щихся терминах влечения-кружения: «Не метель — клочья крутит: Девка с молодцем ...

щихся терминах влечения-кружения: «Не метель — клочья крутит: Девка с молодцем шутит». Но есть здесь, как кажется, и указание на более специальный характер этого пляса:

То не белый плат вьется — Душа с телом расстается. — Очнись! — Не хочу! Пляша душу испущу! [...] Не пожар тушу, Свою смерть пляшу[153].

Так радели хлысты: кружась и пляша, умирая и воскресая, улетая душой на седьмое небо и маша при этом белым платком. В конце загадочной поэмы, когда Маруся улетает из-под венца, чтобы соединиться со своим упырем, мы опять видим их кружение и — фонетически — слышим указание на хлыстов:

Свились, Взвились: Зной — в зной, Хлынь — в хлынь!

Особенно контрастна эта картина мира в сопоставлении с Блоком, у которого, в отличие от Цветаевой, стихия и история чаще движутся линейно: у Блока ветер, у Цветаевой вихрь; у Блока метель, у Цветаевой смерч; у Блока дорога, у Цветаевой карусель; у Блока скачка, у Цветаевой цирковой крут; у Блока — шествие, у Цветаевой — хоровод.

ПЛЕННЫЙ ДУХ

Андрей Белый в памяти Цветаевой все время в кружении: «Поворот, почти пируэт [...] Белый, танцующий [...] как некогда Давид перед ковчегом» (82)\ Он обегает Цветаеву «как цирковая лошадка по кругу»5; он —- «кружащийся, приподымающийся, вспархивающий, припадающий, уклоняющийся»[154]. Этот мотив достигает кульминации в описании странных танцев, которыми Белый увлекся в свой берлинский период.

Характеризуя эти танцы как «фокстрот». Ходасевич видел в них «дьявольскую гримасу», «кощунство над самим собой» и еще бессильную месть Штейнеру5. Он имел в виду так называемую эвритмию, особые танцевальные упражнения, входившие составной частью в практику антропософов. Для Цветаевой танцы Белого в берлинских кафе — «миф»: в Берлине она Белого таким не видела, только слыша

ла рассказы знакомых[155]. Но «миф» этот, в радикальной интерпретации автора, играет центральную роль в очерке Пленный дух. Видя, слушая и читая Белого, она всегда знала: «это не просто вдохновение словесное — это танец». Поэтому для нее кружение Белого полно смысла. Это единственное место Пленного духа, в котором Цветаева открыто поправляет Ходасевича, своего предшественника и соперника по воспоминаниям о Белом:

миф танцующего Белого, о котором так глубоко сказал Ходасевич, вообще о нем сказавший лучше нельзя, и к чьему толкованию танцующего Белого я прибавлю только одно: фокстрот Белого — чистейшее хлыстовство: даже не свистопляска, а (мое слово) — христопляска, то есть опять-таки Серебряный голубь, до которого он', к сорока годам, физически дотанцевался (118).

Со столь радикальной интерпретацией совпадает мнение осведомленного Виктора Шюювского, который вскоре после встреч с Белым в Берлине писал: «Для Белого 1922 года Lapan и есть истина»[156]. Иначе говоря, Белый в это время верил в то, что крут младших символистов был религиозной сектой, подобной хлыстам. Шкловский основывался скорее на словах Белого, чем на его танцах, но использовал сходный аргумент: с годами Белый слился с идеей, которой раньше придавал значение метафоры[157]. Цветаева в данном случае, как и во многих других, больше интересуется телесным воплощением идеи, физическим осуществлением текста.

Итак, Цветаева интерпретирована танцы Белого как оживший ритуал русских хлыстов, а Ходасевич понимал их как пародию на эвритмию. Различие в этих интерпретациях бытового поведения связано с тем, что Ходасевич и Цветаева по-разному смотрели на Белого как на писателя. Для Ходасевича Белый — менее всего автор Серебряного голубя, его анализ романов Белого начинается с Петербурга; а для Цветаевой, наоборот. Белый — более всего автор Голубя, другие его романы в Пленном фасе демонстративно отсутствуют (даже Петербург ни разу не упоминается[158]). Ее рассуждения проникнуты самой сильной трактовкой отношений между текстом и жизнью. В жизни символиста все символ, с уверенностью сказано здесь. Такого рода сверх-детерминированный анализ не способен учитывать разные тексты, которые сразу стали бы противоречить друг другу и тем оставили бы автору его свободу; поэтому экстремистская герменевтика Цветаевой разворачивается внутри модели 'один текст — одна жизнь'. Пленный дух — текстологический анализ жизни Белого, которая вся рассматривается в ее отношении к Серебряному голубю.

3 Возможно, в этой иронической фразе отразилосы-обсгвенное разочарование Шкловского в той лапановской интерпретации, которое он дал русскому футуризму в 1916 году в статье «О поэзии и заумном языке»; см. в настоящей книге Введение. Филологическое.

Примечания:

1

' 3. Фрейд. Из истории одного детского невроза — 3. Фрейд Психоаналитические зтюды. Минск: Беларусь, 1991.

15

ь Степун. Бывшее и несбывшееся, 202. Вишняк отрицает физическую возможность организации Свенцицкий «хлыстовских радений», но тоже сравнивает его с Распутиным

153

См.: А. Бахрах. По памяти, по записям. Литературныепортреты. Париж: La presse iibre, 1980. 52.

154

Исключением является упоминание романа в прямой речи Белого (95).

155

См.: А. Бахрах. По памяти, по записям. Литературныепортреты. Париж: La presse iibre, 1980. 52.

156

В. Шкловский. Андрей Белый [1924] — в кн.: В, Шкловский. Гамбургский счет. Статьи — воспоминания — зссе. Москва: Советский писатель. 1990, 237.

157

См.: А. Бахрах. По памяти, по записям. Литературныепортреты. Париж: La presse iibre, 1980. 52.

158

Исключением является упоминание романа в прямой речи Белого (95).