Глава III

Меченный

В самом конце 1775 г. в зимнюю стужу по первому санному пути в Москву прибыл новый герой. Ему предстояло играть на сцене Первопрестольной заметную роль более 30 лет. Этот человек — граф Алексей Григорьевич Орлов. Один из глав гвардейского крыла заговорщиков во время переворота 1762 г., соучастник трагедии в Ропше, фактический руководитель знаменитого рейда русской эскадры в Средиземное море, герой Чесменского сражения 1770 г., похититель княжны Таракановой… Светлые и темные пятна в его биографии наложены так густо, что порой за ними пропадает образ реального человека.

Когда-то в молодости сержант Преображенского полка Орлов получил в кабацкой драке от артиллерийского ротмистра А. М. Шванвича удар палашом по лицу. От этого удара остался длинный рубец и Алексея стали называть — balafre — человек со шрамом или меченый. Тогда будущий генерал-аншеф и первый Георгиевский кавалер не подозревал, что это обидное прозвище станет в глазах современников выражением совсем не телесной отметины.

Личность неординарная, богато одаренная от природы, всю жизнь, как губка, впитывавшая знания из самых разнообразных областей науки и военного искусства — Алексей Григорьевич по праву занимал одно из наиболее значимых мест среди сподвижников Северной Минервы. Из всех пяти братьев, по словам французского дипломата Сабатье де Кабра, он был единствен ным по-настоящему «государственным человеком». Императрица умела почувствовать это куда лучше любого иностранного наблюдателя.

Современники по-разному оценивали Алексея Орлова: им восхищались, его презирали. Но было одно чувство, которое испытывали и друзья и враги — страх. Мрачная ропшинская тень неотступно стояла за плечами графа, заставляя думать о нем, как о человеке, способном на все.

Вот уже более двухсот лет сначала современники, а затем историки и беллетристы предъявляют Алексею Орлову счет за убийство Петра III, а между тем никаких реальных доказательств не существует. Алексею была поручена охрана свергнутого монарха, с мызы в Ропше он отправил Екатерине II несколько записок о состоянии здоровья и поведении ее супруга. Часть этих записок сохранилась в подлинниках, а последняя, самая важная, в которой говорится об убийстве императора гвардейцами во время драки за карточной игрой, существует только в копии. Любой добросовестный историк скажет, что копия — не подлинник, и для доказательства достоверности ее содержания нужно потратить иногда годы работы. В последние годы появились исследования, ставящие под сомнение как подлинность самой знаменитой записки, так и традиционно трактуемые обстоятельства смерти Петра III. Отсылаем читателей к монографии А. Б. Каменского «Под сению Екатерины», к статьям О. Иванова, специально посвященным источниковедческой разработке данного вопроса, и биографии Алексея Орлова, написанной В. А. Плугиным. Для нашего же повествования важно не столько то, был ли в действительности Алексей Григорьевич виновен в гибели свергнутого императора, сколько то, что его считали виновным.

В глазах современников Орлов оказался запятнан кровью монарха. Согласно православным представлениям грех цареубийства — один из самых тяжких. «Не прикасайтесь к помазанным моим», — сказано в Псалтыри. Пока Орлов находился в силе, он мог не обращать внимание на отношение публики к себе. Ему ни кто не осмелился бы отказать от дома или не подать руки. Но вот настал час отставки и Алексею предстояло испить всю чашу неприязни, которая накопилась в Первопрестольной по отношению к Орловым. Граф мог отправиться в свои обширные имения и избежать встречи с московской знатью. Но он принял бой.

Жизнь нашего героя начиналась в Москве на тихой Малой Никитской улице в Земляном городе, где его отец, бывший новгородский губернатор, Григорий Иванович Орлов владел домом. Известно, что человек возвращается в места своего детства и принимается за старые, некогда любимые им занятия, именно в сложные минуты жизни, когда ему нужна душевная поддержка. В такой поддержке Алексей Григорьевич нуждался. Совсем недавно он потерпел поражение при дворе. С начала 70-х гг. партия Орловых стала терять силу, сначала в противостоянии с Паниными, затем с Г. А. Потемкиным. Наконец, он был вынужден оставить службу. Поняв, что его усилия поколебать могущество светлейшего князя тщетны, Орлов решил надолго обосноваться в Москве, сжиться с московской оппозицией правительству в Петербурге и использовать ее в своих интересах.

Алексей поселился в великолепном доме неподалеку от Донского монастыря, где, согласно традиции, начал держать открытый стол. На его обеды мог без приглашения прийти любой «человек из общества», и лишь, если гость оказывался без мундира, хозяин справлялся о его звании. Открытый стол — одна из отличительных черт быта вельможи XVIII — как бы с самого начала показала москвичам, что граф не собирается прятаться от общества. Более того, любой приехавший в старую столицу дворянин мог рассчитывать на гостеприимство Орлова, что в глазах людей того времени, без сомнения, говорило в его пользу. По воскресным дням в доме у Донского монастыря обедало до 300 человек.

Чтобы привлечь симпатии общества старой столицы, граф стал заниматься устройством любимых развлечений москвичей: скачками, кулачными боями, петушиными драками, псовой охотой. Согласно веяниям времени, он создал свой дворовый театр, поскольку Москва тогда считалась признанной театральной столицей России. В те времена Нескучное было селом. Здесь долгие годы существовал т. н. «воздушный театр» Алексея Орлова, представления давались под открытым небом. Вместительная галерея полукружьем огибала сцену, для которой обсаженные вокруг нее кусты и деревья заменяли декорации. Это нововведение пришлось очень по вкусу московской публике, и на необычные спектакли к графу Орлову стало собираться лучшее общество.

Сад Нескучного Алексей Григорьевич гостеприимно открыл для общественных гуляний, которые так любили москвичи. Расположенный на холмах и взгорьях, разбитый на множество дорожек, искусственных прудов, окруженных купальнями и беседками, этот сад сразу приглянулся московской знати. Летом каждое воскресенье в Нескучном для увеселения публики граф устраивал праздники с фейерверками и угощениями.

Одной из самых популярных московских забав, посмотреть на которую охотно собирались не только мужчины но и дамы, были кулачные бои. Они устраивались обычно в зимнее время под старым Каменным или Троицким мостом. Еще мать Петра I царица Наталья Кирилловна любила ездить сюда в санях и любоваться удалью сражающихся. От небольшой запруды речка Неглинная в этом месте образовывала пруд, тянувшийся во всю длину современного верхнего Кремлевского сада. На льду искусственного водоема происходила любимая народная потеха.

Орлов не только сам участвовал в боях, причем очень часто выходил из поединков с победой, но и организовал первую в России школу для кулачных бойцов, куда отбирал мужиков из соседних деревень и своих крепостных. Создание профессиональной школы и введение в борьбу жестких правил, не позволявших калечить противников, сразу принесло Алексею огромную популярность. Публика специально собиралась болеть за графа — кулачного бойца. Первый Георгиевский кавалер, ближайший друг и сподвижник Екатерины II не гнушался выходить на утоптанный и посыпанный опилками снег, чтоб принять участие в любимой народной потехе. Алексей стал кумиром. Его примеру последовали и другие представители благородного сословия, давно мечтавшие, но не решавшиеся переступить через грань приличий.

Школой кулачных бойцов Алексей Григорьевич занимался всерьез. Он отвел для нее помещение в своей городской усадьбе, где проводились тренировки. Английский путешественник Уильям Кокс, посетивший Москву в конце 70-х гг. XVIII в., описал одну из таких тренировок в доме графа Орлова. Кокс был очарован Алексеем и тем, как граф умел управлять огромной толпой собравшихся бойцов. «В одно время между собою могли бороться только двое, — писал англичанин, — на руках у них были одеты толстые кожаные перчатки… Положения у них были совсем иные, чем у борцов в Англии… Когда же иной боец своего противника валил на землю, то его объявляли победителем, и тот час же прекращалась борьба этой пары… Иные из бойцов отличались необычайной силой, но их обычай в бою мешал несчастному случаю, также мы не заметили перелома руки или ноги, которыми обычно кончаются бои в Англии». Кокс с увлечением сравнивал русские приемы единоборства с английскими. Интересно, что при глубокой несхожести культур жители России и Британских островов отдавали предпочтение одним и тем же видам развлечений — бокс и лошади.

Приехав в Москву, Алексей организовал бега на поле под Донским монастырем. Он первым ввел моду кататься по городу в легких беговых санках с русской упряжью. Место, избранное им для катаний, было очень удобно, и многие московские аристократы обращались к нему за разрешением принять участие в бегах. Граф ни кому не отказывал, но ставил условие употреблять русскую упряжь. С этого времени знать старой столицы отказывается от тяжелых вызолоченных немецких саней, очень неудобных для движения на улицах города.

Скачки были давним пристрастием Орлова. Со свойственным графу деловым подходом он сумел превратить это азартное зрелище в особую отрасль своего московского хозяйства. Во время военных действий в Средиземном море он задумался о создании собственного конного завода. Из Египта ему привезли 30 жеребцов и 9 кобыл, еще больше лошадей удалось приобрести в Англии. Граф не постоял за ценой, но стремился забрать лучшее. Потянулись долгие годы селекционных работ, поскольку Алексей поставил целью вывести совершенно новую породу рысистой лошади, годную для природных условий России. По мысли Орлова, быстроту и благородство внешнего вида арабского скакуна необходимо было соединить с выносливостью и статью фрисландских рысаков. Граф выписал для своего завода специалистов из Германии и Англии. Они занялись обучением русских конюхов, превращая их в классных тренеров и жокеев.

Селекция новой породы заняла в жизни Алексея Григорьевича то место, которое некогда отводилось службе. Это не было развлечением скучающего отставного вельможи, но настоящим делом, которое могло принести не меньшую пользу, чем военный рейд в Архипелаг. С 1785 г. граф завел в Москве публичные скачки на призы. Бега завораживали зрителей, изысканная красота лошадей, выведением которых занимался Орлов, не могла не восхищать, щедрость призов, раздаваемых графом, даже если победу одерживали не его лошади, заставляла говорить о нем, как о человеке справедливом и бескорыстно увлеченном своим делом. Словом, Алексею удалось купить сердца москвичей. Но это было еще не все.

Для возвращения в большую политику Алексей нуждался в поддержке реальной силы, он должен был войти в ряды московской оппозиции правительству и из общего любимца превратиться в признанного руководителя общественного мнения Первопрестольной.

Между тем именно в это время по возрождающейся репутации Орловых был нанесен мощный удар. И не врагом или политическим соперником, а самим Григорием Григорьевичем, который в феврале 1777 г. женился на собственной двоюродной сестре Е. Н. Зиновьевой. Браки в такой степени родства считались кровосмесительными и отвергались церковью. Венчание Г. Г. Орлова вызвало скандал в Петербурге и бурю возмущения московского общества. На заседании Государственного Совета было решено расторгнуть брак и обоих постричь в монастырь. Екатерина II отказалась подписать решение Совета, пожаловала Зиновьеву статс-дамой и послала к ней ленту св. Екатерины. Петербургское общество вынуждено было замолчать. Чего нельзя сказать о московском. Когда покинувшие столицу молодые по пути в деревню проезжали Москву, толпы возмущенных горожан бросали вслед их карете камни и грязь.

А что же братья? Они не приняли брака Григория Григорьевича. Впервые знаменитая дружба Орловых, вошедшая в поговорку, дала трещину. На свадебном торжестве в деревне 5 июля 1777 г. никто из четверых не присутствовал. (Показательно, что в истории со свадьбой Григория Алексей остался на стороне традиционно мыслящих кругов московского дворянства. Он уже приобрел в этом обществе заметное место и не намерен был подвергать себя новой волне осуждения, поддерживая брата). Поступок Григория бросил тень и на остальную семью. Споры и сплетни не утихали в старой столице, поэтому в 1780 г. Алексей предпочел совершить недолгий вояж по немецким землям.

Эта поездка стала для Орлова еще одной попыткой вернуться к политической деятельности. В 1780 г. происходит сближение между Петербургом и Веной и намечается заключение союзного договора. Инициатором такого альянса был Потемкин. Противниками союза с Австрией выступили не только приверженцы прусской партии Панина, но и такие крупные государственные деятели, такие как П. А. Румянцев и А. Г. Орлов, которые низко оценивали военные возможности «цесарцев». Впервые Алексей оказался заодно со своими злейшими врагами — Паниными. Его «частная» заграничная поездка, встречи и консультации с прусскими дипломатами были направленны против сближения России и Австрии.

Миссия Орлова не принесла успеха. Несмотря на серьезное противоборство, союз между Екатериной II и Иосифом II состоялся. Однако поездка имела другое, более важное для жизни Алексея значение. Граф стал задумываться о необходимости завести собственную семью. Ему было уже 45 лет, несметные богатства, могли обеспечить безбедное существование целой когорте маленьких «орлят». Но сама мысль о браке долгие годы была ему противна после знаменитой истории с похищением Таракановой, которую Алексей завлек на корабль именно под предлогом венчания.

Сказать, что у Орлова совсем не было семьи, было бы не правдой. В Москву он привез своего «воспитанника» Александра, которого многие среди публики считали ребенком несчастной княжны Таракановой. Алексей Григорьевич не знал, что его пленница умерла от чахотки в Петропавловской крепости через два месяца после прибытия в Россию. Смутные московские слухи донесли до него известие, что примерно в то же время, когда он вез самозванку в Петербург, из северной столицы в Москву тайно прибыла женщина, постригшаяся в Ивановском монастыре под именем инокини Досифеи. Она приняла строгий обет молчания, ее почти никто не видел, содержалась необычная монахиня самым лучшим образом, ей привозили много книг, но общаться Досифея могла лишь со своим духовником и настоятельницей. Неудивительно, что Алексей увидел в этой затворнице обманутую им жертву и, по одной из московских легенд, старался никогда не проезжать мимо стен Ивановского монастыря.

Семейные предания рода Разумовских говорят, что Досифея была дочерью императрицы Елизаветы и Алексея Григорьевича Разумовского, до того тихо проживавшей в одном из поместий на Украине и не помышлявшей о короне. Ее спешно привезли в Петербург, и после долгой беседы с глазу на глаз с Екатериной II она приняла решение постричься в монахини, чтоб ее имя не стало причиной новых возмущений в России. Достоверно из всей этой таинственной истории известен только один факт: когда в 1810 г. Досифея скончалась, на ее похороны собралось все многочисленное семейство Разумовских.

Время постепенно тушило самые неприятные слухи вокруг имени Алексея. Наконец, в 1782 г. он решился. Граф посватался к Евдокии Николаевне Лопухиной, одной из самых красивых и богатых невест Москвы, которой шел 21 год и… получил согласие. Тот факт, что представители старинного дворянского семейства, находившиеся в родстве с императорской фамилией, согласились выдать одну из девиц Лопухиных за незнатного, хотя и очень богатого Алексея, показывает, как высоко ставили графа в московском обществе в начале 80-х гг. 6 мая 1782 г. он венчался в своем подмосковном селе Острове с Лопухиной. На свадьбу была приглашена вся знать старой столицы. Евдокия Николаевна, по свидетельствам современников, отличалась добродушным и приветливым нравом и была очень набожна.

Алексей, в отличие от своего брата Григория, вовсе не слыл волокитой и сердцеедом, хотя всегда нравился женщинам. Судя по его портретам, он не был красив лицом, но стать, удаль и необыкновенное обаяние делали Алексея Григорьевича неотразимым. Только через три года у Орловых родилась дочь Анна. «Я не считаю его особенно способным воспитывать девочек, — писала по этому поводу Екатерина II доктору Циммерману, — поэтому желала ему сына». Императрица ошибалась. Трудно себе представить, что в этом хладнокровном, порой жестоком человеке найдется столько нежности и ласки для маленького беззащитного существа, вскоре оставшегося без матери. В августе следующего 1786 г. после тяжелых вторых родов умерла Евдокия Николаевна. Память маленькой Нинушки, как Алексей называл дочь, не сохранила образа матери, но в доме ее имя было овеяно таким почитанием, что, повзрослев, Анна Алексеевна всегда подчеркивала свое особое расположение к материнской родне.

Летом 1787 г. началась вторая русско-турецкая война, и перед овдовевшим Алексеем вновь замаячил призрак возвращения к государственным делам. В Москве его ничто не удерживало, кроме грустных воспоминаний. Императрица звала графа в столицу, т. к. намеревалась назначить командующим формируемой на Балтике новой эскадры, которая, по мысли Екатерины, должна была повторить рейд в Архипелаг. И тут интересы самого Орлова пришли в столкновение с интересами московских оппозиционных кругов, поддержки которых он так долго добивался. В Москве новая война на юге была крайне непопулярной, присоединение Крыма в 1783 г. тоже не вызвало здесь восторга. Один из самых ярких вождей правой дворянской оппозиции правительству князь М. М. Щербатов в своем выступлении в Дворянском собрании Москвы открыто обвинил императрицу и Потемкина в разжигании конфликта с Турцией. Деньги, потраченные на освоение новых южных земель, строительство там городов и создание флота назывались выброшенными на ветер. Ту же мысль высказывал и Алексей, забывая, что прежде, когда власть находилась у него в руках, он был самым твердым сторонником активной внешней политики России именно на юге и составлял проекты, касавшиеся возмущения греческого населения турецких владений и захвата Константинополя.

В конце 80-х гг. Щербатов и Орлов стали союзниками, о чем говорит знаменитый памфлет князя «О повреждении нравов в России». Памфлет этот не издавался на родине более ста лет, но в списках начал ходить по рукам сразу после написания. Орловы оказались единственными фаворитами Екатерины II, на головы которых автор не метал громы и молнии. Напротив, Щербатов заявлял, что при них «дела довольно порядочно шли».

И вот теперь Екатерина II вновь звала Алексея в столицу, намереваясь доверить командование флотом. Соблазн был велик. Граф заколебался, он не хотел потерять поддержку московской оппозиции, но и вернуться к делам тоже не терпелось. В ноябре 1787 г. Орлов приехал в столицу сам. Здесь Алексей повел себя очень двойственно: соглашался вернуться на службу при условии получения фельдмаршальского чина. Тогда он бы мог управлять флотом, не имея над собой прямого начальника, кроме императрицы. Условие невыполнимое, ибо эскадра направлялась в помощь севастопольскому флоту под начальство Потемкина, поэтому Екатерина не могла пойти на удовлетворение просьбы графа.

Между тем Орлов выдал себя, проявив к подготовке эскадры излишнюю заинтересованность. «Граф Чесменский ездил недавно в Кронштадт для осмотра приготовляющихся к походу кораблей», — доносил на юг управляющий Потемкина в Петербурге М. А. Гарновский. В одном из январских писем нового 1788 г. Екатерина рассказывала светлейшему князю: «Графы Орловы отказались ехать во флот, а после… граф Алексей Григорьевич сюда приезжал и весьма заботился о сем отправлении флота и его снабжении; но как они отказались от той службы, то я не рассудила за нужное входить уже во многие подробности… почитая за ненужное толковать о том с неслужащими людьми». В словах императрицы слышится обида, она как бы отгородилась от дельных советов Алексея Григорьевича глухой стеной, решив, что он в трудный для страны момент занят личными амбициями. Алексей сам загнал себя в угол и, поняв это рассердился еще больше. «Просил паспорт ехать за границу к водам, — заканчивает рассказ Екатерина, — но, не взяв оный, уехал к Москве». Последний поступок Алексея говорил о неуравновешенном состоянии, в котором он пребывал в эти дни.

Какие чувства теперь вызывала у него старая столица? Ради того, чтоб не раздражать ее дворянское общество, он десять лет назад отвернулся от брата. Ради поддержки ее оппозиционных кругов, отказался от политических идей молодости. И что же? Григорий умер в 1783 г. Надежда вернуться в большую политику оказалась иллюзорной. Вскоре он показал обществу Первопрестольной, насколько в действительности невысоко ценит его мнение.

Среди многочисленной и разветвленной московской родни Орловых было и семейство калужского губернского прокурора князя Семена Семеновича Львова. Знаменитый герой Чесмы познакомился с начавшими выезжать дочерьми князя в середине 1780-х гг. Алексей обратил внимание на Марью Семеновну. Настойчивые ухаживания пожилого кавалера вызвали серьезные опасения родителей девушки, поспешивших подыскать ей более подходящую партию. Княжна Львова стала женой Петра Алексеевича Бахметева, состоятельного вдовца с сыном на руках. По отзыву известной московской мемуаристки Е. П. Яньковой, Бахметев был человеком «предерзким и пренеобтесанным… одним словом, старым любезником».

Брак не удался, муж был жесток со второй супругой. Воспоминания современников рисуют Марию Семеновну как натуру эмоциональную, увлекающуюся, своенравную и самолюбивую. Могла ли она сносить унижения от мужа? В XVIII в. развод для представителей благородного сословия был делом куда более обычным, чем в XIX в., однако супруги чаще предпочитали не расторгать брак, а «разъезжаться», т. е. жить в разных домах и вести себя как свободные люди. И развод, и разъезд были возможны лишь с согласия супруга. В противном случае муж мог требовать возвращения жены домой. Мария Семеновна покинула мужа и скрылась под покровительство Орлова. Вся Москва три года с интересом наблюдала за романом шестидесятилетнего отставного вельможи с дамой на 30 лет моложе его. Следовало ожидать, что открытое сожительство графа Чесменского с любовницей не вызовет одобрения в Москве. Однако дело обернулось иначе. Среди русской переписки и мемуаров конца XVIII в. мы не найдем ни одного слова осуждения по поводу действий Алексея. Любовь к графу в Москве была так велика, что любое его действие только прибавляло ему популярности.

Бездетная Бахметева привязалась к Нинушке, и между ними установилась очень теплая дружба, Анна Алексеевна именовала Марью Семеновну «голубушкой-сестрицей». Впрочем семейное счастье Алексея нельзя назвать идиллическим. Марья Семеновна не умела сидеть без работы, вокруг нее все закручивалось в вихре новых начинаний, она шила, разводила коров, переписывалась с уймой родственников. Словом, рядом с Бахметевой Алексей мог найти что угодно, только не покой. Время от времени жизнь в доме взрывалась из-за того, что граф позволил себе передвинуть швейный столик своей возлюбленной в другое место, или пытался предложить ей деньги для поправки ее собственных хозяйственных дел. Финансово она считала себя независимой от своего покровителя, была на редкость щепетильна и не терпела даже разговоров о помощи с его стороны.

Но всему приходит конец. Пришел он и веселому существованию Орлова в Первопрестольной. Осенью 1796 г. Алексей Григорьевич поехал в Петербург для получения заграничного паспорта, т. к. собирался отправиться на лечение в теплые края, но в столице узнал о кончине Екатерины II. Новый государь Павел I приказал перенести тело свергнутого Петра III из Александро-Невского монастыря в Петропавловский собор, где покоился прах всех императоров, нести корону перед гробом несчастного монарха было приказано Алексею Орлову, как убийце последнего. Павел в этом не сомневался. Известны его слова, брошенные Орлову: «Бери и неси!» Алексей с каменным лицом исполнил приказание Павла.

Очевидец этих событий секретарь саксонского посольства Гельбиг пишет об Алексее Григорьевиче: «Один из первых чинов при императорском дворе… он должен был сделать пешком трудный переход и на всем этом пути был предметом любопытства, язвительных улыбок и утонченной мести!» Больше 30 лет Алексей Григорьевич старался смыть с себя позорное клеймо ропшинской трагедии, теперь император вновь превращал его в «Меченого».

После помпезных «торжеств» перезахоронения Орлов получил приказание покинуть Россию. Он взял с собой дочь, а вскоре к изгнанникам присоединилась и Марья Семеновна, которой перед этим часто писала Анна Алексеевна, прося приехать и поддержать их с отцом. За границей Бахметеву принимали как «графиню Орлову», чета путешественников не стремилась развеять это заблуждение. В Дрездене, Лейпциге, Карлсбаде для знаменитого сподвижника Екатерины II устраивали великолепные праздники. Орлов был чрезвычайно популярен. Возвращения домой не предвиделось, и многие немецкие друзья стали советовать графу навсегда поселиться за границей. «Если б так поступить, то лутче дневного света не видать», — с тоской писал Алексей родным в Россию.

В 1801 г. после убийства Павла I и вступления на престол Александра I, Орлов получил возможность вернуться в Россию. Граф участвовал в коронационных торжествах, бывал на официальных званых обедах в Кремлевском дворце, новый император благоволил к сподвижникам своей бабки.

Известный московский мемуарист начала XIX в. профессор Московского университета П. И. Страхов оставил зарисовку появления Орлова на улицах Москвы: «И вот молва в полголоса бежит с губ на губы: „едет, едет, изволит ехать“. Все головы оборачиваются в сторону к дому графа Алексея Григорьевича. Множество любопытных зрителей всякого звания и лет разом скидают шапки долой с голов… Какой рост, какая вельможная осанка, какой важный и благородный и вместе добрый и приветливый взгляд!» «Неограничено было к нему уважение всех сословий Москвы, — подчеркивает другой мемуарист С. П. Жихарев, — и это общее уважение было данью не сану богатого вельможи, но личным его качествам». Доступный, радушный, обустраивавший все вокруг себя на русский лад, граф импонировал москвичам своей национальной колоритностью. Он, как никто другой, отвечал представлениям того времени о поведении вельможи в обществе.

Шли годы. Алексей Григорьевич все больше болел ногами, но продолжал выезжать на скачки, время от времени случались ссоры с Марьей Семеновной, они были привычны, как изменение погоды за окном. Подросла Анна, и отец все пристальнее приглядывался к вьющимся около самой богатой невесты России женихам. Но Алексею так и не суждено было устроить судьбу дочери. 24 декабря 1807 г. в рождественский сочельник Орлов скончался. Говорили, что уходил граф тяжело, громко стонал и каялся, так что было приказано играть домашнему оркестру, заглушая крики умирающего. Провожать тело Алексея собралась вся Москва, несколько тысяч человек с открытыми головами встретили вынос гроба. Похоронили героя Чесмы в подмосковном имении Отрада, рядом с тремя братьями в фамильной усыпальнице. Это место граф еще при жизни выбрал сам.

Страдания отца перед смертью произвели страшное впечатление на Анну Алексеевну. По православной традиции, такая тяжелая кончина постигает нераскаянных грешников. Дочь боготворила Алексея Григорьевича, она была религиозным человеком. Анна Алексеевна нашла себе духовного наставника в лице архимандрита Фотия, настоятеля новгородского Юрьева монастыря. Благодаря пожертвованиям графини, этот монастырь приобрел свое богатство и значение. Анна перевезла туда прах отца и двух его братьев — Григория и Федора — участвовавших в заговоре. Сама вела при этой обители аскетический, почти монашеский образ жизни. В свете графиню жалели, над ней смеялись, считали обманутой, экзальтированной, несчастной, но она продолжила свой путь, справедливо полагая, что такая душа, как душа ее отца заслуживает спасения.