Глава 7. 1 Декабря 1934 г.

Что мы знаем сегодня о событиях, которые произошли в тот роковой день? По поводу этого убийства у историков и других заинтересованных лиц возникает множество вопросов. Зачем Киров прибыл в Смольный в этот день? Как Николаеву удалось войти в здание и подняться на третий этаж и пройти к кабинету Кирова? Почему Кирова не сопровождали в кабинет охранники в момент убийства? Сколько людей и в каком месте находились в главном коридоре третьего этажа Смольного? Сколько времени прошло между двумя выстрелами и что происходило в эти секунды? Действительно ли Николаева ударили по голове, и если да, то кто это сделал? Что случилось с револьвером Николаева? Были ли у Николаева помощники в Смольном? И мог ли там находиться еще один убийца, кроме Николаева? Саботировало ли ленинградское управление НКВД расследование убийства? Что делали Киров и Николаев накануне убийства? Какова была реакция Сталина и других партийных руководителей, когда им сообщили об убийстве?

Какими же источниками мы располагаем? Во-первых, имеются показания свидетелей из Смольного, допрошенных в день убийства и позже. 1 декабря были допрошены по меньшей мере 10 свидетелей. Имеется также протокол допроса Николаева вечером того же дня и в следующие дни. Его жена также была допрошена. Сегодня исследователи имеют доступ к протоколам допросов[339]. Кроме того, имеются материалы различных комиссий по расследованию этого убийства, созданных во времена Хрущева и Горбачева[340]. Комиссии изучали протоколы допросов и письменные показания разных людей Центральной контрольной комиссии КПСС или непосредственно этим комиссиям. Значительная часть этих материалов была опубликована. Наконец, есть воспоминания людей, которые были в Смольном в день убийства (или же утверждали, что были там).

Очевидно, что показания, снятые во время работы комиссий по расследованию, т. е. через несколько десятилетий после убийства, нельзя считать такими же ценными источниками информации, как протоколы допросов, полученных сразу после убийства. То же самое можно сказать и о мемуарах, написанных много лет спустя после данных событий.

Утром 1 декабря Киров находился у себя дома и готовил речь, с которой он собирался выступить вечером этого дня на собрании партактива в Таврическом дворце. Он несколько раз звонил в Смольный и просил выслать ему материалы, необходимые для подготовки речи. По свидетельству М. Ф. Федоровой, она привозила из Смольного Кирову в этот день необходимые ему для работы материалы не менее четырех раз; последний раз — в 14 час. 30 мин.[341]

В 15 час. 00 мин. в кабинете Михаила Чудова, второго секретаря Ленинградского обкома партии и заместителя Кирова, проходило совещание комиссии высших должностных лиц партии, которая должна была выработать предложения по резолюции совместного собрания ленинградских областной и городской парторганизаций, намеченного на следующий день. Киров не планировал присутствовать на совещании в кабинете Чудова. По всей видимости, он не планировал приезжать в Смольный в течение всего того дня, а хотел сразу ехать на собрание в Таврический дворец. Это подтверждается запиской, которую он послал своему коллеге Рослякову через члена секретариата обкома Свешникова. Это подтверждается также и двумя телефонными звонками Кирова Чудову между 15 час. 00 мин. и 15 час. 30 мин. во время совещания в его кабинете: он хотел знать, как проходит совещание. Таким образом, в Смольном Кирова не ждали[342].

Примерно в 16 час. 00 мин. Киров позвонил своему шоферу и попросил его подать автомобиль. До этого момента никто не знал о его намерении заехать в Смольный по пути на собрание в Таврическом дворце. Разумеется, Николаев также не мог заранее узнать об этом.

Итак, почему же Киров внезапно решил отправиться в Смольный? Предполагалось, что кто-то позвонил ему с такой просьбой[343]. Тем не менее никаких подтверждений этому не найдено, и ни один свидетель никогда ничего не говорил о подобном телефонном разговоре. По словам П. П. Семячкина, партийного чиновника, который встретился с Кировым на ступеньках Смольного, тот сказал ему, что идет на совещание комиссии[344].

После звонка шоферу Киров вышел на улицу. После небольшой прогулки пешком он сел в автомобиль и отправился в Смольный. Он вошел в здание не через тот вход, которым обычно пользовались секретари обкома, а через главный подъезд. Здесь незадолго до 16 час. 30 мин. он встретился с охранниками НКВД, которых предупредил о приезде Кирова комендант Смольного Александр Михайльченко; того, в свою очередь, предупредил об этом, по всей видимости, шофер Кирова — такова была обычная процедура. Один из охранников, Борисов, был обязан, как всегда, сопровождать Кирова в Смольном. Группа охранников, включая Борисова, проводила Кирова до поста охраны между вторым и третьим этажами[345]. Как мы видим, Борисов играл важную роль в деле Кирова; всего через день он стал жертвой серьезной автомобильной аварии, которая случилась, когда он направлялся на допрос к Сталину и другим партийным руководителям. Как мы увидим позднее в гл. 10, данное событие считается одним из самых подозрительных обстоятельств этого дела.

На лестнице между вторым и третьим этажами Киров встретился с Семячкиным и остановил его для краткой беседы. В главном коридоре третьего этажа он также обменялся несколькими словами с другим партийным секретарем, Н. Г. Федоровым, перед тем как продолжить свой путь дальше. Доведя Кирова до поста охраны, охранники пошли обратно вниз по лестнице, а Киров в сопровождении Борисова проследовал по коридору к своему кабинету. (См. ил.)

Давайте оставим на время Кирова и посмотрим перемещения Николаева в этот день. Во время допроса в НКВД Николаев сказал, что он хотел побывать 1 декабря на собрании партактива в Таврическом дворце и старался получить для этого пропуск[346]. Он дважды звонил своей жене на работу в надежде, что она поможет, но у нее ничего не получилось. Тогда он обратился с просьбой в местную парторганизацию и снова безуспешно. Тогда он отправился в Смольный с тем, чтобы связаться со своими знакомыми, которые помогли бы

Место преступления*

Третий этаж Смольного, время преступления — 16 час. 30 мин.

1 декабря 1934 г.

* По данным Кирилиной (2001 г. С. 213.) и показаниям свидетелей, полученными во время допросов 1 декабря и позже (РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. 113-114).

ему с пропуском. Он прибыл в Смольный в 13 час. 30 мин. и ходил из кабинета в кабинет с просьбами достать ему пропуск в Таврический дворец[347].

Последовательность событий, изложенная Николаевым, подтверждается показаниями А. П. Бауэр-Румянцева и других. И позднее несколько человек были исключены из партии за сообщение Николаеву «сведений о работе обкома и, в частности, о товарище Кирове»[348].

Попытка Николаева получить пропуск на совещание партактива окончилась неудачей. Однако один из работников обкома, Петрашевич, сказал ему, что, возможно, ему удастся организовать пропуск, и попросил подойти попозже[349]. Николаев вышел из Смольного и бродил вокруг здания. Он вернулся в Смольный в 16 час. 30 мин., поднялся на третий этаж и зашел в туалет. В протоколе его допроса от 3 декабря указано следующее: «Выйдя из уборной, повернул налево. Сделав два-три шага я увидел, что навстречу мне, по правой стене коридора идет Сергей Миронович КИРОВ на расстоянии от меня 15-20 шагов»[350].

Большинство старых описаний перемещений Кирова и Николаева до момента убийства некорректны. Так, Антонов-Овсеенко вполне справедливо пишет, что вопрос о поездке в Смольный не был решен до четырех часов дня[351]. Но далее он выдвигает фантастическую, маловероятную версию, не подтвержденную какими-либо свидетельствами. Антонов-Овсеенко считает, что Николаев был в Таврическом дворце и ожидал там появления Кирова. Однако он внезапно узнал о намерении Кирова сначала поехать в Смольной и понял, что ему удобнее осуществить свой замысел там. Поэтому Николаев отправился в Смольный, поднялся на третий этаж и спрятался в туалете. И тут прибыл автомобиль Кирова...

Роберт Конквест также допускает ошибку, утверждая, что после прибытия в Смольный Киров встречался с Чудовым и другими во время заседания комиссии. Показания свидетелей и воспоминания Рослякова свидетельствуют о том, что участники совещания не видели живого Кирова, они увидели его уже лежащим на полу за пределами кабинета Чудова[352]. Антонов-Овсеенко и Конквест полагают, что в момент прибытия Кирова в Смольный никаких охранников там не было[353]. Как мы видим, это не соответствует действительности. Также Антонов-Овсеенко и Конквест ошибочно утверждают, что Борисова задержали сотрудники НКВД, и поэтому он не мог сопровождать Кирова на третий этаж.

Некоторых удивляет тот факт, что Николаеву удалось беспрепятственно войти в Смольный и подняться в коридор, где располагался кабинет Кирова[354]. Однако Михаил Росляков, один из ближайших коллег Кирова, работавших с ним в Смольном, поясняет, что ничего удивительного в этом нет. Доступ на первый и второй этажи Смольного не ограничивался. Для того чтобы пройти на третий этаж, где находились кабинеты партийного руководства (в т. ч. и кабинет Кирова), надо было всего лишь предъявить партбилет[355]. Для члена партии Николаева это не являлось проблемой. Когда на допросе 3 декабря его спросили, как он попал в Смольный, Николаев ответил, что он просто предъявил свой партбилет[356]. Александр Яковлев считает, однако, что в то время для прохода на третий этаж требовался специальный пропуск[357]. Тем не менее это не подтверждается материалами комиссии, которую возглавлял сам Яковлев. Специальный пропуск требовался только беспартийным[358]. Также следует отметить, что некоторые свидетели говорили, что у Николаева имелся документ, который удостоверял, что с 1931 г. он являлся работником обкома[359]. Факт, что Николаев сохранил у себя этот документ после ухода с работы в обкоме, Яковлев считает подозрительным.

До этого момента никаких существенных расхождений в показаниях свидетелей о действиях и передвижениях Кирова и Николаева в день убийства не отмечается. Предшествующие убийству события также ясны. Давайте проверим показания Николаева от 3 декабря о его действиях после того, как он вышел из туалета на третьем этаже и увидел Кирова:

Я, увидев Сергея Мироновича КИРОВА, сначала остановился и отвернулся задом к нему, так, что когда он прошел мимо меня, я смотрел ему вслед в спину. Пропустив КИРОВА от себя на 10-15 шагов я заметил, что на большом расстоянии от нас никого нет. Тогда я пошел за КИРОВЫМ вслед, постепенно нагоняя его. Когда КИРОВ завернул за угол, налево к своему кабинету, расположение которого мне было хорошо известно, вся половина коридора была пуста — я подбежал шагов пять, вынул на-бегу наган из кармана, навел дуло на голову КИРОВА и сделал один выстрел в затылок. КИРОВ мгновенно упал лицом вниз[360].

За день до этого Николаев сделал аналогичное заявление: «Как только Киров прошел мимо меня, я пошел вслед за ним и с расстояния 2-4-х шагов выстрелил ему в затылок»[361]. Во время допроса 9 декабря он показал следующее: «Позади КИРОВА не было никого на расстоянии до 40 шагов, я пошел за КИРОВЫМ. Когда он завернул за угол коридора, я приблизился к нему на расстояние примерно пять шагов и выстрелил ему в затылок...»[362]

Пока не прозвучал первый выстрел, свидетелей убийства не было, и нам приходится полагаться только на показания Николаева. Но, как выясняется, свидетели событий до и после первого выстрела все-таки были.

Давайте посмотрим, где же находился Борисов, т. е. охранник, который должен был сопровождать Кирова. В работах об убийстве Кирова Борисова часто называют его телохранителем. Но считать его «личным телохранителем» некорректно: Борисов работал в оперативном отделе Управления НКВД по Ленинградской области и помогал охранять Смольный. В его обязанности входило сопровождать Кирова из вестибюля Смольного до кабинета Кирова, после чего он должен был находиться на посту у кабинета до тех пор, пока Киров был там[363].

В течение многих лет одним из наиболее часто упоминаемых подозрительных обстоятельств было то, что Борисов отстал от Кирова, когда тот шел по коридору третьего этажа. «Почему он отстал? Не задержал ли его кто-нибудь?» - задает вопросы Эми Найт[364]. Роберт Конквест идет еще дальше: «Даже Борисова, главного телохранителя Кирова, который согласно инструкциям должен был неотлучно находиться рядом, нигде не было видно, хотя он сопровождал Кирова от входа в Смольный»[365].

Однако Борисов присутствовал на месте убийства, и, когда Конквест писал эти строки, это было хорошо известно. На самом деле Борисов находился в коридоре третьего этажа и сопровождал Кирова, что подтверждается показаниями Н. М. Дурейко, ответственного за охрану данного этажа. Когда Дурейко понял, что Киров прибыл, он пошел ему навстречу по коридору. Он утверждает, что «его [Кирова] сзади сопровождал т. БОРИСОВ»[366].

В показаниях Борисов так описывает свой путь за Кировым по коридору третьего этажа:

Я шел по коридору от него на расстоянии 20 шагов. Не доходя двух шагов до поворота в левый коридор я услыхал выстрел. Пока я вытащил револьвер из кабуры и взвел курок, я услышал второй выстрел. Выбежав на левый коридор, я увидел двух лежащих у дверей приемной т. ЧУДОВА. Лежали они на расстоянии ? метра друг от друга. В стороне от них лежал наган. В том же коридоре я видел находился монтер Обкома ПЛАТОЧ. Тут же выбежали из дверей работники Обкома. Их фамилии не помню[367].

Согласно его показаниям, когда раздался второй выстрел, Борисов еще не дошел до примыкающего коридора. Он также сказал, что видел членов обкома, которые появились после этого в коридоре. Однако, по воспоминаниям Рослякова, Борисов бежал ПОСЛЕ Рослякова и других участников совещания, высыпавших в коридор.

Тем не менее нет ничего странного (как об этом говорится во многих работах, посвященных этому убийству) в том, что Борисов не шел рядом с Кировым. Известно, что Киров не любил, когда за ним следовали телохранители. Несмотря на утверждения Конквеста, охранники Кирова получили приказ быть незаметными и держаться подальше от его глаз[368]. Так что это было нормальное поведение охранников — следовать за Кировым на определенном расстоянии. Этот факт подтверждается свидетельством одного из охранников, который в этот день сопровождал Кирова из дома в Смольный[369]. Один из работников НКВД, прибывший в Смольный сразу после убийства, засвидетельствовал слова рыдающего Борисова, что он находился в 20-30 м позади Кирова. Когда его спросили, почему он не шел ближе, Борисов ответил, что Кирову не нравилось, когда охранники следовали сразу за ним[370].

В дополнение следует отметить, что ссылки на «медлительность» Борисова неправомерны. Борисов утверждал, что находился в главном коридоре всего в двадцати (максимум — в тридцати) шагах от Кирова и после первого выстрела был всего в двух шагах от угла примыкающего коридора. Борисов также утверждал, что он повернул за угол до того или, возможно, в тот самый момент, когда в коридор выбежали члены обкома. У Борисова, конечно, были все причины отрицать, что между ним и Кировым было большое расстояние, и его показания не обязательно принимать за чистую монету. Однако, как мы видим, современные данные свидетельствуют, что Борисов действительно шел по коридору за Кировым.

Эми Найт не верит утверждениям Борисова, что он находился не более чем в двадцати шагах от Кирова, т. к. в этом случае он увидел бы Николаева, идущего за Кировым[371]. Но Борисов мог видеть Николаева, который не вызвал у него никаких подозрений, потому что наличие большого числа людей в этом коридоре было вполне обычным явлением. Имеются свидетельства, что в этом коридоре в момент прохождения Кирова действительно было много людей (мы вернемся к этому вопросу позже). И даже если Борисов действительно не заметил Николаева, то это можно объяснить целым рядом причин, не вызывающих никаких подозрений.

Борисову было в то время около пятидесяти лет, и его характеризуют как физически слабого, нерешительного и немногословного человека[372]. Это обстоятельство также считается подозрительным. Однако если, как утверждает Эми Найт, охране Кирова действительно были даны указания не привлекать к себе внимания и держаться все поля его зрения, то тогда «спокойный и ненавязчивый» Борисов «хорошо годился для своей работы»[373].

С. А. Платоч[374] работал в Смольном электромонтером[375]. Перед самым убийством он заменял перегоревшие лампочки в комнатах главного коридора третьего этажа (с лампочками примыкающего коридора все было в порядке). В главном коридоре он встретил кладовщика Смольного Г. Г. Васильева. Васильев возвращался в свою комнату после того, как взял несколько пишущих машинок для собрания партактива, которое намечалось этим вечером в Таврическом дворце. Он открыл застекленную дверь в конце примыкающего коридора для того, чтобы работники, выделенные для переноса пишущих машинок, имели доступ к лифту за этой застекленной дверью. В показаниях, записанных 1 декабря, он сообщил следующее:

...я направился к себе в комнату — № 451. По дороге я вижу, что идет т. КИРОВ. Я счел неудобным, что стеклянная дверь открыта и послал встретившегося мне т. ПЛАТЫЧА[376], чтобы ее он закрыл и продолжал идти к себе в комнату. Не успел я сделать двух шагов, как раздался выстрел. Я повернул обратно, добежал до угла левого коридора, как раздался второй выстрел и я увидел, что лежат двое, я схватился за голову и подумал, что наверное тов. КИРОВА убили[377].

Из показаний Платоча, записанных в тот же день: '

ВАСИЛЬЕВ попросил меня закрыть стеклянную дверь в левом коридоре, которая ведет в 4-ю столовую. Я побежал впереди тов. КИРОВА шагов на 8, вдруг услышал сзади выстрел, когда я обернулся, раздался второй выстрел. Я увидел, что тов. КИРОВ лежит, а второй медленно опускается на пол, опираясь на стенку. У этого человека в руках находился «наган», который я взял у него из рук[378], когда я у стрелявшего в т. КИРОВА взял «наган» он был, как будто без чувств[379].

Из вышеприведенных показаний следует, что Платоч и Васильев встретились и увидели идущего навстречу к ним Кирова. Потом Платоч обогнал Кирова для того, чтобы закрыть застекленную дверь в конце примыкающего коридора, тогда как Васильев продолжал путь к своей комнате; в это время прозвучал первый выстрел. Эти показания были сняты несколько часов спустя после убийства раздельно.

В других показаниях Платоча, полученных через короткое время после убийства, повторяется приведенная выше версия событий до того момента, когда Платоч повернулся, услышав первый выстрел и увидел Николаева, медленно сползающего на пол. Далее он сказал: «Я бросился бежать по направлению к этому человеку, т. к. догадался, что именно он стрелял. Подбежав к нему, поднял с пола лежащий НАГАН, отбросил его в сторону и нанес стрелявшему два удара кулаком по лицу»[380].

Эти две версии не противоречат друг другу за исключением в части, в которой говорится о местоположении револьвера. Последняя версия дополняет первую. То, что в первой версии не ничего не говорится об ударах, но это не вина Платоча. По словам следователя А. И. Молочникова, Платоч упоминал эти детали тоже во время первого допроса, однако тогда Молочников не внес их в протокол[381].

Платоч пережил сталинский террор и Вторую мировую войну; в хрущевские времена его допрашивала одна из комиссий по расследованию дела Кирова. В ее материалах изложена совершенно другая версия событий. По этой версии в конце бокового коридора находились Платоч, Васильев и еще один человек по фамилии Лионикин. Когда прогремел первый выстрел, Платоч стоял на стремянке и менял перегоревшую лампочку. Он повернулся, и, поняв, что случилось, бросил в Николаева молоток, который попал тому в голову[382]. Эта версия была представлена примерно через тридцать лет после событий 1 декабря 1934 г., и никак не соответствует показаниям самого Платоча, которые он давал сразу же после убийства. Также она не соответствует и показаниям Васильева, которые тот дал сразу после убийства.

Представляется, что единственным человеком (кроме Кирова и Николаева), который находился в примыкающем коридоре, был электрик Платоч. По его словам, он стоял спиной к Кирову примерно в восьми шагах. По данным Молочникова, который допрашивал Платоча 1 декабря, тот сказал ему, что не увидел никого перед собой, когда обогнал Кирова[383]. В своих показаниях в день убийства Платоч заявил, что он услышал выстрел, повернулся и после этого услышал еще один выстрел. Однако что же случилось между двумя этими выстрелами? Платоч об этом ничего не говорит; таким образом, здесь в его показаниях имеется пробел, который вызывает ряд вопросов. Первый вопрос: сколько времени прошло между первым и вторым выстрелами. Второй вопрос: что увидел Платоч и что он делал между двумя выстрелами. Третий же вопрос можно сформулировать так: почему Платоч ничего не сказал, что он видел и что делал в это время?

В том, что касается времени, которое прошло между выстрелами, то показания существенно разнятся. Если одни свидетели оценивают этот промежуток «не более чем полминуты», другие — 40-60 сек., а третьи — «не более минуты». В четвертом показании, которое в отличие от остальных было снято в день убийства, утверждается, что между первым и вторым выстрелом прошло от пяти до семи секунд[384]. В процитированных выше показаниях Борисова сказано: «Не доходя двух шагов до поворота в левый коридор, я услыхал выстрел. Пока я вытащил револьвер из кабуры и взвел курок, я услышал второй выстрел». Если понимать эти слова буквально, то получается, что между двумя выстрелами прошло всего несколько секунд. В реальности, видимо, револьвер вообще не был заряжен[385]. Это позволяет предположить, что прошло еще несколько секунд. Васильев, который просил Платоча закрыть стеклянную дверь в конце бокового коридора, говорил, что после этого он продолжил путь в свою комнату. Однако прежде, чем он до нее дошел, раздался первый выстрел, после чего Васильев повернулся и побежал назад. Когда он добежал до угла бокового коридора, прозвучал второй выстрел[386]. Здесь нет точных указаний на расстояние, которое он успел пройти после того, как разминулся с Платочем и услышал первый выстрел. Во время допроса в день убийства он утверждал, что успел сделать до этого момента всего «пару шагов». Однако не следует воспринимать это буквально. Время с момента прохода мимо Платоча и до первого выстрела было таким же, какое потребовалось Платочу для того, чтобы догнать и обойти Кирова; таким образом, Васильеву потребовалось больше времени, чем нужно для «пары шагов». На основании всего этого можно сделать очень приблизительные выводы. Показания Борисова и Васильева предполагают, что между двумя выстрелами прошло какое-то время; но нет никаких данных о том, что оно составляло полминуты или больше. Это не соответствует также и тому факту, что участники совещания в кабинете Чудова выскочили из него только после второго выстрела. Кроме того, «пробел» в показаниях Платоча вряд ли длился столько времени. Таким образом, нам приходится игнорировать те показания, из которых следует, что между двумя выстрелами прошло не менее 30 секунд. Это время легко переоценить, особенно задним числом. Представляется, однако, что наиболее разумно было бы оценить его продолжительность в 5-7 сек.

Чем же можно объяснить пробел в показаниях Платоча? Как мы уже знаем, первоначальные допросы свидетелей в день убийства были очень краткими и плохо подготовленными. Дело в том, что следователи иногда не записывали того, что им говорили. Так, в своем заявлении, сделанном в течение недели после убийства, следователь Молочников, который допрашивал Платоча 1 декабря, утверждал, что тот был напуган первым выстрелом и «отскочил в сторону»[387]. Согласно же показаниям Платоча, до второго выстрела он не оборачивался.

Наиболее вероятным объяснением этого является то, что Платоч был в большей или меньшей степени напуган первым выстрелом, о чем говорится и в протоколе Молочникова. Платочу потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что же происходит. Так, во время допроса 2 декабря Платоч сказал, что его очень расстроило то, что произошло. Когда его спросили, кто еще находился в коридоре, он повторил, что из-за своего шокового состояния он не может вспомнить никого, кроме Чудова и коменданта Смольного Михайльченко. Однако и здесь память его подводит. Хотя Чудов и появился в коридоре достаточно быстро, Михайльченко, вероятно, находился в своем кабинете двумя этажами ниже и мог даже не слышать выстрелов. Его вызвали, и он прибыл на место преступления только через полторы-две минуты[388].

Однако как насчет показаний Николаева на допросе 3 декабря, и что же произошло после его смертельного выстрела?

Я повернулся назад, чтобы предотвратить нападение на себя сзади, взвел курок и сделал выстрел, имея намерение попасть себе в висок. В момент взвода курка из кабинета напротив выскочил человек в форме ГПУ[389] и я поторопился выстрелить в себя. Я почувствовал удар в голову и свалился[390].

Сделанное через почти тридцать лет после событий заявление Платоча о том, что это он бросил молоток в голову Николаева, расходится с тем, что он и другие свидетели говорили в день убийства. Итак, давайте поищем другие объяснения удара, полученного Николаевым. Как насчет человека в форме НКВД, которого Николаев увидел выходящим из комнаты напротив? Следует отметить, что Платоч, Борисов и Васильев никогда не упоминали об этом человеке. Это не означает, однако, что он не существовал. Кирилина, полагает, что им мог быть Борисов или Дурейко, охранник, отвечавший за третий этаж Смольного[391]. Как мы знаем из его слов, когда раздался второй выстрел, Борисов еще не успел завернуть за угол. Когда он завернул, Николаев уже лежал без сознания на полу. Это подтверждают и другие свидетели[392].

По данным Кирилиной, после этого Борисов якобы вбежал в секретный отдел (т. е. в комнату напротив кабинета Чудова, где Николаев предположительно видел человека в форме НКВД) для того, чтобы позвонить коменданту Смольного Михайльченко[393]. Кирилина не приводит по этому факту источников сведений; также ни Борисов, ни Михайльченко ничего не говорят об этом в своих показаниях. Но если Николаев действительно видел, как Борисов выходил из секретного отдела, то это могло быть только после того, как он пришел в сознание, а не между первым и вторым выстрелом. И если заявление Дурейко соответствует истине, то Николаев не мог его видеть. Как показал Дурейко, он появился на месте преступления только после обоих выстрелов и увидел лежащего на полу Николаева[394].

Имеется также и сделанное в то же время свидетельство М. Д. Лионикина, инструктора Ленинградского горкома партии. В своих показаниях от 1 декабря он заявил следующее:

Я в момент выстрелов находился в прихожей Секретного Отдела Обкома. Раздался первый выстрел, я бросил бумаги, приоткрыл дверь, ведущую в коридор, увидел человека с наганом в руке, который кричал размахивая револьвером над головой. Я призакрыл дверь. Он произвел второй выстрел и упал. После этого я и работники Секретного Отдела вышли из прихожей в коридор[395].

Человеком, которого Николаев увидел выходящим из двери на другой стороне коридора перед тем, как произвести второй выстрел, возможно, был Лионикин. Неясно, однако, был ли он в форме НКВД. Так как он вышел из помещения секретного отдела, вероятно, что он действительно носил форму НКВД: комендатура Смольного являлась подразделением Ленинградского управления НКВД[396]. Даже если Лионикин и не носил форму НКВД, то Николаев в приступе истерики мог все перепутать. Так или иначе, но Лионикин никак не мог напасть на Николаева. Лионикин тоже ничего не говорит об этом в своих показаниях.

Насколько нам известно, свидетелями событий между первым и вторым выстрелами были только два человека — Платоч и Лионикин. Никто из них не говорил о нападении на Николаева, и если такой человек действительно существовал, то они бы его увидели. Одно возможное объяснение этим противоречиям — этого человека просто не было. После первого выстрела Николаев впал в истерику, что подтверждается показаниями Лионикина. Это также соответствует тому, что мы знаем о состоянии Николаева позднее в этот день и вечер (далее мы вернемся к этому вопросу). Приступ истерии может привести к потере сознания и без каких-либо внешних воздействий. Вполне можно представить, что Николаев размахивал револьвером у своей головы и мог ударить себя при выстреле или в результате отдачи.

Другое возможное объяснение: удар, о котором упоминает Николаев, был нанесен ему Платочем. В отчете, представленном членами Верховного Суда СССР Петуховым и Хомчиком по делу так называемого «Ленинградского центра», говорится, что при допросе Платоч заявил, что он нанес Николаеву удар по голове и «сбил его с ног»[397]. То есть Платоч ударил Николаева. В то же время из его показаний следует, что это произошло уже после того, как Николаев сполз на пол. Платоч не употреблял выражения «сбил с ног»: оно появилось в показаниях другого свидетеля. Один работник Ленсовета, Г. А. Ялозо, который находился в Смольном в день убийства по делам, говорил, что Лионикин пересказывал эту историю ему и другим людям. Как Лионикин в своих показаниях, так и Ялозо заявляли, что Николаев размахивал револьвером и пронзительно кричал. Однако далее произошло то, что не было отражено в протоколе допроса. «Стрелявший произвел еще один выстрел вверх (в потолок), после был сбит с ног монтером»[398]. Таким образом, Лионикин якобы видел, как Платоч сбил с ног Николаева сразу после второго выстрела.

Это только одна из возможных интерпретаций данного свидетельства. Но существует, и возможность того, что Лионикин рассказал Ялозо, что Платоч ударил Николаева (это следует и из показаний самого Платоча), однако позднее его слова превратились во фразу «сбил с ног Николаева».

Почему история о том, что Платоч ударил (или сбил с ног) Николаева, не была включена в показания Лионикина, объяснить невозможно. Может быть, по каким-либо причинам Лионикин не упомянул об этом во время допроса так же, как удар Платоча не был отражен в протоколе следователем Молочниковым. Так или иначе, но протоколы допросов от 1 декабря составлены очень неряшливо. Они слишком краткие, следователи явно не готовы, их вопросы плохо сформулированы. Большая часть ответов, полученных во время допросов, не были, очевидно, отражены в протоколах. По словам Молочникова, он полагал, что у него еще будет возможность более подробно допросить свидетелей, но от него больше не требовали взять показания у некоторых свидетелей. Что же касается допроса Борисова, то он никак не мог предположить, что его первый допрос окажется и последним[399].

Все вместе эти показания показывают такую последовательность событий: после первого выстрела Николаева Платоч шарахнулся в сторону; Лионикин открыл дверь секретного отдела и увидел Николаева, размахивающего револьвером; Платоч пришел в себя и напал на Николаева, который повернулся, чтобы отразить его нападение, и попытался застрелиться, но не попал, отдачей револьвера его ударило в голову, он упал, после чего Платоч дважды ударил его в лицо. В альтернативном варианте Николаев снова пытался выстрелить и Платоч сбил его с ног.

Мы так подробно восстанавливали события между двумя выстрелами, т. к. есть версия, что Николаеву в Смольном кто-то помогал. Есть и такое мнение, что на самом деле убийцей был не Николаев. Мы вернемся к этому позднее.

Куда делся револьвер Николаева после его выстрелов? Как мы видим, во время допроса в день убийства Платоч сказал, что револьвер был в руке потерявшего сознание Николаева и Платоч забрал его. Однако в показаниях, записанных позже в этот же и следующий день, Платоч утверждает, что револьвер лежал на полу, он взял его и отбросил в сторону. Ни одна из версий Платоча не противоречит показаниям Борисова: когда Борисов появился на месте преступления, он увидел Платоча и револьвер, лежащий на полу возле Кирова и Николаева[400].

Видимо, утверждение Платоча, что первоначально револьвер находился в руке Николаева, не соответствует действительности. По крайней мере так считает Кирилина. Она указывает, что Николаев не мог держать револьвер в руке после удара по голове и падения[401]. Тем не менее, по свидетельству Рослякова, револьвер все еще оставался в руке убийцы до прихода Рослякова, и именно он вынул его из руки Николаева[402]. Показания Платоча, Борисова и некоторых других лиц, записанные в день убийства, не противоречат друг другу, и поэтому заявление Рослякова, сделанное почти тридцать лет спустя после событий, можно считать некорректным.

Расхождения в свидетельских показаниях (или же их неправильная интерпретация) и неоднозначность некоторых из упомянутых выше событий породили сомнения в том, что Николаев действительно был убийцей Кирова, или же в том, что он действовал в одиночку.

Во-первых, необходимо отметить, что Николаев никогда не отказывался от того, что стрелял в Кирова, и до 6 декабря он отрицал наличие сообщников. Более того, в 1966 г. подтвердился факт, что выстрелы действительно были сделаны из револьвера Николаева[403]. Тем не менее это не могло предотвратить возникновение различного рода слухов и версий, одна из которых якобы исходила от секретаря Сталина Александра Поскребышева. Он утверждал, что роковой выстрел сделал недавно принятый на службу сотрудник Ленинградского управления НКВД Горликов[404]. Как вспоминает Судоплатов, НКВД получил анонимное письмо, в котором говорилось, что настоящему убийце Кирова удалось спрятаться. Подобные слухи нельзя было сбрасывать со счетов. Министр госбезопасности Литвы Дмитрий Ефимов после войны получил приказ изучить сведения из анонимного письма, что убийца Кирова скрывается в одной из литовских деревень. Расследование проводилось под прямым надзором Контрольной комиссии ЦК КПСС. «Убийцы» не нашли, однако анонимного автора этого письма все же обнаружили: им оказался местный пьяница[405].

«Находки», появившиеся в эпоху гласности и после распада СССР, содержали невероятную историю, в которой фигурировал другой убийца. Ее рассказал Борис Шиф (возможно, бывший работник обкома), который якобы был в Смольном в день убийства и участвовал в совещании в кабинете Чудова. Он покинул совещание и из соседней комнаты хотел позвонить в больницу, где в родильном отделении находилась его жена. Но разговор с ней был прерван двумя выстрелами. Шиф отложил трубку в сторону и выбежал в коридор, появившись там первым. Шиф увидел Кирова и другого человека, лежащего на полу (Николаева). Якобы Шиф видел еще одного человека, который спрятал в карман оружие и быстро выскочил из коридора. Этим человеком был один их охранников Кирова. Шиф был уверен, что Кирова убил именно он, а не Николаев. Шиф знал имя этого человека, однако кем именно он был, история умалчивает. Эту историю рассказала дочь Шифа, которая якобы услышала ее от своей бабушки[406].

Это свидетельство из четвертых рук следует отклонить, как возможное недоразумение со стороны Шифа, как чистую фантазию или даже как сочетание того и другого. Так, он утверждал, что убийца прятал в карман пистолет, однако известно, что убийца использовал не пистолет, а лежавший на полу револьвер. Если эта история правдива, то показания Платоча и Лионикина являются полностью лживыми или фальсификацией. Кроме того, весьма странно, что Борисов и Дурейко, прибежавшие на место убийства, не заметили этого охранника. Теоретически, конечно, можно предположить, что показания, снятые в день убийства, были сфальсифицированы. Тогда это подразумевает заговор, задуманный следователями, в котором должно участвовать большое число работников НКВД, или же означает, что первоначальные протоколы допросов были заменены подделками. Однако маловероятно, что такие факты не всплыли во время расследования, проводившегося в хрущевскую эпоху, политическая задача которого заключалась в том, чтобы разоблачать заговоры НКВД и Сталина. Например, Платоч, который выступал перед комиссией Хрущева, непременно упомянул бы тогда охранника, который исчез сразу после выстрелов. В ходе расследования были бы обнаружены любые поддельные свидетельства.

Представитель Генеральной прокуратуры России Александр Бастрыкин также сомневается в том, что Николаев действительно был убийцей. В те времена свидетельства основывались только на признаниях. По его мнению, если бы дело Кирова расследовалось сегодня, то Николаев проходил бы по нему исключительно как свидетель[407]. Эми Найт также считает, что убийцей, возможно, был не Николаев. В своей книге она дает волю фантазии и предполагает, что кто-то, возможно, вложил револьвер в руку лежащего на полу Николаева[408]. Однако мы знаем, что пули были выпущены из револьвера Николаева. А что, если кто-то воспользовался его револьвером, а потом вложил его в руку Николаева? Это представляется довольно абсурдным предположением и без показаний Платоча и Лионикина.

Материалы комиссии по расследованию, созданной в 2004 г., усилили и спекуляции о другом убийце в этом деле. Основываясь на экспертизе повреждений от пули в кепке и одежде Кирова, комиссия пришла к выводу, что есть серьезные основания сомневаться в официальной версии убийства. По данным комиссии, «представляется наиболее вероятным, что в момент ранения Киров не находился в вертикальном положении»[409]. Комиссия не была знакома с показаниями Николаева или же не приняла во внимание показания других лиц, которые находились в Смольном во время убийства. Однако если бы она их рассмотрела, то и тогда теория о том, что Киров был застрелен не тогда, когда он стоял на ногах, не стала бы более правдоподобной.

По показаниям, главный коридор был пуст или почти пуст, и это обстоятельство использовалось как подтверждение того, что Борисов не шел за Кировым, т. к. в ином случае он увидел бы Николаева. Однако главный коридор был далеко не пустым. Кроме Кирова, Николаева и Борисова в нем находился и Васильев. Был там и Платоч — до того момента, пока Васильев не попросил его закрыть стеклянную дверь. Мы упоминали, что Киров остановился для того, чтобы обменяться несколькими словами с секретарем обкома Федотовым. Там был также и Дурейко, ответственный за охрану этажа. Когда ему сказали, что пребывает Киров, он прошелся по коридору с тем, чтобы очистить его от лишних людей. На углу двух коридоров он встретил незнакомца и попросил его уйти[410]. Этим человеком был директор ленинградского цирка М. Е. Цукерман, который ждал одного из участников совещания в кабинете Чудова. Цукерман заявил, что после выстрелов он видел Борисова, который заряжал свой револьвер. Кроме того, он сказал, что вместе с одним из секретарей Смольного Уткиным вбежал в коридор и увидел Кирова и еще одного человека, лежащего на полу. После этого они вернулись к входу в боковой коридор для того, чтобы останавливать бежавших туда людей. Цукерман также заявил, что инструктор горкома Никитина сказала ему, что видела Кирова, идущего по коридору, и поздоровалась с ним. Она также видела перед Кировым человека, в котором позднее опознала арестованного[411]. Федотова, которая ранее в этот день отвозила материалы для речи на квартиру Кирова, также находилась в это время в коридоре третьего этажа. Она видела Николаева, который стоял у стены, и отметила его достаточно странное поведение[412].

Таким образом, не считая Кирова и Николаева, мы насчитали в главном коридоре в момент прохождения по нему Кирова до девяти человек. Может быть, их было больше, но сколько именно, сказать трудно[413]. Васильев считает, что в тот день в Смольном «было вообще гораздо большее оживление, чем в другие дни, т. к. съехалось много народа в связи с предстоящим собранием партактива»[414]. Дурейко также подтверждает, что в коридоре было много людей, «которые шли в разных направлениях». Он считает, что их могло быть около ста человек[415]. Эта цифра, очевидно, не точна и мало соответствует другим свидетельствам, в т. ч. и словам Николаева о том, что он на расстоянии сорока шагов не увидел за Кировым никого. Источником данных в этом случае является копия показаний Дурейко. Представляется очевидным, что лишний ноль был по ошибке добавлен в протоколе показаний этого свидетеля или в его копии.

Ни в одних известных нам показаниях, снятых 1 декабря сразу после убийства, не содержится никаких неясностей (исключая вопрос местонахождения револьвера). Напротив, некоторые из них являются взаимно согласованными. Вместе с тем ясно, что в них могут быть ошибки; чего только стоят, например, показания Платоча о присутствии Михайльченко на месте преступления сразу после убийства. Отмечаются и другие расхождения в показаниях, полученных в день убийства и в последующие дни. Это относится, например, к различным оценкам времени между двумя выстрелами.

Таким образом, имеются расхождения между показаниями, снятыми в день убийства и в последующие дни, и показаниями и свидетельствами, полученными различными комиссиями по расследованию, записанными в мемуарах 1960-х гг. и более позднего времени. Как уже говорилось, показания Платоча в день убийства не соответствуют его словам более позднего времени. Другие расхождения в основном не так существенны. Мы уже упоминали показания Рослякова, что Борисов появился на месте преступления слишком поздно. Имеются также расхождения в показаниях, кто первым подбежал к Кирову и поднял ему голову, кто первым обыскал карманы Николаева и нашел его партбилет и другие документы и т. д. Однако подобные расхождения никак не меняют ход событий до момента убийства Кирова[416].

Во время убийства начальник Ленинградского управления НКВД Филипп Медведь находился в своем кабинете в управлении; ему позвонили и сообщили, что Киров убит. Вместе со своим заместителем Фоминым он немедленно выехал в Смольный[417]. Они прибыли туда через 10-15 мин. после убийства. По словам свидетелей, его пальто было расстегнуто, он выглядел растерянным[418]. Примерно через 20 мин. в управление НКВД поступил приказ направить в Смольный 30 сотрудников, который был немедленно выполнен; некоторым из них было поручено вести опросы свидетелей[419].

Кроме показаний вышеупомянутых свидетелей — Борисова, Платоча, Васильева, Дурейко, Лионикина, Ялозо и Цукермана — имеются также показания двух охранников Смольного, П. П. Лязукова и К. М. Паузера, предоставивших данные по охранникам, которые сопровождали Кирова до третьего этажа. Кроме того, был допрошен охранник Иванов, находившийся на посту третьего этажа[420]. Все они (может быть, и другие свидетели) были допрошены в день убийства. Некоторые протоколы таких допросов не обнаружены, и существуют только их копии без даты.

Наконец, в этот день была допрошена жена Николаева Мильда Драуле; если верить датам протоколов, то даже два раза. Один допрос Мильды Драуле проходил в местном управлении НКВД и начался, согласно записям, в 16 час. 45 мин., спустя 15 минут после рокового выстрела. Если, согласно судебно-медицинскому отчету, смерть Кирова наступила сразу после выстрела, в 4 часа 37 мин., то ее допрос начался спустя всего восемь минут после этого момента[421]! Такое представляется невероятным. Кирилина выдвигает две версии того, как это могло произойти. По одной из них Драуле могла прийти в Смольный, где ее арестовали и немедленно доставили в управление НКВД[422]. Однако почему только Драуле? Ведь всех остальных допрашивали в Смольном. Кроме того, если время смерти, приведенное в судебно-медицинском отчете, соответствует действительности, то было бы просто физически невозможным доставить ее в управление так быстро[423]. По другой версии Кирилиной, Драуле работала в Ленинградском управлении тяжелой промышленности, расположенном около управления НКВД. Однако все равно странно, каким образом НКВД удалось задержать ее столь быстро, что допрос Драуле начался всего через 15 (или 8) минут после убийства. В телеграмме Медведя наркому НКВД Ягоде (указано время 18 час. 20 мин., отправлена через 20 мин.) говорится: «Дано распоряжение об аресте Драуле»[424]. То есть Драуле в тот момент еще не была арестована, и в любом случае не настолько быстро, что ее допрос начался в 16 час. 45 мин. Самое простое объяснение этого обстоятельства — время составления протокола было указано неверно. Это подтверждается тем, что допрос закончился в 19 час. 10 мин. Если бы допрос продолжался два с половиной часа, то протокол, наверное, занял бы больше, чем полторы страницы. Разумно предположить, что допрос начался в 18 час. 45 мин.[425]

На допросе Драуле заявила, что после исключения из партии Николаев был безработным, потом восстановился в партии, получил строгий выговор. После исключения он находился в состоянии депрессии. Он ожидал решения по апелляции о снятии с него строгого выговора. Она также показала, что Николаев не хотел работать, общее состояние его здоровья было плохое. Драуле отрицала, что у Николаева было оружие[426]. Во время второго допроса в тот же день она сообщила дополнительные детали биографии Николаева и рассказала о его интересах. Она также рассказала о его брате Петре Николаеве, который дезертировал из Красной Армии, и о своем брате Петре Драуле, приговоренном к трем годам тюрьмы за растрату[427].

Вскоре после убийства был допрошен и несчастный телохранитель Кирова Борисов. Поговорив с Борисовым, Медведь приказал допросить его двум сотрудникам НКВД, Молочникову и Рубину[428]. Как вспоминал Молочников, Борисов был так расстроен, что вначале он не мог сказать ничего путного о том, где он встретил Кирова, как сопровождал его, где находился в момент убийства. Когда его спросили, почему он так отстал от Кирова, он ничего не ответил. Он был не в состоянии сообщить что-либо о людях, которых он застал на месте преступления, о лицах, которые шли ему навстречу. Протокол Молочникова также свидетельствует, что в то время, когда Борисов сопровождал Кирова в Смольном, его револьвер не был заряжен. Борисова не обыскивали, и только во время допроса выяснилось, что револьвер Борисова, на этот раз заряженный, все еще находится у него. После этого Молочников сказал Губину: «Надо за стариком посматривать, у него оружие»[429].

В управлении НКВД Медведь также приказал наблюдать за Борисовым[430]. Его привезли туда, и он провел там ночь с 1 на 2 декабря. Он был чрезвычайно расстроен и постоянно рыдал. Оттуда же он позвонил домой и кратко переговорил со своей женой[431].

Параллельно с расследованием НКВД начал искать возможные связи между Николаевым и различными контрреволюционными и оппозиционными группами. Они ничего не нашли, обыск на квартире Николаева тоже не дал никаких результатов[432].

На 18 час. было назначено совещание ленинградского партийного руководства. Особо обсуждалась подготовка к похоронам Кирова. Позерну, секретарю горкома, поручили сообщить о случившемся жене Кирова Марии Львовне. Одновременно кабинет Кирова был опечатан, а его вещи и документы описаны. На следующий день на квартиру Кирова прибыла комиссия высших должностных лиц Ленинградского управления НКВД во главе с Медведем и Свешниковым. Все личные и секретные документы Кирова были собраны в одной комнате и опечатаны; были опечатаны также его сейф и библиотека.

Кирилина решительно отвергает слухи о том, что документы, связанные с событиями 1 декабря 1934 г., якобы были уничтожены с тем, чтобы скрыть обстоятельства, способные пролить свет на убийство Кирова. Но часть переписки Кирова и Сталина из архива Кирова все же исчезла[433]. Свешников, принимавший участие в описи и изъятии документов на квартире Кирова, во время беседы в Контрольной Комиссии в 1967 г. также отрицает факт уничтожения документов. Когда ему задали прямой вопрос о том, изымались ли частные письма Кирова или же письма, содержащие какие-либо угрозы, он не воспринял этот вопрос серьезно[434].

Также нет никаких причин развивать версию о каких-то подозрительных аспектах расследования в день убийства, которую высказывает Эми Найт[435]. Мы знаем, что, не считая Николаева, 1 декабря были допрошены по меньшей мере одиннадцать человек. И поведение начальника Ленинградского управления НКВД Медведя, который был близким другом Кирова, не дает оснований полагать, что он участвовал в каком-либо заговоре или что он не сделал все что мог для расследования случившегося.

Однако что же случилось после убийства с главными действующими лицами этой драмы, с Кировым и Николаевым? Сначала посмотрим на убийцу: после преступления Николаев впал в истерику, рыдал и бормотал что-то нечленораздельное. Несколько свидетелей слышали, как он кричал: «Я ему отомстил! Я отомстил!»[436]. Заместитель начальника Ленинградского управления НКВД Фомин утверждает, что в течение длительного времени после того, как к нему вернулось сознание, он замкнулся в себе и бормотал что-то нечленораздельное: «Мой выстрел разнесется эхом по всему миру»[437]. Осматривавший его врач заключил, что даже в 18 час. 40 мин. он еще находился в шоковом состоянии: «пульс 80 ударов в минуту; на вопросы не отвечает, временами стонет и кричит; в данный момент имеются явления общего нервного возбуждения». Позже его отправили в Ленинградское главное управление НКВД, где его вторично осмотрел врач, в отчете которого указано, что Николаев находился в течение некоторого времени в состоянии истерии и что с ним может случиться новый приступ истерики[438].

Допрос Николаева начался только примерно в 23 час. В нем участвовали Медведь и Фомин (соответственно, начальник и заместитель начальника Ленинградского управления НКВД). В протоколе допроса зафиксировано следующее:

Вопрос: Сегодня, 1 декабря, в коридоре Смольного вы стреляли из револьвера в секретаря ЦК ВКП(б) т. Кирова. Скажите, кто вместе с вами является участником и организации этого покушения?

Ответ: Категорически утверждаю, что никаких участников в совершенном мной покушении на т. Кирова у меня не было. Все это я подготовил один, и в мои намерения никогда я никого не посвящал.

Вопрос: С какого времени вы подготовляли это покушение?

Ответ: Фактически мысль об убийстве т. Кирова у меня возникла в начале ноября 1934 г., с того времени я готовился к этому покушению.

Вопрос: Какие причины заставили вас совершить это покушение?

Ответ: Причина одна — оторванность от партии <...> мое безработное положение и отсутствие материальной, а самое главное, моральной помощи со стороны партийных организаций <...> Покушение на убийство т. Кирова имело основную цель: стать политическим сигналом перед партией, что на протяжении последних 8-10 лет на моем пути жизни и работы накопился багаж несправедливых отношений к живому человеку со стороны отдельных государственных лиц <...> Эта историческая миссия мной выполнена. Я должен показать всей партии, до чего довели Николаева. За зажим самокритики[439].

Во время другого допроса Николаев якобы сказал следующее: «Я рассматривал покушение как политический акт. Чтобы партия обратила внимание на бездумно бюрократическое отношение к живому человеку... Я сделал это под влиянием психического расстройства и сугубого отпечатка на мне событий в институте (исключение из партии)»[440].

Согласно имеющимся данным, даже во время допросов Николаев продолжал пребывать в состоянии истерии и говорил бессвязные речи. Один из присутствовавших на допросах 1 и 2 декабря описывал Николаева как полностью отстраненного от реальности, подавленного и безразличного ко всему человека: «Это был не мыслящий человек, а мешок с костями и мышцами, без всякого разума... Николаев очень долго вообще отказывался что-нибудь отвечать <...> он лишь плакал. Он буквально каждые пять минут впадал в истерику, а вслед за этим наступало какое-то отупение, и он, молча, сидел, глядя куда-то в одну точку»[441].

После того, как суматоха улеглась, Кирова внесли в кабинет Чудова. Врач медпункта Смольного Гальперина прибыла на место через семь-восемь минут и попыталась сделать Кирову искусственное дыхание[442]. Вызвали также и других врачей. Однако никаких сомнений по поводу его состояния не было: Киров был мертв. Медицинское заключение о факте смерти было подписано врачами в 19 час. 55 мин.[443]

Позже присутствие в тот момент в Смольном тех или иных врачей оспаривалось. Их имена и время прибытия были зарегистрированы и внесены в медицинское заключение. Кроме того, заключение было подписано профессором Гессе, присутствие которого в Смольном не было зарегистрировано. Также утверждалось, что у тела Кирова был профессор Г. Ф. Ланг, хотя его подпись под заключением отсутствует. Эми Найт и здесь предполагает наличие «заговора»[444].

Возможно, подпись профессора Гессе была ошибкой в заключении. Профессора Ланга, видимо, в Смольном тоже не было. Под медицинским заключением не только нет его подписи, но и его присутствие в Смольном не зарегистрировано. Профессор Ланг также не упомянут в отчете о вскрытии тела Кирова, которое состоялось ночью в больнице им. Свердлова, куда его доставили в 23 час.[445]

Найт в определенной степени берет за основу заявление доктора д. Г. Дембо, сделанное им в 1988 г. Он утверждает, что был в Смольном: прибыл туда в день убийства незадолго до 18 час. Дембо утверждает, что охранников в Смольном в это время не было, его никто не остановил, он поднялся по лестнице и беспрепятственно подошел к кабинету Кирова. Около кабинета, в котором находилось тело Кирова, охраны тоже не было. Найт считает это свидетельством того, что после убийства с третьего этажа можно было украсть и вынести все, что угодно. Однако Кирилина доказала, что Дембо не мог быть в Смольном в тот вечер. Она утверждает, что все входы и выходы третьего этажа, все двери были опечатаны сразу же после убийства. Об этом свидетельствует и И. А. Александров, один из телохранителей Кирова[446]. На входе в боковой коридор, где находился кабинет Кирова, была выставлена дополнительная охрана. Работникам Смольного, чьи кабинеты находились в этом коридоре, даже не позволялось без разрешения охранников ходить в туалет. Кирилина утверждает, что комендант Смольного Михайльченко даже установил сирену, сигнал которой приказывал каждому работнику Смольного останавливаться перед постами охраны и не двигаться дальше без разрешения охраны[447]. Дембо утверждал, что оказывал помощь в осмотре тела Кирова, но он не указан в списке присутствовавших при осмотре, его подпись под медицинским заключением отсутствует[448].

Как только врачи констатировали смерть Кирова, Чудов позвонил Сталину в Москву. Трубку взял секретарь Сталина Поскребышев и попытался перевести звонок на Сталина, который не ответил. После этого Чудов просил Поскребышева сообщить Сталину, что Киров убит, его убийца арестован. После этого разговора Сталин немедленно сам позвонил Чудову[449]. Задав Чудову несколько вопросов, Сталин попросил соединить его с одним из врачей, грузином Джанелидзе. Беседа началась на русском языке, однако собеседники быстро перешла на грузинский[450]. Это также было сочтено подозрительным.

В Москве Сталин действовал без промедления. Когда ему сообщили об убийстве Кирова, он находился в своем кабинете на совещании с членами своего ближнего круга Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым и Ждановым. Был немедленно вызван нарком НКВД Ягода с тремя сотрудниками, которые прибыли в 17 час. 50 мин. Сотрудники НКВД ушли из зала совещаний после короткого напутствия. Другие члены Политбюро также были вызваны и прибывали в период с 18 час. 20 мин. до 18 час. 45 мин. К 20 час. 10 мин. совещание закончилось, и все, кроме Ягоды, покинули помещение[451].

Во время совещания обсуждались важные вопросы по организации похорон Кирова. Кроме того, было решено, что Сталин в сопровождении Молотова, Ворошилова и других лиц отправится в Ленинград этим же вечером в специальном поезде[452]. Наибольший интерес в этой связи представляет собой новое постановление, ужесточающее уголовное наказание за террористические акты[453], принятое без соблюдения обычных процедур; лишь позднее оно было представлено на утверждение Политбюро[454]. Через несколько дней, 10 декабря, в Уголовный кодекс были внесены новые соответствующие статьи. На основании проекта, разработанного Кагановичем, в это же время были созданы внесудебные карательные органы[455].

Такая быстрая подготовка постановления дает основания полагать, что Сталин планировал его заблаговременно. Кроме того, это постановление используется в качестве косвенного доказательства участия Сталина в убийстве Кирова. Это преступление, как полагают, должно было оправдать ужесточение террора против врагов Сталина[456]. Однако этот период не был таким уж коротким, как утверждают некоторые. Когда Сталину сообщили об убийстве, часы, вероятно, еще только пробили пять часов дня. Высшие руководители страны были в это время уже на заседании, или же должны были быть вызваны на совещание в течение короткого времени. Для Сталина и его ближайших коллег, проинформированных об убийстве, до момента закрытия совещания в его кабинете прошло, вероятно, почти три часа. Таким образом, имелось достаточно времени для того, чтобы сформулировать постановление. На форму и содержание постановления повлияли чувство шока и гнева, которые испытали руководители партии после известия об убийстве Кирова. Кроме того, нет ничего странного в чрезвычайных мерах, вводимых после террористических актов. Можно вспомнить, что подобное происходило и после попытки убийства Ленина в 1918 г. Адам Улам выразился по этому поводу следующим образом: «Политические убийства вообще очень заразительны <...> в первую очередь Сталин озаботился тем, чтобы навести такой свирепый террор, который в самом зародыше пресек бы эту заразу»[457]. Убийство Кирова показало страх Сталина перед покушениями на его персону. Раньше москвичи могли часто видеть Сталина, прогуливающегося по Арбату в компании начальника своей охраны Власика и двух телохранителей. Как говорят, он часто появлялся там вместе с поэтом Демьяном Бедным и время от времени посещал своих знакомых, живших в обычных коммунальных квартирах. Однако после убийства Кирова все это прекратилось. Система охраны Лубянки, штаб-квартиры НКВД в Москве, также изменилась. До убийства Кирова все работники НКВД и его бывшие сотрудники, имевшие на френче или лацкане пиджака значок Почетного Чекиста, могли беспрепятственно входить в центральное здание на Лубянке и свободно передвигаться по зданию без каких-либо конкретных целей. Такой порядок после убийства Кирова изменился, т. е. убийство привело к ужесточению мер контроля[458].

Совещание в кабинете Сталина еще продолжалось; Медведь послал телеграмму Ягоде с изложением обстоятельств убийства Кирова и ареста Николаева; в ней также упоминался ордер на арест его жены[459]. Телеграмма была выслана в 18 час. 40 мин., получена в Москве и расшифрована в 19 час. 15 мин.[460] Есть все основания полагать, что содержание телеграммы было доведено до сведения участников совещания в кабинете Сталина. В телеграмме пересказывается, что было известно сразу после убийства руководству Ленинградского Управления НКВД. Мы полагаем, что следует привести ее полностью:

НАРКОМВНУДЕЛ СССР - тов. ЯГОДА

1 декабря в 16 час. 30 мин. в здании Смольного на 3-м этаже, в 20 шагах от кабинета тов. КИРОВА произведен выстрел в голову тов. КИРОВУ, шедшим навстречу к нему неизвестным, оказавшимся по документам НИКОЛАЕВЫМ Леонидом Васильевичем, членом ВКП(б) с 1924 года, рождения 1904 г.

Тов. КИРОВ находится в кабинете.

При нем находятся профессора-хирурги ДОБРОТВОРСКИЙ, ФЕЕРТАХ, ДЖАНЕЛИДЗЕ и другие врачи.

По предварительным данным, тов. КИРОВ шел пешком с квартиры (ул. Красных Зорь) до Троицкого моста. Около Троицкого моста сел в машину в сопровождении разведки, прибыл в Смольный. Разведка сопровождала его до третьего этажа. На третьем этаже тов. КИРОВА до места происшествия сопровождал оперативный комиссар БОРИСОВ. НИКОЛАЕВ после ранения тов. КИРОВА произвел второй выстрел в себя, но промахнулся. НИКОЛАЕВ опознан несколькими работниками Смольного (инструктором-референтом Отдела руководящих работников обкома ВЛАДИМИРОВЫМ Вас. Тих. и др.), как работавший ранее в Смольном.

Жена убийцы НИКОЛАЕВА но фамилии ДРАУЛЕ Мильда, член ВКП(б) с 1919 года, до 1933 года работала в Обкоме ВКП(б).

Арестованный НИКОЛАЕВ отправлен в Управление НКВД ЛВО.

Дано распоряжение об аресте ДРАУЛЕ. Проверка в Смольном производится. 18 часов 20 минут.

1/XII-34 года.

МЕДВЕДЬ.

Утверждалось, что Ягода был заинтересован в выявлении каких-либо связей убийцы Кирова с заграницей. Есть данные, что в течение вечера он звонил следователям в Ленинград и спрашивал их, не выявили ли они какие-либо связи Николаева с заграницей, т. е. не носил ли он иностранную одежду и не было ли при нем каких-либо предметов иностранного происхождения. На звонки Ягоды, очевидно, отвечал заместитель Медведя Фомин. Предположительно, вечером дня убийства Сталин тоже звонил в Ленинград и задавал те же вопросы[461]. Но этот источник данных представляется ненадежным по многим причинам. Не имея дополнительных источников информации, к подобным рассказам о телефонных разговорах следует подходить с осторожностью[462].

После того как совещание в кабинете Сталина было отложено, некоторые участники собирались этим же вечером отправиться в Ленинград. Сталина и его ближайших коллег — Молотова, Ворошилова и Жданова (без Кагановича) — собирался сопровождать Ягода. Кроме того, приказ выехать в Ленинград на ночном поезде получили и другие партийные руководители и должностные лица НКВД, в т. ч. Ежов, Хрущев, Карл Радек, Андрей Вышинский и генсек комсомола Александр Косарев[463]. Близкий друг Кирова Серго Орджоникидзе, нарком тяжелой промышленности, в состав делегации не входил. По данным одного из его сотрудников, он хотел ехать, однако Сталин отказал ему в этом из-за больного сердца Орджоникидзе. Эми Найт находит это подозрительным. Орджоникидзе был лучшим другом Кирова и знал детали его личной жизни лучше, чем кто-либо другой. И, как полагает Найт, Сталин мог посчитать присутствие Орджоникидзе в Ленинграде существенно важным, особенно если тот подозревал в убийстве не Николаева, а кого-то еще[464]. Но Орджоникидзе был эмоциональным, вспыльчивым человеком, и он навряд ли был способен спокойно участвовать в расследовании убийства своего лучшего друга, особенно сразу после преступления.

Разумеется, старые описания событий 1 декабря 1934 г. следует рассматривать с учетом того факта, что их авторы не имели доступа к российским архивам, которые были открыты после распада Советского Союза. Об этом убийстве зачастую упоминали только кратко, без особых подробностей. Картина событий, которая представлена Конквестом в книге об убийстве Кирова, написанной им в 1989 г., основана на очень сомнительной версии Антонова-Овсеенко, опубликованной на Западе в 1980 г. Мемуары Рослякова и некоторые другие свидетельства, появившиеся в эпоху гласности, также повлияли на историю убийства Кирова[465]. Благодаря работам Аллы Кирилиной и других российских исследователей, общественность стала лучше знать детали событий дня убийства Кирова; кроме того, сегодня исследователи имеют доступ к значительно большему объему материалов расследования этого убийства.

Последняя на Западе по времени выхода работа Эми Найт «Who Killed Kirov? The Kremlin's Greatest Mystery» («Кто убил Кирова? Величайшая тайна Кремля»), посвященная событиям того времени, содержит значительные изъяны в методах, которыми пользуется автор, рассказывая об обстоятельствах убийства. Найт некритически подходит к оценке источников данных. Высказывания Рослякова и других лиц, сделанные почти тридцать лет после убийства, обладают такой же ценностью источников, что и данные расследования того времени[466]. Хотя об этом упоминает Кирилина в своей работе «Рикошет»[467], на которую ссылается Найт, представляется, что Найт не знает ничего о заявлении Николаева по поводу событий дня убийства, в т. ч. о своем намерении застрелиться после убийства Кирова. Более того, версия Найт содержит некоторые фактические ошибки, например, что человек, который вышел из комнаты напротив кабинета Чудова (Лионикин), сбил с ног Николаева; или же то, что Платоч не давал показаний в день убийства, а также утверждение о том, что из всех находившихся на третьем этаже в момент убийства лиц были допрошены НКВД только Платоч и Борисов[468]. Как мы видели, можно с уверенностью утверждать, что кроме Николаева 1 декабря были допрошены по меньшей мере одиннадцать человек. Заключение Найт о том, что сотрудники НКВД не делали ничего или же делали очень мало для сбора свидетельств, является некорректным, так же как и ее заявление, что ни одно должностное лицо не желало в ходе расследования убийства выяснить реальный ход событий[469].

Суммируя вышесказанное, можно заключить, что нет абсолютно никаких оснований сомневаться, что Николаев действительно был убийцей. Нет никаких данных о том, что ему кто-то помогал на третьем этаже Смольного. Мы также убедились, что свидетельства о наиболее важных обстоятельствах убийства соответствуют друг другу. Маловероятно (и вообще нереально), что протоколы допросов, проведенных в день убийства, были фальсифицированы. Цель посещения Смольного Николаевым вполне ясна — он хотел получить пропуск на партконференцию в Таврическом дворце на этот вечер, что подтверждают все лица, к которым он обращался в Смольном. Николаев не мог знать, что Киров собирается заехать в Смольный в этот день. Позже высказывалось предположение, что выстрелы были сделаны из револьвера Николаева. Следует отметить, что Николаев никогда не отрицал, что стрелял именно он, и до 6 декабря клялся, что у него не было сообщников. В целом можно сделать вывод, что Николаев и Киров встретились друг с другом в главном коридоре третьего этажа Смольного в силу стечения обстоятельств. Не следует думать, что некто «организовал» эту встречу (задержав Борисова или каким-либо иным способом). Следуя за Кировым на расстоянии, Борисов просто исполнял приказ. Видимо, Николаеву, который давно задумывал убийство Кирова, случайно представилась такая возможность, и он ею воспользовался.

Примечания:

3

Conquest R. The Great Terror. A Reassessment. London, 1990. P. 37.

4

Getty J. А. et al. Victims of the Soviet penal system in the pre-war years // American Historical Review, 98: 4, 1993. P. 1017-1049.

33

Biggart.Op.cit. Р. 371.

34

Цит. по: Кирилина. 2001. С. 15.

35

Например: Красников. 1964; Синельников. 1964.

36

Ефимов. Указ. соч. С. 52-53.

37

Ефимов. Указ. соч. С. 52; Кирилина. 2001. С. 4.

38

Кирилина. 2001. С. 26-29; Biggart. Op. cit. P. 362-364.

39

Кирилина. 2001. С. 305.

40

Кирилина. 2001. С. 37-39.

41

Там же. С. 44-45.

42

См., например, их переписку: РГАСПИ. Ф. 80, 85. Некоторые письма опубликованы в: Большевистское руководство: Переписка. 1912-1927 гг. М.,

1996.

43

Микоян. 1999. С. 149-150.

44

Knight. 1999. Р. 79-80.

45

Помпеев. 1987. С. 8.

46

Цит. по: Ефимов. Указ. соч. С. 58.

339

Такие протоколы, хотя и неполные, можно обнаружить в материалах РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. 113 и 114. При этом, например, протоколы допроса Николаева от 1 и 2 декабря отсутствуют. Тем не менее они и некоторые другие протоколы допросов частично опубликованы в работах Кирилиной, Жукова и др.

340

См. гл. 5.

341

Кирилина. 2001. С. 212.

342

Росляков. Указ. соч. С. 84-85. Другие свидетели также подтверждают мнение Рослякова по этому вопросу (Кирилина. 2001. С. 214).

343

См., например: Яковлева А. Реабилитация: как это было. Т. III. С. 331.

344

Кирилина. 2001. С. 214. Семячкин якобы дал такие показания в 1935 г.

345

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. 113. Л. 2, 9-11 (показания Борисова, Лязукова и Паузера от 1 декабря 1934 г.). Об охранниках в Смольном см.: Родина. 2005. № 3. С. 59-60.

346

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. 114. Л. 6-7, 79-81 (протоколы допросов от 3 и 9 декабря 1934 г.).

347

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. 113. Л. 12 (протокол допроса от 1 декабря 1934 г.).

348

Кирилина. 2001. С. 208-209, 459.

349

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. 114. Л. 7. Петрашевич был одним из тех, кого позднее исключили из партии.

350

Там же.

351

Антонов-Овсеенко. Указ. соч. С. 91.

352

Conquest. 1989. Р. 8; Росляков. Указ. соч. С. 85. Другие свидетельства будут приведены далее.

353

Антонов-Овсеенко. Указ. соч. С. 92; Conquest. 1989. Р. 8.

354

См., например: Орлов. С. 17; Knight. Op. cit. P. 227.

355

Росляков. Указ. соч. С. 90. См. также: Судоплатов. Огонек. 1994. № 42-43; Кирилина. 2001. С. 207; Реабилитация: как это было. Т. III. С. 493.

356

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. 114. Л. 6.

357

Реабилитация: как это было. Т. III. С. 331.

358

Там же. С. 493.

359

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. ИЗ. Л. 17. Показания Г. А. Ялозо от 1.12.1934 г.; см. также: Кирилина. 2001. С. 205.

360

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. 114. Л. 7.

361

Кирилина. 2001. С. 216.

362

РГАСПИ. Ф. 671. Он. 1. Д. 114. Л. 81.

363

Реабилитация: как это было. Т. III. С. 493.

364

Knight. Op. cit. P. 194. Она утверждает, что эта страница «таинственным образом» исчезла из показаний И. А. Александрова, одного из охранников Смольного. Тем не менее этот «пропавший» текст можно обнаружить как в оригинальном русском источнике, так и в опубликованных показаниях Александрова на английском языке в сборнике «Revelations From the Russian Archives». P. 81-83.

365

Conquest. 1990. P. 37.

366

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. 113. Л. 8. Показания Дурейко от 1 декабря 1934 г. Этот факт подтверждается также и в других, более поздних показаниях. Расстояние между Борисовым и Кировым составляло 8-10 шагов. Тем не менее, согласно показаниям Николаева (см.: РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. 113. Л. 39) и Борисова, это расстояние было больше.

367

РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. 113. Л. 2 (протокол от 1 декабря 1934 г.). В других своих показаниях Борисов сказал, что расстояние между ними было 20-30 шагов (см.: Кирилина. 2001. С. 209).

368

Свидетельство И. А. Александрова от 20.10.1966 г. см. на англ. яз. в сб.: Revelations From the Russian Archives. С. 82-83; см. также: Реабилитация: как это было. Т. III. С. 494.

369

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. 113. Л. 10 (показания Паузера от 1.12.1934 г.).

370

Реабилитация: как это было. С. III. С. 494.

371

Knight. Op. cit. P. 194.

372

Заявление И. А. Александрова от 20.10.1966 г. см. на англ. яз. в сб.: Revelations From the Russian Archives. P. 83.

373

Knight. Op. cit. P. 189.

374

Эта фамилия иногда написана «Платыч».

375

Приведенные далее факты основаны на показаниях Платоча и Васильева от 1 декабря 1934 г., материалах допроса Платоча от 2 декабря 1934 г. и Васильева от 3 декабря 1934 г., а также на показаниях Молочникова от 9 декабря 1934 г. (РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. 113. Л. 5, 7, 18-20, 25-30, 59-62).

376

Так в тексте.

377

РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. 113. Л. 7.

378

Так в тексте.

379

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. ИЗ. Л. 5. Следователь ошибочно приводит фамилию «Солочников», а не «Молочников».

380

РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. ИЗ. Л. 20. В данных показаниях есть небольшие расхождения. Согласно показаниям Платоча от 1.12.1934 г., он и Васильев шли вместе и увидели Кирова, когда подошли к углу бокового коридора. Таким образом, они должны были идти из бокового коридора. Однако согласно более подробному протоколу допроса Васильева на следующий день и данным Молочникова, который допрашивал Платоча 1 декабря, в тот момент, когда они увидели Кирова, Платоч и Васильев стояли и беседовали в главном коридоре в десяти шагах от бокового коридора.

381

РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. 113. Л. 61. Показания Молочникова от 9 декабря 1934 г.

382

Кирилина. 2001. С. 218.

383

РГАСПИ. Ф. 671. Он. 1. Д. 113. Л. 61. В протокол допроса Платоча это не было внесено.

384

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. ИЗ. Л. 39,55,49 и 16 (выписки из показаний Дурейко; без даты, предположительно 3 или 4 декабря 1934 г.), Уткина (8 декабря 1934 г.), Лионикина (8 декабря 1934 г.) и Ялозо (1 декабря 1934 г.).

385

РГАСПИ. Ф.671. Oп. 1. Д. 113. Л. 14. Показания Цукермана от 1 декабря 1934 г., который заявил, что он видел Борисова, заряжающего револьвер.

386

РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. ИЗ. Л. 7, 28 (выдержка из показаний Васильева от 3 декабря 1934 г.).

387

РГАСПИ. Ф.671. Оп.1. Д. 113. Л. 61.

388

РГАСПИ. Ф.671. On. 1. Д. 113. Л. 43-47, допрос Михайльченко 4 декабря 1934 г. Отмечается расхождение между двумя показаниями относительно того, как именно Михайльченко узнал о выстрелах на третьем этаже. Он утверждает, что дежурный комендант Бравый позвонил в кабинет Михайльченко и сообщил ему о выстрелах на третьем этаже. Согласно же версии Бравого об убийстве ему сообщил Михайльченко. Перед этим Бравый получил по телефону сообщение от двух своих коллег из Ленсовета, которые просили его направить на место первую помощь, не уточнив, однако, ее причины. Один из них также просил Бравого объявить тревогу. На допросе Бравый настаивал, что он не слышал ни о каких выстрелах на третьем этаже до того момента, как ему сообщил об этом Михайльченко (РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. 113. Л. 72-73). Протокол допроса Бравого (без даты) был составлен после допроса Михайльченко 4 декабря 1934 г. Одно возможное объяснение этих расхождений — это то, что Михайльченко неправильно запомнил, кто именно сообщил ему о выстрелах.

389

ОГПУ недавно было реорганизовано и представляло собой в то время часть Народного Комиссариата Внутренних Дел (НКВД).

390

РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. 113. Л. 7; так в тексте.

391

Кирилина. 2001. С. 219.

392

Например, см.: Росляков. Указ. соч. С. 85.

393

Кирилина. 2001. С. 219.

394

РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. 113. Л. 8. Показания Дурейко от 1 декабря 1934 г.

395

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 113. Л. 13. Данное обстоятельство было подтверждено во время допроса Лионикина 8 декабря 1934 г., когда он заявил, что находился не более чем в 5-6 м от места преступления.

396

Кирилина. 2001. С. 511.

397

Петухов и Хомчик. 1991. № 5. С. 16.

398

РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. 113. Л. 16 (показания Ялозо от 1 декабря 1934 г.; выделено автором). Это может быть то заявление, на которое ссылаются Петухов и Хомчик, когда они ошибочно утверждают, что Платоч говорил, что он «сбил с ног» Николаева.

399

РГАСПИ. Ф. 671. Oп. 1. Д. 113. Л. 61-62.

400

См. также заявление Ялозо (РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. 113. Л. 16).

401

Кирилина. 2001. С. 220. Кирилина также упоминает показания коменданта Смольного Михайльченко, который, по имеющимся данным, видел на полу револьвер; тем не менее в них не отражено, когда именно он видел его или же когда эти показания были с него сняты. Данные показания противоречат допущению Кирилиной о том, что Борисов звонил по телефону Михайльченко в его кабинет.

402

Росляков. Указ. соч. С. 85.

403

Судебно-медицинская экспертиза 1966 г. (см.: Кирилина. 2001. С 220).

404

Новое русское слово. 20.06.1982. Цит. по: Conquest. 1989. Р. 134-135.

405

Судоплатов и Судоплатов. Указ. соч. С. 53; см.: Судоплатов. Огонек. № 42-43.

406

Рокитянский. 1994.

407

Цит. по: Кирилина. 2001. С. 219-220.

408

См.: Knight. Op. cit. P. 195.

409

Родина. 2005. № 3. С. 64.

410

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 113. Л. 8.

411

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. 113. Л. 14-15. Показания М. Е. Цукермана от 1 декабря 1934 г.

412

Кирилина. 2001. С. 215.

413

Не все из них обязательно присутствовали там в одно и то же время; так, некоторые уже покинули коридор до того, как Николаев произвел свои выстрелы.

414

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 113. Л. 27 (показания Васильева от 3 декабря 1934 г.).

415

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 113. Л. 39 (копия показаний Дурейко; без даты).

416

Кирилина. 2001. С. 218.

417

РГАСПИ. Ф. 671. Он. 1. Д. ИЗ. Л. 59-62. Показания Молочникова от 9 декабря 1934 г.

418

Кирилина. 2001. С. 221.

419

РГАСПИ. Ф. 671. On. 1. Д. 113. Л. 59. Показания Молочникова от 9 декабря 1934 г. См. также показания Перельмута от 4 декабря 1934 г., процитированные Жуковым (см.: Жуков. 2000. С. 36).

420

См.: Жуков. Указ. соч. С. 35. Показания Иванова неизвестны.

421

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 114. Л. 1-2. Данный медицинский отчет см. также: Кирилина. 2001. С. 221 -222.

422

Кирилина. 2001. С. 252.

423

См.: Жуков. Указ. соч. С. 36.

424

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 113. Л. 1. Полный текст телеграммы приводится далее.

425

Гетти и Наумов также считают, что протокол допроса был неверно датирован; при этом они полагают, что допрос начался в 19 час. 10 мин. (Getty & Naumov. 2008. P. 141; 254-255, note 15). Однако время проставлено в конце протокола, и, следовательно, это время его окончания. Предполагается, что Драуле была допрошена в Смольном и что она была там в момент убийства (см.: Родина. № 3. С. 58). Согласно протоколу, это неверно (РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 114. Л. 1).

426

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 114. Л. 1-2.

427

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 114. Л. 3-5.

428

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 113. Л. 59. Тем не менее допрос проводил один Молочников.

429

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. ИЗ. Л. 59-60.

430

См.: Бастрыкин и Громцева. С. 48.

431

Заявление И. А. Александрова от 20 октября 1966 г.; цит. по: Revelations From the Russian Archives. P. 82.

432

Кирилина. 2001. С. 251.

433

Там же. С. 231-232.

434

Реабилитация: как это было. Т. III. С. 506.

435

См.: Knight. Op. cit. P. 199.

436

Кирилина. 2001. С. 236.

437

Фомин в своем заявлении в ЦК КПСС в марте 1956 г. Поспелов. 1992. С. 68; см. также: Кирилина. 2001. С. 250.

438

Реабилитация: как это было. Т. III. С. 465; Жуков. Указ. соч. С. 36-37.

439

Полностью данный протокол см.: Кирилина. 2001. С. 406-407.

440

Жуков. Указ. соч. С. 37.

441

Заявление, сделанное бывшим работником НКВД Исаковым 15 марта 1961 г.; частично цит. по: Петухов и Хомчик. 1991. № 5. С. 18.

442

Гальперина. 1987.

443

Полностью данный отчет см.: Кирилина. 2001. С. 221-222.

444

См.: Knight. Op. cit. P. 196.

445

Сокращенный вариант судебно-медицинского отчета см.: Кирилина. 2001. С. 223-225.

446

Revelations From the Russian Archives. P. 82.

447

Кирилина. 2001. С. 219, 221.

448

Там же. С. 226-228. Кирилина также указывает на другие расхождения, имеющиеся в показаниях Дембо.

449

Заявление Поскребышева Контрольной комиссии ЦК КПСС в 1961 г. см. на англ. яз. в сб.: Revelations From the Russian Archives. P. 72-73. Молотов приводит другую версию. По его словам, звонил Сталину Медведь. Когда Сталин услышал, что произошло, он крикнул в телефонную трубку: «Шляпы!» (см.: Чуев. 1991. С. 310).

450

Цит. по: Росляков. Указ. соч. С. 85-86; см. также: Кирилина. 2001. С. 229. Росляков полагает, что на звонок Чудова ответил Каганович.

451

Исторический архив. 1995. № 3. С. 144.

452

Родина. 2005. № 3. С. 58.

453

См. гл. 5.

454

См. протокол заседания Политбюро от 3 декабря 1934 г. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 17. Л. 87).

455

Речь А. Н. Шелепина на XXII съезде КПСС см.: Правда. 31.10.1961; а также см.: Conquest. 1990. Р. 42.

456

См., например: Conquest. 1989. Р. 38.

457

См.: Ulam. Op. cit. P. 381.

458

См.: Судоплатов. Огонек. 1994. № 42-43.

459

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 113. Л. 1.

460

Генрих Ягода: нарком внутренних дел СССР, генеральный комиссар госбезопасности. Сб. документов. 1997. С. 390-391 (цит. по: Жуков. Указ. соч. С 37).

461

Лордкипанидзе. 1989.

462

Кирилина (2001. С. 199) также упоминает телефонный разговор Ягоды с Фоминым на эту тему, однако не приводит по нему никаких ссылок.

463

Кирилина. 2001. С. 232.

464

См.: Knight. Op. cit. P. 197.

465

См., например: Tucker. Op. cit. P. 291-293.

466

См.: Knight. Op. cit. P. 194. Тем не менее она допускает, что Росляков мог что-то забыть спустя столько лет после событий 1934 г. Но это не влияет на ее анализ.

467

Кирилина. 1993. С. 22-23.

468

См.: Knight. Op. cit. P. 194,198.

469

Ibid. P. 199.