Хрущев и художники

«Мы не можем мимо пройти, знаете, как наблюдатели. Знаете, как на берегу, стоит человек и смотрит: плывет и хорошее, и дерьмо плывет.

И он совершенно одинаково относится. Это же течение! Слушайте, товарищи, господа, вы настоящие мужчины. Не педерасты вы? Вы скажете, что каждый играет в свой музыкальный инструмент.

Это и будет оркестр? Это дом сумасшедших будет! Кто же полетит на это жареное, которое вы хотите показать? Кто?! Мухи, которые на падаль бросаются! Вот они, знаете, огромные, жирные, вот и полетели».

(Хрущев о выставке абстракционистов в Манеже)

Один из самых громких скандалов, связанных с именем Никиты Хрущева, произошел в первый день декабря 1962 года на выставке художников-авангардистов. Скандал в Манеже вспоминают наравне со знаменитой «кузькиной матерью» или кукурузой. Хрущев разгромил работы молодых живописцев в пух и прах. Скандал отразился на всей культурной жизни страны и привел к тому, что искусство разделилось на официально разрешенное и подпольное.

Выставка художников-абстракционистов в Манеже не была запланирована. Сначала она проходила в Доме учителя на Большой Коммунистической, но там побывали иностранные корреспонденты, которые все сфотографировали, и уже на следующий день Запад узнал о том, что в Советском Союзе разрешили абстракцию. Хрущев в этот момент был за границей, и к нему начали приставать с вопросами. Как только он вернулся в страну, абстракционистам тут же предложили перенести выставку в Манеж.

Художники, в их числе Эрнст Неизвестный – будущий автор памятника Хрущеву, колебались, не зная, чего ждать. Мнений было два – это или провокация, или признание. В последнее верилось с трудом, но самые нейтральные и спокойные работы все же перевезли в Манеж, на выставку, посвященную тридцатилетию Московского союза художников. Позже ее в шутку назовут «взрыв МОСХа».

Первого декабря 1962 года Хрущев и еще несколько членов Президиума пришли на выставку, причем Хрущев был заранее убежден, здесь собрались неформалы и гомосексуалисты. На входе он сказал: «Ну, где тут у вас грешники и праведники? Показывайте свою мазню». Очевидцы этого высокого визита вспоминали, что сначала Хрущев довольно спокойно рассматривал экспозицию. Но после критических замечаний председателя Союза художников Владимира Серова и члена Президиума ЦК КПСС Михаила Суслова, видимо, согласился с тем, что такое искусство чуждо советскому народу, и стал горячиться: «Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше рисует».

Его раздражение вызвали многие экспонаты. У художника Соустера, написавшего картину «Лунные можжевельники», Хрущев спросил, бывал ли тот на Луне. Около одного из пейзажей, написанного серыми красками, спросил, что это. Ему ответили, что это Вольск – город цементных заводов, где все затянуто тонкой цементной пылью, а люди этого не замечают. Это вызвало возмущение Суслова, который заявил, что в этом городе все работают в белых халатах, и чистота там идеальная, хотя многие из присутствовавших помнили этот серый город, пыль в котором видна за много километров.

Потом Хрущев кричал: «Запретить! Прекратить это безобразие!» Многих художников после выставки вызывали «на ковер», на них обрушился шквал газетно-журнальной брани. Независимые художники, барды и литераторы ушли в подполье. В стране возник художественный самиздат, а многим даже пришлось покинуть Советский Союз. Официальное же искусство переживало застой. Те, кто соглашался играть по предложенным властями правилам, грубо говоря, получали персональную выставку к пятидесяти годам, вторую персональную выставку, если доживали, еще через четверть века. Все было расписано и давалось не за вклад в искусство, а за выслугу.

Впрочем, и это все если не официальная, то полулегендарная версия точно. Если прочесть все, что написано по поводу выставки в Манеже и ее последствий, то получится слишком калейдоскопическая история. В целом правильно, но детали отличаются, дополняются предположениями, и вот уже каждый исследователь показывает собственную версию.

В это время власть в очередной раз пыталась поставить интеллигенцию на службу своей доктрине. На совещаниях в Доме приемов, в Свердловском зале Кремля на следующий год досталось очень многим. На Эренбурга Хрущев кричал: «Вот, при Сталине молчал, а как Сталин умер, он и разболтался!» Марлену Хуциеву за знаменитую сцену с явлением в видении погибшего отца было сказано: «Как это может быть, что в твоем фильме „Мне двадцать лет“ отец был моложе сына на два года?» Единственный, кого похвалили, был Солженицын.

И вся история с абстракционистами была заранее подготовленной акцией публичной порки, чтобы показать интеллигенции ее место. Наивно думать, что Хрущева действительно интересовало искусство. Он был занят Карибским кризисом, последствиями недавнего восстания в Новочеркасске, проблемами с армией и многими другими важными политическими и экономическими проблемами.

Но в это же время в стране была культурная «оттепель», так называемая «хрущевская первая весна»: людей из лагерей отпускали, расцвели литература, театр и кино, художники стали устраивать выставки изобразительного искусства. Всем казалось, что наступила свобода, хотя бы относительно того, что было в предыдущие годы. Но это вовсе не входило в планы партии и правительства. Поэтому властям и было необходимо показать интеллигенции ее место, причем сразу и понятно. Чтобы она продолжала то же самое, что должна была делать при Сталине – служить власти и служить партии. А Хрущев был уверен, что понимание искусства должно быть одинаковым и у партии, и у народа, и у ремесленников, которые его создают. Так что его окружению было ясно, что он рассердится, когда на фоне всей своей политической нервотрепки увидит искусство, которое так сильно отличается от того, что он понимает под этим словом.

Потому под эту выставку и отдали не какое-то захудалое помещение на окраине Москвы, а Манеж. Не мог глава государства расправляться с неугодными где-то на задворках. Все готовилось тщательно, под руководством Суслова и Ильичева, но художники на всякий случай действительно выбрали самые спокойные картины, чтобы не вызывать излишнего раздражения. Никто эти работы, что было просто невероятно для того времени, не принимал и не утверждал – в этом не было необходимости, поскольку выставка была нужна партийному руководству именно для того, чтобы Хрущев ее разгромил.

«Была ли попытка протестовать со стороны художников? Они возражали или ходили и слушали?»

(Из вопросов слушателей радио «Эхо Москвы»)

Разумеется, художники и не пытались возражать, тем более что Хрущев заявлял некоторым прямо: «Тебя на лесоповал нужно послать» или «Мы вам дадим деньги до границы, езжайте на свой любимый Запад». Но зато очень многие практически сразу поняли, что это была спланированная акция.

Сам Хрущев явно был не в курсе интриги своего окружения, он приехал смотреть картины и действительно их смотрел. Обошел всю огромную выставку к тридцатилетию МОСХа. Раскритиковал многих, и под конец его повели в три зала абстракционистов, где он окончательно вышел из себя. После его разноса художники вышли с полным ощущением, что их сейчас посадят в «воронки» и увезут в застенки. Многие из них уже сидели при Сталине, поэтому и теперь ожидали самого худшего.

Однако ничего не произошло: неугодных художников и скульпторов не сажали и даже не арестовывали. Но все творческие союзы были взяты под контроль государства, и всем указали, что и как они должны творить, чтобы с ними не произошло то же самое, что было в Манеже, или еще хуже. У власти в творческих союзах остались те, кто полностью поддерживал политику партии, а все, кто хотел перемен, были задвинуты подальше и потом долго сидели без работы.

«Даже жену не тронули, она работала в то время на телевидении. Не тронули никого. Во всяком случае, я бы сказал осторожно. Я не знаю, чтобы кого-нибудь тронули. Но без работы были. Главный художник издательства говорил: „Перестань! Рисуй только под другими фамилиями. Они пусть тебе деньги отдадут“. Так что для меня без работы… это было с работой, но под чужим именем. Не более того. Другие тоже, наверное, каким-нибудь образом вывертывались. Но на Эрнста это произвело чудовищное впечатление. Он задыхался от всего этого. Он задыхался… А потом его жизнь монументальной скульптуры, он хотел и стремился ее делать, ее невозможно было делать на частные деньги, на заказы, для этого должна быть государственная, у нас во всяком случае, поддержка».

(Борис Жутовский в эфире «Эха Москвы»)

Эрнст Неизвестный эмигрировал в 1976 году, уже в брежневские времена. И не он один – уехало много творческих людей, в том числе и некоторые участники злополучной выставки. Но ощущение свободы все равно не ушло полностью даже после скандала в Манеже. Вскоре был кинофестиваль 1963 года, на который приезжал сам Феллини, – это было великое событие для советской интеллигенции и тем более людей творческих. Продолжали писать, рисовать, сочинять музыку, конфронтация передового искусства и властей нарастала, что в итоге привело в 70-е годы к «бульдозерной выставке». Но зато после нее руководство страны пошло на попятный и попыталось немного ослабить напряжение: искусство вновь получило относительную свободу.

Что же касается самого Хрущева, то он о содеянном сожалел, о чем написал в своих мемуарах и не раз говорил вслух.

«Ну, ты на меня не сердись, зла-то не держи.

Я ведь, как попал в «Манеж», не помню. Кто-то меня туда завез. Я ж не должен был туда ехать.

Я же глава партии. А кто-то меня завез. И ходим мы внизу, и вдруг кто-то из больших художников говорит мне: «Сталина на них нет». Я на него так разозлился! А стал кричать на вас. А потом люди этим и воспользовались».

(Хрущев – Борису Жутовскому на своем последнем дне рождения)

Но к сожалению, перемены медленнее человеческой жизни. История то и дело повторяется, и по-прежнему глав государства и крупных политиков приводят на выставки не просто так, а чтобы они заранее заготовленной или, наоборот, неосторожной фразой в очередной раз перевернули отношения власти и искусства[11].