|
||||
|
|
Глава XVIIIОкончательное поражение Марии Медичи
 Как могла относиться ко всему этому сама Мария Медичи? Историк Ги Шоссинан-Ногаре отвечает на этот вопрос так:
А Франсуа де Ларошфуко в своих «Мемуарах» пишет:
Кардинал же, получив в свое распоряжение достаточно времени и необходимые средства, сумел рассеять ревность короля и оградить себя от происков его матери. При этом, по словам Франсуа де Ларошфуко, «еще не чувствуя себя в силах сломить ее, он не упустил ничего, что могло бы поколебать ее положение. Она же, со своей стороны, сделала вид, что искренно помирилась с ним, но ненависть к нему затаила навсегда»185. Шанс для решительного отмщения представился кардиналу в 1630 году, когда король едва не умер от дизентерии. По свидетельству все того же Франсуа де Ларошфуко, король занемог «настолько опасно, что все сочли его болезнь безнадежной»186. В самом деле, 22 сентября у Людовика поднялась температура, и он был уложен в постель. Мария не отходила от него. Жар усиливался, ежедневные кровопускания ничего не давали, и доктора начали серьезно опасаться за его жизнь. Людовик попросил своего духовника сказать, не умирает ли он, и отец Сюффрен дал понять, что некоторые основания для беспокойства действительно есть. Собрав все силы, король исповедался и попросил о последнем причастии. Двадцать девятого Людовику стало еще хуже, и он приготовился к смерти, помирившись с матерью и попросив передать своим подданным, что просит у них прощения. Доктора не были уверены, что король доживет до следующего дня… Вокруг только и говорили, что во всем виноват кардинал де Ришельё, что это он подверг опасности жизнь короля, настояв на экспедиции в Италию. Придворные гадали, каким будет состав Совета после смерти короля и восшествия на престол Гастона. Сможет ли Анна Австрийская выйти за него замуж? Будет ли Ришельё отправлен в ссылку, заточен в тюрьму или же казнен? Но… Людовику вдруг стало лучше. * * *Убедившись в том, то опасность миновала, Мария попыталась поговорить с ним. Для поддержки она взяла с собой Гастона, предварительно накачав его наставлениями типа «Будь тверд, дорогой мой мальчик» или «Мы знаем, чего хотим, и, клянусь Богом, добьемся этого». – Я буду тверд, как скала, – пообещал Гастон. В своей мстительной решимости уничтожить ненавистного им кардинала они были удивительно похожи друг на друга Людовик чувствовал себя еще очень слабым. Когда он появился, Мария шагнула навстречу, и они холодно поприветствовали друг друга. Гастон поцеловал старшему брату руку, но так, что это выглядело скорее как оскорбление, а не как почтение. Побагровев, король устремил свой взгляд на мать. – Мне бы хотелось, чтобы наш разговор был приватным. Как у матери с сыном и как брата с братом. С позволения Вашего Величества, конечно… – Да, да, я понимаю, – кивнул Людовик. – Но в этом случае прошу вас снизить накал воинственности. По вашему лицу я вижу, что вы озлоблены. Вижу также, как недоволен Гастон. Клянусь, я сыт по горло подобными сценами! После этого Людовик опустился в кресло и уставился на собственные туфли, что делал всегда, когда сильно волновался. Мария подошла к нему. Рядом с ней король выглядел таким жалким, что у нее возникло желание как следует встряхнуть его, чтобы привести в чувство. – Ваш брат несчастен, так как с ним обращаются несправедливо, – сказала она. – И я… я тоже несчастна. Людовик поднял голову. Глаза его были полны тоски. – Мой брат, герцог Орлеанский, чем только не владеет – городами, поместьями, огромным состоянием. Он может делать все, что ему вздумается. Что же ему еще от меня надо? – Я хочу жениться на Маргарите Лотарингской, сестре герцога Карла Лотарингского, – заявил Гастон. – И я требую вашего разрешения на то, чтобы я сам мог сделать выбор! – А еще, – подхватила Мария, – у Гастона должны быть крепости, и он должен получить правление над Иль-де-Франсом, Суассоном, Куасси, Шарни, Лионом и Монпелье. – А что еще? – поинтересовался король. – Брачный союз с женщиной, отец которой меня ненавидит, самые главные крепости в моем королевстве… Почему бы вам не потребовать и мою корону в придачу? Ведь именно этого вы и добиваетесь! – Он резво поднялся на ноги. – Мой ответ – нет! Нет и еще раз нет! – Стойте! Толстые пальцы Марии ухватили Людовика за рукав. У нее опять не получилось держаться спокойно. Ненависть к старшему сыну вспыхнула в ней с новой силой. – Вы пренебрегаете просьбами Гастона, как будто он какое-то ничтожество, тогда как он – ваш наследник. И еще рассуждаете о короне Франции! Глупец, как легко было бы сорвать ее с вашей головы, если бы мы именно этого добивались! Вы говорите о жадности и измене Гастона! Лучше подумайте о том, как он вам верен, как отверг искушение взять все, попросив вместо этого так мало. Послушайте меня! Требования Гастона – это одно, но теперь займемся вторым, не менее важным. Ришельё по-прежнему у власти. Я ждала… Я была терпелива… Но теперь я заявляю, что вы просто обязаны избавиться от него! Иначе мира между нами не будет! Голос королевы-матери был слышен снаружи, даже несмотря на закрытые двери. – Ах, вот как?! – крикнул Людовик. Мария удивленно смолкла. А ее старший сын, все более распаляясь, продолжал: – Никого не заботит состояние моего духа и здоровья! Вы все не даете мне покоя ни днем, ни ночью! Вы постоянно требуете бог весть чего! Вы оскорбляете и высмеиваете меня, побуждая брата делать то же самое! Но я отвергаю ваши требования! Абсолютно все ваши требования! И Ришельё, нравится вам это или нет, останется при мне… – Не в силах справиться с наплывом чувств, Людовик стал заикаться: – Если бы вы… вы… вы… испытывали хоть какую-то привязанность ко мне… Если бы хоть не… не… немного подумали о моем благополучии… Вы не захотели бы раз… разлучить меня с кардиналом… – Ваш кардинал – предатель! – решительно заявил Гастон. – Он служит только самому себе! Он набивает карманы и укрепляет свою власть! Послушайте меня, король, настало время выбирать: или мы, или он. Мы с матерью отказываемся терпеть его бесцеремонные вмешательства в наши дела. Он должен уйти! – Да, а если он не уйдет, – снова закричала Мария Медичи, – уйду я! – Из ее глаз хлынули слезы, а из уст полились оскорбления. – Неблагодарный сын! Я делала для вас все, что могла! Долгие годы после смерти мужа я сохраняла корону на вашей голове! Я отдала вам свою жизнь, и каково же вознаграждение? Где благодарность и любовь, которые вы обязаны проявлять по отношению ко мне? Их нет! Зато вы открыто предпочитаете этого выскочку, этого мелкого интригана-предателя! И кому предпочитаете? Собственной матери! Людовик молчал. Глядя на искаженное злобой лицо, он вдруг почувствовал невероятную усталость. Его обвиняют в том, что он предпочел кардинала де Ришельё своей матери… Но Ришельё никогда не давал ему повода чувствовать себя мальчишкой в одежде короля. Кардинал не обременял его заботами и не подчеркивал свою роль и значение. Он… он был как подушка между ним, королем, и двором, с которым надо быть настороже… Людовику вдруг стало ясно, насколько верны обвинения матери: он действительно предпочитал ей Ришельё. И не только ей, но и всем остальным… – Так вы прогоните его? – продолжала настаивать Мария. – Пообещайте, что этот дьявол во плоти уже завтра будет находиться в Бастилии! – Если вы не сделаете этого, брат, – поддержал мать Гастон, – то я знаю, как себя защитить. – А я покину двор и вас раз и навсегда! – топнула ногой Мария. Людовик заколебался. Так остро этот вопрос никогда не вставал. – Умоляю, – вдруг сказал он, – ради меня, простите кардинала и верните ему свое благоволение. Я согласен. Ты, Гастон, получишь нужную тебе невесту. Если настаиваешь, то и Иль-де-Франс тоже. Но, прошу, перестаньте преследовать кардинала… – Никогда! – решительно заявила Мария. – Никогда! – как эхо, повторил Гастон. – Будете держаться этого ничтожества, и вас покинут все, даже последние друзья, – пригрозила королева-мать и сделала шаг в сторону сына; тот невольно отшатнулся. – Ну же, каков ваш ответ? Мы ждем! У Людовика разболелась голова, и он уже готов был уступить, но все же он преодолел минутную слабость: – Ришельё останется, мадам. Это мое окончательное решение. Повернувшись, он подошел к дверям и постучал по ним тростью с золотым набалдашником. Дверь тут же отворилась, и король оказался в окружении своих приближенных. Почувствовав себя в безопасности, он еще раз повернулся, сделал поклон и стремительно удалился. – Лжец, обманщик! – закричала ему вслед Мария и выругалась по-итальянски. Потом она обратилась к Гастону: – Нас не заставят свернуть с пути, сын мой. Мы осуществим наш план. Пойдем и обсудим наш следующий шаг в этой игре. Возможно, кровавой игре – не исключено и такое… Они еще дождутся… Этот его любимый кардинал… Мы с ними покончим, а Людовик еще не раз пожалеет, что встал на его сторону… * * *От досады Мария искусала себе все губы. – Он отказал нам… Не могу в это поверить… А ведь я так надеялась, что один-единственный раз Людовик поступит, как настоящий мужчина… – Опустившись в кресло, она принялась обмахивать себя веером; щеки ее стали багрово-красными. – Он словно обручен с этим мерзавцем Ришельё… – Их можно разлучить только силой, – сказал Гастон, и его лицо озарилось торжествующей улыбкой. – Я намерен уехать из Парижа, отправиться в Орлеан и там поднять свое знамя! Я пошлю письма всем изгнанным принцам, и мы объявим войну Ришельё. Другого пути у нас нет! – И Испания поможет нам! – объявила Мария, а сама подумала, влюбленно глядя на младшего сына: «Вот мужчина с настоящим характером. Он достоен быть королем Франции!» После короткой паузы она добавила: – Надо быть очень осторожными, Гастон. Если этот дьявол пронюхает о наших планах, нам не сносить головы. * * *Многие очевидцы тех событий утверждают, что Медичи уже давно готовила отставку кардинала де Ришельё. Более того, когда ее старший сын балансировал между жизнью и смертью, она приняла решение арестовать кардинала, если король умрет, и заточить в лионскую тюрьму Пьер-Ансиз, поручив надзор за ним Шарлю д’Аленкуру, коменданту Лиона. Но… Людовик справился с болезнью. А попытка давления на него провалилась. И тогда она решила еще раз поговорить с сыном. – Мне жаль, – вкрадчиво сказала она, – что наша предыдущая встреча была столь драматичной. Как любящая мать, я не желаю вступать с вами в борьбу. Но… если и вы хоть немного любите меня, выбор должен быть сделан… Кардинал или я… Когда их беседа (на этот раз с глазу на глаз) достигла наивысшего накала, в комнату без стука вошел Ришельё. Его, конечно же, предупредили о визите Марии, и он понял, что король, ослабленный болезнью, под натиском этой коварной женщины может переменить свое решение. Рассказывают, что Медичи, увидев кардинала, пришла в ярость и обрушила на него шквал оскорблений. Ришельё якобы упал на колени и зарыдал. Еще говорили, что он выразил готовность публично высказать свою благодарность королеве-матери за то, что она для него сделала. Ни на кого из многочисленных мемуаристов полностью положиться нельзя, но многие утверждают, что Ришельё все-таки попросил отставки, и произошло это 10 ноября 1630 года. Людовику с трудом удалось успокоить мать, и он велел кардиналу уйти. Очевидцы утверждают, что, отправляясь в свои покои, он сделал вид, что не заметил Ришельё, покорно ждавшего его во дворе. Окружению королевы-матери показалось, что победа Марии Медичи несомненна. Вроде бы так считал и сам Ришельё и даже готовился уехать из Парижа. Но на самом деле все выглядело несколько иначе. – Что мне делать? – обратился к кардиналу король. – Она же моя мать… Ришельё, помогите мне, дайте совет, как поступить… На глазах короля проступили слезы. Он бросился в кресло, и принялся нервно потирать колени. – Сир, подумайте о своем положении, – голос кардинала был полон жалости. – Ваш брат ненавидит вас. Боюсь, ваша власть в опасности. – Я знаю, я знаю! Но моя мать… Она же не будет помогать заговорщикам? Слова ничего не стоят, Ришельё. – Увы, – вздохнул кардинал. – Позвольте мне напомнить вам кое-что? – Да, конечно… – Когда Гастон женился на герцогине де Монпансье, он получил огромное приданое. И где оно теперь? Я слышал, ваша мать продала кое-что и дала Гастону деньги на покупку оружия… Людовик застонал. Его мать поддерживает восстание против собственного сына! Понятно, почему ей хочется избавиться от кардинала. Устранив Ришельё, они убьют и его, короля Франции… Скорее всего, отравят… Во Флоренции, на родине матери, так всегда избавлялись от неугодных. Ее нужно остановить… Срочно… Всеми доступными способами… – Ришельё! – Да, сир? – Мою мать… нельзя оставлять на свободе. Но как это сделать? Людовик встал. Его лицо было угрюмо. – Прикажите ее двору отправиться в Компьень, – сказал кардинал. – Об остальном я позабочусь сам. Я поступлю с Ее Величеством так, как если бы она была моей матерью. – Да будет по вашей воле… Но… нельзя ли ускорить? Я уже больше не могу… – Поверьте, сир, не пройдет и недели, как все закончится, и вы станете в значительно большей степени королем Франции, чем сейчас. * * *Был такой разговор или нет, точно сказать невозможно. Важно другое: ситуация вдруг повернулась в самом неожиданном ракурсе. Король (и это исторический факт) призвал кардинала к себе и объявил ему о своем решении: он намерен защитить его от клики, пользующейся благосклонностью Марии Медичи. Дальше – больше. Людовик отверг просьбу Ришельё об отставке и сказал, что советы кардинала для Франции более ценны, чем советы вдовствующей королевы. Потом он сказал, что источник зла – не сама Мария Медичи, а ее окружение, с которым он намерен разделаться в самое ближайшее время. Король пригласил к себе министров и государственных секретарей. Самые ярые сторонники Марии были сняты со своих постов и отправлены в изгнание. Этот день вошел в историю как День одураченных. В самом деле, 10 ноября карьера (а то и жизнь) кардинала висела на волоске, и его враги уже праздновали победу, all ноября многие из них были отправлены в темницы. Вернемся опять к событиям 10 ноября. Сначала Мария оскорбила племянницу кардинала де Ришельё, которую согласилась принять в состав своих фрейлин, а затем и самого кардинала, сумевшего по потайному ходу попасть в кабинет, где разговаривали Их Королевские Величества. Франсуа де Ларошфуко в своих «Мемуарах» рассказывает:
Казалось бы, для Ришельё все было кончено, и Мария, уверенная в своем сыне (что он никогда не предпочтет ей кардинала), открыто стала праздновать свою победу. Слух об опале де Ришельё распространился очень быстро, и почти никто из придворных уже не сомневался в том, что первый министр окончательно низложен. Но король, которому хотелось слыть человеком справедливым, решил, что государство для него значит больше, чем собственная мать. А государству необходим был такой человек, как кардинал де Ришельё. Конечно, подобное решение было трудным для короля. И возможно, оно было бы другим, не пренебреги Мария советами не оставлять сына наедине с его извечной неуверенностью. Но… Король жил в Версале, тогда небольшом охотничьем замке, и Мария не смогла пересилить себя, чтобы хотя бы на время переселиться в Версаль. Жизнь без привычных удобств казалась ей невыносимой, и столь разумный совет был отвергнут. Ришельё же, ловко овладев волей короля, заставил его принять то решение, которое было принято. В результате кардинал, который, как утверждают некоторые, уже готовился укрыться в одной из крепостей, остался на своем месте, а вот на его противников посыпались кары одна страшнее другой: Маргарита Лотарингская, принцесса де Конти, дочь герцога Генриха де Гиза, организатора убийств гугенотов в Варфоломеевскую ночь, и Карл IV Лотарингский, герцог де Гиз, ее брат, были изгнаны из Франции; Франсуа де Бассомпьер, отличившийся при осаде Ла-Рошели и ставший маршалом, попал в Бастилию; хранителя печати Мишеля Марильяка, ставленника королевы, посадили в тюрьму, где он оставался до самой смерти, а его брату, маршалу Луи де Марильяку, отрубили голову на Гревской площади. Этот скорбный список можно было бы продолжить. За многими не было никакой вины, кроме близости к Марии Медичи. Франсуа де Ларошфуко, отец которого тоже пострадал, в своих «Мемуарах» констатирует: * * * Двадцать третьего февраля 1631 года Мария Медичи занималась своим утренним туалетом. Дело происходило в Компьенском замке, в семидесяти километрах к северо-востоку от Парижа; королева-мать готовилась к поездке в столицу, желая еще раз поговорить со старшим сыном. Неожиданно ей объявили, что прибыл кардинал де Ришельё. Сказать, что она была удивлена, – ничего не сказать. Взаимные приветствия дались обоим с видимым трудом. – Мадам, – вкрадчиво начал кардинал, – в стране давно уже происходят странные события, и я думаю, очень скоро Франция будет аплодировать решению, которое мы наконец приняли… – Не понимаю, что вы хотите сказать. – Она старалась говорить спокойно, но было видно, что слова кардинала обеспокоили ее. – Я прибыл в Компьень, чтобы сказать вам: королевство устало от бесконечных войн и заговоров. Они ведут Францию к катастрофе, и мой долг – положить конец этому. – Я отказываюсь понимать вас, месье… – Я прибыл, мадам, чтобы сказать вам: один из нас должен принести себя в жертву, чтобы дать дорогу другому. Надеюсь, вы догадываетесь, кто должен? – Что-о?! Вы говорите это мне, представительнице великого рода Медичи, королеве Франции, вдове короля Генриха! Да кто вы такой? В ответ кардинал лишь презрительно усмехнулся. – О вашем визите, месье, – продолжила Мария Медичи, – непременно будет доложено моему сыну. А теперь соблаговолите уйти. – Одну минуту, мадам. Мне нужно передать вам еще кое-какие распоряжения. – Распоряжения?! Мне?! – Королева-мать в бешенстве схватила серебряный колокольчик, чтобы вызвать охрану. В дверях появились два рослых гвардейца. – Немедленно вышвырните отсюда этого человека! Немедленно! Вон! – Мадам, неужели вы до сих пор ничего не поняли? – спокойно произнес кардинал. – Речь идет о вашем аресте. И это больше не ваши гвардейцы. – Изменники! – затопала ногами Мария. – Какой позор! Какая низость! Узнаю ваш стиль, господин кардинал! – Успокойтесь и выслушайте меня, – продолжил де Ришельё. – Вам нужно уехать как можно дальше от Парижа. Прежде всего в целях вашей же безопасности, а также, чтобы обеспечить безопасность тем лицам, судьба которых вам небезразлична. – Кого вы имеете в виду? Все и так уже либо уничтожены, либо находятся… – Вам необходимо принять эти условия, мадам, – оборвал ее кардинал. – Отвратительное ничтожество, да будь ты проклят! – выкрикнула королева-мать, понимая, что сопротивление бесполезно. * * *Конечно же, кардинал имел в виду Гастона Орлеанского, младшего сына Марии Медичи, по-прежнему считавшегося престолонаследником (до рождения Людовика XIV еще оставалось семь лет). Понятно, что у Гастона были сложные отношения с венценосным братом. Понятно также, что его судьба не могла быть безразлична его матери. Как видим, кардинал де Ришельё всегда бил точно в цель. В начале 1630 года Гастону было двадцать два года. Он был красивым молодым человеком, ветреным и коварным, однако в меру любезным. Всем было ясно, что его видимое примирение с братом не могло продлиться долго. Сам он прекрасно понимал, что его шансы получить вожделенную корону (при отсутствии детей у Людовика) достаточно велики. В его власти было развязать гражданскую войну. И он вполне мог рассчитывать на поддержку со стороны старой аристократии. Тридцатого января 1631 года, посетив кардинала де Ришельё, Гастон взял назад свое предложение дружбы. Сначала он отправился в Орлеан, а затем, через несколько месяцев, появился в Безансоне, находившемся под управлением испанцев. Кардинал де Ришельё поднял тревогу и доложил обо всем королю. В принципе, разговаривая с Марией Медичи, кардинал не блефовал: теперь судьба Гастона Орлеанского была в его руках. Марии, обожавшей Гастона и готовой ради него на все, ничего не оставалось, как подчиниться. Местом ссылки ей был предложен небольшой городок Мулен. Оскар Егер в своей «Всемирной истории» пишет:
Мария согласилась отправиться туда, но попросила, чтобы ей позволили некоторое время пожить в Невере, пока Мулен не будет очищен от свирепствовавшей там заразы, а местный замок не отремонтируют должным образом. Совет дал ей такое разрешение, но она все равно предпочла остаться в Компьене. Когда 20 марта 1631 года Людовик написал ей, что Мулен полностью готов к приему Ее Величества, она опять нашла массу отговорок для того, чтобы отсрочить свой отъезд. Кардинал де Ришельё подсказал королю, что его мать, возможно, готовит побег. * * *Собственно, это было в ее стиле. Мария находилась на грани отчаяния. Попытки хоть как-то воздействовать на Людовика ни к чему не привели. Почему? Да потому, что каждый раз на пути королевы-матери оказывался «этот гнусный» де Ришельё! Иногда, уступая приступам ярости, она проклинала себя за слабость. Иногда буквально выла от осознания, что упустила момент, когда можно было проткнуть «отвратительного Ришельё» кинжалом, как делали в ее родной Флоренции. Мария слишком ненавидела кардинала и не могла с этим жить. Такую ненависть может победить только прощение, но ни о каком прощении не могло быть и речи! Вечером 18 июля 1631 года она все же покинула Компьень. Местная охрана проморгала побег. На первых порах Медичи намеревалась остаться во Франции, в приграничном городке Ла-Капель, у друга ее любимого сына Гастона маркиза де Варда, который пообещал ей приют. Но о планах королевы стало известно кардиналу де Ришельё. Опасаясь возможного преследования, Мария (в свою очередь оповещенная) была вынуждена пересечь границу. Вечером 20 июля она прибыла в Авен, ближайший город на принадлежавшей испанцам территории, а потом отправилась в испанские Нидерланды – сначала в Моне, а затем в Брюссель. Оскар Егер в своей «Всемирной истории» констатирует:
Людовика новость о бегстве матери повергла в ужас. Как водится, он сразу же пал духом, решив, что раз мать на свободе, то она непременно отомстит ему. Уж он-то знал, что она способна отомстить… Одновременно проснулись и надежды врагов кардинала де Ришельё. Сам кардинал, казалось, отнесся к сообщению о побеге королевы-матери совершенно равнодушно. Если он и проявил какие-то чувства, которые можно трактовать как опасение, то лишь в связи с тем, что Гастон Орлеанский вновь выступил против своего брата, получив поддержку нескольких герцогов, собравших свои отряды в Лангедоке и готовых к походу на Париж. Находясь в Брюсселе, Мария писала Людовику гневные письма, обвиняя де Ришельё во всех мыслимых и немыслимых грехах. Она даже обратилась в парижский парламент с призывом осудить кардинала за узурпацию власти в стране. В результате Людовик был вынужден выступить перед судьями и опровергнуть утверждения своей матери. Историк Энтони Леви пишет: * * * Гастон Орлеанский тем временем набрал армию и, обретя союзников, в том числе в лице герцога де Монморанси192, знаменитого своей отвагой и многочисленными победами, вступил в бой с войсками короля и кардинала де Ришельё. Но на деле войска Гастона, пусть и многочисленные, оказались всего лишь «разношерстным сборищем валлонов, испанцев и французских дезертиров»193. Реальность быстро расставила все по своим местам. Достаточно сказать, что Гастон, редко проявлявший здравый смысл, вдруг двинул войска на три дня раньше, чем было договорено с опытным Генрихом де Монморанси. Силы испанцев сосредоточились на границе с Францией. Но до успеха восстания в Лангедоке вступать в войну они не намеревались. В конечном счете уверенность кардинала в успехе оправдалась: как бы французы ни сожалели о суровом правлении своего первого министра и об обращении короля с матерью, им еще меньше нравился союз Марии Медичи с младшим сыном, грозивший обернуться вторжением в страну армии наемников. Первого сентября 1632 года две армии встретились в сражении при Кастельнодари. Королевской армией командовали маршалы Анри де Шомберг и Жак де Ла Форс. Бунтовщиками – герцог де Монморанси и Гастон Орлеанский. Войска короля начали теснить людей Гастона, и он позорно бежал с поля боя, оставивив в полном беспорядке свои силы. Герцог де Монморанси был несколько раз ранен и взят в плен. Военная кампания закончилась полной победой Людовика XIII и кардинала де Ришельё. Тем, кому удалось бежать и кто мог бы поддаться искушению снова собраться под знаменами Гастона, был преподнесен урок в виде публичной казни герцога де Монморанси. Это был один из самых родовитых дворян Франции. Он не принадлежал к ярым противникам кардинала, но, на беду, находился под сильным влиянием своей жены, а та была сторонницей Марии Медичи и Гастона Орлеанского. Фактически именно она, как это нередко бывает в истории, подтолкнула мужа к государственной измене. Когда истекающий кровью герцог был взят в плен, во французском обществе надеялись, что, учитывая его высокое происхождение, он будет прощен. К Людовику XIII и кардиналу де Ришельё поступали многочисленные ходатайства о помиловании. Но кардинал заявил: – Нынешнее положение дел таково, что диктует потребность в большом уроке.»Большой урок» был преподнесен 30 октября 1632 года – герцог де Монморанси, еще не оправившийся от полученных ранений, был казнен. Казнь произвела сильное впечатление, ведь речь шла о дворянине, чья родословная велась с X века. По своему положению герцог шел сразу после принцев крови, к тому же он был молод (всего тридцать семь лет), красив, популярен и даже любим, но всегда такой нерешительный король вдруг проявил полную солидарность со своим первым министром. А ходатаям за жизнь мятежного герцога он ответил: – Я не был бы королем, если бы позволил себе иметь личные чувства. Вслед за этим полетело немало и других голов. В тюрьмах оказались многие знатные лица Франции. Те же, кому Людовик и кардинал де Ришельё не сумели предъявить реальных обвинений в измене, были устранены при помощи королевских указов, по которым в те времена можно было без суда и следствия бросать за решетку на любое количество лет. Охваченный паникой Гастон Орлеанский сбежал – сначала в испанский Франш-Конте, а затем в Лотарингию. * * *Когда Мария Медичи, находившаяся в это время в Брюсселе, серьезно заболела, она потребовала Франсуа Вотье, своего личного врача, которого кардинал де Ришельё бросил в Бастилию. Ей, естественно, было отказано в самой жесткой форме. Несчастная женщина уже готова была наложить на себя руки от бессилия. Заливаясь слезами, она позвала к себе своего астролога Масали, сопровождавшего ее в изгнании. – Скажи, Масали, что ты думаешь о судьбе моего сына Гастона? – спросила она. – На его звезде видны капли крови, благородная королева, но это не означает, что он умрет. – О! Ты хочешь сказать, что он не погибнет в борьбе за свои и мои законные права? – Нет, с ним все будет хорошо, мадам. Но вот кардинал де Ришельё… – Что кардинал де Ришельё? – встрепенулась Мария. Астролог глубоко вздохнул: – Луна в доме Близнецов, Венера противостоит… – Нет, так подробно не надо. Скажи лишь, что ждет этот позор Франции. – Он скоро умрет. – Он умрет! – радостно воскликнула Мария. – Это ничтожество умрет! О, Масали, если это произойдет, можешь просить у меня любые награды! Он умрет! Умрет… – Опустошенная, королева-мать упала в кресло. – А теперь оставь меня, Масали. Я так устала, и мне нужен отдых… Обращаясь к звездам, астрологи часто упускают из виду, что на земле действуют свои законы. Масали не был политиком и потому не мог просчитать, что кардинал де Ришельё, как только Мария пересекла границу и оказалась на испанской территории, сделал все, чтобы нейтрализовать Гастона Орлеанского, находившегося в Лотарингии. С политической карьерой Гастона было покончено. В конце концов он женится на Маргарите Лотарингской, сестре местного герцога Карла IV, и умрет в феврале 1660 года, в возрасте пятидесяти одного года, когда во Франции уже будет править сын Людовика XIII и Анны Австрийской194. * * *В августе 1631 года Гастон приехал к Марии Медичи в Брюссель. Местных правителей, давших им приют, давно уже раздражали конфликты между теми, кто оказался в изгнании, присоединившись к Марии и ее сыну. Сама Мария едва ли не каждый день составляла письма с длинным перечнем нанесенных ей обид, которые отправляла Людовику и всем посольствам в Европе. Больше всего грязи было вылито на голову кардинала де Ришельё, да и королю изрядно досталось. В какой-то мере ей удалось утолить жажду мести, но она уже не могла влиять на европейскую политику. Мария была изгнанницей, а посему с ней никто уже не считался. Обычно дотошный в том, что касается содержания заключенных, кардинал сознательно смотрел сквозь пальцы на «проделки» королевы-матери. Она уже не представляла для него серьезной угрозы. Более того, она даже сыграла ему на руку, сбежав из Компьеня, ибо в провинциальном Брюсселе была на содержании испанской казны. Что касается Гастона, то он, оказавшись в столь неблагоприятных для него обстоятельствах, быстро зачах. Он привык жить на широкую ногу, и теперь ему катастрофически не хватало денег, а на финансовую поддержку со стороны матери не было никакой надежды. К тому же Мария здорово действовала ему на нервы. В результате Гастон сделал вывод, что именно мать стала главной причиной его бедственного положения: ведь у него и мысли не было изменять старшему брату-королю – во все это, дескать, втянула его мать. Именно в таком духе он и написал письмо Людовику, в завершении попросив у него разрешения вернуться на родину. Но если Мария Медичи была «фигурой из прошлого», то наследник престола оставался источником постоянной тревоги. Кардинал де Ришельё (да и не только он) понимал: если Людовик умрет, то именно Гастона призовут во Францию, чтобы взять корону. К тому же, где бы ни появлялся герцог Орлеанский, он всегда оказывался в центре беспорядков. За такими людьми нужен неусыпный контроль, а посему здравый смысл подсказывал кардиналу, что держать Гастона в Париже, вне влияния матери и ее друзей, куда безопаснее. В результате Гастону было объявлено, что он прощен; вдобавок герцог Орлеанский получил огромную сумму – полмиллиона ливров. В сентябре Гастон уехал из Брюсселя, даже не попрощавшись с матерью, и помчался в Сен-Жермен, где, упав к ногам брата, признал все свои ошибки и заверил, что отныне будет истинным другом и его, и кардинала. Как видим, Гастон предал «дело матери так же бессердечно, как и друзей по восстанию»195. При встрече Анна Австрийская назвала Гастона изменником и с тех пор старалась избегать его общества. * * *Между тем католическая Франция стала активным союзником протестантской Швеции и немецких государств, которые восстали против габсбургского императора Фердинанда.
Так начался франко-шведский период знаменитой Тридцатилетней войны в Европе, длившейся, то разгораясь, то утихая, с 1618 года. В1635 году Франция объявила войну Испании. В конфликт также были вовлечены герцогство Савойское, герцогство Мантуанское и Венецианская республика… Когда Швеция перебросила свои войска в Германию, начались грабежи населения, причем со стороны обеих армий, население ответило партизанской войной… С 1638 года в войне обозначился явный перелом в пользу антигабсбургской коалиции. На следующий год шведы вторглись в Богемию, а голландский адмирал Мартин ван Тромп уничтожил испанский флот у Гравелина и в проливе Ла-Манш. Осенью 1640 соединенная франко-шведская армия совершила успешный поход в Баварию. Эта отвратительная война, известная даже фактами каннибализма, вызванного страшным голодом, будет продолжаться до октября 1648 года, то есть до момента подписания Вестфальского мира. Согласно его условиям Франция получит Южный Эльзас и лотарингские епископства Мец, Туль и Верден, Швеция – Западную Померанию и герцогство Бремен, Саксония – Лузацию, область в средней Германии между Одером и Эльбой, Бавария – Верхний Пфальц, а Бранденбург – Восточную Померанию, архиепископство Магдебург и епископство Минден. Будет также признана независимость Голландии. Война же между Францией и Испанией, не пожелавшей заключать мир без удовлетворения требований опальной Марии Медичи и отстранения от власти кардинала де Ришельё, продолжится еще одиннадцать лет и закончится Пиренейским миром 1659 года. Итогом всего этого станет завершение эпохи главенства Габсбургов в Европе. Ведущая роль в европейской политике, как и мечтал кардинал де Ришельё, перейдет к Франции. Но это будет еще очень и очень нескоро. * * *В четырехстах с лишним километрах к северо-востоку от Парижа находится старый немецкий город, богатый воспоминаниями и историческими памятниками. Город этот стоит на Рейне, на реке, которая по утрам обволакивает его непроглядным туманом. Две сотни церквей устремляют в небо свои кружевные башни и шпили. В этом городе родились или долгое время жили такие известные личности, как римская императрица Агриппина, короли франков Хлодвиг и Карл Мартелл, ученый-теолог Фома Аквинский и многие другие. Это – город Кёльн. На одной из самых старых улиц Кёльна, неподалеку от собора Святой Маргариты, в XVII веке стоял дом, принадлежавший семье знаменитого фламандского художника Питера Пауэла Рубенса, родившегося 28 июня 1577 года. Его родители, Ян Рубенс и Мария Пейпелинкс, жили в Зигене, в германской провинции Вестфалия. За девять лет до рождения Питера Пауэла они бежали из своего родного Антверпена, спасаясь от религиозных гонений. Отец будущего живописца симпатизировал протестантскому учению Кальвина, а это считалось опасной ересью в стране, контролировавшейся испанским королем-католиком. Итак, родители Рубенса бежали из Фландрии в город Кёльн, ко двору Вильгельма Оранского, которого все звали Вильгельм Молчаливый. Став известным художником, Рубенс был представлен Марии Медичи и в 1625 году благополучно завершил цикл картин «Жизнь Марии Медичи» для ее Люксембургского дворца. Мария была очень довольна картинами. Однако кардинал де Ришельё не приветствовал пребывание талантливого художника при французском дворе. Еще работая над картинами, Рубенс писал своему другу:
Чуть позже, в декабре 1625 года, его мнение сильно изменилось. Теперь он писал:
Слишком увлеченная борьбой за власть, Мария не отнеслась с должным вниманием к выражению благодарности обессмертившему ее образ художнику. Затем она была отправлена в ссылку, потом бежала за границу… Но Рубенс не был человеком мстительным. Когда королева-мать попала в беду, он позволил ей остановиться в его доме в Кёльне. Он умер 30 мая 1640 года в Антверпене; Мария, всю жизнь мнившая себя эдаким Макиавелли в юбке, пережила его на два года. Она скончалась в Кёльне 3 июля 1642 года, всеми забытая и в полной бедности. Через неполных два месяца ей бы исполнилось шестьдесят девять лет. В изгнании она расплылась еще больше. Ее массивное лицо казалось крупнее из-за двойного подбородка, который наметился у нее уже в двадцать семь лет, когда она выходила замуж за Генриха IV. Голубые глаза навыкате часто слезились. Вьющиеся седые волосы опальная королева зачесывала наверх по флорентийской моде, открывая узкий лоб. С собой из Франции она прихватила изрядное количество драгоценностей, к которым всегда питала страсть, но жизнь заставила ее все продать. Ее набожность достигла ни с чем не сравнимых масштабов, и она проводила дни и ночи в молениях… О чем? Кардинал де Ришельё, узнав о ее смерти, лишь презрительно усмехнулся. Впрочем, надо отдать ему должное, он позаботился о том, чтобы соблюсти честь Франции. На оплату долгов Марии было отправлено сто тысяч ливров, также было сделано все, чтобы тело Марии перевезли в Париж. Он и предположить не мог, что ему самому оставалось жить всего пять месяцев…  |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх |
||||
|
|
||||
