Новый Орля

160 лет назад, 5 августа 1850 года, в Нормандии родился величайший из когда-либо живших новеллистов — Ги де Мопассан.

Природа заботится, чтобы не было на свете гор выше восьми верст и людей со способностями, превышающими человеческие, писал Лев Шестов. Гении — да, бывают, как бывает Эверест; но выше нельзя. Мопассан, погибший ни от чего в 43 года, на пороге главного своего свершения — романа «Анжелюс», от которого осталось 50 страниц сверхъестественной силы, мощнее всего, что он написал прежде, — отличным образом этот закон иллюстрирует. Точно так же (и тоже ни от чего) умер Ницше, сошедший с ума почти одновременно с ним.

В обоих случаях причиной помешательства называли сифилис; в последнее время доказано, что у Ницше ничего подобного не было (и, добавим, неоткуда было взяться), да и все течение его болезни не имеет ничего общего с «третичным сифилисом». В случае Мопассана, в общем, та же история, хотя сифилис, согласно мопассановским признаниям, имелся. Другой причиной болезни называли умственное перенапряжение — хотя писал он не больше Толстого или Горького, а руанским здоровьем уж точно превосходил второго, в двадцать пять лет подхватившего туберкулез. Эта версия опровергается тем, что Мопассан, якобы загнанный непосильным трудом, писал с годами все лучше, без малейших признаков деменции, и последние два его романа недооцениваются лишь потому, что вещи, высказанные в них, очень уж неприятны. Например, что в бабах погибель наша, и только этого им от нас и надо («Сильна как смерть»), и что сосредоточиваться на одной поэтому неправильно, а надо одну для души, одну для тела и ни в коем случае не зацикливаться («Наше сердце»).

Шутки шутками, а преждевременная и почти синхронная по историческим меркам, в одном возрасте гибель четырех величайших писателей и мыслителей конца XIX столетия — Ницше, Мопассана, Уайльда и Чехова, причем первые трое умерли от неизвестных либо случайных причин, — наводит на некоторые мысли о «гомеостатическом мироздании» (Стругацкие), о вмешательстве высших сил, остановивших сверхчеловеческое. На подобные же мысли наводит смерть Блока в том же возрасте — и на пороге таких же открытий. (Блоку тоже регулярно приписывается сифилис, и тоже без достаточных оснований — умер он от хронической интоксикации, связанной с больными гландами и приведшей в конце концов к септическому эндокардиту.)

Ницше и Мопассан с особенной остротой почувствовали исчерпанность человеческого и новую ступень эволюции. Оба одновременно заговорили о смерти Бога — страшное проклятие Богу было последними осмысленными словами, написанными Мопассаном, это обрывки финального монолога Андре из «Анжелюса». В том же «Анжелюсе» аббат Марво говорит, что Христос, возможно, сам был обманут Богом, что истинная жестокость и бессмысленность мира ничего общего не имеют с учением Христа (об этой же непримиримости Ветхого и Нового Заветов на рубеже веков в России много писали Розанов и в особенности Флоренский).

Так или иначе, прежний человек кончился, непоправимо изменился. О том, что придет ему на смену, думали они по-разному. Ницше померещился сверхчеловек, который перешагнет через христианство и построит некую творческую утопию (подозреваю, что этот взгляд был близок и Чехову — отсюда его мечты о прекрасном новом мире, только в нем будут больше работать, чем в ницшеанской утопии, где все больше проповедуют и властвуют). Мопассан же увидел нечто совсем иное, и об этом — его самый непрочитанный и самый великий рассказ «Орля». Сын давеча спросил у меня, бывают ли ужасы страшней стивен-кинговских, — и я подсунул ему «Орля», полученного от матери когда-то в том же двенадцатилетнем возрасте. Он после этого три недели спал при свете, но о произведенном впечатлении я не жалею. На вопрос, о чем, по его мнению, рассказ, ребенок внятно ответил: «Я так подозреваю, что это предвидение телевидения».

В первой редакции «Орля» — тогда еще не записки сумасшедшего, а рассказ о посещении лечебницы — заканчивался грозным пророчеством врача: «Или и впрямь явился на землю наш преемник». Сюжет в обоих случаях одинаков — тем, кто не читал, советую прочесть, остальным бегло напомню.

Некий дворянин, одиноко живущий в своем поместье, сначала видит кошмарные сны, в которых некто высасывает из него жизнь, а потом замечает, что начинает действовать не по своей воле. У него, в сущности, крадут свободу этой воли, он постоянно совершает поступки под действием чужого внушения. Этот же тезис — о легкости похищения, порабощения чужой личности — подтверждается подробно описанным в рассказе сеансом гипноза, после которого кузина рассказчика неощутимо для себя оказывается в полном подчинении психиатра.

«Орля», в сущности, рассказ о духовном рабстве, а вовсе не художественное описание синдрома Кандинского-Клерамбо, как полагают некоторые; Мопассана вообще не слишком интересовали душевные патологии, равно как и мистика. Его кошмары всегда удивительно наглядны, а то и погружены в быт, как знаменитая история о сбежавшей мебели. «Орля» — именно пророчество о цивилизации, которая духовно порабощена, и не зря в финале рассказа психической эпидемией оказываются охвачены целые деревни. Предсказаны в «Орля» и мировые войны ХХ века — и, кстати, сюжет «Жертвоприношения» Тарковского: повествователь поджигает собственный дом, чтобы избавиться от наваждения, от страшного призрака, который бегает за ним по пятам, склоняет к алогичным поступкам, заслоняет от него зеркало (весьма важная деталь: призраку очень нужно, чтобы мы перестали видеть и сознавать себя). Слуги, запертые в доме, гибнут. А Орля — так зовут призрака — выживает, потому что герой носит его в себе.

Нет, нам на смену идет не сверхчеловек — это бы еще полбеды, особенно если бы сверхчеловек явился в ницшеанском, а не в нацистском облике. Нам на смену идет коллективное безумие, отказ от собственной воли, порабощение чужими шаблонами; мы перестаем видеть себя в зеркале, перестаем принадлежать себе, делаем не то, чего хотим, а то, что нам навязано. О полной человеческой неспособности сопротивляться этому демону — чужой направленной воле, умело внушающей нам, что черное бело, — Мопассан сказал раньше других.

Почему герой «Орля» оказался не готов к схватке с этой новой волей? Потому, что долго жил в одиночестве? Потому, что слишком много мечтал? Потому, наконец, что он все еще человек XIX века, европеец, и понятия не имеет о диких землях, откуда явился призрак? (У Мопассана он приплывает на белом корабле из Бразилии, где эпидемия свирепствует вовсю; в самом деле, в ХХ веке Латинская Америка сыграла великую роль в массовом заражении новыми революционными гипнозами.) «Царство человека кончилось!» — восклицает герой «Орля». Скажем точней: кончилось царство европейского человека, достигшего к концу девятнадцатого столетия своего потолка.

Дальше начался век масс — век, в котором роль личности устремилась к нулю; эти массы навязали отдельным мыслящим личностям свою программу, заглушили совесть, отменили память. Главной единицей нового века стала толпа. А когда эта самая толпа доигралась, чуть не уничтожив Землю как таковую, началось то, о чем предупредил все тот же Ницше: «Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех».

Можно ли после такого предупреждения остаться в живых?

Мопассан после «Орля» сохранял душевное здоровье еще три года, после чего в бреду — словно под действием чужой воли — попытался покончить с собой. Ницше после «Заратустры» прожил четыре года, после чего разослал друзьям прощальные письма, подписывая их то «Дионисом», то «Распятым». Оба умерли в состоянии глубокой деменции.

4 августа 2010 года