Глава 2

Конец 1918 года застал нас восточнее Львова. К этому времени мы, должно быть, прошагали тысячи километров, убегая от всех армий – немецкой, австрийской, русской, скрываясь, отступая, продвигаясь вперед, подобно фронтам, которые перемещались туда и обратно по югу Польши.

В один из дней мать объявила:

– У нас есть собственное правительство! У нас есть Польша! Дети, вы понимаете – мы свободны!

Мы пытались понять, хотя, честно говоря, не видели никакой разницы. Мы по-прежнему были голодны.

– Теперь мы можем вернуться домой, – сказала мать, словно дом был за углом, а не за несколько сотен километров отсюда. – Итак, завтра мы отправляемся домой.

Но на следующее утро мать начало трясти как в лихорадке. К вечеру она впала в бессознательное состояние. У нее началась пневмония, и организм, ослабленный голодом, не хотел сопротивляться болезни. Ей становилось все хуже и хуже, а мы ничего не могли поделать. Погода была на редкость морозной. Деревня, в которой мы остановились, хотя и располагалась всего в пятнадцати километрах от Львова, казалась оторванной от мира. Не было доктора, никаких лекарств, ничего, чем мы могли помочь матери. Кроме нас четверых, в деревне жила одна крестьянская семья. Единственная семья, оставшаяся в живых! Мы забились в уцелевшую комнату, все одиннадцать человек, не считая коровы.

Мы понимали, что мать умирает. Понимали, но не плакали – были слишком потрясены.

Неожиданно Антек заявил:

– Отвезем маму во Львов. Там найдем доктора. Мы должны это сделать, и мы это сделаем!

Положили мать на самодельные сани, накрыли соломой и обложили нагретыми на огне камнями, завернутыми в тряпки. Выехали ночью. Антек тянул сани, а мы с Лидой толкали сзади, иногда повисая на санях, чтобы перевести дыхание.

Мать не приходила в сознание. Порой нам казалось, что она умерла, и мы везем труп, но стоило ей застонать – и мы прибавляли ходу.

К утру добрались до Львова и нашли больницу, в которой доктор и несколько медсестер пытались оказывать помощь всем, кто в ней нуждался. Пока маму укладывали в кровать, мы с Лидой упали в обморок.

На следующий день, придя в себя, мы поняли, что лежим на кровати. Антек пояснил, что мы не больны, а просто перенапряглись.

– И мама будет жить, – добавил брат, – доктор сказал, что она выздоровеет.

Мать оставалась в больнице три недели, а мы – Антек, Лида и я – все это время жили в самых разных местах: на железнодорожных станциях, в подвалах, на полу больничной кухни, выпрашивая и воруя еду. Но вот пришло время, когда мать, все еще очень слабая, должна была выйти из больницы. Одна из медсестер разрешила нам занять угол в ее комнате, но прежде надо было пройти санобработку и избавиться от вшей. Все это было проделано в больнице. Нас помыли, обработали одежду, и после этого мы смогли поселиться в комнате медсестры.

Теперь у нас имелась крыша над головой, но по-прежнему оставалась «продовольственная проблема». Не было не только денег, но и ничего такого, что бы мы могли продать или обменять на продукты. И тогда у мамы созрела идея. Еще лежа в больнице, она развлекала всех гаданием на картах. Должно быть, она весьма успешно это делала, поскольку люди, уже после того как она покинула больничную койку, приходили к ней и просили погадать. Мать решила заняться гаданием и стала «мадам Сюзанной, ясновидящей». Даже в разрушенном войной городе нашлись люди, готовые платить, деньгами или продуктами, за ее предсказания.

Прошла весна, наступило лето, а мы все не могли тронуться в обратный путь, в нашу Газеловку. Была Польша, в Польше было правительство, но угроза таилась с двух сторон. Украинцы окружили и атаковали Львов, требуя присоединить его к Украине, которую собирались сделать независимым государством. В это время русские начали поход против Польши.

Нам удалось избежать осады Львова, но пришлось остановиться в маленьком городке, примерно в тридцати двух километрах севернее Львова. Лошадь, лягнув Лиду, сломала ей ногу. Местный «специалист» заявил, что возвращение домой откладывается на неопределенное время. В это время Сапезанка была уже занята большевиками.

Мы знали, что большевики вторглись в страну, но не ожидали, что они будут столь стремительно продвигаться на запад. Без особого предупреждения, без нарастающего грохота орудий, столь знакомого нам по прошлым годам, большевистская кавалерия атаковала город. Находившиеся в городе польские солдаты были либо застрелены, либо отступили, и началось массовое убийство гражданского населения.

Поначалу создалось впечатление, что затевается какая-то игра. Людей выводили из домов на рыночную площадь, затем, согнав всех в один угол, объяснили, что у них есть шанс спасти жизнь. Все, что от них требуется, – это перебежать в противоположный угол площади. Если красный кавалерист, который вступит в «игру» с середины площади, не поймает бегущих, они будут свободны и смогут разойтись по домам. Итак, «игра» началась.

Одного за другим мужчин, женщин, детей вытаскивали из толпы и после нескольких ударов плетьми заставляли бежать. Первый человек, пытавшийся перебежать на другую сторону, был убит лихим кавалеристом, который, сидя верхом на лошади, свистя и улюлюкая, с саблей наголо, неожиданно появился на площади. Включившись в «игру», всадники выбирали новые жертвы. Кто-то бегал хорошо, некоторые пытались увернуться от сабли, но никому не удалось добежать до безопасного места. Пара кавалеристов под дружный хохот товарищей свалилась с лошадей, поскользнувшихся на булыжной мостовой.

Потом красные решили, что глупо убивать всех женщин, поскольку их можно использовать для других целей. Осыпаемые проклятиями, кавалеристы, работая нагайками, отделили женщин и загнали в дома, продолжив «игру» с оставшимися мужчинами. Расправившись с последним из них, русские стали обходить лежащие на площади трупы и обмениваться впечатлениями об искусно нанесенных сабельных ударах. Так закончилась «кровавая пятница» в Сапезанке.

Нам удалось избежать страшного побоища. К тому моменту, когда русские дошли до дома, в котором мы остановились, мы спрятались в убежище, используемом хозяевами для хранения зерна и продуктов, скрываемых от конфискации проходящими через город армиями. Крышка подвала, заляпанная грязью и торфом, сливалась с землей, и ее было практически невозможно обнаружить. Когда первые кавалеристы появились в окрестностях города, мы нырнули в убежище, с замиранием сердца вслушиваясь в доносившийся с поверхности шум. Стены сотрясались от топота лошадей. Сидя в кромешной тьме, мы вздрагивали всякий раз, когда копыто какой-нибудь из лошадей опускалось на крышку убежища. Наконец всадники уехали, во всяком случае нам хотелось в это верить, и мы немного приподняли крышку, чтобы оглядеться и впустить свежий воздух.

– Вроде никого нет, – оглядевшись по сторонам, сказала мать. – Надо запастись пищей и водой, пока они не вернулись. Вы остаетесь здесь.

– Я пойду с тобой, – твердо произнес Антек, – вдвоем нам будет легче управиться.

Они вернулись через несколько минут и принесли хлеб, свеклу и банку с водой. Кроме того, Антек притащил шинель. Расстелив ее на полу нашего временного убежища, мы наконец-то вытянули уставшие от долгого стояния ноги. А вот Лида все никак не могла угомониться, заявив, что ей неудобно сидеть. В кармане шинели она нашла какую-то вещь, и, когда мы приоткрыли крышку погреба, увидели, что у нее в руках пистолет, причем заряженный.

– Отдай его мне, – сказал Антек. – Он может пригодиться.

Два дня мы просидели в убежище, поднимая время от времени крышку, чтобы глотнуть свежего воздуха. Интересно, почему большевики не сожгли город? Мы уже привыкли, что вражеские армии первым делом разрушали города. Вскоре нам все стало ясно. Вечером красные вернулись и остались до утра. Они собирались разместиться в городе.

Мы не знали, сколько людей находилось в доме, рядом с которым мы прятались, но судя по шуму, около двух десятков человек. Днем они все, оставив одного присматривать за оставшимися лошадьми, куда-то ускакали верхом. Дежурный накормил лошадей, разломал часть мебели для растопки и взялся за приготовление пищи. Затем наступила тишина, нарушаемая только фырканьем лошадей и криками петуха, вернувшегося с поля в поисках кур, которые к тому времени со свернутыми шеями висели на крючке, вбитом в стенку сарая. Охранник дремал.

В этот день мы не воспользовались благоприятной возможностью; у нас еще оставалась вода и немного еды. Но на следующий день вода закончилась, и мать решилась на вылазку. Антек приоткрыл крышку и следил, как мать спокойно прошла мимо лошадей и подошла к колодцу. Пока все шло хорошо. Она медленно опустила ведро в колодец, набрала воды, поставив банку на край колодца, налила в нее воду и отправилась обратно. Неожиданно ведро сорвалось и, с грохотом разматывая цепь, упало в колодец. Мать застыла, а затем, услышав доносящиеся от дома проклятия и стук открываемой из кухни двери, бросилась бежать... и упала. Спустя мгновение над ней уже стоял русский солдат с зажатым в руке пистолетом.

– Ага! Женщина! Ух что я сейчас с тобой сделаю! Встать! – закричал он.

Мать не двигаясь застывшим взглядом следила за пистолетом в его руке.

– Встать, старая сука!

Мать по-прежнему не двигалась. Мы с Лидой начали кричать. Антек, выглядывая в приоткрытую щель, затрясся от страха.

– Вставай! – опять заорал солдат и пнул лежащую без движения мать.

Схватив мать одной рукой за волосы, он попытался с помощью увесистых пинков поднять ее с земли. Мать усиленно сопротивлялась и вдруг вцепилась двумя руками в пистолет и потянула насильника вниз. Но разве она могла справиться со здоровым мужчиной? Он нанес ей несколько сильных ударов по лицу, но она, почти теряя сознание, все еще держалась за пистолет. Внезапно солдат потерял равновесие, упал на землю, и мать тут же вцепилась ему в горло.

– Антек! Ан-т-е-е-к! Ан... – закричала мать, все крепче сжимая пальцы на горле врага.

Услышав крик, Антек быстро выбрался из убежища и бросился к матери с пистолетом, найденным Лидой в кармане шинели. Держа пистолет двумя руками, он стрелял в солдата до тех пор, пока не кончились патроны.

Тогда он отбросил пистолет и пнул солдата ногой. Тот застонал, пошевелился, попытался сесть, но неожиданно откинулся назад и затих.

Антек взглянул на мать. Она лежала без движения.

Мамочка! Мамуля! Вставай! – закричал брат. Мать не приходила в сознание. Тогда Антек брызнул ей в лицо водой, и она наконец-то пришла в себя. – Вставай, мамочка, нам надо спрятаться.

Мать увидела лежащий на земле труп и два пистолета и перевела взгляд на бледное лицо Антека. Ее лицо было в синяках и ссадинах, губы разбиты и кровоточили. Придя в себя, она тут же приняла решение:

– Нам нельзя здесь оставаться. Вернувшись, они все тут перевернут, чтобы найти тех, кто это сделал.

– Давайте похороним его, – предложил Антек.

– На это потребуется время, а у нас его нет.

– Тогда затащим его в подвал, – не унимался брат.

– Первым делом они будут искать именно в подвале.

– Может, засыпать его сеном?

– Нет, его тут же обнаружат.

– Ну так что же делать?

– Не знаю, но действовать надо быстро.

Мать все еще колебалась, когда со стороны города послышались выстрелы. Нельзя было терять ни секунды.

– Антек, помоги мне оттащить его.

– Куда?

– В наше убежище. Это единственное место, где его можно спрятать. Давай быстрее!

Мама с Антеком потащили труп, а мы с Лидой, как могли, помогали им. Наконец нам удалось подтащить труп к нашему убежищу. Мы столкнули тело вниз, следом спустились сами и закрыли крышку.

Однако мать что-то беспокоило. Снаружи все было тихо. Мы опять открыли крышку, и мать огляделась вокруг. Никаких признаков жизни.

– Пошли, – сказала она Антеку. – Ты разбросаешь навоз по двору, чтобы скрыть кровь. Мне тоже надо кое-что сделать. Быстрее!

Они бросились во двор. Пока Антек разбрасывал по двору свежий конский навоз, мать занялась каким-то странным делом. Оседлала одну из лошадей. Потом вынесла из дома шинель-скатку и привязала ее к седлу. Открыла ворота и стегнула лошадь. Мы увидели, как лошадь умчалась куда-то вдаль.

Антек, закончив разбрасывать навоз, вбежал в дом и появился оттуда с наполовину копченым, наполовину жареным цыпленком. Мать наполнила водой кувшин. Наконец они вернулись в убежище.

– Почему ты так поступила с лошадью? – спросил Антек у матери.

– Они решат, что он уехал. Могут посчитать, что он дезертир.

Сидя рядом с человеком, которого убил, Антек засмеялся:

– Они повесят его, когда поймают, да?

Мы уже видели трупы; совсем свежие и еще теплые, и пролежавшие несколько дней, почерневшие или замерзшие. Несколько раз мы натыкались на трупы, пролежавшие какое-то время на солнце, распухшие, изглоданные червями. Видели трупы, ставшие добычей птиц. Да, все это мы видели раньше.

Но теперь, в кромешной тьме, рядом с еще не остывшим телом, мы испытывали совсем иные чувства. Мы не видели друг друга в темноте и не знали, о чем думает каждый из нас. Неожиданно раздались рыдания – плакал Антек.

– Я... я боюсь. Давайте немного приоткроем крышку, чтобы стало чуть светлее.

Мы слегка подняли крышку.

– Вы уверены, что он умер? – дрожащим голосом спросил Антек.

– Уверены, – ответила мать за всех.

Она заставила нас приподняться и накрыла труп шинелью.

– Неужели нельзя спрятаться в каком-нибудь другом месте? – спросил Антек дрожащим голосом.

Донесшийся стук копыт стал ответом на его вопрос. Мы быстро закрыли крышку и затаились. Снаружи донеслись крики и проклятия. Приехавшие искали охранника в сараях и под навесом, и наконец мы услышали: «Каков подлец!» Уловка с лошадью сработала.

После наступления темноты мы приоткрыли крышку убежища, не опасаясь, что нас обнаружат.

У нас были вода, хлеб и такая роскошь, как наполовину зажаренный цыпленок, но есть не хотелось. Стоило кому-нибудь из нас пошевелиться, как мы слышали под собой хлюпающие звуки. Но нам было просто необходимо время от времени подвигаться, чтобы размять занемевшее тело. Напряжение росло. Один за другим мы начали плакать. Мать пыталась шепотом успокоить нас, но мы уже не могли остановиться. Мы тряслись от рыданий, но боялись двигаться, чтобы не слышать страшных звуков. Рыдания становились все громче, Лида плакала уже взахлеб, и мать не сдержалась. Ее нервы тоже были на пределе.

– Замолчите сейчас же! – закричала она. – Замолчите, иначе накличете большевиков на свою голову.

На какое-то время мы успокоились, но так продолжалось недолго.

– Давай выйдем отсюда, мамочка, – стали канючить мы. – Давай перейдем в какое-нибудь другое место, но только выйдем отсюда. Ну пожалуйста!

Вероятно, ей не меньше нашего хотелось сменить убежище, но только в полночь мы рискнули выйти на поверхность. Мы тихо вылезли, закрыли крышку подвала и ползком стали выбираться со двора. Одна из лошадей, заметив движение, тихонько заржала, видимо решив, что сейчас ее будут кормить. Мы замерли, но вокруг стояла тишина. Мы выбрались через ворота и поползли в сторону полей.

– Еду забыли в подвале! – вскрикнул Антек, когда мы уже отползли на несколько сотен метров.

Но мысль о том, что убежище, ставшее могилой для русского солдата, может превратиться в нашу могилу, отрезвила нас. Никто не испытывал желания вернуться.

Мы проползли еще несколько сотен метров и только тогда встали на ноги. Мы не знали, куда идем, и думали лишь о том, чтобы уйти подальше от Сапезанки, нашего подземного убежища и спрятанного в нем трупа.

Шли полем, освещенном редкими звездами и луной, продирались сквозь колючий кустарник, перешли вброд реку, поднялись на крутой склон и скатились с него в лес. Забрезжил рассвет. Мы не представляли, куда идем. Смертельно устали, были голодны и решили передохнуть. Найдя небольшое углубление под корнями вывороченного ветром дерева, застелили его лапником, легли, крепко прижавшись друг к другу, и заснули.