В трагедии «Ромео и Джульетта» великого английского драматурга Вильяма Шекспира Джульетта – главное действующее лицо – выпила снотворное и заснула так глубоко, что родители приняли ее за умершую. Ей устроили пышные похороны. Тело Джульетты поместили в склеп.

Шекспир рассказал об этой смерти с такой силой, с таким чувством, что нельзя не поверить всему тому, что произошло с Джульеттой. Всему, кроме одного. Кроме того, что заснувшего человека можно принять за мертвого и похоронить. Так могло случиться лишь в том случае, если к заснувшему не был вызван врач.

Врач сразу узнал бы, в чем дело. Он услышал бы, что бьется сердце. Очень тихо, может быть, но всё же бьется. Он нащупал бы пульс, может быть очень слабый, но всё же ощутимый.

Какое бы снотворное средство Джульетта ни приняла, сердце ее остановиться не могло.

Перестань оно биться хоть на пять-шесть минут – Джульетта никогда не проснулась бы.

В пьесе Джульетту похоронили, как умершую. Но в действительности так вряд ли могло бы произойти при участии врача.

При одних болезнях человек спит мало. У него бессонница или плохой сон. При других – человек спит больше обычного.

Но имеется такой недуг, при котором человек спит всё время. И сама болезнь внешне выражается именно сном.

Болезнь эта называется летаргическим сном. Заболевший ею погружается в особое состояние, напоминающее непробудный сон. Сколько ни тормошить такого больного, – ничего не поможет. Он не проснется.

Летаргический сон может длиться день, два, три, неделю, две недели, даже месяцы.

Человек спит, но он живет. У него работает сердце, но работает замедленно. Он дышит, но очень поверхностно, неглубоко, так, что почти не видно, как опускается и поднимается грудная клетка. Иногда дыхание может даже остановиться, но только на минуту, две. Пока бьется сердце, больной жив, хотя и производит полное впечатление мертвеца.

Человека в летаргическом сне надо пробовать будить хотя бы на короткий срок, чтобы дать ему пищу. Если разбудить не удается, прибегают к искусственному питанию.

Если заснувшего не кормить, он погибнет от истощения, от голода.

Но даже если остановится сердце и прекратится дыхание, это не всегда еще означает конец, смерть.

Когда я был студентом-медиком последнего курса, мне пришлось однажды присутствовать на операции.

У больного, художника лет тридцати пяти, правая почка была наполнена камнями, образовавшимися в результате мочекаменной болезни. Такую почку предстояло вскрыть, а камни удалить.

Операция эта длилась уже довольно продолжительное время.

Вдруг хирург, известный тогда в Киеве профессор Волкович, крикнул:

– Темная кровь! Смотрите за сердцем!

У художника действительно в этот момент сердце перестало биться. Пульс исчез. Остановилось дыхание.

Немедленно прекратили наркотизирование, прекратили операцию. Художнику впрыснули под кожу камфору и кофеин, возбуждающие деятельность сердца. Одновременно начали делать искусственное дыхание. Сердце, однако, оставалось неподвижным.

Лицо художника побледнело. Ногти на пальцах приобрели зловещий сизоватый оттенок.

Тогда хирург взял длинную тонкую иглу. Он внимательно смотрел на нее, словно обдумывая что-то очень серьезное, словно высчитывая все шансы за и против. Это продолжалось всего несколько секунд, но они показались мне бесконечно долгими. Наконец, хирург решился. Он пронзил иглой стенки грудной клетки, точным движением ввел иглу в сердце и тут же впрыснул раствор адреналина. Сердце забилось раз, другой, чуть-чуть, с длинными паузами. Потом всё сильнее и быстрее.

Адреналин – это сильнейший возбудитель сердечной мышцы, иногда помогающий в тех случаях, когда другие средства оказываются бессильными.

Впрыскивания, укол в сердце заняли около трех минут.

Искусственное дыхание производилось безостановочно всё это время.

Послышался еле уловимый вздох. Одновременно с сердечной деятельностью возвращалось и дыхание.

Еще через несколько минут операция возобновилась и была благополучно доведена до конца.

Больной, еще не очнувшийся от наркоза, лежал неподвижно, но с порозовевшим лицом. Его ногти приобрели нормальную окраску.

Я всё это очень хорошо помню, ибо впервые видел, как у человека остановилось сердце и как оно снова начало биться. Две-три минуты сердце не работало и не было дыхания. Две-три минуты человек был вне жизни. Еще две-три минуты – и смерть была бы неотвратимой.

Если не каждый врач, то каждый хирург, наверное, наблюдал такие осложнения.

Почему наступило возвращение больного к жизни уже после того, как сердце его стало неподвижным? Как это понять?

Дело заключалось в том, что все органы больного были еще вполне жизнеспособны. Его сердце остановилось не оттого, что оно износилось. Нет, его сердце могло бы работать еще долго и безотказно. Прекращение сердечной деятельности вызвал хлороформ. Хлороформ, поступая в организм в большом количестве, является ядом для центров дыхания, для центров регуляции сердечно-сосудистой деятельности, для самого сердца.

Операция иногда продолжается час, полтора и больше. За это время хлороформ обычно не успевает вызвать в органах стойких изменений, таких, которые уже не могут исчезнуть. И если вовремя заметить, что с сердцем или дыханием происходит неладное, то дело еще можно исправить.

Хирург Волкович заметил неладное по крови, по ее цвету. Он крикнул: «Кровь темная!» Кровь темнеет оттого, что в ней исчезает кислород. А кислород исчезает оттого, что кровь перестает двигаться и уже не попадает в легкие, где мог бы поступить в нее кислород воздуха. Тут надо действовать быстро, энергично. Теперь уже нельзя терять времени. Все меры должны быть пущены в ход безотлагательно.

Больному художнику производили искусственное дыхание, вводили большие дозы лекарств, которые возбуждают деятельность сердца, – камфоры, кофеина.

Можно ли догадаться, почему камфора и кофеин не помогли? Можно. Ведь их впрыскивали под кожу. А как они могли бы попасть отсюда в сердце или в мозговой центр, управляющий работой дыхательных органов? Только с движущейся кровью. Но кровообращение у больного уже прекратилось. Значит, впрыскивание, в сущности, было бесполезным. Тогда оставалось одно: ввести лекарство прямо в сердце, в толщу мышц неподвижного сердца. И теперь уже надо было брать лекарство очень сильное. Волкович так и сделал, использовав для этого адреналин.

Известны примеры, когда хирург вскрывал грудную клетку, обнажал остановившееся сердце и рукой массировал его. Это, конечно, крайняя мера. Очень серьезная, доступная не каждому рядовому хирургу. Да и более опытные хирурги на нее не всегда пойдут. Но когда ничего больше не остается, решаются и на такой шаг. Терять в таких случаях нечего, а спасение может прийти. Поэтому хирурги обязаны действовать здесь смело и решительно.

Из всего сказанного следует, что не всегда остановка сердца означает конец, гибель, смерть.

Один ученый вырезал из вполне уже развившегося зародыша цыпленка маленький кусочек ткани и стал наблюдать за ним. Кусочек лежал в чашке с особым раствором, так называемой питательной жидкостью Карреля. Клетки его делились. Взамен отмиравших клеток появлялись новые.

Сам цыпленок успел вырасти, стал большой курицей, курица эта постарела, и ее нашли однажды в птичнике мертвой. Она погибла от дряхлости. А вырезанная из нее полоска ткани продолжала жить в чашке. Только время от времени меняли использованную питательную жидкость на свежую.

Цыплята, которые вылупились из яиц, снесенных этой курицей, в свою очередь, превратились во взрослых куриц, несли яйца, старели и также расставались с жизнью. Их потомство – «внуки» и «внучки» первой курицы – проделало такой же путь и благополучно скончалось в глубокой куриной старости. А вырезанная ткань продолжала жить.

Если бы ученый не вырезал ее, то кусочек, находясь в теле курицы, тоже стал бы давно мертвым. Смерть курицы была бы и смертью полоски ткани.

Так, отдельные ткани могут обладать даже большей продолжительностью жизни, чем целый организм.

Когда я был молодым врачом, в больнице, где я работал, умер от крупозного воспаления легких мой хороший знакомый, геолог.

Тогда еще не знали ни стрептоцида, ни сульфидина, ни, тем более, пенициллина, и крупозное воспаление легких было очень серьезным заболеванием.

Случилось это в Петрограде. А мать скончавшегося жила в Москве. Ее вызвали телеграммой.

Геолог умер в полдень. Мать должна была приехать утром следующего дня.

Геолог за неделю болезни не брился и сильно оброс бородой. Чтобы это не произвело на мать еще более тяжелого впечатления, я распорядился побрить умершего. А утром, когда я зашел в покойницкую больницы, на щеках и подбородке умершего лежала как бы темная кайма. За ночь опять появились волосы.

Если вырезать полоску ткани с тем ее слоем, из которого растут волосы, и поместить ее в соответствующую питательную среду, то волосы росли бы еще некоторое время.

Профессор Кравков, талантливый советский ученый, работал в области фармакологии, то есть он изучал действие лекарств на человека. Большие способности экспериментатора позволили ему произвести много чрезвычайно интересных и ценных исследований, в особенности над отдельными изолированными органами.

Кравков отрезал от трупа пальцы и через их кровеносные сосуды пропускал питательную жидкость, называемую рингер-локковской.

Эту жидкость Кравков собирал и подвергал химическому анализу. Анализ давал поразительный результат. Из пальцев вытекала не та жидкость, которую Кравков в них вливал. В ней появились новые вещества, которых раньше не было.

Откуда попадали в жидкость эти новые вещества? Они вырабатывались клетками тканей пальцев, являлись продуктом их жизнедеятельности.

Роль жидкости заключалась в том, что она в известной степени заменяла кровь.

Клетки тканей пальцев извлекали из нее нужные им питательные частицы, перерабатывали их, а затем выделяли в ту же жидкость свои отходы, отработанные продукты обмена веществ.

Иначе говоря, клетки тканей отрезанных у трупа пальцев в известной мере жили почти так же, как и живые клетки.

Томский физиолог профессор Кулябко вырезал у трупа щитовидную железу, расположенную на шее человека, и проделывал с ней то же самое, что Кравков с пальцами, то есть вливал в артерию железы под небольшим давлением рингер-локковскую жидкость. Войдя в артерию, эта жидкость обегала всю железу и вытекала из наружного отверстия вены. После этого Кулябко собирал ее и обследовал. Он обнаружил в ней очень интересную находку: особое вещество, так называемый гормон щитовидной железы.

Считать железу мертвой никак было нельзя. Она жила и продолжала вырабатывать гормон. Вместе с тем она давала наглядное доказательство того, что отдельные органы, взятые у трупа, сохраняют свою способность жить более или менее продолжительный срок. Разумеется, при соответствующих условиях, в условиях определенной среды.

Это относится также и к более сложным органам.

В лаборатории профессора Кулябко можно было видеть еще один интересный опыт. В центре особого прибора находился темный, кругловатый, несколько вытянутый, мясистый предмет. В него входили стеклянные и резиновые трубки, а рядом располагался небольшой электрический моторчик. Кругловатый мясистый предмет был обыкновенным человеческим сердцем.

Профессор извлек его из трупа спустя сутки после смерти человека. Через стеклянные и резиновые трубки в сосуды сердца с помощью моторчика накачивался раствор Локка, одна из разновидностей питательной жидкости. Сердце, вынутое из трупа через сутки после смерти человека, начинало биться, начинало жить.

Московские физиологи Брюхоненко и Чечулин проделали поразительный опыт. Они отделили голову собаки от туловища и заставили эту голову жить некоторое время. Голова открывала глаза, закрывала их при резком свете, снова открывала. Когда кислотой смазывали губы, голова высовывала язык и слизывала раздражавшую кислоту. На свист она навостряла уши.

Вы, конечно, уже догадываетесь, что Брюхоненко и Чечулин поддерживали жизнь головы тем, что пропускали по ее артериям и венам питательную жидкость.

Чтобы добиться удачи в таком опыте, надо очень долго и много экспериментировать, обладать огромным терпением, настойчивостью, научной изобретательностью и большими знаниями. Это очень сложный и трудный опыт, требующий тщательной подготовки, значительного навыка и хорошо сконструированной аппаратуры.

В конце концов, только после многих ошибок и неудач, оба московских физиолога достигли успеха.

Их эксперимент доказал, что даже головной мозг может некоторое время работать после того, как всякое проявление жизни в нем должно было бы прекратиться.

Собаку звали Буян, и жила она вместе с остальными лабораторными собаками.

Это было веселое, добродушное и сильное животное. Когда появлялся профессор, собака, приветливо помахивая хвостом, встречала его радостным лаем. Профессор ласково гладил Буяна и направлялся в свой кабинет. Профессор и Буян были большими друзьями.

Однажды пришел служитель, взял Буяна за ошейник и повел в лабораторию. Вскоре собака лежала на столе, погруженная в наркозный сон. Профессор и ассистент приступили к операции.

Они готовили Буяна в «далекое путешествие».

Буяну вскрыли на шее крупную артерию и выпустили из собаки всю кровь. Сперва кровь шла сильно. Потом струя уменьшилась, становилась всё тоньше и слабее. Наконец, упали последние капли.

По мере того, как вытекала кровь, затихало дыхание. Грудная клетка поднималась и опускалась всё реже и реже. Послышался вздох и – после долгой паузы – еще один вздох, последний.

Сердце остановилось, перестало биться.

Профессор раздвинул веки Буяна. На профессора смотрел тусклый, безжизненный глаз.

Собака была мертва.

Во время опыта на грудь и на область сердца собаки были наложены приемники приборов, которые регистрировали дыхание и сердцебиение. На белой бумаге непрерывно вращающегося барабана движущаяся черная линия отмечала каждый вздох, а другая, параллельная линия – каждый толчок сердца. Сперва – до момента операции и в начале операции – черные линии поднимались и опускались, как при обычном дыхании и биении сердца. Потом подъемы и опускания становились всё мельче и реже и, наконец, исчезли, превратились сплошные ровные линии.

Таким образом, приборы показали, что жизнь Буяна кончилась. Прекратилось дыхание, прекратилась деятельность сердца. Собака действительно была мертва.

Кровь, выпущенная из ее тела, однако, никуда не ушла. Не потерялось ни одного грамма. Она вся попала по трубке в большой стеклянный сосуд, составляющий часть особого аппарата, называемого автожектором и соединенного с моторчиком. От этого стеклянного сосуда тянулась еще одна трубка. Она заканчивалась иглой. Игла была введена в крупную вену на шее собаки. Прошло пять минут. Еще тридцать секунд. Труп собаки, бездыханный, неподвижно лежал на столе.

Профессор не спускал взгляда с хронометра.

Шесть минут! И ни секунды больше!

Профессор открыл кран, а затем включил моторчик. Зашипел кислород, который по третьей трубке пустили в стеклянный сосуд с кровью. Моторчик погнал из стеклянного сосуда в вену кровь, перемешанную с кислородом. Это была такая же кровь, какая получается при дыхании, после прохождения ее через легкие.

Моторчик непрерывно работал и нагнетал через вену кровь в собаку. Кровь проходила в сердце собаки, оттуда распространялась по всем тканям и органам и, обежав всё тело, изливалась из артерии на шее. Из нее она снова попадала в стеклянный сосуд. Здесь к ней примешивался кислород, и всё начиналось сызнова.

На белой бумаге регистрирующего прибора перо по-прежнему чертило две ровные черные линии.

Собака лежала с остановившимся сердцем, без дыхания. Но вот пульсовая линия чуть дрогнула, немного подскочила. Через несколько секунд – опять скачок, но уже больший. Линия дыхания также почти незаметно поднялась и опустилась.

Это отмечались первые толчки сердца и первые движения грудной клетки. Через минуту собака вздохнула и легкая судорога шевельнула ее голову. Собака уже не была мертвой. К ней возвращалась жизнь. Вскоре Буян дышал нормально и сердце его билось, как обычно.

Еще через несколько минут вся аппаратура была убрана, из артерии и вены удалены иглы с их резиновыми трубками. Они уже не были нужны.

Прошло немного дней. И опять, когда профессор появлялся в лаборатории, Буян встречал его радостным лаем.

Буян не знал, что вернулся из «далекого путешествия».

Раньше сказали бы, что это было путешествие в царство смерти.

И Брюхоненко и Чечулин превращали собаку в труп только на шесть минут. После этого, не теряя ни секунды, приступали к ее оживлению. Если бы ждали еще две-три минуты, то никакими аппаратами, никакими средствами собаке не вернули бы жизнь.

Почему? Потому что в некоторых клетках наступили бы необратимые изменения.

Поясним это. Наступление смерти означает прекращение всех функций, в том числе и питания тела. Прекращается питание, прекращается обмен веществ, нарушаются и внутриклеточные процессы. В клетках, лишенных питания, начинаются процессы разложения, распада.

Теперь, если даже возобновить «подвоз» питательных веществ, клетка не оживет. Механизм клетки, который осуществляет диссимиляцию, то есть расщепление сложных белковых и других органических соединений, и ассимиляцию, то есть отбор и усвоение нужных частиц, выходит из строя. В клетке происходят необратимые изменения.

В момент смерти прекращается питание всего тела. Но наступает ли одновременно во всех клетках тела это необратимое состояние?

Нет, не одновременно. Клетки одних органов более грубы, более просты, более устойчивы. В них распад начинается позже. Позже наступают необратимые изменения. Клетки других органов более хрупки, менее устойчивы. У них распад наступает раньше. Раньше наступает и необратимое состояние. Некоторые клетки могут жить некоторое время даже после установленной смерти человека. Таковы, например, клетки эпителия кожи, клетки, образующие волосы и ногти. Самыми хрупкими, самыми неустойчивыми являются нервные клетки мозга, особенно коры больших полушарий. В них необратимые посмертные изменения наступают очень скоро.

Мы видели из опыта Кулябко, что клетки сердечной мышцы сохраняют свои свойства даже через сутки после смерти. Клетки же мозга теряют свои свойства гораздо раньше, в сроки, определяемые не днями, а минутами.

А ведь клетки центральной нервной системы управляют основными жизненными процессами в нашем организме, в том числе и дыханием.

Срок обратимости изменений клеток высших отделов центральной нервной системы, с момента остановки дыхания и кровообращения, равен в среднем всего пяти-шести минутам.

Вот почему профессор Брюхоненко и профессор Чечулин в своих опытах внимательно следили за стрелкой секундомера. Они опасались, чтобы посмертные изменения клеток мозга собаки не длились более шести минут. В противном случае собака ни при каких условиях не вернулась бы из своего «далекого путешествия».

Существует всем известная болезнь – туберкулез легких. При этой болезни, если она запущена, разрушается легочная ткань. Теперь туберкулез легких научились хорошо лечить. Но для того, чтобы с ним справиться, надо во-время начать лечение. В противном случае болезнь может развиться и разрушить большие участки легочной ткани.

Есть болезнь, которая называется пионефроз. У заболевшего ею разрушается ткань почки. Разрушается важная часть почки – почечные клубочки и канальцы. Если эта болезнь зашла далеко в обеих почках, человек погибает.

По тяжести заболевания похожа на туберкулез и пионефроз другая серьезная болезнь, которая называется – цирроз печени. У заболевшего циррозом тоже происходит гибель одной из важных тканей организма – печеночной ткани. Если больного не лечить, он может умереть.

Можно ли таких больных после того, как сердце сделает последний удар и остановится, вернуть к жизни? Поступить так, как поступили с Буяном? Ввести кровь, заставить сердце снова работать? Добиться того, чтобы человек начал дышать и вернулся к жизни?

Нет, никак нельзя. Ничего не выйдет, даже если после смерти пройдет не шесть минут, а только две. И это вполне понятно. Чтобы такие люди жили, еще не достаточно одной работы сердца. Им надо иметь: одному – здоровые легкие, другому – здоровые почки, третьему – здоровую печень. Но дать человеку новые, легкие или печень медицина пока не в состоянии.

Тех, кто умирает от длительных хронических болезней, от опасных заразных болезней, от больших изменений в жизненноважных органах, вернуть к жизни невозможно.

Врачи стремятс'я и у таких больных отдалить наступление смерти. До последней минуты, до последнего вздоха больного врач обязан не складывать оружия, обязан бороться с любой болезнью всеми средствами, которыми его снабжает наука.

Но если смерть у таких больных наступила, миссия врача кончена. Уже не поможет никакое впрыскивание, никакое искусственное дыхание, никакой массаж сердца, никакая аппаратура, подобная аппаратуре профессора Брюхоненко и Чечулина.

Другое дело, если смерть застигла человека неожиданно, совершенно непредвиденно. Его здоровье не было подточено никаким длительным, изнуряющим недугом. Внутренние органы не разрушены какой-либо хронической болезнью. Так может произойти при какой-нибудь операции, даже иногда и не очень тяжелой.

Во время операции наркоз, в очень редких случаях, может вызвать паралич сердца и дыхания. Наступает состояние смерти. Однако если удастся восстановить тотчас вслед за этим работу сердца и дыхание, то человек будет жить.

Человек пострадал при уличной катастрофе. Он ранен, потерял чрезмерное количество крови. У него остановилось сердце, но, если оно снова забьется, жизнь сможет вернуться.

Очень часто на войне бывает опасна не сама рана, а травматический шок. При шоке резко нарушается нормальная работа нервной системы, почти прекращается работа сердца и дыхание.

Если не избавиться от шокового состояния, наступит полная остановка сердца и дыхания, то состояние, которое обычно называется смертью.

Но если заставить сердце снова работать и в то же время устранить шок, то это будет возвращением к жизни и, может быть, к долгой жизни, потому что все органы человека здоровы.

Над этими вопросами много думал и работал советский ученый, профессор Владимир Александрович Неговский. Почти после трехсот опытов над животными, проделанных на протяжении ряда лет, перед ним вырисовались основные приемы оживления организма, определился метод восстановления преждевременно оборвавшейся жизни.

В годы Великой Отечественной войны профессор Неговский начал борьбу за жизнь советских воинов. Он хотел заставить смерть отступать там, где еще можно было сохранить жизнь.

Во время одного из наступлений наших войск в полевой госпиталь доставили артиллериста, сержанта Черепанова. Осколок немецкого снаряда пробил ему правое бедро.

Рана была очень тяжелой. Артерии, вены и нервы, проходившие по бедру, были разорваны. Пострадала и кость.

Медицинская служба в Советской Армии организована очень хорошо. Сержант был вынесен с поля боя в самый разгар сражения, когда гром орудий еще сотрясал воздух. Через два часа раненого сержанта уже доставили в полевой госпиталь.

Были приняты все меры, чтобы обеспечить сержанту наилучшую и быстрейшую помощь. Его обложили горячими грелками, перевязали сосуды, сделали переливание крови. Но Черепанов был в жесточайшем шоковом состоянии, в шоке третьей степени. Он лежал на операционном столе мертвенно бледный, с тусклыми, безучастными глазами, почти без пульса и дыхания. Ему впрыскивали камфору, кофеин, адреналин, физиологический раствор… Ничто не помогло. Еле бившееся сердце сержанта остановилось совсем. Он умер.

В истории его болезни появилось заключение хирурга. Оно гласило: «Умер 8 апреля 1944 года в 19 часов 41 минуту. Смерть последовала от шока и острой кровопотери».

Эта запись была бы последней в истории болезни сержанта и даже в истории его жизни.

Но в это время в операционной появились только что узнавшие о смерти сержанта четыре человека в халатах: профессор Неговский и его помощники – Смиренская, Литвинова и Козлов.

Неговский объезжал фронтовые лечебные учреждения, чтобы на месте, во фронтовых условиях, в условиях переднего края применить свой способ борьбы со смертью. Так он приехал и в госпиталь, где только что умер сержант Черепанов.

Профессор, учитывая значение каждой секунды, немедленно приступил к делу.

С момента остановки сердца и видимой смерти сержанта прошли две минуты. Еще через минуту всё было готово. Сотрудники профессора без спешки, но и без промедления заняли свои места. Неговский склонился над человеком, который, собственно, мог уже считаться мертвецом. В безмолвии операционной слышались только короткие распоряжения профессора.

Теперь вернемся к истории болезни сержанта.

Вы помните: «сержант умер в 19 часов 41 минуту».

В 19 часов 45 минут 30 секунд появилась первая новая запись. Она содержала три слова: «Первый удар сердца».

В 19 часов 48 минут – вторая запись: «Обозначается сокращение шейной мускулатуры. Начало самостоятельного дыхания». И дальше: 19 часов 56 минут – «Дыхательное движение грудной клетки»; 20 часов – «Вздох. Первое движение диафрагмы»; 20 часов 7 минут – «Появился рефлекс роговицы глаз»; 20 часов 45 минут – «Появилось сознание»; 23 часа – «Состояние тяжелое. Спит. Легко пробуждается. Отвечает на вопросы. Жалуется, что ничего не видит. Пульс учащенный – 114 в минуту, слабого наполнения. Дыхание глубокое, ровное».

Через сутки – «Полное восстановление зрения. Может быть эвакуирован в глубокий тыл».

Нам кажется, что к этой записи добавлять нечего. Всё ясно. Профессор Неговский отогнал смерть от постели сержанта Черепанова, вернул ему жизнь.

Профессор Неговский открыл в истории болезни сержанта Черепанова новую страницу – страницу жизни.

В чем же дело? Может быть, профессор Неговский изобрел какую-нибудь особую аппаратуру, сложный агрегат? А может быть, он пустил в ход не известный до этого препарат.

Нет, ничего такого не было.

Оборудование Неговский с собой действительно привез, но оно всё умещалось в одном свертке, уложенном в небольшой чемоданчик. Это были трубка, короткая резиновая трубка, и маленькие специальные мехи.

Вот и вся аппаратура, если не считать рук Неговского и его помощников. И, разумеется, знаний.

Эти знания содержали в себе результат многих часов размышлений и многих дней экспериментальных исследований.

Что ж всё-таки сделал профессор Неговский?

Конечно, он прибегнул к искусственному дыханию, но оно применялось своеобразно. Один из его помощников производил искусственное дыхание тем, что, введя резиновую трубку непосредственно в дыхательное горло сержанта, стал мехами накачивать через трубку в легкие воздух. Делалось так, разумеется, для того, чтобы, увеличивая размах искусственного дыхания, помочь притоку воздуха усиленным растяжением самой легочной ткани. Возникавшие при этом в самых мельчайших разветвлениях окончаний нервов легочных стенок нервные импульсы направлялись в дыхательный мозговой центр и возбуждали его к деятельности.

Одновременно при таком искусственном дыхании Неговский пользовался, конечно, и переливанием крови, но тоже своеобразным способом.

Неговский вливал кровь не в вену, а в артерию – артерию руки. И не просто вливал, а с помощью так называемого аппарата Боброва нагнетал ее под довольно значительным давлением. Это обстоятельство играло важную роль.

Задача, которую ставил себе профессор Неговский, заключалась в том, чтобы заставить сердце сержанта работать. Сердце не может работать без снабжения кровью его собственных сосудов. Сержант потерял слишком много крови. Хотя ему уже сделали раньше одно переливание крови, Неговский считал нужным повторить его, – но особым способом.

Сердце скорее и лучше начнет работать, если его мышца будет быстро снабжена питанием. А для этого надо немедленно доставить питание непосредственно к самой мышце сердца.

Кровь, нагнетаемая в артерию руки, а оттуда в аорту, то есть совершающая путь, обратный своему естественному движению, захлопывала аортальные клапаны сердца.

Следовательно, она не могла попасть в полость сердца. Закрывшиеся клапаны ее туда не пускали, вследствие чего она шла прямо в коронарные артерии, которые отходят от аорты у самой стенки сердца. Это вот и достигалось давлением с помощью аппарата Боброва.

Коронарные сосуды представляют собой две небольшие артерии, опоясывающие сердце; они представляют собою сеть сосудов, питающих только мышцу сердца.

Переливание трехсот граммов крови именно в артерию и обязательно под давлением нужно было произвести для того, чтобы сразу же увеличить силы сердца, дать его мышце хорошие условия питания и вызвать первые сокращения, первые биения сердца, которые позволили бы быстро подвести кровь к мозговым центрам.

Вслед за введением крови в артерию Неговский тотчас же произвел переливание еще семисот граммов крови. Теперь переливание производили уже в вену, как обычно и делают при работающем сердце, чтобы увеличить во всей сосудистой системе количество циркулирующей крови и полностью заместить потерянную кровь.

Таким образом, первые триста граммов должны питать сердце, а последующие семьсот граммов – заполнить кровеносное русло.

Затем Неговский применил адреналин, этот могучий возбудитель деятельности сердца и кровеносных сосудов. Но применил его тоже своеобразно и очень активно. Он добавил раствор адреналина к тем тремстам граммам крови, которые были введены прямо в коронарные артерии сердца. Что еще сделал профессор Неговский?

Вспомним, что главная опасность, возникающая при остановке кровообращения, – это недостаток продуктов обмена. Кислородное голодание тканей – вот основная причина необратимости изменений клетки. У сержанта Черепанова, у которого в течение четырех минут сердце не работало, кислородное голодание подошло к той черте, когда возникла угроза биологической катастрофы клеток и тканей. Чем скорее начался бы «подвоз» кислорода, тем скорее устранилась бы возможность такой катастрофы.

Неговский к вливаемым в вену семистам граммам крови добавил некоторое количество перекиси водорода. Перекись водорода быстро отдает крови свой кислород. Неговский одновременно влил в кровь также сорокапроцентный раствор глюкозы. Глюкоза – очень хорошее питательное вещество.

Вот и всё, что успел сделать профессор за одиннадцать минут.

Как видите, никакого чуда не было. Были применены знания, воплощавшие в себе результат многих лет экспериментальных исследований.

Именно они вернули жизнь сержанту Черепанову.

Четыре минуты и тридцать секунд длилась смерть сержанта Черепанова.

Мы помним, что шесть минут – это срок устойчивости клеток головного мозга. Начнись вмешательство Неговского на две-три минуты позже – сержант Черепанов не был бы спасен.

Значит, способ профессора Неговского должен применяться своевременно, пока не наступили явления необратимости в клетках головного мозга. Можно выразиться так: пока явления необратимости не наступили, человек еще не умер по-настоящему, хотя бы сердце его остановилось и дыхание отсутствовало.

Такая смерть называется у врачей «клинической смертью». Клиническая смерть – это, собственно, еще не смерть, клетки еще сохраняют свою внутреннюю жизнеспособность. Это дорога к смерти, это первые шаги умирания, хотя все видимые признаки смерти налицо: отсутствие дыхания и пульса, неподвижность сердца, исчезновение зрачкового рефлекса.

Подлинная смерть – это биологическая смерть, это распад и гибель клеток, может быть, не всех сразу, но, в первую очередь, наиболее ценных и жизненно необходимых, например клеток центральной нервной системы.

Скажем точнее: способ профессора Неговского действителен только в случаях клинической смерти.

Теперь немного статистики.

Пятьдесят четыре раза за ту поездку на фронт профессор Неговский становился у операционных столов с лежавшими на них неподвижными телами.

Для пятидесяти четырех тяжело раненных бойцов Советской Армии жизнь была кончена, и этого приговора медицина не могла отменить. Сорок четыре человека из них агонизировали, десять – уже умерли. И от всех сорока четырех агонизировавших профессор Неговский отогнал холодное дыхание смерти. Они остались жить. Дальнейшее уже зависело от течения, от характера самой болезни. Двенадцать из них даже смогли через один-два дня перенести эвакуацию и были вскоре же отправлены в глубокий тыл.

У десяти клинически умерших смерть наступила только за две-три минуты до появления Неговского. Для пяти человек из этих десяти помощь профессора была безрезультатной. Клиническая смерть уже перешла в биологическую.

Надо полагать, что клетки разных людей имеют разную продолжительность обратимости, а следовательно, и разные сроки наступления необратимых явлений в клетках. Ведь эти сроки измеряются минутами, даже секундами. Для пяти человек сроки начала необратимости оказались еще более короткими, чем шесть минут.

Другие пятеро вернулись к жизни, но четверо вернулись к жизни для того, чтобы вскоре с ней расстаться; на этот раз навсегда. Однако не из-за бессилия метода Неговского.

Они благополучно жили бы, но у них были слишком тяжелые ранения. Даже хорошее сердце и прекрасное дыхание не могли спасти их при тех разрушениях, которые нанесли их внутренним органам пули и осколки.

Пятый и последний из этих десяти раненых был сержант Черепанов.

Подведем итог.

Что дает врачам метод профессора Неговского? Очень многое! Он обогащает арсенал медицины для борьбы с роковыми последствиями таких грозных опасностей, как травматический и операционный шок; для борьбы с такими явлениями, как смерть от наркоза; как смертельные, невосстановимые кровопотери; как смерть от удара электрического тока. Незаменим он и при атональных состояниях.

При клинической смерти этот метод является, в сущности, единственным средством отогнать подлинную смерть, заставить ее отступить.

В дальнейшем, по мере усовершенствования метода Неговского, смерть будет отступать всё чаще и чаще, освобождая каждый раз место для жизни там, где необратимые явления клеток еще не перешли своего предела.

Современные методы советской науки, и особенно способ Неговского, могли бы возвращать к жизни не десятки и сотни, а, быть может, тысячи жертв ранней смерти.

Решение этой благородной задачи дало бы замечательные результаты. Но на пути к широкому успеху стоит одно суровое обстоятельство: шесть минут, в течение которых обратимы изменения клеток центральной нервной системы, и в первую очередь коры головного мозга.

Шесть минут – это очень короткий отрезок времени.

Врачу, даже вооруженному прекрасным методом, опоздать здесь очень легко. Неудивительно, что к этим шести минутам приковано внимание исследователей. Ведь каждая лишняя минута означает возможность спасения еще множества людей, а добавочные десять-пятнадцать минут уже, собственно, почти решают проблему.

Возникает вопрос: почему клетки центральной нервной системы, особенно коры больших полушарий, так нестойки? Почему быстрее всего наступает их необратимость?

Работы советских физиологов раскрыли некоторые интереснейшие детали в течении процессов дыхания.

Сразу ли в момент умирания прекращается дыхание? Если проследить, как это происходит, можно увидеть ряд последовательных стадий.

Прежде всего исчезает равномерность дыхательных движений, нарушается правильность их ритма. Дыхание становится прерывистым, затем судорожным, потом наступают отдельные толчки, чередующиеся с долгими паузами. Наконец грудная клетка замирает, становится неподвижной.

Советские ученые, отвоевывая жизнь у смерти, обнаружили смысл этих фаз дыхания.

Известно, что в клетках живых органов, в их деятельном состоянии, возникают особые электрические токи, так называемые биотоки. Появляются они и в клетках коры мозга. Их можно обнаружить и записать чувствительными электроприборами. Но когда пришла смерть и наступил паралич дыхания, приборы ничего уже не записывают – биотоков нет. Это значит, что в коре и ближайшей к ней зоне мозга жизнь угасла. В этот момент прекращается ровное дыхание умирающего. Но дыхание не исчезает. Оно продолжается, только вместо правильного его ритма появляются судорожные, прерывистые дыхательные движения.

Отсюда ясно, что прекратили деятельность клетки, имеющие отношение к регуляции дыхания и связанные с корой мозга. Но раз дыхание продолжается, значит, существуют еще клетки, управляющие дыханием. Где же они помещаются?

Сохранившийся зрачковый рефлекс, то есть сохранившаяся реакция зрачка на свет, показывает, что участок мозга, расположенный ниже коры больших полушарий, еще функционирует. Вот где находятся другие, еще не погасшие клетки центров дыхания.

Только исчезновение зрачкового рефлекса будет свидетельствовать о том, что и здесь жизнь клеток мозга прекратилась. Но и после этого дыхание не остановится. Оно будет совершаться отдельными толчками, с большими паузами. Такое дыхание будет агонизирующим. Дыхание видоизменится, но не прекратится.

Это опять-таки значит, что работают еще какие-то клетки центров дыхания. Теперь уже совершенно понятно, где именно они находятся. Продолговатый мозг – вот пребывание еще действующих клеток.

Только по неподвижно застывшей грудной клетке можно видеть, что и продолговатый мозг с его центрами прекратил свою деятельность. Смерть подошла вплотную.

Исследователи нашли не только эти стадии дыхания. Они установили, что сроки обратимости разных клеток мозга тоже разные. Клетки центра дыхания, находящиеся в продолговатом мозгу, можно оживить не позже, чем через тридцать минут, а расположенные выше, ближе к коре, имеют еще меньший срок – десять и даже шесть минут.

Чем это объяснить? Почему у клеток, от которых зависит функция дыхания, особенно у тех, которые тесно связаны с корой мозга, такой ничтожный, по сравнению с остальными, период обратимости изменений?

Здесь открылась чрезвычайно любопытная биологическая подробность.

У всех ли живых существ имеются в развитом состоянии эти центры, находящиеся в коре головного мозга?

Нет, их можно найти только у высших млекопитающих.

Значит, эти отделы появились только на поздней стадии эволюционного развития жизни на земле, у тех видов животного царства, которые возникли относительно недавно, может быть всего миллион или два миллиона лет назад. Они – самые молодые образования центральной нервной системы.

Вот в этом и кроется причина их необыкновенной чувствительности к вредным влияниям, причина их хрупкости, легкой уязвимости. Может быть, у людей далекого будущего устойчивость этих участков коры мозга будет иная, более прочная; тогда, по-видимому, и срок обратимости будет другой, более продолжительный.

Завеса над тайной шести минут приподнялась.

Что же, исследователям проблемы оживления остается ждать миллионы лет, пока обратимость клеток центров коры удлинится на несколько минут?

Разумеется, передовая наука не может примириться с таким положением. Великий Мичурин говорил: «Нам нечего ждать милостей от природы; взять их у нее – наша задача». Советская наука активно вмешивается в течение биологических процессов, сознательно перестраивает их. Перед профессором Неговским, взгляды которого мы изложили, и перед другими, кто работает в этой области, стоит определенная проблема: уже сейчас добиться того, что возможно лишь через миллионы лет.

Имеется одно весьма интересное экспериментальное наблюдение. Известно, что причиной смерти под водой является отсутствие воздуха, то есть отсутствие кислорода. Но потонувшую собаку легче вернуть к жизни, если она попала под воду в наркотизированном состоянии. Ее можно оживлять даже после того срока, после которого погибали другие собаки, не наркотизированные.

Альпинисты на большой высоте испытывают приступы головокружения, слабости, теряют сознание. Объясняется это разреженностью воздуха, то есть опять-таки нехваткой кислорода. Но если дать пострадавшим снотворное средство, например люминал, то горная болезнь проходит или переносится гораздо легче.

Ленинградский профессор Всеволод Семенович Галкин открыл удивительное явление: в наркозном сне необыкновенно изменяются многие свойства организма. Наркоз позволяет клеткам организма жить в таких условиях, которые смертельны в обычном состоянии.

Труды Галкина позволяют понять, например, смысл улучшения при горной болезни от приема люминала. Снотворный препарат изменил реакцию клеток тканей на недостаток кислорода. Они стали довольствоваться меньшим его количеством. Наркотизированное животное, извлеченное из воды, удавалось спасти потому, что оно обходилось тем ничтожным объемом кислорода, который содержался в организме, без доступа извне.

Эти неожиданные и удивительные качества наркоза (см. главу «Когда мозг спит»), возможно, указывают на один из путей, по которому надо следовать, чтобы изменить биологический закон необратимости явлений клеток. Ведь смерть от остановки дыхания – это, в основном, тоже смерть от недостатка кислорода.

Можно допустить, пока, конечно, только очень предположительно, что в последние минуты агонии, когда все обычные лечебные спасения уже бессильны, применение наркоза даже в очень ограниченной дозе даст возможность сохранить в клетках минимальную жизнь. Оно будет поддерживаться минимальным количеством кислорода, находящегося в тканях и крови, тем количеством, при котором в нормальных условиях клетка погибла бы, при отсутствии поступления воздуха и остановке кровообращения.

Подобное состояние, без дыхания, без сердцебиения, будет смертью, но так называемой смертью клинической, а не биологической. И, быть может, оно протянется дольше, чем пять-шесть минут.

Гибель клеток высших отделов центральной нервной системы отодвинется. Срок их обратимости удлинится.

Этот выигрыш времени уже позволит с большими надеждами на успех организовать возвращение клинически умерших к жизни.

Погружение в сон – это, по Галкину, одна из возможностей успеха. Вместе с другими возможностями, которые, несомненно, найдет пытливая мысль советских исследователей, она подготовит полную победу над преждевременной смертью.

Итак, вполне ясно, что в процессах умирания организма и в его оживлении, в возвращении всех его функций к нормальному состоянию, главную, ведущую роль играет, как мы видели, центральная нервная система, – точнее, кора головного мозга. Следовательно, совершенно естественно поставить вопрос: в чем значение и смысл процессов, происходящих при угасании жизни и при восстановлении жизни, если их рассматривать в свете павловского учения?

Этот вопрос не теоретический. Если получить на него правильный ответ, то тем самым, несомненно, откроются новые возможности для дальнейшего улучшения борьбы с преждевременной, неожиданно наступающей смертью.

Что же можно извлечь из всех опытов оживления организмов?

Нужно считать твердо установленными два факта.

Первый: клетки коры больших полушарий головного мозга выключаются, перестают функционировать, умирают раньше всех других отделов мозга. Кора – наиболее чувствительное, наиболее хрупкое образование головного мозга. Продолговатый мозг – наиболее крепкое, наиболее устойчивое образование; он умирает позже других отделов.

Второй факт: при оживлении организма происходит как бы обратный процесс.

Начинается оживление с восстановления функций центров продолговатого мозга. Позже, только после того, как все остальные части головного мозга возвратились к своей деятельности, начинают работать клетки центров коры мозга.

Понять смысл того, что центры коры мозга умирают раньше других участков мозга, а возвращаются к жизнедеятельности позже, можно только с позиций учения Павлова.

В самом деле, что такое остановка функций коры мозга при начале умирания? Безусловно, это явление защиты. Необыкновенно чувствительные клетки коры могут выдержать тяжелые, неблагоприятные условия только в течение очень короткого срока. Чем же они могут спастись, если ухудшение обстановки, например прекращение кровоснабжения, продолжается дольше? Конечно, только тем, что раньше, чем наступит их полное истощение, их гибель, функция клеток прекратится. А как этого можно достигнуть? Торможением.

Такое торможение и наступает уже в самом начале. Оно охраняет хрупкие клетки коры мозга от истощения в их борьбе за спасение, за жизнь.

И действительно, как мы уже знаем, при наступлении агонального, предсмертного, периода еще работает, хотя и очень слабо, сердце, еще продолжается, хотя и неравномерно, толчками, дыхание, но сознание уже отсутствует. Это значит, что функции коры мозга уже выключены торможением. Иначе неизбежно непоправимое истощение клеток. Вот в чем благодетельный смысл торможения.

Интересны отмеченные профессором Неговским некоторые факты, раньше остававшиеся непонятными и получившие объяснение только в свете павловских идей. В ряде опытов над собаками им причиняли тяжелые травмы. Если животные перед этим находились долго в возбужденном состоянии, то даже короткие сроки клинической смерти, всего лишь в две-три минуты, являлись уже гибельными для коры его мозга.

Также понятными теперь становятся наблюдения над извлеченными из воды людьми. Тех, которые тонули, быстро теряя сознание, или без сопротивления шли, что называется, камнем ко дну, было легче оживить. Гораздо хуже обстояло с теми, кто долго барахтался, кто бурно напрягал все свои силы, чтобы удержаться на воде.

Совершенно ясно, что, чем меньше люди тратили мышечной и нервной энергии, тем менее истощались клетки коры головного мозга.

Такова роль торможения в фазе умирания.

Что касается стадии возвращения организма к жизни, то вспомним, что сперва появляются первые признаки дыхания, появляются первые сокращения сердца. Но и дыхательные акты и удары сердца совершаются неравномерно, толчками. Это значит, что продолговатый мозг уже работает. Центры же коры мозга бездействуют. Торможение еще сковывает их функции. Охранительно-целебный смысл этого понятен. Если бы кора мозга начала работать с самого начала оживления, когда еще нет нормальных условий питания и обмена в организме, то есть в тяжелых условиях, то опять-таки для хрупких, неустойчивых клеток коры это потребовало бы неимоверных усилий. Снова им грозило бы истощение и гибель. Продолжающееся охранительное торможение и защищает их от подобного финала. Вот почему кора мозга оживает после продолговатого мозга, после восстановления всех других отделов мозга. Только тогда, когда наступает более или менее нормальное течение физиологических процессов во всех органах, корковые клетки могут начать функционировать. Торможение снимается. Организм оживает полностью.

Таким предстает великое значение целебно-охранительного торможения, как при угасании жизни, так и при ее восстановлении. Вместе с тем здесь открываются и некоторые перспективы для активного вмешательства медицины в спор жизни с преждевременной смертью.

В самом деле, если торможение клеток мозговой коры благодетельно, то ведь можно его создавать в нужных случаях.

Эта мысль и была осуществлена сотрудниками лаборатории Неговского на людях, доставленных в клинику после уличных и других транспортных катастроф. Эти жертвы тяжелых травм погибали от ранений и кровопотерь. Их доставляли в клиники уже в состоянии агонии. Чтобы их спасти, им прежде всего делали переливание крови. Но переливание сопровождалось еще одной процедурой: одновременно с переливанием вводили и небольшую дозу гексенала.

Гексенал, как известно, – наркотизирующее средство. Оно нужно было для того, чтобы вызвать и усиливать охранительно-целебное торможение.

И в большом числе случаев цель достигалась. Получался великолепный успех. Безнадежное состояние, агония сменялись возвращением к жизни.

Это делало торможение клеток коры мозга, удлиненное гексеналом.

Искусственное торможение предохраняет кору мозга и от слишком раннего оживления, которое тоже грозило опасностью истощения для хрупких клеток коры.

Однако здесь мы встречаемся с другой опасностью. Сколько времени могут, даже при охранительном торможении, выдержать хрупкие клетки коры неблагоприятные жизненные условия, отсутствие кровоснабжения, ухудшение питания? Как было сказано, не более пяти-шести минут. После этого срока изменение в клетках коры уже приводит к необратимому их состоянию. Торможение тогда сменяется окончательным угасанием этих клеток. Для них приходит фаза необратимости. И чем дольше длится эта фаза, тем меньше надежд на возвращение, полное или частичное, к жизни. Для клеток продолговатого мозга, для подкорковых центров угасание жизни тоже не должно продолжаться слишком долго. Если срок восстановления затягивается, то после него изменения тоже становятся необратимыми.

Это не только рассуждение. Проделанные в лаборатории профессора Асратьяна эксперименты подтвердили правильность такого положения.

Опыты были связаны с лишением притока крови к мозгу собак. Это достигалось тем, что особым способом сжимали идущие к мозгу артерии. У одной собаки мозг обескровили в течение двадцати минут. Затем у нее восстановили нормальное кровообращение. Что произошло с собакой? Осталась она живой?

Да, в течение двух месяцев, прошедших после опыта, собака продолжала жить. Но она лежала всё время на боку, не могла ни встать на ноги, ни ходить. Даже выпрямляться она не могла. Все сложно-рефлекторные акты у нее исчезли. Она похожа на таких собак, у которых удалили и кору больших полушарий мозга и так называемый средний мозг.

У другой собаки такое обескровливание мозга продолжалось шестнадцать минут. Эта собака могла и стоять, и ходить, и выпрямляться. Но приучить ее, например, подходить к чашке с пищей, отзываться на кличку нельзя было. У нее пропали все, так называемые, условные рефлексы. Она похожа была на собаку, у которой хирургически удалили кору мозга.

Мозг третьей собаки обескровливали на шесть минут. Что происходило с ней после этого? Она становилась такой же, какой была раньше. Она ничем не отличалась от обыкновенных собак, не подвергавшихся никаким операциям.

Таким образом, опыты блестяще подтвердили значение срока клинической смерти, наступающей в результате прекращения кровообращения из-за остановки сердечной деятельности или других причин, приводящих к необратимым разрушительным изменениям в клетках коры головного мозга.

Так выглядят процессы, сопровождающие умирание и оживление, в свете учения Павлова. Здесь вполне применимы слова великого физиолога: «Какое обширное и плодотворное поле раскрылось бы для физиологического исследования, если бы немедленно после вызванной болезни или в виду неминуемой смерти экспериментатор искал с полным знанием дела способ победить ту и другую».

Проблема удлинения жизни нуждается в дальнейшем глубоком изучении. То, что мы знаем сегодня об открытиях советской науки, вызывает уверенность в успешном достижении цели.

«Смерть есть факт, подлежащий изучению… Изучать – значит овладевать» (Горький).