Временная автономная зона[232]

Хаким Бей

...Ныне пришел я как Дионис-победитель, обращающий этот мир в один всеобщий праздник... Но у меня не так много времени...

Ницше (из последнего «безумного» письма Козиме Вагнер)

Морские волки и корсары XVIII столетия создали «информационную сеть», охватившую весь земной шар: несмотря на всю ее примитивность и узость целей, которые преследовали ее создатели — в первую очередь служить их мрачному бизнесу, эта сеть, тем не менее, превосходно функционировала. Ее узлами были острова, отдаленные убежища, где пиратские капитаны могли запастись пресной водой и провиантом или обменять трофейные корабли на предметы роскоши и первой необходимости. Некоторые из этих островов поддерживали существование «спецпоселений», целых миниатюрных обществ, сознательно живущих вне закона и стремящихся сохранить подобное положение дел хотя бы на срок их короткой, но веселой жизни.

Несколько лет назад я просмотрел большое количество вторичного материала о пиратстве, надеясь найти исследование этих анклавов, но обнаружил, что историки не считали нужным их анализировать. (Уильям Берроуз коснулся этой темы[233] также я нашел ссылку на нее у позднего британского анархиста Ларри Лоу — но я не обнаружил того, что искал — систематического исследования темы.) Тогда я обратился к первоисточникам и построил свою собственную теорию, некоторые аспекты которой будут обсуждаться в этом эссе. Я назвал эти поселения «пиратскими утопиями».

Недавно Брюс Стерлинг, один из представителей киберпан-ковской научной фантастики, опубликовал роман о близком будущем, основанный на том допущении, что упадок политических систем приведет к спонтанному возникновению различных жизненных экспериментов: огромных корпораций, принадлежащих их сотрудникам, независимых анклавов, занятых компьютерным пиратством, анклавов зеленых социал-демократов, анклавов неработающих, анархистских свободных зон и т. д. Информационная экономика, на базе которой существует все это разнообразие, называется «Сеть», а анклавы (как и сама книга) — «Острова в Сети».

Средневековые ассасины основали свое «государство», состоящее из сети замков в отдаленных горных долинах, расположенных друг от друга на расстоянии тысяч миль, стратегически неуязвимых для любого вторжения, связанных только информационным потоком секретных агентов и ведущих войну со всеми правительствами и преданных исключительно тайному знанию. Современная технология, кульминацией которой стал спутник-шпион, делает такой вид автономии романтической мечтой[234]. Больше никаких пиратских островов! В будущем таже технология, свободная от любого политического контроля, позволит создать целый мир автономных зон. Но на сегодняшний момент эта концепция остается именно научной фантастикой, то есть чистой спекуляцией.

А мы, живущие сегодня? Разве мы обречены никогда не получить опыта автономии, никогда даже на миг не стоять на земле, где правит лишь свобода? Неужели нам остается только ностальгия по прошлому или тоска по будущему? Должны ли мы ждать, пока весь мир не освободится от политического контроля, чтобы до тех пор ни один из нас не смог сказать, что он познал свободу? Рассудок и чувство объединяются в нас, чтобы отвергнуть подобное предположение. Разум утверждает, что нельзя бороться за то, чего не знаешь; сердце же восстает против жестокой вселенной, поразившей одно наше поколение несправедливостями, предназначавшимися всему человечеству.

Сказать «я не буду свободен, покуда все люди (или все разумные существа) не будут свободны» — значит просто впасть в ступор нирваны, отказаться от собственной человечности, отнести себя к проигравшим.

Я верю, что путем экстраполяции историй из прошлого и будущего, касающихся «островов в сети», мы можем собрать достаточное количество свидетельств того, что своего рода «свободные анклавы» не только возможны в наше время, но и существуют. Все мои исследования и теории кристаллизуются вокруг концепции Временной Автономной Зоны (далее ВАЗ). Несмотря на синтезирующую силу, которой обладает эта концепция для моего собственного мышления, я, тем не менее, не хочу, чтобы ВАЗ рассматривалась как что-то большее, чем простой опыт («попытка»), предположение, почти поэтическая причуда. Несмотря на время от времени охватывающий меня энтузиазм в духе рантеров[235], я не пытаюсь сконструировать политическую догму. На самом деле я сознательно уклонюсь от того, чтобы дать определение ВАЗ, — я кружусь вокругтемы, испуская исследовательские лучи. В конце концов, это название — ВАЗ — почти объясняет само себя. Если это словосочетание будет у всех на устах, оно будет понятным без особых сложностей... понятным в действии.

Каким образом «мир, поставленный с ног на голову» всегда начинает править сам? Почему реакция всегда идет на смену революции, как времена года в Аду?

Слово восстание и его старинный латинский эквивалент — insurrection использовались и используются историками для обозначения неудавшихся революций — движений, которые не достигли ожидаемой точки на графике, принятой за норму траектории. Революция — реакция — предательство — основание еще более сильного и даже репрессивного Государства — поворот колеса, история повторяется вновь и вновь и достигает своей высшей формы: отпечаток кованой подошвы на лице человечества.

Выпадая из этой цепи, восстание предполагает возможность движения за пределы гегельянской спирали такого «прогресса», который всего лишь замаскированный порочный круг. Surgo — вставать, поднимать. Insurgo — вставать, подниматься. Это самостоятельная операция. Это прощание с жалкой пародией на кармический круг, с революционной тщетой. Лозунг «Революция!» из звука набата стал смертельно опасным ядом, пагубной псевдогностической ловушкой, кошмаром, находясь в котором мы никогда не спасемся от этого злого Зона, этого инкуба Государства, одного Государства за другим, всякий раз попадая на новое «небо», управляемое новым злым ангелом.

Если История является «Временем», как нас пытаются убедить, тогда восстание — это момент, преодолевающий Время и нарушающий «законы» Истории. Если Государство является Историей, какнас пытаются убедить, тогда восстание — это запрещенный момент, незабываемый момент низвержения всякой диалек танец с финальным вылетом в трубу, шаманский жест, производимый под «невозможном углом» с вселенной. История учит, что революция — это нечто, что достигло «постоянства» или, по крайней мере, длилось «достаточно долго», в то время как восстание — это что-то «временное». В этом смысле восстание подобно «пиковому переживанию» в противоположность стандарту «обыденного» сознания и опыта. Подобно фестивалям, восстания не могут происходить каждый день — иначе они не были бы «необычными». Но подобные моменты интенсивных переживаний придают форму и смысл всей жизни в целом. Шаман возвращается — нельзя находиться на крыше[236] вечно, но вещи уже изменились, произошли сдвиги, образовались новые связи — произошли изменения.

Вы можете сказать, что все это — просто отчаянные попытки оправдаться. А где же анархистская мечта — власть безвластия, Коммуна, постоянная автономная зона, свободное общество, свободная культура? Мы что, собираемся отказаться от этой мечты ради возвращения к экзистенциалистскому acte gratuit[237]? Ведь не сознание надо менять, а мир — не так ли?

Это хороший вопрос, и я принимаю такую критику. Я дам два ответа на него. Во-первых, революция никогда не достигала этой мечты. В ходе восстания это видение посещает нас, но как только «Революция» свершается, и Государство возвращается, мечта и идеал уже преданы. Я не оставляю ни мечты об изменениях, ни даже ожидания их, но я не доверяю слову революция. Во-вторых, даже если мы заменим революционный подход концепцией восстания, спонтанно прорастающего из глубин анархистской культуры, очевидно, что текущая историческая ситуация не благоприятствует предприятию подобного масштаба. Ничто, кроме бесполезного мученичества, не станет итогом лобового столкновения с Государством в его предельной форме, с мегакорпоративным информационным Государством, империей Спектакля и Симуляции. Его винтовки нацелены на нас, в то время как наше жалкое оружие даже не может найти никакой цели, кроме повтора, косной пустоты, призрака, способного задушить любую искру эктоплазмой информации. Это общество массовой капитуляции, управляемое призраком Полицейского и засасывающим глазом экрана ТВ.

Короче говоря, мы не навязываем ВАЗ как высшее достижение, заменяющее собой все прочие формы организации, тактики и цели. Мы рекомендуем ее, потому что она может обеспечить качество жизни, сравнимое с тем, которое дает восстание, но без обязательных последствий в виде насилия и мученичества. ВАЗ — это восстание, которое не угрожает Государству напрямую, это партизанская операция, которая освобождает область (земля, время или воображение), а затем рассыпается на частицы, заставляющие изменяться все вокруг до того, как Государство придет, чтобы сокрушить ее. Поскольку Государство озабочено в первую очередь целостностью своей Симуляции, а не субстанции, ВАЗ может занимать эти области незаметно и может достигать своих праздничных целей в относительном мире. Вероятно, некоторые небольшие ВАЗ существовали на протяжении поколений, потому что они оставались незамеченными, как горные деревушки — потому что они никогда не пересекались со Спектаклем, никогда не появлялись за пределами той реальной жизни, которая невидима для агентов Симуляции.

Вавилон принимает собственные абстракции за реальность; точно таким же образом — через ошибку — может появиться и ВАЗ. Старт ВАЗ может быть связан с тактикой насилия или обороны, в то время как самая сильная сторона ВАЗ — это ее невидимость, Государство просто не в состоянии распознать ее, потому что историческая наука не имеет для нее определений. Как только ВАЗ названа (как-то представлена, чем-то опосредована), она должна быть уничтожена, и она будет уничтожена, оставив только змеиную кожу для того, чтобы возникнуть где-нибудь еще, опять-таки оставаясь невидимой, ибо для нее нет названия в терминах Спектакля. Поэтому ВАЗ — это превосходная тактика в эпоху, когда Государство вездесуще и всемогуще и в то же время изобилует трещинами и пустотами. И поскольку ВАЗ — это микрокосм той самой «мечты анархиста» о свободной культуре, я думаю, что сегодня не существует лучшей тактики для того, чтобы работать над достижением этой цели, в то же время уже пользуясь некоторыми преимуществами будущего здесь и сейчас.

Суммируя сказанное, стоит заметить, что реализм требует от нас, чтобы мы не только перестали ждать «революции», но также перестали бы и желать ее. «Восстание» — да, как можно чаще и где только можно, даже если есть риск стать жертвой насилия. Агония Государства Симуляции сама по себе будет «зрелищной», но в большинстве случаев лучшей и самой радикальной тактикой будет отказ от участия в зрелищном насилии, уход из области симуляции, исчезновение.

ВАЗ — это квинтэссенция онтологии партизанской войны: атаковать и скрыться. Это партизанский лагерь. Следует не переставая кочевать всем племенем, даже если это племя — всего лишь данные в Паутине. ВАЗ должна уметь защитить себя; но «атака» и «оборона» должны по возможности избегать насилия Государства, которое больше не имеет никакого смысла. Атака производится на структуры контроля, особенно на идеи; защита — это «невидимость», техники боевых искусств и «непроницаемость» — «оккультные» техники внутри техники единоборства. «Кочевая машина войны» завоевывает незаметно и успевает передвинуться до того, как определено ее местонахождение. Что касается будущего — только автономная зона может планировать автономию, встраиваться в нее, создавать ее. Это самостоятельная операция. Первый шаг подобен просветлению — осознание того, что ВАЗ начинается с простого акта осознания...

Концепция ВАЗ вытекает в первую очередь из критики Революции и переоценки Восстания. Сточки зрения первой, второе — это провал; но для нас восстание представляет гораздо более интересную возможность, отличную от стандарта на психологию освобождения, от всех «успешных» революций буржуазии, коммунистов, фашистов и т. д.

Второй источник ВАЗ — это то историческое развитие, которое я называю «закрытием карты». Последний участок суши, не принадлежащий ни одному национальному государству, был занят в 1899 году. XX век — это первый век без terra incognita, без фронтира. Национальность — это высший принцип управления миром: ни одна скала в южных морях не должна остаться свободной, ни одна труднодоступная долина, ни даже Луна и планеты. Это апофеоз «территориального гангстеризма». Ни один квадратный дюйм на планете Земля не должен быть свободен от политики и налогообложения... по крайней мере в теории.

«Карта» — это абстрактная политическая сетка, гигантская мошенническая операция, создаваемая для нужд «профессионального государства» кнута и пряника и навязываемая им, пока для большинства из нас карта не станет территорией — вместо «острова Черепахи» теперь «США». Но поскольку карта — это абстракция, она не может покрывать Землю в масштабе 1:1. В связи с фрактальным строением настоящей земной поверхности на карте можно отобразить что-то только с определенной степенью приближения. То, что лежит за пределами точности измерительных приборов, не попадает на карту. Карта всегда не точна; карта просто не может быть точной.

Итак, дорога к революции закрыта, но открыта дорога восстанию. Пока мы сконцентрируем наши усилия на временных «демонстрациях силы», не позволяя вовлекать себя в какое бы то ни было «окончательное решение проблемы».

Карта закрыта, но открыта автономная зона. Метафорически можно сказать, что она свернута во фрактальных измерениях, невидимых для картографов Контроля. Здесь нам следует ввести понятие психотопологии (и психотопографии) как альтернативной «науки», противостоящей государственной картографической службе и «психическому империализму». Только психотопограф может рисовать карту реальности в масштабе 1:1, потому что только человеческое сознание обладает достаточной сложностью, чтобы моделировать реальность. Но карта масштаба 1:1 не может «контролировать» свою территорию, потому что она, по сути, тождественна территории. Ее можно использовать только для того, чтобы предложить, в смысле «выложить перед нами», некоторые важные для нас черты реальности. В первую очередь мы ищем те «пространства» (географические, социальные, культурные, воображаемые), которые потенциально могут расцвести как автономные зоны, — и мы ищем те моменты, когда эти места относительно открыты то ли по невнимательности Государства, то ли потому, что они избежали внимания картографов, да вообще по любой причине. Психотопология — это искусство лозоходца в поисках потенциальной ВАЗ.

Закрытие революции, как и закрытие карты, — это только негативные источники ВАЗ. Еще много предстоит сказать о ее позитивных источниках. Одна только реакция не обладает энергией, необходимой, чтобы «манифестировать» ВАЗ. Восстание должно совершаться ради чего-то.

Прежде всего, мы поговорим о естественной антропологии ВАЗ. Нуклеарная семья — основная ячейка общества консенсуса, но только не ВАЗ. («Семьи! — как я ненавижу их! Это бедствие для любви» — Андре Жид.) Нуклеарная семья и сопутствующий ей эдипов комплекс являются изобретениями неолита. Это ответ на «сельскохозяйственную революцию» вкупе с присущим ей голодом и социальной иерархией. Палеолитическая модель в одно и то же время и более первобытна и более радикальна: стая[238]. Типичная кочевая или полукочевая стая охотников-собирателей состоит примерно из 50 человек. В более крупных племенных обществах стайная структура сохраняется благодаря кланам, товариществам, тайным обществам, охотничьим и военным братствам, женским/мужским обществам, «детским республикам» и т. д. Нуклеарная семья является результатом постоянной нехватки (и потому ее результат — скаредность), в то время как стая — результат изобилия, ее жизнь — это расточительство. Семья закрыта как генетически, так и социально: из-за власти мужчины над женщиной и детьми, из-за иерархической структуры аграрного или индустриального общества. Стая открыта, не для каждого, разумеется, а для духовно и телесно близких, инициатов, принесших клятву любви. Стая не является частью более крупной иерархической единицы. Скорее она субъект расширенного родства, фрагмент горизонтального узора, объединенного договорами, союзами, склонностями и т. п. (Общество американских индейцев даже сегодня сохраняет некоторые черты этой структуры.)

В нашем собственном постзрелищном обществе чистой Симуляции есть много сил, которые работают, по большей части оставаясь невидимыми, над постепенным изменением нуклеарной семьи и возвращением стаи. Поломки в структуре Труда отзываются на расколотой «стабильности» дома-ячейки и семьи-ячейки. Какая-то «стая» сегодня может включать друзей, бывших супругов и любовников, людей, встречающихся на различных работах, постоянных собеседников, членов групп по интересам, по переписке и т. д. Нуклеарная семья все с большей очевидностью становится ловушкой, выгребной ямой культуры, точкой коллапса, случайного судорожного соединения делящихся атомов. И очевидно, что контрстратегия возникает спонтанно в ходе почти неосознаваемого открытия заново более архаичных и в то же время более постиндустриальных возможностей, предоставляемых стаей.

ВАЗ как праздник. Стивен Перл Эндрюс однажды предложил в качестве своего видения анархического общества вечеринку, когда все властные структуры растворяются в празднике... Мы должны также вспомнить здесь Фурье и его концепцию телесных ощущений (или их отсутствие) как базиса общественных приличий — «обнюхивание» и «гастрософию», оду, пропетую презренным (с точки зрения массового общества) запаху и вкусу[239]. Античная идея юбилея и сатурналий происходит из своего рода предчувствия некоторых событий, лежащих за пределами «профанного времени», ломающих штангенциркуль Государства и Истории. Эти праздники в буквальном смысле закрывают собой дыры — добавочные високосные дни. В Средневековье около трети года было отдано праздникам. Возможно, что бунты против реформы календаря были связаны не столько с «одиннадцатью потерянными днями», сколько с ощущением того, что имперские ученые сговорились закрыть эти зазоры в календаре, в которых еще жили народные свободы — предчувствие своего рода государственного переворота, покушения на само время, превращения органического космоса в механический универсум. Убийство праздника.

Участники восстания неизменно отмечают его праздничные аспекты, даже находясь в гуще вооруженной борьбы, опасности, риска.

Восстание — это праздник сатурналий, который выскользнул из своей календарной щели (или его заставили оттуда выбраться) и теперь несет освобождение всем вокруг. Он свободен от времени и пространства, но, тем не менее, тяготеет к оформленным событиям и связан с магией места. Наука психотопологии помогает обнаружить «потоки силы» и «места с особой энергетикой» (если заимствовать оккультные метафоры), которые локализуют ВАЗ в пространстве-времени или, по крайней мере, помогают определить ее отношение к конкретным месту и времени.

Реклама приглашает нас «отпраздновать незабываемые моменты жизни», иллюзорно унифицируя потребление и спектакль, отправиться в небытие голой репрезентации. Наш ответ этому бесстыдству, с одной стороны, отказной список (составленный ситуационистами, Джоном Зерзаном, Бобом Блэком и др.), а с другой — возрождение праздничной культуры, далекой или даже спрятанной от новоявленных менеджеров нашего досуга. «Сражайтесь за право на вечеринку» — это вовсе не пародия на радикальную борьбу, а новый ее манифест, приспособленный к эпохе, которая предлагает ТВ и телефоны в качестве способа «дотянуться и дотронуться» до другого человека, способа«быть там»!

Перл Эндрюс был прав: вечеринка — это уже «зародыш нового общества, растущий внутри старой оболочки» (так гласит Преамбула ИРМ[240]). «Собрание племен» в стиле 1960-х годов, лесные конклавы эко-саботажников, идилический Белтэйн неоязычников, анархистские конференции, волшебные хороводы геев... Вечеринки в Гарлеме 1920-х годов, ночные клубы, банкеты, либертарианские пикники старого времени — мы должны признать, что все это уже своего рода «свободные зоны» или, по крайней мере, потенциальные ВАЗ. Они могут быть открытыми только для нескольких друзей, как званые вечерники, или для тысяч участников, как тусовки хиппи, — все равно: вечеринка всегда «открыта», потому что она не «упорядочена»; она может быть спланирована, но если она не «случается», это провал. Элемент спонтанности играет ключевую роль.

В чем сущность вечеринки? Главное, что люди встречаются лицом к лицу, они соединяют свои усилия, для того чтобы реализовать мечты друг друга, страсть к хорошей пище и веселью, танцам, беседам, искусству жизни. Может быть, они стремятся к эротическим удовольствиям, или совместно создают произведение искусства, или просто наслаждаются самим моментом счастья, будучи «союзом эгоистов» (как называл это Штирнер) в его самой простой форме. Если пользоваться терминологией Кропоткина, можно сказать, что они удовлетворяют первичную биологическую потребность во «взаимопомощи». (Также здесь можно упомянуть батаевскую «экономику траты» и его теорию культуры потлача[241].)

В определении контуров реальности ВАЗ жизненно важной является концепция «психического номадизма»[242] (или, как мы шутя называем ее, концепия «беспочвенного космополитизма»). Аспекты этого феномена обсуждались в работе «Номадология: машина войны» Делёза и Гватари, в «Смещении» Лиотара [и Ван Ден Эббеле] и в статьях авторов в сборнике «Оазис», вышедшем в серии «Semiotext(e)». Мы используем термин «психический номадизм», вместо таких аналогичных терминов, как «городской номадизм», «номадология», «смещение» и т. д., просто для того, чтобы соединить эти концепции в единое целое, дабы затем изучить это целое с точки зрения становления ВАЗ.

«Смерть Бога», лишив «европейский» проект единого центра, открыла плюралистический, постидеологический взгляд на мир. Стало возможным «беспочвенно» переходить от философии к племенному мифу, от физики к даосизму, в первый раз стало возможным смотреть на мир глазами какой-нибудь златоглазой стрекозы, каждая фасетка которых отражает свой мир, не похожий на другие.

Но такое видение было получено дорогой ценой: мы живем в эпоху, где скорость и «товарный фетишизм» создали тираническое, фальшивое единство, прикрывающее культурное разнообразие и индивидуальность. Ныне «любое место не хуже любого другого». Этот парадокс порождает «цыган», психических путешественников, подгоняемых желанием или любопытством, скитальцев с незначительной степенью лояльности (в действительности нелояльных «европейскому проекту», который потерял все свое обаяние и жизненность), не связанных каким-то одним временем и пространством, находящихся в постоянном поиске разнообразия и приключений... Это описание включает в себя не только второсортных художников и интеллектуалов, но и сезонных рабочих, беженцев, «бездомных», туристов, семей, путешествующих в домах на колесах, людей, которые «путешествуют» в Сети, хотя могут вообще никогда не покидать своей квартиры (или людей вроде Торо, которые «много путешествовали — в пределах Конкорда, разумеется»). Это описание может относиться к каждому из нас и ко всем нам, с нашими автомобилями, отпусками, телевизорами, книгами, фильмами, телефонами, меняющих работы, «стили жизни», религии, диеты и т. д.

Психический номадизм — это тактика, это то, что Делёз и Гватари метафорически назвали «машиной войны». Это тактика парадоксального сдвига из пассивного в активную и, может быть, даже «насильственную» фазу существования. Последние спазмы и предсмертные хрипы умирающего «Бога» длились слишком долго — в формах Капитализма, Фашизма и Коммунизма, к примеру, — так что до сих пор есть огромное поле для «творческого разрушения», учиняемого постбакунинскими, постницшеанскими коммандос или апачами, то есть врагами («апачи» буквально значит «враги») старого Консенсуса. Эти кочевники практикуют раззью[243], они — корсары, они — вирусы; им просто необходимы ВАЗ, лагеря черных палаток под звездным небом, интерзоны[244], укрытые от чужих глаз, укрепленные оазисы и тайные караванные тропы, «освобожденные» участки джунглей и каменистых пустынь, секретные области, черные рынки и подпольные базары.

Эти кочевники чертят свои тропы среди странных звезд, которые могут быть светящимися кластерами данных в киберпростран-стве или галлюцинациями. Начерти карту территории. Поверх нее — карту политических перемен. Поверх той — карту Сети, особенно контр-Сети, где главное — скрытые информационные потоки и их пути. И наконец, поверх всего — в масштабе 1:1— карту творческих сил воображения, эстетики, ценностей. И вот эта сеть оживает, приходит в движение благодаря неожиданным водоворотам и фонтанам энергии, коагуляциям света, секретным туннелям, сюрпризам.

Следующий фактор, относящийся к ВАЗ, настолько обширен и неоднозначен, что потребовал для себя отдельного раздела.

Мы говорили о Сети, которую можно определить как совокупность информации и ее передачи. Совершение некоторых из актов передачи разрешены и ограничены различными элитами, что придает Сети иерархический аспект. Прочие связи и действия открыты для всех, так что Сеть обладает и горизонтальным, или неиерархическим, характером. Доступ к военной информации или разведданным закрыт, закрыта информация по банковским вкладам, валютам и т. п. Но по большей части телефония, почта, общественные банки данных доступны для всех и каждого. Поэтому внутри Сети развилась теневая контр-Сеть, которую мы будем называть Паутиной (как если бы Сеть была рыбацкой сетью, а Паутина была бы протянута в ее разрывах и промежутках). Обычно мы будем использовать термин Паутина, имея в виду дополнительную горизонтальную открытую структуру информационного обмена, неиерархическую сеть, а термин контр-Сеть — для того, чтобы обозначить скрытое нелегальное и повстанческое использование Паутины, включая такие действия, как информационное пиратство и прочие способы присосаться к Сети. Сеть, Паутина и контр-Сеть — это части одного запутанного комплекса: они проникают друг в друга в неисчислимом количестве точек. Эти термины не определяют отдельные области, а указывают на тенденции.

(Лирическое отступление. Перед тем как обвинить Паутину и контр-Сеть в «паразитизме», который никогда не может быть подлинно революционной силой, спросите себя, что «производится» в Эпоху Симуляции. И что такое сегодня «класс производителей»? По всей видимости, вам придется признать, что эти термины потеряли всякий смысл. В любом случае, ответы на эти вопросы настолько сложны, что в концепции ВАЗ они совершенно игнорируются. Вместо этого мы говорим: используйте все, что плохо лежит. «Наша природа — культура», а мы — сороки-воровки, охотники-собиратели в мире компьютерныхтехнологий.)

Существующие сегодня формы неофициальной Сети все еще, как нетрудно видеть, довольно примитивны: маргинальные периодические издания, электронные доски объявлений, пиратские программы, хакерство, телефонное мошенничество, некоторое влияние на печать и радио, практически никакого влияния на большие медиа— ни тебе телестанций, ни спутников, ни оптоволокна, ни кабельного телевидения и т. п. Тем не менее сама Сеть представляет собой сложный узор меняющихся и эволюционирующих отношений между субъектами («пользователями») и объектами («данными»). Природа этих отношений была исчерпывающим образом исследована различными авторами — от Маклюэна до Вирилио. Сотни страниц заняло у них «доказательство» того, что теперь «знает каждый». Вместо того чтобы пересказывать их, я задамся вопросом о том, какие возможности для воплощения ВАЗ предоставляют эти эволюционирующие отношения.

ВАЗ занимает преходящее, но конкретное место в пространстве-времени. Однако ясно, что она должна также занимать «место» в Паутине, хотя это место совсем иного рода, не актуальное, а виртуальное, не непосредственное, но с возможностью мгновенного доступа. Паутина не только обеспечивает логистическую поддержку ВАЗ, она также помогает ей возникнуть. Грубо говоря, ВАЗ «существует» в информационном пространстве, как она существует в «настоящем мире». Паутина может объединить и упаковать большой объем времени и пространства в виде данных, при этом «объем» полученных данных будет приближаться к нулю. Мы уже отметили, что ВАЗ, поскольку она временная, обязательно будет недоставать некоторых свобод, связанных с устойчивостью и более или менее зафиксированным положением в пространстве. Но Паутина может обеспечить своего рода замену, по крайней мере частичную, этой устойчивости. Она может снабжать ВАЗ информацией с момента ее появления, снабжать большими объемами сжатого пространства-времени, которое было подвергнуто «возгонке» и превращено в данные.

В связи с эволюцией Паутины мы должны четко понимать, учитывая наше требование быть с другими «лицом к лицу» и потребность в чувственных отношениях, что Паутина — это система поддержки, которая способна переносить информацию от одной ВАЗ к другой, защищать ВАЗ и делать невидимой или демонстрировать ее «оскал», как того потребует ситуация. И даже больше: если ВАЗ — это лагерь кочевников, то Паутина помогает хранить эпос, песни, генеалогии и легенды этого племени, хранит карты тайных караванных троп и схемы набегов — потоки племенной экономики. Она даже содержит некоторые из этих троп в «свернутом виде», некоторые из снов, которые видят погонщики, зашифрованные в знаках и предзнаменованиях.

Паутина не нуждается в компьютерах для своего существования. Устная речь, бумажная почта, маргинальные сетевые журналы, «телефонные деревья» и так подходят для создания информационной паутины. Самое главное — это не уровень технической оснащенности, а открытость и горизонтальность структуры. Тем не менее сама концепция Сети подразумевает использование компьютеров. Научно-фантастический образ Сети — это киберпространство (как в «Троне» или «Нейроманте»[245]) и связанные с ним псевдотелепатические свойства «виртуальной реальности». Как поклонник киберпанка, я ничем не могу помочь, но если без шуток, то именно «взлом реальности» играет главную роль в создании ВАЗ. Вслед за Гибсоном и Стерлингом я утверждаю, что официальная Сеть никогда не сможет положить конец существованию Паутины и контр-Сети — компьютерному пиратству, неавторизованной передаче данных... Свободное течение информации не может быть заморожено. (Теория хаоса, как я ее понимаю, утверждает, что существование системы тотального контроля невозможно в принципе.)

Тем не менее, если оставить в стороне все спекуляции относительно будущего, мы окажемся перед серьезным вопросом о сущности Паутины и используемой в ней техники. Высшая цель ВАЗ — избежать опосредования, для того чтобы получить опыт непосредственного переживания бытия. Сама сущность ее может быть выражена суфийским термином «грудью к груди», или, как говорим мы, лицом к лицу. Но! Сама сущность Паутины — это медиация, посредничество. Машины — это наши посланники, в частности тело сводится к терминалу в зловещем смысле этого слова[246].

ВАЗ может определить собственную позицию, возвысившись над двумя противоположными точками зрения на Хай-Тек и Сеть как его апофеоз: (1) точкой зрения тех, кого мы можем назвать консервативными радикальными анархистами, сторонниками неопалеолитической постситуационистской и «ультразеленой» позиции, которые по-луддистски протестуют против опосредования и Сети; и (2) киберпанковских утопистов, футуролибертарианцев, Хакеров Реальности и их союзников, которые видят Сеть как ступень в естественной эволюции человечества и полагают, что все возможные неприятные эффекты опосредования могут быть преодолены, по крайней мере, когда мы освободим эти новые средства производства от их бывших хозяев.

ВАЗ согласна с хакерами, потому что хочет воплотиться также и посредством Сети (да, даже посредством, опосредованно). Но она согласна и с зелеными, потому что обладает острым чувством себя как тела и испытывает отвращение к кибергнозису, к попытке превзойти тело через умирание и последующее призрачное бытие симуляции. В свете ВАЗ дихотомия технологии и ее противоположности выглядит надуманной, как, впрочем, и вообще все дихотомии, которые есть не что иное, как фальсификации или даже галлюцинации, порожденные семантикой. ВАЗ хочет существовать в этом мире, а не в идее иного мира, не в некоем мире визионера, где царит опасная и ложная унификация (все зеленое либо все металлическое). Подобные миры — это всего лишь стая журавлей в небе (как говорила кэрролловская Алиса, «вчерашнее варенье или завтрашнее, но только не сегодняшнее»).

ВАЗ «утопична» в том смысле, что она максимальное воплощение и интенсификация повседневной жизни, или, как могли бы сказать сюрреалисты, это проникновение Чудесного в жизнь. Но она не может быть утопией в буквальном смысле этого слова, быть нигде, «местом, которого нет». ВАЗ находится где-то. Она располагается на пересечении множества сил, как какое-нибудь языческое «место силы», лежащее на перекрестке таинственных линий, находимых адептом по вроде бы ничего не значащим особенностям почвы, ландшафта, потокам ветра, воды, миграциям животных. Просто сегодня не все линии проходят через время и пространство. Некоторые из них существуют только «внутри» Паутины, даже если они и пересекаются с реальным пространством-временем. Некоторые из этих линий «необычны» в том смысле, что не существует терминов, в которых мы могли бы описать их существование. Эти линии лучше изучать в свете теории хаоса, чем в рамках социологии, статистики, экономики и т. д. Переплетение силовых линий, в котором воплощается ВАЗ, чем-то похоже на хаотические «странные аттракторы», которые, как говорят, существуют между измерениями.

ВАЗ по самой своей природе использует любые подходящие средства для того, чтобы реализовать саму себя, в пещере ли или в Космограде в пятой точке Лагранжа. И там и там она стремится жить — сейчас или как можно раньше, какой бы подозрительной и обветшавшей ни казалась бы ее форма. Она возникает спонтанно, без всякой связи с идеологией или даже с антиидеологией. Она использует компьютеры, потому что компьютер тоже существует, но она прибегает и к силам, которые настолько далеки от отчуждения или симуляции, что гарантируют ВАЗ известную степень психического палеолитизма, примордиально-шаманскогодуха, который «заражает» собой даже Сеть (в этом для меня и заключается подлинный смысл киберпанка). Поскольку ВАЗ — это интенсификация, избыточность, излишек, потлач, жизнь, отданная жизни, а не одному только выживанию (сопливый пароль 1980-х), она не может ограничиваться рамками только Технологии или только Антитехнологией. Она противоречит сама себе как истинные ненавистники домовых, потому что она хочет быть — любой ценой, ценой «совершенства», ценой громоздкости результата.

Множество Мандельброта и его компьютерная графическая модель дают нам наглядное представление о фрактальной вселенной — карты внутри карт внутри карт и т. д., пока хватает вычислительной мощности. Зачем она, эта карта, которая, по сути, стремится к однозначному соответствию фрактальному измерению? Что с ней делать, если не восхищаться ее психоделической элегантностью?

Если мы вообразим карту информации — картографическую проекцию Сети во всей ее целостности, нам придется включить в нее все свойства хаоса, который уже стал проявляться, например, в параллельной обработке данных, телекоммуникациях, системах электронных платежей, вирусах, хакерских атаках и т. д.

Топографическое представление каждой из этих «областей» хаоса напоминает множество Мандельброта — те же «полуострова», внедренные в карту, спрятанные в карте вплоть до иллюзии «исчезновения». Эти «письмена», часть которых пропущена, часть — написана поверх других таких же, демонстрируют сам процесс компрометации Сети самой себя. Она уже не целостна в самой себе, совершенно не-контролируема. Другими словами, множество Мандельброта или что-то похожее на него, может оказаться полезным в «построении» (во всех смыслах этого слова) контр-Сети, в хаотическом процессе, в процессе «творческой эволюции», как его называл Пригожий. Каждая «катастрофа» в Сети — это силовой узел Паутины, контр-Сети. Сеть разрушается от хаоса, в то время как Паутина процветает благодаря нему.

Посредством ли обыкновенного компьютерного пиратства или через развитие сложных отношений с хаосом хакер Паутины, кибернетик ВАЗ найдут способы извлечь пользу из пертурбаций, аварий и дыр в Сети (способы делать информацию из «энтропии»). Бриколер[247], старьевщик, падальщик, собиратель информационных черепков, контрабандист, шантажист, может быть, даже кибертеррорист — какой бы облик ни принял хакер от ВАЗ, он будет работать на эволюцию скрытых фрактальных соединений. Эти соединения и разнообразная информация, которая циркулирует по ним, сформируют «места силы» для появления ВАЗ собственной персоной. Это похоже на кражу электричества у монополии, для того чтобы осветить заброшенный дом, занятый сквоттерами.

Поэтому Паутина будет паразитировать на Сети для того, чтобы создавать ситуации, благоприятствующие появлению ВАЗ. Но мы можем думать об этой стратегии и как о попытке, направленной на конструирование альтернативной и автономной Сети, «свободной» и непаразитической, Сети, которая послужит базисом для «нового общества, возникающего из скорлупы старого». Контр-Сеть и ВАЗ, говоря практическим языком, могут рассматриваться как высшие цели, но теоретически на них можно смотреть как на формы борьбы за создание иной реальности.

Проговорив все это, мы все же должны развеять некоторые сомнения по поводу пользы компьютеров, ответить на некоторые вопросы, особенно о Персональном Компьютере.

Компьютерные сети, электронные доски объявлений и прочие упражнения в электронной демократии до сих по большей части были разновидностью хобби. Многие анархисты и либертарианцы имели глубокую веру в ПК как в орудие освобождения и самоосвобождения, но они не достигли видимых целей, никакой ощутимой свободы.

Меня почти не волнует появление гипотетического класса индивидуальных предпринимателей, обрабатывающих данные и текст как фрилансеры, которые вскоре могут работать прямо в своих коттеджах над участком какого-нибудь дерьмового корпоративного или бюрократического проекта. Более того, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы предвидеть нижнюю часть этого класса — разновидность люмпен-яппитариата: домохозяек, например, которые обеспечивают свои семьи «вторичными доходами», превращая свои дома в электронные потогонные конвейеры, маленькие тирании Труда, где в роли «босса» выступает компьютерная сеть.

Кроме того, я не впечатлен той информацией и тем сервисом, которые предлагают современные «радикальные» сети. Где-то там, говорят, существует «информационная экономика». Можетбыть, итак, но информация, которой торгуют на «альтернативных» досках объявлений состоит целиком из дерьмовых чатов и технотрепа. Это, что ли, экономика? Или это всего лишь способ убить время для энтузиастов? Хорошо, ПК вызвали еще одну «книгопечатную революцию» — очень хорошо. Развиваются маргинальные сети — тоже хорошо. Я теперь могу заказать телефонный разговор с шестью абонентами одновременно. Но какие изменения все это вызвало в моей повседневной жизни?

Честно говоря, у меня уже и так достаточно данных, обогащающих мое восприятие благодаря книгам, фильмам, ТВ, театру, телефону, почтовой службе США, измененным состояниям сознания и т. д. Нужен ли мне в самом деле ПК для того, чтобы получить еще больше таких данных? Вы предлагаете мне секретные сведения? Ну... возможно, я заинтригован — но мне нужны изумительные тайны, а не просто нигде не указанные номера телефонов или полицейская и политическая чушь. Я хочу, чтобы компьютеры снабжали меня информацией, связанной с реальными благами — «всем тем хорошим, что только есть в жизни», как говорится в Преамбуле ИРМ. И поскольку я обвиняю здесь хакеров и сисопов в распространении раздражающей интеллектуальной ерунды, я спущусь с барочных облаков Теории и Критики и объясню, что я подразумеваю под «реальными благами».

Начну с того, что равно из политических и личных соображений я желаю хорошей пищи, лучшей, чем та, которую я получаю от Капитализма, — пищи без примесей, обладающую сильным естественным запахом. Для того чтобы усложнить игру, вообразите, что пища, которой я взалкал, нелегальна — например, парное молоко[248] или изысканный кубинский мамей[249], ввоз которого в сыром виде в США запрещен, потому что его семена галюциногенны (так мне, по крайней мере, говорили). Ладно, я не фермер. Давайте представим, что я импортер редкой парфюмерии и афродизиаков и большая часть моих припасов также нелегальна. Или я хочу всего лишь торговать услугами по обработке текстов для выращивания репы, но отказываюсь сообщать о сделках в налоговую службу (кактого требует закон, хотите верьте, хотите нет). Или, можетбыть, я хочу встречаться с другими людьми для добровольных, но нелегальных взаимных удовольствий (так уже пытались делать, но на все электронные доски объявлений, посвященные крутому сексу, был произведен наезд — какой же, спрашиваю я вас, прок от подполья с такой вшивой безопасностью?). В конце концов, допустим на минуту, что я призрак, живущий в машине, питающийся только информацией. Если верить вам, компьютеры уже способны облегчить удовлетворение моих потребностей в пище, наркотиках, сексе и уклонении от налогов. Так в чем же дело? Почему этого не происходит?

ВАЗ возникали, возникают и будут возникать с участием или без всякого участия компьютеров. Но, для того чтобы ВАЗ реализовала весь свой потенциал, процесс ее существования должен меньше напоминать самопроизвольное горение и больше — жизнь «островов в Сети». Сеть, или, скорее, контр-Сеть, берет на себя работу по интеграции ВАЗ, она является тем самым дополнением, которое умножает ее потенциал, позволяет ей совершить «квантовый скачок» (интересно, почему это выражение стало означать «большой прыжок»?) на следующий уровень сложности и значимости. ВАЗ должна с этого момента существовать в мире чистого пространства, в чувственном мире. Существуя на грани, едва уловимая, ВАЗ должна соединять информацию и желание, для того чтобы быть приключением («хэппенинг»), для того чтобы заполнить собой пространство своей судьбы, пропитать самое себя своим собственным становлением.

Возможно, представители Неопалеолитической Школы правы, когда утверждают, что все формы отчуждения и опосредования должны быть уничтожены для того, чтобы наши цели могли быть достигнуты, или, может быть, анархия достижима лишь в открытом космосе, как считают некоторые футуролибертарианцы. Но ВАЗ стремится не связываться с «было» или «будет». ВАЗ заинтересована в результатах, в успешных набегах на общепринятую реальность, в прорывах к более интенсивной и изобильной жизни. Если компьютер нельзя использовать в этом проекте, тогда мы перешагнем через компьютер. Моя интуиция, междутем, подсказывает мне, чтоконтр-Сетьуже появляется, может быть, уже существует — но я не могу доказать это. Я основывал свою теорию ВАЗ в значительной степени именно на интуиции. Конечно, Паутина включает в себя некомпьютерные формы сетевой работы, такие как самиздат, черный рынок и т. д., — но желание работать со всем потенциалом неиерархической информации логически приводит нас к компьютеру как к идеальному инструменту. Итак, я жду, когда хакеры докажут, что я прав, что моя интуиция меня не подвела. Ну, где моя репа?

У нас нет желания как-то определять ВАЗ или вырабатывать догмы, касающиеся способов их создания. Вместо этого мы говорим: ВАЗ уже создавались, будут создаваться и создаются сейчас. Тем не менее весьма важно и интересно взглянуть на прошлое и настоящее какой-нибудь ВАЗ и поразмышлять о действиях, которые следует предпринять в недалеком будущем. Для этого мы вспомним несколько типичных примеров и, таким образом, сможем охватить весь комплекс в целом и, возможно, даже усмотреть некий «архетип». Вместо того чтобы прибегнуть к энциклопедизму, мы воспользуемся техникой моментальной фотографии, составим из наших снимков мозаику. А начнем мы, скажем... с XVI и XVII веков, с первых поселений в Новом Свете.

Открытие «нового» мира первоначально мыслилось как оккультная операция. Придворный маг Джон Ди, духовный советник Елизаветы I, по всей видимости, изобрел концепцию «магического империализма» и заразил своими идеями целое поколение. Хэлкьют и Рэли[250] попали под действие этого заклинания, и Рэли употреблял свои связи с так называемой «Школой ночи» — группой выдающихся мыслителей, аристократов и адептов — для продвижения в таких начинаниях, как исследование новых территорий, колонизация и картография. Шекспировская «Буря» явилась своего рода пропагандистской брошюрой новой идеологии, а колония в Роаноке была первым практическим экспериментом в этой области.

Алхимический символизм Нового Света связывался с концепцией первоматерии, гиле, с «царством Природы», невинностью и всемогуществом («Virginia»), хаосом или дикостью, каковую материю адепт должен был превратить в «золото», то есть как в собственное духовное совершенство, так и в материальное изобилие. Но в то же время это алхимическое видение до некоторой степени питалось и преклонением перед дикостью, тайной симпатией к ней, чувством восхищения перед ее безобразием. Фигура «индейца» оказалась в фокусе подобных настроений: «Человек» в природном состоянии, неиспорченный «правлением». Калибан [251], Дикий Человек, подобно вирусу распространялся в чреве машины Оккультного Империализма; лес/зверь/дикарь с самого начала были наделены магической силой своего юродства. С одной стороны, Калибан уродлив, а Природа — это «ужасная дикость», с другой — Калибан благороден и ничем не скован, а Природа — Эдемский сад. Этот дуализм, свойственный европейскому сознанию, появился до того, как романтизм и классицизм вступили в свой спор. Он укоренен в Высокой Магии эпохи Возрождения. Открытие Америки (Эльдорадо, Источник Вечной Молодости) кристаллизовало этот эликсир, и в осадок выпали практические схемы колонизации.

В начальной школе всем нам говорили, что первые поселенцы в Роаноке потерпели неудачу. Колонисты исчезли, оставив лишь загадочную записку: «Ушли к кроатанам». Впоследствии на сообщения о «сероглазых индейцах» смотрели как на легенды. Учебник намекает, что индейцы перебили беззащитных поселенцев. Но «Кроа-тан» — совсем не мифическое Эльдорадо: так действительно называлось соседнее племя дружественных индейцев. Несомненно, поселенцы просто перебрались с побережья в Великое Мрачное Болото и смешались с племенем. И сероглазые индейцы существовали на самом деле — они есть и сейчас, и они продолжают называть себя кроатанами.

Итак, самая первая колония Нового Света предпочла разорвать договор с Просперо[252] (Ди/Рэли/Империя) и уйти с Калибаном к Дикарям. Они выбыли из состязания, из сражения с Природой. Они стали «индейцами», «туземцами», хаос предпочли ужасной службе плутократам и интеллектуалам Лондона.

Когда там, где была «Земля Черепахи», воцарилась Америка, кроатаны осталось в ее соборной душе. За пределами фронтира люди все еще по преимуществу жили в царстве Природы (а не Государства), и в их сознании постоянно таилась возможность одичания, искушение покончить с Церковью, фермерством, грамотностью, налогами — короче, всем бременем белого человека — и, так или иначе, «уйти к кроатанам». Более того, когда Английская революция сначала была предана Кромвелем, а затем задушена в ходе реставрации Стюартов, волны протестантских радикалов добровольно или поневоле потекли в Новый Свет (который отныне стал тюрьмой, местом ссылки). Антиномианцы, фэмилисты, разбойные квакеры, левеллеры, диггеры и ран-теры попали под оккультную тень Дикости и бросились в ее объятья.

Энн Хатчинсон и ее друзья — самые известные (то есть принадлежащие к самому высшему классу) из антиномианцев[253] имели несчастье попасться на удочку колониальной политики Побережья, но совершенно ясно, что существовало и радикальное крыло движения. Те случаи, которые упоминает Готорн[254] в своем «Майском дереве на Лысой горе», абсолютно исторически достоверны. Похоже, что экстремисты решили сообща низложить христианство и обратиться в язычество. Если бы они преуспели в объединении со своими индейскими союзниками, в результате могла бы возникнуть синкретическая антиномиано-кельтско-алгонкинская религия, нечто вроде североамериканской Сантерии[255] в ХVII веке.

Сектанты почувствовали себя гораздо лучше и просто расцвели там, где власть функционировала спустя рукава и погрязла в коррупции — на Карибских островах, где столкновение интересов соперничавших европейских держав привело ктому, что многие острова не были заселены, а на некоторые даже никто не предъявил права. Барбадос и Ямайка, в частности, должны были привлекать экстремистов, и я верю, что левеллеры и рантеры внесли свою лепту в создание буканьерской «утопии» на Тортуге. Здесь впервые благодаря Эсквемелину[256] мы можем изучить удачный прототип ВАЗ, существовавший в Новом Свете, чуть более глубоко. Спасаясь от отвратительных «достижений» империализма, таких как рабство, крепостное право, расизм, нетерпимость, от насильственной военной службы и плантаций, где человек гнил заживо, буканьеры пошли по стопам индейцев: женились на местных женщинах, считали негров и испанцев равными себе, не признавали национальностей, избирали своих капитанов демократическим голосованием и обращались к «царству Природы». Провозгласив себя в состоянии «войны со всем миром», они отправлялись пиратствовать, объединяясь вокруг контрактов, называемых «статьями», которые были настолько эгалитарны, что гарантировали капитану лишь на четверть или на половину больше той доли, которую получал каждый член команды. Телесные наказания были запрещены — ссоры улаживались общим голосованием или в рамках дуэльного кодекса.

Совершенно неверно считать пиратов этакими морскими разбойниками с большой дороги или даже провозвестниками капитализма, как это делали некоторые историки. Пираты были, по сути, «социальными бандитами», хотя ядра подобных сообществ являлись не традиционными крестьянскими общинами, а «утопиями», созданными ex nihilo in terra incognita, анклавами полной свободы, захватившей белые пятна на карте. После падения Тортуги буканьерский идеал продолжал жить на протяжении всего «Золотого века» пиратства (примерно 1660—1720 гг.) и породил, к примеру, поселения в Белизе, основанные буканьерами. Затем действие перенеслось на Мадагаскар — остров, который все еще не был занят ни одной империей и состоял из карликовых туземных «королевств», возглавляемых вождями племен, которые были рады пойти на союз с пиратами. Там Пиратская Утопия достигла своей высшей формы.

Как полагают некоторые историки, повествование Даниэля Дефо о капитане Миссьоне и основанной им Либерталии, могло быть литературной «уткой», созданной для пропаганды теорий радикального крыла вигов.[257] Однако эта история была включена во «Всеобщую историю пиратов» (1724—1728), большая часть которой до сих пор рассматривается как достоверный и точный источник. Более того, история капитана Миссьона не была опровергнута в те времена, когда книга впервые появилась и были еще живы многие матросы мадагаскарской пиратской флотилии. Они, похоже, верили всей этой истории и, без всякого сомнения, именно потому, что своими глазами видели пиратские анклавы, очень похожие на Либерталию. А в нее, замечу, освобожденные рабы, туземцы и даже традиционные враги, такие как португальцы, приглашались на равных. (Захват кораблей работорговцев с последующим освобождением рабов был основным занятием пиратов.) Землей владели сообща, представители избирались на короткие сроки, добыча делилась поровну; проповедь свободы заходила гораздо дальше, даже дальше, чем того требовал Здравый Смысл.

Либерталия просуществала недолго, и Миссьон погиб, защищая ее. Но большинство пиратских утопий с самого начала создавались как временные образования; в действительности, настоящими «республиками» пиратов были их корабли, которые в море управлялись «статьями». Анклавы на побережьях обычно вообще не имели никаких законов. Последний по времени классический пример — Нассау на Багамах, поселение на побережье, состоящее из хижин и палаток, жители которого отдавались вину, женщинам (и возможно, также и мальчикам, если верить труду Бёрджа «Содомия и пиратство»), песням (пираты чрезвычайно увлекались музыкой и, бывало, даже брали в рейс камерные оркестры). Их торжества закончились в ночь, когда британский флот появился на Багамах. Черная Борода и «Кали-ко Джек» Рекхэм со своей командой пираток перебрались на менее гостеприимные берега и выбрали трудную судьбу, а прочие смиренно приняли королевскую амнистию и поступили на имперскую службу. Но традиции буканьеров возродились как на Мадакаскаре, где пиратские дети-полукровки принялись захватывать туземные королевства, так и на Карибах, где беглые рабы и смешанные банды негров, белых и краснокожих расцвели в горах и глуши под именем «маронов». Маронская община на Ямайке еще пользовалась известной степенью автономии и во многом сохраняла старый уклад, когда Зора Нейл Херстон посетил их в 1920-х годах (см. «Скажи моей лошади»). Мароны Суринама до сих пор исповедуют африканское «язычество».

На протяжении всего XVIII века в Северной Америке возникало множество так называемых «изолированных трехрасовых общин». Этот клинический термин был придуман Евгеническим движением, которое провело первые научные исследования этих сообществ. К несчастью, «наука» служила лишь прикрытием для преследования «полукровок» и бедноты, а «решение проблемы» обычно заключалось в принудительной стерилизации. Ядро таких общин неизменно состояло из беглых рабов и крепостных крестьян, «преступников» (то есть нищих), «проституток» (то есть белых женщин, выбиравших себе в мужья небелых) и членов разнообразных туземных племен. В некоторых случаях, например, как это случилось с индейцами семинола и чероки, традиционная племенная структура вобрала в себя пришельцев; в других случаях образовывались новые племена. Так, мароны Появились на Великих Мрачных Болотах и просуществовали там на протяжении XVIII и XIX веков, принимая в свои ряды беглых рабов, являясь, по сути, железнодорожной станцией американского подполья и служа идеологическим центром, вдохновлявшим восстания рабов. Их религией было ХуДу — смесь африканских, туземных и христианских элементов, и, если верить историку X. Лиминг-Бею, старшины этой веры и лидеры маронов Великих Болот именовались Небесное Сияние Седьмого Пальца.

У рамапогов северной части штата Нью-Джерси (их неправильно называют «белыми Джексона») — другая романтическая и архети-пическая генеалогия: их предками были освобожденные рабы голландских наемников, разнообразные кланы делаверов и алгонкин, всенепременные «проститутки», «гессенцы» (так называли проигравших наемников британской короны, остатки лоялистов и т. д.) и местные бандиты вроде Клодиуса Смита.

Некоторые из этих групп заявляют о своем исламском происхождении, например так называемые делаверские мавры и бен-исмаэлиты, которые мигрировали из Кентукки в Огайо в середине XVIII века. Исмаэлиты практиковали многоженство, никогда не употребляли спиртного, выступали как бродячие негритянские музыканты, женились на индианках, перенимали их обычаи и были до такой степени кочевниками, что ставили свои дома на колеса. Каждый год они кочевали в треугольнике приграничных городов, носящих такие имена, как Мекка и Медина. В XIX веке некоторые из них стали выразителями анархистских идеалов и мишенью особенно жестоких погромов, предпринятых сторонниками евгеники в рамках негласной программы «спасения через уничтожение». Некоторые из ранних евгенических законов были прияты в их честь. Как племя они «исчезли» в 1920-х годах, но, вероятно, пополнили ряды ранних «черных исламских» сект, таких как Храм Мавританской Премудрости. Я и сам рос на легендах о «калликаках», населявших соседние Сосновые Пустоши штата Нью-Джерси (и, разумеется, на книгах Лавкрафта, этого махрового расиста, который был увлечен изолированными общинами). Источником этих легенд были воспоминания местных жителей о клеветнических слухах, распространяемых сторонниками евгеники, штаб которых располагался в Винланде, Нью-Джерси. Оттуда они проводили свои обычные «реформы», направленные против «смешения рас» и «умственного вырождения» в Пустошах (например, публикуя грубо ретушированные фотографии калликаков, представляя их как монструозных выродков).

«Изолированные общины», по крайней мере, те, что сохранили свою идентичность в XX веке, последовательно отвергали и культуру мейнстрима, и черную «субкультуру», к которой их предпочитают относить современные социологи. В 1970-х, вдохновленные индейским ренессансом, некоторые группы, включая мавров и рамапогов, пытались добиться от BIA[258] признания их индейскими племенами. Они получили поддержку от туземных активистов, но в официальном статусе им было отказано. Ведь если бы они победили, то, помимо всего прочего, их победа создала бы опасный прецедент для отверженных всех сортов, от «белых пейотистов» и хиппи до черных националистов, арийцев, анархистов и либертарианцев: пришлось бы давать «резервацию» всем и каждому! «Европейский проект» не может признать и понять существования Дикаря — зеленый хаос все еще угрожает имперской мечте о порядке.

На самом деле, и мавры и рамапоги отвергли «диахроническое», или историческое, объяснение своего происхождения и предпочитают «синхроническую» самоидентификацию, основанную на «мифе» об усыновлении индейцами. Проще говоря, они назвали себя «индейцами». Если бы каждый, кто захотел бы «быть индейцем», мог достичь этого единственно актом самоименования, вообразите, какой мог бы начаться повсеместный уход в Кроатан. Эта старая оккультная тень все еще скитается по остаткам наших лесов (площадь которых, кстати, сильно увеличилась на северо-востоке страны за время, прошедшее с XVIII и XIX веков, поскольку обширные пространства, ранее занятые фермерскими хозяйствами, поросли кустарником. Торо на своем смертном ложе мечтал о возвращении «...индейцев... лесов...» — возвращении униженных).

Мавры и рамапоги, конечно, имели важные причины материального характера, чтобы думать о себе, как об индейцах: в конце концов у них были индейские предки, — но если мы станем рассматривать их самоназвание в аспекте «мифа», а не только исторически, то обнаружим прямую связь с нашим поиском ВАЗ. В племенных обществах существует то, что некоторые антропологи называют таnnenbunden[259]: тотемические общества идентифицируют себя с миром «Природы» в акте оборотничества, перевоплощения в животное-тотем (волки-оборотни, ягуары-шаманы, люди-леопарды, ведьмы-кошки и т. д.). В контексте колониального общества (на что указывает Таус-сиг в своей работе о шаманизме, колониализме и дикарях) сила оборотня видится как присущая туземной культуре в целом, поэтому наиболее подавленный сектор общества парадоксальным образом приобретает силу, черпая ее в мифе о своем тайном знании, которого колонизатор боится и жаждет одновременно. Конечно, туземцы на самом деле обладают некоторым тайным знанием; но, отвечая на имперское восприятие туземной культуры как своего рода «духовной дикости», туземцы все более и более осознанно подходят кэтой роли. Даже когда они маргинализованы, их маргинальность излучает ауру магии. До того как пришел белый человек, они были племенами людей. Теперь они «стражи Природы», жители «царства Природы». И вот колонизатор в конце концов соблазнен этим «мифом». Когда америка-нецхочет вырваться и уйти назад к Природе, он с неизбежностью «становится индейцем». Радикальные демократы Массачусетса (духовные наследники радикальных протестантов), которые организовали «бостонское чаепитие» и которые верили в то, что все правительства могут быть уничтожены (весь район Беркшира объявил тогда себя в «царстве Природы»!), считали себя «могавками». Так колонисты, неожиданно обнаружившие, что стали маргиналами по отношению к своей исторической родине, взяли на себя роль маргинализованных туземцев, стремясь, таким образом (по сути) приобщиться к их оккультной силе, к их мистическому сиянию. Мечта «стать индейцем» может быть прослежена в американской истории, культуре и сознании на множестве примеров от «горных людей» до бойскаутов.

Образ сексуальности, связанный с «трехрасовыми» группами также подтверждает нашу гипотезу. «Туземцы», разумеется, всегда имморальны, но расовые ренегаты и отверженные просто должны быть подвержены многообразным извращениям. Буканьеры были мужеложцами, мароны и «горные люди» рожали полукровок, «Джуки и Кал-ликаки» обвинялись в блуде и кровосмешении (ведущим к мутациям вроде полидактилии[260]), дети их бегали голыми и открыто мастурбировали и т. д. и т. п. Возвращение в «царство Природы» парадоксальным образом позволяет практиковать любые «противоестественные» действия; по крайней мере, в это верили пуритане и сторонники евгеники. И поскольку многие люди в морализаторском и расистском обществе тайно мечтали о том, чтобы совершать эти развратные действия, они проецировали их на маргинализов, тем самым убеждая себя в том, что уж они-то остаются цивилизованными и чистыми. В действительности некоторые маргинальные сообщества отвергали общепринятую мораль — уж пираты-то точно! — и, без сомнения, делали многое из того, чего желали подавленные цивилизацией. (А вы разве нет?) «Одичание» — это всегда эротический акт, акт обнажения.

Перед тем как закрыть тему «трехрасовых изолятов», я хочу напомнить вам, с каким энтузиазмом Ницше относился к «смешению рас». Находясь под впечатлением силы и красоты сельскохозяйственных гибридов, он предложил межрасовое скрещивание не только как решение проблемы расы, но и как основополагающий принцип для нового человечества, свободного от этнического и национального шовинизма, образ которого, наверное — предшественник «психических кочевников». Мечта Ницше, похоже, также далека от нас сегодня, как была далека от него самого. С шовинизмом до сих пор все ОК. Смешанные культуры остаются в подчиненном положении. Но автономные зоны буканьеров и маронов, исмаэлитов и мавров, рамапо-гов и «калликаков» продолжают существовать, или же продолжают существовать их истории как свидетельство феномена, который Ницше мог бы назвать «Воля к Власти как Исчезновение». Мы должны вернуться к этой теме.

Примечания:

2

Этот текст первоначально появился в виде электронного письма и широко распространился по Интернету. Печатается с разрешения автора. © John Perry Barlow, 1996. [Перевод В. Харитонова и Е. Кроссера.]

23

По словам Фила Циммермана, автора PGP, политическая оппозиция в Мьянме (бывшая Бирма) использует Pretty Good Privacy на ноутбуках,

24

# David Friedman, «The Machinery of Freedom: Guide to a Radical Capitalism» (Ashland, Olt: Open Court, 1989). Дэвид Фридман — ведущий теоретик анархокапитализма, как и Фридрих Хайек.

25

Организация шифропанков была сформирована в основном Эриком Хью-зом, Джоном Гилмором и мной. Она начала свое существование с реальных встреч в Заливе и других местах и с виртуальных встреч в немодерируемой рассылке. Название дала Джудит Милон: это игра слов «киберпанк» и британского варианта написания «cipher». Подписку на рассылку можно получить, отправив единственное сообщение, subscribe cypherpunks (в теле письма) на адрес majordomo@toad.com. Ждите по меньшей мере 50 сообщений в день. В настоящий момент в списке рассылки около 600 подписчиков.

26

По мнению некоторых людей, уже имеет место злоупотребление ремэйлерами. Шифропанковский ремэйлер был использован для публикации проприетарной хэш-функции RSA Data Security, Inc. в Usenet. Потороплюсь добавить, что это не был ремэйлер, с которым я работаю или который контролирую

232

Эта статья представляет собой отрывок из книги Хакима Бея «Временные автономные зоны», опубликованной издательством Autonomedia. Печатается с разрешения автора и издателя. © Hakim Bey, 1985, 1991. [Перевод С. Кормильцева.]

233

Берроуз посвятил этой теме один из романов своего цикла «Города красной ночи» и повесть «Призрачный шанс».

234

Нельзя не заметить, однако, что ни один спутник-шпион не помог правительству США выследить Усаму бен Ладена и окончательно разрушить «Аль-Каеду», которая устроена по тем же древним принципам «государства» ассасинов.

235

Рантеры — протестантская секта XVII века. Основа их доктрины — всеприсут-ствие Бога, обращение к внутреннему опыту в поисках Христа и отрицание Священного Писания.

236

Хаким Бей имеет в виду ритуал общения с духами в практике северного шаманизма, один из эпизодов которого состоит в том, что шаман находится на крыше хижины, обозначая момент своего подъема в верхний мир или возвращения оттуда.

237

Acte gratuit в экзистенциализме — вознаграждаемая решимость выбора свободы как «осознанной необходимости», по сути — компромисс между бунтом и самоубийством

238

В оригинале band, однако «банда» в сознании жителя России неразрывно связана с «бандитизмом». С точки зрения отечественной школы «истории первобытного общества» (исторической антропологии) следовало бы сказать «первобытное человеческое стадо», однако «стадо» справедливо представляется нам собранием тупых и послушных жвачных животных и больше подходит для характеристики обывателя. В то же время объединение хищников — стая, ассоциируется (благодаря Киплингу, например) с чем-то благородным, автономным и мобильным.

239

Подобное утверждение может показаться странным, поскольку современное массовое общество как раз небезразлично к запаху и вкусу. Однако во времена Фурье отношение буржуазии было именно таково: «приличный человек не должен ничем пахнуть». К XX веку это правило эволюционировало: «приличный человек не должен пахнуть потом»,— и реализуется посредством антиперспирантов.

240

ИРМ — «Индустриальные рабочие мира», радикальная рабочая организация начала XX века, ратовавшая за объединение пролетариата во всемирный профсоюз.

241

Потлач — распространенная у североамериканских индейцев специфическая форма экономического обмена, реализующего посредством одаривания гостей с явным (или неявным) предположением взаимного дара. Потлач отличается от обычного подарка избыточностью, доходящей до нанесения реального экономического урона племени.

242

Номады — кочевники.

243

Раззья {араб.) — полупиратский военный набег.

244

Интерзона — термин из романа Берроуза «Голый завтрак», герой которого попадает в нее, будучи инспирирован так называемым «черным мясом» — сильнодействующим наркотиком, вырабатываемым из мяса «гигантских морских многоножек».

245

«Трон» — художественный фильм (1982) с элементами компьютерной графики, где метафора киберпространства истолкована буквально. «Нейромант» — культовый киберпанковский роман Уильяма Гибсона (1984), который, собственно, и придумал термин «киберпространство».

246

Terminal {англ.) — букв, «окончательный».

247

Бриколер — тот, кто собирает различные предметы с целью спонтанного создания из них чего-то нового и причудливого (фр. слово «бриколаж», пришедшего из игры в бильярд, активно использовал Кло Леви-Стросс для описания процесса порождения мифов).

248

1 см3 парного молока от здоровой коровы содержит до 3 млрд бактерий (в основном полезных). Этого ужасающего для пуританского сознания факта, наряду с соображениями экономической политики, видимо, оказалось достаточно, чтобы правительство США запретило всякую торговлю молоком без предварительной пастеризации в промышленных условиях.

249

Мамей (Pouteria sapota)—фрукт с красной плотной кожицей и оранжево-красноватой мякотью, напоминает по вкусу сладкий картофель и используется скорее как овощ, чем фрукт, его добавляют в супы, салаты (в том числе фруктовые) и десерты.

250

Видимо, опечатка, и автор имел в виду Хэклюта. Ричард Хэклют(1552?—1616), английский географ и историк географических открытий, собиратель и публикатор рассказов мореплавателей, пропагандист английской колонизации Северной Америки, автор знаменитого трехтомного труда «Важнейшие мореплавания, путешествия, торговые дела и открытия Английского Государства» (1598—1600); названное в его честь Hakluyt Society (осн. 1846) до сих пор занимается публикацией материалов о ранней истории географических открытий. Сэр Уолтер Рэли (15547—1618) — бретер, писатель, вице-адмирал, путешественник: один из основателей английских колоний в Северной Америке в Виргинии, организатор многочисленных экспедиций, в том числе в поисках Эльдорадо.

251

Калибан —дикарь, персонаж «Бури» Шекспира.

252

Просперо — персонаж «Бури» Шекспира, воплощающий цивилизаторский дух.

253

Антиномианство отвергает закон как таковой: как утверждают его сторонники, христиане не под законом, а под божественной благодатью.

254

Натаниэль Готорн (1804—1864) — американский писатель, автор романа «Алая буква».

255

Сантерия — афро-американская синкретическая секта католического толка. Первые общины сантерия появились в середине XIX века на Кубе в результате слияния католицизма с традиционными верованиями йоруба. Вероучение сантерия основано на Библии и африканских устных преданиях, и в нем сложно переплетены христианские представления и политеизм. Принадлежность к католической церкви является необходимым условием вступления в секту.

256

Эсквемелин — врач, мореплаватель и хронист неизвестного происхождения, опубликовавший в 1678 году уникальный труд «Пираты Америки», переведенный на все европейские языки и ставший основным источником по истории пиратства

257

В настоящее время реальное существование Либерталии подтверждено рядом независимых источников, в том числе дипломатической перепиской шведского двора, дважды выходившего на связь с «республикой» и архивными материалами русского двора (Петр I планировал заключить союз с Либерталией, считая ее монархией, и даже снарядил на Мадагаскар секретную эскадру, которая трижды безуспешно пыталась достичь острова).

258

Bureau of Indian Affairs — Бюро по делам индейцев.

259

Видимо, опечатка, и автор имел в виду mannerbunden (нем.) — мужские союзы.

260

Полидактилия — генетическая мутация, выражающаяся в появления лишних пальцев на руке.