Достаточно нам заговорить об объекте, и мы уже считаем себя объективными. Но самим актом нашего выбора не столько мы определяем объект, сколько он определяет нас, и нередко то, что мы принимаем за свои фундаментальные суждения о мире, свидетельствует лишь о незрелости нашего ума. Порой восхищение избранным объектом заставляет нас нагромождать гипотезы и фантазии; так формируются убеждения, которые легко принять за некое знание. Однако сам первоисточник замутнен: то, что изначально кажется очевидным, не является фундаментальной истиной. В действительности научная объективность возможна только в том случае, если мы отторгнем от себя объект как таковой, преодолеем очарование однажды сделанного выбора, пресечем и опровергнем мысли, рожденные первичными наблюдениями. Всякая объективность, достигнутая проверкой, противоречит первому впечатлению от объекта. Она требует сначала все подвергнуть критике: ощущения, здравый смысл, опыт — даже самый привычный, наконец, этимологию, ибо слово, предназначенное воспевать и обольщать, чаще всего расходится с мыслью. Чуждая восторгам, объективная мысль обязана быть ироничной. Без этой враждебной настороженности мы никогда не займем истинно объективную позицию. Если предметом изучения становятся люди, равные, братья, то в основе нашего метода должна лежать симпатия. Но, обратившись к инертному миру, который не живет нашей жизнью, не болеет нашими болезнями, не знает наших радостей, мы должны подавить любые душевные порывы, утесняя собственное «я». Пути поэзии и науки изначально противоположны. Все, на что может надеяться философия,  — это достичь взаимодополнительности между поэзией и наукой, соединить их, как пару точно пригнанных деталей. Необходимо противопоставить экспансивному духу поэзии молчаливый дух науки, проявляющий здоровую предвзятость.

Мы обращаемся к проблеме, в изучении которой никогда не удавалось достичь объективности: здесь первое очарование столь неодолимо, что оно до сих пор сбивает с пути самые трезвые умы, постоянно возвращая их к очагу поэзии, где мечта оттесняет мысль, а поэма теорему. Речь идет о психологии наших убеждений относительно огня. Поскольку, на наш взгляд, это проблема непосредственно психологическая, мы без всяких колебаний будем говорить о психоанализе огня.

Современная наука почти совсем отвернулась от этой проблемы, поистине основополагающей для примитивного сознания, столкнувшегося с феноменом огня. В учебниках химии главы об огне со временем становились все короче, а во многих новейших курсах химии и вовсе не найти его описания. Огонь уже не является предметом научного изучения. Яркий объект непосредственного восприятия, для первобытного взгляда столь впечатляющий, что заслоняет от него множество иных явлений,  — огонь сегодня не открывает никаких перспектив для научного исследования. Вот почему нам представляется поучительным рассмотреть с точки зрения психологии процесс инфляции этой феноменологической ценности, чтобы уяснить, каким образом проблема, веками владевшая научными умами, вдруг оказалась раздробленной или вытесненной на периферию, так и не получив решения. Обращаясь (как я обращался не раз) к образованным людям, даже к ученым, с вопросом: «Что такое огонь?»,  — получаешь неопределенные или тавтологичные ответы, в которых слышатся не осознаваемые отзвуки самых архаичных, самых фантастических философских учений. Причина в том, что поставленный вопрос относится не к сфере чистой объективности, а к области смешения личных интуитивных представлений с данными научных экспериментов. Мы как раз намерены показать, что интуитивные представления об огне — возможно, в большей степени, нежели представления о чем-либо ином,  — по-прежнему обременены тяжким изъяном. Они становятся источником непосредственных убеждений там, где для решения проблемы требуются лишь эксперименты и измерения.

В одной давно уже вышедшей книге мы попытались описать на примере тепловых явлений вполне определенную направленность научной объективации. Мы показали, как заимствование абстрактных принципов и форм из геометрии и алгебры постепенно направляло опыт в русло науки. Теперь же мы намерены исследовать обратный процесс — не объективации, а субъективизации, с тем чтобы представить образец двойной перспективы, в которой могли бы рассматриваться все проблемы, возникающие в связи с познанием какого-либо частного, даже хорошо известного явления. Если верны наши выводы о реальной импликации субъекта и объекта, то следовало бы подчеркнуть различие между состояниями задумчивости и размышления, не считая, впрочем, это различие окончательным. Во всяком случае, здесь в центре нашего внимания будет именно человек, погруженный в задумчивость, наедине с собою задумавшийся у очага, где огонь так же ясен, как сознание одиночества. Это даст нам возможность убедительно показать, сколь небезопасны для научного познания первичные впечатления, готовность подчиниться чувству симпатии, беспечная мечтательность. Без помех наблюдая за созерцателем, мы сможем отчетливо выявить закономерности того неравнодушного, вернее, гипнотически-зачарованного созерцания, каким всегда бывает созерцание огня. Наконец, это состояние легкого гипноза — по нашим наблюдениям, неизменно повторяющееся — вполне способствует тому, чтобы начать психоаналитический разбор. Страждущая душа поделится и своими воспоминаниями, и своими горестями — для этого нужен лишь зимний вечер, круженье вьюги за стенами дома и ярко горящий огонь.

Околдуешь тихими речами
Сердце, что под пеплом зимних снов
Догорает с песнею без слов,
Как в печном застенке пламя.

(Туле.)

Строчка за строчкой наша книга подвигается беспрепятственно, однако выстроить ее как хорошо продуманное целое кажется нам поистине непосильной задачей. Составить некий план человеческих заблуждений — затея неосуществимая. И, в частности, тему, подобную нашей, невозможно изложить в исторической последовательности. В самом деле, современное научное образование не отменяет извечных условий существования фантазии. Даже ученый за пределами своих профессиональных занятий не отказывается от первичного ценностного отношения к вещам. Так что попытка в историческом плане описать мышление, беспрестанно опровергающее уроки истории научного знания, ни к чему бы не привела. Наоборот, мы отчасти направим свои усилия на доказательство того, что воображение без конца возвращается к исходным темам, неустанно воспроизводит работу примитивной души, вопреки достижениям высокоразвитой мысли и выводам научных экспериментов. Не станем мы и углубляться в далекое прошлое, что чересчур облегчило бы задачу описания культа огня. Мы заинтересованы только в одном: выявить скрытое постоянство этого культа. Чем ближе к современности используемый нами материал, тем с большей убедительностью он будет подтверждать наш тезис. Именно такой неизменный материал, свидетельствующий о сопротивлении психологической эволюции, стремимся мы отыскать в истории, распознавая в ребенке старика, в старике ребенка, в инженере — алхимика. Но, отождествляя прошлое с незнанием, а фантазию — со слабостью, мы ставим перед собой цель излечить разум от благодушия, избавить его от нарциссизма, порождаемого изначальной очевидностью; убедить его, что есть иные гарантии, помимо обладания, иные доводы, помимо пыла и воодушевления,  — короче, аргументы, а не пристрастия.

Однако сказанного достаточно, чтобы дать представление о смысле психоанализа субъективных убеждений, относящихся к познанию феноменов огня,  — то есть, более кратко, психоанализа огня. Мы уточним общие тезисы на уровне обсуждения частных вопросов.

Хотелось бы все же добавить еще одно предварительное замечание. Прочтя эту работу до конца, читатель не приобретет никаких новых знаний.

Возможно, это не столько вина автора, сколько следствие избранного им метода. Обращаясь к самим себе, мы отворачиваемся от истины. Обращаясь к внутреннему опыту, мы неизбежно вступаем в противоречие с опытом объективным. Повторяем, эта книга откровенных признаний является реестром заблуждений. Таким образом, наш труд предстает образцом специализированного психоанализа, полезном, на наш взгляд, в качестве основы любого объективного исследования. Мы иллюстрируем здесь общие положения, выдвинутые нами в недавней книге «Формирование научного разума». Воспитание познающего разума может немало выиграть благодаря подобному уяснению соблазнов, искажающих логику индуктивных рассуждений. Намеченный здесь способ анализа огня нетрудно было бы применить к воде, воздуху, земле, соли, вину, крови. Правда, по сравнению с огнем, эти субстанции, непосредственно воспринимаемые как ценности и открывающие ряд частных тем для объективного исследования, не обладают столь же явной двойственностью — столь же явной субъективно-объективной природой; однако и они отмечены неким обманчивым знаком, нагружены лжеавторитетом неоспоримых ценностей. Более трудным, но и более плодотворным представляется применение психоанализа к очевидным данностям, имеющим более рациональный, опосредованный характер и потому вызывающим не столь сильный эмоциональный отклик, как познаваемые опытным путем вещества. Если бы мы удостоились обрести учеников, мы предложили бы им исследовать подобным образом, с точки зрения психоанализа объективном познания, понятия целостности, системы, элемента, эволюции, развития… В основе таких понятий мы без труда обнаружим признаки оценочности — при ее неоднородном и косвенном характере, несомненно, все же эмоционально окрашенной. Все приведенные примеры позволяют усмотреть за более или менее общепринятыми среди ученых и философов теориями непоколебимые убеждения, нередко весьма наивные. Это своего рода помехи, искажающие верное направление световых лучей, которые разуму приходится фокусировать в усилии понимания. Каждый из нас обязан прилагать старания к тому, чтобы побороть в самом себе эти предубеждения, преодолеть косные привычки разума, сформировавшиеся под влиянием повседневного опыта. Каждый из нас обязан с еще большим тщанием, чем фобии, искоренять свои «филии», бороться с некритическим отношением к первичным интуитивным представлениям.

И последнее. Не стремясь поучать читателя, мы сочли бы свои усилия полностью вознагражденными, если бы нам удалось убедить его заняться тем, в чем мы преуспели: тренировкой способности смеяться над собой. Без самоиронии никакой прогресс в объективном познании невозможен. Скажем еще, что мы приводим только малую часть материала, почерпнутого из нескончаемого чтения забытых научных сочинений XVII–XVIII веков, так что наш скромный труд — всего лишь эскиз. Поистине, написанных глупостей хватило бы с лихвой на толстую книгу.