Я открываю дверь гостиницы, где забронировала номер, подхожу к стойке администратора. Мужчина средних лет, представительной внешности, ищет мою бронь. Я оглядываюсь. В просторном вестибюле работает телевизор, но никого вроде бы нет. Впрочем, есть кто-то. В углу тихо сидит старик, смотрит теленовости. Я говорю администратору, что хотела бы пройти в кабинет к владельцу гостиницы, у меня к нему дело.

– Кабинет? – переспрашивает человек за стойкой. – Что вы имеете в виду?

Я не понимаю вопроса. «Ониссилос» – большой отель, по двум его корпусам движутся бесшумные лифты. С владельцем Хостасом Стиниану я говорила по телефону из Москвы, он определенно находился в гостинице.

– Хоста! – кричит администратор куда-то в глубь вестибюля. – Тебя тут спрашивают.

Из темного угла холла поднимается старик и идет мне навстречу. Одет он по-домашнему, в сандалиях на босу ногу. И выражение лица у него тоже домашнее: приветливые морщины от улыбки, какой-то очень теплый взгляд – будто мы давно знакомы или даже друзья.

– Вы ищете мой кабинет? – улыбается он. – Вот он, – и указывает на угол, где сидел.

– Так вы со мной разговаривали из вестибюля? – все еще плохо понимаю я.

– Нет, из своей квартиры. Она у меня тут же, в отеле, на третьем этаже. А здесь мое место работы. Так, знаете, ближе знакомишься с гостями.

Он по-отечески приобнимает меня за плечи, расспрашивает, как доехала. Вопросы не формально вежливые, как это положено по протоколу хорошей гостиницы, – нет, они искренне заинтересованные: вовремя ли приземлился самолет, не трясло ли его в полете («А то, знаете, войдет в зону турбулентности, тут уж лучший пилот не справится!»). Чем кормили? И когда? Я не голодна? Он приносит мне бокал свежего апельсинового сока (сначала я даже подумала, что он только что выжат, но потом узнала, что и в коробках соки здесь такие же свежие).

К нам присоединяется человек из-за администраторской стойки.

– А это мой зять Кикис, – представляет его Хостас.

– Он ваш служащий?

– Да, и служащий, и совладелец. «Ониссилос» – семейный бизнес; кроме меня, им владеют четверо моих детей и вот еще муж дочери.

Кикис помогает мне с вещами, доносит чемоданы до номера, проверяет, все ли работает, включается, загорается. Обнаруживает, что в электрочайнике плохо прилегает крышка. Через полчаса приносит новый чайник – в торговой упаковке, то есть прямо из магазина.

Так я в первый же день соприкоснулась с тем, что потом, в разговоре со мной, известный киприотский антрополог, профессор Спирус Спиро назвал греческим словом «филоксения»:

– Знаете, это у киприотов в крови: не просто гостеприимство, а теплое отношение к гостю, искреннее радушие, сердечность. Словом, филоксения.

На другой день я иду на берег моря, боязливо обмакиваю незагорелые свои щиколотки в теплую воду. Навстречу из воды выходит дядька, курчавый, усатый. Он вглядывается в мою бледную московскую физиономию, говорит:

– Я вижу, вы недавно приехали. Будьте осторожны. Не глотните воды – она у нас очень соленая. Это не вредно, но неприятно.

«Здешние люди мягкие, очень приветливые и гостеприимные».

Так писал пятьдесят лет назад замечательный английский писатель Лоуренс Даррелл (у нас больше известен его брат Джеральд Даррелл, автор книг о животных).

Писатель купил дом в небольшом горном местечке Кипра Белапаисе. И вот как описывает первую свою встречу с соседями, местными крестьянами:

«Едва я вышел из машины, застенчивая девчушка, лет пятнадцати, с удивительно красивыми черными глазами и длинными косичками, боязливо, словно белочка, двинулась в нашу сторону, держа руки за спиной… Потом она вытащила руку, и в ней оказалась корзинка с пучком лука-шалота и апельсином-корольком. В другой руке она держала букетик анемонов, завернутых в широкий лист белой лилии. Она сказала:

– Мой отец просил это передать вам и пожелать вам счастья в новом доме».

Именно такое, неформально трогательное гостеприимство я встречаю едва ли не в каждом доме. Иногда это выражается обильной едой, иногда – горделивым предложением маринадов или варений, приготовленных своими руками. И почти всегда – подарками и сувенирами.

В деревне Авгору нас ждут, подготовились. На столе, сменяя друг друга, появляются разные блюда: мясные, куриные, овощные. А потом – фрукты, сырые и варенные в сиропе.

В другой деревне, Меноя, в доме фермера Адамоса Адаму нас совсем не ждут, но сажают за стол, приглашают к своему будничному ужину – лепешки с творогом, пирожки с овощами. Перед нашим уходом заворачивают все, что осталось на столе, в небольшие корзиночки. Когда же мы пытаемся отказаться, обижаются не на шутку: «Вы что, хотите от нас уйти без подарков, но так же не положено!»

А старики Хрисантос и Сатирулла в той же деревне не только нас не ждут, здесь даже не запаслись никакой едой на случай неожиданных гостей. И хозяин, 80-летний Хрисантос, приходит в беспокойство: «Нам же им нечего подарить!» – тихо говорит он жене. Но та его успокаивает: «Найдем». Она ведет нас в сад и там срывает с деревьев зеленые лимончики. Я потом долго держала их в вазе на столе, не ела, потому что на всю комнату стоял такой упоительный аромат, что не хотелось его лишаться.

«Здесь невозможно пройти мимо кафе и поздороваться с кем-нибудь, сидящим за столиком, без того, чтобы в тебя тут же не выпалили, как из пушки, коротким емким словом «копиасте!» – то есть, в приблизительном переводе, «садись и угощайся вместе с нами». Даже пожелать приятного аппетита группе рабочих, присевших перекусить в обеденный перерыв под оливой, и то небезопасно. Тебе тут же ответит дюжина голосов, и дюжина рук взметнется вверх с вином и хлебом».

Так вспоминает свои впечатления о киприотском гостеприимстве Лоуренс Даррелл. А вот как о том же, но с юмором, пишет англичанка Моорин О'Салливан, автор очень смешной книжки «Путеводитель по Кипру для сумасшедшего туриста»:

«…Одна английская семья приехала в далекую деревушку посмотреть, как собирают виноград. Их накормили на славу, напоили, одарили цветами, дали в придачу овцу. Но когда те, растроганные, собрались уезжать, вся хозяйская родня наперебой стала просить: «Посидите еще немного. Посидите с нами!» Англичане, будучи людьми хорошо воспитанными, снова присели за стол. И их снова кормили и одаривали. И так было до глубокой ночи. Потом их оставили ночевать. А на следующий день все повторилось сначала. Гости не могли отказать, когда их просили: «Посидите с нами еще. Посидите с нами!» И так – несколько дней подряд.»

Несмотря на некоторое преувеличение (не забудем, что О'Салливан – писатель-юморист), этот эпизод точно иллюстрирует главную черту характера киприота – гостеприимство.

Не хочется расставаться с чудной книжкой, переведу из нее еще один отрывок:

«Если вы хотите произвести впечатление человека вежливого, чаще улыбайтесь и хвалите все, что увидите. Однако смотрите, не перестарайтесь! Если вам понравилось что-то, или даже не понравилось, но вы хотите сделать приятное и хвалите это что-то, будьте осторожны. Иначе с вами может случиться то, что случилось с одной канадской туристкой».

Сидя в автобусе, она с умилением рассматривала выводок цыплят в большой корзине у соседки. Хозяйка цыплят молча выслушивала ее восхищенные возгласы. А когда туристка вышла из автобуса на остановке, хозяйка цыплят вынесла их, поставила корзину на землю и поспешно скрылась в дверях отходящего автобуса. Канадка озиралась вокруг, в панике раздумывая, что же ей делать с этим подношением. При всей анекдотичности сюжета я уверена, что эта сценка не выдумана.

Много раз мне приходилось слышать, как киприоты помогали – и словом, и делом – иностранцу, когда тот попадал в затруднительную ситуацию. Татьяна, химик-биолог из Екатеринбурга, живущая на Кипре, рассказывала, как однажды ее машина остановилась посреди дороги и она, не имея никакого опыта авторемонта, почувствовала себя совершенно беспомощной. Но тут около нее остановился один автомобиль, потом второй, потом третий. Посовещавшись, водители пришли к выводу, что закипела вода. Надо было ее срочно охладить. Но это легко сказать «срочно». Вода на Кипре – всегда проблема, ее мало, и найти источник не так-то просто. Двое доброжелателей, виновато пожав плечами, двинулись дальше. А третий поехал к водоему за несколько километров и вернулся с ведром воды.

О своих первых годах на Кипре Татьяна может рассказывать бесконечно:

– Я была одна, с маленьким ребенком, не знала тут ни одного человека. И думала, что просто погибну от одиночества и проблем.

С одиночеством все разрешилось за день до Рождества. На Кипре праздник этот сугубо семейный, посторонних на него не приглашают, но мать пятилетнего мальчика, сверстника Таниного сына – оба ходили в один детский сад, – поинтересовалась:

– А вы с кем будете праздновать Рождество?

– Вдвоем, – грустно ответила Татьяна.

– Как это вдвоем? – всплеснула руками эта малознакомая женщина. – Приходите к нам в гости. Мы, правда, пригласили только родных, но они вам будут рады.

Вторая проблема была посложней: предстояло выяснить кучу вопросов юридического свойства. Татьяна сама в законах чужой страны не разбиралась, а на серьезного адвоката денег не было. И вот – надо же так случиться! – на том рождественском ужине оказалось, что одна из родственниц – профессиональный юрист. Она тут же предложила свою помощь. Дала несколько очень ценных консультаций, а денег за них не взяла.

Так для Татьяны началась полоса везения. Она нашла работу и могла уже позволить себе купить по ипотеке квартиру. Однако выяснилось, что это не так-то просто: нужен был либо солидный счет в банке, либо богатый поручитель. О счете не могло быть и речи – с долгами бы расплатиться! А богатый поручитель – откуда он возьмется в чужой стране?

Президент фирмы, который нанимал ее на работу, увидев как-то в коридоре новую сотрудницу, спросил:

– У вас все в порядке? А отчего взгляд грустный?..

Тут уместно вспомнить, что когда я возвращалась поздно вечером в гостиницу, ее хозяин Хостас обычно выходил мне навстречу и участливо спрашивал: «Устали?», или «Вы чем-нибудь расстроены?», или «Все в порядке?» И я рассказывала ему, как действительно устала или как мне сегодня не повезло – например, намеченная встреча сорвалась (а это случалось частенько, о чем речь впереди). И мне от этого всегда становилось легче.

Татьянин босс, однако, на участливых вопросах не остановился. Узнав, что у нее нет поручителей, он, чуть подумав, предложил:

– А давайте я буду вашим гарантом.

– И потом он не забывал обо мне, – вспоминает Татьяна. – Как-то спросил, как я добираюсь из Ларнаки в Никосию. В столице, где я работала, жить было бы, конечно, удобнее, я ведь тратила на дорогу часа полтора, а автобусы ходили редко и не по расписанию. Но с жильем в столичном городе было тяжело, и стоило оно чуть ли не вдвое дороже.

– Почему же вы не купите машину? – поинтересовался хозяин.

– Денег нет, – честно ответила она.

– Так возьмите из парка фирмы.

– И сколько я буду платить за аренду?

– Нисколько.

– Только за ремонт?

– Нет, это тоже пойдет за счет фирмы.

Татьяна вспоминает об этом с большой благодарностью:

– Очень теплый народ, очень расположенный к сочувствию, помощи.

Потом вдруг Татьяна замолкает и, вздохнув, продолжает с явной неохотой:

– Во всяком случае, так было полтора десятка лет назад, когда я сюда приехала. Это искреннее добросердечие и сейчас свойственно поколению пятидесятилетних и старше. Те же, кто моложе, уже сдержанней в чувствах, прагматичней.

Она иллюстрирует это на примере детей ее первого хозяина. Нет, они тоже хорошие люди. Она не может пожаловаться. Но отношения с ними более формальные, так сказать, строго бизнес-ориентированные. Она приводит примеры, но просит их не использовать, о них не писать. Я и не пишу, держу слово.

А антрополог Спиро Спирус ни о чем таком не просил. Наоборот, предостерегал меня от идеализации:

– Да, я повторяю, что филоксения – радушие, гостеприимство, сердечность – действительно национальная черта киприотов. Однако в последние годы, с бурным развитием цивилизации, эта высокая ценность заметно снизилась. В отношениях появляется больше расчета. В иерархии престижности на первое место выходят деньги, вернее, их материальное выражение – дорогая машина, модная мебель, дом.

Почему такие перемены произошли столь стремительно? Вот как это объясняет Лоуренс Даррелл: «Что отличает Кипр от всего остального Средиземноморья? Долгое время это был сельскохозяйственный остров. Урбанизация тут пошла с места в карьер, и началась она прежде, чем обитатели острова успели понять, что им следует сохранить из своего прежнего уклада и образа жизни».

Я потом много раз слышала об изменениях, которые произошли в последние годы в характере киприотов: они стали рациональнее, прагматичнее, подозрительнее. Я, разумеется, и сама видела, что далеко не всегда и не у всех людей, с которыми довелось встречаться, доминируют лучшие национальные черты. И все-таки я их наблюдала довольно часто. Значит, они еще сохранились. И я с удовольствием концентрировала свое внимание именно на этих, лучших, на мой взгляд, свойствах характера киприота.

«Если вы собираетесь на Кипр и хотите произвести впечатление человека, достойного уважения, позаботьтесь об этом еще дома, – советует Моорин О'Салливан. – Возьмите с собой в поездку всех возможных родных. Если же вы не успели прочитать это мое предупреждение и приехали один или вдвоем с супругой, сделайте вот что. Еще в аэропорту постарайтесь выкрасть у кого-нибудь парочку детей, хорошо бы еще и тещу в придачу. И дальше с удовольствием путешествуйте с ними по Кипру, выдавая за своих собственных. Тогда Вы, несомненно, будете восприниматься как уважаемый человек, получающий от путешествия истинное наслаждение».

«Путеводитель для сумасшедшего туриста» я прочитала еще в Москве и не очень поняла, в чем соль этой шутки. Только приехав на Кипр, я оценила, насколько она тут уместна. Отношения между родственниками ценятся очень высоко, а родственные связи пронизывают всю жизнь киприотов.

С водителем Леонидисом мы едем из Ларнаки на юг, к Лимассолу. Из первой же встречной машины выглядывает улыбающаяся физиономия. Водитель машет рукой:

– Привет! Как бабушка?

– Спасибо. Поправляется, – отвечает Леонидис, а мне объясняет:

– Мой троюродный брат, сын бабушкиной сестры. Через десять минут мы чуть не сталкиваемся с грузовиком: он приближается к нам, пересекая два параллельных ряда, невзирая на гневные гудки других машин. Из кабины высовывается здоровый мужик и вытягивает ладонь, пытаясь на ходу хлопнуть ею по ладони моего водителя. Правда, это ему не удается, и они лишь обмениваются короткими приветствиями.

– Мой дядя, – объясняет Леонидис. – Вернее, отец мужа моей племянницы, то есть… – путается он. – Ну, в общем, у меня есть родная тетя. Так? У нее есть четыре сына. Так? У одного из них есть дочка. Так? Она вышла замуж за парня. Вот это был его отец.

Ситуация повторяется еще несколько раз. Нас обгоняют или нам навстречу едут автомобили, автобусы, грузовики, мотоциклы, их водители посылают приветы Леонидису. Иногда им удается перемолвиться двумя-тремя словами, иногда ударить по рукам, иногда просто обменяться гудками. И каждый раз он самым аккуратным образом объясняет мне, кто именно был нашим встречным и кем он ему приходится. Чаще всего это родственник. Но бывает, что приятель или сосед.

Журналист Елена Христофору когда-то имела другую фамилию. Мне не удалось с нею встретиться, но я с интересом читаю ее статьи в газете «Вестник Кипра». Из ее работ я узнала, что Елена родом из-под Нижнего Новгорода. Вышла замуж за киприота. Ее впечатления ценны для меня тем, что она может наблюдать жизнь на Кипре с двух сторон – снаружи и изнутри. Вот как она описывает характерные черты этой жизни:

«Киприоты просто опутаны родственными связями, причем порой настолько дальними, что степень этого родства иногда не удается установить. Тем не менее все успехи и неудачи, радости и болезни являются достоянием широкой семейной гласности».

…Жена хозяина моего отеля Хостаса часто сидит вместе с ним в вестибюле гостиницы, смотрит телевизор. При этом она сильно щурит глаза или прикрывает их ладонью:

– Вот, убедите ее, что надо делать операцию, – жалуется мне Хостас. – Врачи говорят, что убрать катаракту – это операция пустяковая, а она не хочет, боится.

Однажды я вижу, как в том же вестибюле собирается довольно много народу.

– Что, в гостинице наплыв гостей? – спрашиваю Хосту.

– Нет, это все родственники, пришли проводить жену в больницу.

На третий день вестибюль снова заполняется теми же людьми. Они окружили хозяйку, сидят рядом, беседуют с ней и друг с другом, и так – целый вечер.

– Операция прошла удачно, – делится со мной Хостас.

– Она была долгой, сложной?

– Да нет, на все ушло не больше часа. Я в тот же день привез жену домой.

– И по этому поводу второй раз такой представительный сбор родни?

– Ну а как же? – он удивляется вопросу. – Сначала родные приехали, чтобы ее поддержать, придать ей храбрости: мол, не бойся, мы с тобой. А потом – порадоваться вместе с ней благополучному исходу. Знаете, в радости человеку важно быть среди людей не меньше, чем в горе: радость становится сильней, когда она, как эхо, отражается в душах твоих близких.

На верандах или в садиках возле домов я часто вижу такие семейные посиделки. Приходят родные из того же города или деревни, из близлежащих поселков. Очень часто отправляются такой расширенной семьей в таверну. На праздники приезжают и из далеких стран: там дети учатся или работают, но связи с родным Кипром не теряют. Они любят свой маленький остров. Отдыхают в его тиши и уюте от больших, шумных городов, окунаются в атмосферу родства, взаимной любви. Здесь, среди близких, они ищут утешения, лечат душевные раны. От родных не надо скрывать невзгоды, наоборот, ими следует широко делиться – так их легче преодолевать.

В местном еженедельнике «Европа-Кипр» я прочла такую заметку:

«По результатам одного из опросов, среди жителей Европы именно киприоты, с небольшим отрывом от жителей Дании, занимают второе место среди самых счастливых наций континента. При этом половина из них назвали себя абсолютно счастливыми людьми».

Автор заметки объясняет это местным климатом, умением жить в согласии с природой, добрым нравом. Но мне показалось, что я нашла еще одно, и очень важное, основание для такого самоощущения: отсутствие чувства одиночества, изолированности. И наоборот – постоянное присутствие многочисленной родни, друзей, соседей.

В предыдущей главке я заметила, что традиционные черты национального характера киприотов подчас ослабевают, исчезают. А вот крепкие родственные узы остаются. Приведу еще одну цитату из Л. Даррелла:

«Мы медленно поехали по дороге, которая, петляя между виноградниками, круто пошла вверх, то и дело минуя крохотные белые деревушки. Иногда навстречу нам попадался то грузовик, то изящный лимузин, и ни разу не обошлось без обмена приветствиями. Мой водитель опускал стекло и кричал на ходу что-нибудь этакое и тут же разворачивался в мою сторону, чтобы пояснить: «это Петро, мой друг», «это двоюродный брат моей тети», «это друг моего дяди».

– Такое впечатление, что здесь нет ни одного человека, с которым вы бы не были знакомы, – восхищенно сказал я, и он со скромной улыбкой принял комплимент.

– Кипр – остров маленький, – сказал он. – Едва ли не в каждой деревне у меня есть либо друг, либо родственник».

Это было написано полвека назад. Но и сегодня на дорогах Кипра можно наблюдать точно такую же картину.

По дороге из гостиницы в магазин я прохожу мимо домиков, аккуратно выстроенных в правильный ряд. И каждый раз перед одним из них вижу колоритного старика с шапкой из снежно-седых волос над ярко-синими глазами. Я вынимаю камеру и фотографирую его. Через час, когда я возвращаюсь той же дорогой, мне навстречу идет сухонькая старушка. Она спрашивает:

– Это вы снимали моего соседа Андреаса? Когда мы увидим фото?

Прохожу еще метров триста; меня окликает молодая женщина с коляской:

– А зачем вы фотографировали дедушку Андреаса? Не хотите снять и моего сынишку?

Миную дом Андреаса, и уже в конце улицы меня нагоняют двое мужчин:

– Почему вы выбрали для съемки дедушку Андреаса? А нас сфотографировать не хотите? У нас очень красивые девушки.

– Как это вы так быстро узнали о нашей с дедушкой встрече, вокруг же вроде не было ни одного человека? – спрашиваю я.

– Так не только же мы! – восклицают они. – Посмотрите на окна.

Поднимаю глаза и вижу, что почти за каждым окном кто-то стоит и внимательно меня разглядывает.

– О, новости у нас распространяются очень быстро, – объясняют мои собеседники.

Насколько такое любопытство типично именно для киприотов?

«Без устали следить за друзьями и знакомыми – это любимая игра киприотов. Слухи распространяются здесь со скоростью лесного пожара», – это опять Л. Даррелл.

В жаркий воскресный день мы с моим новым знакомым Дмитрием едем в сельский район Декелию. По дороге проезжаем несколько деревень и в каждой видим такую картину: мужчины сидят перед домом на стульях или скамейках в ряд, лицом к дороге. Они внимательно наблюдают за каждым пешеходом или машиной. Ощущение такое, будто ты участвуешь в каком-нибудь ралли или выступаешь на сцене перед зрительным залом. Дмитрия тут знают, меня, естественно, нет.

– Кого это ты везешь? – спрашивает кто-то из «зрителей».

Мой водитель не успевает ответить, как вслед первому раздается второй вопрос:

– Это твоя жена?

– А может, твоя подруга?

– Это моя знакомая из Москвы.

– Близкая знакомая? – не унимаются мужики.

Я прошу остановить машину, высовываюсь из окна, приветствую их:

– Здравствуйте, я приехала на Кипр, чтобы написать о вас книгу. Вы не против?

– Нет-нет! – мужчины энергично мотают головами.

Мы едем дальше. По дороге заходим в таверну перекусить. Находимся там совсем недолго, а когда подъезжаем к другой деревне, нас ждет точно такая же зрительская аудитория – несколько мужиков, сидящих в ряд, лицом к дороге.

– Привет Москве, – кричат они мне и машут руками.

Между деревнями несколько километров, и я понимаю, почему Лоуренс Даррелл сравнил сплетню с лесным пожаром: пожалуй, он даже ошибся, сплетня распространяется быстрей.

На этот раз вопросов нам больше не задают. Однако я замечаю, что сельчане меня пристально разглядывают и обсуждают. Я прошу Дмитрия перевести их разговор, но он медлит, наконец, под моим напором переводит:

– Они говорят, что ваша голубая шляпа … м-м-м – не совсем… м-м-м… они говорят, что этот цвет больше подходит к молодой девушке. – бедняга, окончательно смутившись, обрывает себя на полуслове.

Я достаю с заднего сиденья соломенную сумку точно такого же цвета, как шляпа, и высовываюсь с ней из окна:

– У меня же сумка голубая.

Логика такого довода в защиту моей шляпы для меня самой не очень понятна, но мужиков она мгновенно убеждает. Они одобрительно «цокают» (об этом многозначном «ц-ц-ц!» я еще расскажу) и добродушно кивают.

В третьей деревне я уже не удивляюсь, что про меня все известно:

– Какая погода в Москве? – спрашивают меня на этот раз. И опять что-то принимаются обсуждать. Потом следует какой-то вопрос, который Дмитрий опять не хочет переводить. Но все-таки уступает моим настояниям:

– Вон тот старик, слева, он спрашивает: а что, в Москве женщины тоже носят майки с таким большим вырезом?

Я улыбаюсь с максимальной приветливостью, поднимаю руки к небу:

– Так жара же. А в Москве сейчас холодно, ходят в теплых куртках.

И опять-таки сама я плохо понимаю связь между погодой и модным вырезом на майке, но мое объяснение снова кажется им вполне убедительным. Все дружно кивают, «цокают» и шлют мне приветы.

– Они не хотели вас обидеть, – Дмитрий считает нужным оправдаться за соотечественников. – Просто они любят посудачить, посплетничать. Но это все без зла.

Профессор Спиру отмечает еще одну черту киприотского характера:

– Они любят немного прихвастнуть. Могут что-то преувеличить. И иногда даже присочинить. Для этого может пригодиться любой повод: дети, машина, полезное знакомство.

…У магазина несколько мужчин ведут неторопливую беседу.

– У меня внук родился, – говорит один.

– А у меня их уже двое.

– А у меня четверо: двое от дочери, двое от сына.

– А у меня все четверо мальчики! – с большой гордостью заканчивает беседу один из мужчин.

И, конечно, серьезный повод для «понта» – автомобиль. Здесь он есть в каждом доме, и часто не один, а по количеству взрослых членов семьи. Чем более престижна марка машины, тем охотнее владелец выставит ее на улице, перед гаражом, на зависть соседям.

Похвастать можно и гостями.

В дом к крестьянину Михаэлису мы заехали случайно: направлялись к его соседу, а того не оказалось дома. Михаэлис предложил зайти к нему. Мы немного посидели за чаем, обменялись двумя-тремя репликами – о погоде, о жаре, о дожде, который никак не прольется, и уехали. А через неделю человек, которого мы тогда не застали, приехал в город. И вот что он рассказал.

Оказывается, когда мы уехали, Михаэлис подробно делился с соседями впечатлениями о том, как к нему специально из Москвы приезжали гости. Брали у него интервью, интересовались его жизнью. Будут о нем писать. Он только не понял, что писать – то ли статью, то ли целую книгу.

В выходные дни, ближе к вечеру, я часто наблюдаю такую картину. На набережной среди гуляющих появляются два-три парня. Они напряженно всматриваются в толпу – ищут знакомых. Те присоединяются, приводят своих друзей. Постепенно образуется компания, которая направляется в ближайшее кафине – это небольшая дешевая кофейня. Там они берут по чашечке кофе и пару бутылок пива. Сначала обмениваются впечатлениями прошедшего дня. Делятся слухами, сплетнями об общих знакомых. Потом наступает время телевизионных новостей, и все дружно поворачиваются к экрану. Телевизор в углу – непременный атрибут интерьера кафине. Повышенный интерес к событиям разного уровня – и тем, что случились в родном городе, и тем, что произошли в мире, можно тоже считать характерной чертой киприота.

Но вот кто-то произносит что-нибудь вроде:

– Я думаю, что NN (называется имя политического деятеля) будет выдвигать свою кандидатуру в президенты.

– Да ни за что! Куда ему!

– Спорим!

– Спорим.

– На что?

– На пиво.

Компания разделяется; спорящие азартно схлестывают ладони, кто-то их разбивает.

Впрочем, если на экране трансляция футбольного матча, тогда уж внимание только на эту программу.

– Я думаю, что «Омония» сегодня выиграет со счетом 2:1.

– Выиграет-то она выиграет, только всухую – 2:0.

– Нет, 2:1!

– Нет, 2:0!

– На что спорим?

И опять болельщики разделяются на лагеря. А с окончанием матча кто-то заказывает лишнюю бутылку пива. Замечу, что даже молодежные компании в кафине крепкого спиртного не пьют, только кофе и пиво. И то очень умеренно.

За столиком в кафине я полдничаю в компании сухощавой шведки, она приехала сюда отдыхать. За соседним столом сидит пара приятелей-киприотов. К ним подходит третий. Начинается довольно громкий разговор. Моя соседка немного знает греческий; прислушавшись к беседе, она переводит мне, опасливо понизив голос:

– Привет, шалопай! – говорит один из гостей. – Тебе не жжет задницу долг, что ты мне обещал вернуть еще неделю назад?

– Привет, развалина. У тебя старческий маразм. Это ты мне должен десять евро, а теперь жуешь их, чтобы только не отдавать. Смотри не подавись.

– Сейчас я тебе засуну эту деревяшку в рот. Посмотрим, кто быстрее подавится.

«Деревяшка» – это шашка, фигура нардов, любимой игры местных жителей. В нее играют дома, за семейным столом, во дворе с соседями и, конечно, в кафине. Вот и сейчас приход третьего приятеля перебил игру в самом разгаре. Перекидываясь «любезностями», двое продолжают переставлять шашки, а третий комментирует ход игры:

– Так пойти может только такой осел, как ты.

– А как я должен был ходить?

– Вот так.

– Ха-ха! Это только такой тупой бык мог дать такой вонючий совет.

Моя шведка с испугом косится за соседний столик, тихо говорит:

– Может быть, рассчитаемся и уйдем? Как бы дело не закончилось дракой.

– С чего бы? – говорю я. – Они же трезвые. Посмотрите, что они пьют: на столе три чашки кофе и три бутылки минеральной воды.

Хотя, если честно, то и мне начинает казаться, что вот-вот обмен колкостями перейдет в оскорбления и, возможно, в драку.

Игра продолжается. Двое сосредоточенно бросают кости и переставляют шашки, а третий, тот, что наблюдает, говорит:

– Клянусь, выиграет Николас. Ставлю чашку кофе.

– А если выиграю я, – обещает противник Николаса, – то поставлю тебе стакан ослиной мочи, и ты ее выпьешь до дна.

Шведка снова пугливо ежится и глазами делает мне знаки – уйдем подобру-поздорову. Но я тоже глазами ее успокаиваю и призываю к терпению. За соседним столиком наступает тишина. Слышен только стук деревяшек о доску. Вдруг зал оглашается ликующим ревом: игра закончена, победил Николас. При этом радуются, хлопают друг друга по рукам и по спине все трое. И – никаких обид на явную (с точки зрения иностранцев) оскорбительность недавнего разговора. Никакого намека на враждебность или хотя бы на недоброжелательность. И нам со шведкой становится ясно: такой юмор здесь принят, он незлобив и необиден.

В гостинице я снова открываю книгу Лоуренса Дар-релла, ищу и нахожу у него подобное впечатление:

«Мои соседи, жители деревушки, вечером сидят во дворе и лениво перебрасываются репликами.

– Эй ты, мойщик мотоциклов, рогоносец, мартышка несчастная, дубина ты стоеросовая, – это говорит пастух Франгос молодому парню, жениху своей дочери.

– Отвяжись от меня, – тут же отвечает ему будущий зять, – а то зашвырну тебя в хлев к скотине, навозная ты куча.

Другой сосед, Андреас, выглянул из-за стены:

– Франгос, мошенник, а ты ведь мало мне заплатил за амбар, который я тебе построил. За что это я работал?

– Какая работа? Я один-единственный раз пнул его ногой, и он развалился! – возопил Франгос, – и это ты называешь работой?

– Да ты скалу ногой пнешь, и она развалится, – ответил Андреас. – Пинал бы лучше своих сыновей-бездельников.

– Кто бы говорил, сам-то ни одного сына не заделал, ты вообще мужик ли?

И все это в самом добродушном настроении, весело и оживленно.

Они расстались совершенно по-дружески, переругиваясь и перекрикивая друг друга, и дружно зашагали вместе вниз по улице».

Стиль шутливого подтрунивания здесь широко принят.

Киприоты также любят рассказывать анекдоты. Это непременный атрибут любого застолья. Темой могут быть выступления политических деятелей, отношения детей и родителей, а еще женское равноправие. Последнее сводится обычно к веселой насмешке над мужчиной, который ошибочно считает себя главой семьи. Ну вот, например, анекдот, который я слышала несколько раз. Иностранец спрашивает:

– Кто у тебя в доме хозяин, ты или жена?

– Я, конечно.

– Так ты все про свое хозяйство знаешь?

– Разумеется, знаю.

– А какого цвета твоя корова?

– Не помню.

Целая серия анекдотов посвящена понтиасам – грекам, прибывшим на Кипр из южных областей России или Украины – из Краснодарского края, Ессентуков, Феодосии. Понтиасы здесь – что-то вроде ирландцев для англичан или чукчей для русских: медленно думают, плохо понимают юмор. Мне запомнился анекдот, который практически полностью повторяет тот, что хорошо известен в России:

– У моей девушки скоро день рождения. Что ей подарить? – спрашивает понтиас.

– Подари ей книгу, – советует киприот.

– Я об этом подумал, такой подарок не годится.

– Почему?

– Книга у нее уже есть.

Впрочем, еще раз повторюсь, шутки киприотов необидны. Ими «присыпают» речь, как еду перцем – чтобы придать блюду пикантную горчинку и улучшить вкус.

Выражение, которое я поставила в заголовок, широко известно. Его используют многие исследователи народов Средиземноморья. Не составляют исключения и жители Кипра.

«Древние называли киприотов волами – за то, что они вечно сонные», – написал Лоуренс Даррелл. С легкой иронией описывает он своих соседей по деревушке Белапаис, которые, кажется, вообще не работают, а сидят в тени деревьев и молча ловят кайф – «созерцательность, которая происходит от умения молчать и внутренней свободы. Это глубокое, бездонное отдохновение воли.»

Возможно, в прошлом все это и было частью киприотской жизни. Однако сегодня, признаюсь, ни особой мечтательности, ни стремления к «глубокой созерцательности» я не заметила. Напротив, мне показалось, что современники, особенно жители больших городов, весьма сосредоточенны, умеют работать, любят зарабатывать деньги. Могут, когда надо, отлично организовать все что угодно – прием гостей, международную конференцию, собственный бизнес. Несомненно, большую роль тут сыграло британское влияние. Как могли, киприоты старались подражать английской точности и дисциплине. Особенно заметные изменения характера произошли в последние десятилетия. Резкий экономический подъем, глобальные цивилизационные процессы, вовлеченность в мировую конкуренцию – все это буквально встряхнуло киприотское общество. Оно превратилось в нацию деловых людей, способных менеджеров, умелых организаторов. Я почувствовала это на себе.

Моя поездка проходила под патронатом IPO – Отдела информации и прессы Правительства Кипра. Поездка была нелегкой, постоянно менялось расписание (по не зависящим от меня, но все-таки моим личным обстоятельствам). Люди, с которыми я должна была встретиться, чтобы взять интервью, занимали самые высокие посты, то есть были действительно очень заняты. К тому же их все время отвлекали то внезапные командировки за границу, то неожиданные собрания, конференции. Все это сильно осложняло работу сотрудников IPO. Но если по разным причинам я не могла встретиться с человеком в назначенное время, то встреча переносилась на другие дни или часы, так что почти все встречи, намеченные в моем расписании, состоялись.

Двое сотрудников IPO, Адонис Тальядорос и Таня Рахматулина (это ее фамилия по русскому мужу, а девичья – Яхову), проявляли чудеса расторопности, гибкости, предусмотрительности. Несмотря на препятствия и сложности, все свои обязательства они выполняли точно в срок.

Ту же четкость, хорошую организованность я порой встречала и в других учреждениях.

Но, к сожалению, бывало и по-другому. Я имею в виду случаи необязательности, которые порой сильно мешали моей работе. Я долго не могла привыкнуть к тому, что данные мне обещания ничего не значат. Сказать и не выполнить – это явление оказалось свойством людей самых разных возрастов, профессий, должностей.

Чиновник высокого ранга встречает меня, широко распахнув руки, как для объятья, пересаживается из-за своего стола в кресло напротив меня и, широко улыбаясь, спрашивает:

– Чем я могу быть вам полезен? Не стесняйтесь, просите все, что хотите.

Просьб у меня несколько, впрочем, все они незначительны и не так уж для меня важны, кроме одной:

– Вы не могли бы меня познакомить с одной-двумя семьями в вашем городе. Я пишу книгу о простых киприотах, мне бы хотелось.

– О чем вы говорите? – темпераментно перебивает он меня. – Сколько вам нужно семей – семь, восемь?

– Ох, спасибо, спасибо, – благодарю я. – Даже если две-три – это будет прекрасно. Ну, а если больше – это вообще!..

– Все будет сделано завтра, не беспокойтесь, моя секретарша вам позвонит.

Благодаря и кланяясь, я, окрыленная, выкатываюсь из его кабинета.

– Встреча прошла успешно? – спрашивает меня милейшая секретарша.

– Да-да, очень успешно, вы не зря постарались, – я имею в виду ее старания устроить мне эту встречу.

Назавтра я жду звонка этой симпатичной особы, но звонка нет. Через день я набираю ее номер.

– Алло, миссис Ада, чем могу быть полезна? – слышен ее приветливый голос.

– Ваш босс сказал, что вы мне позвоните. Я ждала еще вчера.

– Минуточку, – говорит она. – Сейчас спрошу. Через несколько секунд она снова откликается.

– Мой начальник сейчас занят, но он просил узнать, какие у вас к нему вопросы?

– Вопрос у меня один: время идет, а я никак не могу встретиться с какой-нибудь киприотской семьей.

Секретарша, судя по ее реакции, слышит об этом впервые. Она обещает напомнить боссу о его обещании и советует позвонить через пару дней. Выбора у меня нет, ровно через два дня звоню. Ситуация повторяется. Правда, на этот раз секретарша знает, о чем идет речь. Говорит:

– Да, я помню. Вы хотели познакомиться с семьей. К сожалению, я не получала от моего начальника никаких инструкций.

– Соедините меня с ним, пожалуйста, – прошу я.

– К сожалению, это невозможно. У него сейчас собрание.

Между прочим, у меня есть номер мобильного телефона начальника. И когда в очередной раз я слышу от секретарши все то же: «у меня нет никаких инструкций» и «он сейчас занят», я решаюсь позвонить ему напрямую. Мой номер, высветившийся на его мобильнике, ему незнаком. Возможно, поэтому он откликается немедленно. Узнав мой голос, говорит радостно, пожалуй, чрезмерно радостно:

– Здравствуйте, как хорошо, что вы позвонили! Чем могу вам помочь?

– Вы обещали познакомить меня с семьями, – не поддаваясь на его ликующий тон, говорю довольно сухо. – Прошло уже две недели.

– А, семьи! Помню, помню. А сколько вам нужно семей? – он явно забыл про обещанные семь-восемь.

– Одна-две, – говорю все так же сухо.

– Ну, это можно, можно. Мы завтра же обязательно вам позвоним.

Завтра, разумеется, звонка нет. Послезавтра тоже. Я снова набираю знакомый мобильный номер, но он не откликается.

– Мой босс? – удивляется секретарша. – Но, госпожа Ада, начальник улетел в Европу.

Я уточняю, когда это произошло. Оказывается, именно в день нашего с ним последнего разговора.

– Эти государственные служащие вообще не очень обязательные люди, – говорит мне Ламбос, учитель физики средней школы. – Они только точны по средам, пятницам и во время сиесты.

Это он так шутит. Сиеста – время обеда, с часу до трех (летом – до четырех). В большинстве учреждений Кипра это святые часы. В среду почему-то рабочий день кончается ровно в час дня. Никто не мог мне ответить, чем объясняется такой сокращенный график, но выполняется он неукоснительно. Ну а в пятницу, как говорится, сам бог велел – укороченный рабочий день.

В субботу некоторые магазины могут быть открыты до полудня, зато в воскресенье закрыты абсолютно все. Даже магазины, которые работают круглосуточно. Даже рынки. С последними уж совсем странно – когда же, казалось бы, хозяину привозить фрукты, овощи, сыр, как не в выходной? И когда же горожанину закупать всю эту снедь, как не в день, свободный от работы?

Правда, и на Кипре работает всеобщее правило: плохие законы уравновешиваются необязательностью их исполнения. В первое же воскресенье, обнаружив, что небольшой супермаркет, тот, что рядом с гостиницей, закрыт, я бодро пошла искать работающий магазин. Подергав все запертые двери, через час возвращаюсь назад, голодная и злая. Прохожу мимо супермаркета и вижу, что главный вход все так же закрыт, но из бокового выходит тетка с продуктами. Я постучалась, открыл знакомый продавец, он приложил палец к губам, сказал: «Тихо!» и впустил меня внутрь.

Впрочем, верность законам отдыха киприоты, как правило, соблюдают неукоснительно. Это, к сожалению, совсем не относится к верности слову. Я уже сказала, что с необязательностью мне пришлось столкнуться столько раз, что я готова считать ее национальной чертой.

Шофер Николас возит меня из Ларнаки в Никосию. Два раза он приезжает точно в назначенное мною время. А в третий… не приезжает вообще. Между тем, именно в этот раз меня ждут с лекцией в престижном Кипрском университете. Я должна встретиться со студентами впервые и сильно волнуюсь. Поэтому собираюсь приехать пораньше, привести себя в порядок, подготовиться, поговорить с профессорами. Машины, однако, нет. Полчаса я вишу на телефоне в вестибюле гостиницы, пытаюсь понять, что произошло. Авария? Катастрофа с жертвами?

Почему нет звонка? Мой телефон же известен! Через сорок пять минут на пороге гостиницы появляется незнакомый человек. С безмятежной улыбкой он говорит:

– Николас не смог приехать, он просил меня.

– Просил приехать – когда? – строго спрашиваю я.

– Он сказал: часов в девять. Но я тут задержался.

…К университету мы подъехали ровно через полчаса после начала лекции: несколько студентов, не дождавшись меня, ушли.

Другой водитель, на этот раз такси, должен был меня привезти в дом Элени, жены высокопоставленного сотрудника одного европейского банка. У нее в тот вечер проходило Fashion show, на которое собиралась вся знать города. Меня не очень интересовала мода, но я, естественно, хотела познакомиться с гостями.

Заказанное Элени для меня такси опоздало на полтора часа. Когда мы подъезжали к ее дому, шоу уже закончилось.

Вот тут-то я поняла, что значит «средиземноморская расслабленность», и убедилась, что она еще не полностью ушла из киприотской жизни. Это подтвердил и профессор Спиру:

– Да, киприоты многому научились за последние десятилетия. Они стали более организованными. Но, к сожалению, многим из них все еще свойственна некоторая непунктуальность.

Я усмехнулась: мягко сказано! Все-таки более точное слово – необязательность. Причем она свойственна людям самых разных социальных уровней. Я рассказала о высокопоставленном чиновнике, о двух шоферах.

Теперь о представителе интеллектуальной сферы. Декан известного университета, уважаемый человек, приглашает меня прочитать несколько лекций его студентам. Мы долго переписываемся по этому поводу, перезваниваемся, пока еще я в Москве, а потом – на Кипре. В конце концов я получаю письмо (по электронной почте, естественно), в котором, как и принято в таких случаях, меня вполне официально приглашают на три лекции с точным указанием гонорара.

Когда мы наконец встречаемся, декан говорит, что, к сожалению, лекций будет только две: третья по какой-то причине не состоится. Я не спрашиваю, по какой: ну не состоится – и ладно.

Лекция заканчивается. Декан меня благодарит; я жду, когда же будет назначена дата моей второй встречи со студентами, но никакого продолжения не следует. Я, конечно, и сама могу спросить, но – зачем? Понятно, что если сейчас ничего не говорится про вторую лекцию, значит, ее тоже не будет. Через неделю я получаю от декана чек. В нем указана сумма гонорара – ровно в пять раз меньше обещанного. Я бы могла понять, если бы мне объяснили, что вмешались какие-то внезапные обстоятельства (дело, между прочим, происходило до мирового кризиса), что по каким-то важным причинам две лекции отменены, а гонорар за третью уменьшен вдвое, но в том-то и дело – никаких объяснений, никаких извинений. Все по-простому: мое слово, хочу – даю, хочу – беру обратно.

Рассказываю об этих примерах «средиземноморской расслабленности» одному молодому человеку по имени Георгий Кумас. Его мне рекомендовали в Москве, потому что он долго жил в России, а потом вернулся на Кипр. Сейчас он занимается туристическим бизнесом. Общаться с ним приятно. Он остроумен, у него живая манера разговора. Я сразу проникаюсь к нему доверием и рассказываю о случаях «непунктуальности» некоторых его соотечественников. Он гневно восклицает:

– Ну, как это можно – не держать слово?! Да, некоторые киприоты еще по старинке так себя ведут. Но я лично никогда себе этого не позволю.

Затем мы расстаемся, и он обещает мне прислать две информации: когда работает музей и в какие дни открыт монастырь. Я, конечно, и сама могу получить эту информацию: с помощью Интернета это сделать несложно.

Но он просит меня не тратить время на Интернет – он позвонит мне завтра в пять часов и все скажет.

Назавтра он звонит в пять часов, ноль-ноль минут. Ура!

– Видите, я вас не подвел. Я, правда, не успел узнать расписание музея и монастыря, но сделаю это завтра же. Или послезавтра. Да, а вы, если что нужно, звоните в любое время, мобильник у меня в кармане. Я тут же приеду.

Надо ли говорить, что об обещанной информации он прочно забыл. Но через пару недель мне действительно понадобилась его помощь. Я позвонила. Он был в другом городе, сказал, что приедет завтра и тут же позвонит. Прошло еще две недели, мне уже нужно было уезжать. Перед отъездом я проверила свои пропущенные звонки, заставила администратора посмотреть, не было ли для меня сообщений по гостиничному телефону. Нет, не было. Обаятельный, живой, милый Георгий, так пылко возмущавшийся «непунктуальностью» своих соотечественников, так больше и не позвонил.

В одном из туристических справочников я нашла беглое описание характера киприотов. И среди главных черт – любовь к детям. Я усмехнулась: назовите мне народ, где родители не любили бы своих детей. Но вот я прочитала у Елены Христофору:

«Невозможно обойти вниманием впечатляющее чадолюбие киприотов. Здесь процветает настоящий культ ребенка. Дети выступают мерилом жизненного успеха. Родители растворяются в своих чадах. Маленькие граждане не только полноправные члены общества взрослых, им еще даются большие привилегии».

Тут я засомневалась: может, и впрямь в киприотском чадолюбии есть некоторая уникальность? Окончательно в этом предположении меня убедила Наталья Зыкова, православный публицист. Она много пишет о нравах и обычаях киприотов. В одной статье она рассказывает о музее деревенского быта в горах Троодоса. Жители этого дома-музея и его хранители супруги Сократис и Деспула постарались собрать здесь детали традиционного народного быта. В том числе детские вещи, игрушки, качели. «Атрибуты детства – это святое. Нежность, умиление, трепетность в отношении детей здесь почти осязаемы: они словно растворены в воздухе».

Я вспомнила эти слова, когда пришла в дом стариков Хрисантоса и Сатируллы в деревне Меноя. Первое, что я увидела, – колыбель, подвешенную к потолку. Это было в одной комнате, в другой стояла деревянная кроватка, сделанная руками хозяина.

– У вас есть маленькие внуки? – спросила я.

– Да нет, младшему уже шестнадцать, – как мне показалось, с некоторым сожалением ответили они. – Но детские вещи ведь украшают дом, правда? К тому же старший внук собирается жениться – пойдут правнуки. Их будут сюда привозить. Вот эта мебель и пригодится. Хозяин ласково погладил кроватку. Хозяйка тихонько покачала люльку:

– Здесь спали наши детки, наши внуки. Здесь будет удобно и новым малышам.

Куда бы я ни пошла на Кипре, всюду мой глаз ловил снующие детские фигурки, хотя места могли быть самые для этого неожиданные: магазин, парикмахерская, таверна.

В любой лавочке около родителей, торгующих сигаретами, газетами, кока-колой, как правило, крутятся дети. Иногда помогают, но чаще просто играют, бегают, шумят – их никто не останавливает.

По городской набережной идут две молодые женщины, о чем-то увлеченно беседуют. Между ними мальчик лет шести.

– Мама! – дергает он за руку одну из женщин. – Я хочу мороженое.

– Да, милый, сейчас, одну минутку, – говорит она, заканчивая разговор.

– Хочу мороженое! – требовательным голосом повторяет парнишка и останавливается.

– Да-да, одну секундочку, – маме надо договорить подруге что-то важное. Но сын с возмущением топает ногами и начинает рыдать.

– Я, я, я тебе уже два раза сказал, – захлебывается он слезами.

В голосе его слышится такая обида: ну как же, ему ведь что-то надо, он – ребенок, он – главный. Мама просто обязана все бросить и обратить на него внимание.

Было бы еще понятно, если бы такой «детоцентризм» процветал в городах, но вот я уже несколько дней наблюдаю за одной крестьянской семьей, продающей овощи на базаре. Посреди фруктов и овощей, разложенных в корзинах прямо на земле, крутятся девочки-двойняшки. Они бегают между ящиками и покупателями, требуют от родителей то монетку, чтобы ею поиграть, то кока-колу – попить. И все это – сейчас же, немедленно. Они перебивают взрослых в самый разгар купли-продажи. Дергают то мать за юбку, то отца за штанину. На все это ни мать, ни отец, ни, что поразительно, покупатели не обращают никакого внимания. Вернее, родители обращают – чтобы немедленно исполнить просьбу, но – ни одного замечания, ни одной раздраженной нотки. А ведь это не образованные горожане, прослушавшие курс современной семейной педагогики, а самые обыкновенные крестьяне. Представляю себе нашу маму, а тем более папу в подобных обстоятельствах. Они давно бы уже наорали, надавали подзатыльников, пригрозили бы страшными наказаниями.

Детей здесь любят наряжать, для них не жалеют дорогой материи, атласа, кружев. Это можно наблюдать с самых первых дней появления человека. Как-то мне довелось наблюдать ритуал крещения в церкви.

Младенца принесли закутанным в одеяло и нарядный пододеяльник. Перед тем как окунуть в купель, его раздели. Священник окурил храм тимьяном. Потом обмазал рот, нос и глаза ребенка миром и срезал с головки прядь волос.

В это время крестная мать уже ожидала младенца с полотенцем наготове. Когда крещение окончилось, она приняла его на руки, обтерла насухо. И начался следующий этап ритуала – обряжение. Меня поразил наряд этого крохотного существа. Его одежда была сшита из шелка, бархата и отделана золотым шитьем.

Позже я видела, что подросших детей тоже одевают в яркие, нарядные одежды. Но особенно сильное впечатление произвели на меня юные гости на свадьбе. Прежде всего, их было много. Они бегали вокруг столов, играли, перекрикивали, толкались. Никому даже в голову не приходило их остановить. И все они были одеты ничуть не менее нарядно, чем взрослые гости. Мальчики красовались в белых рубашках и бархатных жилетках, а на девочках. это было для меня совсем неожиданным: платья девочек в точности повторяли платье невесты – белые, пышные, с оборочками и лентами, некоторые еще и со шлейфом. А на головах – короны. Впрочем, они были похожи не на невест, а скорее на принцесс. Внимание гостей было сосредоточено не столько на новобрачных, сколько на этих юных героинях бала. И всем было понятно, кто здесь главный.

– Мы привыкли воспитывать своих детей в бархатных перчатках, – говорит Таня Рахматулина. – Им все прощается, на них не распространяются запреты, кроме тех, что вредят здоровью. С ранних лет они привыкают находиться в обществе взрослых и потому чувствуют себя со старшими наравне.

На удивительный, непререкаемый приоритет ребенка обращают внимание в первую очередь русские мамы.

– Дети здесь – это просто божки какие-то, – говорит Татьяна. – Им нельзя делать замечания, их нельзя ругать, а уж о наказании и речи быть не может.

Она сказала это, как бы оправдываясь за своего сынишку: тот не давал нам поговорить, пока мы ехали в машине. Он перебивал каждые пять минут. Он требовал, чтобы мы ехали не этой дорогой, а другой, потому что там есть магазин, где продают его любимые булочки. Когда же мы остановились и мать сказала, что быстро сходит за булочками, он, не говоря ни слова, вышел из машины и пошел вслед за ней в магазин. Я не могла дождаться, когда мы приедем домой, и там он займется чем-нибудь и даст нам, наконец, спокойно пообщаться. Но и дома он все так же требовал к себе внимания. И когда Татьяна наконец сказала: «Солнце мое, ты не мог бы оставить нас вдвоем?» – он жутко обиделся. Видно было, что такое невнимание для него непривычно и просто невыносимо.

– Ну, как вам это нравится? – вздыхала Татьяна. – Киприоты, по-моему, просто соревнуются, кто больше носится со своими детьми. Попустительствуют им во всем. Балуют ужасно. Ужасно, – повторила она.

Помолчала. Потом вдруг неожиданно сказала:

– И знаете, что самое поразительное? Вот эта чрезмерная любовь к детям, она потом оборачивается большим вниманием к родителям. Нет, не тогда, когда эти детишки становятся подростками или юношами, а позднее, когда они уже выросли, а их родители постарели. Вот тогда взрослые дети с огромной заботой относятся к своим старикам. Хотя, казалось бы, эта избалованность в детстве должна была бы воспитать их законченными эгоистами. Вот я и думаю: может, это не так уж плохо, чрезмерно любить детей, потакать им, многое позволять, пока они маленькие. Может быть, именно поэтому потом, когда вырастают, они так заботятся о родителях?

Я уже собиралась закончить эту главу – о характере киприотов. Но, перечитав, почувствовала, что чего-то в ней не хватает. Я воспроизвела в воображении свои встречи, беседы, наблюдения на улице… Ну да, конечно же – в моих описаниях отсутствует экспрессия: жесты, мимика, восклицания, звуки – все то, что сопровождает поведение человека. Попробую хотя бы отчасти восполнить этот пробел.

Последней зарубежной страной, где я работала до Кипра, была Швеция. Я уже писала, что меня впечатлила скупость жестов и мимики шведов. Подтверждение своих впечатлений я нашла у американской писательницы Сьюзен Сонтаг: «Шведы никак не выражают эмоций. При разговоре они не жестикулируют и сохраняют неподвижное выражение лица. Эта особенность резко заметна по сравнению с южноевропейскими народами (в том числе и с киприотами. – А. Б). Те говорят на два тона выше, размахивают руками и изображают на лице все чувства».

А вот как описывает свои впечатления англичанка Моорин О'Салливан:

«Самые характерные жесты для киприота – пожимание плечами. Это движение может варьироваться от легкого подергивания верхней мышцы плеча до сотрясания всей верхней части корпуса. Если же человек хочет выразить чрезвычайно сильную эмоцию – возмущение, безнадежность, глубокую печаль или пламенную любовь, тогда это сотрясание рук превращается уже в эпилептическое дерганье всего тела. Разобраться в том, какое именно чувство таким образом выражается, – это дело вашей интуиции».

Я, признаться, не очень часто встречала на Кипре такое бурное выражение чувств. Очевидно, за тридцать лет со дня выхода книги, в связи с активной урбанизацией и широким общением с западноевропейскими народами острая характерность национальных особенностей сгладилась. А в больших городах стала и вовсе малозаметной. Тем не менее я тоже уловила несколько характерных движений. Например, мне запомнился жест, похожий на подобный же у наших соседей с Кавказа. Правая рука выбрасывается вперед, вверх ладонью. При этом приподнимаются оба плеча. Губы слегка презрительно опускаются вниз. Означает это что-то вроде: «Э-э-э, что за глупость ты городишь!», или «Тоже мне, большое дело!», или «Вах-вах, нашел, чем удивить!»

Два других жеста мне тоже показались знакомыми: восхищение умом и презрение к глупости. Оба выражаются указательным пальцем у виска. Тут только важно знать некоторые детали и ни в коем случае их не перепутать. Вот как об этом пишет Л. Даррелл:

«Ум на местном языке жестов выражается так. Медленно и важно поднесите указательный палец к виску. Затем осторожно постучите по нему, как ложечкой по яйцу во время завтрака. Но стоит вам слегка покрутить палец, упершись им в висок, будто вы заворачиваете винт, и смысл станет совершенно другим. Это означает, что у человека «винтиков не хватает» или что у него «сорвало резьбу»». Уверена, моим читателям не нужно разъяснять значение этой жестикуляции.

…А перед Швецией я работала в Америке, и там мне настоятельно советовали запомнить, что расстояние между мной и собеседником ни в коем случае не должно быть короче вытянутой руки. «Американцы охраняют свое частное пространство (privacy)», – объясняли мне.

Тем заметнее оказалась для меня манера киприотов общаться, стоя очень близко к собеседнику.

«Киприот привык разговаривать на коротком расстоянии. Он чувствует себя одиноким, когда говорит с вами дальше, чем на три дюйма (7,5 см). Чем теснее вы к нему придвинетесь, тем глубже будет ваше взаимопонимание. Не пытайтесь нарушить эту удаленность, иначе ваш собеседник будет на вас наступать, пока вы не дойдете до угла здания, за которое сможете спрятаться. Это если вы беседуете на улице. Если же в доме, то он будет теснить вас до самого подоконника. Что небезопасно, особенно если вы находитесь в квартире на высоком этаже городского дома, а окно открыто. Вы просто можете из него выпасть» (М. О'Салливан).

Еще один жест связан с привычкой курить. Мужчина-киприот, кажется, вообще не выпускает сигарету из пальцев и при этом широко размахивает руками. Этот жест, возможно, типичен для курильщиков в разных частях света, но на Кипре он особенно заметен. Потому что курят здесь много. Меня поразил результат недавно проведенного опроса. Оказалось, что почти половина (45 %) всех киприотов являются курильщиками. Между прочим, Европейский Союз, куда Кипр был принят в качестве полноправного члена, своим указом запрещает курение в общественных местах. Но правило это спокойно игнорируется: курят все и повсюду. Проблема настолько встревожила руководство ЕС, что он устами своего представителя, киприота Маркоса Киприану выразил беспокойство по этому поводу. Господин Киприану, который, кстати, занимается в ЕС проблемами здравоохранения, заявил, что на Кипре пора начать мощную антитабачную кампанию.

Теперь пара слов о мимике киприотов. Их лица, как я уже говорила, подвижны, а выражения лиц иногда полностью совпадают с нашими. Например, удивление, доходящее до изумления, выражается вытянутым лицом, нижняя челюсть слегка оттянута. Мимика сопровождается звуком «ах!», который как бы втягивается внутрь глубоким вдохом.

Есть у киприотов и другие эмоциональные звуки: «ц-ц-ц» и «с-с-с». «Наиболее распространенный звук «ц-ц-ц» произносится так, будто вы проталкиваете язык к зубам и пытаетесь в то же время сплюнуть», – пишет О'Салливан. Затем приводит ситуации, в которых этот звук употребляется: «Я глубоко обдумываю то, что вы сказали», или «Я недоволен обслуживанием в вашей таверне», или «Вы хотите за этот товар слишком высокую цену».

Я тоже слышу этот звук постоянно и в самых разных обстоятельствах. Например, когда мои соседи одобряют игроков, наблюдая футбол по телевизору. Или, наоборот, когда они недовольны теми же игроками, но уже пропустившими гол. «Ц-ц-ц» то и дело раздается с разных сторон.

А звук «с-с-с» означает «восторг перед красотой, изумление чем-нибудь странным, призыв к тишине». На собрании сельчан, куда я была приглашена, перед заседанием стоял шум. Председательствующий постучал по столу карандашом, потом сказал: «С-с-с! Минуточку внимания, открываем наше собрание». А в кафе один приятель спрашивал другого: «Как жизнь?», тот отвечал: «С-с-с! Все надоело».

А теперь о голосе, вернее, о его громкости. В Швеции, да и в Америке, я чувствую себя как пастух в поле – мой голос звучит на пару тонов выше, чем там принято. На Кипре мне вполне комфортно: здесь все говорят громче, чем я.

«Никогда не говорите нормальным голосом. Всегда кричите. Прокричав что-либо – просьбу, приказ или признание в любви, – сопровождайте слова движениями рук или вращением зрачков, чтобы усилить впечатление». Это, конечно, шутка, однако повышать голос по малейшему поводу здесь действительно принято. При всем благоговейном отношении к детям я не раз наблюдала, как мать начинает разговаривать с ребенком громким голосом, почти кричит. Но это никого не пугает – в следующую минуту она возвращается к спокойному тону.

Вот так, на мой, возможно, не очень глубокий, но доброжелательный взгляд, выглядит характер грека-киприота. Я, конечно, знаю, что среди моих читателей найдется немало людей, которые скажут: «Да не так это вовсе. Вот со мной на Кипре не были радушны и приветливы», или «А я знаю семью, где не носятся с детьми, а совсем наоборот», или «Неверно, что киприоты необязательны. Мои коллеги по бизнесу – очень ответственные люди». И все это будет правдой. И все-таки. Я старалась уловить те свойства характера, те особенности поведения и те тенденции, которые мне показались типичными для современных жителей Кипра.