568 Часть 7. ЖЕНСКАЯ ПРОЗА и ПОЭЗИЯ Цветаева 569 ды, демона, чу...

568

Часть 7. ЖЕНСКАЯ ПРОЗА и ПОЭЗИЯ

Цветаева

569

ды, демона, чумы или революции — сверх-Другого, достойного подо- | бной жертвы. Примеры — Пушкин и Пир во время чумы, Блок и Двенадцать, Гете и Страдания молодого Вертера... Гений есть высшая степень «страдательности и [...] действенности». «Дать себя уничтожить вплоть до какого-то последнего атома, из у целения (сопротивления) которого и вырастет — мир». Этот последний акт сопротивления есть единственное отличие гения от самоубийцы или сумасшедшего; только он, и до поры, делает самоуничтожение поэта обратимым. Цветаева со знанием дела обдумывает условия контракта: «Демон (стихия) жертве платит. Ты мне - кровь, жизнь, совесть, честь, я тебе — такое сознание силы, [...] такую в тисках моих — свободу». Цветаева знает и важные ограничения своей метафоры: самоуничтожение влечет, но ему нельзя предаваться до конца; путешествия поэта должны быть обратимы, он — в третьем царстве, в чистилище. Нельзя гибнуть, не спев свою песню. Нельзя и делать из страдания — удовольствие, из кары — дар, из «страха Божьего» — «блаженство уничтожения». Творчество не спасает от страдания, но гарантирует от гибели: «Пока ты поэт, тебе гибели в стихии нет, ибо все возвращает тебя в стихию стихий: слово»[165].

Неназванного Захер-Мазоха с его буквальными осуществлениями метафоры трудно не узнать за этим текстом. Понятно, почему он не ¦ назван среди великих: его герои претворяют свое влечение к смерти не в искусство, а в удовольствие. Шопенгауэр, другой очевидный ис- ' точник цветаевского радикализма, общий для нее с Мазохом, тоже не ¦'. назван. Вместо ссылок говорит сам текст. "

Под бич бросаемся, как листва под луч, как листва под дождь. Не радость • уроку, а радость удару. Чистая радость удару как таковому [...] Блаженство полной отдачи стихии, будь то Любовь, Чума — или как их еще зовут[166]. i-

В Пленном духе роль Божьего бича выполняет Ася Тургенева, пер- \ вая жена Белого. Он сам сравнивал Асю с героиней Вагнера, симво- ^ лом абсолютной власти: «Была Психея, стала Валькирия» (107). Цветаева, рассказывая о собственных чувствах к Асе, уподобляет себя i герою Розы и Креста Блока, символу абсолютного подчинения: «бер- I трановские посты преданности»[167] (95). В сцене знакомства с юной и робкой Мариной, красивая и холодная Ася появляется в мехах; эта имплицитная ссылка на Венеру в мехах Захер-Мазоха — единственное, что мы узнаем о героине. Сравните формулу Искусства при свете совести: самоуничтожение до «последнего атома, из [...] которого и вырастет — мир» — с советом Пленного духа: «растворись всем, что в • тебе растворимо, из оставшегося же создай видение, бессмертное. Вот мой завет [...] поэту» (92). Интертекстуальная метафорика Пленного духа развивает философскую рефлексию Искусства при свете совести — и оба они готовят конечный жизненный выбор. В Пушкине и Пугачеве и Истории одного посвящения Цветаева перенесет свой са-

ее характера.

моразрушающий идеал на Пугачева, чтобы увидеть в нем воплощение чары, сравнить с Распутиным, обобщить до уровня стихий и народа и — вернуться в Россию.

Еще не уехав оттуда, в 1921 году, она оживляла зловещую игру слова 'хлыст', означающего Имя Бога и орудие наказания, истовую веру и позорную пытку. Соединяя полярно различные значения предельной интенсивности, этот омоним как нельзя лучше годился для самоидентификации Цветаевой:

Душа, не знающая меры, Душа хлыста и изувера, Тоскующая по бичу. Душа — навстречу палачу[168].

ХЛЫСТОВКИ

Цветаева много раз возвращалась к хлыстовским метафорам, которые соединяли в себе столь многое: детский опыт встреч с сектантами; ностальгическое влечение к народу; аромат тайного знания; образ заслуженного наказания; идею другой жизни, осуществленной мечты, свободного жизнетворчества[169]. Иногда Цветаева примеряет хлыстовские символы, чтобы осмыслить то, что на ее глазах делал русский народ; чаще она использует их для метафорического описания собственного поэтического опыта. Закономерно, что хлыстовские образы приобретают центральное значение в ее мемуарной прозе. Автобиография — жанр мифотворческий; особенно женская автобиография[170]. Конструируя свою идентичность из составляющих, каждая из которых — русская, эмигрантская, женская, писательская — оказывалась тяжко проблематичной, Цветаева противопоставила всем им придуманный мир своего детства. Простое и прекрасное, оно таит в себе сложность взрослой жизни, ее ретроспективно предсказывает и аллегорически объясняет.

Если в Пленном духе Цветаева писала о тексте Серебряного голубя и его авторе, то в мемуарном эссе Хлыстовки9 она пишет о его героях.

Примечания:

' 3. Фрейд. Из истории одного детского невроза — 3. Фрейд Психоаналитические зтюды. Минск: Беларусь, 1991.

«Наши монахи чугунные невежды, даже сносной истории русских сект написать не могут»,— говорит в Самгине персонаже иронической фамилией Иноков (21/400). Однако в библиотеке Горького было богатое собрание сектоведческой литературы {Личная библиотека А Ы. Горького в Москве. Описание. Москва: Наука, 1981. 1, 309—314).

; А. Ф. Писемский. Собрание сочинений в 9 томах. Москва: Правда, 1959. 8, 85.

165

Марина Цветаева об искусстве, 77.

166

1 Там же. 76.

167

Эта аллюзия остается неузнанной в комментариях скорее всего из-за гомоэротического

168

Марина Цветаева об искусстве, 77.

169

1 Там же. 76.

170

Эта аллюзия остается неузнанной в комментариях скорее всего из-за гомоэротического

Оглавление