Глава I

Вдовец императрицы

Ясным осенним утром 13 сентября 1762 г., когда еще по летнему пригревало солнце, а деревья уже подернулись первой желтизной, в старую столицу через триумфальные ворота, устроенные на Тверской улице, въехал раззолоченный царский «поезд». Первопрестольная встречала новую императрицу Екатерину II, которая через полтора месяца после совершенного переворота прибыла в Москву для коронации. Вереница карет и экипажей тянулась от Земляного города до Белого. Государыню окружали ближайшие к ней лица: Г. Г. и А. Г. Орловы, Н. И. и П. И. Панины, Е. Р. Дашкова и многие другие, чьи имена еще не раз промелькнут на страницах этой книги.

Москвичи с удивлением заметили в общем строю великолепные повозки знатных вельмож, находившихся в милости во время прежних царствований. Это было необычно. Как правило, любимцы и сотрудники старых государей теряли право появляться при дворе и немедленно отправлялись если не в Березов, то уж по крайней мере в отдаленную деревню под строгий надзор. На этот раз все было иначе. За каретой канцлера М. И. Воронцова, чья племянница Елизавета Романовна была фавориткой свергнутого императора Петра III; триумфальные ворота миновал экипаж старого фельдмаршала Б. Х. Миниха, возвращенного из ссылки и обласканного прежним государем и кареты братьев Разумовских, поднятых Елизаветой из низов малороссийского казачества. Их звезда закатилась вместе со смертью дочери Петра. Так почему же они здесь?

Начиналось новое царствование, и молодая императрица нуждалась во всех, кто мог ее поддержать.

В пышной веренице карет, украшенных цветами и позолотой, следовал и экипаж человека, для которого этот праздник оставался чужим. Так уж случилось, что главные события в жизни Алексея Григорьевича происходили именно в старой столице. Граф Разумовский, возлюбленный и, как поговаривали, тайный муж покойной императрицы Елизаветы Петровны, грустно смотрел на искрящееся вокруг веселье. Он возвращался в Москву, чтоб поселиться здесь на покое. В марте 1762 г. ему исполнилось 53, даже по понятиям того времени это была еще далеко не старость, но современники в своих записках упорно называют его «старым графом». Время Алексея Григорьевича действительно кончилось, и он понимал это.

В Москву тридцать лет назад, в январе 1731 г., его двадцатидвухлетнего певчего из Малороссии привез с собой полковник Ф. С. Вишневский для пополнения придворной капеллы. Здесь во время одного из богослужений обратила внимание на его чудный голос цесаревна Елизавета Петровна и приказала привести молодого певчего к себе. Тогда будущего графа звали просто Алексей Розум. Он покорил великую княжну непривычной южнорусской красотой. Высокий, стройный, смуглый, с черными как уголь глазами и черными же дугообразными бровями. Не сказав ему ни слова, Елизавета попросила обер-гофмаршала гр. Р. Левенвольде «уступить» ей молодого человека. Алексей Григорьевич был зачислен ко двору Елизаветы, а его фамилия «обрусела» и стала звучать как Разумовский.

Подобно своему великому отцу, Елизавета Петровна была очень проста в обращении, пела и плясала с московскими девушками из простонародья, сочиняла для них хороводные песни, крестила солдатских детей и случалось пила до пьяна. Она сама оказалась тогда в Москве как бы в опале. Императрица Анна Ивановна ревниво следила за ее действиями, денег для маленького двора цесаревны почти не выделяли. Впрочем, любимая дочь Петра не унывала и вела веселую, но крайне беспорядочную жизнь. С простонародной деловитостью Разумовский взялся за изрядно расстроенное хозяйство Елизаветы, из певчего он превратился в управляющего имений цесаревны. Алексей Григорьевич не позволил опальной принцессе так безудержно мотать и так безбожно пить, как раньше. Он «подарил ей дом».

Елизавета сумела по достоинству оценить усилия Разумовского. В критический момент подготовки переворота она, рискуя собственной головой, не захотела подставлять под удар возлюбленного. У нее уже был горький опыт. Прежний фаворит Елизаветы Алексей Никифорович Шубин, сын бедного владимирского дворянина, за несколько лет перед этим был схвачен по «слову и делу государеву» и с пристрастием допрошен в Тайной экспедиции. Из несчастного выколачивали признание в том, что окружение цесаревны готовит свержение Анны Ивановны. Был в 1731 г. заговор или нет — осталось тайной, Алексей Никифорович зубов не разжал и товарищей не выдал. После пыток, наказания кнутом и вырезания языка Шубина сослали на Камчатку. Такой судьбы для Разумовского Елизавета не желала. Алесей Григорьевич узнал о готовящемся перевороте только накануне вечером. В последний момент, когда цесаревна заколебалась, кавалеры ее двора обратились к Разумовскому с просьбой уговорить будущую императрицу пойти на решительный шаг, его поддержка убедила великую княжну, в сопровождении виднейших заговорщиков она уехала к полкам, а Разумовского… оставила дома.

После восшествия Елизаветы Петровны на престол Алексей Григорьевич был пожалован в действительные камергеры и поручики лейб-кампании в чине генерал-лейтенанта, а вскоре стал обер-егермейстером императрицы. Почти не получив никакого воспитания, он обладал врожденным тактом и совестливостью, не стеснялся своих простонародных родственников, но и не позволил многочисленной малороссийской родне, как тогда говорили, «обсесть» трон. Перед поездкой императрицы на Украину Разумовский просил мать накрепко наказать «дядьям, зятьям и всей родне… чтоб отнюдь никто с них в то время именем моим не фастал (хвастал — О. Е.) бы и не славился б тем, что он мне родня».

При дворе фаворит держался с нарочитой простотой и доступностью. Крупным политиком он не был, отсутствие образования нередко ставило его в тупик. Но всеобщим посмешищем он не стал. Бывший певчий обладал по истине бесценным даром — способностью чувствовать чужую одаренность. Он приблизил таких видных деятелей как Г. Н. Теплов, В. Е. Ададуров, А. П. Сумароков, И. П. Елагин. Вместе с придворным духовенством они составили при переполненном иностранцами дворе «русскую» партию, поддерживавшую Разумовского.

Истинным поводырем для него в лабиринте придворных интриг становится граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, крупный государственный деятель, хитрый и порой беспринципный, но дальновидный дипломат. Разумовский помог ему сделаться великим канцлером и в дальнейшем руководствовался его мнением по вопросам внешней политики.

Для себя Алексей Григорьевич избрал скромную роль ходатая перед императрицей по делам православной церкви и надобностям Малороссии. На этом поприще он многого добился. Благодаря покровительству Разумовского, были созданы миссионерские центры в Заволжье для проповеди христианства среди татар и калмыков, в результате 360 тысяч человек приняли православие. Православные миссии посылались на Кавказ, в Сибирь и на Камчатку. В Астрахани была основана семинария специально для подготовки проповедников между иноверцами, для церковных нужд Грузии печатались Евангелия и духовные книги. В результате настойчивых просьб фаворита, было предпринято новое полное издание Библии, не появлявшееся в печати с 1663 г. Разумовскому удалось добиться серьезного улучшения положения в Малороссии, он сумел провести несколько сенатских указов, запрещавших дворянам из России кабалить малороссийских крестьян.

Императрица Елизавета предпочитала шумную и по столичному щеголеватую Первопрестольную сырому и тогда еще плохо обжитому граду Петра. Ей было приятно показываться во всем блеске и силе там, где прошла ее бедная опальная молодость. Сказывалось и влияние московских церковных кругов, старавшихся хотя бы на время вновь объединить духовную и светскую столицу России.

В 1741 г. Елизавете едва минуло тридцать и, по свидетельствам современников, она была чудо как хороша. Ее не портила даже ранняя полнота. Императрица Екатерина II писала о ней в мемуарах: «Поистине нельзя было… не поразиться ее красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях… Она танцевала в совершенстве и отличалась особой грацией во всем, что делала, одинаково в мужском и в женском наряде. Хотелось бы все смотреть, не сводя с нее глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от нее, т. к. не находилось никакого предмета, который бы с нею сравнился».

Не удивительно, что руки незамужней государыни огромной империи немедленно стали искать многие женихи и среди них — инфант Португальский, принц де Конти, принцы Гессен — Гомбургские, граф Мориц Саксонский. Появление при дворе в качестве законного супруга императрицы иностранного принца могло вернуть упавшее было влияние иностранцев в политике России. В создавшихся обстоятельствах московские церковные круги через духовника Елизаветы протоиерея Ф. Я. Дубянского и Новгородского архиепископа Амвросия, совершавшего коронацию, склонили ее к тайному браку с Разумовским. Интересный культурный феномен: православное духовенство, со времен Феодосия Печерского ополчавшееся против «латинян», было готово скорее благословить союз русской государыни со вчерашним казаком нежели отдать руку благоверной императрицы лютеранину или католику. Для традиционных кругов русского общества брак с иноверцем казался духовным мезальянсом. На мезальянс же в европейском понимании слова смотрели сквозь пальцы, так как сословные перегородки в формирующейся Российской империи после эпохи Петра были сильно размыты.

Время для осуществления подобного плана было избрано удачно. Новая императрица демонстративно выражала свою склонность ко всему национальному. Из сурового заключения освободили осужденных при Анне Ивановне православных иерархов, им возвратили прежний сан и осыпали милостями. Впервые за последние 45 лет в церквях вновь загремели обличительные проповеди против иноверческого влияния в России. В присутствии благосклонно кивающей Елизаветы звучали рассказы о чудесах, творящихся у гроба святителя Дмитрия Ростовского. Для полного торжества русской партии при дворе не доставало малого — навсегда исключить саму возможность брака императрицы с иностранным принцем, и здесь влияние Разумовского было как нельзя кстати.

Однако вскоре после коронации в Первопрестольной появился человек, который чуть было не смешал задуманное. В Москву с тайной миссией из Франции прибыл граф Мориц Саксонский, маршал де Сакс, один из главных претендентов на руку Елизаветы Петровны. Сын курфюрста Саксонии Фридриха-Августа (впоследствии польского короля Августа II) и шведской графини Авроры Кенигсмарк.

Для русской истории Мориц остался знаменит тем, что дважды упустил императорскую корону. В 1726 г. расстроилось его сватовство к вдовствующей герцогине Курляндской Анне Ивановне, она не пленила его как женщина. А в 1727 г. не состоялся брак Морица с царевной Елизаветой Петровной, которая, хотя и была на редкость хороша, не могла принести ему в качестве приданого полунезависимого княжества. Обеим невестам красавец и боевой генерал де Сакс сумел вскружить голову, причем молоденькой Елизавете заочно. Какова же была досада Морица, когда обе его несостоявшиеся супруги одна за другой вступили на русский престол.

10 июня 1742 г. граф прибыл в Москву, чтоб, по официальной версии, добиться согласия России на закрепления за ним герцогского титула в Курляндии. У его визита были и другие далеко идущие цели. Мориц поселился в доме французского посланника маркиза Ж. Т. де Шетарди, главы партии профранцузски настроенных вельмож, подыскивавших жениха для императрицы. Интересы двух непримиримо враждебных придворных группировок столкнулись. В 11 часов вечера того же дня маршал де Сакс был представлен Елизавете Петровне. Не трудно вообразить, какие чувства испытал стареющий, но все еще красивый и элегантный Мориц, когда ему навстречу выплыла царственная дива. «Никто не мог бы остаться в живых, увидя ее», — как-то заметил китайский посол, — «если бы, конечно, у нее не были такие большие глаза». В самой изысканной версальской манере Мориц передал императрице свое восхищение. Она благосклонно улыбнулась. На глазах двора завязывался узелок возможного романа. Обе партии, французская и русская, повели вокруг Елизаветы и Морица сложную игру.

Своя игра была и у государыни, правда она больше походила на женскую, чем на дипломатическую. Елизавете представился блестящий случай вдоволь поиздеваться над докучавшими ей своими раздорами придворными группировками, помучить ревностью горячо любимого Разумовского и наказать своего бывшего жениха, который 15 лет назад имел глупость от нее отказаться. Саксонский резидент Пецольд сообщал, что «публика» с нетерпением желает знать истинную причину приезда Морица, а московские слухи вращаются вокруг вопроса о браке императрицы. Елизавета окружила гостя вниманием, пригласила на придворный маскарад, танцевала и любезничала с ним, сама показывала ему во время верховых прогулок достопримечательности Москвы. Однажды пошел дождь, и Елизавета приказала завернуть в Кремль, как бы невзначай она провела Морица через большую залу Кремлевского дворца, где были разложены царские сокровища. Императрица добилась своего, де Сакс был подавлен при виде того, чего он лишился.

4 июля 1742 г. маршал де Сакс ни с чем покидал Москву. Яркая феерия русского императорского двора пронеслась мимо, лишь слегка задев его. Зато русская партия, московское духовенство и милый сердцу Елизаветы Разумовский торжествовали победу. Опасный визит иностранного жениха только подтолкнул развязку интриги с тайным венчанием.

Семейные предания рода Разумовских, записанные в прошлом веке историком А. А. Васильчиковым, гласят, что венчание состоялось осенью 1742 г. в подмосковном селе Перово. Обряд совершил духовник императрицы Ф. Я. Дубянский, молодые поспешили покинуть храм, чтоб не привлекать к себе лишнего внимания долгим пребыванием в скромной церкви. На обратной дороге карета императрицы поравнялась с храмом Воскресения в Барашах на улице Покровка. Здесь Елизавета приказала остановиться и отстояла с Разумовским молебен. После молебна Елизавета даже зашла к приходскому священнику выпить чаю.

В память о венчании императрица приказала поставить над крестами церквей в Перове и в Барашах позолоченные императорские короны, которые сохранились до наших дней. Оба храма были обновлены и богато одарены императрицей. В Перове появилась драгоценная церковная утварь, новые ризы, воздухи, вышитые самой императрицей золотом и жемчугом. Церковь Вознесения в Барашах совершенно преобразилась, в ней был построен новый иконостас с живописными образами, а пол устлан чугунными плитами, привезенными из Синодального двора. На месте знаменательного чаепития в доме священника, по приказанию Елизаветы, Растрелли выстроил великолепный дом, подаренный Разумовскому.

Позднее в 1744 г. императрица подарила ему и Перово. Елизавета любила посещать это село и оставаться в нем надолго. Здесь Алексей Григорьевич подготавливал для своей августейшей супруги соколиные и псовые охоты, на которых присутствовал весь двор и иностранные министры. В Перово Разумовский выстроил красивый дом, разбил сад в «аглинском вкусе» с дорогими растениями, беседками, фонтанами и статуями, выписанными из Италии. Длинная аллея вела от дома до Измайловского зверинца. Страстная любительница народных песен Елизавета специально ездила в Перово смотреть на хороводы крестьянских девушек. Бесхитростная деревенская музыка многое говорила ее сердцу.

В том же 1744 году Алексей Григорьевич получил графское достоинство. Его реальный политический вес был огромен. 8 апреля 1747 г. саксонец Пецольд доносил в Дрезден: «Все уже давно предполагали, а я теперь знаю за достоверное, что императрица несколько лет тому назад вступила в брак с обер-егермейстером… Влияние старшего Разумовского на государыню до того усилилось после брака их, — продолжал резидент, — что, хотя он прямо и не вмешивается в государственные дела… однако каждый может быть уверен в достижении того, что хочет, лишь бы Разумовский замолвил слово». Еще в 1743 г. граф отправил своего младшего брата Кирилла Григорьевича на два года для обучения за границу, а когда тот вернулся, продвинул его на посты президента академии наук и гетмана Украины. Младший Разумовский. «Он был хорош собою, — писала в мемуарах Екатерина II, — очень приятен в обращении и умом несравненно превосходил брата своего… Я не знаю другой семьи, которая будучи в такой отменной милости при дворе, была бы так всеми любима, как эти два брата».

Брак Елизаветы был, что называется, для двора тайной полишинеля. Императрица слишком по-семейному вела себя с Разумовским, часто посещала Алексея Григорьевича в его покоях, обедала там, на людях застегивала ему шубу и поправляла шапку при выходе из театра в морозные дни. Польский король Станислав-Август Понятовский, описывал в своих мемуарах, как он, еще будучи молодым дипломатом, и находясь в России под покровительством Бестужева-Рюмина, часто гостил в доме канцлера и слышал кулуарные беседы русских политиков. «Сам Бестужев неоднократно настаивал на том, — сообщает Понятовский, — чтобы Елизавета объявила публично о своем тайном браке с Разумовским — империи нужен был наследник по прямой линии». Однако этого русской партии добиться не удалось. Елизавета, несмотря на свою лень и капризы, по свидетельству Екатерины II, обладала глубоким умом. Она ясно понимала, что дети от морганатического брака получат слишком сильных соперников за границей в лице законных наследников Петра I по линии его старшей дочери Анны Петровны, вышедшей замуж за герцога К.-Ф. Голштинского. Это заставило Елизавету избрать цесаревичем своего немецкого племянника Карла Питера Ульриха, получившего при переходе в православие имя Петра Федоровича.

Этот долговязый нескладный юноша доставил Разумовскому своими непристойными выходками много горьких минут. Однажды он провертел дырку в стене своей комнаты, смежной с покоями обер-егермейстера, подставил к ней стулья и несколько вечеров подряд заставлял всех приходивших подсматривать за посещавшей Разумовского Елизаветой. Придворные не могли отказаться, только великая княгиня Екатерина Алексеевна была достаточно высокопоставленной дамой, чтоб открыто воспротивиться дикой выходке супруга. Остальные вынуждены были молча покрываться краской до ушей.

А между тем сцена, которую «зрители» увидели сквозь дыру в стене, с точки зрения современного человека была более чем невинна. Императрица Елизавета в домашнем наряде (т. е. без регалий, орденов и лент) за одним столом ужинала с болевшим тогда Алексеем Григорьевичем, он принимал ее в великолепном шлафроке (род халата, подбитого мехом), накинутом на рубашку. Об этой квинтэссенции «запретного действа» для человека XVIII в. стоит вспоминать всегда, когда речь заходит о разнузданных нравах того времени. Между «неприличным» в современном смысле слова и «непристойным» по понятиям людей эпохи русского абсолютизма пролегает глубокая пропасть. Дело не столько в раскрепощении нравов, сколько в значительном смещении понятий. Императрица была для подданных существом почти божественного порядка и видеть ее запросто, в домашней обстановке мог далеко не каждый.

Выходка великого князя привела Елизавету в гнев и до глубины души оскорбила Разумовского, но даже он не мог высказать цесаревичу своего негодования. С этого времени Алексей Григорьевич, мягко говоря, недолюбливал Петра Федоровича. В последние годы царствования Елизаветы Разумовского оттеснили новые фавориты, сначала Н. А. Бекетов, а потом И. И. Шувалов.

Императрица старела, но не хотела сдавать позиций самой красивой дамы в Европе. Французский дипломат Ж.-Л. Фавье писал, что «никогда женщина не примирялась труднее с потерей молодости и красоты». Одним из средств борьбы с надвигавшимся увяданием Елизавета избрала молодых любовников. Но ее отношения с Разумовским до конца дней оставались дружескими и по-настоящему теплыми. Алексей Григорьевич не ушел в тень, и даже падение канцлера Бестужева-Рюмина, обвиненного в государственной измене, не отразилось на покровителе последнего. Столь почетное и прочное положение было возможно именно благодаря тому, что его с императрицей связывали тайные нерасторжимые узы.

Смерть Елизаветы была для Алексея Григорьевича страшным ударом. По словам саксонского министра графа Г. Брюля, «из всех русских вельмож достойнее всех себя показал фельдмаршал Разумовский, брат гетмана. После кончины императрицы он поверг к стопам нового монарха все свои знаки отличия, испрашивая как единственную милость, оставить за собой из всего огромного имущества одно только имение в Малороссии, где бы мог он провести остаток дней своих». Однако император отклонил его просьбу. В сущности Петр Федорович не был ни злым, ни мстительным человеком, он возвращал в столицу тех, кто подвергся опале в прежние царствования, и пока ни на кого не обрушил своей немилости. Новый государь оставил за Разумовским все его несметное богатство и высокий титул. Казалось бы, Алексей Григорьевич должен был испытывать благодарность к монарху. Но в том-то и была беда Петра Федоровича, что личным поведением он перечеркивал все хорошее, что делал.

Не дав Разумовскому отставки, император завел привычку каждый вечер посещать графа в его огромном Аничковом доме, чтоб выкурить трубку и по-приятельски выпить пива с вдовцом своей тетки. Ему даже не приходило в голову, что Алексей Григорьевич не в восторге от таких визитов. И дело не в том, что граф не курил табака, а пиву предпочитал «сладкие украинские водки». Пренебрежение к элементарным правилам приличия во время похорон покойной государыни и траура по ней в глазах современников выглядело как глумление над памятью Елизаветы. А этого Разумовский снести был не в силах. Возражать он не мог, но и видеть не желал. Поэтому Алексей Григорьевич снова и снова повторяет просьбу об отставке. Наконец, во время одного из приездов императора, граф подарил ему трость, украшенную драгоценными камнями, попросил принять миллион рублей и вновь завел речь о желании удалиться от двора. Манифест о вольности дворянства был уже подписан, и Петр вместе с дарами принял отставку Разумовского.

Алексей Григорьевич оказался первым из русских вельмож, кто сам, добровольно, оставил службу. Сделал он это очень мягко, не высказывая недовольства происходящим в стране, но недовольство подразумевалось уже в самом шаге. До появления Манифеста о вольности дворянства 1762 г. достойной отставки быть просто не могло. Речь шла только об опале и ссылке, часто сопровождавшейся конфискацией имущества. В 20-летнее спокойное царствование Елизаветы Петровны, благодаря религиозному обету императрицы, данному в ночь переворота, в России не действовала смертная казнь. Страх плахи и бесчестья уходил в прошлое, и вместе с чувством личной безопасности у дворянства появлялась уверенность в себе. Добровольная отставка такого знаменитого вельможи, как А. Г. Разумовский, была важным актом нового нарождающегося самосознания русского дворянского общества.

Граф не успел покинуть столицу до переворота 28 июня 1762 г., возведшего на престол Екатерину II. Его брат гетман Кирилл Григорьевич принял участие в заговоре, новая государыня заметно благоволила к семейству Разумовских. Теперь Алексей Григорьевич отправлялся в Москву не один, как рассчитывал, а в составе великолепного царского поезда. Ему предстояло играть заметную роль на коронации новой императрицы: нести корону во время обряда венчания на царство. Вряд ли, отправляясь на покой, пожилой вдовец Елизаветы Петровны думал, что вокруг его имени завернется одна из крупнейших политических интриг начала царствования Екатерины II.

На придворной сцене менялись действующие лица, иностранные кабинеты: Версаль, Вена, Берлин — боролись за влияние на Петербург. Одно оставалось постоянным — жестокое противостояние национальной и одной из иностранных партий. Теперь роль русской партии играла группировка Орловых, а их противников — Паниных — европейские дипломаты в донесениях называли «прусской» партией. Возвращенный Екатериной II из ссылки бывший канцлер Бестужев-Рюмин сблизился с Орловыми. Именно он осторожно поведал фавориту историю брака Елизаветы и Разумовского, надолго пресекшего иностранную «инфлуенцию» при русском дворе.

Орловы предприняли попытку склонить Екатерину II к официальному браку с Григорием Григориевичем. Екатерина не имела на русский престол законных прав, власть новой монархини основывалась на желании двора, гвардии и дворянского общества обеих столиц видеть императрицей именно ее. Но оно могло измениться, соверши Екатерина опрометчивый шаг. Предостерегая еще одного претендента на свою руку Станислава Понятовского от приезда в Россию, Екатерина писала ему 9 августа 1762 г.: «Пока я повинуюсь, меня будут обожать, перестану повиноваться — как знать, что может произойти».

В Москве императрице не замедлили дать это понять, как только бывший канцлер Бестужев-Рюмин стал собирать подписи не разъехавшегося еще после коронации дворянства под прошением о том, чтоб императрица вступила во второй брак. По старой столице поползли неодобрительные разговоры. Тайный брак Разумовского, о котором все знали, только придавал Алексею Григорьевичу всеобщее уважение, а в желании же Орлова венчаться открыто видели проявление непомерных амбиций и оскорбление императорского величия. Известная русская мемуаристка Е. П. Янькова (в девичестве Римская-Корсакова), молодость которой пришлась уже на самый конец XVIII столетия, записала раздраженные московские слухи о Г. Г. Орлове: «он метил очень далеко и уж чересчур высоко». Дело дошло до того, что с триумфальных ворот сорвали портрет императрицы, были раскрыты два офицерских заговора, имевших антиорловскую направленность.

Императрица колебалась и поставила вопрос о браке с Григорием Григорьевичем на обсуждение в Государственном Совете. Она напряженно ждала реакции высших сановников государства. Но присутствующие опасливо молчали. Наконец, с места поднялся Никита Иванович Панин и, плотно прижавшись к стене, потому что ноги плохо повиновались ему в этот момент, произнес слова, которые потом передавались из уст в уста: «Императрица может поступать, как ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет Российской Императрицей». Екатерина II закрыла заседание.

Для Панина этот шаг был связан с немалым риском. Его имя только что прошло по делу о двух заговорах. Следствие показало императрице, что в кругу панинской партии обсуждался вопрос об ее отстранении и выборе кандидатуры будущего регента: Н. И. Панин или И. И. Шувалов. Но одно дело негласно вести интригу при дворе, и совсем другое — открыто возражать государыне в Совете. На алой шелковой обивке стены, к которой прижался затылком Никита Иванович, остался след от его напудренного парика. В следующие несколько дней придворные чины перед докладом императрице приходили «для храбрости» прикоснуться головой к этому следу.

В ответ Орловы предприняли новый шаг, весьма опасный для Екатерины II. Бестужев знал, что у его бывшего покровителя Разумовского в доме хранятся документы, подтверждающие факт венчания с Елизаветой Петровной. По совету бывшего канцлера, Григорий Григорьевич испросил у императрицы проект указа об официальном признании Разумовского супругом покойной государыни и возведении его в достоинство императорского высочества. Таким образом создавался официальный прецедент для брака.

Екатерина II прямо не отказала фавориту, проект был составлен, но с ним к Алексею Григорьевичу императрица послала ярого противника самой идеи брака с Орловым канцлера Михаила Илларионовича Воронцова. История свидания канцлера и Разумовского была записана в 1843 г. министром народного просвещения графом С. С. Уваровым со слов своего тестя Алексея Кирилловича Разумовского — племянника тайного супруга Елизаветы, и опубликована в 1863 г. в Чтениях Общества Истории и Древностей. Важные источниковедческие комментарии на этот рассказ дал исследователь истории семейства Разумовских В. В. Васильчиков.

Итак, Воронцов отправился в 1763 г. в дом Разумовского на Покровке близ церкви Воскресенья в Барашах и застал Алексея Григорьевича, сидящим в креслах у камина с новым киевским изданием Священного Писания в руках. Показав графу проект указа, Воронцов попросил бумаги, подтверждающие факт венчания, для того чтобы императрица могла подписать документ. Несколько минут Алексей Григориевич молчал. Какие чувства боролись в этот момент в его душе? При жизни своей августейшей покровительницы, он дорого бы дал за такой указ, тогда на русском престоле оказались бы его потомки, а не голштинские принцы и принцессы. Теперь же ему, одинокому старику, доживающему в тишине свою жизнь, было все равно.

Граф подошел к комоду, достал ларец черного дерева, инкрустированный серебром и перламутром, долго рылся, отыскивая ключ, наконец открыл крышку, чем-то щелкнул, проверяя потайной ящик, и извлек оттуда сверток розового атласа. В свертке оказались пожелтевшие листы. Алексей Григорьевич, не давая их в руки Воронцову, медленно читал. Затем поцеловав их, граф повернулся к образам, перекрестился и, возвратясь к камину, положил бумаги в огонь. «Я не был ничем более как верным рабом ее величества… — произнес он, с трудом опускаясь в кресло, — Никогда не забывал я из какой доли и на какую степень возведен я десницею ее… Если бы было некогда то, о чем вы говорите со мною, то поверьте, граф, что я не имел бы суетности признать случай, помрачающий незабвенную память монархини, моей благодетельницы». От Разумовского Воронцов вернулся к Екатерине II и донес ей о случившемся. Императрица протянула канцлеру руку для поцелуя со словами: «Мы друг друга понимаем».

Документы были уничтожены, прецедента больше не существовало. Хорошо осведомленный через брата обо всем, что происходило во дворце, Алексей Григорьевич чутьем старого придворного понял, в какое трудное положение попала новая императрица и чего она от него ждет. Он пожертвовал самым дорогим, что у него оставалось — памятью о своей безвозвратно ушедшей молодости, сказочном счастье и горячо любимой женщине.

Екатерина II сумела по достоинству оценить этот благородный поступок, и все дальнейшее время своего пребывания в Москве подчеркивала исключительное расположение к Разумовскому, вела себя с ним как со старшим родственником, навещала, а когда он приезжал ко двору первая вставала ему на встречу и, прощаясь, всегда провожала его до дверей комнаты. Старый граф оказал ей неоценимую услугу, Орловым пришлось смириться и оставить хлопоты о браке.

Через несколько месяцев Екатерина II в сопровождении великолепной свиты отбыла в Петербург, а Алексей Григорьевич остался в старой столице на покое. Он был первым из русских отставных вельмож, кто не спрятался в своем подмосковном имении, а начал жить свободно, принимать у себя гостей, устраивать праздники, держать открытый стол. Разумовского очень любили в обществе, и теперь к нему с охотой ездили, и приглашали к себе. Гулянья в великолепном парке, вокруг его городского дома, куда вход был открыт, сделалось заметной чертой московского городского быта второй половины XVIII в. Жители старой столицы воочию видели, как бывший государственный деятель после заката своей яркой карьеры ведет светскую жизнь среди других людей.

Скончался Алексей Григорьевич 6 июля 1771 г., во время одной из поездок в Петербург, и был похоронен в Александро-Невской лавре. Для большинства пришедших его проводить в последний путь он был уже не вельможей, а просто человеком из общества.