Глава XII

ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА СОВЕТСКОЙ ПОЛИТИКИ ДИКТАТА И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯНаблюдения, анализы, прогнозы

Избранное мной трехмерное исследование советской политики идет от изложения ее основополагающих принципов (глава X) через описание важнейших «инструментов» (глава XI) к подведению итогов всех этих акций и мероприятий, которые проводились самыми разнообразными методами и средствами в течение двух с половиной десятилетий после окончания Второй мировой войны.

В последней главе моей книги я попытаюсь показать не только важнейшие результаты советской политики диктата, но и предполагаемые последствия этого политического курса в семидесятых годах, отсчет которым только что начался. При этом в центре внимания будет находиться советская политика в отношении Германии. Вместе с тем я рассмотрю состояние современных советско-германских отношений в связи с восточной политикой федерального правительства. В моем распоряжении находится огромное количество материалов, на беглый просмотр которых потребуются долгие годы. Поэтому мне придется ограничиться кратким изложением событий и фактов с весьма сжатым их анализом. Волей-неволей я разделяю участь многих авторов, которым даже в объемистых томах не удалось мало-мальски подробно описать важнейшие этапы советской политики. Однако лапидарная форма изложения имеет и свои несомненные преимущества. Она может, а по сути дела должна, отбросить в сторону многие побочные явления и ограничиться рассмотрением истинно самого важного – главных узловых моментов курса Кремля. Я постараюсь выделить базисную основу советской политики, которую часто маскируют, и представить читателям, образно говоря, весь айсберг, хотя на поверхности видна только его верхушка.

Коммунистическая политика, самой совершенной формой которой до сих пор является советская, представляет собой тотальную деятельность, охватывающую все сферы жизни и использующую любые имеющиеся в распоряжении средства, а также лиц. Ее следует рассматривать в тесной взаимосвязи с коммунистической идеологией, что я уже старался показать. Здесь хорошо подходит перефразированная поговорка: то, что полезно Советскому Союзу, не может нанести вреда коммунистическому движению, и, наоборот, успехи коммунизма в какой-нибудь части света – в интересах великой империалистической державы СССР.

Конечная цель – революционное преобразование мира и установление «коммунистического общественного строя» – все это, конечно, чистая утопия и в ближайшее обозримое время достигнута быть не может. Но создание такого «конечного общества» тем не менее продолжает оставаться стратегической целью коммунистов. Вместе с тем для краткосрочной политики Советского Союза и его сателлитов – будь то коммунистические государства или еще не стоящие у власти партии – вовсе не обязательно точно придерживаться такой стратегии. Так, во всяком случае, считают в Москве. Но это вовсе не означает, что кремлевские властители откажутся от стратегического балласта, как думают многие на Западе. Подобную точку зрения, граничащую с наивностью, разделяет немало западных наблюдателей и экспертов по Советскому Союзу. Они, несмотря на отрицательный опыт, никак не могут отойти от устоявшихся представлений о характере советской политики и ее развитии.

Ошибочные оценки по этому кардинальному вопросу обязательно приведут к непредвиденным и, возможно, даже роковым последствиям. Само собой разумеется, что я и мои сотрудники постоянно подвергали проверке вопрос о значении и роли идеологии в рамках нынешней коммунистической политики. Особым поводом для этого послужило, например, заявление бывшего советника президента Джонсона по восточным делам, умнейшего и высокообразованного Збигнева Бжезинского, о повсеместном и окончательном наступлении эры деидеологизации. Это высказывание известного эксперта могло при известных обстоятельствах привести к значительному влиянию на американскую внешнюю политику, а тем самым и на нашу. В дальнейшем, после нескольких проверок, мы убедились, что оценка крупнейшего советолога оказалась ошибочной.

Если я всегда исходил из посылки, что советские цели остаются неизменными, в чем я твердо уверен и сейчас, то политика Кремля представлялась мне как единое целое, которое и должно оцениваться в целом, чтобы избежать вредных и даже опасных ошибочных выводов. Для меня всегда было непонятным, почему отдельные вопросы советской внешней политики приобретали вдруг чересчур большое значение, что не соответствовало ни поставленным Кремлем задачам, ни развитию политического курса в целом. Соглашения и договора, заключенные Советским Союзом, какой бы области они ни касались, также не должны ни в коем случае рассматриваться и оцениваться в отрыве от генеральной линии коммунистической партии. В противном случае мы в своих аналитических сводках могли ввести в заблуждение и наше правительство, и западных союзников.

Все межгосударственные документы нужно включать в общую ткань советской политики. Поэтому абсурдно рассматривать и оценивать московский договор между Советским Союзом и Федеративной Республикой как изолированное явление. Этот договор не что иное, как один из многих, пусть даже зафиксированных в договорной форме, шахматных ходов, которые, как камешки в мозаичной картине, найдут каждый свое место в общей политической установке Кремля. Сделанная констатация направлена не на то, чтобы умалить значение германо-советского договора, а, наоборот, скорее повысить, найти ему правильное место в системе, опасной для нашей свободы.

Естественно, коммунистический мир, если так его называть, вовсе не монолитный блок. Конечно же и в коммунистической системе возможны трения и разногласия, случаются неудачи и провалы, принимаются неверные, иногда даже абсурдные решения, так что мировое коммунистическое движение в целом, можно сказать, менее сплоченно и более подвержено кризисным явлениям, нежели Атлантический союз. Коммунистические политические деятели тоже люди, которые ошибаются, да еще как!

Более того, в сплоченном на вид коммунистическом блоке скопилось громадное количество взрывного материала, и взрыв этот обязательно произойдет, что повлечет за собой тяжелые последствия для Москвы и ее сателлитов. Несколько ниже я коснусь возможностей подобного развития событий. Было бы неправильно игнорировать их, но не следует и переоценивать.

В результате Второй мировой войны Советскому Союзу удалось выполнить почти все царские экспансионистские планы: окраинные Прибалтийские государства были вновь включены в его состав, Финляндия де-факто стала от него зависимой, на Дальнем Востоке была оккупирована часть Курил и восстановлены территориальные потери русско-японской войны 1904-1905 годов. С победой советского оружия было связано, кстати вопреки соглашениям в Тегеране и Ялте, превращение стран Восточной и Юго-Восточной Европы в государства социалистического типа. А в итоге установление народных демократий в Югославии и Албании. Советы достигли Адриатики, а тем самым Средиземного моря. Германия, являющаяся, по ленинскому определению, ключом к мировой революции, оказалась, хотя и наполовину, также в коммунистических тисках. Сложилась благоприятная обстановка для победы в Западной Германии.

Коммунистические партии Италии и Франции на удивление неплохо пережили годы немецкой оккупации. Они сохранили силы и быстро обрели активную форму, приняв участие в работе правительств своих стран. Война усилила социальную напряженность в Латинской Америке, Азии и Африке. Английская и французская колониальные системы затрещали по всем швам. Помощь, которую оказывали США скорее по морально-филантропическим, чем политическим мотивам, оживила жизнь в неевропейских государствах. Там возросла тяга населения к независимости. На этом фоне коммунисты стали прогрессивной силой. И наконец, всем казалось: дни Чан Кайши сочтены и скоро к власти придет Мао. Победа коммунизма в мировом масштабе многим представлялась уже близкой.

Вряд ли кто из моих читателей возразит, что это трезвое перечисление фактов, свидетельствовавшее о громадном росте мощи и влияния Советского Союза, не могло не вызывать тревоги у тех, кого волновало будущее свободного мира. Однако на руководящих деятелей многих государств подобная оценка не произвела должного впечатления, что объяснялось не только послевоенными экономическими трудностями и тяготами жизни, которые в различной форме проявлялись у бывших союзников СССР в войне против Германии. Это упущение – пример явной недооценки потенциального противника, который, собственно, и не скрывал свои намерения и цели. А США даже стали быстрыми темпами разоружаться, в результате чего поставили себя добровольно в положение более слабой в военном отношении стороны. Их действия через несколько лет обернулись крупными неудачами в Корее.

Вполне естественно, что Советы незамедлительно этим воспользовались для укрепления и расширения своих позиций. В качестве пятой колонны выступили коммунистические партии и различные прокоммунистические организации. Но, сколь ни благоприятны были исходные позиции, Советскому Союзу в стремительном беге первых послевоенных лет во многих странах не удалось добиться поставленных перед собой стратегических целей.

Так же, как Ленину в 1918-1920 годах, который ошибся в своих расчетах, так и Сталину пришлось убедиться, что «прогнивший империализм» обладает удивительными жизненными силами. И хотя Китай в 1949-м стал коммунистическим, Сталин приобрел в результате этого не только колоссальные экономические проблемы, но и серьезного соперника, который начал оспаривать единоличное господство Советов в коммунистическом мире. Правда, чехословацким коммунистам в 1948 году удалось взять власть в свои руки. Но другие попытки коммунистов расширить свою сферу влияния провалились. Давление, оказанное на Турцию, с целью открыть проливы, успеха не принесло. Северные провинции Ирана Советам пришлось оставить. Коммунистическое восстание в Греции окончилось крахом. События в Малайзии показали, что у тамошних коммунистов явно не хватает сил, чтобы обеспечить выход Советского Союза на оперативный простор Юго-Восточной Азии.

В государствах, вновь обретших или только что получивших независимость, коммунистам не удалось прийти к власти, даже создавая прокоммунистические правительства. Самое глубокое разочарование доставили Сталину промышленно развитые европейские государства. После войны представители коммунистических партий, вошедшие на волне победы в высшие органы власти, стали постепенно исчезать из правительств и парламентов. В Западной Германии союзники воспрепятствовали проникновению советских ставленников в эти институты. Нужно подчеркнуть историческую заслугу доктора Шумахера, который сорвал попытку создать западногерманскую социалистическую единую партию путем объединения социал-демократов с коммунистами, как это произошло на востоке страны. Отношение западных держав к блокаде Берлина ясно показало, что они полны решимости положить конец дальнейшим успехам коммунистического движения в Европе.

По моему мнению, блокада Берлина стала, по сути дела, моделью «холодной войны». Она, эта блокада, занимает важное место в послевоенном развитии международных отношений. К берлинскому вопросу, который государственный секретарь США Дин Ачесон – он занимал этот пост с 1946-го по 1952 год – назвал «жизненно важной проблемой современности», я еще вернусь, когда буду более подробно рассматривать его связь с нынешним временем. Здесь же мне хотелось бы коснуться коротко первого пика перманентного берлинского кризиса.

Когда Сталин принял решение начать блокаду Западного Берлина, он действовал не только в соответствии с тезисом Ленина о том, что лишь тот будет владеть Европой и всем миром, кто обладает Берлином. Он намеревался устранить Западный Берлин как форпост Запада за «железным занавесом» и включить его в состав ГДР. Это был первый шаг на пути присоединения всей Германии к советскому блоку.

Мы никогда не сомневались в том, что захват Советами всей территории Германии – это одна из первоочередных целей советской политики в Европе. И только тогда, когда, несмотря на блокаду, Западный Берлин выстоял, коммунисты поняли, что в ближайшей перспективе у них нет шансов на успех. Сталин использовал запасной вариант, который предусматривал закрепление раздела Германии. Теперь он исходил из того, чтобы противопоставить только что созданной Федеративной Республике сильную и хорошо всем обеспеченную Германскую Демократическую Республику. Такой ход исключал возможность объединения обеих частей Германии без советского участия даже в необозримом будущем.

Не могу сказать с уверенностью, что в то время произвело более сильное впечатление на Сталина: решительные действия западных держав, установивших воздушный мост для обеспечения блокированного Западного Берлина всем необходимым, или же выдержка и образцовое поведение западноберлинского населения, выдержавшего неимоверно сильное давление коммунистической сверхдержавы.

Прорыв блокады Западного Берлина и поражение коммунистических войск в Южной Корее означали окончание периода, когда политическая стратегия и тактика мирового коммунистического движения были направлены на то, чтобы расширить силой сферу своего влияния.

Сталин сделал из всего этого радикальные выводы, которые учитывались его преемниками – от Хрущева до Брежнева. Он на долгое время приостановил стратегические наступательные действия и занялся укреплением и совершенствованием своего блока. В начале пятидесятых годов стала оформляться общекоммунистическая политика, проявляющаяся и ныне в попытках партий, не стоящих у власти, выйти из изоляции и укрепить сотрудничество с так называемыми прогрессивными силами. Цель этой политики – создание единого народного фронта, с помощью которого США будут постепенно вытеснены из Европы и изолированы в глобальном масштабе. Что же касается собственной сферы влияния, то здесь, в первую очередь, предусматривалось улучшение политических и идеологических позиций Советского Союза. Сделать это предполагалось, подключив на равных сателлитов и международные организации к выполнению задач, поставленных Москвой.

Конечно, этот процесс в целом протекает не прямолинейно и не без помех. В качестве примеров можно привести события 17 июня 1953 года в ГДР и 1956 года в Венгрии и Польше, разразившийся через двенадцать лет кризис в Чехословакии. Однако генеральная линия до сегодняшнего дня выдерживается неукоснительно.

Старания коммунистических партий войти в состав правительств своих стран осложнялись обстановкой «холодной войны». Упоминавшиеся прецеденты (например, захват власти коммунистами в Чехословакии) в конце сороковых и начале пятидесятых годов отбили охоту приглашать представителей компартий в состав правительств. Показательным, по моему мнению, для агрессивного характера коммунистической политики является тот факт, что с провозглашением в 1955 году принципа мирного сосуществования у компартий, не находящихся у власти, появились предпосылки на успех в диалоге с «прогрессивными силами». Народный фронт нового типа, созданный несколько лет назад в Финляндии и с более марксистским акцентом в Чили, отличается от народного фронта тридцатых годов тем, что в нем разрешается сотрудничество компартий с немарксистскими, например христианско-демократическими, силами. Коммунисты убеждены, что им с течением времени удастся прийти к власти благодаря более высокой дисциплинированности и лучшей организации. Пример с Кубой, где Кастро считал себя на первых шагах социалреформатором, а затем подпал под влияние коммунистов, подтверждает надежды Советов. Поэтому нам необходимо особенно внимательно следить за развитием событий в Чили и других странах, в которых коммунисты либо входят в правительства, либо готовы туда войти.

В качестве яркого примера действенности политики разрядки советская сторона часто приводит карибский кризис 1962 года. Мне хотелось бы показать некоторые нюансы политики мирного сосуществования в связи как раз с событиями вокруг Кубы. На Западе не один раз высказывалось мнение: карибский кризис будто бы служит доказательством того, что острые ситуации, в которые вовлечены обе сверхдержавы, не могут и не должны привести к войне. Хрущев, мол, подтвердил это демонтажом советских военных баз на острове. Он якобы решил пойти на политическое поражение, чем на риск тотальной войны. Мне представляется, что такой вывод – типичный плод западного образа мышления – требует корректировки. То, что расценивается как «поражение», на самом деле оставило Советам неограниченные возможности использовать Кубу в качестве базы для глобальной активности и проникновения фактически в любое государство. Во всяком случае, ошибочен вывод, сделанный западными политиками по результатам карибского кризиса: разрядки можно добиться, последовательно применяя принцип мирного сосуществования.

Вообще упорное стремление к разрядке стало с тех пор характерной чертой политики Запада. Советы по-своему использовали эту особенность. Они стали выносить на обсуждение в самых разных международных организациях «планы разрядки», которые с самого начала были явно обречены на провал, так как коммунистическая сторона отказывалась от проведения любого контроля, но были весьма эффективны в психологическом плане, поскольку такие ходы убеждали весь свет в готовности социалистического лагеря к установлению мира. Эти планы включали наряду с требованием всеобщего разоружения еще и план Рапацкого[82], широко использовавшийся коммунистами в течение ряда лет в пропагандистских целях. Документ предусматривал создание зоны ограниченных вооружений на севере и востоке Центральной Европы, что для многих легковерных людей выглядело весьма привлекательно и против чего было трудно возражать, не зная подоплеки дела и истинных целей, которые преследовались Советами. Вариация генеральной линии, действующая и поныне, была предложена на съезде Румынской коммунистической партии 4 июля 1966 года и затем провозглашена Брежневым. Эта инициатива требовала создания европейской системы безопасности с включением в нее лишь европейских государств и роспуска обоих военных пактов – НАТО и Варшавского Договора. Требования эти повторялись во всех более или менее значительных заявлениях руководителей коммунистических государств и партий и были подняты на щит на время встречи лидеров стран Варшавского Договора 2 декабря 1970 года в Восточном Берлине. Примечательно, с моей точки зрения, что в принятом заявлении, которое отталкивалось в целом от будапештской революции (март 1966 года), шефы партий и правительств все же пошли на уступки и не выдвинули возражений против участия США и Канады в европейской системе безопасности. Кроме того, они уже не требовали обязательного признания ГДР.

Вполне естественно, что наступательный характер, придававшийся Советами политике мирного сосуществования и разрядки, касался в первую очередь сильнейшей державы свободного мира – США. Наиболее отчетливо это проявилось, когда Хрущев спровоцировал срыв работы Парижской конференции на высшем уровне 16-17 мая 1960 года.

Из донесений, полученных нами еще за несколько месяцев до того, явствовало: Советский Союз потерял интерес к парижской встрече, поскольку к тому времени уже выкристаллизовалось единство действий трех западных держав под американским руководством. Надежды Хрущева на продолжение «духа Кэмп-Дэвида»[83] стали нереальными. Инцидент с Пауэрсом явился тем счастливым случаем, который предоставил Хрущеву благоприятную возможность разыграть спектакль в Париже перед всем миром. Нам посчастливилось своевременно доложить руководству об окончательном решении Хрущева сорвать конференцию.

Политика Советского Союза, преследующая цель изолировать США и вытеснить их со временем из Европы, предусматривает, с одной стороны, постоянное втягивание Соединенных Штатов в кризисные ситуации за пределами Старого Света, а с другой – уход до определенного времени от прямой конфронтации с крупнейшей державой Запада. Такая политика не претерпит изменений, пока стратегический потенциал США будет превышать или станет равным потенциалу Советского Союза. Этот вывод, не раз получавший подтверждение, показывает: Москва будет продолжать оказывать воздействие на Северный Вьетнам, чтобы воспрепятствовать Вашингтону быстрее выпутаться из вьетнамского конфликта.

Вместе с тем оказание советской стороной воздействия в любой форме и в любое время на Северный Вьетнам возможно лишь в том случае, когда США предоставят Южный Вьетнам своей судьбе. Но если такая сдача позиций сейчас не представляется, в долгосрочном плане подобный шаг Вашингтона исключить нельзя. Нет нужды доказывать, что подобное развитие событий может оказаться судьбоносным для всей Азии. Вашингтон потерял бы там на долгое время свое лицо, а Кремль сделал бы решающий шаг к своей цели – изоляции и отстранению США от дел в этом регионе. Это значительно снизило бы доверие к США в Латинской Америке, Африке и конечно же в Европе.

Мудрая попытка Никсона восстановить нормальные дипломатические отношения с Китайской Народной Республикой может при умелом использовании всех политических обстоятельств проложить путь к решению вьетнамской проблемы, пусть не вполне удовлетворительному, но достаточно приемлемому. Будущее покажет, хватит ли этого для того, чтобы Вашингтон смог избежать названных негативных явлений.

Как показывают факты, воля к сопротивлению Северного Вьетнама, его материальные возможности, которые поддерживают боевой дух, на девяносто процентов покрываются за счет Советского Союза и его сателлитов и лишь в незначительной степени за счет народного Китая. Все утверждения, будто бы СССР готов к справедливому и удовлетворяющему все стороны решению вьетнамского вопроса, если только США проявят свою готовность пойти на уступки, относятся к области сказок, как и заявления, что он якобы более не стремится к расширению зоны влияния и укреплению своих позиций.

Не считаю нужным рассматривать отдельные причины, приведшие к нынешней обстановке во Вьетнаме. Полагаю, однако, что решающей ошибкой американцев была поддержка устранения Дьема[84]. Его уход с политической сцены привел к возникновению в Южном Вьетнаме внутренних противоречий и стычек, которые ослабили страну в то время, когда там шла борьба за существование. Советская и китайская секретные службы так искусно направляли события на юге Вьетнама, что у американцев, по-видимому, не сложилась целостная картина реального внутреннего положения в стране. Надо признать, что Дьем, по крайней мере в то время, не был поборником демократии. Попытаться установить демократические порядки в государстве с народом, находившимся на низкой ступени развития, да еще во время войны, было бы безответственным шагом. Такое мнение я высказывал еще до того, когда стали поступать данные о приближающемся кризисе.

С полной определенностью можно утверждать, что Кремль в дальнейшем постарается устроить для Соединенных Штатов новый Вьетнам. А это означает, что их втянут в вооруженный конфликт, в котором Советы участвовать не будут. Тем самым нанесут Вашингтону огромный ущерб, в первую очередь моральный: коммунисты станут всячески поносить его в пропагандистских целях перед мировой общественностью.

Советский Союз, как и во Вьетнаме, не был втянут непосредственно в опасный военный конфликт в начале семидесятых годов на Среднем Востоке. Однако, в отличие от далекого Индокитайского полуострова, Ближний и Средний Восток всегда притягивал наше внимание. События там выходят далеко за пределы локального конфликта между Израилем и арабскими государствами.

Для Европы этот регион означает очень многое. Являясь своего рода мостом между Старым Светом и Юго-Восточной Азией, а также Африкой, он противостоит южному флангу НАТО, граничит со Средиземным морем, господствовать на котором во все времена было заветной мечтою царской России, ныне же – Советского Союза. Тут находятся жизненно важные для Европы запасы нефти, без которых нельзя обойтись. Я уже упоминал, что в наших докладах и обзорах о боевых действиях в 1956-м и 1967 годах мы отмечали: недооценка развития событий на Ближнем и Среднем Востоке может привести к роковым последствиям.

Для СССР громадный арабский регион представляет собой не только конгломерат государств с режимами, установленными после национальных революций, которые провозгласили, что их цель – построение социалистического общества. Для него арабское межконтинентальное пространство, с геополитической точки зрения, означает трамплин для прыжка в Африку. К тому же Суэцкий канал имеет важное значение для Советского Союза как часть пути в Юго-Восточную Азию, чего нельзя сказать о Соединенных Штатах и других натовских державах. Растущий интерес Советов к арабским государствам стал заметен с середины пятидесятых годов, из чего мы сделали вывод, как я уже об этом говорил, о необходимости установить разведывательные связи с этим районом для обеспечения непрерывного поступления оттуда информации. Основное внимание Советы уделяли, как известно, Объединенной Арабской Республике и ее ядру – Египту[85]. Тот быстро вышел на первое место среди стран, которым Советский Союз оказывал материальную помощь. Сирия оказалась на втором месте, за нею следовал Ирак. Другие страны привлекали внимание Москвы, если в них происходила социальная перестройка или если они проявляли готовность предоставить базы для советского Военно-Морского Флота и Военно-Воздушных Сил. Они должны были стать недостающими звеньями в цепи, которой Советы опутали восточную часть Средиземного моря. Эта цепь состояла из авиационных баз и портов для захода кораблей советской эскадры, которая превратилась в опасного противника Шестого американского флота, считавшегося долгие годы безраздельным хозяином Средиземноморья.

Ближний Восток в общей концепции Советского Союза уже давно выполняет двойную функцию. Являясь геополитическим пунктом первостепенной важности, он должен путем развязывания арабо-израильского конфликта – подобно Вьетнаму – сковать руки Вашингтону и одновременно охватить НАТО с особо уязвимого в стратегическом отношении южного фланга. Однако, в отличие от Вьетнама, здесь имеется возможность, что при расширении конфликта Советский Союз будет вынужден вмешаться в него, чтобы не допустить более сокрушительного разгрома арабов, чем это было в 1967 году. Взрывоопасная ситуация осложняется тем, что в Египте находится несколько тысяч советских военных советников, часть из которых не столько инструктирует египтян, сколько обслуживает находящиеся в постоянной боевой готовности самолеты. Присутствие в Египте советских Военно-Воздушных Сил компенсирует слабость египетской авиации.

Советское военное присутствие на берегах Нила заставляет нас держать там положение дел под постоянным контролем, чтобы скрытый очаг напряженности не перерос в боевые действия. Строгий контроль необходим также и в связи с тем, что московским советникам, которыми руководит посол Виноградов, до сих пор не удалось использовать крупные поставки оружия для создания такого влияния, которое обеспечивало бы Советам господствующее положение при любом развитии событий в Египте.

Заключенные долгосрочные договоры не могут этого гарантировать. Исходя из моего неплохого знания образа мышления арабов, я полагаю, что Советам будет исключительно трудно использовать свою колоссальную военную и экономическую помощь для укрепления собственных политических позиций в Египте. В связи с этим я хочу напомнить, что Садат, вопреки всем ожиданиям, жестоко расправился со своими противниками, хотя всем было известно, что они преданные сторонники Москвы, а Насер вел неустанную борьбу с деятельностью коммунистов в своей стране.

Стремление Москвы связать руки США и НАТО, а также сохранить и усилить зависимость арабских государств от Советского Союза, по моему мнению, разбивает все надежды на то, что в обозримом времени будет окончательно решена палестинская проблема. Даже если в ближайшие годы дело дойдет до мирного урегулирования, которое, судя по нынешнему положению вещей, может произойти за счет Израиля, Ближний Восток еще долго останется самой опасной международной кризисной зоной. США и Западная Европа поступят благоразумно, если будут учитывать в своих дальнейших действиях это обстоятельство.

Прямая конфронтация между Соединенными Штатами и Советским Союзом возможна, по моему разумению, прежде всего в Европе, а именно в Германии и в особенности в Берлине. По этой причине Старому Свету следует освободиться от прочных уз с США. Политика мирного сосуществования и разрядки, предлагаемая Советами в форме европейской системы безопасности, поможет европейцам избежать этой опасной конфронтации. Но после ухода американцев из Европы от нее придется отказаться.

На меня произвело сильное впечатление то, с какой ясностью ныне покойный французский президент предвидел такое развитие событий еще в 1961 – 1962 годах, о чем мне известно из бесед с парижскими друзьями. Уже тогда де Голль считался с возможностью вынужденного или добровольного ухода американцев и с озабоченностью видел день, когда еще необъединенная Европа окажется одна перед советским империализмом. Такая ситуация может возникнуть, по его мнению, во второй половине семидесятых годов, и к ней следует готовиться. Ось Париж – Бонн, считал де Голль, могла бы стать ядром будущей независимой и, по его выражению, «способной к обороне Европы». Правильно оценивая ту угрозу, которую представлял советский военный потенциал, он в то же время – вплоть до 1968 года – был склонен недооценивать опасность воздействия марксистской идеологии на широкие массы и подрывной деятельности Советов. Этот факт, однако, ни в коей мере не умаляет моего уважения к его дальновидности.

В связи с этим мне вспоминается разговор с генералом Оллье, доверенным лицом де Голля и бывшим главнокомандующим французских вооруженных сил, который посетил меня с ведома президента в начале октября 1962 года. Он прибыл ко мне, чтобы изложить соображения де Голля для неофициальной передачи федеральному канцлеру доктору Аденауэру. Канцлер согласился с мнением президента Франции по всем вопросам, но по определенным причинам посчитал себя неготовым предпринять в ближайшее время конкретные шаги к их осуществлению, как этого, возможно, ожидал глава французского государства. В то время необходимо было в первую очередь исходить из особенностей положения Германии, находившейся в сильной зависимости от мер безопасности, которые предпринимали Соединенные Штаты.

Я уже писал о главных целях советской внешней политики в целом и в отношении Германии в особенности. Поскольку я не думаю, что она, эта политика, достигла своего поворотного пункта, считаю себя обязанным хотя бы коротко остановиться на тех событиях послевоенной международной жизни, которые оказали и, возможно, будут еще оказывать большое влияние на внутриполитическое положение Федеративной Республики.

От намерений Сталина в первые годы после войны включить всю Германию в сферу восточного блока и до подписания советско-германского договора 12 августа 1970 года – широкая палитра политики Москвы. Хочу подчеркнуть, что тактика Советов время от времени менялась, так что порою казалось: Кремль отходит от своей прежней позиции. Однако в действительности все оставалось по-прежнему. Я решительно отклоняю суждения, что в долголетней цепи посулов и угроз, силовых акций и компромиссных предложений были подходящие решения, даже упущенные возможности, которые могли бы уберечь нашу страну от постоянных конфронтаций с агрессивными силами коммунизма. К разряду утопий я отношу в первую очередь версию о якобы упущенной возможности использовать для всей Германии «австрийскую модель». У меня никогда не было сомнений, что Советский Союз представляет себе объединенную Германию только как коммунистическое государство, включенное в советский блок. Это неминуемо привело бы ее к потере свободы.

Советская политика в отношении Германии с 1945 года и по настоящее время прошла много ступеней. Она определялась партийными конференциями и совещаниями, на ее пути отмечены острые кризисы. При анализе этой политики, по моему мнению, необходимо исходить из того, что Советский Союз в своих действиях всегда придерживался решений Потсдамской конференции.[86] Несмотря на то что реальное положение Германии давно уже обеспечило ей достойное место среди государств свободного мира, советская политика по-прежнему базировалась на решениях Потсдама о расчленении страны и лишении ее могущества. Эта политика предусматривает постоянное вмешательство под всякими предлогами во все внутренние и внешние дела Германии.

Как я уже упоминал, Сталин надеялся в первые годы после войны – на первом этапе развития советской политики – получить возможность непосредственно влиять на события в Западной Германии и в то же время не допускать воздействия западных держав на советскую оккупационную зону. Советский Союз пытался распространить свое влияние на три западные зоны Германии через Контрольный совет[87], комиссии по репарациям и другие учреждения. Вместе с тем он полагал, что ликвидация сил, которые могли бы оказать возможное противодействие, а также усиливающееся обнищание немецкого народа помогут вновь образованной Коммунистической партии Германии и прокоммунистическим организациям занять господствующие позиции в стране. И переход Западной Германии к социалистической общественной системе стал бы делом непродолжительного времени.

На этой фазе Советы предприняли силовой акт, о тяжелых последствиях которого я уже писал, – блокаду Западного Берлина. Сталин сделал этот шаг, чтобы не только попытаться завладеть всем Берлином, но и запугать западногерманское население, а также поддержать КПГ и примыкающие к ней организации. Однако замысел советского лидера потерпел неудачу. Западные союзники быстро навели воздушный мост, по которому пошел поток помощи. Берлинцы, проявив сплоченность и выдержку, устояли. Все это оказало положительное влияние на развитие событий в целом. В Западной Германии на первых же выборах в земельные и общинные органы самоуправления КПГ потерпела поражение и не стала играть никакой значительной роли во внутриполитической жизни страны. Западногерманское население проявило такую же стойкость в отношении советских посулов и угроз, как жители Западного Берлина.

Весь свободный мир восхищался Западным Берлином, который стал символом свободы. Наши союзники после берлинского кризиса повели себя более решительно, чем прежде. Они обязались гарантировать неприкосновенность западной части бывшей немецкой столицы.

Советы, в свою очередь, тоже сделали для себя вывод о необходимости учета реальностей и изменений, произошедших за это время на международной арене. А поскольку первоначальные планы включения западных зон Германии в советскую сферу влияния с помощью западногерманских коммунистов провалились, Кремль изменил лишь тактику, но не стратегические цели. Намерение расширить свое влияние на всю Германию у коммунистов осталось, а в качестве предварительной меры они решили изолировать только что созданную ФРГ, вывести ее из западной системы и нейтрализовать в политическом и военном плане.

В рамках такой постановки задач Москва и Панков вплоть до 1955 года поднимали в ходе своих пропагандистских кампаний вопрос об объединении Германии под ответственность четырех держав-победительниц, ссылаясь на решения Потсдамской и последовавших за ней конференций. При этом вовсю целенаправленно и последовательно шла большевизация Средней Германии. В эти годы Кремль все еще изображал из себя инициатора и покровителя немецкого единства. Интенсивно проводимые нами разведывательные операции и анализ информационных данных позволили сделать вывод, что советские инициативы по германскому вопросу преследовали лишь одну цель: замедлить процесс становления и консолидации ФРГ, затруднить, а по возможности и сорвать ее интеграцию с Западом. Наша агентура докладывала: Советский Союз не думал ни о каком ином объединении Германии, а лишь о таком, которое гарантировало бы превращение рано или поздно всей страны в социалистическое государство, не собираясь при этом поступиться уже ставшей социалистической ГДР. Поэтому он настойчиво отклонял под любыми предлогами конкретные соглашения по предлагаемым процедурам.

Особый интерес в связи с этим представляют события 1952 года, предшествовавшие смерти Сталина. Для срыва переговоров по Парижским соглашениям Советы внесли такие предложения, которые и сегодня являются предметом оживленных дискуссий в Германии. Советской инициативе 1952 года, как известно, была предпослана нота от 10 марта, содержавшая проект мирного договора с Германией. За вызвавшим много пересудов документом последовали дальнейшие разъяснения. Советская и западная стороны обменялись четырьмя нотами. В них Москва предложила «восстановить Германию как единое государство», однако при этом оставались неясными процедура образования общегерманского правительства и проведение «свободных выборов», на чем упорно настаивали западные державы, объявив, что положительное решение по последнему вопросу они рассматривают как предпосылку для дальнейших переговоров.

При обмене нотами выяснилось, что Советы намеревались создать благоприятные условия некоторым партиям и группировкам в ФРГ, естественно, таким, которые соответствовали коммунистическим понятиям о демократических организациях. Все другие политические структуры объявлялись враждебными демократии и делу сохранения мира и должны были быть распущены.

В советском предложении от 10 марта 1952 года кроме того содержалось требование о выводе всех вооруженных сил оккупационных держав с территории Германии не позднее одного года после вступления в силу мирного договора. Стоит ли говорить о том, что эта часть предложений была направлена на ликвидацию гарантий западных держав, обеспечивавших до сих пор политическое развитие в ФРГ. Как крупный компромисс со стороны Советов декларировалось согласие на то, чтобы Федеративная Республика имела собственные национальные вооруженные силы, необходимые для защиты страны. Этот ход, который оказался неожиданным для многих политиков в ФРГ, преследовал очевидную цель нарушить начавшиеся к тому времени переговоры о создании Европейского оборонительного сообщества.

Резюмируя, можно сказать, что советские ноты и наши разведывательные данные убедительно показывали, как представляла Москва «миролюбивую демократическую Германию»: государственное образование, подобное ГДР, в котором «демократические массовые организации», вопреки конституции, принимали бы непосредственное участие в общественно-политической жизни страны.

Вся эта история окончилась тем, что союзники послали в Кремль ноту от 23 сентября 1952 года, на которую советское правительство не ответило, возможно, потому, что к тому времени уже ничто не могло помешать заключению Парижского договора[88].

Драматическое низложение Хрущева 14 октября 1964 года нисколько не улучшило положения Федеративной Республики. Его самоуправство в немецких делах подвергалось жесточайшей критике в Советском Союзе и во всем мире. На самом же деле Хрущев в течение двух последних лет своего нахождения у власти проводил такую политику в отношении Германии, которую нельзя объяснить только лишь курсом на мирное сосуществование. С одной стороны, кремлевский властитель придерживался официальной линии Москвы и объявил Берлинскую стену законной границей «реального государства ГДР». Но с другой, он пытался одновременно пробудить надежду в Бонне. В частности, вновь возник разговор о конфедерации немецких государств, причем в качестве толкователя «политики сближения» выступил зять Хрущева Алексей Аджубей. Миссия его, однако, успеха не имела, она натолкнулась на недоверие Панкова и противников Хрущева в Кремле. Затем советский лидер изменил свое мнение по этому вопросу. Уход Хрущева означал, что мировую арену оставил динамичный политический деятель, не придерживавшийся стандартного образа мышления и пробудивший в Федеративной Республике определенные надежды. Дополнительным подтверждением наших оценок в представлявшихся руководству докладах может служить то, что мы никогда не заблуждались в истинных намерениях Хрущева, хотя временами он надевал на себя маску простодушного и благожелательного человека.

Если со времени правления Сталина и Хрущева советская политика в отношении Германии постоянно претерпевала какие-то изменения и дополнения, но цели ее оставались неизменными, о чем мы докладывали правительству, то после политического конца Хрущева она застыла. Решающее значение имел тот факт, что за двадцать лет Советам не удалось вырвать Федеративную Республику из дружеских объятий Запада. Это обстоятельство побудило советское руководство в большей степени, чем раньше, включать германский вопрос в свою общеевропейскую политику.

В послехрущевский период Кремль поднял тональность своей пропаганды против Федеративной Республики, обвиняя ее в том, что она «самый серьезный нарушитель мира, рассадник неонацизма, реваншизма и милитаризма». В период правления Аденауэра, Эрхарда и Кизингера советская позиция по германскому вопросу свелась к так называемым минимальным требованиям, принятие которых означало бы согласие на перестройку западногерманской общественно-государственной системы по советскому образцу.

Непрерывные клеветнические кампании Советов против ФРГ привели не к изоляции нашей страны, на что рассчитывала Москва, а, наоборот, к укреплению ее связей с партнерами по НАТО.

Произошедшая в 1969 году смена правительства в Бонне была использована Советами, что, впрочем, и ожидалось, для изменения их методов в германской политике при сохранении долгосрочных намерений и целей. Учитывая настойчивые усилия новой правительственной коалиции[89] активизировать восточную политику, Кремль попытался навязать Федеративной Республике договор, подписание которого формально закрепило бы раздел Германии.

Договор, заключенный в Москве, содержал отныне узаконенное с точки зрения международного права согласие Федеративной Республики, к чему и стремилась советская сторона, с концепцией двух немецких государств. Таким образом, Советы добились решения германского вопроса, за которое упорно боролись длительное время.

Когда я писал эти строки, по советско-германскому договору велись оживленные и острые дискуссии, а сам он еще не был ратифицирован. В то время как его сторонники во главе с федеративным правительством и большей частью депутатов от правительственной коалиции ликовали, что вот, мол, наконец-то достигнута «сбалансированность» в отношениях с Москвой, противники не только открыто перечисляли его недостатки, но и подчеркивали: подписывать такие документы вообще-то дело весьма сомнительное.

Федеральное правительство дополнило Московский договор, закрепивший раздел Германии, договором с Польшей, который был заключен в Варшаве 7 декабря 1970 года. Он подтвердил наш отказ от немецких территорий восточнее Одера и Нейсе и тем самым узаконил результаты коммунистической захватнической политики в Центральной и Восточной Европе.

Противники договора высказывали мнение, которого придерживаюсь и я, что Советы – ни прежде, ни теперь – никогда не заключат договор, который не учитывал бы, в первую очередь, их собственные интересы. Насколько мне известно, до сих пор в истории нет ни одного примера, когда Советы были бы заинтересованы в длительном мирном сосуществовании с каким-либо из соседних государств. Мирное сосуществование, как я уже говорил, еще не означает мир, как таковой. На Востоке – это оружие наступательной политики. Сошлюсь в связи с этим на мемуары бывшего американского посла в Москве Джорджа Кеннана, который настоятельно рекомендовал не идти на советские предложения и не подписывать с Москвой никакого договора, не укрепив собственные позиции и не посоветовавшись с дружественными правительствами.

Федеральное правительство не раз высказывало мнение, будто бы восточной политике коалиции СДПГ – СвДП нет альтернативы. По моему разумению, это – ложная посылка. Вполне возможно, что Советский Союз сам рано или поздно навяжет нам такую альтернативу. На это указывает ожесточившаяся тональность коммунистической прессы и выступления ведущих коммунистических деятелей, в первую очередь из числа руководителей СЕПГ.

Чрезвычайно нежелательным следствием восточных договоров стал рост недоверия к ФРГ со стороны западного зарубежья. И не следует никогда забывать, что, по убеждению коммунистов, большевизация Германии должна создать предпосылку для коммунистического преображения Европы. Советы считают, что дезинтеграции западного союза, отрыва от него Федеративной Республики и распространения на нее своего влияния можно достичь лишь в результате раскола Германии на две или даже три части[90].

Выступления руководящих деятелей коммунистического лагеря подтверждают заинтересованность Кремля в ликвидации и роспуске западного союза. То, что предлагает Москва и с чем по многим пунктам согласно нынешнее федеральное правительство, вовсе не является, на мой взгляд, правильным решением германского вопроса, а напротив, неизбежно создает предпосылки для дальнейших дипломатических акций и идеологических диверсий Советов, замаскированных лозунгами о защите мира и безопасности. Эти усилия будут нарастать по мере того, как решение германской проблемы станет все больше проходить по сценарию Москвы.

Свои беглые заметки о влиянии советской политики на решение германской проблемы мне хотелось бы закончить размышлениями о роли и значении Берлина. Еще раз подчеркиваю значение Берлина как пробного камня проверки твердости и последовательности Запада. Наша старая столица проверяет готовность Советов к уступкам, о чем мы не раз слышали от нынешнего федерального правительства.

Берлин был и остается одним из немногих географических пунктов, где моральный престиж свободного мира постоянно ставится на карту. И уклониться от этого практически невозможно. Возведение стены 13 августа 1961 года было той крайностью, с которой Западу пришлось примириться, так как формально не были ущемлены права держав-победительниц. О результатах деятельности нашей службы в тот период я рассказал в предыдущей главе. Здесь же мне хотелось бы добавить, что, по моему мнению, если бы западные державы приняли в тот день решительные меры, Ульбрихт и стоявшее за ним советское руководство пошли бы на попятную. Хотя они могли бы, в чем я нисколько не сомневаюсь, учитывая свой опыт, найти и другие возможности для того, чтобы установить задуманную блокаду.

С момента ликвидации первой берлинской осады в 1949 году Кремлю стало ясно, что между ним и западными союзниками обязательно возникнет серьезный конфликт, если советская сторона нарушит три основных условия: сохранение в Западном Берлине представительств и войск США, Англии и Франции; беспрепятственный доступ в город их воинских контингентов и имущества и гарантии жизнеспособности населения. Поэтому осложнения вокруг Западного Берлина, создаваемые Советами, расценивались нами как попытки проверить, насколько решительно настроены западные державы. Мы в своих аналитических обзорах регулярно подчеркивали: Советы не рискнут устроить серьезную пробу сил, пока будут уверены в том, что западные союзники занимают твердую позицию по берлинскому вопросу.

Ныне они пытаются в ходе переговоров с западными державами и федеральным правительством добиться того, чего не достигли ранее, – отделения Западного Берлина от Федеративной Республики и придания ему статуса третьего государственного образования на территории Германии.

Шансы Запада на выживание зависят от того, удастся ли ему противопоставить Советам единую и сплоченную политику.

Конечно, во многих странах, в том числе и в Соединенных Штатах, имеется немало специалистов, которые видят опасность современного политического развития в мире, как это представляю я. Что же касается рядовых граждан западных государств, то многие из них такую опасность еще не осознали и, главное, не поняли, что Запад может успешно противостоять исходящим с Востока угрозам, только проводя решительную наступательную политику. Общественность западных стран, рассматривающая мир во всем мире как великое благо, не может отчетливо видеть истинное положение на международной арене, поскольку оно затуманено пропагандистскими махинациями Советов, которые проводятся большей частью скрытно.

Стал ли Советский Союз менее опасен, чем прежде? Должен ответить на этот вопрос отрицательно.

СССР вовсе не миролюбивое государство, проводящее оборонительную политику, чтобы отстоять свое существование, а великая, политически весьма активная и агрессивная держава, которая использует любые средства, чтобы в конечном счете добиться мирового господства.

Появившиеся в последнее время многочисленные толки о якобы изменении советской политики являются не чем иным, как умозрительными рассуждениями, не имеющими под собой никакой почвы. Можно говорить лишь о том, что методы и средства Кремля стали более утонченными, но его задача – отвергать все, что делает нашу жизнь достойной, в особенности свободу мысли и действий, – нисколько не изменилась.

Конечно, это не означает обязательного отказа от любых переговоров с Востоком, если они рассчитаны на длительное время и ведутся без всяких иллюзий и предварительных условий. Диалог о заключении с Советами каких-либо договоров, в которых не ставятся определенные и четкие требования, не соответствует советскому образу мышления, поэтому к таким переговорам следует относиться весьма осторожно, рассматривая все предложения через призму сомнения.

Я буду рад, если мои рекомендации принесут пользу. Свободолюбивые нации смогут выжить, если весь западный мир, отодвинув на второй план собственные государственные интересы, поймет, что настоятельное требование момента – это достижение единства политических действий всех крупнейших западных государств, которые должны использовать эффективные средства против агрессивной «мирной политики» Советов. Ведь они стремятся, как и прежде, принести всем странам «благословение социализма», то есть мировую революцию.

Полагаю, что скорейшее объединение всех свободолюбивых стран Европы, включая Испанию, в единый политический союз, сыграет главнейшую роль в возведении надежной преграды на пути дальнейшего продвижения советской державы и коммунизма в целом к мировому господству. При этом не следует забывать, что неоднократные советские предложения провести заседание европейской конференции по вопросам безопасности преследуют только одну цель – не допустить объединения Европы.

Кроме этого, важную роль играет Атлантический союз. Здесь должны быть найдены пути к эффективному взаимодействию Старого и Нового Света. Конечно, некоторые интересы Европы и Америки не совпадают, и тем не менее нужно найти общий взаимовыгодный баланс.

К числу мероприятий, требующих немедленного выполнения, относится наращивание усилий в Восточном Средиземноморье, чтобы надежно укрепить в политическом и военном отношении южный фланг НАТО. Речь идет о более тесном сотрудничестве натовских государств с Турцией и Грецией, тем более что они входят в Североатлантический союз, а также с Израилем, небольшим, но обладающим значительной ударной военной силой и заметным политическим весом государством. Время не терпит!

Нельзя ни в коем случае допустить того, о чем еще в 1931 году сказал Мануильский, бывший в течение долгих лет руководителем Коминформа[91]: «Капиталистические страны, тупоумные и загнивающие, сами ведут дело к своей гибели. Они клюют на приманку, если мы предложим установить с ними дружественные отношения. Но как только ослабнет их бдительность, мы разгромим их одним ударом крепко сжатого кулака».

Совместная деятельность западных разведслужб может сыграть решающую роль, чтобы воспрепятствовать выполнению коварных планов Советов и обеспечить надежное будущее свободного мира, а вместе с тем и нашу личную свободу и безопасность.