лицом Демона. [...] Лицо Бого-человека, прошедшего ад, не сродни ли было лицу о...

лицом Демона. [...] Лицо Бого-человека, прошедшего ад, не сродни ли было лицу обожженного адом Демона?1

Адский загар Демона он различал на лице своего ближайшего друга, Блока2. Аналогичным способом видела Блока Ахматова в Поэме без героя. «Демон сам с улыбкой Тамары». Синтез между тем. кто принес себя в жертву, и тем, кто ее принял, вряд ли возможен; но Демон дает возможность для идентификации в обоих направлениях -— с соблазнителем и соблазненной, с хищником и жертвой. Героиню своей драмы Песня Судьбы Блок называл «раскольница с демоническим»5. В 1917 году, работая над допросами членов последнего царского правительства и размышляя о недавно убитом Распутине, Блок писал матери: для понимания этих событий, и вообще русской истории, нужна «демоническая» точка зрения4. Фабула Демона выражала амбивалентность интеллигенции, влекшие ее соблазны, неразличимо смешавшиеся со страхами. Как мы увидим, Стихи о Прекрасной даме воспроизводили структуру Демона с переменой гендера, а Возмездие и поздняя проза Блока распространяло тему на отношения поколений. Отцы, жившие в «вампирственном веке», были демонами; поколение сыновей искупит их грех революционным, анти-демоническим способом. Так оживают метафоры: у лермонтовской Тамары детей от Демона, конечно, не было.

В истории демонов и дракул, западные влияния на русскую литературу пересекаются со славянскими влияниями на западные литературы. Демон — нерусское слово, сюжет взят Лермонтовым из Байрона, так что вмешательство демона в женскую жизнь переживается и как вмешательство западной культуры в русскую жизнь. С другой стороны, самый популярный из британских сюжетов о вампирах, Дракула Брэма Стокера, подчеркивал южно-славянское происхождение залетевшего в Англию монстра5. В обоих случаях демоническое влияние переживается как внешнее, иностранное или, точнее, инокультурное; жертвами же оказываются подлинно природные люди — невинные женщины, живущие среди аутентичных отечественных пейзажей.

Примерно тогда же, когда демонический сюжет занимал Лермонтова, архимандрит Фотий рассказывал о хлыстовских радениях у Екатерины Татариновой:

По ночам собирались у нее и и днем девицы и прочие [...] обычай кружения делать, вертелись, падали потом на землю от безумия, демон же

входил в них, производил глаголы, предсказания, и потому называлась секта их пророков и пророчиц, а Татаринова главою всех. Потом были различные смешные песни, стихи, без толку сочиненные, где духовное с плотским было смешано и более имелось плотское, любодейное1.

В начале 20 века по крайней мере двое хлыстовских пророков — 'Усилий Лубков, лидер 'Нового Израиля', и Алексей Щетинин, литр питерских чемреков, пользовались лермонтовскими словами «сын нипьного эфира» как своего рода титулом. Идентифицируясь с Демо-ипм, они предоставляли желающим фантазировать о последствиях щ-ализации сюжета в жизни. Женское чтение, конечно, предпочита-

> идентификацию с Тамарой. По свидетельству мемуариста, строфы Ъ'мона были любимыми стихами молодой Гиппиус2. В позднейших ¦ожетах и даже заглавиях, например в Крылатом госте Радловой и в Молодце Цветаевой, очевидно развитие ключевой темы Демона.

Героиня повести Лу Андреас-Саломе Феничка, гуляя по Петербургу вместе с немецким другом, видит в витрине иллюстрации к Демону 1срмонтова. На картинках показана вся история: мужской соблазн, '¦ шимные ласки, смерть женщины. Эти картинки у нас везде, в каждом доме, — рассказывает Феничка. Глядя на них, она вслух перево-птт Демона на немецкий, как, возможно, это делала Саломе, гуляя с Ницше. «Очень подходящие картинки для юной девушки», — ирони-ирует немецкий друг. «Разве они не заставили Вас представлять любовь как нечто демоническое? Полет с ангелом, адские наслаждения, ч нгальские огни, Конец Света». Но Феничка возражает. Любовь — мо «совершенно другое»: слияние с миром, которое возвращает к лмой себе; не страшный Апокалипсис, придуманный мужчинами, а ¦ 'йратимое, нарцистическое соединение тела и души3. Спор актуали-¦ируется именно Демоном, в котором тендер играет роль центральную и фатальную. Различие между мужскими и женскими перцепциями одного и того же материала окажется важным для нашего анализа.

ПРОЗАИЧЕСКОЕ

' южеты, связанные с демоническим присутствием, сего призыванием или, наоборот, экзорцизмом, большей частью дуальны. Такие сюжеты не нуждаются в третьем участнике, роль которого выполняет читатель. На этой биполярной структуре 'неземное-мужское-культурное vs. земное-женское-природное' базировались большие конструкции: в русской литературе таковы Бесы и Мастер и Маргарита. Но