры и со временем стал крупным землевладельцем. В надлежащее время он унавоживал свои поля и выпалывал сорняки, пускал воду на поля, чтобы колосья его риса тяжелели и наливались, а цветки хлопка становились похожими на стаи бабочек. Если он преуспел больше, чем любой другой, то это не было случайностью – он работал не покладая рук с утра до вечера так усердно, что его лопата и мотыга стесались. Он был очень изобретательным человеком, много сделал для всеобщего блага: придумал грабли с рядами железных зубьев – и у мужчин не было ничего полезнее для разбивания твердой почвы; ввел в обиход китайскую веялку и сито на тысячу коку. Чтобы обмолотить урожай вручную, требуется много времени, и он изобрел инструмент с рядом бамбуковых шипов; если раньше требовалось два работника для обмолота его урожая, теперь один мог это делать без особых усилий. Он также изготовил устройство, с помощью которого женщина за один день могла подготовить во много раз больше хлопка для пряжи, чем раньше. Он скупил снежные горы хлопка, нанял много рабочих и отправлял бесчисленные тюки в Эдо. Через четыре-пять лет он очень разбогател и стал одним из самых выдающихся торговцев хлопком в своей провинции».

Власти, несомненно, отнеслись бы к Кусукэ с большим одобрением как к примеру бережливости и непрерывной деятельности на благо всем земледельцам, но их характерное презрительное отношение к людям, от которых в конце концов непосредственно зависела и их жизнь, очень ясно выражено в некоторых отрывках из некоего постановления, которое было разослано по деревням в 1649 году (цит. по: Сэнсом Дж. История Японии, 1615–1867 годы. Лондон, 1964):

«Сельскохозяйственная работа должна выполняться с величайшим усердием. Посадка должна быть аккуратной, все сорняки должны быть выполоты, а на межах, как «сырых», так и «сухих» полей, следует выращивать бобы или подобные пищевые культуры, однако занимать они должны не много места.

Крестьяне должны рано вставать и срезать траву перед обработкой полей. По вечерам необходимо плести соломенные веревки и делать соломенные мешки, и всю подобную работу следует выполнять с большой аккуратностью.

Им, а также их женам не дозволяется покупать и пить чай или сакэ.

Мужчинам вменяется сажать бамбук или деревья вокруг дома и из экономии использовать упавшие листья в качестве топлива.

Крестьяне – люди, лишенные здравого смысла и предусмотрительности, поэтому они не должны давать рис своим женам или детям во время сбора урожая, а должны запасать его на будущее. Им следует питаться просом, овощами и другой грубой пищей вместо риса. Даже опавшие с растений листья следует запасать в качестве еды на случай голода… В период посадки и выращивания урожая, когда труд требует много сил, потребляемая пища может быть чуть лучше обычного.

Муж должен работать в поле, жена – трудиться за ткацким станком. Оба должны работать и по ночам. Как ни привлекательна жена внешне, если она пренебрегает своими домашними обязанностями в угоду чаепитию, либо охоча до зрелищ, либо любит бродить по склонам холмов, с ней нужно развестись.

Крестьяне должны носить одежду только из хлопка или пеньки – никакого шелка. Им не разрешается курить табак – это пагубно сказывается на здоровье, отнимает время и стоит денег, а также создает риск пожара».

Одежда из хлопка и пеньки, носимая крестьянами, отличалась от провинции к провинции до определенной степени в зависимости от состоятельности владельца, но можно сделать немало обобщений. Длинное кимоно подчас носили представители обоих полов, особенно в моменты отдыха от работы, такие как, например, участие в какой-нибудь местной церемонии. Женщины могли носить его в доме в зимние месяцы, когда работы вне дома было немного, мужчины могли иногда носить его на работе, подвернув полы за узкий пояс, чтобы дать свободу движениям. Рабочая же одежда обычно состояла из короткой куртки и шаровар. В некоторых районах женщины надевали просторные шаровары, стянутые вокруг щиколоток, в других регионах они носили более узкие штаны, как у мужчин, но обычно с фартуком. И те и другие подпоясывались кушаками шириной пять дюймов. В жаркую погоду мужчины могли снять свои куртки и работать обнаженными до пояса или разоблачиться далее и снять исподнее, оставив на себе лишь набедренную повязку фундоси – кусок материи, проходящий между ног и закрепленный вокруг бедер; фасоны набедренных повязок тоже различались в разных местностях.

Рис. 27. Женское нижнее белье. Сборщица моллюсков выжимает нижнюю юбку

Набедренная повязка обычно была из белого хлопка, но могла быть и красной – считалось, что этот цвет отгоняет демонов. Женщины носили нижнее белье, похожее скорее на короткую юбку, но не делали никаких уступок жаре, разве что слегка ослабляли свою одежду, стянутую кушаком.

Одежда для холодов состояла из штанов и наручей от локтя до кисти, последние с клапаном, чтобы прикрывать тыльную сторону руки. Соломенные сандалии были обычной обувью, но башмаки на деревянной подошве (гэта) с высокими подставками носили для хождения по грязи или во время легкого снегопада. В районах на севере и востоке зимой толщина снега составляла несколько футов[32], и тогда надевали башмаки из соломы либо обувь с ластообразными подошвами и даже примитивные лыжи, которые были в обиходе. Похожую ластообразную обувь иногда носили, чтобы не слишком сильно увязать в грязи на рисовых полях, хотя по некоторым полям было гораздо удобнее передвигаться в плоскодонках, даже для посадки. Чтобы уберечься от дождя или снега, сельские жители надевали плащ из сшитой по всей длине соломки с капюшоном или коническую соломенную шляпу, последняя защищала летом от солнца. По фасону и украшениям эти предметы одежды от местности к местности сильно отличались.

Основной пищей крестьянской семьи, как предписывалось указом, был не выпаренный рис, который ели самураи и богатые горожане, а нечто вроде каши, состоящей в большей мере из проса или, возможно, небольшого количества ячменя или пшеницы.

Рис. 28. Крестьянские дома с характерной формой кровли

Заправляли эту кашу зеленью, овощами и гигантской редькой, маринованной в жидкости от рисовых отрубей, лежалыми фруктами, которые было уже невозможно продать, а также обрезками сушеной рыбы, чтобы придать вкус и добавить незначительное количество белка к основному углеводному рациону. Рисовые поля в зимние месяцы привлекали множество диких птиц, представители которых могли попасть в горшок, несмотря на буддийский запрет лишать жизни живые существа; рыба из ручьев также служила деликатесом. Говядину и конину никогда не ели, хотя шкуры умерших животных продавали. Запрет есть говядину основывался на особом буддийском принципе, по-видимому имеющем отношение к священным коровам Индии, но был усилен необходимостью держать скот для работы в хозяйстве и лошадей для военных целей.

С образом крестьянской жизни была тесно связана конструкция домов и тоже значительно варьировала в зависимости от местности, отчасти вследствие климатических условий, а отчасти – местных обычаев и общественной организации, но было много общих черт. Например, все дома состояли из деревянных рам с крутыми крышами и свешивающимися карнизами, чтобы в сильный дождь вода скатывалась с них. Карнизы обычно выступали над верандой, в то время как стены комнат часто бывали скользящими или съемными, обеспечивающими свободный поток воздуха в жаркое, влажное лето. Крыша была из соломы, тростника или хвороста, иногда из щепы или даже черепицы. Чаще всего это были одноэтажные дома, но в шелководческих районах очень часто под кровлей находился верхний этаж для выращивания шелковичных червей. В некоторых областях Центральной Японии, таких как древние провинции Хида и Эттю, семьи были многочисленнее из-за более крепких родственных связей, чем где-либо еще, и дома были, как правило, большие, в три или даже четыре этажа, с очень островерхими кровлями.

Рис. 29. Типичный очаг. Ширма оберегала спину гостя от сквозняков. Глава дома сидит на прямоугольной циновке со своей женой (на круглом татами напротив гостя). Округлый чурбан на переднем плане – это порог, у которого снимают уличную обувь

Озабоченность японцев чистотой проявлялась в том, что первый этаж дома четко делился на места, где можно было оставаться в уличной обуви и куда нельзя было в ней ходить. (Между прочим, самым большим оскорблением было ударить кого-то сандалией или башмаком на деревянной подошве.) Утоптанный земляной пол у входа или там, где делали грязную работу, считался продолжением улицы за домом, и ступить на деревянный пол жилой комнаты означало снять надетую обувь и снова сунуть ноги в поджидающие сандалии или гэта. Очень часто этот земляной пол проходил через весь дом от фасада до задней части с пространством справа, занятым под кладовую или в более холодных местностях – под хлев, открытый остальной части дома, чтобы за лошадью можно было присматривать, не выходя на улицу в зимнюю стужу, а животное могло согреться. В помещения задней части дома можно было попасть по тому же земляному полу, и они состояли из чуланов для инструментов и утвари и помещения при кухне для мытья посуды со специально отведенными местами для мойки овощей. Вода подавалась в деревянный желоб либо по бамбуковой трубке из ближайшего ручья, либо ее носили в ведрах. Там также могла находиться печь для варки зерна, из которого и состоял обед, хотя не всегда в задней части дома. В таком доме слева от коридора с земляным полом находился очаг, который был средоточием жизни в доме: он давал тепло и возможности для приготовления пищи и именно тут обитатели дома принимали пищу. На рисунке 29 коридор с земляным полом находится на переднем плане, а возвышающийся настил – это жилая площадь с очагом в виде углубления. Топливом было дерево или какое-либо другое растительное горючее вещество, дым от которого поднимался до потолка и выходил наружу, иногда через отверстия или решетку по бокам конька крыши.

Место у очага указывало на положение в семье, и каждому отводилось строго определенное место. Глава дома, то есть старший дееспособный мужчина, дед маленьких детей, всегда занимал место лицом к коридору, а его жена сидела (или, скорее, стояла на коленях) лицом к входу в дом. Другое постоянное место находилось напротив жены и предназначалось какому-нибудь почетному гостю. Если крестьянин был важной персоной, такой как староста деревни, позади гостевого места могла быть комната для приемов, то есть в передней части, с отдельным входом, через который посетитель в ранге самурая мог войти по делу. Такой важный гость не унизит себя сидением у очага, но останется в комнате для приемов, и ему предложат угощение там, хотя нет никакой уверенности, что он соблаговолит его отведать. Если гостей не было, тогда это место занимал старший сын или муж старшей дочери. Другие мужчины – младшие сыновья и наемные работники – рассаживались где попало в конце напротив главы, но остальные женщины, включая жену старшего сына, готовили еду, подавали на стол, убирали посуду и закусывали в помещении при кухне для мытья посуды, либо после того как остальные закончат трапезу, либо даже (если ждала работа) им приходилось поспешно перекусить, сидя на пороге, оставаясь в коридоре, не снимая обуви.

Вокруг очага находились немногочисленная утварь, такая как треножник и несколько кочерег, пара железных брусков, которые служили в качестве щипцов, а самое характерное – крюк, подвешенный над очагом, на котором висел чайник или котел, регулируемый по высоте и удерживаемый на месте зажимом, часто в форме рыбы (она иногда считалась обиталищем домашнего бога огня).

Обстановка других комнат в доме зависела от материального благосостояния семьи. Пол в гостиной обычно застилался несколькими соломенными циновками – татами[33] или подушками для сиденья – дзабутон – для главных в семье. Если семья не была нищей, жена главы могла иметь небольшую собственную комнатку с толстыми циновками в качестве полового покрытия: на них мягче было сидеть и удобнее спать. В семье могли жить и представители старшего поколения, все еще обладающие большим влиянием, хотя и удалившиеся от активного управления делами, у них тоже была отдельная комната; старший сын с женой и детьми также мог иметь комнату. В доме, сохранившемся в городе Такаяме, провинция Хида, такая комната больше походила на большой буфет под острой пирамидальной крышей. Там обычно спали слуги – сколько поместится. Кроватей, таких, какие были известны в Китае или на Западе, не было. Японцы спали, а большинство из них до сих пор спят на матрасах футон[34], расстеленных на полу, по одному на каждого, поскольку чего-либо наподобие двуспальной кровати не существовало. Маленькие дети спали со своей матерью, до тех пор пока не вырастали настолько, что им требовался отдельный тюфяк. Эти футоны, толщиной редко превышающие один-два дюйма, днем хранились в стенном шкафу. Вместо подушек использовались деревянные подголовники, иногда подбитые ватой или волосом, которые клали под шею. Конечно, самураи спали точно так же, но с более роскошными постельными принадлежностями. В сельских домах, где было много слуг, имелись спальни или даже отдельные комнаты, расположенные, как для самураев младших рангов в призамковых городах, в помещении сторожки над большими воротами.

Главе дома конечно же подчинялись все члены семьи. Жена могла оказывать на него значительное влияние, но делалось это очень осмотрительно и с глазу на глаз. Обычно брак между детьми из состоятельных домов был результатом переговоров двух посредников, или поручителей, – накодо, мнения и чувства жениха и невесты при этом не учитывались; преимущества союза между двумя семьями были важнее. Невеста приносила с собой приданое и то, что можно было назвать содержимым ее нижнего ящика в шкафу, – постельные принадлежности и одежду. Брак был освящен церемонией, руководимой поручителями, которая включала церемониальное распитие трех чашек (тёко) сакэ – сан-сан-кудо. Среди людей бедных или даже нищих выгода для семьи не столь принималась во внимание, и браки были, скорее всего, случайны и скорее зависели от чувств, которые молодые люди питали друг к другу. В некоторых деревнях были дома, предназначенные для молодых, где они могли жить совместно, иногда юноши вместе с девушками, и в таких обстоятельствах пары часто образовывались и часто распадались; постоянные связи могли возникать или по любви, или из-за беременности девушки. Весьма вероятно, что на этом уровне брачный союз не признавался до тех пор, пока не появлялся ребенок. К тому же было довольно просто избавиться от жены, особенно если она была бесплодной: мужу нужно было только отправить ее назад в дом родителей со всеми ее пожитками.

Юная невеста из более состоятельного дома вряд ли очень хотела жить в доме своего мужа, не говоря уже об удовлетворении от исполнения своего супружеского долга. Многие домашние дела, которые были обязанностью ее свекрови, теперь ложились на нее. Часто свекровь получала возможность вести праздную жизнь, заставляя невестку в дополнение к непосредственным обязанностям, требующим больших усилий, исполнять еще и обязанности служанки: причесывать ее, массировать ей плечи, когда та жаловалась на усталость; невестка конечно же обязана была заботиться и о своем муже – от добывания лакомств ему на обед до исполнения гигиенических процедур: чистки ушей[35], мытья ему ног, когда он возвращался домой после грязной работы. Рождение сына освобождало ее от некоторой части наиболее тяжелой работы, но можно предположить, как она мечтала о том дне, когда сама станет свекровью.

Земля обычно наследовалась старшим сыном, и участь младших зачастую оказывалась бедственной – ведь они были вынуждены работать на своих братьев или на других крестьян. Одним из выходов для них было переселиться в растущие города. Когда сыновей не было, в семью принимали зятя – мужа старшей дочери. С юридической точки зрения происходило формальное усыновление. В таком браке господство мужа над женой могло быть не столь заметным; усыновленный зять был традиционно скромной фигурой.

Точно так же как в каждой семье была иерархия, так и сама деревня имела четкие сословные границы. В великой переписи (аратамэ) 1582–1598 годов Хидэёси зарегистрировал землевладельцев, и, когда власть перешла к Иэясу, тот ничего не сделал, чтобы изменить систему переписи. Крестьяне, имена которых оказались в ней, образовывали сословие хонбякусё – «земледельцев по рождению»; они часто были потомками старых родов землевладельцев-самураев, которые предпочли вложить меч в ножны и стать настоящими крестьянами. Самые большие дома в деревне принадлежали им, и их семьи конечно же придерживались официальных свадебных обычаев, в их подчинении были малоземельные и безземельные крестьяне, живущие в небольших собственных домах либо в домах своих хозяев, и имели очень невысокое общественное положение, будучи вассалами землевладельцев. Их имена не появлялись в налоговых реестрах, они не имели права присоединяться к различным общественным группировкам в структуре деревни. Тем не менее в такой упорядоченной стране, какой была Япония, эти люди не должны были оставаться незафиксированными, и регистрация делалась с помощью религиозного реестра. Когда христианство стало считаться незаконным, каждая семья должна была отметиться в качестве прихожан в буддийском храме, и каждая деревня должна была составлять ежегодный отчет обо всех своих жителях, включая слуг и женщин, с указанием их конфессиональной принадлежности, где заявляется, что проверен каждый человек каждого ранга и что никаких людей, исповедовавших христианство, не обнаружено. Этот отчет подписывался главным священнослужителем храма – каннуси и деревенскими чиновниками.

Каждый человек имел свое место в структуре деревенского сообщества, что характерно для Японии. Хонбякусё должны были образовывать группы из пяти дворов – так называемые пятидворки[36] с назначением одного человека представителем от остальных. Вся группа брала на себя ответственность за налоги ее членов, а также могла понести наказание за провинности любого двора из пяти. Они должны были подписывать ежегодное обязательство не давать убежища преступникам. Все пятидворки подчинялись деревенскому старосте – камадо, который стоял во главе деревенского чиновничества и должен был отвечать перед чиновником округа, куда входила его деревня. Пост старосты очень часто наследовался, но иногда назначение осуществлялось или по выбору самого господина, или с господского одобрения по выбору прежнего старосты, или в некоторых случаях выборами, в которых участвовали главы семей. Существовали посредники между пятидворками и старостой, которые выступали в качестве его помощников и избирались либо им самим, либо выборами из глав пятидворок. Существовал еще один деревенский чиновник, известный как «крестьянский представитель», который вел переговоры от их лица, передавал им указания, а также в некоторых случаях, по-видимому, выполнял обязанности своего рода полицейского при старосте. Староста часто принадлежал к одной из старейших семей в округе, возможно, той самой, члены которой основали деревню и предпочли сменить меч на орало. Его положение среди сельчан и среди господских представителей было иногда незавидным: в некоторых деревнях он становился слишком усердным исполнителем господской воли и инструментом угнетения, но время от времени он оказывался во главе движения протеста с риском для жизни, и даже бывали случаи, когда старосту казнили за проступки его односельчан.

Рис. 30. Голод. Крестьянин объясняет сельскому чиновнику и буддийскому монаху (с четками), что, хотя у его умершего соседа имелись деньги, купить на них еды было невозможно

Общественные связи между сельчанами часто описывались как отношения «родители – дети». Так, хонбякусё был отцом и своим, и любым приемным детям, но также «отцом» слуг и безземельных чернорабочих, которые трудились на него. Он имел полусыновние отношения с главой своей пятидворки, а через него – и с самим старостой. Он мог искать защиты и расположения у своих «отцов», но должен был помогать им, выполняя их решения и исполняя соответствующие ритуалы, такие как оказание почтения, сопровождавшегося подарками на Новый год. Он также платил обычный сыновний долг – сяо[37] своим настоящим или приемным родителям и тем, кто был накодо на его свадьбе.

Назначение старосты предполагало либо оплату, либо освобождение от налогов, а взамен он не только нес большую ответственность, представляя деревню, но также был вынужден иметь дело с большим объемом бумажной работы. Ежегодные отчеты, такие как религиозный реестр и обязательства пятидворок, требовали его внимания, одна копия оставалась в конторе, а еще одна передавалась чиновникам; затем были еще бумаги, связанные с разными событиями, такими как проезд через деревню даймё по пути в Эдо или из него или какого-то придворного аристократа по пути в великий храм по официальным делам. В подобных случаях ему полагалось позаботиться, чтобы дорога была выметена и посыпана песком, проследить, чтобы было предоставлено необходимое число носильщиков, предложены достойные закуски и освежающие напитки и так далее. Обычно крестьяне сами вели отчетность, но с течением времени старосты стали брать с них денежную плату за этот труд и за продукты и нанимать писарей: мелких землевладельцев, младших сыновей и других вассалов, которые жили в большинстве деревень; иногда нанимали специальных подрядчиков. Все время была необходимость в копировании инструкций и ведении картотеки копий, передаче оригиналов в другую деревню, и, в общем, нужно было полностью справляться с бюрократическими требованиями.

Самой большой обязанностью камадо был сбор налогов. С регулярными интервалами проводилась перепись деревенской земли, учитывались площадь рисовых полей, их продуктивность, площади, отданные под жилища, размер «сухих» полей и урожая, продукты, получаемые с земель, покрытых лесом, любое изменение в землепользовании: освоение пустырей, превращение в пустыри ранее плодородной земли. Брали образцы зерновых и на основании этого принимали решение о количестве риса и размере взимаемых налогов. Обычно брали около 40–60 процентов от вычисленного урожая риса вместе с денежными выплатами, представляющими другие продукты. Отношение чиновников в целом было таково, что они считали: крестьянин пойдет на все, лишь бы обмануть их, – поэтому соломенные тюки должны были быть двойными, чтобы не просыпалось ни зернышка, а к тому же изымался определенный процент риса, чтобы восполнить потери во время его перевозки.

Рис. 31. Крестьянский бунт. Крестьяне, вооруженные бамбуковыми шестами, копьями и лопатой, нападают на самурая

По различным причинам, таким как потрава урожая насекомыми, сильная засуха в сезон дождей или разрушения, вызванные тайфуном как раз в момент созревания риса, мог случиться неурожай, и крестьяне были не в состоянии выплатить налоги. При таких обстоятельствах владелец большой усадьбы и значительных ресурсов обычно прощал плату части или даже всего налога и, даже если его запасы позволяли, раздавал рис голодающим крестьянам. Однако были землевладельцы, которые не могли этого сделать и попадали в затруднительное положение, не получая достаточно риса, чтобы накормить своих слуг. Если их крестьяне не могли уплатить рисовый налог, они настаивали на выплате денежного эквивалента, а если у крестьян не было и денег, они вынуждены были занимать деньги в счет будущих урожаев, причем с непомерными процентами[38]. Такой господин с трудом мог прокормить своих людей даже в обычные годы и взимал денежный эквивалент рисового налога в начале летнего сезона: тогда крестьянин был вынужден закладывать ростовщику свой урожай, зачастую не только текущего, но и будущего года.

Когда дела принимали такой плохой оборот, крестьянин, естественно, задумывался о том, чтобы бросить свою землю и двинуться куда-нибудь в поисках работы или в более благоприятные провинции, или в развивающиеся города. Продажа или отказ от земли были строго запрещены, но, видимо, бывали случаи, когда запрет нарушался. Было предписано, что крестьянин должен был получить разрешение от своего синтоистского храма, прежде чем он покинет свою деревню. Если крестьянин оставлял свою землю или не обрабатывал ее по какой-то причине, пятидворка или деревня должны взять ее себе и обрабатывать, чтобы обеспечить доход. В то же время феодалы прикладывали большие усилия, для того чтобы увеличить свои доходы за счет освоения или нарезки новых полей, но испытывали значительные трудности в поиске тех, кто стал бы их обрабатывать. Использовались всяческие уловки: давали новые наделы тем, чьи были плохого качества, выдавали людям денежное вознаграждение или сакэ, чтобы они взяли землю, или даже, по некоторым сведениям, тех, кто был разоблачен как любовник замужней женщины, обязывали возделывать новые поля, по-видимому, в качестве наказания.

Крестьяне, таким образом, постоянно испытывали нужду в деньгах, и, если не получали хорошего урожая на продажу и не могли оставить свою деревню, им приходилось искать другие способы получить деньги. Многие были вынуждены продавать своих дочерей в рабство – именно так в бордели и районы развлечений поставляли женщин. Отец получал ссуду от владельца заведения, где содержат гейш, называемое «оки-я», в обмен на ее услуги на протяжении нескольких, обычно не менее 10 лет. В конце срока девушка могла бы вернуться домой, однако очень часто отец был вынужден продлевать срок, чтобы получить еще один заем. Посторонний, желающий выкупить девушку, чтобы сделать своей наложницей или невестой, мог возместить деньги, ссуженные отцу. Иногда муж мог продать и свою молодую жену, чтобы обеспечить пропитанием себя или своих родителей. Хотя в отдельных случаях это бывало для кого-то большим горем, подобная практика в основном не порицалась, поскольку это считалось одним из способов служить своим родителям; весьма вероятно, что подавляющее большинство девушек считали, что новая жизнь, по крайней мере, не хуже той, что они вели дома. Если в конце концов девушке удавалось вернуться домой, она могла пользоваться большим спросом как жена из-за приобретенного опыта, который она обрела в оки-я.

Сыновья тоже пытались облегчить материальное положение семьи, временно работая в призамковых городах и оставаясь там после окончания договора или даже сбежав в Эдо или Осаку, чтобы больше не зависеть от своей семьи. В начале XIX века уменьшение населения в сельской местности достигло такого размаха, что центральное правительство бакуфу осуществляло насильственное возвращение домой таких беженцев.

Другим способом уменьшить число ртов было широкое распространение детоубийств и абортов. В сельских районах, по-видимому, первое было более распространенным, возможно, потому, что пол ребенка невозможно было определить заранее, младенцев, особенно девочек, убивали при рождении. В различных округах предпринимались попытки контролировать такое «прореживание посевов» – как это называлось – требованием, чтобы обо всех, кто ждет ребенка, сообщалось, а за ходом беременностей следили, выдавая поощрительные деньги при рождении ребенка, но в общем и целом такой контроль был неэффективен.

Время от времени обстоятельства принуждали сельчан прибегнуть к коллективным выступлениям за улучшение своего положения. Конечно, это считалось незаконным, но время от времени протесты все равно вспыхивали. Иногда крестьяне пытались жаловаться на деревенского чиновника или добиваться снижения налога; есть сведения, что однажды люди были тайно оповещены и сбор происходил ночью на берегу реки (единственное подходящее открытое место), где представители различных деревень согласились непосредственно обратиться к властителю, что само по себе являлось незаконным, поскольку игнорировались надлежащие пути. К несчастью для них, присутствовали шпионы старосты одной из деревень и сообщили ему о сборище. Сельчанам пришлось послать письмо через старосту двум самураям с очень неискренними извинениями за свой проступок с повторяющимися обещаниями не делать больше ничего подобного и с просьбой вступиться за них. В некоторых других случаях, если считалось, что обычный путь через старосту будет неэффективным, предпринималась попытка послать жалобу или прошение с именами сельчан с их печатями, расположенными по кругу, чтобы скрыть имена зачинщиков.

Когда мирный протест не действовал и положение дел становилось все безнадежнее, сельчане объединялись и поднимали вооруженное восстание, хотя единственное, что было в их распоряжении, – это сельскохозяйственные орудия. Известно, что на протяжении рассматриваемого нами периода произошло около 1500 крестьянских бунтов, начиная с небольших, вспыхивавших в одной деревне, и кончая теми, в которых принимало участие более двухсот деревень. Это случалось в среднем шесть раз в год, вести о таких волнениях разносились повсюду, и мятежные мысли, должно быть, возникали у многих, хотя повсеместным явлением деревенские бунты назвать было нельзя. Одной из главных особенностей таких восстаний было то, что протест в эпоху Токугава был направлен не на свержение существующего режима или местного властителя, а на устранение несправедливостей, таких как притеснения определенных чиновников или настойчивое требование уплаты налогов в неурожайный год. Сельский житель, по-видимому, считал, что в бунте стоит принимать участие лишь при условии, что кто-то другой его организует, а он присоединится к толпе и выплеснет свое негодование, сломав несколько дверей или устроив поджог пары домов в призамковом городе, а возможно, забравшись на склад риса либо вскрыв несколько бочек сакэ. Был очень реальный шанс, что его требования будут выполнены. Сами беспорядки были, по-видимому, бескровными, самураи старались не попадаться на пути бунтарей и почему-то довольно неохотно открывали огонь по толпе из замка.

Тем не менее наказание зачинщиков бунтов было часто суровым. Например, в одной местности на севере Японии в 1745 и 1746 годах был неурожай риса, и к началу 1747 года его там совсем не стало. Местные власти не разрешили купить рис в других местах, и тридцать три деревни взбунтовались, выдвинув ряд требований. Эти требования были удовлетворены, и вдобавок крестьяне получили значительную сумму денег и рисовые пайки. Но затем начались репрессии. Главари были арестованы, и у них было получено признание под пыткой. В итоге пятеро главарей были казнены, а некоторые их родственники отправлены в ссылку. Семнадцать крестьян и четверо глав пятидворок были наказаны большими штрафами, но было ясно, что большинство из тех, кто принимал участие в бунте, получили лишь выгоду. В народной памяти и в пьесах зачастую звучали мотивы, что главари таких восстаний шли на крайние меры, целиком отдавая себе отчет, что все может закончиться для них смертью, но они считали, что общественная польза оправдывала их жертву.

В большинстве литературных произведений того времени крестьянин изображен грубым, бескультурным созданием, немногое говорило в его пользу. Однако следует понимать, что это в основном писалось для горожан, которые считали себя умными и прогрессивными, были уверены в том, что только они знают, как надо жить, и презирали деревенщину. Самураи считали крестьян чаще всего почти преступными элементами. Ясно, что крестьянин старался изо всех сил скрыть истинные размеры урожая риса и соответственно налога, а инспекторы, несомненно, были им подкуплены или обмануты, чтобы не включать в реестр новые земли. Иногда окружная администрация была достаточно ленива, чтобы проводить перепись, поэтому процент налога, действительно собранного, был меньше надлежащего. Таким образом, мнение, что крестьяне всегда имеют достаточно риса для еды, могло быть и недалеким от истины, но ведь частота бунтов и поступки против человеческой природы, такие как детоубийства и продажа детей, определенно говорили о том, что жизнь многих крестьян была очень тяжелой.

Однако в каждой деревне наступало время, когда люди развлекались. В Новый год каждый из нижестоящих посещал своего покровителя; в это время года приносили с гор и устанавливали у ворот небольшие сосенки и круглые рисовые колобки, приготавливаемые из особо клейкого риса, подносили различным богам – дома, очага или кухни, – а также духам предков, которым был посвящен домашний буддийский алтарь; само собой разумеется, они поедались в большом количестве детьми и взрослыми.

Рис. 32. Головы кукол, датирующиеся XIX в. В самом низу с вращающимися глазами и подвижными бровями мужская голова

Имели место всевозможные ритуалы, которые считались почти синтоистскими, и вряд ли находилась деревня, которая не ожидала бы с нетерпением каких-нибудь захватывающих событий, и даже на севере, где зимы снежные, появлялись странные дикие люди, которые могли ворваться в дома и напугать детей, если их не усмирят угощением.

В деревенском синтоистском святилище, которое часто служило обиталищем бога или духа предков старейшего семейства, обычно происходили какие-нибудь танцы – плодородия или охотничьи – либо разыгрывалось действо, мифологическое по содержанию, перемежаемое комическими непристойными плясками, исполняемыми молодыми мужчинами, и тогда на празднество являлась вся деревня. Наверное, самым популярным торжеством из всех был буддийский праздник Бон в июле. Считалось, что в это время души умерших возвращаются на землю, и сельчанам следовало танцевать, чтобы их развлечь. Эти танцы в сопровождении песен сохранились до наших дней, хотя многие стали жить отдельной жизнью, вне зависимости от места, где они изначально возникли, и составляли традиционную часть репертуара во всей Японии. Это обрядовые, или круговые, танцы, исполняемые мужчинами и женщинами вместе, с группой представителей старшего поколения, обеспечивающих аккомпанемент, – характерное сочетание звуков барабанов, флейт и сямисэна. В некоторых областях танцы были очень энергичными, но гораздо чаще медленными и грациозными, с плавными движениями кистей рук и плеч – в это время года обычно стояла сильная жара.

Рис. 33. Ямабуси. Приверженец культа гор, дующий в свою раковину. Шапка в форме домика с бубенчиками спереди, покрой шаровар до колен и материал – все имело мистическое значение

Слова песен чаще всего не имели религиозного содержания. Жара на закате солнца и волнения дня делали свое дело вместе с выпитым сакэ и оргиастическими сценами, которые, судя по дошедшим до нас сведениям, были весьма распространены – они давали психологическую разрядку после напряженной работы и постоянных забот.

Другие возможности для развлечений были редки, но случались. Свадьбы праздновались в течение нескольких дней с угощением и сакэ для всех; невесте тоже приходилось готовить еду: ей не полагалось никакого уединения в медовый месяц. Да и поскольку во главу угла ставился ее долг по отношению к мужу и его семье, на самом деле она и не ожидала получить большое удовольствие от замужества. Зато не было и разочарований – ведь статус замужней женщины и защита служили достаточной компенсацией.

Другим поводом для веселого времяпрепровождения был коллективный труд. Посадка риса, выкапывание колодца, строительство новой крыши и конечно же сбор хорошего урожая должны были завершаться бурным празднованием, которое только крестьяне могли себе позволить.

Сельскохозяйственные праздники отмечались каждый год, но последняя возможность разнообразить свою жизнь для более бедных крестьян возникала лишь один раз в жизни – паломничество в Исэ. Великое святилище, находившееся к востоку от полуострова Кии, куда можно было попасть по ответвлению от великого тракта, пролегающего между Эдо и Осакой, было построено в древние времена как святилище богини Солнца, прародительницы императорской семьи. До XVI века простые люди туда не допускались, но в эпоху Токугава число паломников значительно возросло, и побывать там хотя бы раз в жизни стало заветным желанием почти каждого японца. Ритуал поклонения в действительности был несложным; нужно было посетить каждое из двух святилищ, составляющих комплекс Исэ, пасть ниц перед святыней, хлопнуть в ладоши, чтобы привлечь внимание богини, и получить в обмен на пополнение храмовой казны оберегающие таблички и амулеты.

В Исэ была улица под названием Фуруити, полная борделей, харчевен и сувенирных лавок, а кроме того, здесь был шанс увидеть пьесу Кабуки, кукольный спектакль или жонглеров, фокусников, мимов и так далее в театрах, которые были построены на землях храмов и святилищ, но не в самом великом святилище, где царила атмосфера благочестия. В Исэ имелась самая значительная театральная труппа, помимо Эдо, Киото и Осаки, и к тому же там находился перевалочный пункт на пути актеров из этих центров во время летних месяцев, между посадкой риса и сбором урожая, когда крестьяне могли освободиться от работы на полях. Однако могли позволить себе отправиться туда за свой счет только состоятельные крестьяне, и, хотя подавляющее большинство составляли мужчины, женщинам тоже дозволялось совершать паломничества. Возможно, это было единственное, чего женщина ожидала с таким нетерпением, но осуществить свою мечту она могла лишь после того, как ее сын женится и невестка возьмет на себя тяжелую работу.

Однако более бедные крестьяне тоже не были лишены возможности отправиться в Исэ, поскольку существовал широко распространенный обычай создавать группы будущих паломников. Члены таких групп вкладывали установленную сумму в общий фонд, и каждый год собиралось достаточно денег, чтобы отправить в Исэ определенное число людей. Порядок определялся жребием, и счастливчиков провожали до границ деревни все сельчане. Их считали представителями сообщества, и они, возвращаясь, привозили с собой много амулетов для всех. Священнослужители Исэ имели агентов по всей стране, они делали необходимые приготовления как для путешествия (пешком, конечно), так и для времяпрепровождения в окрестностях святилища. Для таких людей паломничество в Исэ вполне могло быть единственным в жизни шансом увидеть внешний мир с его чудесами и возможностями.

Исэ было самым важным святилищем, посещаемым в национальном масштабе, но имелись и другие, такие как Миядзима на западе Японии и Котохира на Сикоку, обладающие особым местным колоритом. Другие религиозные поездки, в которых могли принимать участие крестьяне, были связаны с очень широко распространенным культом гор, который предполагал восхождение на горы, такие как Фудзи, либо вершины в Ёсино, что требовало выносливости, например, для того, чтобы стоять под водопадами. Хотя религиозный аспект в этом был силен, большое значение придавалось также празднествам, которыми завершались эти обряды.

К началу XIX века сельские сообщества, за исключением тяжелых голодных лет, имели более высокий уровень жизни, чем раньше, в результате чего, а также благодаря улучшению сообщения наблюдалось распространение провинциальной бытовой драмы. Появляются сведения о поездках профессиональных актеров в сельскую местность, включающие типичные презрительные рассказы горожан о деревенских зрителях, о глупости статистов, набранных на месте, и даже анекдоты, которые определенно известны всему миру, например о «недостойном поведении» на сцене настоящего коня, которым пришлось воспользоваться из-за нехватки в труппе людей, взамен более предсказуемого животного театра Кабуки, изображаемого двумя актерами. Этим периодом датируется большинство провинциальных театров, которые появлялись в регионе Японского моря и в горных областях за Эдо. Их обычно строили в окрестностях деревенского храма, и они состояли из крытой сцены, соединенной с помостом, и вращающейся сцены – мавари бутай, управляемой людьми из помещения для переодевания внизу, которое называли «преисподней». Формально представления давались, чтобы задобрить храмовое божество, но зрители, сидящие на открытом воздухе по нескольку часов – столько длилось представление, – ели, пили, смеялись, плакали, кормили младенцев, отлучаясь домой облегчиться, чтобы не пропадало драгоценное удобрение, и явно получали свою долю удовольствия от спектакля. Пьесы исполнялись и бродячими актерами или кукольниками, а иногда местными любителями. Население должно было проявлять осторожность, не позволяя актерам оставаться в своих домах из страха получить выговор от чиновников, и лицедеи обычно находили приют в храме. Бродячие кукольники, часто с острова Авадзи, но также из Авы или с Кюсю (которые также служили местом сбора странствующих актеров Кабуки), находились ниже всех сословий, но традиция была такова, что владельцы поместий использовали их в качестве источника сведений о том, что происходит в соседних провинциях. Некоторые деревни приобретали наборы кукол и ставили спектакли своими силами, пользуясь книгами пьес и описаниями, привезенными сельчанами, вернувшимися из паломничества.

В ранний период эпохи Токугава крестьянам обычно не дозволялось смотреть пьесы, поскольку власти опасались, что вид роскошной жизни вызовет у них желание улучшить и свой быт, к тому же простолюдин должен был работать, а не тратить время на развлечения. Однако распространение провинциальной бытовой драмы было симптомом, что влияние воинского сословия на страну стало ослабевать.